Заклинатель змей

      В окрестностях Самарканда, рассказал Мухтар, пятнадцать - двадцать тысяч джуфти-гау земли. Из них крестьянским общинам и городскому торгово-ремесленному люду принадлежит:
      по каналу Искандергам - 1486,
      по каналу Мазахин - 2750,
      по Санграсану - 275 джуфти-гау.
      Итого - 4511.
      Все остальное - вакуф, собственность мечетей, медресе, монастырей. И шейхов, имамов, ишанов, сеидов (потомков пророка), свободных от всяких повинностей. Налоги за всех вносит в казну бедный мужик.
      - Крестьянам не на что жить,- тихо сказал Мухтар.- Им приходится волей-неволей занимать вакуфные земли. И святые отцы не прочь присоединить их участки к своим владениям. Какой-нибудь шейх, располагающий тридцатью джуфти-гау, силой захватывает столько же чужой земли - и потом уверяет, что все вместе и есть тридцать джуфти-гау, на которые он имеет право. Отсюда раздоры. Дело доходит до буйства. Абу-Тахир же человек миролюбивый. Главное для него - спокойствие в округе.
      Джуфти-гау, как я уже сказал, мера спорная. Она определяется на глазок. Ведь пахарь пахарю рознь. Как и бык - быку. И земля - земле. Нам надлежит, опросив население, выявить давно и хорошо проверенньв"! участок, который можн"р взять за образец, поговорить с пахарем, посмотреть быков, с которыми он работал,- и уточнить, наконец, чему же равен джуфти-гау. Будем мерить танапами, потому что танап - более или менее точная мера. В одном танапе - сорок кари, в кари - шесть ладоней, ладонь равна четырем пальцам, палец-шести ячменным зернам. Прости, ты без меня хорошо знаешь, что чему равно, однако, может быть, у вас, в Нишапуре, другие меры. В каждой округе свой курух, свой дирхем, свой танап. Говорю, неразбериха. Будь я ученым...
      - Ты будешь им,- заметил Омар.
      - Если ты будешь меня наставлять.
      - Ox! Кто бы меня наставлял,- вздохнул Омар.
      - К весне надо перемерить все участки, чтобы прочно закрепить за каждым владельцем свое. И тем самым устранить споры-раздоры. Задача трудная. Без твоих уравнений ее не решить. Можно, я как-нибудь загляну к тебе? Почитать твой трактат.
      - Приходи. И почаще.
      ***
      ...За целый день, в хлопотах на свежем воздухе, перекусывая лишь всухомятку, основательно проголодались. Уже темнело, когда заехали в ханаку подкрепиться горячей пищей.
      Ханака представляла собою чуть ли не военную крепость. Волосатые, грязные, но отнюдь не тощие, дервиши, накурившись хашишу и наевшись плову или гороховой похлебки, расползлись по своим вонючим норам. Из темных смрадных келий доносились вскрики, стоны, всхлипывания. Дармоеды проклятые. Самый вредный, самый никчемный род людей. Вши в человеческом образе. И ведь считается, что они - святые...
      Омар не притронулся к еде.
      - Справедливо ли это,- обратился он к Абу-Тахиру, когда они отправились по темной дороге домой,- чтобы столько земли, лучшей в округе, принадлежало тем, кто никогда не держал в руках мотыгу? Отдать бы ее крестьянам - какое изобилие плодов, сколько хлеба получило бы государство!
      Абу-Тахир долго не отвечал. Омар мог едва различить во мраке его угрюмо склоненную голову.
      - Монахи - наши заступники перед аллахом,- хрипло сказал, наконец, Алак.- Их надлежит чтить.- И помолчав еще немного:- Не нами сей порядок заведен, и не нам его менять. И мой тебе совет: таких вопросов больше никому не задавай. Особенно - судье...
      Омару не работалось. Надорвался, что ли, от непосильных трудов недавних дней? Или чаша вина сбила его с толку? Или Рейхан? Нет, не вино. И даже не Рейхан. Его отравила ханака. До сих пор он не может забыть тягостный смрад притона святых наркоманов. Если вместе с молитвами монахи возносят к престолу аллаха всю свою вонь, способен ли вникнуть аллах в суть их молитв?
