Глава 1

— Ну, что же ты замолчал? Опять нога болит? — участливо спросила Анита, подавшись вперед и положив ладонь на руку Слегина.

Слегин неопределенно мотнул головой. Нога у него действительно побаливала, но в последнее время он не хотел в этом признаваться. Тем более — Аните.

— Да нет, — после паузы соврал он. — Это я просто так… задумался…

— И о чем же, если не секрет? — Анита не спешила убирать свою горячую ладошку с его руки, но сейчас ее прикосновение было ему не то чтобы неприятно, но как-то некомфортно. — О чем может думать опытный сотрудник спецслужбы в редкие минуты досуга, наедине с дамой? Наверняка о своей трудной, но такой нужной человечеству работе? С одной стороны, воспоминания о последней операции, в результате которой он едва не остался без ноги, а с другой — обдумывание будущих операций, грозящих потерей головы и прочих частей тела?

— Ну что ты, солнышко! — с искренним возмущением воскликнул Слегин. — Какие там, к черту, операции?! И вообще, у меня теперь слово «операция» ассоциируется прежде всего со всякими хирургическими железками, которые врачи специально изобрели для того, чтобы мучить несчастных пациентов!..

— Слу-ушай, Слегин, — проникновенно сказала Анита, по-прежнему не отнимая своей руки. — Только не надо мне врать, ладно? Я же знаю, что ты без ума от своей проклятой «Раскрутки» и ни за что не уйдешь из нее, — ведь так?

Глаза у нее стали вдруг темными, словно вода в омуте, на дне которого людей засасывают и утягивают в водоворот подводные течения.

Слегин сделал глоток из своего фужера и только потом сокрушенно подтвердил:

— Так.

— Понятненько, — псевдовеселым тоном сказала Анита, наконец убирая свою руку и принимаясь пристально разглядывать прохожих поверх балюстрады террасы, на которой они сидели. — Ладно, не будем о грустном…

— Анита, — сказал Слегин, едва сдерживаясь, чтобы не морщиться: не до конца зажившая нога почему-то давала себя знать именно тогда, когда он нервничал. — Из «Раскрутки» я действительно не собираюсь уходить. Но это вовсе не значит, что я без ума от своей работы…

Не поворачивая головы, она скучным тоном попросила:

— В таком случае, ты бы хоть что-нибудь рассказал мне про свою работу, Слегин. А то я знаю тебя уже почти полгода, а до сих пор так и не вникла, с кем ты воюешь и, главное, ради чего?

— Зачем тебе это, Ани? — кислым голосом поинтересовался он.

— Просто так. Может, это тайна?

— Да нет, никакой тайны здесь в общем-то нет… Если тебе так интересно, в средствах массовой информации…

— Меня не интересуют средства массовой информации, Слегин! — отрезала она, и Булат понял, что она действительно сердится. — Я хочу узнать об этом от тебя!

— Ну, пожалуйста, — поспешно сказал он. — Что тебя конкретно интересует?

— Эта ваша «Раскрутка»… Почему она так называется?

— Ну, это просто, — с невольным облегчением сказал он. — Официально наша служба именуется отделом спецопераций Общественной Безопасности. Но, поскольку нам чаще всего приходится иметь дело со «Спиралью», кому-то однажды пришло в голову, что мы как бы раскручиваем ее, словно ослабляем сжатую пружину… Тупая лирика, в общем, и ничего больше. Но — почему-то прижилось…

— А «Спираль» — это откуда пошло?

— А черт его знает! Знаешь, почему-то у всех подонков есть какая-то необъяснимая тяга к красивым наименованиям… Вспомни историю: итальянские «Красные бригады» и «Коза ностра», «Освободительная армия» — в Ирландии и в других странах… А на самом деле — сплошной массовый террор и море крови за этими романтическими названиями…

— Но вы хоть что-нибудь о ней знаете? Чем она занимается, эта «Спираль»? Чего добивается? Каковы ее планы?

— А ты сама подумай, — усмехнулся Слегин— — Чего могут добиваться люди, пытающиеся убить как можно больше мирных граждан? Какие могут быть планы у этой международной шайки маньяков?

— А вы уверены, что речь идет именно о маньяках?

— А как еще назвать этих придурков, которые занимаются тем, что сеют смерть на Земле? Да, и до них в истории были террористические организации. Но у каждой из них были конкретные и вполне понятные цели — заполучить политическую власть, например. Или хапнуть как можно больше денег. Или хотя бы добиться от властей выполнения каких-то требований. И убийства для таких были лишь средством достижения их целей. А у этих… — Слегин замолчал и залпом допил содержимое своего фужера. — За все время своего существования — а действует «Спираль» уже по меньшей мере лет пятнадцать — они ни разу не вступали в переговоры с официальными властями. Они не разу не предъявляли никаких ультиматумов нам — тем, кто борется против них… Складывается впечатление, что их цель — убивать. Просто убивать. Всех подряд. Без разбора. Женщин, стариков, детей, мужчин — неважно кого, лишь бы убивать… Может быть, они получают от этого наслаждение — не знаю…

— А сами они что говорят? — поинтересовалась Анита, прищурив глаза. — Как они объясняют свой террор? Вы же их допрашиваете, когда ловите, правда?

Слегин отвел взгляд в сторону.

За все время работы в «Раскрутке» он не знал ни одного случая, когда его коллегам удалось бы взять живьем спиралыцика. Допрашивать было попросту некого. Когда спиралыцику грозил неминуемый арест, он кончал с собой.

Как тот тип на крыше…

— А Слепой Снайпер? — спросила Анита, словно прочитав мысли Слегина. — Он тоже был членом «Спирали»?

