Созависимость как жизнь

Ирина Анатольевна Шаповал

Созависимость как жизнь

ВВЕДЕНИЕ

Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе… Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.

Джон Донн

Созависимость становится предметом внимания и широкого изучения в последние десятилетия XX века, хотя ее экзистенциальные аспекты – бессмысленность жизни, отказ от свободы, потребительские ориентации личности, отчуждение Я и идентификация с Другим или Другими – начали обсуждаться Э. Фроммом, К. Лэйнгом, К. Юнгом, В. Франклом и др. гораздо раньше, в середине XX века в контексте «больная личность – больное общество». Но и названные ученые не были первопроходцами в этой области: идеи М. Нордау, Ф. Ницше, Э. Дюркгейма, отчасти К. Маркса, в России – В. Розанова, В. Белинского, Н. Бердяева, М. Мамардашвили с разных сторон затрагивали ту же проблему свободы и зависимости личности, в том числе в контексте ее связей и взаимоотношений с различными социальными институтами и культурой. Независимо от идеологических позиций и научных воззрений общим непреодолимым соблазном философско-антропологических и психологических концепций являлись стремления представить в качестве эталона некую «чистую» личность.

В советский период науки о человеке наделяли члена социалистического общества чертами гармоничности, всесторонней развитости, нравственности, а исследованиями поведения людей с деви-антным поведением, психическими заболеваниями, другими деформациями личности занимались психиатрия, прежде всего репрессивная, а также наркология. Не менее идеализированным предстает образ личности в гуманистической психологии К. Роджерса, Г. Оллпорта, А. Маслоу, отказывавших в «вочеловеченности» и относивших к «недочеловекам» всех, не достигших самореализации, аутентичности, автономности, самости. Результатом этих научных поисков становились те или иные плакатные образы – скорее гомункулусы, вылезшие из пробирок очередных властителей умов, нежели реальные люди.

В диссонанс с представлениями о некой раз и навсегда найденной образцовой идентичности в различные эпохи звучали идеи о совсем иной сущности человека.

Лев Толстой: одно из обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, апатичный, энергичный и т. д. Люди не бывают такими. Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие, оставаясь самим собою.

Мераб Мамардашвили: человек – это прежде всего протяженное во времени постоянное усилие стать человеком.

Зигфрид Бауман: проблема «идентичности» в эпоху модер-нити была разновидностью той, что стояла перед паломниками: как попасть туда-то? Теперь она похожа на вопросы, с которыми каждодневно сталкиваются бродяги: куда мне идти, куда заведет меня дорога, по которой иду?

На этой отнюдь не однородной и не остывающей научной почве, включая психоанализ и исследования наркозависимости, начинает развиваться научное исследование созависимости. Болезнь, рабство, недостаток, нарушение адаптации, девиация, деформация – все негативные трактовки этого феномена наталкивают на вывод, что от созависимости надо срочно избавляться и обязательно – в силу неполноценности самой созависимой личности – с помощью специалиста, психотерапевта или психолога. При этом как-то не учитывается парадоксальность этой помощи: избавиться от недостатка – значит, избавиться от того, чего нет? Избавиться от созависимости – стать душевно благополучным? Но народная мудрость гласит, что полностью счастливыми бывают только идиоты, а польский психолог К. Домбровский полагает, что способность приспосабливаться к новым условиям всегда и на любом уровне свидетельствует о моральной и эмоциональной неразвитости – отсутствии иерархии ценностей и жизненной позиции.

Да и в целом можно ли назвать аномальными неспособность или активное нежелание человека приспосабливаться к аморальным и антигуманным условиям жизни? Таким образом, сведение созави-симости к «болезни личности» на руку тем, кому профессионально выгодны эти патоцентрические позиции: мы начинаем зависеть от помощи в самой своей способности быть независимыми.

Более века назад Фридрих Ницше оценивал как наивность заявления типа «человек должен быть таким-то и таким-то» и утверждал, что только какое-нибудь убожество, изнывающий без дела моралист и ханжа и может изрекать: «Нет! Человек должен быть другим!». (Курсив Ф. Ницше.) Мало того, этот субъект знает и то, каким должен быть Человек!