      Или вонь - это и есть их суть?
      Бедный старик Мохамед,- сколько, верно, таких и в Самарканде!- бьется где-то в горах на жалком клочке каменистой земли, чтоб взрастить горсть ячменных зерен... А тут здоровенные ражие мужчины, на которых бы землю пахать, как на быках, по три джуфти-гау в день, ведут совершенно бессмысленную, праздную жизнь, и за это им - все блага на земле. И еще вечное блаженство в загробном мире.
      
       Получает в награду дурак и подлец,
       А достойный идет в кабалу из-за хлеба,-
       Мне плевать на твою справедливость, творец.
      Невмоготу! Его охватила жуть, внезапная тревога. Будто потолок в тяжелых балках вот-вот обрушится на голову... Омар взглянул, как на змею, на свернутый под столиком землемерный шнур-танап, который он взял для расчетов, полистал книжицу для записей, швырнул ее в угол и выскочил в сад, повидать Али Джафара.
      ...Их было четверо. Прежде, чем приступить к делу, они забавлялись мутным дешевым вином, закусывая его ломтиками редьки, посыпанными солью. Увидев чужого, новички, нанятые в помощь Джафару, испуганно прикрыли кувшин одеждой.
      - Не бойтесь,- успокоил их Али Джафар.- Он - наш, хоть и ученый. Прошу любить и жаловать: Омар Хайям.
      - Аман.
      - Усман.
      - Хасан.
      Омар удивился, увидев средь них синеглазого булгарина:
      - И ты здесь?
      - Хочу заработать несколько монет. С караванщиками я не поладил. Отстал от них. Надумал жить в Самарканде.
      - Ну, на этих пнях-корягах не очень-то много заработаешь.
      - Оно так. Вот ты человек ученый. Не купишь ли, Друг, у меня книгу? Старинная книга. Румийская.
      Он достал с расщепленного пня потертую сумку, порылся в ней, вынул тугой пергаментный свиток. Развязал, отвернул конец широкой полосы и огорошил Хайяма:
      - "Атараксия". Изложение Эпикурова учения. Омар даже вздрогнул! Давно хотелось ему ознакомиться ближе с прогремевшим этим учением. Но булгарин, взглянув на Омара, тут же остудил его порыв:
      - Нет, пожалуй, такому юнцу оно ни к чему. К Эпикуру прибегает человек усталый, битый, хмурый, который ищет отдохновения от мира с его бескоп-чными дрязгами. У тебя же все впереди. Успеешь.
      Омар - с горечью:
      - Похоже, мне, при моих повадках, очень скоро придется прибегнуть к нему.
      Руки тряслись у Хайяма, когда он взял у булгарина тяжелый свиток. Ровные четкие строки. Какая жалость! Греко-румийского языка он почти не знал,- запомнил лишь то, чему учил его, между делом, шейх Назир. Но ведь то, чего не знаешь, можно узнать!
      - Не читаешь по-румийски?- догадался булгарин по досаде в глазах молодого перса.- Буду учить, если будешь, хотя бы помалу, давать на хлеб и вино.
      - Смог бы. Когда закончу свой трактат. Но ты... тыто откуда знаешь румийский? И вообще, откуда у тебя эта книга? Средь караванных охранителей грамотных вроде быть не должно.
      - Как знать,- усмехнулся приезжий.- А книга... она издалека. Ладно. Я вижу, тут все - свой народ. Так уж быть, расскажу о себе. Я, братья, никакой не булгарин. Я - рус.
      - Неверный?- ахнул Аман.
      - Да, христианин,- подтвердил гость.- Ты не бойся. Я не кусаюсь. Не шарахайся от меня. Вместе ели, вместе пили,- чего уж теперь. Имя мое - наше, славянское - Светозар. А христианское - Феодул.
      - Эк откуда тебя занесло! Пейдул?- переспросил Омар.- Светозар, Пейдул... Не знаю, как по смыслу, на слух Светозар звучит гораздо лучше.