— Скорее всего, — уклончиво сказал Слегин. — А может, и нет… Во всяком случае, мы можем только предполагать это…

В принципе, он мог бы многое поведать о странном убийце, из-за которого почти месяц провел на больничной койке. Например, о тех странностях, которые всплыли в ходе разбирательства по «делу Снайпера». Ведь так и осталось невыясненным, каким образом маньяк убивал прохожих на улицах, восседая на крыше высотного здания за несколько километров от своих жертв. Все, кто стал его жертвой, погибали от мощного лазерного луча, если судить по степени обугленности их тел. Но все дело в том, что лазерные пушки и лучеметы так и не были взяты на вооружение сухопутных войск — как правило, ими оснащали лишь системы ПВО и космические спутники. И кстати говоря, в результате тщательного обыска тех районов Интервиля, которые стали местами трагедий, раскрутчикам так и не удалось обнаружить ничего, что было бы похоже на столь экзотическое СО! Появилась версия о сообщниках Снайпера — но тут же угасла сама собой, потому что трудно было представить, как целый отряд волочит лазерную установку весом в полтонны на крышу какого-нибудь небоскреба, а затем эвакуирует ее оттуда, запихивая в тесную кабинку аэра…

Что же касается личности Слепого Снайпера, то с этим дело обстояло еще хуже. Документов при убийце-самоубийце в спортивном костюме, как и следовало ожидать, не оказалось. Ни традиционных бумажных, ни «элсика» <Электронное удостоверение личности (от английского ELCI — ELectronic Card of Identification). — Прим. автора.> . Пришлось использовать в качестве идентификационного признака отпечатки пальцев — ничего другого после падения с крыши у Снайпера не сохра— . нилось. Первоначальный запрос Кондора в базу данных показал невероятное: что такого человека на Земле не существует. Когда тема нечеловеческого происхождения беспощадного убийцы была обсосана раскрутчи-ками до последней косточки, кому-то в голову пришла мысль пошарить в архивах. Там-то искомое и обнаружилось. Владимир Ашин, двадцать восемь лет, учител одной из местных школ. Но, если верить документам, полгода назад он скончался в больнице по чистой случайности: неизвестная науке аллергическая реакция на безобидное лекарство привела к остановке сердца, и никакие усилия реаниматологов не вернули учителю жизнь. Согласно тем же документам, через неделю после смерти Ашин был кремирован. Родственников у него не оказалось, так что процедура кремации производилась за счет городского бюджета…

И тем не менее эксперты-дактилоскописты давали стопроцентную гарантию, что именно он сиганул с крыши после того, как его ранил Слегин.

Естественно, у следствия появилась масса неразрешимых вопросов в связи с этим. Хотя бы такой: где бывший школьный учитель (между прочим — биологии, а не физики) так ловко научился обращаться с системами дистанционного управления лазерным оружием и откуда у него взялся пистолет с патронами?

Однако ответить на этот вопрос было некому — Снайпер был безнадежно мертв, а свидетелей его посмертной трансформации в убийцу не нашлось…

Но Слегину не хотелось говорить Аните об этом. Ни к чему забивать ее изящную головку чисто профессиональной информацией.

— Вы ведь и сами любите красивые названия, — хмыкнула вдруг Анита. — «Слепые Снайперы»… Разве может снайпер быть слепым? Это ж ерунда получается! Все равно что безногий бегун!..

— Почему ерунда? — вяло отмахнулся Слегин. — Все объясняется очень просто. Снайпер — потому что некий одиночка, засев в каком-нибудь укромном месте, с дьявольской точностью убивает наповал всех, кто окажется у него на мушке. А слепой — потому что стреляет он не разбирая, по всем подряд. И ничего красивого в этом лично я не вижу… Если кому-нибудь завязать глаза, дать в руки автомат и поместить в центре толпы, то каждая его пуля наверняка попадет в цель! Бойня — вот что это такое!..

— Да не кипятись ты, — примирительно сказала Анита. — Лучше закажи мне еще фисташкового ликерчика…

Они сидели на террасе открытого кафе, где было прохладно, пустынно и тихо. Снаружи, за невидимой теплозавесой, еле-еле ползли по тротуару разморенные жарой люди, и даже механический уборщик улиц, казалось, двигался расслабленно, словно зной действовал и на него.

Был первый день, когда они могли так вот, не спеша и не думая ни о чем, потратить время на общение друг с другом.

И был третий день после выписки Слегина из госпиталя, где медики целый месяц пытались вернуть его ноге статус активной конечности. Надо признать, на девяносто девять процентов им это удалось. Молодцы, эскулапы…

Вот только сумели бы они еще избавить его от навязчивых кошмаров, которые обуревали его почти каждую ночь. В этих снах он опять видел себя на крыше многоэтажного «билдинга», лицом к лицу с человеком, вооруженным смертельным оружием. С человеком, в глазах которого застыла непонятная боль…

Но читать мысли медики еще не научились, а сам Слегин никому о своих снах не рассказывал. Какой смысл?

Все пройдет само собой. Должно пройти — как же иначе?

И вообще — к черту все. И «Раскрутку», и «Спираль», и Слепых Снайперов. И даже Кондора… Всех — к чертовой матери! Ну, не навсегда, конечно, но хотя бы на время. На месяц, который ему положен по закону для полного восстановления сил и поправки здоровья. Для отдыха… Отдыхать — значит, отдыхать. На всю катушку. Сейчас вот употребим еще по одному коктейлю — и рванем куда глаза глядят. Можно — на Серебряный пляж, там сейчас никого еще нет, среди рабочей недели. Или взять аэр и улететь куда-нибудь подальше от Интервиля. Например, в Лесные Дали. На недельку. Анита тоже в отпуске, проблем никаких вроде бы нет — так что ж торчать в городском пекле?..

Решено — так и сделаем…

Слегин подал Аните запотевший хрустальный фужер и, обогнув ее кресло, собрался было сесть на свое место, но бросил взгляд вниз, на улицу, и на мгновение застыл, словно его в упор расстреляли из парализатора.

По тротуару мимо кафе шествовал тот самый Слепой Снайпер, который успел надоесть Слегину своими визитами в его сновидения.

Это был именно он — Слегин не мог ошибиться. Еще там, на крыше, лицо этого человека врезалось ему в память с отчетливой резкостью.

Это был он, он, он, черт возьми!

И это не мог быть он — потому что Слегин лично видел его останки, упакованные в дезинфекционный мешок из черного пластика. Как труп животного. А кто в данном случае посмел бы сказать, что речь шла именно о человеке?..

А теперь этот тип шел себе спокойненько по тротуару в самом центре города и явно не был угнетен рефлексией на темы жизни и смерти.

Правда, на этот раз костюм на нем был не спортивный, а самый обычный — серые отглаженные брюки без единой морщинки, рубашка с открытым воротником. Один из многих. Такой же, как все…

— Что случилось? — дошел до Слегина вопрос Аниты, и он осознал, что выглядит в ее глазах по-дурацки, нависнув над стойкой балюстрады и вперив взгляд в пустоту.

И потом — разве есть стопроцентная гарантия того, что он не ошибается?

