Глава 1

«Среди сотен тысяч городов Земли есть один, где люди живут поистине свободно и спокойно. Там царит мир и справедливость, там нет преступников и негодяев, там удовлетворяется давнее стремление людей жить благополучно и без страха. Этот город на картах мира совершенно справедливо называется Интервилем, поскольку живут в нем, как в Новом Вавилоне, люди из самых разных стран. Однако больше всего здесь выходцев из России, которые предпочитают называть город Международным, и именно по этой причине жители общаются между собой в основном на русском языке…»

Захлопнув путеводитель, я зеваю во весь рот и гляжу в окно вагона.

Магнитоэкспресс приближается к населенному пункту, усиленно восхваляемому путеводителем, со скоростью триста двадцать пять миль в час. Пейзаж за окном однообразен: лес, обступивший трассу с обеих сторон, безоблачное небо и яркое солнце. Надо было все-таки мне лететь самолетом, хотя, как это ни странно, в самом Интервиле-Международном аэропорт отсутствует, так что тем, кто избирает воздушный вариант прибытия в город, потом приходится тратить полдня на то, чтобы добраться туда наземным транспортом. Неизвестно, какими именно соображениями руководствовались мои шефы, отправляя меня в Интервиль по железной дороге, – возможно, не последнюю роль сыграло стремление сэкономить финансовые средства, которые, по мнению шефов, и так слишком часто швыряются на ветер отдельными сотрудниками. У меня на этот счет имелось свое мнение, но народная мудрость гласит, что с начальством, как и с малыми детьми, спорить не стоит…

Я специально выбрал одноместное купе, чтобы посвятить время поездки углубленному изучению последних веяний в области криминологии. Хотя познания мои в этой науке гораздо шире, чем, скажем, в астрофизике, однако, если в ближайшее время собираешься выдавать себя за ученого, не мешает освежить свои познания с помощью конспекта, специально подготовленного для меня в Центре. К концу поездки я невольно прихожу к выводу о том, что криминология, как и астрология, основывается на довольно-таки извращенной интерпретации всем известных фактов. Чего стоят, к примеру, такие постулаты некоторых криминологов относительно личности убийцы, как: «Типичный убийца всегда пьян»?! Или: «Насилие представляется преступнику некоей очищающей силой, которая освобождает его от комплекса неполноценности, от отчаяния и от бездеятельности». Как практик я решительно не согласен с подобными утверждениями. Те убийцы, с которыми мне приходилось иметь дело за двадцать лет оперативной работы, как правило, не были пьяницами и уж ни в коем случае не забивали себе башку апологетикой насилия как очищающей силы. В крайнем случае, они могли бы согласиться, что путем насилия действительно можно кое-что очистить, но не свою душу, а, например, кошелек или квартиру ближнего…

Над головой звучит мелодичный сигнал, и приятный женский голос объявляет: «Уважаемые дамы и господа, до прибытия в Интервиль осталось пятнадцать минут. Просим вас не забывать в вагоне свои вещи».

По отношению ко мне эта просьба звучит нелепо, так как я не обременен излишком багажа. Я закрываю свой комп-нот, сую его в «дипломат», где покоятся мои скудные пожитки, и начинаю облачаться в одеяние, которое более всего подобает путешествующим криминологам, изо всех сил пытающихся сойти за обыкновенных туристов, чтобы в ходе странствия по городам и весям набрать побольше материала для очередной научной статьи, а если повезет – то и для целой монографии. Поэтому одежда моя заключается в живописных шортах до колен, черной майке навыпуск с невнятной эмблемой на груди и кепке с длинным козырьком.

Не дожидаясь напоминания женского голоса о том, что дальше Интервиля поезд не идет, я выбираюсь из купе и следую к выходу. Состав мягко снижает скорость и вкатывается под высокие стеклянные своды вокзала. К двери вагона подают длинную кишку эскалаторного перехода, который доставляет пассажиров в зал таможенного досмотра. Как всякий уважающий себя вольный город, не входящий в состав каких-либо государств, Интервиль имеет склонность к подобным формальным процедурам, создающим у его гостей впечатление, что они прибыли в другую страну.

Когда приходит моя очередь предстать перед бдительным взором таможенного инспектора, я абсолютно спокоен, потому что не везу ничего запретного. Никакого оружия, никаких наркотиков, никаких краденых бриллиантов и тайно вывезенных золотых слитков. Вероятно, этим я обманываю ожидания человека по ту сторону барьера, потому что он трижды просвечивает мой потертый «дипломат» разными устройствами, чуть ли не инфракрасным взглядом изучает мои почти подлинные документы и только тогда со вздохом разочарования разрешает мне следовать восвояси.

До полудня еще далеко, но уже сейчас город плавится от жары, и даже близость моря не спасает от зноя. Все вокруг нестерпимо блестит, потому что куда ни посмотришь – сплошное стекло и хромированные поверхности. Город еще молод, и, как всякой молодежи, ему присуще стремление ослепить своим видом при первом же знакомстве.

Привокзальная площадь кишит народом. Встречающие и провожащие. Отъезжающие и прибывающие. Дальние и близкие родственники. Знакомые и незнакомые. Ближние и дальние… И все они обнимаются друг с другом с таким пылом, будто наступил день всеобщего братания. У меня возникает невольное опасение, что вот-вот и меня сейчас кто-нибудь хлопнет размашисто по плечу и с возгласом: «Ба, Адриан, сколько лет, сколько зим!» – заключит меня в свои потные объятия. Однако опасения мои оказываются напрасными, и я благополучно преодолеваю несколько десятков метров, которые отделяют меня от ближайшей стоянки такси.

Очереди на стоянке не существует. Наоборот, перед желающим прокатиться встает опасная проблема выбора, потому что свободных машин очень много. Создается такое впечатление, что все такси в Интервиле съехались в этот час к вокзалу.

Я выбираю из массы машин черно-желтый «эруэйт», у водителя которого рубашка расстегнута до самого пупа. В общем-то, я не люблю людей с волосатой грудью, но данный субъект сразу понравился мне тем, что не колеблясь потребовал от меня деньги вперед. После некоторых торгов мы, наконец, сходимся на компромиссном варианте, который заключается в том, что я сую субъекту за рулем стоюмовую купюру в качестве задатка.

В тот момент, когда я, небрежно швырнув «дипломат» на заднее сиденье, готовлюсь сесть рядом с водителем, у меня возникает весьма знакомое ощущение. Будто меня изучает чей-то взгляд, усиленный многократно приближающей оптикой. Я обвожу взглядом площадь, но на ней слишком много людей, чтобы можно было засечь невидимого наблюдателя. Поэтому мне остается только списать свои подозрения на профессиональную мнительность и нырнуть в машину.

«Эруэйт» с характерным свистом газовых турбин стартует, вливаясь в поток движения. До выезда с площади водитель успевает нарушить правила дорожного движения по крайней мере три раза, из чего я могу заключить, что он наверняка непоколебимо верит в свое бессмертие.

– Куда едем ? – осведомляется таксист, включая бортовой радиоприемник.

Я лихорадочно пролистываю в памяти страницы путеводителя по городу, но не могу припомнить ничего стоящего из описания местных учреждений гостиничного сервиса.

– В гостиницу, – наконец, не нахожу ничего лучшего, чтобы сказать в ответ.

– А я думал – в морг, – мрачно шутит таксист и поясняет: – Гостиниц у нас – хоть пруд пруди. Вам какая нужна?

– Только не какой-нибудь там «Хилтон» или «Эксельсиор», – поспешно говорю я. – Что-нибудь поскромнее…

– Тогда, может быть, «Уютный уголок»? – предлагает он. – Хотя наличие свободных номеров там не гарантирую.

– Что ж, можно и в «Уголок», – говорю я, пытаясь изгнать из своего подсознания невесть откуда взявшуюся присказку: «… и поставил в уголок, чтоб никто не уволок». Лично для меня она звучит слишком зловеще.

Некоторое время шофер внимает музыкальной дребедени, льющейся из приемника, а я пользуюсь передышкой в нашем общении, чтобы запомнить кое-какие детали тех улиц, по которым мы мчимся. Интерес мой – отнюдь не праздный. Может быть, представление о местонахождении и устройстве проходных дворов и пассажей, стоянок такси и подземных переходов, переулков-тупиков и переулков-пассажей мне не пригодится никогда, но лучше захламить свой мозг массой, казалось бы, ненужных подробностей, чем обнаружить в решающий момент, что восполнять пробелы в своем знании города слишком поздно…

Водитель «эруэйта» походит на итальянца: такой же смуглый, черноволосый и волосатый. Только для итальянца он слишком мрачен и замкнут. На «игрушку» он не похож, но в Интервиле лучше не надеяться на свои навыки чтения намерений окружающих по их физиономиям.

Отправляясь на дело, я предупредил руководство Контроля, что вообще не люблю, когда меня опекают, а в данном случае, когда предстоит вести борьбу с противником-невидимкой, противником-оборотнем, который способен материализоваться в любом человеке из толпы, которая тебя окружает в трехмиллионном городе, смысла в опеке тем более нет. Именно поэтому я и решил работать один. Я не хотел шататься по Международному в сопровождении разношерстной толпы телохранителей, которые бы только путались под ногами у меня и у моего противника, и в конце концов были бы прикончены один за другим…

– Как здесь у вас обстановка ? – спрашиваю я таксиста, стараясь перекричать радиоприемник.

– В каком смысле?

– Ну, вообще… Говорят, у вас здесь не житье, а рай. Не грабят по ночам, не насилуют, не убивают. Вроде как и не люди здесь живут, а самые натуральные ангелы во плоти..

– Вы что – издеваетесь? – вдруг вскипает шофер. – Кто это вам сказал такое?

– Полгода назад один мой приятель проводил здесь отпуск. С женой и собакой. Ему в вашем городе очень понравилось…

– Тури-исты, – с презрением бурчит водитель, с остервенением переключая скорости. – Приедут, проваляются весь день на пляже, накупят дешевых сувениров в киоске при гостинице и думают, что они знают наш город как свои пять пальцев!.. Вы газеты-то хоть читаете, стереовидение смотрите ?

– А что? – удивляюсь я. – По-моему, и пресса, и телевидение тоже описывают ваш город в самых восторженных тонах… «Обитель мира и спокойствия»… Или как там? «Там нет преступников и негодяев, и даже международные гангстерские синдикаты наложили вето неприкосновенности на этот город»… Что, разве не так?

– Наверное, вы последний раз держали в руках газету года этак три назад, – с нескрываемым ехидством произносит таксист. – И откуда вы взялись только, такой неосведомленный?

– Оттуда же, откуда и вы, – говорю я. – Все мы, знаете ли, беремся из одного места… не буду говорить, какого.

На кодовое слово «собака», используемое Центром для опознавания своих, шофер не отреагировал должным образом, хотя это может ни о чем не говорить.

– А вы тоже прибыли к нам отдыхать и развлекаться ? – спрашивает он.

– Очень надеюсь, что это мне удастся, – искренне признаюсь я.

– Как долго вы у нас пробудете?

– Недельку, другую… смотря, каким будет отдых. Иногда люди отдыхают с таким энтузиазмом, что вскоре лишаются и сил, и здоровья. Знаете, чем отличается санаторий от дома отдыха? В санаторий люди приезжают больными, а уезжают здоровыми, а что касается дома отдыха – там все наоборот!..

Водитель некоторое время сосредоточенно смотрит прямо перед собой, беззвучно жуя губами, словно пробуя на вкус мою шутку.

– Должен вас предупредить, – произносит вдруг он, выключая приемник, – что никакого отдыха для вас здесь не будет.

– А что будет ?

– Борьба за выживание, – мрачно говорит шофер.

– Серьезный термин, – говорю я. – Кажется, я его где-то уже слышал… Уж не запугиваете ли вы меня, дружище?

Таксист с подозрением осматривает меня с головы до ног, уделяя особое внимание моим экстравагантным шортам.

– Вы кто по профессии ?

– В данный момент – турист, – ухмыляюсь я. – А на досуге балуюсь наукой. Про криминологию слышали когда-нибудь?

– Так вы – легавый, что ли ? – предполагает мой собеседник. Судя по его тону, к полиции он относится крайне отрицательно.

– Причем здесь собаки? – притворно удивляюсь я, чтобы лишний раз проверить собеседника. – По-моему, вы меня не так поняли, дружище…

Такси вдруг сворачивает к тротуару и резко тормозит. Мой лоб чудом избегает столкновения с тем стеклом машины, которое, видимо, не случайно назвали лобовым.

– Что случилось? – осведомляюсь я у шофера.

Он молча, перегнувшись через меня, открывает дверцу с моей стороны и только потом произносит:

– Приехали, господин хороший. Дальше транспорт не следует. Я и забыл, что мне давно обедать пора.

– Подождите, дружище, – миролюбиво говорю я. – Это какое-то недоразумение…

– Давайте, давайте, – говорит он, не слушая меня. – Обслуживать вас я больше не буду. Здесь недалеко, своими ножками дотопаете.

Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, потом я беру с заднего сиденья «дипломат», вылезаю из «эруэйта» и, не оглядываясь, иду по тротуару прочь. С одной стороны, таксист поступил со мной паршиво, но с другой – очевидно, что он не имеет никакого отношения к обеспечению безопасности моей скромной персоны, и это не может не радовать…

Действительно, до «Уютного уголка» – рукой подать.

Однако преодолеть это расстояние спокойно мне не дают.

Некоторое время я двигаюсь вдоль бетонной стены, ограждающей не иначе как какой-нибудь сверхсекретный объект. Вроде атомной электростанции или института, ведущего разработки новейших систем вооружения. Стена представляет собой немалый соблазн для уличных графоманов и субъектов, внезапно обнаруживших в себе талант художника. С верху до низу она исписана и изрисована самыми различными текстами и рисунками, среди которых иногда встречаются и весьма пристойные образцы.

И в тот момент, когда я поглощен изучением на ходу очередного опуса на стене, сзади слышится стремительно приближающийся свист турбин. Судя по нарастанию звука, водитель чихать хотел на ограничение скорости в городе. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить, что из кабины «уэбли» белого цвета, с затемненными стеклами и нарочито грязными номерными знаками, в мою сторону торчит какой-то черный продолговатый предмет.

Я еще не успеваю опознать его и осмыслить, что сейчас произойдет, как тело мое само собой складывается в несколько раз, чтобы упасть на тротуар и перекатиться перед самой машиной на проезжую часть, в недоступную для ствола автомата зону. Черный продолговатый предмет – это действительно компакт-автомат, потому что спустя мгновение после моего полуакробатического прыжка звучит серия отрывистых хлопков, которых почти не слышно за ревом турбодвигателя, и стена покрывается свежими выбоинами размером с кулак. Со смачным звоном разлетается фонарь освещения, торчавший над стеной, и на этом данный эпизод заканчивается.

Я вскакиваю с горячего асфальта, лихорадочно прикидывая, куда бы мне скрыться в случае, если «уэбли» развернется и вновь ринется на меня. Похоже, что таких мест нет. По одну сторону улицы тянется ряд плотно стоящих друг к другу зданий, в которых не видно ни арок, ни подъездов, а по другую – стена. Я представляю, как я буду карабкаться по ней, срывая ногти и обдирая кожу, и как любители стрельбы из машины будут дырявить мою спину почти в упор. Стрелять из машины по прохожим очень легко – тем более, из автомата, мне самому не раз приходилось упражняться в этом виде спорта. Пули при этом обычно разлетаются веером и сметают на своем пути все, что попадется, подобно струе поливальной машины.

Однако, люди в белой машине отказываются от повторной попытки прикончить меня, они сворачивают в узкий переулок, и спустя несколько секунд натужный вой двигателя смолкает где-то в недрах этого весьма гостеприимного города.

Насколько это возможно, я привожу себя в порядок, поднимаю с асфальта свой верный «дипломат» и пытаюсь уяснить реакцию окружающих на неудачное покушение, совершенное в полном соответствии с фильмами про мафию.

Однако окружающих в радиусе ста метров не наблюдается, никто не пялится на меня в окно из домов на противоположной стороне улицы, а реакцию водителей машин, проезжающих мимо, установить не получается ввиду того, что никто не останавливается.

Продолжаю свой путь в гостиницу, размышляя на ходу, считается ли в Интервиле стрельба средь бела дня по прохожим естественым явлением, как дождь или град (в этом случае, мне просто не повезло, и я случайно оказался в роли мишени для стрелков-любителей), или же кому-то очень не понравился мой приезд в этот город (что, конечно же, несравненно хуже).

Как ни странно, но «Уютный уголок» оказывается на самом деле уютным. На пятом этаже гостиницы отыскивается свободный одноместный номер, который, несмотря на довольно высокую цену, оправдывает мои надежды на почти домашний уют.

Для начала я иду в ванную и смываю с себя дорожную пыль – в прямом смысле этого выражения, потому что контакт моего полуодетого тела с не очень стерильным асфальтом несколько снижает то впечатление, которое должен производить почтенный криминолог, даже находясь на отдыхе.

Потом я проверяю тот пейзаж, который открывается из окна моего номера. Похоже, что любимый цвет жителей Интервиля – зеленый, потому что зелень присутствует везде, куда ни бросишь взгляд. Не город, а заповедник, сплошной парк. Из зелени торчат разноцветные черепичные крыши, возносятся к небу параллепипеды небоскребов и полосатые, как роба каторжника, трубы систем очистки воздуха.

Действительно – мирный и прелестный городок, но в душе моей еще слишком свежо воспоминание об инциденте у подножия стены, и поэтому я с невольным подозрением оглядываю окрестности. В сотне метров от меня, слева, вдруг сверкает солнечный блик, который вполне может исходить от мощного оптического прицела, и спина моя мгновенно покрывается противной холодной испариной. Хотя солнечный луч может отражаться от зеркальных стекол соседнего небоскреба, я предпочитаю тщательно закрыть окно номера жалюзями, после чего занимаю наиболее удобное положение для работы в мягком раскидистом кресле. Пора хорошенько обдумать свои дальнейшие действия.

Но скоро я ловлю себя на том, что меня продолжает мучить один и тот же вопрос, вытекающий из попытки людей в белой машине отправить меня на тот свет. Было ли это случайностью вроде пресловутого кирпича, который время от времени имеет обыкновение падать с крыши на головы не верящих в судьбу граждан, или Шлемист уже засек и решил убрать меня с дороги, пока я не натворил каких-нибудь пакостей для него? Если речь идет о втором варианте, то каким образом он мог обнаружить меня так быстро? В «игрушку» меня он превратить никак не мог, а что касается таксиста… Таксист? Но что особенного я сказал этому типу с волосатой грудью? Что я – криминолог?.. А, может быть, Шлемисту все-таки удалось захватить Сигнальщика, пока я тащился в Интервиль на поезде, выжать его досуха и как следует приготовиться к встрече гостя в моем лице? Да, но Сигнальщик не мог знать, что на встречу с ним прибуду именно я, и вообще ни одна живая душа в Интервиле не должна ничего ведать обо мне. Я действительно первый раз в этом городе – меня поэтому и выбрали для данной командировки…

Отчаявшись найти удовлетворительные ответы на все эти вопросы, я бросаю взгляд на часы и вижу, что уже начало четвертого.

Не заняться ли мне чем-нибудь конкретным? Например, позвонить Сигнальщику домой, хотя это довольно рискованно, потому что телефон его может прослушиваться, и если уж звонить, так из какого-нибудь уличного автомата. Хотя – что я этим добьюсь? Едва ли человек, пропавший без вести неделю назад, причем, надо полагать, сознательно пропавший, вдруг объявится дома. Скорее всего, мне ответит его жена, которая популярно объяснит мне, что знать не знает, где ошивается последнее время ее муженек, а если бы и знала, то и не стала бы говорить, потому что такие вот приятели дурно влияют на ее ненаглядного, отвлекая его от семьи…

Нет, не буду я, пожалуй, звонить ни Сигнальщику, ни даже его знакомым, дурно влияющим на него. Пора мне сейчас подумать о своем бренном теле, потому что последний раз я принимал пищу в поезде.

Я встаю, чтобы двинуться в ресторан при отеле, но тут в дверь номера раздается осторожный стук. Я не люблю работать с оружием, но сейчас какая-нибудь завалящая «тойота» восьмимиллиметрового калибра мне пришлась бы кстати. После эпизода у кладбище мне начинает казаться, что стоит сейчас открыть дверь, и человек, так робко постучавшийся в дверь, неэкономно выпустит в мою грудь целую обойму, не утруждая себя какими-либо объяснениями. После чего он наверняка отправится дальше по своим делам, не сказав даже на прощание: «Спи спокойно, дорогой Адриан, вечным сном»…

Спина моя опять покрывается холодным потом, но я все же иду открывать. Как ни странно, за дверью обнаруживается не громила, ритмично жующий жвачку, с портативным «клиффордом» под оттопыренной полой пиджака, а человечек небольшого роста с огромным портфелем под мышкой. Он почтительно-приветлив и оптимистически-улыбчив. У него гладкое круглое лицо, выражающее самые добрые намерения, и осторожные манеры человека, привыкшего к тому, что его часто посылают по известному адресу. Он представляется как рекламный агент одной из торговых компаний, название которой тут же улетучивается из моей головы. Он предлагает мне купить массу всевозможных вещей оптом и в розницу, со скидками и «почти даром». В ассортимент коммивояжера входит немало полезных товаров типа специальных устройств против храпа и чудо-щетки для вычесывания собак.

Не скажи он последней фразы, и я не стал бы его слушать дальше. Но теперь я осведомляюсь, знает ли он, как будет «собака» по-японски.

Он, не задумываясь, без запинки отвечает на этот каверзный вопрос, и я перевожу дух, приглашаю его пройти в номер, расположиться в кресле и тщательно запираю дверь.

Дальнейший наш разговор весьма далек от коммерческих операций.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я плюгавого замухрышку с осторожными повадками.

– Найден Сигнальщик, – говорит коммивояжер, не глядя на меня. Мое сердце замирает от скверного предчувствия.

– Сигнальщик или его труп? – уточняю я.

– Вчера ночью он был убит на квартире, где последнее время скрывался от Шлемиста. Полиция ведет расследование.

– Кто обнаружил труп?

– Рано утром в полицию позвонил неизвестный и, не представившись, сообщил, что по адресу: Сорок Третий проспект, восемь, квартира четырнадцать – совершено убийство. Полицейские отправились проверять это сообщение, на звонок им никто не открывал, и им пришлось взламывать дверь в присутствии понятых из числа соседей. Один из соседей был нами вовремя использован в качестве наблюдателя, что дало нам возможность однозначно опознать труп как принадлежащий Сигнальщику.

– Он оставил какие-нибудь сведения о Шлемисте? – интересуюсь я, хотя понимаю, что надеяться на это бессмысленно. Если Сигнальщика убрали люди Шлемиста – а в этом не приходилось сомневаться, – то помещение наверняка подвергается в этот момент тщательному обыску.

– Нет.

– Кто хозяин квартиры ?

Мой собеседник сообщает мне подробные данные об интересующей меня личности, которые я запоминаю, что называется, «на лету», как прилежный школьник.

– Что еще известно об этом деле ?

– Пока ничего, – говорит коммивояжер. – Если что-то будет, сообщим дополнительно. Что вы собираетесь предпринять?

– Прежде всего, полностью освободиться от вашей опеки.

– Мы не опекаем вас.

– Расскажите это кому-нибудь другому. Я знаю, когда за мной наблюдают. Это во-первых. Во-вторых, судя по тому, что вы вышли на меня, не дожидаясь моего доклада, меня «пасли» от самого вокзала до гостиницы. А ведь мне обещали полную свободу действий…

– Дело в том, что обстановка резко изменилась… – начинает человечек, вытирая лоб бумажной салфеткой, но я не даю ему закончить.

– Меня это не интересует, – жестко говорю я. – Выбирайте: или вы перестанете подстраховывать меня, или я отказываюсь от задания.

– Нам нужно согласовать это с руководством.

– Меня не интересует мнение руководства, – продолжаю я во все том же наглом тоне. – Я хочу, чтобы с этого момента рядом со мной не было никаких «телохранителей».

– Что вы задумали, Адриан?

– Послушайте, – устало говорю я, – теперь, когда Сигнальщик мертв, на Шлемиста я могу выйти лишь одним-единственным способом. Мне придется играть в открытую. Но при этом я должен знать, черт побери, что меня окружают лишь потенциальные враги. Ваша опека все равно не поможет, если Шлемист захочет убрать меня.

– Вы в этом уверены?

– Пару часов назад я вертелся ужом на грязном асфальте, дабы избежать автоматной очереди, а это убеждает лучше всяких аргументов…

– Но тем самым вы лишаете себя связи с Контролем, – протестует мой собеседник. – Вы понимаете, что, в случае необходимости, мы не сможем ни о чем предупредить вас?

– В данных условиях связь теряет всякий смысл, – бормочу я. – Поймите, любые мои контакты с Центром сейчас опасны, потому что дают Шлемисту шанс обнаружить меня быстрее, чем я обнаружу его. А от того, кто быстрее друг друга обнаружит, будет зависеть исход всего дела.

Возможно, у Контроля имеется свое мнение на этот счет, но мне все-таки хочется верить, что ко мне прислушаются. Я прекрасно понимаю, как им трудно отказаться от наблюдения за мной. Потому что, если Шлемист прикончит меня, у них не останется никаких зацепок, чтобы послать по моим следам кого-нибудь другого. Слишком велика ставка, чтобы так рисковать в этой игре, к тому же у меня и Контроля – несколько разные интересы. Моя цель заключается в том, чтобы не только обезвредить Шлемиста, но и выжить самому. А Контроль заинтересован в том, чтобы уничтожить Шлемиста любой ценой – даже если при этом придется пожертвовать несколькими адрианами клурами.

– Итак, никакой опеки, – повторяю я. – Конец связи.

Взгляд человечка с портфелем сразу проясняется, и он спрашивает:

– Так вы покупаете чудо-щетку или нет? Всего пятнадцать юмов, а, между нами говоря, в магазине она стоит намного дороже…

– Знаете, – говорю я, поднимаясь, – я передумал. К тому же, для начала мне пришлось бы купить собаку, а я их с детства не выношу…

Глава 2

Тело лежало в комнате на полу, наспех прикрытое стареньким пледом, который кто-то из полицейских позаимствовал с дивана.

Я увидел его сразу же, едва вошел в квартиру.

– Осторожно, не наступите, – посоветовал заботливый голос сзади.

Меня взяли за локоть и указали пальцем под ноги. Там простиралась обширная кровавая лужа. Лужа была старательно обведена мелом, словно кто-то пытался пародировать ранних абстракционистов.

– Семь ножевых ран, – пояснил все тот же заботливый голос над плечом. – Поэтому так много крови… Хотя хватило бы и одной: ведь каждый удар был смертельным. Видно, убивали его со знанием дела, но для подстраховки слегка перестарались!..

Я повернул голову. В углу сидел на корточках еще один полицейский, который глубокомысленно изучал содержимое распахнутого стенного шкафа.

– Минуточку, – предупредил сопровождавший меня полицейский и вышел из комнаты.

Тело под пледом лежало в естественной позе, животом вниз. Вот только ноги были широко раскинуты в стороны. Как у распятого Христа…

В комнате находился еще один полицейский, только, в отличие от своих напарников, он был в штатском. Он-то и обводил мелом очертания предметов. Вещи были беспорядочно раскиданы по всей комнате, словно здесь недавно имел место классический, полномасштабный полтергейст, но лично меня больше всего заинтересовала одна штуковина. На письменном столе, рядышком со стареньким «пентиумом», красовался кухонный нож (мой нож), с лезвия которого капала тяжелая мутная кровь.

У самой двери по стене на уровне груди тянулась длинная грязно-алая полоса, и я сначала не понял, что это такое. Поймав мой взгляд, полицейский, изучавший стенной шкаф, поднялся с корточек и провел рукой вдоль стены, не касаясь ее. Он словно гладил ее. Тут до меня дошло: такой след мог оставить тот, кто пытался удержаться на ногах, опираясь окровавленной рукой на стену.

– Ну и наследил же этот тип ! – с непонятной интонацией проговорил полицейский, вертя ладонью перед своим лицом так, будто видел ее впервые. – А вообще-то жарковато здесь, правда ?

Я согласился, и он принялся расстегивать пуговицы на мундире. В свою очередь, я провел рукой по волосам. Они были мокрые, будто я только что вышел из душа.

– Пивка бы сейчас, – мечтательно произнес тот, который изображал из себя художника. – Пивко бы сейчас неплохо пошло, а, Тим ?

Тим немедленно согласился с коллегой, и некоторое время они, истекая слюной неудовлетворенной жажды, обсуждали недоступную им в данный момент возможность.

Я снова поглядел на красную лужу под ногами, потом осторожно переступил ее и подошел к окну. Там, снаружи, все было как всегда, но сейчас мне показалось, что знакомый, до чертиков надоевший пейзаж, единственной примечательной чертой которого была трансформаторная будка с крупной надписью на грязно-белой стене «Не влезай (неизвестный шутник коряво приписал сверху: „на жену“) – убьет!», таит в себе нечто зловеще-кладбищен-ское.

Разговор за моей спиной переходил уже на более горячительные напитки, нежели пиво.

– У меня такое ощущение, – жаловался полицейский с заботливым голосом своему напарнику, – что Фабиан разбавляет виски какой-то мочой.

– Сколько он с тебя берет? – деловито поинтересовался напарник.

– Семьдесят пять, но это – между нами…

– В этом-то все и дело, – сказал деловитый. – Я ему плачу по стольнику за порцию, зато качество, как говорится, переходит в количество!

В прихожей хлопнула дверь, и вскоре я услышал за спиной чей-то знакомый голос:

– Господин Любарский?

Я с неохотой оторвался от созерцания трансформаторной будки. Посередине комнаты торчал, засунув руки в карманы великолепного бархатного костюма и слегка покачиваясь с носка на пятку, высокий скелетообразный человек лет сорока. У него было желтоватое сухое лицо с мохнатыми бровями и большими ушами, усеянными крупными родинками. Под мышкой у человека был небрежно зажат довольно объемистый портфель. Мне не потребовалось напрягать свою память, чтобы узнать его. Это был не кто иной, как сам заместитель начальника полицейского управления Ген Куров.

В глазах его промелькнуло удивление.

– Рик? Черт возьми, а я и не знал, что это ты – Любарский!.. Вот ведь как бывает, – сказал он полицейским, которые застыли в скованных позах почтительного внимания начальству, – живешь с человеком в одном доме почти двадцать лет, а фамилии его и знать не знаешь!

Заботливый что-то неразборчиво промямлил, а деловитый торопливо, но явно не к месту вставил:

– Друзья познаются в беде, Ген Вениаминович! – Он произнес это так, будто эта затертая до дыр сентенция родилась в его мозгу после долгих бессонных ночей.

Куров не обратил внимания. Куров только крякнул и сказал:

– Ладно, переместитесь-ка, ребятки, пока на кухню. Осмотрите ее как следует на предмет улик.

Полицейские, заметно оживившись (видимо, упоминание о кухне вызвало у них какие-то совершенно определенные и приятные ассоциации), удалились.

Куров огляделся и подвинул к себе мой любимый стул на одной ножке с вращающимся сиденьем, на котором я, в минуты тяжких интеллектуальных усилий, любил изображать космонавта в центрифуге. Бухнув портфель на пол, себе под ноги, он взгромоздился на стул и сразу стал похож на завсегдатая бара в ожидании, пока бармен нальет ему традиционную порцию «на два пальца». Мне Куров предложил присесть на диван (я давно уже заметил, что следователи и прочие представители правосудия почему-то всегда предлагают своим собеседникам именно присесть, а не сесть, даже если по их собеседникам давно уже плачет, по меньшей мере, тюремная камера) . Я «присел» и подумал, что мне пора произнести сакраментальное «что здесь происходит?», но вовремя вспомнил, что в фильмах и книгах следователи в ответ обычно выдают нечто типа «вопросы здесь буду задавать я», и на всякий случай решил не следовать стереотипам.

– Извини, Рик, но ради формальности я должен задать тебе несколько вопросов, – дружески сказал мне Куров, извлекая из портфеля портативный аудиокомп и устанавливая его на столе, рядом с окровавленным тесаком. Потом он старательно откашлялся и официальным голосом осведомился: – Это ваша квартира, господин Любарский?

– Моя, – ответил я.

Он удовлетворенно ухмыльнулся и огляделся вокруг.

– Когда вы последний раз здесь были?

– Во вторник, – честно признался я.

Куров вдруг соскочил со стула и нагнулся к телу, приподняв край пледа.

– Вы знали некоего Слана Этенко ? – спросил он.

– Знаю… знал, – несколько невпопад ответил я.

– Вы подтверждаете, что это именно он ?

Жестом он попросил меня посмотреть на убитого. Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться, хотя я предпочел бы запомнить Слана таким, каким он был при жизни. Не то чтобы я боялся вида крови и смерти. При расследовании разной аномальщины мне приходилось иметь дело и с трупами.

Однако сейчас, глянув на своего мертвого друга, я почувствовал, что лицо мое вытягивается и приобретает неестественную белизну.

Слан лежал с открытыми глазами. Если точнее, то один глаз у него был слегка прикрыт, а другой – открыт очень широко. Как ни странно, в его остановившемся взгляде не было ни ужаса, ни страха, а только – безмерное удивление. Как будто перед смертью он увидел нечто такое, что не могло произойти ни при каких обстоятельствах. Что-нибудь вроде ожившего холодильника, расхаживающего по комнате… На левом виске у Слана виднелся живописный кровоподтек. Горло было распорото одним махом ножа почти от уха до уха. Грудь и спина были покрыты глубокими ранами, из которых кровь хлестала, наверное, фонтаном …

Куров кашлянул и поспешно задернул тело пледом.

– Итак, вы опознаете убитого как Слана Этенко ? – все тем же официальным тоном осведомился он.

– Опознаю, – преодолевая сухость в горле, сказал я. – Как не опознать?.. Все-таки знакомы-то мы давно…

– Сколько времени вы с ним были знакомы?

– Н-ну, лет восемь, наверное…

– Я-ясно, – протянул он. – А при каких обстоятельствах вы познакомились?

… В то время я учился в Университете славного российского города Мапряльска. В городском драмтеатре устраивали так называемые «вечера отдыха» для молодежи. Отдых этот заключался в том, что несколько сотен оболтусов в диапазоне от шестнадцати до двадцати лет съезжались в драмтеатр со всех концов города, чтобы, накачавшись дешевым виски из горла в туалете и обкурившись (а некоторые – и обколовшись) всякой дрянью, изображать танцы первобытных людей на тесном пятачке фойе под нечленораздельные одобрительные выкрики диск-жокея и пулеметные очереди турбозвука. «Отдыху» неизменно сопутствовали различные эксцессы, одним из проявлением которых была традиционная разборка в прилегающем к драмтеатру чахлом скверике. Однажды это странное времяпровождение, именуемое среди мапряльской молодежи «скачками» заинтересовало меня как исходный материал для очередной курсовой работы по социологии, и на некоторое время я стал завсегдатаем дискотеки. Моя ошибка заключалась в том, что я посещал данные мероприятия один и без средств самозащиты. В один темный вечер, выйдя из здания театра на свежий воздух, я вдруг, ни за что ни про что, схлопотал смачную оплеуху по физиономии. Их там было человек шесть, «ребят-не-из-нашего-района», но ударил меня лишь один из них, очевидно, исполнявший функцию своеобразной «разведки боем». Вокруг стояли и другие парни, но всем им было наплевать на то, что происходит рядом, и они действительно то и дело равнодушно сппевывали себе под ноги слюну, насыщенную никотиновыми смолами. Ударившего меня я сбил ответным ударом, но меня тут же окружили его коллеги по шайке-лейке, и я понял, что меньше чем парой сломанных ребер и изрядно попорченным лицом мне на этот раз не отделаться. Я ошибся. Откуда ни возьмись, налетел сбоку темный силуэт и в мгновение ока раскидал враждебную мне компанию по окрестным кустам. Кто-то попробовал возразить силуэту с помощью кастета, но после умелого удара ногой в грудь оставил эту затею и отправился вслед за сотоварищами приходить в себя.

Выручивший меня силуэт оказался Сланом Этенко. Он тоже был из Международного и тоже учился в местном Университете, только не на ксенологическом, как я, а на гуманитарном факультете…

Мы подружились и лет пять общались довольно плотно, встречаясь чуть ли не каждый день. Но после Университета, когда мы вернулись в родные пенаты, что-то как бы надломилось в наших взаимоотношениях, хотя ссор между нами никогда не было. Слан вскоре после возвращения похоронил свою сварливую тетку, которая воспитывала его почти с самого детства, женился, устроился на работу – вначале в какое-то мелкое рекламное агентство, а затем в редакцию мелкотиражной газетки – и я быстро потерял его из виду, лишь время от времени он выныривал из таинственного небытия в непосредственной близости от меня. Отчасти отчуждение наше объяснялось и тем, что о себе он стал рассказывать все меньше и меньше, а это не могло не задевать меня. И хотя он неизменно в периоды «оттепели» тащил меня к себе домой, я уже не испытывал такого ощущения раскованности и близости, которое раньше сопутствовало нашим встречам. Сказывалось и то обстоятельство, что жена Слана была слишком красива, чтобы при ней можно было чувствовать себя непринужденно. Насколько я мог судить, их семейная жизнь протекала очень неровно, и отчасти это объяснялось внезапными и необъяснимыми отлучками Слана по каким-то таинственным делам на несколько дней. Тогда Люция – так звали жену Слана – не спала ночами, проливая слезы в подушку, а когда муж возвращался, осунувшийся и небритый, ничего не объясняя толком, осыпала его градом упреков. Бесполезно: даже мне он так ни разу и не сказал, куда и с какой целью он пропадает…

Потом наступил период полного отсутствия каких бы то ни было контактов между мной и семьей Этенко. Первое время я еще звонил им, но Слана неизменно не было дома (уже потом мне пришло в голову, что он нарочно избегал меня), а убеждать заплаканную Люцию в том, что я ни сном, ни духом не ведаю, где шатается ее муж, мне быстро надоело.

Но неделю назад Слан сам отыскал меня, и поначалу я не узнал его. На нем была забрызганная грязью одежда, кожа на руках была ободрана до крови, а под глазом синел свеженький фингал… То и дело озираясь по сторонам (дело происходило в подземном переходе), он попросил у меня ключ, невнятно что-то бормоча о временных трудностях, и на мои вопросы, что с ним случилось, отвечать он явно не хотел, а насчет того, что он собирается делать, с кривой усмешкой сказал: «Да надо кое над чем поработать». Поскольку правилом нашего общения было не влезать в душу друг к другу без спроса, то я без дополнительных расспросов дал ему ключ и стал наказывать, что и как он должен приготовить к моменту моего возвращения, но тут он меня и вовсе удивил. Он схватил меня за рукав, притянул к себе и просипел мне в лицо: «Ты там больше не живешь, Рик, ты понял?!.. И чтобы ни звуку никому, ни одной живой душе, ты понял?!»… Меня, признаться, это как-то ошеломило, и почему-то я даже не подумал перечить ему, а безропотно решил переселиться на время к родителям. Думалось мне тогда, что со временем все прояснится и что однажды, когда Слан успокоится и отойдет, то с юмором поведает мне, что же обусловило столь странную просьбу…

Разумеется, всего этого Курову я рассказывать не собирался, а скупо поведал ему о том, что знал Этенко еще с университетских времен.

– Я-ясно, – протянул Куров. – А теперь ответьте мне вот на какой вопрос: почему в последнее время в этой квартире проживал он, а не вы?

– Он попросил меня сдать ему эту квартиру на некоторое время.

– На сколько именно?

– Он не уточнил, а я, признаться, не поинтересовался…

– А вы?

– А я отправился жить к своим родителям. Они обитают в одном доме с вами, – в моем голосе невольно прозвучала насмешка над его официальным стремлением прояснить все детали. Не далее, как позавчера, мы столкнулись с Куровым возле нашего дома, и мне пришлось ему поведать, что временно живу у своих родителей.

– Все понятно, – самоуверенно сказал Куров, хотя мне ничего не было понятно. – Он указал причину, которая побудила его поселиться у вас?

– Нет… То есть, да… Понимаете, Ген Вениаминович, у него возникли какие-то проблемы в личной жизни… Взаимоотношения с женой, и все такое прочее… – Я начинал злиться, потому что невольно позаимствовал у своего собеседника казенные, обшарпанные обороты вместо того, чтобы объяснить все по-человечески – хотя толком объяснить ничего я не мог, поскольку сам не был посвящен в таинственные дела Слана. И еще меня раздражала манера Курова уверять, что ему «все ясно и понятно».

– В личной жизни, – задумчиво протянул Куров. – Ну, хорошо, допустим… Но почему он жил здесь один – ведь, в принципе, вы могли остаться с ним?

– Я не знаю, – устало сказал я. – Он так попросил.

– Все я-ясно, – не удержался от своей дурацкой присказки Куров. – Кто еще, кроме вас, знал о том, что Слан Этенко снимает у вас квартиру?

На этот раз вопрос его угодил «в яблочко». Полицейские навыки выуживать нужную информацию из допрашиваемых у моего соседа были развиты просто-таки неимоверно. Внутренне я содрогнулся.

– Никто, наверное, – сказал я.

– Никто-о-о, – задумчиво протянул Куров. Я подумал, что сейчас он опять повторит свое «я-ясно», но на этот раз он сказал: – Странная картина получается, господин Любарский. Приходит к вам приятель и просит предоставить в его полное распоряжение вашу квартиру на неопределенное время . Сам он, между тем, никаким бомжом не является, наоборот, является владельцем прекрасной трехкомнатной квартиры… Далее. Проживая в арендованной у вас квартире, Этенко всеми силами стремится скрыть свое местонахождение от своих знакомых и близких родственников.

– Почему вы решили, что он скрывался? – глухо спросил я Курова, избегая смотреть ему в глаза.

– Судя по запасам консервов и прочих продуктов на кухне, за все время проживания здесь он ни разу не высунул носа из дома. Кроме того, его ни разу не видел никто из ваших соседей. Более того, когда ему звонили по визору или в дверь, Этенко делал вид, что его здесь нет! Вам не кажется это странным?

Я был невольно потрясен.

– Откуда вы?.. – начал было я, но Куров не дал мне докончить вопрос.

– Дело в том, уважаемый господин Любарский, – сказал он, подавшись всем своим костлявым туловищем в моем направлении, – что вот уже две недели ваш покойный друг Слан Этенко числится пропавшим без вести. Ушел однажды утром из дома и не вернулся. Разумеется, тревогу подняла его жена. В течение двух суток она обзвонила всех тех знакомых своего мужа, которые были ей известны, в том числе – и вас…

Судя по осведомленности Курова, до того, как приехать сюда, он и его подручные уже успели допросить Люцию и соседей. Быстро работает наша славная полиция, хоть ее и поругивают газеты. А теперь выкручивайся вот, как червяк на крючке, потому что все идет к тому, что вот-вот в голове моего соседа возникнут сильные подозрения насчет моей искренности…

– Тогда я сам не знал ничего о Слане, – быстро проговорил я. – Люция, его жена, звонила мне до того, как мы с ним встретились.

– Тем не менее, к вам появляется еще несколько вопросов, – продолжал Куров, откинувшись на спинку стула. – Во-первых, почему потом, приютив у себя своего друга, вы не сообщили об этом его жене? Во-вторых, почему вы не отреагировали на сообщения средств массовой информации о том, что Слан Этенко срочно разыскивается полицией? В-третьих, имелся ли у вас свой ключ от квартиры, где проживал ваш друг, и навещали ли вы его? В-чет-вертых, если вы навещали его, то чем он здесь занимался? И наконец: имеете ли вы заявить полиции еще какие-либо факты, объясняющие странное поведение убитого в последние две недели?

Все это Куров выпалил одним духом, не давая мне вставить ни слова в его тираду.

Я сглотнул горькую слюну. Пот лил с меня градом. Ситуация неожиданно переменилась совсем не в мою пользу, и из добродушного давнего знакомого и соседа по дому мой собеседник вдруг каким-то образом превратился в сурового следователя, который, несомненно, подозревает допрашиваемого в совершении умышленного убийства. Как бы мне не попытались пришить это мокрое дело, как говорят в фильмах в таких случаях преступники со стажем.

Не впадай в истерику, тут же одернул себя я. Ты же знаешь, что ты не полосовал Слана ножом…

– Что ж, на ваши вопросы имею показать следующее, – объявил я с легкой издевкой. – Первое: я не мог сказать Люции правду, потому что, с одной стороны, полагал причиной ухода Слана из семьи размолвку с женой, а, с другой – он, то есть покойный, настоятельно просил меня никому не говорить о том, что он живет у меня. А объявления о розыске моего друга я не видел и не слышал по причине отсутствия стойкого интереса к средствам массовой информации. Второе: в период проживания Этенко на принадлежащей мне квартире я навещал лишь один раз, в прошлый вторник. Ключ от входной двери у меня имеется, но я им не пользовался. Третье: никакими данными о роде занятий Этенко на моей квартире не располагаю и понятия не имею, чем он здесь занимался… Могу лишь предположить, что он сочинял стихи, это точно!

– Что-о-о? – с изумлением протянул Куров. – Что вы сказали?

Я пожал плечами.

– По-вашему, стихи пишут только избранные личности, да? Между прочим, Слан еще в университете баловался виршами!

Я с вызовом посмотрел на Курова, но тот сидел, положив ногу на ногу и покачивая носком пыльного ботинка. По-моему, он был доволен результатами допроса – подозрения, которые сначала смутно витали в его мозгу, наконец-то оформились до конца, теперь оставалось только достать наручники и со словами: «Вы арестованы по подозрению в убийстве первой степени» – надеть их на мои белы рученьки. И Куров действительно протянул руку к своему портфелю – видимо, наручники у него хранились именно там, но почему-то передумал и, наклонившись к столу, быстрым движением выключил аудиокомп.

– Я-ясно, – протянул он. – Ладно, Рик. Для начала хватит. Ты не думай, никто тебя ни в чем подозревать не собирается. Просто такой порядок… Значит, ничего странного во всей этой истории ты не видишь?

Я опять сглотнул комок в горле.

… Рассказать ему, как Слан принял меня, когда я решил проведать его и заявился с бутылкой хорошего рейнского в половине десятого вечера? Или как он нес всякую чепуху, смысла которой я так до конца и не мог уловить, хотя понимал каждое слово в отдельности? Или как он вдруг оборвал себя на полуслове и чисто по-женски с подозрением осведомился: «А что это ты на меня так уставился?», а я растерялся: «Как – так?», а он уже перешел на шепот: «Ты чего, Рик?», и у меня почему-то мороз пошел по коже, и от этого я разозлился и сердито выразился в том смысле, что добровольное затворничество еще никого до добра не доводило, вот до психоза да до белой горячки оно доводит, но тут он, казалось, взял себя в руки и стал что-то объяснять, но я его по-прежнему не понимал, а в конце он выдал нелепую фразу: «Ты запомни, Рик, не приходил ты ко мне сегодня, не приходил! Понял?», и только тогда я понял, что Слан до смерти напуган чем-то, но мысленно махнул рукой и не стал вникать, а рассказал подвернувшийся в голову анекдот про одного типа, который вечно всего боялся, а Слан с пафосом прочел кое-что из своих последних творений, и в промежутках между его поэтическими завываниями мы благополучно прикончили рейнское, и ушел я уже поздно ночью…

Все это в мгновение ока промелькнуло у меня в голове, но, разумеется, ничего рассказывать Гену Курову я не стал – и так у него складывалось явно превратное впечатление об этом деле и о степени моего участия в нем.

Голова у меня шла кругом, исходил я липким, противным потом, и хотелось мне сейчас одного: чтобы мне разрешили как можно быстрее уйти из этой, испачканной кровью и оттого словно ставшей мне чужой, комнаты.

Однако, Куров не собирался пока отпускать меня. Он сказал, что я должен осмотреть квартиру и указать, какие вещи принадлежали убитому.

Начали мы с комнаты. И прежде всего – с письменного стола.

– Компьютер твой ? – спросил Куров.

– Мой, – несколько отупело подтвердил я.

– Включи-ка, – попросил Куров.

Я включил «пентиум», натужно попискивающий дохлой системой охлаждения. Через несколько секунд на экране возник

– Проверьте, нет ли здесь информации, которую мог ввести в компьютер ваш приятель, – попросил Куров, и по его официальному тону я догадался, что он опять использует аудиокомп.

Я полистал перечень директорий и файлов. «Не моего» там, как ни странно, ничего не оказалось. Зато, хотя и не вовремя, я обнаружил файл со статистическими данными по аномальным явлениям в Интервиле за последние десять лет, который был мне позарез нужен для очередной статьи в «Невероятном и непознанном».

Я так и сказал Курову, но он все равно добросовестно перекачал в свой комп-нот содержимое жесткого диска «пентиума».

Потом мы стали рыться в ящиках стола. Рылся я, Куров лишь наблюдал, сунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок и время от времени непонятно хмыкая себе под нос. В столе царил, как всегда, страшный кавардак. Так, в кипе моих бумаг обнаружился тупой топорик-молоток для отбивания мяса, в россыпи кнопок лежали чистые, но дырявые носки, а между книгами по черной магии сушилась аккуратная стопка кленовых листьев.

В платяном шкафу нашлись детский пневматический пистолет без единого патрончика и початая бутылка виски.

В баре лежала потертая цифровая фотокамера без единого снимка (но Куров скопировал и ее диск), а за диваном я отыскал чудовищную трость с серебряным набалдашником образца начала двадцатого века.

Мысленно я терялся в догадках, зачем Слану мог понадобиться весь этот хлам и каким образом весь этот странный набор вещей мог оказаться здесь, если, по словам Курова, мой приятель не покидал квартиры? Значило ли это, что он все-таки принимал каких-то гостей, которые страдали хронической рассеянностью?..

Потом мы перешли на кухню, где, в свете версии о том, что Слан кого-то жутко боялся, должен был прятаться где-нибудь под мойкой или в холодильнике хотя бы компакт-пулемет, но, к моему удивлению, ничего особенного там не обнаружилось, кроме залежи банок с консервами в грязной огромной сумке на полу и больших запасов снеди в холодильнике, который был не очень-то избалован таким вниманием к себе в мою бытность в этой квартире.

Только под ванной я обнаружил нечто такое, что могло заинтересовать следствие. Это была старомодная записная книжка в черной клеенчатой обложке. В таких творческие личности обычно записывают пришедшие в голову мысли, наброски произведений. Очевидно, та же самая мысль пришла в голову и Курову, потому что он спросил:

– А что, твой приятель увлекался сочинительством ?

– Я же вам говорил, Ген Вениаминович, – сказал я. – Он ведь по образованию был филолог… И вообще, чем он только не увлекался! Он даже в съемках рекламных роликов одно время участвовал… Помните такой забавный сюжетец, где мужчина умывается из биде?

Он не помнил. Он протянул руку к записной книжке, но я сделал вид, будто не замечаю этого жеста. Перелистал несколько страниц. На одной было написано таким срывающимся торопливым почерком, словно Слан писал на ходу на улице:

Не поймут меня те, кто трескает

Щи, уставясь тупо в экран!

Жизнь, как суп, не люблю я пресную –

И солю ее кровью ран!

А еще на одной странице было выведено – на этот раз уже не торопясь, красивыми заглавными буквами: «Я ГОВОРЮ, ЧТОБЫ НИКТО НЕ ДОГАДАЛСЯ, ЧТО МНЕ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ».

Больше в книжке, насколько я успел заметить, ничего не было, но многие страницы были вырваны с корнем.

Куров, наконец, взял книжку у меня из рук.

– Все я-ясно, – протянул он, быстро перелистав ее. – Это называется: «Поэтом можешь ты не быть»… – И добавил долгожданное: – Ладно, можешь идти, Рик. Извини, но квартиру твою мы на время следствия опечатаем, так что придется тебе еще немного пожить у родителей.

Я хотел у него что-то спросить, но так и не смог вспомнить, что именно. Поэтому просто кивнул и пошел на выход.

Уже спустившись по лестнице и выйдя на залитую солнцем улицу, я вспомнил, что же я хотел спросить у заместителя начальника полиции Интервиля Гена Курова. Труп Слана был, что называется, еще тепленьким, и кровь не успела ни застыть, ни засохнуть, несмотря на жару. Каким образом полиции удалось так быстро узнать о смерти моего приятеля, если он вел отшельнический образ жизни?

И еще. Я сознательно соврал Курову насчет того, что ни одна душа, кроме меня, не знала о проживании Слана в моей квартире. Был один человек, которому мне угораздило открыться, но я никак не мог поверить в то, что этот человек был способен хладнокровно и умело нанести моему другу семь ударов ножом.

Глава 3

Следующим пунктом моей программы идет рекогносцировка местности. А поскольку истина гласит, что всегда следует сочетать приятное с полезным – например, запивать водку рыбьим жиром, – то в ходе своей вылазки я еще намерен и заморить того червяка внутри меня, который постепенно все больше превращается в огромного змея.

Именно по этой причине, пересекая вестибюль гостиницы, я мужественно преодолеваю соблазн нырнуть в зал уютного ресторанчика, расположенного на первом этаже, и устремляюсь к центру города в поисках информации и тех заведений, где не просто кормят, а кормят очень вкусно.

Я никогда раньше не бывал в Международном, и нельзя сказать, что он не производит на меня никакого впечатления. Не может не производить никакого впечатления город, утопающий по уши в зелени, сверкающий на открытых пространствах всеми цветами радуги и как бы кичащийся своими навязчивыми достоинствами и красотами.

Здесь все здания не похожи друг на друга, и каждое из них – подлинный шедевр архитектурного гения.

Здесь невозможно заблудиться, потому что улицы представляют собой почти идеальные прямые линии, под прямым углом пересекающиеся друг с другом. У них нет претенциозных названий, они просто пронумерованы, как в Нью-Йорке, и с севера на юг идут четные номера, а с запада на восток – нечетные.

Здесь много скверов и фонтанов, парков и аллей; здесь уютные одноэтажные виллы соседствуют в центре города с многоэтажными жилыми массивами; благодаря очистным сооружениям, здесь нет удушливого смога, облаков выхлопных газов и вони от протухших мусорных баков, как это бывает в других городах.

Здесь самые вежливые водители, старательно соблюдающие правила дорожного движения и по-джентльменски предоставляющие пешеходам право спокойно перейти дорогу – даже в неположенном месте.

Здесь самая чистая и светлая в мире подземка, в пассажах и в туннелях которой не скапливаются бродяги, нищие и всякие темные личности.

Одним словом, здесь все прекрасно, как в раю, но что-то мешает мне окончательно влюбиться в этот спокойный и уютный городок. И вскоре я догадываюсь, что именно: налет искусственности покрывает Интервиль. В нем постоянно чудится нечто неестественное, как бывает, когда видишь чересчур красивую и эффектную женщину на глянцевой обложке журнала мод.

И еще – люди. Города состоят не из зданий и улиц, а из людей, их населяющих. Кто это изрек, не помню, но, шествуя по улицам и проспектам, я уделяю пристальное внимание тем, кто проживает в этой «обители мира и покоя», и ощущение неестественности в моей душе возрастает, словно я нахожусь в некоем огромном театре, где актеры и зрители перемешались в одной пестрой толпе, старательно играя свои роли.

Нет, в Интервиле действительно проживают благопристойные и порядочные граждане. Здесь действительно принято здороваться и заговаривать с первым встречным на улице, в магазине, в общественном транспорте, в ресторане или кафе. Здесь не встретишь мрачных, угрюмых личностей с щетинистым лицом, опухшим от трехнедельного беспробудного пьянства. Как ни странно, но здесь, кажется, отсутствуют заплывшие жиром лица и тела. Повсюду – одни сплошные улыбки и счастливые, безмятежные лица…

Поневоле начнешь верить путеводителям и рекламным посулам. Если только, конечно, тебе неизвестно, что скрывается за этим, таким мирным, фасадом уюта и благополучия.

Мне, во всяком случае, это известно. И не только из сообщений мировой прессы, не упускающей случая выдать тривиальные инциденты за сенсацию, что-то приукрасить, а что-то, наоборот, – щедро замазать черной краской.

За последние пять лет в Международном резко подскочила кривая преступности. На фоне других городов Земли картина, может быть, была не такая уж и мрачной, если не принимать во внимание, что данный населенный пункт возник на основе одной великой и благородной, так часто проституировавшейся в истории человечества, но, увы, так и не достигнутой Идеи: воспитать нового человека. По замыслу создателей Интервиля, люди, проживающие в этом интернациональном городе, в моральном плане должны быть на голову выше всех остальных землян и жить без вражды, насилия, стремления выжить за счет ближнего, склок, сплетен, лжи и прочих пороков, присущих прочим смертным.

К проекту, который осуществлялся силами и за счет мирового сообщества, человечество относилось поначалу с неверием. Конечно, нашлись и многочисленные скептики, которые не верили в возможность изменить природу человека, и циники, которые осмеивали «наивные прожекты», и негодяи, которые потирали руки в надежде, что им удастся извлечь прибыль из «дурацких фантазий» и «сказок для дураков».

Тем не менее, двадцать лет назад на перекрестке транс-европейских магистралей был возведен этот прекрасный город. Его проектировали лучшие архитекторы. Его строили лучшие рабочие, тщательно отбираемые по конкурсу со всего мира. Его рождение финансировали сто двадцать стран. И всего через восемь лет спустя после закладки первого камня новорожденный город принял первых переселенцев. Сначала их количество исчислялось тысячами, потом – десятками и сотнями тысяч людей.

Сегодня в Интервиле насчитывается, по оценкам экспертов, около трех миллионов полноправных жителей, не считая туристов.

Правила поселения были простыми – они действуют, кстати говоря, и по сей день. Интервильцем может стать любой желающий, независимо от цвета кожи, вероисповедания, количества зубов и волос. Претендент на великое звание «совершенного человека» должен лишь уплатить в фонд города незначительную, по сравнению со среднепланетными расценками, сумму, и городские власти предоставляют ему жилье. Пришельцу дается девять месяцев на то, чтобы морально дозреть и адаптироваться к местным нравам и обычаям. Если он вел себя в течение испытательного срока как паинька, то еще девять месяцев спустя мог по праву заявлять о себе: «Мы, интервильцы!..». Если же чужак имел глупость нарушить закон или совершить какой-нибудь аморальный поступок, то покидал город в общеизвестном «добровольно-принуди-тельном порядке». Единственное, что не указывалось ни в одном путеводителе, – так это ответ на вопрос, какие поступки здесь считаются аморальными.

Здесь никто не заставляет людей работать. Каждый волен делать все, что ему вздумается. К тому же, в Международном нет крупных промышленных предприятий, если не считать завода по сборке компьютеров. Казалось бы, все это должно способствовать тому, что город захлестнут волны бездельников, которые будут рваться сюда, чтобы есть, пить, спать и наслаждаться благами жизни, ничего не делая. Но практика показала, что больше шести месяцев абсолютного безделья ни один человек в этом городе не способен выдержать и что, в результате, нет ни одного интервильца, который бы ничего не делал. Здесь каждый делает то, что ему интересно, а хоть какой-нибудь интерес у человека всегда есть. На глазах у социологов рушились пессимистичные воззрения на природу человека, якобы при первой же удобной возможности стремящегося отлынить от общественно полезного труда.

На начальной стадии осуществления проекта находились и весьма умные люди, которые сомневались в успехе Идеи. Возможно ли, говорили они, чтобы человек, который захотел стать лучше, но который живет не на необитаемом острове, а среди подонков, сволочей и злодеев, погрязших во всех мыслимых и немыслимых грехах, сумел все-таки отделиться от своих собратьев, не желающих совершенствоваться? Реальна ли эта затея, если Интервиль задумывается не как экспериментальная колба, плотно закрытая неким грехонепроницаемым колпаком, а как обычный город, открытый всем ветрам и поветриям?..

Однако к трезвомыслящим «умникам» не прислушались. На пороге второго тысячелетия человечество испытывало поистине безумную жажду обновления. После катаклизмов и потрясений, пережитых за первые двадцать веков новой эры, люди во что бы то ни стало хотели обрести надежду на то, что лабиринт эволюции не обязательно заводит в тупик, что еще не все потеряно и что еще есть возможность измениться самим вместо того, чтобы пытаться изменить окружающий мир.

Если это можно назвать социальным чудом, то оно было близко к свершению, и с самого начала Интервиль гордился званием рая на земле. За это время здесь не было совершено ни одного тяжкого правонарушения, и даже международная мафия, поначалу устремившаяся осваивать новый плацдарм, в конце концов оставила Интервиль в покое и даже установила свой, неписаный, закон: этот город – нейтральная территория, где недопустимы какие-либо происки, козни и разборки, а законы интермафии, как известно, нарушать рискованно и просто заподло, если ты считаешь себя не вонючим уркой, а джентльменом преступного мира…

И вдруг все начало рушиться так же стремительно, как осыпается замок из песка, как падает карточный домик, если дрогнула рука человека, его составляющего; как пирамида из пустых стеклянных бутылок, которую забыли впопыхах склеить строители…

Началось все с необъяснимого роста количества дорожно-транспортных происшествий и катастроф. Абсолютно трезвые, сроду не употреблявшие наркотиков коренные горожане разбивались в пух и в прах на своих машинах, превышая положенную скорость. Потом, за вспышкой карманных краж, последовала волна налетов на банки и магазины. Участились драки, перестрелки, убийства, и почти еженощно в Интервиле стали греметь выстрелы и взрывы.

Местная полиция сбивалась с ног, пытаясь противостоять начинающемуся беспределу. Первоначально печальная статистика держалась в секрете от мировой общественности, но потом о росте преступлений пронюхала пресса, и приток туристов и иммигрантов в Интервиль резко сократился.

В большинстве случаев преступников все-таки ловили (они и не особенно скрывались от преследования), и, к удивлению оперативников и судей, они оказывались не приезжими рецивидистами со стажем, маскирующимися под безобидных туристов, а самыми обычными людьми, которые когда-то приносили торжественную клятву в мэрии стать Человеком Завтрашнего Дня. Среди них были молодые и старики, мужчины и женщины, интеллигенты и рабочие, подростки и даже дети. Причины, толкнувшие их на преступление, у всех были разные, у некоторых – вполне понятные и объяснимые с житейской точки зрения. Непонятно было другое: что же произошло с теми людьми, которые приехали сюда, чтобы стать не такими, как все? Что изменило их детей и внуков? И в чем кроется ошибка человечества, уже почти поверившего в осуществление своих мечтаний?

Ученые и международные комиссии разных рангов отрабатывали различные версии, пытаясь объяснить необъяснимые явления и найти надежные контрмеры по отношению к росту преступности и насилия в «райском уголке», но их усилия были тщетными…

Тем не менее, есть на планете люди, которые знают истинную подоплеку происходящего. Однако они, как правило, предпочитают молчать, а тех, кто все же пытается поведать о причинах провала Эксперимента, вовремя останавливают пулей, автокатастрофой или внезапным сердечным приступом.

И одним из этих всезнающих молчунов являюсь я, Адриан Клур, и, по большому счету, прислан я в город, от которого вдруг отвернулись боги, для того, чтобы вернуть Интервилю статус очага мира и прогресса и тем самым спасти человечество от более страшной опасности, нежели самоуничтожение, – от неверия в свои, веками вынашивавшиеся, идеалы…

Но для этого мне предстоит решить ряд тактических задач, главной из которых является установление личности Шлемиста. В этом мне мог бы оказать содействие лишь один человек, но теперь на его помощь не стоит надеяться, потому что, к сожалению, между миром живых и загробным миром, если таковой и существует, пока еще не налажено сообщение…

Речь идет о нашем тайном агенте по кличке Сигнальщик, действовавшем в Интервиле. Неделю тому назад он вдруг вышел по экстренному каналу связи (подробности опущу за их секретностью) на одного из операторов Контроля с сообщением о том, что ему удалось идентифицировать того, за кем мы безуспешно охотились последнее время. Видимо, обстоятельства были столь чрезвычайными, что у Сигнальщика не было времени и возможности пользоваться шифрами и кодами для передачи своего сообщения. Не исключено, что канал находился под контролем противника, потому что на самом интересном месте связь с Сигнальщиком внезапно оборвалась странными помехами. Попытка Контроля установить местонахождение Сигнальщика ничего не дала, и это было еще более странным. Он исчез в недрах Интервиля, как пропадает без вести солдат на войне.

Тем не менее, специальная проверка, которая заняла несколько дней, показала, что среди раненых, погибших и лиц, покинувших город, Сигнальщик не числится. Оставалась слабая надежда на то, что, оказавшись «под колпаком» у противника, наш человек решил «законсервироваться» и ждать связного.

Так «криминолог» Адриан Клур оказался в вагоне поезда, идущего в Международный.

Теперь же, когда выяснилось, что, с одной стороны, Центр был прав в своих предположениях, и Сигнальщик действительно отсиживался в укрытии, а с другой – что я все-таки опоздал (эх, не надо было мне тащиться в Интервиль на поезде!), передо мной открывается масса вариантов дальнейших действий. Правда, все они, так или иначе, сводятся к двум основным тактикам.

Первая заключается в том, чтобы пройти по тем следам, которые оставил после себя Сигнальщик, и перебрать, будто карточную колоду, всех тех людей, с которыми он имел дело в последнее время. Независимо от того, сколько их будет: сорок или сорок тысяч. Полицию при этом задействовать нельзя. Можно лишь надеяться на помощь Центра и на удачу, в которую давным-давно не веришь, с тех пор, как усвоил следствие номер два из пресловутого «Закона Мерфи»: всякая работа требует больше времени, чем кажется. А есть еще и так называемая «теорема Стокмайера»: если кажется, что работу сделать легко, на самом деле это будет непременно трудно. Ну, а если с самого начала работа представляется трудной, то, значит, выполнить ее абсолютно невозможно. Данный метод не только представляется мне трудным, но и чреват риском вспугнуть раньше срока объекта моей охоты…

Существует и другой, более быстрый способ выхода на Шлемиста. Этот способ требует перевернуть все с ног на голову. Вместо того, чтобы тратить время на поиски одного человека среди трех миллионов других, надо сделать так, чтобы он сам нашел меня. Значит, нужно поставить его в известность о том, что я прибыл сюда по его душу. Вынудить его открыть по мне огонь и тем самым выдать свое местонахождение. А потом попытаться убрать его прежде, чем он прикончит меня. Веселенькая перспектива, напоминающая дуэль между подгулявшими ковбоями в салуне Дикого Запада: кто раньше нажмет курок…

Ясно, что этот вариант предполагает не затяжную позиционную войну, а этакий блицкриг. Я как можно быстрее должен подставиться своему противнику под удар, но нанести этот удар первым. Иначе он прихлопнет меня, как муху. Причем не сам, а руками своих полупрофессиональных киллеров. Обидно и страшно погибнуть от рук непрофессионала, от которого не знаешь чего ожидать: не то кирпича по голове из-за угла, не то удара тупой отверткой в спину в толпе. Только ни в коем случае не пули из надежного и хорошего пистолета с глушителем…

Тут, наконец, я прихожу в себя и принимаюсь оглядываться, чтобы установить, куда меня занесли ноги, пока голова была занята стратегией и тактикой предстоящей борьбы.

Уже почти девять часов вечера, но на улицах все еще светло. Желудок мой, кажется, сейчас выпрыгнет наружу от голода. Я нахожусь на набережной Озера – искусственного водоема в центре города. Между рядами двухэтажных вилл и каменным парапетом мало машин и много пешеходов в виде гуляющей публики.

Поблизости, как назло, не видно ни одного заведения, где могли бы спасти от истощения заблудшего туриста-криминолога в цветастых шортах.

Приходится повернуть обратно, разглядывая встречных прохожих. Дух взаимного дружелюбия в Интервиле все еще витает в воздухе: попадающиеся мне навстречу люди приветствуют меня с приветливой улыбкой. Другой бы на моем месте радовался и чувствовал себя здесь, как дома. Но меня терзает странное ощущение. Я вовсе не уверен, что никто из этих милых и дружелюбных людей при удобном случае не воткнет мне в живот кухонный нож или не вдарит по голове увесистым булыжником. Это во-первых.

Во-вторых, я чувствую, что за мной ведется тайное наблюдение. Вот только не понятно, кто является наблюдателем – свои или чужие. А от этого зависит многое. Если это Контроль, то значит, шефы к моему предупреждению не прислушались.

Но гораздо хуже, если за мной наблюдают геймеры. Черт их знает, что может взбрести им в голову. Остается надеяться, что речь идет лишь об обычной проверке: что я за субъект и зачем пожаловал в город.

А лучше всего выбросить из головы мрачные мысли и целеустремленно искать ближайший ресторанчик.

Таковой обнаруживается через три квартала. Собственно говоря, это не ресторанчик, а, скорее, пивная, но в моем положении выбирать не приходится. Во всяком случае, внутри пахнет едой и даже обнаруживается официантка в белом передничке, которая встречает меня приветливой улыбкой. Народу в зале не очень много, и я имею возможность выбрать себе место по душе, а именно – у окна.

Правда, вскоре оказывается, что в меню значатся лишь бифштексы, сандвичи и пиво, но и это не смущает меня. Оперативная работа отучит любого от гурманских замашек. Для начала заказываю парочку бифштексов и большую кружку пива.

В разгаре поглощения пищи я замечаю в углу заведения двоих. Тот, что сидит ко мне спиной, мне незнаком, а вот второй… Это не кто иной, как водитель такси, смахивающий на итальянца, который несколько часов назад решительно отказался меня везти в гостиницу «Уютный уголок».

Аппетит мой сразу куда-то улетучивается, но я упорно дожевываю ставший вдруг неподатливым, как резина, бифштекс, запивая его терпким пивом, и собираюсь завершить свою трапезу как можно быстрее.

Дело в том, что я давно научился не верить в случайные совпадения, и к тому же чаще всего они влекут за собой весьма неприятные последствия.

Но не успеваю я залпом проглотить остатки пива, как «итальянец» поднимается из-за своего столика и направляется прямиком ко мне. На этот раз его рубашка расстегнута не до пупа, а всего лишь на две пуговицы. Двигается он весьма целенаправленно и расчетливо, и вполне возможно, что его ведут.

Прикидываю варианты: когда подойдет поближе, опрокинуть на него стол… нет, он слишком легкий, чтобы остановить его… лучше использовать его для разбивания стекла при отходе через витрину, а массивную пепельницу запустить в лоб для отвлечения внимания, а вилку воткнуть в горло… если у геймера не слишком быстрая реакция, может быть, удастся унести ноги…

Таксист подходит к моему столику, но не садится, а опирается на него обеими руками, сжатыми в кулаки, и сообщает:

– Устал я сегодня, как собака… Возишь их, возишь весь день, пожрать некогда!

У меня гора сваливается с плеч. На всякий случай осведомляюсь, знает ли он, как будет «собака» по-китайски, и он мне четко отвечает: «гоу».

Однако, разговору нашему суждено завершиться, по сути, даже не начавшись, потому что, вскинув голову резким движением, таксист по-детски всхлипывает, икает и начинает плавно рушиться на пол, сгребая со стола скатерть с посудой. Я инстинктивно падаю вбок со стула. Нечто со свистом проносится над моим столом и глухо бухает в противоположную стену.

Как выясняется, соображения насчет пути отхода через витрину зародились не только в моей голове. Мужчина, который сидел за одним столиком с «итальянцем», бьет стулом по стеклу, оно рушится шумным водопадом, кто-то из глубины зала устремляется, чтобы воспрепятствовать хулигану, но он хладнокровно прыгает в разбитое окно и исчезает в кустах.

Я склоняюсь над «итальянцем». В спине у него торчит рукоятка ножа, но шофер еще жив. Лезвие наверняка пробило ему легкое, и кровь идет горлом, но он из последних сил пытается что-то сказать мне.

– Красный… вокруг… Шлемист… «игрушки»… – вылетают со свистом из его рта еле различимые слова вместе с кровью.

Потом его лицо сводит судорога, и через секунду он умирает, так и не поведав мне то, ради чего его послали ко мне.

Я нащупываю позади себя опрокинутый стул, поднимаю его, усаживаюсь и некоторое время тупо разглядываю огромный нож, который торчит из стены на том уровне, где еще совсем недавно находилась моя голова.

Почему-то у меня появляется предчувствие, что выполнить мою миссию будет намного труднее, чем я предполагал. Как гласит пресловутый закон Паддера: все, что хорошо начинается, кончается плохо, а все, что начинается плохо, кончается еще хуже.

Через некоторое время появляется полиция, вызванная хозяином заведения. Посетители, застигнутые врасплох внезапным убийством, сбились в кучу в одном конце зала, и никто из них не решается приблизиться ко мне и к телу несчастного таксиста. Кое-кто под шумок пытается скрыться, но хозяин и официантка, блокировав выходы из помещения, бдительно пресекают эти попытки.

Полиция представлена несколькими людьми в штатском, которые тут же принимаются за труп: осматривать, фотографировать, обыскивать и так далее. Двое в мундирах приступают к опросу клиентов и хозяина, а ко мне подходит высокий человек с большими пятнистыми ушами. Он представляется как заместитель начальника Полицейского управления Интервиля Ген Куров и просит меня предъявить документы.

Я протягиваю ему свой паспорт, подлинным в котором является только пластиковая обложка со сложным тиснением.

– Как это случилось, господин Клур? – спрашивает он, возвращая мне после поверхностного просмотра паспорт и пристально разглядывая меня своими светлыми до неприличия глазами.

Опуская излишние подробности, я повествую об инциденте.

– Вы знали убитого? – осведомляется он.

– Нет, – честно говорю я. – Но именно он вез меня утром на своем такси от вокзала в гостиницу. Я приехал только сегодня…

– В гостиницу? – Куров поднимает брови. – И где же вы остановились, господин Клур?

– В «Уютном уголке».

– Что ж, вы сделали хороший выбор, – удовлетворенно кивает он своей костлявой головой. – Эта гостиница пользуется репутацией спокойного места. Кстати, как вам нравится наш город?

– Бывает и хуже, – уклончиво говорю я.

– Я-ясно, – неизвестно к чему, протягивает полицейский. – Значит, покойный подошел к вам, но не успел ничего сказать… А того, кто в него метнул нож, вы успели разглядеть?

– Пожалуй, нет. Он ведь сидел ко мне спиной – кстати, за одним столиком с ним. – Я киваю на тело таксиста. – Меня загораживал от него… мм… покойный. И потом, все произошло так быстро… Когда я пришел в себя, неизвестный разбил витрину стулом и скрылся в кустах…

Он перебивает меня так резко, что я мог бы и испугаться, если бы не имел некоторого представления о всяких полицейских штучках, рассчитанных на простофиль и граждан с нечистой совестью:

– Послушайте, господин Клур, а вы уверены, что это не вас хотели убить, а?

– Я вообще ни в чем не уверен, – спокойно отвечаю я. – Даже в том, что здесь кого-то хотели убить. Возможно, просто-напросто бифштекс был таким жестким, что у человека вырвался из рук нож и, пролетев через весь зал, угодил в спину несчастного таксиста. В жизни всякое бывает, господин Куров.

В глазах Курова проскальзывает непонятное выражение.

– Похоже, вы из тех людей, которые во всем сомневаются, господин Клур, – наконец, говорит он. – Впрочем, если ко всему в жизни подходить объективно, а не философски, то вы, наверное, правы. Как долго вы у нас пробудете?

Я пожимаю плечами.

– Пока еще не знаю. Смотря как пойдет работа…

– Работа? – переспрашивает Куров. – По-моему, вы прибыли к нам веселиться и отдыхать, а не работать. Во всяком случае, в паспорте у вас – туристическая виза.

– Настоящий ученый работает всегда и везде, – назидательно говорю я. – В том числе и во время отдыха…

Я жду, что мой собеседник поинтересуется, в какой отрасли науки я подвизаюсь, но он только снова говорит, что ему все ясно, и добавляет:

– Что ж, в любом случае, будьте готовы к тому, что вас мы еще можем потревожить. Формальности, знаете ли…

– Вы не принимаете меня, случайно, за какого-нибудь мафиози? – напрямую спрашиваю я.

Он смеется и машет на меня рукой, но по его лицу я вижу, что именно такое впечатление обо мне у него и сложилось.

– Да что вы, господин Клур! – отсмеявшись, говорит он. – Никто вас ни в чем не подозревает, но раз уж вы оказались свидетелем преступления, то придется вам пожертвовать частичкой своего отдыха, чтобы подписать пару протоколов, ну и уточнить кое-какие детали, если в этом возникнет нужда…

Господин заместитель начальника Управления полиции настолько любезен, что вызывается подвезти меня до «Уютного уголка».

За окном уже смеркается, я представляю себе, как неуютно я буду себя чувствовать, топая почти на другой конец города под сенью буйной растительности, которая растет здесь повсеместно и из которой в меня можно будет без труда выстрелить или бросить что-нибудь острое, – и принимаю предложение своего собеседника.

У него серебристый «кольт» девятнадцатой модели, без каких-либо особых опознавательных знаков. По дороге мы мило беседуем.

«А кстати, мы с вами коллеги, господин Клур, не так ли?» – «Вот как? С чего вы взяли? У меня что-то написано на лбу?» – «Да бросьте вы, ведь мы здесь научные публикации тоже изредка почитываем, особенно если они относятся к интересующей нас тематике.» – «И какую же из моих работ вы читали?» – «Честно говоря, названия не помню. Что-то насчет латентной преступности в обществе…» – «Ну, и как?» – «Трудно сказать. С одной стороны, вы во многом правы, утверждая, что человек по своей природе – не преступник. Но с другой…» – «Вы напоминаете мне одного оппонента, выступающего на защите диссертациию по филологии. „Вот вы здесь говорили много и правильно, коллега, – произнес он, обращаясь к диссертанту, – но у меня есть одно небольшое замечание. Ни в одном из языков мира стрептококк – вовсе не червь, который паразитирует в теле животных, как вы изволили утверждать!“… Вот и вы: „с одной стороны“… „но, с другой“…» – «Понимаете, я – практик, господин Клур, и со своей колокольни я вижу порой то, что недоступно вам, теоретикам.» – «И что же вы конкретно видите, например?» – «Я вижу, что люди в последнее время словно сошли с ума и что город наш постепенно превращается в некий театр… боевых действий.» – «Ну, а причина? В чем, по-вашему, причина роста преступности?» – «А черт его знает. Я знаю одно: здесь идет самая настоящая, только подпольная война, и пока она не закончится, не будет ни мира, ни покоя.» – «А, может быть, наркотики?..» – «Нет, мы уже проверяли. О наркоманах и речи быть не может.» – «Тогда, что же это – проявление того инстинктивного стремления ко злу, которое, как полагают многие из моих коллег, присуще человеку изначально?» – «Я бы так не сказал.» – «А как бы вы сказали?» – «А вы въедливы, господин Клур.» – «Можно просто – Адриан, мы же с вами почти ровесники.» – «Кстати, госп… Адриан, вам не кажется, что тот метатель ножей, если вдуматься, в общем-то не хотел вас убивать?» – «Вы так полагаете? По-вашему, он просто неудачно пошутил?» – «Нет-нет, мне кажется, что он хотел лишь припугнуть вас… Вы анонимок еще не получали?» – «Просто не успел, я всего несколько часов в вашем городе.» – «Что ж, если получите, обращайтесь прямо ко мне, вот вам мои координаты…» – «Что, мы уже приехали?».

Второй раз за этот день мой лоб пытается испытать на прочность лобовое стекло машины, потому что Куров вдруг тормозит машину поперек дороги и, что-то пробормотав, прыгает стремительно из кабины в темноту, где сверкают какие-то вспышки. В самый последний момент я замечаю в его руке пистолет, и до меня доходит, что снаружи происходит нечто незаконное.

Я приоткрываю дверцу. Где-то сбоку раздается женский крик. Потом еще и еще. Потом слышится топот множества ног. Напрягаю зрение. За кустами, растущими вдоль дороги, колышется какая-то смутная масса. Спустя несколько секунд до меня доходит, что там дерутся. Раздаются смачные удары и вскрики от боли. Дерутся совсем рядом. В машине я в безопасности, но любопытство не дает мне спокойно усидеть на мягком сиденье, и я выбираюсь наружу. В ту же секунду кусты с хрустом трещат и раздаются, пропуская на дорогу несколько темных силуэтов. Часть из них попадает в свет фонарей и фар машины, и я вижу, что это молодые парни и девчонки, а среди них – женщина средних лет. Все они растрепаны и испачканы то ли своей, то ли чужой кровью. Они судорожно цепляются друг за друга, так что и не понять, кто с кем дерется. Впечатление такое, что каждый дерется со всеми. Черт знает что, это какое-то безумие. Их пятеро, но визг и вой стоит такой, будто их в десять раз больше – впрочем, за кустами их тоже много…

Я кидаюсь к этой живописной группе, чтобы разнять их. Больше всего меня беспокоит та женщина, которая каким-то образом затесалась в эту молодежную компанию. Если не вмешаться, то ее сейчас просто-напросто затопчут… Словно подтверждая мои слова, один из парней хватает ее за горло сзади рукой, согнутой в локте, и начинает старательно душить, в то время как две девчонки лупят его изо всех сил своими кулачками по позвонкам и по печени. Я прыгаю и бью ногой парня в челюсть, он падает, сбоку на меня обрушивается чей-то кулак, облаченный в кастет устрашающего вида, но я вовремя успеваю поставить блок и ответить коленом в промежность нападавшему. Спасенна мною женщина разворачивается в мою сторону, однако вместо искренней благодарности с размаха очень проворно бьет мне каблуком туфли в лоб, в голове моей взрывается яркая вспышка, и я погружаюсь во тьму…

Прихожу в себя от того, что кто-то чувствительно хлопает меня по щекам. Я приоткрываю глаза, и сквозь мутную пелену вижу озабоченное лицо Гена Курова.

– С вами все в порядке? – интересуется он.

– Если не считать того, что, по-моему, мне проломили череп, – бормочу я, принимая сидячее положение и осторожно ощупывая свое тело.

– Вы ошибаетесь, Адриан. Эти придурки вас просто отключили.

– Что это было? И куда они все подевались?

Вокруг тихо, лишь слышен вой приближающейся сирены.

– Разбежались, конечно, – отвечает Куров на мой второй вопрос, игнорируя первый. – Кроме двоих, которые уже никуда и никогда бегать не смогут. Я вызвал дежурную группу, пусть разбираются. Жалко, никого живьем не удалось задержать, сволочей. И вот так – каждый день, представляете? Не город, а дерьмо какое-то!.. А вы, Адриан, обладаете не только теоретическими познаниями и навыками: я видел, как умело приложили вы одного из этих негодяев. Может, вы все-таки работаете на мафию, а?

Мы смотрим друг на друга, а потом дружно смеемся, хотя лично мне не очень-то весело. Почему-то совершенно некстати вспоминаются последние слова убитого таксиста: «Красный… вокруг…». На нашем профессиональном коде, который применяется в тех случаях, когда приходится сообщать что-нибудь важное своим в присутствии посторонних, красный цвет сигнализирует угрозу, опасность. Видимо, Контроль пытался предупредить меня, что все окружающие представляют собой огромную опасность для меня. Не Бог весть какое откровение: я уже и сам это понял…

Глава 4

Пока я добирался до дома в форме раскидистого сорокаэтажного дерева на Пятьдесят Шестой улице, в моей голове промелькнуло немало вариантов.

… Будет лучше, думал я, если ее не окажется дома. Соседи скажут мне, что она оставила им на попечение дочку, а сама ушла неизвестно куда, и тогда я рвану по кабакам искать ее, потому что буду уверен, что она заливает муки совести дешевым виски в компании сутенеров и проституток, и мне останется лишь найти ее, и я обязательно отыщу ее, даже если мне придется потратить на эти поиски всю ночь, а потом я выволоку ее из пропитанного дымом и испарениями алкоголя помещения на свежий воздух и там отхлещу ее всласть по напомаженной физиономии, размазывая губную помаду по щекам пополам с кровью из разбитых губ, и потом мне останется только плюнуть ей в лицо, повернуться и уйти.

… А, может быть, думал я, она будет дома, но не одна, а с каким-нибудь расфранченным хахалем, умеющим рассказывать массу двусмысленных анекдотов… интимно притушен свет… на столике горят свечи и стоят фужеры с шампанским… из колонок турбозвука звучит сладкая, приторная музычка… и она откроет мне дверь, но не пустит меня на порог и даже спросить не захочет, случилось ли что-нибудь со Сланом, который обеспечил безбедное существование ей, бывшей заурядной фотомодели, каких по всему миру – сотни тысяч… И тогда я толкну дверь так, что она громыхнет о стену, и, оттолкнув силуэт, пропахший духами и шампанским, влечу в комнату, разобью ногой столик вместе с фужерами и свечами и кулаком вдарю по турбозвуку, чтобы он заткнулся навсегда, а потом пару раз с наслаждением съезжу по лоснящейся физиономии ее ухажеру. И ни слова не скажу ей о том, что случилось со Сланом…

Я перебирал подобные варианты до самой последней минуты, но все они вылетели из моей головы, когда Люция открыла дверь.

Несмотря на всю ее женскую заурядность, было в ней что-то такое, что заставляло мужчин опустить взгляд. Наверное, именно это и не давало ей прославиться в качестве фотомодели. Фотомодель должна быть красивой пустышкой – в этом и заключается ее общественно-полезная функция. Люция же пустышкой ни в коем случае не была.

– Привет, Лю, – сказал я не своим голосом и наклонился к ее руке, чтобы поцеловать сухое нежное запястье.

Легкое, ничего не означающее прикосновение губ – старая игра в джентльменов и прекрасных леди.

– Привет, – ответила она и приглашающе посторонилась. – Входи, Рик.

Я втащился в прихожую и прислонился спиной к стене. Силы внезапно стали покидать меня.

– Что-нибудь выпьешь? – спросила она, запирая дверь и поворачиваясь лицом ко мне.

На мгновение я прикрыл глаза. По дороге к ней я пару раз забегал в подворачивавшиеся бары и глотал, не чувствуя вкуса, двойные порции чего-то крепкого. Во рту теперь был стойкий гадкий привкус.

Тем не менее, я кивнул. Ей невозможно было в чем-то отказать. Именно это и сыграло свою роль, когда она в тот день отыскала меня и спросила: «Рик, ты, случайно, не знаешь, куда запропастился Слан? Понимаешь, он мне очень нужен»…

Она отправилась на кухню, а я втащился в гостиную, из которой в темный коридор падал прямоугольник света от торшера, рухнул изнеможенно в старенькое, продавленное рифт-кресло и тупо стал пялиться в экран стереовизора. Показывали отрывки из старых фильмов.

… Бравый молодец в кожаной куртке и с чахлой косицей на затылке, перехваченной обыкновенной аптечной резинкой, врезал от души бритоголовому негодяю под дых, а потом – под челюсть, и того с шумом и грохотом бьющегося стекла и ломающейся мебели унесло в другой конец комнаты, а на молодца навалились сразу трое с разных сторон, но он и тут не сплоховал. На экране замелькали ноги и руки, раздались неестественно-звонкие звуки ударов, как ни странно, не причиняющих видимого урона ни одному из фигурантов… В окно всунулся кровожадный длинный ствол – если я не ошибаюсь, это был, по крайней мере, станковый гранатомет – и выплюнул сгусток огня…

…Машина, мчавшаяся по городской улице, встала на два колеса, пронеслась по тротуару, распугивая прохожих и с диким грохотом врезалась в стеклянную витрину…

… Девица, изготовившаяся заняться любовью с кудрявым молодым человеком, внезапно вытаращила глаза и заорала благим матом: из-под ребер ее возлюбленного, сладострастно подрагивая, выползали голубоватые, чешуйчатые щупальца…

Стремительной походкой вошла Люция, неся на подносике стаканы и блюдца с лимоном и орешками.

На нее было приятно смотреть. Особенно сбоку и сзади. Это было единственным приятным зрелищем для меня за весь этот гнусный день.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, усаживаясь напротив меня за журнальный столик и протягивая мне один из стаканов. Потом она оперлась локтями на колени и уткнулась подбородком в ладони. На ней были длинная юбка с рюшками, скромная кофточка и домашние тапочки.

Я стал рассказывать о Слане.

Люция молчала. Ни вскрика, ни слезинки, ни эмоции, ни кровинки в лице. Словно я пересказывал ей историю, вычитанную в какой-то скучной книжонке.

Время от времени я прикладывался к стакану, не чувствуя, чту я пью. Она не притронулась к своему ни разу.

Подробности я старательно опускал, сам не зная почему, хотя, возможно, именно с них-то и следовало бы начать, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из странного оцепенения.

Потом мы молчали, а стереовизор усиленно шумел на все лады, словно всячески пытался привлечь к себе наше внимание.

– Недавно, перед твоим приходом, мне кто-то звонил, – вдруг проронила Люция, не глядя на меня.

– Кто-то?

– Он не сказал ни слова. Ты же знаешь, как это бывает… Молчат и дышат в микрофон до тех пор, пока ты не начнешь выходить из себя, а потом… Потом слышны только короткие гудки.

– Почему ты думаешь, что тебе звонил именно мужчина?

– Ты… – Ее лицо оставалось по-прежнему бесстрастным. – Ты видел… Слана?

По ее заминке я понял, что она имеет в виду.

– Да, видел. Полицейские попросили меня опознать его тело. – Тут до меня наконец дошло, и у меня сразу сжалось все внутри. – Послушай, Лю, не забивай себе голову всякой мистикой. Слана действительно больше нет и не будет.

Она странно взглянула на меня.

– Может быть, ты голоден, Рик?

– Нет, – соврал я. – Не хочу… Ничего не хочу!..

– Ты не стесняйся, я сейчас быстренько что-нибудь подогрею…

Я почувствовал, что становлюсь белым как мел.

– Мне пора, – сказал я. Слова вытекали из меня так, как течет кровь из ножевой раны. Словно это мне перерезали горло, а не Слану.

Она вскочила, подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался теплый ночной ветер. Помедлив, она стянула с себя через голову кофточку и швырнула ее на кресло. Теперь на ней был только полупрозрачный бюстгальтер.

– У меня сегодня был жаркий день, – произнесла она, не поворачиваясь ко мне, все тем же неестественным голосом.

Я взглянул на часы. Было уже около двенадцати.

– Лю, что я могу сделать? – спросил я, почти не соображая, что говорю. На языке у меня вертелось совсем другое – «Кому ты сказала, что Слан живет у меня?».

– Почему ты считаешь, что тебе нужно что-то делать?

Я быстро взглянул на нее и перевел взгляд на свой стакан. Он был уже почти пуст, и я уже не мог больше пить, но мне, как никогда раньше, сейчас хотелось напиться до посинения.

– Ты знала, чем Слан занимался в последнее время? – спросил я, уставившись в пол, чтобы не видеть ни ее, ни этого безжалостного стереовизора.

Она повернулась наконец ко мне. Бюстгальтер соблазнительно обрисовывал ее остроконечные груди.

– А ты, Рик? Ты знал?

– Слан что-то говорил мне, – солгал я. – Будто бы он сочиняет одну поэму…

Она усмехнулась.

– Жаль, что Катька уже спит, – сказала она. – А то я попросила бы ее рассказать тебе стишок, который он ей как-то сочинил. Там говорится про одного злого гения, который заменил на небе все звезды на спутники, и тогда все люди превратились в стереовизоры…

Я все-таки решился.

– Послушай, Лю, – начал я, – ты…

Но она перебила меня, словно читала мои мысли.

– Да, – сказала она очень просто и без тени смущения. – Это я…

– Что – ты? – невольно переспросил я, хотя всего меня уже обдало холодом предугадывания того, что она скажет дальше.

Зазвонил визор.

Люция подбежала к аппарату, стоявшему на специальной подставке в углу и спросила: «Кто это?». Помолчала и опять: «Алло, я ничего не слышу».

Я поднялся и решительно пересек комнату. Экран был мутным, а в динамике шуршали непонятные звуки. Как будто кто-то с усилием дышал в микрофон.

– Слан? – не своим голосом осведомился я. – Это ты?

Никто не ответил и на этот раз, но по моей коже побежали мурашки.

– Слан, – повторил я.

Из динамика ударила пулеметная очередь коротких гудков.

Я утопилклавишу прекращения сеанса связи и взглянул на Люцию.

Выражение ее лица было по-прежнему задумчивым и строгим.

– Это я убила его, – вдруг ровным голосом сказала она. – Своими руками, Рик.

В стереовизоре что-то взорвалось, и тотчас кто-то завопил дурным голосом.

– Лю, – сказал я, – не дури. Я сейчас уйду, а ты примешь успокоительное и ляжешь спать, хорошо?

– Я никому не говорила, что Слан живет у тебя, – не слушая меня, продолжала она. – Просто-напросто я сама пришла к нему прошлой ночью и убила его.

Я вернулся к столику, машинально взял с подноса ее стакан и залпом опрокинул его в себя. Перед глазами все качалось и расплывалось, но не от того, что я слишком много выпил.

– Так, – сказал я, стараясь держаться так же безумно-спокойно, как она. – Допустим. Расскажи тогда, каким образом ты это сделала.

– Я дала Катьке на ночь чуть-чуть снотворного, – сказала она, обхватив себя руками, словно ей было холодно. – Чтобы она случайно не проснулась ночью. Потом добралась туда на такси. Постучала. Слан на цыпочках подкрался к двери, пытаясь понять, кто к нему заявился среди ночи. Тогда я окликнула его по имени, и он открыл. Мы прошли в комнату. Потом он стал вдруг меня целовать, но мне он уже стал к тому моменту так противен, что я не выдержала. Я схватила нож и ударила его…

– Сколько раз? – перебил я ее, все еще надеясь на то, что она наговаривает на себя под влиянием шока.

– Я не считала… Но много… Кажется, семь или восемь… Он упал. Потом приподнялся и, цепляясь рукой за стену, попытался куда-то пойти, но я… Я перерезала ему горло, и тогда он упал – уже навсегда…

Я вскочил и закружил по комнате. Подскочил к стереовизору и хотел выключить его, но в последний момент передумал.

– Но зачем, зачем ты это сделала, Люция? – спросил я.

– Он стал мне противен, – повторила она, будто это детское объяснение могло действительно служить веской причиной, чтобы отправить на тот свет своего «единственного и неповторимого».

Некоторое время я беззвучно разевал рот, подобно рыбе, выдернутой из воды, не в силах что-либо сказать или спросить.

– Лю, – наконец, удалось мне выдавить из себя так, как выдавливают зубную пасту из тюбика, – Лю… ты…

Она подошла ко мне совсем близко-близко, взъерошила мои волосы и, грустно улыбнувшись, опять сказала не то, что я ожидал:

– Пора тебе стричься, Рик.

По всем канонам мелодрамы я должен был обнять ее в этот момент, прижать к своей груди и, осыпая поцелуями, восклицать: «Любимая моя, я не выдам тебя!», однако руки мои почему-то висели, не поднимаясь, будто их сковал паралич, а в голове звенел чей-то противный насмешливый голос: «Не влезай на жену – убьет!.. Убьет!.. Убьет!»…

Люция отпустила мои волосы и быстро вышла из комнаты. Мне было ясно, куда она направляется. Она идет на кухню за ножом, чтобы вернуться и прикончить меня. Ведь я – единственный, кто может выдать ее полиции. А попадать в тюрьму ей сейчас совсем не с руки… На кого тогда останется ее Катька? Ведь ни в этом городе, ни где-либо еще у Люции больше никого нет, Рик как-то говорил мне об этом…

Проклятье, что за дурацкие мысли лезут тебе в голову, Рик?

И, тем не менее, я так и сидел, оцепенев, и если бы она в самом деле решила бы в тот момент убить меня так же, как Слана, ей без труда удалось бы это сделать. Меня можно было брать голыми руками и вязать из меня самые замысловатые морские узлы…

Однако, она все не возвращалась в комнату, а потом я услышал, как в ванной хлещет струя воды и раздаются странные звуки.

Только уже выходя из квартиры, я понял, что означали эти звуки. Люцию выворачивало наизнанку так, будто она весь вечер накачивала себя виски, причем таким, каким торгует некий Фабиан…

Было уже около двух часов ночи, а город по-прежнему душила невидимой удавкой жара.

Я шел через сквер, направляясь домой. Когда-то здесь было очень красиво, деревья и кусты были ухоженными и аккуратно подстриженными, посередине, в центре круглой песчаной площадки, бил фонтан, и в любое время года здесь пахло цветами.

Теперь кусты разрослись непроходимыми зарослями, у фонтана засорился сток, и его отключили, чтобы не подвергать сквер потопу, а вместо цветов по ночам все чаще пахло всякой дрянью.

На скамейке у бара «Ходячий анекдот» сидел Вел Панин по кличке Хиромант. В одной руке у него торчал стакан, а другую он тщательно изучал при свете фонаря.

Услышав мои шаги, он с видимым сожалением оторвался от изучения линий на своей ладони, поднял голову и меланхолично кивнул мне в знак приветствия.

– Там, внутри, – не продыхнуть, – сообщил он. – Никогда еще не видел такое количество пьяниц на сантиметр квадратный…

Я машинально сел рядом с ним, и он почему-то подвинулся, будто нам двоим могло не хватить места на скамье.

Из бара доносились залпы турбомузыки. Сквозь переплетение ветвей проглядывали ярко освещенные окна, в которых конвульсивно дергались скорченные силуэты. Я представил, что сейчас там творится. Скорее всего, кондиционеры не справляются с нарастающим повышением температуры от обилия разгоряченных тел, и Авер встречает каждого нового посетителя незатейливой шуткой: «Сегодня, в нагрузку к напиткам, мы предлагаем бесплатно попариться в хорошей сауне!»…

– Что сообщают? – спросил я Вела, чтобы поддержать разговор.

Вел с неохотой оторвался от своей длани.

– Кто? – осведомился с удивлением он.

– Линии на твоей ладони, – пояснил я.

– А-а, – протянул он. – Пьешь, говорят, слишком много. – Словно в подтверждение этого тезиса, он глотнул судорожно из стакана. – И куришь много. И психуешь слишком много. – Последнее едва ли могло быть справедливым по отношению к нему. – В общем, плохи мои дела… Старею, брат. В один прекрасный день буду в отцы тебе годиться.

– А я, по-твоему, не старею?

– По-моему, ты сейчас – свеженький, как огурчик. – Вел опять отхлебнул виски и, прежде чем проглотить его, с шумом прополоскал им рот.

Я вспомнил события этого нелепого, сумасшедшего дня и только криво усмехнулся. Сказать мне на это было нечего. Не рассказывать же Велу про Слана и Люцию!..

– И вообще, – продолжал Вел, – этот город не должен был существовать, Рик. В один прекрасный день Земля повернется другим боком, и все мы, живущие здесь, посыплемся с планеты в тартарары, как игрушки, которых высыпали из ящика…

– Не расстраивайся, – сказал я. – Такое бывает только на рубеже столетий, как утверждают астрологи, а до конца века еще далеко.

Вел нахмурился и взглянул на меня исподлобья.

– Скажи, Рик, – вдруг странным голосом спросил он, – ты в последнее время ничего не замечал?

– Замечал, – охотно подтвердил я.

– Что именно?

Я вздохнул. Дома, в моем личном комп-ноте, надежно запертом тройным паролем, хранилась целая коллекция всяких фактов, наводящих на размышления, но пересказывать их Велу, хотя он и числился моим старым приятелем, я ни в коем случае не собирался. Никогда не следует доверять серьезные вещи людям, которые верят в хиромантию и астрологию и, к тому же, пьют, как лошади.

– Есть, к примеру, один тип в нашем городе, – многообещающе начал я, – который постоянно попадается мне на глаза в самых неожиданных местах. Идешь, например, в парикмахерскую – и он, оказывается, решил навести марафет на голове. Идешь к нотариусу – и он тут как тут… Идешь поздно ночью домой – он сидит на скамейке, хлещет виски как ни в чем не бывало: дескать, просто решил подышать свежим воздухом…

Тут Вел, до самого последнего момента напряженно внимавший мне, распознал, наконец, что его подначивают и с досадой сплюнул в кусты.

– Эх ты, – сказал он, отворачиваясь. – Я же серьезно…

Я выдернул у него из руки стакан и без зазрения совести длительно приложился к нему. Виски обожгло мое горло и огненной лавиной обрушилось в желудок.

– Тогда излагай, – сказал я, стойко преодолев приступ тошноты.

– Шли мы, значит, сегодня по Семнадцатой улице, – стал рассказывать Вел. – Мы – это, значит, Лохматый Гор, Ден Теодоров, ну и я… И все было нормально, то есть мы были – ни в одном глазу, а шли… стой, куда же это мы шли?.. ага, на пляж мы шли, это я как сейчас помню… Ден как раз что-то нам заливал про гонки в Монако – ну, ты же Дена знаешь, Рик. – (Я Дена знал. Этот щуплый, прыщаволицый паренек мог часами говорить о спортивных автомобилях и о всем, что с ними связано). – И идут нам навстречу по тротуару пять огромных мужиков, по-моему, приезжих. Внезапно Ден замолкает, будто его выключил кто-то, подбирается весь этак по-спортивному и устремляется к этим мужикам. Мы с Гором еще не успели ничего понять, а Ден вдруг размахивается и самому здоровенному из той компании – хрясь по морде!.. Тот – брык с копыт! И, главное, ничего при этом наш Ден не говорит, а только нацеливается так аккуратно – и бац ногой в челюсть второму амбалу!.. Мы с Гором чуть на месте не кончились. Что интересно, и мужики эти ничего понять не могут, за что их наш шпендель избивает. Пытаются что-то объяснить Дену, а тот внимания не обращает, только бьет их. И ведь как бьет – грамотно и с такой силой, словно всю жизнь его только этому и дрессировали!.. Потом, правда, амбалы пришли в себя, и пошла тут мочиловка – высший класс!.. Прямо как в каких-нибудь боевиках. Только недолго это все продолжалось. Откуда ни возьмись, из переулка вылетела патрульная машина, и мы с Гором, как по команде, рванули с того места куда глаза глядят. Отдышались только через три квартала, около отеля «Поларис». Ну, думаем, все, замели нашего Дена – как пить дать. Но когда мы уже загорали на пляже, тут и Ден наш, как ни в чем не бывало, появляется. И, что интересно, выясняется, что он не только сном и духом не ведает, за что на тех мужиков ополчился, но и даже не помнит, что дрался с ними. «Вы что, старики, – возражает, – я же от вас отстал, чтобы стаканчик кока-колы пропустить в „Поларисе“!»… Представляешь?!.. «К тому же, – говорит, – за кого вы меня принимаете? Я же с детства всяких стычек избегаю, потому как комплекция у меня не та, чтобы кого-то по зубам бить, да еще ногами»… И ведь это так, Рик, ты же Дена знаешь…

– И чем эта история закончилась? – с ленивым любопытством спросил я.

– Чем она, по-твоему, могла закончиться? – вскинул голову Вел. – Ден подумал, что мы с Гором разыгрываем его, а мы с Гором решили, что или мы стали жертвами массовой галлюцинации, или он, наш Ден, не так-то прост, как кажется… А только лично мне не понравилось все это, понимаешь меня, Рик?

Я его прекрасно понимал. Были в моем комп-досье подобные необъяснимые случаи, только с другими людьми. Ни с того, ни с сего мирные обыватели, которых трудно было упрекнуть в избытке силы, вдруг превращались в агрессивных суперменов, и горе было тому, кто подвергался их нападению. Пресса почему-то об этом писать не хотела, а если и писала, то в том духе, что, якобы, в каждом человеке от рождения дремлет некий кровожадный зверь, который под влиянием каких-либо экстремальных обстоятельств – многодневного стресса, или излишка принятого спиртного, или подспудного стремления подражать героям масс-культуры, или еще чего-нибудь этакого – может проснуться, и творит тогда человек всякие непотребности, не ведая этого… Все это мне тоже очень не нравилось, но сейчас я просто был не в силах такие вещи обсуждать.

В баре, видимо, открылась дверь, потому что до наших ушей донесся взрыв хохота, перекрывающий очередной залп музыки: Авер исправно исполнял свою роль бармена-комика.

– Кстати, – сказал вдруг мне Вел. – Ты в бар не собираешься зайти?

– Нет, сегодня я напрочь лишен чувства юмора, – признался я.

– Смотри, как хочешь, это дело твое, – нарочито небрежным тоном произнес Вел, склоняясь над своей ладонью, – но только там сидит один тип, который уже спрашивал ребят про тебя.

– Что за тип?

– Первый раз его вижу, Рик.

– И зачем я ему понадобился?

– Это тебе лучше у него самого спросить.

– Как хоть он выглядит?

– Придурок придурком, – сплюнув в кусты, кратко ответил Вел.

– Очередной потенциальный клиент, наверное, – предположил я вслух, но Вел не отозвался, занятый применением своих хиромантских познаний на практике, и тогда я встал и широко зевнул. – Все равно, пойду я лучше спать.

Я не отошел и пятнадцати метров от скамьи, где мы с Велом сидели, как в голове моей словно что-то вспыхнуло. Я страшно устал, ноги мои уже почти ничего не чувствовали, и мечтал я лишь о том, как бы побыстрее доплестись до дома и рухнуть на кровать, но… Но вопреки всем этим мечтаниям я повернул обратно, направляясь в бар.

Когда я открыл дверь, то волна жара и музыки едва не сбила меня с ног.

Прямо между столиками плясали смуглые брюнетки с молодыми людьми, отдаленно напоминающими обезьян. Я прошел сквозь них к стойке, пытаясь вглядеться в голубой полумрак зала, но ничего не видя.

– Привет, Рик, – сказал чей-то мрачный голос над ухом. – Можешь немного попариться сегодня в сауне, в нагрузку к обычному ассортименту.

Я повернулся и увидел самого Авера Гунибского, с невозмутимым видом сосредоточенно протирающего стаканы полотенцем, висящим у него через плечо.

– Похоже твое заведение постепенно превращается в комбинат банно-прачечного обслуживания, Авер, – предположил я, облокачиваясь на стойку.

Авер хмыкнул.

– Смешно, – без тени улыбки прокомментировал он. Это был его обычный стиль общения. – Что будешь пить?

– Ничего, – сказал я.

– Тогда зачем пришел? – не без логики осведомился хозяин бара «Ходячий анекдот». – Знаешь, если в бар приходят не для того, чтобы выпить, это весьма подозрительно. Умрешь – и на могиле твоей напишут в качестве эпитафии: «В пьянстве замечен не был, но по утрам пил много воды».

– Не смешно, – сказал я. Мне и в самом деле было сейчас не до смеха.

– Ладно, – сказал Авер, вынимая откуда-то из-под стойки заманчиво-красивую бутылку с неразборчивой этикеткой. – Готов налить тебе на два пальца за счет заведения, Рик, но с одним условием – ты знаешь, каким…

Я вздохнул и мысленно выругался. Авер в ожидании смотрел на меня. Я выругался – теперь уже вслух – еще раз, но и это мне не помогло. Он только мрачно проронил:

– Нет, это тем более не смешно, Рик.

Я напряг остаток своих мыслительных способностей и рассказал Аверу про двух монахов, которые играли партию на бильярде. Секунду Авер с видом дегустатора, полуприкрыв глаза, смаковал анекдот, потом лицо его прояснилось, и он, открыв глаза, изрек:

– Смешно, но это уже было, Рик.

Я во второй раз собрал память и воображение в кулак и поведал про то, как один книготорговец рекламировал последний бестселлер года под названием «Тарзан и Анжелика». Авер переварил анекдот а затем, скорчив кислую гримасу и хлопнув меня ободряюще по плечу, заметил:

– Ладно, сойдет, но что-то ты нынче не в ударе, Рик.

С этими словами он совсем уже собрался было плеснуть мне в стакан содержимого таинственной бутыли, но я вовремя перехватил его руку.

– Вместо того, чтобы угощать меня каким-то пойлом, скажи мне лучше, что за субъект недавно разыскивал меня здесь.

– Дурак, – мрачно прогудел Авер, – это же «Шато» пятидесятилетней выдержки… А что касается того, кто тебя искал, – топай курсом двадцать градусов влево к угловому столику, но учти, что он не – из наших, а залетный турист-иностранец… И анекдоты-то у него с какими-то совершенно непроизносимыми именами и фамилиями, – с презрением добавил он мне в спину.

Музыкальный шторм утих как раз в тот момент, когда я продирался сквозь толпу танцующих. Однако на мое восприятие этот штиль как-то странно подействовал.

«Я хочу тебя всю целиком», сказал один из танцующих, ощупывая свою партнершу, и она обняла его так, что содержимое бутылки, которую она держала в одной руке, вылилось молодому человеку за воротник, кто-то толкнул меня в спину и проорал поверх моей головы: «Ну и темень здесь – хоть топор вешай!», и в поле моего зрения вплыло и повисло женское лицо крупным планом, я отчетливо видел капельки пота, повисшие на кончике носа, и комочки пудры под глазами, а потом в глаза мне бросился лозунг на стене: «ДАЖЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СКЕЛЕТЫ СПОСОБНЫ УХМЫЛЯТЬСЯ» – очередное творение Авера Гунибского, «Еще не время», сказал очкарик, и я подождал, когда он потушит свою зажигалку, пламя которой сверкнуло в опасной близости от моего носа, с соседнего столика с шумом повалилась на пол бутылка, и кто-то, чертыхаясь, принялся стряхивать пиво с брюк, «Как вы думаете, кто победит на предстоящих скачках – социалисты или демократы?», осведомился чей-то голос в мое ухо, и я почувствовал, что меня держат за полу пиджака.

Я дернулся, пытаясь высвободиться, и тут туман перед моими глазами рассеялся, и я увидел, что за угловым столиком, широко раздвинув локти, с глупым выражением на лице, сидит обрюзгший человек неопределенного возраста, но явно не первой свежести, в огромных цветастых шортах и майке, а на голове у него, открывая обширную плешь, вертикально торчит длинный козырек бейсбольной шапочки. Перед человеком стоял стакан, который был наполовину пуст – или наполовину полон, что, впрочем, одно и то же, и озирался он по сторонам с таким видом, будто вот-вот собирался извлечь из кармана портативную видеокамеру и начать снимать окружающих, как снимают экзотические пейзажи где-нибудь поблизости от Ниагарского водопада.

Наши взгляды на секунду встретились, и лицо человека слегка дрогнуло, словно он узнал меня, но потом он отвел глаза в сторону, как бы решив не подавать виду.

Я никогда раньше не встречал этого субъекта, и на роль потенциального клиента частного детектива-аномальщика Рика Любарского он никак не подходил, но почему-то в тот момент все желание узнать, кто он такой, и чего ему от меня надобно, пропало, и я пожалел только, что потерял столько времени, вместо того, чтобы отдаться здоровому сну.

Поэтому, когда турбозвук взревел раненым слоном, и музыка в исполнении рок-группы «Сукины дети» ударила по ушам грохотом катящихся камней, я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел к выходу.

Глава 5

На следующий день выясняется, что с утра город еще прекраснее, чем вечером – и тем более, чем ночью.

Солнце светит нежно и ласково, лица прохожих приветливы и явно лишены нездоровых побуждений засветить ногой в лоб иностранному гостю. Наоборот, аборигены даже здороваются с Адрианом Клуром – совсем как где-нибудь в захудалом городишке, где каждый знает всех, а все – каждого. Может быть, они и в самом деле знают, кто такой Адриан Клур?

Последнюю мысль я решительно отбрасываю как абсолютный абсурд, который может прийти человеку в голову лишь в том случае, если человек этот допоздна шатался по барам, поглощая в слишком больших дозах некачественное спиртное, получал физические и психологические травмы и, вдобавок ко всему, провел крайне неспокойную ночь.

Адриан Клур – неуемный тип, и ему предстоит трудный денек, однако это нисколько не мешает мне, слегка приведя себя в порядок, мужественно протолкнуть внутрь несколько бутербродов и омлет из искусственных яиц в ресторанчике при гостинице, а затем отправиться выполнять свою многотрудную миссию.

Если кто-то за мной и наблюдает (что нетрудно вообразить после столь многозначительных событий вчерашнего дня), то этот кто-то в последующие несколько часов наверняка начинает сомневаться в том, что удар дамским каблуком в лоб обошелся без последствий для моего психического здоровья.

Вместо того, чтобы взять такси, которые так и снуют по городу в поисках клиентов, я, пыхтя, обливаясь потом и то и дело промокая вспотевшую плешь, тащусь в центр города, где начинаю бесцельно бродить, созерцая витрины уютных магазинчиков и киосков. Особенно меня почему-то интересуют те торговые точки, где продается все, что связано с миром компьютерной электроники.

При этом я дотошно изучаю витрины, где выложены штабеля комп-дисков, змеевидные переплетения кабелей и шнуров, джойстики-перчатки, вирт-шлемы и вирт-очки и прочие аксессуары, ассортимент которых в Интервиле столь богат. Затем я вступаю в обстоятельный разговор с продавцами, причем вопросы, которые я им задаю, свидетельствуют о моей полной неграмотности в области компьютерных технологий. Потом я заставляю людей за прилавками слегка попотеть, демонстрируя мне ту или иную новинку со всех сторон. И лишь после этого, покачав с расстроенным видом своей головой, я покидаю торговый зал, чтобы переместиться в другой.

Не оставляю я без внимания и других посетителей компьютерных магазинчиков, которые, по всему видно, могут дать мне большую фору по части всяких там процессоров, суперчипов и виртуальных миров. Особенно навязчиво я интересуюсь разными играми и даже неуклюже намекаю своему собеседнику на то, что не прочь приобрести из-под полы или за ближайшим углом «что-нибудь этакое… пусть оно и не разрешено официально, но… сами понимаете…». Разумеется, мои собеседники не понимают, что я имею в виду, а даже если и понимают, все равно стараются побыстрее отделаться от назойливого и глупого типа в шортах.

Маниакальность, с которой я исследую компьютерные лавки, не может не вызвать определенных подозрений у искушенного наблюдателя. Именно на это я и надеюсь, хотя лезть напролом сквозь чащу – не всегда кратчайший путь к цели…

Но ежесекундно в ходе моих мотаний по городу я не перестаю, как и накануне, изучать окружающих. Не иностранцев, нет, – тех видно за несколько кварталов… Жители славного города Международного интересуют меня сейчас куда больше, чем все эти электронные штучки-дрючки в витринах.