Карл Юнг определял общество как сумму индивидов, нуждающихся в спасении души. При всем уважении к научным взглядам многих авторов, цитируемых в нашей работе, излагаемым ими так душевно и убедительно, что впору поверить в них, мы все время вспоминаем слова Э. Фромма: ученый, занимающийся изучением человека, более всех других исследователей подвержен воздействию социального климата. Это происходит оттого, что не только он сам, его образ мыслей, его интересы и поставленные им вопросы детерминированы обществом, но им детерминирован и сам предмет исследования – человек. Каждый раз, когда психолог говорит о человеке, моделью для него служат люди из его ближайшего окружения и прежде всего он сам.

Исследования, психологические и социологические, констатируют, что сегодня постепенно снижается ценность внутреннего Я и этического самоопределения, демонстрируются избыток плохо структурированных чужих смыслов, подверженность социальным манипуляциям, частая перемена нормативных предпочтений, озабоченность самопрезентацией. Внутреннему миру современной личности, по мнению Е.Б. Старовойтенко, свойственны: интуиция несостоявшегося Я; рефлексивное бессилие и экспансия эмоций во все сферы жизни; одержимость собой как персонификацией Успеха (Я-власть, Я-богатство, Я-интеллект, Я-талант и пр.); идентификация с другими по типу «имитаций» и «присвоения» в ущерб отношениям доверия и глубинным духовно-творческим влияниям; психологическая податливость, зависимость, внушаемость и конформизм; снижение ценностного уровня самовыражения и т. д. Состояние и тенденции развития личности в современной России трактуются как психокультурная, дефицитарная и интерактивная деформации; духовная патология, маргинализация, инфантилизация и декульту-рация; интерактивный дефект развития личности и ее интерактивная аддикция; дефензивная аутизация, социальная шизоидизация и дезинтегративная психопатизация (Е.В. Руденский), социумная патология, социальная наркомания и шизофрения, социальное слабоумие и моральный идиотизм (А.Ю. Акопов) и т. д.

В научной литературе и периодике слышны сожаления по поводу деградации современной личности, определяемой преимущественно в клиническом тезаурусе, имеют место попытки соотнести нашего современника либо с некими «обесчеловеченными» эталонами, либо чувствуется ностальгия, например по моральности русского крестьянина или советского человека. В то же время, не сомневаясь в правомерности этих сравнений и акцентируя проблему на субъекте, авторы далеко не в достаточной мере учитывают, что описываемые тревожные тенденции сильны тем, что являются разумной реакцией на мир, в котором человек вынужден относиться к настоящему и будущему как к угрозе.

Стремление компенсировать духовную неполноту внешними объектами, активностью или человеческими отношениями позволяет говорить об особой виктимности личности в отношении ее одержимости какой-либо опредмеченной потребностью. Как устойчивая «болезненная» зависимость от компульсивных форм поведения и мнения других людей созависимость является попыткой обрести уверенность в себе, осознать собственную значимость, определить себя как личность. Очень важным является не столько стремление достигнуть некой конечной цели, сколько пребывание в процессе удовлетворения потребности.

Ф. Бэкон в трактате «Новый органон» (1620) говорил о необходимости очищения разума человека от заблуждений: идолов рода – субъективизма восприятия окружающего; идолов пещеры – склонности верить в желаемое и отрицать возможность нежелаемого как следствия «влияния страстей на разум»; идолов площади – многозначности понятий, в которые каждый может вложить свое содержание, что порождает недопонимание и недоразумение; идолов театра – абстракций, оказывающих несоответствующие реальности воздействия на умы людей. Очевидно, что «созависимость» как общее понятие – это консолидированное отображение всех этих идолов.

Отношение к различным формам зависимости – прежде всего вопрос о социально-культурной приемлемости для человека того или иного уровня отношений свободы—несвободы, всегда распределенных неравномерно: свобода одного нередко оборачивается несвободой другого. Мы свободны в той степени, в какой имеем возможность действовать в интересах самих себя, и несвободны, если вынуждены действовать в чужих интересах. Но потенциально за чужим интересом всегда стоит и собственный. Наше поведение является функцией нашего переживания, и если наше переживание сведено к нулю, то наше поведение будет деструктивным, и мы теряем самих себя (Р. Лэйнг). Будучи индивидуальностями, мы избираем для себя индивидуальные свободы и несвободы и плату за них.