В мире тысячи, если не десятки тысяч людей, очень похожих друг на друга. И, вместо того чтобы поверить во вторично воскресшего маньяка, не логичнее ли допустить, что он увидел абсолютно другого человека, по иронии судьбы похожего на его недавнего врага?

Конечно, лучшее средство избавиться от сомнений — взять и проверить личность двойника." Только что это даст? Если даже предположить, что отъявленные мерзавцы, как и дерьмо, не тонут в реке под названием Лета, то простая проверка документов ничего не даст. У «Спирали» есть возможность изготовить любые документы, к которым не подкопаться. А полномасштабная проверка по всем статьям займет массу времени, а главное — кто даст разрешение на ее проведение?

Кондор?

«Представь только, — думал Слегин, — что ты сейчас звонишь ему, отрывая от массы неотложных дел, чтобы сообщить, что по городу свободно разгуливает убийца, который на глазах многих свидетелей превратился в лепешку; сверзившись с двухсотметровой высоты, — и что он, Кондор, подумает?

Что ты еще не до конца оправился от психического шока, раз тебе на каждом шагу мерещатся ожившие покойники.

А ты что хотел? На его месте ты ведь подумал бы то же самое, не так ли?»

Слегин глубоко вздохнул, сказал что-то успокаивающее своей спутнице и сел за столик, поднося к губам фужер с коктейлем.

Но краем глаза он продолжал следить за двойником Слепого Снайпера, который, дойдя до витрины боль шого магазина спортивной одежды, вдруг остановился и принялся изучать свое отражение в полированном стекле.

Анита что-то говорила, и Слегин словно раздвоился — когда было нужно, он умел делить свое сознание на части. Половина его поддерживала легкомысленный треп с любимой девушкой, а вторая половина следила за двойником Ашина.

Тот, с кого Слегин не спускал глаз, вдруг резко развернулся, подошел к стоявшей неподалеку скамье и уселся на нее, положив ногу на ногу. Взглянул на наручные часы. Он явно кого-то или чего-то ждал.

Из боковой улочки вынырнул серый «Кулан» с хорошо затемненными стеклами и бесшумно притерся к бордюру. Задняя дверца открылась, и из машины выбрался человек в черных очках с небольшим чемоданчиком. Огляделся (Слегин внутренне насторожился, потому что ситуация уж больно смахивала на эпизод из фильма про шпионов) и уверенно направился к «Ашину». Подошел, что-то спросил — двойник шевельнул губами, не меняя позы. Человек из «Кулана» вручил ему чемоданчик, повернулся, четким шагом добрался до машины, еле слышно взревела набирающая обороты турбина — и автомобиль исчез из поля зрения.

Некоторое время двойник Слепого Снайпера сидел, поглаживая чемоданчик, лежавший на его коленях, потом поднял крышку. Слегин пожалел, что у него под рукой нет хотя бы театрального бинокля и что человек на скамье сидит к нему лицом, поэтому невозможно разглядеть содержимое чемоданчика.

Наконец двойник достал из чемоданчика прямоугольный сверток, напоминающий стандартный пакет молока, только почему-то завернутый в черную пленку, и решительно захлопнул крышку.

У Слегина возникло нехорошее предчувствие. Рука его машинально скользнула за пазуху и замерла, обнаружив во внутреннем кармане пустоту.

Собираясь на встречу с Анитой, он сознательно оставил дома свой служебный коммуникатор. Решил, болван, таким образом исключить даже малейшую возможность того, что Кондор вспомнит о нем и помешает развлекаться на полную катушку!..

Ладно, обойдется и без средств связи: вокруг полным-полно видеоавтоматов…

— Анита, ты извини, — вслух сказал он, поднимаясь из-за столика (словно дублируя его движения, двойник Ашина тоже встал со скамьи), — но мне надо срочно позвонить…

Девушка удивленно вскинула брови:

— У меня есть с собой коммуникатор — возьми, если тебе надо!

— Нет-нет, — махнул рукой Слегин, — я лучше из автомата…

Анита сделала недоумевающе-обиженную гримаску: мол, дело твое, только зря ты пытаешься скрыть от меня какие-то секреты…

Однако добраться до ближайшего автомата, установленного в углу кафе, Слегин так и не успел.

Шествуя вдоль балюстрады, он по-прежнему не спускал глаз с двойника. А тот, вновь приблизившись к магазину спортивной одежды, в который то и дело входили и выходили люди, небрежным жестом положил коробочку в мусоросборник рядом со входом, еще раз взглянул на часы, словно засекая время, и быстрым шагом направился к ближайшему переулку.

В голове у Слегина щелкнул невидимый переключатель, и он вспомнил кадры телевизионной хроники, рассказывающей о серии недавних мощных взрывов в разных крупных городах мира. Калькутта — девяносто убитых, сто пятьдесят два раненых после взрыва на рынке… Нью-Йорк — сорок трупов и двести полутрупов после взрыва в здании торгового центра во время рождественской распродажи… А еще были Мадрид и Осло, Москва и Красноярск… Все взрывные устройства были изготовлены на базе армейской вакуумной мины, некогда предназначавшейся для диверсий против мирного населения и уничтожения крупных объектов противника. В принципе — та же самая ядерная бомба в миниатюре, только не оставляющая после себя радиации…

В следующий момент Слегин уже летел к выходу по ступеням лестницы, морщась от боли в ноге. Крик Аниты догнал его, но он не оглянулся. На лестнице ему попались двое, вовремя не уступившие дорогу, — сшиб обоих, не останавливаясь.

Выскочив на улицу, раскрутчик вдруг ощутил, что время становится вязким и тягучим. Слишком медленно текущим сквозь него.

Прихрымывая, он пересек улицу и доковылял до мусоросборника. Спина сразу стала липкой.

Мусоросборник был заполнен разнообразным мусором. Рыться в нем означало потерять время. Если пакет, который опустил незнакомец, был действительно взрывным устройством, то оно могло сработать в любую секунду.

Хотя, если рассуждать логически, детонатор бомбы не мог быть установлен на мгновенный взрыв. «Аши-ну» нужно было иметь запас времени, чтобы уйти подальше от места проведения теракта. Вопрос лишь в том, какую выдержку он мог посчитать необходимой — пять минут, десять, пятнадцать?..

Слегин огляделся. Неподалеку, рядом с табачным киоском, стоял мощный «Бизон» со стальным кузовом. Задняя дверца фургона была распахнута во всю ширь, и здоровенный парень в майке доставал из нее и таскал к киоску картонные коробки с красочными наклейками.