И постоянно я силюсь угадать, кто из них – «игрушка», и не могу сказать с уверенностью, что мне это удается. Собственно говоря, одна из особенностей Воздействия и заключается в том, что никто не должен распознать «игрушку». Даже близкие родственники…

Разумеется, все, в конечном счете, зависит от умения и мастерства оператора. Если за пультом сидит новичок, то его «игрушку» всегда можно отличить по тем или иным признакам – например, по дерганым, неестественным, как у пошлого актеришки, движениям. Или по застывшему, сведенному в одну точку, как у слепца, взгляду. Или по замедленной, явно отстающей от естественного темпа, речи, причем порой «игрушка» способна выдавать такие несуразности, которые никак не вяжутся с ситуацией общения.

Но если игрушку «ведет» опытный мастер (которых среди геймеров – большинство, потому что неопытных легче выявить), то отличий таких почти не существует. Я прекрасно помню, как мне демонстрировали записи наиболее виртуозно отработанных Воздействий: впечатление полной естественности, а если и бывают подчас оплошности – вырывается, к примеру, у игрушки не к месту какая-нибудь дурацкая фраза типа «Я иду ту э шоп» – то окружающие могут принять этот ляп либо за плоскую шуточку с использованием иностранного языка, либо за свидетельство неординарности личности (неординарность, как известно, в том и заключается, что у личности сознание постоянно находится в состоянии раздвоения, и мысли так и рвутся из головы наружу)…

И только тогда можно будет понять, что перед тобой – «игрушка», управляемая искусным оператором, когда она вдруг немыслимо-точным движением в акробатической растяжечке впишет тебе пяткой, скажем, в лоб. Или не целясь расстреляет тебя без всякого оптического или лазерного прицела с пятидесяти метров и пули при этом положит – одна к одной в твою переносицу. Или еще что-нибудь похожее выкинет, и тогда, конечно, ты скумекаешь, в чем было дело, но это будет твоя последняя мысль, после которой ты вообще будешь далек от какой бы то ни было мысли…

Вот почему, гуляя по Интервилю, я обильно потею – не столько от жары, сколько от сознания того, что любой встречный может оказаться «игрушкой», и если я, по мнению Шлемиста, уже успел записать в свой актив очков больше, чем положено, то отправить меня на тот свет могут так быстро, что не успеешь и пикнуть. Нельзя же надеяться, что тебе всегда удастся увернуться от ножа или от пули, как это было вчера, да и способов убийства – даже при помощи одних только подручных средств – человечество изобрело массу…

Хочется верить, что следит сейчас за мной не кто иной, как сам Шлемист, и что он не так глуп, чтобы отправлять меня в мир иной, не попытавшись выведать, что мне, а в моем лице – Контролю, известно о геймерах, каковы наши планы и секреты, пароли, явки, осведомители, способы связи и прочее в том же духе. В том, что за мной следят, я уже не сомневаюсь. Раньше я чувствовал только наблюдение за мной, а теперь знаю, что за мной именно следят. Я всегда ощущаю, когда за мной следят, и знаю, чем отличается слежка от обычного наблюдения.

Ноги сводит судорога усталости, а желудок начинает посасывать, и я решаю, что на сегодня достаточно. Во-первых, никогда не следует измываться над желудком – особенно над своим собственным, а во-вторых, у нас еще много кой-чего запланировано на сегодняшний день.

Поскольку ближайшее кафе находится на другой стороне улицы, а по проезжей части несется плотный поток машин, то мне не остается ничего другого, кроме как преодолеть расстояние, отделяющее меня от заведения общепита, по подземному переходу.

Только спустившись в прохладный бетонный лабиринт, я понимаю, что допустил небрежность. Как школьник, посадивший жирную кляксу на уроке чистописания…

Навстречу мне движется молодой костлявый человек с аккуратными усиками, весь прямой, словно в его позвоночник вбили огромный гвоздь, и какой-то ненатуральный, как андроид. Одет он в светлые брюки и белую майку, на которой во всю грудь светится сделанная люминесцентной краской трафаретная надпись: «ОСТОРОЖНО – РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ». Последний писк молодежной моды на самоутверждение, у меня самого оболтус каждый день украшает свою грудь какой-нибудь вывеской, наверняка стянутой под покровом темноты откуда-нибудь из общественного места («Ничего ты не рубишь, па, это же так прикольно!»). К мочкам ушей молодого человека прицеплены дистант-наушники, а на физиономии красуются комп-очки, с помощью которых он, не теряя времени даром, утоляет свой информационный голод или просто забавляется играми. В руках у него ничего не видно, но даже самая мощная «глушилка» бывает размером не больше зубочистки, и спрятать ее в ладони ничего не стоит. А самое неприятное – то, что, кроме нас двоих, в этом подземном закоулке нет больше ни души – впрочем, если бы таковая и была, то вряд ли это остановит молодого человека…

Внутри меня начинает сжиматься некая пружина, готовящая тело к мгновенному реагированию на любое подозрительное движение, но в душе я осознаю, что мне это не поможет… мне уже ничего не поможет… я – труп, только каким-то чудом передвигающийся на негнущихся конечностях по пластиковому покрытию… проклятье, так глупо попасться!.. Внимание!.. Что он хочет?..

Поравнявшись со мной, парень откидывает экран компа на лоб, становясь похожим на старушку тех времен, когда еще в ходу были оптические очки, и что-то цедит сквозь зубы.

– Что? – переспрашиваю я.

Дальнейшее наше общение напоминает шаблонный диалог из самоучителя иностранному языку, потому что, признаться, речь моя становится автоматической: «У вас не найдется закурить?» – «Нет, у меня не найдется закурить». «Вы – иностранец?» – «Да, я иностранец». «Вы приехали из Америки?» – «Нет, я приехал не из Америки, я приехал из Европы». «А в Турции вы бывали?» – «Да, я был в Турции много раз». «Тогда, может быть, вы знаете, как по-турецки будет „собака“?» – «Нет, я не… – машинально начинаю я, и только потом до меня доходит подлинный смысл вопроса. – Вот черт!.. – не удерживаюсь я. – „Ит“ будет по-турецки „собака“, „ит“, а еще – „кепек“!.. Вы что – совсем обалдели?!».

Молодой человек прерывает меня, даже не улыбнувшись:

– Может быть, вам нужна помощь?

Ноги мои дрожат, и если бы не осознание того факта, что за мной сейчас могут следить мои противники, я бы, наверное, плюхнулся прямо на пол, привалившись взмокшей спиной к прохладной стене и посидел бы так пару минут, чтобы прийти в себя. Однако приходится держать марку. К тому же, не следует подставлять связника.

Поэтому перехожу на профессиональный код, используемый в том случае, когда секретное сообщение передается при посторонних. Смысл моего внешне безобидного высказывания сводится к тому, что сегодня я хочу во что бы то ни стало встретиться с одним молодым человеком, так что нужно любым способом обеспечить его явку.

После этого мы обмениваемся с молодым человеком небольшими сувенирами на память о внезапно возникшей дружбе, а также ничего не значащими этикетными фразами, с помощью которых уточняются важные для меня детали. И расходимся в разные стороны.

Через несколько шагов я оглядываюсь и вижу, что спина у молодого человека уже совсем не такая напряженная, как до встречи со мной, а поперек нее красуется предупреждающая надпись, явно позаимствованная из вагонов подземки: «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!».

Я сворачиваю за один угол, молодой человек – за другой, и по инерции я делаю еще несколько шагов. Некое шестое чувство заставляет меня почувствовать, что сейчас будет что-то неправильное, и я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и лечу вслед своему недавнему собеседнику.

Навстречу мне выходит летящей походкой прелестная девушка в синей широкой юбке. Она явно спешит на свидание к своему возлюбленному, потому что, перепрыгивая сразу через две ступеньки, легко взлетает по лестнице, ведущей из перехода на поверхность…

Парень в майке с надписями лежит, неловко подогнув под себя ноги, в боковой нише перехода, и его пальцы в последней судороге бессильно царапают холодный пластик стены. Мне не надо наклоняться над ним, чтобы констатировать, что он мертв. Перелом шейного позвонка, который бывает, если шею человека с силой сворачивают набок, как цыпленку.

Я тяжело дышу, и в голове моей проносится рой всяких мыслей на этот счет.

Например, что неплохо было бы сейчас разыграть спектакль для невидимых соглядатаев. Скажем, попытаться догнать воздушное создание в синей юбочке, схватить ее за локоть и удерживать до прибытия полиции. Только, во-первых, едва ли она помнит, что несколько минут назад сломала шею абсолютно незнакомому ей человеку – и в этом плане она невиновна, как не может быть виновен сам по себе пистолет, которым воспользовался убийца. А во-вторых, поскольку за мной наверняка продолжают следить, то мне надо дать понять, что я – именно тот, за кого меня принимают, и отлично ведаю, что такое «игрушка», ведь иначе я бы сломя голову кинулся вслед за девчонкой. И в-третьих… Я сжимаю зубы и что есть сил бью кулаком по пластику стены, не чувствуя боли. Я же предупреждал их, чтобы они не подсылали ко мне связников и телохранителей, и я был прав на все сто, но они так и не захотели пойти мне навстречу, и едва ли откажутся от этого в будущем!.. Так что придется тебе, Адриан, еще не раз помучиться, чтобы определить: свои тебя окружают или чужие?..

На лестнице, ведущей с улицы в переход, раздаются чьи-то шаги. Через несколько секунд случайный прохожий обнаружит меня здесь, рядом с трупом. «Зачем тебе лишние проблемы с полицией?», резонно спрашивает меня внутренний голос. В этом он прав, я будто вижу выражение лица моего вчерашнего знакомого Гена Курова, когда он будет говорить мне: «Вы, конечно же, опять по чистой случайности оказались свидетелем убийства, господин Клур, да? С вами все я-ясно!»…

Поэтому перестаю рефлексировать и бросаюсь позорно прочь, стараясь двигаться попроворнее, чтобы не быть замеченным тем, кто вот-вот обнаружит труп. Кажется, мне это удается.

От идеи подзакусить в кафе напротив приходится отказаться, и подходящее место я нахожу только на Двадцатой улице. Сажусь у самого окна, чтобы созерцать сквозь поляризованное стекло, пропускающее лучи света только в одну сторону – снаружи вовнутрь, окрестный пейзаж.

Официант приносит мне аппетитный бифштекс и виски со льдом, причем первый же проверочный глоток показывает, что последнего в стакане больше, чем первого. И почему у них здесь такое отвратительное спиртное? Может быть, основатели города внушают населению подсознательное отвращение к любому алкогольному напитку?

Кафе находится на улице, полностью отданной во власть пешеходов, и в этот обеденный час бесконечная толпа многонациональна и пестра. Кого только не увидишь в Интервиле! Мужчин в шикарных костюмах и босоногих парней в подобиях пижамы. Женщин в мужских ботинках и мужчин в дамских сапожках. Девушек, вероятно, забывших надеть верхнюю одежду, и солидных матрон, бесплатно подметающих платьями мостовую. Детей, одетых по-взрослому, и старцев, одетых подобно детям. И все они что-то несут. Одни – дорогие сумки из натуральной кожи, пакеты с кричащими рекламными надписями и дипломаты, напоминающие портативные сейфы. Другие – плетеные корзинки, откуда торчат рыбьи хвосты, горлышки бутылок и пучки зелени; третьи – холщовые заплечные рюкзаки образца рейнджерских вещмешков, четвертые – вновь вошедшие в моду русские авоськи, в которых среди множества бутылок может находиться хлеб и пачка сигарет. За все время трапезы мне удается зафиксировать лишь одного человека, который шествует без поклажи. В руках у него – букет роскошных роз, а в зубах дымится вонючая сигара.

Но мысли мои в этот момент – отнюдь не о том, кто как одевается и кто что несет. Жуя бифштекс, я все пытаюсь найти ответ на один подленький вопросик: каким образом Шлемисту и его людям удалось так быстро выйти на меня? У меня нет ни тени сомнений в том, что убийство в подземном переходе не несло никакой тактической выгоды геймерам. Они наверняка прекрасно знали, кто он такой. И все-таки они убили его. Зачем? Чтобы посмотреть, как я буду реагировать на это? Или чтобы дать мне понять, что я у них на мушке, и в следующий раз наступит моя очередь?..

Но, если учесть вчерашнее, напрашивается вывод о том, что засекли они меня еще с вокзала. А это означает, что либо у них хорошо налажены разведка и информационное взаимодействие, либо… Нет, вот этого я допустить никак не могу, потому что тогда все летит к чертям, и мне останется только заказывать гроб и место на кладбище в родном городе…

И все-таки, хоть я и отгоняю скверные мысли прочь, холодок ползет у меня по спине в этот жаркий день.

Одно мне ясно: «светиться» дальше перед геймерами нет смысла, этот пункт программы можно сворачивать и переходить к следующему этапу незримых боевых действий.

Глава 6

Я знал, что не бывает белокурых негров. Однако чернокожий тип, который стоял ко мне спиной, имел прекрасные вьющиеся белокурые волосы. Было странно смотреть, как он тщательно расчесывает волосы то на одну сторону, то на другую, наблюдая за результатом своих стараний в большое туманное зеркало. Потом он внезапно обернулся – и у меня перехватило дыхание. Это был не кто иной, как Слан, и я только сейчас догадался, что он вовсе не был убит в моей квартире, а просто притворился мертвым, чтобы таким образом обвести вокруг пальца тех, кто его преследовал. Но голос у Слана оказался женским. Он подмигнул мне и спросил: «Что, глазам своим не веришь, Рик?». Я вежливо промолчал. Он опять посмотрел на себя в зеркало, кокетливо наклонив голову набок, и философски заметил: «Если не верить своим глазам, то чему еще можно верить в этом мире?»…

В этот момент я проснулся.

– Уже два часа.

Я осторожно выглянул из-под липкой простыни, втайне надеясь, что продолжаю спать. Как ни странно, это была реальность. Девушка сидела на полу рядом с окном, обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком. На ее плечи почему-то была наброшена моя рубашка.

Ее зовутРола, вспомнил я.

– Два часа, – повторила она, не глядя на меня. – В смысле – четырнадцать ноль-ноль.

Стараясь двигаться так, чтобы не расплескать налитую ртутью голову, я откинул простыню и осторожно принял сидячее положение.

– А день какой? – спросил я.

– Сегодняшний, – усмехнулась она. – Может быть, тебе еще месяц и год подсказать?

К горлу подкатил тугой комок, я обессиленно рухнул обратно на подушку и тупо уставился на ее ноги. Они были длинными и загорелыми.

– Почему ты бьешь баклуши? – после паузы спросила она.

Я не помнил, каким образом подцепил ее вчера. Судя по обстановке, мы находились в какой-то дешевой ночлежке.

– Просто я – кустарь-одиночка. – Я, кряхтя, оторвал свое измученное тело от продавленного ложа и направил его туда, где должен был быть санузел.

– Я изготавливаю баклуши любого размера и на любой вкус, – продолжал я, уже выйдя из ванной, где по-мазохистски подержал голову под струей ледяной воды (сразу полегчало!). – По тридцать восемь штук в день.

– Тогда ты должен мне показать самые лучшие образцы, – с серьезным видом сказала Рола, и ее ответ пришелся мне по душе.

Позже, когда мы уже сидели на террасе кафе на Тридцать Пятой улице, она призналась:

– Знаешь, в детстве я хотела стать колдуньей. Я изобретала волшебные заклинания, которые должны были заставить людей слушаться меня. Текст заклинаний был оригинальным. Я залезала в домашнюю аптечку, брала оттуда лекарства и выписывала их названия. Между прочим, совсем недурно звучало… Например: «Сульфадимезини колдтрексно эффералгань аспиринус»…

Рола положила ноги на сиденье свободного стула, оперлась локтем о столик и принялась накручивать на палец прядь своих длинных каштановых волос. Кроме нас в кафе сидели толстяк с сухой, как вобла, женщиной и две старые девы-близняшки. Они то и дело бросали на нас косые взгляды, а когда Рола приняла непринужденную позу, «вобла» громко фыркнула с осуждением.

– А кем хотел быть ты? – спросила Рола.

– Никем, – почему-то соврал я.

– Значит, космонавтом, – вздохнула Рола. – Или моряком. Ну, признайся!..

Я улыбнулся и отпил кофе.

– Ты наверняка был избалованным мальчиком, – продолжала Рола. – Я представляю, как тебя спрашивали взрослые: кого ты больше любишь, крошка – маму или папу? А ты, наверное, отвечал: больше всего я люблю мороженое!..

– На самом деле, – сказал я, – я хотел быть всеми. Моряком, шахматистом, шофером, писателем, футболистом, музыкантом, космонавтом – это само собой – и кинозвездой…

– А кем стал? – осведомилась Рола.

– Никем, – повторил я. – Наверное, мне всегда хотелось, чтобы на меня обратили внимание. Я не был баловнем, но, возвращаясь домой после ожесточенной футбольной битвы, я невольно начинал хромать. Мне это казалось признаком мужественности. Теперь-то я понимаю, что мне просто хотелось, чтобы люди спрашивали у меня: что это у тебя с ногой, малыш, а я бы небрежно им отвечал: так, пустяки, небольшой закрытый переломчик… Хочешь еще сэндвич? – Она отрицательно покачала головой. – А кофе?

Ничего она не хотела. Впрочем, я тоже. Я успел немного оклематься после вчерашнего (по двойной порции коктейля мы все-таки с ней дернули) и ощущал сейчас нездоровый приступ энергии и оптимизма.

– Сейчас ты скажешь, что тебе пора идти, – сказал я.

Она улыбнулась, слегка запрокинув голову назад.

– Скажу.

– Ты где-нибудь работаешь?

– Нет, – она накрутила волосы на палец и слегка подергала их. – Вот уже третий месяц.

– А раньше?

– А раньше я вкалывала не покладая рук… Знаешь, что я делала? Прокалывала уши желающим носить серьги. Представляешь? В основном это были молоденькие девчонки, но несколько раз попадались геи. Они обычно не переносили боли и рыдали горючими слезами. Вот смеху-то было… А один как-то спросил: «А в носу вы можете сделать дырочку?», а я говорю: «У тебя там и так целых две, зачем тебе третья?»..

Она грустно засмеялась. Потом вдруг предложила:

– А давай, я тебе проколю уши, а? Вставлю туда большие-большие кольца, вдену в них огромную железную цепь и буду повсюду водить тебя за собой.

– Сколько тебе лет? – спросил я. На вид ей можно было дать не больше восемнадцати.

Рола скорчила гримасу.

– Я – уже женщина средних лет.

– Средних – это слишком скромно сказано, – сказал я. – По-моему, тебе уже за шестьдесят. Но в таком случае я, по сравнению с тобой, мужчина не просто средних лет, а средних веков…

Мои жалкие потуги на юмор были тут же оценены и вознаграждены звонким засосом в щеку.

«Вобла» за соседним столиком так вздрогнула, что чуть не облила свое, кричащей расцветки, платье оранжадом. «Какое безобразие, – громко произнес толстяк, утираясь огромным носовым платком. – И куда только смотрит полиция нравов?». Зато старые девы разразились аплодисментами. «Давай, давай, парень, веди ее под кустики», – хрипло буркнула одна из них, а ее сестрица, возведя очи горе, ломаным голосом манерно воскликнула: «Ах, ма шери1 ! Любовь всегда права!»…

– Мне пора идти, – сказала Рола.

– Какое совпадение! Мне тоже пора.

– Приятно было с вами познакомиться, сэр, – официальным тоном сказала она.

– Надеюсь, мы с вами еще встретимся, графиня? – осведомился я.

Она хотела что-то сказать, но лицо ее скрутила непонятная гримаса, и тогда Рола просто поднялась и направилась к выходу.

Наверное, надо было что-то сделать – окликнуть или догнать ее, но я почему-то сидел, как дурак, пялясь ей в стройную спину, не в силах пошевельнуться. Совсем не вовремя я вспомнил вчерашние слова одной милой женщины: «Это я его убила, Рик» .

Я дошел до Десятого проспекта и там воспользовался визором-автоматом.

Мне ответил отец. Как и следовало ожидать, он сидел в своем кабинете в полном костюме и при галстуке, щеки его были выбриты до синевы, в руках шуршал последний выпуск «Адвоката-любителя», а с кухни, где колдовала мама, наверняка доносилась потрясающая гамма кулинарных ароматов, и паркет во всем доме был натерт, как всегда, до блеска, и все вещи лежали строго на своих местах… Образцово-показательный дом. И образцово-показательные родители. Вот только сынок немного подкачал, становясь все больше похожим на известного библейского персонажа.

– Это ты, Маврикий? – строго спросил отец. – В чем дело? Мы же с тобой, кажется, договаривались, не правда ли? Ты знаешь, в котором часу мы с матерью легли спать прошлой ночью?

– Пап, – сказал я просительным голосом, – ты же не будешь отрицать, что у каждого человека могут случиться форс-мажорные обстоятельства? Надеюсь, тебе как юристу знаком этот термин?

Зря я так… Чопорность с Любарского-старшего слетела в момент, после чего я вынужден был убавить громкость динамика, потому что иначе отца слышала бы вся улица.

– Негодяй! – кричал отец. – Лоботряс!.. Оболтус!.. Ладно, на меня тебе наплевать, но ты хоть бы о матери подумал!.. Что – трудно было позвонить домой?.. И потом – ты ведь не только себя позоришь, ты в первую очередь нас с матерью позоришь! Своим бездельничаньем и шатаниями по ночам ты когда-нибудь в гроб нас вгонишь!..

– Пап, – удалось наконец вклиниться мне в этот полутеатральный монолог, – между прочим, я ведь не просто так шатаюсь. Я же работаю!..

– Работает он, видите ли!.. Да разве это работа? Это черт знает что, а не занятие для приличного человека! Сколько раз я тебя просил – образумься, Маврикий, но тебе все мои слова – как о стенку горох!.. Тоже мне, детектив с аномальным уклоном!.. Ни себе покоя, ни нам!.. Он черт знает где пропадает, а тут ему какие-то подозрительные личности названивают!.. Ты мне прекращай эту порочную практику, Маврикий!..

– Какие личности? – перебил я его тираду. – Ты записал?.. Прокрути запись, па!

Отец еще побушевал несколько минут, но я был настойчив, и в конце концов, взяв с меня клятву обязательно сообщать домой о своем местонахождении через каждые полчаса, он сдался.

В динамике щелкнуло, на экране возникло пухлое, розовощекое лицо, которое проблеяло умирающим голосом: «Это господин Любарский? Доброе утро… Я хотел бы попросить вас оказать мне одну небольшую услугу – разумеется, за вознаграждение. В моем доме происходят странные вещи, и я… и вы… Одним словом, если вы заинтересованы в том, чтобы помочь мне, позвоните мне, пожалуйста, по следующему номеру»…

Экран погас.

Я был заинтересован. Я был очень даже заинтересован. Вот уже две недели я «шатался по городу», по выражению Любарского-старшего, впустую, а умирающий голос предвещал, по крайней мере, борьбу с привидениями в каком-нибудь заброшенном могильном склепе. В моем прейскуранте такие услуги оплачивались по высшей категории.

Клиента звали Дюриан Рейнгарден, и обитал он на Второй улице, в роскошном особняке, при виде которого я почувствовал, что предстоящее дело пахнет приличным гонораром. Особняк занимал обширную территорию, и не знаю, как там насчет фамильного склепа в укромном уголке сада, но бассейн перед парадным входом имелся.

Дверь мне открыл сам хозяин. Ему было под пятьдесят. Он был румяный, толстый, он непрерывно и с удовольствием говорил и двигался.

Он провел меня в свой кабинет, где царили величественный полумрак (тяжелые шторы были задраены наглухо), аромат сандалового дерева, тишина, располагающая к сосредоточенным умственным занятиям, картины в тяжелых рамах и шкафы с дорогими фолиантами в мягких кожаных обложках.

По приглашающему жесту хозяина я опустился на мягкий кожаный диван и покорно сказал:

– Итак, я вас слушаю.

– Дело, которое я хотел бы предложить вашему вниманию, – необычайно странное и, я бы сказал, деликатное, – начал Рейнгарден. Голос его никак не соответствовал внешности, он больше бы подошел изможденному чахоткой и непрерывными хворобами замухрышке. – Но сначала позвольте вам вкратце рассказать о себе…

«Вкратце» на деле означало – с полчаса. Рейнгарден подробно изложил историю о том, как его выперли с четвертого курса исторического факультета Сорбонны из-за какой-то, по его выражению, «шлюхи», как он приехал и обосновался в Интервиле, где вот уже много лет преподает историю в гимназии пятнадцатилетним оболтусам. Рейнгарден обожал прошлое. Разумеется, не свое, а всего человечества. Оно было покрыто для него дымкой романтики и служило основой для постоянных сравнений с настоящим, причем сравнения эти, увы, зачастую оказывались не в пользу последнего.

Не знаю, каким учителем был мой собеседник, но говорил он весьма витиевато, со множеством личных местоимений третьего лица, и постепенно я запутался в его «он», «она», «они» и потерял нить повествования.

Признаться, мне было не очень-то интересно, как Рейнгарден относится к историческому прошлому и как протекала его молодость. Меня интересовало другое. Например, на какие средства скромный учитель истории смог приобрести жилище, подобающее, по меньшей мере, семье рядового греческого судовладельца. Однако я был лишь полупрофессиональным детективом-аномальщиком, а не налоговым инспектором, и посему не решался задать соответствующий вопрос Рейнгардену.

–… знаете, господин Любарский, молодежь сегодня – не та, что была, скажем, пару столетий назад, – говорил тем временем хозяин дома. – Они даже не способны ездить на лошади верхом, представляете? Если вы подведете к ним лошадь под седлом, то они не будут знать, что с ней делать! – Я смущенно кашлянул, потому что тоже не представлял, как нужно поступать, оказавшись рядом с оседланным жеребцом. – Их идеалы и интересы заключаются лишь в том, чтобы напиться вечером в баре, забраться в машину и отправиться за город с женщинами сомнительного поведения…

Тут толстяк был вынужден прервать свои излияния, потому что дверь отворилась, и в кабинет вплыла женщина с породистым, высокомерным лицом. Мой невысказанный вопрос насчет состоятельности историка тут же обрел ответ. Я узнал женщину по фотографиям в газетах. Раньше она была замужем за каким-то нефтяным магнатом с Аляски, а когда тот скончался, то исчезла и объявилась уже только в Международном, где и сочеталась браком с Рейнгарденом. Помнится, пресса тогда обсасывала, как сладкий леденец, эту загадочную историю, стараясь вскрыть истинные причины того, что одна из богатейших женщин в мире связала свою судьбу с полунищим молодым человеком.

– Это и есть тот самый электрик, Дюриан? – вопросила она, со смутными подозрениями обозревая мою персону.

Я открыл было рот, чтобы пролить свет на свою истинную сущность, но, взглянув на историка, не издал ни звука.

– Душечка, – проворковал Рейнгарден, – позволь мне как мужчине самому изложить молодому человеку, какой фронт работ ему предстоит. Не забивай себе голову такими пустяками, иначе ты быстро утомишься.

– Может быть, молодой человек желает кофе? – с сарказмом осведомилась госпожа Рейнгарден.

Я привстал с дивана и постарался поклониться в духе французских придворных, чтобы не пасть низко в глазах своего клиента.

– Благодарю, мадам, – сказал я, – но дело в том, что я спешу. Работа, знаете ли… Слишком много заказов предстоит сегодня выполнить.

– Что ж, не буду вам мешать, – пропела госпожа Рейнгарден и величественно удалилась восвояси в недра особняка.

Мы с Рейнгарденом переглянулись.

– Видите ли, господин Любарский… – начал было он.

– Можете называть меня просто Рик, – перебил его я.

– Рик… Рик… – Рейнгарден повторил мое имя так, словно перекатывал камешек во рту. – О, времена! – вдруг воскликнул он. – Что за имена пошли! Простите, но если бы вы сказали мне ваше имя полностью, мне было бы удобнее…

– Рик – это сокращение от «Маврикий», – сказал я. – Маврикий Павлович, если вам угодно…

– Так это же совсем другое дело!.. Кажется, так звали одного из русских князей при Екатерине Второй… Впрочем, мы отклоняемся в сторону. Итак, Маврикий Павлович, вероятно, вы уже догадались, что речь пойдет о сугубо конфиденциальном деле, о сути которого не должен знать никто кроме меня и вас. Даже мои домочадцы. Я сказал им, что вы прибудете починить кое-какие неполадки в электросети, чтобы у них не возникало лишних вопросов.

Судя по всему, он явно представлял себя сейчас, по меньшей мере, средневековым королем, дающим весьма важное, но деликатное поручение своему придворному вассалу.

За свою короткую, но насыщенную карьеру аномальщика я успел повидать всяких людей и давным-давно усвоил незыблемый принцип любого сервиса, в том числе и детективного: «Клиент всегда прав». Поэтому мне оставалось только загнать ехидные мысли по поводу Рейнгардена в самый дальний уголок своей души и с устало-умным видом слушать его разглагольствования, выуживая из обилия слов ту информацию, которая относилась непосредственно к делу.

Дело, правда, оказалось тривиальным и нудным, как призывы к пассажирам общественного транспорта соблюдать взаимную вежливость.

Некоторое время («Не то пару недель, не то дней пятнадцать») тому назад в особняке, где проживали Рейнгарден, его жена и семнадцатилетняя дочь («Ее сейчас нет, – пояснил историк, – она на занятиях в школе верховой езды»), начались весьма необъяснимые явления. По визору стали звонить неизвестные, которые несли при отключенном видеорежиме какой-то бред. В доме стали сами по себе загораться различные предметы – причем и такие, которые никак возгораться не должны, если верить законам физики. Регулярно пропадали вещи, обнаруживаясь потом в самых неожиданных местах. Так, бриллиантовое колье жены Рейнгардена стоимостью в несколько сотен тысяч юмов было найдено спустя несколько дней после его пропажи в холодильнике, причем на самом видном месте. Зеркала в холле с завидным постоянством оказывались испачканными то кремами из внушительного косметического арсенала мадам Рейнгарден, то зубной пастой, то отходами из кухонного утилизатора.

Поначалу семья Рейнгарденов подозревала во всех этих проделках приходящую прислугу. В результате, штат персонала по поддержанию порядка в особняке был полностью заменен дважды в течение десяти дней. Не помогло. Тогда супруги обвинили в хулиганстве собственную дочь – но та, впав в истерику, наотрез отказалась признать свою вину. К тому же нарушения «нормального статуса-кво» происходили и в отсутствие девушки. Мужу с женой оставалось только подозревать друг друга, и однажды последовало неприятное для обоих объяснение в повышенных тонах, с истерическими выкриками, морем слез с той и другой стороны, битьем фарфоровой посуды и прочими эксцессами.

Три дня подряд Рейнгарден не ночевал дома, кочуя от одного знакомого холостяка к другому, а когда, соскучившись по домашнему уюту, заявился обратно, то узнал, что за время его отсутствия в пустых комнатах стали раздаваться неразборчивые, но угрожающие голоса.

Одним словом, по мнению этого дурака с историческим образованием, в его доме воцарилась «нечисть», но если раньше дураки обращались в подобных ситуациях к колдунам и шаманам, то теперь модно было обращаться к специалистам по аномальным явлениям, одним из которых (и с довольно неплохой репутацией в Интервиле) был я.

– Однако это еще не все, Маврикий Павлович, – проговорил Рейнгарден. – Аномальные явления распространяются не только наш дом и на вещи, которыми мы пользуемся, но и на нас самих.

– Что вы имеете в виду?

– Понимаете, – толстяк зачем-то оглянулся на дверь, облизнул губы и понизил голос до трагического шепота, – мы с женой уже несколько лет не жили как настоящая супружеская пара… не тот уже возраст, знаете, и вообще… Но когда в доме стало происходить все то, о чем я вам рассказал, в нее и в меня словно вселился какой-то бес. Мы бываем близки теперь по несколько раз в день, причем, я бы сказал, в весьма… м-м… неожиданных обстоятельствах…

– Поясните, Дюриан Альвианович, – не удержался я от приступа садизма.

Историк покраснел еще гуще и опять оглянулся на дверь.

– Ну, видите ли, мы стали подвержены приступам ничем не спровоцированной, безудержной страсти. Это может произойти в любое место и в любых местах… причем жену почему-то тянет заниматься этим именно там, где нас кто-нибудь может застать… на открытой террасе… в бассейне… на крыше, у нас там оборудован солярий… Чаще всего это случается днем, и в этом – вся трагедия, надеюсь, вы меня понимаете? Я не раз пытался взять себя в руки, но ничего не получается. А ведь у нас – почти взрослая дочь, что будет, если она когда-нибудь застанет нас в самый неподходящий момент?

– Вы объяснялись с женой по этому поводу?

– Что вы, что вы! – Рейнгарден замахал на меня руками. – Как я могу оскорбить свою супругу гнусными намеками на непорядочность? Одно могу сказать – раньше за нами никогда не водилось подобного греха, мы жили вполне пристойно, а теперь… И позы-то какие избираем – как в современных пакостных журнальчиках, одна другой немыслимее!..

– Ну, это, скорее всего, не по моей части, Дюриан Альвианович, – сказал я, едва сдерживая улыбку. – Что еще вы могли бы мне сообщить?

Историк задумался.

– Знаете, Маврикий Павлович, – немного погодя произнес он. – Есть еще много чего, но это трудно передать словами… Просто складывается порой ощущение, что и я сам, и мои близкие совершаем такие поступки, которые… которые нам несвойственны… При этом видишь, что что-то не так, но что именно…

Он замолчал и растерянно развел руками.

Дело было для меня ясно, но требовалось честно отработать деньги, о которых, кстати, лучше было договориться не откладывая в долгий ящик, а еще лучше – получить хотя бы двадцатипятипроцентный аванс.

– М-да, – глубокомысленно протянул я. – Должен вам сказать, что случай ваш – весьма неординарный. – (Каждому клиенту важно с самого начала указать, что его дело представляет собой нечто особенное, это повышает тебя в его глазах, а заодно и сумму твоего гонорара.) – И, прежде чем приступить к визуальному исследованию вашего дома, я хотел бы подчеркнуть, что расследование, возможно, потребует значительных усилий и больших затрат…

Он правильно меня понял. В руке его появился туго набитый бумажник.

– Денег у меня хватит, – заверил он.

– Вижу.

– Назовите сумму.

Я назвал. Любой другой нормальный человек на его месте заявил бы мне в глаза, что я – вымогатель, но Рейнгарден безропотно вытряхнул из бумажника пачку банкнотов, небрежно отсчитал несколько бумажек и протянул их мне.

– Только я прошу вас… – умирающим голосом вновь начал было он, но тут в дверь раздался осторожный стук.

– Извините, это, наверное, вернулась моя дочь, – сказал историк и крикнул: «Входи, Лека!». Дверь распахнулась, словно отброшенная порывом ветра. За ней никого не было видно.

Рейнгарден подошел к двери и осторожно выглянул наружу. Судя по его побледневшим щекам и задрожавшим пальцам, за дверью действительно не было никого, кроме призраков. Призраков, которые существовали только в его воображении.

Он осторожно прикрыл дверь и вернулся на свое место.

– Видели? – спросил он. – И это еще – не самое худшее… Так на чем мы остановились?

– Если это вас не затруднит, я бы хотел, чтобы вы показали мне наиболее подверженные аномальным явлениям места в вашем доме, – сказал я, пряча деньги во внутренний карман пиджака и вынимая раскладную биолокационную рамку.

Дом поражал воображение своим интерьером и комфортом. На каждом шагу встречались фонтаны (в одном из них, кажется, плавали золотые рыбки), стены были декорированы бело-золотыми панелями, многие комнаты были похожи на оранжереи в миниатюре. Нам никто не встречался, в доме было тихо («Прислуга бывает только утром», пояснил Рейнгарден). Время от времени я останавливался и, сосредоточенно нахмурясь, пускал в ход рамку – скорее, чтобы произвести впечатление на моего клиента, нежели чтобы выявить какие-то аномалии в «биоэнергетических полях». Давно прошли те времена, когда я верил во всю эту чепуху насчет астральных сил, энергоинформационных структур и мощных биополей. Впрочем, к моему искреннему удивлению, в некоторых помещениях рамка действительно вращалась быстрее, чем в других.

Постепенно я стал запутываться в тех бесконечных переходах, анфиладах комнат и коридорах, которыми влек меня за собой Рейнгарден, ни на минуту не умолкая, чтобы подробно пояснить, какая аномалия происходила в том или ином месте.

Наконец, мы остановились перед отделанную под мрамор дверью, и историк страшным голосом проблеял мне в ухо:

– Вот здесь!.. Именно здесь нас с женой чаще всего настигала страсть!

Я жестом попросил его замолчать и прислушался. Из-за двери явственно доносились невнятные мужские голоса. Время от времени в их диалог вклинивался женский визгливый дискант, ничуть не напоминавший бархатистые интонации супруги историка. По меньшей мере, разговаривавших за дверью было трое.

Рейнгарден тоже, видимо, услышал голоса, потому что побледнел и пошатнулся, словно готовясь упасть в обморок.

– Что там у вас находится? – шепотом спросил его я.

– Ничего… Это выход на веранду.

– Там может кто-нибудь сейчас находиться?

– Не-ет, – протянул он таким голосом, что я стал серьезно опасаться за его умственное и физическое здоровье в том случае, если, скажем, на веранде обнаружится его любвеобильная супруга, назначившая свидание двум своим любовникам сразу.

Тогда я решительно, как в фильмах-боевиках (вот только оружия у меня не было), распахнул дверь ударом ноги и ворвался на веранду. Из горла моего вырвался нервный смешок. Ни госпожи Рейнгарден с любовниками, ни грабителей-домушников, спорящих, с какой комнаты начать, на веранде не оказалось. Зато на белом, плетеном из синтетической соломы столе возвышался огромный стереовизор, на экране которого о чем-то неразборчиво беседовали люди в унылых костюмах.

Однако Рейнгарден, увидев стереовизор, побледнел еще больше.

– Вот! – воскликнул он. – Вы видите?

– Да, – сказал я. – Хороший агрегат.

– Да я не про это… Каким образом он мог попасть сюда, если мы только что видели его в гостиной на первом этаже?!

Я напряг память. Действительно, стереовизор стоял в углу огромного зала, который историк скромно назвал «гостиной», когда мы только начинали осмотр дома, и, помнится, тогда он был выключен.

– Может быть, у вас два таких аппарата, Дюриан Альвианович? – не без коварства спросил я своего клиента. Он только помотал головой в знак отрицания, не спуская с экрана глаз, словно опасался, что стереовизор вот-вот испарится. – Или, может быть, ваша супруга?..

– Что-о? – прервал меня историк таким тоном, что я счел за лучшее не договорить. Действительно, трудно было представить, чтобы бывшая вдова миллионера была способна на подвиги Геракла.

Мы продолжили осмотр. Только теперь получилось так, что я веду за собой хозяина дома. Рейнгарден терял моральные и физические силы на глазах. Я боялся, что он не дотянет до конца рекогносцировки. Время от времени он что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, я разобрал нечто вроде хулы в адрес современной цивилизации, породившей такие исчадия ада, как стереовизоры, стиральные машины и автомобили.

– Электричество!.. – язвительно бормотал себе под нос Рейнгарден. – Атомная энергия!.. Компьютеры!.. А потом ломаем голову, от чего так рано умирают люди!.. Веками человечество жило без этих так называемых «благ прогресса», и никому в голову не приходило, что без этого нельзя обойтись… И никаких проблем!.. Как, по-вашему, Маврикий Павлович, – вдруг повысил он голос, – плохо раньше людям было без всех этих проводов на столбах, гидроэлектростанций и атомных комплексов?

– Конечно, нет, – сказал я. – Просто они смотрели телевизор при свете лампад и лучин.

Мой клиент неуверенно хихикнул. Судя по обилию кафеля на стенах и полу, мы уже дошли до тех закоулков этого модернового замка, где располагались ванные комнаты и душевые. Видимо, у каждого из членов этой семейки было, по меньшей мере, по три персональных санузла и ванных. Из-за одной двери отчетливо донесся шум льющейся воды и женский голос, напевающий какую-то фривольную песенку.

– Пойдемте дальше, – предложил я, невольно опасаясь, что в эту самую минуту дверь ванной распахнется, и с моим клиентом при виде обнаженной женской натуры случится либо приступ «необузданной страсти», либо апоплексический удар. – Где мы еще с вами не были, Дюриан Альвианович?

– О! – внезапно выдавил из себя историк, подняв указательный палец вверх. – Вы ничего не слышите?

Я старательно напряг слух. Сквозь шум омовения госпожи Рейнгарден до меня донеслись чьи-то шаги, которые приближались к нам из-за угла коридора. Я невольно оглянулся в поисках предмета потяжелее, чтобы огреть им то привидение, которое должно было вот-вот появиться в поле нашего зрения, но ничего подходящего рядом с собой не обнаружил.

Из-за угла коридора вышла госпожа Рейнгарден все с тем же неприступным и надменным видом царицы Клеопатры. Мы с историком многозначительно переглянулись, и в следующее мгновение я рванул на себя дверь ванной и угодил головой в облако густого пара. Струя горячей воды с силой била из крана в пустую ванну, а в стороне, на специальной подставке, тоненько пел включенный на полную мощь ультразвуковой массажер, и его звук очень напоминал на фоне льющейся воды женский голос.

Все это начинало мне не нравиться. Я вернулся в коридор, где Рейнгарден что-то объяснял своей жене – видимо, зачем «электрику» могло понадобиться пускать горячую воду в ванной. Мадам миллионерша не удостоила меня ни словом. Гордо неся высоко поднятую голову, она покинула нас, следуя по лестнице куда-то наверх. Скорее всего, она направлялась принять солнечную ванну, дабы впоследствии поднимать сексуальный аппетит своего муженька зрелищем дряблых, но загорелых телес.

Мы вернулись в кабинет, где Рейнгарден с жадным интересом осведомился:

– Итак, что, по-вашему, это может быть?

– Пока трудно сказать, – уклонился от ответа я. – Но несомненно, что ваш дом подвергается усиленному биоэнергетическому воздействию астральных полей низшего уровня. – Он внимал той белиберде, которую я нес, с широко раскрытыми глазами. – Вполне возможно, что ваш дом был построен на том месте, где раньше располагалось кладбище. Или городская свалка. В этом случае проекция пересечения различных энергетических излучений совпадает с узлами так называемой «сетки Курри», и может статься, что это место вообще не подходит для длительного проживания. Не исключено, что вам придется приобрести другую виллу, Дюриан Альвианович.

Румянец с щек толстяка опять исчез. Он опустил голову.

– А нельзя как-нибудь устранить эту… сетку или как ее там? – глухо спросил он.

– Попробуем, – сказал я и едва сдержался, чтобы не хлопнуть своего собеседника по плечу. – Во всяком случае, исследования займут довольно долгое время, и если вы не возражаете, я буду навещать вас каждый день. Кстати, почему вы решили скрыть от жены, кто я такой?

Он молчал. Но не так, как раньше. С ним что-то явно происходило, и я почувствовал невольную тревогу. Всегда не знаешь, чего можно ожидать от шизофреников.

Потом он поднял голову, и я увидел, что глаза его смотрят как бы сквозь меня. Манеры его тоже претерпели разительную перемену.

– Послушайте, Рик, – произнес он каким-то лающим, хриплым голосом, – а не хряпнуть ли нам с вами по маленькой на посошок?

– Видите ли, Дюриан Альвианович, мне надо… – растерянно начал я, но он не дал мне договорить.

– Да бросьте вы! – с неожиданным воодушевлением воскликнул он, обняв меня за плечи и увлекая за собой к гигантскому письменному столу. – Сейчас примем на грудь по две капли – и порядок! А?

– Ну если только две капли, – нехотя согласился я. Как показали дальнейшие события, это было моей непростительной оплошностью – следствием полной потери бдительности.

Рейнгарден наклонился и извлек из нижнего ящика стола пыльную бутылку и пару залапанных рюмок, странным образом не сочетавшихся с окружающим интерьером.

– Капли, капли, – приговаривал добродушно он. – Да разве настоящие мужики пьют каплями? Я тебе вот что скажу, Маврикий Павлович, молодежь нынче пошла какая-то неразборчивая… пьют всякую дрянь и другой дрянью запивают. А я тебе так скажу: если уж ты на коньяк насел, то с коньяка ты и не слезай, а иначе повесишь на себя ярлык пьянчуги, и этот ярлык с тобой по жизни так и пойдет…

Пока я оторопело выслушивал галиматью, которую нес мой клиент, Рейнгарден наполнил до краев рюмки и двинул одну из них в моем направлении. Я потянулся за ней, но в то же мгновение он резво бросил бутылку за спину на кресло, сделал быстрое движение, и в руке его оказался черный «кадиллак» тридцать восьмого калибра.

Маска рубахи-парня слетела с него, как до этого слетела маска зануды и трусливого интеллигента, и он сказал сквозь зубы, глядя сквозь меня в пространство:

– А теперь скажите, что вы обо мне знаете.

Больше всего в его словах меня поразил возврат к обращению на «вы».

– Ничего, – честно признался я, – по-моему, вы принимаете меня за кого-то другого, Дюриан Альвианович.

– А вы меня ни за кого не принимаете? – спросил он.

– Хотелось бы принимать вас за приличного человека, который не станет размахивать пушкой под носом у того, к кому обратился за помощью.

– Я не преступник, – сказал он отрывисто. – Это простая предосторожность. Ведь я вас совсем не знаю, а вдруг вы – грабитель?

– Странные у вас представления о грабителях, – заметил я. – Если вы таким образом проявляете свое чувство юмора, то шутка не удалась. Уберите, пожалуйста, пистолет.

– Ну-ну, – сказал он, – не принимай меня за идиота, малыш.

Я начинал злиться. Так глупо попасться! Но кто бы мог подумать, что человек с умирающим голосом окажется опасным психом, да к тому же вооруженным?

Стол, который нас разделял, был слишком тяжелым, чтобы его можно было попытаться перевернуть на Рейнгардена. Оставалось только надеяться на то, что придурок образумится прежде, чем проделает в моей груди дырку величиной с грецкий орех.

– Запомни, – зловещим голосом произнес Рейнгарден, – любая комедия, рано или поздно, перерастает в трагикомедию, а от трагикомедии – лишь один шаг от трагедии…

Я понял, что сейчас он выстрелит.

Вдруг нечто увесистое трахнуло в дверь кабинета, и она широко распахнулась, ударившись о стену. Только теперь на пороге было вовсе не привидение, а вполне симпатичная девчонка лет семнадцати. Она прошла к столу легкой танцующей походкой и, подбоченясь, остановилась перед моим клиентом. На ней были ярко-рыжие шорты и ярко-синяя майка навыпуск. Похоже, она обожала яркие цвета.

Девушка не удостоила меня и взглядом, неотрывно глядя на историка. Она тяжело дышала, словно только что пробежала десятикилометровый кросс по пересеченной местности.

– Леокадия, я занят, – сказал Рейнгарден, не опуская пистолета, который по-прежнему был нацелен в мою грудь.

– Отдай фотографии! – сверкнув ярко-зелеными глазами, потребовала девушка.

Историк попытался улыбнуться и выдавил:

– Разумеется, доченька моя. Но попозже… Оставь нас, ты же видишь: у меня срочное дело.

– Доченька? – сказала девушка. – Разве доченьку фотографируют голой для порножурналов? Ты, наверное, забыл, папаша, что я – твоя приемная дочь! Но это все равно не дает тебе право снимать меня в ванной через замочную скважину!..

Взгляд Рейнгардена стал свинцово-тяжелым. Ствол пистолета дрогнул и развернулся к девушке.

Я решил, что мне пора что-то предпринять, но опоздал. Как видно, на досуге Леокадия занималась не одной верховой ездой. Присев, она собралась в тугой комок, а потом развернулась, словно пружина, и умело вдарила историку ногой под дых. Тот согнулся в три погибели, но палец его нажал курок, и пуля разнесла вдребезги большую старинную вазу в углу кабинета. Вторым ударом – на этот раз локтем – девушка обработала челюсть своего отчима, и тот с грохотом улетел в угол. Пистолет плюхнулся на ковер, и девушка подняла его и бросила в окно. Стекло обрушилось водопадом на неподвижно лежащего историка.

Леокадия решительно выдвинула ящик стола и, порывшись в нем, извлекла большой конверт. После этого, по-прежнему не глядя на меня, широкими шагами удалилась восвояси.

Я посчитал, что на этом моя сегодняшняя работа с клиентом завершена, и последовал примеру девушки.

Глава 7

Двигаясь к центру города, я невольно размышлял о тех нелепых и страшных событиях последних дней, свидетелем которых меня угораздило быть.

… Смерть Слана, которого, как выяснилось, прикончила по пустяковому поводу собственная любящая жена…

… Странное поведение любителя давно ушедших времен Дюриана Рейнгардена, и не менее странное обращение Леокадии со своим отчимом…

… Рассказ Вела Панина о странной выходке Дена Теодорова, расправившегося в одиночку средь бела дня с компанией здоровяков и напрочь забывшего об этом…

А ведь были еще и другие аномалии, которые я наблюдал на протяжении нескольких лет и которые тщательно заносил в свою картотеку. Все они, на первый взгляд, были не такими уж из ряда вон выходящими поступками, если не принимать во внимание тех людей, которые их совершали.

Так, например, однажды на моих глазах вполне приличная дама – учительница из гимназии с соседней улицы – разделась догола прямо на центральной площади Интервиля. Шокированные прохожие, проходя мимо нее, старательно делали вид, что не замечают публичного стриптиза, а кое-кому из приезжих эта выходка, возможно, пришлась по душе, потому что в кучке зевак время от времени раздавались жидкие аплодисменты, но насладиться широким массам этим зрелищем не дали полицейские, забравшие женщину в участок. Я не знаю, что потом с ней стало, – скорее всего, дело закончилось штрафом за оскорбление общественной нравственности, потому что через несколько дней я видел учительницу, когда она вела свой класс на экскурсию в музей, и на этот раз ничего сексуально-аномального в ее облике и поведении не проскальзывало…

В другой раз аномально повел себя не кто иной, как мэр Интервиля господин Невенгловский. Выступая на церемонии открытия спортивного комплекса (я там оказался совершенно случайно), он внезапно завертел головой, словно его душил воротничок, а речь его обильно наполнилась ненормативной лексикой и стала похожа на монолог подзаборного забулдыги. Скучавшие представители прессы тут же встрепенулись, ощутив, что присутствуют при рождении новой сенсации, но распорядители церемонии и свита мэра вовремя спохватились и увели Невенгловского под белы рученьки, оборвав его на полуслове. Если бы данный инцидент был зафиксирован средствами видео– или аудиозаписи, карьера мэра на этом бы бесславно окончилась: разве кому-то хочется, чтобы городом управлял не то псих, не то наркоман, не то алкоголик? Однако Невенгловский вышел сухим из воды, и в последующие две недели городские органы печати старательно развенчивали «клеветнические измышления, направленные на дестабилизацию органов городской власти»…

И, наконец, был еще эпизод, когда тщедушная старушка, переходившая дорогу, чуть не угодила под машину. Выскочивший водитель – молодой, здоровый парень – стал, размахивая руками, выражать свое возмущение в отношении «старой карги, которой жить надоело». Ни он, ни кто-либо другой из случайных свидетелей происшествия не ожидал приступа агрессивной прыти со стороны нарушительницы правил движения. Своим длинным зонтиком она ударила незадачливого владельца машины под дых, потом острым каблуком – под ребра, а в завершение одним-единственным ударом сухонькой ручки разбила ветровое стекло. Пока пострадавший – а вместе с ним и зеваки – приходил в себя, «старая карга» резво прыгнула в машину и с места рванула в ближайший переулок, пройдя крутой поворот на такой скорости, что машина встала на два колеса…

Время от времени всплывали на поверхность и другие, менее комические, но тем не менее заметные факты, свидетельствующие о том, что аномалии в городской жизни растут и множатся с каждым днем. Их можно было отследить по публикациям в прессе.

… Порядочный, благопристойный гражданин в один прекрасный день, вооружившись снайперской винтовкой, расстреливает прохожих из окна своей квартиры в центре города, причем последующее расследование не находит причин, которые могли бы стать предпосылкой для стрельбы по живым мишеням…

… Крупнейший в Интервиле банк «Золотые двери» подвергается средь бела дня хорошо организованному нападению полусотни мирных граждан, вооруженных подручными средствами. Пока часть налетчиков сдерживает натиск отряда полицейских (причем, по свидетельству полицейских, налетчики дрались почти голыми руками, но дрались как японские ниндзя, и каждый из них стоил в уличном бою десятерых!), остальные шутя справляются с вооруженной до зубов охраной банка, взломавают (без особых приспособлений!) бронированные двери в подвальное хранилище и уносят с собой несколько миллиардов юмов… Каждый шаг и каждое движение налетчиков были расписаны до сантиметра. Действовали они в масках, и полиция вначале решила, что действуют профессионалы, но в последующем выяснилось, что к столь дерзкому налету не причастна ни одна из мафиозных группировок… Но еще более удивительные вещи стали происходить, когда полиция была вынуждена обратиться за помощью в соседний округ. На подступах к городу подкрепление, двигавшееся на броневиках, неожиданно попало в засаду, и, пока вело самый настоящий бой с невидимым противником, налетчики успели просочиться сквозь кольцо окружения вместе с добычей и кануть как сквозь землю. В результате этого сенсационного ограбления двадцать пять полицейских были убиты и тяжело ранены, пятнадцать мирных жителей и трое банковских служащих пострадали от шальных пуль, сильно досталось зданию банку и близлежащим кварталам. Потери налетчиков: девять человек были убиты на месте, и еще тринадцать скончались в реанимации, так и не придя в себя, чтобы поведать, кто же замыслил и провел эту дьявольскую акцию… Полиция быстро установила личности погибших бандитов, и, к всеобщему удивлению, ими оказались ни в каких грехах ранее не замеченные граждане Интервиля, в том числе – университетский профессор, священник, медсестра и прочие представители интеллигентных профессий. Были тщательно допрошены их родственники, но и они ничего не смогли – или не захотели – поведать о том, каким образом их муж, сын или отец оказался замешанным в преступный заговор. Версия об иностранных гастролерах была самой распространенной, но подтверждения так и не получила…

… Все чаще в городе происходят так называемые убийства без видимой причины, причем многие из них, если судить по «почерку», явно совершены одним и тем же человеком. Похоже в «оплоте порядка и высокой нравственности», каковым Международный считался в глазах мировой общестенности, завелся свой, домашний маньяк…

Итак, обычные, нормальные люди, воспитанные в духе благороднейших этических принципов, в определенный момент ни с того, ни с сего отчебучивают что-нибудь такое, что не может прийти в голову человеку даже с самой извращенной фантазией. Говоря словами моего приятеля Вела, они совершают несвойственные им поступки, причем или тут же забывают о них, или могут выдвинуть в качестве их оправдания не лезущие ни в какие ворота аргументы…

В чем же причина таких аномалий?

Не начало ли это эпидемии массового помешательства?

Или сказывается влияние наркотических средств, тайно доставляемых в Интервиль со всех концов «цивилизованного мира»?

А, может быть, ничего особенного не происходит? Может быть, в человеке действительно изначально заложен разрушительный инстинкт, побуждающий его преступать черту, за которой кончаются нормы? А если допустить, что все нарушения порядка и законов – вполне нормальное явление в масштабах всего человечества? Ведь не может же все в мире быть идеально! Все люди – разные, мыслят и воспринимают они окружающую действительность тоже по-разному, и то, что аномально с точки зрения других, для них самих – вещи, которые можно объяснить. На свете можно объяснить все, даже геноцид, вопрос в другом – может ли считаться это объяснение оправданием в глазах других людей?..

И в этой связи возникает еще один интересный вопрос – интересный для любого исследователя. Каким образом можно отделить зерна от плевел при изучении поведения людей? Как выявить действительную аномалию, которую нельзя объяснить никакой логикой? Да, убийца, жестоко расправившийся со своей жертвой, для нас аномален, это – факт. Но ненормальным себя он ни в коем случае не считает, будучи убеждент, что убил другого человека по вполне веским причинам. Скажем, потому, что тот наступил ему на ногу в переполненном автобусе… Маньяки, убивающие проституток, наркоманов и бомжей, внутренне уверены в том, что совершают благое дело, якобы очищая общество от вредных и лишних людей. Вечная трагедия Раскольникова: вошь ли я или право имею?..

Рассуждаем дальше. Те аномалии, которые нам известны, проявляются не только в преступлениях, но и в поступках, не характерных для совершающих их людей. И здесь-то и кроется главная загвоздка, потому что мы можем только судить о мотивах, побудивших людей совершить тот или иной поступок, а на самом деле даже самые ненормальные выходки окружающих могут иметь весьма простое, хотя и не лежащее на поверхности, объяснение: нервное переутомление, стресс, скрытое заболевание, наконец, просто плохое настроение или самочувствие… Кто это сказал: «Дрожание моей левой икры есть великий признак»? Наполеон, вроде бы? Не важно, важнее другое – человек так устроен, что представляет собой этакий «черный ящик» для других.

Вот идет по тротуару навстречу мужчина в строгом костюме, и в зубах его дымится сигарета, а в руке красуются, покрытые капельками росы, роскошные пурпурные розы. Аномален ли этот тип, или ничего особенного в его поведении нет?

Или, скажем, движется похоронная процессия, и вдова, роняя слезы и причитая, влачится за гробом, но при этом непрестанно лузгает семечки, не забывая сплевывать себе под ноги шелуху в перерыве между рыданиями типа «На кого же ты нас покинул, наш родной?»… Что это – очередная аномалия или просто следствие стресса?

Юное, хрупкое создание женского пола, всего семнадцати лет от роду, умело расправляется со своим отчимом, вооруженным мощным револьвером. С точки зрения постороннего человека, это более чем странно, но ничего странного в этом нет, если Леокадию с детства натаскивали по части приемов самообороны…

Я прервал свои размышления, потому что обнаружил в поле своего зрения бар «Ходячий анекдот», куда стоило заглянуть, чтобы переброситься парой слов, а точнее – каламбуров, с сочинителем анекдотов Авером Гунибским, прополоскать пересохшее горло и поболтать о том, о сем с кем-нибудь из знакомых, наверняка торчавших в этот предвечерний час в баре.

И тут я словно споткнулся. Только сейчас я осознал, что, покинув особняк Рейнгардена, я целеустремленно перся, как последний идиот, через весь город именно сюда. Получилось так, что помимо моего сознания, заполненного глубокомысленными размышлениями об аномалиях человеческого поведения, ноги исправно несли меня к «Ходячему анекдоту».

Какого черта?.. Что я потерял в вонючем от стойкого запаха спиртного полумраке? Разве нет других, более достойных мест в городе, куда может направить стопы приличный молодой человек, родители которого как одни из первых поселенцев Интервиля свято соблюдают морально-нравственные постулаты? Между прочим, ты мог бы посетить Люцию и отстегнуть из своего, не очень-то праведным путем добытого, гонорара энную сумму в качестве вспомоществования на хлеб насущный. Неплохо было бы и отправиться прямиком в родительский дом, чтобы поднять пошатнувшийся в глазах родителей авторитет достойного сына… Да мало ли куда можно еще двинуться: в библиотеку – изучить последние публикации по АЯ, в Галерею искусств – там как раз открылась какая-то экстраординарная выставка, наделавшая немало шуму среди богемы…

Однако не пошел я ни к Люции, ни к родителям и уж тем более ни в Галерею искусств. Почему-то мне в тот момент стало ясно, что если я сейчас же не зайду в бар, то скончаюсь через пару шагов в страшных судорогах от неудовлетворенного подсознательного стремления к простому человеческому общению…

В баре было как всегда, только над стойкой, на самом видном месте, вызывающе красовался плакат со свеженьким измышлением юмориста-Авера: «ЕСЛИ КО ВСЕМУ ОТНОСИТЬСЯ СЕРЬЕЗНО – МОЖНО СПИТЬСЯ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ». Хозяин бара «Ходячий анекдот» был широко известен в Интервиле тем, что коллекционировал и сам сочинял анекдоты (по сведениям, в ряде случаев имел место плагиат из древности), каламбуры и прочие юморные штучки. Тем посетителям бара, которые излагали не известный Аверу анекдот, он ставил бесплатную выпивку.

Когда я вошел, Авер, облокотившись на стойку, беседовал с Мухопадом. Сколько я знал Мухопада, это был перманентно подвыпивший старик, любивший приставать к малым детям с глупыми вопросами, но независимо от их ответов дававший им оценку «Молодчина!».

У Авера был особый интерес к представителям старшего поколения. Именно из их памяти он выуживал старинные анекдоты, которые потом, слегка переиначив и актуализировав, выдавал за собственное творение.

Вот и сейчас, приблизившись к стойке, я услышал, как Авер, пощипывая бородку, вопрошает Мухопада:

– Ну, а что еще вы можете припомнить?

Мухопад хитро покосился на заманчивые ряды бутылок за спиной Авера.

– Э-э, – протянул он. – Что я вообще могу припомнить? Память моя уже не та стала, что прежде. Знаете, милейший, в молодости у меня было три принципа: никогда не носить перчаток, ходить с непокрытой головой и закусывать только после третьей рюмки. А результат? Что мне сейчас надо? Ничего мне уже не надо, шесть гвоздей для крышки гроба – вот и все!..

– Смешно, – с мрачным видом изрек Авер. – Хотя, по-моему, еще кое-что и именно сейчас вам ни в коем случае не повредит.

Он не глядя, как иллюзионист, достал прямо из воздуха початую бутылку и отработанным движением плеснул в стакан Мухопада золотистой жидкости.

– Молодец! – не то за идею, не то за ее артистичную реализацию похвалил Авера старик и отработанным движением влил в себя жидкость. Утерев губы и крякнув, он сказал: – Нет, все-таки кое-что я еще помню… Вот, скажем, о любви… Приходит один «челнок» в публичный дом и говорит…

Тут Мухопад узрел меня и мгновенно лишился дара речи. Он хорошо знал моего отца, а любой человек, связанный с юриспруденцией, вызывал у старика идиосинкразию: от правосудия ему неоднократно доставалось за систематическое пьянство.

– Что же он говорит? – осведомился Авер. – Кстати, уточните, пожалуйста – кто такой «челнок»?

Старик стушевался и, пробормотав в том духе, что данный анекдот бесполезно рассказывать в присутствии молодежи, которая-де его все равно не воспримет адекватно, быстренько удалился неверной походкой восвояси из бара.

– Странный тип, – сказал Авер, кивнув вслед Мухопаду. – Хотя и смешной… Может быть, ты примешь эстафету, Рик?

– По части анекдотов – нет, а в отношении выпивки – с удовольствием, – признался я.

Авер выразился в том плане, что я ему не нравлюсь в последнее время. Что те редкие ростки юмора, которые пробивались во мне, на глазах стали чахнуть и увядать и что он, Авер, ни на минуту не сомневается: если мой тонус в ближайшее время не поднимется, то вскоре я буду напоминать ему типа из одного анекдота…

Гунибский явно порывался поведать мне один из своих последних опусов, но сейчас я был не расположен к юмору. Я молча взял стакан, в который Авер щедро налил той же золотистой жидкости – той, что он перед моим появлением потчевал Мухопада, – и прошел в полумрак зала.

Здесь уже было немало посетителей, и стоял приглушенный шум голосов, и в основном все сидели компаниями, и некоторых из них я знал по именам, а многих – в лицо, и мне приветственно махали рукой то с одной, то с другой стороны, а некоторые приглашали присоединиться к ним, но почему-то я отверг все притязания на мое одиночество, благополучно прошел через зал и плюхнулся за стол, где сидел лысоватый рыхлый человек с безвольным подбородком и мутным взглядом пропойцы.

Лицо человека показалось мне смутно-знакомым, и мне понадобилось несколько глотков из стакана, чтобы вспомнить, где я уже встречал этого субъекта. Это было не далее, как прошлой ночью, и сидел он на этом же месте, и еще вчера я зачем-то хотел подойти к нему, но потом передумал, а потом мне попалась Рола, и я забыл обо всем на свете…

На столе перед лысоватым стояли стакан с коктейлем, две пустые чашки со следами кофейной гущи и большая пепельница, доверху набитая окурками. Видно, торчал он здесь уже давно. На этот раз одет он был почти прилично, в светлые брюки и клетчатую рубашку, а не в детские шорты и черную майку, как накануне.

Человек не обратил внимания на мое появление. Он отчаянно смолил, захлебываясь дымом, очередную сигарету и тупо поглядывал по сторонам.

Судя по тому, что он меня не приветствовал, это был так называемый гость вольного города Интервиль, с жадностью сравнивающий, отвечают ли действительности те рекламные проспекты, которыми его напичкали в туристическом агентстве.

– Добрый вечер, – сказал я.

Отношение к ближнему начинается с приветствия, и это, хочешь или не хочешь, а надо соблюдать. Без этого ни один социум долго не протянет. Подобные истины вдолбили в мою башку с детства.

– Что-что? – переспросил подозрительно он.

Я промолчал. Не стоит разговаривать с людьми, которые вызывают у тебя неприязнь с первого же взгляда. Это я тоже усвоил с детских лет.

Лысоватый переспрашивать не стал. Он решительным движением сунул окурок в пепельницу и круговым движением потер свою лысину, посередине которой коричневой кляксой расплывалось большое родимое пятно. Потом он перегнулся ко мне через столик.

– Я хотел бы поставить вам один вопрос, – сказал он. В его манере выражаться наличествовал легкий акцент и прочие неправильности, присущие людям, изучавшим иностранный язык с помощью компьютерного «Полиглота». – Как у вас здесь приемлемо похоронять родственников?

Признаться, я растерялся.

– В гробу, как же иначе? – сказал я. Наверное, он слишком начитался рекламных проспектов, которые любят выдумывать какие-нибудь экзотические традиции обитателей тех мест, куда едет турист. – Во всяком случае, трупы мы не пожираем и мумий из них не изготовляем, это точно.

На мой «черный юмор» он никак не отрегировал.

– А кладбище? – спросил он. – Как я способен добираться до Треугольного кладбища?

Я попытался сначала объяснить ему маршрут на пальцах, но он ни черта не понял. Я извлек из кармана комп-нот и вывел на экран карту города, но он сказал, что плохо разбирается в топографии, хотя у меня сложилось убеждение, что он просто плохо понимает разговорный русский язык. Тогда я, чертыхнувшись, принялся изображать на столе макет местности, используя в качестве ключевых точек маршрута на кладбище подручные средства – пепельницу с окурками, стаканы, чашки и блюдца, а также дешевый брелок для ключей в виде голой русалки, который лысоватый извлек из кармана и брякнул на стол. Глаза у русалки горели холодными фосфоресцирующими огоньками.

Лысоватый турист согласно кивал головой в такт моим объяснениям, но когда я отвлекся на секунду от объяснений и глянул на него, то, к удивлению своему, обнаружил, что он меня вовсе не слушает, а бегает глазками по соседним столикам.

– Если не секрет, зачем это вам? – спросил я, прервавшись на полуслове.

– Что? – тупо переспросил он.

– Вы спросили меня про кладбище, – очень вежливо напомнил ему я.

– А-а, – сказал он. – Да-да, разумеется… Корректно… Клур.

– Простите? – в свою очередь, не понял его я.

– Адриан Клур. Это меня так имя. Представляюсь по случаю знакомства. – (И в каком «самоучителе» он только откопал эту дурацкую фразу, вероятно, по мнению авторов программы, представляющую собой верх разговорного этикета?!).

– Понятно. Что ж, меня зовут Рик. Рик Любарский. Это я тоже представляюсь вам, – не удержался я от иронии, но этот тип, видно, принадлежал к числу непрошибаемых.

– Племянник, – грустно сказал он и шмыгнул носом. – Мой родной племянник стал погибшим. Он живал здесь, Интервиль, понимаете? Потом я получал ноту из полиции и приезжал сюда, чтобы его похоронить. Завтра его будут похоронять. Мой бедный мальчик, он жил здесь почти один… – Клур сделал скорбную мину. – Он бывал молод, вы меня понимаете?

– От чего он умер? – спросил я без особого интереса. У меня было слишком много своих собственных проблем, чтобы выслушивать излияния иностранцев, которые жаждут поплакаться тебе в жилетку и заодно приобрести навыки общения на чужом для них языке.

– Его убивали, – сказал Клур. – Кто-то приходил к нему в разгар ночи и и убивал его ножом… Полиция не знает, кто.

– Примите мои соболезнования, – сказал я. Что еще я мог сказать этому занудному типу?

– Я не раз звал его к себе, – продолжал Клур, никак не отреагировав на мою фразу. – Но он давал отказ. Он говорил, что здесь есть хорошо. Здесь нет опасность, так он сказал. Здесь проживают хорошие люди, так он тоже говорил. – Он развел руками. – По-моему, он давал легкую ошибку. Опасность есть везде. Хорошие люди не проживают везде. Здесь есть тоже смерть. Я прав? Я имел мнение, что вы, кто проживать тут, просто боитесь уезжать из свой город наружу. Я прав?

– Что вы, – сказал я. – С чего вы это взяли? Я, например, сам заканчивал университет в Мапряльске.

– А, – удовлетворенно сказал он. – Это я знаю. Мапряльск есть в России.

Золотистая жидкость в моем стакане закончилась, и я мог бы встать и уйти, но что-то меня удерживало за столиком. Более того, с помощью радиопульта я подал Аверу сигнал в том смысле, что надо бы повторить… Вскоре в крышке стола откинулся небольшой лючок, едва не опрокинув пепельницу, и из канала доставки выскочил подносик с двумя стаканами виски. На одном из стаканов мигала фосфоресцирующая надпись: «Угощаю за бесплатно» – Авер был верен себе.

– Будете ? – спросил я у Клура, но он отрицательно замахал руками. Его коктейль был почти не тронут. Тогда я, чтобы не молчать, спросил: – За что убили вашего племянника?

– Если бы я мог знать, за что, – уныло сказал он. – И тем более, кто его убивал… Но я не знаю. И полиция не знает, кто и зачем. Она делает следствие, но без итога… У вас хорошая полиция?

Я пожал плечами. Мне вспомнились люди в штатском, которые обсуждали достоинства спиртного над телом Слана, лежавшим в луже крови.

– Как, по-вашему, они отыскают убийцу? – не отставал от меня Клур.

– Я надеюсь, – дипломатично сказал я.

– Я тоже. Но нельзя жить в надежде. Надо делать самому то, что есть твоя надежда.

– Что именно? – по-идиотски спросил я.

Он впервые взглянул мне в глаза, и оказалось, что взгляд его не такой уж и мутный.

– Я захотел найти того, кто убивал мой племянник, – проговорил драматическим голосом он. – Я не считал, что ваша полиция хорошая. Полиции везде одинаковы. Но я хотел, чтобы мне помогать кто-то из тех, кто проживать здесь всегда. Может быть, вы имели знакомство с моим бедным мальчиком, Рик?

– Хм, – сказал я. – Нет, пожалуй, среди моих знакомых нет и не было людей по фамилии Клур. Такую фамилию я бы запомнил, будьте уверены.

– Почему Клур? – удивился лысоватый. – Клур есть я. Мой племянник имел имя Руслан… Руслан Этенко.

Я невольно сглотнул и понес к губам стакан, чтобы выиграть время для размышлений.

Да, у Слана были какие-то дальние родственники в Европе. Но почему Люция ничего не сказала мне об этом дядюшке? И почему он, едва успев прибыть в наш город, стал разыскивать именно меня? О случайности речи быть не могло: ведь еще вчера Клур сидел здесь и спрашивал про меня. Но кто же навел его на мой след? Вел? Авер? Люция? А, может быть, Куров?..

Выпить, однако, мне не удалось. Меня сильно толкнули сзади в спину, стакан вылетел из моей руки и вдребезги разбился бы при падении на пол, не будь он небьющимся. Все равно, виски вылилось, и мне осталось только проклясть неуклюжего разиню. Сердито обернувшись, я увидел, что толкнул меня не кто иной, как Нед Пинхус, а злиться на Пинхуса – все равно, что на годовалового ребенка. Нед тоже узнал меня и хлопнул по плечу, и пообещал отныне, в качестве компенсации за свою неуклюжесть, ежедневно ставить мне по стакану, а я сказал, что столько я не выпью и что печень у меня не железная, и потом мы обменялись парой фраз, никак не связанных с инцидентом. Когда Нед проследовал к своему столику, я повернулся к Клуру.

Он успел достать фотографию, сделанную цифровой камерой. И на этом снимке улыбался Слан.

– Вот он, мой мальчик, – сказал Клур, размахивая фотографией у меня под носом. – Он вам бывал известен?

Я только отрицательно помотал головой. Не нравился мне тот оборот, который неожиданно принял наш разговор.

– Сожалею от чистого сердца, – вздохнул Клур, пряча фотографию в карман. – Но я все равно находить того, кто знавал Слана. И того, кто его убивал, тоже.

– Но зачем? – чужим голосом спросил я. – Предположим, вы найдете убийцу вашего племянника? И что дальше?

Он взглянул на меня и с заговорщицким видом подмигнул мне.

– Я буду иметь с ним очень хорошую беседу. Не такую, как в полиции.

Не знаю почему, но после этих слов меня продрал мороз по коже. Несмотря на простоватость и смехотворность этого типа, я почему-то поверил в этот момент, что убийце не поздоровится в ходе беседы с дядей Слана. И тут же я услышал голос Люции, запросто произносившей: «Это я его убила, Рик… Он был мне противен, вот и все». Меня обожгла одна мысль: что если до нее, рано или поздно, доберется возмездие в лице Клура или правосудие в лице Гена Курова? Что тогда будет с ее шестилетней дочкой? И разве имею я право спокойно ждать, когда это случится? Но что я могу сделать, чтобы это не случилось?

И тут же, словно это давно назревало во мне, мозг мой выдал ответ на этот вопрос. Теперь я знал, что мне следует делать, и откладывать это не стоило ни на минуту.

Поэтому я резко встал и, пробормотав что-то типа «я должен идти, извините», торопливо направился к выходу.

Глава 8

Ложь иногда способна дать больше пищи для размышлений, чем правда.

Это первая мысль, которая приходит мне в голову, когда я гляжу в спину Любарскому.

Легенда об иностранном дядюшке, жаждущем отомстить за невинно убиенного племянника, сработала, но не совсем так, как я предполагал. И не потому, что дядюшка был самозванцем. Весь мой расчет строился на том, чтобы поближе познакомиться с этим молодым человеком и попытаться выяснить, знает ли он что-нибудь полезное для меня. Я ожидал чего угодно, но только не того, что Любарский будет отрицать факт своего знакомства с Этенко, он же – наш агент Сигнальщик. Зачем ему потребовалось так нагло лгать мне?

Допустим, он не поверил в мой камуфляж и решил, что я каким-то образом причастен к смерти его дружка. Тогда сейчас он должен двинуться прямым ходом в полицию, чтобы, как честный гражданин, донести о подозрительном субъекте в моем лице. Тем более, если он знает, почему на его квартире отсиживался Сигнальщик…

Другой вариант: он знает того, кто расправился с Этенко, но по каким-то причинам скрывает это от окружающих. Например, боится, что, если проболтается, то с ним поступят так же, как поступили с его дружком люди Шлемиста. Поэтому разговор со мной ему должен был прийтись не по душе, и он ушел от контакта с непосредственной прямотой.

И, наконец, третья версия: что, если именно Любарский убил Сигнальщика, сознательно или находясь под Воздействием геймеров? В пользу этого говорит хотя бы то, что Этенко имел достаточный опыт оперативной работы, чтобы, находясь в положении дичи, подпускать к себе посторонних людей…

Независимо от того, какой вариант окажется истиной, мне следует сосредочиться сейчас именно на Любарском. Тот факт, что он солгал мне, свидетельствует: есть что-то, что знает только он. И этому есть еще одно подтверждение. На моих глазах Любарского пытались убить. В браслете моих наручных часов имеется специальный детектор ядовитых и радиоактивных веществ, который предупредил меня, что в стаканах, которые были доставлены на наш столик, помимо виски содержится синтетический яд мгновенного действия. Нет необходимости разбираться, кто отравил спиртное, ясно другое – покушались именно на моего собеседника, поскольку именно он сделал заказ. Видимо, для Шлемиста и его подручных дружок Сигнальщика является потенциальным источником информации, и стоило мне выйти на контакт с ним, как Любарского тут же попытались на всякий случай нейтрализовать, чтобы он не сболтнул лишнего. К счастью, «контролер», подстраховывавший меня в баре, вовремя выполнил мою команду, переданную посредством жестов: выбить стакан с ядом из рук Любарского.

Кстати, разговаривая с Любарским, я ежесекундно ждал нападения на него или на меня со стороны любого из присутствующих в баре: опыт в этом деле у меня уже имелся. Правда, толку от моей внутренней готовности было мало. Когда тебя окружает множество людей, уследить за каждым из них невозможно. Остается только гадать, какое оружие способен применить противник в данных условиях. Даже если тебя прикрывают свои, шансов уцелеть у тебя не больше, чем у зайца, за которым в чистом поле гонятся охотники на «джипе»…

Однако нападение не состоялось. Даже тогда, когда трюк с ядом у геймеров не удался. Однако, это не говорит о том, что повторной попытки не будет. Теперь, когда Любарский «засвечен», его попытаются убрать как можно быстрее. В том числе и с помощью прямого Воздействия.

Пожалуй, именно этим объясняется то, что Рик так резко прервал наш разговор и ушел от меня. Его от меня о т с т р а н и л и, и теперь не я, а он находится в постоянном «красном секторе».

Я думаю об этом на ходу, потому что, едва дверь бара затворилась за Любарским, как я последовал за ним. Слава Богу, мне в самом начале удалось незаметно прицепить к его одежде индикатор комп-пеленга, который дает мне наводку на местонахождение своего недавнего собеседника.

Я включаю комп-нот, вывожу на экран-очки план города и светящуюся точку, отмечающую траекторию перемещения Любарского. Траектория эта чересчур прямолинейна и вскоре начинает вызывать у меня определенные подозрения.

Через несколько кварталов мои подозрения начинают обретать силу уверенности, и я ускоряю шаг.

Любарский движется весьма целеустремленно, ни на йоту не отклоняясь от избранного им курса. Куда же, интересно, его ведут? Впрочем, сейчас это не столь важно, важнее догнать Любарского и укрыть его от Воздействия невидимым экраном защитного поля.

Как я и предполагал, стоило мне перейти на спортивную ходьбу, как мне тут же начинают мешать. Случайный прохожий, вцепившись в пуговицу моей рубашки, путано, с эканьем и меканьем, допытывается, как ему пройти к ближайшей станции подземки. Рискуя показаться невежей, не дослушиваю заблудившегося зануду и оставляю в его цепких пальцах свою несчастную пуговицу, выдранную «с мясом»…

Во всю ширь тротуара под ручку шествуют три почтенных дамы, которые не только сами никуда не торопятся, но и мысли не допускают, что спешить может кто-то другой. Я безуспешно пытаюсь обойти их всеми дозволенными способами, но они, словно футбольные защитники перед штрафным ударом противника, изображают собой «стенку», так что мне приходится выбирать: либо применить по отношению к представительницам слабого пола грубую мужскую силу, либо использовать для обходного маневра проезжую часть, по которой несется плотный поток машин. Я действую по второму варианту, и лишь чудом успеваю прыгнуть обратно на тротуар из-под самых колес. За спиной раздается запоздалый визг тормозов и возмущенные проклятья в мой адрес из окна машины, но оправдываться перед водителем мне некогда.

Расстояние между мной и Любарским сокращается, но не так быстро, как мне хочется. Судя по темпу перемещения метки на экране, Рик почти бежит. Бежит прямиком к своей гибели, будто лошадь, которой завязали глаза и, стегнув кнутом, заставили мчаться к краю пропасти…

Что собирается предпринять Шлемист? Сейчас бы мне не помешала помощь Контроля, но, как видно, до моих коллег пока не дошел смысл происходящего. Тем более, что непосредственной угрозы моей безопасности, с их точки зрения, пока нет.

Ага, а вот и следующее препятствие. Полицейский, беспечно прохлаждавшийся на тротуаре, хищно помахивает дубинкой и зорко косится в мою сторону. Словно его заранее предупредили, что будет тут пробегать один весьма подозрительный тип, у которого следует самым тщательным образом проверить документы. У меня вовсе нет желания вступать в конфликт со стражем правопорядка, но и другого пути, кроме как мимо него, нет. Вот-вот последует строгий окрик полисмена: «Минуточку, гражданин!» – в мой адрес. Решение приходит ко мне внезапно.

Я ныряю в дверь так кстати подвернувшегося сувенирного магазинчика, едва не сбив с ног выходящих из него людей, и устремляюсь в конец зала, где имеется большое окно-витрина, выходящее в переулок. Окно оборудовано датчиками сигнализации и открывается изнутри. Это избавляет меня от необходимости разбивать витрину каким-нибудь посторонним предметом – например, своим ботинком. Я деловито распахиваю окно, к удивлению редких посетителей и продавцов. Когда в зале срабатывает сигнализация, полицейский покидает свой пост на тротуаре и бросается в магазин, но в этот момент я одним прыжком оказываюсь в переулке и, воспользовавшись анфиладой проходных дворов, через пару кварталов вновь пристраиваюсь в кильватер Любарскому.

Теперь уже комп-нот мне не нужен, и я срываю с себя экран-очки. Спина Любарского мелькает в толпе всего в нескольких десятках метров от меня. Рискуя привлечь к себе всеобщее внимание, я перехожу с бега рысцой на галоп, но и молодой человек, не оглядываясь, делает то же самое. Мы стремительно взбегаем на пешеходный мостик над скоростной автострадой, но, к моему облегчению, Любарский вовсе не собирается изображать из себя любителя прыжков с большой высоты, каким-то образом запамятовавшего, что внизу – не водная гладь, а бетонная твердь.

Какой же удел уготовил ему Шлемист?

Сердце мое начинает бешено колотиться, я обливаюсь путом и тщетно пытаюсь наполнить кислородом свои, прокуренные за двадцать лет до черноты, легкие. Еще немного – и в глазах потемнеет от этого дикого кросса с препятствиями в виде путающихся под ногами прохожих.

Самое скверное, что я не могу воспользоваться машиной: если Любарский свернет куда-нибудь, в недоступное для автотранспорта место, мне его не догнать.

Мы уже почти в центре города. Открывается вид на площадь с обширным сквером посередине. По одну сторону площади возвышается серая громада Университета, на фасаде которого ранее было начертано «Cogito ergo sum»1, но лихая студенческая братия ухитрилась убрать одну букву, и гордый девиз читается теперь как «Coito ergo sum»2. Но очевидно, что Любарский направляется отнюдь не в светоч знаний. Он пересекает сквер, распугивая стаи голубей у какого-то неразборчивого памятника, за которым тянется казенно-желтое, длинное, как кишка, здание Полицейского управления.

Вроде бы теперь все становится на свои места. Значит, все-таки первый вариант, согласно которому молодой человек спешит исполнить свой гражданский долг. Да, но почему он решил лично явиться в полицию, чтобы «заложить» меня, если достаточно было воспользоваться ближайшим автоматом визор-связи?..

В любом случае, его надо остановить, и сквер – последнее место, где я могу это сделать, потому что на ступенях Полицейского управления, перекуривают, собравшись группкой, свободные от дежурства полицейские. Не надо быть провидцем, чтобы спрогнозировать их реакцию на мою погоню за Любарским.

Я окликаю Любарского, но, разумеется, он меня не слышит. Или не обращает внимания на мой призыв. До конца сквера остается пять метров… три… два. И тогда я прыгаю изо всех сил и сбиваю Любарского на траву. Как заправский защитник в регби, отчаявшийся ликвидировать прорыв нападающего соперников, толкаю юношу в спину и наваливаюсь сверху, пытаясь не дать ему высвободиться. Некоторое время мы барахтаемся неразборчивой кучей малой, пока мне не удается сунуть руку за пазуху и включить на полную мощность «заглушку». Только тогда сопротивление Любарского начинает ослабевать, и в конце концов, оттолкнув меня, он усаживается на траве, обхватив колени руками. Очумело взирает на меня – но теперь уже вполне осмысленным взглядом.

– Это вы, Клур? – спрашивает он. – Что происходит? Почему вы меня преследуете?

– Вы забыли расплатиться за выпивку в баре, – с мягким укором журю его я, уже не изображая иностранца. – И у меня возникли некоторые сомнения по поводу не только вашей платежеспособности, но и безопасности.

– Безопасности? – таращит он на меня глаза. – Не удивлюсь, если окажется, что кончина дорогого племянника оказалась слишком тяжелым потрясением для вашего разума.

– Человек, о котором мы с вами вели разговор, приходится мне таким же племянником, как вы – сыном.

– Кто же вы такой, Клур? И какого черта?..

– Я все объясню вам. Но не здесь и не сейчас. Сейчас наша задача – как можно быстрее убраться отсюда. И желательно – целыми и невредимыми.

На нас сверху падает чья-то тень, и раздается официальный голос:

– По-моему, граждане, вы несколько злоупотребляете свободой личности, нарушая своим поведением общественный порядок. Попрошу вас пройти со мной.

Широко раздвинув ноги, над нами возвышается, копируя уже упомянутую статую, один из тех полицейских, которые имели возможность наблюдать нашу дружескую возню в партере. Рука полисмена недвусмысленно лежит на расстегнутой кобуре, из которой выглядывает парализатор. На его рукаве – нашивки сержанта.

– Видите ли, господин сержант, – говорю я, поднимаясь на ноги, ничего криминального в нашем поведении не было. Понимаете, сынок мой, вместо того чтобы протирать штаны на студенческой скамье, собрался в поход по кабакам, так что пришлось останавливать его силой… Дети, знаете ли, всегда требуют к себе повышенного внимания…

Говорильня моя, скорее, призвана отвлечь внимание полисмена, нежели убедить его в необоснованности своих подозрений. Если стража закона дергает за ниточки невидимая рука Хозяина, то не так-то просто будет мирно уладить данное недоразумение.

– Да что вы говорите, папаша? – ехидно ухмыляется сержант, как бы невзначай извлекая из кобуры парализатор. – Значит, ваш сынок – прогульщик, да? Ай-яй-яй!.. Только вот какие, мне интересно, лекции он собирался прогулять, если вот уже две недели, как все студенты отпущены в каникулярный отпуск?

Придется отключать его, мысленно решаю я. Ни к чему попадать в полицию, где руками полицейских Шлемист запросто может запереть нас в камере, а потом – пристрелить при попытке к бегству. Или заставить повеситься на своих шнурках…

Устранить полицейского с дороги будет не трудно, но потом придется попотеть, чтобы унести ноги, – вон, на подмогу к нему спешит еще один полисмен. И, если понадобится подкрепление, им стоит только свистнуть… Какими бы навыками я ни обладал, не могу же я перебить полицейское управление Интервиля в полном составе!..

– Вы не имеете права нас задерживать, – протестует, тоже вставая с травы, Любарский. – Мы же не совершили никакого преступления!

– А это мы еще разберемся, – равнодушно бурчит сержант, поигрывая парализатором. – Пройти со мной вам все равно придется, господа хорошие…

Еще немного – и он либо заорет: «Руки – на затылок! Ноги – на ширину плеч! Не двигаться!», либо без лишних слов пустит в ход оружие.

– Что ты к ним пристал, Лент, как пьяный к радиоприемнику? – осведомляется второй полицейский, приближаясь к нам. – По-моему, это вполне приличные граждане, и в своих проблемах они сами разберутся, не так ли? – Он неожиданно подает условный знак Контроля, и у меня гора сваливается с плеч.

Но бдительного Лента не переубедить.

– Ты болван, Тал, – говорит он своему напарнику. – Поэтому до сих пор и ходишь в рядовых… Эти субъекты сегодня нарушили общественный порядок, а завтра, глядишь, пойдут грабить банк или магазин. А вчера они, может быть, укокошили кого-нибудь в городе за здорово живешь, потому что врут напропалую – и глазом не моргнут! Согласись, это подозрительно, Тал!

– Это еще не известно, кто из нас болван, Лент, – говорит Тал и четким движением бьет своего коллегу под ухо, так что тот падает, как подкошенный, выронив парализатор. – Не стойте пнями, ребята, – говорит нам Тал. – Я задержу его. Бегите в машину!

Бедняга Тал! Не миновать ему служебного разбирательства, гауптвахты и, как минимум, лишения ежеквартальной премии за драку со старшим по званию, да еще и с целью спасти двух проходимцев от задержания…

Я хватаю Любарского за руку и увлекаю его за собой к серому «ланчестеру», который с визгом тормозит возле сквера.

Плюхнувшись на заднее сиденье машины, которой управляет худой и длинный, с узким темным лицом, человек, я наблюдаю за развитием разногласий между полицейскими. Придя в себя, Лент резво перекатывается по земле и бьет ногой в пах своему напарнику. Тот корчится от боли, но, тем не менее, находит в себе силы, чтобы ответить пинком в грудь… К месту единоборства бегут другие полицейские, а у прохожих глаза вылезают из орбит от удивления – не каждый день блюстители порядка дерутся друг с другом….

«Ланчестер» срывается с места на бешеной скорости, и вскоре площадь пропадает из поля зрения.

Любарский пока хранит молчание, но по его ошарашенному виду ясно, что он ничего не понимает в разворачивающихся вокруг него событиях.

– Вам куда? – спрашивает человек за рулем.

– Для надежности покрутитесь по городу, потом высадите нас на Пятнадцатой улице, возле кондитерской, – командую я. – И обеспечьте там пересадку.

Темнолицый кивает в знак согласия, и некоторое время мы едем молча.

– Послушайте, Клур… – начинает Любарский, но я не даю ему докончить фразу.

– В качестве компенсации за насилие с моей стороны примите от меня вот этот скромный презент, – говорю я, надевая ему на шею генератор защитного поля, замаскированный под невзрачный медальон на цепочке и и менуемый на нашем жаргоне «заглушкой». Хорошо, что я захватил с собой на всякий случай несколько таких штучек, теперь они пригодятся. Отныне Любарскому будет угрожать постоянная опасность, а он мне нужен только живым.

– Это что, талисман? – усмехается он, разглядывая «медальон» со всех сторон.

– Называйте его как угодно, только никогда не снимайте. Даже во время постельных забав с женщинами…

– Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?

– Разумеется, но это долгая история, а пока наша главная забота – уйти от погони…

– От какой еще погони? – недоверчиво говорит он, оборачиваясь и всматриваясь в поток машин так, словно наши преследователи должны иметь надпись на капоте: «Это мы за вами гонимся!». – Полицейских нигде не видно!

– Нас преследуют не полицейские, – говорю я, – а вооруженные преступники. Поэтому, в целях профилактики, вам лучше не подставлять им свою голову. Не думаю, что они будут упражняться в стрельбе среди бела дня, но береженого, как известно, бережет… он сам.

Любарский послушно сползает по спинке сиденья и замирает в неудобной позе. Больше всего мне в нем по душе то, что он не задает лишних вопросов в самый неподходящий момент.

Погоня за нами продолжается, хотя внешне она незаметна. Машины меняются одна за другой, неизменным остается лишь то, что на нашем «хвосте» кто-нибудь да висит. Мы совершаем абсолютно нелогичные маневры, на полной скорости сворачивая то влево, то вправо, то вообще разворачиваясь в обратном направлении, но подобные трюки бесполезны, если твои противники могут использовать для своих целей любую машину. Поначалу я опасаюсь, что геймеры устроят нам лобовое столкновение, но этого почему-то не происходит. Видимо, Шлемист жаждет просто проследить, куда мы направляемся, чтобы там устроить нам встречу без цветов и оркестра…

Если бы я был один, то давно выпрыгнул бы на полном ходу в каком-нибудь тихом переулке, где есть арки и проходные дворы. Но я не уверен, что мой спутник способен на такой прыжок, потому что, в отличие от меня, ни спецшкол, ни спецкурсов он не заканчивал.

Приходится уповать лишь на частую смену машин. Организацию пересадок берет на себя Контроль, водители заранее предупреждают нас, на какую машину мы должны будем пересесть.

Эта нелепая, с точки зрения Любарского, гонка по вечернему городу заканчивается тем, что мы, наконец, пересаживаемся в пустой рейсовый автобус прямо во время движения. Мы притираемся к нему так, что из задней левой дверцы нашей машины можно перепрыгнуть на подножку гостеприимно распахнутой двери автобуса. Пересадка происходит за углом, в безлюдном месте, и остается уповать, что свидетелей-"игрушек" поблизости нет.

Водитель автобуса, в который мы запрыгнули, без лишних вопросов сворачивает налево, потом направо, потом разворачивается и мчится в том направлении, откуда мы приехали. Мы с Любарским лежим плашмя на пыльном полу, и вскоре водитель сообщает, что сзади – чисто.

– Куда мы едем? – спрашивает меня Рик.

– К тебе, – говорю я, посчитав, что пора уже переходить в обращении к своему спутнику на «ты». – Ты уж извини, что приходится воспользоваться твоим гостеприимством без приглашения.

– Ко мне? – удивляется он. – Но что я скажу своим родителям?..

– Ты не понял, Рик. Мы едем на ту квартиру, хозяином которой являешься ты, и где был убит Руслан Этенко.

– Похоже, вы знаете обо мне всю подноготную, – с кислым видом замечает Любарский.

– Ну, все знать о человеке невозможно, – возражаю я. – Даже о самом себе. Вот, например, ты уверен, что знаешь себя до конца?

– Во всяком случае, я никогда не подозревал, что буду участвовать в какой-то дурацкой игре в шпионов.

– Разумеется. И, конечно же, еще пару часов назад ты не подозревал, что способен пойти в полицию. Кстати, зачем ты это сделал? Ты хотел донести на меня?

– Нет, – признается он, опустив голову, и я ему почему-то верю. – Я хотел… в общем, теперь не стоит об этом говорить…

В этот момент до меня, наконец, озаряет догадка. Если я прав, то мой противник пытался провернуть дьявольски-хитрую комбинацию.

– Что ж, я тебя понимаю, Рик, – говорю с усмешкой я. – Всегда стыдно признаваться в своих заблуждениях… Это была бы явка с повинной, верно? Признайся, что ты хотел взять на себя ответственность за убийство твоего дружка Слана из каких-то благородных побуждений. Значит, ты знаешь, кто убил его, не так ли? Но зачем ты решил оговорить самого себя?.. Чтобы уберечь настоящего преступника от наказания? Кто же он, этот негодяй и убийца?

Некоторое время он чуть ли не со страхом взирает на меня. Видимо, ему кажется, что я обладаю способности читать чужие мысли. Но потом он отворачивается и с сердитым вызовом бурчит:

– Ничего я не знаю, понятно?! И потом, кто вы такой, чтобы допрашивать меня?

– Вот она, черная неблагодарность, – лицемерно укоряю я Любарского. – Да если бы не мое вмешательство, ты бы сейчас уже подвергался перекрестному допросу первой степени!..

– Ваше вмешательство! – с иронией повторяет он. – Неужели вы считаете, Клур, что именно вы не дали мне прийти в полицию? Просто в конце концов я и сам понял, что это глупо и ничего не изменит…

Наивный молодой человек! Он так уверен в своей внутренней свободе, что разубеждать его бесполезно. Так же бесполезно, судя по всему, пытаться вытянуть из него информацию об убийце Сигнальщика – во всяком случае, сейчас. Да и пригодится ли мне эта информация, по большому счету? Мне и так уже ясно, что Сигнальщика убили посредством «игрушки». Так же, как вчера в подземном переходе милая девушка расправилась с моим «связником»…

Ни одна из «игрушек» не подозревает, что на самом деле ею управляют. Человеку присуще свято верить в то, что он свободен – даже тогда, когда его заставляют идти наперекор своим принципам и убеждениям, дергая за ниточки. Или нажимая на кнопки пульта управления. Или каким-то иным способом… Людьми во все века управляли и без Воздействия: угрозами, подкупами и посулами, навязанными нормами и законами. Массами манипулировали с помощью книг, газет, телевидения, рекламы и прочих механизмов дистанционного управления. Все системы воспитания и обучения, наказания и поощрения, профилактики и контроля личности в масштабах любого государства тоже служили одной цели – подготовить людей для того, чтобы они были послушны Власти. Воздействие, которым пользуются геймеры, – лишь логическое завершение данной цепочки…

К дому на Сорок Третьем проспекте мы добираемся уже в сумерках. Входим в подъезд с черного хода, но прежде чем начать подъем по спиральной лестнице (пользоваться лифтом в нашем положении рискованно, потому что там может ждать засада), я почти по-собачьи принюхиваюсь и прислушиваюсь. Рик нетерпеливо дышит мне в спину. Вроде бы в подъезде тихо. Ладно, рискнем – другого выхода все равно нет…

Дверь квартиры закрыта на цифровой замок, и во всю ее ширину светится предупреждающая надпись, сделанная фосфолюгеном: «НЕ ОТКРЫВАТЬ! ОПЕЧАТАНО ПОЛИЦЕЙСКИМ УПРАВЛЕНИЕМ».

Любарский вопросительно смотрит на меня: никакой пломбы или печати на двери не видно. Я изучаю замок. Так и есть: едва заметная полоска сигнализации пересекает углубление дактило-идентификатора.

Рик тянет палец к замку, но я вовремя перехватываю его руку. Он пытается выразить свое недоумение, но я вовремя зажимаю ему рот ладонью.

За дверями соседней квартиры слышны чьи-то голоса. Я чувствую, как мои спина и лицо покрываются липкими капельками пота. Если сейчас нас застукает кто-то из соседей – нам крышка.

– Тебе нельзя открывать дверь, – шепчу я в самое ухо Рика. – Сигнализация подключена к ближайшему полицейскому посту…

– Но как же мы войдем? – недоумевает, тоже шепотом, он.

– Как и положено всем честным взломщикам, – говорю я, и пока смысл моих слов еще не дошел до его сознания, с силой бью ногой в дверь.

Сигнализация должна сработать лишь тогда, когда кто-то попытается открыть замок обычным путем. Она не предусматривает взламывания двери. Главное – не прикасаться к гнезду дактило-идентификатора…

Электронный замок не выдерживает моего грубого обращения с ним, и дверь приглашающе распахивается перед нами. Рик ошеломленно качает головой, и мне приходится чуть ли не силой вталкивать его в квартиру. Едва мы успеваем проскользнуть внутрь, как где-то в подъезде распахивается дверь, и слышатся приближающиеся шаги.

Прижавшись спиной к двери изнутри, я прижимаю палец к губам, и Рик тоже замирает. Шаги останавливаются совсем рядом – видно, человек изучает дверь снаружи – но потом удаляются восвояси, и спустя несколько секунд дверь в подъезде вновь захлопывается.

Мы входим в комнату, где пахнет пылью.

– Прежде чем включать свет, затемни окна, – шепчу я Любарскому, и он послушно выполняет мое требование. Теперь главное – не дать ему опомниться.

– Слушай меня внимательно, – говорю я ему, замечая, что он готовится обессиленно рухнуть в старое продавленное кресло. – Времени для отдыха у нас с тобой нет. Через пару часов нас все-таки найдут здесь, потому что те, от кого мы скрываемся, – не дураки. За это время ты должен мне рассказать все, что знаешь о смерти своего приятеля Слана, а потом мы устроим в твоей квартире небольшой обыск.

– Похоже, об этом уже позаботились и без нас, – расстроенно говорит он, обозревая комнату. Он прав: следы погрома – повсюду. Выдвинутые ящики шкафа и письменного стола, перевернутые стулья, раскиданные по полу книги и бумаги красноречиво свидетельствуют о том, что нас опередили люди Шлемиста. Интересно, как им удалось обмануть полицейскую сигнализацию на входной двери?

– Надеюсь, ты понимаешь, что в полицию по этому поводу мы обращаться не будем? – бросаю я Рику.

– Вы думаете, в моей квартире побывал кто-то чужой?

– А ты думаешь, это полицейские устроили такой кавардак? – усмехаюсь я. – Нет, дружище Рик, в полиции работают аккуратные люди… Итак, я тебя слушаю, и постарайся не терять времени на лишние подробности. Кто такой Руслан Этенко и каким образом он очутился у тебя, мне уже известно.

– Для начала, – язвительно говорит Любарский, – было бы неплохо, господин Клур, если бы вы поведали мне, что все это значит.

– Не кривляйся. Разве после всего того, что случилось сегодня, у тебя еще есть какие-то сомнения в том, что мы с тобой – союзники?

– А я и не кривляюсь. Только если вы возомнили себя моим спасителем, лично я в этом не уверен. И вообще, кто вас знает – может, вы преступник, раз за вами так охотится наша полиция?

– Я – из Интерпола, – говорю я. – Слышал когда-нибудь про такую организацию?

– А чем вы это докажете? – продолжает упрямиться Любарский. – Удостоверение у вас имеется? Или значок какой-нибудь?.. В фильмах у интерполовцев всегда при себе есть значок за отворотом лацкана!..

Я беру этого Фому неверующего за грудки, подтягиваю к себе вплотную и с расстановкой цежу сквозь зубы: «Я выполняю секретное задание, поэтому ни документов, ни значков у меня нет. Но если в ближайшее время ты очень хочешь остаться живым, то тебе придется верить мне во всем на слово, потому что я не собираюсь тебе ничего доказывать, понял?» – и затем отбрасываю Рика обратно в кресло.

Подняв с пола одну из тряпок, вытираю ею потное лицо и, чтобы не терять напрасно время, приступаю к поискам. В глубине души я не сомневаюсь, что здесь, в этой квартире, Сигнальщик должен был оставить сообщение для Контроля или хотя бы след, ведущий в логово Шлемиста. Я сомневаюсь в другом: что успею найти этот след за каких-то пару часов.

Пролистывая книги, я одновременно начинаю говорить, не глядя на сжавшегося в кресле Рика:

– Надеюсь, ты уже догадался, что я приехал в ваш город не для того, чтобы развлекаться. У меня нет времени описывать подробности – да они тебе, в общем-то, и не нужны – но суть сводится к тому, что в вашем городе действуют тайные преступники. Руководит этой бандой некто по кличке Шлемист. Они называют себя геймерами. Именно они творят в вашем городе все те безобразия, о которых в последнее время вопят газеты. Именно они убивают, грабят и насилуют твоих сограждан, Рик. Причем действуют они с применением особых средств – но об этом потом… Интерпол давно пытается накрыть эту шайку-лейку, но мерзавцы отлично замаскировались, и их трудно обнаружить обычными методами. Агенты геймеров действуют во всех структурах власти, они проникли даже в полицию, и, по нашим сведениям, в ближайшее время в Интервиле готовится нечто вроде криминального переворота. Судя по активизации действий группировки, геймеры намерены захватить власть в вашем городе и примкнуть к международной мафии в качестве одного из кланов. Однако, как и в других местах, здесь тоже есть люди, которые помогают нам в борьбе с этой заразой. Твой друг Слан был одним из таких людей. Он выполнял особое задание – установить личность Шлемиста. И ему это удалось, но при этом он «засветился», понимаешь? Геймеры что-то пронюхали и развернули за ним самую настоящую охоту. Передать нам сообщение по каким-либо каналам связи он не мог, потому что преступники контролируют их. Я был послан в Интервиль для связи с Этенко. Но, к сожалению, Слана убили, прежде чем мне удалось встретиться с ним, и теперь мне приходится идти по его следам… Эта миссия осложняется тем, что я не имею права обращаться за содействием в полицию: есть подозрения, что геймеры имеют своих лазутчиков и там. Поэтому вся надежда – только на тебя. Я очень надеюсь, Рик, что, как близкий друг Слана, ты согласишься помогать мне. Тем более, что за последние два дня жизнь твоя резко обесценилась. Судя по всему, геймеры считают, что ты, как близкий приятель Слана и как хозяин той квартиры, где он скрывался от них, можешь знать кое-что опасное для них – возможно, даже не подозревая об этом. И поэтому они будут пытаться убить тебя любым возможным способом…

– Подождите-ка, – вдруг прерывает мой монолог Любарский. – Значит, не случайно меня заманили к Рейнгардену?.. Так-так… Теперь ясно, с какой стати этот придурок угрожал мне пистолетом!.. Еще немного – и он пристрелил бы меня, не моргнув глазом!.. Но, послушайте, Клур, – он вскакивает и возбужденно хватает меня за рукав, – мы можем завтра же заявиться к этому негодяю и устроить ему допрос с пристрастием! Я уверен: стоит на него нажать посильнее – и он выложит нам всех своих сообщников!

– Кто такой Рейнгарден? – спрашиваю я. – И что за придурок собирался пристрелить тебя?

Рик торопливо, но очень красочно описывает мне свое сегодняшнее посещение полного тайн и аномальных явлений дома учителя истории Дюриана Рейнгардена. Когда он заканчивает свой рассказ, я мысленно объявляю благодарность своим коллегам за своевременную подстраховку важного свидетеля, а вслух произношу:

– Ну вот, видишь, Рик, я прав на все сто… Геймеры охотятся за тобой так же, как несколько дней назад охотились за Сланом, но в отличие от него, у тебя гораздо меньше шансов выжить. – Заметив, как лицо парня вытягивается и бледнеет, я милостиво добавляю: – Разумеется, в том случае, если ты откажешься сотрудничать со мной. Да, конечно, я тебе предлагаю опасное дело, которое в случае успеха принесет тебе, возможно, лишь моральное удовлетворение, а в случае неудачи – верную смерть. Но ничего другого я тебе предложить не могу, ты уж извини меня за откровенность. И еще. Признаться, ты мне симпатичен, Рик, и я не могу допустить, чтобы тебя убили эти подонки…

Классический вариант вербовки с запугиванием, скромной, но действенной лестью и задействованием морально-этических принципов, в результате чего девяносто процентов вербуемых ставят свою подпись под не существующим на бумаге договором о сотрудничестве… Только, похоже, Любарский относится к остальным десяти процентам, потому что, опустив голову, он изрекает:

– Что ж, может быть, вы и правы, Клур, но я… Я бы хотел подумать.

Тоже мне – мыслитель нашелся! Или он просто усвоил один из основополагающих принципов ведения переговоров, которые принято применять как в бизнесе, так и в разведке, – никогда не соглашаться на любое выгодное предложение сразу?..

Тем временем я заканчиваю просмотр книг и бумаг (ничего заслуживающего внимания в них, как и следовало ожидать, я не обнаружил) и перехожу к быстрому, но достаточно тщательному обыску предметов одежды, наваленных грудой рядом со стенным шкафом.

Вслух же я говорю:

– Как всякая мыслящая личность, ты имеешь полное право думать, Рик. Срока на раздумья как такового я тебе ставить не буду, но если через час ты уйдешь со мной, то, значит, ты принял мое предложение…

– А почему нужно будет уходить? – наивно спрашивает он.

– Потому что заявятся незваные гости, которые захотят убедиться, дома ли хозяин квартиры. Я думаю, что не в наших интересах принимать по ночам гостей, которые к тому же будут иметь при себе ножички или что-нибудь огнестрельное…

– Но почему именно через час? – настаивает Рик.

– Да потому что мои люди, которые сейчас дежурят у твоего дома, смогут сдерживать этих самых «гостей» максимум в течение часа.

И то при самом благоприятном раскладе, добавляю мысленно я.

– Кстати, параллельно с размышлениями предлагаю заняться тебе осмотром кухни и прочих помещений и закоулков, – добавляю я после паузы.

– Откуда я знаю, что вы ищете? – строптиво ворчит он, но кресло, так пригревшее его, все-таки покидает.

– Все, что принадлежит не тебе, а Слану. Особенно меня интересуют его заметки, записи… Или какие-нибудь необычные предметы.

– Оружие, что ли?

– Да нет… Что-то вроде дорожного указателя: «К Шлемисту ехать – туда-то»…

– В общем, ищи то, не знаю что, – скептически говорит Рик и выходит из комнаты, но спустя несколько секунд вновь появляется.

– Да, я совсем забыл про записную книжку Слана! – восклицает он. – Когда здесь хозяйничали полицейские, то при мне они обнаружили книжку под ванной.

– Проклятье! – чертыхаюсь я. – Теперь эта книжка наверняка хранится в одном из сейфов полицейского управления в качестве вещдока!.. Ты хоть пролистал ее?

– Да, – растерянно говорит Рик, – но она была совсем чистая. Что-то там было… какой-то странный девиз или изречение… ага, вот… «Я говорю, чтобы никто не догадался, что мне нечего сказать». И еще там был один стишок… что-то насчет пресной жизни, которую следует солить своей кровью… Видите ли, Слан баловался сочинительством, но у него обычно всегда получалась либо мура, либо пошлость…

– Продолжайте поиск, господин стажер, – перебиваю его я. – И никогда не критикуй покойников: их, если тебе известно, принято только хвалить…

Ни один уважающий себя профессионал, каковым был Сигнальщик, не станет прятать информацию на самом видном месте – времена чудаковатых персонажей Эдгара По и Конан-Дойля давным-давно прошли. А если он все же поступит именно так, то это будет означать одно: информация – «липа», предназначенная ввести противника в заблуждение. Настоящая информация должна быть скрыта надежно, но так, чтобы ее могли быстро обнаружить свои…

Напряги-ка свои извилины, Адриан. Подумай, где в этой проклятой клетушке Сигнальщик мог спрятать информацию о Шлемисте так, чтобы противнику она не бросалась в глаза, а ты нашел бы ее без особых временных затрат. Ведь Этенко должен был предугадать, какому обыску подвергнется его убежище в случае, если его все-таки убьют геймеры. Обычная логика побудила бы его оборудовать уютненький, не бросающийся в глаза тайничок, но ведь именно тайники в первую очередь будет искать противник, и где гарантия, что в условиях цейтнота мне шире улыбнется удача, чем геймерам?.. Значит, этот вариант отпадает.

Информация должна храниться на поверхности, но так, чтобы она была не видна. В виде пометки в какой-нибудь из книг? В виде коротенькой, внешне безобидной, на на самом деле зашифрованной условным кодом записки на каком-нибудь клочке бумаги? Вряд ли. Во-первых, книги я уже проверил, листки и обрывки бумаги – тоже. Во-вторых, это не решает проблему поиска в условиях ограниченного времени: чтобы досконально перерыть весь этот бумажный мусор, уйдет полдня, не меньше…

Тогда что это может быть? Или – где?..

Так, давай мыслить дальше, Адриан, ведь, хотя нигде в твоих функциональных обязанностях необходимость думать не значится, но именно она в данный момент является твоим долгом… Вряд ли информация, которую ты ищешь, будет представлять собой пространное сочинение. Скорее всего, это то, ради чего погиб Сигнальщик, – указание на Шлемиста. Его настоящие имя и фамилия… возможно, координаты… Или что-нибудь в этом роде. Коротенькая фраза… или даже не фраза, а два-три слова. Наверняка зашифрованных простеньким шифром, разгадать который не сможет противник, но который будет вполне доступен твоим умственным потугам…

А что, если эта информация – вообще одно слово?.. Может такое быть? А почему бы и нет, отвечаю самому себе я. Если допустить, что этим словом является, скажем, фамилия Шлемиста – широко, публично известная в Интервиле фамилия. Например, мэра города.. Или цифры, набор цифр, составляющих, к примеру, номер визора интересующего меня лица. Впрочем, набор цифр в данном случае эквивалентен слову, то есть определенной последовательности графических знаков, обладающих значением не только для отправителя, но и для адресата…

Хорошо. Допустим… Но где искать это одно-единственное, поистине заветное слово на площади почти в полторы сотни квадратных метров, если считать не только пол, но и стены и потолок?.. Каким образом Сигнальщик мог бы спрятать его так, чтобы оно бросилось мне в глаза?

Малозаметная надпись на стене карандашом? Не годится: неужели он предполагал, что я буду, подобно мухе, ползать с лупой по стенам и потолку!.. Но на всякий случай проверим… Нет, не видно.

Подпись к картине, являющаяся зашифрованным намеком на личность Шлемиста? Сомнительно, но не мешает убедиться в справедливости своих сомнений… Так, что мы здесь имеем? А имеем мы всего-навсего три картины: две из них – репродукции классики. Сальватор Дали: «Время» и Альберт Дюбуа: «Развалины строящегося дома». Хм… Не вижу возможной связи со Шлемистом, если только его не зовут Альберт Дали или Сальватор Дюбуа… Нет, это все – не то…

Третья картина, похоже, принадлежит кисти художника-любителя. Она висит над письменным столом и изображает кровоточащий дуб над обрывом реки, опутанный колючей проволокой и смертельно раненный огромным топором, каким в средние века пользовались в качестве рабочего инструмента палачи. От ран дуб засох и почернел, и только робкая веточка с проклевывающимися из набухших почек зелеными листочками на самой верхушке гибнущего дерева свидетельствует о том, что еще не все потеряно… В общем, махровый символизм, насколько я разбираюсь в течениях и стилях современного искусства. Подписи нет. Автограф художника тоже отсутствует…

Да что же это я? Совсем забыл, что я не один в квартире!

– Эй, Рик!

Молчание.

– Приятель, ты там не заснул?

Проходит несколько секунд, за которые я мог бы поседеть, будь у меня пышнее шевелюра и послабже нервы, потому что мне чудится, что либо Любарский валяется на полу кухни с простреленной снайпером башкой, либо он, не вняв моим наставлениям, все-таки снял с себя «заглушку» и сейчас крадется в комнату с кухонным ножом наготове… Наконец, Рик изволит появиться собственной персоной и невинно спрашивает:

– Вы что-то сказали, Клур?

– Адриан! – взрываюсь я. – Запомни, теперь мы с тобой работаем вместе, и ты обращаешься ко мне на «ты», а зовут меня – Адриан, понятно?.. Ты почему не откликался?

«Медальон» при нем, судя по виднеющейся из выреза рубашки цепочке, и я вздыхаю с облегчением.