Non ridere, non lugere, neque destari, sed intelligere – не смеяться, не плакать, не клясть, а понимать, – писал Б. Спиноза. Проблема понимания созависимости в том, чтобы признать – это не что-то чуждое и незнакомое для нашей жизни. Согласимся, «нас всего сильнее мучит недалекость наших близких»; и «жестокость именно к любимым – лишь человека данность дикая»; и «весьма несимпатична в эгоистах к себе любовь сильнее, чем ко мне»; и «любящие нас ломают нас круче и умелей, чем Прокруст», – Игорь Губерман писал все это уж наверное не из головы. Как расстройство личности и поведения созависимость уже в чистом (читай – выраженном клиническом) виде представлена достаточно широко – до 3 % населения в России, до 98 % – в США, при том что созависимые активно прибегают к отрицанию и созависимость достоверно коррелирует с целым рядом иных расстройств личности и поведения, маскирующих ее; обоснована гипотеза о созависимости как «почве», провоцирующей развитие других аддикций (Ц.П. Короленко, Н.В. Дмитриева). Но самым важным свидетельством существования и процветания созависимо-сти являются принятие и утверждение в качестве идеала ее стереотипов поведения и чувствования культурой, особенно российской (начиная с жены протопопа Аввакума). Созависимость заложена в нашей морали, традициях, менталитете, всякое посягательство на ее стереотипы воспринимается как сознательный бунт, и в обыденной жизни очень трудно выступить против нее, не ранив кого-то и не погрешив против человечности.

Афоризм «нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» стал таким расхожим именно в силу приобретаемого нами индивидуального опыта: чем больше мы отделяемся от других, тем больше мы подвергаемся воздействию неуверенности, непонимания и отвержения. Обострение деструкции межличностных отношений, девальвация их нравственных норм и нивелирование смыслов взаимодействия – это не некий макросоциальный фактор или социальная болезнь. Это то, с чем мы – кто чаще, кто реже – сталкиваемся в своей жизни, это жизненная задача, встающая перед каждым из нас. Чехов всю жизнь «по капле выдавливал из себя раба».

Настоящее исследование не ставило целью дать готовые рецепты, и автор не претендует на истину в последней инстанции, а соглашается с Высоцким: «…делай, как я. Это значит, не надо за мной. Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей!»

Глава 1

СОЗАВИСИМОСТЬ В КОНТИНУУМЕ ЛЮБВИ

Ни один человек, даже самый отрешенный, не свободен от радости быть чем-то (всем!) в чьей-нибудь жизни, особенно когда это – невольно.

М. Цветаева

Нуждаться в чужой любви – более чем недостаточно.

К.-С. Льюис

У автора есть фотография, сделанная на Новодевичьем кладбище Москвы: памятник с черно-белой фотографией женщины и надгробной надписью «Ласковое солнышко Верочка… Навсегда с тобой, Сеня». Судя по датам, умершей было около шестидесяти. Правее ее фото – цветная фотография явно более позднего происхождения: старичок лет восьмидесяти. Здесь уже нет никакой надписи и остается только предполагать, что это и есть Сеня, умерший гораздо позднее Верочки и похороненный где-то в другом месте. Вряд ли он сам при жизни поместил свое фото рядом с фото любимой.

Будучи преподавателем университета, автор общается с самыми разными людьми: и теми, кому сегодня 60, и с 17—25-летними. Многим из них показывалась описанная фотография и задавался вопрос: «В вашей семье или среди ваших знакомых вы видите подобные отношения?». Утвердительный ответ дала только одна женщина, сама имеющая уже взрослых детей: «Да, это про моих родителей».