Это было то, что надо. Хотя кузов и был склепан из стальных листов, он едва ли выдержит взрыв. Но может хотя бы смягчить взрывную волну. Уже кое-что…

Слегин подхватил мусоросборник и попер его к «Бизону». На пути, что-то монотонно бубня, возник механический уборщик, но Слегин ногой оттолкнул его с дороги. Прохожие останавливались и с недоумением глазели на раскрутчика, и им надо было что-то сказать, но нужные слова не находились, и он только хрипло предупреждал: «С дороги!.. Да разойдитесь же вы!..»…

Он с натужным усилием закинул мусоросборник в фургон и захлопнул дверцу. Парень в майке подскочил сбоку с угрожающим видом:

— Эй-эй, ты чего это?

— Ключи от машины, — просипел Слегин. — Быстро!

— Не по-онял, — протянул парень. — Ты что, недопил, что ли?..

— Я из ОБЕЗа, болван! — рявкнул Слегин. — У тебя в кузове бомба, понял?.. Ключи давай!

Лицо парня стало серым, и он попятился.

— В кабине, — пробормотал он. — В замке зажигания ключи…

— Позвони в ОБЕЗ, — вспрыгивая на подножку, крикнул ему раскрутчик, — и скажи, что Слегин везет бомбу!..

Просьба прозвучала как-то глупо, но Слегину было не до этого.

Он захлопнул дверцу, нашарил ключ в замке зажигания и запустил двигатель.

Спина почему-то стала очень чувствительной, она напрягалась при малейшем шорохе в кузове фургона. С этой минуты ей суждено было стать самой важной частью тела Слегина.

Распугивая непрерывным гудком прохожих, Слегин влетел задним ходом в ближайший переулок — туда, где несколько минут назад скрылся двойник. Потом с визгом покрышек развернулся и понесся, уводя машину как можно дальше от потоков прохожих.

Мозг лихорадочно перебирал варианты: куда бы податься? Вокруг — сплошные жилые кварталы и магазины. Если рванет здесь, то жертв будет, конечно, поменьше, чем было бы две минуты назад, но они все равно будут…

Вот если бы отыскать поблизости безлюдное местечко… Только где его найти в самом центре мегаполиса?

И тут Слегин понял, где взрыв мог бы принести наименьший ущерб. Оставалось лишь надеяться, что он успеет…

Он несся по забитым машинами улицам, беспощадно насилуя двигатель «Бизона» и не отпуская блямбу клаксона, чтобы ему уступили дорогу. Встречные и попутные машины шарахались от грузовика в разные стороны, сталкивались друг с другом, врезались в столбы и стены домов, но Слегин только крепче сжимал челюсти. Соблюдать правила дорожного движения в его положении было бы непозволительной роскошью.

В памяти всплыли кадры из давным-давно виденного боевика. Там тоже по городским улицам несся заминированный террористами автобус, причем взрывное устройство должно было сработать при снижении скорости. А теперь он сам угодил в подобную ситуацию, но не в кино, а наяву, и сбрасывать скорость он тоже не имел права — даже если бы пришлось изуродовать все машины в городе!

На Бульварном кольце через каждые двести метров стали попадаться светофоры, и по закону подлости они переключались на красный свет, когда он приближался к ним. Приходилось вылезать на встречную полосу или на тротуар и переть напролом, моля бога, чтобы никто из зазевавшихся пешеходов не попал под колеса. Пару раз в грузовик все-таки врезались на полной скорости сбоку, но, к счастью, не фатально: машины были легковые, и их удар оба раза пришелся не в передок и не между колесами «Бизона», где их неизбежно бы заклинило и расплющило в лепешку, а в выступающие части кузова, и машины лишь отбрасывало рикошетом в сторону и закручивало с бешеной силой среди мостовой…

Время Слегин не засек, и ему все больше казалось, что он ошибся. Не может же мина столько времени не взрываться!.. Вот будет номер, если коробка в мусоросборнике окажется пустышкой!

Он не знал, позвонил ли владелец угнанной машины в ОБЕЗ и как он объяснил происходящее, но вскоре с воем сирен на хвост «Бизона» селисразу несколько машин дорожного патруля, и голос, усиленный радиомегафоном, потребовал, чтобы «водитель угнанного грузовика» остановился…

Дорожники и не предполагали, что останавливаться «угонщик» вовсе не собирался. Более того, он прилагал все усилия к тому, чтобы разогнаться как можно сильнее. И когда кто-то из наседавшей сзади своры с включенными мигалками попытался обойти грузовик, Слегин сделал то, что сделал бы на его месте любой преступник. Он бросил грузовик сначала вправо, а потом влево, и полицейская машина, угодившая под чудовищное заднее колесо, вильнула, а затем въехала одним колесом на бордюр и, полностью потеряв управление, взмыла свечой в воздух и закувыркалась по дороге, превращаясь в груду смятого, бесформенного железа… Потом у нее рванул бензобак, и в зеркало заднего вида Слегин увидел багрово-черный факел, в который, не успев притормозить, врывались на полной скорости другие преследователи.

Он свернул вправо, уходя к Министерству еврофи-нансов, и чуть не переехал старушку, меланхолично ковылявшую через дорогу. Пришлось правым крылом сносить к чертовой матери светофор, который рухнул позади грузовика поперек проезжей части, и какой-то лихач на мотоскутере, налетев на лежавший столб, совершил акробатическое сальто-мортале вместе со скутером в сквер на другой стороне улицы…

Наконец дорога пошла под уклон, и Слегин с облегчением понял, что он вышел на финишную прямую. Грузовик летел вниз, все больше набирая скорость, и впереди была набережная Озера, а перед ней был Т-образный перекресток, где десятки машин ожидали, когда загорится зеленый свет светофора.

Слегин вновь врубил гудок, с отчаянием понимая, что никто ему дорогу не уступит — все ряды заполнены впритирку. Сквозь такую пробку не смогла бы пробраться даже машина Эмергенции с включенной сиреной. Люди в задних машинах оборачивались назад, и глаза их вылезали из орбит на пол-лица, когда они видели, что прямо на них летит двадцатитонный грузовик.

Слегин понял, что, даже если бы теперь он захотел остановиться, то уже не успеет. Надо было выбирать, кого принести в жертву.