– У меня там вода течет из крана, и из-за этого ничего не слышно, – смущенно оправдывается он. – Я чай сбацал, за неимением лучшего… Слан был прожорливым малым и уничтожил все мои съестные запасы, пока отсиживался здесь… Прополощем кишки, а?

– Что-нибудь нашел? – спрашиваю я, хотя вопрос явно излишен.

До конца отпущенного мною самому себе времени на обыск квартиры остается тридцать семь минут.

– Нет.

– Ладно… Скажи-ка, вот эти картинки на стенах вешал ты или Слан?

Он обводит комнату таким взглядом, будто видит ее впервые.

– Я, – говорит он. – Я же говорил, Слан стихами увлекался, а не живописью. А что – вам нравится… то есть, тебе?

– Очень, – говорю сердито я. – Особенно вот этот дуб. Как называется картина?

– «Надежда на возрождение», – почему-то смущенно говорит он. – Действительно, нравится? Могу подарить на память, это я ее нарисовал…

Я мысленно чертыхаюсь и объявляю:

– Ладно, раз уж чай готов, то не пропадать же добру… Идем, Ван-Гог!

После нескольких глотков ароматной жидкости в голове моей немного проясняется, и, слушая рассказ Рика о том, как полиция допрашивала его здесь позавчера и что спрашивал следователь, и что он, Рик, отвечал ему, и каковы были обстоятельства, предшествовавшие убийству Этенко, я одновременно продолжаю размышлять о своем.

…Что у нас остается? Где можно спрятать одно слово так, чтобы оно не бросалось в глаза? Какая-то смутная аналогия сверлит мой мозг, и мне приходится напрячь свой мыслительный аппарат на полную катушку, прежде чем я осознаю, какая именно… Кажется, в одном из рассказов Честертона было: «Где человек прячет лист? В лесу» – и еще что-то насчет того, что вещи прячут среди вещей, трупы – в морге или на поле брани, и так далее… Кажется, я поторопился объявить классиков устаревшими… Где человек может спрятать слово? Среди других слов!.. Но не в книге – там оно потеряется. И потом, книги все больше заменяются…

Я вскакиваю, едва не опрокинув стол вместе с чашками.

– Ты что, Адриан? – удивленно осведомляется Рик. – Переполнился мочевой пузырь от одной-единственной чашки? – Вот стервец, он уже начинает издеваться надо мной. Значит, мы с ним сработаемся.

Я молча тащу его за собой в комнату и приказываю:

– Включай свою машину!

– Какую еще машину?

– Не стиральную же!.. Компьютер – если только так можно назвать эту развалюху!.. И где ты только откопал такую рухлядь?

Рик ухмыляется:

– Бабушкино наследство. – Потом добавляет: – Только что толку его включать, если…

Я и сам вижу: экран монитора вдребезги разнесен неизвестными погромщиками, опередившими нас. Остается надеяться, что содержимое системного блока не пострадало, хотя, судя по вмятинам на боках процессора, пнули его несколько раз очень больно.

– Включай, включай, – нетерпеливо повторяю я, доставая из кармана комп-нот. – Я подключусь к нему напрямую…

К счастью, процессор функционирует без сбоев. Используя экранчик комп-нота, я просматриваю файлы, хранящиеся в памяти «пентиума».

– Я уже проверял, – говорит Рик. – Вместе со следователем. Здесь все мое.

Меня охватывает отчаяние. Неужели я заблуждаюсь? Впрочем, даже если искать одно-единственное слово среди всех этих мегабайтов информации, мне потребуется работать, по меньшей мере, неделю, и при этом не есть и не пить…

Я уже готовлюсь выключить комп-нот, как вдруг Любарский восклицает:

– О, идиот! – Судя по тому, как он бьет кулаком по своему лбу, восклицание не относится ко мне. – Какой я болван!.. У меня же здесь есть спрятанный виртуальный диск!..

Он пробегает пальцами по клавиатуре, заглядывая через мое плечо в комп-нот, где высвечивается перечень скрытых файлов.

– Так, посмотрим, – приговаривает Рик, «листая» каталоги. – Это мое… Это – тоже мое… И вот это… Так-так-так… Вот!.. – внезапно вскрикивает он так, что я тревожусь за спокойный сон его соседей. – Мы нашли то, что искали, Адриан! Этот файл я не записывал!

Файл называется очень странно: «UTYREHJD». Время его создания совпадает с тем периодом, когда в квартире Рика проживал Сигнальщик. Разочаровывает, правда, то, что файл в данный момент … пуст. Может быть, хранящийся в нем текст и был кем-то стерт, в чем я сильно сомневаюсь, потому что проще было бы стереть весь файл вместе с названием, но сейчас он содержит ноль байтов.

Примерно с четверть часа я прогоняю подозрительный файл всеми возможными способами проверки, пока не убеждаюсь, что выжать из него ничего нельзя. Но мне больше ничего и не требуется: искомая информация наверняка содержится в наименовании файла.

– Утирехйд… Или утирехжд, – пытаюсь озвучить я нелепое словечко, пока «скидываю» файл в комп-нот. – Что это может означать, Рик?

Он пожимает плечами, открывает рот, чтобы что-то сказать и застывает в этом положении, словно у него свело судорогой челюсть.

Входная дверь квартиры бьется в стену прихожей с таким грохотом, будто ее выбили выстрелом из реактивного гранатомета, и в комнату врываются трое. Мы не успели вовремя покинуть квартиру, и теперь за это придется расплачиваться. Причем, скорее всего, кровью, а своей или чужой – это уже детали…

Глава 9

Двое из ночных «гостей» были мне незнакомы,

Вообще, троица была разнокалиберной. Один был молодым парнем в надвинутой на глаза каскетке. Другой, плотный и приземистый, осклабивший пасть в нехорошей ухмылке, выглядел ровесником Клура. Его лицо я смутно припоминал: кажется, он живет этажом ниже. Третий находился в том возрасте, когда нянчат внуков и днями напролет дышат свежим воздухом в сквере, заодно одаривая случайных собеседников устными мемуарами.

Впрочем, движения у всех троих были одинаковыми – одновременно разболтанными и по-кошачьи мягкими. Чувствовалось, что в жизни им довелось драться не раз. И выражения лиц у них были одинаковыми – как бы замороженными.

Оружия как такового у «незваных гостей» не было. Были подручные средства: у молодого – увесистая стальная цепочка, у ровесника Клура – нож, которым мясники разделывают туши, а седой поигрывал тростью с большим и, наверное, тяжелым набалдашником. Поэтому держались они весьма уверенно.

Я взглянул на Клура и подумал, что сейчас нам придется несладко. Оружия у моего нового знакомого из Интерпола не было и в помине. Он стоял посреди комнаты, свесив руки вдоль бедер и тяжело дышал. Лицо его и лысина покрылись мелкими бисеринками пота. Теперь понятно, почему борьба с мафиозными структурами в мире обречена на вечный провал, если Интерпол использует для выполнения заданий таких вот мешков с дерьмом!..

Надо что-то предпринимать, иначе пришельцы сейчас кинутся на нас, и хорошо, если они только попытаются скрутить нас, чтобы доставить в полицию.

Я шагнул вперед и громко сказал:

– В чем дело, господа? Вы, случайно, не перепутали квартиры?

Никто из них не удосужился ответить, зато каждый приготовил свое нехитрое вооружение к бою.

Вместо них мне ответил знакомый голос из прихожей:

– Нет, не перепутали. Я тебя уже второй день разыскиваю, Маврикий.

Говорящий вошел в комнату, и мне показалось, что потолок сейчас обрушится на меня. Передо мной стоял мой отец.

На нем был его лучший костюм с галстуком, но было в отце и нечто незнакомое и чужое. Уже потом до меня дошло – манера говорить. Он никогда так не разговаривал раньше со мной. А в первую очередь мое внимание привлекли две вещи: пистолет в его руке, нацеленный, между прочим, на нас с Адрианом, и свежая глубокая царапина на правой щеке.

– Папа, – сказал я, – что все это значит?

Он усмехнулся.

– По-моему, об этом должен спросить тебя я. И я спрашивал – вчера. Но ты мне ни словом не обмолвился о том, что твоего дружка Слана убили. Почему ты скрыл это от меня, Маврикий?

– Пап, – сказал я. – Ты что? Неужели ты подумал, что я?.. Ты же знаешь, что я никогда бы не совершил такого! Зачем ты привел с собой этих? – Я кивнул на троицу, равнодушно внимавшую нашему разговору.

– Да, – подтвердил с непонятной интонацией отец, – я знаю, что раньше ты бы не поднял руку на человека. Но в последнее время ты очень изменился, Маврикий. Ты шатаешься днями напролет по городу, занимаясь неизвестно чем. Ты связался с какими-то темными личностями – вроде этого. – Он показал пистолетом на Клура, стоявшего с опущенной головой. – Ты стал пить как лошадь. Возможно, ты употребляешь наркотики. И поэтому я совсем не удивлен, что ты совершил столь тяжкий грех, как убийство. Как ты мог, Рик, ведь Слан был твоим другом?!

Я лишился дара речи. То, что говорил сейчас мой отец, было не просто чудовищно. Скорее, мир перевернулся бы вверх дном, как ведро, и мы все высыпались бы из него, как этого опасался мой приятель Вел, чем Любарский-старший мог прибегнуть к насилию – тем более, по отношению к собственному сыну!.. Он и в детстве-то за всякие шалости и проступки никогда пальцем меня не тронул! И откуда у него, интересно, пистолет?..

– Узнав о том, что Слана убили, я стал тебя разыскивать, Маврикий, – продолжал отец. – Но никто из твоих дружков не мог мне сказать, где ты. Я то и дело пытался связаться с тобой по визору, но ты почему-то последнее время перестал пользоваться комп-очками… Объяснение твоего странного поведения могло быть только одно: ты убил своего друга и теперь скрываешься от полиции. И тогда я решил сам отыскать тебя. Потому что я все тщательно обдумал и принял решение. – Последняя фраза была больше в духе отца, чем все предыдущие, но пистолета он так и не опустил, и это мешало мне кинуться мне к нему, чтобы потрясти за плечи в надежде, что он очнется. – Рано или поздно, тебя все равно поймают, Маврикий. Весь город узнает о том, что мой сын – убийца. Тебя приговорят к тюремному заключению и лишат права на проживание в Международном после того, как ты отсидишь свой срок. Но что будет с нами – со мной и с матерью? Ты подумал об этом? Наверняка – нет… А я подумал, очень хорошо подумал, сынок. Позор за то, что мы не сумели сделать из тебя человека, будет тяжким ударом для нас. Понимаешь, Маврикий, когда мы с твоей матерью приехали сюда, мы были полны радужных надежд, что уж здесь-то, где созданы все условия для нормальной, спокойной и честной жизни, мы заживем по-иному. Так оно и вышло. Каждый наш день был наполнен тихой радостью от того, что мы живем среди людей, которые относятся к нам, как к своим близким родственникам, и к которым можно так же относиться и нам. Мы изо всех сил старались привить тебе, едва ты появился на свет, эту доброту и внутреннюю чистоту… Надеюсь, ты представляешь, как это больно – понять однажды, что то, ради чего ты, в сущности, жил, оказалось иллюзией…

Смысл его слов с трудом доходил до меня. Я неотрывно смотрел на его правую щеку.

– А что у тебя с лицом, папа? – спросил я, показывая на царапину. – И где ты раздобыл пистолет?

Он опять незнакомо усмехнулся.

– Я знал, что мне придется убить тебя, Маврикий и что я смогу сделать это только посредством огнестрельного оружия… Поэтому пришлось позаимствовать оружие у первого же патрульного полицейского, который попался мне навстречу в безлюдном месте. Правда, он не согласился одолжить свой пистолет, и мне пришлось применить силу. В самый разгар нашей борьбы с ним мне на помощь подоспел Альб с приятелями, – отец кивнул на того типа, чье лицо было мне слегка знакомо. – А потом они согласились проводить меня до твоей квартиры, поскольку я резонно опасался, что ты способен не пустить меня на порог…

– Папа! – в который уже раз воскликнул я, делая шаг к отцу (он тут же проговорил: «Не подходи, Маврикий!» – и пистолет в его руке даже не дрогнул). – Что за чушь ты несешь?!.. Я клянусь тебе: не убивал я Слана, не убивал! Послушай, вот господин Клур может подтвердить! Он, кстати, никакая не темная личность, а работает в Интерполе! – Клур резко обернулся ко мне, собираясь что-то сказать, но только махнул рукой. Мне же было в тот момент абсолютно наплевать на все его поганые секреты. – Адриан, ну скажи ты ему, что я – не убийца!.. Ты же знаешь, кто на самом деле убил Слана!..

– Бесполезно, – глухо сказал Клур, по-прежнему глядя себе под ноги. – Бедняга Рик, ты так ничего и не понял. Зря ты придаешь такое значение тому, что тебе сейчас говорит твой папаша. Это не они пришли убивать нас с тобой, а Шлемист и его подручные. Поэтому приготовься лучше драться за свою жизнь. А еще лучше – не путайся под ногами.

Он сунул руки в карманы брюк и вихляющей походкой двинулся через всю комнату к отцу и его компаньонам.

Я внутренне ужаснулся. О себе в тот момент я почему-то вовсе не думал… Сейчас отец выстрелит и убьет – не просто человека по имени Адриан Клур, а сотрудника Интерпола, находящегося при исполнении служебных обязанностей… И все это – из-за какого-то дурацкого недоразумения! Ведь не может же мой отец, который всю жизнь учил меня только хорошему, служить тем бандитам, о которых твердил Адриан!.. Нет, я поверю во что угодно, но только не в это! Его наверняка обманули… он же такой доверчивый, мой родитель!

– Адриан, не смей! – крикнул я, но было поздно.

Никто больше не произнес ни звука, словно все заранее отрепетировали свои действия .

Пистолет в руке отца дернулся от отдачи. Наверное, он был со встроенным глушителем, потому что выстрел прозвучал негромко, будто треснувшая ветка. Но пуля каким-то образом не попала в Клура, хотя отец стрелял в него почти в упор. Стекло в книжном шкафу разлетелось на кусочки. Клур внезапно как бы исчез – во всяком случае, его прыжок был почти незаметен – а потом вновь возник в непосредственной близости от отца, и там у них что-то произошло (я так и не разглядел, что именно), и отец вылетел из комнаты в коридорчик прихожей. Тут на Клура с одной стороны наскочил молодой с цепочкой, а с другой – старик с дубинкой. Я рванулся помочь интерполовцу, но не успел сделать и шага, как молодой, получив удар ногой в подбородок, улетел через диван в угол и там затих, а старик тихо ойкнул и, выронив дубинку, осел на пол, хватая посиневшими губами воздух… Вот тебе и «мешок с дерьмом»! Однако каким-то образом Альб с ножом миновал Клура и кинулся на меня, устрашающе размахивая своим тесаком.

Чем только в свое время мне ни приходилось увлекаться!.. Моя беда была в том, что я быстро загорался интересом к чему-нибудь новенькому, но так же быстро и забывал о нем. Однако, те знания и умения, которые я приобретал в ходе кратковременного увлечения, как правило, сохранялись в моей «подкорке»…

Давным-давно я занимался в секции единоборств при нашей гимназии, пока меня не выгнали оттуда за нерегулярное посещение занятий. И теперь ноги мои автоматически приняли нужное положение, чтобы обеспечить телу устойчивость, а руки сработали так, чтобы отразить стандартный удар ножом в грудь: левая поставила заградительный блок, а правая произвела болевой зажим. Альб застонал и выронил нож на пол. Не давая ему опомниться, я ударил его коленом в пах, но нога моя угодила в пустоту, а в следующее мгновение в голове моей словно что-то взорвалось, и я провалился в темноту…

Очнулся я в машине, за рулем которой сидел Клур. Мы мчались по ярко освещенным улицам.

Увидев, что я пришел в себя, Клур сказал, не отрывая взгляда от дороги:

– Я-то думал, что этот тип тебя нанижет на нож, как мясо для гриля, а ты, оказывается, боец, Рик!.. Где это ты настропалился так драться?

– В основном, по книгам, – сказал я, осторожно ощупывая голову. На правом виске набухала незаурядная шишка. – Чем же все кончилось?

– Когда тип, который кинулся на тебя с ножом, врезал тебе кулачищем по черепу, и ты брыкнулся, я понял, что настал мой черед вмешаться, и сломал этого любителя холодного оружия… После чего мне оставалось только взвалить тебя на плечи и отступить с поля боя. Правда, чтобы наше отступление происходило в высоком темпе, мне пришлось позаимствовать этот «тандерболт» у одного чудака. Он был так возмущен моей просьбой, что даже не сообразил, покидая кабину, выдернуть ключи из замка зажигания!..

– «Сломал», – повторил я. – Что это значит, Адриан?

Он глянул искоса на меня и снова уткнулся взглядом в лобовое стекло.

– На нашем языке «сломать человека» означает вывести его из строя, – неохотно пояснил он. – В данном случае хватило одного удара по позвоночнику…

– А моего отца… его ты тоже сломал? – затаив дыхание, спросил я.

Клур вновь глянул на меня и неожиданно хохотнул.

– Чудак же ты, Рик! – воскликнул он. – На твоем месте я бы радовался тому, что чудом остался в живых, а он беспокоится за игрушку!.. Да успокойся ты, ничего страшного с твоим папашей не случилось: наверное, уже пришел в себя и ковыляет сейчас домой, удивляясь, каким образом он оказался в разгромленной квартире своего сына и в компании бесчувственных тел абсолютно незнакомых ему людей!..

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, чувствуя, как внутри у меня все сжимается от волнения.

– Пить будешь? – вместо ответа спросил он, открывая ящичек в приборной панели и извлекая оттуда запечатанную банку «бурбона». – Владелец машины был запасливым малым…

Я отрицательно покачал головой.

– Странно, – усмехнулся Адриан, с хлюпающим звуком откупоривая банку. – Впервые вижу, чтобы люди отказывались выпить за чужой счет… – Он сделал несколько глотков и ткнул пальцем в кнопку на панели управления, включая автопилот. – Ладно. Судя по всему, ты жаждешь продолжить нашу весьма познавательную беседу, Рик. Что ж, будь по-твоему… – Он опять приложился к банке – на этот раз до тех пор, пока не осушил ее полностью, после чего небрежно швырнул ее из машины на пустынный тротуар. – На чем мы тогда остановились?.. Ага, на геймерах. Я ведь так и не рассказал тебе, почему мы их так называем и каким образом им удается безнаказанно орудовать в вашем уютном городке. Как тебе наверняка известно, английское слово «game» имеет несколько значений, и основными из них являются «игра» и «дичь». Так вот, эти негодяи – не обычные нарушатели закона. Они, играя, охотятся на людей, а охотятся на людей ради игры… Ты компьютерные игры любишь?

– Смотря какие, – сказал я.

– А какие больше всего?

– Такие, где нужно мыслить логически… Только я давно уже не играл.

– Во-во, – подхватил Клур. – А кто-то любит догонялки, а другие – «стрелялки», а третьих хлебом не корми, только дай сыграть в какие-нибудь стратегические игрушки с захватом чужих территорий и наращиванием экономической мощи… А теперь представь, что у всех этих игроков появилась возможность сыграть с реальным материалом. Я имею в виду – в вашем Интервиле, с людьми, которые здесь живут. Понятно?

Я по-прежнему не понимал своего нового знакомого.

– Как бы тебе подоходчивей объяснить, – пробормотал Клур, прикрыв глаза. Потом повернулся ко мне и сгреб меня за грудки: – «Геймеры», Рик, – это те сволочи, что могут превратить в марионетку любого из вас. Какому-то умнику и ба-ольшому любителю компьютерных игр однажды пришла в голову идея: а почему бы не использовать вместо мультипликационных героев живых, натуральных персонажей? Главное – идея. Остальное было делом техники. Специальная аппаратура, позволяющая управлять людьми на расстоянии… Локальная компьютерная сеть, дающая возможность входить в игру только тем, кто знает пароль… И прочее, и прочее. И отныне ты можешь превращать любых людей в исполнителей своей воли. Разве это не соблазнительно, Рик? Представь: ты можешь безнаказанно делать все, что тебе вздумается. И они делают это – каждый в зависимости от своих представлений о том, что можно и что нельзя… Надо кого-то убить – убьют, надо кого-то публично высмеять – высмеют так, что человек готов потом от стыда сквозь землю провалиться за свои поступки!.. Для этих сволочей уже не осталось ничего святого, Рик, потому что весь окружающий мир они рассматривают как сценарий игры, и каждый пытается перекроить его на свой манер!..

Клур помолчал, задал бортовому компьютеру новый маршрут движения, зачем-то пошарил под сиденьем, словно надеялся найти там, по крайней мере, еще одну банку виски, и продолжал:

– Конечно, главной задачей организаторов этого развлечения было сохранить в тайне свои проделки. В случае утечки информации им светило бы самое суровое наказание, которое только существует в мире. Поэтому на первых порах в геймеры принимали только самых надежных людей… наверняка проверяли и перепроверяли их по несколько раз… Но потом их движение постепенно стало приобретать массовый размах, и если вначале «игрушками» управляли самодеятельные одиночки, то в последнее время играют целыми командами…

– Подожди, Адриан, – сказал я, – что же это получается? По-твоему, в Интервиле вот уже несколько лет орудуют проходимцы, манипулирующие честными гражданами, и до сих пор об этом никто не знает? Разве люди не догадываются, что ими управляют?

Клур невесело засмеялся и хлопнул меня по колену.

– Эх, Рик, – сказал он, – если бы все было так просто, как ты думаешь! В том-то и дело, что аппаратурка у этих сволочей – будь здоров, позволяет влиять на психику так, что человек искренне уверен, будто действовал и поступал он сам, а не кто-то за него. Как показали результаты опроса пострадавших, никто из «игрушек» марионетками или зомби себя не считал и не считает. Наоборот, они с пеной у рта доказывают, что во всем виноваты они сами, и даже, в подтверждение своей правоты, кучу неотразимых доводов приводят!.. Черт его знает, может быть, любому нормальному человеку страшно, что его могут признать шизофреником и упрятать в психушку, если он будет ссылаться на некое воздействие извне. К тому же, в вашей цитадели добродетели подобный самооговор совсем не удивителен. Ведь вас с детства учили родители и педагоги: виноват – чистосердечно признай свою вину, а не кивай на других!.. И наконец, в самом крайнем случае геймеры просто-напросто стирают у «игрушки» память о происшедшем, так что те, чьими руками они убивают и грабят, потом сами не могут понять, что побудило их совершать нелепые поступки и преступления…

– Но ведь Интерпол-то знает, в чем дело, Адриан, – возразил я. – Почему же вы молчали до сих пор и продолжаете молчать сейчас?

Клур взглянул на меня с оттенком сожаления и даже сострадания, как смотрят на младенца, родившегося уродом.

– Да, – согласился он со мной, – мы молчали тогда и молчим сейчас. Мы поддерживаем режим строгой секретности вокруг дела геймеров, и, поверь, Рик, даже в Интерполе немногие посвящены в подоплеку аномального всплеска преступности в вашем городе. Кроме Контроля – нашего отдела, которому поручено вести борьбу с новыми видами преступлений… Да, мы могли бы с самого начала предать гласности ту информацию, которой располагаем. Мы могли бы криком кричать о геймерах хоть на весь мир – с трибуны Объединенных Наций!.. Только что бы это дало? Помогло бы это вам, живущим в Интервиле, не стать чьей-то игрушкой? Технически – вряд ли. А в стратегическом плане, в лучшем случае, мы бы только вызвали массовое бегство людей из этого города… этакий исход с земли обетованной… да и то, где гарантия, что геймеры не переместились бы в какой-нибудь другой город?.. А помогло бы разглашение этой тайны нам, полицейским, бороться с геймерами? Возможно, но появились бы и новые, более сложные проблемы. Ведь тогда каждый преступник, ссылаясь на происки геймеров, мог бы потребовать признания его невиновным: я, мол, нарушил закон, потому что мной управляли, как марионеткой, – и каким образом мы бы отделяли, так сказать, паршивых овец от стада?..

– Но, послушай, Адриан, – перебил его я, – если вы действуете против геймеров тайно, то это значит, что?..

Клур усмехнулся. Он понял, что я имею в виду.

– Да, Рик, – сказал он. – Ты правильно мыслишь, приятель. Пленных мы не берем. Потому что судить их означает нарушить режим секретности. Даже если суд будет проходить за закрытыми дверями, всегда есть опасность, что пресса что-нибудь пронюхает… Да и соответствующих законов у человечества пока нет.

Я молчал. То, о чем мне рассказал Клур, было настолько невероятным, что казалось бредом наяву. Я осознавал, что, если все это – правда, то она перевернет всю мою жизнь. А это было похоже на правду. Теперь становилось ясно, чем обусловлены все те аномалии, которые я старательно регистрировал в своей картотеке. Мэр, превратившийся во время публичного выступления в сквернослова… Старушка-хулиганка, шутя расправляющаяся с молодым здоровым парнем… Школьная учительница, показывающая стриптиз на улице средь бела дня… Ден Теодоров… Люция, убившая своего мужа… И, наконец, историк Рейнгарден и его дочь Леокадия… Значит, и отца моего вчера тоже использовали для того, чтобы убить меня. А меня самого – разве меня не могли использовать? Разве теперь можно быть уверенным в том, что я всегда поступал так, как хотел, а не из-за того, что какие-то придурки ради развлечения нажимали кнопки?!

И еще. Оказывается, вокруг меня шла война. Война между теми, кто вкусил прелести тайной власти над людьми, и теми, кто пытался не допустить, чтобы эпидемия компьютерного диктата расползлась по всему миру… Эта война была скрытой, но не менее жестокой, чем обычные войны. Никто, кроме сражающихся сторон, не знал о том, что люди в городе погибают не из-за автомобильных катастроф и не из-за убийств на так называемой «бытовой почве», а в результате боевых действий. И поэтому сейчас я испытывал те же ощущения и чувства, какие должен испытывать человек, заснувший глубоким сном в поле на травке, под мирным небом, но пробудившийся от воя мин и свиста пуль над головой, разрывов снарядов и стонов раненых в рукопашном бою и осознавший, что спал он, оказывается, на нейтральной полосе, между двумя линиями окопов…

Еще в моей квартире Клур поставил передо мной проблему выбора: или наплевать на все, постараться забыть все, что я видел и слышал в последние дни, и продолжать жить, как ни в чем не бывало, – или же вступить в невидимое сражение на стороне тех, кто не хочет быть марионетками. Тогда я еще колебался, потому что многого не знал. И то, что я сейчас был с Клуром, еще ничего не значило: в любой момент я имел право попросить его остановить машину и уйти от него. Однако теперь я не мог так поступить – не потому, что он недавно спас меня от пожизненного заключения, а моих родителей – от пожизненного позора, а потому, что отныне мне было ради чего сражаться и за что мстить геймерам…

– Ну, что задумался, приятель Рик? – вдруг заорал над моим ухом Клур, фамильярно хлопнув меня по колену. – Страшно стало?.. Не бойся, прорвемся! Нам бы только ночь простоять да день продержаться! Зато нас теперь двое, а значит, наши шансы на победу возрастают вдвое… «Мы спина к спине у мачты – против тысячи вдвое-ем», – пропел он, изрядно фальшивя.

Штурвал управления «тандерболтом» вновь был у него в руках.

– А мне другой стишок приходит в голову, – сказал я. – Только детский: «Вдоль реки бежал Аким. Был Аким совсем сухим. Побежал он поперек – весь до ниточки промок»1 …

Он с подозрением покосился на меня.

– Промок, говоришь? – спросил он. – По-моему, ты на что-то гнусно намекаешь, Рик. Боишься последствий, что ли?

– Ничего я не намекаю, – сказал я и отвернулся к боковому стеклу.

Судя по улицам, которые мы проезжали, Клур избрал простую, но эффективную тактику, благодаря которой нас пока никто не преследовал и не пытался остановить. Лезть в центр города, где по ночам дежурят усиленные полицейские патрули, было бы рискованно: машину, «позаимствованную» моим новым соратником по борьбе, наверняка уже разыскивали. С другой стороны, приближаться к городской черте было бы тоже неразумно – именно на окраинах в последнее время творилось больше всего бесчинств по ночам. Значит, там хозяйничали геймеры. Поэтому мы кружили в промежуточных, между центром и окраинами, районам.

– Мы всю ночь так и будем совершать автомобильную экскурсию? – не выдержал я.

– Есть другие предложения, стажер? – осведомился Клур.

– Предложений нет. Есть вопросы…

– Если они не касаются устройства Вселенной, то я постараюсь ответить.

– Ты виделся с женой Слана?

Клур достал из кармана большой носовой платок и с остервенением высморкался в него.

– Послушай, Рик, – сказал он. – В наших делах ты пока еще ни хрена ни смыслишь. И тебе наверняка в дальнейшем покажутся … ну, кощунственными, что ли… некоторые вещи, которые для «контролеров» – так называют в Интерполе сотрудников нашего отдела – являются само собой разумеющимися… Тебе наверняка кажется, что я обязан был побывать на похоронах твоего приятеля, навестить убитую горем супругу и дочь и выразить им от имени всей нашей Конторы соболезнование… Так, да? А теперь запомни: ничего из этого не будет, потому что меня это не интересует, понял? Не ин-те-ре-су-ет! И точка!.. И если ты считаешь иначе, значит, ты еще не до конца уяснил особенности наших действий. Дело в том, Рик, что мы, оперативники, должны во что бы то ни стало выполнить главную задачу, а все остальное – потом, если, разумеется, останемся в живых…

– Значит, тебя не интересует, кто убил Слана? – осторожно спросил я.

Он хмыкнул:

– Скажем так: это меня не касается, Рик. Я с самого начала не собирался искать убийцу, допрашивать и сдавать его в полицию, предварительно смазав пару раз по физиономии!.. Я знал, что геймеры использовали «игрушку», а особенность «игрушек» заключается в том, что они ничего не знают о своих невидимых хозяевах.

– Ну, а чисто по-человечески тебе не хотелось бы узнать, кто?..

Клур выругался сквозь зубы и сплюнул в полуоткрытое окно машины.

– Да мне на это насрать, дурачок! – почти ласково сказал он. – Пусть даже это ты грохнул своего дружка!

– Тебе что – в самом деле все равно? – не своим голосом спросил я.

– Ну что ты, ей-Богу, такой наивный, Рик? – сказал Адриан. –Естественно, что мы допускали возможность гибели Этенко… Единственное, чего мы не могли предотвратить – что Шлемист выйдет на него быстрее нас. Проморгали, прошляпили мы Слана, Рик, вот какая петрушка получается…

– «Прошляпили», – с горечью повторил я. – Ты так говоришь, будто вы с геймерами в футбол играли и из-за разини-вратаря пропустили гол в свои ворота… Но ведь это не футбол, Адриан!

– Я тоже так считаю, – охотно согласился Клур, резко выворачивая штурвал вправо. – И именно поэтому меня сейчас интересует другое – как подобраться к Шлемисту. Есть еще вопросы?

– Конечно! Например, долго ли нам с тобой еще кружить на машине, находящейся в розыске?

– Ну ты и зануда, Рик, – констатировал Клур. – Ладно, объясняю в последний раз для самых бестолковых… Мы с тобой наконец напали на след Шлемиста. Следующий этап – попытаться расшифровать словечко «UTY-REHJD». И, пока ты тут отдыхал на мягком сиденье после нокаута, я успел переправить файл Слана в Центр, где сейчас над ним трудятся в поте лица самые опытные дешифраторы и самые совершенные комп-декодеры. А мы с тобой находимся в режиме ожидания. Как только результат дешифровки до нас с тобой доведут, мы перейдем к заключительному этапу главной задачи. Между прочим, при благоприятном раскладе все может закончиться еще этой ночью, Рик!..

С этими словами он на полной скорости, едва не сбив прозрачный колпак комп-терминала на тротуаре, свернул на Одиннадцатую улицу и тут же сбросил скорость почти до нуля.

На тротуаре за углом стоял человек в пижаме и туфлях на босу ногу. Волосы его были взлохмачены так, будто его только что подняли с постели и прогнали бегом по всему проспекту. Увидев нашу машину, он поднял вверх левую руку, подпер ее правой, как прилежный ученик в школе, и три раза покачал из стороны в сторону.

– Проклятье!.. – вдруг ни с того, ни с сего ругнулся Клур. – Нам с тобой дьявольски не везет, Рик!..

– Что случилось? – осведомился я.

– Закон Диллери номер два гласит так, – объявил Клур. – Если тебе не везет, если у тебя скверное настроение, если тебе на голову испражнилась птичка, вспомни какой-нибудь отличный анекдот… Рик, ты знаешь анекдот про то, как полисмен останавливает одну старушку за превышение скорости, а она, не сбавляя скорости, несется дальше?

– Знаю, – сказал я. – Кстати, его сочинил Авер Гунибский. «Мадам, – спрашивает полицейский, когда ему удается все-таки настигнуть прыткую старушку, – вы знаете, что означает моя поднятая рука?» – «Как же мне не знать, – отвечает старушка, – если я всю жизнь проработала учительницей в школе!»…

– А кто такой Гунибский? – спросил Клур. – Какой-нибудь классик прошлого века?

– Нет, это хозяин того бара, в котором мы с тобой познакомились, – сказал, невольно улыбнувшись, я. – Он сочиняет анекдоты сам, но, по-моему, до классики ему еще далеко… Странный способ «голосовать» выбрал тот тип, тебе не кажется?

– А он вовсе не «голосовал», – меланхолично сообщил Адриан. – Он передал мне сообщение Центра о том, что файл Сигнальщика расшифровать не удалось. Представляешь? С их-то техникой и возможностями!.. Что же это за шифр выбрал твой приятель, а?

– «UTYREHD», – задумчиво повторил я. – А, может быть, это на каком-нибудь древнем языке? Санскрите, например?

– Едва ли, – возразил Клур. – Наши в первую очередь проверили бы лексикон всех сегодняшних и мертвых языков – благо, у нас собственный информаторий, в том числе и по лингвистике… Да и разве Слан был похож на полиглота?

В этом он был прав. В университете Слану с трудом давалась даже латынь, и подозревать его в знании суахили или санскрита было бы, по меньшей мере, неразумно.

– И что теперь? – спросил я.

Клур с досадой ударил обеими ладонями по штурвалу и вскричал:

– Да что ты заладил сегодня, как попугай – «Что теперь?», «Что теперь?»!.. Если бы мне самому кто-нибудь это подсказал !

– Подумаешь, – сказал я. – Спросить, что ли, нельзя?

Он смягчился:

– Ладно, извини, дружище… У меня ведь тоже нервы не железные.

– На первый раз прощаю вас, капитан, – надменно сказал я.

– Наверное, вот что мы сейчас сделаем, – сказал Клур. – Прежде всего надо покинуть машину, она становится слишком опасной.

– Пересядем на другую?

– Нет, не стоит. Иначе, рано или поздно, мы привлечем к себе внимание противника. Где гарантия, что геймеры сейчас не контролируют водителей всех машин в городе?

– Это сколько же их тогда должно быть? – удивился я. – Полмиллиона, что ли?

– Да нет, конечно, гораздо меньше, просто каждый из них может вести до десяти игрушек одновременно – в режиме замедленного времени… Все равно, пора нам спешиться и забраться глубоко на дно. Отсидимся – а завтра видно будет… Для начала внешность поменяем… Тебя вот, например, под девушку замаскируем!

– Еще чего! – возмутился я, уже потом догадавшись, что Клур шутит.

И в этот момент, словно разгадав наши намерения, нас перехватили.

Длинный серый «парабелл», обогнавший нас на огромной скорости, развернулся в полусотне метров впереди нас поперек улицы, и из его боковых люков, крышки которых втянулись в корпус, бойко выскочили трое самой заурядной внешности. Однако от обычных мирных граждан их отличали компакт-автоматы в руках. Парни приняли положение для стрельбы стоя, как в тире, только в роли мишеней они явно видели нас. Один из парней, с косым чубом и усиками, повел стволом вправо, приказывая нам остановиться.

Клур сбросил скорость и стал прижиматься к правой обочине. Мне показалось, что он собирается последовать повелительному жесту усатого.

– Ты что, Адриан? – успел лишь спросить я. – Они же нас…

– Держись, парень, – пробурчал он сквозь зубы, лицо у него было серое, как пыльная бумага, и в тот же миг меня ударило головой о дверцу, потому что наша машина встала на два колеса, выписывая немыслимо крутой вираж.

Сначала я принял странный, надрывный звук за гул в голове от удара о дверцу, потом – за визжание шин при развороте на сто восемьдесят градусов, и только когда наша правая задняя дверь вдавилась в салон, а стекло с вакуумной прослойкой разлетелось осколками по заднему сиденью, я понял, что в нас стреляют.

Потом та же участь постигла задний люк. Наш «тандерболт» набирал скорость, но мне показалось, что он ползет, как улитка.

– Откуда у них оружие? – тупо спросил я, словно момент был самым подходящим, чтобы выяснять такие детали.

Клур молчал, бешено вращая штурвалом из стороны в сторону. Машина прыгала перепуганным зайцем по всей ширине проезжей части, и перекресток был уже близок, остается только свернуть за угол – и мы окажемся в недосягаемой для пуль зоне.

Но за угол нас не пустили. Прямо на нас вывернула огромная туша пустого двухэтажного автобуса, и водитель его повторил маневр тех парней из «парабелла», ударившись бортом о столб уличного освещения, но зато перекрыв нам не только дорогу, но и тротуар. Мы оказались в ловушке, и Адриану не оставалось ничего другого, кроме как применить экстренное торможение.

Машину занесло, а потом зашипели пробитые пулями шины, и наш «тандерболт», перекосившись, будто пьяный инвалид, застыл посередине дороги, метрах в пяти от автодинозавра. Еще немного – и мы бы на полной скорости воткнулись в борт автобуса.

– Выскакивай и сразу падай на асфальт, – приказал мне Клур.

Я нажал кнопку на дверце. К счастью, ее не заклинило от динамических перегрузок, и я вывалился в приоткрывшийся проем. Сверху на меня рухнул Клур, ребра мои затрещали от его тяжести, но он тут же откатился в сторону.

– Ты быстро бегаешь, Рик? – спросил он, сипя и задыхаясь, словно сам только что пробежал стометровку на время.

– Только во сне, – ответил я.

– Тогда на счет «три» постарайся как можно быстрее проползти под автобусом, и рви изо всех сил!..

– Куда? – глупо спросил я. – А ты?

– Слишком много вопросов задаешь, стажер, – прохрипел он. – Встретимся еще, мир тесен, а нет…

Он не договорил и махнул рукой.

Повернув голову, я увидел, что со стороны водительской кабины автобуса к нам приближается по асфальту чья-то тень.

В тот же миг Адриан, будто превратившись в пантеру, взметнулся навстречу подходившему громиле, сжимавшему в правой руке длинную стальную дубинку – не то ломик, не то монтировку. Громила замахнулся на Клура, но интерполовец блокировал руку с железякой – при этом он выкрикнул громко: «И-раз» – сместился вправо и ударил нападавшего левой ногой под мышку захваченной руки, а кулаком нанес быстрый удар в лицо («И-два!»). Водитель автобуса, по-детски ойкнув, влип спиной в борт автобуса, стал сползать вниз, но Клур в прыжке добавил ему другой ногой – теперь уже в висок. Как на этот отреагировал громила, я не знаю, потому что в этот момент Клур заорал: «Три-и-и!», и я понял, что это относится ко мне.

Прижимаясь к шершавому горячему асфальту, я уподобился ящерице, протискиваясь под титановосплавным брюхом автобуса (оно оказалось почему-то длинным и низким, и я испугался, что вот-вот застряну под ним), а вылез с другой стороны, то вскочил и бросился бежать за угол перекрестка.

Со стороны центра города, приближаясь, истерично выла сирена полицейского патруля, и мне очень захотелось поверить в то, что Клур сумеет продержаться и уцелеть до его прибытия. Но надежды на это не было никакой, и, свернув в какой-то закоулок, я прислонился к стене и, задыхаясь, закрыл глаза. С бьющимся подобно паровому молоту сердцем прислушался. Там, откуда я бежал, раздались автоматные очереди, похожие на свист реактивных турбин, и это могло означать только одно… Каким-то внутренним зрением я отчетливо увидел, как Клур медленно-медленно падает на асфальт, как кровь фонтанчиками хлещет из его изрешеченной груди и изо рта, и как трое с автоматами неторопливо садятся в «парабелл»…

Теперь я мог рассчитывать только на свои силы.

Глава 10

Свет бьет прямо в глаза ярко-белым, безжалостным потоком. Лампа, не дающая теней, мне очень знакома, но я не могу припомнить, где видел ее раньше. Из-за того, что свет буквально заливает мои глаза, не видно больше ничего.

Ладно, сомкнем пока веки, чтобы, во-первых, окончательно не ослепнуть, и во-вторых – чтобы выиграть время, а сами сосредоточимся на других ощущениях.

Слух: где-то поблизости – металлическое звяканье, жужжание каких-то электроприборов и булькание льющейся воды. Бурчание тихих, неразборчивых голосов.

Положение тела – горизонтальное. Следовательно, я лежу. И между прочим, лежу на чем-то жестком, гладком и холодном. Следовательно, я лежу голышом, раз всей кожей чувствую холод своего ложа. Попытаемся пошевелить пальцами руки. Бесполезно. Ногами… То же самое. Другими частями тела… Такое впечатление, будто меня парализовало. Или от меня осталась только одна голова, домысливающая всякую чепуху насчет несуществующего тела. Как у профессора Доуэля…

Обоняние: в комнате витает отчетливый запах лекарств.

Теперь до меня доходит, где я уже видел эти огромные лампы со множеством граней, дающие такой яркий свет. Они применяются в операционных.

Значит, я – на операционном столе. Возможно, меня накачали какой-нибудь дрянью, а , может, просто-напросто прикрутили руки и ноги специальными зажимами, опасаясь, что, очнувшись, я начну буйствовать.

Успокойтесь, граждане врачи, я вовсе не собираюсь бить вас по мордам. Я – тихий пациент…

Интересно, что за операцию они замышляют? Удаление печени или трепанацию черепа? А что, если я вообще не в больнице, а в морге, где меня собирается вскрывать небритый и пьяный тип в резиновом фартуке, чтобы всласть покопаться в моих внутренностях? Как гласит чья-то мрачная шутка: «Вскрытие показало, что труп был еще жив»… Нет, нет, приятель, вместо того, чтобы паниковать, тебе лучше подать признаки жизни. Например, застонать…

Приоткрываю глаза, и на фоне яркого света появляется белое пятно. Жду, пока зрение придет в норму, и убеждаюсь, что пятно является довольно миловидным женским лицом, обрамленным медицинской шапочкой.

Женщина озабоченно вглядывается в меня, а потом переводит взгляд куда-то вбок и вверх – видимо, там располагается экран монитора, на который подаются данные о моем самочувствии. Не стоит смотреть, сестра: самочувствие у меня – хуже некуда!..

– Он пришел в себя, – говорит она кому-то в сторону, и рядом с ней тут же возникает другое лицо, тоже в белой шапочке с красным крестиком на лбу, но на этот раз – мужское.

– Как вы себя чувствуете, господин Клур? – спрашивает мужчина таким озабоченным тоном, что можно подумать, будто его в самом деле беспокоит мое здоровье.

– Где я? – пытаюсь спросить я, но из горла вырывается лишь нечленораздельный хрип.

Медсестра осторожно протирает кожу вокруг моего рта ваткой, смоченной в какой-то спиртосодержащей жидкости, хотя я предпочел бы сейчас глоток этой жидкости вовнутрь.

Повторяю свой вопрос, и на этот раз моя дикция становится намного лучше.

– Вам не стоит беспокоиться, – говорит мужчина. – Вы находитесь в частной хирургической клинике. Я – доктор Сэм Бейтс. К сожалению, вынужден сообщить вам, что сердечко ваше ни к черту не годится… Болезнь века, знаете ли, многие страдают от этого. Гиподинамия, ожирение, жаркий климат всегда только усугубляют сердечный недуг…

Он говорит мягко, но в то же время пристально наблюдая за моей реакцией. Уж не ждет ли он, что я буду возражать ему, особенно насчет гиподинамии? Мне-то грех жаловаться на малоподвижный образ жизни, если буквально перед тем, как попасть сюда, пришлось заняться самыми энергоемкими физическими упражнениями – сохранением своей драгоценной шкуры…

– Вы помните, что с вами произошло, господин Клур? – вкрадчиво осведомляется хирург. – Один мой хороший знакомый обнаружил вас лежащим без сознания на тротуаре в три часа ночи, позвонил мне, и я сразу же распорядился доставить вас в клинику – благо, он был на машине…

Конечно, я все помню, доктор, несмотря на то, что вы по уши налили меня наркотическими препаратами, отшибающими волю и разум.

… Сначала все было не так уж и плохо. Я разделался с шофером автобуса, чтобы дать возможность Любарскому уйти, но тут сзади подоспели люди из «парабелла», которые с трех сторон взяли меня на прицел своих почти игрушечных автоматов. Я предполагал, что они не собираются меня отправлять на тот свет, но, признаться, адреналина в моей крови от этого не убавилось: все-таки неуютно чувствуешь себя, когда еще пахнущий порохом ствол упирается тебе в затылок… Руки одного из этих типов обшарили меня в поисках чего-то необычного, но, видимо, результаты обыска показались ему недостаточными, и мне приказали раздеваться… «До пояса?», язвительно осведомился я. «Догола», мрачно сказали в спину. «Да побыстрее». Они явно торопились, впрочем, на их месте торопился бы любой: было слышно за версту, что к нам по ночным улицам мчится полицейский патруль. Мое внимание тогда было сосредоточено на другом занятии – я как раз прикидывал, как бы половчее избавиться от этих молодчиков, – а поэтому мой интеллектуальный коэффициент был равен почти нулю. Иначе чем объяснить мой ляп? Ведь невооруженным глазом было заметно, что парни с «компактами» действовали не очень-то логично и разумно: если бы они боялись полиции, то проще было бы запихнуть меня в «парабелл» и дать деру, чтобы где-нибудь в более подходящем месте обыскать меня как следует… с раздвиганием ягодиц и просвечиванием рентгеновскими лучами. Видимо, задумка Шлемиста как раз и заключалась в том, чтобы усыпить мою бдительность, и парни играли роль этакого отвлекающего фактора, не более…

Вообще, я не очень-то любил оружие. Некоторые оперативники не могут обойтись без увесистого «форда», из которого никто, кроме законного владельца, выстрелить не сможет: сработает механизм блокировки затвора… Другим подавай подмышечный компакт-пулемет с пулями, самонаводящимися на людей. Третьи уверяют, что в решающий момент нет ничего надежнее, чем какая-нибудь огнестрельная штуковина, замаскированная под зажигалку или спрятанная в оправе экран-очков. Но лично я всегда придерживался мнения, что любое оружие абсолютно бесполезно для самообороны. Потому что его еще нужно успеть вытащить, приготовить к бою и постараться не промахнуться в противника. Что же касается применения оружия в целях угрозы и запугивания для добывания каких-либо сведений, то и в этом случае, рассуждая логически, пистолет бесполезен. Ведь тот, кому угрожают, если он не окончательный идиот, рано или поздно, придет к выводу, что он гораздо больше нужен человеку с оружием живым, чем окоченевшим трупом. Другое дело, когда завязывается перестрелка. Но «контролер», угодивший в перестрелку с противником, может спокойно подавать рапорт об увольнении по профнепригодности. Потому что это означает, что он нарушил главное правило Контроля – убей противника прежде, чем он воспользуется оружием… В целом, оружие – скверный заменитель силы и рефлексов. Человек, постоянно таскающий за поясом или под мышкой кусок стали, оставшись без оружия, чувствует себя примерно так же, как голый среди бела дня в центре Нью-Йорка. Зато безоружность дает несомненное психологическое преимущество – особенно, если об этом знает противник. Твоя безоружность обезоруживает противника, и он невольно перестает опасаться тебя (и напрасно, потому что в ближнем бою существует сотня способов убить человека голыми руками)….

Именно этот психологический фактор я и решил использовать, когда приступил к раздеванию. Никому из троих не могло прийти в голову, что я решусь на что-либо существенное под прицелом трех стволов сразу. Однако, прежде чем приступить к выполнению намеченного плана, я, расстегивая пиджак, незаметно расстегнул цепочку своей «заглушки», а потом столь же аккуратно вытряхнул ее через рукав в прорези канализационной решетки.

Потом я стянул с себя пиджак.

Неискушенному человеку и в голову не может прийти, что на миг пиджак способен превратиться если не в оружие, то, по крайней мере, в подручное средство… Эти, во всяком случае, явно не знали, и я восполнил их пробел в образовании, с силой швырнув пиджак в лицо молодчику с усиками. Его замешательство усилилось, когда я нанес ему удар в пах коленом, и он согнулся пополам, вскрикнув от боли и выронив оружие. Второго я поймал за ногу и нагнувшись, чтобы увернуться от очереди, пущенной мне в голову третьим парнем, резким движением не только свалил его с ног, но и сломал коленный сустав. Третий тип попятился от меня и вновь открыл огонь, но, по-моему, он больше стремился напугать меня, чем убить или ранить, потому что его очередь только слегка обожгла мне лопатку и вонзилась в борт автобуса. Вторую очередь он пустить уже не успел, потому что из-за автобуса прогремела серия пистолетных выстрелов, и он, постояв еще немного с таким видом, будто ничего не случилось и он просто задумался, обрушился на асфальт. Полицейский офицер, стрелявший в парня, неторопливо спрятал пистолет в кобуру и подошел ко мне.

– С вами все в порядке? – осведомился он. Его коллеги, подоспевшие вслед за ним, надевали наручники на парней, которых я отключил, и бесцеремонно волокли их в машину.

– Да, вполне, – сказал я, надевая пиджак. – Боюсь, правда, что этим субчикам повезло меньше. Одному из них я сломал ногу, а другого, кажется, вообще отправил на тот свет. – С этими словами я кивнул на громилу, распростертого возле автобуса.

Полицейский наклонился и приподнял у лежащего одно веко.

– Так ему, собаке, и надо, – сказал он после паузы. – Я надеюсь, вы проедете вместе с нами в управление, чтобы заполнить протокол?

– С большой охотой, – сказал я. – Кстати, вы знаете, как будет «собака» по-арабски?

Контроль использует достаточно примитивный, но надежный пароль для того, чтобы наши люди могли опознать друг друга. Просто нужно употребить слово «собака» – неважно, в каком контексте или значении. Однако слово это может прозвучать в разговоре и случайно. Поэтому, чтобы быть уверенным в том, что данное слово действительно означает: «Я – свой», слушающий должен попросить собеседника перевести на какой-нибудь достаточно экзотический язык. Разумеется, с учетом возможных лингвистических познаний партнера. Любой оперативник Контроля знает наизусть примерно сотню эквивалентов перевода этого слова на редкие языки, начиная от амхарского и кончая японским. В данном случае в деле фигурировал «арабский след», и, видимо, в голове у меня сработали какие-то подсознательные импульсы, раз я избрал арабский язык …

Офицер недоуменно взглянул на меня, но тут же произнес:

– «Кельб»… А что?

Я хотел по-дружески хлопнуть его по плечу и поблагодарить за выручку, но он выразительно покосился на своих помощников, которые суетились рядом с нами, и я решил воздержаться от эмоций.

– Наверное, будет лучше, если вы поедете со мной на машине этих негодяев. – Мой собеседник кивнул на «парабелл», до сих пор стоявший посреди улицы с открытыми люками.

– Я тоже так думаю, – сказал я.

Меня ввело в заблуждение то, что он правильно отреагировал на пароль. Хотя стоило бы догадаться, что если геймеры за мной следили постоянно, то наверняка обратили внимание на мою странную манеру спрашивать у собеседников, как будет слово «собака» на других языках. Видимо, Шлемист был умен, раз сделал из этого факта правильный вывод.

Я понял, что меня облапошили, лишь тогда, когда полицейский, которого я принял за своего, заводя турбину «парабелла», царапнул чем-то острым меня по руке. Я почувствовал внезапную усталость и одышку, хотел ударить обманщика, но руки мои уже не поднимались, подбородок сам собой упал на грудь, и я провалился в темную яму…

Так что ваши сведения неверны, уважаемый доктор, и вы прекрасно об этом знаете. Скажите прямо, чего вы от меня хотите, а вернее, чего хочет от меня тот самый ваш «знакомый»? В принципе, я догадывался, что когда-нибудь буду удостоен чести отвечать на его вопросы, только не предполагал, что это произойдет в медицинском учреждении, а не в пыточной камере.

– Поэтому не волнуйтесь, – успокаивающим тоном продолжает доктор Сэм Бейтс, – все будет хорошо.

– Надеюсь, операция будет проходить под наркозом, доктор? – говорю я, хотя уже заранее знаю ответ.

– Увы, господин Клур, – с притворным сочувствием вздыхает изверг в белой шапочке врача, – исследования показали, что у вас отрицательная реакция на все виды анестезии… Именно поэтому мы и вынуждены были иммобилизовать вас на операционном столе.

Он опять лукавит, этот частник-хирург: ведь «аллергия», на которую он ссылается, вовсе не помешала им накачать меня сильнодействующим снотворным. Но мне уже не стоит обращать внимания на такие детали.

– Сестра, – обращается доктор Бейтс к своей ассистентке, – у вас все готово к операции? – Женщина по другую сторону стола кивает. – Что ж, можно начинать.

Это он произносит таким тоном, будто ждет, когда лично я дам добро на то, чтобы они начинали кромсать мою беззащитную плоть. Поскольку я молчу, то Бейтс приказывает сестре:

– Скальпель!

Острое стальное лезвие в красноречивом ожидании зависает над моей обнаженной грудью, которую сестра уже успела протереть вонючим дезинфекционным раствором, а затем медленно начинает приближаться к коже.

Самое время закрыть глаза и стиснуть зубы, чтобы попытаться молча перенести эту хирургическую экзекуцию.

Однако, я смотрю Бейтсу в глаза и жду.

Скальпель касается моей груди и опять поднимается вверх.

– Знаете, господин Клур, – говорит хирург. – Я должен предупредить вас, что операция, которую вам предстоит перенести, носит весьма сложный характер и может окончиться… э-э… весьма печально для вас. Не хотите ли вы, на всякий случай, – будем надеяться, что до этого не дойдет, – сделать какие-либо заявления… что-нибудь передать вашим родным, близким… знакомым?

Ну наконец-то!.. Я правильно полагал, что Шлемисту мало будет просто убить меня. Ему обязательно нужно выскрести из меня хоть какую-то информацию о Контроле. В принципе, он должен прекрасно знать, что я ничего не скажу ему – но ведь в этом следует убедиться, не так ли?

– Знакомым? – задумчиво повторяю я. – Пожалуй… Только не моим знакомым, а вашим – тому человеку, который нашел меня в столь плачевном состоянии и доставил сюда. Он ведь сейчас присутствует здесь?

– Разумеется, – не моргнув глазом, говорит Бейтс. – Наша клиника оснащена специальными мониторами, позволяющими видеть и слышать все, что происходит в операционной. – Он переводит взгляд на ассистентку и красноречиво кивает ей на выход.

– Итак, я слушаю вас, – говорит он, вертя в руках скальпель, словно напоминание о том, что меня ждет, если я вдруг окажусь малокоммуникабельным субъектом. – Говорите.

Нет никаких сомнений, что его устами и ушами говорит и слушает сейчас не кто иной, как сам Шлемист. Поэтому не стоит терять время на длинные вступления – именно это рекомендуют постулаты риторики, хотя лично я не раз сталкивался с тем, что выступающий в течение добрых получаса распинается на тему о том, что он не собирается отнимать много времени у аудитории…

– Что вы от меня хотите? – спрашиваю я.

– Мы знаем, кто вы, – бесстрастно говорит устами Бейтса «Шлемист». – Вы являетесь оперативным сотрудником Контроля. Двадцать лет стажа… Работали в Испании, Дании, Бельгии и на Крите. Специализируетесь на криминологии, психоанализе и теории единоборств. Прибыли сюда с заданием выйти на человека, который в вашем ведомстве проходит под кличкой Сигнальщик, получить от него информацию и уничтожить меня.

Доктор внимательно наблюдает за моим лицом, стремясь проследить реакцию на его слова. Иногда это бывает полезно, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо информацию, которой ты располагаешь, но в моем случае – сомневаюсь.

Я стараюсь дышать мерно, в темпе медленной прогулки по сосновому бору – вдох-выдох, вдох-выдох на четыре счета. Кровь наполняется кислородом, мышцы готовятся к мгновенному усилию.

– Мы обнаружили вас с самого начала, господин Клур, – продолжает мой истинный, но невидимый собеседник. – И, знаете, каким образом мы вышли на вас? Все очень просто: вы не поддавались нашему Воздействию. Ошибка вашей конторы заключается в том, что, обладая неким секретом защиты от Воздействия, ваши люди не способны отказаться от него. В итоге, вас, «контролеров», вычислить несложно даже в многомиллионной толпе: достаточно найти того, кто не подвержен Воздействию. Сами того не подозревая, вы светитесь гораздо больше, разгуливая по городу, чем если бы ходили голым – в этом случае вас могли бы принять за нудиста или помешанного, но не за оперативника Контроля…

Вдох-выдох… Напрячь мышцы – расслабиться… Вдох-выдох.

– Как видите, мы многое знаем о вас, – заверяет меня «Бейтс». – Но если вы думаете, что я буду допрашивать вас по поводу вашей нынешней миссии в Интервиле, то вы ошибаетесь. Меня это мало интересует, поверьте. И знаете почему? Потому что, как выяснилось, вам не удалось выполнить свое задание ни по одному из вышеперечисленных пунктов. Вы не нашли Сигнальщика, потому что он к моменту вашего появления в городе благополучно пребывал на небесах. Вы не получили от него никакой информации относительно моей персоны – хотя, должен признать, приложили к этому весьма энергичные усилия. Вы также не прикончили меня, просто-напросто потому, что до сих пор не знаете, кто я…

Одно-то я знаю точно: ты – сволочь и преступник, но говорить об этом бесполезно. Во-первых, нервы у тебя, судя по всему, крепкие и ты не отдашь приказ своему хирургу-игрушке вонзить мне скальпель в сердце за оскорбление личности. А во-вторых, не пристало профессионалам терять время на личные оскорбления.

– Меня также не интересуют и сведения о Контроле, – продолжает Шлемист, так и не дождавшись моей реакции на его слова. – Хотя, признаться, пополнить некоторые пробелы было бы весьма заманчиво: пароли – типа вашей пресловутой «собаки» на разных языках мира… способы связи… резидентура… Но, повторяю, я не буду вас расспрашивать на эту тему. Кое-что вы и сами можете не знать, а кое-что вы наверняка будете пытаться всучить мне в качестве дезинформации – особенно то, что сложно проверить… Нет, господин Клур, в ходе наших переговоров давайте сосредоточимся только на одном аспекте деятельности Контроля, а именно на защите от Воздействия. Каким образом вы защищены от превращения в так называемую «игрушку»? С помощью прибора? Компьютерной программы? Или чего-то иного? Вот вопросы, на которые мне хотелось бы получить от вас ответ.

Гладко излагает свои мысли, стервец. Интересно, это – следствие хорошего воспитания или его Шлем оснащен фильтром-преобразователем высказываний в соответствии с грамматическими нормами?.. Напрячь мышцы – расслабить… Напрячь – расслабить.

– Начинайте, – переходит «доктор» на приказной стиль. – Мы не можем держать вас на операционном столе в столь тяжелом состоянии до бесконечности.

Он не упускает возможности проявить свой черный юмор, мой незримый собеседник. Он не подозревает, что своим монологом, сам того не ведая, выдал мне кое-какую информацию немаловажного значения об оперативной обстановке. Не зря у нас, оперативных работников, существует такое понятие, как «допрос по принципу обратной связи». Это когда допрашиваемый, основываясь на тех вопросах, которые ему задают, способен уяснить, что известно противнику, а что – нет.

В данном случае, добиваясь от меня информации о «заглушке» (все-таки вовремя я избавился от нее, иначе в условиях даже частной клиники меня могли бы не только обыскать и дотошно изучить со всех сторон, но и просветить всевозможными излучениями – на тот случай, если бы «заглушка» была спрятана где-нибудь в моем теле), Шлемист как бы признался в том, что с Риком пока все в порядке, что он жив и не угодил в лапы геймеров. Ведь Шлемист наверняка уже успел убедиться в том, что мой молодой друг с недавних пор тоже не подвержен Воздействию, и если бы его убили или поймали, то не преминули бы тщательно обыскать. В этом случае, противник не мог бы пропустить без внимания ни одной вещички из тех, что находятся в распоряжении Рика, в том числе и «медальона». Остальное было бы делом техники и соответствующих специалистов, чтобы по этому образцу наштамповать сотни, тысячи «заглушек» и экипировать ими геймеров…

Я смотрю в глаза доктора Бейтса, который завтра наверняка забудет о странной беседе с тяжелобольным пациентом на операционном столе. Я смотрю на него так, будто передо мной сам Шлемист. В сущности, так оно и есть. Ситуация не нова ни для меня, ни для него. Она четко определена следующими рамками: он не может выпустить меня отсюда живым, но не хочет убивать меня до тех пор, пока я не удовлетворю его любопытство в отношении «заглушек». В свою очередь, я не собираюсь выдавать ему какие бы то ни было секреты Контроля, а, наоборот, хочу убить его как можно быстрее – и неважно, какой ценой.

Теперь, чтобы разрешить возникший парадокс, между нами должен произойти торг, в результате которого одной из сторон следует пойти на определенные уступки. Обычно эта обязанность ложится на того, кто сильнее. В данном положении я слабее и очень надеюсь на то, что мой противник поймет: мне отступать некуда.

– Что ж, – говорю я, невольно подражая манере выражаться моего собеседника, – вы прекрасно расставили все точки над "и", доктор Бейтс. Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам именно так, как зовут эту вашу «игрушку» – надо же мне вас как-то называть, за неимением других вариантов, не употреблять же ту кличку, под которой вы числитесь в розыске…

Доктор Бейтс, а вместе с ним и тот, кто им управляет, хранит непроницаемый вид.

– Я понимаю ваше стремление общаться через посредников, – продолжаю я, – но это еще не значит, что я одобряю такое общение… Вы уверены в том, что полностью сотрете память у нашего милого доктора о нашем с вами разговоре? Лично я – нет… Как гласит Третий закон Финейгла, в любом наборе исходных данных самая надежная величина, не требующая проверки, как правило, является ошибочной.

– Первый раз об этом слышу, – не выдержав моих излияний, говорит Шлемист. – И никакого Финейгла не знаю!

– Я тоже… Тем не менее, – настаиваю я, – хотелось бы иметь более ощутимую гарантию того, что все наши потенциальные договоренности останутся между нами. Такой гарантией для меня могла бы быть только личная встреча. – Он хочет что-то сказать, но я опережаю его: – Да, разумеется, это условие не очень вам понравится, поскольку вы вынуждены будете сбросить маску инкогнито и, грубо говоря, рискуете засветиться. Но ведь и я рискую, потому что, учитывая некоторые особенности нашего заочного знакомства, не вижу способа идентифицировать вас как того человека, с которым сейчас разговариваю.

– Если я соглашусь встретиться с вами, то где гарантия, что вы будете один и без оружия? – бурчит «доктор».

– А где гарантия, что вы не пришлете вместо себя на рандеву со мной «игрушку»? – парирую я. – И где гарантия, что после того, как наш договор будет реализован на практике, вы дадите мне шанс беспрепятственно, а самое главное – живым, покинуть ваш гостеприимный город?.. Как видите, я рискую намного больше. Кстати, чту я буду иметь от того, что передам противнику секретные данные?

– Вы же сами только что сказали, – сообщает мой таинственный визави. – Жизнь и возможность беспрепятственно покинуть Интервиль…

– Это весьма зыбкое обещание, – возражаю я. – В нашем нестабильном мире есть только одна вещь, обладающая поистине непреходящей ценностью…

Шлемист оказывается догадливым малым, потому что почти без промедления спрашивает:

– Сколько же вы хотите этой непреходящей ценности? Назовите конкретную сумму… Сто тысяч?

Я лишь презрительно морщусь.

– Двести, – предлагает он. Я отворачиваюсь. – Черт с вами, двести пятьдесят тысяч – это все, что я мог бы вам предложить!

– Что ж, – с притворным сожалением вздыхаю я. – Тогда командуйте вашему мяснику начинать кромсать мне брюхо скальпелем…

Я даже закрываю глаза, якобы чтобы не лицезреть довольно неприятное зрелище собственных внутренностей, выпущенных наружу. Но инстинкты не проведешь. Я чувствую, как по моим бокам струится обильный пот – реакция на страх. Я на самом деле боюсь до умопомрачения, как бы этот придурок не махнул рукой на возможность завладеть «заглушкой» и не нажал бы не ту кнопку на пульте управления игрушкой в белом халате…

– Сколько же вы хотите, Клур? – слышу я сквозь удары сердца в ушах и открываю глаза. Скальпеля в руках у доктора уже нет. К моему великому облегчению…

– Пятьсот тысяч одним чеком на мое имя в Австралийский Национальный банк, – говорю я, – и ни юмом меньше! Если же вы желаете получить тот артефакт, который обеспечивает защиту от Воздействия, эта сумма удваивается… Поймите же, эта безделушка стоит таких денег!

Мой невидимый оппонент молчит, но когда я уже готов попрощаться с этим миром, бесстрастно произносит:

– Хорошо.

После этого мы еще некоторое время препираемся по поводу моего требования о личной встрече. Шлемисту, понятное дело, совсем не хочется лишаться анонимности, которая дает ему столько преимуществ. Мне же отнюдь не улыбается перспектива получить нож в бок от игрушки, которую он пошлет ко мне в качестве своего полномочного представителя. Одного доверия к партнеру мало, прямо говорю я геймеру и честно признаюсь, чего я хочу добиться в результате нашей встречи: чтобы он, сразу после свершения акта сделки, лично сопроводил меня в аэропорт. «Зачем?», притворно удивляется мой незримый собеседник. «Если что-то или кто-то помешает мне отбыть из города, то, прежде чем отправиться на тот свет, я найду способ сделать из вас моего гида по небесному царству», обещаю я.

«Ах, так, значит, вы собираетесь прибыть на встречу со мной с оружием?!», негодует он – прямо как светская дама, случайно перепутавшая театральный подъезд со входом в бордель, – и наш диспут возобновляется. Теперь уже на тему об оружии.

Не знаю, может быть, мои требования все-таки звучат для Шлемиста наивно, и он знает, что при определенных условиях они не будут иметь никакого значения, только вскоре мы все же заключаем устный договор.

По-моему, мой враг, пользуясь своей невидимостью и недоступностью, уже потирает руки от предвкушения того, как он обведет меня вокруг пальца, но он упустил один-единственный фактор, на который я рассчитываю как на козырь, спрятанный в рукаве…

Я так стремился к этому контакту с противником, что, выйдя из клиники Сэма Бейтса и вдохнув всей грудью влажный ночный воздух, чувствую себя почти счастливым. Счастливым – потому что мне удалось выиграть у своего противника. Почти – потому что это лишь первый тайм нашей игры…

Глава 11

И на этот раз мне ответил отец. У меня отлегло от сердца. Все-таки я опасался, что Клур переусердствовал, ударив его…

– Где тебя черти носят, Маврикий? – вскричал он так заботливо, будто несколько часов назад вовсе не пытался убить меня.

– Гуляю, папа , – кротко ответил я. – А ты чем занимаешься?

Было начало третьего ночи.

– Да вот решил прогуляться перед сном, – сказал отец. – Думал, это спасет меня от бессонницы, да не тут-то было!.. Ну, а раз не спится, решил немного поработать… Ты-то как? Думаешь домой возвращаться?

Я закусил губу. Отец абсолютно ничего не помнил. Этого и следовало ожидать. Если геймеры все еще охотились за мной, то они в первую очередь должны были использовать моих родителей в качестве приманки. Именно поэтому я на всякий случай не стал включать видеорежим.

– У меня еще есть дела, папа, – наконец сказал я, – поэтому не ждите меня сегодня.

– Очередное расследование, что ли?

– Что-то вроде этого. Как там мама?

– Да все нормально, спит уже… А откуда ты сейчас звонишь?

– Из автомата, – сказал я, чувствуя, как сердце мое замирает. Что, если геймеры контролируют линию и могут засечь мое местонахождение?

– Это понятно, Маврикий, – строго сказал отец. – Я спрашиваю, на какой улице ты сейчас находишься?

– Пап, – тихо позвал его я, – у тебя болит?..

Он долго не отвечал, потом сказал внезапно изменившимся голосом:

– Что именно?

– Скула, – сказал я, – и еще у тебя должна быть огромная шишка на голове.

– Подожди, Рик! – растерянно проговорил отец. – Странный ты какой-то сегодня… Ты только не отключайся, ладно?

За углом послышались четкие, я бы даже сказал – чеканные, шаги. Они направлялись явно к тому автомату, из которого я звонил, и я не стал больше испытывать судьбу.

Я поспешно ринулся в спасительные заросли кустов. Спрятавшись, я осторожно раздвинул ветки так, чтобы видеть то место, где только что находился.

Из-за угла вышел и направился прямиком к таксофону не кто иной, как Вад Цурканов. Его квадратная фигура была неестественно выпрямлена. Вад подошел к таксофону, внимательно оглядел его со всех сторон, чуть ли не обнюхав наподобие гончего пса, потом пробормотал нечто вроде: «Ничего не понимаю», огляделся (я напрягся), а потом теми же чеканными шагами двинулся дальше по улице, с большим вниманием простреливая пространство улицы своим почти немигающим взглядом.

Сомневаться больше не стоило: меня разыскивали, и явно не для того, чтобы заключить в дружественные объятия.

Одуряюще пахло прелой травой и цветами. Я присел на корточки, не покидая своего убежища в кустах, и задумался.

Положение мое было незавидным. Засада могла подстерегать меня на каждом шагу, за каждым углом. Мне некуда было идти. Все мои знакомые наверняка уже находились под контролем геймеров, и отныне даже случайная встреча с ними грозила мне гибелью.

Что же делать? Где можно спрятаться от вездесущих врагов? С одной стороны, ночью, под покровом темноты, скрываться легче, но с другой – ночь, к сожалению, не вечна. Вскоре улицы наполнятся людьми, и тогда мне придет конец, потому что не могу же я весь день отсиживаться в кустах. Может быть, и вправду попытаться изменить свою внешность с помощью грима и переодеваний, как это в шутку советовал Клур? Но ведь ты прекрасно знаешь, Рик, что опыта в этом деле у тебя нет, а неумелая маскировка будет привлекать к тебе внимание прохожих…

Покинуть город и спрятаться где-нибудь в окрестностях?

Но во-первых, ты едва ли успеешь достичь окраины Интервиля до того, как взойдет солнце (всего каких-нибудь два часа осталось), а во-вторых – за городом, где людей меньше, ты будешь бросаться в глаза каждому встречному, как одинокий фонарный столб в пустыне. Да и имеет ли смысл спасаться бегством от противника, с которым ты собирался сражаться не на жизнь, а на смерть?..

Проклятье, подумал я. Самое страшное в этой несказочной истории о живых игрушках то, что человек, знающий правду, рано или поздно, перестанет доверять кому бы то ни было. В каждом невинном слове собеседника ему обязательно будет чудиться иной, зловещий смысл, каждый поступок окружающих его людей, на который раньше он не обратил бы особого внимания, отныне будет расцениваться им как угроза, в каждом, даже хорошо знакомом человеке ему будет видеться враг, а любой собственный шаг он будет считать не результатом своего собственного выбора, а следствием того, что им кто-то управляет…

Откуда я знаю, может быть, геймеры меня уже давным-давно засекли, взяли под контроль и сейчас внушают мне именно тот вариант дальнейших действий, который им выгоден? Где гарантия, что любое решение, которое я сейчас приму, не навязано мне извне и не приведет меня прямо в пасть затаившемуся в засаде зверю? Эх, если бы со мной сейчас был Клур!..

Перестань, сказал я себе, иначе вообще невозможно будет ни жить, ни бороться, если ты не прекратишь себя терзать подобными мыслями. Тогда уж лучше сразу поднять лапки вверх и строем идти сдаваться на милость победителям… Лучше пораскинь своими жалкими мозгами, потому что если ты взялся за оружие, то знай, что отныне никто тебе не поможешь, а это значит, что тебе придется надеяться лишь на самого себя.

Если верно, что тебя стерегут в местах твоего возможного появления, то это означает, что, скорее всего, будут контролировать твоих знакомых. Допустим, за последние несколько часов они успели составить список тех, с кем ты знался… Может быть, все-таки есть кто-то, кто не входит в круг твоих друзей и знакомых, но у кого ты мог бы отсидеться? Думай, Рик, вспоминай, ведь от этого зависит не только твоя жизнь, но и жизни многих людей, которые наверняка будут спасены, если ты останешься в живых и поможешь «контролерам».

Вспоминай, с кем ты познакомился совсем недавно: месяц, неделю, вчера, позавчера…

И тут меня словно ударило: Рола! Как я мог забыть об этой смешной и взбалмошной девчонке!..

Впрочем, тут же появилась предательская мысль: а что если и она работает на геймеров? Вдруг ваше знакомство, закончившееся постелью, вовсе не было случайностью? Это же классический случай, описанный в шпионских романах: коварная лазутчица врага с крепким телом и манерами путаны соблазняет мужественного, но несколько наивного супермена!.. Да и как ты собираешься найти ее, если у тебя не осталось никаких координат – ни адреса, ни фамилии, ни номера визора? И неужели ты думаешь, что ей больше нечего делать, кроме как ждать, пока ты не заявишься к ней в гости в три часа ночи?..

Чтобы не поддаться всем этим безжалостным мыслям, не оставлявшим в душе ничего, кроме отчаяния и безнадежности, я решительно выбрался из кустов и зашагал по улице.

… Рола жила одна в небольшой квартирке на Двадцать Пятом проспекте, но ее не оказалось дома.

Это я выяснил после того, как в течение получаса звонил и барабанил в ее дверь, рискуя поднять на ноги всех жильцов. Потом силы покинули меня, и я опустился прямо на ступени. Мне уже было все равно, что обо мне подумают утром соседи и не окажется ли кто-нибудь среди них игрушкой геймеров.

Проснулся я от того, что кто-то осторожно ощупывал мое лицо. Я вскочил на ноги так резко, что чуть не ударил человека, склонившегося надо мной, головой в подбородок.

Это была Рола.

Она поднесла правую руку тыльной стороной ладони ко лбу, а левую вытянула драматическим жестом.

– О, нет! – воскликнула она театральным голосом. – Это невероятно! Неужели это он? Неужели это тот человек, которого я так ждала и любила?!

Судя по всему, она цитировала какой-то эпизод из «мыльной оперы». сквозь толстый слой пудры, проступали синие круги. Глаза ее ярко блестели, но под ними, сквозь толстый слой пудры, проступали синие круги. От Ролы пахло дешевым спиртным и дорогими сигаретами. Видимо, она приятно провела минувшую ночь, не то что я…

Рола обхватила мое лицо обеими руками и поцеловала в губы. В ушах торчали огромные серьги-ринкеры, а на руках было нацеплено множество железных браслетов, которые зазвенели, когда она опустила руки. Видимо, ей был присущ тайный комплекс рождественской елки…

Мы обнялись, улыбаясь друг другу почти нежно.

– Ты наверняка была в театре, на ночном спектакле? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

– Нет, ты не угадал, – улыбнулась она. – Я была в музее.

– А где те картины, которые ты оттуда стащила?

– Я была в музее оживших восковых фигур, – загадочно проговорила она.

Потом опять улыбнулась, на этот раз с оттенком грусти и, прижав палец к ямочке дактило-идентификатора, открыла дверь.

Мы вошли внутрь в тесную прихожую, и, затворив дверь, Рола тут же прижалась всем телом ко мне. Она была чуть пониже меня ростом. Света она не зажгла, но и в темноте я видел ее приоткрытые в улыбке сочные губы. Ее язычок скользнул по моим губам раз, потом второй, потом снова и снова. Потом она прижалась ко мне еще теснее – так, что наши тела почти слились в одно.

Голова моя закружилась, но в самый последний перед умопомрачением момент я все-таки успел подумать со странным хладнокровием и цинизмом: «Глупец, почему тебе так хочется верить, что она действительно любит тебя, а не подчиняется чьему-то приказу?»…

Словно прочитав мои мысли, Рола тут же отпустила меня, глубоко вздохнула, прошла в комнату, стянула с себя блузку и швырнула ее на спинку стула.

– Я приму душ, – сказала она, не оборачиваясь ко мне.

Я вошел в комнату и, не тратя времени на осмотр интерьера, рухнул в чем был, не раздеваясь, на широкую тахту.

Из ванной донесся шум воды.

Похоже, твой отец был прав, Маврикий, сказал я мысленно самому себе. Ты связался с женщиной сомнительного поведения, и не притворяйся, будто это вызвано исключительно временной необходимостью найти безопасное убежище. Признайся самому себе, что она не просто нравится тебе – ты успел влюбиться по уши в эту девчонку со свободными представлениями о морали и нравственности и, может быть, именно из-за того, что никогда прежде не встречал таких девиц… А как же Люция?

Люция!.. За бурными событиями последних суток я, оказывается, успел напрочь забыть о ней, и теперь воспоминание пробудило в моей душе глухую боль утраты. Теперь-то я отдавал себе отчет в том, что никогда уже не смогу тайно вздыхать по ней. И не потому, что она убила Слана – нет, дело было в чем-то более глубоком и не поддающемся анализу. Возможно, в том, что таких, как Люция, в городе было много – невинных, правильных, миленьких и порядочных до тошноты ангелочков, воспитанных в лучших традициях пансионов благородных девиц. Рола же была единственной, не влезающей в общие рамки…

Я сел на пуфик перед трюмо, на котором стоял старенький визор. Рука моя сама набрала заученный наизусть номер. Видеосвязь я предусмотрительно включать не стал.

За окном было еще темно, но Люция ответила сразу, словно ждала вызова всю ночь.

– Ты уже не спишь? – спросил я.

Она сказала, что нет, и я подумал, что голос у нее какой-то странный, тягучий.

– Есть какие-нибудь новости? – осведомился я.

– Не-ет.

–У меня тоже нет, – соврал я, не зная зачем. – А где Катерина?

– У соседей, – равнодушно сказала Люция.

– У соседей? – удивился я. – С какой стати?

– Так надо.

Я кашлянул, чтобы проглотить комок в горле. Что-то было не в порядке, но я еще не осознавал, что именно.

– Лю, – сказал я, – я хочу у тебя кое-что спросить… Ты никому не рассказывала?..

Теперь до меня отчетливо донеслись из динамика громкие булькающие звуки. Раньше Люция не увлекалась спиртным, но теперь все было по-другому, и понятно, почему… Наверное, она пила прямо из горлышка.

– Рик, – наконец, сказала она, – а почему бы тебе не показаться мне?

– Я не могу, – сообщил я. – Тут со мной люди…

– А-а, – протянула она и сделала еще пару хороших глотков. – Знаешь, мне всегда было страшно оставаться дома одной, когда Слан пропадал неизвестно куда на неделю, а то и больше, а дочка была в школе… Я приобрела из-за этого привычку разговаривать сама с собой, как старая свекровь, и старалась как можно громче греметь посудой, когда готовила обед. Мне и сейчас это нравится… Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

В комнату вернулась Рола. Она была полностью обнаженной, но на голове ее красовалась шляпа мушкетерского типа, с большими полями и длинными перьями, а на ногах были туфли на высоком каблуке. Не глядя на меня, она прошествовала к тахте и улеглась поверх покрывала.

– Она красивая? – спросила Люция ни с того, ни с сего, и меня обожгло холодом: а что, если она все-таки работает на геймеров и сейчас наблюдает за мной глазами Ролы?!

– Нет, – сказал я.

Нет, ну что за ерунда тебе сегодня лезет в голову?!..

– Мне пора, – сказала Люция.

– Куда?

– Фу, какой невоспитанный! – шутливо протянула она. – Никогда не кудахтай, Рик, это неприлично. В таких случаях спрашивают: «Далеко?»…

– Хорошо, Лю, – сказал я фальшивым голосом. – И далеко же ты собралась?

– Об одном тебя прошу, – сказала она после паузы. – Катерина…

Я встревожился. Все мои страхи и подозрения ожили.

– Лю! – закричал я. – Что ты еще там придумала?! Не смей!.. Слышишь? Ни в коем случае не смей делать глупости!..

Но в визоре воцарилось молчание. Я думал, что она отключилась, но индикатор связи светился зеленым огоньком, как кошачий глаз.

Следующие две минуты я провел, как на иголках. Рола не обращала на меня ровно никакого внимания. Закинув нога на ногу, она глядела в потолок и пускала дым кольцами из длинной фиолетовой сигареты.

– Послушай, Рик, – сказала, наконец, Люция. – Все нормально. Я думала, что… Впрочем, это неважно.

– Что с тобой сейчас было? – заорал я так, что Рола вздрогнула и уронила пепел на покрывало.

– Ничего особенного, – устало ответила Люция и отключилась.

Я набрал ее номер снова, но никто не ответил.

Некоторое время я сидел молча, потом повернулся и посмотрел на Ролу. Она ответила мне долгим серьезным взглядом. Живот ее был плоским и гладким. Она действительно была еще девчонкой.

– Ты уходишь? – спросила она так, что мне вдруг стало страшно.

И, чтобы перебороть этот страх, я прилег рядом с ней, закрыл глаза и стал гладить ее прохладное тело…

Я проснулся от ощущения чужого взгляда. Видимо, такая чувствительность объяснялась тем, что я лежал голышом. Рола, подложив локоть под голову, смотрела на меня в упор. Похоже, она обожала просыпаться раньше всех.

Сквозь полузатемненные окна пробивалось солнце, и в комнате царил мягкий полумрак, какой бывает на дне моря в хорошую, солнечную погоду.

Оказывается, было уже около полудня.

Рола потрепала меня по волосам.

– Что, мне пора подстричься? – спросил я.

Она взяла с тумбочки устрашающего вида портняжные ножницы.

– Давай, я тебя подстригу, – предложила она.

– Не смей, – сказал я.

Она схватила пучок моих волос – только не на голове, а в весьма интимном месте – и занесла ножницы, словно собираясь отхватить ее. Если ею сейчас управляют, то достаточно одного быстрого движения, чтобы вонзить два острых длинных лезвия в мой неприкрытый живот.

Интересно, невольно подумал я, сколько раз надо ударить человека такими вот ножницами, чтобы получилось семь ран?

– Убью, – сказал я.

– Не бойся, я умею стричь, – сообщила она. – В колледже я всегда стригла своих одноклассниц.

– И на кого же ты училась?

– На монашку.

– По твоему образу жизни этого не скажешь.

– Тебе не нравится, что я отсутствую дома по ночам?

Меня, наконец, осенило. Столь поздняя смекалка объяснялась тем, что мне еще не приходилось встречать таких девиц. Только читал о них…

– И давно ты отсутствуешь дома по ночам?

– Больше года.

– Что, каждую ночь?

– Почти.

– Из-за денег?

– В том-то и дело, что нет… Кстати, Рик, ты не первый, кто меня об этом спрашивает. Иногда попадаются такие занудные и дотошные клиенты!.. Но в таких случаях я честно признаюсь, что мне это занятие не нравится и что деньги меня интересуют лишь постольку-поскольку… Знаешь, мне никто не верит. Как будто с первым встречным спят лишь из-за денег или из похоти!

– Честно говоря, я тоже так думал. А из-за чего же еще?

– Фу, какой ты глупый, Рик!.. Вообще-то, я и сама не могу в себе разобраться. Иногда, вспомнив, с кем и как я была накануне, я испытываю отвращение. Но проходит день, два… или неделя… или просто наступает вечер – и какая-то непреодолимая сила тянет меня в какой-нибудь бар или просто пройтись по центральному проспекту, предлагая себя, как кукла на витрине… Может, я просто чокнутая, а ?

– А не бывало такого, чтобы тобой пользовался несколько раз подряд один и тот же клиент? – спросил я.

Она добросовестно задумалась.

– Ты мне можешь не поверить, Рик, но по ночам я как бы сама не ведаю, что творю… Словно меня окутывает туман. Иногда я вообще не помню, как я добиралась домой, хотя в пьянстве меня трудно упрекнуть. Смешно, правда?

Я скрипнул зубами. Еще позавчера я мог бы согласиться с ней в том, что по ней плачет психушка или исправительная колония. Но теперь я знал, в чем было дело.

Эти сволочи используют ее в качестве безотказной подстилки, передавая друг другу, словно живую эстафетную палочку! А точнее – в качестве игрушки, предназначенной не просто для развлечения, а для сексуального развлечения… Небось, и координаты Ролы передаются ими друг другу с определенными рекомендациями по использованию: «А самая эрогенная зона у нее – не как у всех, а за ушком, понял?»… Добраться бы мне поскорее до всех вас, я вам и это припомню, обязательно припомню!

– Ну, а деньги-то все же платят? – спросил я.

– Как правило – да, – сказала Рола и машинально обвела взглядом комнату. – За счет этого я и живу.

– Кто-нибудь еще знает о том, что ты?..

– Нет, – быстро сказала она. – Что я – дурочка, что ли? Да в нашем благонравном городишке за такое живо выпрут в двадцать четыре часа!..

Я молча сходил в душ и стал одеваться.

– Эй, ты что – сердишься на меня? – удивленно спросила она. Этакий падший ангел с чистой душой, да и только.

– Нисколько.

– А куда это ты собрался?

– Пойду чего-нибудь приготовлю на завтрак.

– Ну сходи, – милостиво разрешила она. – Только у меня почти ничего нет, обычно я завтракаю где-нибудь в городе…

– И обедаешь, и ужинаешь тоже, – догадался я. – Да, похоже, что в этом доме пахнет чем угодно, только не едой… Ничего, я – чемпион мира по приготовлению пищи из воздуха.

– Господь Бог ты, что ли? – недоверчиво спросила она. – Когда у меня бывает одна подруга, то она любит называть мою квартиру залом для ночных транзитных пассажиров. Знаешь, а она права: я уже давно сама себя чувствую такой транзитной пассажиркой в этом мире.

– Ну вот, – упрекнул ее я. – Так все хорошо начиналось – и вдруг опять о покойниках!..

На кухне я обнаружил небольшой стереовизор и, готовя яичницу из найденных в холодильнике яиц, включил, чтобы узнать, что творится в мире. По чистой случайности, я телевизор был настроен на городский кабельный канал, и спустя несколько секунд я чуть не выронил раскаленную сковороду себе на ноги.

«… Сегодня хроника чрезвычайных происшествий нашего славного города пополнилась еще одним трагическим фактом, – вещал корреспондент, державший микрофон у рта на фоне здания в форме раскидистого дерева, у которого на тротуаре толпилась кучка зевак. – Рано на рассвете из окна четырнадцатого этажа этого дома упала вниз женщина. Ее звали Люция Этенко. При ней оказалась записка, в которой несчастная призналась в сознательном убийстве своего мужа, журналиста одной из городских газет, таинственно погибшего два дня назад. Одновременно с этим в квартире, где проживали вдова и дочь Этенко, произошел сильный пожар, вызванный, как полагает полиция и пожарная служба, возгоранием неисправной газовой плиты. Дочь Люции Этенко Катерина, по чистой случайности, осталась жива, потому что ночевала у соседей…»

Я подождал, не скажет ли он еще что-нибудь существенное, но корреспондент отделался общими словами об ухудшении криминальной ситуации в Интервиле, и камера переключилась на репортаж о других событиях прошедшей ночи. О покушении на нас с Клуром так ничего не сказали.

В голове моей стало пусто и словно возникла натянутая до тончайшего звона стальная струна. Я выключил стереовизор, аккуратно отставил сковороду с плиты и, как лунатик, направился в прихожую.

Шум воды в ванной прекратился, и на пороге в легком халатике возникла Рола. Лицо ее было розовым и свежим.

– Ты уходишь? – удивилась она.

– Я совсем забыл про одно неотложное дело, – сказал я. – Извини.

Она нахмурилась.

– А как же завтрак? – спросила она.

– Ждет тебя на столе. Пойми, Рола, мне нельзя терять ни минуты.

– Ну и пожалуйста, – капризно оттопырив губку, сказала она. – Катись и больше не возвращайся, понял?

Я молча открыл дверь.

– Подожди, – спохватилась она. – Нельзя забывать свои вещи в чужих квартирах! – Она кинулась в комнату и через несколько секунд возвратилась, держа в руках нелепый медальон, который мне накануне вечером презентовал Адриан Клур. – Возьми!

Когда мы ночью занимались любовью, она попросила меня снять его, потому что он врезался ей в грудь. Признаться, я совсем забыл о нем.

Вчера у меня не было времени задуматься о том, что же представляет из себя эта претенциозная безделушка и почему, как говорил Клур, мне не следует снимать его. Однако теперь меня озарила догадка: «медальон» наверняка каким-то образом должен был оберегать своего владельца от воздействия геймеров. Да, это был поистине талисман, только приносил он не удачу, а безопасность от чужой воли. Видимо, только благодаря этой штучке мне удалось, прошлой ночью, не стать безвольной марионеткой в руках бандитов, как это случилось в момент моего знакомства с Клуром…

Я задумчиво подержал «медальон» в руке (он был тяжелее, чем должен был быть для своих размеров), а потом решительно надел цепочку на шею Ролы.

– Я не дарю тебе его, – сказал я девушке. – Я просто оставляю его в качестве залога моего возвращения. У меня к тебе только одна просьба, и постарайся исполнить ее ничего не спрашивая. Не снимай с себя медальон до тех пор, пока я не вернусь! Хорошо? И особенно по вечерам!..

– Мне что, даже принимать с ним душ? – насмешливо осведомилась она. – Он не испортится от горячей воды?

– Настоящая любовь не ржавеет, – на радостях, что все так быстро уладилось, ответил я первой пришедшей в голову пошлостью.

Успокаивающе улыбнулся:

– Вот увидишь: все будет хорошо.

И шагнул через порог.

Летя на Пятьдесят Шестую улицу на всех парах (пришлось воспользоваться такси), я не думал о том, что меня могут перехватить и убить или хотя бы сделать «игрушкой». Это отступило на второй план, а главным для меня в тот момент было одно: успеть. Успеть, пока и с Катериной не случилась какая-нибудь совершенно «естественная» беда. Сволочи-геймеры явно проводили тактику «выжженной земли» – и в прямом, и в переносном смысле – по отношению к семье Слана. Видимо, они считали, что в домашних тайниках у него могла сохраниться какая-нибудь опасная для них информация, а жена и дочь его могли – хотя, возможно, и не осознавая этого – знать что-нибудь такое, за что мог бы ухватиться Контроль…

Я нисколько не сомневался в том, что Люция была убита. Даже находясь в состоянии двухдневного стресса, вызванного осознанием своей вины в потере близкого человека и раскаянием в тяжком грехе; даже под влиянием алкоголя, она едва ли наложила бы на себя руки – слишком она любила свою дочь, чтобы оставлять ее одну в таком возрасте… Да и зачем ей потребовалось бы поджигать квартиру? В том, что это был именно поджог, я также не сомневался… Нет, это было хладнокровное убийство, совершенное с целью сокрытия следов и устранения опасных свидетелей. Пусть даже Люция сама кинулась с огромной высоты, это все равно было убийство, потому что геймеры могли внушить ей что угодно. Убийство, не оставляющее никаких улик и следов. Одно из многих убийств такого типа в нашем городе…

И еще меня грызла совесть. Как в старинной китайской пытке, когда голодную крысу сажали в банку и привязывали к животу казнимого так, чтобы зверек мог выбраться на свободу лишь сквозь тело человека… Если бы было время заняться психоанализом того сумбура, который царил сейчас внутри меня, в итоге я, возможно, пришел бы к выводу, что оставил медальон Роле не столько из желания уберечь ее от происков геймеров, сколько из подсознательного стремления наказать самого себя за то, что наплевательски отнесся к странному поведению Люции во время нашего последнего разговора.

Если бы я тогда рванул к ней, вместе со своим драгоценным медальоном, может быть, мне удалось бы помешать ее убийству, и сейчас она была бы жива. «Ты поступил как последний эгоист, Рик», твердил мне внутренний голос, и я не хотел ни слышать, ни слушать его, но все равно и слышал, и слушал назойливый и неотступный зудеж: «Выходит, ради нескольких часов своего личного счастья ты пожертвовал чужой жизнью… Конечно, теперь ты мчишься с риском для жизни по городу и наверняка клянешься себе, что если отловишь негодяев, повинных в смерти этой женщины, то сотрешь их в порошок… Только что толку – ведь ее-то этим ты не оживишь!»…

Чтобы отвязаться от этого голоса и загнать его куда-нибудь глубоко-глубоко внутрь себя, я время от времени бил кулаком по своему колену, не чувствуя боли в отшибленных суставах и вызывая недоумение у таксиста.

И все-таки я успел.

Толпа возле дома Люции успела разойтись, и ничто не напоминало о недавней трагедии, если не считать потоков грязной пены, оставшейся на тротуаре после тушения пожара. Водой и пеной смыло и то чудовищное пятно, которое должно было остаться на асфальте. Окно на четырнадцатом этаже чернело, как пустая глазница в черепе, и кирпичная стена над ним была покрыта копотью: видно, пламя вырывалось из окна длинным, завивавшимся кверху языком. Там, как мухи, уже копошились ремонтники, заделывая поврежденный пламенем фасад.

В подъезде тоже было грязно и воняло свежей гарью. На четырнадцатый этаж было не протолкнуться: там сновали полицейские эксперты и люди в штатском. Соседи, видимо, поняли, что никаких подробностей им больше не узнать, потому что никого из зевак на лестничной площадке не было. Я позвонил этажом ниже в первую попавшуюся дверь, и женщина, открывшая мне дверь, поведала, что девочку собираются передать в интернат, потому что семья, которая ее приютила, имеет своих двоих детей…

Это навело меня на определенные мысли, и когда хозяйка квартиры, где должна была находиться Катерина, открыла мне дверь, я сразу же представился чиновником Попечительского совета, прибывшим, чтобы отвезти несчастную малышку в интернат. Женщина явно обрадовалась такому быстрому решению проблемы, хотя у нее и возникли сомнения по поводу невероятной оперативности Попечительского совета. «Мы тоже смотрим стереовизор, госпожа», заверил ее я. «Надеюсь, у девочки не возникнет возражений по поводу нашего решения?». «Что вы, что вы», замахала на меня руками моя собеседница. «Она еще маленькая, чтобы иметь какие-то возражения… В конце концов, я верю, что у вас работают достаточно сообразительные люди, чтобы придумать для нее какое-нибудь подходящее объяснение». «Как она себя чувствует?» – «Видимо, еще не понимает до конца, что произошло. Хотя следователи с ней уже беседовали…Сидит вон, играет в куклы. У меня-то оба – мальчики, им в куклы – неинтересно…». – «Есть ли при девочке какие-то вещи?», строго осведомился я, чтобы не дать женщине времени опомниться и потребовать у меня каких-нибудь бумажек. «Да какие у нее вещи? – удивилась хозяйка. – В чем пришла, в том и есть… Кто же знал, что такое горе ее ожидает!». Она покачала головой и вытерла передником сухие глаза.

«Извините, госпожа, но я спешу, поэтому пригласите сюда девочку», сказал я, демонстративно посматривая на часы.

Я действительно спешил. В любой момент кто-нибудь из полицейских мог пожелать еще раз допросить Катерину, и тогда моя авантюра лопнула бы, как мыльный пузырь.

Хозяйка на несколько минут исчезла, а потом вернулась, ведя за руку Катерину и что-то на ходу ей нашептывая на ухо.

В руках у девочки была большая кукла, весьма небрежно одетая, но зато говорящая. Девочка, подняв на меня глаза, ткнула пальцем в какую-то кнопку на спине куклы, и та писклявым голоском отчетливо произнесла: «Привет, дядя Рик!»… Сама же Катерина молчала, хотя я опасался, что сейчас она выдаст меня с головой перед соседкой.

– Пойдем со мной, – сказал я и взял ее за пухлую послушную ручку.

Мы уже спустились на один пролет лестницы, как вдруг женщина перегнулась черех перила и крикнула мне вслед:

– Ее зовут Катерина… Катя, то есть…

– Я знаю, мадам, – рассеянно сказал я, продолжая спускаться с девочкой по лестнице.

Мы вышли из дома, без особых проблем поймали такси, и я назвал шоферу адрес родителей. Предупреждать отца с матерью о том сюрпризе, который я им приготовил, не было ни времени, ни желания.

Девочка по-прежнему молчала. На ее лице не было заметно ни следов слез, ни потрясения. Может быть, она просто не знает, что случилось с матерью и с квартирой?

Нет, она знала… А знает ли она, кто я и куда ее везу? Да, вы – дядя Рик, который часто приходил к нам в гости, а везете вы меня к себе, чтобы я пока пожила у вас, а потом, когда мама вернется, она меня заберет и скажет вам спасибо за то, что вы присмотрели за мной. Ей было всего пять с половиной лет, но я был потрясен такой рассудительностью. На всякий случай я отгородил заднюю часть салона, где мы сидели, от водителя звуконепроницаемой прозрачной перегородкой. А откуда должна вернуться мама, спросил машинально я. Она уехала, все так же доверчиво сказала Катя и добавила: мне так сказала тетя Бруна, у которой я сегодня спала… А зачем мама отправила тебя ночевать к тете Бруне? – Было уже поздно, и я спала, но вдруг мама меня разбудила и сказала, что к ней пришел в гости один дядя и что я должна идти спать к тете Бруне…

Так, подумал я. Кажется, начинает выясняться подоплека смерти Люции. Интересно, как она объяснила «тете Бруне» причину, по которой вынуждена просить ее приютить «до утра» свою дочку?.. Впрочем, сейчас интереснее другое – кто этот дядя, который приперся посреди ночи к несчастной вдове-мужеубийце?

Быстро выяснилось, что хотя глаза у Катерины слипались от сна, когда мать наспех одевала ее ( и сейчас на ней было легкое, простенькое платьице, в некоторых местах заляпанное пятнами и тщательно заштопанное), тем не менее, она хорошо разглядела незнакомого мужчину, пришедшему к ним «в гости», и может описать его.

Сначала я скептически отнесся к этому: разве можно будет отыскать среди трех миллионов человек одного-единственного субъекта, да еще по описанию пятилетней девочки?

Но то, что поведала мне потом Катя, буквально повергло меня в тихий ужас. Потому что словесный портрет, обрисованный девочкой, мог относиться только к одному человеку – Адриану Клуру. Совпадений быть не могло: Катерина назвала мне даже его характерную примету: большое родимое пятно посреди плеши на голове…

Глава 12

Где-то я читал, что в средние века охотники упражнялись в стрельбе из лука следующим образом: заранее отловив диких голубей, они сажали их в клетку, а потом выпускали по одному. Если охотник попадал в живую мишень, значит, птице не повезло. Если же он промахивался, то голубь отделывался легким испугом.

Нетрудно заметить, что Шлемист решил отвести мне роль голубя, и свобода мне дарована чисто символически. Как бы там ни было, мне трудно поверить в благородность помыслов и в искренность посулов своего противника. Скорее всего, меня собираются убить в любом случае, независимо от того, принесу я на встречу «заглушку» или нет. Помимо всего прочего, такая развязка сэкономит Шлемисту круглую сумму, которую не надо будет переводить в Австралийский банк…

Только лично я не собираюсь тщетно махать крыльями, полагаясь на слепое везение, и ежесекундно ждать, угодит в меня стрела или нет. Лучший способ избежать гибели – это спикировать на охотника тогда, когда он не ожидает этого от беззащитного голубя, и поразить его в темечко своим клювом – желательно, насмерть.

Но сначала нужно усыпить бдительность противника, чему я и решаю посвятить все время, оставшееся до нашего рандеву со Шлемистом.

Именно поэтому, оказавшись за дверями частной клиники доктора Бейтса, я не спешу лезть в тот канализационный люк, куда мне удалось незаметно пристроить свой чудесный медальон. Во-первых, я уверен в том, что за мной теперь будут следить с особым усердием. Во-вторых, медальон мог быть унесен вместе с потоком нечистот в недра подземного царства, и потребуется немало времени, чтобы его найти. Ну и, наконец, в-третьих, я просто-напросто не выношу запаха нечистот…

Вместо того, чтобы лазить по уши в дерьме в кромешной темноте, исследуя подземные течения, я легкомысленно отправляюсь прямиком в свой номер в «Уютном уголке», где меня поджидает целая орава соглядатаев-"игрушек". Они оглядывают меня сонным взглядом ночного портье, презрительно ощупывают взглядами лифтеров и горничных, подсматривают за мной сквозь замочные скважины из соседних номеров, но мне на это сейчас наплевать. Главное, что теперь никому из геймеров не придет в голову испытывать мою защиту от Воздействия, как это, несомненно, случилось в первые же часы моего появления в Интервиле.

Я принимаю душ с ионизирующими добавками – сначала горячий, потом холодный, потом снова горячий, и наконец, комнатной температуры. Мне нужно прийти в себя после бессонной ночи и зарядиться бодростью, как минимум, на сутки вперед. С этой же целью я принимаю специальную электронную таблетку, горячо надеясь, что она не даст мне клевать носом на ходу.

После этого я меняю свой наряд на все те же яркие шорты до колен и майку кричащей расцветки и отправляюсь в путь. На этот раз – правда, не без сожаления, – я не беру с собой своего неразлучного спутника – комп-нот. Он был честно возвращен мне моими похитителями, но теперь в нем наверняка сидит стая программ-невидимок, которые способны передавать на чужие компьютеры информацию, поступающую в комп-нот.

До восхода солнца я успеваю перекусить в ночном кафе-автомате, и когда первые лучи освещают город, нахожусь в центре города, на одной из площадей, доступ на которую открыт только для пешеходов. Туристы, наверное, еще видят десятый сон, поэтому в столь ранний час площадь почти пуста, если не считать отдельных прохожих, спешащих на работу.

Выбор мною яркой одежды не случаен, потому что мне необходимо привлечь к себе внимание наших операторов. За противника я не беспокоюсь – я и так знаю, что он неусыпно следит за мной посредством «игрушек».

В условиях плотной опеки, когда нет шансов скрыться от наблюдателей и в то же время надо, незаметно для противника, передать своим кое-какую весточку, в распоряжении «контролера» имеется один надежный способ. Его единственный недостаток – это достаточно большая затрата времени и физических сил передающего.

Сейчас мне очень надо передать Контролю одно сообщение. О ме-дальоне, канувшем в пучину бытовых отходов (пусть проверят, нельзя ли его найти и достать), о событиях прошлой ночи и о беседе со Шлемистом (руководство должно быть в курсе действий оперативника, иначе потом, особенно в случае неудачи, не оберешься обвинений в преступной самодеятельности и утаивании важных сведений от начальников), и наконец – о месте и времени встречи, которая мне сегодня предстоит. Последняя часть донесения – самая важная, от нее зависит, буду ли я жив к вечеру или мой труп будет покоиться где-нибудь на дне Озера с камнем на шее. В ней я прошу своих товарищей прикрыть меня во время свидания со Шлемистом. Меня, в общем-то, не интересует, каким способом это прикрытие будет обеспечено, но могу предположить, что, скорее всего, мои коллеги сделают выбор в пользу снайперов, экипиро-ванных для стрельбы на сверхдальние расстояния. Они будут располагаться на нескольких позициях так, чтобы место встречи простреливалось с разных сторон – никто не в состоянии предвидеть, как мы со Шлемистом будем перемещаться по площадке. На тот случай, если главарю геймеров вздумается покатать меня на машине, в засаде будут сидеть специальные мобильные группы. Лично мне не придется прикоснуться к своему противнику и пальцем: огонь будет открыт либо по моему условному знаку, либо при явной угрозе моей жизни…

Для начала мне следует подать условный знак о том, что я собираюсь применить для передачи сообщения тот самый способ, который принят на вооружение Контроля. Этим знаком служит «двойной круг», в данном случае –обход площади по периметру сначала в одну сторону, потом в другую. Если от Контроля нет подтверждения того, что операторы готовы к приему шифровки, условный знак следует повторять – до тех пор, пока такое подтверждение не придет.

На этот раз оно приходит после того, как я трижды передаю условный знак. Один из прохожих подает мне сигнал: «ПЕРЕДАВАЙ, МЫ ГОТОВЫ».

Я встаю посередине площади и долго вглядываюсь в утреннее небо, словно надеюсь разглядеть в нем порхающих ангелочков. На самом деле, на языке условных жестов это означает: «ПЕРЕЙТИ НА ВИД СВЕРХУ».

В течение следующих двух с половиной часов служащие, торопящиеся на работу, и мои шпики (в ряде случаев, в сущности, это одно и то же) наверняка безмерно удивлены моим странным поведением. Дело в том, что я шатаюсь без видимой цели по ничем не примечательной площади так, будто упорно размышляю на ходу о чем-то своем. Весь фокус в том, что если проследить траекторию моих перемещений сверху, то окажется, что я не просто слоняюсь от нечего делать, а выписываю ногами на асфальте огромные, высотой примерно в пятьдесят метров, цифры, которые и составляют текст шифровки. Если бы мои ботинки оставляли на площади грязные следы, любой придирчивый наблюдатель мог бы разгадать секрет моих блужданий. Но на площади чисто, а с высоты птичьего полета никому не придет в голову следить за мной. Это делают лишь мои коллеги по Контролю, и для облегчения их задачи траектория моего перемещения рисуется сейчас на экранах мониторов светящимися линиями. Конец каждой цифры я обозначаю короткой паузой, которая для шпиков выглядит так, будто меня осенила некая мысль, и я остановился в раздумье…

В среднем на «написание» одной цифры у меня уходит примерно полторы минуты: слишком быстро двигаться я не могу, чтобы не вызвать подозрений у чужих глаз, которые за мной продолжают наблюдать. Пусть считают, что я имею дурную привычку размышлять, расхаживая взад-вперед… С учетом того, что каждая группа цифр соответствует целой фразе, в таком темпе мне удается передать довольно объемное сообщение за два с лишним часа.

В конце передачи, получив условный сигнал о том, что моя информация принята и, самое главное, понята, я едва не валюсь с ног. Голова моя гудит от напряжения: попробуйте сочинять на ходу текст, одновременно переводя его в группы цифр и вычерчивая собой, как курсором, эти цифры в гигантской координатной сетке, которую надо мысленно представить на поверхности площади, – и вы поймете, что эта задача требует не меньшего сосредоточения и памяти, чем, скажем, сеанс одновременной игры в шахматы вслепую с несколькими противниками одновременно. Нетренированный человек просто не сможет пользоваться этим способом секретной связи, он обязательно собьется или допустит где-то ошибку, и придется тогда бедняге топтать асфальт до тех пор, пока подошвы на ботинках не протрутся до дыр…

Заключительная часть моего сообщения посвящена описанию того, как Контроль может – опять же незаметно от моих шпиков – снабдить меня еще одной «заглушкой». Блефовать бессмысленно, ведь Шлемист может явиться на встречу не сам, а отправить вместо себя «игрушку», и в этом случае он наверняка испытает действие «заглушки» на ком-нибудь другом, прежде чем скомандует доставить ему «медальон». Но данный экземпляр невинной с виду безделушки должен быть оснащен особой микросхемой, которая, при включении «заглушки», будет посылать в эфир короткие сигналы и тем самым обеспечит возможность пеленгации ее носителя.

До встречи остается больше трех часов, но, выпив крепкого кофе в уличном бистро, я отправляюсь бродить по городу, по возможности избегая людных мест. Мне следует продемонстрировать противнику, что я не замышляю какую-нибудь уловку, позволяющую вероломно нарушить нашу договоренность. Иначе невидимый охотник может спустить тетиву еще до того, как голубь успеет набрать высоту…

Значит, мои действия до встречи не должны выходить за определенные рамки. Во-первых, я должен избегать какого бы то ни было контакта с окружающими меня людьми, чтобы у геймеров не зародилось подозрение, что я пытаюсь выйти на связь с Центром, – это было бы расценено как стремление соответствующим образом подготовиться к встрече.

Во-вторых, мне не следует приобретать в магазинах и получать от кого бы то ни было какие-либо предметы: это будет интерпретировано как попытка приобрести оружие, которое может быть скрыто в любой невинной, на первый взгляд, безделушке. Даже булавка – и та может быть отравлена мгновенно действующим ядом типа кураре.

И в-третьих, мне нельзя крутиться заранее в непосредственной близости от места встречи, смотреть стереовизор, слушать радио, прятаться от посторонних взглядов в номере гостиницы, передвигаться посредством такси или другого общественного транспорта… и много чего мне еще нельзя! Проще перечислить, что мне остается делать.

Я могу плестись по тем улицам, где в эти часы почти не бывает людей. Я могу, в конце концов, сидеть в полном одиночестве в каком-нибудь сквере. Я могу часами изучать витрины закрытых магазинов и рекламные афиши на киосках – но упаси Боже при этом делать какие-нибудь двусмысленные жесты и гримасы, которые могут быть истолкованы как условные знаки своим…

И, тем не менее, в ходе встречи я собираюсь проявить максимум коварства и изворотливости, чтобы переиграть своего противника. Угрызения совести в связи с этим мне не грозят, потому что я отлично понимаю, что такой умный и сильный враг, как Шлемист, будет, в свою очередь, всячески стараться оставить меня в дураках, причем – в мертвых дураках.

О том, какой сюрприз он мне готовит, я могу только догадываться, призвав на помощь остатки способности логически мыслить, которые сохранились в моей бедной голове после трехчасового моциона под палящим солнцем.

Собственно говоря, план этот созрел у меня еще до моего ночного похищения, а точнее говоря – до того, как я дал себя похитить, потому что невооруженным глазом было видно, что напавшие на нас с Риком ребята вовсе не торопились спасаться бегством от полиции. Из этого следовало, что прибывающие полицейские также являются «игрушками» геймеров.

Я исходил с самого начала из того, что Шлемисту невыгодно меня убивать. Об этом свидетельствовали и неудачные покушения на меня, и абсолютно ненужные убийства на моих глазах людей Контроля. Шлемист стремился запугать меня, не более. На самом деле, ему было что-то нужно. Нетрудно было предположить – что именно. «Заглушки» действительно давали неоспоримое преимущество «контролерам», оберегая их от Воздействия, и совершенно естественно, что противник стремился раскрыть секрет этой защиты, – ведь целью геймеров было подчинение своей воле как можно большего количества людей, в том числе и агентов Контроля. А имея в своем распоряжении хотя бы один экземпляр генератора защитного поля, можно было бы придумать средства и способы его нейтрализации.

В то же время не вызывает сомнений, что после нашей встречи Шлемист будет стремиться убрать меня. Независимо от того, получит он от меня вожделенный артефакт или нет. Вопрос заключается только во времени: он может попытаться убить меня сразу или толкнуть на это грязное дело своих марионеток… Скорее всего, решаю я, едва ли он сам будет пачкать руки – об этом свидетельствует выбор моим противником места для нашей встречи: площадь Благодарения, третья скамейка в сквере, если считать от выхода из подземки. Встреча назначена на пятнадцать часов, когда из учреждений уже потянутся по домам служащие, так что, если Шлемист задумал убить меня именно там, поблизости окажется слишком много свидетелей…

В конце концов, мне предстоит ответить себе на один вопрос, и в зависимости от этого ответа, избрать соответствующую тактику действий. Вопрос этот сводится к следующему: придет ли Шлемист на встречу со мной собственной персоной или пришлет какого-нибудь очередного доктора бейтса? Рискнет ли он своей шкурой или подставит под удар постороннего человека?

И вот здесь я и собираюсь применить логику. Если человек, который придет, покусится на мою жизнь, значит, он – всего лишь «игрушка». Если же переговоры пройдут в «теплой и дружественной обстановке», будто между двумя вышколенными дипломатами высокого ранга, это будет означать, что Шлемист решил лично познакомиться со мной, хотя, на мой взгляд, в этом нет никакого смысла.

В первом случае мне нельзя подавать условный знак снайперам – иначе Шлемист так и останется недосягаемым. На повторную встречу тогда не стоит рассчитывать… Ну, а по второму варианту я забираю «заглушку» и быстро ухожу, пока наблюдатели геймеров и просто случайные свидетели убийства не успеют опомниться. Не исключено, что мне придется нейтрализовать тех, кто попытается задержать меня, а затем отступить на Пятьдесят Четвертую улицу, где меня будет поджидать машина «скорой помощи», за рулем которой будет сидеть человек Контроля…

Я бросаю взгляд на часы и вижу, что пора выдвигаться на исходную позицию. В голове невольно всплывает воспоминание о Рике. Удалось ли ему остаться в живых за последние двенадцать часов или геймеры все-таки настигли его? Если он жив, то где скрывается? Юноша наверняка здорово струхнул, когда попал по моей милости в ночную передрягу, так что теперь, скорее всего, залег на дно и боится высунуть нос из своего укрытия, думаю я. Впрочем, на его месте мне бы тоже было страшно. Когда не имеешь достаточного представления о противнике и о том, на что он способен, то невольно начинаешь преувеличивать его силы и возможности. В результате, вместо того чтобы встретить врага лицом к лицу, бежишь от него, едва лишь почуяв его приближение…

Возможно, если бы я поведал Любарскому всю правду о геймерах и о Контроле, ему бы не было так страшно. Но я этого не сделал – и не потому, что он мне не поверил бы. Просто-напросто меня потом не погладили бы за это по головке мои любимые начальники, даже если бы я и сослался на необходимость вербовки столь ценного агента для Контроля.

Размышляя на эту тему, я не забываю делать дело. До встречи мне необходимо во что бы то ни стало забрать из тайника «заглушку». При этом я должен постоянно находиться в поле зрения противника и не могу даже на секунду оставаться без наблюдения, чтобы впоследствии геймеры не могли меня упрекнуть в попытке обвести их вокруг пальца. Этот парадокс решается довольно простым способом.