      - И по смыслу - гораздо лучше,- ответил Светозар.- Феодул значит "раб божий".
      - У нас тоже старые, иранские, имена лучше звучали: Вартазар, Тигран, Ануширван. И тюркские: Алгу, Бейбарс, Тарагай. А нынче...- Он потешно закатил глаза:- Абу Амр Ухайха ибн аль-Джулах,- чуть не задохнувшись, он сглотнул слюну,- ибн Абд аль-Ваххаб ас-Сафа! Кто, не зная арабского языка, может запомнить - и сказать, что это значит? Светозар-Пейдул...
      Рассмеялись. И возникла между ними всеми сразу та особая близость людей добрых и честных, когда у них всех - одно сознание: они друг другу свои, и никто никому ничего плохого не сделает. Доверие. Четверо мусульман: ученый математик, дворник и безземельные селяне, совсем забыв о том, что Светозар - чужой по вере, слушали его повесть как индийскую сказку.
      Родившись где-то в селе на Днепре, Светозар трех лет попал в печенежский полон. Десять лет пропадал в неволе. Потому-то он так хорошо знает степную речь. Средь волжских булгар может сойти за булгарина, средь тюрок туранских - за тюрка. Однажды русское войско, побив печенегов, освободило пленных. Человек одинокий, безродный, Светозар был определен послушником в Киево-Печерский монастырь.
      - Вроде нашей ханаки?- заметил Али Джафар.
      - Вроде.
      Здесь он заново приобщился к русской речи, научился письму и чтению, и румийский язык одолел, и еврейский. Грамота в почете на Руси. Но зато бит и обижен "многажды и без правды". Всего же обидней бьшо ему за смердов,- ведь он сам из них: монастырь захватил всю землю в округе, и мужики через то впали в нищету. От печенегов - терпи. От князей своих - терпи. И еще - от бездельных монахов, ненасытных слуг божьих. Иль оно бесконечно, людское терпенье?
      - Все как у нас,- вздохнул Омар.
      - Большое зло накопилось в народе!- продолжал суровый Светозар.- Знаешь, в засуху: оброни в траву хоть искру малую, сразу вспыхнет вся степь. Так и тут - подвернулся случай. В позапрошлом году налетело с диких полей новое племя враждебное, кипчаки хана Шарукана,- на Руси их прозвали половчанами. На реке Альте пришельцы расколотили Князей Ярославичей, такого страху нагнали на них, что Святослав утек в Чернигов, Изяслав и Всеволод укрылись в Киеве. Бедный люд сбежался на сходку - вече, запросил у Изяслава коней, оружие, дабы отбиться от скопищ половецких. Изяслав отказал. То ли не захотел, боясь свой же народ, то ли негде было взять.
      И сотворился бунт. Хотели убить Коснячка-воеводу, злодея, он убежал. На княжеском дворе устроили погром. Стефана, епископа Новгородского, гостившего в Киеве, удавили его же холопы.
      - Епископ - вроде нашего муфтия?- определил Омар.
      - Вроде.
      - Удавить святого муфтия?- изумился Аман.
      - А что? Поделом ему.
      Толпа мятежных людей, поведал далее Светозар, напала на Киево-Печерский монастырь, чтоб захватить "в полатех церковных... имение их сокровена".
      Он признался:
      - Я вел тех людей. Ибо проведал путь в ризницу, хранилище богатств монастырских...
      - Ограбить святую ханаку?- поразился Усман.
      - Зачем ограбить? Вернуть свое. И дотла разорить гнездо проклятых истинных грабителей. Житья от них не стало.
      - Как у нас,- отметил Али Джафар.
      - Ну, было больше крику, чем проку. Постигла нас неудача,- поник головой Светозар.- Изяслав, бежав за рубеж, вернулся с войском Болеслава, польского царя, и учинил над нами расправу жестокую. Иных ослепил, иных - лишил живота. Мне удалось спастись. Попал я, после долгих мытарств, на Волгу, в славный Булгар, нанялся в охрану караванную - и вот уже здесь.
      - А дальше?