Правый крайний ряд отпадал автоматически — там стоял автобус, битком набитый пассажирами. Следующий ряд был занят грузовыми мастодонтами — тоже не пробиться. Оставались еще три ряда, заполненные легковыми машинами. Встречная полоса вообще не в счет — она отделена высоким бетонным разделительным барьером.

Слегин уже собирался зажмуриться, представив, что он сейчас натворит, но в это время длиннющий рефрижератор, стоявший последним в веренице грузовиков, услужливо ушел назад и вбок, дымя противно визжащими шинами и сложившись под прямым углом, словно агонизирующая гусеница, и взгляду Слегина открылся трейлер для перевозки аварийных машин. Его кузовное шасси было выполнено в виде наклонной ап-парели, ширина которой казалась достаточной даже для такого монстра, как «Бизон».

Это был единственный шанс, и Слегин постарался не упустить его.

Накренившись так, что левые колеса почти оторвались от земли, «Бизон» с ревом вырулил на нужный ряд, подмял под себя аппарель трейлера и, снеся задними колесами напрочь крышу его кабины, прыгнул с нее, как с трамплина, поверх машин и парапета набережной.

За мгновение до того, как капот грузовика вошел под острым углом в ослепительно сверкающую от полуденного солнца воду, Слегин вывалился в приоткрытую дверцу.

Взрыва он не услышал — ему лишь показалось, что неведомо откуда налетевший ураганный шквал подхватил его тело и швырнул туда, где царила вечная тьма.

И наступила тишина.

Глава 2

Едва Слегин открыл глаза, как в палату вошел Кондор. Либо он все эти дни торчал в реанимационном блоке (во что верилось с трудом — слишком нерациональная трата времени для начальника отдела спецопераций ОБЕЗа), либо в клинике постоянно дежурил кто-то из раскрутчиков, информировавший шефа о состоянии Слегина.

Кондор был в своем амплуа.

Прежде всего он выгнал из палаты медсестру и Аниту, которая попыталась возмутиться, с какой стати он тут командует, ведь это — больница, а не место проведения очередной спецоперации, но Кондор сообщил вкрадчиво: «Барышня, а ведь я могу распорядиться, чтобы вашего кавалера до полного выздоровления поместили в изолятор», — и «барышня» сразу прикусила язычок…

Потом Кондор подошел к ложу из никелированных трубок, на котором был распростерт забинтованный до самой макушки (на лице были открыты лишь два блестящих глаза и рот) Слегин, скрестил руки на груди и вместо приветствия выдал:

— Завидую я тебе, Слегин…

Слегин все еще не чувствовал своего тела. Поэтому он очень удивился, когда услышал свой, хоть и сиплый, но вполне внятный голос:

— Издеваетесь, шеф?

— Нет, я — серьезно, — без улыбки сказал Кондор. — Тебе везет со страшной силой. Обычному человеку так везти не должно…

— Ну, так это — человеку, — уже с гораздо меньшим усилием просипел Слегин. — У нас, на планете Альдебаран, каждый второй рождается в рубашке…

— Во-первых, — мрачно возразил Кондор, — Альдебаран, да будет тебе известно, невежда, — не планета, а звезда. А во-вторых, мне вовсе не смешно, Слегин.

Выражение его лица в данный момент действительно не располагало к шуткам.

— А в-третьих, — продолжал тем же загробным тоном Кондор, — выздоравливай быстрее. Тебя вот уже целую неделю поджидает ха-ароший подзатыльник лично от меня.

— Неужели я валяюсь здесь уже неделю? — искренне удивился Слегин. — Надо же, как быстро в этой больнице летит время…

— Это не больница, — опять поправил его Кондор. — Это лучший реанимационный центр в стране. Он принадлежит доктору Роберту Анклюгу — слышал когда-нибудь о таком?.. Тебя наверняка приятно удивит то, что ты умудрился выжить, не имея ни одной целой косточки, когда тебя сюда привезли…

— Не томите, Кондрат Дорофеевич! — взмолился Слегин. — Говорите сразу, почему вы так жаждете моей крови.

— Вообще, — задумчиво сообщил Кондор, — на месте врачей я бы не стремился тебя возвращать к жизни. Ты же по уши в дерьме, Слегин!..

— Откуда вы знаете? — удивился Слегин. — Неужели ваш. проницательный взгляд проникает сквозь бинты?!

— Не юродствуй! — приказал Кондор. — Тебе это сейчас противопоказано. — И, как обычно, без всякого перехода пошел рубить короткими, сердитыми фразами: — Ты что наделал, стервец? Ты же раскокал ко всем чертям всю набережную!.. Материальный ущерб такой, что мэр собирается подать в суд на нашу контору!.. Грузовик вдребезги — раз. Три патрульные машины всмятку — два. Примерно десяток не подлежащих восстановлению личных автомобилей — три. Дорожное оборудование, всякие там рекламные щиты и прочую городскую недвижимость я даже не беру во внимание. И, наконец, набережная. Самый центр города!.. Достопримечательность, можно сказать! Что от нее теперь осталось, а? Молчишь? Да ни черта не осталось! Почти… То, что ты не успел своротить грузовиком, доделала бомба. Ахнуло так, что по Озеру до сих пор рыба вверх пузом плавает!..

Слегин попытался махнуть рукой, но обнаружил, что спеленут бинтами, как младенец.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Ущерб — да, виноват, судите и казните… А люди? Много людей погибло?

— В этом тебе тоже повезло, Слегин, — нехотя сказал Кондор. — Те, что находились в машинах, отделались травмами различной степени тяжести и сильнейшим эмоциональным потрясением. А иначе — разве бы я тебя представил к награде, негодяя?

Он наконец присел на край никелированного ложа, и Слегин с облегчением перевел дух. Шоу начальника закончилось, и, судя по всему, начинался серьезный разговор.

— Ну, ладно, Булат, — сказал Кондор, глядя в пол. — С твоим кордебалетом мы еще будем разбираться, но сейчас ты мне вот что скажи… Как ты догадался, что в контейнере для отходов была бомба? У тебя что — миноискатель с собой был?

— Конечно, — согласился Слегин. — Я всегда беру с собой миноискатель, когда иду на свидание с девушкой… Если же серьезно — я просто видел, кто положил подозрительный пакет в мусоросборник.

— Ну и кто же? Фейс-реконструкцию сделать сможешь? — жадно спросил Кондор.