Тайник устроен в деревянных перилах длинного и крутого мостика-лестницы, спускающегося к набережной. Совершенно естественно, что люди, спускающиеся по лестнице, имеют обыкновение держаться рукой за перила. В определенном месте в деревяшке имеется отверстие, заткнутое хорошо подогнанной пробкой, которая имитирует сучок. Под пробкой-то и хранится «заглушка», выталкиваемая из отверстия специальным пружинным механизмом. Сама пробка – тоже с секретом, сначала она раздвигается в стороны, освобождая путь медальону, подобно двери лифта, а потом автоматически возвращается на место, маскируя отверстие. И все это должно произойти под моей ладонью буквально за доли секунды…

К счастью, никто не поднимается мне навстречу по лестнице, только в пяти метрах позади следует тощий очкарик, который наверняка является «игрушкой» геймеров.

Я спускаюсь медленно, но, даже пристально всматриваясь в перила, не вижу, в каком месте оборудован тайник. Ребята потрудились на славу. Сейчас кто-то из них наверняка находится в очках-биноклях далеко отсюда, в готовности нажать в нужный момент кнопку на пульте управления механизмом «пробки»…

Есть! Проведя ладонью по перилам почти в самом конце лестницы, я чувствую, как прохладный тяжелый кружок величиной с монету оказывается под моей ладонью, и мне остается лишь довести руку до конца перил, а потом, сжав кулак, опустить его в карман. Немного погодя я вижу, как человек в темных очках, мирно любовавшийся простором Озера, словно что-то вспомнив, снимает очки, прячет в карман небольшой комп-плейер и уходит в противоположную от меня сторону. Все прошло так гладко, что очкарик, следующий за мной почти по пятам, просто не имел шанса что-либо заметить…

А вот и площадь Благодарения.

Сквер, находящийся в центре площади, пуст: подручные Шлемиста явно постарались очистить место встречи. Но зато по всему периметру площади снуют туда-сюда озабоченные люди. Одним срочно понадобилось изучить витрины магазинчиков, другие поджидают автобус на остановке у метро. Третьи продают цветы с тележки-лотка. Четвертые лениво сидят за столиками под навесом у входа в бар и пьют, наверное, уже по десятой порции кофе в ожидании начала рандеву.

Я стараюсь не смотреть на крыши, балконы, окна мансард и чердаков окрестных домов. Где-то там затаились снайперы с бесшумными дальнобойными винтовками, и мне не хочется давать Шлемисту, если он сейчас следит за мной, повода для подозрений.

Я неторопливо прохожу к третьей скамейке в сквере и усаживаюсь, настраиваясь на ожидание. Сейчас без одной минуты три, но тот, с кем я должен встретиться, наверняка опоздает: ведь только профессионалы придают значение точному соблюдению временных параметров, а для таких типов, как Шлемист, опоздание является своеобразной демонстрацией своего превосходства.

Электронные часы над входом в подземку исполняют переливчатую мелодию и объявляют приятным женским голосом на всю площадь: «В Интервиле пятнадцать часов ноль минут».

Никто не спешит подходить ко мне, словно сквер отгорожен от остальной площади невидимым кругом силового поля. У меня есть время подумать, что я буду делать, если никто так и не обратится ко мне в течение ближайших двадцати минут. Этот вариант, честно говоря, я еще не продумывал, и, чем больше размышляю над ним, тем все больше он мне не нравится… Скорее всего, подобный исход будет означать, что случилось нечто непредвиденное, перечеркнувшее крест-накрест все прежние планы и замыслы Шлемиста. И тогда мне придется полагаться лишь на свою способность импровизировать в зависимости от изменений ситуации и на такую ненадежную категорию, как удача. Хотя, как говаривал один мой коллега, лучше всего удается та импровизация, которая заранее подготовлена…

Я исподтишка всматриваюсь в людей, которые приближаются к воображаемой границе вокруг сквера. Начинаю потеть. С ног до головы… Неужели ты волнуешься, Адриан, с твоим-то опытом?..

Три часа пять минут.

Женщина катит перед собой детскую коляску, содержимое которой, невзирая на жаркую погоду, тщательно прикрыто непрозрачным пологом. Может быть, в коляске не младенец, а ручной пулемет?.. Нет, в последний момент женщина изменяет направление своего движения и идет под навес кафе, где заказывает порцию мороженого, которую в высокой вазочке ей приносит официант.

Три часа восемь минут.

Вот этот смуглый человек с блестящим от пота лицом, но в нелепом под жарким солнцем фраке? Не скрывается ли у него за поясом, под фалдами фрака, «эскалибур» крупного калибра?..

Но и человек во фраке минует сквер, не останавливаясь, чтобы спуститься в манящую тень и прохладу подземки.

Тогда, может быть, вон тот тощий, седой старик в темных очках и с толстой тростью, похожий на генерала в отставке, потерявшего зрение на учениях от длительного наблюдения за передвижениями войск в подзорную трубу-перископ?.. Откуда мне знать, может, в его трости спрятан острейший клинок, а сам старик – мастер штыкового удара?

Однако старик топчется посреди площади, подкармливая голубей крошками хлеба, а потом, что-то бормоча себе под нос и стараясь высоко держать голову, удаляется в направлении одноэтажных коттеджей, виднеющихся в глубине улицы, которая ведет с площади в пригород Интервиля.

Пятнадцать часов десять минут.

Значит, встреча все-таки не состоится…

Но, едва я успеваю подумать об этом, как сзади на меня падает чья-то тень, и знакомый голос спрашивает:

– Значит, вы действительно хотели со мной встретиться, господин Клур?

Медленно-медленно, стараясь не делать резких движений и не потеть так обильно, словно меня облили из ведра водой, я оборачиваюсь, и мне приходится приложить немалые усилия к тому, чтобы удержать себя в руках.

За моей спиной стоит не кто иной, как завербованный мною в добровольные помощники Контроля исследователь аномальных явлений в городе Интервиле и его окрестностях Маврикий Любарский.

Глава 13

Я уже успел убедиться, что Адриан порой неадекватно реагирует на самые обычные вещи. Но сейчас он превзошел самого себя.

Я-то предполагал, что он, если и не бросится обнимать меня, то, по крайней мере, как-нибудь проявит радость. Ситуация, на мой взгляд, стоила того: мы оба остались живы и снова были вместе – это ли не повод для появления положительных эмоций?..

Однако Клур только мрачно воззрился на меня и кисло заметил:

– По-моему, мы оба хотели видеть друг друга. – И, помедлив, насмешливо добавил: – Господин Любарский…

– Да, конечно, – растерянно сказал я, присаживаясь рядом с ним на скамейку. – А вообще, если честно, я думал, что меня разыгрывают. Я боялся, что они все-таки укокошили тебя прошлой ночью, а сейчас решили поймать меня на удочку!.. Ну, рассказывай!

Тут я снова перехватил странный взгляд Адриана, который он искоса бросил на меня.

– Так вот сразу? – усмехнулся он. – А не ставим ли мы телегу перед быками?

– Что-что? – не понял я. – Какую еще телегу?

Он сидел, напрягшись всем телом, как штангист, поднимающий рекордный вес, и пот лил с него градом. На меня Адриан не смотрел, но я чувствовал, что он ловит каждое мое движение.

Постепенно до меня дошло, что он боится. Но кого – меня? Почему? Неужели он считает, что, оставшись в одиночестве, я мог бы вступить в сговор с геймерами и выдать им какие-нибудь секреты Контроля?!..

И тогда я рассердился. Я понимал, что это глупо, но сделать с собой ничего не мог.

– Можно подумать, – как можно более ядовито сказал я, – что это не ты назначал мне здесь встречу, а я – тебе!.. Говори то, что ты мне хотел сказать, и я пойду… У меня, знаешь ли, своих дел – невпроворот!

Я отвернулся, но он вдруг схватил меня за рукав и развернул к себе:

– Послушай, Рик, – прошипел он мне прямо в лицо, – ты должен сказать мне всю правду!.. Даже если ты не сам сюда пришел!.. Ты, Рик, и не подозреваешь, как тебя сейчас подставляют!..

Я рывком освободился от цепкой хватки Клура и быстро огляделся. Никто не обращал на нас внимания, хотя сидели мы посреди площади – все равно что на сцене. Интересно, что заставило такого профессионала, как Адриан, выбрать место для нашей встречи на таком видном месте? И это после того, как накануне мы прятались от каждого встречного!..

– Что значит – не сам? – сердито спросил я. – Конечно, я не сам этого захотел! Просто час назад ко мне подошел один мой приятель и предупредил, что ты просил меня подойти сюда к трем часам…

– Какой приятель? – с подозрением спросил Клур.

– Да ты его все равно не знаешь… Вел его зовут, а фамилия – Панин… Слушай, иди ты к черту, понял? Я-то думал, что ты обрадуешься, а ты!..

Лицо Клура немного смягчилось. Он даже размахнулся, явно собираясь хлопнуть меня по плечу и сказать что-нибудь вроде: «Да не сердись, дружище Рик, я же пошутил!», но вдруг остановил свою руку на полпути, и черты его лица снова застыли, словно скованные холодом.

– А где твой медальон, Рик? – чуть ли не шепотом спросил он. – Тот, который я подарил тебе при нашей встрече? Помнишь?

– Талисман, что ли? – усмехнулся я. – Извини, забыл дома, Адриан. В следующий раз буду внимательней…

– Забыл! – с непонятной горечью повторил он. – Подумать только, он забыл! Может быть, тебе еще один подарить, Рик? Чтобы в следующий раз ты наверняка его не забыл… А?

Он достал из кармана копию того медальона, который я оставил у Ролы, только без цепочки, и, явно издеваясь, помахал им перед моим носом.

– У тебя что, кто-то из родственников работает в антикварной лавке? – сказал в тон ему я.

Не понять было, то ли Клур шутит, то ли говорит серьезно. На мое замечание он гнусно осклабился и просипел:

– Конечно, малыш, конечно!.. Только не забудь, что медальончик этот больших денежек стоит! Ты готов мне их заплатить?

Этот фарс мне уже надоел, потому что переходил всякие границы.

– Знаешь что, Адриан? – обиделся я. – Я, пожалуй, пойду… Не хочу больше разговаривать с человеком, лишившимся разума из-за тягот и лишений своей профессии!..

И тут он меня вновь удивил. Он схватил меня за руку и почти ласково сказал:

– Ладно, Рик, не лезь в бутылку. Медальон я тебе готов подарить за спасибо. – Он чуть ли не насильно затолкал безделушку мне в руку. – А теперь – твоя очередь… Выкладывай, что ты там хотел мне рассказать.

Не человек, а робот какой-то… Сухарь. Вернее, такой же, как и все, но изо всех сил пытающийся играть роль некоего супермена. Наверное, считает, что род занятий к этому его обязывает! Ладно, посмотрим, что ты скажешь вот на это!..

Я взглянул Клуру прямо в глаза.

– Это ты мне должен кое-что рассказать, Адриан. Зачем ты убил Люцию? – тихо спросил я.

Он вздрогнул.

– Люцию? – повторил он. – Какую Люцию?..

– Не притворяйся, – сурово перебил его я. – Ты прекрасно знаешь, что жену покойного Слана Этенко… или как там вы его звали – Сигнальщиком, что ли?.. ее звали Люцией! Не далее, как сегодня ночью она выбросилась из окна своей квартиры на четырнадцатом этаже, а пожаром были уничтожены все домашние вещи, включая, разумеется, и возможные улики против того, кого ты ищешь.

– Печальная история, – без тени сожаления произнес он, глядя себе под ноги. – А с чего ты взял, что я причастен к смерти этой женщины?

– У Люции чудом осталась в живых пятилетняя дочь, – не слыша своего голоса, продолжал я. – Она описала мне человека, который посетил ее мать в ту ночь, незадолго до ее самоубийства. И, судя по ее словам, это был ты, Адриан!

Интерполовец дернул щекой и проговорил:

– Но дело в том, что я не приходил к вдове Этенко, Рик!

– Конечно, – сказал с иронией я. – Тебе незачем было приходить к ней, Адриан!.. Ты вовсе не нуждался в тех сведениях, которыми она, возможно, обладала об обстоятельствах гибели своего мужа и о Шлемисте, да? И ты как честный человек, разумеется, никак не мог применить к ней такой метод, как допрос с пристрастием!

– Что ты мелешь, малыш? – растерянно спросил он. – С какой стати я стал бы ее допрашивать, а тем более – с пристрастием?

– Да потому что это она убила Слана! – крикнул я, но Адриан сделал знак, чтобы я говорил потише. – Это Люция пришла ночью к мужу в квартиру, где он скрывался от геймеров, и нанесла ему семь ножевых ран – но не по своей воле, а по воле того, кто послал ее туда!.. Ты знаешь, о ком я говорю!

– Знаю, – неожиданно согласился он. – Но если бы я знал раньше, что это она… Почему ты молчал, Рик?

– Да потому что я боялся! – сказал я. – Я знал, что в один прекрасный день ты навестишь ее и будешь безжалостно расспрашивать о подробностях, а она… Она была ранимой женщиной, Адриан. Она этого не могла вынести. Вот почему я и сам-то ее ни о чем не расспрашивал…

– Допустим, – быстро сказал он. – Но все-таки я не приходил к ней, Рик!

– Я тебе не верю, – заявил я. – Да, я знаю, что ты ведешь борьбу за благое дело, Адриан. Но при этом ты не останавливаешься перед жестокостью по отношению к тем, кто невольно стал «игрушкой» в руках этих сволочей-геймеров… Ты просто ненавидишь их, Адриан! А ведь они – обыкновенные люди, которые не виноваты в том, что ими манипулируют негодяи и отщепенцы!.. Я видел, как ты расправлялся с моим отцом и с той троицей… Я видел, как жестоко ты разделался с водителем автобуса прошлой ночью… Как же так получается, Адриан? Ты борешься за то, чтобы люди жили спокойно и счастливо, – и сам же убиваешь их при этом! Лес рубят – щепки летят, да?! Не стоит, по-твоему, сожалеть об отдельных единицах, когда спасаешь множество других – так, что ли?

Я взглянул на Клура, ожидая увидеть на его лице смущение или хотя бы презрительную насмешку, но он мирно улыбался.

– Самое смешное, Рик, – сказал он после паузы, – что я действительно временами срываюсь. Понимаешь, в критической ситуации частенько забываешь о том, что имеешь дело с игрушками. Собственно говоря, под влиянием стресса человек способен забыть многое… Взять тебя, например. Ты безоговорочно поверил пятилетней девочке, забыв про то, что я тебе рассказывал о геймерах. Тебе даже и в голову не пришло, малыш, что устами этого милого ребенка тебе мог вешать лапшу на уши мерзавец, который на самом деле повинен в смерти вдовы Этенко… Хотя, повторяю, ты во многом прав, и если завтра сложится такая ситуация, когда мне надо будет ради победы в этой войне убить кого-то из своих друзей, я сделаю это! Пойми, Рик, я – солдат, и все мои товарищи – бойцы, воюющие в условиях мирного времени, и слишком много людей уже погибло за эту победу, чтобы в душе оставалось место для сантиментов…

Я смотрел на него и видел, что он говорит правду. Если он посчитает нужным, то убьет кого угодно ради победы своих. И тогда мне стало так страшно, будто я глянул в пулеметную амбразуру и увидел, что зрачок дула уставился в мое лицо, а палец пулеметчика нажимает на спусковой крючок.

И я молча встал и ушел.

Не знаю, говорил ли что-нибудь мне вслед Клур. Я ничего не слышал и не видел. Только знаю, что он не пытался меня остановить.

Уже спустившись в подземку, я обнаружил в своем кармане медальон, который мне сунул Клур. Первым моим побуждением было – выбросить его в ближайший мусоросборник, но потом я решил вернуть его интерполовцу.

Однако Клура на площади уже не оказалось.

Я знал, что дешифровка сообщения Слана могла занять у меня много времени. Было бы безумием полагать, что я способен превзойти ораву специалистов по криптографии и всевозможным кодам, имеющих в своем распоряжении самые современные средства, и расколоть этот крепкий орешек с первой же попытки.

Тем не менее, ничего иного мне не оставалось. Теперь, когда я не хотел иметь никаких дел с Клуром и его коллегами, до Шлемиста можно было добраться только таким способом. А добраться до него было крайне необходимо. Дело было не в том, что я стремился облегчить задачу Клура и Интерпола. Если на свете существует справедливость, то во имя этой справедливости мерзавец должен был ответить за гибель Слана и Люции, за то, что Катерина Этенко осталась сиротой, и за то, что ежедневно сотни людей в Интервиле повиновались приказам и командам геймеров.

Я надеялся лишь на то, что мне все-таки удастся отыскать тот ключик к файлу Слана, который могли пропустить дешифраторы Контроля. В конце концов, я знал Этенко лично, и знал, как мне казалось, неплохо. Вполне возможно, Слан надеялся на то, что именно я первым обнаружу его файл в моей «старушке», а раз так – то он должен был зашифровать имя Шлемиста, не прибегая к хитроумным кодам.

Что ж, посмотрим…

Я сел за стол в своей комнате, взял несколько листов бумаги и ручку и вывел крупными буквами посередине страницы:

UTYREHJD

Ну-с, с чего начнем?

Первые соображения: предстоит решить, что это такое – код или слово на одном из неизвестных языков? Вывод: скорее всего, это код. Если бы речь шла об одном из языков Земли, люди Контроля, располагавшие доступом к любой библиотеке мира, наверняка очень быстро нашли бы перевод этого слова в соответствующем словаре. К тому же, едва ли Слан был полиглотом, чтобы знать в совершенстве какой-нибудь мертвый язык. Вдобавок, если считать название файла указанием на имя или фамилию Шлемиста, то причем здесь иностранный язык? Фамилии и имена, как известно, не переводятся…

Версия номер два: может ли быть это нелепое словечко транскрипцией фамилии Шлемиста? На первый взгляд, это не очень-то логично, ведь задачей Слана было избрать такой шифр, который не бросался бы в глаза геймерам. Но на всякий случай проверим…

Я включаю свой комп-нот, соединяюсь с Информаторием и через полчаса убеждаюсь, что ни в самом Интервиле, ни в его окрестностях не было и нет человека, фамилия или имя которого хотя бы отдаленно напоминали загадочное словцо. Нет ни Утирехдов Ивановичей, ни Иванов Утирехдовых. На карте города и в перечне городских объектов нет топонимов, начинающихся на «Ути-»…

Значит, все-таки это код.

Когда-то я интересовался различными способами кодирования, и мне известно, что существует множество разновидностей кодов. В принципе, нет такого кода, который нельзя было бы расшифровать. Особенно с помощью мощного компьютера, обладающего гигантским объемом памяти и быстродействием, приближающимся к скорости света. Дело в том, что все шифры взламываются с помощью трех орудий: математики, законов частотности и метода проб и ошибок.

Если подставлять в шифровку различные буквы, то, рано или поздно, обязательно получишь такую группу знаков, которая будет иметь смысл. Достаточно вычислить хотя бы одну букву – и лед тронется. Остальные буквы разгадываются так же, как в кроссвордах – с той разницей, что известные буквы используются в дальнейшем для расшифровки остальной части криптограммы.

Однако, для этого надо иметь достаточно обширный текст. Хотя бы одно предложение. В данном случае было только одно слово, и задача намного усложнялась. Тем более, что ни одна буква в этом слове не повторялась…

Но делать было нечего, и я принялся наугад подставлять различные буквы в это самое «UTYREHJD», пока у меня в глазах не запрыгали пятна от усталости. Ничего осмысленного не получалось.

… Может быть, справиться в Информатории, сколько семибуквенных слов имеется в наиболее распространенных языках? Впрочем, что мне это даст? Ведь я расшифровываю не просто слово, а фамилию…

… А если установить, сколько человек в Интервиле носят фамилию из семи букв?

Это была блестящая идея, и я потратил около часа, чтобы убедиться в ее тупиковости. Всего в Интервиле проживало, если верить компьютерам Информатория, двадцать пять тысяч человек, чья фамилия состояла из семи букв. Что дальше – приступить к проверке каждого из них на предмет геймерства? Но такая проверка займет никак не меньше нескольких месяцев, даже с помощью Клура и его людей.

И, собственно говоря, почему ты решил, что слово UTYREHJD обозначает только фамилию? Если бы Слан хотел, чтобы это словечко было эффективной указкой на конкретного человека, он не стал бы брать одну только фамилию – ведь на свете нет ничего оригинального, в том числе и фамилий. Как он мог быть уверен, что некая фамилия существует в единственном числе в условиях многомиллионного города? Только в том случае, если эта фамилия или очень экзотическая (какой-нибудь Мухопад) или… или нецензурная.

Все равно, этот вариант отпадает. Беглый взгляд на экран комп-нота показывает, что одних только «экзотических» фамилий из семи букв (кстати, а что считать экзотикой? Кому-то и моя фамилия покажется странной, а ведь есть фамилии, вообще не поддающиеся логическому объяснению: например, Гржмбрин – был, помнится, в нашей школе учитель химии с такой фамилией) в Международном – несколько сотен, и глаза рябит от разных диковинных фамилий-определений типа «Задолиз» (по иронии судьбы, именно такова фамилия главного редактора «Утреннего Интервиля»)… М-да, как в старом анекдоте: «Дывысь, Голожопко, яка чудна хвамилия: Иванов!»…

Следовательно название файла, скорее всего, должно включать и имя, и фамилию. Именно эти две величины, как правило, служат у людей для того, чтобы отличить конкретного человека от множества тезок и однофамильцев. И здесь открывается широкий простор для всяческих предположений: сколько букв должно отводиться на имя, а сколько – на фамилию. И то, и другое может быть равно в данном случае одной букве. Особенно, если Шлемист – выходец из Азии. Ведь именно там в ходу – имена и фамилии, состоящие из одной-единственной гласной, что-нибудь типа О, Э, Ю и тому подобное… Но, даже если это не так, я могу утонуть в море других возможных вариантов…

Я в отчаянии откидываюсь на спинку стула. Голова моя начинает гудеть как колокол, мышцы спины и шеи от длительного напряжения сводит судорога, а глаза слезятся от неотрывного созерцания экрана комп-нота.

Неужели мне так и не удастся разгадать эту шараду?

Чтобы сменить парадигму мышления, как любят говаривать ученые мужи, я решаю переменить позу и перебираюсь на диван, где почти вертикально закидываю ноги на стену, а голову откидываю с края вниз. Утверждают, что прилив крови к голове способствует умственной деятельности. Бумага мне теперь не нужна: перед глазами моими и так постоянно стоит: UTYREHJD… UTYREHJD…

Через четверть часа я делаю вывод, что прилив крови к мозгу способен вызвать только сильную головную боль, и ложусь на бок, подперев голову рукой.

… Самое скверное, что проклятое слово может оказаться вовсе не фамилией, а, скажем, ссылкой на какую-либо из публично известных ипостасей Шлемиста. Самым характерным определением в таких случаях, разумеется, является наименование какой-нибудь профессии. Но опять, как и в случае допущения, что UTYREHJD – это фамилия, возникают проблемы идентификации конкретного человека только по его профессии. И их даже больше… Какая, интересно, профессия из семи букв является в Интервиле уникальной? В том смысле, что ею должен заниматься один-единственный человек… Дворник? Префект? Скорняк? Или бондарь?

Что ж, запросим Информаторий… Крах иллюзий: дворников в Интервиле никогда не было и нет (город убирается специальным подразделением Экологической службы), префектов – двадцать пять, а что касается скорняков и бондарей, то, как ни странно, в Интервиле их насчитывается с полсотни. Причем все они занимаются шитьем шапок и изготовлением бочек не профессионально, ради заработка, а в качестве хобби, и поэтому едва ли могли снискать такую широкую славу в городе, что их соответствующим образом могли бы прозвать…

За окном начинает темнеть. Слышно, как в соседней комнате мама укладывает Катерину спать.

Что же ты хотел сказать своим UTYREHJDом, Слан? Какая идея пришла в твою голову, пока ты прятался от своих убийц в моей квартире? Все-таки не хочется верить в то, что я так и не узнаю, кто скрывается под кличкой Шлемист. Потому что это будет означать, что я, возможно, буду каждый день встречаться с этим человеком на улице, или буду видеть его на экране стереовизора, не зная, что это он убил тебя и Люцию. Я буду даже, наверное, пожимать ему руку, желать здоровья и успехов и питать самые теплые чувства к нему, запросто превращающему жителей города в скопище марионеток. Мы для него – игрушки, Слан, а вся наша жизнь, все наши метания, поиски, решения и муки, оказывается, для него – не больше, чем игра. Забавная игра, и только…

Незаметно для себя я задремал, а когда вновь открыл глаза, за окном была ночь, лишь изредка освещаемая вспышками световой рекламы.

Было три часа. В квартире стояла тишина, как в склепе. Только по стеклу окна снаружи монотонно стучал дождь. В непогоду мне почему-то лучше думается.

Я зажег настольную лампу и принялся расхаживать по комнате.

Смутно помнилось, что и во сне я безуспешно пытался разгадать тайну шифра Слана, и разбудила меня какая-то блестящая мысль, которая вполне могла дать ключ к разгадке. Но, как обычно бывает, я забыл ее, едва открыл глаза.

Что же это была за мысль?

И что же это за слово такое, которое использовал Слан?

… Может быть, это кличка? Нет, это ничего не дает – во всяком случае, мне. Если Слан использовал систему кличек или кодовых обозначений, принятую Контролем (он и сам числился у них как Сигнальщик), то тут я бессилен. Хотя для Клура и компании это, возможно, могло бы пригодиться. Кстати, в этом случае вполне возможно, что Шлемистом является кто-то из бывших агентов Интерпола.

Нет, для меня это ложный след. Не будем думать об этом. Сообщить Клуру? Но у меня нет никаких его координат, и я даже не знаю, где его сейчас искать…

Давай-ка попробуем зайти с другой стороны.

Интересно, а как насчет комбинаций расположения букв, если предположить, что Слан прибег к подобному трюку?.. В перевернутом виде получается DJHERYTU – тоже белиберда.

Какие слова можно составить из букв, использованных Сланом?

Я торопливо включил комп-нот, задал ему режим построения возможных словарных моделей, и вскоре на моем экране появился следующий список: UTYREHJD, UYREHJDT, UTYDEJRH, UTREDHJTY, TREDYHUJR… – и так далее, до полного упомрачения.

Еще несколько часов я затратил, пробуя все возможные варианты перестановки букв, читая получающиеся слова слева направо и справа налево, в латинской и русской транскрипции, но в конце концов зашел в тупик и где-то ближе к утру обнаружил себя сидящим на полу, по которому валялись листы бумаги и исписанные обрывки. Комп-нот валялся рядом, и мне показалось, что его корпус раскалился от перегрузки.

Данный метод, как это ни было печально, тоже оказался ложным следом. Но не бывает худа без добра, и неверная версия тоже оказывает положительное воздействие на исследователя, потому что побуждает его продолжать поиск.

Разгадка была совсем близко, и я это чувствовал, как собака чувствует еле уловимый запах спрятанного предмета. Я вскочил и подошел к окну. Снял затемнение. Уставился на заливаемую дождевой водой улицу, не видя ее. Мысли мои обгоняли друг друга.

… Код должен быть простейшим. Едва ли Слан использовал всякие шарадные штучки вроде изменения порядка написания слова. Значит, секрет кроется в чем-то другом. В чем?

Вспомни, что этот абсурд из семи букв – не просто слово. Это название файла. Ну и что?

Попробуй мысленно представить себя на месте Слана. Вот ты включаешь компьютер… Впрочем, зачем представлять, когда ты можешь повторить его действия?

Я поднял с пола комп-нот и выбрал опцию: «СОЗДАНИЕ НОВОГО ФАЙЛА». В ответ, как и следовало ожидать, программа запросила: «ВВЕДИТЕ ИМЯ ФАЙЛА». Так, теперь набираем на клавиатуре:

U-T-Y-R-E-H-J-D

Что из этого? По-прежнему, впереди – непроглядный туман, и ни на намека на просвет…

Подожди, подожди!.. Уж если ты взялся повторять действия Слана при создании файла, то и воспользоваться тебе надо таким же материалом! То есть, не твоим комп-нотом трехлетней давности, а двадцатилетним старичком– «пентиумом», с его старомодной клавиатурой!..

Но ведь для этого надо опять ехать почти на другой конец города в квартиру, изрядно пострадавшую в результате событий последних дней!.. И потом – какая разница?.. Неужели ты думаешь, что, если ты воспользуешься тем же самым компьютером, которым пользовался Слан, что-то изменится? В мистику впадаете, господа аномальщики, как приговаривал когда-то в Университете ваш преподаватель уфологии…

Не проще ли обратиться с запросом в Информаторий? Что ж, в конце концов, от этого мы ничего не потеряем, а в случае удачи приобретем… Понятно, что мы приобретем.

С помощью все того же комп-нота я набрал код Информатория. Долго искал нужный мне раздел справочника. Наконец, остановился на «Истории вычислительной техники». Ввел слово-определитель «пентиум» и стал читать появившуюся на экране многостраничную справку.

Так, первые «пентиумы» нас не интересуют, нам нужна модель «80-PS» всего с 80-гигабайтным диском и четырьмястами мегагерцами тактовой частоты… Где же она? Ага, вот. Есть даже фотография внешнего вида и краткие характеристики. Только на фотографии слишком мелкий масштаб, попробуем дать максимальное увеличение.

Экран словно распахнулся, и я крупным планом увидел точную копию принадлежавшего мне компьютера.

И теперь мне буквально бросилось в глаза то, чего я упорно не видел до сих пор. В принципе, даже глядя на тот компьютер, которым воспользовался Слан, я бы мог ничего не заметить. Дело в том, что мой личный «пентиум», как говорится, прошел огонь и воду, корпус его был поцарапан во многих местах, надписи на клавишах полустерлись, и текст зачастую приходилось набирать вслепую, словно в темноте.

Увидев же эту машину в таком виде, в каком она сошла с заводского конвейера, я мгновенно понял, в чем заключался секрет файла Слана. И не мог не восхититься изобретательностью своего погибшего друга: вся изюминка «шифра» заключалась в простоте, граничащей с остроумностью…

Теперь я знал, на кого указывал Слан названием файла.

Теперь мне было известно, кто такой Шлемист.

Глава 14

Если кто-то думает, что после моей встречи с Любарским я разовью бешеную активность и буду носиться по городу с пистолетом наготове, то этот кто-то здорово ошибается.

Я полностью перехожу на затворнический образ жизни в уютной гостинице под названием «Уютный уголок». Вот уже второй день я не показываю носа из номера и не пускаю к себе никого, включая гостиничный персонал, заезжих коммивояжеров и любопытных соседей. Все переговоры я веду через дверь или с помощью визора – правда, не забывая при этом отключить видеорежим. Мое добровольное отшельничество в центре многолюдного города объясняется весьма просто: я жду того решающего момента, когда можно будет приступить к заключительной фазе операции по ликвидации Шлемиста.

Я не то чтобы боюсь покушений на свою жизнь со стороны «игрушек» геймеров. Встреча в сквере на площади Благодарения окончательно убедила меня в том, что Шлемист отнюдь не собирается убивать меня. Он старательно претворяет в жизнь свой нехитрый замысел, и, хотя я давно разгадал его истинный план, по мере возможностей я подыгрываю ему.

Единственная причина, по которой я сижу в номере днями напролет, заключается в том, что мне необходимо следить за Риком. Точнее, за тем медальончиком, который он унес с собой в кармане. Поскольку медальон имеет сложную электронную начинку, то позволяет обеспечить не только экранирование психотронных лучей и пеленгацию местонахождения его владельца. С его помощью можно еще и подслушивать…

Именно поэтому я валяюсь второй день на кровати прямо в одежде и башмаках, в полной готовности к старту в нужный момент. Мой комп-нот (уже второй по счету за время выполнения этого задания) не выключается ни днем, ни ночью. На его экран выведен сигнал, который испускает медальон, в виде светящейся метки, и эта метка наложена на схему Интервиля.

С помощью одной, не очень сложной, приставки мой визор переоборудован в приемник для прослушивания той звуковой информации, которую передает «медальон».

Пока чтоничего интересного не происходит. Метка, обозначающая медальон Рика, словно приклеилась к дому, где проживают его родители, из чего я делаю вывод, что мой юный друг тоже перешел на затворнический образ жизни.

В «медальоне» – сверхчувствительный микрофон, но даже с его помощью мне удается выловить сквозь завесу шумов лишь неразборчивые обрывки фраз, которыми Рик время от времени обменивается со своими родителями и с девочкой по имени Катерина. Судя по помехам, «медальон» валяется в ящике стола.

Скорее всего, за мной по-прежнему ведется наблюдение. Правда, на этот раз, обрекая себя на заключение в четырех стенах, я во многом облегчил задачу своим «сторожам». Один из них живет в номере напротив, и, судя по тому, что он тоже не рвется покидать гостиницу (несколько раз мне удалось подслушать его диалог сквозь дверь с горничной, желавшей прибраться в его номере), я сделал вывод, что он не спускает глаз с моей двери. Я могу только посочувствовать этому человеку, прикованному к замочной скважине не по своей воле. Когда необходимость в наблюдении отпадет, бедняга так и не сможет объяснить самому себе, что он надеялся узреть в коридоре в течение нескольких суток…

Второй пост наблюдения организован геймерами прямо под окнами моего номера и является мобильным. Каждые два часа на одном и том же месте меняются машины, в которых сидят, как минимум, двое, старательно изучающих газеты или смакующих одну сигарету за другой.

Не исключено, что есть и другие наблюдатели, но для меня это уже не имеет никакого значения. Никто не пытается вломиться в мой номер посреди ночи, чтобы нарушить мой покой, а это теперь – самое главное…

Единственный недостаток в подобном бездействии – это то, что я не имею права на сон. Первое время мне помогают в борьбе с этой человеческой слабостью различные фармацевтические средства, в большом изобилии представленные в моем багаже. Но вскоре и они постепенно теряют свою эффективность, и я вынужден через каждые полчаса обливаться в ванной холодной водой. Естественно, не расставаясь при этом с комп-нотом…

Еду мне доставляют в номер по специальному конвейеру, но с учетом того, что плотно набитый желудок отнюдь не способствует бессоннице, я не могу позволить себе уподобиться Гаргантюа и ограничиваюсь легкими диетическими блюдами. Поэтому, когда мне приходится видеть свое отражение в зеркале ванной, я сам себя узнаю с трудом. Напряжение последних дней, бессонница и постоянное недоедание незаметно, но быстро делают свое дело, и если мое дежурство с комп-нотом продлится хотя бы неделю, то боюсь, что в итоге в зеркале будет маячить бородатый субъект с вытянувшимся, скелетообразным лицом, мешками под глазами, потухшим взглядом и дрожащими руками…

С учетом того, что я не могу даже отвлекаться на просмотр стереовизора, времени для раздумий у меня теперь больше, чем достаточно. И, как это бывает в подобных случаях, размышления частенько порождают сомнения в правильности своих действий. Не ошибся ли я в выборе тактики борьбы со Шлемистом? Что, если он сейчас злорадствует, потирая руки, потому что ему удалось обвести меня вокруг пальца? Не слишком ли я понадеялся на свою логику? И не проще ли покончить с этими сомнениями раз и навсегда?

Для этого вполне достаточно отправиться по одному известному адресу и, угрожая расправой, припереть того человека, в котором ты подозреваешь главаря геймеров, к стенке, а если он будет запираться – прикончить его и надеяться, что ты был прав…

Подобные мысли представляют наибольшую опасность, потому что таят в себе соблазн быстро и без мучений завершить выполнение задания. И именно поэтому я гоню их от себя. В конце концов, та пытка голодом, бессонницей и бездействием, на которую я себя обрек, обязательно должна оправдаться, потому что только таким способом можно будет получить уверенность в правильности своего решения…

Сегодня к концу дня на небе собираются тучи, и вскоре по окну начинают стучать дождевые капли. Первый раз за все время моего пребывания в городе идет дождь. Его монотонный шум продолжается до полуночи, но, когда я выглядываю в окно, то вижу машину наблюдения на том же месте, что и прежде. На этот раз геймеры пользуются услугами темно-синего «армалайта».

Я возвращаюсь на кровать, но от долгого пребывания в лежачем положении бока мои болят, и поэтому спустя несколько минут я пересаживаюсь в кресло, прихватив с собой комп-нот.

Из визора не доносится ни звука. Может быть, дождь убаюкал и Любарского, и он спит сейчас крепким сном, забыв и о геймерах, и о Контроле, и даже обо мне…

Глаза мои слипаются, и в сознании начинают возникать опасные провалы. Чтобы не тратить время на перемещение в ванную, я протягиваю руку, беру со столика бутылку минеральной воды и обливаю голову пузырчатой струей… Хорошо. Главное – не спать, ни в коем случае не заснуть!..

… Вдруг в мою дверь раздается осторожный стук. Стучат условным сигналом, который принят среди «контролеров», и я иду открывать.

В номер входит не кто иной, как один из моих начальников. Тот самый, что отправлял меня на это задание. Его зовут Герус. На нем длинный плащ, с которого на паркет капает вода.

– Ну и погодка в этом курортном местечке! – восклицает он как ни в чем не бывало. – Сначала закрой дверь, Адриан, потом – свой рот, а затем закажи что-нибудь выпить. Мне совсем не хочется подхватить насморк посреди лета…

Насчет рта он заметил правильно, потому что чего-чего, а его визита я не ожидал. Пока я набираю номер автоматической доставки заказов, Герус снимает свой мокрый плащ и небрежно швыряет его прямо на кровать.

Усевшись в то кресло, которое я занимал перед его приходом, он берет комп-нот и с любопытством изучает экран.

– Сколько ты уже торчишь здесь, Адриан? – осведомляется, наконец, мой шеф.

– Если вы имеете в виду этот номер, то всего третьи сутки, – говорю я, наливая в стаканы виски из прибывшей на конвейере бутылки.

– Всего третьи сутки, – задумчиво повторяет Герус и подносит к губам стакан. – Ты считаешь, что нам некуда торопиться?

– Дело в том, что другого способа выйти на Шлемиста нет, – смущенно бормочу я. – Разрешите доложить о своем замысле?

– Докладывай, – милостиво разрешает Герус. – Только не забудь указать, в чем заключались те грубые ошибки, которые ты умудрился допустить.

Поскольку спешить некуда, я позволяю себе быть обстоятельным сверх всякой меры. Я детально описываю свои действия с самого начала и до того момента, как мы в последний раз расстались с Любарским.

– В этом деле, –заключаю я, – меня неоднократно пытались ввести в заблуждение. Однако, полагаю, что я вовремя раскусил все хитрости противника и в настоящее время…

– В настоящее время, – с иронией заканчивает за меня Герус, – ты торчишь здесь, как последний идиот, в то время, когда твой Рик Любарский вот уже сорок восемь часов как мертв, и ни к какому Шлемисту тебя он привести не может.

Я чуть не захлебываюсь виски от неожиданности.

– Не может быть! – говорю я, скорее, ради приличия и выигрыша времени, хотя в душе прекрасно понимаю, что едва ли мой шеф стал бы так мрачно шутить и уж ни в коем случае не притащился бы собственной персоной в Интервиль, если бы не произошло чего-нибудь экстраординарного. – Я же все время слышал его голос!.. Да и медальон…

– «Медальон», – с презрением к моим мыслительным способностям передразнивает меня Герус. – Как ты еще не понял, что Шлемисту вовсе не нужна была «заглушка»? Он просто-напросто подослал к тебе Любарского, чтобы навести тебя на ложный след, а потом убрал молодого человека и постарался создать у тебя иллюзию, будто Рик спокойненько торчит дома вместе с «медальоном». При нынешнем развитии компьютерного монтажа не очень трудно имитировать голос любого человека… Меня интересует другое – как ты, опытный оперативник, мог купиться на такой дешевый трюк?

– Но, постойте, какой ему смысл разыгрывать этот спектакль? – растерянно бормочу я. – Ведь, рано или поздно, я все равно вышел бы на него, и тогда…

– На кого же ты собирался выйти, Адриан? – с насмешкой спрашивает мой шеф, ставя пустой стакан на стол. – Разве тебе стала известна личность Шлемиста? Насколько я понимаю, ты надеялся на то, что Рик выведет тебя на руководителя геймеров при передаче ему «медальона». Но, раз теперь эта возможность исключается, ты опять отброшен к нулю… Как ты мог так ошибиться, Адриан? Ведь с самого начала было очевидно, что Шлемист имеет в своем распоряжении «заглушку». Вспомни хотя бы тот факт, что ты разбрасывался генераторами защиты направо и налево, не очень-то интересуясь, в чьи руки они попадают…

Мне сказать на эти обвинения нечего, и поэтому я молча допиваю содержимое своего стакана.

– К сожалению, я вынужден констатировать, что на этот раз тебе не хватило мозгов, чтобы докопаться до истины, Адриан, – спокойно говорит Герус и отключает комп-нот. Я порываюсь остановить его, но в последний момент машу мысленно на все рукой. Судя по всему, моему шефу стало известно намного больше о Шлемисте, чем мне. – С момента прибытия в Интервиль ты стал жертвой нескольких покушений, организованных, несомненно, геймерами. Каким образом, по-твоему, им удалось так быстро вычислить тебя?

– В ходе моей заочной беседы со Шлемистом он признался в том, что они идентифицировали меня как «контролера» по тому факту, что я не был подвержен Воздействию, – говорю я.

– И ты поверил в это? – насмешливо спрашивает шеф. – Кстати говоря, беседовал с тобой не сам Шлемист, а мелкая подставная фигура… И, между прочим, ты обязан был задуматься над очевидным противоречием: если основной смысл подрывной деятельности геймеров заключается в том, чтобы делать людей «игрушками», зачем Шлемисту понадобилась «заглушка», предохраняющая от Воздействия?

– Наверное, он хотел изучить ее начинку и создать средство, способное преодолевать защитное поле «контролеров»…

– Во-вторых, ты должен был посчитать подозрительным тот факт, что Сигнальщика убили как раз накануне твоего прибытия в Интервиль, – не слушая меня, продолжает Герус. – Кто-то словно специально стремился воспрепятствовать твоей встрече с ним, не так ли? Напрашивался очевидный вывод, что этот кто-то знал, с какой целью ты появился в Интервиле, Адриан, но ты этот вывод так и не сделал… Далее. Если уж говорить о Сигнальщике, то не показалось ли тебе странным, что он скрывался не только от геймеров, но и от наших людей? Почему он избрал странную тактику отсиживания на квартире Любарского, вместо того, чтобы искать возможность передать Контролю ту информацию, которой он располагал?

Я только пожимаю плечами, надеясь на то, что шеф сам ответит на эти вопросы, и Герус, словно разгадав мои мысли, говорит:

– Все это прямо-таки кричало, Адриан, о том, что Шлемист имеет своего осведомителя в Контроле. Причем на геймеров мог работать человек, занимающий достаточно высокое положение, чтобы быть посвященным в суть сверхсекретных операций. Именно поэтому Шлемист с самого начала знал, что Сигнальщику удалось вычислить его. Именно поэтому он знал, что под видом криминолога Адриана Клура в город должен прибыть эмиссар Контроля, чтобы встретиться с Сигнальщиком. И именно поэтому Сигнальщик так боялся передать нашим людям те сведения, которые он добыл, рискуя жизнью: он знал, что пособник Шлемиста является членом руководства Контроля… Кто знал о твоем задании, Адриан, и кто знал почти все о Сигнальщике?

Долго размышлять над этим нет необходимости.

– Доктор Пламенов, – говорю я.

– Ну-ну, – усмехается Герус. – Зачем подозревать сразу самого Юпитера, когда есть быки? К тому же, даже Пламенов не был посвящен в то, что в Интервиль поедешь именно ты. Ты помнишь, кем это решалось?

– Конечно, – говорю я. – Вы вызвали меня к себе, и… Постойте, шеф, уж не намекаете ли вы на то, что?..

– Вот именно, – вновь усмехается мой начальник, и мне становится ясно, что сейчас произойдет.

Пистолет, который я предусмотрительно собрал за время отсидки в номере из множества внешне безобидных деталей, спрятан под крышкой журнального столика, но дотянуться до него, разумеется, я не успеваю. У моего любимого шефа очень быстрые рефлексы, и табельный «рено» у него всегда с собой. Не удивительно поэтому, что, едва я порываюсь прыгнуть, он вскидывает ствол и стреляет мне прямо в лицо…

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Видения были такими яркими, что их нельзя принять за сон. Меня охватывает страх: а что если я начинаю сходить с ума? Видимо, такое однообразное занятие, как дежурство возле компьютера, рано или поздно, расшатывает нервы, и тогда мозг начинает компенсировать отсутствие реальной информации подобными галлюцинациями…

Я тупо пялюсь в экран и только теперь до меня доходит, что на нем кое-что изменилось за время моего сна. Во всяком случае, светящаяся метка «ме-дальона» перемещается вне квартиры Любарского.

Видимо, мой приятель решил подышать свежим воздухом. Правда, время, которое он избрал для прогулки, удачным не назовешь: часы показывают всего лишь начало пятого.

Я поспешно натягиваю на голову наушники визора, чтобы получить представление о том, что происходит с Риком. Сначала не слышу ничего, но когда я уже начинаю думать, что микрофон «медальона» вышел из строя, в наушниках раздается отчетливый голос.

Это голос Рика. Ему отвечает кто-то знакомый, и мне хватает нескольких секунд, чтобы опознать голос собеседника Любарского.

И с первых же слов мне становится ясно, что операция «Шлемист» вступает в решающую фазу. Именно этого момента я ждал последние двое суток.

Пора действовать.

Из-под стола достаю пистолет и сую его за пояс брюк. Магазин в пистолете отсутствует, но мне вполне хватит и одного-единственного патрона, который покоится в стволе. Отныне скрываться и играть на публику уже не имеет смысла.

Поэтому, не таясь, выхожу из номера и шагаю по коридору. За спиной открывается дверь номера, расположенного напротив, и я чувствую, что в спину мою упирается настойчивый вопросительный взгляд. Теперь дальнейшие мои действия зависят от того, что предпримет этот шпик.

Продолжаю идти дальше, словно ни в чем не бывало. Словно я разучился понимать вопросительные телепатемы типа «Куда это ты собрался, приятель, ни свет ни заря?»… Однако наблюдатель не ограничивается созерцанием моей удаляющейся спины, и после короткой паузы я слышу приглушенные ковровой дорожкой шаги, вектор движения которых, как это ни прискорбно, совпадает с направлением моего перемещения.

Что ж, этого и следовало ожидать.

Спустившись по лестнице на несколько пролетов вниз, я, словно вспомнив, что забыл в номере одну очень важную вещь, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и, прыгая через две ступеньки, бегу наверх. Эхо шагов гулко рикошетит от стен, вводя в заблуждение моего преследователя. Наверное, ему кажется, что я, наоборот, стремлюсь убежать от него, потому что он, в свою очередь, ускоряет шаги, и мы сталкиваемся на лестничной площадке как раз тогда, когда он не в силах преодолеть инерцию, которая тянет его вниз. Мне остается только приложить совсем небольшое усилие, чтобы помочь моему соглядатаю преодолеть следующий марш лестницы красивым, но, увы, без какой-либо страховки, полетом, и когда он шлепается, неуклюже растопырив все свои конечности, мордой в бетонный пол, то сил у него, конечно же, не хватает уже на то, чтобы подняться и проследить, куда же это я так спешил…

Времени уже нет на то, чтобы вести себя тихо и спокойно, как все нормальные граждане. Я предполагаю, что по дороге меня еще не раз будут пытаться задержать, но эти попытки начинаются слишком быстро.

Вывалившись в коридор первого этажа, вижу, что путь к выходу перекрыт. Трое мужчин, причем один из них – ночной портье, уже ждут меня, и не с пустыми руками. У одного в руках короткая, но увесистая ножка от какой-то мебели. Другой держит стальную цепочку, намотав ее на кулак. Портье же вооружен, судя по виду, детским пистолетом, только вот заряжен он наверняка не пистонами, а какой-нибудь гадостью вроде специальных разрывных шариков. Таких штучек мне пришлось повидать вдоволь: стрельнет в тебя подобный великовозрастный шалунишка с близкого расстояния, и шарик, разрываясь при соприкосновении с твоим телом, испускает заряд серной кислоты – это еще в лучшем случае, в худшем же отдельные мерзавцы, взявшие на вооружение детское оружие, используют изотопы стронция, наносящие жертве тяжелое радиоактивное поражение…

Что ж, будем прорываться. Главное – не подставиться под выстрел «портье»… М-да, братцы-геймеры, вы умеете драться только с компьютерными персонажами в какой-нибудь «Смертельной схватке в подземелье», а против «контролера» навыков у вас определенно не хватает. Вот и сейчас, не надо было вам сразу троих против меня выставлять, а нужно было пустить для затравки и отвлечения внимания одного – например, того, что с цепочкой, – а того, который с предметом мебели, надо было поставить в засаду куда-нибудь за угол, а придурка с детским пистолетиком и вовсе приберечь на самый неблагоприятный исход, чтобы стрелял в меня он уже в вестибюле, где мне некуда от него скрыться… А так получается, что втроем в тесном коридоре они только мешают друг другу, и получается не драка по типу «трое против одного», а самое натуральное единоборство, потому что выводить из строя «игрушек» ваших я буду по очереди…

Приблизившись на расстояние, достаточное для преодоления его одним прыжком, я применяю нехитрую, но надежную тактику боя в условиях ограниченного пространства, когда значение имеет не сила ударов, а их количество и скорость нанесения. В ход идут, конечно же, разнообразные финты и обманные движения, заставляющие противника среагировать, но, как правило, не в том направлении, куда следует, и вот тогда в открывшуюся брешь его защиты посылается всего один удар – средней силы, но зато очень точный…

Геймеры наверняка сейчас растерялись, потому что, едва я сбиваю с ног портье, успевшего выпустить массу пулек в стены и в пол (кстати, пульки-то оказываются с начинкой из жидкого лития, который прожигает дубовые панели на стенах и ковры на полу в мгновение ока, почище любой кислоты!), как его соратники начинают махать своими подручными средствами так, что я невольно опасаюсь, как бы они не поубивали друг друга. «Львиный зев» – и тот, что с цепочкой, отправляется в нокдаун. Ему явно нехорошо, и едва ли станет лучше в ближайшие полчаса. Последняя игрушка пытается использовать свою дубинку наподобие меча самураев, но ему еще надо долго учиться этому искусству – что я и доказываю, ломая ему руку в локте болевым контрударом.

Кажется, все, и можно отправляться дальше.

Вестибюль. Здесь – никого. Значит, прочие сюрпризы ждут меня на улице…

Так оно и есть. Не успеваю я выскочить из вращающихся дверей на тротуар, как первая же машина, мчавшаяся по проезжей части мимо гостиницы, резко сворачивает, целясь бампером в меня, и мне остается только спастись от столкновения прыжком влево с перекувыркиванием через голову.

Асфальт рядом со мной пенится, как в луже вода во время града. Стреляют откуда-то сверху, может быть, с крыши соседнего здания – некогда вглядываться, откуда именно… Еще одна серия перекатов по мостовой – до тех пор, пока не оказываюсь в «мертвой зоне» для снайпера-самоучки.

Так. Такая катавасия мне все больше не нравится. Пора делать ноги прочь от приветливого оплота интервильского уюта, а для этого желательно какое-нибудь транспортное средство. И почему это у Контроля есть обыкновение вмешиваться тогда, когда это совершенно не нужно, но пускать события на самотек, когда одного из его очень ценных кадров вот-вот пришьют, как охламона, зомбированные непрофессионалы?..

Ага, кажется, будет тебе машина, Адриан. Та самая, в которой в очередной раз скучают наблюдатели геймеров. На этот раз карета не из разряда роскошных – всего лишь поношенный, как старый пиджак, серенький двухместный «россолимо», в котором оба сиденья заняты любителями пива, судя по обилию пустых банок возле правого заднего колеса. Но выбирать не приходится ввиду того, что транспортный поток в столь ранний – или поздний, это уж кому как нравится – час сведен почти к нулю, да и тачка эта уже стоит, а другие еще пришлось бы останавливать…

Перебежками подбираюсь незаметно к «россолимо» как раз тогда, когда молодцам в машине поступает информация о том, что объект наблюдения перешел в категорию дичи, которую надо во что бы то ни стало прикончить, и они, естественно, начинают озираться по сторонам. Дожидаюсь, пока кто-нибудь из них не откроет дверцу, чтобы более детально осмотреть окружающую местность (это тот, кто сидит на водительском месте), и тут-то перед ним я появляюсь в полный рост и во всей красе. Правда, насладиться моим видом он не успевает, потому что дверцы у «россолимо», как и у всех старых моделей, сделаны откидывающимися, и я использую это в своих корыстных целях. Мне и нужно-то только чуть потянуть водителя на себя и зафиксировать в таком положении на долю секунду, а ногой ударить по дверце, чтобы она захлопнулась, прищемив со всей силой своих пружин-амортизаторов череп несчастного в районе висков. После этого я освобождаю автомобиль от лишнего балласта, потому что в том состоянии, в каком он сейчас находится, парень все равно не справится с управлением, и прыгаю на его место. Второй любитель пива бьет меня в челюсть кулаком, утяжеленным шипастым стальным кастетом, но почему-то промахивается, зато соблазнительно подставляет мне свою руку. Захватываю ее и тяну на себя с явным намерением если не сломать, то выкрутить, и парень инстинктивно сопротивляется этому, подавшись назад. В точном соответствии с законами физики я использую его порыв против него же самого, резко изменив направленность своего рывка, и мой соперник, не ожидавший этого, бьется затылком о дверцу, да с такой силой, что боковое стекло вылетает наружу, будто выбитое вакуумным взрывом.

Нажимаю кнопку стартера, и срываю «россолимо» с места на приличной скорости и с разворотом под прямым углом, одновременно распахивая дверцу пассажира настежь, – и обмякшее тело второго любителя пива, переворачиваясь, катится по дороге, словно осенний лист, гонимый сильным ветром.

Теперь моя задача – избежать различных автодорожных происшествий, встреч с постовыми полицейскими и с вооруженными прохожими, потому что только так теперь могут помешать мне геймеры. Не в силах же они, в конце концов, инициировать какое-нибудь стихийное бедствие городских масштабов!..

Поэтому вглядывайся, Адриан, в распахивающуюся навстречу тебе с головокружительной быстротой перспективу улиц, крути руль, уходя от встречных и попутных машин, при малейшем подозрении, что они намереваются таранить тебя; жми то на газ, то на тормоз, прыгай из ряда в ряд, нарушая все мыслимые и немыслимые правила движения, но в итоге ты должен оказаться вовремя там, куда ты стремишься. Потому что именно сейчас решается, кто победит: Шлемист или ты…

Держа одной рукой руль, я умудряюсь выковырять из кармана брюк наушник «жучка» и вставляю его в ухо, а штекер – в разъем автомобильного приемника. Вскоре удается настроиться на нужную частоту, и голоса Рика и его собеседника звучат в моем ухе так отчетливо, будто разговор происходит за моей спиной.

И хотя это не репортаж с финального матча чемпионата мира по футболу, интерес для меня данная трансляция представляет не меньший. Послушать есть что – особенно, когда слово переходит к тому, с кем беседует Рик Любарский…

Глава 15

Мне долго не открывали, так что я уже начал подумывать, дома ли хозяин. Наконец, глухой, скрипучий голос из домофона произнес:

– В чем дело, Рик? Что-нибудь случилось?

– Мне нужно с вами поговорить, Ген Вениаминович, – сказал я, стараясь держаться непринужденно.

Было слышно, как Куров хмыкнул. Его удивление можно было понять: часы показывали начало пятого.

– Что ж, входи, – наконец сказал он. – Только извини, у меня тут небольшой беспорядок…

Замок щелкнул, и дверь отворилась. Я проследовал по коридору в гостиную и уселся в одно из кресел, стоявших вокруг низкого журнального столика. Вопреки предупреждению хозяина квартиры, беспорядка здесь не было. Комната освещалась мягким светом небольшого, но уютного торшера.

В углу была дверь, через которую и появился хозяин. Он был в длинном зеленом халате с расшитыми рукавами. Держа руки в больших накладных карманах, он опустился в кресло напротив меня и сказал:

– Итак?

– Я хочу кое-что рассказать вам, Ген Вениаминович. Извините, если разбудил вас…

– Ты недалек от истины, Рик, – согласился он. – Я сегодня вернулся около двух и решил хорошенько выспаться, потому что при моей работе никогда не знаешь, когда что-нибудь случится… Впрочем, это не столь существенно, если ты действительно хочешь рассказать мне нечто интересное.

– Да, – сказал я, – я думаю, это действительно будет для вас интересно.

И стал рассказывать. Я говорил о геймерах и об «игрушках». Я рассказал, кем в действительности являлся Слан Этенко и как его убила Люция. Я поведал, кто такой Адриан Клур и зачем он прибыл в наш город. Я описал, как мы с ним познакомились и как стали охотиться за Шлемистом…

Куров слушал меня молча, не перебивая. По его лицу трудно было сказать, верит он мне или нет. Когда я сделал небольшую паузу в своем длинном монологе, он сказал:

– Все ясно… Допустим, Рик, то, что ты мне сейчас рассказал, – не плод твоей фантазии, и ты не сошел с ума на почве охоты за призраками. Но в этой связи возникает один вопрос: почему ты с этим пришел именно ко мне? И именно сюда, а не в полицию?

Наступил решающий момент. Я глубоко вздохнул и сказал:

– Потому что Шлемист – это вы, Ген Вениаминович.

Выражение лица его не изменилось. Но и рук из карманов халата он не вынул.

– Что же навело тебя на такую мысль? – поинтересовался он.

– Вы допустили небольшую оплошность, Ген Вениаминович. Убив Этенко, вы не обратили внимание на один файл в компьютере, который находился в той квартире. Этот файл был создан Сланом специально для того, чтобы передать Контролю информацию о Шлемисте. Наименование файла было набрано латинскими буквами: UTYREHJD, и даже специалисты-дешифраторы не сумели разгадать код, которым воспользовался Слан. А все было очень просто. Нужно было лишь обратить внимание, на каком компьютере этот файл был создан, а точнее – с помощью какой клавиатуры. Если вы помните, это был «пентиум», выпущенный в конце прошлого века. Характерной особенностью того времени было то, что в России использовалась кириллица, и все компьютерные фирмы выпускали клавиатуры, клавиши которых обозначали одновременно латинские и русские буквы. Чтобы скрыть информацию о Шлемисте от вас, геймеров, Слан решил назвать файл вашим именем: ГЕНКУРОВ, но при наборе этого слова переключил клавиатуру в латинский регистр. Если вы посмотрите на раскладку клавиатуры того компа, то убедитесь, что на одной и той же клавише находятся Г и U, Е и T, Н и Y, и так далее… В результате, получается UTYREHJD.

– Все я-ясно, – как бы в задумчивости протянул Куров, не глядя на меня. – Однако рискну показаться тебе навязчивым, мой мальчик, и задам тебе все тот же вопрос: зачем ты пришел ко мне, а не, предположим, к своему дружку Клуру? Кстати говоря, ты не сделал для меня большого открытия, поведав, что он работает на Контроль. Я знал это с самого начала, Рик… Может быть, ты решил убить меня, чтобы таким образом отомстить за своего Слана?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, Ген Вениаминович, я не собираюсь вас убивать. Поэтому можете оставить в покое пистолет, который вы держите в кармане халата, а то он еще, не дай Бог, выстрелит ненароком. Я пришел к вам для того, чтобы потребовать: прекратите играть людьми в своих корыстных целях. Если вы покончите с геймерством – а я уверен, что вы в состоянии это сделать, потому что вам подчиняются геймеры – я обещаю молчать, хотя, поверьте, с учетом того, что вы и ваши соратники натворили, мне будет трудно это сделать…

Куров дернул щекой.

– Ну-ну, – проронил он, – продолжай, Рик. Интересно узнать, каким образом ты собираешься разоблачить меня, если я не прекращу своей преступной, с твоей точки зрения, деятельности? И, раз уж об этом зашла речь, позволь также поинтересоваться, как ты собираешься контролировать меня?

– Начну с конца, – усмехнулся я. – Вы при мне уничтожите свой волшебный Шлем. Своими собственными руками, а я, на всякий случай, утоплю его останки в Озере. А что касается разоблачений… У меня есть кое-какие связи в различных печатных изданиях, и думаю, что едва ли кто-то из журналистов откажется от подобной информации…

– Мальчишка, – почти с сожалением произнес Куров, доставая руки из карманов халата. – Какой же ты наивный мальчик, Маврикий!..

Пистолета в его руках не оказалось. Была небольшая плоская коробочка с разноцветными кнопочками, нечто вроде пульта дистанционного управления.

– И знаешь, в чем проявляется твоя наивность? – спросил меня Куров. – Вовсе не в том, что я не собираюсь отпускать тебя живым и здоровым… Твой главный просчет заключается в том, что ты полагаешь, будто только геймеры превращают людей в «игрушек». Я готов допустить, что этот твой Клур не посвятил тебя в сущность Контроля, но с твоими мозгами ты просто обязан был предположить, что на самом деле мы лишь используем Сеть, созданную специальной государственной службой для управления поведением огромных масс людей. И не только здесь в Интервиле – практически по всему миру…

Посуди сам, говорил Куров, для чего было Контролю держать в секрете информацию о геймерах? Да для того, чтобы сохранить в тайне и свою собственную деятельность по превращению людей в марионеток!.. И неужели ты всерьез полагаешь, что геймеры располагали такими возможностями, которые позволили им создать психотронную Сеть? Ведь одних только космических спутников надо было вывести на околоземную орбиту больше сотни!..

Еще в прошлом веке, говорил Куров, начались исследования электромагнитных волн, излучаемых человеческим мозгом. Ученые пришли к выводу о том, что мысли на расстоянии читать невозможно, но можно воздействовать на сознание людей с помощью специальной техники, впоследствии названной «психотронным оружием». После второй мировой войны все работы по созданию психотронных генераторов стали контролировать военные ведомства развитых государств, и наибольших успехов в этой области добились США и СССР. Первоначально это были громоздкие установки, позволявшие управлять лишь некоторыми функциями тела человека и причинявшие объекту весьма неприятные ощущения, а при длительном воздействии – тяжелые болезни и расстройство психики. Именно поэтому вскоре подобные опыты над людьми были запрещены, и тогда подразделения спецслужб, занимавшиеся психотроникой, ушли в полное подполье. О них знали только несколько человек из высших эшелонов государственной власти. Многолетние разработки привели к созданию сети подземных психотронных станций на территории России, США и других стран. Психотронные средства стали представлять собой электронную аппаратуру, спаренную с компьютерными системами, в сочетании с гипнозом для вмешательства в функционирование мозга. Управление поведением людей стало практически невидимым для постороннего наблюдателя, а воздействие пси-излучения на человеческий организм перестало ощущаться…

В сущности, город Интервиль был создан по инициативе Контроля, говорил Куров. Был задуман крупный эксперимент, призванный ответить на вопрос: можно ли, используя психотронную аппаратуру, добиться искоренения преступности в обществе и, в целом, создать некий идеальный, почти в духе бибилейских заповедей, социум… Конечно, ты можешь сказать, Рик, что по своей сути такой эксперимент – благороднейшее дело, но это – заблуж-дение. Контроль замахнулся на основу основ бытия: на равновесие между добром и злом. Ни мир в целом, ни каждый человек в отдельности не могут состоять только из одного добра, Рик, вот в чем дело!.. Лишить человека того дерьма, которое накоплено им за века эволюции, наверное, можно, но только не хирургическим путем – иначе это будет уже не человек. Они, «контролеры», не поняли одного: если сделать всех людей без исключения ангелами, то им, этим людям, незачем будет жить… Первое время бесчеловечный эксперимент удавался, и Интервиль был разрекламирован всему миру как прообраз общества будущего, где нет ни вражды, ни зла, ни пороков. А потом отдельным частным лицам удалось проникнуть в Сеть. Есть, знаешь ли, в народе умельцы, против которых любые замки и компьютерные пароли бессильны… Да, поначалу они действовали разрозненно и использовали возможность управления людьми только для игр, поэтому их и прозвали геймерами. Но потом, когда до них дошло, что государственная спецслужба вздумала корежить природу человека, эти люди решили помешать этому и создали свою, тайную, организацию – нечто вроде Сопротивления. И тогда Контроль объявил им войну… За геймерами развернулась самая настоящая охота, только что собаками их не травили… Интервиль наполнили резиденты и агенты Контроля, которые не останавливались ни перед чем. Обнаруженных геймеров не судили, нет: их убивали хладнокровно и жестоко профессиональные убийцы. Ты не представляешь, Рик, сколько людей было уничтожено!..

Вы хотите сказать, что геймеры выполняют благородную миссию, толкая невинных людей на преступления, спросил я. По-вашему, способствуя распространению зла, можно служить добру? Какому добру служили, например, вы, заставив Люцию Этенко убить своего мужа, а через несколько дней –покончить с собой, оставив дочь сиротой?

Ты продолжаешь ошибаться, малыш, возразил мне Шлемист. Нам ничего не оставалось, как отвечать ударами на удары – а что ты хочешь, война есть война, даже если она ведется тайными методами!.. И потом, ты наверняка считаешь геймеров кучкой мерзавцев и преступников, а ведь мы не делаем, по сути, ничего преступного. Да, мы прибегаем в ходе борьбы с Контролем к так называемым «игрушкам»… Но не мы придумали подчинение одних людей другим, и даже не Контроль. Испокон веков люди стремились всячески подчинить своей воле других людей. Просто в те времена использовались другие способы… деньги, страх наказания… насилие, наконец… И только с появлением Сети Воздействие одних на других стало прямым и безотказным. И если нами манипулируют секретные спецслужбы, то какого черта мы должны безропотно сидеть и ждать, пока нас всех не превратят в послушных марионеток?..

Вас послушать, так получается, что геймерство – своеобразный бунт одиночек против Системы, сказал я. Однако никто не убедит меня в том, что вы – борцы за всеобщее счастье. Ведь занимаетесь вы этим не для того, чтобы стало лучше всем – вы преследуете свои собственные цели. Вы грабите банки не для того, чтобы раздать награбленные деньги людям, а для того, чтобы положить эти денежки на свой счет в иностранном банке… И убиваете вы не маньяков и рецидивистов, а женщин и детей. И если вы считаете, что я сменю ненависть на любовь по отношению к вам, то вы ошибаетесь, Ген Вениаминович!

Не хочу убеждать вас ни в чем, устало сказал Куров. Если человек в чем-то заблуждается, он сам должен прозреть… Мне просто очень хочется надеяться на то, что наступит такой день, когда вы сами поймете мою правоту. А что касается наших корыстных побуждений… Да, большинство из моих ребят действительно использует геймерство для получения дохода, и их можно понять: это занятие не так-то просто, как кажется на первый взгляд, и требует немалых затрат времени. Как правило, геймер вынужден работать днями и ночами, а всякий труд должен как-то оплачиваться… Но, тем не менее, в наших рядах остаются и те, кто занимается этим не ради богатства, а ради развлечения. И что в этом плохого? Со временем таких перевоспитывает сама ответственность за тех, кем они управляют, и, сами того не замечая, они начинают задумываться: а ради чего все эти игры? Ради игроков или ради игрушек?.. Ведь, если вдуматься, вся наша жизнь – в определенной степени игра. Ради чего мы мельтешим, мучаемся, тратим силы и нервы, если, рано или поздно, все это окажется напрасным?..

Вы, оказывается, не просто сволочь, Шлемист, сказал я, вставая. Вы еще и демагог. Но я не желаю больше слушать ваши лицемерные рассуждения о добре и зле… Решайтесь: или вы отдаете мне Шлем, или завтра, а точнее – сегодня, газеты опубликуют мои материалы.

Ничего ты так и не понял, Рик, криво усмехнулся Куров. Дело вовсе не в Шлеме – он, кстати говоря, продается в Интервиле на каждом углу. Главное – знать кодовый алгоритм доступа в Сеть Контроля. А он выражен следующей, не очень-то сложной формулой…

Он помедлил, а потом произнес некое математическое выражение. Я никогда не был силен в математике, но почему-то сразу не только запомнил эту формулу, но и уяснил ее принцип построения. Принцип был действительно весьма прост, но изящен, это я тоже оценил сразу.

– Зачем вы мне говорите это, Ген Вениаминович? – спросил я. – Уж не думаете ли вы, что я переметнусь на вашу сторону и соглашусь стать геймером?

– Если честно, Рик, то я бы с удовольствием принял тебя в нашу организацию. И знаешь, почему?.. Потому что, сам того не подозревая, ты – прирожденный геймер. Ты умен, честен и благороден. Ты искренне негодуешь, когда видишь вокруг себя несправедливость. Ты можешь бороться, не щадя своей жизни, причем не ради своей выгоды, а ради других… Такие, как ты, Рик, нужны нам, потому что своим примером способны повести за собой людей к новым идеалам…

Так, все ясно, подумал я. Если началась грубая, неприкрытая лесть, значит, этот сукин сын решил тебя завербовать.

– Нет, – сказал я. – Никогда!.. Скорее, я отрублю себе руки, нежели когда-нибудь надену Шлем геймера!..

Куров улыбнулся, но улыбка его была грустной и снисходительной. Похоже, мои слова его забавляли, как лепет ребенка забавляет умудренного жизненным опытом старца.

– Никогда не говори «никогда», Рик, – сказал он. – Помнишь?.. И еще: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся»… Я добавлю, специально для тебя: и от геймерства тоже. Впрочем, я вижу, что ты еще не созрел, юноша. И выбор твой удивительно скуден: или – или… Тебе и в голову не приходит, что есть другие альтернативы. Что ж, тем хуже для тебя!..

Он нажал одну из кнопок на своем пульте. Краем глаза я уловил движение в дверях и оглянулся. На пороге гостиной стоял огромный пес и, вывалив большой красный язык из пасти, неотрывно глядел на меня. Я не знал, какой породы он был, но не приходилось сомневаться в том, что при малейшем моем движении он прыгнет: задние ноги пса были полусогнуты, а взгляд налитых кровью крошечных глазок был прикован к моему горлу.

Достаточно мне нажать вот на эту зеленую кнопку, сказал мне Куров, и Чак растерзает тебя. Как видишь, мы достигли успехов не только в управлении людьми, Рик…

Он торжествовал, потому что считал, что выиграл этот раунд. Но на самом деле это было далеко не так. Не случайно, перед тем как прийти сюда, я положил в карман «медальон», подаренный мне Клуром. Как показали ближайшие секунды, я сделал правильный вывод об устройстве этой безделушки.

Куров не успел нажать зеленую кнопку на своем пульте.

Где-то прозвучал приглушенный хлопок, и пес, крутнувшись вокруг своей оси и издав протяжный булькающий храп, повалился на бок. Лапы его дернулись несколько раз в предсмертной агонии.

Ни я, ни Куров не успели еще осознать, что произошло, как вдруг окно разлетелось вдребезги, и в комнату вместе с осколками стекла влетел не кто иной, как Адриан Клур. В его руке был большой черный пистолет, а на лоб были сдвинуты странные очки. Он перекатился по полу, чтобы смягчить инерцию прыжка, а когда вскочил, то принял позу всадника, и пистолет в его руках был направлен на хозяина квартиры.

– Наконец-то мы с вами встретились, господин Шлемист! – процедил сквозь зубы, тяжело дыша, интерполовец.

Однако Куров сохранял удивительное хладнокровие.

– Что ж, я вижу, что пора мне вам представиться, Адриан, – сказал он Клуру. – Пока вы не совершили непоправимую ошибку… Вы когда-нибудь слышали о Менеджере?

Клур застыл, как ледяная статуя.

– Менеджер? – переспросил он. – Так это вы – Менеджер?

Куров усмехнулся.

– Если не верите, я могу показать вам пароль.

Он изобразил пальцами обеих рук сложную фигуру.

Адриан опустил пистолет.

– Это черт знает что! – сердито воскликнул он. – Что меня всегда бесило в нашей системе, так это дурацкая конспирация, из-за которой мы вынуждены подозревать в своих чужих, а в чужих видеть своих!.. Какого дьявола тогда вы уже битый час морочите голову этому молодому человеку по поводу геймерства, Шлемиста и игрушек?

– Адриан, – с отчаянием сказал я, – неужели ты ему поверил? Он и есть Шлемист!..

– Заткнись, малыш, – беззлобно посоветовал мне Клур и вновь повернулся к Курову. – М-да, Ген Вениаминович, ввели вы меня в заблуждение…

– Это сложная игра, – сказал Куров. – Мое задание заключалось в том, чтобы выйти на Шлемиста, подделываясь под него, понимаете? Только таким путем, как считало руководство Контроля, можно было выйти на настоящего Шлемиста, который по части хитрости и стратегии может дать нам с вами сто очков вперед. И если бы не стечение некоторых обстоятельств, нам бы никогда не удалось его вычислить, Адриан… Просто мы с вами действовали с двух направлений одновременно, и этому мерзавцу приходилось рассчитывать слишком много вариантов. Не удивительно, что в конце концов он переоценил свои силы…

– Так вы все-таки его вычислили? – спросил Клур.

– Да, – самодовольно сказал Куров. – Надеюсь, вы сами понимаете, что его следует уничтожить.

– Послушайте, – сказал я, – черт бы вас побрал обоих! Разбирайтесь тут сами в своем балагане, а я пойду спать!..

– Нет, – сказал Куров, – никуда ты отсюда не выйдешь, малыш. Потому что настоящий Шлемист – это ты…

Адриан уставился на меня так, будто видел меня впервые.

– Что вы несете, Ген Вениаминович? – сердито закричал я. – Адриан, скажи, что ты ему не веришь!..

Клур медленно-медленно поднял ствол пистолета и навел его на меня.

– Я ему верю, Рик, – глухо проговорил он, и было в его интонации нечто зловещее, от чего я зажмурился.

В следующее мгновение я услышал выстрел.

Лишь спустя несколько секунд до моего сознания, наконец, дошло, что я все еще жив. Потом я сообразил, что если бы Клур стрелял в меня, то я никак бы не успел услышать выстрел. И я открыл глаза.

Куров лежал на полу, и голова его представляла собой зрелище не для слабонервных. Слишком малой была дистанция выстрела… В его правой руке был зажат небольшой, почти игрушечный пистолетик.

Клур стоял над ним и неотрывно смотрел, как кровь пропитывает толстый ковер.

Потом он оглянулся на меня и сказал:

– Вот так-то, дружище Рик. Наконец-то мы с тобой одолели Шлемиста, приятель…

Во рту моем было сухо и гадко.

– Зачем ты убил его? – едва ворочая языком, спросил я.

Он внимательно вгляделся в меня и прищурился:

– Но ведь он и был Шлемистом, не так ли? Неужели ты поверил, что я куплюсь на его сказки про то, что он резидент Контроля?

– Да, – сказал я, – он был Шлемистом… Но разве это давало тебе право убивать его?

Клур сморщился, будто во рту у него оказалась долька лимона. Швырнул пистолет в угол комнаты, подошел ко мне и похлопал по плечу.

– Малыш, – сказал ласково он. – Если бы я не убил его, то через секунду на полу лежали бы мы с тобой… Я специально разыграл весь этот спектакль с тобой, чтобы проверить его реакцию. А у него нервы сдали, и он вытащил вот эту штуку…

Он присел на корточки и осторожно вытащил из скрюченных пальцев убитого пистолетик. Только теперь я разглядел, что это не обычное оружие: ствол «пистолетика» заканчивался набалдашником странной формы.

– Знаешь, что это такое? – не поворачивая головы, спросил Клур. – Это чрезвычайно эффективный для бесшумных убийств на близком расстоянии ультракоротковолновый фибриллятор, который частенько применяется у нас в Контроле. В отличие от обычного огнестрельного оружия, стреляет не пулями, а игольчатым пучком электромагнитных волн, диссонанс которых с биополем человека вызывает мгновенную остановку сердца у жертвы. Этакий инфаркт миокарда по заказу… Вполне подходяще для того, чтобы бесшумно отправить нас с тобой на тот свет, якобы в целях самообороны!

Непрошеная мысль обожгла меня кипятком с ног до головы.

– Постой, Адриан, – пробормотал я. Голова моя шла кругом. – Скажи мне, геймеры… это правда, что не они одни используют «игрушек»? Это правда, что с самого начала это был эксперимент Контроля?

Клур внимательно вгляделся в мое лицо.

– Да, – сказал он, – я вижу, этот подонок наговорил тебе черт знает что, а ты развесил уши, балда!.. – Он взял меня за плечи и сильно встряхнул.

– Малыш, – сказал он, – нам пора уходить. С тобой все в порядке?

– Да, – сказал я. – Конечно, Адриан, конечно… Со мной все в полном порядке.

Глава 16

Когда до нужного мне дома остается два квартала, я решаю позвонить из уличного автомата.

На другом конце долго не отвечают на вызов, потом, наконец, я слышу знакомый голос:

– Да?

– Рик, это я, – говорю я, наблюдая за улицей. – Некто Адриан Клур…

– Где ты пропадал, Адриан? – радостно заорал Любарский. – И где ты сейчас?

– На вокзале, – говорю я. – Решил звякнуть напоследок старому знакомому… Ты извини, Рик, что так получилось: я тут кое-чем был чертовски занят, так что времени и возможности не было позвонить тебе.

– Что, уже уезжаешь?

– Да, пора.

– А почему ты не включаешь видеорежим? Дай хоть посмотреть на тебя на прощание!

– Понимаешь, малыш, тут автомат такой разбитый, у него только звук работает, а другой искать уже некогда.

– Ну, понятно… Слушай, черт старый, ты бы хоть заглянул попрощаться!.. Выпили бы на посошок с тобой!

– Прости, малыш, но никак не могу. Служба, знаешь ли… Я-то – человек служивый, в отличие от тебя.

– Жаль, – говорит Рик. – Может, мне приехать, а? Когда твой поезд уходит?

– Не стоит, Рик, через пару минут я отбываю. Уже второй сигнал к отправлению дали…

– Ну, смотри… Ладно, желаю тебе удачи, Адриан. Счастливого пути.

– Спасибо, – говорю я. – И тебе счастливо оставаться. Может, дай Бог, придется еще когда-нибудь встретиться…

– Прощай, Адриан, – говорит Рик, и я отключаю визор.

Ровно четыре минуты. Не думаю, что меня могли бы засечь меньше, чем за пять минут. Но на всякий случай бросаю взгляд вокруг себя.

«Хвоста» вроде бы нет, и ощущения слежки нет, но «контролеру» никогда нельзя быть уверенным до конца. Собственно говоря, именно эта подспудная мысль двигала мной, когда я разыгрывал фарс с убийством Курова. То есть, убийство-то было настоящим, но предназначено оно было лишь для того, чтобы скрыть мои истинные намерения…

… Когда Куров предъявил мне пароль Контроля на языке жестов и назвался резидентом Контроля, он едва ли лукавил. Он, пожалуй, в самом деле мог быть тем самым Менеджером, о личности которого в нашей среде ходили легенды. Поговаривали, например, что Менеджер работает в условиях полнейшей секретности и замыкается лишь на Первого. О том, какое задание он выполнял в Интервиле, можно было лишь предполагать… Во всяком случае, Шлемистом он быть не мог – во всяком случае, истинным главарем геймеров. Может быть, он говорил правду, утверждая, что лишь подделывался под Шлемиста. Наверное, этим он сбил с толку даже Сигнальщика, который поднял ложную тревогу и навлек на себя настоящего Шлемиста.

И, тем не менее, я убил Курова. Я должен был убить его, чтобы все-таки добраться до Шлемиста. Потому что Шлемист был на данный момент опасностью номер один для Контроля, а профессия наша не терпит сентиментальности, и если нужно пожертвовать своим человеком ради достижения победы, даже если это – глубоко законспирированный резидент, мы делаем это…

С самого начала я вел игру так, чтобы всячески продемонстрировать противнику, что меня можно водить вокруг пальца и подсовывать мне различные варианты-"пустышки". Я решил проглатывать эти «пустышки» не моргнув и глазом, чтобы в нужный момент поставить все с ног на голову и самому диктовать правила игры…

Такой момент пришел. В квартире Курова было еще слишком рано, а сейчас – в самый раз. Умение оперативника нанести решающий удар в нужный момент вырабатывается годами. У меня, во всяком случае, был достаточный опыт за плечами, чтобы определить, что удар надо наносить сегодня.

Остается только надеяться, что задуманная мной операция идет как надо. Что в этот самый момент, пока я преодолеваю оставшееся мне расстояние в обличье ничем не примечательного среднестатистического мужчины (грим, парик и изменение походки весьма способствуют созданию этого образа), на вокзале мой двойник, облаченный в нелепые цветастые шорты, футболку с кричащей надписью и шапочку с длинным козырьком, торопливо поднимается на пандус перрона магнитоэкспресса, отправляющегося в Вену через две минуты. Что за этим вторым "я" наблюдают несколько пар глаз, в числе которых – и «глаза» Шлемиста.

Сейчас двери поезда сомкнутся с легким шипением, и, мигая разноцветными габаритными огнями, поезд с нарастающей скоростью устремится прочь из Интервиля, и тогда геймер номер один спокойно вздохнет, потому что будет считать, что обвел меня вокруг пальца.

Он еще не ведает, что я, как истребитель-перехватчик, уже произвел захват цели в перекрестие электронного прицела, вышел на боевой курс и палец мой лежит на гашетке пуска ракет в готовности к открытию огня…

Никто не попадается мне ни во дворе, ни в подъезде нужного мне дома. Это мне на руку.

На этот раз я не собираюсь врываться в квартиру через окно: во-первых, потому что день в разгаре, и прохожие могут неправильно оценить ситуацию, узрев приличного на вид человека, карабкающегося с помощью специальных присосок по стене здания; а во-вторых, в этом нет никакой нужды.

Дверь квартиры, памятная мне тем, что в прошлый раз ее неоднократно выбивали и взламывали, теперь благополучно стоит на месте, и над ней еле заметно светится зеленоватым пятнышком объектив скрытой видеокамеры, сканирующей лестничную площадку под углом в сто восемьдесят градусов.

Кстати, вот еще один аргумент в пользу того, что хозяин квартиры – Шлемист. Иначе откуда у этого человека берутся деньги не просто на жизнь, но и на хорошую жизнь, если он не занимается регулярной трудовой деятельностью, пусть даже и частной?..

Перехитрить камеру над дверью очень трудно. Наверное, даже самый изощренный макияж не поможет в этом. Однако сделать это все-таки можно. Если человек бессилен против электроники, то у различных технических средств в этом противоборстве будет намного больше шансов.

Именно поэтому, заняв позицию в той точке пространства, куда камера не дотягивается своим «рыбьим глазом», я достаю небольшой приборчик, вся функция которого заключается лишь в том, чтобы создавать галлюцинации у различных видеосистем. Принцип его действия довольно прост. Системы наблюдения, в том числе и так называемые «домофоны», имеют в своем составе примитивный комп-блок, где хранится информация о предыдущих посетителях квартиры. Прибор посредством радиоволн подключается к этому комп-блоку напрямую, роется в его «памяти», а затем выводит нужную картинку на экран монитора и удерживает ее в течение нескольких минут (большей продолжительности домофон просто не вынесет и перегорит из-за конфликта электронной и оптической систем), независимо от реальной обстановки в зоне слежения.

Вскоре я удостоверяюсь в том, что посетителей у хозяина квартиры за последние двадцать четыре часа было немного. Точнее – всего один. Или одна, потому что это девочка лет шести, с голыми коленками и неуклюжим бантом на голове. Видимо, это и есть та самая Катерина, которую взял к себе в качестве приемной дочери Любарский.

Я фиксирую ее изображение на мониторе и нажимаю кнопку звонка. Через несколько секунд из домофона раздается голос:

– Что это ты так рано сегодня возвращаешься, Катя? Уже нагулялась?

Придется подключать запись звука тоже. Нажимаю соответствующие кнопки на своем хитром приборчике, и даже через дверь мне слышно, как в квартире раздается детский тоненький голосок:

– Да, это я, дядя Рик.

Некоторая несообразность ответа вопросу, видимо, принимается хозяином квартиры за алогизм детского поведения, потому что в следующую секунду замок щелкает, и дверь приглашающе сдвигается в стену.

Пользуясь этим приглашением, я перешагиваю порог и следую знакомым мне маршрутом в единственную комнату, дверь которой, как и следовало ожидать, плотно прикрыта.

Приборчик из моей руки перекочевывает в карман, а на его месте возникает тот самый фибриллятор, который достался мне в качестве трофея от Курова.

Ударом ноги отбрасываю дверь к стене и прыгаю в комнату, поводя из стороны в сторону набалдашником фибриллятора.

Рик Любарский, мой бывший соратник и помощник, сосредоточенно листает какую-то книгу, сидя в старом продавленном кресле у окна. К моему разочарованию, застать его в Шлеме не удалось, но на лбу его отчетливо проступает красная полоска, которую оставляет «забрало» Шлема после первых же пятнадцати минут работы.

Увидев меня вместо девочки, Рик вздрагивает и роняет книгу на пол.

– Адриан?! – чуть ли не заикаясь, восклицает Любарский с такой интонацией, будто меня вчера похоронили. – Но ведь ты собирался уехать? Что все это значит?

Он с видимым недоумением глядит на мой камуфляж, с еще большим удивлением – на фибриллятор в моей руке. Наверняка мозг его работает в эти секунды с гораздо бульшим быстродействием, чем самый современный компьютер.

– Ты прав, Рик, – отвечаю я, одновременно фиксируя каждое движение своего бывшего помощника. – Я действительно собирался покинуть ваш город, да вот, понимаешь, в последний момент меня задержало одно дельце… Не двигайся, – предупреждаю я, видя, что юноша пытается встать. – Эта штука у меня в руках делает человека покойником быстро, надежно и без шума. Не зря у нас называют его «труподелом»…

– Адриан, ты… – начинает он, но тут же смолкает.

– Ты хочешь спросить, в своем ли я уме? – продолжаю я его мысль. – Не бойся, парень, в своем, именно, что в своем… Во всех смыслах, чтоб ты не сомневался. Больше того: я не просто в своем уме, но я еще и очень умный, Рик. Я стал умным в тот самый момент, когда валялся в клинике доктора Бейтса с растопыренными конечностями, как лягушка на препараторском столике. Я стал еще умнее тогда, когда ты явился ко мне на встречу с невинным видом, якобы ничего не подозревая и старательно разыгрывая из себя «игрушку». И, наконец, я окончательно поумнел в ту ночь, когда ты пытался всучить мне моего коллегу Менеджера в качестве козла отпущения…

– Не понимаю, – говорит с застывшим лицом Рик. – О чем ты, Адриан? Что еще за доктор Бейтс? Что за бред ты несешь, Клур?

– Не прикидывайся, Рик. Ты все прекрасно знаешь и понимаешь. Только вот стараешься играть со мной до последнего. Ты одно пойми, Рик, рано или поздно, надо играть в открытую. Дело в том, что Шлемист – это вовсе не Ген Куров, а ты!

– Я все-таки считаю, что ты рехнулся, Адриан, – с кривой усмешкой говорит Любарский. – Ты помешался в силу своей профессии, и теперь в каждом встречном прохожем тебе чудятся игрушки, а в каждом любителе компьютерных игр – геймеры!..

– Возможно, мне и чудилось что-то за мою бытность в Интервиле, – медленно говорю я, – но этот этап быстро прошел. Ты прав, Рик, подозревать в геймерстве тебя, с добрым сердцем и чистой душой согласившегося помогать Контролю в охоте за Шлемистом, выглядело действительно нелепостью. Кто бы мог подумать, что человек, за которым гоняется целая свора «контроле-ров», сам будет помогать своим убийцам? Во всяком случае, я тоже поймался на эту удочку. Повторяю, сначала… Но потом я стал думать, Рик, и знаешь, до чего я додумался? Если бы Шлемист хотел меня убить, он бы сделал это без труда в первый же день… у кладбищенской стены недалеко от «Уютного уголка», помнишь? Однако он только несколько раз припугнул меня и притих. «В чем дело?», спросил себя я. И ответил: значит, Шлемисту что-то нужно от меня. Первой моей мыслью было: Шлемист стремится заполучить от меня секрет защиты от Воздействия – и это вроде бы выглядело правдоподобно. Это объясняло тот факт, что он отпустил меня из клиники Бейтса живым и здоровым – но под наблюдением. И было бы логично, если бы, в соответствии с нашим уговором, на встречу со мной Шлемист прислал бы «игрушку», чтобы забрать «заглушку» и попытаться убрать меня. Но вместо этого на встречу явился ты, Рик, ссылаясь на дурацкую отговорку о некоем прохожем, передавшем тебе, что я якобы жду тебя. – Рик хочет что-то возразить, но я говорю: – Не перебивай меня!.. «Медальона» у тебя с собой не было, однако, ты не находился под Воздействием, Рик, – это было установлено моими ребятами, которые контролировали место встречи. Ты понадеялся, что держишь меня под стопроцентным наблюдением, а на самом деле, под носом у твоих геймеров, мне удалось передать весточку своим, и они успели подготовиться к нашему рандеву… И вот тут-то меня словно током ударило: а что если Шлемист, то бишь ты, Рик, оказался таким самонадеянным наглецом, что явился лично повидаться со мной? Об этом, кстати, косвенно свидетельствовало и то, что тебе, засветившемуся у геймеров в качестве моего напарника, целую ночь и полдня удавалось благополучно шататься по всему городу, не став «игрушкой» и оставшись в живых… Однако в этой связи возникало определенное противоречие: если Шлемистом был ты, то зачем тебе нужен был весь этот фарс с рандеву, если я сам, своими руками, подарил тебе накануне эту самую «заглушку»? Ведь только идиот в подобных обстоятельствах мог бы не сообразить, что медальон и является тем самым чудодейственным щитом от Воздействия!.. И уж даже самый нелюбопытный субъект не утерпел бы и попытался бы установить, что же содержит этот самый медальон!.. Тогда я пришел к выводу, что твое странное поведение может объясняться очень просто: ты решил подставить мне кого-то в качестве главаря геймеров, а сам – остаться в тени и, после моего убытия с чистой совестью из Интервиля, возобновить свои грязные проделки. Да, должен сказать, что это была тонкая игра с твоей стороны, Рик: ведь ты ежеминутно рисковал быть раскрытым. Впрочем, видно, такие забавы тебе по душе: ведь и с Этенко ты тоже долгое время играл, как кошка с мышью, прекрасно зная, кто он такой на самом деле. И комбинацию с подставлением под удар Гена Курова, он же – резидент Контроля, ты задумал еще тогда, за много ходов вперед. Ты подсунул Слану ту же туфту, что и мне. Ты запугал его и заставил отсиживаться в твоей квартире, справедливо рассчитывая, что при таком раскладе тебя не заподозрят «контролеры». Но для развития игры ее нужно было усложнить, иначе, если бы Слан напрямую передал мне информацию, все было бы слишком просто, а простота всегда подозрительна у профессионалов. И ты убиваешь Этенко как раз накануне моего прибытия, и вступаешь в игру сам. Ты все очень хорошо рассчитал, Рик: действительно, Контроль не мог бы пройти мимо человека, на квартире которого жил Слан до своей смерти… После того, как ты взял мой второй медальон, ты наверняка затратил определенное время на его изучение. И тебе, как и следовало предполагать, быстро стало ясно, что он содержит не только «заглушку», но и минипередатчик. Ты сделал правильный вывод о том, что я слежу за тобой и слышу все, что ты говоришь. Тебе оставалось только вывести меня на Курова. И ты сделал это, малыш. Ты якобы расшифровал файл, якобы оставленный для Контроля Сигнальщиком, – на самом деле идея принадлежала тебе – а затем поперся посреди ночи к Курову домой. Вот еще одна причина, почему я уверился в твоей виновности, Рик: если бы ты не был Шлемистом, ты не пошел бы к Курову, а стал бы искать меня, чтобы сообщить о своем открытии, потому что надо было быть дураком, чтобы подставлять голову под топор…

– Но я… – начинает Рик, и снова я не даю ему докончить фразу.

– Согласен, – говорю я. – Ты оказался таким простаком, что не подумал о последствиях своего шага. Возможно. Очень может быть… Только вот еще одна неувязочка, Рик. В прошлую ночь я опять наведался в квартиру Курова и перерыл там все вверх дном. Так вот, никаких следов Шлема – того самого виртуального Шлема, с помощью которого он как главарь геймеров должен был орудовать – не нашлось. В его рабочем кабинете, кстати говоря, тоже… Это уже не я выяснял, это наши люди позаботились… Зато ты, как ни странно, оказывается, работаешь в Шлеме, да еще и втайне. И перед моим приходом сейчас ты наверняка пытался проследить с помощью «игрушек», как я сажусь в поезд и благополучно отбываю из города. Признайся, Рик, я прав?

– Дурак же ты, Клур, – с нескрываемым презрением говорит юноша. – Да, у меня есть Шлем, но я и не думал использовать его для геймерства. Это обычный Шлем, и подарили мне его на день рождения мои родители еще год назад, только раньше я его не использовал. А сейчас он мне действительно понадобился. Дело в том, что я решил рассказать людям правду о геймерах и о Контроле, Адриан. Для этого я написал большую статью. Но ваша организация действительно оправдывает свое название. Вы в самом деле контролируете – только не геймеров, а весь наш город… Все мои попытки протолкнуть статью в любой местный печатный орган окончились неудачей. И тогда я понял, что единственный путь опубликовать свою статью – это Сеть…

Я ему не верю. Не может человек быть таким наивным, как кажется. Хотя притворяется он очень правдиво. Ладно, подыграем молодому человеку…

– Допустим, – говорю я, – что это так, Рик. Ты вовсе не тот, за кого я тебя принимаю. Предположим, что ты чист и честен помыслами… Но это вовсе не освобождает меня от обязанности убрать тебя. Теперь, после сказанного тобой, – это мой служебный долг… Вообще, мне тебя жаль, малыш. Ты впутался в наши игры, даже не имея представления о том, кто и ради чего их ведет. А теперь тебе захотелось, чтобы об этом узнали все остальные. Подумай сам, поверят ли тебе те, кто наткнется в Сети на твое напыщенное послание. Представляю, в каком духе оно будет выдержано: «Все мы – марионетки!.. Нами управляют как игрушками типы, возомнившие себя богами!.. Нарушаются основополагающие права личности на свободу!»… Все это – пустые лозунги, Рик, и ты сам это прекрасно знаешь. Нельзя управлять обществом, не управляя отдельными людьми. Разве не к этому стремится любое государство? Без управления любое общество рушится и гибнет, Рик. И если раньше людьми можно было управлять с помощью идей, то эти времена давным-давно прошли, стоит ли это доказывать, малыш?.. Потребности людей усложнились в энной степени, и теперь уже невозможно заманить их под флаг той или иной идеи пресловутым пряником. Пожалуй, в настоящее время их вообще невозможно чем-либо заманить и сплотить… Слишком много развелось умников, для которых любая идея имеет кучу изъянов. Взять, к примеру, эту идею создания города для воспитания идеальных людей – вашего города, Рик. Если бы Контроль не подкрепил этот замысел практическими мероприятиями по управлению людьми, какой дурак бросил бы свой дом, свою работу и поперся бы на другой край света единственно ради того, чтобы как можно быстрее перевоспитаться и стать Человеком с большой буквы? Открою тебе один маленький секрет, Рик, – теперь это можно делать без опасения разглашения тайны. Две трети из так называемых основателей города в прошлой своей жизни были преступниками и отщепенцами. Две трети!.. Но с нашей помощью они стали если не идеальными, то нормальными людьми за считанные годы. Разве это плохо, Рик? И если бы не вы, геймеры, – они бы продолжали жить так и впредь. Как нормальные люди, Рик…

– Как люди, да? – вскидывает голову Любарский. – Как нормальные люди, Адриан?.. Но нормальные люди живут по совести не потому, что их дергают за ниточки невидимые руки хозяев! Нормальных людей никто не может заставить убить или полюбить кого-то против своей воли! Пойми, Адриан, то, что вы делаете, это страшно, потому что люди для вас как бы не существуют. Для вас они – материал для лепки, пластилин! Захотел – и вылепил болванчика, да не простого, а считающего, что он совершает свои поступки осознанно и правильно!..

– Что ж, – говорю я, – поскольку воспитательная беседа явно заходит в тупик, пора ее заканчивать… Мне и в самом деле пора отчитываться о выполнении задания.

С этими словами я поднимаю набалдашник «труподела» на уровень лица Любарского.

Но тут происходит нечто непонятное. Что-то тяжелое и больное обрушивается на меня сзади, и, прежде чем погрузиться в темноту, я вспоминаю, какую ошибку допустил. Входная дверь в квартиру так и оставалась открытой на протяжении всего нашей беседы с Любарским. И все-таки последний всплеск моего сознания полон профессионального удовлетворения: ведь то, что Рику удалось навести на меня «игрушку», означает, что мои подозрения в отношении него подтвердились…

Глава 17

Самым страшным было то, что я даже не успел пошевелиться.

Видимо, обманув мой домофон, Адриан не закрыл входную дверь, и Катерина, гулявшая на улице, беспрепятственно смогла войти в квартиру в самый кульминационный момент. Я не знаю, слышала ли она наш разговор с Клуром, но влетела в комнату она, подобно бесшумному вихрю, в тот момент, когда Адриан нацелил на меня набалдашник своего смертоносного прибора. Запрещающий окрик почему-то застрял в моем пересохшем горле, и мне оставалось только лицезреть, как шестилетняя девочка бьет здорового, натренированного мужчину сзади по голове тем, что было у нее в руках. А в руках у нее была обыкновенная палка, подобранная где-то на улице. С тех пор, как девочка жила у меня, я уже успел убедиться в ее нездоровом влечении ко всякого рода хламу. Стоило Катьке найти где-нибудь на окрестной помойке или в сквере пустую коробку от конфет или красивую, с ее точки зрения, рекламную этикетку, или куклу с отломанной рукой, или ничем не примечательную хворостину – как она тут же перла свою находку домой и складировала в специально выделенном мной для ее игрушек фанерном ящике…

А на этот раз у нее была аккуратно оструганная, увесистая палка толщиной в два пальца. Ею-то Катерина и вдарила прицельно по плеши с родимым пятном на голове Клура. Спецслужбовец покачнулся, закатил глаза и, выронив свое странное оружие, распростерся на полу возле шкафа.

Дальнейшее произошло еще быстрей. Я прыгнул из кресла к телу Клура с воплем: «Не смей, Катя!», но девочка оказалась намного проворнее, чем я. Она подхватила выпавший из руки Клура «труподел», нацелила его на лежащего и нажала на спусковой крючок.

В следующую секунду я выхватил у нее из рук фибриллятор, но было поздно. Тело Адриана Клура выгнулось дугой, судорожно дернулось несколько раз, а потом обмякло.

Я приложил ухо к груди интерполовца. Сердце не билось. Я попытался прощупать пульс. Пульса не было. Я стал делать искусственное дыхание, лихорадочно вспоминая разные пособия и инструкции на этот счет, но спустя четверть часа убедился в том, что напрасно трачу время.

Тогда я сел на пол рядом с трупом и слепо поглядел на Катерину. Она, как ни в чем не бывало, деловито оправляла на себе платьице.

– Зачем ты это сделала, Катерина? – спросил я, не слыша своего голоса.

– Это плохой дядя, – ответила девочка с той убежденностью в своей правоте, которая бывает только у детей. – Это он приходил к нам с мамой тогда ночью… Это из-за него моя мама умерла, дядя Рик. И сейчас он хотел сделать тебе больно… Правда?

Я смотрел в ее большие и честные глаза и чувствовал, как внутри меня все смерзается в тугой плотный комок. Больше всего на свете мне сейчас хотелось или завыть во весь голос от ужаса и отчаяния, или спрятаться куда-нибудь в уголок, подобно серому мышонку, чтобы никто и никогда не нашел меня. Ни Контроль, ни геймеры…

Значит, Куров все-таки был прав… Он же сказал мне правду о Контроле, а я… Дурак, я не верил ни одному его слову, а на самом-то деле…

Адриан был «игрушкой» – только управляли им не геймеры, а Контроль. Я вдруг осознал это с особой ясностью – так, что мне хотелось завыть и проклясть все на свете. Все мы, возможно, были игрушками, и правили нами те, кто был за ширмой, и не было у нас отныне ни свободы, ни выбора, а то, что нам казалось жизнью, в действительности было игрой. Игрой для игрушек…

Я поверил Адриану, когда он пообещал мне, что стуит обезвредить Шлемиста – и с геймерами будет покончено. На самом деле он сознательно обманывал меня. Потому что, кроме геймеров, был еще и Контроль. Да, геймеров можно было бы вывести всех до одного, как тараканов на кухне… Но можно ли противостоять в одиночку хорошо законспирированной, превосходно оснащенной и протянувшей свои спрутовьи щупальца ко всему миру организации, которая, в сущности, играла в ту же игру, что и геймеры?

От этого знания некуда было деться. Я знал, что отныне не будет мне ни счастья, ни покоя, потому что я всегда буду подозревать в любом поступке окружающих меня людей чужое влияние. Влияние тех, кто нажимает на кнопки, чтобы превращать людей в игрушек.

Ощущение было таким, будто весь окружавший меня мир стал зыбким и ненадежным, и отныне не было больше ни одного человека, которому можно было бы доверять, даже если этот человек – шестилетний ребенок, и не стало больше идей и идеалов, на которых, как на твердых кочках, можно было бы утвердиться, чтобы окончательно не быть засосанным липким и чавкающим болотом…

И не известно, сколько времени теперь придется мучиться, прежде чем я смогу – если вообще смогу когда-нибудь – ответить хотя бы на некоторые из тех вопросов, что уже сверлят меня головной болью, и на те, что неизбежно будут возникать и впредь. Взять, например, девушку по имени Рола, которая стала моей первой любовью… Любит ли она меня или просто подчиняется чьим-то командам? Может быть, Контролю или геймерам просто было выгодно использовать ее в качестве подсадной утки?..

Или Катерина. Действительно ли она ударила палкой Клура, только будучи движимой детскими представлениями о мести? Или же ею кто-то руководил в тот момент, когда она вошла в квартиру?..

И, наконец, я сам. Уверен ли ты, Рик, в том, что все действия, которые ты совершал в последнее время, были обусловлены исключительно твоей волей, и ни чьей больше? Да, разумеется, ты отдавал отчет в своих поступках, и у тебя не было провалов в сознании даже тогда, когда ты спешил в полицию, чтобы взять на себя убийство Слана и тем самым спасти Люцию и ее дочь. Но ведь, если верить Клуру, в том и заключается вся хитрость: игрушки не осознают, что ими играют. Лишь тот, кто играет ими, знает, что вся их жизнь – это игра, а они-то считают, что все равно они живут, даже если однажды кто-нибудь случайно им выдаст им их истинную сущность…

Ты, Рик, молодец, ты расшифровал послание своего дружка по кличке Сигнальщик и блестяще разоблачил главаря геймеров по кличке Шлемист. С твоей подачи его укокошил твой знакомый «контролер» по имени – если, конечно, это было настоящее имя – Адриан Клур. После этого кто-то решил столкнуть вас с Клуром один на один… Кто? И зачем он это сделал? Ведь если в городе все контролируется, как ничейная земля, ярко освещенная ракетами и простреливаемая до самой последней пяди обеими сторонами, то, согласись, трудно поверить в то, что Клур действовал на свой страх и риск, побуждаемый лишь своей бредовой идеей о том, что ты – и есть истинный Шлемист. Да, у него, как и у его коллег, была защита от Воздействия Сети в виде небольшого медальона. «Заглушки», как он сказал. Но где гарантия, что те, кто раскрутил эту дьявольский эксперимент по массовому зомбированию, не предусмотрел возможность контролировать и самих «контролеров»? Что, если существует еще одна Сеть, находящаяся по сравнению с первой, на более высоком уровне, а потому предоставляющая возможность более тонкого, абсолютно незаметного управления людьми?..

Но ведь это черт-те что получается, старина Рик, и так можно свихнуться, представляя, в какую бесконечность уходит вся цепочка множества Сетей, и кто в конечном итоге управляет всеми людьми на свете!..

Тем не менее, ясно одно: Клуру тебя подставили. Неважно, в общем-то, кто это был – геймеры или Контроль. Фактом является лишь то, что руками Катерины тебе помогли уничтожить Клура, а это может означать, если отбросить разные беспочвенные предположения, одно: ты кому-то очень нужен, Рик. Тебе, конечно же, все это может не нравиться, но ты уже участвуешь в этой игре, и какая разница, в качестве кого: пешки или ферзя? Все равно ты будешь думать, что это ты, пешка, сделал шаг вперед, а на самом деле тебя взяли и аккуратно переставили на одну клетку. Очень даже может быть, что именно тебя решили превратить в ферзя, потому что ты умудрился благополучно дотопать до последней горизонтали, и отныне Воздействие на тебя станет еще более тонким…

Что же теперь делать тебе, мой запутавшийся бедный Рик? Ведь если даже ты отныне будешь решать все проблемы выбора с помощью монеты по принципу «орел-решка», то где гарантия, что те варианты, которые ты при этом будешь загадывать, не окажутся заранее просчитанными и внушенными тебе каким-нибудь умником, сидящим где-нибудь в Москве или в соседнем здании?

Еще до нежданного прихода к тебе Клура ты четко знал, что тебе следует сделать в ближайшее время. Ты решил сломать ту завесу секретности, которой окутана пакостная деятельность Контроля. Но ведь ты вовлечен в сложную игру, Рик, и не является ли твое стремление в действительности чьим-то решением перевести игру в иную, совершенно новую плоскость? Что, если разоблачение Контроля кому-то выгодно для продолжения эксперимента над людьми? Тебе и в голову не пришло, что кто-то исподтишка подталкивает тебя к совершенно определенному решению… Чет – нечет… Или да – или нет…

Если это Контроль, значит, тебя решили использовать в качестве резидента для уничтожения геймеров. Но если это геймеры, значит, они решили принять тебя в свои ряды для борьбы против Контроля. Хотя нет, даже если тебя пытаются сделать геймером, Рик, то нет гарантии, что Контроль не задумал очередную комбинацию… В конце концов, кто может ответить на вопрос: не Контроль ли инициировал появление геймеров? Не было ли это предусмотрено программой эксперимента? Да, геймеры – игроки и авантюристы, а разве не могут быть игроками люди, облаченные в мундиры государственных служащих? Разве можно играть в какую-либо из игр без партнера? Вот они и создали себе партнера в лице кучки любителей острых ощущений, а потом принялись уничтожать их с пылом и жаром…

Вспомни, как говорилось в той брошюре, которую однажды пытались всучить тебе на перекрестке странствующие миссионерки Братства Адвентистов: «Кто в действительности правит миром?.. Какие силы заставляют людей совершать отвратительные действия или маневрируют ими, ставя в ситуации, в которых они вынуждены совершать злодеяния?»… Теперь-то ты знаешь ответ на этот вопрос, Рик. Только братья-адвентисты немного ошибались, полагая, что противоборство идет между Богом и Сатаной. Люди, и только люди управляют людьми, чтобы одержать победу в борьбе за невидимую власть над миром…

Правда, есть и еще один выход из сложившегося положения. Признаться, он страшен для тебя, но зато это надежный способ покончить со всеми муками самоистязания и не подчиниться воле псевдобогов, пытающихся сделать тебя своей марионеткой. Достаточно лишь взять этот самый прибор, которым пытался убить тебя Клур, повернуть его набалдашником к себе и нажать на спусковой крючок. Наверное, это будет очень быстрая и практически безболезненная смерть. Тот шахматист, который готовится превратить тебя в ферзя, будет весьма удивлен, увидев, что пешка безвозвозвратно валится с края доски в бездонную пропасть…

И это было так соблазнительно, что я уже было повернул дуло «пистолета» к себе, и палец мой уже лег на курок, как вдруг кто-то потряс меня за плечо. Я очнулся и увидел перед собой Катерину. Она что-то говорила мне, но я не слышал ее. Я будто пришел в себя после тяжелого сна.

Клур лежал на прежнем месте и в прежней позе. Его тело начинало коченеть, и Катерина, оказывается, спрашивала меня:

– Дядя Рик, а этот дядя, который упал, уснул, да? А скоро он проснется?

Я тупо посмотрел в ее удивленные глаза и почувствовал, что тело мое покрывается путом.

– Да, Катя, – сказал немного погодя я. – Этот дядя плохо себя почувствовал, но он обязательно проснется. Знаешь что?.. Иди-ка ты, погуляй еще на улице, а?

– Но ведь уже темно, – возразила девочка. – Ты же мне сам говорил, что, когда темно, детям гулять нельзя.

Я посмотрел в окно. На улице действительно сгущались сумерки.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда идем, я постелю тебе на кухне.

Я достал постельные принадлежности, приготовил Катерине постель на диванчике в кухне и уложил ее. Вскоре она уже спала.

Потом я вернулся в комнату и, стараясь не смотреть на тело Клура, достал из шкафа Шлем. У полиции не должно было возникнуть никаких сомнений относительно того, что Клур скончался естественной смертью. Они ни в коем случае не должны были придать значение следу от удара на его голове. Мертвым – ад или рай, а живым – жизнь, совмещающая в себе оба этих понятия…

Я обязан продолжать жить и бороться. Не ради себя – хотя бы ради этого шестилетнего создания, доставшегося мне и в радость, и в наказание. Именно поэтому я не мог позволить себе упасть с доски. Конечно, может быть, на это и уповают те, кто таким способом заставляет меня надеть Шлем, но теперь это не имеет никакого значения. Мне некуда теперь деться. Со стороны может показаться, что я выиграл первую схватку. Но, по сути, я ее проиграл, и остается лишь надеяться, что не безнадежно. Остается верить в то, что исход игры решится в будущем.

Глава 1

Стараясь не делать лишних движений, он осторожно выбрался из-под одеяла и, собрав одежду в охапку, двинулся на кухню. Там на секунду убавил тонировку оконного стекла до нуля. За окном было темно. Не зажигая света, он торопливо оделся, постоял в нерешительности, потом потрогал рукой чайник. Чайник был еще теплым. Но при одной мысли о том, что если тепловатой водой разбавить кофе, то получится мутная, горьковатая бурда, он лишь поморщился и двинулся к выходу.

Свет в прихожей он тоже зажигать не стал – и тут же был наказан за это. Когда, разгибаясь после шнуровки ботинок, он протянул руку к замку, то пальцы его наткнулись на что-то металлическое, которое незамедлительно брякнулось на пол с громким звоном. Внутри у него все оборвалось, и он замер.

В комнате вроде бы было тихо, но едва он открыл входную дверь, как женский голос произнес ему в спину:

– Куда это ты собрался, Рик?

Щелкнул выключатель, и свет ударил по глазам так, что на мгновение стало больно смотреть.

– Ты спи, – сказал он. – Ну, чего ты, Ро?

Рола стояла, оперевшись плечом о стену, такая укоряющая и растрепанная со сна, что ему нестерпимо стало жалко ее.

– Ночь ведь, – сообщила она, словно он сам не знал этого. – Ну, зачем тебе это, Рик?..

Он виновато, но в то же время упрямо молчал.

– Ну, хорошо, – продолжала она, – раз уж ты без этого жить не можешь, то дома бы поработал… Притаскивай сюда свое добро – и хоть всю ночь напролет сиди. Только не надо шататься неизвестно где, Рик. Я боюсь, понимаешь ты это, бо-юсь!.. – Она всхлипнула, хотя глаза ее оставались сухими.

– Нельзя, Ро, – мягко, но упрямо сказал он. – Дома давно уже нельзя, ты сама прекрасно это понимаешь… У них теперь есть спецпеленгаторы, и я не хочу, чтобы из-за меня в случае чего пострадали и вы с Катериной…

– Я тебя не понимаю, Рик, – сказала она с обидой. – Ну, что ты так прикипел к этому занятию, а? Ну, почему ты не хочешь жить, как все? Я бы еще поняла, какой во всем этом смысл, если бы ты что-то имел от этого – но ведь ты ни юма себе не можешь позволить таким способом! Ты же у нас благородный, бессеребренник!..

– Замолчи, – сказал он, глядя себе под ноги. – Я тебе уже тысячу раз объяснял, что я занимаюсь этим не ради денег…

– Да знаю-знаю: ты делаешь это ради людей! А на жену с дочерью тебе наплевать! Между прочим, скоро надо за школу платить, а у нас пока пусто в кошельке!..

– Ну что ты взъелась, ей-Богу? – поморщившись, сказал он. – И хватит, слышишь? Все. Иначе всех соседей перебудим…

Он сделал движение, собираясь открыть дверь, но Рола с неожиданной цепкостью ухватила его за рукав куртки.

– А ты подумал, что будет с нами, если тебя когда-нибудь накроют? – со слезами в голосе выкрикнула она. – Ты подумал, как соседи будут плевать мне в лицо, если узнают, чем ты занимался?!.. Да что я говорю, в конце концов, не это главное! Главное, что я люблю тебя, Рик, и если с тобой что-то случится…

– Спаси и сохрани, – пробормотал Рик и, решительным движением открыв дверь, вышел из квартиры.

Уже спускаясь по лестнице, он пожалел, что не поцеловал на прощание Ролу, как делал это раньше, но возвращаться не было смысла. Плохая это была примета – возвращаться, хотя он никогда не верил в приметы.

Он вышел из подъезда, свернул за угол и, пройдя несколько десятков метров, перешел на другую сторону улицы, где имелся небольшой скверик, зажатый с одной стороны магазином, а с другой – школой. Продравшись сквозь кусты, он прошел прямо по траве к люку канализационного колодца и, взяв заранее припасенную палку, подцепил его крышку. Вниз уходили металлические скобы, скользкие от сырости. Он спустился на несколько метров вниз и включил фонарь. Сумка была на месте, и он облегченно вздохнул.

Вскоре он уже опять был наверху. Водворив крышку люка на место, он направился к заранее выбранному дому. Пятнадцатиэтажная башня в форме многогранного кристалла была хороша тем, что в ней не дежурили консьержки, как в других местах, и еще у нее был довольно обширный чердак с удобной возможностью отхода на крышу соседнего дома.