      - Назад мне путь заказан. Видно, так и буду бродить с караванами. Может, вернусь домой лет через десятьпятнадцать, когда забудется все.
      Странно как-то стало у них на душе: будто земля широко раздвинулась и наполнилась гневными голосами. Мы, занятые всегда лишь собою, не знаем, что вот сейчас, сей миг, где-то далеко-далеко, в чужой стране, кипят те же страсти, что здесь, и люди, такие же, как мы, бьются за такой же кус хлеба.
      - Похоже, у вас - все как у нас,- подвел черту Омар.- Одного у нас не может быть; князей гонять, монахов бить. Мы народ послушный, смирный, богобоязненный.
      Али Джафар - с хитрецой:
      - Не всегда мы были смирными! Богачи забывчивы. Народ все помнит. Мой дед - мир его праху - рассказывал: в Бухаре бедняки (давно это было) взбунтовались против царя, и помог им пришлый тюрк Абруй. Крепко досталось тогда ханам! Выкинули их вон из Согда. Но другой тюрк, степной правитель Кара-Чурин, подавил восстание. И был еще Муканна, вождь "людей в белых одеждах", который долго и храбро сражался против халифских войск. И не так уж давно, в Табаристане...
      - А в Рометане, где селяне напали на Исмаила Самани?- подал несмелый голос Аман.
      - У нас, в Самарканде, Исхак ибн Ахмед бунтовал,- тихо заметил Усман.
      - И карматы возмущались,- напомнил Али Джафар.- Так что, как видишь, смелости нам не занимать.
      - Ну, это когда происходило? Все в далеком прошлом,- уныло махнул рукою Омар.
      - То, что хоть раз случилось в прошлом, говорил мой дед,- непременно повторится в будущем. Выпадет случай, опять подымем восстание,- прошептал Али Джафар, оглянувшись.
      - Бунтуйте, бунтуйте, что толку?- пробормотал Омар, внезапно задумавшись.
      Бунтовать - дело Али Джафара и этих троих. Дело Омара - помочь бедному люду своими знаниями.
      Если всего час назад ему было тошно даже думать о работе, то сейчас у него в груди заныло, руки затвердели от желания скорее взяться за перо и бумагу. Ибо теперь работа приобрела смысл. Чем быстрее он закончит трактат, тем скорее наступит мир на многострадальной земле. Не станет путаницы в алгебре - не станет раздоров средь людей. Ясность - честность. За работу! Сейчас же за работу...
      - Вот что! Я тоже изгой. Я куплю твою книгу. Сколько дирхемов тебе дать за нее?
      - Считать дирхемами я не умею: у нас монеты не в ходу. Гривны у нас, бруски серебра. От них отрубают сколько нужно.
      - Зато мы с Али Джафаром умеем считать дирхемами,- наскреб охоты пошутить Омар.- Мы с ним вместе книгу одну покупали.- (Али Джафар, покраснев, хохотнул).- Что ж, книга твоя старинная, редкая - даю за нее десять дирхемов. На, держи. Ты где ночуешь?
      - В караван-сарае у Ходжентских ворот. Спросишь Хасана-Булгара.
      - Хорошо. Я тебя найду. Будешь учить меня румийскому языку. Удобней бы здесь, но здесь я сам чужой.
      - Разумею. Верно, придешь?
      - Когда закончу трактат.
      Пиши, любезный. Пиши свой трактат. Из калитки, ведущей во двор, на них глядел дворецкий Юнус.
      С кумиром пей, Хаиям, и не тужи о том,
      Что завтра встретишь смерть ты на пути своем!
      Считай, что ты вчера уже простился с жизнью,
      И нынче насладись любовью и вином. Молодой змей ненасытен.
      Он стремителен в порывах ублаготворить свою законную прожорливость. Весь мир человеческих знаний и весь мир человеческих ощущений хотел постичь Омар ясным умом и чистым сердцем. Не потому ли такое важное место занимала в его душе Ферузэ, а теперь захватила Рейхан? Отчего бы и нет?