— Еще бы не смочь, — усмехнулся Слегин. — Это ж был не кто-нибудь, а Слепой Снайпер… Тот самый, которого мы тогда ловили, как блудливого кота, на крышах — помните? Владимир Ашин, любитель лазерной стрельбы… Я его, гада, на всю жизнь запомнил!

Кондор не среагировал. Он лишь прикрыл глаза и помассировал пальцами веки.

— Печально, — глухо сказал он наконец. — Печально видеть, как твои подчиненные не могут выйти из состояния бреда после тяжелой физической и психической травмы…

— Я предполагал, что вы мне не поверите.

— А почему ты так уверен, что это был именно он?

— А почему я так уверен, что сейчас передо мной — вы, мой начальник? — с вызовом парировал Слегин.

— Ну-ну, не дергайся… Ладно, предположим, что тот тип был здорово похож на Слепого Снайпера. Но почему ты не допускаешь, что это был, скажем, его брат-близнец? Или, уж если делать фантастические допущения, — где гарантия, что в «Спирали» не практикуют подпольное клонирование?

— Может быть, — вяло проговорил Слегин. — Знаете, Кондор, в тот момент мне это как-то в голову не пришло… Но за то, что тот субъект был абсолютной копией Снайпера, я готов отдать голову на отсечение!

— Думаешь, она тебе уже никогда не пригодится? — съязвил Кондор, потом резко встал и, не прощаясь и не высказывая обычных в таких случаях пожеланий, ушел.

Речевого этикета он не признавал напрочь, и журналисты, с которыми по долгу службы ему частенько приходилось общаться (хотя и анонимно), были просто без ума от него.

Когда Кондор вновь посетил Слегина, тот уже оправился настолько, что мог ходить, по его собственному выражению, «держась зубами за воздух».

На этот раз вид у начальника отдела спецопераций был рассеянно-задумчивым, и это означало отсутствие хороших новостей.

— Когда тебя выпишут, Слегин? — грустно осведомился он без всякого приветствия.

— В понедельник, — сказал Слегин. — Или завтра утром. Или первого числа следующего месяца… Я и сам хотел бы это узнать.

— В общем, так, — сказал Кондор, растирая рукой подбородок с таким видом, словно туда только что пришелся чей-то апперкот. — Ты это… не витийствуй, а выписывайся побыстрее. Ты мне нужен. Позарез нужен, понятно?

— Да я бы с удовольствием, — развел руками Слегин, — вот только доктор Анклюг имеет другое мнение на этот счет…

— К черту Анклюга! — вдруг зарычал Кондор. — Снайпера ловить не ему предстоит, а тебе! Ты понял? Тебе!.. Ты учти: пока ты тут отлеживаешь бока, — утверждение было явным преувеличением, потому что Слегин в данный момент не лежал, а сидел на скамейке в больничном парке, — этот подонок продолжает убивать людей! Сейчас на его счету пока двое, а сколько будет завтра, послезавтра, через неделю?!

Слегин невольно поднялся со скамьи, машинально опираясь на костыль, — хотя, в принципе, он мог уже ходить свободно.

— Кондрат Дорофеевич, — сказал он, — так это значит, что?..

Кондор отвернулся.

— Ничего это не значит, — сказал он угрюмо после паузы. — Мы просто уже не знаем что и думать!.. Но есть косвенные подтверждения того, что ты был прав…

Слегин захотел подробностей.

Кондор нехотя поведал, что в тот день, когда Слегин сообщил ему о якобы ожившем Снайпере, раскрут-чики наведались на место захоронения урны с прахом бывшего школьного учителя. Тогда, после «повторной» гибели Ашина, его останки вновь были кремированы — на этот раз под строгим контролем «Раскрутки» и лично самого Кондора — и закопаны на кладбище на глубине двух метров без каких-либо могильных обозначений.

Однако теперь урны в том месте не оказалось — хотя земля над могилой была явно не тронута, успев порасти сорной травой. Можно было лишь предполагать, что если кто-то и производил тут раскопки, чтобы похитить урну с прахом Слепого Снайпера, то сделано это было буквально на следующий день после захоронения, а вырытую яму вновь закопали.

Опрос охраны кладбища ничего не дал. Никто не видел ни ужасного зомби-мертвеца, выбирающегося из могилы, ни каких-либо подозрительных лиц с лопатами…

Мгновенно по всем каналам ОБЕЗа были разосланы циркуляры с фотографией Владимира Ашина и доскональным описанием его примет.

Однако до сих пор от постов автоматического фейс-\ контроля, установленных в разных местах города, засечек преступника не поступало.

А недавно в Инске, в двух тысячах километров от Интервиля, от рук неизвестного убийцы стали погибать люди. Обычные, рядовые граждане, при полном отсутствии мотивов для убийства. Старушка-нищенка и женщина, в одиночку растившая четверых детей… Их расстреляли из смертельного оружия, и умерли они практически мгновенно, потому что пуля угодила им в одно и то же место — в лоб, над переносицей… Учитывая дальность выстрела, которая составляла, по оценкам экспертов, от ста до ста пятидесяти метров, точность стрельбы была поистине дьявольской. Ведь ни самый совершенный прицел, ни так называемые «самонаводящиеся» боеприпасы не способны обеспечить попадание в одну и ту же точку. К тому же загадкой оставалось и то, что ни на одном месте преступления не было обнаружено пуль или стреляных гильз.

Лишь основываясь на характере ранения, эксперты сумели сделать вывод о калибре СО, которое использовал неизвестный снайпер. И тут их ждал очередной сюрприз: это был двадцать шестой калибр. По британской системе — двести шестьдесят второй. Специалисты по вооружению развели руками: нарезного оружия такого калибра история стрелкового вооружения не знала… Если не считать охотничьих ружей, но вести прицельный огонь из них на дальность свыше ста метров просто невозможно. Тогда — о чем идет речь? О самоделке? Но что же это за самоделка, у которой начальная скорость полета пули составляет такую величину, которой и лучшие промышленные образцы не способны достигнуть? И что это такое — пистолет или снайперская винтовка? Точности попаданий на такой дистанции из пистолета добиться невозможно. А снайперскую винтовку просто невозможно использовать незаметно для окружающих. Тем не менее обе жертвы были убиты в присутствии множества людей, и снайпера поблизости никто не видел. Предположение же о том, что убийца находился за несколько сотен метров от места преступления, просто не выдерживало критики — в одном случае убийство было совершено в подземном переходе, а в другом — в таком месте, где обзор для снайпера был бы затруднен зданиями и прочими предметами городского ландшафта — столбами, мачтами освещения, навесами, потоком машин…

Но самое главное Кондор припас напоследок.