В доме был лифт, но, разумеется, пользоваться им Рик не стал. Он совершил небольшое восхождение на самый верхний этаж, машинально считая в уме ступеньки и стараясь не думать о том, что будет делать, если ему случайно встретится кто-нибудь из жильцов.

Он подошел к двери чердака и чертыхнулся про себя. Еще вчера на двери не было никаких замков, а сейчас в ней виднелась новенькая замочная скважина. Он толкнул дверь, хотя и так было ясно, что она закрыта. Даже если бы у него был с собой набор отмычек, возиться с замком посреди ночи было рискованно, потому что это занятие предполагает такие звуки, как бренчание, лязг, щелчки и прочие громкие звуки. К тому же, кто знает: не установили ли они сюда еще и сигнализацию типа мощной сирены?..

Но и перспектива блужданий по ночному городу со Шлемом в сумке тоже не предвещала ничего хорошего. Оставалось попробовать еще один вариант…

Он извлек из сумки Шлем и надел его на голову. Спустился на один пролет ниже, чтобы его не было видно ни с верхнего, ни с четырнадцатого этажа. Всунул правую руку в перчатку-джойстик и застегнул контактные застежки. Опустил забрало очков-экрана и включил питание.

Батареи были подсажены, потому что экран осветился довольно тусклым мерцанием.

Перебирая пальцами «перчатки», Рик набрал код доступа и вошел в Сеть. Потом высветил на экране карту Интервиля и выбрал то здание, в котором находился. Увеличил масштаб изображения и повел курсор по квартирам…

В основном, жильцы уже спали. Квартиры были непроницаемо-темными. Наконец, на десятом этаже он нашел то, что нужно.

Обрюзгший тип в майке сидел, положив ноги на низкий журнальный столик, и пялился в экран стереовизора. В одной руке типа была банка пива, в другой – дымящаяся сигарета. На всякий случай Рик проверил всю квартиру, но в ней больше никого не оказалось.

Рик поймал типа в перекрестие и подал команду «Захват объекта». Тип вздрогнул так, будто его толкнули в бок, чуть не подавившись пивом, и замер.

Щелкая пальцами «перчатки», Рик заставил его встать, а затем направил на него гипном пятой степени: «ОТКРЫТЬ ЧЕРДАЧНУЮ ДВЕРЬ».

После этого ему осталось только наблюдать, как толстяк с тоской чешет грудь и озирается, как он наконец сует ноги в разношенные шлепанцы и плетется в прихожую, где из недр тумбочки извлекает связку ключей и копается, выбирая нужный ключ.

Потом внизу щелкнул замок, и послышались шаркающие шаги, поднимающиеся по лестнице.

Рик облучил толстяка вторым гипномом, задающим программу возвращения в квартиру, и, торопливо стянув с себя Шлем, упрятал его в сумку.

Поравнявшись с Риком, толстяк повернул голову и, слегка задыхаясь, посетовал:

– Черт знает что! Понаставили везде этих замков, а ты тут ходи, открывай да закрывай их!

– Да? – вежливо спросил Рик. – А зачем вам их открывать? Может, не надо?

Это была провокация чистейшей воды, но вторая степень Воздействия – это сильный императив. Человек, подвергшийся такому гипному, способен не только открыть какую-то там дверь, но и пытаться изнасиловать манекен. Если ему, конечно, это прикажут…

– Нет, – пробурчал толстяк. – Надо окно закрыть на чердаке, а то потом кошки поспать не дадут, заберутся с крыши и будут там бегать и орать всю ночь…

Он решительно двинулся дальше по лестнице. Рик последовал за ним.

Что-то бурча себе под нос, толстяк открыл чердачную дверь. Шаркая шлепанцами, проследовал вглубь чердака, где захлопнул узкое оконце. Потом вернулся, потоптался возле двери некоторое время, словно сомневаясь в правильности своего поступка. Наконец, махнул рукой и стал спускаться вниз, возвращаясь в квартиру. На Рика он больше не обратил никакого внимания.

Рик вошел на чердак, надел Шлем и, дождавшись, пока толстяк усядется вновь перед стереовизором, приказал ему забыть о походе на чердак. После этого он захлопнул дверь (замок был пружинным, запирающимся изнутри), прошел в конец чердака, где были навалены какие-то старые вещи, устроился поудобнее и вышел в режим поиска.

Было уже около двух часов ночи. Обычно в это время в городе вылезала на улицы из разных дыр и нор всякая сволочь, так что работы хватало.

Рик вел курсор по улицам, выбирая объект работы на сегодня. Как всегда в таких случаях, у него очень быстро начинали разбегаться глаза от обилия вариантов, из которых нужно было выбрать один, максимум два или три – иначе распыление усилий и внимания грозило неудачей, а Рик не любил неудачи. Слишком большую ответственность он на себя взвалил в свое время, чтобы можно было терпеть неудачи…

Весь город давно уже был поделен между геймерами на секторы влияния. Участок Рика находился в квадрате, ограниченном с запада и востока Пятой и Десятой улицами, а с севера и юга – Четвертым и Одиннадцатым проспектами. Здесь находилось мало злачных мест, если не считать двух ночных баров, одного казино и ресторана «Светлый луч». Однако сейчас, несмотря на позднее время, людей на улицах было сравнительно много. Ночной контингент был весьма специфическим. В большинстве своем это были торговцы травкой, девочками и оружием. Проституток тоже хватало. И были еще кучки молодежи, торчащие на перекрестках и непонятно чем занимающиеся – а скорее всего, ничем. И жило здесь немало обыкновенных людей, за многими из них водился какой-нибудь тайный грешок. Им надо было успеть помочь стать хоть на чуточку лучше за сегодняшнюю ночь…

Прежде всего Рик проверил сектор на наличие чужих игрушек. Таковых на этот раз не оказалось – не то геймеры начинали уважать Рика, не то просто сегодня многие решили устроить себе выходной.

Потом он прошелся по торговцам наркотиками, заставив их повыкидывать свой товар в канализацию и в мусорные баки. Кое-кто из бизнесменов, почуяв неладное, попытался скрыться, но Рик был начеку и вовремя перехватил их.

Затем Рик занялся проститутками и их хозяевами. Он старательно, не жалея времени и батареек Шлема, внушал каждой девице стыд и отвращение к торговле своим телом. Результаты были налицо: вскоре уличные красотки, поспешно одергивая на себе коротенькие юбочки и стирая с физиономий грим, стали расходиться по домам, и если бы даже сейчас к ним привязался кто-то из мужчин, то ничего, кроме гневной отповеди в адрес «бесстыдников», он бы не получил. Однако Рик знал, что одним сеансом тут не обойтись. Завтра эти же «ночные бабочки» вновь вылетят на вечерние улицы в поисках клиентов, и ничего тут не сделаешь: торговля собой, в отличие от многих других пороков и грехов, характеризуется, как правило, падением в такую моральную пропасть, из которой падшего за один раз не вытащишь… Нужна длительная обработка сознания, чтобы человек смог вновь поверить в себя, в возможность другой жизни, в свое личное счастье, наконец… Это все равно что лечить наркомана или алкоголика.

За одной из таких девиц Рик давно уже следил. Звали ее Пальмира Сасова, но на панели она отзывалась на псевдоним Корита. История ее была банальна, как сама жизнь. Два года назад молоденькая девушка приехала в Международный, соблазненная имиджем этого города как места, где проживают исключительно одни добряки и порядочные люди. Но в первый же день девушку сделал игрушкой кто-то из «плейбоев» и заставил ее отдаться усатому хозяину овощной лавки, у которого она снимала комнату. Потрясенная таким несоответствием действительности своих представлений о «рае земном», Пальмира быстро опустилась и пошла по рукам, пока не угодила в цепкие лапы одного из местных сутенеров по кличке Кодак. Так началась ее карьера проститутки. Первое время Сасова работала исключительно по вызовам за большую плату. Позже, когда красота ее и работоспособность слегка поблекли, была послана Кодаком на работу «в ночную смену», то бишь на «пятачок» у казино…

Рик не первый раз воздействовал на Сасову, и судя по ее реакции, с девушкой еще не все было потеряно.

Сейчас Рик смотрел, как «Корита» шествует, цокая высокими каблучками, по тротуару. Вдруг откуда-то сбоку выдвинулась компания молодых искателей приключений. Верховодил в ней парень по имени Нид. Это был отвратительный прыщавый субъект в кепке, надетой козырьком назад. Походка его была такой расслабленно-развязной, что при виде Нида тотчас же возникали нехорошие ассоциации. Остальные трое парней ничего особенного из себя не представляли, если не считать того, что всем своим видом и поведением наносили неотвратимое оскорбление здоровому общественному мнению.

Увидев девушку, компания по-военному рассредоточилась и взяла Сасову в плотные тиски. Последовали шаблонные фразы о том, что, дескать, молодая дама куда-то спешит, хотя должна уделить капельку своего драгоценного внимания молодым кавалерам.

– Как вам не стыдно, ребята! – сказала Пальмира, пытаясь следовать дальше, однако ей не дали этого сделать.

Дружный гогот перекрыл ее слова, после чего девушку схватили с трех сторон за руки и за ноги и, несмотря на ее брыкания, потащили в какой-то темный угол, перегороженный мусорным контейнером.

Девушка боролась до последнего. Так, будто она все еще была девственницей, воспитанной в женском монастыре. Однако все ее потуги оказать сопротивление только подливали масла в огонь похоти, зажегшемся в сердцах подонков – если, разумеется, у них вообще были человеческие сердца.

Рик, стиснув зубы, наблюдал, как с Пальмиры срывают скудные детали туалета, как поливают ее оскорблениями, как Нид, разъярившись, бьет ее по лицу. Все его усилия последних дней и ночей летели псу под хвост. Если строго следовать неписаным правилам геймеров, он не должен был вмешиваться, даже если бы на его глазах девушки четвертовали живьем. Место происшествия не входило в его сектор.

Однако, Рик был не просто геймером, избравшим это тайное занятие из любви к острым ощущениям, как «плейбои», или ради наживы, как «игроки». Среди геймеров он был известен как Корректор. И когда ему в уши ударил жалобный скулящий голос Сасовой: «Как вы можете, негодяи?!.. Изверги, будьте вы прокляты!», который перекрыл злобный рык Нида: «Ах, дрянь, ты еще смеешь строить из себя порядочную женщину?», Рик не выдержал и ударил по главарю насильников гипнолучом, поставив его на максимальную мощность.

Результат Воздействия был виден ему так отчетливо, будто он сам стоял сейчас возле мусорного бака. Нид вдруг пошатнулся и сказал своим дружкам:

– Эй, вы, отпустите-ка ее!

Те недоуменно уставились на своего предводителя, пытаясь уяснить, что он задумал.

– Я сказал: отпустите ее, не ясно, что ли? – взревел Нид раненым быком и как бы в подтверждение своего приказа схватил ближайшего парня за грудки и ударил его спиной о стену.

– Ты чего, Нид? – осведомились обалдело дружки Нида, но девушку все-таки отпустили.

Нид повернулся к Пальмире:

– Давай, давай, – мрачно сказал он, – топай восвояси, красавица, пока я не передумал!

Всхлипывая и на ходу приводя себя в порядок, Сасова торопливо стала выбираться из-за мусорного контейнера. Компания молча глядела ей вслед, пока шаги девушки не стихли за углом.

– Чудной ты какой-то сегодня, Нид, – сказал наконец один из парней. – С чего это ты ее отпустил, а?

Почти не размахиваясь, Нид врезал спрашивающему по зубам, сбив его с ног, а когда тот попытался подняться, добавил ему носком ботинка под ребра.

Остальные попятились.

– Ты чего, Нид, ты чего?.. – забормотали они вразнобой. – Мы же это… пошутить хотели. Откуда мы знали, что ты так неравнодушен к этой стерве?..

– Остолопы! – с внезапной горечью сказал Нид. – Какие же вы сволочи!.. И как вы мне уже осточертели – если бы вы только знали!..

Он махнул рукой и, не оглядываясь, зашагал прочь, оставив своих дружков в состоянии полного остолбенения.

Рик смахнул пот с лица и осторожно увел курсор в свой сектор.

Эх, если бы у меня было больше времени для такой работы, подумал он. Если бы можно было сидеть в Шлеме днями напролет, отрываясь только для еды и сна, я бы многое сделал!.. Взять тех же Пальмиру и Нида. Если содрать с них все наносное, всю ту грязь, что слоями налипала к их душе с самого детства, если хорошенько внушить им, что они могут и просто должны стать другими, настоящими, нормальными людьми, то кто знает, как повернулась бы тогда их жизнь?.. Может быть, даже без Воздействия они открыли бы для себя друг друга, и, вполне возможно, что их знакомство со временем переросло бы в крепкую любовь. Лет этак через десять они бы растили детей, имели бы честную и нужную работу и благодарили бы судьбу за то, что она свела их вместе – а значит, и меня, поскольку это я помог им найти друг друга… И что бы там ни твердили отдельные умники насчет того, что геймерство изначально порочно, потому что нарушает права личности, но без этого, как ни крути, не обойтись. Сначала надо вырастить из мусора и грязи эту самую личность, а потом уже думать про то, какие она имеет права, ведь все принципиальные защитники прав частенько забывают о том, что каждый человек имеет самое главное право: стать человеком…

Тут Рик отвлекся, так как ему что-то послышалось. Высвободив одно ухо из-под Шлема, он прислушался. Сомнений не было: перед дверью чердака кто-то осторожно возился с замком. Выяснять, кто это может быть, или пытаться применить Воздействие, уже было некогда, поэтому Рик торопливо содрал с головы Шлем, уложил его в сумку и кинулся к окну.

Только оказавшись на мокром от ночной сырости пластике крыши, Рик понял, что дело обстоит на этот раз совсем скверно. Судя по всему, его засекли мобильным пеленгатором. Снизу доносился шум моторов, слышалась отрывистая разноголосица команд, и отчетливо гудели в недрах здания, грузовые лифты, наверняка битком набитые вооруженными до зубов антигеймерами. Вот-вот удары прикладов и тяжелых ботинок обрушатся на хлипкую дверь, а потом…

Что будет потом, Рик не стал додумывать. На его памяти свежи были эпизоды, когда геймеров, взятых с поличным, сначала избивали до полусмерти под предлогом того, что они якобы пытались оказать сопротивление при аресте, а потом, окровавленных и растерзанных, швыряли безжалостно в железные кузова спецмашин и везли в Управление. После нескольких допросов человек был уже ни на что больше не годен, кроме как быть пристреленным «при попытке к бегству». С геймерами не церемонились, как не церемонятся с самыми отъявленными преступниками, и причина была проста: по мнению государственных чиновников, они, геймеры, подрывали самые основополагающие устои общества, поскольку замахнулись на право государства управлять людьми, а поэтому были, несомненно, опасны и подлежали чисто физическому уничтожению…"Каленым железом, господа, – только так мы можем вывести всю эту заразу!"…

Отход был давно уже продуман Риком. От соседнего здания к крыше тянулся воздушный кабель энергоснабжения. Оставалось только надеяться, что он выдержит тяжесть человека. Чувствуя, как по спине начинает ползти неприятный холодок, Рик подошел к краю крыши и взялся руками в джойстиковых перчатках за кабель.

Когда на крыше стали появляться, как чертики из коробочки, черные силуэты полицейских, Рик повис на кабеле и шагнул в пустоту. Кабель прогнулся, но выдержал. Рик стремительно заскользил к крыше соседнего дома, тем более, что провод шел под уклон – высота соседнего дома была меньше метров на пять.

Когда он уже был на середине, раздались первые выстрелы. Судя по вспышкам, по Рику стреляли не только с той крыши, которую он только что покинул, но и с земли, от машин. Ему повезло – если это можно было считать везением. Первая же очередь перебила кабель, за который он держался, но не впереди Рика, а позади него, и стена соседнего дома прыгнула ему навстречу.

Больше всего он опасался не того, что его разобьет силой инерции о стену, а того, что будет раскачиваться в воздухе на обрывке провода, как маятник Фуко, представляя собой отличную мишень для антигеймеров. Но тут ему повезло во второй раз: его поднесло не к стене, а к балкону на уровне седьмого этажа, и он сумел зацепиться за перила и перевалиться через их край. Кабель он выпустил из рук, и теперь тот болтался над улицей. По жилому дому полицейские благоразумно стрелять не стали, но внизу опять забухали бегущие ноги, заорал что-то командный голос, и Рик понял, что его приказывают взять живым.

Сейчас они ворвутся в подъезд и через несколько секунд будут в той квартире, на балконе которой я укрылся. Может быть, смириться с тем, что проиграл, и, пока не поздно, перевалиться через перила балкона в прыжке «ласточкой» на асфальт?.. Но он тут же увидел перед собой лицо Ролы. Рола смотрела на него с укором и болью, и он понял, что будет биться за свою жизнь до последнего…

Он подергал ручку балконной двери. Закрыто, как и следовало ожидать. Какой дурак будет оставлять на ночь балкон незапертым?.. Значит, надо искать что-то другое.

Рик посмотрел на соседний балкон слева. Далеко, можно и не допрыгнуть. Уже ни на что не надеясь, он повернул голову направо и обомлел. На том балконе стоял человек, который протягивал Рику длинную доску. Рик принял конец доски и положил его на край балкона. После этого ему осталось только перелезть через перила и сделать три шага к незнакомцу. Каким-то чудом он удержался и не рухнул вниз, несмотря на порывы ветра.

Человек протянул Рику руку и помог ему взобраться на балкон.

– Скорее, – пробормотал он, – пока они не сообразили, что это другой подъезд, а не тот, в который они ринулись… Выбирайтесь на крышу, там под антенным постом лежит ранец с реактивным парашютом. Обращаться с ним просто – нажмете на кнопку на правой лямке, прежде чем прыгать. И прыгайте спиной вперед , а то струя в стену уйдет.

Он провел Рика к выходу из квартиры.

– Кто вы? – спросил Рик уже в дверях.

– Меня зовут Гер, – сказал человек. На вид ему было около пятидесяти. – Сын у меня в прошлом месяце погиб, он занимался тем же, что и вы. – Человек многозначительно кивнул на сумку Рика, в которой покоился Шлем.

– Спасибо, Гер, – сказал Рик и кинулся на лестницу. Внизу загудел лифт.

Не успеть, подумал Рик.

– Не бойтесь, это моя жена, – сказал Гер вслед Рику. – Я ее специально послал кататься вверх-вниз, чтобы полицейские не могли воспользоваться лифтом…

Прыгая сразу через две ступеньки, Рик устремился наверх. Дверь выхода на крышу была заранее отперта, и он еще раз мысленно поблагодарил предусмотрительного Гера.

Парашют он нашел сразу. Некогда было гадать, откуда у рядового жителя Интервиля ранцевый армейский парашют… Рик надел на себя ранец, перекинув сумку со Шлемом на грудь, и обежал крышу по периметру, выбирая место для прыжка. Дом не был окружен: видимо, полицейские понадеялись на то, что теперь Рику деваться некуда.

Рик выбрал тот край крыши, который выходил во двор, и прыгнул.

Огненная струя ударила снопом за спиной, помогая снизить скорость падения и одновременно стабилизируя полет. Когда асфальт грубовато, но небольно ткнулся в ноги, Рик стащил с себя ранец, швырнул его в открытое окно подвала и кинулся в лабиринт дворов и переулков…

Через час он уже был на другом конце города. Здесь у него была квартира, которую он называл не иначе как «запасным аэродромом». По документам, она принадлежала некоему Стефану Дидуру, и с этой стороны подкопаться было невозможно, все было чисто, за исключением того, что этот самый Стефан скончался два года назад, но об этом никто, кроме Рика, не знал.

Первым делом Рик тщательно запрятал в специально оборудованный тайник Шлем. Вторым делом он позвонил Роле.

– Рыбка моя, – сказал он самым нежным голосом, на какой был только способен в тот момент, – извини, что разбудил тебя…

– Ты опять у своей шлюхи? – спросила Рола, и Рик понял, что дома – посторонние. Он отключил визор и потер лицо гудевшими от трения о кабель ладонями.

Наверное, кто-то успел настучать антигеймерам про него, и теперь они обыскивают квартиру и пытаются выведать у Ролы, давно ли не ночует дома ее муж, а она, как он ее в свое время учил, жалуется полицейским на то, что в общем-то Рик – человек хороший, только вот волочится за каждой юбкой… В общем, спектакль на тему: «гулящий муж» у честной жены.

Рик не опасался, что его могут засечь. Номер визора, с которого он сейчас звонил Роле, официально вообще не существовал в природе – об этом он позаботился.

Потом он вернулся в комнату, подошел к книжной полке и провел пальцем по переплетам книг. На пальце остались следы пыли, но Рика все равно что-то смущало. Что-то было не так, и при других обстоятельствах он бы ушел как можно быстрее из этой квартиры, однако сейчас ему нельзя было высовываться.

Поэтому он просто вздохнул и пошел на кухню ставить чайник.

Глава 2

– Послушайте, Любарский, – миролюбиво сказал Эбзеев. – Вы себе-то самому верите?.. Вот уже в который раз я делаю вам одно простое и весьма выгодное – причем для нас обоих – предложение, а вы который раз начинаете валять дурака. Если вы не согласны, то так и скажите, и тогда я уйду, чтобы не отнимать понапрасну вашего драгоценного времени. Вы никак не можете уяснить одну простую истину: мы – деловые люди, и действуем в соответствии с международными правилами. У вас есть, скажем так, один товар, который нас очень интересует, и который мы готовы купить – за очень приличные деньги, заметьте. Между тем, я торчу у вас уже почти час, а вы пускаетесь в ненужные и, я бы сказал, даже опасные расспросы…

– Да, – согласился Рик, отхлебывая остывший кофе, – вы в самом деле торчите у меня слишком долго для делового человека. Но я не могу пока понять, что вам от меня надо и почему вы обратились именно ко мне.

– Ну вот, – с некоторой обидой сказал Эбзеев, и белесые ресницы его опустились, свидетельствуя о том, что их владелец безмерно скорбит о людской тупости. – Опять вы за свое, Любарский… Поймите, наконец, что нам глубоко наплевать на то, как вы используете те знания, которыми владеете. Мы никогда не стремились уточнить, для чего это нужно лично вам: чтобы безнаказанно грабить банки или чтобы развлекаться порнографией, или еще для чего-нибудь… Единственно, чего мы хотим, это – чтобы вы поделились своими знаниями с нами. И все. И после этого ни мы вам не будем доставлять беспокойства, ни, уж тем более, вы – нам.

– А почему, собственно, вы думаете, что я использую Шлем для того, чтобы грабить или насиловать? – спросил Рик. – Что, по-вашему, у геймера нет и не может других целей?

– Может, может, – с легкой досадой отмахнулся Эбзеев. – Разумеется, может!.. Только нас все это не интересует, господин Любарский. Нас вообще не интересует все, что относится к сфере этики и морали. Это вы понимаете?

– Понимаю, – заверил Рик, допил кофе и поднялся, чтобы поставить чашку с остатками кофейной гущи в раковину.

Мимоходом посмотрел в окно, за которым брезжил рассвет. Улица была пуста, только у самого перекрестка на тротуаре, держа руки в карманах брюк, околачивался мужчина в черном костюме, белой рубашке и с галстуком-"бабочкой" на шее. Чуть поодаль, по другую сторону парадного, был припаркован к тротуару роскошный аляповатый «дукс» с откидным верхом.

Рик вернулся за стол и внимательно оглядел своего собеседника.

Эбзеев появился на «запасном аэродроме» Рика полчаса назад. Держался он с предельной вежливостью, но визит его Рику очень не понравился.

И, прежде всего, потому, что Эбзеев, намекая на свою причастность к неким «деловым кругам», предложил ему за очень «приличную цену» продать этим самым кругам пароль доступа в Сеть. Можно было, конечно, всячески обманывать себя разными предположениями о том, представителем каких именно кругов является ночной – а точнее, предрассветный – визитер, и, не мудрствуя лукаво, продать пароль. Можно было особо не упираться, потому что отказ ничего, в сущности, не изменит: ведь стуит мафии (а в том, что Эбзеева послали сюда гангстерские синдикаты, Рик уже не сомневался) выйти на любого из тех геймеров, что занимаются этим подпольным ремеслом ради денег, – и сделка состоится. Разногласия могут возникнуть лишь по поводу цены «товара»…

И все-таки Рик тянул время, потому что ему очень не хотелось быть непоследовательным. Стоило ли потратить столько времени, нервов и сил, чтобы в одночасье перечеркнуть все плоды своего труда? В том, что все полетит к чертям, Рик был уверен, потому что не для того бандитам нужна «отмычка» к кодам Сети, чтобы накормить голодных и дать кров обездоленным. И, возможно, не для того, чтобы поправить собственное финансовое положение – это можно сделать и более традиционным для мафии путем… Нет, судя по всему, на этот раз гангстеры решили захватить власть в свои руки. Это стремление всегда было присуще криминальным группировкам: в конечном итоге, деньги для них – только средство, чтобы править и господствовать над другими…

Положение, однако, казалось почти безвыходным. Эбзеев и его люди прочно сидели на хвосте у Рика, и не приходилось сомневаться в том, что, независимо от того, продаст он им пароль или нет, его собираются прикончить. Причем расправа будет быстрой, но эффективной.

– Интересно, как вы нашли меня, – проговорил вслух Рик, наливая себе еще одну чашку (мозг после бессонной ночи требовал постоянного стимулирования).

Эбзеев усмехнулся и поглядел в окно.

– Ничего интересного в этом, поверьте, нет, – сказал он. – Просто у нас много своих людей в самых… э-э… разнообразных сферах…

Рик в этом тоже не сомневался. Равно как и в том, что мафиози успели не раз побывать во время его отсутствия на этой квартире, пытаясь найти возможные записи. Тайник они, конечно же, наверняка обнаружили, но тогда он был пуст…

– Ну хорошо, – сказал Рик. – Давайте-ка совместными усилиями еще раз уточним общую диспозицию. По-моему, вы полагаете, что я занимаюсь чем-то таким, что было бы полезно и для вас. Но ведь я – всего лишь любитель в этом деле. Может, вам лучше обратиться к профессионалам? И что будет, если я скажу вам, что вы вообще принимаете меня за кого-то другого и что весь наш разговор – досадное недоразумение?

Эбзеев похлопал задумчиво ресницами, потом скептически осведомился:

– Вы себе-то верите, господин Любарский? Если даже это так, то поверьте мне на слово: мы никогда не ошибаемся. И за счет этого до сих пор живы и решаем все свои вопросы… Разумеется, вы вправе отказаться от сделки, и тогда я уйду, но я бы очень не советовал вам отказываться…

Так-так, подумал Рик, обычный набор: сначала попытка подкупа, потом шантаж, потом битие физиономий и наконец – выстрел наемного убийцы в затылок… Эти методы нам отлично известны.

– Сколько у меня есть времени на размышления? – поинтересовался Рик. («Играть – так играть… Помнится, в свое время, кажется, Клур мне говаривал: у деловых людей не принято соглашаться с ходу»).

Эбзеев неторопливо поднялся со стула и прошелся по кухне. Хорошо подогнанный по его фигуре костюм слегка топорщился в районе подмышек.

– Вообще, – сказал он, изучая неказистый интерьер, – вы мне нравитесь, Рик – если позволите мне такую фамильярность. Поверьте, мне приходилось иметь дело со многими людьми. Среди них были и умные трусы, и тупые смельчаки, но мало кто из моих собеседников вел себя так самоуверенно, как вы. Вам что, совсем не страшно умереть? Допускаю – в том случае, если вы – тупой смельчак… Может быть, вам наплевать на своих близких: жену по имени Рола и дочку по имени Катерина? Тоже возможно – если вы умный трус. Но я все-таки научился немного разбираться в людях, и я знаю, что вы не относитесь ни к одной из названных мною категорий. Тогда в чем же дело? Почему вы тщитесь упорствовать и надувать щеки? Почему вам совсем не страшно, а, Рик?

– А вам? – неожиданно для себя самого осведомился Рик. – Вы ничего не боитесь, господин Эбзеев? Вам не страшно, что вы пытаетесь шантажировать человека, который кое-что может и умеет, в отличие от обычных смертных? Ведь достаточно мне пошевельнуть, как говорится, пальцем, и не только вас, но и ваших подручных, которые дежурят внизу, буквально растерзают на куски – причем голыми руками, а это страшнее выстрела в упор…

– Нет, – сказал Эбзеев, – я не боюсь. Для того я и нахожусь здесь, чтобы не дать вам пошевелить пальцем. И, кстати говоря, мои люди дежурят не только внизу, но и за дверью – это я на всякий случай, чтобы у вас не возникало лишних соблазнов. По этой причине времени на размышления я вам дать никак не могу. Мне нужен ваш окончательный ответ сейчас…

Кто сейчас может работать в Сети? Вел? Едва ли: обычно в это время после ночных бдений он уже видит десятый сон… Ден Теодоров? Возможно, но Двадцать Девятая улица – не его сектор… Кто же? Кто может сейчас прийти к тебе на помощь? Думай, Рик, думай!..

– Кстати, а вы не хотите для начала убедиться в том, что тот товар, который вы так жаждете приобрести, действительно то, что вам нужно? – спросил Рик, пытаясь выиграть время.

– Нет, не хочу, – немедленно откликнулся Эбзеев. – Поверьте, мы уже достаточно осведомлены о… тех возможностях, которые предоставляет ваш товар. Теперь для нас главное – получить небольшую дополнительную информацию…

– А как вы убедитесь в том, что я не обманываю вас? – спросил Рик, заранее зная ответ на свой вопрос.

Эбзеев усмехнулся.

– Есть множество способов, господин Любарский, – с издевкой сказал он. – И самый простейший из них – это передача информации по любому средству связи своим людям. А потом останется только подождать чуть-чуть, пока не придет соответствующее подтверждение. – Он взглянул на часы. – Итак? Делайте свой выбор, Рик, а то у меня на вас остается мало времени…

– Я уже решил, – сказал Рик и выплеснул раскаленный кофе из своей чашки в лицо Эбзееву. Тот скорчился в кресле, обхватив лицо руками, но уже в следующий момент в руке его оказался сверкающий никелированной рукояткой пистолет.

Рик толкнул стол на гангстера, а сам упал вбок. Раздался негромкий выстрел, и пуля разнесла окно на мельчайшие осколки. Рик дернул Эбзеева за ногу, и тот рухнул вместе с креслом на пол, но пистолета так и не выпустил. Спасало лишь то, что стрелял он практически вслепую. Пули, выпущенные веером, продырявили холодильник и рикошетом отразились от стен. В следующее мгновение Рик ударил стулом по руке с пистолетом и навалился на Эбзеева сверху, пытаясь провести болевой прием.

– Не двигаться! – услышал он чью-то команду сзади и оглянулся. На пороге кухни стояли двое в таких же костюмах, как у Эбзеева, с пистолетами наизготовку. На их лицах прямо-таки была написана готовность открыть огонь без промедления.

Рик подчинился. Эбзеев выбрался из-под него и из-под обломков мебели и не торопясь привел себя в более-менее сносный вид. Потом аккуратно прицелился и ударил носком ботинка Рику под ребра. Боль скрутила все внутренности огнем, и Рик, скорчившись, ткнулся носом в пол.

– Пора кончать с ним, шеф, – сказал один из громил.

– Не учите хоть вы-то меня, – кисло огрызнулся Эбзеев, вытирая носовым платком пиджак. – Ваше дело – подстраховать меня, а вы заявляетесь через полчаса после того, как этот ублюдок напал на меня!.. – Он повернулся к Рику. – Вставайте, Любарский, мы отвезем вас к вашей жене.

Шатаясь от боли, Рик кое-как поднялся на ноги.

– Сволочи! – просипел он. – Неужели вы посмеете сделать это?

– Еще как! – ухмыльнулся гангстер. – Мы привыкли держать свое слово… В машину его! – приказал он своим подручным, и Рика схватили с двух сторон и не очень-то бережно поволокли через гостиную к выходу.

И тут входная дверь распахнулась, и на пороге возникли еще двое мужчин в черных костюмах. Одного из них Рик сразу узнал. Это был тот молодой человек, что отирался на тротуаре у перекрестка. Руки у мужчин покоились в карманах, а шляпы были надвинуты на глаза.

– Какого черта вы приперлись сюда, болваны? – прошипел Эбзеев, и это были его последние слова.

Мужчины выстрелили несколько раз, не вынимая рук из карманов пиджаков. Державшие Рика субъекты, не издав ни звука, рухнули замертво, а Эбзеева отнесло к стене. Голова у него была размозжена пулей.

Мужчины одинаковым движением сдвинули по-ковбойски шляпы на затылок и одновременно подмигнули Рику.

– Ты в порядке, Рик? – заботливо спросил один из них. На правой щеке у него красовался старый шрам от ножевой раны.

– В порядке, – сказал Рик. – Это ты, Мит?

– А кто же еще? – усмехнулся второй.

– Я так и понял, – сказал Рик. – На тебя у меня была последняя надежда, спасибо, брат.

– Ладно, чего там, еще сочтемся, – сказал устами одной из «игрушек» невидимый Мит, которого среди геймеров звали Ковбоем за залихватский нрав. – А что мне делать с этими?

– Только не надо больше крови, Мит, – попросил Рик. – Главное, чтобы они ничего не вспомнили.

– Будет сделано, – сказал Мит устами одной из «игрушек», после чего оба мужчины повернулись кругом на каблуках, как заправские солдаты, и исчезли за дверью.

Пора было покидать «запасной аэродром», который на этот раз оказался таким негостеприимным.

Рик взял из тайника сумку со Шлемом и тщательно затворил за собой дверь квартиры.

Через несколько кварталов, на Тринадцатом проспекте, знакомый Рику «дукс» стоял, уткнувшись расквашенным носом в фонарный столб. Сила удара была такой, что капот машины был как бы разрезан пополам. Около машины мигали вспышки Дорожного патруля, и дюжий полицейский разгонял кучку зевак. Санитары укладывали в фургон «Скорой помощи» носилки, накрытые болотного цвета простынями. Из-под одной простыни свешивалась нога в узком черном ботинке, с носка которого капала кровь.

Судя по всему, Мит совместил приятное с полезным. Будучи «плейбоем», он заставил людей в «дуксе» устроить скоростные гонки по городским улицам, и, как и следовало ожидать, очень скоро водитель – не тот, который сидел за рулем и которого теперь должны были доставить в морг, а Мит – не справился с управлением. Обычное дело для Интервиля. И едва ли стоит упрекать за это убийство Мита, потому что он скажет: «Ты же сам просил меня сделать так, чтобы они ничего не вспомнили. Будь спок, старина, эти уже ничего никогда не вспомнят». И при этом он будет уверен в том, что поступил правильно, а ты еще не раз вспомнишь этот эпизод как то, о чем стыдно вспоминать. В этом вся разница между тобой и другими геймерами. Потому что они используют Сеть в своих интересах, и их называют по-всякому, но только у тебя кличка – Корректор, потому что ты решился на это не ради того, чтобы даже самому закоренелому негодяю и подонку было плохо, а ради того, чтобы кому-то было лучше…

Рик скрипнул зубами и отправился дальше. Он шел не торопясь, потому что теперь торопиться ему было некуда.

Глава 3

По дороге он не выдержал и сделал еще один звонок Роле. На этот раз все было в порядке.

– Долго сидели? – осведомился Рик, имея в виду полицейских.

– Ага, – сказала Рола. – Выжрали все запасы кофе и чая. Если бы я еще предложила им чего-нибудь покрепче, то наверняка бы не отказались.

– Что-нибудь про меня говорили?

– Конечно. Сказали, что ты – конченый тип и что пора мне делать выводы насчет нашей дальнейшей совместной жизни.

– Хм, тоже мне – воспитатели!..

– Самое печальное, Рик, что в чем-то они были правы.

– Ну, если только в том, что я – конченый тип… А конченых типов, знаешь, что исправляет?

– Да ну тебя, Рик!..

– Как Катерина?

– Проводила в школу. У них сегодня контрольная по математике.

– Какое совпадение, – сказал Рик. – У меня вот тоже сегодня одна контрольная намечается.

– По-моему, ты совсем забыл, что у тебя есть дом, жена и ребенок.

– Что делать, Ро: начинаю впадать в старческий маразм.

– Нет, я серьезно, Рик… Что дальше будем делать? Если тебя устраивает такая жизнь, то мне она все больше не нравится… И так соседки уже косятся: кто я такая? То ли вдова при живом муже, то ли жена при каком-то призраке?..

– Ну, а если ты серьезно, то жить мы в ближайшее время мы будем так. Ты берешь Катерину и уезжаешь с ней проведать свою маму. Срок вам на сборы – два часа.

– Выпроваживаешь, значит, нас? Рик, неужели тебя так крепко зацепили?

– Ничего, ничего, мы еще повоюем. Так ты согласна?

– Нет уж, мой дорогой, никуда мы не поедем.

– Не хочешь добровольно – заставлю, – припугнул жену Рик. – Ты мои возможности знаешь.

– Нет, – сказала Рола грустно, – не заставишь. Даже если загипнотизируешь меня до потери пульса…

А ведь действительно я не смогу ее заставить, подумал Рик, когда они уже закончили разговор. Даже если допустить, что я улучу момент, когда она снимет с себя медальон с «заглушкой», чтобы, например, принять ванну, то все равно из этого ничего хорошего не получится, потому что я не смогу постоянно контролировать ее в поезде, и она на первом же полустанке сойдет с поезда и купит обратный билет…

Он прошагал еще два квартала, потом, не останавливаясь, набрал на наручном визоре номер Вела Панина.

– Привет, Рик, – сказал Вел. – Неужели этот мир все-таки перевернулся кверху задницей, раз ты мне сам звонишь?

– Пока еще нет, но остались считанные дни, – сказал Рик. – Во всяком случае, для меня. – Вел хотел было что-то вставить, но Рик сказал: – Ты только не перебивай меня, а выслушай внимательно. Мне тут сели на хвост кое-какие люди с жетонами, так что придется некоторое время полежать на дне. А дома деньги кончаются, и вообще… Обеспечишь прикрытие моим, ладно, Вел?

– Какие проблемы, – неуверенным голосом сказал Вел. – Деньжат добыть – это нынче вообще не проблема. С прикрытием посложнее будет, но тоже можно решить… Вообще-то, мне уже батарейки новые нужны, Рик, а то мои совсем сели. Давеча чуть не обложался с ними. Представляешь, накрываю я одного лоха посреди бела дня и веду его прямиком в ближайший филиал банка, а когда он уже готов был закричать: «Ни с места, это – ограбление», тут у меня батарейки и сели… Смешно?

– Очень, – сухо сказал Рик. – Ты учти, мне нужно, чтобы с Ролы и Катерины и волосок не слетел… А батарейки купи себе новые. Сразу – целый ящик, чтобы они тебя не подводили. Я тебе потом их стоимость возмещу с процентами.

– Ну, что ты, Рик? – притворно заныл Вел. – Ну, какие могут быть расчеты между друзьями?

– Я тебе сказал: в долгу не останусь, – не слушая Вела, сказал Рик. – Только ты уж позаботься о моих как следует… Если сыграешь нечисто, то…

– Все будет чисто, как в аптеке, Рик, – поспешно пообещал Вел и отключился.

Друзья, повторил с усмешкой про себя Рик, сворачивая на Четырнадцатую улицу. Были мы с тобой когда-то друзьями, Вел-Хиромант, но потом ты бросил хиромантию и вплотную занялся геймерством, и не ради забавы, а ради того, чтобы скопить побольше деньжат. Сначала ты говорил, что это нужно тебе, чтобы рвануть куда-нибудь подальше из этой прогнившей клоаки, но за два с лишним года ты уже немало юмов высосал из кошельков честных и нечестных граждан, а так никуда и не уехал. Жажда накопительства поселилась в твоей душе огромной мерзкой жабой, требующей все больше денег, которые ты старательно прячешь в сотнях тайников. Самое паршивое в этой истории то, что деньги тебе никогда не понадобятся, Вел. Возможно, они тебе были не нужны с самого начала – просто Игра для тебя, как и для многих сутяг, сводится лишь к этому…

И как бы ни было неприятно просить тебя об услуге, но больше мне не к кому обратиться в этом городе. Вот еще одно поганое следствие геймерства: нет никого, кто был бы по-настоящему тебе близок. Да, когда тебе худо, тебе помогут и тебя выручат и Мит, и тот же Вел, и Ден, и еще десятки твоих знакомых, но сделают они это не из-за того, что любят и уважают тебя, а просто потому, что ты и они связаны, как невидимой цепочкой, одним общим секретом, и если кто-то один утонет, то потянет за собой на дно всю шайку-лейку…

Рик свернул за угол и только теперь осознал, что он находится в «своем» секторе. Многих здесь он знал лучше, чем они знали самих себя. Его же не знал в лицо никто – во всяком случае, он на это очень надеялся…

… Вот навстречу идет женщина с сумкой, из которой торчат мороженые рыбьи хвосты. Ее зовут Лидия, и в свое время Рику пришлось заниматься ею, что называется, вплотную. Дело в том, что вместе со своим мужем Лидия задумала упрятать свою престарелую мать в сумасшедший дом, чтобы не утруждать себя уходом за ней. Ни слезы на морщинистых щеках старушки, ни осуждение соседей не могли тронуть сердце бессердечной дочери. И только гипном третьей степени, посланный Риком, заставил Лидию отказаться от своих намерений…

… А вот этот молодой повеса в темных очках и грязных джинсах пытался совратить несовершеннолетнюю девчонку из соседского дома, и ему удалось бы это, если бы не своевременное вмешательство Рика. Зато теперь он, судя по книге у него в руках, взялся за ум. И книга у него хорошая, даром что старая: «В поисках совершенства» Р. Чотермана. Будем надеяться, что и в этом случае твое вмешательство не прошло даром, Рик…

… А вон тот десятилетний оболтус, смачно выдувающий пузыри изо рта с помощью жевательной резинки, частенько развлекался тем, что вел прицельную стрельбу сырыми яйцами по прохожим с крыши своего дома, и только ты отбил навсегда у него эту охоту…

Однако, не стоит преувеличивать, Рик, ведь есть и десятки других, для которых твое воздействие было – как гусю вода. Внешне это были, возможно, самые обычные люди, но у каждого из них имелся какой-нибудь тайный порок: пьянство, распутство, сплетни, стремление обмануть других и урвать самый жирный кусок – этот список можно было продолжать до бесконечности. И что толку таким одноразовое вливание порции исправительных гипнолучей? Таких надо воспитывать всю жизнь, выкорчевывая из их душ то зло, которое они так холят и взращивают в себе…

Рик повернул на Десятую улицу, и сразу почуял что-то неладное. Тротуар был пуст, словно прохожих сдуло с него ветром. А навстречу Рику шествовали пять молодых девчонок. Волосы их были однообразно покрашены в фиолетовый цвет. Несмотря на теплую погоду, на них были надувные куртки, кожаные штаны и грубые сапоги на шнуровке армейского образца. В руках у фиолетоволосых были короткие толстые дубинки из обрезков труб, залитые пластиком. Они по-хозяйски чеканили шаг, глядя прямо перед собой. Когда до Рика оставалось метров двадцать, одна из девчонок взмахнула небрежно дубинкой – и витрина сувенирной лавки осыпалась стеклянным дождем. У той, что шла ближе к проезжей части, в руках сверкнуло, откуда ни возьмись, узкое длинное лезвие – и роскошный «смит-вессон», шипя пробитыми покрышками, осел на один бок, словно подтаявший сугроб.

Рик почувствовал холодок в груди. Не потому, что он боялся нападения. Одна из девчонок была ему отлично знакома. В свое время он затратил немало энергии батарей своего Шлема на то, чтобы уберечь ее от похотливого отчима. У Тальмины было трудное детство. Мать работала официанткой в кафе «Клубничка» и возвращалась домой поздно вечером, усталая, пьяная и злая. Девочка росла замкнутым в себе, обиженным на весь мир зверьком, этаким Тарзаном женского пола, росшим среди людей. До двенадцати лет она не держала в руках ни куклы, ни книжки. Именно ради Тальмины Рик, впервые за время своего геймерства, отступил от своих принципов. Он заставил отчима, приторговывавшего крадеными вещами, накупить девочке игрушек и книг. Он привил Тальмине любовь к музыке, и в день ее рождения заставил хозяина магазина музыкальных инструментов отправить девочке в подарок роскошный турбозвук за пять тысяч юмов. Он отыскал ей учителя по музыке, который стал давать Тальмине бесплатные уроки музыки…

Но, оказывается, все это было зря, потому что теперь Тальмина шла в компании фиолетововолосых бестий, и, судя по ее оскаленному рту, ей было приятно, что прохожие в страхе разбегаются от них.

Девчонки подошли к Рику вплотную и окружили его.

– Смотрите, девки, – сказала одна из них, помахивая перед носом у Рика дубинкой, – какой смелый мужчина нам попался! Не пора ли нам познакомиться с ним поближе?

– Что это вы такие сердитые, красавицы? – поинтересовался, в свою очередь, Рик. – Мамка с папкой по попке отшлепали за двойки? А ты, Тальмина, – повернулся он к своей бывшей пассии, – наверное, музыкой перезанималась?

Тальмина не ответила. Она смотрела на него широко открытыми глазами, и на лице ее постепенно появлялось столь не подходящее для «хозяйки улицы» выражение испуга и растерянности. У нее даже рот приоткрылся самопроизвольно.

Девица, возглавлявшая эту живописную группу, вдруг пошатнулась и сказала:

– Проклятье! А ведь где-то я уже этого хмыря видела!..

Она долгим взглядом посмотрела на Рика, потом мельком улыбнулась и оглядела через плечо окрестности. Шея у нее была еще совсем худой, как у девчонки. Она и была, в сущности, еще девчонкой.

И тут Рик понял.

– Кто вас ведет, красавицы? – осведомился он, переводя взгляд с одной девушки на другую. – Кто это вздумал развлекаться у меня под носом?

Девчонки ничего не ответили. Они стояли неподвижно, будто отключенные роботы. Потом, словно по команде, они вдруг кинулись бежать, и Рик проводил их взглядом. На душе у него было паршиво, как никогда.

Потом ему стало страшно. Еще немного – и он бы потерял контроль над собой. Хотя для него срывать свою злость на игрушках было самым последним делом. Совсем ты озверел, приятель, сказал он самому себе. Они же ничего особенного не сделали. Подумаешь, похулиганили немного… Однако со мной-то они просто разговаривали, и все… Ну да, они насмехались надо мной, но ведь я-то чуть было не набросился на них. А если бы я набросился, то им никакие дубинки и ножички бы не помогли. Это мы уже знаем по собственному опыту…

Ладно, сказал он сам себе. Ты просто нервничаешь, старина. И еще тебе не нравится, что над городом вообще и над тобой лично нависла какая-то угроза. Какая вот только – знать бы наверняка… Уж если кто-то из геймеров попрал нерушимость чужого сектора, это кое-что значит. Да еще мафия эта откуда-то взялась. Да еще и о Контроле почему-то давненько не слышно… Неспроста все это, неспроста.

Сверкающая красным лаком машина обогнала Рика и внезапно, завизжав тормозами, прижалась к тротуару. Из нее выскочил чернявый парень с усиками и с мрачным видом направился прямиком к Рику. На игрушку он был не похож, но мышцы Рика сами собой напряглись – на всякий случай.

– Это вы – Рик Любарский? – осведомился чернявый, небрежно поигрывая ключами (а в брелке, на котором болтаются ключи, у него наверняка вмонтирована какая-нибудь дрянь, мелькнуло в голове у Рика. «Пукалка», например, или « слепилка», и неизвестно еще, что лучше, а что хуже).

Рик сделал вид, что не слышит и что все его внимание приковано к огромной девице в трусиках на рекламе кафе-мороженого. Девица глупо улыбалась и жадно облизывала неаппетитный брикет пломбира с тавтологическим названием «Раскаленный лед». Не снижая темпа движения, он проследовал мимо парня с ключами. Однако, тот не отставал. Через мгновение Рик почувствовал на своем плече довольно крепкую ладонь.

– Эй, я к вам, кажется, обращаюсь, – сказал сердито чернявый. – Ваша фамилия Любарский?

– Может быть, да, а может быть – нет, – сделав загадочное лицо, развязно ответил Рик. – Кстати, так поется в одной песенке, приятель. А в чем дело?

Что это за субъект взялся на мою голову, лихорадочно думал он. Полиция? Вряд ли… Контроль? Или это логичное продолжение не завершенных переговоров с людьми Эбзеева? В любом случае, если что – швыряю ему сумку с Шлемом в морду, одновременно бью ногой в пах и смываюсь вон в тот проходный двор на Седьмой проспект, а там надо будет затеряться в толпе… Шансов уйти, конечно, маловато, если его подстраховывают, но другого выхода нет. А Шлем потом добуду себе другой…

– Садитесь в машину, – без обиняков сказал приказным тоном чернявый. Оставалось только добавить положенную в таких ситуациях фразу: «И не вздумайте делать глупости», но парень почему-то больше ничего не сказал.

Может быть, повлияло именно это, а, возможно, по какой-то другой причине, но Рику вдруг стало абсолютно все равно, зачем парень приглашает его в машину. Он не стал кидать сумку чернявому в лицо, он не стал бить его ногой в промежность, как намеревался, и уж тем более он не стал удирать со всех ног в проходной двор. Он только криво улыбнулся и сел на горячее от солнца сиденье рядом с чернявым.

Парень уселся за руль, мотор присвистнул, и они помчались по солнечным улицам.

Рик не выдержал первым.

– И куда же вы меня везете? – осведомился он.

– А вам куда надо? – хмуро ответил вопросом на вопрос чернявый.

Рик на секунду задумался. А, действительно, куда же он шел?

– Знаете такое заведение – «Ходячий анекдот»? – немного погодя спросил он.

Парень почему-то усмехнулся.

– Еще бы мне не знать! – непонятно сказал он. И вдруг спросил: – Вы не узнаете меня, Маврикий Павлович?

Фу-ты, ну-ты, какая вежливость!.. Может быть, он все-таки из той же конторы, что и покойный Адриан Клур?

Рик притворился, что, наморщив лоб, старательно вспоминает всех своих знакомых.

– Нет, – сказал наконец он. – Как говорится, не имел чести…

– Зато моего папахена вы наверняка знаете, – сказал парень. – Его в свое время чуть ли не весь город знал, как же – бесплатный цирк… Вернее, клоун без цирка. Кто ни увидит – помирает со смеху. Особенно если папахен еще не упился до того, чтобы не стоять, но в то же время слишком пьян, чтобы что-то соображать. Вспомнили?.. «Как тебя, мальчик, зовут? Жорой? Молодец! А твое имя, девочка? Лида? Умница! Прости ты мою душу грешную!»…

– Мухопад! – осенило Рика.

– Это его так все называли, – покосился на него парень. – А на самом деле – Ев Игнатович Талбанов… А меня Лент зовут.

– Очень приятно познакомиться, – чинно сказал Рик, у которого сразу отлегло от сердца. – Где трудиться изволите?

– Программист я, – отрывисто сказал Талбанов-младший. И сердито добавил: – Только не надо так изъясняться, Маврикий Павлович. Складывается впечатление, что вы нарочно передразниваете манеру папахена. Он ведь тоже, как надерется до положения риз, так начинает витийствовать наподобие аристократа девятнадцатого века… Поэтому-то и был смешон для всех. Над ним ржут всякие сволочи, а ему – хоть бы хны! Наоборот, хорошо: смотришь, лишнюю рюмашку нацедят от доброт!..

– Ну, и как он поживает? – рассеянно осведомился Рик.

– Вполне благополучно, – хмуро ответил парень. – Пить бросил уже года полтора назад, с тех пор в рот – ни капли. Ерничать публично перестал, и вообще притих как-то. Детей, правда, по-прежнему любит, выйдет утром в сквер воздухом подышать – и мать еле его обедать дозовется! Пока со всеми ребятишками не перезнакомится да пока каждому какую-нибудь сказку не расскажет – а сочинять он, как вы помните, мастак – ни за что домой не пойдет… Кстати говоря, с его избавлением от пристрастия к спиртному странная история тогда вышла. Бросать ему уже давно надо было: то печень прижмет, то сердце, и вообще… А самое главное – это то, что нам с матерью просто житья не было из-за него. Смотрели соседи на нас, как на каких-нибудь чумных, чуть ли пальцем не показывали… И вдруг папахен – как ножом отрубил. Завязал с алкоголем враз и намертво. И, в общем-то, знаете, Маврикий…

– Рик, просто Рик.

– … Знаете, Рик, он сразу будто другим человеком стал. Я-то с детства от него ласкового слова не слышал. Нет, бить меня он никогда не пытался, но и любви особой от него ко мне не было, да и не нужна мне была тогда его слюнявая ласка, поскольку пребывал отец в вечном скотском состоянии… А сейчас… Сейчас – совсем другое дело, Рик, это трудно выразить, поверьте… И мы с матерью, и соседи уж по-всякому его пытали: в чем причина того, что он так резко изменился? Не говорит, улыбается только загадочно в усы… Вот вы как считаете, почему он стал человеком?

Рик пожал плечами.

– Откуда мне это знать? – с удивлением сказал он. – Мы ведь виделись с вашим отцом очень редко, Лент… Может, советы врачей как-то повлияли?

Лент Талбанов скептически ухмыльнулся:

– Врачей? – переспросил он. – Господь с вами, Рик! Он к докторам сроду не ходил… все твердил, что лучшее в мире лекарство – это сами знаете что, и чем крепче – тем лекарственней…

– Ну, тогда я не знаю, – неуверенно произнес Рик. – В конце концов, плохо же вы думаете о своем отце, Лент! Что, по-вашему, в нем к тому времени совсем ничего человеческого не осталось, что ли? Разве не мог он своим умом осознать, что ведет пагубный образ жизни, и разве не мог перебороть нездоровую тягу к рюмке?

Талбанов косо взглянул на Рика.

– Нет, – после паузы сказал он. – Не мог, потому что сила воли его давно утонула на дне бутылки… Слушайте, Рик, вы, конечно, будете сейчас опровергать меня с пеной у рта, но я-то знаю, в чем было дело… Это вы ему тогда помогли. Это вы внушили папахену моему, что пора за ум браться – хотя это смешно звучит относительно человека, которому перевалило за шестьдесят…

– Что же, по-вашему, я – гипнотизер какой-нибудь? Экстрасенс? – шутливым тоном возразил Рик.

– Нет, – сказал брюзгливо юноша. – Вы – геймер, Рик… Только ничего не говорите, – торопливо добавил он. – Вы что, думаете, в Интервиле остались одни только олухи? Думаете, не ходят всякие слухи?.. А в общем-то, все это – не самое главное, и не бойтесь вы ничего. Я завел этот разговор единственно ради того, чтобы выразить вам свою искреннюю благодарность.

Он снял правую ладонь со штурвала и протянул ее Рику.

– Постойте, – растерянно сказал Рик. – Спасибо, конечно, за столь высокое мнение обо мне, но я… – Он оборвал себя на полуслове и, внимательно посмотрев на Лента, все-таки вынужден был подать пожать ему руку.

Некоторое время они ехали молча. Потом Рик, не глядя на Талбанова, спросил:

– Если не секрет, откуда вы узнали, Лент?..

Талбанов впервые за все время разговора неумело раздвинул губы в улыбке, и стало видно, что он еще совсем молод.

– Конечно, секрет, – смущенно пробурчал он. – Думаете, только у вас одних секреты, господа геймеры?..

Глава 4

Последний раз в «Ходячем анекдоте» Рик был на прошлой неделе, и никаких изменений поначалу не заметил. День был еще в самом разгаре, но народу в баре было довольно много. Бородатый Авер был на месте, выглядел он хмурым и неприветливым – так он всегда так выглядел. Тем не менее, что-то в поведении бармена смущало Рика, но что именно – он так и не уяснил.

Рик двинулся напрямую в зал, уселся за один из свободных столиков и огляделся. Через два столика от него Шафир Эдель что-то с жаром рассказывал Лебу Штальбергу, и, судя по жестикуляции, речь шла о его новом автомобиле. Шафир был характерен своим фанатичным интересом к подержанным автомобилям. С завидным постоянством, не реже чем раз в месяц, он продавал свою машину и приобретал «новую модель». Разумеется, новой машина была только для него, на самом деле ее пора было отправлять на переплавку. После этого Эдель делал триумфально-демонстрационный круг почета по городу (иногда это, впрочем, был не круг, а полукруг, потому что в машине что-то выходило из строя, и тогда Шафира тащили на буксире в гараж). Потом недели две Шафир приставал ко всем знакомым автомобилистам и механикам с просьбой «дать ему консультацию» – ремонтные мастерские он из принципа не признавал. Наконец, полежав еще с неделю под машиной, Шафир решал, что пора продать ее кому-нибудь на запчасти, а сам загорался страстью к очередной «новой модели».

У окна, в окружении чересчур свободно одетых, двухметровоногих девиц, разглагольствовал директор Института Красоты Марьян Геталов. На нем, как всегда, был роскошный, хотя и причудливый наряд в виде желтого манто, свободными складками ниспадающего на тучную фигуру Марьяна. На голове у местного законодателя мод красовался гордый колпак, перевитый серебряными лентами. Как человек, имеющий самое непосредственное отношение к красоте, Геталов полагал, что внешность его просто-таки должна бросаться в глаза окружающим. Девицы восторженно млели и смотрели Геталову в рот, словно он был пророком, открывающим им глаза на Истину. Но Рик знал, что на самом деле Марьян изрекал многозначительным тоном скучные и тривиальные фразы…

Рик заказал себе бифштекс и пиво. Доев, он закурил и только теперь понял, что его беспокоило в баре. На стене над стойкой на этот раз не было дежурного лозунга Авера с юмористическим изречением.

Тут за его столик подсел какой-то субъект в рубашке с открытым воротом и в мятых брюках. Он был коренастый, плотный, с гладко выбритой головой.

– Разрешите составить вам компанию? – сказал субъект.

– Пожалуйста, – ответствовал Рик.

Субъект заказал себе кофе с коньяком и пачку сигарет.

– Я вас, кажется, знаю, – сказал он. – Вы – тот самый Рик Любарский, не правда ли?

Что-то слишком много стало людей, которые меня знают, а я их – нет, невольно подумал Рик.

– Вы правы, – вежливо сказал он. – Только почему – «тот самый»?

– Видите ли, – начал коренастый, – я работаю в «Интервильских вестях», хотя не очень давно. Меня зовут Гор Баглай… Я специализируюсь на таких материалах, которые затрагивали бы самые животрепещущие темы…

– На сенсациях, что ли? – перебил его Рик.

– Можете называть это так, хотя мы, журналисты, не любим подобных определений. От них, знаете ли, всегда попахивает бульварщиной. А наше издание – солидное, специализируется на глубоком анализе происходящих событий. И в последнее время нас все больше интересует то, что происходит в городе…

– И что же, по-вашему, происходит? – равнодушно поинтересовался Рик.

Баглай отпил еще немного кофе и тоже закурил.

– Надеюсь, вы не станете отрицать, что в Интервиле все чаще случаются странные и, я бы сказал, тревожные вещи? – заговорщицким тоном проговорил он, подавшись через столик к Рику. – Ходят самые разнообразные слухи…

– Ну, если вы обращаетесь ко мне как к специалисту по аномальным явлениям, то я давно этим не занимаюсь, – заявил Рик.

– Нет, господин Любарский, вы интересуете меня как человек, который кое-что знает о геймерах, – снизив голос до свистящего шепота, сказал журналист.

Рик невольно вздрогнул и огляделся.

– Кто это рекомендовал меня вам таким образом? – осведомился он. – Здесь явно какая-то ошибка… – Он сделал движение, собираясь подняться, но Баглай вцепился ему в рукав, чуть не пролив свой кофе.

– Я вас не задержу, – сказал он. – Дело в том, что я тут как-то случайно залез в редакционный компьютер, где хранятся архивные материалы, и там, опять же, совершенно случайно, обнаружил ваше послание в редакцию трехгодичной давности. К счастью, его по каким-то причинам так и не уничтожили… Вы знаете, я внимательно прочитал его, и оно теперь хранится в надежном месте, но мне хотелось бы, чтобы вы снабдили меня кое-какими подробностями.

– Ах, вот вы о чем, – задумчиво произнес Рик. – Да, в моей биографии был такой постыдный факт, когда я дал волю разгулявшейся фантазии. Хотел, знаете ли, разыграть общественное мнение, используя слухи и некоторые факты, связанные с загадочным убийством заместителя начальника управления полиции Гена Курова… Собственно, ничего мне не было тогда известно, просто я по молодости, то есть по глупости, состряпал одну теорию, которая, как мне тогда казалось, давала ответ на некоторые… животрепещущие вопросы… Ваша редакция тогда не напечатала этот материал – и слава Богу! Так что не забивайте себе голову измышлениями и слухами, а займитесь чем-нибудь стоящим…

Баглай недоверчиво смотрел на Рика.

– Почему? – спросил он. – Почему вы за эти три года так переменили свои взгляды? А что если все, что написано в вашем письме, было правдой? Неужели вас больше не волнует тот факт, что из людей делают марионеток?

Рик опустил голову. Потом глухо проронил:

– Знаете, Гор, если даже это была правда, то вам все равно не дадут опубликовать свою статью.

– Кто? – с жадным интересом спросил журналист. – Кто не даст? Геймеры? Или этот… как его – Контроль?

– Ваш главный редактор, прежде всего, – пояснил терпеливо Рик. – Это еще в лучшем случае… А в худшем – станете жертвой какого-нибудь хулигана. Или угодите в автомобильную катастрофу…

– Я не езжу на машине, – перебил его Баглай.

– Это дела не меняет, я вам просто привожу примеры… А что касается геймеров, то поймите, все обстоит не так однозначно, как это было описано мною три года назад. Ведь среди этих людей – если допустить, разумеется, что они существуют, а не являются плодом нашей с вами фантазии – наверняка действуют не только хулиганы и стяжатели, но и борцы за идеалы…

– Интересно получается, – насмешливо пробормотал Гор Баглай, закуривая вторую сигарету. – Что же это за идеалы могут быть, ради которых можно играть судьбами людей?

– Чисто теоретически, – упрямо сказал Рик, – почему бы не предположить, что есть среди так называемых геймеров и те, кто решил использовать это очевидное зло в благородных целях? Так сказать, оседлать взбесившуюся лошадь и заставить ее везти седока не туда, куда она намеревается кинуться в припадке безумия, а туда, куда нужно седоку…

– О! – сказал журналист и проткнул табачный дым указательным пальцем. – Вы мне подали отличную идею насчет заголовка будущей статьи, Рик!.. «Всадники на взбесившихся конях» – так она будет называться!.. Или что-нибудь в этом роде. – Он опять перегнулся через столик. – Но какие благородные цели могут ставить перед собой геймеры – увольте меня, не понимаю!.. Вот, например, существует легенда о некоем Корректоре, который якобы не дает людям совершать неблаговидные поступки. Будто бы он стремится сеять только добро, и Шлем для него – лишь средство воспитания… Но лично мне непонятно, чего он надеется этим достичь. По-моему, разовое и притом насильственное воздействие на сознание человека никаких действенных результатов дать не может. Любой человек с детства подвергается постоянному воздействию той или иной системы воспитания. С молоком матери, как говорится, усваивает он этические нормы и правила поведения. В результате, он вырастает либо негодяем и эгоистом, либо добрым и порядочным членом общества. А этот самый Корректор, выходит, вознамерился за каких-нибудь несколько сеансов полностью изменить структуру личности этого человека, без скидок на его возраст, социальное положение, условия существования, наконец?!.. Нет, Рик, что бы вы ни говорили мне насчет борьбы за идеалы, мне ваши борцы все равно кажутся либо заблуждающимися слепцами, либо шарлатанами, возомнившими себя этакими божками городского масштаба!

Кровь бросилась Рику в голову.

– Все правильно, – сдерживаясь, чтобы не взорваться, сказал он. – Вы, конечно же, полностью правы, Гор. Человека за несколько сеансов не переделать, особенно если он уже сложился как личность… К тому же, даже если он исправился или хотя бы задумался о том, как и для чего он живет, нет никакой гарантии, что спустя энное время, под влиянием чрезвычайных обстоятельств, он не возьмется за старое… Но тогда что вы предлагаете этому самому Корректору? Сидеть сложа руки и смотреть на то, как люди вокруг постепенно теряют в себе человеческое, как их эксплуатируют и используют в своих целях авантюристы и сволочи всех мастей? Да, я согласен, в чем-то усилия таких геймеров, как упомянутый вами Корректор, бесплодны и обречены на провал. По большому счету, они, наверное, даже бессмысленны… Но разве есть какая-то иная альтернатива подобной деятельности и в подобных условиях? Вот вы, умный и честный человек, можете предложить взамен такого Воздействия что-нибудь, кроме бездействия? Извините за невольный каламбур…

– Могу, – спокойно сказал Баглай. Он не мигая смотрел на Рика так, будто они не первый раз беседовали о подобных проблемах. – И я уже сказал об этом в самом начале нашей беседы… Надо воздействовать на людей иными, более честными методами. Кстати, судя по вековой практике, они же и наиболее эффективны… А в условиях Интервиля необходимо во что бы то ни стало открыть людям всю правду. Разумеется, без упоминания конкретных имен… Статья моя должна стать предостережением, своего рода колоколом, который разбудит людей и заставит их возмутиться чинящимся над ними произволом со стороны государства и авантюристов. Для начала и это было бы неплохо, а уж как сделать людей людьми – этим мы займемся потом, и не в одиночку, а всем обществом!.. Вам все равно не хватит всей жизни, чтобы переделать общество хотя бы в масштабах Интервиля!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Рик отвел взгляд и проворчал:

– Ладно, господин журналист, приятно было побеседовать с вами о чисто теоретических проблемах.

– Так вы поможете мне? – с надеждой спросил Баглай.

Рик пожал плечами.

– Мне надо подумать, – сказал он. – Всегда следует хорошенько подумать, прежде чем связываться с безумцами.

– Как мне найти вас? – спросил Гор.

– Я сам вас найду, – усмехнулся Рик. – Мне это гораздо проще…

Когда журналист ушел, Рик еще некоторое время сидел, чертя в задумчивости вилкой на скатерти замысловатые узоры.

Если так пойдет и дальше, думал он, скоро меня весь город будет знать как Корректора. Хоть опровержение в газете давай: я, мол, вовсе не Корректор… Или внешность надо изменить. Иначе в один прекрасный день стукнет кто-нибудь в полицию, и заломят тебе антигеймеры локти средь бела дня…

Потом мысли его перескочили на предложение Баглая. Если бы этот разговор состоялся три года назад, Рик с радостью бы согласился участвовать в публичном разоблачении геймеров и Контроля. Но сейчас эта идея почему-то уже не вызывала у него прежнего энтузиазма. И дело было отнюдь не в том, что он сам занимался Воздействием, хотя, возможно, и в этом тоже… Просто за три года Рик немало повидал и научился трезво взвешивать последствия своих поступков. В его деле ошибаться было никак нельзя, хотя, если вспомнить, ошибки бывали и у него, и потом оставалось лишь кусать себе локти, не в силах что-то изменить даже с помощью Шлема…

Он вспомнил, как однажды в скверике на Седьмой улице добропорядочные граждане заподозрили молодого парня в геймерстве. На самом-то деле он просто играл в какую-то компьютерную игру, расположившись на скамейке в вирт-шлеме. Единственной его ошибкой было то, что он не учел отрицательной реакции на шлем со стороны прохожих, уже тогда взбудораженных слухами о геймерах. Вначале люди только бросали косые взгляды на любителя виртуальных игр, но потом они стали кучковаться, чтобы поделиться друг с другом праведным возмущением по поводу «вконец обнаглевших геймеров». Когда эмоции толпы достигли критического уровня, с парнишки мгновенно содрали и растоптали шлем, а его самого швырнули на землю и принялись избивать с жестокостью, характерной для сборища озверевших обывателей. Когда Рик, шаривший по улицам гипнолучом, натолкнулся на это страшное зрелище, парень был уже не в состоянии что-либо сказать, он только хрипел отбитыми легкими и плевался кровавой пеной, свернувшись калачиком, чтобы закрыть голову и живот от безжалостных ударов. Причем били его не какие-нибудь изверги или садисты, а вполне приличные с виду люди. Наверное, их тоже можно было понять: в лице несчастного парня они мстили геймерам за то, что накануне их дочь вернулась изнасилованной «игрушками»; за то, что муж в который раз вернулся домой без денег, потому что его заставили их отдать кому-то другому; за то, что сын, использованный таким же вот шлемистом ради развлечения, оказался замешанным в уличной драке и попал в полицию… Пожалуй, если бы не вмешательство Рика, парня забили бы до смерти еще до прибытия полиции. Рик и заставил патрульного полицейского, до сих пор откровенно скучавшего на другой стороне площади, разогнать толпу и вызвать «Скорую помощь»…

И теперь, вспоминая этот эпизод, он с ужасом представил себе, какая «охота за ведьмами» может развернуться, если Баглай все-таки опубликует свою разоблачительную статью. Геймеры, разумеется, пострадают первыми, ведь Контроль далеко, и до него не дотянуться никому из простых смертных, а игроки-любители рядом, бери их голыми руками, и даже если ты ошибешься и вместо геймера случайно убьешь невиновного, то – что поделаешь, борьба за свободу требует жертв, лес рубят – щепки летят, и так далее, и тому подобное… Была бы дичь, а охотники всегда найдутся, и будут создаваться неофициальные, а точнее – подпольные, «отряды самообороны», и загорятся поджигаемые дома, и закричат избиваемые люди, но их крики будет перекрывать жадный рев толпы: «Поддайте ему еще, чтобы неповадно было покушаться на нашу свободу!.. Под дых, под ребра да побольнее!»… Одна мысль о том, что преследование геймеров неизбежно повлечет за собой гибель десятков, сотен людей – пусть менее честных и благородных, чем «корректоры» – вызывает невольное отвращение и страх. Да, может быть, Баглай и прав. С геймерством надо кончать, но что будет потом? Не наступит ли кровавый хаос, когда город будет лежать в развалинах, а отряды вооруженных наспех горожан будут уничтожать любого, кто пользуется компьютером? И не окажется ли Интервиль отброшенным в средневековье из-за полного краха бесчеловечного социального эксперимента, затеянного Контролем?..

Рик оторвался от своих невеселых размышлений, встал и подошел к стойке, чтобы расплатиться, а заодно и переброситься парой слов с Авером. Однако Авер, против своего обыкновения, не только не попросил поведать ему какой-нибудь «непротухший» анекдот, но и вовсе смотрел исподлобья.

– Сдачи нет, – сказал он коротко, приняв у Рика деньги.

– И не надо, – сказал Рик. – Слушай, я хотел у тебя спросить… Что-нибудь случилось?

– В жизни всегда что-нибудь случается, – философски заметил Авер. – Ничего не случается только у тех, кто лежит в могиле.

– Смешно, – сказал Рик с той же интонацией, с какой сам хозяин бара раньше изрекал это словечко. – Только с каких это пор, Авер, ты заделался пессимистом?

– А я им не заделывался, – мрачно сказал Авер. – Как и всякий нормальный человек, я им был всегда… Девяносто процентов моих клиентов, если я им наливаю виски из початой бутылки, не преминут заметить, что бутылка наполовину пуста. Не наполовину полная, а наполовину пустая, разве это, по-твоему, не говорит о том, что они пессимисты?

Чтобы не остаться в долгу, Рик хотел было, в свою очередь, поведать анекдот о двух оптимистах, которых приговорили к смертной казни через повешение, но тут Авер повел себя более чем странно.

Уставившись на кого-то поверх плеча Рика, он весь хищно подобрался и рявкнул на весь зал:

– Опять?!.. Вон отсюда, вымогательницы!

Рик оглянулся и увидел старых дев-подружек Соделль Гладышевскую и Цату Меняйло, которые только что вошли в бар. Возглас Авера Гунибского буквально пригвоздил их к полу, и они, вытаращив глаза, недоуменно переглянулись.

Но Авер не унимался. Обежав стойку, он встал перед старушками, уперев руки в бока.

– Я сказал – вон отсюда! – страшным голосом вновь проревел он. – И чтоб ноги вашей больше здесь не было, сволочи!.. И откуда в вас столько наглости, старые кочерыжки?.. Да я вообще скоро вас в полицию сдам!

Цата, будучи женщиной грубой и решительной, опомнилась первой. Она отворила свои уста, и на Авера полился поток самых отборных и смачных ругательств, какие Рику только приходилось слышать в своей жизни. Потом в диспут вступила побледневшая Соделль и с типично французским прононсом заклеймила «выжившего из ума содержателя злачного места». Похоже было, что она вот-вот использует зонтик от солнца в качестве ударного инструмента.

Авер не остался в долгу, и скандал стремительно стал набирать обороты. До ошеломленного Рика доносились гневные голоса сторон, но понять, из-за чего заварился весь сыр-бор было решительно невозможно, и тогда он поспешил к спорящим, примеривая на себя роль третейского судьи и одновременно оценивая обстановку в баре. Посетители с любопытством прислушивались к словесной дуэли, но оставались на своих местах. Только Марьян Геталов с места громко сказал: «Девяносто процентов старых дев – психопатки», чем заслужил восхищенные взгляды своих юных поклонниц.

Рик не успел еще приблизиться к эпицентру словесной перепалки, как проблема решилась сама собой.

Обозвав Авера маньяком, распущенным негодяем и психом, подруги развернулись на сто восемьдесят градусов и гордо покинули бар, пообещав пожаловаться «самому мэру». В свою очередь, Гунибский в последний раз прошипел им вслед: «Гнусные вымогательницы», но уже как-то по инерции.

Таким Рик хозяина бара «Ходячий анекдот» еще ни разу не видел.

Они вернулись к стойке, и тут Гунибский раскололся.

Несколько дней назад, по словам Авера, к нему заявилась эта неразлучная парочка и нагло потребовала от него сумму дневной выручки якобы в качестве некоего «налога». Пораженный таким деловым напором двух «божих одуванчиков», Авер поначалу не уразумел, в чем дело, и принялся объяснять подругам, что налоги он исправно платит в городскую казну и что, насколько он знает, его собеседницы явно не состоят на службе в налоговой инспекции. Тогда Соделль и Цата напрямую заявили, что деньги им нужны сейчас и причем наличными, а иначе… тут последовали туманные угрозы насчет того, что Авер еще пожалеет о своем отказе. Тут Авер понял, что имеет дело с элементарным рэкетом и бесцеремонно выпроводил необычных посетительниц из заведения. Однако, история на этом не закончилась.

Через день после вышеописанного инцидента Авер в разгар рабочего времени почувствовал, что у него вдруг закружилась голова и вынужден был досрочно закрыть бар. После этого он в полном сознании поднялся к себе наверх, где проживал вместе с женой, достал из потайного сейфа, в котором хранил сбережения, ровно четыреста тысяч юмов и… что было дальше, он помнит лишь какими-то отрывками. Кажется, он был в каком-то банке (но в каком, не помнит), и кажется, заполнял там бланк перевода денег на счет (на чей именно, он тоже не помнил), но окончательно он пришел в себя только тогда, когда вновь очутился на своем привычном месте за стойкой, и денег у него уже не было и в помине. Разумеется, чтобы окончательно прийти в себя, он хлебнул неразбавленного прямо из бутылки, а потом вызвал полицию. Полицейские исправно явились, но увидев хозяина бара явно в нетрезвом состоянии, да еще плетущего какие-то россказни насчет того, что он собственноручно внес деньги на неизвестно чей счет, дело заводить отказались, да еще и пригрозили привлечь Авера по всей строгости закона за ложный вызов.

Тяжесть утраты усугублялась, однако, еще и тем, что упомянутые четыреста тысяч Гунибский копил долго и старательно. Его жена страдала какой-то сложной болезнью кровеносной системы, вот уже несколько лет она была прикована к постели, и требовалась дорогостоящая операция, чтобы поставить ее на ноги. Именно для этого Авер и откладывал от каждой выручки по несколько сотен юмов.

– Конечно, Кароле я ничего не сказал, – возбужденно говорил он Рику, тряся бородой и сверкая глазами, – что толку расстраивать ее? Но если бы я мог отыскать того мерзавца, который подослал ко мне этих паскудных старушонок, я бы посчитался с ним сполна!..

Судя по всему, слухи о геймерах еще не дошли до него, и он на полном серьезе полагал, что стал жертвой обычного рэкета.

– Наркотики! – говорил он Рику, – вот что я думаю. Наверняка мне тогда подсыпали какую-нибудь дрянь, лишающую человека воли!.. Вот почему с тех пор я, Рик, совсем не пью на рабочем месте… Один раз обжегся – с меня хватит! И сколько теперь мне понадобится времени, чтобы накопить эту сумму – одному господу Богу известно!.. Клиентов с каждым днем все меньше становится, так что рассчитывать на большую прибыль уже не приходится, а если поднять цены, народ вообще перестанет ко мне ходить… Ты не знаешь, Рик, что мне делать?

Глаза Авера подозрительно заблестели, голос перехватило судорогой, и он отвернулся, стыдясь своей слабости. На пульте заказов давно уже мигали разноцветные огоньки с номерами столиков, и чей-то пьяный голос – кажется, это был Шафир Эдель – из зала заорал: «Эй, хозяин, пошли-ка нам еще по стакану горючего, а то жиклеры совсем засорились!», но Авер не реагировал…

Рик сжал зубы. Он вдруг ощутил невыносимую ярость. У него даже в глазах потемнело от гнева. Боже мой, подумал он, пока ты тут разводишь умные диспуты о допустимости или недопустимости удара гласностью по геймерам, негодяи, получившие доступ к Сети, творят что хотят, и плевать они хотели на то, что люди, которых они сделали средством для достижения своих животных целей, потом страдают и мучаются!.. Нет, прав был Баглай, надо всех – под корень, всех до одного, включая и тебя! И это будет правильно, потому что сам ты – такой же, как они, разве что не сосешь деньги из людей и никого не заставляешь убить своего друга, и то, ради чего ты занялся этим гадким делом, не стоит и выеденного яйца, потому что, рано или поздно, все возвращается на круги своя, а если даже и меняется к лучшему, то потом влезает рыло какого-нибудь хапуги, насильника или хулигана в Шлеме, и исправившийся было человек вновь становится ублюдком… Какой, к черту, из тебя Корректор, если в глубине души ты терпеть не можешь негодяев и скотин! Тебе бы оружием только их корректировать, а не гипномами!..

Однако, ни мыслями, ни слезами горю не поможешь – тем паче, чужому. Поэтому, отдышавшись, похлопав Авера по плечу и пробормотав ему на ухо несколько дежурных, сочувственных фраз, Рик попросил хозяина бара проводить его в отдельную кабинку и на некоторое время обеспечить полную изоляцию от всего остального мира.

Авер удивленно взглянул на него, но ничего не сказал, а провел по коридору в боковой отсек, куда выходили двери отдельных кабинок, предназначенных для «конфиденциальных встреч» клиентов.

– Слушай, – сказал он уже уходя, – а может, мне выследить да прищучить этих сволочных старушонок, а, Рик? Или нанять какого-нибудь частного детектива, чтобы он занялся ими? Как ты считаешь?

– Я считаю, что старушки здесь ни при чем, – сказал Рик.

– Как это – ни при чем? – вытаращил глаза Авер. – Но ведь они же…

– Они стали такими же жертвами мошенника, как и ты, – пояснил Рик. – Поэтому зря ты на них катишь бочку, Авер…

Авер что-то недоверчиво пробурчал, но спорить не стал и удалился.

Рик запер дверь кабины изнутри. Потом он открыл сумку и извлек из нее Шлем. Работой из бара он, конечно, подставлял Авера под неприятности с полицией в том случае, если Рика запеленгуют, но другого выбора у него сейчас не было. Не в сквере же этим заниматься! Можно, конечно, найти для себя помещение… что-нибудь вроде гостиничного номера… или занять какую-нибудь пустующую квартиру, но на все это требуется время, а время сейчас дорого, как никогда…

Именно поэтому, оказавшись в Сети, Рик немедленно погрузился в атмосферу банковских операций. Найти того подлеца, который заставил Авера положить на его счет деньги, было трудно, но возможно, благодаря зацепке в виде круглой суммы в четыреста тысяч юмов.

Всего в Интервиле было около сорока банковских филиалов. И в каждом надо было найти чиновника, имеющего доступ к компьютерной базе данных о внесенных за последнюю неделю вкладах, а потом тщательно просмотреть длинные списки клиентов и перечень поступивших на их счета сумм.

Причем надо было успеть сделать это за каких-нибудь несколько часов, пока банки не закрылись.

После первого часа работы Рик почувствовал, что у него ломит от напряжения в висках и слипаются глаза. Начинала сказываться усталость, накопившаяся за бессонную ночь. Поэтому он заказал у Авера термос с крепким кофе и, опустошив пару чашек, продолжал работать…

Клиенты третьеразрядного банка на Семнадцатом проспекте, вероятно, были удивлены, когда клерк, принимающий вклады, вдруг ни с того, ни с сего повесил на свое окошечко табличку с надписью «Перерыв по техническим причинам» и принялся ожесточенно щелкать клавишами компьютерного терминала. Через несколько минут к нему из хмурых недр служебных помещений приблизился человек в очках и осведомился: «В чем дело, Сайс? Почему ты заставляешь клиентов ждать и создавать очередь перед окошечком?». Спина у Рика мгновенно покрылась холодным потом. Человек в очках вполне мог быть игрушкой геймера-подлеца. Требовалось срочно что-то ответить этому начальственному типу. И Рик заставил Сайса сказать, не отрываясь от терминала: «Дело в том, господин управляющий, что я перепутал и не туда записал приходный ордер… Надо исправить ошибку, пока не забыл». «Болван, будешь лишен месячной премии», прошипел ему на ухо управляющий и, лучезарно улыбаясь, повернулся к томящейся очереди за окошечком: «Господа, минутку терпения, сейчас наша работа будет возобновлена». Очередь зароптала, но господин управляющий уже невозмутимо удалился из зала. Тем временем пальцами клерка Рик торопливо «листал» электронные карточки. Внимание его привлекали прежде всего те суммы, которые содержали цифры «четыре» и «ноль».

… Сорок юмов. Не то… Триста сорок два. Тоже не то… Четыреста. Ага, это может быть то, что надо… Так. Внесены позавчера. Тоже совпадает… Имя владельца счета… Болван! Тебя тоже надо лишить месячной премии, как этого самого Сайса! Ты уже совсем отупел, братец: не видишь, что ли, что это четыреста, а не четыреста тысяч?.. Дальше, дальше. Вот они! Четыреста тысяч… минус акцизный налог… имя владельца счета… ага, понятно… Имя лица, сделавшего вклад… Прочерк. Это он! Я нашел эту сволочь!.. Так вот это кто! Понятно, чем он теперь занимается!..

Он отключился, и в этот момент Сайс наверняка тупо уставился на экран монитора, пытаясь припомнить, какого черта он стал рыться в базе данных.

Рик устало откинулся на спинку мягкого кресла, чувствуя неимоверную усталость. Поспать бы сейчас хотя бы часика три, подумал он. Однако, об этом придется только мечтать. Этот подлец снял деньги Авера со своего счета вчера, и дай Бог, чтобы он еще не успел их потратить или запуститьв оборот!..

В принципе, неплохо было бы сделать его самого игрушкой и прогнать через весь город на полусогнутых к Аверу, чтобы он лично вернул ему деньги, да еще и попросил бы прощения. Красиво и сладостно было бы такое возмездие, но, во-первых, неизвестно, что может отмочить Авер, увидев перед собой того самого типа, который не только его ограбил, но еще и плюнул в душу. А во-вторых, признайся, Рик: ведь у тебя самого давно уже чешутся руки отхлестать по щекам какого-нибудь мерзавца?..

Глава 5

Коттедж этот был ему хорошо знаком. Был он, правда, здесь всего один раз, но впечатления остались, что называется, – «полные штаны».

С тех пор здесь тоже кое-что изменилось. Разумеется, в лучшую сторону для хозяина дома. На крыше появилась пристройка – нечто вроде третьего этажа, в углу сада возникла оранжерея, а прямо перед домом, рядом с белоснежной беседкой, в бассейне плескались голубые волны. Забор из решетки сменила двухметровая стена с воротами из титановой стали. Над стеной высилась уже не будка сторожа, а целая караульная вышка, обвешанная видеокамерами наблюдения.

Видно было за версту, что просто так эту крепость не одолеть, что за воротами дежурят накачанные охранники, причем не игрушки какие-нибудь, а бывшие полицейские, добросовестно отрабатывающие высокий оклад…

Наверное, надо было взять с собой в качестве штурмового отряда пять-шесть игрушек, подумал Рик. Из числа тех, по кому давно тюрьма плачет и кто с детства прошел суровую школу уличных драк и разборок. Да еще вооружить их до зубов – тогда, может быть, что-нибудь и вышло…

Но отступать было некуда, и он нажал кнопку звонка. Видеокамеры на вышке тут же развернулись к нему, как подсолнухи к солнцу, и он почувствовал себя так, словно был микробом под микроскопом. Его наверняка сейчас просвечивали на предмет наличия каких-нибудь железяк, хотя бы отдаленно смахивающих на оружие. Но он пришел сюда с пустыми руками.

Наконец, из скрытого динамика раздался мужской голос:

– Чего надо, приятель?

Голос был невнятным, словно его обладатель что-то жевал.

– У меня есть дело к вашему хозяину, – терпеливо сказал Рик.

– Что за дело? – настаивал жующий.

– Принес ему деньги, – солгал Рик. – Старый должок…

– Фамилия?

– Хозяина?

– Твоя, дебил!

– Ах, моя!.. Любарский.

– Подожди, – буркнул голос, и последовала длинная пауза, в течение которой охранник, видимо, связывался с домом.

Никаких денег у Рика, естественно, не было, но он заранее приготовил «легенду», которая выглядела довольно естественно. Даже если хозяин особняка и не ждал ни от кого никаких денег, он вполне мог заинтересоваться посетителем в силу своей природной жадности либо подумать, что произошла какая-то накладка. Главное было – войти в дом…

Наконец, одна створка ворот дрогнула и приоткрылась, образуя щель, сквозь которую и протиснулся Рик. Ему хватило одного взгляда, чтобы оценить обстановку.

У вышки, слева от него, держа в руках наперевес компакт-автомат, стоял тип в армейском пятнистом комбинезоне и в черных очках. Усики, короткая стрижка и ухмылка опытного убийцы…

Справа от Рика, по другую сторону ворот, торчал другой охранник, почти в точности похожий на первого, как это бывает на картинках типа «Найди сколько-то там отличий». Рик добросовестно нашел эти отличия: в руках у второго охранника блестел на солнце парализатор дальнего боя, а не автомат; на лице у него не было усиков, и был он чуть ниже ростом своего коллеги.

Второй пояс обороны этого бастиона, судя по всему, проходил в непосредственной близости от дома, потому что в шезлонге возле входа в дом уютно расположился с банкой пива третий тип, имеющий нездоровую привычку не выпускать из рук оружия: на коленях у него, словно кот, грелся на солнце огромный «датсун» с длинным стволом, лазерным прицелом и блямбой турбоглушителя.

– Кто там, Альф? – раздался в стороне женский голос, и Рик только теперь заметил, что на лужайке рядом с бассейном расстелен мягкий надувной матрац, на котором простирались загорелые женские телеса. Если не считать узкой полоски плавок, телеса были ничем не прикрыты.

– Да вот, этот тип утверждает, что принес Хозяину какие-то деньги, – проревел в ответ охранник, который стоял у будки. Слово, обозначающее босса, он, как и полагается холуям, произносил так, что было очевидно – пишется оно с большой буквы.

– Пусть подойдет ко мне, – приказал женский голос.

– Иди, чего встал? – грубо сказал Рику охранник. – Или ты голых девок никогда в жизни не видел?.. И откуда ты взялся такой, чтоб тебе жениться на сестре своего брата!..

Он заржал, и его напарник тоже осклабился.

Рик медленно пошел к матрацу. Теперь он понимал, что шансов у него нет никаких, чтобы выполнить намеченное да еще и унести отсюда ноги живым и здоровым.

Это была дочь хозяина, Рик сразу ее опознал. Похоже, что и у нее мелькнули в памяти какие-то неясные ассоциации, потому что, наморщив лобик, она сказала:

– Кто же это пожаловал к нам? Я тебя уже где-то видела, парень!

– Я вас тоже, Леокадия, – сказал Рик, с интересом анатома изучая фигуру девушки. – Как успехи в обучении верховой езде?

Она улыбнулась, но улыбка ее была натянутой.

– На кой черт она мне сдалась, езда на каких-то грязных клячах? – сказала она. – И все-таки, как тебя зовут, полузнакомый незнакомец, и зачем это тебе понадобился мой папаша?

– Вы слишком любопытны, Лека, – сказал Рик, – а любопытство так не идет молодым дамам.

Она отвела рукой волосы с лица. Улыбка с ее лица исчезла.

– А ты, оказывается, скрытен, – сказала она, – Но учти, что скрытность еще больше не идет мужчинам, да еще и непрошеным гостям. Впрочем, я попробую угадать. Говорят, ты припер папаше какие-то денежки… А что, если его нет дома? Что ты будешь делать тогда?

Рик внимательно посмотрел на нее. Выглядела она великолепно, и, судя по всему, была уверена, что весь мир вокруг создан только для нее одной.

– Тогда я отдам эти деньги вам, – сказал Рик.

Она хрипло рассмеялась.

– Молодец, что так быстро и правильно соображаешь! Ну, давай…

Не вставая с матраца, она протянула Рику руку, сложенную лодочкой, но Рик этим воспользовался так, как она, вероятно, не предполагала.

Он схватил узкое запястье, перетянутое толстым золотым браслетом, и, больно завернув девушке руку за спину, поднял ее рывком на ноги, а второй рукой выдернул из ведерка с шампанским, стоявшего рядом с матрацем, длинный тонкий нож для колки льда и приставил его к шее девушке.

Она дернулась, пытаясь вырваться из захвата, но Рик одной рукой усилил нажим на захваченную руку, а другой чуть надавил ножом на шею и страшным голосом сказал:

– Учти, красотка, мне терять нечего! Трепыхнешься еще раз – и будешь трупом!

Она попыталась что-то сказать, но из горла ее вырвалось только кудахтанье перепуганной насмерть курицы.

Охранники успели примчаться к матрацу и теперь целились в Рика с трех сторон. Пальцы их лежали на курках, но выстрелить никто не решался.

Рик сказал им:

– Что, ребята, прозевали?.. Советую вам иметь в виду, что если какой-нибудь идиот из вас попытается помешать мне, то я все-таки успею прикончить ее, а вас потом, даже если вы и убьете меня, хозяин по головке не погладит… Дошло?

Некоторое время типы в пятнистых комбинезонах, застыв, представляли собой скульптурную группу «Стрелки на огневом рубеже», потом один из них – тот, которого звали Альф, – грязно выругался, и, как по команде, все трое опустили стволы к земле.

– Что ты хочешь, ублюдок? – спросил севшим голосом Альф.

– Всего-навсего войти в дом и побеседовать с хозяином с глазу на глаз, – ответил Рик. Его слегка мутило от запаха пота и слащавых духов, который источало тело девушки.

Охранники раздумывали. Перехваченным голосом Леокадия просипела:

– Что стоите, болваны? Вон отсюда!

– Чтоб тебе жениться на сестре своего брата! – витиевато выругался Альф, числившийся, видимо, в охране за старшего, и, резко повернувшись, направился к будке, с остервенением пиная тяжелым ботинком головки садовых цветов.

Остальные последовали его примеру, косясь на Рика с заложницей.

Таща с собой девчонку, Рик проследовал в дом. Дорогу в кабинет хозяина он еще не забыл. В коридоре ему несколько раз встречались какие-то молодые люди, которые поспешно отскакивали в сторону, и полураздетые женщины, которые оглашали визгом весь дом. Где-то наверху на всю катушку ревела музыка, и слышался топот множества ног, словно там играли в футбол или ожесточенно плясали лезгинку.

Рик открыл дверь кабинета хозяина дома ударом ноги и испытал облегчение, потому что тот, кого он искал, оказался на месте.

Несмотря на то, что до сна было еще далеко, на нем был роскошный длинный халат, вышитый позолотой. На коленях у него сидела полуголая красотка, обнимавшая его за шею, а на столе перед ним стояла бутылка коньяка стоимостью в месячный заработок среднестатистического жителя Интервиля. Это был не кто иной, как Дюриан Рейнгарден.

Увидев на пороге Рика с девушкой, он не испугался, только переменился в лице и спихнул с колен красотку.

– Что это за выходки, Леокадия? – спросил он почему-то у девушки, а не у Рика. – Кто это с тобой так шутит?

– Неужели вы меня не узнаете, Дюриан Альвианович? – спросил Рик, потому что Леокадия была не в состоянии что-либо ответить: горло ее было сжато рукой Рика.

Бывший историк, видимо, и мысли не допускал, что к нему мог кто-то запросто ворваться. Не слушая Рика, он пошарил под столом рукой, и в комнату ворвался тот тип с «датсуном», что караулил бассейн.

– Что происходит, Майк? – спросил его историк. Тот стоял как вкопанный. Судя по выражению его лица, какие бы то ни было слова напрочь вылетели у него из головы. – Это что – розыгрыш?

Рик нажал чуть посильнее ножом, дочь Рейнгардена ойкнула, и по ее холеной шее поползла струйка крови.

– Нет, это не розыгрыш, Дюриан Альвианович, – сказал Рик. – Я действую вполне серьезно и отдаю себе отчет в своих действиях. Если вы не выслушаете меня с глазу на глаз, то ваша дочь отправится загорать на тот свет, где, как известно, гораздо лучше для этого условия, чем на грешной земле…

– Ах, вот оно что, – сказал, бледнея, историк. – Пошла отсюда, живо! – приказал он полуобнаженной красотке, и та пулей выскочила из комнаты. Проводив ее взглядом, Рейнгарден жутко осклабился: – Только вы, молодой человек, напрасно избрали такой способ шантажировать меня… Во-первых, Лека – не дочь мне, – («Вот дерьмо!», глухо, но отчетливо просипела Леокадия под рукой Рика) – а, во-вторых, через несколько минут вы и сам ее отпустите совершенно сознательно…

Все ясно, сказал себе Рик. Этот стервец наверняка геймерствует не сам – в самом деле, зачем ему терять время и зрение, чтобы просиживать дни и ночи в Шлеме, когда за него это могут сделать другие? Может быть, в подвале или в пристройке на крыше у него сидят наемные операторы, которые круглосуточно обеспечивают ему красивую и сладкую жизнь…

– Но, поскольку мне этот спектакль уже надоел, – поморщился Рейнгарден, – то я разрешаю тебе, Майк, расстрелять этого безумца… Попадешь случайно в Леку – особого греха не будет.

Майк щелкнул в нерешительности затвором. Лоб его покрылся капельками пота. Видно было, что даже до его мозгов убийцы подобный приказ доходит с трудом.

– Три года назад я уже был у вас в гостях, Дюриан Альвианович, – сказал негромко Рик. – В качестве детектива по аномальным явлениям, если вы помните… Впрочем, тогда вы и сами были игрушкой в чужих руках. Но с тех пор я сменил свое амплуа, и теперь занимаюсь тем же, что и вы, только немного в другой тональности. Если вы когда-нибудь слышали о Корректоре, то это я… Вам также должно быть известно, что на меня бесполезно воздействовать через Сеть. И, если уж быть откровенным до конца, то, разумеется, у меня тоже есть помощники, которые в данный момент держат под прицелом всю вашу вонючую берлогу.

Рейнгарден окончательно побелел, хотел было что-то сказать, но издал только булькающий звук и оперся о край стола, словно опасаясь, что ноги его подогнутся.

– Поэтому ставлю вас в известность, Дюриан Альвианович, – продолжал Рик, – что вы сейчас очень неразумно ведете себя. Если вы будете по-прежнему настаивать на своем, то Майк все-таки выстрелит. Только в кого? Вот в чем вопрос…

Конечно же, он блефовал, но расчет его на то, что такой трус, как Рейнгарден, никогда не решится проверить на деле истинность его высказываний, оказался верным. Майк еще топтался на месте, очумело переводя взгляд с Рика на своего хозяина и обратно, не в силах постичь своими извилинами смысл происходящего, а историк уже сделал ему знак, выпроваживая из комнаты.

– Что вам надо? – не глядя на Рика, проронил он.

Рик швырнул нож в угол и выпустил Леокадию из своих объятий.

– Вы свободны, мадам, – сказал он ей. И не удержался от насмешки: – Признаюсь, меня очень смущала ваша близость, но прошу прощения, что я не смог ею воспользоваться. Момент, знаете ли, был неподходящим…

Она закусила губу, потирая посиневшую шею и с ненавистью глядя на него. Рик подумал, что она сейчас ударит его, но она вдруг подскочила к Рейнгардену и залепила ему со всего размаха звонкую пощечину, после чего выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

Историк в бешенстве вскочил, потирая щеку, но, взглянув на Рика, снова опустился в кресло.

– Валяйте, – с притворным спокойствием проговорил он. – Что вам нужно от меня?

Рик неторопливо приблизился к столу и с наслаждением взял Рейнгардена за шиворот.

– Прежде всего, вот это, – сказал он и двинул хозяина особняка в нос. – И еще вот это, – сказал Рик и повторил удар – на этот раз по зубам. Потом он отпустил Рейнгардена, и тот, всхлипывая и вытирая кровь с лица, рухнул обратно в кресло.

– Это нечестно! – заверещал историк. – Вы бессовестным образом пользуетесь ситуацией, Корректор!.. Вы же не выйдете отсюда живым!

– Выйду, – сказал Рик, оглядываясь по сторонам. – Вы прекрасно знаете, что выйду. Иначе мы с вами умрем одновременно. Вообще-то, вас следовало бы уже давно отправить на тот свет, и, честно говоря, я еще не решил, как с вами поступить… Вы обнаглели, Дюриан, и возомнили, что можете ограбить любого, а вам за это якобы ничего не будет. Такие, как вы, только позорят геймеров перед общественностью!.. Может быть, вас лишить доступа к Сети, а? Это я тоже могу, и никуда вы от меня не скроетесь, даже если очень захотите!

Судя по всему, Рейнгарден был хитер и сообразителен. Особенно, когда ему угрожала опасность. Он вдруг склонил голову на манер великого полководца, сдающегося на милость победителя, и брякнулся на колени.

– Не надо! – весьма правдиво простонал он. – Прошу вас, Корректор, простите меня!.. Я сделаю все, что захотите, только не убивайте меня!

Рик отвернулся. Ему было противно.

– Неужели для вас жизнь заключается только в том, чтобы как можно больше нахапать? – брезгливо спросил он. – Неужели вам было мало того, что у вас имелось? Неужели вы не удовлетворились наследством супруги, которую вы, кстати, и отправили на тот свет? Неужели вы настолько опустились, сознавая свою безнаказанность, что способны теперь на любое преступление во имя наживы?.. Но тогда вы – не человек больше, а жадная тварь, гребущая под себя зеленые бумажки!..

Рейнгарден что-то мычал от ужаса, ползая по ковру у ног Рика.

– … деньги… – прислушавшись, различил Рик. – Да, ради них, проклятых… Возьмите их себе… все возьмите, без остатка!.. Прошу вас…

– Нет, – сказал Рик, – не нужны мне ваши грязные деньги! Во всяком случае, все… Мне нужны те четыреста тысяч юмов, которые вы выудили у одного честного и хорошего человека, превратив его в игрушку!

Рейнгарден стремительно вскочил и бросился в угол кабинета. Что-то там сделал, часть стены с тяжким вздохом убралась внутрь и вбок, открывая массивный сейф.

– Сейчас, – торопливо и неразборчиво бормотал историк, дрожащими руками набирая цепь комбинаций на номерном замке. – Возьмите все!.. У меня здесь много!.. Вот… Берите же…

Он взял обеими руками пачку банкнот, словно ворох опавших листьев, и протянул их Рику. Часть бумажек посыпалась на пол, но Рейнгарден не обратил на них внимания.

Рик подошел, взял деньги, тщательно отсчитал ровно четыреста тысяч, а остальные швырнул в бледную физиономию хозяина дома.

Перед тем, как открыть дверь, Рик повернулся и сказал:

– Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы убраться из города, и это время вы должны потратить не на сборы своих шмоток. Деньги, которые имеются в вашей конуре, вы должны вернуть тем, у кого вы их отняли… Вам ясно? Все, до последнего юма!.. Иначе – берегитесь!

Обратный путь до ворот он проделал без особых приключений. Леокадии уже, видно, было не до загара, а троица охранников сделала вид, что не замечает Рика в упор. Только, уже закрывая за Риком створку ворот, Альф с невольным восхищением выдохнул:

– Ну ты даешь, парень!.. Чтоб тебе жениться на сестре своего брата!

Глава 6

Слежку за собой он заметил не сразу. Да и как ее можно заметить, если наблюдатели меняются один за другим и если ведут они себя так же естественно, как вели бы себя обыкновенные люди? Единственное, что выручает, так это интуиция, выработавшаяся за многие годы подпольной жизни, когда знаешь, что окружающие тебя люди подчиняются чьим-то невидимым командам.

… Просто в вагоне подземки ты ловишь на себе чей-нибудь внимательный взгляд, просочившийся в щель между телами стоящих перед тобой пассажиров. Это длится не больше секунды, а в следующий раз, когда поезд качнет, и между тобой и владельцем взгляда образуется просвет, окажется, что показавшийся тебе наблюдателем человек увлечен чтением или покойно дремлет, сложив на коленях руки…

… Просто шедший по тротуару навстречу тебе старик в длиннополом пальто и старомодной шляпе, миновав тебя, вдруг спотыкается, и, будто что-то вспомнив, устремляется за тобой, а когда ты уже начинаешь подозревать его, входит в ювелирный магазин и начинает придирчиво исследовать витрины, набитые драгоценностями, каждая из которых стоит столько, сколько этот старик не заработал, наверное, за всю свою жизнь…

… Просто когда ты переходишь улицу, то женщина с детской коляской вдруг проявляет такую спешку, что несется по проезжей части на красный свет, чудом не угодив под колеса автомобилей, но, прокатив коляску за тобой на приличной скорости на протяжении квартала, внезапно резко сбавляет темп и сворачивает в сквер, где усаживается на скамейку и достает из сумки книжку в пестрой обложке, настраиваясь на долгое сидение…

Такие эпизоды можно перечислять до бесконечности, и в конце концов у тебя в душе зарождается сомнение: действительно ли вокруг тебя происходит подозрительная возня или это первые признаки твоей мании преследования?

Рик метался по городу, стараясь получить полную ясность, но только еще больше запутывался.

Ясность внес Мит, который вышел на связь с Риком посреди ночи, чтобы проинформировать его о том, что «барышники» и «плейбои» договорились начать войну против «корректоров». И первые удары уже нанесены: только что был убит Лебедь, а от Толмача и Жокея вот уже два дня нет никаких вестей. «Информация надежная?», спросил Рик, внутренне похолодев. «Абсолютно», сказал Мит. «Ты, наверное, и сам видишь, что в последнее время они к чему-то готовились».

Рик скрипнул зубами. «Ладно, – сказал он, – займись оповещением всех наших… А завтра с утра собери мне старших групп на совещание. Объект номер три». И отключил визор.

Этого и следовало ожидать, подумал он, садясь в первую попавшуюся машину – нужно было заняться эвакуцией Ролы и Катерины. Собственно, это не они объявили нам войну, а мы – им. Уж слишком мы прижали их в последнее время, а когда зверя загоняют в угол, он обычно бросается на охотника первым… Однако, любая война все равно является неожиданностью. И самое скверное, что первыми пострадали Толмач и Жокей. Кое-что они знали… секретные способы связи, координаты наших операторов… Хорошо, если их просто убили – хотя это звучит кощунственно… Но лучше допустить, что они погибли сразу и молча, чем предположить, что их после долгих и изощренных пыток все же раскололи, и теперь многим «корректорам» грозит смерть…

Теперь ясно, что слежка мне не чудилась, думал Рик, на приличной скорости проходя извилистую, как кишка, Пятнадцатую улицу. Даже сейчас нет гарантий, что они не сидят у меня на «хвосте»…

Он взглянул на экраны кругового обзора. Сзади – никого, а те машины, что попадаются навстречу, не разворачиваются впопыхах поперек дороги, чтобы устремиться за ним следом…

Ладно, сейчас главное – не торопиться, иначе можно наворотить таких глупостей, за которые потом придется расплачиваться такой ценой, что мороз бежит по коже от одной мысли об этом… К тому же, не стоит брать командование на себя, ведь у нас – демократия. Вот соберемся завтра, обсосем это дело со всех сторон – глядишь, что-нибудь и придумаем…

Откуда-то слева выскочил и пристроился в хвост широкий синий «верлибен» с четырьмя темными силуэтами внутри. Стекла его дверец были приспущены, и наружу из салона торчали длинные палки с набалдашниками на конце… нет, конечно же, это были не палки. Рик прибавил скорость, но «верлибен» не отставал. Еще немного, и они откроют огонь, подумал он и резко свернул на Девятнадцатую улицу. Однако там к «верлибену» присоединился зеленый «браунинг», и в нем было еще четверо. Стволов, правда, не было видно, но Рик не сомневался, что и эти тоже вооружены…

Турбина свистела на пределе мощности, но оторваться от преследования никак не удавалось. Оставалось только петлять по переулкам, соединяющим улицы и проспекты, в надежде запутать погоню. На одном из поворотов заднее стекло-экран его машины, словно взорвавшись, разлетелось вдребезги. С ним явно решили покончить. Хорошо, что регенерирующиеся шины оставались в рабочем состоянии даже при попадании в них автоматной очереди. Вывести из строя их можно было только, распилив шину пополам лазерной пилой.

Рик свернул в очередной переулок, и фары выхватили из темноты бледные лица людей, которые брызнули врассыпную с проезжей части на тротуары. Когда до него дошло, что это и есть ловушка, в которую его загоняли преследователи, было поздно, и никакое экстренное торможение уже не могло спасти. Машина потеряла управление, потому что все четыре колеса были перепилены специальной лентой, расстеленной на асфальте во всю ширь дороги. Единственное, что успел сделать Рик, – это выключить турбину.

Его спасло лишь то, что, перед тем, как врезаться в стену здания, машина снесла стеклянный куб какого-то киоска, и это существенно затормозило ее неуправляемое движение. В следующее мгновение Рика бросило на руль, капот расплющился и вздыбился от лобового удара, и если бы защитная подушка не вздулась упругим пузырем из-под щитка приборов – корчиться бы Рику с проломленной грудной клеткой.

Он выскочил из машины, сорвав рычаг аварийного открывания дверного люка и выбив его ногами наружу. Где-то позади послышалось смачное чмоканье, какое издает вантуз при прочистке засорившейся раковины, и вакуумное стекло витрины аптеки, расположенной на первом этаже того здания, в которое врезалась машина Рика, лопнуло и осыпалось с грохотом.

Рик кинулся в пустой витринный пролом, с разбегу преодолел невысокий прилавок и побежал по коридору в подсобные помещения, пытаясь найти дверь запасного выхода.

Однако, все двери, которые ему попадались, были заперты. Рика уже охватило отчаяние, но, добежав до конца коридорчика, он увидел, что вниз уходит бетонная лестница. Скорее всего, она вела в подвал, где обычно располагается склад медикаментов. Рик знал, что из подвала ему будет некуда деться, но другого выхода он не видел.

Он сбежал по лестнице, изгибавшейся под прямым углом, и оказался в обширном помещении, которое тянулось, наверно, под всем первым этажом. Штабели картонных ящиков, высившиеся почти до потолка, освещались лампами дневного света.

На лестнице послышались голоса и топот бегущих. Рик бросился к электрощиту и опустил вниз ручку рубильника. В тот же миг он оказался в кромешной тьме, только в дверной проем с лестницы падала узкая полоска света. Стараясь не шуметь, Рик забрался за один из штабелей и замер.

У входа мелькнуло несколько силуэтов, и тут же что-то со звоном шмякнулось на бетонный пол. Раздались приглушенные проклятья, резко запахло медицинским спиртом, и послышался чей-то обрадованный возглас. Но в темноте прорычали: «Брось, тоже мне – нашел время!». Лязгнуло сразу несколько затворов. Кто-то громко прошептал: «Ни черта не видно!.. Может, вдарим наугад?», но в ответ ему сказали: «Я тебе вдарю по сусалам!.. Буржую он нужен живым, понял?». На время все стихло, только порой хрустели осторожные шаги по бетонному полу, да падал очередной штабель ящиков, обрушенный неосторожным движением.

Судя по голосам, преследователей не больше четырех. Остальные, наверно, обыскивали зал аптеки и подсобные помещения, потому что изредка сверху доносился звон разбитого стекла и треск выбиваемых дверей.

Надо что-то делать, подумал Рик. Не дожидаться же, пока они на меня наткнутся!.. Опустившись на корточки, он скользнул между рядами ящиков, весь превратившись в слух. Когда слева донесся запах чужого пота и табака, он распрямился и наугад нанес два удара ногой и кулаком во тьму. Удары угодили во что-то мягкое, и Рик услышал, как на бетонный пол упало что-то металлическое. Он нагнулся и наощупь схватил автомат. Справа прозвучала очередь, и вспышки выстрелов на миг высветили фигуру стреляюшего. Было слышно, как пули дырявят картонные коробки, разбивая вдребезги их содержимое, и рикошетят от стен. Одна из пуль, видимо, угодила в того, кого ударил Рик, потому что рядом раздался пронзительный вопль, полный боли, а потом тело кричавшего шлепнулось в груду ящиков.

Рик выстрелил вправо только один раз и сразу же перекатился по полу за соседний штабель. Что-то гулко рухнуло, и он понял, что выстрелил удачно.

На мгновение он замер. Когда сзади послышались осторожные шаги и свистящее дыхание, то, подпустив невидимого противника почти вплотную, Рик размахнулся и ударил стволом автомата в темноту на уровне своего лица. Человек, подкрадывавшийся к нему, вскрикнул и упал, увлекая за собой яшики. Ствол автомата у Рика стал скользким и липким.

Теперь в темноте скрывался только один враг, который мог представлять опасность для Рика. И, чтобы не рисковать, он, видимо, затаился в засаде. Секунды шли, а вокруг было по-прежнему тихо. Вот-вот сюда заявится кто-нибудь сверху, а если самому проявить инициативу – то сразу выдашь себя, потому что любое движение отдается под бетонными сводами гулким шорохом.

Противник Рика не выдержал первым. Он что было сил заорал: «Эй, ребята, сюда! Осторожно, он с оружием!», и Рик тут же выстрелил на крик. На этот раз пуль он не жалел, чтобы достать крикуна наверняка. Он не знал, попал или нет, но в подвале все стихло.

Он сменил позицию и навел автомат на вход в подвал, готовясь встретить пулями тех, кто ринется сюда. Однако его ждал неприятный сюрприз. В полоске света мелькнул небольшой округлый предмет и с металлическим звоном покатился по полу подвала.

«Граната!», подумал он. «Эти скоты решили действовать наверняка… Может быть, меня и не убьет, если это „слепилка“ или „глушилка“, но лучше погибнуть, чем попасть живым в лапы этих мерзавцев!»…

Внезапно у него словно включилось инфракрасное зрение, будто кто-то надел на него прибор ночного видения, и Рик увидел, как тот тип, которого он обезоружил и который, видимо, пришел в себя после ранения, вдруг распрямляется и прыгает по-кошачьи куда-то вбок. В ту же секунду сверкнула вспышка взрыва, и ударная волна разметала ящики во все стороны, но вместо осколков в лицо Рику ударило что-то мокрое и еще теплое, и его передернуло от отвращения.

Раз раненый закрыл своим телом гранату, чтобы спасти Рика, это означало, что его превратил в «игрушку» кто-то из «корректоров». С помощью своих шансы на спасение многократно возрастали.

Рик вскочил и бросился к выходу. Навстречу ему по лестнице грохотали шаги. Наверное, его уже считали трупом.

Спрятавшись за выступ стены, Рик дал своим противникам войти в подвал и, пока их глаза еще не привыкли к темноте, расправился с ними быстро и жестоко. Их было трое, и двоих Рик сломал точными ударами в болевые точки, а третьего, успевшего вскинуть автомат, расстрелял в упор.

На лестнице ему встретился последний из преследователей. И здесь Рику опять чудовищно повезло. Слишком часто ему везло в этот раз… Когда он свернул за угол лестницы, то увидел темный кружок дула, глядящий ему прямо в переносицу. Рик и сам не понял, каким образом успел не только отклониться с оси выстрела, но и ударить стрелявшего ногой так, что тот покатился вниз, пересчитывая своими ребрами ступеньки.

Сначала Рик хотел выбраться на улицу тем же путем, что и попал в аптеку, но вовремя услышал приближающийся вой полицейской сирены. Встреча с полицейскими не входила в планы Рика. Если «барышники» и «плейбои» готовились к войне серьезно, то в первую очередь они должны были взять под контроль государственные службы.

Дверь во двор была по-прежнему заперта, но теперь у него был автомат, и он полоснул короткой очередью по электронному замку.

По-видимому, Мит и его друзья успели уже прикрыть подступы к аптеке, потому что во дворе было тихо, и никто больше не собирался нападать на Рика, только перед аркой, выходившей на проспект, навстречу ему попался пижонского вида малый лет девятнадцати-двадцати, державший руки в карманах и насвистывавший «Венский вальс» Штрауса.

Под аркой лежал человек, в груди которого торчала рукоятка ножа. Рядом с трупом валялся пистолет.

Рик двинулся дальше. Его начинало тошнить.

Они собрались в каюте небольшой яхты, стоявшей на причале у берега Озера. Это и был «объект номер три». С набережной к причалу вела крутая лестница, которая хорошо просматривалась с палубы, где, на всякий случай, дежурил наблюдатель в Шлеме. Еще двое игрушек караулили подступы к набережной, чтобы подать условный сигнал о приближении противника. Мотор яхты тарахтел на низких оборотах, чтобы в случае внезапного нападения можно было переправиться на другую сторону Озера.