      Он не видел ничего зазорного в их отношениях. Как и в той чаше чистого вина, что выпивал с устатку. Они ему на пользу. Он человек здоровый. Он до сих пор не знает - и до конца своих дней не узнает, что такое боль в животе и что такое зубная боль.
      - Ты почему не взяла пять монет?- сказал Омар, наливая ей чашу вкусного вина, когда Рейхан опять пришла к нему ночью, распространяя, в оправдание своего имени, пряный запах душистого базилика.
      - Пять монет? Э!- Рейхан беспечно махнула рукой.- Все равно их не хватит на выкуп. И еще, ты меня... пристыдил. Я тоже хочу... платить за любовь - любовью. А там... будь что будет.
      - Ах ты, златоглазое чудовище!- Он с силой привлек ее к себе.
      Напрасно Омар боялся, что она будет ему мешать. Наоборот! Рейхан дополнила, уравновесила жизнь. Работал он теперь без срывов, без сумасшедшего напряжения, перестал шарахаться от каторжного труда к тупому скотскому безделью. Все встало на свои места. Есть Рейхан. Есть вечерний кубок вина в награду за тяжелый труд. От них - спокойствие, уверенность, невозмутимое терпение.
      Часто, считай, через день, приходил Мухтар. Позабыв о еде, о питье, о житье-бытье, они час, и другой, и третий колдовали с циркулем и линейкой над широкой доской, посыпанной пылью. Иногда выезжали за город, мерить участки. Но в ханаку, к дервишам, Омар не хотел больше заглядывать. Пусть Али Джафар с друзьями, как время приспеет, шарит у них в "полатех", чтоб захватить "имение их сокровена"...
      Терпение терпением, но усталость все же берет свое. Железо и то устает, ломается. Зима позади. Если б Омара спросили, какой она была: морозной, снежной, влажной, сухой, он не сумел бы ответить. Он не заметил ее. Проглядел и весну.
      И вот однажды, уже в начале необыкновенно знойного лета, взлохмаченный, бледный, Омар, потрясая линейкой и циркулем, накинулся на судью Алака и Мухтара, зашедших его проведать:
      - Уравнения третьей степени? Решать их с помощью вот этих безделушек? Нет! Только с помощью надлежаще подобранных конических сечений. Конических сечений!- Он, совсем забывшись, схватил, как драчун, судью за грудь.- Вернее, тех их частей, которые дают положительные корни. А?
      - Согласен, родной, согласен!- Судья попятился в шутливо-притворном испуге.- Кто возражает? Уж мы-то намучились с ними, с треклятыми уравнениями!
      - Вот.- Омар сунул Мухтару чертеж.
      - С помощью конических сечений?- потрясенный Мухтар закусил губу, отер мгновенно вспотевший лоб.- Верно. Иначе и быть не может. Поздравляю! Ты первый сказал об этом. Первый в мире.
      ***
      ...Пройдет 566 лет, прежде чем Декарт в Европе придет к такому же выводу, и еще 200 лет, пока это докажет Ванцель...
      ***
      Омар опомнился, устыдился своей горячности.
      - Разве?- сказал он с недоумением. И радостно:- Да, и вправду! Но... как же раньше не догадались? Так просто...
      - Ждали тебя. Не каждый год совершаются открытия.
      - Да, да, конечно,- произнес рассеянно Хайям, опять переключаясь мыслью на свой трактат.
      ...Через десять-пятнадцать дней он выйдет во двор и с равнодушным, как у слепого, безмятежно-тупым выражением на лице, не стесняясь судьи, скажет Али Джафару:
      - Сбегай к мугу, принеси большой кувшин вина. Самого лучшего! Будем пировать.
      Подойдет, как больной, к помосту под вязом, растянется на спине, закинет руки за голову - и с мучительным стоном замотает ею.
      - Что с тобой?- всполошится Абу-Тахир.
      И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное,- так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:
      - Я... закончил свой трактат.
      Алгебра, алгебра. Альмукабала...
      ***
      - Омар, вставай! Омар - Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.
      - Он украл твой трактат!- Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху,- на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы.- Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.
      Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы - и кинулся в сторону. У ворот - стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.
      "Зачем это он?- подумал Омар.- Зачем?"
      Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага...
      Высоко взлетело пламя!
      Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.
      "Зачем?"
      Бумага, в отличие от дров, горит без особого шума и треска. Но какой беззвучно-страшный вопль взметнулся к небу от этих листов, испещренных вязью четких строк! На глазах у всех обращались в дым и пепел расчеты и траты Абу-Тахира. Упования безземельных селян, нежный лепет их детей. Мечты Омара Хайяма. Надежды Али Джафара на лучшую жизнь.
      - Зарублю!- Али Джафар, сумасшедше сверкая глазами, схватил топор и широко замахнулся им на преступника.
      И, видит бог, зарубил бы, если б судья не успел крепко схватить его за плечи.
      - Пропал твой труд!- заплакал Али Джафар, отбросив топор.- Столько сил, столько времени...
      - Не пропал,- зевнул полусонный Омар.- Он украл и сжег черновик. Трактат - под замком, в сундуке.
      - А?- Юнус опешил.
      Он отчужденно взглянул на очаг, где листы уже превратились в черные хлопья, вновь обернулся к Омару - и вдруг, по-крысиному тонко взвизгнув, ринулся к нему с кулаками. Уж тут-то отрезвел Омар Хайям.
      В математически четкий строй его мыслей, где следствие неразрывно связано с причиной, никак не мог уложиться бессмысленно-нелепый поступок Юнуса. Ах, негодяй! С чего тебе вздумалось вредить Омару? Что плохого тебе сделал Омар,- мало денег давал на хашиш? Давал каждый день, сколько мог. Вся ненависть к темному миру, воплотившемуся в этом дурном человеке, горячей волной хлынула Омару в грудь и голову,- и он, закипев, с готовностью рванулся навстречу:
      - Давай! Я тебе кости переломаю...
      Удар!- и нет у Юнуса передних зубов. Обливаясь кровью, он упал на колени. Ногою - удар!!- и повержен Юнус на щербатые плиты двора.
      - Хватит, убьешь!- вопит Алак. Вдвоем с Али Джафаром они кое-как оттащили озверевшего молодца от жертвы.
      Омар, весь дрожа, задыхаясь:
      - Долго ты будешь, собачий сын, помнить Омара Хайяма!
      - Успокойся, родной, успокойся,- гладил его по плечу Абу-Тахир.- Я сам с ним разделаюсь. Эй!- крикнул он безмолвной страже у ворот.- Отволоките его в темницу.
      - Не надо,- переводит дух Омар.- Довольно с него! Пусть отведут домой.
      Судья - с удивлением:
      - Жалеешь?
      - Жалею.- Омар вытирает слезы.- Я... больше никогда... не буду бить человека.
      - Ох, сын мой! Будешь. Иначе - затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить.- Губы у него белые, руки трясутся.
      И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.
      - О чем разговор?- спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.
      - Сейчас узнаешь,- ответил Алак загадочно.- Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.
      - Ну... что ж. Пойдем.- Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы.- Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.
      - Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.
      ***
      Уселись. "Сейчас он меня ошарашит". Судья - осторожно:
      - Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд? "Он хочет меня прогнать! - похолодел Омар.- Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может - любовь. Эх, навязалась девка на мою го.-юву! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?"
      - Самарканд - город прекрасный,- не менее осторожно ответил Омар.- Он никому никогда не может наскучить.
      Судья, помедлив, твердо сказал:
      - И все же тебе придется его покинуть! Очень скоро. На днях.
      - Почему? Чем я тут не угодил?
      - Угодил. Хорошо угодил! Потому и уедешь.
      - Эю как же? Не понимаю.
      Судья все медлил, тянул, предвкушая, видно, яркий всплеск восторга, который должен был последовать сейчас со стороны подопечного, и, насладившись его нетерпением, объявил торжественно и снисходительно, как помилование преступнику:
      - Его величество хакан Шамс аль-Мульк Наср требует тебя к себе, в Бухару!
      Но у Омара это вызвало лишь удивление:
      - Зачем?
      - Ему нужен при дворе хороший математик, ученый собеседник, бескорыстный советчик в сложных делах.
