Оставаясь в маленьком частном мире любви, человек надевает китайские башмаки, в которых ему больно ступать, трудно держаться на ногах, органы уродуются. Жизнь, не сообразная цели, ведет к страданиям, и сами эти страдания – громкий голос, напоминающий, что человек сбился с дороги.
Случайно ли, что сюжет несчастной любви – один из популярнейших в литературе и песенных текстах так же, как и «проклятой любви», а сегодня уже «суки-любви»?
Как мы отваживаемся хотеть жить, как можем мы пытаться уберечь себя от смерти в мире, где любовь рождается из лжи и подчинена только одному желанию: чтобы от страдания нас избавил тот, кто заставил нас страдать?
М. ПрустПо мнению З. Баумана, любовь, как и секс, является источником неизлечимого глубокого беспокойства, отягощенного предчувствием неудачи. Надежда и обещание вечной любви вкладываются в объект, не являющийся вечным; бессмертие же любви и любимого – это предлагаемая культурой ложь во спасение [7].Кроме того, любовь сопровождается потребностью отдать себя предмету любви и одновременно сделать его своим, в эмоциональном пределе – слиться с ним. Однако «сделать своим» означает избавиться от его чуждости, превратить в свою собственность или даже поглотить – сделать продолжением самого себя, использовать, уничтожить иное ради себя. «Польза» означает выгоду для себя; «ценность» предполагает самопожертвование: любить – значит ценить иное ради его отличий, защищать непохожесть и быть готовым пожертвовать своим комфортом, а иногда и жизнью. Но, как показывают современные исследования, сегодня связь между умением любить и умением бъть ради Другого, жертвовать собой чаще всего отсутствует: люди не умеют любить или не понимают самого существенного в любви – готовности поставить Другого выше, чем самого себя, не занижая свою самооценку [38]. В жизни такой человек причину своей несчастливости в любви ищет в ком и в чем угодно, но только не в самом себе.
Наша любовь к ближнему – не есть ли это стремление к собственности? <…> Но если вдуматься – ведь это значит, что драгоценнейшее сокровище, счастье, наслаждение оказываются недосягаемыми для всего остального мира; это значит, что влюбленный стремится лишить всех этих удовольствий всех прочих претендентов, он берет на себя роль дракона, охраняющего клад, превращаясь в самого оголтелого, беспощадного, себялюбивого из всех «завоевателей», попирающих чужие права; и, наконец, это значит, что для влюбленного весь мир утратил какой бы то ни было интерес.
Ф. НицшеКогда люди уже не любят друг друга, им трудно найти повод для того, чтобы разойтись, – писал Ларошфуко [35]. В то же время любовь как наиболее приемлемая в обществе причина брака не гарантирует его прочности. Возможность пресыщения партнером и отказа от него исключается, когда любимый воспринимается как незаменимый по его личностным качествам и для любящего главная цель – не собственное благо и эгоистическое удовлетворение, а благо любимого человека и испытание радости через его радость. Но много ли таких отношений мы видим?
В обыденном сознании современных россиян четко выделяются следующие виды любви:
• идеальная любовь: преобладают доверие, взаимность, интимность, активность, открытость и созидание;
• несчастная любовь: ей сопутствуют страдание, злость, напряжение, потери, одиночество, тревога, гнев, печаль и даже смерть;
• любовь-долг: доминируют ответственность, обязанности и долг;
• любовь-дружба, или платоническая: превалируют романтика, интерес, симпатия, дружба;
• материнская любовь: все определяет «ребенок», совершенство, отсутствие секса и страха [38].
В сознании большинства современников с понятием любви чаще всего ассоциируется понятие секса, отношения полов. Это можно расценить как примитивное, узкое и чрезмерно конкретное восприятие любви, но, с другой стороны, такая связь может свидетельствовать о важности любви как основы сексуальных отношений и их соединенности в сознании людей.
Измены или разрывы любовных отношений, как представляется из анализа литературных источников, – неотъемлемая составляющая интимной сферы. «Они жили долго и счастливо и умерли в один день» – редкий случай, вызывающий сегодня одновременно и восхищение, и недоверие.
«Любовь боится рассудка; рассудок боится любви; одно старается обойтись без другого, но когда это им удается, жди беды» [7].
Из дневника Софьи Андреевны Толстой (ревновавшей Льва Николаевича к толстовцу Черткову) незадолго до бегства мужа из Ясной Поляны: «Я ушла, лазила по каким-то оврагам, где меня трудно бы было когда-либо найти, если б мне сделалось дурно. Потом вышла в поле и оттуда почти бегом направилась в Телятники, с биноклем, чтобы видеть все далеко кругом. В Телятниках я легла в канаву недалеко от ворот, ведущих к дому Чертковых, и ждала Льва Н-а. Не знаю, что бы я сделала, если бы он приехал; я все себе представляла, что я легла бы на мост через канаву и лошадь Льва Н-а меня бы затоптала…».
[Цит. по: 6]Субъективное разочарование, охлаждение чувств или существенное изменение объективной ситуации часто трансформируют незаменимый объект любви в заменимый, и человек, поскольку «экологическая ниша любви» должна быть заполнена, снова вынужден выбирать. Согласно исследованиям, 26 % респондентов характеризуют свою любовь как беззаветно-безоглядную: готовность на все ради любимого, даже если это противоречит здравому смыслу; для 24 % характерна романтически-страстная любовь без обязательств и ответственности друг перед другом [38]. Оба вида любви не дружат с рефлексией, но рано или поздно приходит открытие: совершенные качества, предполагавшиеся субъектом любви у объекта, – абстрактная комбинация; эти качества просто не могут сосуществовать в одном человеке, и возможны лишь каждое в отдельности в различных людях. Потребность компенсировать эту дисперсность, соединить разделенное в одну гамму переживаний, заполнить существующую во влечении пустоту может приводить к психологически объяснимой «двойной» любви [11].