Не обнаружив в могиле останков Снайпера, он обратился с просьбой к коллегам из зарубежных филиалов «Раскрутки» произвести эксгумацию останков других спиралыциков, смерти которых когда-либо удавалось добиться, загнав террористов в угол. При этом у Кондора хватило благоразумия не раскрывать причины своей любознательности.

Результат превзошел все ожидания.

Из девяноста пяти трупов в наличии не имелось ни одного! Хотя, как и в Интервиле, в каждом случае смерть Снайпера была документально зафиксирована и стопроцентно удостоверена экспертами.

И тогда «Раскрутка» встала на уши.

Было от чего — почти десять лет бороться против организации массовых убийц, терроризирующей мирное население планеты, а потом узнать, что речь идет не просто о маньяках, а о маньяках, оживающих после смерти, подобно мифической птице Феникс!..

И вообще, ребята, против кого мы, в конце-то концов, сражаемся?

Люди ли они, эти странные субъекты, поставившие себе безумную задачу истребить как можно больше живущих на Земле?

— Сейчас, — закончил мрачно Кондор, — сотни аналитиков в разных концах Земли заново перелопачивают те скудные досье, которые имеются в архивах «Раскрутки» по каждому из Слепых Снайперов, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Результатов пока нет.

Между тем по циркулярной связи уже разослано особое распоряжение: впредь при проведении операций по поимке массовых убийц предпринимать все меры, чтобы взять их живьем. В случае если это удастся, использовать все имеющиеся спецсредства, чтобы установить, кто они, чего хотят и каким образом им удается воскресать после смерти… Проводить тщательное медико-биологическое исследование… Тела мертвых спиралыциков ни в коем случае не кремировать и не хоронить, а помещать в вакуумные камеры под круглосуточное наблюдение специалистов… И так далее.

Надежды на успех — никакой, потому что если маньяки — обыкновенные люди, то никаких отклонений (не считая, разумеется, чудесного воскрешения) у них обнаружить не удастся. А если это не люди — то где гарантия, что всей мощи земной науки хватит, чтобы ответить на возникшие вопросы?.. Ты все понял, Слегин?

Слегин пожал плечами.

— В принципе, у меня только один вопрос, Кондрат Дорофеевич, — сказал он. — Почему именно я?..

— То есть? — воззрился на него Кондор.

— Почему вы решили отправить в Инск именно меня? Боюсь, что в ближайшее время от меня будет не больше толку, чем от младенца на борцовском ковре, — и он красноречиво повертел перед лицом Кондора костылем.

— Ну, во-первых, ты там будешь работать не один, — сказал Кондор. — В Инске будет создан оперативный штаб из наших ребят и местных обезовцев, и возглавлять его буду лично я. Так что изволь не совать мне в нос свои костыли! А во-вторых… — Он вдруг схватил Слегина за отворот больничной пижамы и притянул его к себе. — Только ты знаешь этого подонка в лицо, Слегин!.. Ты же сам сказал, что теперь до самой смерти не забудешь его физиономию!

— Тут вы правы, шеф, — согласился Слегин, осторожно освобождаясь от цепких лап Кондора. — Но есть и оборотная сторона медали… Он ведь меня тоже успел запомнить.

— Ничего, ничего, — рассеянно отмахнулся Кондор. — Пластическая хирургия достигла сейчас таких высот, что ты сам себя в зеркале не узнаешь…

— А почему вы думаете, что услуги пластических хирургов доступны только нам? — ехидно оскалился Слегин. — Где гарантия, что наш Снайпер не сменил свой облик?

— Ты ж не обувь покупаешь, Слегин, — набычился Кондор. — Какая, к черту, может быть гарантия?.. И вообще, твое дело — не рассуждать, а выполнять приказ, черт возьми!

Он вдруг схватил костыль Слегина, одним быстрым движением ахнул его о свое колено (костыль с треском разломился), швырнул обломки в ближайшие кусты и, не оглядываясь, направился к выходу из парка.

Слегин озадаченно почесал затылок, глядя в спину .удалявшегося шефа.

— Ну вот, видишь, Крис? — пробормотал он себе под нос. — Все-таки я был прав: думать нам с тобой абсолютно не разрешается!..

Глава 3

Смыв с лица пену, оставшуюся после бритья, Слегин тщательно вытерся полотенцем, от многократных стирок ставшим подобным листу железа, и в который уже раз за последние дни с отвращением посмотрел на себя в зеркало.

Кондор был прав: косметическая хирургия поистине творила чудеса: на лице не было заметно ни единого шрама и ни единого шва стяжки-растяжки.

Но физиономия, которая маячила в зеркале, была самой что ни на есть гнусной. Абсолютно лысый череп — раз. Отвисшие мешки под глазами, как у горького пропойцы, — два. И, наконец, этот вечно искривленный в злорадно-циничной ухмылке рот!..

Глаза только, если присмотреться хорошенько, оставались прежними. Довольно слабое утешение — ведь по городу предстояло разгуливать в черных очках. И не столько ради маскировки, сколько из-за того, что очки были особыми. Мощный мини-комп с голосовым управлением. По словам Кондора, в мире таких было раз-два и обчелся…

«Тоже мне, нашел чем хвалиться, старый дурень. Как будто это чудо техники в нужный момент поможет скрутить Слепого Снайпера!..»

Слегин вышел из ванной и мрачно покосился на художественный беспорядок, старательно поддерживаемый им в своем номере: повсюду — разбросанные глянцевые журналы с голыми красотками на обложках, рядом с журнальным столиком — батарея пустых бутылок, посреди комнаты, прямо на полу — пепельница, переполненная окурками, а на самом видном месте, то бишь на письменном столе, — кружевной бюстгальтер чудовищного размера. Весь этот антураж должен был работать на имидж мерзавца, прибывшего совращать и развращать честных провинциалов. Хотя, по мнению Слегина, это было довольно глупо — ну с какой стати Слепой Снайпер, даже если он и заинтересуется им, возжелает проникнуть в его номер? Убить-то его он и в любом другом месте сможет…

«Чудак все-таки наш шеф, еще какой чудак!.. А отдуваться за его чудачества приходится нам, его верным соратникам и подчиненным…»

Тщательно подбирая наиболее безвкусные вещи из своего гардероба (майка борцовского типа с изображением чьей-то оскаленной пасти на груди и надписью по-английски на спине «Место для поцелуев — чуть пониже»; бесформенные, цвета «детской неожиданности» шорты до колен со множеством карманов в самых неожиданных местах; безобразные кроссовки и бейсбольная кепка с невнятной эмблемой, надетая козырьком назад), СлегиН оделся, не забыв напялить на нос чудо-очки. Но перед тем как покинуть номер, он традиционно подошел к окну, из которого, с высоты пятнадцатого этажа, открывался вид почти на весь город.