А теперь немного о другом. В конце 80-х годов XX века вышел фильм В. Пичула «Маленькая Вера», нашумевший как доказательство того, что секс у нас есть, и создавший первый секс-символ страны в лице Н. Негоды. К сожалению, за шумихой открытия для тогда еще советских граждан эротики и секса «как он есть» ушла от обсуждения и оценки показанная нам жизнь «нормальной советской семьи» – мамы, папы, сына с его закадровой семьей, дочери с ее несостоявшимся мужем. Не видим смысла пересказывать сюжет: для себя мы, вслед за Фрейдом, обозначаем увиденное как обыденную психопатологию семейной жизни и человеческих взаимоотношений, страшных своей обыденностью и безысходностью.

У студентов, посмотревших этот фильм в рамках изучения курса «Психология зависимости», мы спрашиваем: насколько показанные в фильме взаимоотношения актуальны для современности и сталкиваются ли они с подобным в своей жизни? Ответы, как правило, положительные и утвердительные: увиденное не вызывает удивления или возмущения.

Итак, с одной стороны, Верочка и Сеня – одни из немногих, с другой – маленькая Вера с ее семьей, и «имя им легион». В обоих случаях связи между людьми неразрывны. Но что держит людей вместе, почему они не ищут и не ждут лучшего и большего, почему «наступают на одни и те же грабли», растрачивая свою жизнь? Попыткой разобраться в этих вопросах стала наша книга. Мы не задаемся целью ответить на вопросы «кто виноват?» и «что делать?», поскольку анализ созависимости не как патологии, девиации или клинического синдрома, а как прежде всего внутренней жизни личности, соотнесенной с ее социальной жизнью, показывает ее «законность» в нашей с вами общей культуре, в нашем пространстве и времени. И прежде чем призывать других стать такими-то и такими-то, необходимо понять саму сущность этого явления и разобраться в себе самом.

Интимные взаимоотношения между субъектами, а также отношение одного субъекта к другому принято определять общим понятием «любовь»: любовь партнеров, супругов, любовь к детям или детей к родителям. Но так ли однозначны эти отношения, чтобы иметь общее обозначение? Случайны ли многочисленные попытки классифицировать виды любви? Анализ литературных и научных источников показывает, что, в сущности, любовь является не каким-то «монолитом» взаимоотношений, но «конгломератом» различных состояний в разных пропорциях, определяющих данную любовь данного субъекта. Эти пропорции обуславливаются и внутриличностными ресурсами субъекта, и особенностями актуальной культуры в той степени, в которой он присваивает ее. Более того, динамика жизни личности определяет динамику ее любви как способа отношения к себе, к Другим,[1] к миру в целом.

С этих позиций мы считаем обоснованным рассматривать любовь как континуум «Любовь—Привязанность—Созависимость», в котором все состояния объединяются, во-первых, их интимным характером; во-вторых, личностной значимостью для субъекта; в-третьих, социальной детерминированностью и социальной оценкой (последняя и допускает частое смешение названных состояний не только в житейском, но и в научном сознании). Именно в этом континууме межличностные отношения разворачиваются между полюсами ответственности – безответственности; отдачи – принятия; психологической зрелости – инфантильности; реализации ролей родительских – детских; потребности в объекте любви – нарциссизма; альтруизма – эгоизма; активности – пассивности; власти – подчинения и др. [51].

1.1. ЛЮБОВЬ

Любовь в истории человечества наиболее часто обращала на себя внимание философии и реже и позднее – психологии и социологии. Философы разных времен определяли любовь как «корень жизни», «восхитительнейшее благо», «мерило человечности», «то, чем держится мир». Однако в таких учениях достаточно сложно отделить сравнение, образ, метафору от логического суждения, и это объясняется, в частности, тем, что само чувство любви, по определению Стендаля, является «чудом цивилизации», выраставшим и менявшимся в истории культур. Помимо этого, нелинейность подходов к изучению любви, ее интерпретации и определению ее места в жизни объясняется и субъективностью каждого исследователя, особенностями его личности и биографии. Безусловно, содержание нашей работы также не свободно от этих влияний.