Рик оглядел присутствующих. Их было всего шестеро, не считая его самого. Негусто… Двое не пришли на совещание по каким-то неизвестным причинам. Надо было полагать, что противник добрался и до них. На щеке у Мита тянулась длинная кровавая борозда – след ночного покушения, когда ему чудом удалось уцелеть. Пришли Рейн Лаул, Ал Басс и Нед Пинхус. Из тех, кого Рик знал только по кличкам, были молодой человек по прозвищу Леший и женщина, своей надменностью напоминающая классную даму. Она была известна как Няня.

Когда стало ясно, что больше никто не придет, Рик поднялся и сказал:

– Итак, начнем… Как вам известно, вчера начались события, которые резко изменили обстановку. До сих пор мы уживались с двумя другими группировками геймеров, – я имею в виду тех, кого мы условно называем «плейбоями» и «барышниками», – хотя и раньше у нас с ними были… некоторые инциденты. – Он вспомнил свой последний визит к Рейнгардену. – Я позволю себе напомнить вам вкратце историю нашего движения. Еще года два назад все мы, «корректоры», были разрознены. Каждый из нас тогда действовал в одиночку, не подозревая, что есть среди геймеров те, кто использует Воздействие для блага других, а не для себя лично. Однако, потом сама жизнь вынудила нас сплотиться, потому что выглядели мы белыми воронами на фоне рвачей и игроков. К сожалению, наша группировка оказалась наиболее малочисленной по сравнению с остальными. И в стратегическом плане мы – и прежде всего, я сам – допустили огромную ошибку. Основное внимание мы уделяли нашей деятельности, а надо было укреплять свои ряды, в том числе и перетягиванием на свою сторону отдельных членов двух других группировок. Ведь было ясно с самого начала, что, рано или поздно, то шаткое равновесие, которое установилось между геймерами, будет нарушено – слишком различны были цели и методы Воздействия… И вот теперь это случилось. Больше всего нас ненавидели «барышники», которым мы то и дело мешали набивать карманы за счет ничего не подозревающих граждан. Именно они стали основной движущей силой в нынешнем конфликте и привлекли на свою сторону инфантильных «плейбоев», которым все равно с кем и против кого драться, лишь бы драться… Они напали на нас без объявления войны, но это война. Лично мне видится несколько вариантов наших дальнейших действий, но я хотел бы посоветоваться с вами относительно того, как нам теперь быть и какой план положить в основу нашей деятельности? Одним словом, предлагаю каждому из вас высказать свои предложения…

Первым высказался, как и ожидал Рик, его ближайший друг и соратник Мит. Вообще-то он был интеллигентным и порядочным человеком, и неоднократно выручал Рика в передрягах, но временами пускался в странные рассуждения о том, что, мол, неплохо бы учредить среди «корректоров» строгую иерархию – естественно, под единым командованием в лице Рика. «Любая секретная организация должна основываться на железной дисциплине, а дисциплина подразумевает единоначалие!», горячо доказывал он Рику. «Ты еще скажешь, что нам не хватает своей собственной тайной полиции и армии, –возражал ему Рик. – Как в каком-нибудь ордене иезуитов»…

– Лично мне непонятно, какие варианты имеет в виду всеми нами уважаемый Рик, – начал Мит, упираясь сжатыми кулаками в стол. – Нам брошен вызов, и смерть угрожает теперь каждому из нас. Они же решили перебить нас по одному, как зайцев!.. По-моему, все абсолютно ясно, и нет никаких других альтернатив, кроме как сражаться до тех пор, пока мы не выметем всю эту шушеру из Сети!.. В качестве первоочередных мероприятий я предлагаю: собрать побольше сил, провести разведку мест скопления противника и ударить по ним!.. Объединенными силами прочесать весь город: квартира за квартирой, дом за домом – и уничтожить ту мразь, что посмела напасть на нас!..

– Все? – спросил Рик.

– Нет, не все, – с жаром повернулся к нему Мит. – Вообще, я удивляюсь тебе, Рик. Сколько времени мы занимаемся мелочами, а воз и ныне там!.. А ведь мы давно могли бы разделаться со всеми этими сволочами, если бы не связывали себя по рукам и ногам этими бессмысленными разговорами о том, что мы должны делать, а что не должны, нравственно нападать первым или нет!.. А в итоге…. Ты же сам вчера чуть не погиб, а ведь без тебя здесь вообще все бы рухнуло!

– Ну-ну, – сказал Рик, – не надо преувеличивать роль личности в истории. Я, конечно, благодарен тебе, Мит, за то, что ты, по крайней мере, дважды спас меня прошлой ночью, но…

– Я спас? – удивился Мит. – О чем ты, Рик?

Рик осекся на полуслове. Страшная правда постепенно начинала обретать очертания в его мозгу, как фотография во время проявления снимка. Однако, не следовало, чтобы все знали эту правду.

– Ладно, это не относится к делу… Продолжай, – сказал он Миту, пытаясь замять возникшую неловкость.

– В общем, я считаю, что нам следует уничтожить наших врагов, и при этом использовать все доступные нам способы, – сказал Мит с вызовом. – И прежде всего упорядочить структуру нашей организации…

– А где, по-твоему, мы возьмем оружие? – спросил вдруг Леший. – Они-то все до одного вооружены, и полиция – на их стороне…

– Есть у меня на примете один подпольный арсенальчик, – ухмыльнулся Мит. – Держит его один подпольный торговец оружием, и я давно бы мог его накрыть, но чувствовал, что он еще нам пригодится!..

– Это уже тактика, – вмешался в разговор Лаул. – А что будет потом?

– Когда – потом? – удивился Мит. – Когда мы вооружимся, то быстро наведем в городе порядок. Поймите же вы, что наши люди ждут от нас санкции на самые решительные действий!.. И пока мы с вами тут беседуем, может быть, в это самое время их мучают и бьют по одиночке!..

– Нет, я имел в виду более позднее будущее, – терпеливо пояснил Лаул. – Предположим, мы послушаемся тебя и все-таки одержим верх над противником. А что будет потом? Не превратимся ли мы действительно в орден иезуитов? И не начнутся ли среди нас самих распри в борьбе за абсолютную, единоличную власть в городе?

– Ты не совсем прав, Рейн, – возразил Басс. – Лично я гарантирую, что мне никакая власть не нужна. Единственное, что меня смущает в предложении Мита, так это то, что мы вступаем в борьбу без подготовки. По-моему, это авантюра. Мне кажется, что нам следует сейчас уйти в подполье, накопить побольше сил, а потом уже ударить по «барышникам» и «плейбоям»… Найти нас они все равно не смогут, если мы будем соблюдать строжайшую конспирацию.

– И сколько ты собираешься так отсиживаться? – насмешливо спросил Мит. – Год? Два?.. Да за это время они превратят Интервиль в груду развалин, и тебе просто некем будет потом управлять, потому что оставшиеся в живых окончательно станут рабами этих сволочей!..

Наступило молчание. Леший с углубленным вниманием рассматривал свои руки, хотя Рику показалось, что он просто клюет носом от невысыпания. Няня, высоко вздернув голову, смотрела в иллюминатор на Озеро, по которому ходили барашки волн, а Пинхус пытливо переводил взгляд с одного члена штаба на другого, словно пытаясь прочитать мысли присутствующих.

– Кто еще хочет что-нибудь сказать? – осведомился Рик.

Молчание.

Эх, ребята, с невольной горечью подумал Рик, ни черта вы так и не поняли меня, хотя все вы – замечательные люди… Ладно, придется окатить вас холодной водой.

– Что ж, – продолжал он, – попробуем резюмировать наши стратегические выкладки… Наш друг и соратник Мит выступает за то, чтобы мы с оружием в руках отстаивали наши идеалы в борьбе против, несомненно, гнусных и отвратительных типов, каковыми являются и «барышники», и «плейбои». Мне показалось, что штаб в целом поддерживает его предложение, хотя и с некоторыми уточняющими нюансами. Так, например, Ал предлагает – правда, без особой убежденности – как бы временно отступить, чтобы накопить побольше сил, а затем выйти из подполья и обрушиться на врага всей приобретенной мощью… Я правильно понял вас, коллеги?

– Не тяни кота за хвост, Рик, – проворчал Мит. – Сам-то ты что предлагаешь?

По спине Рика пробежала невольная дрожь. Будто ему предстояло залезть в ванну с ледяной водой.

– Все, что вы здесь говорили, – в принципе, правильно, – начал он. – Если не вникать в детали, то и ты, Мит, прав, и ты, Ал, тоже… С противником надо бороться, тем более с таким опасным и бесчеловечным, как наши враги. Но бороться с ним можно в нынешней ситуации по-разному. Я очень ждал, когда хоть кто-нибудь из вас, наконец, скажет: «Война означает ежедневную гибель бойцов. А нашими бойцами станут те, ради кого мы несколько лет подряд надевали Шлемы, рискуя собой. Так как же мы будем использовать этих самых людей, над воспитанием которых мы трудились, в качестве марионеток, пусть даже ради благородных целей?». Но я не дождался этого от вас, и, честно говоря, мне сейчас горько и стыдно за вас, братья-"корректоры"… И вот что я еще хотел сказать. Да, нас связывает одно общее дело, но, в силу того, что все мы разные, мы делали его по-разному. Вообще, это, наверное, хорошо, но бывает и так, что отдельные из нас не гнушаются использованием игрушек для решения сиюминутных тактических задач. Иногда это достигает цели, а иногда… – Рик помолчал. – Три месяца назад на Тридцать Первой улице три молодых бездельника встретили пожилую женщину, официантку кафе, возвращавшуюся домой после вечерней смены. Не успела она и глазом моргнуть, как они окружили ее и несколько раз ударили. Несчастная женщина потеряла сознание, а злоумышленники принялись срывать с нее золотые серьги и рыться в сумочке. Не знаю, кто из наших ребят вмешался в этот инцидент, но факт тот, что проходивший мимо мужчина – школьный учитель, кстати, – внезапно преобразился в супермена и несколькими ударами обратил преступников в бегство. Но, прежде чем спасенная женщина пришла в сознание, учитель скончался от сердечной недостаточности. Потом выяснилось, что он страдал врожденным пороком сердца, и чрезмерные перегрузки ему были противопоказаны. Вы скажете: «корректор», который воздействовал на учителя, не мог знать этого – но разве от этого легче? Анонимный добродеятель спас женщину, но одновременно оставил сиротами двоих маленьких детей… Кто из вас смог бы посмотреть в глаза безутешной вдове и объяснить ей, что зло непременно должно быть наказано?.. Другой пример. Один «корректор» в течение долгого времени пытался исправить женщину, которая отличалась чрезмерной любвеобильностью и частенько изменяла своему супругу, не чаявшему в ней души. Да, скажете вы, любой порок должен быть наказан. «Да воздастся каждому по заслугам и грехам его»… Но, видя, что коррекция не приносит результата, горе-воспитатель не нашел ничего лучшего, кроме как открыть несчастному мужу правду о распутной сущности его супруги. Через подставное лицо, разумеется. Муж, естественно, не поверил. Тогда ему представляют неопровержимые документальные доказательства. Муж снова не верит в «клевету». Тогда «корректор», решив во что бы то ни стало убедить рогоносца, делает его «игрушкой» и заставляет собственными глазами лицезреть сцену очередного акта супружеской неверности… Через три дня этот человек покончил жизнь самоубийством, бросившись вниз с высоты двадцать третьего этажа…

– К чему ты клонишь, Рик? – громко спросил Леший. Уши у него были кумачово-красными. – Ты лучше скажи, что нам делать против людей Буржуя, а не устраивай тут разбора полетов… Как в школе, честное слово! – повернулся он к остальным, ища поддержки. – Того и гляди, еще оценки каждому из нас будет ставить!..

– Нет, Леший, не буду, – сказал Рик. – И от темы я вовсе не отклонялся. Я привел эти примеры, чтобы вы лучше поняли меня… Мне давно кажется, что наша деятельность порочна в самом корне, и сегодняшнее совещание только подтвердило мои выводы. – Люди вокруг стола задвигались и загудели, но Рик поднял руку: – Прошу вас выслушать меня до конца, друзья… Дело в том, что мы – и я в том числе – не раз поддавались соблазну поступиться моральными нормами ради блага людей. Вместо того, чтобы менять людей, мы все чаще начинаем их наказывать. Творя добро для одних, мы одновременно губим других… Я не знаю, чем это можно объяснить. Может быть тем, что Воздействие предоставляет возможность напрямую влиять на окружающий мир, лепить из него все, что вздумается, причем быстро и эффективно… То есть, человек, надевший Шлем и вошедший в Сеть, действительно может возомнить себя богом. Да, мы, «корректоры», старались быть добрыми богами. Но мы забыли, постарались загнать на дно своей души тот факт, что мы творили добро тайно, а самое главное – насильственно. А добро нельзя творить насильственно – этому учит вся история человечества. Я уж не говорю про то, что все мы, наверное, по-разному понимаем, что такое добро. Ведь необходимость полагаться во всем лишь на собственную совесть неизбежно приводит к утрате нравственных принципов. В результате, мы перестали отличать реальное благо людей от того, которое мы сами придумали для них. А вследствие этого и наша совесть стала твердой и грубой, как дубовая кора, и теперь, когда нам угрожает опасность, мы не колеблясь готовы пустить массы людей на смерть единственно ради того, чтобы выжить самим…

Довольный тем, что ему удалось так складно выразить свои внутренние сомнения, Рик оглядел своих товарищей, но, к его удивлению, на него смотрели по-прежнему непонимающе. А, вернее, не смотрели вовсе. Леший так и вовсе дремал с полузакрытыми глазами, и плевать ему было на все эти философские излияния. Няня по-прежнему сидела прямая, словно проглотила огромный гвоздь, но лицо ее пошло красными пятнами – не то от стыда, не то от с трудом сдерживаемого возмущения. Лаул что-то шептал на ухо Бассу, и тот согласно кивал головой. Мит глядел в пол, и кулачищи его на столе то сжимались, то разжимались.

– Теперь о наших планах, – с некоторой досадой продолжил Рик. – Если вкратце, то я предлагаю направить наш общий удар не против «барышников» и «плейбоев», а против того, что обеспечивает саму возможность манипулирования людьми. Мы с вами должны – нет, просто обязаны – для начала объявить всем людям: геймеры вас используют в качестве своих марионеток. Согласитесь, что у нас с вами есть реальная возможность сломать стену секретности вокруг Воздействия… Более того, я считаю, что нам необходимо наладить массовое производство тех защитных генераторов, которые имеются у нас с вами, и обеспечить ими всех жителей Интервиля, от мала до велика… Эта задача потруднее, но я верю, что сообща мы и с ней справимся. Кое-какие практически наметки у меня в этом плане есть…

Он вынужден был замолчать, потому что тишина в каюте взорвалась. Все заговорили разом, обращаясь к нему.

– Что-то я не понял, – сказал проснувшийся Леший. – Что он хочет? Чтобы мы самих себя подвесили за одно место на центральной площади? Так нас же всех перебьют – не геймеры, так обыватели. Что я, людей не знаю, что ли? Всех до единого отловят и перебьют!

– Мы не будем называть ничьих имен, – возразил Рик. – Главное – предупредить людей о том, что ими пользуются как игрушками…

– Это, может быть, и правильно, – задумчиво произнес осторожный Басс, – но ведь в этом случае мы никогда больше не сможем заниматься тем, чем занимались раньше? Это что же – столько усилий и времени ухлопали, и все – насмарку?!

– Извини меня, Рик, – сказал тихо Мит, но голос его прозвучал для Рика подобно грому, – но, по-моему, ты сошел с ума!.. Ну хорошо, ты не приемлешь того, чтобы в борьбе против тех, кто на нас напал и кто рвется к господству над людьми, мы использовали Воздействие… Хотя, по-моему, ты перебарщиваешь: ведь в любой, даже самой справедливой, войне полководцы имеют право посылать на смерть народные массы, потому что, когда на карту поставлено существование огромного целого, то нет другого выхода, кроме как пожертвовать частью этого целого… Ну да ладно. Если ты настаиваешь, мы можем обойтись без «игрушек». Мы сами возьмем в руки оружие и пойдем сражаться. Хотя численный перевес – на стороне врага, но мы не побоимся умереть за правое дело. Но то, что предлагаешь ты, мне кажется, даже не подлежит обсуждению в силу своей ошибочности. И больше всего обидно, что это предложение исходит именно от тебя, который, в общем-то, и призвал нас в ряды корректоров…

– «Я тебя породил – я тебя и убью», – громко процитировал Лаул. – Именно так это и называется, Рик. Своим предложением ты убиваешь нас всех, разве ты не понимаешь этого?

– Да он струсил! – с презрением заявила молчавшая до того Няня. – Он же в штаны наложил при первом запахе паленого!.. В общем так, хватит разводить здесь турусы на колесах! Лично я отныне больше не признаю Любарского не только своим командиром, но и членом нашего штаба!..

– Ну, зачем ты так? – возразил ей Басс. – Не надо рубить с плеча, надо разобраться. Может, мы все просто не так поняли нашего уважаемого Рика? Может, он что-то другое имел в виду?

Рик сидел, тупо разглядывая царапины на поверхности стола. Мыслей у него больше не было никаких, только в голове судорожно звенело: «Вот и все. Вот и все, значит»…

– Нет, – сказал наконец он, не слыша своего голоса, – вы меня правильно поняли, друзья. В конце концов, ничего особенного не произошло. Просто все мы – очень разные, и у каждого из нас – свои убеждения. Мне очень жаль, что мои убеждения на этот раз не совпали с вашими. Лично я не боюсь ничего на свете, кроме одного: если то, о чем я вам сейчас говорил, окажется для вас пустым звуком…

Ему еще очень многое хотелось сказать им напоследок, но нужные слова почему-то потерялись, а те, что лезли сами на язык, казались пустыми и пошлыми. И тогда он просто встал и, ни на кого не глядя, направился к выходу.

Его провожало гробовое молчание, но до самой последней секунды Рик все же упрямо надеялся, что вот сейчас хоть кто-нибудь из тех, кого он привык считать своими друзьями и сторонниками, окликнет его и скажет, что готов присоединиться к нему… может быть, это будет Мит, старый верный Мит… или хотя бы Басс, вечно во всем сомневающийся Басс…

Но никто его так и не окликнул.

Глава 7

Большие изотопные часы перед входом в театр показывали половину шестого. «Я, наверное, притащился самым первым», подумал Рик.

– Вход в зал на втором этаже, с левой стороны, – предупредил его швейцар, которому Рик предъявил пригласительный билет.

Рик прошел в фойе, где немедленно был атакован женщиной, прижимавшей к груди пачку тоненьких брошюр. Женщина была хорошо одета, но лицо ее портили слишком большие зубы.

– Благодарю вас за то, что вы откликнулись на наше приглашение, – сказала она, улыбаясь, как лошадь в мультфильмах. – Позвольте предложить вам один экземпляр бесплатного приложения к сегодняшней газете.

Рик взял брошюрку и, не утруждая себя ее просмотром, спустился в вестибюль, который жужжанием голосов и мельтешением людей напоминал улей, увеличенный во много раз.

Со всех сторон на Рика одновременно хлынули обрывки разговоров.

–… вы сами-то читали?

– Читал.

– И что вы скажете по этому поводу?

– Ерунда! Чистой воды беллетристика!.. Подумайте сами – у него же там нет никаких имен…

– … вот сволочи! И ведь кто бы мог подумать, а? Смотришь – на вид люди приличные, тихие, щелкают пальчиками своих перчаток, никому не мешают… А они, оказывается, вот чем занимаются!..

– … интересно, куда смотрели и смотрят наши власти? На месте мэра я бы завтра же ввел чрезвычайное положение!..

– … совершенно новая модель, господа. Конечно, на ней уже немного поездили – на спидометре двадцать пять тысяч миль, и турбопривод барахлит, но в остальном, доложу я вам – просто сказка! Кстати, господа, не может ли мне кто-нибудь сказать, как у «манлихеров» регулируется сход-развал?..

–… и вот представьте себе, каждый вечер они выбирают себе жертву и начинают нещадно эксплуатировать ее!.. Если, например, это женщина – то известно, как, а если мужчина – то драки, стрельба или бешеные гонки по городу на угнанной машине… А мы еще удивляемся: откуда, мол, у нас берутся преступники?!..

– … иногда утром придешь в себя и думаешь: что же это я мог вчера натворить? Ни черта не помнишь, только туман какой-то и мерзкие рожи на тебя пялятся… А потом тебе как начнут сообщать – и самому не верится, что это все ты натвори!.. Зато теперь ясно, в чем дело – просто-напросто какой-то придурок сделал тебя игрушкой!..

– … Как бороться с этим, вы говорите? Да какая тут может быть борьба? Тут, хе-хе, как в той пословице: если изнасилование неизбежно, то надо расслабиться, чтобы получить максимум удовольствия, хе-хе-хе!..

–… любого, кто мне попался бы, на фонарном столбе подвешивал бы за… пардон, гениталии!.. Или руки этим мерзавцам отрубал бы, чтобы нечем было на кнопки компьютера нажимать!..

–… а, может быть, просто собрать все Шлемы, все компьютеры в одну большую кучу на городской площади, взять всем народом ломики и превратить их в крошево, а?.. А то все: машины, дескать, – наши умные и незаменимые помощники!.. А на самом деле от них все зло и идет. Ведь предупреждал же в свое время еще старик Винер: не надо, мол, доверять машинам, если хочешь остаться человеком… Или что-то в этом роде…

– … а лично я – никак не полагаю. Я одно могу сказать: о других я ничего не знаю. Я и о себе-то знаю мало, а вы меня спрашиваете про других!.

–… Вот я, например, сегодня не мог читать Кафку даже в приемной у дантиста! В чем, думаю, дело? А потом открываю газету – ?-мо?!..

Рик проследовал дальше.

В окружении девушек с огромными бюстами и в мини-юбках, среди которых весьма странно смотрелся тандем старых дев Гладышевской и Меняйло, витийствовал Марьян Геталов. Одной рукой он держал на уровне своей груди стакан с коктейлем, а второй рукой делал плавные жесты в воздухе.

– Писать надо хорошо! – говорил он. – И читать надо тоже хорошо! Особенно хорошо надо читать газеты! Там всегда все написано между строчек! Все же остальное…

Он сделал решительный жест рукой, словно выбрасывая все остальное в невидимую мусорную корзину.

Девицы послушно кивали головами в подтверждение слов своего кумира. Рику даже показалось, что у одна из них держит в руке диктофон.

– Вообще, – продолжал Марьян, – автор статьи – настоящий журналист. Журналист всегда должен быть настоящим. И человек тоже должен быть настоящим.

Тут он заметил рядом с собой Рика.

– Вы, насколько мне помнится, его друг, не так ли? – осведомился он.

– Чей?

– Ну, этого… Как его? – Одна из девиц с готовностью подсказала полушепотом: «Гор Баглай». – Вот именно, милочка… Как его друг вы со мной согласны?

– И да, и нет, – сказал уклончиво Рик и пошел дальше. За спиной раздалось: «Вот видите? Человек, если он настоящий, всегда должен говорить правду даже о друзьях»…

– Ух ты, какой здоровый поднос! – донесся слева чей-то знакомый голос, и, оглянувшись, Рик разглядел Вада Цурканова, устремившегося к круглому подносу, стоявшему на специальной подставке в углу вестибюля. Поднос, в самом деле, был огромным, хотя стаканов на нем оставалось уже не так много. Встретившись взглядом с Риком, Вад взял стакан и для него.

После того, как они отпили по глотку виски, Вад оглянулся и заговорщицким шепотом сообщил Рику:

– Между прочим, в этом зале много непреходящих ценностей.

Подбородком он указал на девицу, сидевшую в углу. Она была поглощена чтением брошюры. Ее длинные ноги в лиловых колготках были почти полностью открыты взорам присутствующих.

– Ненавижу колготки, – сказал вдруг Вад. – С чулками – совсем другое дело… Суешь руку под юбку и чувствуешь ту границу, где заканчиваются чулки, а где начинается кожа. Потом кожа заканчивается, и начинаются шелковые трусики… Путешествие на край света, я тебе скажу!

Он на секунду замолк, но тут же подтолкнул Рика в бок локтем:

– О, смотри, какой здоровый мужик! Правда?

По лестнице в вестибюль спускался мужчина за два метра ростом в мешковатом костюме. Руки его висели плетями вдоль тела, лицо было непроницаемым, только время от времени мужчина презрительно дергал щекой.

– Кто это? – спросил Рик.

– Да это же Нид, ты что – не узнаешь?.. Он еще на Пятнадцатой улице жил раньше, всем проходу не давал!

Рик вспомнил. Это был тот самый Нид, который однажды пытался в компании уличных дружков изнасиловать Пальмиру Сасову.

– В свое время он завербовался в армию, – сообщил Цурканов. – Попал в Интернациональный Легион, но после той заварухе в Пандухе, говорят, подал рапорт о расторжении контракта. Вообще, нехороший тип, опасный тип… Самое скверное, что он всегда появляется там, где пахнет большой драчкой.

Нид огляделся, но не соизволил приветствовать кого бы то ни было, включая Вада. Потом пересек зал и подошел к женщине, которая, судя по размеру живота, находилась на восьмом месяце беременности. Нид молча уселся рядом с ней, и женщина нежно погладила его руку.

– Попался, дурачок, – прокомментировал Вад. – Когда-нибудь эта бабенка перевоспитает его, как надо…

Он заглянул в свой пустой стакан, а затем покосился на стакан Рика.

– Пойду-ка я подзаправлюсь, – решил он после паузы. – Что-то долго не начинают…

Рик взглянул на часы.

– Еще целых пятнадцать минут, – сказал он.

– Да? Ну, тогда я у них тут все выпью! – сказал, чуть ли не вприпрыжку покидая Рика, Вад.

И тут Рик увидел Баглая. Он шел прямиком к нему, раздвигая толпу плечами. На журналиста косились со всех сторон. Под мышкой у него была зажата газета.

– Привет, Рик! – жизнерадостно сказал он, увлекая Рика в уютный уголок вестибюля за огромной пальмой. – Читал?

– Только заголовок, – сказал мрачно Рик.

Гор с готовностью осклабился.

– Все-таки молодцы мы с тобой! – заявил он. – Большое дело провернули!.. Представляешь, главный редактор тянул до самого последнего момента, только когда уже из типографии позвонили и сказали, что снимают с себя всякую ответственность за выход номера в срок, он ни слова не говоря подписал!..

Рику это было известно. И еще ему было известно, что главный редактор «Интервильских вестей» поставил свою подпись только благодаря тому, что он, Рик, лично приложил к этому свою руку. Но говорить об этом Баглаю вряд ли стоило – тем более, перед самым началом пресс-конференции.

– Вот видишь, – говорил тем временем ему на ухо Гор, – а ты, чудак, боялся! Никуда они у нас с тобой не денутся!.. Свобода слова – это, знаешь ли, одна из самых основополагающих свобод в обществе!

– Ты говоришь сейчас, как Геталов, – сказал Рик. – И потом, публикация – это еще не все… Ты хоть знаешь, что говорят по поводу твоей статьи в народе? – На слове «твоей» Рик сделал ударение.

Гор усмехнулся и, развернув газету, продемонстрировал Рику первую страницу. Статья его начиналась в нижнем правом углу и переходила на вторую страницу, а почти все остальное место на первой полосе занимал снимок футболиста на фоне переполненных трибун, занесшего ногу над мячом.

– Видишь? – сказал Гор. – Кроме чемпионата мира, сейчас никто больше ничем не интересуется.

– Какие планы у тебя после этого мероприятия? – поинтересовался Рик.

Баглай беззвучно засмеялся:

– Какие планы? Домой, к стереовизору. Сегодня же аргентинцы будут громить Францию!.. Шучу, конечно. – Он вдруг хлопнул Рика по плечу. – Слушай, чертяка, я тебя тысячу лет уже не видел! Если бы ты сам не позвонил мне тогда, то сейчас бы ничего этого не было!.. Если честно, я уже и сам не верил, что из нашей затеи что-нибудь получится. – Он мельком взглянул на часы. – Вообще, вся наша жизнь теперь – сплошное переставание верить во что-либо…

– Это ты здорово сказал, – заметил Рик. – Сразу чувствуется мастер пера.

– Не в этом суть, – отмахнулся Гор, – главное, что мы сначала перестали верить в Бога. Потом – в самих себя, в возможность изменить что-либо. Будет очень скверно, если мы вообще скоро забудем такие слова, как «верить», «вера» и тому подобное… Вот ты, например, во что веришь, Рик?

– В то, что Аргентина сегодня разгромит Францию, – сказал Рик.

Гор улыбнулся, опять хлопнул его по плечу, но на этот раз – сложенной газетой, и сказал:

– Ладно, мне пора… Смотри, веди себя хорошо в зале.

– У меня же нет с собой Шлема, – заявил Рик.

Он проводил широкую спину Гора долгим взглядом, а потом пересек вестибюль и пристроился в очередь к буфетной стойке.

– Представляешь, – говорила перед ним девица в мотоциклетной курточке долговязому парню в очках типа «хамелеон», – сегодня одна придурочная старуха попросила меня купить ей пирожок!.. Стою я за столиком, сосу пиво из банки, а она хватает меня за рукав и тычет скрюченным пальцем в витрину!..

– А ты что? – осведомился долговязый.

– А ничего. Пошла и купила ей пирожок. Хотя первым моим побуждением было послать ее ко всем чертям…

Девица оглянулась на Рика и прикусила язык.

Не успел Рик отойти от стойки, как кто-то сзади сильно хлопнул его по ягодице. Он оглянулся, и сердце его сразу провалилось в пропасть.

– О, нет! – театрально воскликнула Рола, поднеся ко лбу ладонь. – Этого не может быть, но это он, собственной персоной!..

Она неожиданно взяла двумя руками лицо Рика и поцеловала его в губы. На них оглядывались со всех сторон, но они, обнявшись, постояли, улыбаясь друг другу. На Роле были огромные серьги, много браслетов на руках и еще куча других побрякушек. Медальон с «заглушкой», впрочем, тоже наличествовал, и Рик сразу успокоился.

– Уже нашел себе новую жену? – спросила она.

– Нет, – попробовал отшутиться Рик. – Какой смысл? Все жены одинаковы. Только и знают, что пилят несчастного супруга.

– Это еще неизвестно, кто кого пилит. Во всяком случае, в цирке всегда мужчина перепиливает женщину, а не наоборот.

Она выхватила у Рика стакан и, отпив несколько глотков, осведомилась:

– Скоро будет уже год, как мы с тобой разошлись?..

– Да, – грустно сказал Рик. – Целый год. – Он с трудом удержался от того, чтобы снова обнять ее. – Знаешь, я тут как-то чуть было не позвонил тебе…

– Наверное, тебе нужна была выглаженная рубашка, – предположила Рола.

– Да ну тебя! – отмахнулся Рик. – Лучше скажи, как там Катерина?

– О, почти невеста! Ты бы не узнал ее сейчас.

Рик усмехнулся. Не далее, как два дня назад он долго наблюдал за тем, как дочка сдает в школе экзамен по этике, и никак не мог решиться на то, чтобы подсказать ей правильный ответ.

– А как поживают твои родители? – вежливо спросила она, в свою очередь. Ни мать, ни отец Рика так и не смогли отнестись к ней как к настоящей жене своего сына, и отношения между ней и ними так и не сложились.

– В настоящее время бороздят просторы мирового океана, – ответил Рик. – Повезло им: выиграли путевку в кругосветное путешествие. Почти как у Жюль Верна, только вокруг света они обернутся не за восемьдесят, а за сорок пять дней.

– Что ж, хорошо иметь заботливого сына, – проговорила с пониманием Рола. Она сделала паузу. – Скажи, Рик, ты взаправду бросил нас с Катериной или это – в рамках тех игр, которыми ты был занят?.. Но ведь теперь все это закончится, правда?

Тут она попала в самую точку.

Еще когда война с «барышниками» и «плейбоями» только предугадывалась, Мит, помнится, спросил Рика: «Послушай, старик, а ты не боишься, что у тебя есть уязвимое место, которое открыто для любого возможного противника почище ахиллесовой пяты?». И добавил: «Ты же понимаешь, что мы не сможем вечно прикрывать твоих от неприятностей». Рик тогда отшутился, но разговор этот запал ему в душу, и вскоре он принял, как ему казалось, единственно верное решение. Как-то раз, используя очередное ворчание Ролы в качестве предлога, он возмутился, накричал на нее, даже разбил что-то из посуды, а затем шумно хлопнул дверью, и в течение следующих двух дней постарался, чтобы история разрыва между супругами Любарскими стала достоянием как можно большего количества людей. С тех пор он ни разу больше не появился дома, проживая на различных «гостевых квартирах», где не задерживался больше суток. Не раз ему хотелось послать к чертям собачьим всю эту дурацкую конспирацию, все эти игры в фиктивные разводы, бросить все и примчаться к двум самым родным в мире существам. Но в самый последний момент он все-таки сдерживал себя, и, может быть, только благодаря этому Рола и девочка были сейчас живы и здоровы… Хотя каждый день, перед выходом на очередной сеанс, Рик обязательно наблюдал в течение получаса за своими. Как правило, в это время они уже спали, но одно зрелище того, как они мирно посапывают, было для него самым лучшим успокоительным…

И сейчас он колебался, не зная, что ответить Роле. С одной стороны, соблазн возвращения в лоно счастливой семейной жизни был велик. Так же, как и риск навсегда потерять для себя любимую женщину. Но с другой стороны, не следовало уповать на то, что с обнародованием информации о геймерах все проблемы безопасности будут в одночасье решены. Лучше перестраховаться…

Он не успел ответить Роле. Прозвенел сигнал, оповещающий о начале пресс-конференции, люди потянулись на второй этаж, и Рик только успел сказать:

– Как-нибудь на днях я позвоню тебе.

На лицо Ролы набежала тень.

– Нет уж, – сказала она, – свои рубашки гладь себе сам, милый.

В зале он сел в одном из задних рядов, с краю от прохода. Еще раз огляделся. Никого из знакомых ему геймеров видно не было. Что ж, этого и следовало ожидать. Однако, Рик чувствовал всей кожей, что они все-таки присутствуют в этом зале, правда, опосредованно, через «игрушек»…

На сцене стоял длинный стол, заставленный микрофонами. За ним сидели трое: мэр города Аксентий Невенгловский, главный редактор «Интер-вильских вестей» Рауль Кушпель и, наконец, Гор.

Мэр торжественно поднялся со своего места и голосом, привыкшим вещать с разных трибун, объявил:

– Дорогие сограждане! – (Из-под потолка зала по столу тут же ударили лучи прожекторов, и сбоку в проход перед сценой выкатилась тележка оператора со стереокамерой). – Мы собрались сегодня сюда, чтобы послушать известного журналиста господина Гора Баглая. Поводом для этой встречи, как вам известно, является публикация в городской газете его статьи, в которой речь идет об очень любопытных… гм… фактах, касающихся всех жителей нашего города. Признаться, я как мэр города колебался, прежде чем дать согласие на проведение этого мероприятия. И дело не в том, что в статье господина Баглая излагаются невероятные и, я бы сказал, фантастические вещи… Меня больше волновало другое: как вы, мои дорогие земляки, воспримете подобную информацию? В конце концов, мне стало ясно, что лучше сразу расставить все точки над "и", чем давать пищу для слухов и, я бы сказал, легенд, которые длительное время будут будоражить наш город, отрывая всех нас от повседневного выполнения важных задач… Разумеется, этот зал не может вместить все население нашего родного города, но, поскольку ведется прямая трансляция, то фактически нас с вами сейчас слышит каждый житель Интервиля… А сейчас я с удовольствием предоставляю слово господину Баглаю, который, надеюсь, разрешит все наши сомнения.

Он поклонился Гору и сел.

Главный редактор смотрел куда-то в потолок. Уши и лицо его были красными. Он, наверное, уже тысячу раз успел пожалеть, что подписал статью Гора в печать.

Гор вышел на край сцены и остановился, рассматривая зал. Потом сказал:

– Собственно говоря, речь моя будет совсем небольшой, так что не стесняйтесь, задавайте мне вопросы, господа. Можете делать это либо с места, либо в письменном виде – как вам будет удобнее. Вы можете прерывать меня без разрешения. Я хочу, чтобы сегодняшняя встреча прошла не как пресс-конференция, а как обычная беседа… Но для начала несколько слов. Я надеюсь, что все вы прочли мою статью. Я могу предположить, что вы жаждете каких-то фактических подтверждений того, что все описанное в ней – правда. Если это так, то мне придется разочаровать вас: к сожалению, у меня нет ни одного вещественного доказательства того, что мы с вами ежедневно подвергаемся воздействию геймеров…

– А стоило ли тогда вообще устраивать бурю в стакане воды? – крикнул кто-то с места из зала. – Может, все это вам приснилось после попойки в баре?

– Нет, не приснилось, – сказал Гор. – Все факты, изложенные в статье, мне удалось узнать, что называется, из первых рук. К счастью, среди геймеров нашелся один порядочный человек, имя которого по известным причинам я не буду оглашать. Он-то и рассказал мне о том, как и для чего нами манипулирует кучка негодяев.

Рик почувствовал, что у него начинают гореть уши. Ему даже показалось, что все косятся на него. Однако он постарался взять себя в руки и стал слушать дальше.

– Но дело, в конце концов, совсем не в этом, – продолжал со сцены Баглай. – Мою статью следует рассматривать как своего рода предостережение. Когда я задумывал ее, то был далек от мысли, что вы воспримете ее как руководство к действию, чтобы начать охоту на тех, кто посягнул на вашу свободу. Единственное, чего мне хотелось добиться этой публикацией, – так это того, чтобы вы осознали, насколько велика опасность, нависшая над нашим обществом. И последние события в жизни нашего города убедительно это доказывают. На ваших глазах, дорогие сограждане, наш город превратился в очаг преступности. Среди бела дня здесь убивают, насилуют и грабят. По ночам происходят таинственные разборки с применением оружия. И самое отвратительное заключается в том, что все эти бесчинства творят не какие-нибудь преступные элементы, а обычные, мирные граждане. Неужели ни у кого из вас ни разу не возникла мысль: а что толкает порядочного, законопослушного человека, воспитанного в духе лучших моральных устоев, нарушать законопорядок? Что заставляет человекаа убить собственного брата или надругаться над своей матерью? Что заставляет милых шестнадцатилетних девчонок становиться проститутками? Что побуждает юнца, только-только освоившего основы вождения, угонять машины и носиться на огромной скорости по городу, подвергая риску не только собственную жизнь, но и жизни окружающих? Что, наконец, заставляет нас с вами превращаться в животных?..

Он сделал драматическую паузу. Тот же голос из зала сказал в нависшей тишине:

– Ну, конечно, давайте теперь, валите все на этих самых геймеров!

– Нет, – с горечью сказал Гор, слепо вглядываясь в зал. – Я вовсе не стремлюсь приписать все наши беды и пороки только тайной деятельности геймеров. Но знайте и другое: даже тогда, когда мы совершаем такие поступки, которыми можно только гордиться, нет никакой гарантии того, что мы действовали осознанно. Потому что среди геймеров есть группа людей, которая работает на благо людей и которая понимает это благо как трансформацию плохих людей в людей хороших во всех отношениях… Они задумали великое дело, такие геймеры, но вся беда их в том, что они изменяют нас с вами помимо нашей воли. А мы с вами вовсе не хотим, чтобы нас изменяли, правда? Даже в лучшую сторону, даже из самых благородных побуждений!.. Так неужели мы с вами так запущены, что не можем изменить себя сами? И неужели мы с вами не найдем способа противостоять чужой воле, превращающей нас в подонков и тварей?..

Собрание зашумело так, что Гор вынужден был прервать свое выступление. В первых рядах вскочил кто-то знакомый Рику – кажется, это был Леб Штальберг – и завопил:

– Да вы что, не видите, что нас с вами дурят? Это же шизофреник, по которому психушка плачет!.. Эх вы, развесили уши, а этот писака нас за дураков принимает!..

Кто-то дернул Штальберга за полу пиджака, вынуждая сесть. Кто-то закричал: «Да тише вы, дайте же договорить человеку!». Мэр бесстрастно звонил в колокольчик, требуя тишины и одновременно что-то шепча на ухо главному редактору.

– Собственно говоря, именно такой реакции от вас я и ожидал, – сказал Гор. Даже с того места, где сидел Рик, было видно, как журналист бледен. – И это нормально. Чтобы просто представить себе, насколько серьезна опасность, которую представляют геймеры для общества, необходимо время. Ничего нельзя решать с бухты-барахты. Я призываю вас хорошенько подумать, прежде чем начать действовать…

– А как? – выкрикнул голос Вада Цурканова. – Как вы предлагаете действовать?

Гор простер в его направлении руку.

– Вот именно, – сказал он. – Вот именно над этим я и предлагаю вам подумать. Но действовать надо, и принимать хотя бы самые неотложные меры надо как можно скорее. Иначе мы так и никогда и не выпутаемся из-под чужого влияния… Есть один простой способ, который я могу предложить вашему вниманию…

Сейчас он будет рекламировать «заглушки», подумал Рик. Что-то не удовлетворяло его в выступлении Гора. В душе он ожидал, что журналист будет говорить о другом. Во всяком случае, если бы Рик сам выступал сейчас со сцены, он бы прежде всего рассказал о Контроле, а Баглай пока и словом об этом не обмолвился… Рик почувствовал, как его охватывает беспричинный страх.

Внезапно он понял, что пауза, которую сделал Гор, затягивается, и всмотрелся в фигуру журналиста. Тот стоял, потирая рукой лоб, словно забыл, зачем он здесь находится. Мэр и главный редактор с откровенным подозрением уставились на Баглая. В зале вполголоса переговаривались.

Вдруг Гор пошатнулся.

– Что вы здесь делаете? – каким-то скрипучим голосом громко осведомился он у сидящих в зале. – Какого дьявола вы здесь собрались?

В зале возникло замешательство. Часть зрителей облегченно засмеялась. Другие что-то возмущенно выкрикивали, перебивая друг друга. Мэр и главный редактор явно не знали, что делать, и ждали продолжения.

Рик привстал. Сомнений больше не оставалось. Геймеры решили вмешаться в самый последний момент.

Пока Рик колебался, стоит ли ему броситься к сцене, чтобы помешать геймерам превратить Гора во всеобщее посмешище, впереди него за несколько рядов в проход выскочил высокий человек и кошачьей, скользящей походкой направился к журналисту. Это был не кто иной, как Нид. Его правая рука покоилась под полой чересчур свободного пиджака, и Рик понял, что сейчас произойдет. Он рванулся вслед за Нидом, но было слишком поздно.

Рука Нида вынырнула из-под пиджака, и в ней оказался пистолет, казавшийся на расстоянии игрушечным и безобидным. Раздались еле слышные на фоне шума в зале хлопки, и Гор вздрогнул. На его рубашке появились и стали стремительно расплываться пятна вишневого цвета. Потом Баглай пошатнулся и рухнул лицом вниз со сцены, под ноги сидящим на первом ряду.

Люди шарахнулись от него в разные стороны так, будто журналист был чумным. На высокой ноте завизжала женщина. Все это доходило до Рика так, словно сквозь толщу воду. Будто плыл он на большой глубине, где все движения замедляются. Сейчас, кроме широкой спины Нида, он ничего больше не видел вокруг себя. В следующую секунду Рик прыгнул и ударил ногой эту ненавистную спину между лопатками. Нид нелепо взмахнул руками и головой и кубарем покатился по проходу, выронив пистолет.

Перепрыгнув через него, Рик оказался возле Гора. Глаза журналиста были широко открыты и глядели с недоумением в узорчатый потолок зала. Он был еще жив, когда Рик приподнял его голову. Губы Гора с усилием шевельнулись, и он прошептал, ловя ускользающим взглядом лицо Рика: «За-чем?»… Потом голова его упала набок, и черты лица мгновенно затвердели в гримасе непонимания.

Рик поднял голову. Мэр и главный редактор успели куда-то исчезнуть из зала. Нида, подняв на ноги и скрутив ему руки, вели к выходу откуда-то взявшиеся полицейские. Царила мертвая тишина, и в этой тишине Нид растерянно сказал: «Послушайте, я ведь не хотел его убивать. Как же так?.. Я не хотел, понимаете, не хотел!?». Люди со страхом и с отвращением смотрели молча на него.

Рик перевел взгляд на свои пальцы и увидел, что они испачканы кровью. Он оглянулся в поисках чего-нибудь, обо что можно было бы вытереть руки, но поблизости не было ничего подходящего. И тогда он понял, что именно он, а не Нид, повинен в смерти Баглая.

Глава 8

Внешне в городе вроде бы ничего не изменилось. Только реже почему-то стали убирать мусор, а все больше жгли его прямо во дворах, и горький, противный дым траурным шлейфом стелился над архитектурно безупречными зданиями, а сажа и копоть сыпалась в хрустальную воду фонтанов и оседала на изумрудной зелени скверов и парков. От этого дыма становилось тревожно, появлялось впечатление, будто город горит, и взгляд сам собой впивался в окна и балконы. Иногда бывало так, что виделся труп, висящий ногами вниз с балкона, но потом становилось ясно, что это сушится на веревке белье…

И еще на груди или на шее у прохожих висели специальные индикаторы, которые почему-то стали с самого начала называть Знаками, и если у кого-то Знак светился пугающим кровавым светом, то от такого шарахались подальше, потому что это означало, что его превратили в «игрушку».

Очереди у магазинов с каждым днем становились все больше и больше, хотя снабжение города не испытывало перебоев. Просто, как объяснили Рику, люди теперь старались как можно реже выходить на улицу, вот и запасались впрок продуктами и товарами первой необходимости.

И на каждом перекрестке теперь дежурили патрульные посты, а по ночам, кроме этого, спецотряды на бронемашинах объезжали город, готовые вмешаться в любую заваруху. Из-за того, что патрули останавливали для проверки всех подряд, движение транспорта на улицах города совершенно застопорилось, и ввиду бесконечных пробок было бессмысленно отправляться куда-то на машине.

Рик подошел к перекрестку Седьмой улицы и Десятого проспекта, и стал пересекать проезжую часть, заполненную автомобилями, под пристальным взглядом патрульного, торчавшего здесь, как инопланетное чудовище в своем бронекомбинезоне, в защитной каске, с автоматом наперевес и с огромной блямбой защитного генератора на груди. Другие патрульные не торопясь шли вдоль вереницы машин, нагнувшись, чтобы видеть людей, сидевших внутри. У матово-синей «астры» они вдруг остановились и, как по команде, вскинули автоматы. Один из полицейских резко распахнул дверцу и выволок из машины молодого парня, Знак которого пылал багровым цветом. Парень дернулся, пытаясь куда-то бежать, но его сбили с ног, прижали к асфальту лицом и надели на него специальные наручники с «заглушкой». Через несколько секунд парень поднял голову и растерянно уставился на патрульных. Бежать он уже никуда не пытался, но его продолжали держать. Тем временем, на полицейском фургоне, стоявшем прямо на тротуаре, с бешеной скоростью завертелась антенна пеленгатора, и было видно, как сидящий рядом с водителем офицер, прижимая к губам коробочку рации, стал что-то быстро говорить. Взгляд его был устремлен на иглу сорокаэтажного здания в трех кварталах отсюда, и вскоре Рик увидел, как над иглой вывалился из низких облаков вертолет, казавшийся отсюда игрушечным. Он несколько раз облетел иглу по кругу, словно примеряясь, а потом из него полыхнуло беззвучным огнем, и на месте одного из окон последнего этажа небоскреба возникло черное пятно, полетели какие-то обломки, а потом чья-то крошечная фигурка вывалилась, мотая руками, как кукла, и понеслась к земле вслед за обломками, словно стремясь во что бы то ни стало догнать их…

Патрульные отпустили парня и ободряюще похлопали его по плечу: мол, не бери в голову, приятель, езжай своей дорогой…

Рик свернул на проспект и, обогнув очередь к дверям булочной, которая причудливым узором вилась поперек тротуара, вошел в бывший компьютерный магазинчик, где теперь торговали только Знаками и «заглушками». Выбор был небольшим по существу, но разнообразным по форме. «Заглушки» были изготовлены в виде кулонов, брелков для ключей, дамских сережек, массивных перстней и витых браслетов. Были «заглушки», вмонтированные в часы и в портсигары, в зажигалки и даже в бумажники. Знаки тоже не отставали от «заглушек» причудливостью геометрических форм и расцветкой.

Посетителей здесь было мало. Две домохозяйки обсуждали преимущества круглого Знака по сравнению с треугольным, а в углу, чуть ли не водя носом по стеклу прилавка, плюгавенький старикашка изучал ассортимент «заглушек». Женщины неодобрительно косились на него, не прекращая своего разговора, и, подойдя ближе, Рик услышал, как одна из них другой сказала:

– Вот такой же старый пердун пытался меня недавно пощупать! Еду я в подземке, и вдруг чувствую – меня кто-то лапает!.. Представляешь?

– Да ты что! – с интересом воскликнула ее спутница, цокая языком.

– Оглядываюсь по сторонам: никого рядом нет, только женщины да вот этот… пенек! Сначала я никак не могла понять, в чем дело, а потом смотрю – а Знак-то у него красный, как нос у Деда Мороза. Ах, вот в чем дело, думаю, разворачиваюсь – да как дам по морде старикашке!..

– Да ты что? – еще с бульшим интересом спросила спутница. – Так прямо и по морде?..

Рик повернулся и пошел к выходу.

Где-то в районе Двадцатой улицы раздались выстрелы, и вскоре в том направлении пролетела, въехав одной парой колес на тротуар, патрульная машина, в кузове которой сидели антигеймеры, держась за стволы карабинов-парализаторов…

У вокзала царила обычная суматоха, и семей, покидавших Интервиль со всеми пожитками, здесь заметно прибавилось, хотя до всеобщей эвакуации дело пока не дошло. Туристов в город приглашать давно перестали, и, судя по всему, недалек был тот момент, когда в город вообще перестанут пускать кого бы то ни было. Поэтому поезда прибывали полупустыми, а отправлялись переполненными, и люди вынуждены были дежурить в очередях у билетных касс по несколько суток. Полиции на вокзальной площади тоже было больше, чем где бы то ни было в городе.

Тем не менее, междоусобная война между геймерами за прошедшие полгода не только не прекратилась, но с каждым днем набирала обороты. Трудно было сказать, кто над кем одерживает верх, и только выпуски новостей, транслировавшиеся каждые два часа по городскому стереовидению, все больше напоминали собой сводки о боевых действиях. Бывали дни, когда в Интервиле гибло больше людей, чем в автомобильных катастрофах за месяц в какой-нибудь европейской стране…

Конечно, в такое время разумнее было бы сидеть в четырех стенах и не высовывать на улицу и носа. Особенно это касалось Рика, но после смерти Гора Баглая он уже ничего не боялся. Сидеть в безопасности у стереовизора для него было просто грешно. Нужно было продолжать кампанию против Воздействия, начатую публикацией в «Интервильских вестях». Именно поэтому Рик числился скромным лаборантом в лаборатории по исследованию Воздействия, созданной решением мэрии для научного обеспечения борьбы с геймерами. Никто так и не узнал, что геймером, которого упоминал на памятной пресс-конференции Баглай, является он, Рик Любарский. Возможно, об этом догадывались его бывшие друзья-"корректоры". Может быть, они даже считали его предателем, но никаких карательных мер к нему почему-то не предпринимали. А может быть, просто был у Рика невидимый ангел-хранитель, который оберегал его всегда и везде – поединок в подвале аптеки красноречиво свидетельствовал об этом – и Рик безуспешно ломал голову, пытаясь догадаться, какую роль ему уготовили те, кто задает правила в незримой Игре…

Лаборатория, которую возглавлял Лент Талбанов (кстати, назначение его произошло не без влияния Рика), находилась на тихой и уютной Тридцать Девятой улице. Располагалась она в одном из особняков, которых тут было множество. На воротах не было никакой вывески, но вход на ее территорию охранялся патрульным постом, вооруженным до зубов.

На этот раз пропуск Рика охранники разглядывали особо тщательно. Из газет Рик уже знал, что ночью группа неизвестных пыталась проникнуть на территорию лаборатории, и охрана была вынуждена вступить с ними в перестрелку. Стены лаборатории до сих пор были забрызганы какими-то темными пятнами и испещрены выбоинами от автоматных очередей. Поэтому Рик не дергался, а терпеливо ждал, пока его документы не изучат с помощью сложнейшей контрольной аппаратуры.

Лаборатория была небольшой, но функционировала и днем, и ночью на полную мощность. Где-то в глубине здания раздавалось интенсивное гудение, время от времени по коридорам пробегали сотрудники в синих халатах, а в подвале с методичностью гаубичного орудия бухал тяжелый штамповочный пресс.

Лент был один в кабинете, когда Рик вошел к нему без стука. Он оторвался от компьютерного экрана и сначала не узнал Рика, но потом выражение его недоверчивых глаз стало еще более сердитым, чем прежде, и он воскликнул:

– Рик! Проходи, проходи, не стой на пороге!.. Как хорошо, что ты пришел!

Рик сел напротив него в кресло и огляделся.

– Здравствуй, Лент, – сказал он. – Ну, как дела? Много «заглушек» уже выпустил?

Лент насупился.

– Много, – серьезно сказал он. – Если подсчитать, то на каждого жителя Интервиля уже приходится по две с половиной штуки. Только все это зря, Рик, и ты сам это видишь.

– Да уж вижу, – сказал Рик. – Если бы каждый человек в городе был защищен, то прекратились бы бесконечные убийства и разборки… Только люди почему-то не желают приобретать защитные генераторы. И какому идиоту пришла в голову мысль продавать их за деньги, а, Лент?

– Как будто ты сам не знаешь, – хмуро покосился на него Талбанов. – Как же отцы города могли упустить такую доходную статью для городского бюджета? А в результате покупают в основном Знаки – они же дешевле – а «заглушки» считают дорогим, и, что самое главное, ненужным удовольствием… К тому же… вот, посмотри-ка…

Он порылся в ящике стола и швырнул на стол перед Риком Знак, налитый краснотой, как воспалившийся прыщ. Рик повертел его в руках с недоумением.

– Не понимаю, – немного погодя признался он, с подозрением глядя на Лента. – Ты что, под Воздействием?..

Талбанов мрачно ухмыльнулся.

– Это не Знак, – сообщил он. – Подделка, изготовленная кустарно-самодельным способом… Работает от солнечных батарей и неопровержимо доказывает, что носитель сего, согласно известному закону, не может быть привлечен к полной ответственности за противоправные действия. Теперь понял?

Рик выругался. Еще в самом начале эпохи гласности городская дума единогласно приняла закон «О жертвах преступного использования компьютерно-психотронных средств для управления людьми». Первоначальная посылка, побудившая депутатов к обсуждению этого вопроса, была, на взгляд Рика, в целом справедливой. Действительно, разве можно было отныне считать человека, нарушившего закон, преступником, если он был лишь марионеткой в чужих руках? Именно для того, чтобы распознавать, отдавал ли обвиняемый отчет в своих действиях или находился под Воздействием, и были учреждены специальные индикаторы психотронного излучения – Знаки. Конечно, это не снимало с человека всей вины, потому что каждый гражданин имел возможность приобрести так называемую «заглушку», чтобы защитить себя от пагубных лучей, но, как правило, правонарушитель отделывался испугом в виде незначительного штрафа.

Значит, теперь в чью-то хитрую голову пришла мысль, что и Воздействие можно выгодно использовать. Цепляешь себе на грудь такой вот фальшивый Знак, берешь дубинку и идешь ночью крушить витрину соседнего магазина. Или грабить прохожих – это уж кому что больше нравится. А в случае, если тебя задержат с поличным, предъявляешь поддельный индикатор – и ты снова свободен. Кто там будет разбираться ночью, настоящий это Знак или подделка?.. Не поймали – значит, ты обогатился. Поймали – ничего страшного, сойдешь за игрушку!..

– М-да, – пробормотал Рик, возвращая Талбанову «Знак». – Страшная штуковина. Что же это за сволочи такие находятся, которые из всего стремятся извлечь пользу для себя?

– Ты кого имеешь в виду: тех, кто изобрел и тиражирует эту фальшивку, или тех, кто ею пользуется? – ехидно осведомился Лент.

Рик вскочил и забегал взад-вперед по тесному кабинету. Лент был прав. Чем больше хорошего делаешь для людей, тем упорнее они мешают тебе в этом… Не удивительно будет, если когда-нибудь общество ополчится на тех, кто поставил себе целью нейтрализовать геймеров. Будут жить, как прежде, и не видеть особого зла в том, что кто-то невидимый управляет всеми их поступками… Какая разница, скажут. Что мы выиграем от того, что нами не будут править геймеры? Свободу личности? Плевать мы на нее хотели, лишь бы было что есть-пить да крыша над головой! Да чтобы жили, как все…

– Проклятье! – воскликнул Рик, усаживаясь опять в кресло. – Знаешь, Лент, у меня все чаще появляется ощущение, что мы делаем что-то не так. Где-то мы опять ошиблись. Наверное, переоценили сознательность наших сограждан… Уже почти полгода прошло, а ведь существенных сдвигов, как не было, так и нет. Топчемся мы на одном месте, Лент, а геймеры как делали из людей «игрушек», так и продолжают делать!.. Полиция, по большому счету, ничего противопоставить этим сволочам не может… Бьет только по хвостам, со своими пеленгаторами – тем более, геймеры научились быстро менять позицию…

– Да нет, кое-чего мы все-таки добились, – сердито сказал Талбанов. – Вот сейчас физиологи наши бьются над решением проблемы имплантации «заглушек» в тело человека, и если это удастся, то каждый будет защищен гораздо надежнее, чем сейчас. «Заглушку»-то можно ведь и потерять, и снять на время, а тогда уже – никуда не денешься…

– Интересно, – ядовито заметил Рик, – как это вы уговорите людей, чтобы они позволили имплантировать в свое нутро какую-то электронную штуковину?.. Ты представляешь, какую лавину слухов породят подобные операции, несмотря на всю вашу пропаганду и рекламу? Наверняка многие скажут: еще чего, не дам я себя уродовать!.. Не то потом умрешь, а от чего – неизвестно!.. Нет, Лент, это тоже не выход.

– А в чем, по-твоему, выход, Рик?

Рик помолчал. Над этим он сам ломал голову вот уже много бессонных ночей подряд.

– Я пришел к выводу, – наконец, признался он, – что любое зло надо выжигать с корнем. Надо лишить геймеров самой основы их пакостной деятельности. А для этого надо уничтожить тот кит, на чем основывается геймерство, – Сеть.

Лент с удивлением воззрился на него.

– Сеть? – переспросил он. – Ты думаешь, это возможно? Но каким образом? Не собираешься ли ты приобрести у какой-нибудь ракетной державы десяток баллистических ракет, чтобы ахнуть сначала по спутникам, а потом – по местам, где могут находиться психотронные станции? Кстати, в этом случае для начала неплохо было бы выяснить, где же все-таки располагаются эти станции и какие именно из космических спутников Земли – а их в настоящее время десятки тысяч – входят в систему Сети. Что молчишь?

– Дурашка, я же не сказал тебе, что у меня есть готовый рецепт. Если у тебя есть время, давай это обмозгуем, хотя бы чисто теоретически… Одна голова – хорошо, а две головы…

–… это уже генетическое уродство, – мрачно закончил вместо него Лент. – Ну, давай, предлагай… Полчаса у меня найдется, чтобы камня на камне не оставить от твоих сумасбродных идей.

Через два часа они сидели, отупело уставившись друг на друга. По всему кабинету в беспорядке были разбросаны исписанные формулами клочки бумаги, а компьютер чуть ли не дымился от перегрузки. Сначала еще им пытались мешать какие-то головы, которые просовывались в дверь с робкими просьбами подписать какие-то бумаги, но потом Лент, разъярившись, послал всех «к чертям собачьим», запер дверь на ключ и отключил визор.

Итог этих двухчасовых бдений был плачевным. Ничего они так и не придумали. Сначала сразу же возник вариант с массированным ударом по геймерам их же оружием – психотронным излучением. И они даже, как два идиота, некоторое время старательно обсасывали эту возможность со всех сторон, пока Рик не спохватился: «Господи, о чем мы с тобой толкуем?! Они же и раньше были защищены „заглушками“… во всяком случае, „корректоры“ – об этом я сам в свое время позаботился, дурак!.. А уж теперь-то, когда генераторы защитного поля продаются на каждом углу, и подавно Воздействие на них не распространяется!»… Все прочие идеи, как-то: создание в городе во всем диапазоне пси-частот сети устойчивых помех, полная изоляция Интервиля от связи с внешним миром и даже тот самый первоначальный вариант с уничтожением космических спутников – браковались ими постепенно, но окончательно и бесповоротно, по мере их обсуждения.

Тупик. Самый настоящий тупик. Оставалось только сокрушенно развести руками и расстаться несолоно хлебавши.

А через три дня поздно вечером Лент Талбанов вызвал Рика на связь и сообщил, что все гениальное – просто.

– Я сейчас приеду к тебе, – сказал Рик.

– Нет уж, лучше я к тебе, – возразил Лент.

– Но это опасно, – сказал Рик. – Ты у нас фигура видная, в отличие от меня, не исключено, что за тобой будут следить…

– Да, тут у меня одного типа разоблачили, на геймеров работал, – сказал Талбанов. – Этакий лазутчик в стане врага. Больших секретов разнюхать и передать своим он никак не мог, но гарантий, что он был один, нет… Поэтому, в интересах дела, будет безопаснее, если все-таки встретимся у тебя, Рик. Буду через час.

И экран визора погас.

Видимо, инженеру удалось придумать что-то стуящее, раз он настаивал на личной встрече. Талбанов не доверял средствам связи. Он не раз утверждал, что от подслушивания при нынешнем уровне развития компьютерной техники стопроцентной защиты нет.

Когда до конца упомянутого Лентом часа оставалось минут десять, Рик не выдержал. У него от волнения даже стало дергаться правое веко… Эх, жаль, Шлема со мной нет, думал он. Можно было бы подстраховать Лента – на всякий случай… Он не знал, на чем приедет инженер – но не на патрульной же бронемашине! – и от этого еще больше нервничал… Он обшарил биноклем, оснащенным инфракрасной приставкой, все окна в здании на другой стороне улицы, но ничего подозрительного там не обнаружил.

Тем не менее, Рик достал из-под дивана компакт-автомат, который достался ему в качестве трофея во время схватки в подвале аптеки, и спустился вниз. Выйдя из подъезда, он перешел на противоположный тротуар, где занял такую позицию, чтобы можно было одновременно следить за обеими сторонами улицы, не вертя головой. Автомат он спрятал за пазухой так, чтобы можно было выхватить его, не теряя ни секунды. В глубине души Рик понимал, что едва ли сможет что-нибудь сделать, если Лента ждет засада, но и пассивно ждать не мог. Надейся на лучшее, но готовься к худшему – этот принцип он давно взял себе на вооружение…

Начал накрапывать мелкий дождь, и сразу похолодало. Дыхание превращалось в облачко пара у рта, но Рику было жарко.

Две минуты до назначенного Талбановым срока.

По влажному асфальту засвистели шины. Рик напрягся, но серый «альбатрос» пулей промчался по улице, не останавливаясь. Нервы, подумал Рик. Нервы… Ему невольно вспомнился один анекдот, который так нравился Аверу Гунибскому: муж задерживается допоздна неизвестно где. Молодая жена в слезах жалуется своей матери: «У него, наверное, есть другая женщина!»… А мать успокаивает ее: «Ну зачем ты сразу подозреваешь самое худшее? Может, он просто попал под машину!»…

Рик огляделся. Слева, метрах в пятидесяти, к нему направлялась женщина с черным лохматым псом, который бежал без поводка, деловито обнюхивая углы домов и стволы деревьев. Справа приближался мужчина в темном плаще, и Рик до рези в глазах вглядывался в него, пока не убедился, что его Знак не светится красным огоньком. Из здания, у которого он стоял, вышли двое, закурили и не спеша направились навстречу мужчине. По тротуару мимо дома Рика шли, беззаботно хохоча, две девицы… Все было в порядке. У всех этих людей были Знаки, которые свидетельствовали, что «игрушек» среди них нет. Рик расслабился и перенес тяжесть тела на правую ногу.

Из-за угла, метрах в пятидесяти, на улицу вылетел автомобиль неразборчивого цвета и подлетел к тому подъезду, который Рик покинул несколько минут назад. Сначала Рик подумал, что это вернулся тот самый «альбатрос», но на тротуар выбрался полицейский, державший руку на рукоятке пистолета, а вслед за ним показался знакомый сухощавый силуэт. Это был Лент.

Молодец, ездит под охраной, одобрительно подумал Рик, пересекая улицу. Что-то темное мелькнуло рядом с ним и стремительно бросилось к машине. Это была та самая собака, которую выгуливала женщина. Пес обежал полицейского, ткнулся носом в ногу Лента и дружески замахал хвостом. «Джерри, ко мне!», позвала повелительно женщина, остановившись на тротуаре, но пес сделал вид, что не слышит ее.

Какая-то неясная, но тревожная ассоциация пронеслась со скоростью ракеты в голове Рика. В голове у него прозвучал чей-то отчетливый голос: «Вот сейчас нажму на эту зеленую кнопочку – и он разорвет тебя на куски!», и он вспомнил свой ночной визит к Гену Курову. Помнится, тогда он еще мысленно удивился: оказывается, геймеры даже животных могут сделать «игрушками»!..

Лент наклонился, чтобы потрепать собаку по загривку.

– Не смей, Лент! НЕ ТРОГАЙ ПСА! – заорал что было мочи Рик, выхватывая на бегу автомат из-под куртки.

Но было уже поздно. Медальон с «заглушкой», который висел у Лента на шее на длинной цепочке, выпал из-под рубашки, когда инженер наклонился, и в ту же секунду пес, подпрыгнув и оскалившись, вцепился зубами в «заглушку». Было отчетливо слышно, как хрустит на собачьих клыках, привыкших разгрызать даже самые крепкие кости, хрупкий, хотя и водонепроницаемый корпус медальона, а потом овальный Знак на груди у Лента вспыхнул зловещим огнем, словно открывшийся глаз какого-нибудь монстра из фильма ужасов, и длилось это всего несколько секунд, не больше.

Полицейский оторопело рвал из кобуры непослушную рукоятку пистолета, не сводя с пса застывшего взгляда. Рик тщательно прицелился и выстрелил. Пес взвыл, отлетел в сторону и судорожно заскреб мохнатыми лапами по асфальту.

Лент упал на колени, обхватив голову руками так, будто в ней поселилась невыносимая боль, и, раскачиваясь из стороны в сторону, невнятно замычал.

Рик подбежал и схватил его за плечи:

– Лент, что с тобой? Ты жив? Как ты себя чувствуешь?

С помощью полицейского ему, наконец, удалось поставить Талбанова на ноги и оторвать руки от лица.

На Рика глянули пустые, без всякого выражения и смысла, глаза. Из уголка рта у Лента на подбородок стекала струйка слюны. Вместо ответа он только скорчил плачущую гримасу и тут же хихикнул.

– Лент! – в отчаянии позвал его Рик. – Это же я, ты узна?шь меня?

Лент ткнул в Рика пальцем, чуть не выколов ему глаз, и радостно заявил:

– Рик! Ты – дурак, Рик!

Кто-то ударил сзади Рика по спине, и он, ничего не понимая, оглянулся. Хозяйка пса била его крепко сжатыми кулачками и сквозь слезы повторяла:

– За что вы его убили моего Джерри?!.. Изверги! Садисты!.. Это же собака, а не человек, она же ничего особенного не сделала – подумаешь, прокусила медальон!.. Я бы заплатила вам любые деньги за эту безделушку!.. Какая надобность была стрелять?!.. Да я на вас в суд подам, негодяй!..

– Лучше уйдите, мадам, – сказал Рик, надвигаясь на женщину, и было в его голосе что-то такое, от чего она попятилась.

Глава 9

– Скажите, доктор, есть хоть какая-то надежда на то, что он придет в себя? – спросил Рик.

Доктор Керцман покосился на него, но ничего не ответил. Они шли по переходу, окна которого были закрыты очень крепкими стальными решетками. Откуда-то издалека доносился звериный рев: видимо, какой-нибудь параноик буйствовал в карцере.

– Дело в том, что этот человек очень нужен всему городу, – продолжал Рик. – Он владеет информацией исключительной важности…

– Сюда, пожалуйста, – сказал доктор Керцман, доставая из кармана халата ключ от двери отсека для так называемых «спокойных» пациентов. Несмотря на то, что Рик уже знал дорогу к палате Лента так, что мог бы пройти по лечебнице с закрытыми глазами, доктор неизменно считал своим долгом напоминать маршрут. Возможно, Рика он тоже относил к категории страдающих умственным расстройством, но по какой-то нелепой случайности разгуливающих на свободе.

Рик послушно вошел в отсек, и доктор, ловко захлопнув дверь за собой, хотя ручка на ней отсутствовала, педантично запер ее ключом.

– Я понимаю, – сказал он Рику. – Я все понимаю, голубчик. Поймите, мы делаем все, что в наших силах, но случай исключительно сложный. По-моему, такого еще в моей практике не было. Мозг Талбанова подвергся психическому потрясению большой мощности, и информация, которая хранилась в нем, никуда не делась, но вся беда в том, что исчезли привычные ассоциативные связи между ячейками мозга. У пациента нарушилась ориентировка не только в пространстве, но и во времени… Вы меня понимаете?

– Не совсем, – сказал Рик. – Вы объясняете мне это уже не в первый раз, док, но до меня что-то не доходит. То, что Лент не в состоянии воспользоваться своей памятью, я уяснил. То, что он буквально через минуту забывает все, что с ним происходит, я тоже понял… Но каким образом он, черт возьми, узна?т меня – вот это я никак не могу переварить!..

– Я тоже, – кротко сказал доктор Керцман, пропуская Рика в узкий коридор без окон, стены которого были выложены мягким звукоизолирующим материалов. По одну сторону коридора тянулись двери одиночных палат. Они тоже были без ручек. – Но вы не отчаивайтесь… Мы сейчас применяем курс лечения тринитрозолом, это новейшее средство, позволяющее стимулировать деятельность мозга, так что надежда на то, что когда-нибудь он придет в себя, остается. Вам еще повезло, что у нас освободилось место в одиночной палате, иначе пришлось бы держать его вместе с остальными, а психические болезни, чтоб вы знали, частенько передаются от человека к человеку так же, как инфекционные…

Он с подозрением глянул искоса на Рика.

– А гипноз вы пробовали? – спросил Рик. – Может быть, это ему поможет?

Доктор Керцман остановился.

– Послушайте, господин Любарский, – мягко сказал он. – По-моему, вы не совсем понимаете, что случилось с этим вашим Талбановым. То психическое потрясение, о котором я вам постоянно твержу, перевернуло его память так, будто… Как бы вам это пояснить? Ага!.. Представьте себе мозаику, выложенную из множества мелких кусочков, которые в целом образуют большую картину… Ну, скажем, «Последний день Помпеи»… И вот кто-нибудь перемешивает эти кусочки, складывает их в мешок и потом дает их сложить обезьяне. Что получится из этого? И будет ли толк, если обезьяну предварительно загипнотизировать?

– Смотря каким способом, – мрачно сказал Рик. «Например, шарахнуть ее гипномом первой степени, – подумал он. – Как это сделали те сволочи с Лентом!». – Ладно, доктор, я же не имею к вам лично никаких претензий… Мне просто очень нужно, чтобы он вспомнил одну важную для меня вещь.

Керцман развел руками.

– У вас есть два пути, – сообщил он. – Либо ждать, пока пациент не придет в норму естественным путем – учтите, что это может занять несколько лет… или он вообще никогда не станет нормальным человеком… Либо работать с ним, пытаясь самому из кусочков сложить ту картину, которой он обладал до шока…

Он открыл дверь палаты под номером девятнадцать, и жестом пригласил Рика войти.

Лент сидел с ногами на узкой койке, обхватив колени руками и мрачно смотрел на стену, похожую на огромный матрац, поставленный на ребро. Окон в палате не было, и свет падал в комнату из многочисленных отверстий в потолке, закрытых прочной металлической сеткой. На Талбанове был застиранный больничный халат. На тумбочке, привинченной, как и койка, к полу, лежала стопка книг. Судя по обложкам, тематика их была самой разнообразной: от теории программирования до детективов.

– Мы пытаемся задействовать те участки его памяти, которые находятся в пассиве, – сказал доктор Керцман, перехватив взгляд Рика на книги. – Ладно, не буду вам мешать. Когда закончите, нажмите кнопку вызова…

Когда психиатр вышел, Рик сел на край кровати и попытался перехватить взгляд Лента, но тот смотрел по-прежнему мимо него ничего не выражающими глазами, и Рику стало не по себе.

– Здравствуй, Лент, – сказал он, преодолевая невольный озноб, – ты узна?шь меня? Это я, твой друг Рик… Я пришел тебя проведать. – Лент упорно молчал. – Поговорим?

Губы Талбанова шевельнулись, и он, не отрывая взгляда от стены, четко и отрывисто произнес:

– Когда трамваи делают круг, они скрипят о рельсы.

Бесполезно было добиваться от него соблюдения нормального речевого этикета – это Рик выяснил еще в ходе самых первых посещений. Оставалось лишь надеяться, что однажды в исковерканном пси-излучением мозгу Лента нейроны хотя бы на миг войдут в правильное сцепление друг с другом, чтобы обеспечить ответ на один-единственный вопрос: какой способ ликвидации Сети геймеров ему удалось придумать?..

– Верно, Лент, – похвалил, стараясь быть невозмутимым, Рик своего собеседника. – Это ты верно подметил насчет трамваев. А что ты скажешь еще о рельсах, а? Рельсы образуют в городе сеть линий, Лент. Что ты можешь сказать по поводу Сети?

– Мне нравится девушка, у которой много красивых ресниц, – равнодушно сообщил Талбанов.

– Правильно, Лент. У вас в лаборатории было много красивых девушек, – терпеливо сказал Рик. – Вспомни получше. Как их звали? Кристина, Мила… Потом эта, как ее?.. Аглаида. И все они работали в лаборатории – в твоей лаборатории, Лент.

– Прогудел сигнал к отправлению поезда. Пожилой человек умер в возрасте трехлетнего сына.

Начинался какой-то театр абсурда, и тогда Рик попробовал зайти с другой стороны.

– Лент, – сказал в отчаянии он. – Ты помнишь, как мы с тобой встретились? Ты помнишь своего отца, Лент? Ты помнишь, кто такие геймеры?

В глазах Лента промелькнуло что-то осмысленное и тут же исчезло.

– Вы всегда вынуждаете меня говорить с вами нечеловеческим языком, – с огромным удивлением сказал он.

Рик почувствовал, что между его словами и этой нелепой фразой, которую произнес только что Лент, есть какая-то связь. Он напряг свою память и вспомнил. Заявление насчет нечеловеческого языка было в свое время одной из излюбленных шуточек Мухопада, когда он бывал во хмелю. Значит, что-то начало получаться, и какой-то сдвиг в расстроенном сознании Лента все-таки произошел. Еще не веря в удачу, Рик сказал:

– Молодец, Лент! Именно так и говорил, бывало, твой папахен. А теперь прошу тебя, постарайся напрячься и вспомни: Сеть, которую надо уничтожить. Как? Как ее можно уничтожить, Лент? Что тебе удалось придумать? Ну, пожалуйста, Лент, дружище!..

– Сеть, – кратко сказал Талбанов, и Рик впервые почувствовал на себе его взгляд. – Сеть – это существо. Когда темно, то холодно. В темноте холоднее, чем на свету. Поэтому надо спать с зажженной лампой. Кубик Рубика для дураков – весь зеленый. Дураки в темноте умирают. Мертвым не бывает холодно.

Пораженный внезапным всплеском таких философских речений и логических умозаключений, Рик взял Лента за сухую, горячую руку.

– Дружище, – прошептал с волнением он. – Ну, давай, давай!.. Сеть – это существо. А дальше? Что там было дальше, Лент?

– Дитя, пуская слюни, сосало карамель, – сказал Лент. – Когда меня ударили по голове, я потерял всю свою сознательность.

Рик, превозмогая себя, улыбнулся, хотя ему очень хотелось закричать и, взяв Лента за грудки, хорошенько встряхнуть его. Но он взял себя в руки.

– Сеть, Лент, сеть, – сказал он так, словно натаскивал собаку на след. – Бывает сеть, которой ловят рыбу, но мы-то с тобой говорим о компьютерной сети, Лент, не так ли? О той сети, которой пользуются геймеры. Ты помнишь геймеров, Лент? Это люди, которые используют большие Шлемы. Их надо обезвредить, Лент…

– Молоко матери полезно для ребенка, потому что не содержит вирусов, – сказал Лент. – Он целую неделю болел сифилисом. – Он помолчал, словно раздумывая, а потом добавил: – Вы должны служить задающим генератором.

– Генератором чего? – тупо переспросил Рик. У него уже начинал ум заходить за разум. «Еще немного, и самого тебя сюда запрут», подумал он.

– Человек мужского пола, – невразумительно объяснил Лент, если он вообще стремился что-то объяснить Рику.

Рик встал, чувствуя мурашки в затекших ногах, и стал расхаживать по тесной комнатушке. Сегодня в речи Лента, напоминавшей юмористическую газетную рубрику «Нарочно не придумаешь», проскользнуло что-то новое, но что именно, Рик никак не мог уловить.

«Сеть – живое существо», повторил мысленно он. Интересно, чту бы это могло значить? И есть ли вообще в нелепейших высказываниях Талбанова какой-нибудь смысл?

Он взглянул на часы. Обеденный перерыв у него давно уже закончился.

Ладно, на сегодня достаточно, решил Рик.

– До свидания, дружище Лент, – сказал он монотонно раскачивавшейся из стороны в сторону фигуре на койке и нажал кнопку вызова доктора Керцмана.

В лаборатории происходил очередной прием мэра города и свиты чиновников. Принимал начальство заместитель Лента Талбанова по кадрам Мин Чевтаев. Внешность у него была такой незапоминающейся, что вначале в лаборатории его частенько принимали за кого-то другого. Никто не знал, откуда он взялся в научном коллективе – поговаривали, что его устроил сюда свекор, возглавлявший городской Департамент здравоохранения.

Аксентий Невенгловский вальяжно шествовал по тесным коридорам, слушая вполуха путаные и сбивчивые объяснения Чевтаева. Чиновники валили следом плотной толпой, изображая на лицах озабоченность и строгость.

Рик попался на глаза мэру в тот момент, когда пытался протиснуться мимо него на лестнице.

– А это кто? – громко и довольно грубо осведомился Невенгловский у кадровика, который тут же побледнел.

– Это один из наших лаборантов, господин мэр, – сообщил, наконец, Чевтаев. – Его фамилия, кажется, Любарский…

– А какого черта он слоняется по лестнице в разгар рабочего дня? Ему что, нечего делать? – спросил мэр, обращаясь не к Рику, а почему-то к Чевтаеву. – Тогда гоните его в шею! Нам не нужны те, кто плетется на задворках нашего корабля! – зычно провозгласил он, как на митинге. – Нам нужны дисциплинированные и работоспособные специалисты!

Чевтаев что-то зашептал ему на ухо, и Рик расслышал только: «Хороший человек… Многое делает… Талбанов…».

– Ладно, – великодушно сказал Невенгловский, не дослушав кадровика. – Пусть живет, но вы, Мин Сергеевич, зарубите себе на носу: хороший человек – не обязательно хороший специалист в своей области. Вот у меня, например, характер – просто отвратительный, ха-ха-ха!..

Пользуясь снисходительностью высокого начальства, Рик устремился на второй этаж. Оказавшись в своей «каморке», он уселся на подоконник и закурил.

Ветер гнал по улице опавшие листья, над городом плыли то ли тучи, то ли новые порции удушливого мусорного дыма. С ревом сирены промчалась бронемашина, битком набитая вооруженными антигеймерами. У ворот охранник от скуки пинал пустую пивную банку.

… Как там выразился Лент? «Сеть – живое существо»? А что, очень даже аллегорично сказано. Если вдуматься, то Сеть действительно может быть сравнена с огромным уродливым чудовищем, протянувшем свои мерзкие лапы к людям, чтобы досыта наиграться ими, а затем оторвать им головы и, ввиду дальнейшей непригодности, выбросить на помойку… Уничтожить это чудовище можно, только убив его. Убив?!.. Так-так, подожди-ка…

Рик слез с подоконника, бухнулся за обшарпанный стол и взял листок бумаги.

Что там еще говорил Лент?

Он старательно припомнил все сегодняшние высказывания Талбанова и выписал их столбиком на бумаге. Потом, наморщив лоб, уставился на этот перечень.

… А что, если предположить, что и другие фразы можно истолковать в переносном смысле? Ведь должен же быть какой-то ключ, объединяющий Сеть, материнское молоко и какой-то там генератор… задающий, кажется… Может быть, все эти вещи обозначают те этапы размышлений, которые в тот проклятый вечер проходил Лент, ломая голову над выдвинутой Риком задачей?

… Не торопись, Рик. Подумай хорошенько. Итак, если полагать Сеть неким живым организмом, и если мы хотим ее ликвидировать, то надо убить это существо. Логично? Логично… Далее. Как и чем можно убить любое живое существо, в том числе и человека? «Молоко матери полезно для ребенка, потому что не содержит вирусов». Вот она, подсказка! Вирус!.. Организм можно подтолкнуть к гибели, заразив его вирусом смертельной болезни! Применительно к такому объекту, как компьютерная Сеть, это будет особый вирус – компьютерный!.. «Вы должны служить задающим генератором»… Туманно, но в принципе понятно: именно ты, Рик, должен запустить в Сеть вирус, выводящий ее из строя.

Теперь все встало на свои места, но окончательного удовлетворения Рик не ощутил. Что-то оставалось по-прежнему недосказанным, но что? Вскоре он понял: дело в этом самом вирусе. Если верить учебникам по программированию, в мире существует уже свыше миллиона различных комп-вирусов, но вся проблема заключается в том, что каждый из них давным-давно изучен, классифицирован и поддается лечению. И что толку, если он, Рик, запустит в Сеть один из этих вирусов? Во-первых, этот вирус не проскочит через специальные фильтры доступа, где его, распознав, уничтожит специальная программа защиты, а во-вторых, даже если вирус и проникнет в Сеть, то операторы Контроля тут же избавятся от него… Нет, вирус, который имел в виду Лент, должен был быть принципиально новым и очень эффективным. Значит, то гениальное открытие, которое сделал Лент, должно было заключаться в разработке нового вида компьютерного вируса… Только где он мог храниться? Где, как не в кабинете Лента?.. Но разве стал бы Талбанов хранить столь опасную и секретную вещь в своем компьютере или в сейфе, если он знал, что геймеры могут проникнуть в лабораторию, и что, в случае чего, они не остановятся перед тщательным обыском помещений? Значит, вирус Лента должен храниться на отдельном комп-диске. Но где?

… Думай дальше, Рик. Вспоминай: «В темноте холодно» – или что-то в этом роде. Непонятно… «Холодная вода»… «Кубик Рубика»… Постой, постой! Кубик Рубика – вот решение задачи!.. И компьютерный диск имеет форму небольшого кубика, и математическая головоломка, изобретенная еще в прошлом веке и пользовавшаяся раньше большой популярностью, тоже представляет собой куб!.. Куб, состоящий из множества маленьких кубиков! А Лент не раз при тебе крутил этот кубик, и шутил, что эта штуковина служит ему в тех же целях, что и четки в руках арабского шейха – помогает сосредочиться!..

Рик вскочил, но энтузиазм его угас сам собой, когда он понял, что рабочий день еще не закончился и что никто не поймет, с какой это стати рядовой, задрипанный лаборант производит обыск в кабинете заведующего лабораторией, пусть даже и находившегося в дружеских отношениях с ним. К тому же, не исключено, что туда успел перебраться Мин Чевтаев, что-то уж очень активно примеряющий на себя в последнее время начальственные роли.

Он с трудом досидел время, остававшееся до конца рабочего дня. Когда научные сотрудники и производственники потянулись к воротам, Рик аккуратно запер свою каморку и спустился по лестнице вниз. По дороге он попрощался с одетым в плащ Мином Чевтаевым, отказался от приглашения девушки Милы из второго сектора поужинать вместе и пожал на прощание руку целому ряду знакомых. Когда он все-таки остался один, то двинулся не к проходной, а в подвал, где пробрался между огромных труб канализации и водоснабжения к двери, выходящей во двор, отпер ее отмычкой и спрятался в кирпичном строении, где хранилась старая мебель и был свален прочий хлам.

Здесь было темно и тихо, по полу с писком пробегали мыши, и Рик незаметно для себя задремал.

Проснулся он почти в полночь. Стараясь не шуметь, тем же путем вернулся в лабораторию. Здесь было тихо, в коридорах тускло горели лампы дежурного освещения – значит, охрана уже совершила контрольный обход здания.

Чтобы вскрыть дверь кабинета Лента, Рику понадобилось всего несколько минут. Уже входя, он испугался: а что, если сейчас сработает какая-нибудь сигнализация? Вдруг Лент предусмотрел защиту кабинета от проникновения посторонних?.. Но опасения оказались напрасными, и Рик приступил к поискам.

Поиски не заняли много времени: кубик Рубика обнаружился в ящике стола наряду со скрепками, дыроколами, карандашами и прочей канцелярской мелочевкой.

Призвав на помощь свое геометрическое мышление, Рик разложил игрушку так, чтобы она приобрела форму длинного параллелепипеда, состоящего из множества мелких кубиков. Потом проверил, как кубики держатся в своих гнездах. Кубик, находившийся в самом центре и ничем внешне не отличавшийся от своих собратьев, выщелкнулся легко. Рик провел по нему пальцами и ощутил чуть заметное место склейки. Это было то, что он искал. Рик положил его в карман, а остатки Кубика Рубика бросил в мусорную корзину под столом. Огляделся напоследок и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

Поднявшись к себе, он тщательно затемнил оконные стекла и только потом включил настольную лампу.

Потом повернулся и остолбенел. В углу, в старом продавленном кресле, сидел не кто иной, как сам начальник охраны лаборатории лейтенант Генрих Бабич. В руке у него был пистолет, ствол которого смотрел Рику в лицо.

– Я знал, что вы вернетесь, Любарский, – сказал спокойно Бабич. – Свой Шлем вы держите здесь, в сейфе, не так ли?

Рик молчал. Значит, кабинет Лента все-таки был оснащен сигнализацией, подумал он.

– Знаете, чем объясняется ваш прокол? – словно читая его мысли, сказал Бабич. – С недавних пор мы ввели новое правило: отмечать не только тех, кто приходит, но и тех, кто выходит. Когда вас не оказалось в списке покинувших территорию, мы сразу поняли, что ваш приятель Лент все-таки раскололся и что вы полезете к нему в кабинет, чтобы забрать причитающееся вам наследство… Все, что в карманах, – на стол! – неожиданно скомандовал он. – И не забывайте, что мне достаточно будет доли секунды, чтобы проделать дырку в вашем лбу!

– Мы? – переспросил Рик, нехотя выворачивая карманы на свой стол. – Что это вы величаете себя, как какой-нибудь монарх?

Бабич с необыкновенной легкостью поднялся, не отводя пистолета, подошел к столу и взял с его поверхности красный пластмассовый кубик.

– Забавно, – сказал он. – Сколько было хлопот ради того, чтобы заполучить эту маленькую штучку, которая могла бы доставить нам столько неприятностей!.. Ты даже не представляешь, Рик, чего нам стуило сделать игрушкой самого начальника охраны…

Только теперь Рик понял, что странного ему показалось в поведении лейтенанта. Он сделал шаг вперед, но Бабич – а вернее, тот, кто им сейчас управлял, – поднялся, угрожающе пошевелил пистолетом и сказал:

– Не глупи, Рик, ты-то знаешь, что реакция у «игрушки» быстрее, чем у тебя. Садись-ка и давай побеседуем на прощание.

Рик сел на стул, одиноко стоявший рядом с дверью. Лейтенант развязно уселся на край стола и, задумчиво поигрывая пистолетом, заговорил:

– Да, Рик, перед тобой – не что иное, как «игрушка». Не обращай внимание на то, что на нем заглушка и Знак. Все это – подделки. Как видишь, мы научились бороться с вашими изобретениями, так что то, что ты затеял, с самого начала было обречено на неудачу…

– Кто со мной говорит? – глухо спросил Рик.

Бабич усмехнулся.

– Я не случайно употребляю слово «мы», потому что действую от имени всех тех, кого ты предал, Рик. Тогда, на последнем совещании, ты сделал свой первый шаг к предательству – иначе это не назовешь. И я, наверное, первым понял это. Все это время мы старались не упускать тебя из виду, потому что именно я ожидал, что ты принесешь нам в будущем немало хлопот. Так оно и произошло, Рик. Сначала ты нарушил режим секретности с помощью журналиста, но мы стерпели это, потому что лично я не верил, что ты пойдешь до конца. Потом ты способствовал тому, чтобы городские власти попытались нейтрализовать наше Воздействие и перебить нас всех до одного. Мы и это оставили без ответа, хотя были горячие головы, которые предлагали убрать тебя… Но теперь наступил действительно решающий момент, Рик. Этот чокнутый программист, которого ты пригрел на своей груди, разработал не просто вирус, способный уничтожить Сеть. Этот вирус, Рик, принесет смерть тем, кто будет пользоваться Сетью для Воздействия. Он вызывает кровоизлияние в мозг у оператора… Да, этот твой Лент действительно был гениален, но с моралью у него дело обстояло туго. Если бы мы не остановили тебя сейчас, и ты запустил бы этот вирус в Сеть, то погибли бы не только наши противники, но и все те ребята, которые не раз спасали тебе жизнь…

– Так это ты, Мит? – догадался, наконец, Рик. – Неужели ты убьешь меня? Неужели ты сможешь выстрелить в меня?

– А что мне остается делать? – с ухмылкой осведомился Бабич-Мит. – Когда на карту поставлено все, ради чего ты жил и боролся, поневоле убьешь любого, кто стоит на твоем пути. А ты, Рик, стал опасен для «корректоров»!.. Не думай, мы в твое отсутствие тоже кое-чему научились. Твоя смерть будет абсолютно естественной даже для этого идиота, который станет исполнителем нашего приговора. В сейфе у тебя лежит Шлем, с которым ты до сих пор не пожелал расстаться. А что может быть более естественным, чем убийство бдительным охранником лазутчика геймеров, проникшего обманным путем в лабораторию?

Бабич вскинул пистолет, и Рик понял, что он сейчас выстрелит. Было соблазнительно зажмурить глаза, чтобы не видеть выстрела, но Рик подумал: какая, в сущности, разница?

Вдруг за дверью раздался уже знакомый Рику хлопок, потом еще один и еще, обшивка на двери вспучилась и полетела клочьями на пол, а Бабича швырнуло через стол головой о стену. Пистолет из руки лейтенанта выпал, и красный кубик покатился, вращаясь, по полу.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Мин Чевтаев, в руке которого еще дымился пистолет, а на лбу красовались очки интроскопа.

– По-моему, я подоспел вовремя, – самодовольно произнес он. – И по такому случаю с вас причитается, Любарский, не так ли?

Оцепенев, Рик молча смотрел на него. Кадровик нагнулся и подобрал с пола кубик. Потом небрежно бросил его на колени Рику.

– Мне кажется, эта штучка принадлежит вам, – сказал он. – По-моему, вы лучше меня знаете, как ее использовать. Что это вы будто язык проглотили? Ну да, разумеется, вы испугались! Не смущайтесь, на вашем месте я бы тоже струхнул…

Он стянул с головы интроскоп, сунул его в карман плаща, с неудовольствием покосился на труп Бабича, потом аккуратно, чтобы не запачкать обувь кровью, шагнул и присел в то кресло, где сидел до него лейтенант.

– А вы-то кто такой? – поинтересовался наконец пришедший в себя Рик. – И каким образом вы оказались здесь ночью?

– Что это с вами, Любарский? – шутливо удивился Чевтаев. – Или вам от испуга память отшибло, как вашему дружку Ленту? Вроде бы еще днем вы меня узнавали: все-таки теперь я – ваш непосредственный начальник… Впрочем, судя по выражению вашего лица, далеко не самый любимый, а?.. А что касается моего появления здесь, так просто решил проверить, как обстоят дела в лаборатории. В моем возрасте, знаете ли, все чаще не спится по ночам…

Он явно издевался, и Рика от ярости бросило в дрожь.

– На кого вы работаете, Мин? – резко спросил он. – И что вам от меня надо?

– Ого! – сказал Чевтаев. – Что-то ваше поведение отнюдь не свидетельствует о благодарности за спасение, Рик. Кстати, не забывайте, что упущение лейтенанта Бабича всегда можно исправить. – Он красноречиво повертел пистолетом перед носом у Рика. – Ну да ладно, это я так, к слову…

Он почесал стволом пистолета затылок.

– Слушайте, ну что вы за странные люди? – с тоской спросил он. – Вам что, мало, что вас спасли от пули в лоб? Обязательно вам все надо разжевать да растолковать, как малому ребенку, да?.. Зачем вам это? Живите и радуйтесь, наслаждайтесь теплым солнышком, свежим воздухом, вкусной едой, красивой женщиной, наконец!.. У вас есть красивая женщина, Рик?

– Нет, – сквозь зубы процедил Рик. – А вам-то какое дело?..

Было время, когда Рола поставила ему ультиматум: или немедленно возвращаешься к нам с Катериной, или мы расстанемся навсегда. Этот разговор происходил, помнится, накануне той злосчастной публикации Баглая, а потом, когда правда о геймерах открылась, оказалось, что путь обратно для него закрыт. Какие бы аргументы Рик ни приводил, Рола категорически отказалась допустить, что он не обработал ее в свое время с помощью Шлема, чтобы заставить выйти за него замуж. «Да ты сама подумай, глупая, – орал тогда Рик, со страхом понимая, что все его доводы разбиваются о стену женской логики в пух и прах, – как бы я мог повлиять на тебя, когда собственноручно снабдил тебя медальоном с „заглушкой“?!»… В общем, ничего хорошего из брака не получилось, хотя время от времени Рик продолжал видеться с Катериной, и неизвестно еще, по кому он больше скучал: по приемной дочери или по Роле…

– Ну ничего, – добродушно сказал Чевтаев. – Это дело наживное. Ты, главное, не расстраивайся, Рик, у тебя еще вся жизнь впереди… Ты еще многое должен в этой жизни натворить. И первым из этого списка неотложных дел идет вот этот самый кубик. – Он кивнул на комп-диск, который Рик машинально крутил в пальцах. – Советую тебе не мешкать, а достать из сейфа Шлем и приступить к делу. А то, не дай Бог, охрана хватится своего начальничка и двинется его искать по всему зданию!..

На «игрушку» кадровик – хотя, какой он, к дьяволу, кадровик? Судя по рефлексам и оснащению, он всю жизнь словно тем и занимался, что стрелял через двери в живые мишени! – никак не был похож. Да и Знак на его плаще в виде ромба в блестящей окантовке был мутным и тусклым.

Или он, как и Бабич, использует подделку? На кого же он может работать? На геймеров? Представляет какую-нибудь группировку, враждующую с той, которая сделала «игрушкой» лейтенанта? Все равно не понятно, зачем он подстрекает меня к уничтожению Сети!.. Нет, тут явно что-то не так!

… А что, если Мин действует по заданию какой-нибудь спецслужбы, которой выгодно убрать с политической арены Контроль, а для этого необходимо лишить экспериментаторов от политики самого опасного оружия – Сети? И что это за спецслужба может быть – государственная безопасность? Контрразведка? Или тот же Интерпол?.. Хотя, в сущности, Чевтаев прав: разве не все равн, какие силы замешаны в этой грызне? Ведь главное – что я наконец-то уничтожу Сеть!..

… Однако, постой, а что там говорил покойный Бабич насчет вируса, созданного Лентом? Что, запустив его в Сеть, я не уничтожу Сеть саму по себе, я только обеспечу смерть любому, кто попробует использовать ее для управления «игрушками»… Врал он или говорил правду?.. Эх, самого Лента бы об этом спросить, но едва ли он теперь ответит что-нибудь вразумительное!.. А вообще-то, не спеши, приятель. Вспомни получше те обрывки мыслей, которые сыпались из Талбанова при вашей последней встрече!.. Что он еще говорил по ассоциации с Сетью?.. «Дураки в темноте умирают»… «Мертвым в темноте не холодно»… Неужели он и вправду придумал вирус-убийцу?!..

«В темноте холодней, чем на свету», мысленно повторил Рик, и ему действительно стало зябко от мысли о том, что он сейчас совершит.

… Но ведь ты стремился к этому столько лет, Рик! Ты угробил свою мечту о счастливой жизни с любимым человеком – с двумя любимыми человечками – чтобы вонзить меч в горло этого невидимого дракона! Ты потерял в долгой борьбе все: друзей, работу, самого себя – такого, каким ты был прежде! Так неужели в решающий момент твоя рука дрогнет, и ты так и не сделаешь того, о чем мечтал и за что боролся, только под влиянием дурацкого рефлексирования? Что тебя смущает, Рик?..

Все эти мысли пронеслись вихрем в голове Рика за считанные секунды (а тем временем он, оказывается, уже успел встать со стула и достать из кармана ключи от сейфа, где у него в самом деле хранился Шлем), и тут он вдруг понял… С ним что-то произошло, и он с пугающей резкостью увидел всю картинку. Словно он проснулся от тягостного, липкого сна и те явления действительности, которые доходили до него во сне искаженными, теперь получили другое , разумное и естественное, объяснение…

Теперь он знал, чту происходило с ним и вокруг него и чту произойдет, если он выполнит просьбу-приказ человека в плаше и с незапоминающейся внешностью, который сидел скромно в кресле и ждал с пистолетом в руке.

Ничего особенного. Просто Игра. Тайная Игра, со всей ее подоплекой и ролями, которые были отведены для ее участников. Поистине – Игра-для– игрушек!..

И тогда рука Рика разжалась, и кубик со стуком упал на пластиковое покрытие и покатился под сейф, словно убегающее насекомое. Но Рик был начеку, и ему хватило доли секунды, чтобы наступить на это насекомое тяжелым каблуком. Ассоциация с насекомым была не случайной. Кубик сухо хрупнул под башмаком, будто хитиновый панцирь – вот только вместо отвратительной слизи из него брызнули во все стороны мельчайшие осколки полимера комп-диска. Каждый такой осколок нес в себе мегабайты информации, и даже если задаться целью собрать все осколки воедино, чтобы восстановить диск, то не было никакой гарантии того, что не будет упущено ни одной крупинки, без которой все остальное будет бессмысленным набором символов…

Наверное, Мин Чевтаев был все-таки профессионалом, и не успел еще Рик отдернуть ногу от раздавленного кубика, как уже летел в угол от тяжелого удара в подбородок. Но, видимо, даже профессионалу не мог прийти в голову такой непрофессиональный ход того, кого он считал своим, пусть и ерепенистым, но все же союзником.

Потому что было слишком поздно, и осколки уже разлетелись по полу, смешавшись с мириадами мелких соринок, которые всегда наличествуют в тех местах, где убирают не слишком часто – а кабинет Рика как раз и относился к таким местам, уборщица постоянно оправдывалась, что не убирает в его комнатушке, потому что в двери вечно заедает замок…

Рик ударился о стену от удара и сполз на пол, но сознания не потерял. Он понял, что теперь Мин убьет его, но тот вместо этого почти спокойно спросил:

– Зачем? Зачем ты это сделал, Рик?

Да, он – профессионал, подумал Рик. Именно у профессионалов нервы не сдают никогда. Даже в самых чрезвычайных условиях они никогда не будут поливать своего противника ругательствами. У этих людей нет права на эмоции, вот в чем все дело…

– Тебе этого не понять, Мин, – сказал Рик, сплевывая на пол сгусток крови изо рта. – Есть причины, которые таким, как ты, никогда не понять…

– А ты постарайся, – посоветовал Мин. – Как ты догадываешься, мне надо будет отчитаться о провале операции. И что же я могу написать в отчете?

– Во-первых, – сказал Рик, – можешь написать, что вирус, который этот болван Рик Любарский отказался использовать для уничтожения геймеров, направлен на то, чтобы вызывать мгновенную смерть у того, кто вздумает поиграть в «игрушки»… Кровоизлияние в мозг, например… Или остановка сердца… Или прекращение дыхания… Это не важно. А этот дурак Рик почему-то всегда считал, что важен не выигрыш любой ценой, а чтобы никто от этого не пострадал… Второе. Уничтожив Сеть, Рик, безусловно, сделал бы большое добро. Это было бы действительно благом для людей. Но его смутило то обстоятельство, что это самое добро приходится творить под дулом пистолета. Он вбил в свою интеллигентскую башку, что никогда не следует заставлять кого бы то ни было творить добро, потому что насильственное добро – это не добро вовсе… И, наконец, в-третьих, этот самоубийца оказался, в сущности, не таким уж и болваном. Он понял, что вирус, предназначенный для ликвидации Сети, всего-навсего вышибет почву из-под ног у так называемых геймеров, которые воровски влезли в нее, как в чужой дом… А если нет другого способа выставить непрошеного гостя из дома, то в крайнем случае, можно и поджечь свой дом, не так ли, Мин? Пусть себе горит вместе с ворами!.. Если, конечно, до этого ты заранее позаботился о том, чтобы построить себе новый дом, гораздо лучше прежнего… Так и в этом случае: уничтожение Сети, в которой стали хозяйничать все, кому не лень, стало не только целью отдельных свободолюбцев вроде Рика Любарского, но и целью Контроля. Потому что Контроль сумел за последнее время отгрохать себе новую, лучше прежней, Сеть, которую собирается накинуть на весь мир…

Лицо Чевтаева застыло, будто маска.

– Все? – глухо спросил он.

– Все, – выдохнул Рик.

И тогда человек в плаще выстрелил. Он сделал несколько выстрелов – быстро и не целясь, прямо в грудь фигуры, сидевшей на полу тесного кабинета. Ударами пуль Рика развернуло на сто восемьдесят градусов, и он уткнулся лицом в стену.

Человек в плаще выбросил из пистолета пустую обойму и достал новую, но где-то в недрах здания взвыла сирена тревоги, и по коридору затопали тяжелые ботинки. Человек в плаще на мгновение застыл, потом спрятал пистолет под плащ, подбежал к окну, открыл его и ловко прыгнул вниз, опершись одной рукой об узкий подоконник – обычно так гимнасты спрыгивают с брусьев…

Глава 1

Проснулся я от укоризненного голоса говорящих часов. «Восемь часов тридцать минут», сообщили они. «Проспал!», кольнула мое, затуманенное обморочным сном, сознание неприятная мысль, и я тут же вспомнил, как еще вчера на летучке излишне подробно расписывал алгоритм предстоящей недели своим замам, и те, в конце концов, взмолились: «Маврикий Павлович, зачем нам все это знать? Вы же всегда на месте и всегда в случае чего подскажете нам!». И тогда я шутливо сказал им: «А это я вам говорю на тот случай, если меня убьют или если я когда-нибудь не смогу вовремя прибыть на службу – например, просплю!». Оба зама отмахнулись от этого допущения как от слишком малой вероятности, а Штальберг даже пробормотал скороговоркой: «Чур вас, шеф, чур!». Привыкли они сидеть за моей спиной, как за бетонной стеной, и в этом виноват был прежде всего я сам. Теперь же все попытки переложить на подчиненных хоть толику своей ответственности неизменно успеха не имели…

Я представил, как с утра сначала в моем кабинете, а потом и в кабинетах замов будут надрываться от звонков визоры, и им невольно придется с ходу решать множество мелких и крупных проблем, о которых накануне они и понятия не имели, а в довершение всего позвонит мэр и, как всегда, потребует какого-нибудь отчета или поставит очередную срочную задачу. Вот тогда они попотеют, забегают и вообще будут чувствовать себя весьма неуютно…

По-садистски наслаждаясь этой перспективой, я тем временем почти наощупь – глаза упорно не желали открываться – доплелся до ванной, пустил воду в роскошную раковину суперсовременного дизайна и приступил к той нудной процедуре, которая отравляет существование доброй половине всего человечества. Пока я брился, мысли мои произвольно скакали подобно водяным брызгам, образуемым при столкновении мини-водопада с сиреневым фаянсом.

Прежде всего, я припомнил вчерашний день, и воспоминание это показалось некоей глупой, но страшноватенькой сказкой, которую я будто бы имел неосторожность прочесть перед сном.

Вчера неизвестным опять был совершен налет на банковское агентство на Шестой улице. Судя по почерку (отсутствие предварительной подготовки, молниеносное отключение охранников с помощью парализатора и взлом кассы с помощью микровзрывчатого вещества), это был тот самый тип, который совершил уже пять ограблений за последние полгода. Грабитель действовал без маски, но его почему-то не запомнил никто из видевших его – и это больше всего настораживало лично меня. На этот раз взял он не так много – всего пятьдесят тысяч юмов – но дело было не в сумме, а в том, что, судя по всему, мерзавец окончательно распоясался и почувствовал свою безнаказанность…

И исчезли за вчерашний день еще трое, и слухи, как и раньше, увязывали их исчезновения с типом по кличке Демиург. На этот раз пропали бесследно Эхиль Шварц, 55 лет, частный портной (исчезновение обнаружил заказчик, пришедший рано утром за готовым костюмом), Нон Манусов, 32 лет, рабочий-строитель (не вернулся домой после смены) и Ирина Гомоляко, 28 лет, врач-отоларинголог (отлучилась с рабочего места на пять минут в магазин, и больше ее никто не видел). Проделками Демиурга у меня занимался уже целый отдел, но толку пока не было, а исчезновения людей давно уже стали тем поводом, по которому в адрес полиции вообще и меня в частности в прессе то и дело следовали ехидные выпады…

И, самое главное, в городе что-то происходило, но что именно – понять было невозможно. Все почему-то кинулись вооружаться кто чем мог. Полиция неустанно конфисковывала по наводкам осведомителей и во время проверок на дорогах кучи самодельных пистолетов, переделанных умельцами из сигнальных ракетниц и детских игрушек; стреляющих ручек, кастетов, ножей и прочего холодного оружия, дубинок-парализа-торов, «слепилок», «страшилок» и «глушилок»… Кроме того, велась торговля оружием и похлеще этого. На черном рынке две тысячи монет стоил компакт-автомат с самонаводящимися пулями, а полторы – мощная снайперская винтовка с прицелом, позволяющим вести точную стрельбу на дистанции до трех километров… Самое гнусное, что нельзя было уяснить, что – или кто – толкает приличных, мирных людей вооружаться.

И одновременно думал я о том, что быт отнимает слишком много времени у человека. А если человек этот так же педантичен, как я – тем более. Я поймал себя на том, что машинально подсчитываю, сколько действий требует такая банальная операция, как бритье. Получалось – не меньше двадцати…

Наконец, самым потаенным уголком мозга размышлял я, какой вариант мне выбрать в интерактивном фильме, который на протяжении последних недель поглощал мой скудный досуг. Впрочем, в этом плане я вовсе не был исключением: тысячи граждан Интервиля были увлечены этим модным нововведением так, что все их мысли были больше заняты поступками вымышленных персонажей, нежели реальной действительностью…

Выйдя из подъезда, я прежде всего тщательно огляделся. И, как и вчера, как и позавчера, как и всегда, ничего и никого особо подозрительного вокруг не обнаружил. Утро было как утро, люди были как люди и занимались они тем, чем им и положено заниматься: плелись на работу, в магазины, школы, детские сады и больницы, просто выгуливали собак, наконец…

Во всем была виновна моя г и п о т е з а. Из-за нее я теперь не мог смотреть на мир, как прежде. Она надела на меня очки, искажающие восприятие и превращающие обычного человека в подозрительного субъекта. С тихим ужасом я начинал понимать, что не будет отныне у меня нормальной жизни. И все из-за того, что я вбил себе в голову невесть что!..

Моя «беретта», как ни странно, оказалась целой и даже сохранила девственность корпуса, хотя нагло, как проститутка у валютного отеля, выставляла свой зад под углом к тротуару, затрудняя проезд владельцам личного и общественного автотранспорта. Вчера я припарковал машину в таком вызывающем положении по одной-единственной причине: после тесного знакомства с рестораном при отеле «Обитаемый остров» соображал я довольно туго. По правде говоря, сначала я чуть было не оставил свою верную «лошадку» с открытыми дверными люками и ключами в замке зажигания. Только круглый идиот не угнал бы подставленную таким образом машину. Однако, не успел я удалиться от машины на несколько шагов, как какой-то чересчур сознательный гражданин, загулявшийся до поздней ночи с собакой, не преминул мне указать на столь чудовищную забывчивость…

Я было полез в карман за ключами от «беретты», но тут же представил, как буду нестись по забитым машинами проспектам и улицам на скорости под сто пятьдесят и как будут свистеть мне на каждом перекрестке постовые, и как будут они, то и дело козыряя, извиняться передо мной за то, что посмели остановить меня за явное нарушение правил дорожного движения, и как, в конце концов, вмажусь я в авто какого-ни-будь честного гражданина, наоборот, эти самые правила свято соблюдающего, и как окажется вдруг, что машина моя была застрахована именно на предмет таких вот аварий по моей вине и что ущерб, нанесенный мной и мне, услужливо возместит некая богатенькая фирмочка… Мне стало тошно от таких радужных перспектив, и я отправился в Управление городским транспортом.

По дороге – вначале в битком набитом автобусе (впрочем, почему-то для меня тут же нашлось удобное местечко на самом переднем сиденье), а затем в подземке (поезд летел подобно реактивному самолету, по чьему-то недосмотру запущенному по рельсам, и даже ни разу не остановился без каких-либо объяснений в туннеле минут этак на двадцать, хотя о подобных случаях постоянно можно было услышать от подчиненных – или врут они все, стараясь скрыть истинную причину своих опозданий на работу?) – я развлекался тем, что пытался «вычислить», если изъясняться языком шпионских романов, своих соглядатаев. В том, что таковые должны быть, я опять уже не сомневался. Однако, естественно, никакого наблюдения за собой я так и не узрел. Что, между прочим, лишний раз доказывало: мной занимаются настоящие профессионалы нелегального ремесла. Легче от этого мне не становилось. Наоборот, в душе рос страх, который, в свою очередь, порождал злость – как у загнанного в угол зверя…

Несмотря на все старания городского транспорта снизить величину моего опоздания на работу, в Управление я вошел на час позже, чем должен был бы войти, будь я сознательным тружеником на благо общества. За стойкой дежурного сидел незнакомый – видимо, из новичков – полицейский, который задумчиво курил, стряхивая пепел в корпус старого радиоприемника, заменявшего собой пепельницу, и пялился в экранчик совсем крохотного стереовизора, на котором какие-то фигуры прыгали, размахивая огромными мечами. Я постучал костяшками пальцев по прозрачному стеклу. Дежурный свирепо покосился, собираясь, очевидно, рявкнуть на нарушившего его уединение, но, увидев меня, скривился в вымученной улыбке и, вскочив, будто в его стуле имелась необычайно мощная пружина, с готовностью отрапортовал:

– За время моего дежурства чрезвычайных происшествий не случилось, шеф!

– Так уж и не случилось? – поинтересовался я. – А не чрезвычайных?

Дежурный что-то невнятно от смущения пробормотал.

– Ну, а там? – Я ткнул пальцем в направлении стереовизора.

– Так это, – сказал полицейский, переминаясь с ноги на ногу, – уж очень захватывающий сюжетец, шеф… А вам не приходилось участвовать в «Тайнах Запретных Земель»?

– Было дело, – сказал я. – Мура, но забавная… А что такое?

– Не подйлитесь опытом, как там скорлупу яйца Дракона добыть?

– Отчего же, – сухо сказал я. – Когда подойдете к пещере, подудите в рог, чтобы выманить дракона наружу, а затем идите внутрь. Там увидите яйца, но они не настоящие, настоящие лежат в другом месте…

Тут я спохватился.

– Ладно, – сказал я. – Это все не имеет никакого отношения к нашей работе… Меня кто-нибудь искал?

Дежурный помотал головой в знак отрицания.

– Штальберг на месте? – спросил я.

– Никак нет, – сказал дежурный. – Убыл с утра на проверку дорожных постов.

– А Вартумян?

– Убыл в неизвестном направлении, шеф! – браво доложил дежурный.

Черт-те что!.. Вот и предоставляй им после этого инициативу и самостоятельность!.. Ни на какую проверку Леб наверняка не поехал, а, пользуясь моим отсутствием, завалился, наверное, к своей шлюшке, а Вартумян, скорее всего, занимается строительством нового коттеджа, на который требуется уйма стройматериалов. А личный состав в это время, пользуясь полным отсутствием начальства, смотрит стереовизор и посылает посетителей подальше, чтобы они не мешали исполнять служебные обязанности.

Я ощутил, как во мне нарастает отчаяние, но, ни слова больше не говоря дежурному, молча развернулся и двинулся к своему кабинету.

В приемной, как ни странно, было пусто, и даже верная секретарша Рита отсутствовала – видимо, распивала чаи с девицами из отдела статистики.

Яуселся в мягкое кресло и стал просматривать стопку утренних газет, предусмотрительно отложенных для меня Ритой.

Международные новости меня интересовали очень поверхностно, а вот на местных событиях я задержался. Собственно, события все я знал и без газет. Меня больше интересовали комментарии к ним.