В ином ракурсе трактует сущность измен В.В. Розанов: в любви как обмене души-тела разница любящих сглаживается, «зубцы» не зацепляют друг друга, и «работа» останавливается, так как исчезает гармония «противоположностей». Эта любовь, естественно умершая, никогда не возродится, но еще до ее окончания вспыхивает измена как последняя надежда любви. Она отдаляет любящих, творит между ними разницу и оказывается, таким образом, самоисцелением любви, «заплатой» на изношенное и ветхое. И если нередко «надтреснутая» любовь разгорается от измены еще возможным для нее пламенем и образует сносное счастье до конца жизни, то без «измены» любовники или семья равнодушно бы отпали, развалились; умерли окончательно.
Н.А. Бердяев, размышляя о рабстве и свободе, доказывал, что отказаться от любви можно только во имя свободы, жалости или другой любви, но не во имя долга, социального или религиозного [9]. Противоположна точка зрения этики периода социализма: примат нравственности и долга в любви безусловен, поэтому, если подлинная любовь оказалась в роли разрушительницы семьи, у нее только один выход – жертвенное подчинение моральному долгу [12]. Если любовь одного партнера действительно угасла, нравственная обязанность другого – освободить его от своего присутствия. С другой стороны, если оставленный человек и справедливо наказан за косность, безразличие к духовным ценностям, т. е. повинен в разрыве, – тем не менее ушедший в силу морального долга и ответственности (благодарности, памяти о днях любви и т. д.) должен испытывать муки совести.
Главным фактором, разрушающим отношения, признается неудовлетворенность потребности в защите Я вследствие фрустрации потребностей Я в любви, уважении, в ощущении собственной значимости и достоинства. Проблема в том, что в глазах каждого из партнеров собственное Я выглядит значительно привлекательнее, чем Я другого. Иллюстрацией может служить анализ литературных произведений о любви, показавший, что видение семейной жизни зависит от пола автора. У авторов-мужчин стереотипный образ мужа – яркая, оригинальная, творческая личность; жены – скромная, заботливая подруга, не блещущая способностями, не способная разделить высокие интересы и занятия мужа (если же живет его интересами, то лишь в роли помощницы, секретаря). У авторов-женщин образ жены эмансипированный, более яркий и творческий, чем образ ее заурядного, самоуспокоенного и самодовольного мужа; брак обычно неудачен и заканчивается разводом [Цит. по: 16].
В контексте дискурса о любви необходимо рассмотреть представления о материнской любви, тем более что ряд психологов оценивает ее и как вид отношений между женщиной и мужчиной. Идеи З. Фрейда, Д. Винникотта, Д. Пайнз об особой роли матери, симбиозе с ней, бессознательном стремлении к всемогущей любящей фигуре разрабатывались в психоаналитической парадигме. В этом же русле представлена и мысль о первой любовной объектной идентификации ребенка с активностью матери (Ж. Шассге-Смиржель).
С позиций self-психологии всякая любовь – это прежде всего любовь к самому себе (идеализация себя через «зеркальный перенос»), а через нее – перенесение (перемещение) или вторичное вложение (вклад) любви на другой объект и тем самым расширение границ самости, развитие ее в другом объекте. Задолго до этой формулы романтическая трактовка любви матери была представлена русским философом М.О. Гершензоном (Тройственный образ совершенства, 1918): любимый ребенок – зеркальная поверхность, в которой мать видит отраженной себя, а живущий в ней образ ребенка – отражение ее собственного лика. Но в магическом зеркале любви реально живы оба – мать и ребенок; и оба – зеркальный образ и глядящийся лик – точно воспроизводят всякие изменения друг друга. Быть любимым важно потому, что каждое общение утверждает лишь какой-то признак тебя, но ты – живой и цельный, и существовать в своей целостности можно только будучи любимым, «ибо, как обручи бочку, так человека изнутри скрепляет ощущаемый образ совершенства». В то же время быть любимым – значит уцелеть, не больше; а любящий не только осознает себя личностью, но и воплощает себя в любимом, все глубже познавая благодаря этому самого себя.
К.-С. Льюис определяет материнскую любовь как любовь-дар, дарующую с целью стать ненужной любящему – довести ребенка до той черты, после которой он в этом даре нуждаться не будет [22]. «Я больше им не нужна», – признание хорошо выполненного дела матери. Любовь-дар прекрасна, и ее легко принять за безусловную ценность, на которую она права не имеет: материнская любовь-дар хочет ребенку добра, только – своего, исключительно от матери исходящего. И очень часто, чтобы в ней нуждались, мать выдумывает несуществующие нужды или отучает ребенка от самостоятельности. Совесть матери при этом чиста; считая, что любовь ее – дар, она делает вывод, что эгоизма в ней нет.
Примечания
1
Необходимо оговорить использование нами прописных Я, Другой / Другие, Он / Они, Мы. Под Я подразумевается сфера личности, характеризующая внутреннее осознание личностью самой себя, ее интерпретацию окружающей действительности и налаживание взаимоотношений с ней. Другой / Другие или Он / Они / Мы – значимый, авторитетный, референтный другой человек или группа. Те же слова, начинающиеся со строчных букв – я, другой, они и т. д., – отражают общеупотребительное значение.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.