В индивидуальной психологии А. Адлера разнообразие историй любви объясняется самой ее неопределенностью. Подлинность любви и ее «правильность» в форме успешного брака строятся исключительно на равенстве отношений, что доступно только для социально приспособленных людей. Отсюда и получается, что для одних любовь есть взаимное пожирание, поглощение (В.В. Розанов), всегда слишком узкий взгляд на вещи (Ф. Бэкон). Для других – это форма утверждения совершеннолетия личности, существенный психический момент ее реализации (К. Василев); утверждение существования другого человека для меня и для него самого (С.Л. Рубинштейн); возможность понять сущность и необходимость Другого; со-бытие – соприсутствие равному себе «духовному сущему» (В. Франкл); один из главных путей в бессмертие, созданных культурой (З. Бауман). Третьи интерпретируют любовь как лучший способ преодоления отчуждения и разобщенности (Э. Фромм); деятельное желание добра другому (Л.Н. Толстой); соревнование между мужчиной и женщиной за то, чтобы доставить друг другу как можно больше удовольствия (Стендаль).

В словаре русского языка С.И. Ожегова любовь определяется следующим образом: 1) чувство самоотверженной, сердечной привязанности; 2) склонность, пристрастие к чему-то [28].

В словарях по философии любовь трактуется как обращенность чувства и воли на другую личность, человеческую общность или идею. Необходимая составляющая любви – стремление к постоянству, оформляющееся в этическом требовании верности. Любовь возникает как самое свободное и постольку непредсказуемое выражение глубин личности; ее нельзя принудительно ни вызвать, ни преодолеть [42, 47].

В психологическом словаре любовь – это:

1) высокая степень эмоционально положительного отношения, выделяющего его объект среди других и помещающего его в центр жизненных потребностей и интересов субъекта: любовь к Родине, к матери, к детям, к музыке и пр.;

2) интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями. Любовь выражается в социально формирующемся стремлении быть максимально полно представленным своими личностно-значи-мыми чертами в жизнедеятельности другого (персонализация) так, чтобы пробудить у него потребность в ответном чувстве той же интенсивности, напряженности и устойчивости. Чувство любви глубоко интимно и сопровождается ситуативно возникающими и изменяющимися эмоциями нежности, восторга, ревности и прочими, переживаемыми в зависимости от индивидуально-психологических особенностей личности [40].

Вопрос о классификации любви поднимался творческим и научным сознанием неоднократно. Терминология любви родилась в Древней Греции:

• эрос – восторженная и страстная любовь-влюбленность, направленная на плотское или духовное, но всегда смотрящая на свой предмет «снизу вверх» и не оставляющая места для жалости или снисхождения;

• филия – любовь-дружба, любовь-приязнь индивида к индивиду, обусловленная социальными связями и личным выбором;

• сторге – любовь-привязанность, особенно семейная;

• агапе – жертвенная и снисходящая любовь к ближнему.

Платон акцентирует двойственность любви как следствие соединения в ней противоположных частей человеческой природы и выделяет ступени развития любви, которые позже стали рассматриваться как ее виды:

• телесная любовь, определяемая красивостью, калокагатийнос-тью, физической привлекательностью тела сначала одного человека, а потом и всех других внешне совершенных людей, которые «растворяют» первого;

• душевно-духовная любовь определяется психологическими качествами человека и дает возможность игнорировать некрасивость тела, так как душа ближе к мировой красоте: дух отделяется от тела и может ему противостоять;

• «эпоптическая любовь», полное отвлечение от телесного и чувственного в любви – любовь-созерцание, когда красота предстает человеку «через себя самое». В высших точках развития любовь делается скорее созерцанием, познанием, этикой и эстетикой [32].