Из сегодняшнего потока новостей я выбрал для себя не очень много. В целом, жизнь в городе «шла своим чередом» (отвратительный штамп, который почему-то так любят газетчики: как, интересно, жизнь может идти «не своим чередом» и что это вообще значит – «идти своим чередом»? Что днем светит солнце, а ночью – луна? Или что люди рождаются, растут, стареют, а потом умирают, а не наоборот?). Было очень много хорошего и приятного, например (я потянулся за красным фломастером и стал отчеркивать наиболее характерные сообщения): господин М. Геталов, известный в городе модельер и владелец Дома Красоты, пожертвовал три миллиона юмов на развитие и совершенствование сиротских домов, где проживали дети жертв последней Бойни. Чувствовалось, что репортер, писавший заметку, был в восторге от благородного поступка господина Геталова. Признаться, я тоже был удивлен. Марьян Геталов, слывший прижимистым человеком, вдруг ни с того, ни с сего отваливает почти треть своего официального состояния на нужды несчастных сирот!.. Есть от чего растрогаться и пустить слезу. А, может быть, здесь есть иная подоплека?

… Мальчик пяти лет чудом остался в живых, упав с девятого этажа. Его спас случайный прохожий, поймавший малыша на руки. Мальчик не пострадал. Спаситель отделался сотрясением мозга (не удержался на ногах в момент ловли ребенка). Заметка сопровождалась фотографией, на которой я без труда опознал известного мне Николая Кривого, по кличке Колун, который отсидел уже второй срок за кражи со взломом. Неужели в закоренелом рецидивисте проснулись человеческие чувства при виде падающего с высоты маленького тельца? Или здесь опять сыграло свою роль нечто другое?..

Были, однако, и другие сообщения, дававшие журналистам основания для того, чтобы пинать полицию. Так, в районе Двадцать Третьей улицы так называемой «бандой домохозяек» был ограблен еще один магазин". Вот уже который месяц дамы бальзаковского возраста, объединившись в преступное сообщество, успешно «чистили» лавочки и мелкие продуктовые магазинчики нехитрым, но очень надежным способом: пока двое отвлекают хозяина разговорами, третья заходит с тыла и усыпляет его какой-то пакостью. После чего, пользуясь отсутствием посетителей, женщины взламывают кассу, забирают всю наличность и исчезают в неизвестном направлении. Самое интересное, что эпизод ограбления потом каким-то образом оказывается стертым из памяти компьютера систем слежения за торговым залом, так что личности грабительниц не удается установить и по сей день…

И опять изощрялись в остроумии авторы статей на тему: «Когда же жители города будут спать спокойно?». Когда будет изловлен таинственный маньяк, терроризирующий население города? Когда наконец полицейские перестанут валять дурака и возьмутся за качественное исполнение своего служебного долга? И куда смотрят городские власти, при явном попустительстве которых начальник полиции Маврикий Любарский на службе занимается неизвестно чем, а свое свободное время заполняет развратом и пьянством?..

Я отшвырнул газеты в угол кабинета и обхватил голову руками. Мне было тоскливо. Какое-то жуткое проклятье висело над городом, и я чувствовал его кожей. Все, включая мэра, старательно делали вид, что в Интервиле ничего особенного не происходит – «жизнь идет своим чередом» – что так и должно быть: скряги жертвуют деньги на общественное благо, преступники спасают от гибели детей, зато, с другой стороны, порядочные старушки грабят магазины, а еще этот Демиург, если, конечно, он на самом деле существует, черт бы его побрал!.. Плюс эта атмосфера предгрозового затишья в обществе, когда только круглый идиот или самоубийца не запасается оружием!.. И повсюду – слухи, сплетни да разговоры о бесконечных интер-сериалах!..

Можно было бы, конечно, плюнуть на вс? и закрыть глаза на столь явные признаки, но все дело было в том, что, сказав "а", невозможно не сказать "б"… В моем случае это означало, что следует бороться до конца.

Однако, многое для меня оставалось неясным, и можно было до боли в висках ломать голову над возникающими вопросами, но так и не найти ответа ни на один из них.

В дверь раздался осторожный стук, и в кабинет заглянула вернувшаяся с чаепития Рита.

– Добрый день, Маврикий Павлович, – сказала она. – Тут к вам целая делегация…

– По записи? – спросил я хмуро.

Она замялась.

– Дело в том, что это представители иностранных средств массовой информации. Хотят взять у вас небольшое интервью…

– Гоните их в шею, – кратко посоветовал я.

– Не могу, – растерянно сказала она. – Все-таки иностранцы… И потом, их так много!..

Я мысленно возвел глаза к небу и произнес в уме пару энергичных фраз в адрес своей деликатной секретарши, но она глядела на меня невинно и преданно, и не оставалось ничего другого, кроме как сказать со вздохом:

– Ладно, только предупредите, что у них в распоряжении не больше двадцати минут… И отключите меня от внешнего мира.

Рита исчезла за дверью, и в кабинет тут же ввалилась шумная орава людей в свитерах и джинсах, которые принялись деловито устанавливать какие-то осветительные приборы, больше напоминавшие прожекторы, и наперебой слепить меня вспышками цифровых фотокамер.

Не успел я и глазом моргнуть, как они расселись передо мной хищным полукругом, словно волчья стая, и, прицелившись в меня разнокалиберными микрофонами, принялись засыпбть меня вопросами. Не прошло и двух минут, как я уже пожалел, что согласился на эту импровизированную пресс-конференцию.

Моих интервьюеров на этот раз интересовало примерно то же, что и раньше, и с этой точки зрения было легко катиться по накатанной дорожке. Однако вопросы становились все каверзнее, и, судя по их тональности, основаны были на многочисленных слухах и пересудах.

… Каким образом администрация Интервиля сумела добиться того, что, по ее требованию, Организация Объединенных Наций произвела тщательную проверку всех космических спутников Земли, а часть их них уничтожила боевыми ракетами? – Вопрос задан не по адресу, господа, я всего-навсего – полицейский, а соответствующее ходатайство, насколько мне известно, исходило от нашей мэрии… Поэтому заслуга в уничтожении Сети принадлежит не вашему покорному слуге, а нынешнему мэру Аверу Гунибскому…

Но ведь вы, господин Любарский, состоите в близких отношениях с господином Гунибским, не так ли? – Да, но это никак не сказывается на наших взаимоотношениях по служебным вопросам, и наши функциональные обязанности никоим образом не пересекаются. Более того, как вы можете представить, я подчиняюсь ему, а не наоборот, поэтому было бы смешно изображать меня в роли этакого серого кардинала…

Простите, господин Любарский, наших читателей интересует ваше мнение по поводу пресловутого Контроля, который, как известно, был ликвидирован не в последнюю очередь за счет ваших личных усилий… Как вы считаете, прекратилось ли психотронное воздействие спецслужб на человечество? – Насчет всего человечества я не знаю, но что касается нашего города, то могу вас заверить, что компьютерная сеть, посредством которой осуществлялось Воздействие на Интервиль, прекратила свое существование. К такому выводу, во всяком случае, пришли специалисты из состава международной комиссии, проводившие расследование деятельности Контроля и так называемых геймеров.

Тогда почему люди в вашем городе до сих пор еще не отказались от специальных средств защиты, которые именуются на вашем жаргоне «за-глушками»? Неужели у них есть основания полагать, что нарушение прав и свобод человека в вашем городе продолжается? – Дело в том, что в нашем городе очень сильны традиции, и тот факт, что некоторые жители Международного все еще носят «заглушки», свидетельствует не о рецидивах Воздействия, а, скорее, о стремлении людей сохранить память о трагическом прошлом, чтобы не допустить подобного в будущем…

Чем вы объясняете, господин Любарский, тот факт, что в вашем городе регулярно происходят ничем не спровоцированные массовые беспорядки? – Я ничего не объясняю, господа, я как руководитель учреждения, стоящего на страже законности и правопорядка, просто-напросто принимаю меры, чтобы не допустить такие беспорядки в будущем. – А если они все же произойдут? – Тогда я сначала добьюсь восстановления порядка в городе, а затем напишу прошение об отставке.

Кстати, господин Любарский, как получилось, что вы в сравнительно молодом возрасте, не имея специального образования и стажа службы в полиции, возглавили Полицейское управление? – Я уже не раз об этом рассказывал, господа, но охотно напомню… Дело в том, что в молодости я занимался деятельностью, по своему содержанию весьма близкой к работе частного детектива, и некоторое время работал в специальном подразделении полиции, ведущем борьбу с компьютерными преступлениями. Мэр Интервиля предложил мне исполнять обязанности начальника Полицейского управления, когда мой предшественник пал жертвой… гм… очередных массовых беспорядков. Выбирать тогда не приходилось, потому что семьдесят пять процентов полицейских оказались выведенными из строя…

Какова будет ваша политика, если Организация Объединенных Наций объявит Интервиль зоной чрезвычайного положения и введет сюда свои специальные войска для предупреждения новой междоусобицы? – Что ж, я готов только приветствовать такое внимание и заботу со стороны международного сообщества, хотя лучше было бы, если бы повода для таких мероприятий не возникло… Извините, господа, я вынужден на этом попросить вас закончить интервью. Дела, знаете ли, дела!..

Я решительно поднялся из-за стола, и представители мировой прессы, недовольно переговариваясь, потянулись к выходу. Я проводил их в приемную и, вежливо раскланявшись с журналистами, сказал Рите:

– Проветри, пожалуйста, кабинет, а я пока прогуляюсь в следственный отдел.

Начальник следственного отдела Андрей Каулен сидел на своем месте и скептически слушал, как ему путано что-то излагает человек в потертой черной куртке, сидящий на жестком стуле посреди кабинета.

Увидев меня, Каулен вскочил, а человек в куртке только злобно покосился на меня и отвернулся к стене.

– В чем дело, Андрей Петрович? – осведомился я.

– Вот, полюбуйтесь на этого субчика, Маврикий Павлович, – сказал Каулен, картинным жестом простирая указующий перст в направлении человека в куртке. – Вчерашнее ограбление банковского агентства помните?

– На Шестой? – уточнил я. – Ну как же, как же… Так это он, что ли, штурмовал его?

– Да, я, – сердито сказал человек в куртке. – Ну и что дальше?

Я несколько растерялся от такого вопроса.

– Как его взяли? – придя в себя, осведомился я у Каулена. – Кто отличился? Пишите представление, поощрю всеми доступными мне способами!..

Человек на стуле вдруг хрипло хохотнул. От него явственно разило алкоголем.

– Ну вы даете, гражданин начальник! – сказал он. – Да никто меня не брал, это я так, по глупости загремел… Из-за корешей своих. Но ничего, они у меня еще попляшут! – Тут он разразился градом неразборчивых сиплых угроз.

Каулен прикрикнул на него, а потом отвел меня в угол кабинета и полушепотом поведал удивительную историю.

Фамилия человека была Низельский. Официально он числился дворником, но эти обязанности за него исполняла его жена, а сам он специализировался на грабеже банков. У него были дружки, с которыми он сблизился на почве пристрастия к алкоголю. По вечерам в этой теплой компании он пропивал награбленное, а вернувшись домой, нещадно избивал жену. Когда выручка от последнего дела кончалась, он выбирал очередной объект налета.

Вчера, ограбив банковский филиал на Шестой улице, Низельский отправился в кафе со своими дружками и «нагрузился» там до беспамятства. Очнувшись утром дома, он не обнаружил своей жены ни в квартире, ни на уборке улицы. Сначала это его не очень озадачило, и Низельский отправился в кафе, чтобы поправить свое здоровье. Но вернувшись домой, он обнаружил на стене кухни надпись, начертанную кровью, из которой следовало, что с женой расправился не кто иной, как сам Демиург и что на очереди у маньяка – он сам. Объятый ужасом, Низельский решил искать убежища в полиции. Примчавшись в Управление, он признался во всех своих грехах дежурному, и тот направил его к Каулену. Начальник следственного отдела навел справки, и выяснилось, что жена Низельского жива и здорова, что отлучалась она на рынок за продуктами, а надпись на стене сделали дружки Низельского, решившие подшутить над своим приятелем… Когда Низельскому стало об этом известно, он попытался симулировать умственное расстройство – якобы не помнит, чту привело его в Полицейское управление, и якобы, вследствие «затмения сознания», хотел сам себя оговорить, дабы избежать встречи с маньяком. Но было уже поздно, и уликами, накопившимися за время следствия по делу об ограблении банков, Низельского приперли к стене…

– Все ясно, – сказал я, наморщив лоб.

Не нравилась мне эта история, ох как не нравилась, потому что целиком и полностью укладывалась в рамки моей теории. Система Воздействия действовала безотказно. Мне видно было, как она действует, как крутятся, вступая в зацепление друг с другом гигантские и совсем махонькие шестеренки, как распрямляются туго сжатые пружины, как срабатывают многочисленные реле-ограничители, как подается питающий ток на микросхемы и в разные контуры.

– Ладно, продолжайте допрос, Андрей Петрович…

Сначала я хотел вернуться в кабинет, где меня наверняка ждали какие-нибудь неотложные дела, но потом мысленно махнул на все рукой и спустился в подвал, где размещался отдел научной экспертизы.

К счастью, Сева Башарин был на месте. Он был крайне оригинальной личностью. За что я его и обожал. Познакомились мы с ним в клинике доктора Бейтса, куда я угодил со сквозными пулевыми ранениями легких после беседы с Мином Чевтаевым. Сева лежал там со сломанной ногой – следствие неудачного прыжка с третьего этажа под Воздействием. Когда я пришел в себя настолько, чтобы вести умные разговоры, мы с ним сблизились на общей почве любви к полунаучным абстрактным рассуждениям. Мы с ним были почти одногодками. В момент нашего знакомства Сева заканчивал в Университете аспирантуру по прикладной физике и готовился защищать диссертацию – что-то вроде взаимодействия тонких энергий. Вообще, он всегда тянулся к исследованиям, находящимся на стыке разных наук, и был своеобразным ученым-универсалом. Когда он узнал, что я в течение ряда лет занимался «чертовщиной», полтергейстом и прочими аномальными явлениями, то загорелся использовать мой опыт в качестве примеров, иллюстрирующих отдельные положения его диссертации. Диссертацию, кстати, он так и не защитил – ни тогда, выйдя из клиники Бейтса, ни потом…

Сева не просто был на месте: он что-то изучал в электронный микроскоп. Судя по тому, что на экране монитора в нездоровом оживлении ползали какие-то микробы, этим «что-то» наверняка был срез ткани от трупа не первой свежести. Не знаю, каким Сева мог бы стать физиком, но судебный эксперт из него получился на славу. Когда я приглашал его работать в отдел научной экспертизы лаборантом-экспертом, то думал, что он брезгливо поморщится и выдаст нечто вроде: «Ну спасибо, брат, за заботу, только я скорее в общественный нужник трудоустроюсь, чем к вам!», но Башарин этого не сказал, а лишь осведомился: «Научной экспертизы? Это какой же идиот так назвал ваш вонючий отдел? Что, экспертиза бывает еще и ненаучной?!»…

– О! – на миг оторвавшись от окуляра, сказал Сева, покосившись на меня. – Приятно, черт возьми, когда тебя не забывает высокое начальство!

– Разрешите присутствовать? – спросил я, шутливо делая руки по швам.

– Валяйте, ваше превосходительство, – снисходительно ответствовал он, не отрываясь от созерцания микробов. – Выпить хотите?

– А есть? – спросил я.

Сева наконец оторвался от своего гнусного занятия, осклабился и прошествовал в угол к дребезжащему от старости холодильнику. Что-то бормоча себе под нос, он залез в его недра, потом выпрямился, держа в руке початую бутылку водки и сморщенный лимон.

– Дверь только закрой на ключ, – посоветовал я, – а то вломится какая-нибудь сволочь, господину мэру заложит потом, что начальник полиции распивает в рабочее время с рядовыми лаборантами… На меня и так со всех сторон бочку катят!..

Он насмешливо хмыкнул, но дверь все-таки закрыл – правда, не на ключ, а на массивный железный засов. Потом взял с ближайшего стола какую-то пробирку, из которой, по-моему, совсем недавно пили кофе, и протянул ее мне, а себе взял пластиковый стаканчик для образцов.

Я занял место в кресле у стены – оно было настолько продавленным, что колени сидящего оказывались уровне лица, – а Сева сел верхом на стул напротив меня. Бутылку он, наполнив наши импровизированные бокалы, небрежно поставил прямо на пол в пределах досягаемости.

– Что-то ты какой-то сегодня взъерошенный, Рик, – заметил он, нарезая скальпелем лимон на картонное блюдечко. – Случилось что-нибудь?

Я тут же вспомнил покойного Адриана Клура.

– Случилось, – сказал я. – «Если что-то плохое должно случиться, оно обязательно случается». Закон Мерфи…

– Мерфи? – Сева поднял брови. – Что-то не слышал о таком философе. Или это не философ?

Я хохотнул.

– Нет, Эд Мерфи был капитаном американских Военно-Воздушных Сил, но закономерностей, в том числе и философских, он открыл много. Кстати, из его основного закона вытекает одно следствие: «Из всех неприятностей произойдет именно та, вред от которой окажется самым большим».

– Трепач был твой Мерфи, – сказал Сева. – Как и все философы. – (Будучи представителем точных наук, он недолюбливал «гуманитари-ев», по поводу чего у нас неоднократно вспыхивали жаркие споры.) – Поехали? – Он поднял свою импровизированную рюмку.

– Что ж, заглушим вонь от трупов благородным запахом алкоголя! – провозгласил я наше излюбленное изречение.

Мы выпили и зажевали лимоном. Водка огненным комком провалилась в желудок. «Как бы не окосеть с похмелья», подумал я.

– Ну, так что там у тебя стряслось? – поинтересовался Сева так небрежно, будто он был моим начальником, а не наоборот.

– У меня-то – ничего. – Я откинулся на спинку кресла и потянулся. – Хотя, чует мое сердце, недалек тот час, когда слечу я с начальственного поста и пополню собой армию безработных…

– Давно пора, – безжалостно сказал Сева. – В цивилизованных странах, если какой-то маньяк безнаказанно потрошит честных обывателей, то не только начальника полиции – все правительство меняют к чертовой матери!.. Сколько уже человек этот Демиург превратил в пострадавших?

– Примерно сорок, – сказал я. – Без учета сегодяшней ночи: я еще не смотрел утреннюю сводку… Только, в отличие от цивилизованных стран, наши маньяки людей не потрошат. По-моему, они переправляют их куда-нибудь в параллельный мир.

– Судя по безумным гипотезам, ты уже созрел для второй, – сказал Сева, берясь за бутылку. – Убьем микробы?

Мы выпили.

– Нет, брат, – сказал Сева, отдышавшись. – Если бы все обстояло так, как ты предполагаешь, жить было бы намного интереснее. А в случае с тем же Демиургом, на мой взгляд, дело обстоит гораздо проще и обыденнее. Что, разве мало существует способов не оставить и следа от трупа? Да сколько угодно – от ванны с крепчайшим раствором кислоты до камня на шее… Или хотя бы просто закопать жертву в укромном месте.

– Ну вот, – сказал я шутливо, хотя шутить мне сейчас вовсе не хотелось. – Взял и все опошлил… Тоже мне, криминалист выискался. Ты бы еще дистанционный трупоискатель изобрел, чтобы, не выходя из Управления, можно было сказать, куда делись пропавшие без вести люди!

Сева покачал головой.

– Не нравишься ты мне, брат, сегодня, – объявил он. – Разве таким должен быть настоящий полицейский? Взял бы, провел парочку операций с засадами, «подсадными утками» и массированными облавами по всему городу – глядишь, и сидел бы сейчас этот мерзавец в камере и глодал свои ногти от нереализованной злобы!..

– Ага, – сказал я, – сейчас вот допью и пойду облаву проводить… Ты прекрасно знаешь, почему этот подонок так неуловим.

– Понятия не имею, – нахально заявил Сева, явно набиваясь на очередной спор. – Разъясни бестолковому!..

– Все один к одному, – серьезно сказал я. – Воздействие продолжается, Сева, и никуда от этого не денешься, братец ты мой. Именно поэтому мы никак не можем напасть на след этого маньяка. И именно из-за Воздействия в городе время от времени происходит самая настоящая бойня, когда люди месят друг друга без особых причин… И именно поэтому по-прежнему совершаются людьми необъяснимые поступки – не свойственные им поступки, Сева!.. Кстати, я только что от Каулена, и знаешь, кого он допрашивает? Того гангстера-одиночку, который чистил банки без предварительной подготовки! И явился он к нам ни с того, ни с сего с повинной… выдумал какую-то глупейшую историю, будто бы до смерти испугался Демиурга… шито белыми нитками это все!..

– Ну почему же? – осведомился Сева, тщательно прицеливаясь, чтобы разлить остатки водки поровну. – Слушай, брат, а может быть, ты все-таки неправильно утрируешь, а? – Временами он ради хохмы любил употреблять подобные «неправильные» выражения. – Может, все действительно естественно до полного отвращения, как половой акт между уродами? Что, по-твоему, отныне люди вообще не имеют право ни на достойные, ни на мерзопакостные поступки?

– Не имеют, – упрямо заявил я.

– Слушай, – протянул он вдруг, сделав круглые глаза, – да ты опасный человек, гражданин начальник!.. Все тебе не так, все тебе плохо в этом мире! Что же получается? Сделал кто-нибудь хорошее – ты тут как тут: это, мол, Воздействие, мол!.. Или, наоборот, совершил кто-то преступление – а ты опять: не он виноват, братцы, а тот, кто им управлял!.. Так ведь вообще можно черт знает до чего докатиться, брат!.. Ну ладно, как гласит немецкая пословица: Прозит!

Мы выпили. Голова у меня вдруг стала соображать намного лучше.

– И потом, – продолжал Сева, кидая в рот хвостик лимона, – каким образом может осуществляться Воздействие, если давным-давно ликвидирована Сеть? Или ты сомневаешься в том, что она ликвидирована?

– Вот это меня интересует больше всего, господин лаборант, – сказал я. – Каким образом? Я тут вспомнил те времена, когда тоже был простым лаборантом – как раз перед тем, как мне прострелили в трех местах грудную клетку… Тогда мне пришла в голову не самая плохая мысль о том, что Контроль готовит нам сюрприз. Сеть-два, скажем так… Потому что только полный идиот будет рубить тот сук, на котором сидел годами, а именно этого и добивался Контроль, побуждая меня уничтожить Сеть, в которую пролезли геймеры. Да и та неожиданная легкость, с которой мы сумели добиться ликвидации Контроля и его Сети, тоже о чем-то говорит… Так что я не удивлюсь, если сейчас существует Контроль-два и Сеть-два, только вот как выяснить и доказать это?..

В дверь лаборатории кто-то толкнулся, но Сева гаркнул командным голосом:

– У меня срочный заказ! Попозже!

– И вообще, – сказал я, когда за дверью все стихло, – что-то в последнее время меня все больше перестали удовлетворять рациональные объяснения по поводу Воздействия. Так и просятся на ум мистические теории о двух огромных невидимых сверхмогущественных и сверхразумных существах, которые представляют собой силы Добра и силы Зла и которые вот уже много веков ведут между собой непримиримую борьбу, а в качестве пушечного мяса используют ничего не подозревающих людей…

– Ну, это уже мы слышали в различных интепретациях столько раз, что уши вянут, – махнул рукой Сева. – Бог и Сатана… Свет и Тьма… Жизнь и Смерть… Хаос и Порядок… И в том же ключе все остальное. Ничего оригинального и нового человечество за две с лишним тысячи лет так и не сумело придумать, чтобы как-то иначе оправдать свое бессилие познать мир. Вот уж, воистину: «Вставший на путь познания неизменно придет к Богу», не помню только, кто это сказал… Нет, брат, если ты хочешь продолжать свою борьбу с призраками и ветряными мельницами, то возьми на вооружение что-нибудь более конструктивное.

Я взглянул на часы и ужаснулся. Меня уже наверняка потеряли так, что вот-вот могли счесть очередной жертвой Демиурга.

– Есть господин ученый, – сказал я, решительно поднимаясь. – Разрешите идти искать конструктивные теории?

– Валяйте, ваше превосходительство, – сморщил лицо в непонятной гримасе Сева. – А лучше изловите для начала маньяка, терроризирующего весь город!

Уже на пороге я обернулся и, напустив на себя суровый вид, пригрозил:

– А за пьянство в рабочее время я вас все-таки когда-нибудь уволю, лаборант Башарин!..

Глава 2

За время моего отсутствия в кабинете ничего не изменилось. Во всяком случае, мне так сначала показалось. Однако я всей кожей чувствовал, что здесь что-то не так. Видимо, сработала элементарная наблюдательность. Да и как тут не будешь наблюдательным, если частенько приходилось осматривать помещения, в которых было совершено преступление и которые ты видел первый раз в жизни, но если ты не заметил того, что бросается в глаза, – грош тебе цена как полицейскому!..

Я повел взглядом по стенам, полу и даже потолку, и вскоре понял, чту в кабинете изменилось. Окно, выходившее на площадь, было открыто настежь, хотя я точно помнил, что не открывал его уходя.

И только еще спустя несколько секунд до меня окончательно дошло. Я же сам распорядился Рите проветрить кабинет, потому что в нем дым столбом стоял после визита делегации журналистов. Особенно старался отравить атмосферу такой седой толстяк в вязаной шапочке, который зажег толстенную сигару, едва вошел в кабинет, и не выпускал ее изо рта на протяжении всего интервью. Возможно, из-за сигары он даже ни одного вопроса не задал – только курил, пыхтел и пристально пялился на меня так, будто впервые в жизни видел начальника полиции.

Я чертыхнулся и подошел к окну, чтобы закрыть его.

Мое внимание тут же привлекла фигура, маячившая на другой стороне площади. Человек был плотным, седым, на глазах у него были непроницаемые очки, а в руке – толстая трость. Лица на расстоянии разобрать было невозможно, но манера держаться этого человека показалась мне чем-то знакомой. Человек пристально смотрел на здание Управления, и мне почудилось, что смотрит он именно в мое окно.

По спине моей невольно побежали мурашки, пока я не спохватился и не захлопнул окно. Человек, словно ждал этого, тут же повернулся и неторопливо направился ко входу в подземку.

Наверное, какой-нибудь иностранный турист, подумал я, усаживаясь за стол. Любят они поедать глазами разные достопримечательности, а под мышкой у них обязательно зажат потертый путеводитель, а над ухом что-нибудь вкрадчиво нашептывает гид-самозванец из числа наших местных доброхотов…

В этот момент оглушительно грянул вызов на связь. Я включил визор и увидел на экранчике знакомую хмурую физиономию с торчащей во все стороны бородой.

Это был не кто иной, как бывший хозяин бара «Ходячий анекдот», а ныне хозяин всего славного города Интервиля Авер Гунибский. На мгновение мне показалось, что первое, о чем он меня сейчас спросит, это наличие свеженьких анекдотов. Впрочем, это впечатление неизменно пробуждалось во мне во время всех наших встреч и контактов, но Авер неизменно не оправдывал моих ожиданий. В кресле мэра – не до анекдотов, а в последнее время – и тем более…

– Рик, у тебя совесть есть? – осведомился Авер вместо приветствия.

Ну вот, подумал я с легким раздражением. Уже успели доложить, что от начальника полиции разит водочным перегаром в разгар рабочего дня. Или что он опаздывает на работу… выкручивайся теперь, бей кулаком в грудь и обещай, что такого больше не повторится…

– При виде грозного начальства моя совесть ушла в пятки, – шутливо сказал я.

– Что это ты там, не ставя меня в известность, какие-то иностранные делегации принимаешь? – внезапно спросил Авер. – Ты что, решил дипломатом заделаться?

Я облегченно вздохнул.

– Это была не делегация, Авер, – пояснил я, – а орава плохо ведущих себя иностранных журналистов, которые сами не знают, чего они хотят.

– А все-таки, чего они хотели, Рик? – глядя из-под кустистых бровей спросил Гунибский.

– Жаждали сенсационных подробностей о разгроме геймеров, лик-видации Сети и о всем таком прочем…

– Ну и что ты им сказал?

– А что я могу сказать? Естественно, послал их…

– Рик, ты в своем уме?! Эти писаки работают на крупнейшие газетные и телевизионные концерны мира!..

– … послал их к тебе, Авер. Мол, обращайтесь к мэру, ребята, он многое знает об этой истории, но только молчит от скромности.

–Смешно, – без тени улыбки сказал Авер. Это словечко – единственное, что иногда напоминало мне в мэре прежнего владельца бара, угощающего старых друзей бесплатной порцией виски за неизвестный анекдот. Потом до Гунибского дошло: – Что?!.. Какого черта, Рик, ты их навел на меня? Нет у меня времени давать интервью направо и налево, да еще по таким давним событиям!..

– А ты так им и скажи, – посоветовал я.

– Ладно, ладно… Какие новости?

– Рутина, – отмахнулся я и не удержался от шпильки: – У тебя же наверняка нет времени, господин мэр, чтобы выслушивать всякую чепуху о ночных драках алкоголиков, об облавах на проституток и о том, кто какую квартиру обчистил…

– Да, на это у меня времени нет, – согласился Авер. – Но есть вещи, которые меня очень интересуют, а ты про них почему-то молчишь, Рик. Только не говори мне, будто ничего не предчувствуешь, что на город надвигается очередная Бойня. И о том, что не слыхал о Демиурге, тоже не говори. Ты лучше расскажи, что тебе по этому поводу известно и какие меры тобой приняты.

Да что они сегодня все, сговорились, что ли, с тоской подумал я. Будто тем других для разговоров с начальником полиции нет…

– Знаешь, Авер, – сказал я, – давай, я тебе лучше докладную записку накатаю, а то говорить много придется. Тебя уже наверняка посетители в приемной ждут, не так ли?

Авер секунду подумал, двигая своими мохнатыми бровями из стороны в сторону.

– Ладно, – сказал он наконец. – Согласен. Пиши докладную. Но на моем столе она должна лежать в семнадцать ноль-ноль, и не раньше. Понятно?

– То глас не мальчика, но мужа, – сказал подхалимски я. – Разрешите пожелать вам приятного рабочего дня, господин мэр?

– Не смешно, Рик, – вдруг нарушил свое обыкновение Гунибский. – Лично мне совсем не смешно… Послушай, а какого черта ты возишься с этим маньяком? Почему до сих пор не занялся им вплотную?

– Чтобы мне заняться им вплотную, – терпеливо пояснил я, – мне нужно возбудить уголовное дело. А дело это заводится либо при очевидном составе преступления, либо по заявлению потерпевшего или его родственников. Ни первого, ни второго, ни третьего у меня на руках не было и нет, Авер.

– Как это? – ошарашенно осведомился мэр. – Столько народу кануло как сквозь землю, и никто еще не пожаловался в полицию?!

– Представь себе – да… То, что люди куда-то исчезают, еще ни о чем не говорит. Может, они просто решили отдохнуть некоторое время от остального человечества? Или в запой ударились?.. А заявлений от родственников нет, потому что все пропавшие без вести были одинокими людьми, Авер. Просто-напросто некому заявлять о их пропаже.

– И это тебе ни о чем не говорит?

– Пока нет.

– Непонятно, – сказал Авер, неизвестно что имея в виду – не то отсутствие родственников у исчезнувших людей, не то мою несообразительность. – Ладно, Рик, мне сейчас нужно проводить совещание, так что давай, жду твою докладную.

Когда экран погас, я некоторое время сидел, ничего не видя перед собой и рассеянно потирая вспотевшую макушку.

М-да, думал я, нет ничего хуже, чем иметь начальником своего старого приятеля. Упреки и выговоры в этом случае воспринимать куда обиднее, чем от незнакомого человека. Волей-неволей в душе возникают угрызения совести: уж если друг вынужден ругать тебя, то значит ты действительно недорабатываешь, и пора браться за ум.

Вот сейчас мы и возьмемся…

Я включил настольный комп-нот, чтобы удостовериться, что на остаток сегодняшнего дня у меня ничего не было запланировано, и внезапно холодный пот прошиб меня с головы до ног.

На «листке» электронного календаря под сегодняшней датой красовалось крупными буквами очень краткое, но многозначительное сообщение: «ПОРА МНЕ ВЗЯТЬСЯ ЗА ТЕБЯ, ЛЮБАРСКИЙ. ГОТОВЬСЯ.»…

И подпись – ДЕМИУРГ.

Я не испугался. Я не удивился, каким образом эта надпись появилась в моем комп-ноте, защищенном двенадцатью уровнями защиты. Первым делом я разозлился. Мне, по долгу службы призванному сажать таких вот негодяев и подонков за решетку, бросают наглый вызов. И где – на рабочем месте, среди бела дня!..

Я нажал кнопку вызова Риты, и когда она вошла, учинил ей самый настоящий допрос, имея целью выбить из нее признание, кого она пропустила в кабинет в мое отсутствие. Но секретарша упорно твердила, что никаких посетителей не было и что она ни на минуту не отлучалась из приемной. Еще немного – и я бы довел ее до слез, но, к счастью, вовремя спохватился. Видно было невооруженным взглядом, что она не врет. Во всяком случае, сейчас…

Я отослал Риту в приемную и задумался.

Вызвать экспертов и провести тщательный поиск каких-либо следов чужого присутствия в моем кабинете? Отпечатки пальцев, упавшие волоски, песчинки с подошв обуви… В концет концов, я отказался от этой идеи – и не потому, что не был уверен в том, что следы обнаружатся. Мне просто стало не по себе, когда я представил, какие слухи, один чудовищнее другого, поползут сначала среди сотрудников Управлении, а затем и по всему городу, когда кто-нибудь узнает о том, что мне угрожает тот самый неуловимый Демиург!

Однако подумать кое над чем не мешало.

Версия первая: шутка. Дурацкая проделка неизвестного шутника. Подкуп Риты шоколадкой или флаконом дорогих духов, проникновение в кабинет, ну и так далее… Может ли это иметь место? Теоретически – да, а на практике трудно представить кто еще, кроме Севы, в Управлении мог так шутить со мной. Начальник я, конечно, весьма демократичный, но не до такой же степени меня не уважают подчиненные!..

Версия вторая: запугивание из мести, желания насолить, деморализовать, добиться отставки и прочее, и прочее. Более похоже на истину. Тот же Штальберг, наверное, спит и видит, как мне дают по шапке и под зад, а он по праву зама устраивается в моем кресле… Только стал бы он избирать такой нелепый способ выживания собственного начальника? Вряд ли, есть и другие, более действенные способы…

Может, кто-то просто использует столь оригинальный метод, чтобы привлечь мое внимание к фигуре Демиурга и побудить найти его из-под земли и отдать под суд за совершенные им злодеяния? Но кто? И как этот кто-то, если он не служит под моим началом, сумел проникнуть в мой кабинет?..

Версия третья: что, если в кабинете действительно побывал тот самый маньяк, который уже всем языки намозолил? Скажем, забрался с площади в окно второго этажа через раскрытое окно и тем же способом покинул помещение после того, как отстучал в комп-ноте свою угрозу. (Мне сразу вспомнился тот полузнакомый силуэт на другом краю площади, который разглядывал здание нашего Управления). Да, но окно снаружи заделано решетками, сквозь которую мог бы пролететь только воробей…

В итоге, что мы имеем? Все версии, которые приходят в голову, настолько невероятны, насколько и правдоподобны, и тут ничего не попишешь. Остается либо и дальше мучить свои мозги, пытаясь ответить на разные «кто?», «как?» и «зачем?», либо просто-напросто плюнуть и забыть. И отправиться за сбором свеженькой информации к одному очень полезному человеку, который за эту информацию, между прочим, регулярно получает денежки…

Однако, места, в которых этот человек находится, – небезопасные, тем более для моей известной во всем городе физиономии, так что нужно ехать на встречу не с пустыми руками. Вернее, не с пустой кобурой…

Я набрал только известный мне код на клавиатуре комп-нота, и в позади меня, в стене, гулко крякнув от натуги, отворилась заветная дверца. Взял из сейфа хорошо пристрелянный – в том числе, и по живым мишеням – двадцатизарядный «крайслер» и вложил его в кобуру. Потом надел на правую руку специальный браслет, без которого пистолет просто не сможет выстрелить, даже если случайно окажется в чужих руках, и уже хотел было закрыть сейф, как взгляд мой упал на потертый медальончик, скромно притулившийся в уголке броневого отсека.

Я рассеянно взял его и подкинул в ладони. Цепочка медальона давным-давно порвалась, и я уже забыл, когда последний раз держал эту безделушку в руках. Глядя на медальон, я невольно вспомнил те события, которые были с ним связаны, и некая смутная мысль с трудом заворочалась в моем мозгу. Она была настолько невероятной, что я невольно покачал головой, но, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, я все-таки нажал кнопку селектора и попросил Риту срочно вызвать ко мне лаборанта Всеволода Башарина.

Машину, взятую в Управлении в краткосрочную аренду, я оставил за два квартала от нужного мне места. В городе слишком хорошо знали номера полицейских машин, поэтому, если нужно было нанести кому-то конфиденциальный визит, приходилось соблюдать определенные меры предосторожности.

Заперев дверной люк дактилоскопическим замком, я прошел несколько десятков метров по тротуару и свернул под арку в узкий закоулок, в который выходили двери запасных выходов стоящих тесно друг к другу домов. Время от времени в закоулке мне попадались странно одетые люди. Некоторые из них были навеселе. Все они почему-то старались юркнуть в какую-нибудь дверь, не доходя до меня. Я на всякий случай переложил пистолет из кобуры за пояс: только на прошлой неделе в этом уютном тупичке было обнаружено три трупа.

Когда пассаж сделал плавный поворот, в нем стало пошире, и вместо глухих стен домов потянулись сверкающие огнями витрины лавок и корявые вывески полулегальных заведений.

Вскоре я толкнул одну из дверей и оказался в темном коридоре, пропахшем плесенью и затхлостью. Свет мне не требовался: дорогу я знал наизусть, хотя в этом лабиринте немудрено было заплутать. Помимо всего прочего, здесь еще было и небезопасно – в нескольких местах коридор просматривался инфракрасными камерами. Когда я миновал несколько поворотов, сбоку, в нише стены, что-то щелкнуло, и чей-то гнусавый голос осведомился:

– Что, по-вашему, лучше: белое или черное?

Я всегда удивлялся хитроумности паролей, служивших для опознавания своих в этом гнусном месте.

– Лучше красное, – сказал я так, как положено было ответить.

– Идите, – сказал голос и умолк. Судя по легкому шипению, голос раздавался из скрытого динамика.

Я не знал, что могло произойти, назови я не тот цвет – провалится ли подо мной пол или меня расстреляют в упор – но лучше никогда не узнать этого.

Через несколько метров меня опять спросили:

– Что такое «фурхель», уважаемый?

Вот тут ошибиться никак было нельзя, иначе в коридор хлынет из скрытых патрубков ядовитый газ, который вызывает мгновенную смерть.

– Это то, что носят менты под мышкой, – ответил я.

– Можете идти.

Последний вопрос мне был задан там, где коридор во всю ширину был перегорожен плотной портьерой.

– У вас есть при себе оружие? – коварно спросил гнусавый.

Врать не стоило, потому что к этому моменту меня успели просветить всеми известными науке видами лучей.

– Есть, – сказал я.

– Положите его на пол и проходите за занавес.

Я выполнил указание своего невидимого гида. За ширмой обнаружился тускло освещенный, крохотный тамбур. В нем имелись две абсолютно одинаковые двери. Но одна из них была ложной, и если человек открывал ее, то последнее, что он видел в своей жизни, был ствол автомата, выплевывающий ему в лицо пламя выстрела.

Я не без опаски (меня всегда мучил вопрос: а не поменяли ли двери местами после моего последнего посещения?) потянул на себя левую дверь и вошел в большую комнату, обставленную на манер каминного зала в средневековом замке. Здесь было свежо от кондиционеров, стены и пол были закрыты толстыми коврами, а из мебели наличествовали только обширная кровать, комод в углу и пара очень мягких кресел. В одном из этих кресел, проворно работая спицами, вязала нечто очень пушистое и ажурное молодая женщина, одетая как для вечернего приема. Перед ней светился ряд мониторов, на которых в различных вариациях протекали весьма откровенные постельные сцены. Складывалось впечатление, будто по нескольким каналам стереовидения одновременно демонстрировались порнофильмы.

– Чувствуйте себя как дома, Маврикий Павлович, – радушно сказала дама в кресле, глянув искоса на меня. – Мы всегда рады нашим почетным гостям. Не желаете ли отведать для начала здорового секса? Можем угостить вас любой девочкой по вашему выбору.

Это была традиционная шутка.

– Благодарствую, – чинно ответил я, закрывая за собой потайную дверь, замаскированную со стороны комнаты под большое зеркало, – но секс мы оставим на десерт, Пальмира. Прежде всего мне требуется кое-какая информация. – Я уселся в свободное кресло и вытряхнул из кармана на колени заранее приготовленную пачку кредиток.

Пальмира Сасова опустила глаза к вязанью, пошевелила губами, словно подсчитывая количество провязанных петель, потом спросила:

– Что именно?

– Я хочу знать все, что тебе известно о подготовке к очередной заварушке в городе. Если в идеале, то – кто и как этим руководит, откуда и по каким каналам поступают партии оружия, связные, явки и задачи организаторов. А самое главное – сроки проведения акции.

– По-моему, вы меня с кем-то путаете, Маврикий Павлович, – сказала Сасова, не переставая вязать. – Я всего-навсего – содержательница дома удовольствия, а не секретарша Господа Бога.

– Ну, если бы Всевышнему досталась такая секретарша, как ты, то сомневаюсь, что он сумел бы удержаться от прелюбодейства, – заметил я. – К тому же, за удовольствием к тебе приходят многие, причем не всегда за таким, которое разрешено законами. И попадаются среди этих людей такие, которые очень многое знают и которые способны пуститься в откровения перед твоими девочками. Так что ничего нереального в моем запросе нет… А вот это пусть послужит тебе авансом, – добавил я, кидая на колени Сасовой пачку денег. Она сделала какое-то быстрое движение, и кредитки словно испарились – даже я не смог бы сказать, куда она их спрятала.

– Что ж, – сказала она после паузы, – вижу, что вы человек серьезный, Маврикий Павлович. Обещать ничего не буду, но постараюсь сделать для вас все, что смогу. Загляните ко мне через недельку…

– Три дня, – поправил я. – Я загляну к тебе не позже, чем через три дня, и тогда мне нужна будет самая подробная информация.

С одного экрана раздались стоны с подвыванием, и я невольно взглянул туда, но тут же отвернулся, потому что психика нормального человека не в состоянии переварить то непотребство, которое там творилось.

– Что ж, задача ясна, Маврикий Павлович, – ровным голосом сказала Сасова. Она посмотрела на меня, прищурив глаза. – Может быть, все-таки отведаете «десерт»?

– Не будь такой навязчивой, Пальмира, – поморщился я. – Лучше скажи, как дела, что слышно новенького?

Она вздохнула.

– Новенького? – задумчиво повторила она. – Я тут на днях одну девчонку на улице подобрала. Нет, не подумайте, Маврикий Павлович, она ничем таким не занималась, просто бродяжничала… Во время последней Бойни родители укокошили друг друга, и бедняжка осталась без жилья и без денег. Ничего не умеет и не знает, и податься ей некуда… Клянчила милостыню в переходах, но сами знаете, что сейчас нищих в городе не очень-то жалуют. Пару раз ее уже избивали какие-то подонки. И, знаете, Маврикий Павлович, со мной какая-то хреновина произошла в тот момент, когда я смотрела на девочку. Казалось бы, повидала я в своей жизни столько всякого дерьма, сколько врагу не пожелаешь, и испытала столько мерзостей, что шкура моя давно должна была превратиться в броню, а вот увидала я эту несчастную сиротку – и что-то шевельнулось в груди. Сама не знаю, как это получилось, но подошла я к ней, расспросила, что да как, а потом предложила пожить у меня… Дура, да?

– Нет, – медленно проговорил я, – ты – не дура, Пальмира. Ты – стерва, причем очень умная стерва, и не надо мне баки забивать, что ты спасла девчонку от позора и голода из благородных побуждений. Откормишь ее, приоденешь, научишь здоровому сексу – и станешь эксплуатировать на всю катушку. Как вот этих, – я качнул головой в направлении экранов.

Сасова внезапно выпрыгнула из кресла с быстротой молнии, и не успел я пошевельнуться, как был прижат ее гибким, жарким телом к спинке кресла, и длинная тонкая спица, зажатая в ее кулаке, прикоснулась к ресницам моего левого глаза.

– Не стоит так говорить, Маврикий Павлович, – злобно прошипела Сасова. – Или хотите остаться без глаза?.. Что ж вы меня за падаль какую-то принимаете, а? Потому, что занимаюсь непотребными делами, что ли? По-вашему, во мне уже ничего человеческого не осталось, думаете, не жалко мне тех дурех, которые трудятся на меня? Да ведь я реву по ночам, как корова, как подумаю о них, да свою жизнь вспомню!.. А девочка эта теперь для меня – все равно, что сестренка младшая, и гадиной я буду, если когда-нибудь посмею дать ее в обиду!

Судя по бешеному выражению ее лица, она действительно верила в то, что говорила.

– Ладно, извини, – пробормотал я, – ну что ты взбеленилась? Да верю я тебе, верю, только удивительно мне как-то стало…

Пальмира отпустила меня и вернулась в свое кресло, подобрав с пола рассыпавшиеся спицы и вязание. Только теперь я рассмотрел, что же она такое вязала. Это был девчачий свитер, с узорной отделкой на груди.

– Для нее вот решила связать, – смущенно сказала Сасова, словно прочитав в моем взгляде немой вопрос. – В магазинах, конечно, можно купить все, что хочешь, но когда вещь своими руками сделана, она всегда теплее становится…

Вот и еще один факт в пользу моих предположений, подумал я. Пахнет Воздействием в этой истории весьма отчетливо, а иначе как объяснить, что в этой женщине пробудились материнские чувства?.. Нет, господа, можете сколько угодно твердить мне на разные голоса, что я страдаю манией преследования, что я сражаюсь с ветряными мельницами и несуществующими драконами, но я-то знаю, что Сеть жива, и что Контроль действует, и что «корректоры» каким-то образом возрождаются из небытия…

– Скажи, Пальмира, а что ты слышала о Демиурге? – сам не зная почему, вдруг спросил я.

Она покосилась на меня.

– Многое болтают об этом типе, – неохотно буркнула она. – Тут к одной моей девочке лавочник с Семнадцатой улицы повадился, так вот он, например, рассказывал, будто под этой кликухой скрывается сам дьявол…

– С чего это он взял? – перебил ее я. – Видел его, что ли?

– Ну, вы скажете, Маврикий Павлович! Кто же дьявола может увидеть?!.. Нет, никто его никогда не видел, потому что сам он невидим, а только тень его иногда на дома падает, огромная такая – почти до второго этажа достает! Вот тень этот самый лавочник своими глазами, говорит, видел однажды ночью! Будто бы стоял Демиург возле его лавки…

– И что дальше?

– А ничего. Постоял и ушел.

– М-да, – скептически протянул я. – Просто-таки фильм ужасов… Ну, а как, по-твоему, он людей похищает? В геенну огненную забрасывает их, что ли?

Сасова пристально посмотрела на меня, и спицы в ее руках дрогнули.

– Вот вы смеетесь, Маврикий Павлович, – наставительно произнесла она, – и я понимаю, что вам по долгу вашей проклятой службы положено не верить в подобные рассказы. Но не приведи вам Бог встать на пути у этого субъекта!.. Кто знает, – философски сказала она после паузы, – может, он явился в наш город как наказание Божье за грехи наши тяжкие?

– Еще немного, и тебе можно будет менять вывеску, Пальмира, – сказал я, поднимаясь. – Вместо хозяйки притона будешь настоятельницей женского монастыря. А я, когда уволюсь на пенсию, привратником к тебе пойду. Возьмешь?

– Невозможный вы человек, Маврикий Павлович, – кокетливо сообщила Сасова.

Тем же путем, каким пришел, я покинул «дом удовольствия», только вопросов на этот раз мне никто не задавал, а «фурхель» свой я получил на выходе от неразличимого в темноте силуэта. Пистолет был в полной исправности и целости. По-моему, его даже успели почистить и смазать оружейным маслом.

Когда я уселся в машину, на панели загорелся огонек вызова на связь по служебному каналу. Однако голос, который раздался в наушниках коммуникатора, принадлежал вовсе не Штальбергу, и не Рите, и вообще никому из моих подчиненных. Он был явно изменен, этот голос, и звучал он с неравномерными паузами и странным прищелкиванием, словно человек, который разговаривал со мной, имел вместо носа огромный орлиный клюв.

– Ты получил мою записку? – спросил незнакомец.

Вопрос мне не понравился.

– Кто говорит? – ответил я вопросом на вопрос.

– Ты знаешь, кто я такой, – заявил анонимщик. – Не думай, что сможешь уйти от меня. От меня еще никто не уходил. Готовься к встрече, Любарский.

Я разозлился. Такой наглости стерпеть было нельзя.

– Скажи мне, зачем ты охотишься на людей? – спросил я. – Зачем запугиваешь их?

– Так надо, – самоуверенно заявил претендент на звание дьявола. – И не вздумай мешать мне – только хуже будет.

– Хорошо, – стараясь быть спокойным, сказал я. – Теперь послушай меня, придурок. Хоть ты и выдаешь себя за демона-самоучку, но я до тебя скоро доберусь, и тогда посмотрим, как ты запоешь, когда я посажу тебя на цепь в камеру и лично буду допрашивать тебя!

– Это еще неизвестно, кто до кого доберется, – ехидно возразил мне голос в наушниках и отключился.

Я тут же соединился с подразделением контроля линий связи и попросил их определить, откуда на мой коммуникатор пришел вызов. Больше всего меня смущало то, что мерзавцу был известен код служебного канала.

Ребятам понадобилось всего полминуты, чтобы дать ответ на мой вопрос. И эта информация оказалась такой, что ввергла меня в шок. По спине поползли холодные струйки пота, но я взял себя в руки, включил зажигание и рванул с места на бешеной скорости, потому что еще можно было успеть застать негодяя с претенциозной кличкой, там, откуда он мне звонил. Это был вовсе не какой-нибудь уличный автомат, как я предполагал.

Демиург разговаривал со мной, находясь в моей квартире.

Глава 3

Дверь квартиры была заперта, и я постарался открыть ее бесшумно. Пистолет уже был зажат в моей руке, когда я двинулся по коридору по направлению к комнате. Судя по едва слышным звукам, там кто-то был. Оставалось лишь распахнуть дверь ударом ноги и ворваться, поводя стволом из стороны в сторону, в готовности мгновенно нажать курок.

Я так и сделал, но увидев человека, восседавшего за моим письменным столом, вновь покрылся холодным потом. Потому что это была Катерина. Она уютно расположилась в кресле, задрав ноги на стол, и, грызя большое яблоко, листала какой-то пухлый томик. Увидев меня в позе, характерной для бойца штурмового отряда, да еще и с оружием, она так удивилась, что чуть было не проглотила яблоко целиком.

Я спрятал пистолет в кобуру, сосчитал в уме до десяти, а затем бросился стучать Катерину по спине, потому что она зашлась в судорожном кашле.

– Ну, ты даешь, дядя Рик, – сказала она, придя в себя и утерев выступившие от кашля слезы. – Так и теленком можно запросто сделать! Это что, все полицейские таким образом возвращаются домой, или только ты один?

Я пробормотал что-то нечленораздельное. Разумные оправдания совершенно не приходили мне в голову.

У Катерины давно уже был ключ от моего четырехкомнатного апартамента, доставшегося мне после смерти родителей, и она время от времени пользовалась им, но особенно не злоупотребляла. Еще тогда, когда она поступила в Университет, я предложил ей окончательно перебраться ко мне, но она отказалась и осталась жить с Ролой в той однокомнатной квартирке, которая некогда принадлежала мне. Странное дело – в свое время именно я удочерил Катьку, но потом, когда наши пути с Ролой разошлись, то именно с ней осталась Катерина. И именно ее она звала сейчас мамой, а меня – «дядя Рик». Чту сыграло свою роль – то, что из-за вечной занятости я не имел возможности уделять ей положенного внимания, или потребность девочки в женской опеке – можно было разбираться до бесконечности, но так и не прийти к определенному выводу, а только лишиться сна и приобрести седину в волосах. Проще было принять вс? так, как сложилось, только горечь все равно оставалась на самом донышке души мутноватым осадком…

– Прости, Катюш, – виновато сказал я. – Давно ты здесь?

– Да уж час, наверное, будет, – сказала она, кладя томик на стол. – Как лекции закончились, так и решила к тебе заглянуть, порядок слегка навести, а тут вот книжка интересная под руку попалась…

Она вдруг съежилась и с тревогой спросила:

– А что, дядя Рик, тебя кто-то преследует?

– С чего ты взяла? – криво усмехнулся я. – Это я так тренируюсь. На всякий случай, знаешь ли, чтобы форму не потерять… Кстати, о форме фигуры. Давай лучше переместимся в кухню да сварганим что-нибудь вкусненькое, а то ты, наверное, зверски проголодалась. Одними яблоками сыт не будешь.

– Умгу, – промычала Катерина, – это ты не в бровь, а в глаз попал.

– Тогда вперед, – сказал я.

Пока мы, нацепив фартуки, готовили на скорую руку то, что можно было соорудить из снеди, хранящейся в холодильнике, Катерина делилась со мной впечатлениями об учебе, рассказывала о своих подружках, о дискотеках и прочитанных книгах. Я слушал ее не очень внимательно. Половина моего сознания была занята тем, что, помимо моей воли, прислушивалась к тому, что творится в квартире. Я никак не мог понять, каким образом Демиург мог звонить мне отсюда, если в это время здесь находилась Катерина. Воображение мое разыгралось самым зловещим образом, и я представил, как моя падчерица, напевая, полощется под струями душа, а в это время по квартире крадется тип отвратительной внешности, зажав в руке опасную бритву… Тут мне почудилось, что где-то в недрах квартиры хлопнула дверь, и, оборвав Катерину на полуслове, я стремительно выскочил из кухни.

Все было в порядке. Никаких следов того, что здесь побывал кто-то чужой. Пора перестать терзать себя измышлениями о проникающих сквозь стены маньяках, иначе можно запросто свихнуться… Скорее всего, парадоксы, связанные с Демиургом, объяснялись проще: видимо, у этого психопата была возможность подсоединяться к любым линиям связи. Конечно, такое допущение было неприятно, но все же лучше убедить себя в этом, чем полагать, что за твоей спиной постоянно кто-то дышит…

Я вернулся на кухню, где уже витали заманчивые ароматы горячей пищи, и мы уселись за стол.

– Значит, у тебя все в порядке? – отечески поинтересовался я у Катерины.

– А как же иначе, дядя Рик? – невнятно ответила она, так расправляясь с содержимым своей тарелки, что на нее было приятно смотреть.

На нее вообще было смотреть – одно удовольствие. В свои семнадцать лет Катерина, что называется, цвела и пахла. Я заранее завидовал тому счастливчику, которому лет примерно через пять – а, может и раньше, хотя до окончания Университета нежелательно – достанется это сероглазое сокровище. Умница, красавица, добрая, внимательная – все это про нее, про мою Катьку. И в жизни пытается всего достичь сама, а не прячется за чужую спину, хотя, разумеется, я многое мог бы сделать для нее. Если бы она об этом хоть раз попросила. Но Катерина, наоборот, давным-давно запретила мне вмешиваться в ее дела, и выпускные экзамены в школе сдала с блеском, и на филфак поступила без проблем, хотя конкурс туда в прошлом году был просто умопомрачительным. В принципе, никто и не знал, что я и она связаны полуродственными отношениями.

– Как поживает Рола? – помолчав, спросил я.

Катерина отвела взгляд, и мне стало все ясно.

– Ты не думай, дядя Рик, – тихо сказала она, вычерчивая вилкой на скатерти какие-то загогулины. – Мне с ней, в общем-то, хорошо, вот только слишком увлеклась она в последнее время «пупсиками». Прямо наркотик какой-то!.. Теперь днями напролет не отходит от компьютера, а частенько и ночью встает, чтобы покормить их… И вообще, дядя Рик, слишком близко к сердцу мама эти игрушки воспринимает, так что иногда мне просто страшно становится за нее. Слушай, – она подняла на меня свои прозрачные доверчивые глаза, – может, ты как-нибудь заехал бы к нам, поговорил бы с ней, а?

Я отодвинул от себя почти полную тарелку и закурил.

– Это не так-то просто, Катя, – сказал я. – Ты же знаешь, как она ко мне относится.

– Эх вы, – с горечью сказала Катерина, – что ж вы никак не поймете, что вам обоим было бы лучше, если бы вы были вместе? Ты пойми, дядя Рик, я не за себя пекусь, мне и так неплохо живется, просто мне вас с мамой жалко!..

Голос ее задрожал, и она отвернулась. Я встал, обогнул стол и прижал ее голову к своей груди.

– Ну-ну, девочка моя, – сказал я срывающимся голосом, – будет тебе!.. Как говорит один мой знакомый, к жизненным проблемам надо относиться не объективно, а философски: не будет проблем – не будет и жизни…

– Кстати, – сказала Катерина, потершись щекой о мое плечо, – тут с мамой одна история приключилась, рассказать тебе – не поверишь!

– Поверю, – сказал я, разливая по чашкам чай, – я с недавних пор в какие угодно чудеса могу поверить. Так что – валяй, рассказывай!

Из рассказа Катерины следовало, что месяц назад Рола, отправившись за покупками по ближайшим магазинам, стала жертвой карманника, который, видимо, выследил ее в торговом зале, а кошелек вытащил на выходе из магазина. Воришка сработал чисто, и Рола хватилась довольно плотно набитого деньгами бумажника, только удалившись на два квартала от магазина. Возвращаться не было никакого смысла, а обратиться в полицию она не захотела по известным причинам (чтобы не связываться со мной, подумал я) и вернулась домой, оглушенная приключившейся с ней бедой. Два дня она пролежала в постели, безучастно выслушивая утешения Катерины (Катька пыталась дозвониться до меня, но меня не было ни на службе, ни дома – я как раз в то время мотался по пригородам, вылавливая банду хулиганствующих молодчиков), а на третий день Катерина, возвратившись из Университета, нашла под дверью своей ква-ртиры украденный бумажник. Ошибки быть не могло, потому что в бумажнике имелись какие-то квитанции и прочие бумажки на имя Ролы. Самое удивительным было то, что бумажник не только благополучно пролежал Бог весть сколько на видном месте, и его никто не взял, но и что из него не пропало ни юма!..

Обсудив столь загадочное проявление пробудившейся в воре совести, Рола и Катерина пришли к выводу, что карманнику каким-то образом стало известно о том, что он покусился на благосостояние жены (хотя и бывшей) и дочери (хотя и не родной) самого начальника полиции, и тогда он решил не искушать судьбу.

– А вы говорили кому-нибудь о том, что вас обокрали? – поинтересовался я.

– Да нет, – сказала Катерина, сделав круглые глаза. – Ты же знаешь маму, не в ее привычках делиться с соседями или знакомыми своими проблемами!.. А ты действительно не имел к этому отношения, дядя Рик? Может быть, твои люди поймали этого воришку, он сознался в краже, и ты заставил его вернуть нам деньги, а? Ну, признайся же!..

– Нет, Катюш, ты ошибаешься, – сказал я, – да и не попадался нам в последнее время никакой карманник, это уж я точно по сводкам знаю. Так что понятия не имею, как кошелек мог вернуться к вам – не бумеранг же он, в конце концов!.. Может быть, здесь не обошлось без волшебства?

Я кривил душой. Объяснение этой невероятной истории могло быть только одно, и, если честно, оно мне было не по душе. Даже несмотря на то, что результатом Воздействия – а именно это я подозревал – на сей раз стало восстановление попранной справедливости.

Потом разговор у нас с Катериной зашел об интерактивных сериалах, которыми в последнее время активно пичкало нас родное стереовидение. Как выяснилось, она участвовала в фильме о том, как слепоглухонемой юноша осьмнадцати лет по имени Артем используется спецслужбами в качестве сапера для обнаружения и обезвреживания взрывных устройств, подбрасываемых некими экстремистами в общественные места. Вся соль этого сюжета заключалась в том, что сам юноша не подозревает о том, какую опасную работу ему приходится выполнять: «адские машины» террористов оснащены датчиками, реагирующими на страх, и окружающие вынуждены скрывать правду от бедного парня, потому что, испугавшись, он погибнет и не спасет многомиллионный город от террора…

– А вчера они, знаешь, какой поворотец сюжета отмочили? – азартно блестя глазками, говорила Катерина. – Будто террористы разнюхали, почему их замыслы в последнее время терпят крах, и написали на корпусе очередной мины азбукой для слепых сообщение для Артема: так, мол, и так, знай, что ты держишь бомбу, и стуит тебе сделать неверное движение, как взлетишь на воздух! А вместе с тобой – весь город… Они ведь стали начинять взрывные устройства ядерными зарядами, дядя Рик!.. И нам, то есть зрителям, теперь нужно придумать, что будет дальше.

– Ну, и что же ты придумала?

– Узнав о том, какую работу ему приходилось выполнять, Артем не испугается, а, наоборот, разозлится, потому что до него дойдет, что его все это время обманывали и посылали на верную смерть без его ведома. Мину он обезвредит, но это будет его последнее задание. Потому что он наотрез откажется работать на этих… из службы безопасности. Как ты думаешь, я права? Ведь это… это просто нечестно, что его использовали в качестве пушечного мяса!

– Все правильно, Катя, – сказал я, откидываясь на спинку стула, – но что, если в результате выхода твоего Артема из игры террористы будут диктовать людям свои условия? Представь, что в городе будут греметь взрывы, от которых будут гибнуть люди, много людей – ведь теперь некому будет обезвреживать бомбы…

– Спецслужбы могут использовать специальных роботов, – возразила Катерина, – их-то не запугать ничем. Кстати, так и надо было поступить с самого начала!

– Роботы – это мысль, – согласился я. – А если из этого, по каким-либо причинам, ничего не выйдет? Ну, скажем, стоимость такого робота будет равна стоимости атомной подводной лодки… или еще что-нибудь…

– Ну да, – с сарказмом сказала Катя, – робот – значит, невыгодно, потому что дорого, а человек – это дешевле, по-твоему?.. Прямо как в той шутке: «Если человек у нас дороже всего, то почему за багаж нужно платить больше, чем за пассажирский билет?»…

– Пойми, глупышонок, – сказал я, – ведь кто-то должен спасать других людей, рискуя собой. И я говорю так вовсе не потому, что я сам полицейский и сочувствую тем спецслужбовцам, которые задействовали Артема в качестве живого робота… Просто мне кажется, что этот молодой человек должен сам хорошенько поразмыслить и принять решение – добровольное, заметь, решение – продолжать ли ему оказывать помощь людям или обижаться на них за то, что использовали его без его ведома? В конце концов, стоит ли жить, если не за что умереть? Кто это сказал, не помнишь, будущий филолог? Гете или Гейне?

– Да ну тебя, дядя Рик! – воскликнула Катерина. – Все равно я с тобой не согласна. Они-то использовали Артема еще и потому, что считали: он и так инвалид, к тому же одинокий, и если погибнет, то особого урона от его смерти общество не понесет. Он, мол, и так был ни к чему не пригоден!.. Вот в чем все дело – в заведомой непригодности Артема для чего-то иного, кроме как для того, чтобы быть игрушкой в чужих руках!..

Она раскраснелась от переполнявшего ее праведного гнева. Я не стал больше с ней спорить. В молодости мы все – максималисты, и, помнится, я сам считал, что быть игрушкой в чужих руках – даже ради добра – отвратительно и унижает человека. Собственно говоря, ты же до сих пор сохранил это убеждение, Рик, так что не будь лицемером и не спорь с самим собой в лице Катерины…

Мы еще поболтали о том, о сем, а потом спохватились, что на улице уже темно. Поскольку Интервиль давно уже перестал представлять собой «город ангелов во плоти», как его некогда именовали в рекламных проспектах туристические фирмы, и превратился в обыкновенную современную клоаку, с присущими ей пороками и преступностью, то я решил отвезти Катерину домой на машине.

По дороге Катерина вдруг спросила меня:

– Дядя Рик, а правда, что в городе завелся какой-то маньяк?

Я невольно покосился на нее. Она сидела, держась неестественно прямо и любовалась залитой светом реклам панорамой улиц. Меня коль-нула страшная мысль, и я спросил:

– А тебе кто-то уже угрожал?

– Нет, – сказала она, – все в порядке. Просто в Университете ходят всякие слухи, а у одной девчонки с соседнего потока две недели назад бесследно пропал отец… Вот я и подумала…

– Девочка моя, – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал я, – не придавай значения разным глупым сплетням. Маньяков и преступников у нас действительно хватает, но что касается исчезновения людей, то думаю, что все объясняется намного проще, чем это спешит объяснить людская молва. Я даже готов допустить, что кое-кому – на руку распространение подобных слухов, чтобы потом под прикрытием мифического Демиурга творить свои грязные делишки. Ничего, Катя, рано или поздно, переловим мы всю эту нечисть и…

– Дядя Рик, – тихо сказала Катерина, – ты сам-то себе веришь?

Я даже вздрогнул – настолько знакомыми мне показались интонации, прозвучавшие в голосе моей приемной дочери. В голову сразу полезла всякая чушь. Вроде той, что так называемый Демиург вполне может быть порождением Сети-2, и если это так, то становится понятным, каким образом ему удается оставаться невидимкой. Просто тот оператор, который «создал» маньяка, использует в этом качестве «игрушек», а потом вышибает из них память о своих поступках. И, в свете этой версии, вполне возможно, что, например, никакой не Демиург звонил мне из моей собственной квартиры, а Катерина, которая в тот момент являлась марионеткой. Кстати, только так можно объяснить, откуда Демиургу известен код моего служебного канала связи: достаточно было сделать «игрушкой» любого, кому этот код известен – например, того же Штальберга… Или дежурного по Управлению.

Но если все было так, как я предполагал, то соотношение сил в борьбе с этим распоясавшимся мерзавцем складывалось явно не в мою пользу. Получалось, что он способен в любой момент нанести решающий удар руками близких мне людей, а я – беззащитен. Как цыпленок, над которым занесен нож мясника… Но, если это так, то отныне мне не следует доверять кому бы то ни было, а видеть в каждом, с кем я имею дело, прежде всего слепого исполнителя преступной воли. М-да, веселенькая перспектива!.. Так и до мании преследования недалеко. А хуже всего то, что постоянная настороженность способна изменить твое представление о допустимости тех или иных поступков. Скажем, как ты будешь действовать, дядя Рик, если сейчас Катерина полезет в сумочку и достанет оттуда острый ножичек, которым замахнется на тебя с явным намерением убить? Не прибегнешь ли ты к самому простому и естественному для человека, под мышкой которого покоится скорострельный пистолет, способу спасения своей шкуры? Не одержит ли верх в твоей душе инстинктивный страх над сознанием того, что эта девушка – единственное существо, которое ты еще любишь? Все произойдет за доли секунды, а потом тебе останется только клясть себя за отработанную до автоматизма реакцию и кусать локти, и по-садистски мечтать о том, чту ты сделаешь с повелителем марионеток, когда доберешься до него…

И тут я краем глаза заметил, что Катерина действительно открывает сумочку и запускает туда руку. Волосы на моей голове встали дыбом. Я крутнул резко штурвал влево, одновременно ударив ногой по педали тормоза. Машину занесло, развернуло и чудом не ударило бортом о столб. Если бы не привязные ремни, Катерину наверняка бы ударило головой о бронестекло. Содержимое сумочки вывалилось на колени девушки, и я с облегчением увидел, что ничего огнестрельного, режущего или колющего среди стандартного набора женских мелочей нет.

– Ты что, дядя Рик? – спросила Катерина, уставившись на меня широко открытыми глазами. По-моему, она больше удивилась, чем испугалась.

Меня прошиб запоздалый холодный пот, и прошло минуты две, прежде чем руки перестали предательски дрожать.

– Так, ничего, – сипло ответил я, преодолевая комок в горле. – Показалось, что кто-то побежал через дорогу у нас под носом.

Она с тревогой пощупала мой лоб.

– Переутомился ты, дядя Рик, – сказала она с такой заботой в голосе, что мне захотелось взвыть от отчаяния. – И не удивительно: с утра до вечера на ногах, ловишь всяких подонков и негодяев… Отдохнул бы ты пару недель, а?

– Да я бы с удовольствием, – сказал я, запуская заглохшую от резкой остановки турбину. – Только кто ж меня отпустит?

– Ой, да пошли ты их всех подальше! – посоветовала с девичьей непосредственностью Катерина. – Ты, главное, сам себя отпусти – ведь каждый человек имеет право на отдых.

– Мечтать не вредно, – вздохнул я.

К счастью, остаток пути у нас прошел без каких-либо приключений.

Глава 4

Когда я вернулся домой, на часах было уже около двенадцати ночи.

На этот раз я был трезв и поэтому решил поставить машину на подземную стоянку, находившуюся в подвале дома.

Помещение стоянки представляло собой обширный зал, разделенный на отдельные боксы бетонными опорами, между которых стояли машины. Когда-то освещение здесь было достаточно ярким, но перегоревшие лампы давно не меняли, и поэтому углы подвала скрывались в тени.

Мои шаги гулко отдавались по бетону. Голова у меня гудела – видимо, вследствие усталости и тех неприятных сюрпризов, которые сегодня сыпались на меня горохом, – и я предвкушал, как сейчас поднимусь к себе, приму душ, а потом с банкой пива расположусь перед экраном стереовизора и буду следить за перипетиями сюжета интер-сериала до тех пор, пока глаза не слипнутся от сна.

Уцелевшие лампы светили мне в спину, и тень моя удлинялась передо мной с каждым шагом. Вдруг я заметил, что она приобретает какие-то необычные очертания и остановился. Вскоре до меня дошло, что на мою тень накладывается еще чья-то, чужая, и горло мое пересохло, потому что это могло означать только одно: сзади кто-то стоит. Однако, ни шороха, ни звука за своей спиной я не слышал.

Я выхватил из кобуры пистолет и прыгнул в сторону, переворачиваясь в прыжке так, чтобы еще в полете можно было выстрелить по тому, кто стоял сзади меня.

Но сзади никого не оказалось. Только где-то за соседними машинами отчетливо звякнул металл.

Я ужом скользнул в промежуток между машинами и прижался к холодной поверхности дверного люка, прислушиваясь к шорохам. Сердце учащенно билось, по вискам ползли противные струйки пота. Я осторожно выглянул в центральный проход, и мне показалось, что в ту же секунду за крайний автомобиль мелькнуло что-то темное. Я нажал на курок, и пуля выбила кусок бетона из стены, с дребезжанием лопнувшей струны отрикошетив в сторону.

Я прекрасно понимал, что стрелять наугад не имело никакого смысла, но все-таки выстрелил еще раз, и крайний автомобиль с шипеньем выпустил воздух из пробитой шины. Скорее всего, неосознанно я пытался дать понять тому, кто меня преследовал, что меня не возьмешь голыми руками.

Надо было что-то делать, а не сидеть в укрытии, ожидая, пока противник доберется до меня. Поэтому я выбрался в крайний проход и двинулся на четвереньках к выходу, то и дело замирая в готовности пустить в ход оружие.

Внезапно что-то щелкнуло, лампы на потолке мигнули и погасли. Стоянка погрузилась в кромешную тьму. Тот, кто охотился за мной, видимо, имел инфракрасные очки, и теперь получил то же преимущество надо мной, которое имеет зрячий над слепым.

Я представил, как я буду метаться в темноте, а маньяк будет насмешливо наблюдать за мной, а потом, когда ему надоест забавляться со мной, как кошке с мышкой, укокошит меня способом, не оставляющим следов, отвезет в багажнике машины до озера и утопит там с камнем на шее… Страх от этих мыслей куда-то пропал, а появилась почти спортивная злость. Рано радуешься, придурок, думал я, продвигаясь наощупь в темноте. Я все-таки кое-чему научился в этой жизни, и ты напрасно считаешь, что тебе без труда удастся расправиться со мной… В кармане я нащупал зажигалку и зажал ее в свободной руке.

В темноте терялись все представления о пространстве и о своем местонахождении в нем. Наверное, такие же ощущения возникают у пилота самолета, летящего в облаках, когда по каким-то причинам отказывают все приборы. Несколько секунд спустя я не мог бы с уверенностью сказать, где находился и далеко ли до меня стены, продвигаюсь ли я вперед или топчусь по кругу…

Уверенным можно было быть в одном: кто бы ни был субъект, подкарауливший меня в этом бетонном склепе, он не будет тянуть резину. Если, конечно, у него есть хоть капля сообразительности. Зрение быстро адаптируется даже к самой непроглядной тьме, поэтому до Демиурга – или тому, кто выдавал себя за него, – должно было дойти, что вскоре я буду не таким уж и слепым…

Везет же мне на схватки в подвалах, подумал я, вспомнив ту переделку, в которую угодил много лет назад в подвале аптеки.

Я оказался прав.

Колено мое с размаха ударилось о какой-то угловатый выступ – по-моему, это был бампер машины – и тут же слева от меня раздался подозрительный шорох. Пришлось на время забыть про ушибленную ногу.

Я резко присел и, выбросив руку в том направлении, откуда донесся звук, щелкнул зажигалкой. Язычок пламени выхватил из мрака кусок пространства, и я увидел только чью-то руку, которая сжимала какой-то странный предмет, похожий на пистолет, но с эллипсоидным утолщением посреди ствола. Лицо незнакомца оставалось во мраке. В тот же миг над моей головой словно пронесся сильный порыв ветра, который задул огонек зажигалки. Я выстрелил наугад во тьму, но, видимо, промахнулся, потому что звука падения тела на бетонный пол не последовало.

Выстрелить второй раз противник мне не дал. По моей руке что-то с силой ударило, пистолет вылетел и с грохотом брякнулся на пол. Чтобы не быть в роли пассивного наблюдателя того, как меня будут убивать, я нанес ответный удар ногой в темноту и попал. Однако мой невидимый соперник не издал ни звука, словно я сражался с роботом, не испытывающим ни боли, ни иных человеческих чувств.

Меня ударили в солнечное сплетение с такой силой, что дыхание мое остановилось, и я скрючился в три погибели, пытаясь как можно быстрее прийти в себя. Холодные руки обвили мою шею сверху удушающим захватом, перед глазами поплыли разноцветные пятна, и я понял, что еще немного – и от меня останется только бездыханная оболочка. Вместо того, чтобы безуспешно пытаться ослабить железную хватку противника, я подался вперед, нащупал перед собой его ноги, вцепился в них обеими руками и попытался сбить с ног «невидимку» толчком плеча. Незнакомец, однако, устоял и еще сильнее сдавил мою сонную артерию. Однако, пытаясь сохранить равновесие, он навалился на меня всем своим телом, и мне ничего не оставалось, кроме как использовать эту силу инерции в соответствии с законами физики. Уже почти теряя сознание, я ухитрился просунуть голову между ног нападавшего, а затем, помогая себе руками, резко распрямился, совершая рывок, как штангист, поднимающий рекордный вес – впрочем, вес моего противника действительно был немалым.

Захват на моей шее ослаб, и тело нападвшего, скатившись по моей спине, с грохотом рухнуло на пол. В других условиях я бы не дал ему подняться на ноги, но когда тебя долго душат, а потом ты выкладываешься весь ради одного-единственного движения, то не скоро удается восстановить силы. Я уцепился рукой за невидимую в темноте машину, жадно хватая ртом воздух, и в это время позади меня хлопнула дверь. Только теперь я припомнил, что на случай пожара на стоянке имелся запасной выход на поверхность.

Придя в себя, я, выставив руки перед собой, нашел в стене стальную дверь и потянул ее на себя. Глаза мои резанул показавшийся ослепительно-ярким свет, а далеко наверху отчетливо слышался топот ног бегущего по ступеням лестницы человека. Можно было бы, конечно, попробовать догнать его, но дыхание мое еще не восстановилось до конца.

Поэтому я вернулся на стоянку, поблуждав во мраке с зажженной зажигалкой, обнаружил рубильник на стенном щите и включил в подвале свет. Потом прошел на место нашей схватки и принялся исследовать пол. Пистолет свой я обнаружил сразу. Немного погодя я нашел и тот предмет, которым был вооружен мой противник. Теперь, при свете, я смог изучить его. Мне хватило и одного взгляда, чтобы понять, каким образом преступнику удавалось отправлять людей на тот свет, не оставляя от них ни следа. Для этого вовсе не требовалось ни топить их тела с грузом на шее на дне Озера, ни закапывать под покровом ночи в городском парке, ни растворять останки несчастных в серной кислоте. Это раньше маньяки выходили на охоту за людьми, вооружившись топорами, опасными бритвами, удавками из гитарных струн и прочими примитивными средствами умерщвления. Теперь научно-техническая революция предоставила в их распоряжение куда более эффективные и совершенные средства, чтобы пачками и незаметно убивать людей в условиях мегаполиса.

Все еще держа странный пистолет в руках, я бросил взгляд на стену подвала и только теперь понял, что за ветер прошелестел над моей головой в тот момент, когда я осветил своего противника огоньком зажигалки. В стене, на уровне человеческого роста, виднелось почти идеальное круглое отверстие, диаметр которого составлял не менее полметра, и края его не были оплавлены, как это бывает при попадании лазерного луча, а на полу под ним не было ни осколков бетона, ни крошек, ни пыли. Словно стена была сделана из бумаги, и этот круг аккуратно вырезали из нее ножницами, чтобы потом выбросить в мусорную корзинку…

Пистолет-атомайзер – вот что было в арсенале у злодея по кличке Демиург. Не так давно по страницам мировой печати промелькнуло сообщение, что одна из оружейных фирм получила патент на производство бесшумного и принципиально нового оружия, стреляющего не пулями и не лазерными лучами, а пучком античастиц, нарушающих связи между атомами в молекулах вещества, из которого состоит цель. В результате такого «выстрела» объект с массой в несколько сот килограммов просто-напросто превращается в облачко атомов и перестает существовать как физический объект. Пока в ООН велись ожесточенные дискуссии, относить ли данное оружие к категории особо опасных, а потому подлежащих запрету средств массового уничтожения, фирма проводила испытания атомайзера и, судя по тому, что он каким-то образом оказался в руках Демиурга, результаты были высоко оценены специалистами.

Я осторожно опустил атомайзер в карман. Как возможная улика или ниточка, ведущая к маньяку, он все равно не годился. У меня появилось предчувствие, что в ответ на мой официальный запрос никто не сможет мне дать разъяснений, как это чудовищное, сверхзасекреченное оружие оказалось в Интервиле, да еще в руках охотника на людей… В итоге, атомайзер будет у меня изъят представителями службы безопасности. Вместе с объяснительной запиской по поводу того, как он попал ко мне, и письменным обязательством не разглашать государственной и военной тайны… А дактилоскопическая экспертиза тоже ничего бы не обнаружила, потому что собственной шеей я убедился, что преступник был в перчатках.

Но самое большое разочарование, граничащее с мурашками по спине, ждало меня впереди. Я исползал весь тот участок пола, на который должен был приземлиться маньяк после моего броска через спину, но не обнаружил там ни малейшей зацепки. Ни мельчайшей капельки крови, ни волоска не потерял этот сукин сын, шмякнувшись мордой о бетон!.. Поневоле создавалось впечатление, что против меня действовал не человек, а дьявол в образе человека. Призрак во плоти. Гомункулюс, выведенный в какой-нибудь секретной лаборатории. Робот-убийца, наконец… Эту череду псевдонаучных гипотез можно было продолжать до бесконечности, но я не стал больше ломать голову, а отправился к себе.

Ночь – вернее, остаток ночи – я провел скверно. Мало того, что битых два часа я проверял свою квартиру на предмет скрытых микрофонов и мини-компов, так еще и сон, который мне приснился, был весьма разнообразен по части кошмаров. То мне снилось, что человек в черном стоит у моего изголовья, и тень от него покрывает меня зловещим саваном (в этот момент я очнулся в поту и с частотой пульса, как у бегуна-марафонца в середине дистанции). То я бродил по каким-то развалинам, усеянным жирным пеплом и полуобгоревшими трупами, в поисках хоть одной живой души, а когда наконец заметил далеко впереди бредущую фигуру в плаще с капюшоном и нагнал ее, чтобы расспросить, каким образом Интервиль постигла участь Помпеи, то из-под капюшона в меня вперились пустые глаза манекена, в руке которого был зажат атомайзер…

Я с большим трудом отделался от навязчивого сна, когда еще только начинало светать и решил больше не смыкать глаз, хотя чувствовал разбитость во всем теле. Не успел я сварить себе кофе, как грянул сигнал вызова на связь.

Как ни странно, но это был не дежурный по Управлению, спешивший обрадовать меня сообщением о новом ЧП в городе, и даже не Демиург.

Это оказался Сева Башарин, который, судя по его возбужденному виду и синим кругам под глазами, тоже провел эту ночь не уткнувшись в подушку, а в трудах праведных.

– Рик, – сказал он таким голосом, что я вмиг позабыл события минувшей ночи, – немедленно садись в машину и дуй ко мне!

– Это еще зачем? – осведомился я. – Если чтобы пообщаться на какую-нибудь умную тему, так, по-моему, для разговоров у нас есть более подходящее время… Или у тебя началось недержание речи?

– Не будь идиотом, Рик, – перебил меня Сева, и по его тону я понял, что ему сейчас не до шуток. – Я тебе говорю, приезжай – значит, так надо… И срочно, потому что это очень важно для всех нас и, прежде всего, для тебя, Рик!

– А ты где сейчас? В Управлении? – глупо спросил я, хотя и сам уже видел, что за взлохмаченной головой Севы отсутствуют какие-либо пробирки и приборы.

– Я жду тебя дома, – сказал Сева. В этот момент за пределами экрана послышался какой-то звук, и он повернул голову, прислушиваясь.

– Тут кто-то мне в дверь названивает, – немного погодя сообщил мне Сева. – Будто с цепи сорвались, честное слово!.. Ладно, ты не задерживайся, Рик.

Перед глазами у меня все поплыло, и я сразу вспомнил свой горький опыт. Те сволочи, против которых мне всю жизнь пришлось играть, свое дело знали четко. Сначала это была Люция, супруга моего дружка Слана. Потом они расправились с Баглаем. Потом был еще Лент Талбанов… Людей убирали в тот самый момент, когда они получали исключительно важную информацию о Воздействии и пытались донести ее до меня или до кого-нибудь еще. Теперь, значит, у них на мушке был Сева. Проклятый город, в нем все прослушивалось и просвечивалось насквозь, и ничего с этим нельзя было поделать, ничего!..

Я с досадой вдарил кулаком по столу, не чувствуя боли, и заорал что было силы:

– Постой, Сева!.. Не отключай визор! Никому не открывай, никому!.. Ну, я прошу тебя, слышишь?! Сукин ты сын, Сева, тебя же убьют!..

Но было поздно, экран погас. Я тут же ткнул в клавишу, чтобы снова вызвать Севу на связь, но на другом конце линии никто не подошел к аппарату.

Мне оставалось только усиленно внушать себе, что хоть в этот-то раз я не опоздаю – просто было бы черной несправедливостью, если бы и Севу я нашел уже мертвым. Хотя от этого самовнушения спокойствия не прибавлялось…

Глава 5

– Нагнал же ты на меня страху, дружище! – сказал я Севе.

– Я? – повторил он с удивлением. – Причем здесь я? Это все твои кровавые мальчики в глазах, Рик!.. Я же тебе говорил, в последнее время ты сходишь с ума. Впрочем, все мы сходим с ума, каждый по-своему…

Не ты первый сообщаешь мне эту новость, устало подумал я, но вслух эту мысль не озвучил. Если я и схожу с ума, то этот процесс слегка затянулся: с того самого момента, когда я ввязался в эту бучу с геймерами, каждый из тех, с кем мне приходилось иметь дело, рано или поздно, приходил к аналогичному выводу. «Вяло текущая шизофрения» – кажется, есть такой термин у психиатров. Интересно, к чему она течет: к выздоровлению или окончательному помешательству? Гм… Помнится, у нас в Университете один студиозус-прогульщик принес «справку от врача», которую сочинил сам после долгих консультаций с медицинскими справочниками: «Отсутствовал в школе всю неделю, потому что болел сифилисом»…

Я чувствовал, что мысли мои устремились вовсе не туда, куда следует, но ничего с этим поделать не мог. Вероятно, это была запоздалая защитная реакция сознания на стресс, который я перенес, пока летел на бешеной скорости на другой конец города, желая только одного: застать Севу еще живым – пусть раненым, пусть изуродованным, но живым!.. И еще я мечтал застать у его тела тех, кто нанес ему предрассветный визит. Почему-то эти люди представлялись мне похожими на Клура – с виду неуклюжими, но на самом деле с отработанными долгой практикой рефлексами и навыками превращения человека в развалину без особых подручных средств…

Однако, оказалось, что тревога была ложной. Просто сосед Севы – некто со странной фамилией Бляс, – имевший обыкновение просыпаться вместе с птицами, вернулся с утренней пробежки по ближайшему парку и обнаружил, что у него закончились запасы кофе, за каковым он немедленно и без зазрений совести поперся к Башарину.

Сева, удовлетворив кофейного маньяка, тут же перезвонил мне, но меня уже не было дома, а наручный визор я впопыхах, конечно же, забыл захватить с собой…

– И потом, – продолжал Сева, – еще неизвестно, кто на кого страху нагнал. Например, когда ты ворвался ко мне с пистолетом в руке, с выпученными шарами на белом лице и ринулся прыгать из комнаты в комнату, как какой-нибудь классический шериф в задрипанном городишке Дикого Запада, я точно чуть копыта не отбросил!.. Знаешь, мне в голову полезли твои же россказни о делах давно минувших дней, и я даже подумал: а что, если они и Рика сделали марионеткой?

– Ладно, ладно, – пробормотал я, – будем считать, что инцидент исчерпан. Ты давай, рассказывай, не тяни.

– Может, заодно позавтракаем? – предложил Сева. – Я сейчас кофейку покрепче заварю, а то башка после бессонной ночи отказывается функционировать… Подожди, я проверю, осталось ли у меня что-нибудь после налета Бляса.

Он отправился на кухню, а я вздохнул и огляделся. Интерьер, в котором обитал мой друг, назвать унылым было нельзя. Наоборот, здесь все было, будто нарочно, разбросано так, чтобы вызвать у посетителя невольную улыбку. Так, высокочастотный паяльник вызывающе торчал из книжного шкафа, на стене, на самом видном месте, красовался мятый женский бюстгальтер огромного размера, компьютер в сочетании с мощным анализатором обретались на голом полу в центре комнаты, зато письменный стол вместе с бумагами и толстенными фолиантами был зачем-то накрыт выцветшим гобеленом. Алогизмов в квартире у Севы было полно, но, как ни странно, проведя здесь немного времени, любой здравомыслящий человек начинал вдруг ловить себя на мысли, что успел привыкнуть к подобному хаосу и что, самое ужасное, ему такой беспорядок нравится гораздо больше, нежели своя собственная, словно вылизанная собачьим языком, среда обитания…

Сева вернулся, трудолюбиво таща перед собой поднос, до отказа заставленный тарелочками с бутербродами, чашками, кофейником и прочими причиндалами. От коньяка и прочих спиртных напитков я наотрез отказался, но Сева и не настаивал. По-моему, ему гораздо больше нравилось пить со мной в своей гнусной лаборатории, чем в домашней обстановке.

Уничтожив в два приема гигантский сэндвич и с шумным прихлебыванием отпивая горячий кофе, он стал рассказывать, что заставило его вызвать меня в столь ранний час на связь.

По словам Севы, всю ночь он корпел над медальоном с «заглушкой», который я дал ему накануне. Он разобрал всю электронную начинку до последнего винтика, он облазил все технические справочники от корки до корки, он даже звонил какому-то знакомому физику в три часа ночи с просьбой дать ему краткую консультацию – в общем, просьбу мою он исполнил очень добросовестно. Когда все доступные ему методы экспертизы были исчерпаны и он сидел в тупом изнеможении, пялясь на крохотные детальки демонтированной микросхемы, ему наконец пришла в голову одна идея, но чтобы ее проверить, Севе пришлось посреди ночи пешком (такси он так и не сумел поймать) переться в Управление, уламывать дежурного вскрыть лабораторию и проводить какой-то там молекулярный анализ в области скрытого спектра одной малюсенькой детальки, которая входила в состав микросхемы «заглушки».

– И знаешь, что показал анализ? – возбужденно вскричал Сева, который к этому моменту успел напрочь забыть и о бутербродах, и о давно остывшем кофе.

– Предполагаю, – нарочито спокойным тоном ответил я. – Какую-нибудь бяку вроде проводника Воздействия.

– Ты что, знал об этом с самого начала? – с таким подозрением осведомился Сева, что я чуть не расхохотался.

– Ну-у, – менторским голосом протянул я, – знать не знал, но подозревал. Как в анекдоте про то, как два генерала загадывали друг другу загадки, и один из них спрашивает: «Что такое: большое, бронированное, с башней, пушкой и гусеницами, начинается на „та-“, а заканчивается на „-нк“?»… Помнишь?

Но Сева только отмахнулся от всех анекдотов в мире небрежным жестом. Плевать ему было сейчас на юмор, этому гению полицейской экспертизы.

Он принялся объяснять, в чем состояла суть его открытия, но, признаться, из его объяснений я ни черта не понял. Вроде бы внутренняя поверхность этой детальки, наименование которой сразу же вылетело из моей головы, одурманенной в результате скверно проведенной ночи, была покрыта каким-то кристаллическим веществом R-образной структуры (мне это говорило не больше, чем химическая формула воды для ребенка, только что освоившего азбуку), и это вещество по всем параметрам способно было при определенных раздражителях проводить и многократно усиливать психогенное излучение. Что-то вроде электронно-химического наркотика…

– Представляешь, Рик? – воскликнул Сева, от волнения снова хватая бутерброд и принимаясь поедать его с такой скоростью, будто год голодал на необитаемом острове. – Мгм… ммм… умгу?

Он, определенно, был доволен собой, но никак не мог взять в толк, что я далек от ликования. Своим открытием он подтвердил мои самые худшие подозрения, только и всего.

– Ты жуй почаще, – посоветовал я, – не дай Бог, подавишься… Значит ли это, мой ученый коллега, что таким образом неоспоримо доказан тот факт, что медальон служил инструментом Воздействия?

Он наконец справился с бутербродом и принялся мне азартно объяснять, что, во-первых, ничего неоспоримого в науке нет и быть не может; во-вторых, что медальон лишь потенциально мог быть использован для Воздействия, а в-третьих…

– … а в-третьих, ты не дослушал меня, Рик! Это еще только цветочки!.. Да, замысел неведомых нам конструкторов использовать «заглушки», якобы нейтрализующие Воздействие, для дальнейшего зомбирования носителей – только уже на другой частоте – был, сам по себе, блестящим, но какова ему цена в наших условиях, когда этими штучками по инерции пользуется лишь каких-то жалких десять процентов населения Интервиля? Неужели стратеги Контроля не в силах были предвидеть, что в будущем их влияние на людей существенно уменьшится? Или они были готовы с этим примириться? Но почему? Вот какие вопросы возникли у меня после открытия…

– Эпохального открытия, – не без иронии поправил его я.

– Да ладно тебе! – отмахнулся он, но чувствовалось, что даже ироничная похвала была ему приятна. – И тогда я подумал: а что из себя представляет этот многостековый чип… ну, та самая деталь, которая содержала R-вещество? Я опять полез в справочники. И знаешь, что я выяснил? Что данный чип давным-давно используется нашей промышленностью! Он входит в состав схем стереовизоров, радиоприемников, магнитофонов, визоров и прочих бытовых электронных приборов… даже в кухонных комбайнах и кофемолках на комп-процессорах он есть, Рик! Вот, смотри! – Он устремился куда-то вглубь квартиры и вскоре вернулся. На ладони его лежал крохотный кружок темно-зеленого цвета. – Я растребушил свой стереовизор, достал оттуда этот чип и проделал анализ…

Он сделал эффектную, по его мнению, паузу.

– И обнаружил там это… как его? – спросил я.

– То же вещество, что и в чипе твоей «заглушки», Рик, – торжественно провозгласил Башарин. – Ты был прав, брат: нами по-прежнему управляют, как «игрушками»! Единственное, в чем ты заблуждался, так это в том, что пытался приписать Воздействие проискам каких-то сил добра и зла…

– Но ведь это означает, – пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль, проговорил я, – это означает, друг мой Сева, что Сеть-2 все-таки существует. А раз так, то нет никакой гарантии того, что и в этой сети не завелись свои геймеры – новое поколение. Ты знаешь, с логикой у меня в общем-то худо, но я в свое время много думал о Воздействии – о первоначальном Воздействии, Сева, – и постепенно пришел к выводу, что Контроль – это еще не конечная инстанция. Ведь как объяснить появление первых геймеров, если почти тотальное Воздействие через Сеть-1 позволяло Контролю пресечь все их поползновения в самом зародыше? Разве это не свидетельствует о том, что сам Контроль был инициатором геймерства. А для чего ему это? Какой ему смысл порождать то, против чего он потом вынужден будет безуспешно бороться в течение многих лет?.. И вот если учесть это, то я никак не могу принять твой упрек насчет сил добра и зла. Извини за зацикленность, но должен быть кто-то еще, кто стоит выше Контроля и для кого сами контролеры представляют собой «игрушки»!..

Сева криво усмехнулся.

– И, по-твоему, это Бог? – спросил насмешливо он.

– Причем тут Бог?!.. – разозлился я. – В наше время есть немало других сил, которые могут претендовать на роль Всевышнего. Воздействие, в конечном счете, – вовсе не игра, Сева, но даже если бы оно оказалось игрой… «И в бирюльки бывает занятной игра, если играют в нее мастера», написал один мой покойный друг юности… Политика умеет много гитик, Сева, причем грязных гитик. А здесь все явственней пахнет политикой. К тому же, если бы людьми играл от нечего делать сам Господь, то нам с тобой, жалким смертным, бесполезно было бы дергаться!..

Сева внимательно рассматривал меня, высоко вздернув белесые брови.

– А знаешь, Рик, – произнес он, – я теперь понял, почему ты так усиленно отвергаешь причастность Бога, инопланетян и потусторонних сил к Воздействию… Ты отталкиваешь эту мысль, как говорится, всеми фибрами своей души, и именно для того, чтобы я тебя опроверг и успокоил, ты забрасывал вчера удочку, признайся!.. Ты дрейфишь, Рик, что эта бредовая идея может оказаться… ну, если не истиной, то хотя бы ее аналогом. Ведь ты посвятил всю свою жизнь борьбе с Воздействием, а в этом случае у тебя не останется никакой надежды на победу. Ведь с богами невозможно сражаться простым смертным, Рик.

– Ты не прав, брат Всеволод, – возразил я. – С богами трудно сражаться, но не невозможно… Не далее, как прошлой ночью я, например, весьма успешно съездил пару раз по физии одному божеству! Правда, самозванному, но ведь и все боги – самозванцы, не так ли?

– Да? – скептически скривился Сева. – И кому же это ты набил морду?

– Демиургу, – ответил я.

– А вот и он, – сказала секретарша.

Из коридора донесся приближающийся топот и шум голосов.

Я поднялся с кресла, и тут же в приемную ввалилась целая толпа людей. Впереди, словно флагман, шествовал Авер Гунибский. Глядя на него, я в который раз констатировал, что Авер сильно изменился с тех пор, как сменил стойку бара на кресло мэра. На нем был дорогой костюм в полоску, воротник рубашки с начальственной небрежностью был расстегнут, а узел галстука ослаблен. Бороды давным-давно не было и в помине – увы, неизбежная дань имиджу чиновника и отца города в одном лице. Лицо Авера, кстати, изображало значительность и неустанную заботу о городских делах.

За Гунибским неотступно следовали какие-то люди, старательно соблюдающие дистанцию. Складывалось впечатление, что все вместе они поддерживали невидимый длинный шлейф, который влачился за Гунибским. В этой ораве были люди с портфелями и без оных, с папками под мышками и с какими-то свертками, вертлявые и услужливые, просительно полусогнутые и чинно выпрямленные.

Авер не обращал на них абсолютно никакого внимания.

Увидев меня, он широко осклабился, подошел, похлопал по плечу, заботливо осведомился: «Давно ждешь меня?» – и, не дожидаясь ответа, повернулся к секретарше:

–Почта есть?

Секретарша принялась судорожными движениями выдирать из пейпер-блока кипу каких-то бумаг, писем и газет.

– Что-нибудь срочное? – поинтересовался Авер, не обращая внимания на людей, набившихся в приемную.

Секретарша принялась что-то мямлить, но он, не слушая ее, выдернул наугад из кипы корреспонденции узкий длинный конверт и, прищурившись, вгляделся в него:

– На каком это языке? – вдруг громко осведомился он неизвестно у кого.

В толпе сзади произошло скрытое движение, несколько голов выдвинулись из-за плеча мэра, чтобы разглядеть конверт, но секретарша опередила всех:

– Это из французского атташата, Авер Харитонович, – неожиданно четким солдатским голосом отчеканила она. – Если хотите перевод…

– Зачем? – добродушно осведомился Авер. – Французский я и сам знаю. Много всяких слов: «Бордо», «Мартель», «Крюшон»… еще один коньяк есть, как его?.. "Шато ".

Присутствующие с готовностью засмеялись.

– Ладно, – сказал Авер, беря меня за плечи и увлекая за собой в кабинет. – Мы тут с господином полицмейстером немного посплетничаем о том, о сем, а вы все считайте, что я еще не пришел.

В кабинете он подтолкнул меня к нагромождению мягких кресел вокруг столика на низких ножках, напоминавшего своими размерами аэродром. Из-за того, что крышка столика была сделана из чистого горного хрусталя, казалось, будто «аэродром» покрыт коркой вечного льда, а посему непригоден для эксплуатации в летных целях.

Когда мы уселись, Авер поинтересовался:

– Что будешь пить, Рик?

Я усмехнулся. Нет, все-таки от прежнего хозяина «Ходячего анекдота» кое-какие черточки в Гунибском еще оставались. Во всяком случае, на уровне тех фраз и интонаций, к которым он привык.

– Ничего, – сказал я, – а не то заставишь свеженький анекдот рассказывать.

– Не бойся, – сказал Авер, окончательно освобождаясь от галстука, – анекдоты меня давно перестали интересовать. К тому же, свежих анекдотов не существует, поверь мне на слово. Все так называемые свежие анекдоты – хорошо забытые анекдоты «с бородой»…

Он откинул крышку пульта сервировки, нажал одну из кнопок , и из недр столика на хрустальную поверхность всплыли бутылка шампанского в ведерке со льдом и два изящных фужера высотой почти с эту бутылку.

– Может быть, ты и прав, Авер, – сказал я, – но зато новости уж точно бывают свежими.

Он свирепо покосился на меня, наполняя фужеры светло-розовой пузырчатой жидкостью.

– Опять какое-нибудь ЧП? – брюзгливо спросил он. – Что-нибудь стало известно о том маньяке, который вот уже полгода будоражит город? Или твои ребята накрыли молодчиков, которые готовят Бойню в городе?

– Ну, зачем ты сразу о хорошем? – шутливо сказал я, хотя мне было совсем не до шуток. – Свежие новости – не обязательно хорошие новости.

Он залпом отхлебнул почти полфужера и мрачно посмотрел на меня:

– Так я и думал, – сообщил он. – Разве от тебя чего-нибудь хорошего дождешься? Ну давай, садист, режь меня без ножа!

Я рассказал ему все, начиная от своего ночного поединка с Демиургом (не выдавая того, что маньяк стал за мной охотиться) и кончая открытием Севы Башарина относительно Сети-2. Авер слушал меня хмуро, по давней привычке поглаживая вместо бороды подбородок, а когда я умолк, спросил:

– Так ты поэтому, значит, запретил своим подчиненным носить на службе всякие побрякушки?

Я утвердительно кивнул.

Авер откинулся на спинку кресла.

– А этот твой лаборант не может ошибаться? – сердито поинтересовался он. – Все-таки диссертацию он так и не защитил… какой-то недоделанный ученый, понимаешь…

– Я ему верю, Авер.

– И что же ты предлагаешь?

– Ты сам догадываешься, господин мэр, – ехидно сказал я. – Раскинь-ка своими мозгами, как можно избавиться от Воздействия, если вся эта зараза льется в город потоком через стереовизоры, приемники и прочие аппараты?

– Нет, – быстро сказал Авер, – ты сошел с ума! Да ты представляешь, что начнется, если мы лишим людей почти всех благ цивилизации?! И под каким соусом мы это преподнесем им? Что какой-то вшивый судебный эксперт обнаружил в электронных микросхемах невесть что?!.. Да если мы на это пойдем, через два дня ни меня, ни тебя в этих креслах не будет!

– Авер, я тебя понимаю, старина, но что для нас с тобой лучше : удержаться в креслах или сделать людей по-настоящему свободными?

– Вижу, ты вбил себе в голову, что лучше второе. Но, послушай, Рик, разве та цена, которую ты предлагаешь за свободу для всех и каждого, не превышает ценность этой свободы? Ведь, по сути, ты отбрасываешь город чуть ли не в средние века! Представь: Интервиль окажется отрезанным от всего мира, потому что в первую очередь придется ликвидировать все средства связи. Затем дойдет очередь до стереовизоров, приемников, затем – до кухонных комбайнов, автоматических прачечных, кафе самоообслуживания и так далее… Согласятся ли наши граждане влачить такую жизнь – без как следует обустроенного быта, без развлечений и без информации?.. Веками человек приучался требовать от жизни две вещи: грубо говоря, хлеба и зрелищ. Это въелось в нашу плоть и душу так, что не вытравить! А теперь ты предлагаешь людям жить и без хлеба и без зрелищ! И ты полагаешь, они поймут и поддержат нас с тобой?!..

– Поймут, – сказал я, стараясь быть спокойным, хотя в душе моей нарастал вязкий страх. Я уже понял, что Авер не согласится с моими предложениями. – Если людям объяснить вс?, ничего не скрывая, они поймут…

– Эх ты, наивная душа! Да что ты им объяснишь, что? Что свобода – это самое дорогое, что есть у каждого, и что ради нее можно и нужно пожертвовать благосостоянием?.. Да они засмеются, не дослушав, плюнут тебе в глаза и пойдут своей дорогой. И, в общем-то, они будут правы, Рик! Потому что люди уже не видят никакой прелести в независимости! Они успели привыкнуть, что ими руководят и управляют другие – иначе у нас давно бы воцарилось бы подлинное народовластие. Или анархия…

– Тем более, – упрямо сказал я. – Значит, людей надо учить быть свободными, а для этого им надо создать условия… И потом, что ты заладил про какую-то средневековую жизнь? Да, первое время людям придется пожить без фильмов и радиопередач, а там придумаем, как наладить у себя в городе выпуск принципиально новых аппаратов, безопасных в психогенном отношении… У нас же есть свои предприятия, на которых мы могли бы организовать сборку нужных приборов!

– Ничего ты не знаешь, Рик, – с горечью сказал Авер. – Ведь наши заводы осуществляют только сборку электроники из готовых блоков и деталей, которые поступают к нам со всего мира. Не будешь же проверять электронным микроскопом… или чем там еще?.. каждую детальку!

– А почему бы и нет? – неуверенно сказал я. – Если понадобится, организуем такую проверку… Ты пойми, Авер, в любом случае у нас нет другого выхода. Вот ты хочешь избавиться от преступности, да? Ты хочешь, чтобы в городе больше не было садистов, убивающих людей ни за что, ни про что, и чтобы не горожане не устраивали массовую резню?.. А ведь все это – звенья одной цепи, Авер, и если мы не остановим Воздействие, то одного маньяка будет сменять другой, каждый будет воевать против всех остальных, и в один прекрасный день город превратится в руины!

– Для этого есть ты и твои парни, Рик, чтобы Интервиль не стал развалинами. Поэтому давай забудем наш разговор и вернемся к исполнению своих прямых обязанностей… меня, между прочим, в приемной люди ждут…

– Нет, Авер, подожди, я так просто от тебя не отстану!

– Ну ладно, допустим, что ты убедишь меня. Но как мы сумеем запретить горожанам пользоваться всей электроникой – а люди, между прочим, за нее в свое время деньги платили, и немалые! Как?.. Издать соответствующий декрет? Что, мол, с завтрашнего дня запрещается смотреть стереовизоры и слушать радиоприемники, звонить по визору и пользоваться компьютерами?.. А потом что? Ходить по домам с обыском и отбирать всю электронику у тех, кто не подчинился нашим требованиям? А как же быть с правами человека на собственность и на информацию? Или переписать все законы, чтобы подогнать их под наши потребности?.. Нет уж, лично я этого постараюсь никогда не допустить!

Собственно, на этом можно было ставить точку, но я решил испытать последний аргумент.

– Послушай, Авер, ты же сам в свое время стал жертвой Воздействия, – сказал я, глядя ему в глаза. – Ты что, забыл, как геймеры вытянули у тебя деньги, скопленные на лечение жены? И ты хочешь, чтобы в будущем такие же вот сволочи творили подобное и по отношению к другим?! Чтобы они развлекались, наживались и исполняли любые свои желания чужими руками?!..

Он отвел глаза, но упрямо повторил:

– Я не хочу этого, Рик. Но то, что ты предлагаешь, – это безумие! А я безумных идей на дух не переношу, я в своем нынешнем положении должен охлаждать такие вот раскалившиеся мозги, как у тебя!.. И я это буду делать, чего бы мне это ни стоило.

– Значит, я тебя не убедил? – спросил я. – Значит, ты мне не веришь, Авер?

Тут Гунибский вдруг стукнул кулаком по хрустальной столешнице так, что фужеры со звоном покатились на пол, а бутылка подпрыгнула в ведерке со льдом, и стал орать, что дело вовсе не в доверии, черт возьми, а в том, что нельзя переступать за грань своих убеждений и принципов, а его принципом всегда была и есть работа на благо людей, и сделано им за время пребывания на посту мэра немало, ты же сам видишь, черт возьми, Рик, что люди наконец зажили более-менее, как подобает цивилизованным личностям, и осталось-то совсем немного – всем миром навалиться и вымести из города последний мусор, который еще мешает людям жить спокойно, а ты вдруг предлагаешь все это взять и перечеркнуть, все плоды мнолетних усилий, а главное – ради чего?..

– Ради того, чтобы люди не просто жили цивилизованно, но и были действительно людьми, а не «игрушками», – остановил его свирепую тираду я. – Ладно. Считай, что это мое прошение об отставке с поста начальника полиции.

Я достал из кармана полицмейстерский жетон и подтолкнул его через стол к Аверу. Жетон звякнул о ведерко с шампанским и рикошетом улетел на пол.

Авер опустил голову.

– Зря ты так, Рик, – глухо сказал он, сразу обмякнув всем телом. – Ты же этим меня без ножа режешь. Ты прекрасно знаешь, что тебя некем будет заменить!..

– Свято место пусто не бывает, – сказал я, поднимаясь из кресла. – Прощай.

У двери я остановился и оглянулся. Авер сидел, почти уткнувшись носом в столик и что-то чертил пальцем по его прозрачно-ледяной крышке.

– А анекдот я тебе все-таки расскажу на прощание, старина, – сказал я нарочито бодрым голосом. – Хочешь послушать?.. Про то, как власть превратила одного хорошего, умного и честного человека в черствого, глупого и лукавого чиновника, думающего не о людях, а о человеке – о себе самом…

– Смешно, – проронил Гунибский упавшим голосом совсем как тогда, когда нас с ним разделяла стойка, и у меня невольно защемило сердце. Мне почему-то стало его жаль, хотя я знал, что жалеть его не имею права, потому что теперь нас с ним отделяла друг от друга не стойка бара, как прежде, – стена…

Глава 6

Вопреки моим ожиданиям, Демиург не оставил меня в покое, когда я добровольно ушел в отставку. Значит, я интересовал его не потому, что был начальником полиции… Вполне возможно, что у этого маньяка-невидимки существовал свой график уничтожения людей, в котором Маврикий Любарский представлял лишь один из пунктов. Или же Демиург посчитал необходимым уничтожить меня во что бы то ни стало, потому что я не только знал, каким оружием он пользуется, но и имел это самое оружие в своем распоряжении.

Во всяком случае, я, как и прежде, регулярно получал анонимные сообщения с туманными угрозами. Для этого мой преследователь активно использовал различные способы: от надписей на стенах моей квартиры до устных переговоров по визору, который я в конце концов вынужден был отключить – впрочем, не столько из-за маньяка, сколько из-за журналистов, пытавшихся взять у меня интервью. Непонятно было, чего хочет добиться Демиург подобной тактикой измора: чтобы я, парализованный страхом, приполз к нему на коленях с просьбой о пощаде или чтобы я сам покончил с собой? Неужели наша схватка в подвале автостоянки его ничему не научила? И почему он, если имеет доступ в мою квартиру, медлит с нанесением решающего удара?..

Объяснение могло быть только одно: на то он и безумец, чтобы действовать не так, как действовал бы на его месте нормальный человек.

В то же время, моей личностью круг интересов охотника за людьми не ограничивался. По сообщениям газет, в городе продолжали таинственным образом пропадать люди. Если можно так выразиться, Демиург был маньяком-многостаночником и занимался несколькими объектами одновременно. Это удивляло, потому что в таком случае у него должен был иметься целый арсенал атомайзеров, помимо того, что достался мне в качестве боевого трофея. Иногда мне приходило в голову, что под этой претенциозной кличкой орудует целая банда, так как трудно было допустить, что один человек способен так распыляться. Или что Демиург – не одно и то же лицо, а его роль играют поочередно разные люди, превращаемые в «игрушек» геймерами второго поколения. Этот вывод казался мне более правдоподобным…

Передав полицмейстерские обязанности своему заместителю Лебу Штальбергу, я стал вести отшельнический образ жизни. Объяснялось это тем, что газетчики и телевизионщики, подобно множеству демиургов, развернули за мной самую настоящую охоту. Их очень интересовали причины моей внезапной отставки, поскольку Авер Гунибский отбивался от них одним – и самым верным – способом: «Отставка господина Любарского с поста начальника управления полиции вызвана его собственной просьбой. Комментариев не имею». Мои бывшие коллеги также мало что могли прояснить по этому поводу. Единственный человек, который знал о подоплеке моих не сложившихся взаимоотношений со властью, был скромный судебный эксперт В.Башарин, но до него корреспонденты пока еще не добрались, а если бы и добрались, то, надеюсь, никакой информации не получили бы.

Конечно, идея поведать миру о Воздействии, воспользовавшись интересом к своей опальной личности со стороны средств массовой информации, была достаточно соблазнительной, но после долгих внутренних борений я от нее отказался. Во-первых, кроме чисто гипотетических предпосылок и основанных на личном опыте интуитивных выводов, осязаемых доказательств у меня по-прежнему не было. Даже открытие Севы заключалось в том, что отдельные детали электронных микросхем потенциально могли быть использованы для осуществления Воздействия, но это не означало, что такая возможность была кем-то реализована: потенциально, комп-нот тоже может использоваться для забивания гвоздей, но это не значит, что кто-то применяет его в качестве молотка… Авер, несомненно, был прав в том, что меня в лучшем случае посчитают не совсем психически здоровым человеком. И во-вторых, высовываясь из форточки, чтобы прокричать людям правду, я рисковал привлечь к себе внимание со стороны Контроля-2, а возможно – и геймеров-2. Когда противник невидим, глупо идти на него в атаку в полный рост, подставляясь под пули. С ним следует бороться, находясь в подполье.

По вполне понятным причинам я почти полностью прекратил пользоваться стереовизором и прочими электронными штучками, которые имелись у меня в доме. Словно на себе испытывал те прелести «нецивилизованной жизни», о которой мне твердил Авер. Получалось – ничего, выжить можно. Правда, в моем распоряжении была целая библиотека, доставшаяся мне в наследство от родителей, да еще время от времени я принимался писать нечто вроде мемуаров. При этом я вовсе не преследовал цель закрепиться в когорте известных личностей нашей эпохи, как это бывает у многих автобиографов. Мне, прежде всего, хотелось, чтобы мои записки смогли стать отправным пунктом для тех, кто захочет по моим следам вступить в борьбу с Воздействием, если Контроль когда-нибудь ликвидирует меня…

Посетителей я старался не принимать. Наиболее близким мне людям в лице Севы и Катерины я еще в самом начале разъяснил, в чем дело, и они исправно соблюдали вето на контакты со мной. Иначе они могли бы стать жертвами того пикета из представителей пишущей братии, который чуть ли не круглосуточно дежурил у моих дверей. Кстати, в связи с этим оставалось загадкой, каким образом Демиургу удавалось, минуя этот самодеятельный живой заслон, просачиваться в мою квартиру, чтобы оставить мне очередное сообщение. В том, что ему это действительно удавалось, сомнений не было. Не раз, отправившись в ванную, чтобы снять с подбородка щетину или принять душ, либо в иные места удовлетворения естественных потребностей, я по возвращении на кухню или в одну из комнат имел удовольствие лицезреть свеженькое – по времени, но не по содержанию – извещение о своей предстоящей смерти. Проверка показывала, что дверь в квартиру по-прежнему закрыта, на замке следов взлома и применения отмычек нет, окна тщательно закупорены, а сигнализация исправна. Мне оставалось лишь предположить, что Демиург, помимо невидимости, обладает и даром проходить сквозь стены.

Страха перед своим призрачным противником я уже давно не испытывал, хотя, признаться, не расставался с оружием ни днем, ни ночью. Это был «таурус» калибра 9 миллиметров, который был конфискован при ликвидации одной шайки торговцев оружием, и в то время я забыл его приобщить к прочим стволам, учтенным в протоколе, а потом и вовсе позабыл про него. Только разгребая свой стол в кабинете, я обнаружил пистолет и прихватил с собой…

Конец моему отшельничеству пришел внезапно и, видит Бог, не по моей инициативе.

Ночью меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Первой моей мыслью было: «Ну, наконец-то этот загадочный придурок, достававший меня своими бесплодными угрозами, явился по мою душу собственной персоной!». Накинув халат, я извлек из-под подушки «таурус» и сунул его в карман. Затем проследовал к пульту управления внешней видеокамерой, дабы лицезреть ночного гостя.