      - Откуда он знает обо мне?
      - Знает,- усмехнулся Абу-Тахир. Похоже, он сам написал об Омаре хакану. Очень похоже.
      - Я - при дворе?! - У Омара низко, сутуло прогнулись плечи, будто- на них взгромоздили тяжелый камень. И он, казалось, растерянно озирается из-под него.- Приживусь ли? В математике, положим, я кое-как еще разбираюсь. Но при дворе, говорят, надо хитрить, угождать, потакать правителю в его причудах. Я не сумею...
      - Юнец! - рассердился судья.- Поедешь - и все тут, хочешь не хочешь. Посланец хакана ждет во дворце городского правителя. Между прочим,- Алак исподлобья сверкнул на Омара степными узкими глазами,- он взял с собою отличную стражу.- И заворчал оскорбленно:- Смотрите, сколь привередлив... Другой бы от радости рыдал! Какой-нибудь несчастный Зубейр мечтать не смеет о такой удаче. Все! Собирайся полегоньку. Завтра я произведу с тобою расчет за трактат. Скажи хоть спасибо, неблагодарный!
      Омар - уныло:
      - Спасибо! Дай бог тебе всяческих благ...
      ***
      - Говорят, уезжаешь? - Она поднялась к нему на крышу, где Омар расположился на ночь, поскольку внизу, в жилье, чуть не свихнулся от духоты. На сей раз Рейхан забыла,- или не хотела,- облиться водой и натереться листьями базилика и пахла тем, чем и надлежит пахнуть служанке: пылью, потом, золою.
      - Уже говорят?
      - У нас, на женской половине, все жалеют, что ты уезжаешь. Всегда любовались сквозь щель в калитке: пригожий, тихий, задумчивый. И судья из-за тебя стал добрее.
      - И ты... жалеешь?
      - Я? - Он услышал ее резкий смех, сухой и злой.- Мне-то что? Я невольница, ты человек свободный, едешь, куда хочешь. А я родную мать не могу повидать.- Она заплакала, так же сухо и зло, без слез.
      - Ну, не надо.- Он присел рядом с нею.
      - Ты! - Рейхан внезапно накинулась на него, принялась колотить по голове легкими детскими кулачками.- Откуда ты взялся на мою беду? Жила я себе, как во сне... спокойно, без дум, без мечты... Терпела... Ты мне душу всколыхнул! Разбудил... заронил в сердце звезду... и теперь бросаешь. Что делать теперь? Я же не сумею жить как прежде. Тут горит.- Она провела ладонью по груlи.- Эх! Отравилась бы я... отравилась, да жаль умереть, не проведав родных...
      - Успокойся, Рейхан, смирись,- бормотал Омар обескураженно.- Я - свободный? Я тоже раб. Раб своих знаний. Взгляни-ка на небо. Ну, хватит беситься, взгляни! Вот так. Видишь, на юге, над горами, высоко над горизонтом, ту причудливую россыпь ярких звезд? Это Аль-Хавва, Заклинатель змей. В западных странах его зовут Змееносцем. Приглядись. Если крупные звезды соединить между собою черточками, получится человек с острой головой и тонкими ногами. Он держит в руках огромную, яростно извивающуюся змею. Какое дикое напряжение во всей угловатой фигуре! Как дрожат от усилия тонкие ноги. Он бьется, стиснув ее изо всех своих сил, с исполинской царской коброй невежества и мракобесия. Стоит ему зазеваться на миг, ослабить хватку, кобра вырвется из рук - и впрыснет в него весь страшный заряд смертоносного яда. И так - всегда. Он обречен вечно бороться с нею. Именно так бы и надо его называть - не Змееносцем, а Змееборцем. Понимаешь?
      Разглядела она что-нибудь, поняла, не поняла - бог весть, но Рейхан, как-то странно притихнув, медленно стянула с себя одежду и со вздохом припала к нему. Золотые глаза ее мерцали, точно далекие, очень далекие звезды. Они и будут мерещиться до конца его дней, чем дальше, тем ярче, в ночных небесах средь недосягаемых созвездий...