В XX веке проблема любви наиболее широко исследовалась в психоаналитической парадигме. В эгопсихологии (X. Хартманн, А. Фрейд, Э. Эриксон и др.) сформировалось представление о любви как гармоничном эгосинтонном сосуществовании желаний и защитных механизмов, достижении идентичности влюбленных личностей, эффективной адаптации эго каждого к желаниям и объекту отношений. Р. Стернберг выделяет любовь:

• страстную, основанную на физическом влечении и сексуальном поведении и отказывающуюся от обязательств и внесексуаль-ной близости;

• романтическую, сочетающую интимность, близость и страсть с отсутствием перспективных обязательств друг перед другом;

• любовь-товарищество, представляющую собой близость и обязательства без страсти и физического притяжения;

• слепую, без близости, но с обилием страсти и обязательств;

• придуманную, основанную только на обязательствах, но без влечения друг к другу, близости, совместного со-бытия;

• симпатию, в которой только близость, но нет страсти и обязательств;

• совершенную любовь, в которой гармонично сочетаются страсть, интимность и обязательства [Цит. по: 36].

Любовь есть утверждение другого человека, и подлинный смысл пословицы «Полюби нас черненькими, беленькими всякий нас полюбит», – считал С.Л. Рубинштейн, – в том, чтобы любить человека не за его заслуги и случайные поступки, одобренные или не одобренные другими, а за его подлинную сущность, за заключенный в нем способ отношения к миру [39].

Одной из актуальнейших проблем любви является понимание оснований выбора Другого, «дилемма поиска правильного партнера». Еще Ж.-Ж. Руссо отмечал, что предпочтение одного лица в интимной жизни зависит от уровня образования, предрассудков, привычек, т. е. факторов, непосредственно к любви не относящихся [35].

Но без предпочтения не может быть и личной привязанности, любовь – всегда «результат сравнения», поэтому половые чувства Адама не могли перерасти в истинную любовь: необходимо было иметь, кроме Евы, хотя бы еще одну женщину. Трудно спорить с мнением о том, что мы не открываем объект любви, как и не мы выбираем его для себя, – мы выбираем в нем только то, что необходимо нам, чтобы это открылось в нас самих.

С.Л. Рубинштейн смысл любви видит в том, что человек для другого человека становится самым существующим из всего существующего. С этой точки зрения любовь – процесс вычленения из сплетения зависимостей целей и средств особого, неповторимого существа данного человека. Необходимо, однако, различать любовь к конкретным людям и абстрактную любовь к людям вообще. Последнее есть не что иное, как «идеалом прикрытое и оправданное безразличие», бессердечие по отношению ко всем, с кем человек соприкасается в настоящем, в действительности и кому он мог бы реально помочь.

Конкретное предпочтение одного лица как объекта любви выражается в концентрации внимания на нем, на связанных с ним переживаниях и его ценностной идеализации. Но Де Шамфор подчеркивает, что любовь не ищет подлинных совершенств; более того, она их как бы побаивается: ей нужны лишь те совершенства, которые творит и придумывает она сама [35].

В момент выбора происходит идеализация качеств «незаменимого»; окружающие по ценности и совершенствам помещаются на более низкие ступени пирамиды, а объект желаний как идеал – всегда на самый верх.

Любовь не идет от сознания: мысль может строить прекраснейшие планы и формулировать их, но замкнутость на сознании исключает возможность существования любви[20]. Любовные мечты создают абстрактную совершенную модель объекта влечений, в жизни же идеал материализуется в несовершенном объекте. В то же время у конкретного человека (женщины, мужчины, ребенка) есть важнейшее преимущество – он, будучи создан из плоти и крови, является наиболее конкретной формой воплощения материального бытия. «Любовь и рассудок гораздо реже обмениваются мнениями, чем просто стараются перекричать друг друга», – пишет З. Бауман [7].

Сознание мечется между небом и землей, и способом решения этого противоречия становятся иллюзии: идеал приближается к действительности или действительность возвышается до идеала.

Личный выбор объекта любви предполагает не только биологическую, но и психологическую, эстетическую и моральную совместимость, тем более трудную для личности, чем выше ее уровень культуры. Реальность приземляет заоблачные претензии, и человеку приходится соглашаться на обыденную «синицу», отказываясь от романтического «журавля в небе». Наиболее склонны к этому компромиссу «романтики, особенно склонные к „головной любви“» [8]: сочиняя программу любви, они ищут достойную (ого) их мечты женщину (мужчину), а за неимением таковой (такового) любят пока кого-то другого. Любовь им нужна не для счастья, а для оправдания своей высокой мечты.