Вопреки моим смутным надеждам, на лестничной площадке перед моей дверью торчал никакой не Демиург, а Леб Штальберг. Судя по тому, как он часто моргал и время от времени протирал глаза, словно в них попал песок, спать в эту ночь ему не пришлось.

Чертыхнувшись, я пошел открывать. Зная Леба довольно давно, я не сомневался в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, раз уж он собственной персоной заявился ко мне.

Открыв дверь, я с ходу осведомился:

– В чем дело, Леб? Неужели ты только что обнаружил, что я забыл вручить тебе ключи от сейфа с секретной документацией?

Леб был явно смущен. Он сунул руки в карманы пиджака, потом вытащил их, затем снова полез в карман, но на этот раз в руке его появилась сигарета, которую он, однако, так и не сумел прикурить, а сломал и швырнул в угол лестничной площадки.

– Мне надо с вами поговорить, Маврикий Павлович, – наконец, произнес он, избегая глядеть мне в глаза.

– Что ж, – насмешливо сказал я, – я так и понял. Едва увидел тебя на экране домофона, как тут же сказал себе: бьюсь о заклад, что Леб Штальберг хочет поговорить со мной… Ладно, заходи.

– А вы один? – осторожно спросил он, наклонив голову набок, словно прислушиваясь к тому, что творится в недрах моей квартиры.

– С недавних пор я всегда один, Леб, – сказал я, приглашая его войти. – Ни друзей, ни любовниц, ни домашних животных. Этакий, знаешь ли, отшельник на современный лад…

Штальберг последовал за мной в гостиную, где принялся невнятно, но многословно извиняться за то, что разбудил меня посреди ночи. На мой взгляд, он еще не совсем избавился от представлений обо мне как о своем начальнике, хотя и бывшем. Я прервал его и бесцеремонно спросил, что ему нужно.

Леб заявил, что вынужден задать мне несколько вопросов, хотя ему весьма неприятно это делать, поскольку наши прошлые взаимоотношения… ну, и так далее.

Пока он путался в словах, я успел скинуть халат и натянуть на себя рубашку и брюки. При этом из кармана халата на пол со стуком вывалился пистолет, про который я уже забыл, и Леб, замолчав, вдруг так уставился на него, будто в жизни никогда не видел огнестрельного оружия. Пришлось соврать, что я уже давно собираю коллекцию оружия со сточенными бойками и что время от времени чищу на сон грядущий очередной экземпляр из своей коллекции, а вчера чисто автоматически сунул вычищенный пистолет в карман, да так и забыл про него.

Леб не моргнув глазом выслушал эту шитую белыми нитками историю. Видно было, что у него складывается свое мнение на этот счет.

Потом он уселся на краешек предложенного мной кресла, отказался от выпивки и кофе и принялся усиленно распрашивать меня о моем здоровье, планах на будущее и прочей лабуде. В конце концов, мне стало смешно от его неуклюжей дипломатичности, и я поведал Лебу поучительную байку о том, как старый шпион обучал своего начинающего коллегу искусству добывать информацию. «Прежде всего, – говорил он, – нужно расспросить источник о его здоровье, о самочувствии родных и близких, а потом уже непосредственно переходить к интересующим тебя фактам». А через несколько дней молодой шпион попался, потому что, заявившись на проходную секретного НИИ и поинтересовавшись у охранника: «Как дела? Как семья? Как дети?», брякнул: «Ну, а теперь скажите, что это за прибор, разрабатывает ваша контора?»…

Леб хмыкнул, сказал, что он мой намек отлично понял, и спросил:

– Маврикий Павлович, вы знаете женщину, которую зовут Катерина Этенко?

Он угодил не в бровь, а в глаз. У меня даже дыхание перехватило, словно врезали мне под дых.

– А что с ней случилось? – вопросом на вопрос ответил я. – И с каких это пор она стала женщиной? Не далее как неделю назад она еще, насколько я знаю, была девушкой.

Леб мягко улыбнулся.

– Когда вы последний раз виделись с ней? – осведомился он уже таким тоном, который употребляется при допросе, а не в беседе с бывшим сослуживцем.

– Черт возьми, Леб, скажи прямо, в чем дело! – взорвался я. – Ее убили? Ранили?

– Ни то, ни другое, Маврикий Павлович, – ровным голосом сказал Штальберг. – Ваша приемная дочь позавчера исчезла при весьма странных обстоятельствах, поэтому и возникла срочная необходимость в беседе с вами. Я хотел предупредить вас по визору, но вы, видимо…

Он резко замолчал и оглянулся, изучая комнату.

– Да-да, – подтвердил я, – визор у меня отключен… чтобы не беспокоили всякие любители сенсаций… Что это за странные обстоятельства, Леб, про которые ты упомянул?

– Вы пока еще не ответили на мой вопрос, Маврикий Павлович, – вежливо, но настойчиво напомнил полицейский. Такой далеко пойдет, подумал невольно я.

Сначала я собрался послать его ко всем чертям с его дурацкими вопросами, но вовремя спохватился, что за всем этим кроется что-то из ряда вон выходящее.

Я рассказал о последнем визите Катарины ко мне, опустив кое-какие детали. Например, то, как я напугал ее, вломившись в свою квартиру с пистолетом наготове.

– И после этого вы ее не видели, и она вам не звонила? – спросил Леб.

Меня всего обдало холодом. Судя по целенаправленности вопросов, Штальберг явно сомневался в моей искренности, если не сказать большего. В соответствии с канонами, ему оставалось только подозрительно осведомиться, где я был и что я делал позавчера, и он действительно задал этот вопрос, избегая встречаться со мной взглядом.

Я глубоко подышал через нос, а затем предложил собеседнику поставить все точки над "и". Однако, по каким-то соображениям внесение ясности отнюдь не входило в намерения Леба, и он еще долго выуживал из меня сведения по поводу позавчерашнего дня.

Когда, наконец, я, взмокнув от еле сдерживаемого гнева, ехидно предложил Штальбергу изложить свои соображения относительно того, в чем и на каком основании я подозреваюсь, Леб закурил и, глядя в угол, поведал мне, что позавчера, после занятий в Университете, Катерина вернулась домой, пообедала и, по ее словам, никуда выходить не собиралась. Но около девятнадцати ноль-ноль за ней заехал на машине один человек, и она наспех собралась и ушла, пообещав матери через часок вернуться. Однако, девушка не вернулась ни вечером, ни даже утром. Более того, на следующий день она не прибыла в Университет на лекции, хотя прогулы, по свидетельству ее сокурсниц, были ей не свойственны. Предпринятые меры по установлению местонахождения пропавшей девушки результата не дали. Ее нигде не видели в тот вечер, и тело ее не было обнаружено ни в больницах, ни в морге. По показаниям матери девушки («Не родной», вставил я), которая и обратилась вчера в полицию, у Катарины не было подружек или ухажеров, у которых она могла бы находиться – впрочем, на всякий случай, отработали и эту возможность, опросив всех тех, кто был знаком с девушкой…

Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.

– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.

Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:

– Установили, Маврикий Павлович.

– И кто же это был?

– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..

Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.

– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?

– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.

– Ошибки быть не может?

– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?

– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.

– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?

– Конечно, нет!

– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.

– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.

Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…

Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:

– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?

– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.

– Например?

– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?

– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?

– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?

– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.

– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?

– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!

Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.

– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.

Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.

Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…

Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.

А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!

Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…

Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…

Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.

Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.

Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.

Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.

Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:

– Кто там?

– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.

Пауза.

– Что тебе надо, Рик?

– Я хочу тебе все рассказать.

Пауза.

– Расскажи это лучше полиции, Рик.

– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.

Пауза.

Потом замок в двери сухо щелкнул.

Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.

– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.

Она через силу улыбнулась:

– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.

Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.

– Где она? – спросила Рола, скрестив руки на груди и не предлагая мне присесть.

Что ж, ее можно было понять.

– Не знаю. Зачем ты сказала полиции, что это был я?..

– Потому что это был ты.

– Но это был не я. Я не выходил из дома почти две недели. Ты видела лицо того человека, который заехал за Катериной?

– Когда в дверь позвонили, я была на кухне. Катя пошла открывать, потом зашла и сказала, что это ты и что ты предлагаешь ей немного развеяться. Она переоделась и спустилась вниз. Было еще светло, я посмотрела в окно и увидела, как вы с ней садились в машину…

– Марка машины?

– «Беретта» серебряного цвета.

– Ты действительно видела меня, а не кого-нибудь другого?

– Если ты думаешь, что я забыла твою физиономию за все эти годы, ты ошибаешься.

– Что ж, спасибо и за это. Ладно… Расскажи мне про Катерину.

– Что именно?

– Ну, чем она занималась последнее время? Может быть, у нее появился какой-нибудь кавалер?

– Не суди о ней так, как о самом себе. Это ты в свое время таскался по бабам с семнадцати лет. Все свободное время Катя проводила дома, никуда не ходила. Кроме как к тебе… Подружек у нее тоже было мало. Смотрела стереовизор до поздней ночи, я уж не раз ругала ее за то, что зрение себе портит. Очень ее привлекал один сериал…

– Про слепоглухонемого?

– Да их сейчас много развелось, все и не упомнишь. Лично у меня нет ни времени, ни желания их смотреть.

– Она что-нибудь говорила по этому поводу?

В углу неожиданно раздался отчетливый детский плач. Я воззрился туда, но не обнаружил никакого грудного ребенка. Рола полошла к компьютеру и ткнула пальцем в клавишу. На экране возникло сморщенное младенческое личико в чепчике, искаженное ревом.

– Подожди, мой маленький, – заворковала Рола грудным голосом, не обращая на меня внимания. – Сейчас твоя мамочка сменит тебе пеленочки и даст бутылочку. Успокойся, мой зайчик, успокойся!..

Она проделала какие-то манипуляции на клавиатуре, и в углу экрана возникла надпись: «ПЕЛЕНКИ ЗАМЕНЕНЫ». Потом другая: «РЕБЕНОК НАКОРМЛЕН».

Рола еще немного полюбовалась зрелищем того, как младенец жадно сосет молоко из яркой бутылочки с большой соской, и нажала кнопку на клавиатуре. Экран померк.

– Что это? – ошеломленно спросил я.

– Как что? – удивилась Рола. – Мой «пупсик». Разве ты ничего не слышал про «пупсиков»?

Я тут же вспомнил слова Катарины: "Совсем она уже помешалась на своих «пупсиках».

Это была компьютерная игрушка, созданная специально для женщин, которые по каким-то причинам не могли иметь детей. Программа была рассчитана так, что при ее запуске на мониторе появлялся образ новорожденного (можно было самому задать его пол). Этот младенец спит, плачет, портит пеленки, требует есть, пить и играть с ним. В реальном времени, между прочим… Все запросы виртуального малыша удовлетворяются «матерью» простым нажатием кнопок, а если они вовремя не выполняются, «пупсик», как и настоящий ребенок, может заболеть, а то и умереть. Постепенно комп-ребенок растет, начинает говорить, ходить, учится читать и лепечет всякие забавные фразы. В газетах как-то сообщали, что одной женщине удалось вырастить своего «пупсика» до семнадцатилетнего возраста. На мой взгляд, игрушка эта была не только вредной (хотя всемирная ассоциация психологов почему-то усиленно рекомендовала «пупсиков» для одиноких женщин: якобы они помогают избавиться от стресса и комплекса неполноценности), но и бесчеловечной. Нетрудно представить, какие чувства будет испытывать женщина, затратившая на эту игрушку несколько лет, если однажды ребенок по какой-то причине «погибнет»! Игра в жизнь, причем страшная игра – вот что такое «пупсики»…

Но, разумеется, ничего подобного Роле я говорить сейчас не стал, а только спросил:

– Сколько ему уже?

– Всего полгодика, – все еще по-матерински улыбаясь, сообщила Рола. – Скоро начнут зубики резаться, совсем ночью не даст спать своим ревом…

Но при этом в ее голосе прозвучало такое счастье, что я невольно усомнился в справедливости своего мнения об этой варварской игрушке. И еще я понял в тот момент, что «пупсик» заслонил собой для Ролы все на свете, в том числе и Катерину. Не заметно было, что Рола убита горем от исчезновения нашей приемной дочери. Я с трудом проглотил горький комок в горле.

– Вернемся к Катьке, – поспешил сказать я, глянув на часы. – Так что она говорила про тот сериал, который смотрела до поздней ночи?

Рола наморщила лоб, припоминая.

– Знаешь, – сказала она после паузы, – дня три назад она похвалилась мне, что ведет сюжет. Понятия не имею, что это означает, но сияла она при этом так, будто досрочно сдала все экзамены в Университете…

– Ведет сюжет? Так она и сказала?

– Да, а что такое?

– Ничего, – сказал я, отворачиваясь, чтобы Рола не прочитала в моих глазах блеск от предчувствия близости разгадки.

– Ну, мне пора идти, – после паузы сообщил я.

Она кивнула, не поднимая головы.

– Послушай, Рик, – сказала она, когда я уже был в дверях, – что, по-твоему, с ней могло случиться?

В ее голосе не слышалось ни одной дрожащей нотки.

Я молча повернулся и вышел.

Глава 7

На улице было еще темно, но тихо не было. Город все больше менялся к худшему. По тротуарам крались какие-то растопыренные тени, где-то орали буйным голосом, а на перекрестках толпились шумные компании подростков. В одном из домов с отчетливым звоном посыпались вниз осколки разбитого окна. Далеко-далеко послышался вой сирены полицейского патруля, мчавшегося, судя по быстроте затухания, звука, с большой скоростью в направлении южной окраины. Я невольно посочувствовал патрульным, потому что отлично знал, что из себя представляют ночные вызовы: семейные разборки, кончающиеся проломленными черепами и выбитыми зубами; анонимные звонки о подозрительных личностях, ошивающихся в парадной; трупы неизвестных бродяг-нарко-манов, обнаруженные в мусорных контейнерах или прямо на тротуаре; драки между проститутками, не поделившими очередного клиента, словом – изнанка жизни ночного города, одного из многих на Земле…

Я шел, стараясь держаться в тени деревьев. Прошло почти два часа с того момента, как я вступил в конфликт в лице Леба Штальберга с тем ведомством, которое еще недавно имел честь возглавлять, а моего бывшего зама давно должны были обнаружить связанным в моей квартире. Однако, признаков того, что меня разыскивают, пока не было. Тем не менее, мне следовало быть осторожным.

В душе моей к этому времени воцарилось неестественное спокойствие. Я понимал, что маньяк мог за сутки с лишним сделать с Катариной все, что угодно, но у меня не было шансов отыскать ни его, ни девушку. Тем более – в моем нынешнем положении. Еще меньше надежд на благополучный исход оставлял тот факт, что Демиург не собирался ничего требовать ни от меня, ни от Ролы в качестве выкупа за Катьку. Это означало, что мерзавец занимался своим гнусным хобби не ради денег – ради садистского удовольствия быстренько расправиться с жертвой, не оставив от нее и следа.

И, тем не менее, даже если маньяк уже успел убить Катерину, я должен был найти его. Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как будут вытекать его вонючие мозги из черепа, расплющенного ударом моего каблука. Но для этого мне нужно было спешить. Слишком многие меня знали в городе, чтобы я мог свободно болтаться по улицам среди бела дня, ежеминутно рискуя встретить кого-нибудь из своих бывших подчиненных, многочисленных знакомых, журналистов и просто людей с хорошей памятью на лица.

Когда мне подвернулась будка уличного визора, я хотел сначала по старой привычке позвонить Каулену, но вовремя спохватился и набрал код Севы.

Ответил он сразу, словно и не спал. А, может быть, и действительно еще не ложился. Он вообще обожал ночные бдения, а отсыпаться предпочитал с семи вечера до полуночи.

– Привет, – сказал я, услышав его недовольный голос. – Узнаешь?

– Черт бы тебя побрал, затворник! – сердито пробубнил он. – У меня только-только сдвинулось с «мертвой точки» одно дело!..

– Что за дело может быть у уволенного по собственному желанию судэксперта? – осведомился я, одновременно просматривая дальние подступы к будке, чтобы не быть застигнутым врасплох в том случае, если линию Севы начали прослушивать. – На твоем месте я бы уже опух от многодневного пьянства, спал бы со шлюхами, как свинья в берлоге, и вообще посылал бы всех к черту!..

– А на своем месте, – ядовито возразил Сева, – я наконец-то засел за диссер и не только не дошел до такого скотства, которое ты мне предрекаешь, но и теоретически обосновал некоторые факты! Кстати, твоя теория о Воздействии, Сети, Контроле под номером два мне очень пригодилась… Ладно, говори, что тебе надо, и проваливай в свою келью, а то мне работать пора.

– Не могу я никуда провалить, – сказал я, – потому что келья моя с недавних пор опечатана, а сам я разыскиваюсь полицией по подозрению в совершении тяжких преступлений.

– Ты, брат, случаем, не пьян? – осведомился неуверенно Сева после паузы. – Откуда же ты звонишь?

– Я трезв, как дева Мария перед непорочным зачатием, – сказал я. – А звоню я тебе из автомата, и вот по какому поводу…

– Слушай, Рик, не мог бы ты быть более эксплицитен? – витиевато выразился Сева. – Не вводи меня в состояние абсцесса!

Я натужно хохотнул и рассказал ему про то, как оскорбил действием должностное лицо, находившееся при исполнении…

– А какого черта ты врезал Штальбергу? – недоумевал Сева. – Я, конечно, всегда подозревал, что он – сволочь, каких мало, но зачем же сразу по морде-то ему бить?

– Это долго объяснять… У меня к тебе вот какая просьба, старик. Ты не мог бы звякнуть по старой дружбе в дежурную часть и разузнать, не поступало ли в последние дни заявлений от граждан о том, что им угрожает маньяк по кличке Демиург? Если такие заявления были, то узнай – от кого: фамилия… адрес… ну и так далее. Хорошо? А то я теперь лишен такой возможности, а мне позарез нужны эти данные!

– Ты что – решил заняться частным сыском? – с иронией спросил Сева.

Тогда я рассказал ему про исчезновение Катерины.

– Что ты задумал, Рик? – спросил Сева. – Слушай, не валяй дурака, а давай-ка, приезжай ко мне, мы с тобой это дело обмозгуем как следует.

– Я перезвоню тебе через двадцать минут, – сказал я. – Постарайся успеть добыть за это время разведданные в полном объеме.

– Слушаюсь, господин экс-полицмейстер, – шутливо сказал Сева, хотя по его голосу слышал, что он расстроен. – Разрешите отключить визор?

Я дал отбой.

В следующие двадцать четыре часа дел у меня было очень много. Пришлось крутиться из одного конца города в другой.

Сева Башарин дал мне наводку на трех человек, которые рисковали в ближайшем будущем перейти в категорию без вести пропавших. Видно, Демиург совсем уже уверовал в свою неуязвимость, раз не обращал на жалобы своих будущих жертв в полицию.

Самым трудным оказалось представиться этим людям, не вызывая у них каких-либо подозрений. Ребята из Управления уже поработали с ними довольно плотно, хотя и безрезультатно. Поэтому можно было представить реакцию человека, ставшего объектом непонятно чьего преследования, когда к нему чуть свет заявляется некто и просит поделиться своими впечатлениями и кое-какой информацией об анонимках. В двух случаях я представился частным детективом, который работает на одного богатого клиента, получившего аналогичные письма, но который впопыхах забыл дома свои верительные грамоты, а в третьем пришлось выдавать себя за того, кем я и являлся сейчас на самом деле – отцом похищенной маньяком девушки, но и тут я не удержался от вранья: якобы визит мой обусловлен желанием создать Общество родственников жертв Демиурга, сокращенно – ОРЖД.

Во всех трех случаях я был вынужден пустить в ход весь арсенал дипломатии и изворотливости, чтобы выудить из интересовавших меня людей нужную информацию. Однако ничего интересного для меня они сказать не могли.

Если сказать честно, я и сам не ведал, чего, собственно, добиваюсь своими расспросами. Еще в бытность свою начальником полиции я добросовестно следил за ходом следствия по делу о невидимке-маньяке, и еще тогда целая команда экспертов многократно, но безуспешно прогоняла личные дела его жертв через комп, чтобы выявить какие-нибудь закономерности. В сущности, когда имеешь дело со скрытым садистом, то всегда можно обнаружить, что общего имелось у его жертв, и сделать вывод, по какому принципу он их выбирает среди огромной массы населения. Одним маньякам нравятся, скажем, исключительно блондинки в возрасте до двадцати лет, другой специализируется на проститутках, третьему подавай на блюдечке с голубой каемочкой не кого-нибудь, а одиноких наркоманов со шрамом на левой щеке и серьгой в ухе… Однако, Демиург не был обыкновенным придурком, шастающим по подворотням с опасной бритвой в руке в поисках жертвы, и никаких закономерностей в его выборе не обнаруживалось. Создавалось впечатление, что он задался целью истребить всех жителей Интервиля до одного и поэтому, выбирая очередной объект запугивания и похищения, просто берет телефонный справочник и с закрытыми глазами тычет в него пальцем. Вариаций этого эвристического метода поиска может быть много: специальная компьютерная программа лотерейного типа, случайно услышанные имя и фамилия в городском транспорте, и так далее.

Поэтому сейчас я и не надеялся отыскать скрытую связь между жертвами маньяка. Куда больше меня интересовало, не видел ли кто-нибудь из них этого придурка (ответ отрицательный). Не было ли уже совершено покушений на их жизнь, как это было со мной? Ответ отрицательный. Не подозревают ли они кого-нибудь? Ответ отрицательный в двух случаях, а третий объект опроса, преподававший в школе геометрию, неуверенно предположил, что таким оригинальным способом с ним могут сводить счеты те ученики, которым он ставил двойки за невыученные теоремы. Это меня не интересовало.

На след меня навел совершенно случайно именно этот учитель. Мы беседовали с ним на кухне, где он поглощал свой завтрак, собираясь отправиться в школу. Несмотря на ранний час, по стереовизору крутили очередную серию какого-то интерактивного боевика, и, разговаривая со мной, учитель то и дело, рискуя облиться кофе, хватал пульт и нажимал на кнопки, задавая дальнейшее развитие сюжета. Поскольку после этого он напрочь забывал мой последний вопрос, то вскоре такое невнимание стало раздражать меня, и я напрямую осведомился, что же привлекает моего собеседника в этом пошлом зрелище.

– Да, конечно, это игра, причем довольно глупая, – с ухмылкой ответствовал он, – но она вызывает нечто вроде азарта. Вы любите азартные игры?.. Нет? Я, признаться, тоже никогда не увлекался ни картами, ни домино, ни рулеткой. Я испытывал отвращение к компьютерным играм, потому что они есть не что иное, как сложная, предусматривающая все возможные тактики игрока, программа. Согласитесь, скучновато и бессмысленно играть тогда, когда знаешь, что все ходы твоего противника уже были заранее продуманы создателем программы. Достаточно выиграть один раз – и ты потеряешь к данной игре всякий интерес… А что касается интерактивов, то вся их прелесть заключается именно в том, что ты не знаешь, как поведут себя в следующий момент персонажи: будут ли они действовать так, как решил ты, или поступят иначе, в соответствием с выбором, которые сделали другие игроки… Азарт в таком игровом шоу наступает тогда, когда ты попадаешь, что называется, в масть, тебе везет каждый раз все больше и больше, и в конце концов ты видишь, что ты управляешь сюжетом, «ведешь» его. Сбывается все, что ты выбираешь для своих героев – разве это не способно вызвать интерес?

– Ну, при игре в рулетку, положим, бывает то же самое, – возразил я. – И, на мой взгляд, азарт, который испытывает игрок, делая ставки, куда больше, чем у вас, потому что как проигрыш, так и выигрыш существенно сказываются на его материальном благосостоянии, в то время как вы, не «попав в масть», ничего не теряете…

– Вот смотрите, – прервал меня внезапно учитель, тыча пальцем в экран стереовизора, где в нелепой позе, заданной стоп-кадром, застыл в каком-то темном, средневековом коридоре человек в брюках с наколенниками, бронежилете поверх спортивной майки и с большим пистолетом в руке, державший его стволом вверх, как поднятый предостерегающе палец. – Видите, сколько дверей перед ним? И какую бы выбрали вы?

Я присмотрелся и разглядел прямоугольники дверей, тянущихся по обе стороны коридора. Поверх стоп-кадра мерцал вопрос ко зрителям: «УКАЖИТЕ НОМЕР ДВЕРИ, В КОТОРУЮ ДОЛЖЕН ВОЙТИ РЕЗИ-ДЕНТ».

– А черт его знает, – неуверенно произнес я, – наверное, номер сто двадцать три.

– А я выберу – сто тридцать вторую, – азартно воскликнул учитель и нажал на пульте комбинацию кнопок. Когда столбик индикатора выбора зрителей в левой шкале экрана вырос до красной отметки, человек в бронежилете двинулся вперед и, подкравшись к двери с табличкой «132», рывком распахнул ее. На него тут же набросился противный, рычащий и брызгающий зеленой слюной монстр, в которого Резидент тут же выпустил всю обойму. Все скрылось в дыму.

– Вот видите? – вскричал учитель. – Он послушался меня, а не вас!

– Не вас он послушался, – возразил я, – просто такова была воля большинства зрителей, к которой присоединились и вы.

– Какое мне дело до большинства? – отмахнулся любитель сериалов. – Разумеется, вы правы, но все равно создается иллюзия, что именно я управляю героем фильма!

Геометр возбужденно блестел глазами и очками одновременно. По-моему, он даже забыл, что ему пора отправляться на работу.

У меня возникла какая-то смутная ассоциация, и я, придвинувшись вплотную к своему собеседнику, схватил его за рукав.

– Постойте, постойте, – сказал я. – Да отвлекитесь вы от своих дурацких игр, черт бы вас побрал!.. И давно вам так везет в сериале?

– Вот уже несколько дней, – растерянно сказал он. – Может, неделю… я, знаете ли, как-то не фиксировал… А что?

– И за всю неделю вы еще ни разу не ошиблись?

Он снял очки и уставился на меня так, будто видел меня в первый раз.

– Дайте подумать, – бормотал он, – что я вам, компьютер, что ли, чтобы все помнить?.. Вроде бы была у меня пара проколов, только не помню, каких именно…

– Это неважно, – сказал я. – Больше вопросов к вам не имею…

Чтобы проверить возникшую у меня идею, я был вынужден вернуться по своим следам и повторно опросить двух предыдущих своих собеседников. Теперь я уже расспрашивал их более целенаправленно. Реакция их на мое появление, была, правда, не очень-то приветливой: один из них, уличный скрипач, послал меня ко всем чертям так громко и эмоционально, что привлек внимание торчавшего в непосредственной близости от нас постового – к счастью, он, видно, оказался из новичков и не узнал во мне своего бывшего шефа. Второй субъект, хозяин мясной лавки, попытался выбросить меня из своего торгового заведения прямо через витрину, и если бы не мои, еще не утраченные навыки, – проскрести бы мне своей небритой физиономией весь тротуар вплоть до проезжей части… Тем не менее, я был предупредительно-настойчив и сумел не только завоевать расположение к себе со стороны собеседников, но и выяснить, что они тоже ума не чают в «интерактивах» и что им, как и учителю, удается держать в руках нити управления персонажами и сюжетом.

Я вспомнил слова Ролы о том, что и Катерина относилась к числу счастливых зрителей, правда, сериалы она предпочитала другого типа, по сравнению с этой троицей, но это, видимо, было не существенно. Гораздо существеннее было то, что наконец-то обнаружился тот самый общий фактор у всех пострадавших от лап Демиурга!..

Чтобы окончательно удостовериться в своем открытии, оставалось подкрепить свои догадки статистикой. Поэтому я приобрел дешевенькие, но зато огромные черные очки, кое-какой макияж, с помощью которого чуть подправил черты своего лица – и двинулся к ближайшему общественному комп-терминалу.

Разумеется, никто из Управления и не подумал менять код доступа в полицейские архивы в связи с моей выходкой прошлой ночью – несмотря на суперсовременное оснащение, слишком громоздкой и неповоротливой оставалась чиновничья махина, чтобы так оперативно среагировать на изменение моего статуса.

В комп-архивах я проковырялся добрых полдня, просматривая личные дела людей, пропавших без вести. Протоколы опроса родных и близких жертв составлялись разными следователями, и не все из них были склонны регистрировать мелкие подробности, но еще в девяти случаях я наткнулся на то же самое: исчезнувшие увлекались интерактивными сериалами, и перед тем, как пропасть без следа, они вели сюжет!

Круг замкнулся. По-прежнему оставалась неясной причина, по которой Демиург преследовал именно тех, кто угадывает, что будет в следующей серии любимого фильма, но я надеялся, что со временем и эта загадка получит свое объяснение.

Помочь в этом мне должен был мой старый приятель Вел Панин.

Последний раз я видел его года три назад, и то совершенно случайно. Он куда-то спешил, и обменялись мы с ним всего парой ничего не значащих фраз. И лишь не так давно я с некоторым изумлением узрел на стереоэкране знакомую физиономию Вела в антураже ярких декораций. Оказывается, за те годы, в течение которых я совсем было потерял его из виду, Вел успел сделать быструю, как блицкриг, карьеру на стереовидении, продвинувшись за три года от скромного ассистента второго помощника режиссера до ведущего весьма популярной передачи. Название передачи в моей голове не задержалось, потому что со всех сторон меня тогда теснили большие и малые проблемы, и я был, что называется, далек от того, чем живут и дышат обычные люди. А дышали они, оказывается, Велом Паниным.

Даже по тому отрывку передачи, который мне удалось лицезреть, было видно, что мой бывший приятель, когда-то носивший кличку Хиромант, преобразился из скептичного нытика в осанистого, располневшего и уверенного в радужных перспективах бодрячка. От прежнего Вела осталась только нелепая привычка время от времени пялиться на свою раскрытую ладонь, словно надеясь прочитать там подсказку, как следует поступить или что нужно сказать в следующую минуту. Впрочем, публика, бывшая без ума от Вела, наверняка принимала этот жест за склонность к глубоким философическим размышлениям по ходу действия…

В моем распоряжении имелось много способов войти в контакт с Хиромантом, но я выбрал, на мой взгляд, самый надежный.

Несмотря на то, что официально меня никто не разыскивал – во всяком случае, за время своих пеших перемещений по городу я не обнаружил соответствующих объявлений ни в газетах, ни по стереовидению, ни даже в комп-сети, – тем не менее, нельзя было исключать, что первый же полицейский, который опознбет меня, не отдаст честь, а постарается нацепить на меня стальные браслеты. Именно поэтому мне приходилось соблюдать три простых правила маскировки: обходить за квартал людей в форме, даже железнодорожников; не снимать черные очки даже в сумерках и не пользоваться общественным транспортом.

Пока все сходило с рук, но, рано или поздно, любое везение иссякает, как источник в пустыне.

Учитывая это, перед встречей с Велом я провел несложную, но трудоемкую подготовку, и как-то утром, спеша на работу в Центр стереовидения, Хиромант сел в свой новенький и блестящий «галил», где я заранее устроился на заднем сиденье.

Выждав, когда Панин запустит турбину, я обозначил свое присутствие легким, но отчетливым покашливанием.

Вела будто ударили по голове. Он дернулся, повернулся всем корпусом и уставился на меня с нескрываемым испугом.

– Как вы сюда попали? – спросил он, явно не узнавая меня.

– Свойством проходить через стены обладают две категории людей, – сообщил я. – Полицейские и воры. Вторым я еще не стал, а к первым уже не отношусь, но кое-какие нехорошие навыки у меня сохранились.

Я подчеркнуто неторопливо снял очки, и Вел недоверчиво уставился на мое лицо.

– Рик?! – воскликнул он. – Послушай, какого черта?..

– Поехали, но не очень торопись, чтобы по дороге я тебе успел все рассказать.

– Только постарайся покороче, – проворчал Вел, выезжая со стоянки, – я и так опаздываю на передачу!

– Что ж, именно поэтому мы с тобой не будем пускаться в воспоминания о совместных приключениях в юности, роняя скупую слезу ностальгии по безвозвратно ушедшим годам… К тому же, как я подозреваю, ты не очень-то скорбишь о том времени, когда ты с утра до ночи шлялся по кабакам, пропивая отцовские денежки. И особенно ты не любишь вспоминать, каким способом в дальнейшем, когда отец твой скончался, ты зарабатывал себе на хлеб насущный? Тебе, конечно же, больше нравится день сегодняшний, когда тебя любят и знают миллионы телезрителей, не так ли?

– Ну, если ты имеешь в виду мое геймерство, то ты, Рик, и сам был не без греха, – возразил Вел, лихо управляясь со своим автомобильным монстром, который привлекал завистливые взгляды прохожих и водителей других машин. – Что там говорить – все мы, по молодости, прошли через это увлечение… Кстати, тебя разыскивают ребята из информационного блока – хотят взять у тебя эксклюзивное интервью по поводу твоей отставки, а ты почему-то активно от них скрываешься… Может, ты мне разрешишь задать тебе парочку вопросов? По старой дружбе, а, Рик?

– И не надейся, – сказал я. – Знаешь, у меня была одна знакомая содержательница тайного притона, так вот она однажды разъяснила мне, что означает у панельных девок выражение «давать интервью». С тех пор я испытываю подсознательное отвращение ко всякого рода интервью… И потом, зачем тебе право на сенсацию? Мало у тебя славы, что ты хочешь отбить у других кусок хлеба?

– Ты все такой же, Рик, – констатировал со странной интонацией Панин, – и все так же отпускаешь разные глупые шуточки.

– А ты изменился, Вел. Бьюсь о заклад, что уже не считаешь, будто в один прекрасный день наш мир провалится в тартарары.

– А лично я готов держать пари, что ты вспомнил про меня только потому, что я тебе зачем-то понадобился, – с усмешкой парировал он.

– Тебе виднее. Не зря же ты в свое время штудировал разные оккультные науки, в том числе и ясновидение.

– Между прочим, у меня для тебя есть еще десять минут, не больше, – сообщил он. – Извини, но я не имею права опаздывать на передачу: все-таки она будет идти в прямом эфире.

– Посмотрим, уложишься ли ты сам в эти десять минут, чтобы рассказать мне все, что ты знаешь об интерактивном стереовидении, а затем еще и ответить на дополнительные вопросы. Иначе-то я, как ты понимаешь, тебя просто не отпущу.

– Да ты что, Рик? – заорал Панин и так крутнул штурвал, что мы чуть не врезались в стоявший у остановки автобус. – Ты мне эти свои полицейские замашки брось, в гробу я тебя видал с твоим допросом на ходу!.. У моего продюсера, между прочим, слабое сердце, и его непременно хватит инфаркт, если я вовремя не появлюсь перед камерами!

– Время пошло, – неумолимо сказал я. – И поосторожнее веди машину, мне, знаешь ли, только объяснений с дорожной полицией для полного счастья не хватало!

– Ого! – сказал он. Все-таки кое-что он ловил на лету, как и любой опытный журналист. – Даже так?

– Угу! – передразнил его я. – Именно так!

Тогда он с шумом выдохнул воздух из легких, притер машину к обочине и упавшим голосом спросил:

– Сигарета-то у тебя хотя бы найдется, садист?

Затянувшись дымом, он поперхнулся, закашлялся и пояснил, покосившись на меня:

– Последний раз я травился никотином год назад, старина… Верно кто-то изрек, что встречи со старыми друзьями к добру не приводят – напьешься, как свинья, жене изменишь, на работу опоздаешь…

– Это Авер Гунибский изрек.

– Да-да, помню… «Ходячий анекдот», так его, кажется, называли?

– Нет, так называлось его заведение. Впрочем, мы отвлеклись, Вел.

– Значит, интерактивные сериалы? Вот уж не подумал бы, что тебя могут заинтересовать эти пародии на искусство!..

– Через две минуты у твоего продюсера начнется сердечный приступ, Вел. Не допусти же, чтобы твой золотой телец отбросил копыта на рабочем месте!

Вел с отвращением выбросил в окно недокуренную сигарету, кратко, но энергично выругался по адресу «золотого тельца» и спросил:

– Но что конкретно тебя интересует?

– Все, что ты знаешь. Например, каким образом действует механизм связи создателей сериалов со зрителями. Кто разрабатывает сценарий фильмов, где они снимаются, кто их режиссирует и откуда берутся актеры… ну и так далее.

– Тогда придется тебя разочаровать, Рик. Я знаю об интерактивах примерно столько же, сколько уборщица музея современной живописи знает об античном искусстве. Это не моя специфика, понимаешь?

– Я всегда предполагал, что ты не страдаешь избытком самомнения, старина. Тем не менее, кроме тебя, у меня больше нет знакомых на стереовидении.

– А тебе это срочно нужно? Может быть, давай встретимся с тобой через парочку деньков, а я за это время постараюсь разузнать все, что тебя интересует, согласен?

Несколько секунд я мысленно анализировал это предложение.

… Что, если действительно не впадать в спешку, а хорошенько все выяснить? Помнишь, какое изречение тебе попалось однажды в одной популярной статейке по сексопатологии, которое ты при удобном случае загнал Аверу для его настенной коллекции? «Спешка мужчины – трагедия для жены»… В данном случае, последствия твоей спешки могут быть значительно более трагическими, и не для твоей интимной жизни, а для жизни многих людей. Просто жизни…

… С другой стороны, быка надо брать за рога, а железо ковать, пока оно горячо, и так далее. И потом, где гарантия, что твой бывший дружок Вел, расставшись с тобой, не наберет номер Полицейского управления, чтобы укрепить свой имидж в глазах общественности: вот, мол, смотрите, какой я принципиальный и честный гражданин!.. Как показывает историческая статистика, именно друзья, и именно бывшие, предают чаще всего своего партнера по дружбе… И еще: пока ты будешь добывать детальную информацию, этот подонок Демиург будет глумиться в каком-нибудь мрачном подвале над твоей Катькой!.. Или ты уже отказался от мысли спасти ее любой ценой? Неужели ты уже мысленно похоронил ее, Рик?!..

… Рискнуть или не рискнуть?

– Ладно, – сказал я после паузы. – Я согласен, Вел. Но с одним условием: соблюдение абсолютной секретности наших переговоров. Ты меня понял?

– Ты еще с меня подписку о неразглашении возьми, пинкертон! – саркастически скривился Панин. – Кстати, об условиях. Пообещай мне, Рик, что когда ты все-таки надумаешь давать интервью – в прямом, конечно, смысле, а не на жаргоне проституток, – то первым, к кому ты обратишься, буду я. Заметано?

– До этого еще дожить надо, – возразил я, и, видит Бог, я не псевдофилософствовал в этот момент, а излагал свою задачу номер один на ближайшее время.

Уже выбравшись из чрева «галила», я наклонился к приспущенному стеклу дверного люка со стороны Вела и сказал ему на ухо:

– Только извини, два дня – это слишком жирно. Сегодня вечером я провожу тебя домой с работы, поэтому, сделай одолжение, не обещай своим девицам подвезти их до ближайшего ресторана.

– Я не успею, Рик, – сказал он, и по его голосу я понял, что он действительно не успеет. – Ты же не знаешь, какой режим секретности сейчас царит в нашей конторе. Как на фабрике, где печатают деньги!..

У меня мелькнула глупая мысль припугнуть Панина пистолетом, который покоился за поясом под полой пиджака, но, разумеется, я не стал этого делать. За время работы в полиции я научился разбираться в людях, и усвоил, что, если человек тебя боится, его нельзя пугать еще больше – это обернется в конечном итоге против тебя самого.

Сказав "а", надо говорить и "б"…

Поэтому я только пнул ногой нестираемый пластик колеса блестящего авточудовища и сказал:

– Черт с тобой, через два дня – так через два дня! Только дай мне на всякий случай код своего визора…

Глава 8

Еще тогда, когда я перешел на конспиративное положение, самой главной задачей для меня было уцелеть и остаться на свободе. Для этого нужно было залечь на дно и как можно меньше «светиться» под взглядами прохожих. Хотя лицо мое было скрыто черными очками, а одежду свою я поменял на потертый, но легкий и удобный комбинезон строительного рабочего, приобретенный мною за бесценок в лавке у старьевщика, но, помимо лица и одежды, человек, к сожалению, может выдать себя фигурой, осанкой, походкой, голосом и жестами. Можно изменить что-то в отдельности, но нельзя преобразиться полностью – тем более, если не являешься профессиональным актером. Именно поэтому каждый шаг в толпе для меня был чреват столкновением с кем-нибудь, кто очень жаждал меня видеть: полицейскими, получившими ориентировку на мое задержание, а в случае сопротивления с моей стороны – и наверняка на убийство; журналистами и телевизионщиками, которым позарез нужно было знать, куда это я подевался; наконец, просто со знакомыми разных мастей, особенно из уголовного мира, потому что именно преступники лучше всех остальных знают в лицо тех, кто ведет с ними борьбу.

Одно из неприятных открытий, которые я сделал для себя в первый же день, заключалось в том, что мне некуда было податься. Когда-то мой друг Слан Этенко, имевший предрасположенность к стихоплетству, написал: «Мир для тебя – обилие работы, а для меня – лишь запертые двери… Твоя судьба – одни сплошные взлеты, моя же – лишь паденья и потери». Однако если и существует тот, кто распоряжается моей судьбой, то этот малый явно склонен к метаниям из крайности в крайность. То под кипяток меня сунет, то обдаст ледяным душем. То – в мед, то – в дерьмо, причем по самые уши. То вознесет меня до начальственного кресла, то, чтобы жизнь не казалась мне усыпанной розами, опустит до положения бездомного бродяги…

Бродяга – это как раз то слово, которое точно характеризует меня в те два дни, что прошли до встречи с Велом.

«У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…», а вот у меня не было перспективы обрести крышу над головой. Краткий анализ ситуации убедил меня в том, что соваться к Севе самоубийству подобно, к Роле – тем более, путь обратно в свою четырехкомнатную конуру закрыт наглухо и опечатан полицейскими… Что еще у нас остается? Пальмира Сасова с ее нелегальным бардаком? Того и гляди, на нее выйдет мой шустрый последователь Леб Штальберг, и тогда не миновать массированной облавы и окружения притона со всех сторон… Вела Панина я забраковал по той причине, что он слишком известен, и вокруг него наверняка роем вьются журналисты и поклонницы…

Да, покидая свой дом, я захватил с собой ту наличность, которая у меня имелась, но деньги сейчас были так же бесполезны, как пистолет, изготовленный из чистого золота, бесполезен в перестрелке. Я не мог ни купить, ни снять коттедж, квартиру или даже захудалую комнатушку, потому что для оформления любой сделки требовались документы, удостоверяющие мою личность (если бы знать, что когда-нибудь мне пригодятся подложные паспорта – ведь столько липовых ксив, конфискованных у темных личностей, прошло через мои руки в свое время!). Я также не мог поселиться на несколько дней в каком-нибудь пансионе, мотеле, не говоря о гостиницах – уж кому-кому, а мне было отлично известно, что даже в самом тихом из этих заведений вечно дремлющий за стойкой портье или швейцар из «отставников» являются полуштатными осведомителями полиции.

Оставалась безрадостная перспектива ночевать, стуча зубами от холода и сырости, на скамейке в сквере, под каким-нибудь мостом или вообще за городом. Последнее я и выбрал для своего базирования, и именно там я провел две ночи.

… Когда за спиной остались узкие улочки городской окраины, я свернул с шоссе и побрел по пустырю, усеянном ямами и кустарником. Справа протекала мутная речка. Здесь не было никого.

Судя по всему, когда-то, во времена буйного и неудержимого строительства Интервиля, на этом пустыре брали песок и глину. В зарослях кустарника, примерно в километре от шоссе, каким-то чудом сохранилась шаткая хибара, своим видом символизирующая тот факт, что все бренно на земле. Это был сарай, в котором строительные рабочие некогда хранили свой шанцевый инструмент и который обветшал настолько, что грозил ежесекундно обвалиться от чересчур резкого движения.

Однако, постройка имела некоторые стратегические преимущества: достаточно всесторонний обзор окрестностей, удобная близость кустов, куда в случае необходимости можно было шмыгнуть и затаиться, а также удаленность от всего цивилизованного мира. В самую первую ночь, правда, обнаружились и кое-какие неудобства в виде крыс, шнырявших под прогнившими досками, и дыр в крыше, не спасавших от природных осадков – но со всем этим пришлось смириться. В конце концов, стратегические соображения всегда важнее тактических…

После встречи с Велом я запасся в пригороде кое-каким провиантом, не требующим дополнительной обработки, а в качестве пищи духовной приобрел по одному экземпляру из широкого ассортимента городских газет. Единственное, что не заслужило моего внимания, – так это эротические издания. Эротики мне только не хватало в нынешнем положении!..

Плотно перекусив супом-концентратом из банок с самоподогревом и прочими консервными деликатесами, я почувствовал, что глаза мои слипаются – ведь прошлой ночью мне так и не дали выспаться – и решил вздремнуть. Через пару часов я проснулся в липком поту. Лучи высоко стоявшего солнца попадали на меня сквозь щели и дыры в крыше сарая. Делать было нечего, кроме как изучать прессу.

Новости были на редкость неприятными.

На первой полосе почти всех газет фигурировала перепечатка интервью с недавно назначенным на должность городского полицмейстера господином Л.Штальбергом. Из него я почерпнул, что Леб намерен всеми способами обеспечить мирную жизнь сограждан, в связи с чем будет вести суровую, жесткую борьбу с преступниками всех мастей, которых немало расплодилось в городе за последнее время (читай между строчек: «при попустительстве прежнего начальника полиции, некоего М.Любарско-го»). А вот, кстати, речь и обо мне: «Не могли бы вы назвать причину, по которой ваш предшественник Любарский подал в отставку, и по которой в данное время он скрывается от журналистов?». Ответ: «На первую часть вашего вопроса комментариев не имею, а что касается второй, то хотел бы напомнить, что главным завоеванием демократии в Интервиле является свобода личности, и вполне логично, что, уйдя в отставку, Любарский решил немного отдохнуть. Каждый человек имеет право на анонимное существование, не правда ли?»… Браво, Леб, какой блестящий слог! Далеко пойдешь, братец… Что там еще интересного? Ага, вот и о Демиурге: «Имеет ли полиция какую-либо версию относительно таинственных исчезновений людей в городе в последние месяцы? Оправданы ли слухи о том, что это – дело рук маньяка-одиночки?». Ответ: «Думаю, все подобные измышления несколько преувеличены. В настоящее время мы проверяем одну версию, о которой не хотелось бы распространяться преждевременно. Однако, утверждать о том, что в городе действует маньяк, я пока не могу. Наоборот, скорее, можно допустить, что с какой-то целью людей похищает неведомая преступная группировка, во главе которой стоит волевая и целеустремленная личность»… Читай между строчек, Рик: «Бывший начальник полиции М.Любарский возглавляет банду похитителей людей, вследствие чего он должен быть как можно скорее изловлен и предан правосудию»… Все остальное в интервью – сплошная болтовня, не представляющая для меня никакого интереса.

Почти в каждой газете имелись в изобилии фотографии мэра Авера Гунибского, честно исполняющего свой нелегкий долг по управлению городом. Вот он разрезает ленточку на открытии новой выставки одежды, изготовленной по моделям знаменитого Марьяна Геталова. Вот он озабоченно следит за тем, как строители покрывают асфальтом новые улицы. Вот он же, на каком-то приеме иностранных гостей, с бокалом в руке, ослепленный вспышками цифровых камер и лучами юпитеров…

Если сначала я зорко просматривал всю ту чепуху, которой были заполнены газеты, то потом моя бдительность притупилась, и я почти безостановочно листал пухлые еженедельники и тощие ежедневники, целые развороты, посвященные звездам эстрады и кино, псевдоглубокомысленные статьи о политике и экономике, псевдосенсационные подвалы об убийствах, грабежах и благих делах сограждан, страницы, заполненные кроссвордами и кулинарными рецептами…

В душе моей все больше нарастало отчаяние и злоба на тех, кто исковеркал город, заставив людей быть безвольными игрушками, интересующимися лишь деньгами, жратвой, сексом и развлечениями, не требующими умственных усилий. Невидимое проклятье лежало на нашем городе, но замаскировано оно было потоком общепринятых, но ничего не значащих слов и неуклонным ростом добрых поступков на душу населения. И самое страшное, что абсолютно никто не подозревает: все это мнимое благополучие висит на волоске, и в один прекрасный день взорвется к чертовой матери! Слишком быстро зарастают травой руины и развалины, оставшиеся в Интервиле после последней Бойни, когда обезумевшие обыватели убивали друг друга и жгли свои дома и дома соседей, а я, с жалкой кучкой своих людей, каким-то чудом сохранивших здравый смысл среди всеобщего хаоса, метался по городу, пытаясь прекратить это массовое побоище, и два раза в меня чуть не угодили из пистолета с десяти шагов, а еще, по крайней мере, трижды не зарезали или не проломили камнем голову, и я думал, что эта ночь никогда уже не кончится… Однако, тогда все закончилось очень быстро – как и началось, и уже через неделю все опять приветливо улыбались друг другу на улицах, и некого было карать и сажать за решетку, потому что виноваты были все. Общество потенциальных преступников – вот в кого мы превратились под влиянием Воздействия, а убеждаем себя в том, что это не так, что мы хорошие и добрые, что лишь иногда позволяем себе лишнего, а так – ни-ни!.. Преступники и игрушки, а точнее – игрушки-преступники, вот кто мы есть на самом деле…

Я очнулся только тогда, когда в разделе «Криминальные вести» одной из газетенок мой взгляд натолкнулся на знакомое лицо. Это был тот самый мясник, один из трех потенциальных жертв Демиурга, кого я расспрашивал на рассвете… Его физиономия была заключена в яркую рамку, под которой крупными буквами было написано: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». В коротенькой заметке излагалось, что сегодня утром владелец мясной лавки бесследно исчез из собственного дома, причем ни жена, ни дети ничего не слышали. Ни записки, ни признаков похищения обнаружено не было. Родные мясника обращались к согражданам с просьбой сообщить о местопребывании данного человека за солидное вознаграждение.

Я отложил газету в сторону и уставился на дощатую стену сарая.

Значит, Демиург не запугивал тех, кого он избрал в качестве своей следующей жертвы. Он действовал надежно и бесперебойно, как машина, которую забыли выключить. Но почему тогда он оставил в покое меня? Неужели, встретив отпор с моей стороны, он решил, что я ему не по зубам? Хм, это не похоже на него. Тем более, что угрозы исправно продолжались вплоть до той ночи, когда ко мне заявился этот идиот Штальберг. В чем же дело?

А почему ты, собственно, решил, что он оставил тебя в покое, шепнул внутри меня чей-то голос. Может, он просто отложил исполнение приговора до более удобного случая? И, кстати говоря, такой случай ему подвернулся. Если все это время он следил за тобой, держась на дистанции, то теперь ничто и никто не помешает ему заявиться в эту развалюху, чтобы взять реванш за неудачно проведенный первый тайм.

Я невольно поежился и на всякий случай достал пистолет из-за пояса. Сняв его с предохранителя, дослал патрон в патронник. Тяжесть оружия в руке несколько успокоила мои нервы, и я вернулся к газетам.

Вскоре я обнаружил еще одну любопытную вещь. Это произошло совершенно случайно. На последней странице каждой газеты имелась программа передач стереовидения, и мое внимание вдруг привлек тот факт, что интерактивный сериал под названием «Мертвые не плачут», транслировавшийся изо дня в день по сто первому каналу, отсутствовал в программе. Вместо него по этому же каналу и в те же часы анонсировалось начало нового «интерактива» «Лучше убей его!». Разумеется, несведущему человеку это абсолютно ни о чем не говорило. Но я-то знал, что именно в розыгрыше «Мертвых» ежедневно участвовал исчезнувший мясник. Совпадение было слишком очевидным, чтобы его не заметить: пропадает человек – и с экранов исчезает тот фильм, в котором он добился впечатляющих успехов на ниве угадывания дальнейших поворотов сюжета.

Какая здесь могла быть связь? Что являлось причиной, а что – следствием? Человек или сериал? Сериал или человек?

Я ломал голову над этой загадкой до тех пор, пока снаружи не сгустились сумерки. Мне не терпелось проверить одну догадку, всплывшую из глубин моего мозга. Поэтому, не дожидаясь, когда окончательно стемнеет, я покинул свое убежище и двинулся, оступаясь в ямы и пробиваясь сквозь кусты, в город.

На Тридцать Первой улице я забрался в ярко освещенный стеклянный кокон общественного комп-терминала и подключился к информ-сети Публичной библиотеки. Мне потребовался почти час, чтобы пролистать программы стереовидения за последние полгода.

Вскоре я убедился, что корреляция между исчезновениями людей и окончанием тех интер-сериалов, которые им нравились, была достаточно устойчивой. Проявлялась явная закономерность: как только пропадал бесследно человек, так по стереовидению его сериал тут же сменялся другим. В связи с этим у меня начинала постепенно выкристаллизовываться абсолютно невероятная на первый взгляд, но зато способная объяснить все парадоксы в этом деле версия. Я надеялся, что все точки над "и" поможет расставить Вел Панин.

Не знаю, почему – видно, сработало подсознание, – но, прежде чем возвратиться в свою загородную резиденцию, я сделал небольшой крюк, чтобы пройти мимо дома, где проживал учитель геометрии.

Было уже около часа ночи, и окна в доме не светились. Однако напротив парадного, на другой стороне улице, стоял широкий, как галоша, «льюис» с зажженными фарами. Турбина его чуть слышно журчала на холостом ходу. Через тонированные стекла совершенно не было видно, кто находится в машине. Номера на машине не было – не то ее только что купили и не успели зарегистрировать, не то хозяин испытывал стойкое отвращение ко всякого рода номерам.

Я уже прошел мимо парадного, как вдруг дверь за моей спиной хлопнула, и, обернувшись, я увидел моего недавнего знакомого, направлявшегося странной походкой к «льюису». Он был одет кое-как – длинный серый плащ был накинут прямо поверх пижамы, волосы были взъерошены, а на ногах его были домашние шлепанцы. Создавалось такое впечатление, будто его поднять подняли, а разбудить забыли, потому что двигался он неестественно прямо, словно следовал по невидимой линии, отклониться от которой он не имел права.

В ходе утреннего разговора мне удалось выяснить, что у учителя нет ни богатых родственников, ни знакомых, которые могли бы заехать за ним ночью на роскошной машине.

На всякий случай я окликнул его по фамилии, но учитель мне не ответил. Он не слышал меня, и сомневаюсь, что в тот момент он мог слышать вообще кого бы то ни было.

Я настиг его, когда он уже подходил к машине. Из машины так никто и не вышел, но я кожей чувствовал, что там кто-то есть. Я дернул учителя за руку, развернув его к себе лицом, и невольно потерял дар речи. Из-под очков на меня смотрели пустые, ничего не выражающие глаза.

Бесполезно было что-то спрашивать. Рука моя сама скользнула за пазуху, нащупывая рукоятку пистолета. Одновременно я контролировал взглядом все конечности учителя, чтобы не прозевать того момента, когда он попытается отключить меня. В том, что он, а точнее – тот, кто им сейчас управлял, – обязательно попытается ударить меня, я уже не сомневался. Я наверняка представлял собой досадную помеху для людей, сидевших в «льюисе». Вопрос заключался лишь в том, что именно со мной попытаются сделать: убить или только отключить на время.

Судя по тому, что на несколько секунд в моей голове наступил необъяснимый провал, они избрали второе. Обморок был кратковременным, и очнулся я от того, что где-то рядом взревел мотор. Оказалось, что учителя рядом со мной уже нет, я сижу на асфальте, покрытый горячим потом, и тупо смотрю, как «льюис» выруливает на проезжую часть.

Меня все-таки ударили, но не кулаком и не дубинкой – уж такой-то удар я бы никак не прозевал. Нет, это был удар по моему сознанию. Гипном шокового типа, причем довольно легкий – второй категории, не больше.

В голове еще звенело, перед глазами все плыло, но я вскинул руку с пистолетом, целясь в удалявшийся «льюис» так, чтобы пуля пробила бак с горючим.

И тут меня вдарили второй раз, уже более сердито. В глазах моих почернело, асфальт косо ушел вниз, и когда я снова пришел в себя, то оказалось, что стою я на набережной Озера, возле светящегося огнями экспресс-бара «Нобель», и запоздалые парочки с осуждением оглядываются на меня и ускоряют на всякий случай шаги, потому что в руке моей до сих пор зажат пистолет.

Голова моя кружилась, меня подташнивало, а пересохшее горло горело огнем. Я с трудом подтащил руку к лицу, чтобы взглянуть на часы. Было уже два часа тринадцать минут. Оставалось только догадываться, где меня носило в течение часа с лишним.

Видимо, кто-то из прохожих вызвал полицию, потому что не успел я окончательно прийти в себя, как вдали показалась мигающая огнями патрульная машина. На полной скорости она неслась ко мне, но у меня не было никакого желания объясняться с полицейскими.

Спрятав пистолет за пазуху, я на подгибающихся, ватных ногах бросился в кусты. За спиной послышались скрип тормозов, топот ног и грозные окрики: «Стой! Стой, кому говорят!.. Стрелять буду!». Я ломился через заросли кустарника, не обращая внимания на ветки, хлеставшие меня по лицу. В одном месте я споткнулся и, не удержавшись, упал, но тут же вновь поднялся и устремился дальше. Легкие хрипло хватали воздух, но его было слишком мало, чтобы восстановить силы.

Потом кустарник закончился, и я выскочил на тротуар. По другую сторону улицы, за высокими решетчатыми заборами, тянулись двухэтажные коттеджи. На улице не было никаких подходящих укрытий. Но и людей тоже не было видно, и это было мне на руку – чем меньше свидетелей, тем лучше, потому что меня уже догоняли двое вооруженных полицейских, и у меня был только один способ отвязаться от них.

Главное – не дать им продраться сквозь кусты на тротуар, потому что тогда они увидят мое лицо. Будет еще одно очко не в мою пользу, если когда-нибудь меня поймают.

Я присел на корточки в том месте, где, по моим расчетам, должен был появиться первый полицейский, и, когда он проломился, наконец, через кусты, поймал его за руку и крутнул вокруг оси, придавая его телу дополнительное ускорение. Патрульный полетел кубарем на мостовую. Пистолет выпал из его руки и откатился на мостовую, но поднимать его я не собирался. В два прыжка я оказался возле упавшего и нанес ему два удара, когда он еще только собирался подняться. Один – обеими кулаками по вискам, второй – коленом в подбородок. Лица его я так и не успел разглядеть, слишком быстро все произошло. Полицейский отлетел мешком и остался лежать, неловко подвернув под себя руку.

– Ни с места! Ты у на меня на мушке! – раздался сзади голос. – Не оборачиваться! Руки за голову!

Расстояние между мной и тем, кто стоял позади меня, было метров пять. Не допрыгнуть. Оставалось подчиниться – по крайней мере, в данный момент, а там видно будет.

Что он собирается предпринять, напарник того, кого я послал в нокдаун? На его месте я бы постарался положить задерживаемого мордой вниз, с широко расставленными ногами и руками за спиной, надеть наручники и вызвать подмогу.

Но этот, видимо, был новичком и просто-напросто обошел меня по широкой дуге, пока не оказался прямо передо мной.

И тут я узнал его.

Это был тот самый тип, которого я однажды застукал во время дежурства за просмотром «интерактива» про яйца Дракона. Впрочем, несмотря на скудное освещение и многодневную щетину на моем лице, он меня тоже опознал и даже рот открыл от удивления.

– Э-это вы? – запинаясь, спросил он.

– Привет, – как можно радушнее сказал я. – Как тебе служится?

Однако, на мой вопрос он не обратил никакого внимания.

– Но зачем, Маврикий Павлович?.. – начал он, переводя недоуменный взгляд с меня на все еще лежащего без сознания своего напарника.

Грех было бы не воспользоваться его замешательством.

– Осторожно! – крикнул я, сделав страшное лицо.

Полицейский, не поворачивая головы, бросил быстрый взгляд по сторонам, но и этого мне хватило, чтобы после длинного шага совершить прыжок и ударить ногой по руке с пистолетом. Он успел нажать курок, но пуля ушла в небо, а в следующую секунду он уже свалился, как подкошенный, от моего второго удара, составив компанию своему напарнику.

Когда я уже собирался юркнуть обратно в спасительные кусты, возле тротуара остановилась машина, дверной люк со стороны пассажира приглашающе открылся, и с места водителя мне крикнули:

– Залезай быстрее!

Хотя это был не «льюис», а «зауэр», по моей спине пробежал невольный холодок, но рискнуть стоило, потому что нетрудно было прикинуть, что шансы на спасение бегством равны сотым долям процента. Полиции достаточно окружить квартал, и ни одна собака не проскользнет сквозь оцепление. К тому же, мой бег будет привлекать внимание прохожих и жителей окрестных домов.

Я плюхнулся на сиденье и бросил быстрый взгляд на человека, который сидел за рулем. Видимо, сегодня был день случайных встреч со старыми знакомыми, потому что это был не кто иной, как Жора Стюш, известный всему уголовному миру специалист по открыванию любых замков, в основном – квартирных и банковских. В свое время лично я взял его с поличным при ограблении и способствовал тому, чтобы на суде ему дали срок по максимуму.

– Куда едем, начальник? – по-свойски осведомился Жора, не без лихости срывая с места машину.

Я покосился на него. В машине было уютно, пахло разогретым пластиком. Чуть приглушенно играла музыка – не то из приемника, не то из магнитофона. Стюш был одет с иголочки, так что, глядя на него, никак нельзя было предположить, что этот франт имеет за плечами, по крайней мере, пять отсидок и столько же побегов из мест заключения.

– За город, по шоссе номер два, – сказал я. – Ты что, опять сбежал из тюрьмы? А машину, конечно же, угнал?

– Уж не собираешься ли ты, начальник, заложить меня? – криво осклабился Жора. – По-моему, в твоем положении надо самому сидеть тише воды и ниже травы и не высовываться по пустякам… Кстати, здорово ты приложил тех двух оболтусов! Я так думаю, что было за что?..

– Не твое дело, – сердито оборвал его я.

– Не груби, начальник, – осклабился Жора, – а то ведь я могу подвезти тебя до ближайшей ментовки!.. Кстати, ты не боишься, что Жора может иметь на тебя зуб за старое?

– Боюсь, – сказал я. – Так дрожу и обливаюсь путом от страха, что у меня даже пистолет за пазухой стал мокрым.

– А, ну тогда, конечно, – с непонятной интонацией протянул Жора. Сам он оружием никогда не пользовался из принципа и частенько говаривал, что его главное оружие – это смекалка и гибкость пальцев. – И все-таки, могу я поинтересоваться, что за дело тебе шьют, шеф?

– Ничего мне не шьют, – уклончиво ответил я. – Это недоразумение скоро прояснится.

– Может, тебе какая-нибудь помощь нужна?

– Ты мне ее уже оказал, так что, когда попадешься в следующий раз, буду ходатайствовать, чтобы тебе заменили смертную казнь на пожизненное заключение, – сказал я.

– Все шутишь, начальник? – кисло осведомился Стюш и добавил: – Типун тебе на язык за такие шуточки!..

– Высадишь меня сразу за кольцевой дорогой, понятно?

Некоторое время Жора Стюш молча вел машину. Потом вдруг хлопнул кулаком по колену и воскликнул:

– И все-таки, ты не представляешь, шеф, до чего приятно видеть, как тот, кто тебя раньше ловил, теперь сам удирает от полиции! Сразу становится легче на душе, потому что сама жизнь показывает, что все эти ваши разговорчики о законопослушности и о нравственности – пустая болтовня и только! Взять, к примеру меня… Сколько раз меня ловили и сажали за решетку ты и твои подручные! А что толку? Вот он я опять – на свободе и продолжаю делать, что хочу… А почему? Да потому что такие, как я, нужны людям!..

– Интересная теория, – хмыкнул я. – Для чего же это людям нужны грабители и убийцы?

– Поясняю доходчивее, начальник, – с серьезным видом сказал Стюш. – Преступность существует столько же, сколько на Земле существует человечество. Да, нас, тех, кто нарушает законы и правила вашего общежития, – меньшинство, но, тем не менее, вам, большинству, никогда не удастся ликвидировать нас всех до одного. По одной простой причине: как только вы сажаете в тюрьму или казните одного из нас, на его место тут же приходит другой, числившийся до поры до времени в порядочных. Почему так происходит? Объяснение может заключаться только в том, что если вы представляете собой Порядок, а мы – Хаос, то в любом обществе, видимо, должно соблюдаться определенное соотношение между Порядком и Хаосом. Полностью упорядочить этот мир нельзя, начальник, как вы до сих пор еще этого не поняли? Но в то же время любое общество никогда не допустит того, чтобы в нем наступил беспредел. Вот возьмем, к примеру, тюрьму. Сидят в одной общей камере воры, мокрушники, насильники, карточные шулеры и мошенники всех мастей. Все они не признают законов, и, следовательно, представляют собой Хаос. Однако, сведенные вместе в тесном пространстве, они не кидаются друг на друга, как скорпионы в банке, а сами устанавливают свои законы совместной жизни. И пускай эти законы не всегда справедливые и человечные, но, в сущности, они представляют собой определенную меру Порядка. Так разве не очевидно, что сама система человеческого общества основана на определенном соотношении Порядка и Хаоса? И то, что вы называете преступностью, на самом деле является реакцией Системы на нарушение этого соотношения в пользу Порядка, а то, что, рано или поздно, любого преступника ловят и сажают или отправляют на эшафот, является реакцией Системы на выход Хаоса за установленные рамки…

Я сидел, не в силах произнести ни слова. Больше всего в монологе Жоры меня поразила не изложение концепции, оправдывающей необходимость преступности – она не была оригинальной, я немало прочел подобных теорий в специальной литературе, – а стилистика речи. Можно было подумать, что устами Стюша вещает какой-нибудь солидный ученый авторитет с трибуны международного симпозиума.

Я испытующе взглянул на Жору. Мозг мой сверлила одна мысль: неужели он находится под Воздействием? А если это так, то кто им управляет, и к каким сюрпризам мне нужно быть готовым?

Но Жора Стюш, грабитель-рецидивист, уже был не похож на «иг-рушку». Он сидел, небрежно покачивая штурвалом и насвистывая в такт мелодии, доносящейся из бортового радиоприемника.

Мимо промелькнула светящийся указатель с надписью «Шоссе ?2», и я сказал Жоре:

– Ладно, философ, мы уже приехали.

Глава 9

Хотя в моем положении доверять нельзя было ничему и никому, но этого дня я ждал с такой верой, что даже не запланировал свои дальнейшие действия на тот случай, если встреча с Велом по каким-то причинам не состоится.

А ведь вначале все так удачно складывалось в этот злополучный день!

Еще с утра я связался с Паниным из автомата и, изменив голос, поинтересовался:

– Ты выполнил мою просьбу, Вел?

Конспиратор из Вела, естественно, был никакой, и он стал допытываться, кто это звонит и о какой просьбе идет речь.

– Короткая же у тебя память, Хиромант, – сказал я, надеясь, что обращение к Панину по его старой кличке вызовет в его голове ассоциацию с моей личностью. – Помнишь, два дня назад я просил тебя приобрести для меня одну вещь?

– Какую вещь? – тупо отозвался он.

Тьфу ты!

– Ты обещал достать мне один интерактивный фильм, Хиромант, – пришлось сказать ему чуть ли не напрямую.

– А, так это ты, Рик? – с облегчением заорал он. – Извини, я не сразу врубился, что это ты!.. А что это у тебя с голосом?

Вот идиот!

– Ты готов к встрече? – осведомился я.

– У меня для тебя есть просто потрясающая информация! – закричал он. – Слушай, а может, я тебе прямо сейчас скажу? А то вечером у меня запланировано одно мероприятие…

Наивный болван, он, наверное, полагал, что в нашем городе давно уже не прослушиваются линии связи.

– Слушай меня внимательно, только не записывай, – сухо сказал я. – Северную эстакаду знаешь? Если ехать от центра, то сразу за эстакадой будет заправочная станция. Я буду ждать тебя у колонки номер три. Ровно в восемнадцать часов. – И повесил трубку, не слушая, что там сердито говорит Панин.

Остаток дня я попросту убивал, как мог.

На свой пост к колонке я явился в семнадцать пятьдесят пять.

Вид у меня, наверное, был еще тот, потому что дежурный по заправочной станции то и дело с подозрением косился в мою сторону. Хорошо, что в стороне от колонок имелся киоск, где продавали газеты и всякие безделушки, и я воспользовался случаем, чтобы тщательно изучить ассортимент товаров на его витрине.

Время от времени я бросал взгляд на эстакаду, которая была вознесена над другой дорогой, шедшей перпендикулярно к ней, на высоту десятиэтажного дома.

В восемнадцать часов машина Панина не появилась.

Что ж, Вел всегда отличался непунктуальностью, подумал я, чтобы успокоить себя. Подождем еще немного.

Десять минут седьмого.

Ко мне начал приглядываться и газетер – толстый, страдающий одышкой старик в старомодной фуражке с козырьком. Пришлось купить первую попавшуюся газету, которая на поверку оказалась рекламным сборником, и углубиться в чтение не отходя от киоска.

В семь пятнадцать я, наконец, разглядел блестящую каплю панинского «галила», несшуюся на огромной скорости по эстакаде. Я облегченно вздохнул и, на ходу складывая газету, направился к третьей колонке. Однако, до заправочной станции Вел Панин так и не доехал.

Когда до конца моста оставалось метров пятьдесят, его машина вдруг вильнула к низенькому барьерчику ограждения, пробила его своим мощным бампером и, словно огромная, сверкающая на солнце бомба, спикировала вниз. Раздался сильный грохот, в небо взметнулся желто-черный султан пламени и дыма, и взрывной волной, донесшейся до «заправки», пошатнуло рекламные щиты.

Водители машин, стоявших в очереди к колонкам, как по команде, выскочили и уставились на шоссе, где пламя пожирало останки машины.

Секунду царила мертвая тишина, потом все вдруг заговорили, перебивая друг друга и размахивая руками. Движение на шоссе застопорилось, и когда я прибежал туда, задыхаясь, место падения машины Вела было уже оцеплено дорожными полицейскими.

Судя по радиусу разлета горящих обломков «галила», надеяться на то, что водитель остался в живых, было бессмысленно.

Я повернулся и побрел в город.

Через два часа все программы городского стереовидения передали траурное сообщение о том, что ведущий известной передачи Валерий Панин погиб в автомобильной катастрофе. Данные предварительного следствия свидетельствовали о том, что на огромной скорости он не справился с рулевым управлением, поэтому, по мнению экспертов, речь шла о рядовом несчастном случае, произошедшем по причине превышения скорости.

Все выглядело вполне естественно, но я-то знал, кто был виноват в смерти моего друга Хироманта. Противодействие со стороны Контроля-два предпринятому мною экспресс-расследованию явно набирало обороты, слепо кроша тех, кто был в нем замешан.

Не знаю, почему, но после гибели Вела мне вдруг очень захотелось увидеть Севу. Наверное, во всем была виновата моя чрезмерная впечатлительность, но я с особой остротой ощутил в тот вечер, насколько я одинок. Ведь мне даже некому было рассказать о своей новой версии, созревшей у меня в последние дни. На то она и была версия, что нуждалась в тщательном обсасывании со всех сторон. А для этого нужно, как минимум, иметь умного и понимающего тебя с полуслова собеседника, который будет сначала исподтишка забрасывать тебя ехидными вопросами и замечаниями, а потом перейдет в контрнаступление и, пустив в ход тяжелые штурмовые орудия, камня на камне не оставит от стройного здания выстроенной тобой гипотезы. Но в тот момент, когда ты поникнешь главою, сдаваясь на милость победителя, твой визави в порыве великодушия предложит свою концепцию, которая будет трактовать известные тебе факты с совершенно неожиданной точки зрения, и в этом отыщется какое-то зерно…

Некоторое время я колебался, опасаясь, что Сева – под «колпа-ком», но потом решил хотя бы разведать обстановку. Может, я преувеличиваю размах тех гонений, которым подвергаюсь со стороны полиции?.. Может быть, никакой засады у Севы не было и нет?

Я привычно нацепил на нос черные очки и отправился в путь. До Двадцать Седьмой улицы, где проживал Башарин, ходьбы было часа полтора. Конечно, чтобы быть последовательным, можно было рискнуть на всю катушку, сев в автобус. Или, например, взяв такси… Но остатки благоразумия во мне еще сохранялись: после множества передряг, случившихся со мной, я был умненьким героем, а умный герой, как известно, не прет в полный рост со связкой гранат на дот, а аккуратненько обходит его стороной и только потом уже точнехонько швыряет упомянутую связку в амбразуру с расстояния не дальше, чем на вытянутую руку…

Я решил прогуляться пешком, чтобы лишний раз обдумать то, что скажу Севе.

Я представил, как он будет поить меня какой-нибудь на редкость дрянной водкой на кухне, где постороннему человеку покажется, что там только что пронесся смерч, и как, пока я буду говорить, он будет по-женски тщательно штопать старый драный носок – Сева обожал штопать старые носки, утверждая, что это занятие помогает ему сосредоточиться…

Для затравки я расскажу ему все, что со мной случилось с того самого дня, когда на меня напал Демиург, вплоть до смерти Вела, но Сева, конечно же, не удовлетворится одним только изложением фактов и обязательно спросит, что я обо всем этом думаю.

И тогда я скажу ему: мы с тобой, брат, оказались полными болванами, потому что с самого начала пошли по ложному следу. Обнаружив в электронных микросхемах вещество, которое способно передавать психоизлучение на расстояние, мы сделали вывод о том, что именно через электронные аппараты Контроль-2 продолжает осуществлять Воздействие на жителей Интервиля. При этом мы совершенно упустили из виду другое возможное предположение, которое выдвинул бы любой школяр, мало-мальски знакомый с основами формальной логики: ведь если А равно Б, то и Б должно быть равно А, не так ли? А отсюда следует, что обнаруженное тобой R-вещество может передавать пси-излучение не только от Контроля к его жертвам, но и, наоборот, от них – к нему. Другими словами, данное вещество служило не для Воздействия на психику интервильцев, а усилителем-передатчиком их собственного пси-излучения!..

Но что это нам дает, обязательно спросит Сева, не отрываясь от штопки носка. С какой это стати Контролю воспринимать телепатемы множества людей?

Брат мой, скажу ему я, ты туп, как музейный валенок!.. Объяснение может быть только одно, если учесть и другой известный нам фактор, а именно – появление в городе некоего маньяка-невидимки, якобы похищающего людей. С помощью канала обратной связи Контроль производил выборку из массы населения отдельных индивидуумов, которые были ему зачем-то нужны. Этот, вовсе не естественный, отбор основывался на определенных критериях, о которых, к сожалению, мы можем только догадываться, но которые явно существуют. На мой взгляд, самым главным критерием являлась способность человека к экстрасенсорике, а вернее – к психокинезу. Надеюсь, ты знаешь, что это такое, физик ты мой несчастный?

Ну откуда мне знать, пробурчит с деланной обидой Сева, вскинув на меня взгляд до неприличия голубых глаз. Ты уж разъясни музейному валенку, что это за штука такая и с чем ее едят!..

Психокинез, старик, это способность человека воздействовать на сознание других людей, внушая им на расстоянии определенные образы, мысли, чувства и прочее, с готовностью отбарабаню я, выхватив из памяти нужную цитату из книжек по парапсихологии, которыми увлекался в юности. И только потом до меня дойдет, что мой друг надо мной издевается, и я сконфуженно пошлю его к черту…

Так вот, брат, продолжу я, опустошив очередную рюмку прозрачной гадости и не закусывая, Контролю нужны были такие люди, которые обладали бы, сами того не подозревая, скрытой способностью контролировать других людей без особых технических устройств, если не считать тонкого слоя вещества-усилителя на радиоэлектронных деталях. Видимо, лишившись Сети, Контроль решил перейти на принципиально иной способ Воздействия – психокинетический. Для этого нужно было, в сущности, немногое: некоторая техническая подготовка, заключающаяся в поставке в Интервиль электроники, напичканной веществом-носителем пси-излучения, скрытые камеры наблюдения, натыканные повсюду в городе, и операторы, управляющие на расстоянии объектами Воздействия.

Не исключено, что первых операторов Контролю удалось нанять из числа, так сказать, уже «готовеньких» экстрасенсов. Но для круглосуточного и массового Воздействия таких людей требовалось все больше, и тогда было решено провести рекрутирование новых «паранормалов», что называется, «из толпы». Однако выявление экстра-способностей людей должно было осуществляться в тайне от всех прочих и от них самих. Для этого Контролем через своих доверенных лиц – или агентов, что, в принципе, не так важно – пришлось организовать трансляцию по всем каналам местного стереовидения так называемых интерактивных сериалов…

Только не вздумай мне давать определение «интерактивов», пробормочет с иронией Башарин, я, знаешь ли, не совсем лишен интеллектуального тезауруса.

Не перебивай, попрошу его я. Я хочу только напомнить тебе кое-что, брат, а именно: как тебе известно, «интерактивы» быстро завоевали популярность среди жителей нашего города. Людей привлекала возможность самим выбирать, что будет дальше с персонажами фильма. Для этого надо было в ответ на вопрос, появляющийся на экране, просто-напросто выбрать нужную опцию и нажать соответствующую кнопку на пульте-передатчике. А потом выбор, сделанный большинством зрителей, якобы претворялся в жизнь режиссером. Насколько мне известно, многие азартно играли в эту игру, потому что считали, что она создает иллюзию того, что именно ты управляешь персонажами, заставляя их совершать те или иные поступки… Тебе это ничего не напоминает, старик?

Правильно, Сева, ай да друг у меня, сообразительный – видно, сказывается мое благотворное влияние!.. Шучу, шучу, не обижайся… Но если серьезно, то на самом деле все было наверняка по-другому. Не было у «интерактивов» никакого режиссера… во всяком случае, в обычном смысле этого слова… скорее, был опытный сценарист, разрабатывавший возможные варианты продолжения сюжета. И фильм не снимался заранее – это была прямая трансляция с места эксперимента. И не профессиональные актеры были заняты в фильме, а обычные люди, превращенные в «игрушек». И воздействие на них со стороны зрителей осуществлялось непосредственно, в ходе трансляции, усиленное тем самым R-веществом, имеющимся в микросхемах стереовизора. И вовсе не большинство зрителей определяло поступки и поведение героев сериала, а один – тот, кто обладал наибольшими психокинетическими способностями!..

А как же Контролю потом удавалось вычислить, кто из зрителей обладает наибольшей силой воздействия, скептически хмыкнет Сева.

Старик, ты так ничего и не понял, воскликну я. Для этого и служит пульт-передатчик! Нажимая кнопку, зритель отправляет импульс в эфир. Не исключено, что каждый пульт настроен на определенную длину волны, и «контролеры» могут фиксировать чуть ли не пофамильно выбор каждого из участников данной игры. Наверное, при нынешнем развитии науки и техники, сделать это было нетрудно… Возможно, отбор осуществлялся по результатам не одной серии, потому что могли быть и совпадения – ну, скажем, одно и то же выбирают сразу несколько человек. Но, по мере усложнения и развития сюжета, неизбежно наступает такой момент, когда вариантов становится все больше и больше, и тогда можно определить того зрителя, который все увереннее начинает влиять на главного героя фильма. Разумеется, чтобы избежать ошибки, Контроль не торопится и похищает человека, «ведущего сюжет», лишь убедившись в том, что здесь нет случайного совпадения…

То есть, другими словами, Контроль использует закон статистической вероятности, скажет мой друг Сева, и его замечание придаст мне уверенности в своей правоте.

Потом Контролю остается только похитить данного человека, продолжу я. Разумеется, речь не идет о пыльных мешках, накинутых из-за угла на голову несчастного. И не наркотические препараты применяют люди Контроля, чтобы усыпить будущего оператора. Они используют самый простой и самый надежный способ, который имеется в их распоряжении: Воздействие. Человеку внушается мысль о том, что он сам, добровольно, придет в указанное место, где его будет ждать автомобиль с людьми, и он добровольно сядет в машину и поедет с этими людьми туда, куда они сочтут нужным его доставить. И никто не в силах помешать этому, никто!..

Я не знаю, после паузы скажу я, стараясь не глядеть на Севу, что Контроль делает с теми, кто, оказавшись в их лапах и придя в себя после Воздействия, откажется работать оператором. Наверное, надо предположить самое худшее… И здесь голос мой предательски дрогнет, потому что я подумаю о Катерине, а Сева перегнется через стол и успокаивающее похлопает меня по плечу.

Как видишь, брат мой, скажу потом я, при таком раскладе становится ясна роль Демиурга в этом деле. В действительности, никакого маньяка-невидимки не существовало. Этот вымышленный персонаж потребовался Контролю с одной-единственной целью: для маскировки целей и механизма проведения операции. И всеми возможными средствами, в том числе и психокинезом, Контроль поддерживал мнение общественности о том, что загадочные исчезновения людей – дело рук безумца-одиночки. И именно поэтому, в конечном итоге, под видом Демиурга на меня был науськан тип с атомайзером. Как начальник полиции я не мог оставаться сторонним наблюдателем, поэтому Контролю во что бы то ни стало следовало убедить меня в том, что слухи о Демиурге имеют под собой основание, а в конечном итоге – и запугать… Если уж операторы-экстрасенсы способны воздействовать на психику людей на расстоянии, то телекинез для них – вообще плевое дело! А я вынужден был ломать голову над тем, каким образом в моей, наглухо закрытой квартире и буквально у меня под носом, некто оставляет надписи на стенах, подбрасывает угрожающие записочки и вообще чувствует себя хозяином положения!.. Да это же был я сам!..

Некоторое время мы будем молчать, а потом Сева с кряхтеньем поднимется и начнет хлопотать у плиты, готовя такой же отвратительный, как и его спиртное, чай.

Хорошо, наверняка скажет он мне, допустим, что твоя версия соответствует истине, хотя и основана она на чисто умозрительных построениях и выкладках. Но что дальше? Что ты предлагаешь конкретно?

И тогда я скажу: брат, мне уже надоело проигрывать и чувствовать себя в дураках. Надо идти ва-банк!..

Будить общественность, насмешливо осведомится Сева, высоко вздернув брови. Давать направо и налево интервью, пытаясь убедить всех в своей правоте? Неужели ты думаешь, что тебе поверят? И особенно те чинуши в полицейских мундирах, которых отныне возглавляет этот серый кардинал по фамилии Штальберг?

Нет, скажу я ему. Этот этап в своей жизни я однажды уже прошел. Хоть я и дурак, но не настолько я глуп, чтобы подставляться под пулю. Или случайно попасть под машину. Или по неосторожности загреметь с перрона подземки под поезд. В сущности, таких исходов может быть сколько угодно… Они наверняка теперь стерегут каждое мое движение, и стоит мне только пальцем пошевелить не в ту сторону, как тут же будут приняты соответствующие меры, можешь не сомневаться!..

Тогда что же ты предлагаешь, спросит Сева, прихлебывая горячее пойло с запахом чая из чашки с отбитой ручкой. Убедить самого себя в том, что любое противодействие той силе, которая имеется в распоряжении этих мерзавцев, бессмысленно и спокойненько жить-поживать, да добра наживать?!

Ты опять не угадал, брат, усмехнусь я. Видно, слишком плохо ты обо мне думаешь… Нет, Сева, сдаваться мне уже поздно. Знаешь, иногда я самому себе напоминаю некоего фанатика, который сам себя приковал к пулемету цепями в осажденном со всех сторон врагами форте и который рад бы сдаться, да пулемет не может бросить…

Все ясно, с ухмылкой скажет Сева и процитирует из старого анекдота об одном извращенце, потерявшем ногу вследствие совершения полового акта на железнодорожном полотне: «Такова сила инерции: ни поезд, ни я – никто не мог остановиться!»…

И вот тогда-то я скажу ему главное, ради чего я пришел к нему.

Старик, скажу я, если все легальные методы борьбы исчерпаны, а результата нет, то что остается делать человеку, вздумавшему изменить сложившийся порядок вещей? Что остается делать бунтовщику и мятежнику, которого загнали в угол и у которого выбили из рук разрешенное законом оружие?

Он ничего не скажет, мой друг Сева. Он только пристально посмотрит мне в глаза и…

На этом мои мечтания внезапно были прерваны неприятным ощущением, что вокруг творится неладное.

Я пришел в себя и присмотрелся к окружающему миру. Оказывается, я уже влачился по Двадцать Третьей улице. Несмотря на поздний вечер, на улице царило неестественное оживление. По тротуару тек поток людей в элегантной, яркой одежде, а по проезжей части мчались роскошные чистенькие автомобили. Было такое впечатление, будто наступил какой-то праздник. Это впечатление усиливалось тем, что все вели себя в высшей степени прилично. Не было слышно ни пьяного песенного рева из гостеприимно распахнутых дверей злачных заведений, ни ожесточенных перепалок из окон автобусов. Никто не швырял мусор в виде оберток, окурков, пустых банок и бутылок на тротуар, и даже дети не неслись куда-нибудь по тротуару на роликовых коньках, как угорелые, с дикими криками, распугивая или толкая прохожих, как это было еще две недели назад, а чинно шествовали в общем потоке, держась за руки.

Нет, сейчас все были добры и счастливы, и я видел, как абсолютно незнакомые люди приветствуют друг друга с улыбками и как то тут, то там возникают небольшие группки, чтобы пообщаться о том, о сем, перекинуться анекдотом или шуткой. Все были участливы и великодушны по отношению к ближнему своему, и если кто-то случайно ронял на асфальт какую-нибудь вещь, то доброхоты со всех сторон тут же бросались поднимать ее, чтобы проявить свое участие и внимание. И даже если кто-то толкал встречного в толпе или наступал ему на ногу, то вместо взаимных сообщений о подлинной сущности партнера, как это случалось незадолго до этого вечера, дело кончалось извинениями и ослепительными улыбками. Молодые люди дарили первым попавшимся девушкам, выглядевшим олицетворением невинности, цветы, явно не претендуя при этом на продолжение знакомства в ближайшем баре…

И отовсюду доносилась музыка. Отрывки мелодий самых различных жанров и течений доносились из открытых окон домов, из баров, дискотек и магазинов. Но людям было, видно, мало этой какофонии, и многие из прохожих шагали в наушниках плееров, покачивая головой и размахивая руками в такт слышимой только им музыки. Даже два патрульных полицейских, которые лениво фланировали по проспекту впереди меня (я тут же замедлил шаги и стал держаться подальше от зданий, чтобы лицо мое не заливал яркий свет реклам), – и те были в наушниках.

В целом, все вокруг было великолепно и спокойно, но у меня по спине побежал холодок. Казалось, будто на город неотвратимо наползает невидимая черная туча, в недрах которой зарождается ураган чудовищной силы. Я предчувствовал, что еще немного – и этот ураган обрушится на город, неся смерть и разрушения.

Может быть, во всем виноваты были мои нервы, напряжение последних дней и то одиночество среди людей, на которое я сам себя обрек, но по аналогии с сегодняшним вечером я припомнил, какая идиллия воцарилась в городе накануне последней Бойни. Даже погода тогда способствовала всеобщему умиротворению. Дни были солнечными и мирными, как на подбор, на небе не виднелось ни облачка, но жара не докучала, потому что улицы исправно обдувались, словно гигантским вентилятором, свежим бризом с Озера. Это было поздней весной, и листья на деревьях были сочными и ярко-зелеными, а в парках и скверах вовсю распускались цветы. Количество преступлений и даже мелких проступков со стороны граждан тогда снизилось почти до нуля, и мои подчиненные впервые за много месяцев не знали, чем заняться – в конце концов, пришлось загнать две трети личного состава Управления на импровизированные курсы по повышению квалификации. Бывали дни, когда дежурные по городу в ответ на мой вопрос о происшествиях за истекшие сутки не протягивали мне целые простыни сводок, а докладывали так, будто дежурили они не по мегаполису с населением в три миллиона человек, а по монастырю: «За время моего дежурства происшествий не случилось!»…

Я не помнил, сколько времени продлилось тогда благоденствие. Но зато я хорошо помнил, как началась та Бойня.

… Ночью из разных частей города одновременно от патрульных и постовых стали поступать сообщения о том, что творится нечто непонятное и ужасное. Создавалось впечатление, что все жители города разом сошли с ума и кинулись убивать друг друга и крушить все, что попадается на их пути. Патрульные не успевали прибыть на одно место, где было совершено ничем не спровоцированное убийство, как где-то совершалось другое преступление. На погром это было не похоже. На мятеж и революцию – тем более. Все убивали всех, не щадя ни родственников, ни чужих, ни стариков, ни женщин, ни детей. Сначала убивали внутри помещений, но потом водоворот смертей вылился на улицы и понесся по городу опустошающим смерчем. Запылали дома, стеклянным водопадом из окон посыпались стекла, опрокидывались вверх дном машины и даже автобусы.

Потом всякая связь прекратилась. Стереовидение перестало функционировать, радиосообщения не прорывались сквозь дикий вой помех.

Я по тревоге поднял всех, кто находился в тот момент в Управлении, сформировал наспех отряды и группы и поставил им задачу: любой ценой, вплоть до применения оружия, прекратить беспорядки в городе. Но было уже поздно.

Откуда ни возьмись, на улицы, как гной из прорвавшегося нарыва, хлынули орды подонков, причем многие из них были вооружены не только холодным оружием и подручными средствами. Однако, системы в их действиях не было никакой, и нельзя было сказать, что вся эта безумная акция была кем-то заранее спланирована и организована.

Хаос – вот что это было такое в ту проклятую, бесконечно длинную ночь. По городу метались в отблесках многочисленных пожаров темные фигуры, лица которых были оскалены и искажены непонятной злобой, как у маньяков в фильмах ужасов. В первые минуты и часы Бойни мы еще вели учет погибших, потом это стало невозможно и бесполезно – трупы валялись везде.

«Скорая помощь» изо всех сил пыталась оказывать помощь тем, кто еще в ней нуждался, но после того, как несколько машин угодили под ураганный огонь со всех сторон, эти попытки прекратились сами собой.

Потом оказалось, что безумие охватывает не только рядовых граждан, но и полицейских, и тогда вообще наступил Хаос. Как-то так получилось, что ни чиновников мэрии, ни мэра Бойня не задела, но сделать что-то, чтобы остановить ее, они тоже были бессильны…

Весь этот разгул насилия и террора длился всего несколько часов, и прекратился он так же внезапно, как и начался. В городе внезапно погас свет, и он погрузился в непроглядную тьму, освещаемую лишь огнем пылающих зданий. Впоследствии выяснилось, что обслуживающий персонал на городской электростанции тоже передрался между собой, и в ходе этой жестокой драки чей-то труп рухнул на контакты силовой магистрали, ведущей в город, и замкнул линию подачи электроэнергии.

К утру все было кончено, люди пришли в себя и вернулись домой – если дом еще остался цел. Интервиль был объявлен зоной чрезвычайного положения, и его наводнили специальные силы ООН. Международные бригады ликвидировали последствия Бойни в течение нескольких месяцев, расчищая завалы, убирая с улиц трупы и остовы сгоревших машин, ремонтируя здания и коммуникации.

В город прибыла и приступила к работе авторитетная комиссия по расследованию причин Бойни. В силу своего положения я был неоднократно допрошен в качестве свидетеля, а также имел несколько неофициальных бесед с членом комиссии Андреем Флавининым. Он-то мне и поведал, что, несмотря на огромное количество опрошенных жителей города, никто из них не мог дать вразумительное объяснение причин, побудивших их убивать друг друга. Нет, они, конечно, помнили, они помнили все, что творили, но аргументы их были по-детски смешными и наивными. Одному, например, в ту ночь стал невыносимым смрадный запах, якобы исходивший от окружающих его людей, и первое время он еще пытался сдерживаться, но потом почуял чисто физическое отвращение к «этим скотам». Другому участнику трагедии показалось, что его преследуют и хотят убить неизвестные личности, и ему якобы ничего не оставалось делать, кроме как защищать свою жизнь всеми доступными способами…

Комиссия трудилась в поте лица примерно полгода. Было изведено несколько тонн бумаги, исписаны тысячи километров аудио– и видеопленки, однако к единому мнению члены комиссии так и не пришли. Одни полагали, что причиной массового сумасшествия в Интервиле стали наркотики и прочие наркотропные вещества, – но это не подтверждалось известными фактами. Другие считали, что мы имели дело с влиянием неизвестных природных факторов на сознание людей – нечто вроде сильной магнитной бури или выброса огромного протуберанца на Солнце. Впоследствии именно эта версия получила наибольшее хождение в прессе, хотя замеры и наблюдения в ночь Бойни и не выявили никаких аномалий ни на Солнце, ни в атмосфере Земли. Были и чисто фантастические гипотезы о подрывной деятельности пришельцев с других планет, из параллельных миров и даже о попытках исправить историю нашей цивилизации агентами будущего, но ни одна из них не была всерьез воспринята мировой наукой.

Признаться, даже я был несколько ошарашен, хотя и подозревал, что Бойня каким-то образом спровоцирована с помощью Воздействия. Если судить по симптомам массового психического расстройства, то складывалось впечатление, будто в ту ночь три четверти города превратили в «игрушек» и внушили им необходимость убивать. Но меня смущала нелогичность действий Контроля, если за этим стоял именно Контроль. Я-то знал, что эксперимент, который с таким размахом проводила эта спецслужба, заключался в том, чтобы превратить жителей города в этаких ангелов на земле, а Бойня противоречила этой цели. Или это тоже было составной частью эксперимента, некоей проверкой жителей города на управляемость?.. Вряд ли, ведь для этого годились и другие, менее радикальные методы… Или это было новым этапом подпольной войны между геймерами? Но последний геймер был выловлен нами еще в тот исторический период, когда была уничтожена Сеть Контроля-1. Кстати, этим геймером оказался не кто иной, как бывший мой соратник Мит. Бедняга предпочел застрелиться, нежели быть арестованным моими молодцами-антигеймерами…

Потом все постепенно пришло в норму, хотя еще долго по инерции писались статьи, велись репортажи, снимались фильмы и шли бестолковые разговоры. А через девять месяцев миссия ООН свернула свою работу, исчерпав выделенные ей финансы, и Международный вернулся к своей прежней жизни.

Но сейчас я вновь ощущал, что надвигается новая Бойня. Это значило, что отныне город живет, как на пороховой бочке, но никто, кроме меня, не подозревает об этом. Поэтому, если я хотел что-то сделать, то делать это следовало, не откладывая в долгий ящик. Иначе можно было опоздать, и тогда многие из этих нарядных, веселых и исключительно дружелюбных людей, которые попадались мне навстречу, погибли бы в пламени и от рук других, не менее приятных во всех отношениях людей…

Словно в ответ на мои мысли, где-то впереди отчетливо запахло гарью. Я свернул за угол Двадцать Пятого проспекта и увидел над крышами зданий валивший в вечернее небо едкий черный дым. Люди, задрав головы, смотрели туда и озабоченно переговаривались. Мимо, распугивая легковые машины воем сирены, пронеслись две пожарные машины.

У меня возникло нехорошее предчувствие, и я невольно ускорил шаг, потому что дым поднимался в небо оттуда, куда я шел.

Я не ошибся в своих опасениях. Тротуар и проезжая часть Двадцать Седьмой улицы в радиусе пятидесяти метров от дома Севы был оцеплен полицией, и пожарники суетились внутри кольца оцепления. Над горящим зданием низко прошел, заложив крутой вираж, спецвертолет.

Чтобы не попадаться на глаза стражам порядка, я перешел на другую сторону улицы, где собралась приличная по размерам толпа.

Из окон квартиры Севы наружу, в провалы окон, вырывались жирные, длинные языки пламени. Огонь бушевал так, будто в квартиру прямой наводкой с близкой дистанции угодил термитный снаряд, начиненный напалмом. Пожарная команда сражалась героически, но пока безрезультатно.

Люди, собравшиеся на тротуаре, тихонько переговаривались:

– … а я вам так скажу: никто в этом не виноват, кроме хозяина квартиры!.. Какой же ты хозяин, если утечку газа допускаешь?!

– А почему вы думаете, милейший, что пожар начался из-за утечки газа?

– А вы что – сами не видите? Чту еще может так гореть?

– Да-а-а, вот из-за таких разгильдяев и ни в чем неповинные соседи страдают. У нас тоже есть один, этажом выше живет, так он постоянно на нас протекает!.. Включит воду в ванной и гулять уйдет!

– А почему вы думаете, милейший, что он именно гулять уходит?..

– … а я считаю, что таких вообще выселять надо!.. Сегодня он квартиру свою спалил, а завтра, выходит, весь город подожжет?

Я оглянулся. Мне захотелось взять говоривших умников за шивороты и, ни слова не говоря, столкнуть их лбами друг с другом. Естественно, я удержался от этого порыва.

У меня еще теплилась слабая надежда на то, что сам Сева не пострадал, что его не было в квартире, когда она загорелась, но вскоре пожарники вынесли из парадного носилки, на которых из-под грубого брезента высовывалось что-то черное и уродливое, и только когда носилки стали вталкивать в кузов «Скорой помощи», я понял, что это была человеческая рука.

Я отвернулся. Меня душило тугой петлей отчаяние. Я не знал, зачем Контролю понадобилось убивать Севу, я мог об этом только гадать (может быть, они все-таки испугались, что он обнародует во время подготовки и защиты своей диссертации информацию об этом проклятом R-ве-ществе?), но я ни на минуту не сомневался в том, что моего друга именно убили. И еще я боялся подумать, что в его смерти была и моя вина тоже. Если Контроль держал меня под постоянным наблюдением, то я был как бы источником невидимой заразы, которая убивает всех тех, кто соприкасается со мной. Так уже случалось не раз, начиная с Гора Баглая и кончая Велом Паниным, и стоило мне направиться к Севе, как мои враги тут же вычислили, куда я иду, и не допустили нашей встречи… Одно было мне не понятно: почему в первую очередь Контроль стремится убить моих друзей, а не меня? Может быть, «контролеры» считают, что мой черед еще не пришел? Или, изолируя меня, они тем самым дают понять, что моя борьба с ними – не что иное, как бессмысленные, жалкие потуги, обреченные на провал?..

Пожарные, наконец, справились с пламенем, и из оконных проемов повалил на глазах слабеющий дым. Горожане понемногу расходились, их ждала атмосфера всеобщего праздника и веселья. Пора было уходить и мне.

Только идти теперь мне было некуда и, наверное, незачем.

Глава 10

В баре было много народу, все оживленно разговаривали, а сверху, где под самым потолком висели колонки мощного турбозвука, на жужжание голосов накладывалась сладкая, монотонно однообразная музыка. Атмосфера была непринужденной, как на семейной вечеринке.

Не успел я войти, как меня поймал кто-то за руку. Это была красивая полногрудая женщина с блестящими глазами.

– Хотите, я угощу вас джином? – осведомилась она по-свойски, будто мы с ней были давно знакомы.

На шее у нее висела «заглушка» в виде изящного кулончика на длинной цепочке.

– С какой стати? – сердито осведомился я.

– Вот чудак, – засмеялась она. – Сегодня все угощают друг друга… Ну не хочешь, как хочешь. – Она потрепала меня по щеке и отпустила.

Я пробился сквозь толпу к стойке и только теперь обратил внимание, что все присутствующие были либо в наушниках, либо с медальонами «заглушек». У некоторых лица были наполовину скрыты козырьками-экранами портативных стереовизоров, и в той руке, которая была не занята стаканом, виднелся миниатюрный пульт.

Я сел с края стойки, и бармен сразу, не спрашивая, чего я хочу, щедро налил мне полный стакан из большой красивой бутылки. Я достал из кармана деньги, но он добродушно сказал мне:

– В следующий раз, приятель, в следующий раз… Отдыхайте на здоровье!

Вокруг отдыхали очень уж старательно. Между столиков кружились в такт тягучей мелодии парочки, тесно прижавшись друг к другу. Под стойкой катались пустые пивные банки. В дальнем углу, за столиком, из-под которого торчали чьи-то неподвижные ноги, задушевно пела, сблизив головы тесным кружком, компания из четырех человек. Судя по всему, музыка им вовсе не мешала.

Я постарался не думать об окружающей обстановке. Я старался думать о том, что мне делать дальше. Но музыка настойчиво раздражала мой слух, и в конце концов я подозвал жестом бармена и сказал ему:

– Выключите-ка свою тарахтелку.

– Это еще зачем? – спросил он с недоумением. – Люди хотят слушать музыку.

– Им вредно ее слушать, – попытался объяснить я. – Выключите!

Но ему бесполезно было что-то объяснять. Он посоветовал мне идти домой, если мне не нравится его заведение, и величаво удалился на другой конец стойки.

Я глотнул из стакана и внезапно понял, что надо делать дальше.

Я полез за пазуху и достал пистолет. Тотчас над ухом завизжал женский голос. Танцующие пары остановились, и все в баре уставились на меня со страхом и отвращением. Музыка продолжала звучать. Я не целясь, выстрелил дважды по колонкам, и музыка оборвалась.

Сразу стало тихо, так тихо, что можно было слышать, как кто-то в дальнем углу бара лузгает семечки.

Все еще держа пистолет в руке, я как можно громче сказал:

– Всем снять с себя медальоны, плееры и стереовизоры! Живее!

Никто не пошевелился.

Тогда я подскочил к той самой блондинке, которая предлагала мне выпить за ее счет, и рванул цепочку с ее шеи. Цепочка охотно лопнула, я бросил кулончик на пол и раздавил его каблуком, и позолоченный корпус треснул с жирным хрустом раздавленного жука. Женщина закричала, и в зале кто-то отчетливо пробасил:

– Эй, Конст, вызови полицию, иначе этот придурок всех нас перестреляет!..

– Не надо полицию, – сказал кто-то уверенным голосом позади меня. – Я знаю, как обращаться с такими недоносками!..

В ту же секунду меня с силой схватили сзади за локти, я рванулся, но в груди моей, в свое время продырявленной в трех местах, возникла ноющая боль, мешающая пошевелиться. Чья-то бесцеремонная рука выхватила у меня пистолет и швырнула его за стойку. Потом меня проволокли к выходу и выбросили наружу. При падении я больно ушиб колено, так что некоторое время не мог подняться.

В баре раздался дружный смех, а потом музыка возобновилась с прежней навязчивостью. По-моему, это была та же самая мелодия, которая вызвала у меня спазмы отвращения. Судя по возросшей громкости звука, бармен подключил дополнительные колонки.

Я с трудом поднялся, чувствуя себя как оплеванный. Ладно, подумал я, стиснув зубы, пусть будет по-вашему…

В голове моей что-то взорвалось горячим фонтаном, а потом, без всякого перехода, я уже оказался на городской площади. Там было светло, как днем, а толпа была даже больше, чем днем. Там сверкали разноцветные огни, а в небе то и дело распускались, как огромные цветы-одноминутки, узоры фейерверка. Там вовсю гремела музыка. Там кружился огромный хоровод танцующих в диковинных костюмах и в масках, и я понял, наконец, что за праздник был сегодня в городе. Это был ежегодный Карнавал.

Никто не узнавал меня в толпе. Наверное, в тот момент меня невозможно было узнать. Впрочем, я уже не опасался, что меня кто-то узнает. Мне уже было все равно…

Противоречие между тем, что происходило вокруг, и тем, чту я чувствовал, было так велико, что в конце концов я не выдержал и побрел подальше от этого жуткого праздника. Мне хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ту проклятую музыку, от которой нельзя было никуда деться. Мне хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этих дружелюбных, внимательных и до приторности хороших людей…

Я не помню, где и зачем меня еще носило в ту нескончаемо-длинную ночь. В памяти остались только какие-то отрывочные, бессвязные видения, и не понятно было, происходило ли все это со мной наяву или я стал жертвой своего разыгравшегося воображения.

Перемены в городе бросались в глаза. В эту ночь подевались куда-то проститутки, обычно исправно дежурившие на перекрестках и у входа в рестораны. Никто не грабил прохожих даже в самых темных переулках и никто не бил друг другу морду в пьяных драках. Водители машин вежливо уступали друг другу право проезда, вместо того, чтобы при малейшем недоразумении вступать в шумную перепалку, обвиняя друг друга в незнании правил дорожного движения.

В магазинах не хамили. В автобусах и подземке пассажиры услужливо уступали другу другу места. Полицейские помогали немощным старушкам перейти через дорогу.

Складывалось умилительное впечатление, что в городе живет одна большая, тесно сплоченная и дружная семья.

Однако отчаяние во мне нарастало. Я-то знал, что происходит на самом деле. В город извне продолжало литься мутным потоком добро. Отвратительное, навязанное людям силой, чреватое тяжкими последствиями в самом скором будущем добро… В одиночку с ним было бесполезно бороться, а союзников у меня больше не было и, скорее всего, никогда уже не будет. Я был обречен на поражение в этой борьбе.

И тогда я решил сделать то, что не раз мне приходило в голову и что раньше я никогда бы не сделал.

Мне оставался только один выход. И пусть это было предательством всех этих одураченных людей и своего рода капитуляцией перед своими могущественными врагами, другого выбора в тот момент я сделать не мог.

Я остановил такси и попросил отвезти меня на вокзал. Водитель –немолодой, но в пестрой рубашке на голое тело, мужчина – участливо сообщил, что в связи с Карнавалом движение поездов приостановлено и что ближайший экспресс из Интервиля отправится не раньше, чем завтра в полдень.

– Но, если вам очень нужно, я могу довезти вас до ближайшей посадочной станции Транс-европейской магистрали, – торопливо добавил он. – Тут езды часа три, не больше. Все равно работы в городе сегодня мало. Все предпочитают передвигаться на своих двоих…

– Сколько это будет стоить? – спросил я.

Он раздвинул толстые губы в укоризненной улыбке.

– Вы что, с луны свалились? Разве вы не знаете, что решением мэрии сегодня все услуги предоставляются бесплатно?

– Бесплатного в мире ничего не бывает, – проворчал я, садясь в машину. – За все приходится потом платить втридорога.

Осторожно ведя машину по улицам, переполненным гуляющим народом, водитель стал многословно убеждать меня, насколько я не прав в своем пессимизме, но я его почти не слушал. Некоторое время я еще смотрел на мелькающие мимо здания и людские толпы, потом провалился в забытье.

Очнулся я, когда машина неслась по междугородному шоссе, залитому ярким светом. Город остался позади, но и сюда еще доносились обрывки музыки и приглушенное пуканье фейерверка.

Справа от шоссе тянулась энерготрасса. Вереница высоких башенок из прочного титанового сплава уходила за горизонт, и казалось, что это стоят, окаменев от высокого напряжения, сказочные великаны, которые передают друг другу длинными руками толстых кабелей невидимую эстафетную палочку.

Нога затекла, и я завозился на сиденье, чтобы переменить позу. В бок уперлось что-то жесткое, и я вспомнил, что за пазухой у меня спрятан атомайзер. Сознание мое осветилось вспышкой внезапного озарения.

– Остановите машину, – попросил я водителя.

Таксист недоверчиво покосился на меня.

– Но ведь мы только что отъехали от города, – с удивлением возразил он. – Может быть, вас укачало?

– Остановите машину, – повторил я. – Я выйду здесь.

Он пожал плечами и свернул на обочину. Я откатил в сторону дверной люк, и прохладный ветерок обдал мое разгоряченное лицо.

– А теперь езжайте обратно в город, – сказал я водителю. – Возьмите это себе, пригодится. – Я сунул ему в руку пачку смятых кредиток – все, что у меня оставалось.

Он взглянул на деньги и запротестовал:

– Но это слишком много!.. Я не могу взять такую сумму!

– Тогда выкиньте их, – посоветовал я, выбираясь из машины.

Что-то бурча себе под нос, таксист спрятал деньги под сиденье и сказал мне вслед:

– А все-таки жаль, что вас не укачало, у меня в аптечке есть одно прекрасное средство от тошноты!..

Люк захлопнулся, и машина, развернувшись поперек шоссе, устремилась по направлению к городу.

Я немного постоял, чувствуя даже сквозь подошвы тепло асфальта, нагревшегося за день. Вокруг было тихо и грустно.

Откос шоссе был таким крутым и высоким, что мне пришлось съехать по нему, как с ледяной горки, на заду.

С боков и сверху энерготрассу ограждала прочная проволочная сетка. Я достал из-за пояса атомайзер, установил его в режим ближней стрельбы и, когда до ограждения оставалось метра три, нажал на спуск. Звук «выстрела» был, в общем-то, безобидным и напоминал гудение мощного фена для сушки волос, но в сетке мгновенно возникла солидная дыра с неровными краями. Я немного расширил ее так, чтобы в нее можно было пролезть, не зацепившись за проволоку, и шагнул внутрь.

Башня энерготранслятора высилась в полумраке этаким колоссом, которого нельзя свергнуть, и я невольно усомнился, сможет ли справиться с ней крошечный аппарат, который был зажат в моей руке. Но потом подумал, что мне не обязательно распылять всю башню – достаточно лишь перерубить излучением атомайзера опоры, и тогда колосс рухнет.

Я знал, что у меня в запасе немного времени. Ограждение энерготрассы было оборудовано сигнализацией, и сейчас в дежурках охранных постов должна была истошно надрываться сирена оповещения, и стремительно вращал лопастями вертолет, готовясь подняться в воздух с группой быстрого реагирования на борту. Мне наверняка не поздоровится, когда охранники трассы прибудут сюда, потому что они будут думать, что спасают город от какого-то безумца, и не задумываясь пустят в ход автоматы и снайперские винтовки, лишь бы помешать мне причинить вред энерготрассе. Поэтому до их прибытия мне нужно успеть повалить не одну башню, а несколько. Только тогда можно быть уверенным в том, что город останется без электричества хотя бы на несколько дней.

Скорее всего, то, что я собирался сделать, было ненужно и бессмысленно. Рано или поздно, ту груду железа, в которую я хотел превратить башни энерготрассы, уберут и на место свергнутых колоссов поставят других, и отремонтируют ограждение, и усилят меры по охране трассы, чтобы не допустить подобных покушений в будущем, но меня тешила жалкая и сладкая надежда, что хоть пару дней город, который я так любил, будет лишен электричества, а это значит, что не будет работать стереовидение, онемеют радиоприемники и ослепнут экраны компьютеров… И тогда никакие мерзавцы, возомнившие себя богами по отношению ко людям, не смогут ни вершить чужие судьбы, ни вербовать рабов, обслуживающих Воздействие…

Я перевел переключатель атомайзера на максимальную мощность излучения и вытянул руку к ближайшей башне. Прикинул, с какой опоры начать, чтобы эта махина не повалилась многотонным весом на меня.

Спусковой крючок, на котором лежал мой палец, вдруг стал неподатливым и тугим, как взведенная до отказа пружина. Рука моя дрогнула и опустилась сама собой.

Секунды летели одна за другой, а я не мог избавиться от одного видения, которое возникло в моем сознании.

Я вдруг представил, как будет метаться, натыкаясь на мебель, Рола, когда город погрузится во тьму, а в ее компе будет заливаться плачем «пупсик», требующий, чтобы его покормили и сменили пеленки, и как батареи резервного питания в компьютере будут постепенно садиться в течение нескольких часов, и несуществующий, но подающий все признаки жизни виртуальный ребенок будет медленно умирать, и нечем будет спасти его от этой агонии… И когда утихнет его жалобный голосок, и сморщенное от плача личико исчезнет с помутневшего экрана, Рола будет горевать так, будто ребенок был настоящим, а не придуманным дьявольскими конструкторами, и еще многие женщины в городе, державшие таких вот «пупсиков», будут вне себя от горя, и кто знает, сможет ли их рассудок перенести такую трагедию?..

Но потом я совершенно явственно увидел лицо Севы Башарина. Он сурово глядел на меня, и я знал, что он мне хочет сказать.

Что за глупости тебе лезут в голову, Рик, молча говорил мне Сева. Раз уж ты решился спасать людей, то надо идти до конца, не боясь, что причинишь им боль. Как хирург, режущий по живому, если всякий наркоз больному противопоказан… И потом, что за вселенские страсти ты вообразил по какому-то пустячному поводу? Ну, подумаешь, десяток-другой полусвихнувшихся истеричек лишатся своих игрушек: ты же разумный человек, Рик, и должен презирать фанатизм, лишенный всякой логики!.. Да если даже эти одуревшие от безделья бабы окончательно сойдут с ума, потеряв своих «пупсиков», то ты-то здесь причем? И неужели до тебя не доходит, что это – мизерная цена за спасение сотен, тысяч людей?!..

А потом лицо моего покойного друга сменилось другими лицами. Это были все те, кого я потерял за время борьбы против невидимой заразы, опутавшей Интервиль невидимой, липкой паутиной.

И они молча твердили мне на разные голоса об одном: ты не прав, Рик, нет, не прав!.. А Лент Талбанов хмуро спросил: а ты уверен, что мысль о Роле возникла у тебя сама собой? Не внушена ли она тебе теми, кто сейчас пытается помешать тебе? Почему ты решил, что Воздействие на тебя самого не распространяется? Может быть, именно таким способом они хотят помешать тебе вывести из строя энерготрассу?

Не слушай его, Рик, презрительно отозвался Адриан Клур. Уж я-то всю эту кухню знаю, как свои пять пальцев, и советую тебе не становиться самоубийцей. Ведь то, на что тебя толкают твои покойные дружки, – чистой воды самоубийство. Потому что, даже если ты свалишь парочку башен, тебе не уйти живым отсюда. И кто знает, может быть, именно Контроль подсказал тебе эту сумасбродную идею насчет разрушения энерготрассы, чтобы убрать тебя со своего пути?.. Поэтому спрячь оружие и уходи, пока не поздно: ведь ты еще будешь нужен людям!..

Я помотал головой, и видения в моем мозгу исчезли.

Я вновь направил ствол атомайзера на башню. В ночном небе, освещенном не то всполохами зарниц, не то отблесками праздничных огней, послышался мощный, ровный гул. Я понял, что это приближается вертолет с охранниками, но, судя по звуку, он был еще далеко, и я еще успел бы совершить задуманное, прежде чем снайперы откроют по мне огонь. Разумеется, если все-таки решился бы нажать курок… Но, прежде чем нажать курок, всегда надо подумать, надо хорошенько подумать.

И я думал.

г.Москва, 1996-1997 гг.