      ***
      - Уезжаешь? - встретил его наутро Али Джафар во дворе.
      Омар скользнул по нему отрешенным взглядом и, ничего не сказав, побрел к саду, сосредоточенный, весь углубленный в себя. Три часа он слонялся по саду, недоступный, далекий от окружающих. Казалось, он уже обдумывает новый трактат.
      "Не хочет,- подумал огорченный Али Джафар.- Не хочет уезжать. Из-за Рейхан. Или, сделавшись приближенным хакана, он теперь брезгует со мною разговаривать? Нет, не может быть. Просто оглушен человек".
      - Здесь тысяча двести дирхемов,- положил перед юным ученым тяжелый кошель судья Абу-Тахир Алак.- Это плата за твой трактат. Хватит, надеюсь?
      Но Хайям не спешил взять кошель. Он рассеянно глядел по сторонам, но видел не стены, ковры, резные столбы, а что-то совсем другое.
      Судья - нетерпеливо:
      - Ну?
      - Сколько стоит... служанка? - глухо сказал Омар, преодолев смущение.
      Судья - удивленно:
      - Служанка служанке рознь. Иная может потянуть и на тысячу золотых динаров.
      - Такая... как Рейхан.
      - Рейхан?- разинул рот Абу-Тахир.- На что она тебе, чудак? Тысячу дирхемов.
      - Хорошо. У тебя... достаточно слуг. Ты дашь мне двести дирхемов, а за тысячу - Рейхан. И мы будем квиты.
      - Н-да-а,- протянул судья озадаченно, не найдясь, что сказать. Никогда не знаешь наперед, что может выкинуть такой вот умник.- Странный ты человек. Разве в Бухаре...
      Омар - грубо:
      - Я хочу Рейхан!
      - Ну, что ж.- Сделка, честно сказать, пришлась судье по душе. Рейхан, у которой нет ни особой красоты, ни редкостного телосложения, досталась ему три года назад всего за триста дирхемов.- Будь по-твоему. Эй! - позвал он писца.- Строчи дарственную. С этого дня невольница Рейхан из Ходжента переходит в полную собственность Абуль-Фатха Омара ибн Ибрахима Хайяма Нишапурского. И он волен делать с нею все, что пожелает.- И вновь Омару:- Странный человек! Не могу представить, как дальше ты будешь жить.
      - Проживу как-нибудь.
      - "Как-нибудь" - это не жизнь.
      - Мы ее, господин, понимаем по-разному. Судья приложил к бумаге печать. Омар, свернув ее, спрятал за пазуху вместе с дирхемами, низко поклонился судье. Выйдя во двор, кивнул Али Джафару:
      - Пойдешь со мною?
      Али Джафар, обрадованный, не стал расспрашивать, куда, зачем. Всю дорогу Омар молчал, угрюмый, холодный, и Али Джафар не донимал его любопытством. В караван-сарае у Ходжентских ворот они разыскали руса Светозара. Похудел, почернел,- видно, трудно здесь жилось беглецу.
      - Есть народ из Ходжента?
      - Да. Сегодня туда идет караван. Омар переговорил с главою каравана, вручил ему сто пятьдесят монет, велел Али Джафару:
      - Беги домой, вмиг собери Рейхан - и скорее с нею сюда.
      ...Джафар не узнал усадьбы. Ему показалось даже, что он забрел по ошибке в чужой двор. Нет, это дом Абу-Тахира. Все будто на месте - крыша, стены, навес и метла, которую он бросил давеча у летней кухни. И все же это уже другой дом. Душа дома - близкий тебе человек, нету его - и дом стал чужим, незнакомым.
      - Едем? - всполошилась Рейхан.- Омар ждет? Ох! Я сейчас. Долго ли мне собраться? Завяжу в узелочек обувь, платья, платки, и хоть в Хиндустан! - Она рассмеялась сквозь слезы.- Ты посиди, я сейчас...- Рейхан кинулась на женскую половину, но тут же выскочила обратно, боясь, что Джафар уйдет, не дождавшись ее.- Я сейчас! Ох, сейчас...