Исследования структуры любви и связи отдельных ее компонентов с различными характеристиками личности показывают зависимость между способностью к любви и отношением субъекта к миру и к самому себе. Согласно Э. Фромму, любовь – это установка, ориентация характера, задающая отношение человека к миру вообще и включающая как основные элементы заботу, ответственность, уважение и знание [50].

Забота и ответственность за любимого означают, что любовь – это деятельность, а не захватившие субъекта страсть и аффект. Влюбленность, по Фромму, – только начало и только возможность обретения любви: без уважения и знания любимого любовь вырождается в господство и собственничество. Уважение выражается в способности понимать индивидуальность и уникальность человека, знание которых, в свою очередь, направляет заботу и ответственность. Таким образом, любовь – искусство, требующее разнообразных знаний и умений, дисциплины, сосредоточенности, терпения, заинтересованности, активности и веры.

Ряд философов и психологов отмечают как одну из главных функций любви ее способность компенсировать имманентную недостаточность ёичности. Л. Фейербах полагал, что в любви человек выражает недовольство своей индивидуальностью, так как сама по себе личность недостаточна, несовершенна, беспомощна и существование Другого для нее является сущностной потребностью – потребностью сердца [46]. Только причисляя Другого к собственному существу, я признаю жизнь, связанную с ним любовью, – жизнью, соответствующей предназначению человека, так как любовь сильна, совершенна, спокойна, самодовольна, бесконечна.

Любовь покоряет нас, воздействуя на наше самолюбие, – утверждал Де Шамфор: невозможно противостоять чувству, умеющему возвысить в наших глазах то, чем мы обладаем, вернуть то, что нами утрачено, дать то, чего у нас нет [35].Нужно ли оспаривать тот факт, что отсутствие какого-либо свойства привязывает одного человека к другому гораздо крепче, чем наличие его у обоих, и что люди, гипотетически обладающие одинаковыми наборами знаний, привычек, склонностей и т. д., были бы друг для друга абсолютно неинтересны и ненужны. По В.В. Розанову, любовь подобна «жажде души-тела» (души, чьим проявлением служит тело) того, чего «особенно недостает мне», жаждущему [37]. Как обмен души-тела любовь погасает всегда по одной причине: исчерпанности материала для обмена, взаимной сытости, сходства-тождества когда-то любивших иразнъх.

Экзистенциальные аспекты компенсаторной функции любви акцентирует Э. Фромм. Как и другие человеческие страсти, любовь превращает человека из маленького, незаметного существа в существо, пытающееся вопреки всем преградам придать смысл собственной жизни, преодолеть собственное банальное существование во времени и превратить неполноценное бытие в полноценное, осмысленное и целеустремленное [49].

Что такое любовь? Это сознание собственной слабости, которое вскоре совершенно овладевает одиноко стоящим человеком; одновременно это – чувство утраты власти над собой… я считаю любовь вредной как для целого общества, так и для личного счастья человека, она причиняет вреда больше, чем дает радости. И, право, боги сделали бы истинное благодеяние человечеству, если бы освободили мир от нее.

Наполеон Бонапарт [Цит. по: 6]

Проблема любви в философии советского периода разрабатывалась в контексте общей идеологии: великий поворот в семейных отношениях и новые надежды возвещает любви исключение социализмом экономического, правового и морального принуждения [12]. При этом делалась оговорка, что открытию путей к равенству, ясности и недвусмысленности отношений любящих препятствуют неполнота и искажение принципов экономического равенства, поэтому и при социализме любви не чужды ни корыстный выбор, ни необоснованные разрывы любовных и семейных отношений. Хотя в последней ситуации чаще виноваты несоответствие интересов и распад духовно-нравственного единства.

Негативные эффекты любви – это еще одна грань любви, и многие писавшие и пишущие об этом чувстве далеки от восхищения и благоговения. А.И. Герцен в эссе «По поводу одной драмы» прямо заявлял, что монополию любви надо отменить: человек не для того только существует, чтоб любиться; неестественность такой жизни всего лучше доказывают герои почти всех романов [13].