Инск, по мнению Слегина, был отвратительным местом.

Этакий промышленный агломерат, наполненный дымами заводских труб, с серыми скучными коробками зданий. На горизонте, на верхушке высокой трубы, днем и ночью неугасимо пылал огненно-черный факел — символ нефтеперерабатывающей промышленности. На фоне пасмурного неба факел выделялся красным пятном, словно невидимый художник, не закончив набросок будущего пейзажа, мазнул наугад алой краской по холсту.

Слегин обвел взглядом ближайшие здания, фасады которых были увешаны дурацкими рекламными слоганами. Подсознательно напряг зрение, пытаясь разглядеть на крышах фигуру человека в спортивном костюмчике. Хотя на этот раз Слепой Снайпер, похоже, сменил не только оружие, но и тактику действий. Экспертные заключения доказывали, что все выстрелы были произведены в горизонтальной плоскости, а не сверху вниз…

Ладно, пора отчаливать.

Слегин мысленно сплюнул через левое плечо и направился к выходу.

Несмотря на серое небо и приближающиеся сумерки, на улице было жарко. Точнее — душно, так что через несколько минут ходьбы Слегин облился потом и возжелал возместить потерю жидкости. Тем более что посещение злачных мест входило в его программу.

Миновав вразвалочку несколько кварталов, он остановился и огляделся в поисках нужной вывески.

В конце концов он остановил свой выбор на сером приземистом здании, смахивавшем на заурядную районную поликлинику, с раскрытыми настежь из-за духоты окнами и аляпистой надписью над входом: «Ресторан „Принц“. Из окон изливались запахи подгоревшего мяса, алкогольные пары и громкая, но неразборчивая музыка, которую почему-то именуют на западный манер „шансоном“, хотя, по мнению знавшего в музыке толк Слегина, это была обыкновенная тюремно-блат-ная лирика.

В таком заведении просто обязаны были, как мухи, роиться местные авторитеты, играющие в карты на деньги и лапающие дешевых девочек.

Однако интерьер «Принца» обманул ожидания раскрутчика.

Посетителей в ресторанчике было немало, но никто из них не был похож на представителя славной мафии. Они сидели парами, группами и поодиночке, уделяя внимание лишь поглощению пищи. Даже пьяных, как ни странно, не было видно. Какие уж тут карты, наркотики и проститутки! И тем более — смертельное оружие…

Слегин развязной походкой пересек зал, с наглым прищуром разглядывая женщин. Подскочившую официанточку он сразу отшил небрежным жестом, выставив перед собой растопыренную пятерню: ша, крошка, я сюда не пожрать зашел, а чисто по конкретному делу…

В конце зала обнаружились ступеньки, ведущие в подвал, откуда веяло прохладой и сильным запахом табака. На стене висел светящийся указатель-стрелка: «Бар».

Слегин спустился по ступенькам и остановился, стараясь адаптировать органы зрения и дыхания к сильнейшей дымовой завесе. На мгновение ему показалось, будто перед самым его приходом в подвальчике взорвался баллон со слезоточивым газом.

Когда он продышался, прослезился и откашлялся, то сделал вывод, что многие из сидевших в этом злачном каземате вполне могли бы стать его потенциальными клиентами. Большинство из присутствующих заглянули сюда наверняка не для того, чтобы поесть, попить и повеселиться, а, скорее, чтобы как-то убить время до наступления темноты. О том, чем эти типы собираются заняться с наступлением ночи, можно было лишь догадываться, но все догадки были бы чересчур мрачными…

Однако изменять избранной тактике поведения не стоило.

Глубоко засунув руки в карманы своих широченных шортов, Слегин прошествовал к стойке, подсел к ней вполоборота и как можно громче скомандовал бармену:

«Хозяин, накапай-ка мне чего-нибудь от души!»

Бармен, запакованный в солидный костюм с бабочкой, косо глянул на развязного «отморозка в желтых шортах», но не повел и бровью, принимая его заказ к сведению. Только уточнил, чего именно накапать: текилы или виски.

— Обижаешь, хозяин, — скривился Слегин. — Мы потребляем только отечественную продукцию. Водочку давай!..

— Какую именно? — сухо осведомился бармен.

— Настоящую русскую, — Слегин ткнул пальцем в направлении огромной бутыли «Смирнофф», маячившей на полке за спиной бармена.

Сбоку хмыкнули.

— Тоже мне, нашел русскую водку! — услышал Слегин ехидный говорок. — Даже младенцу известно, что ее давным-давно гонят за границей!

Слегин покосился на говорившего.

Нет, это был не Слепой Снайпер. Но личность тоже интересная: сутулый низкорослый мужичонка с добрым, хотя и небритым лицом. Он сидел, потягивая пиво из высокого узкого стакана, и, похоже, очень мучился от недопития.

— Эй, хозяин, — опять зычно гаркнул Слегин, — вот этому кадру тоже налей стакан! Я плачу!..

На мгновение в баре наступила тишина, и Слегин почувствовал себя центром всеобщего внимания. Именно этого он и добивался.

Пожав плечами, бармен исполнил требование Сле-гина. Мужичонка в замешательстве открывал и закрывал рот, так и не выбрав, как ему следует поступить: гордо отвергнуть подношение незнакомца, которого он только что высмеял, или наступить себе на горло во имя халявы.

Наконец он что-то буркнул себе под нос и, зачем-то нюхнув поставленный перед ним барменом стакан, залпом выпил его. Слегин последовал его примеру.

После чего вытащил из кармана пачку сигарет (в которых на самом деле не было ни миллиграмма никотина), залихватски закурил и повернулся к мужичонке…

Через полчаса, уничтожив еще по одной порции «настоящей русской» и обильно компенсировав это возлияние пивом, они перебрались за столик, освободившийся в углу бара. Отношения между ними теплели с каждой секундой.

Мужичонка, которого звали Артем, оказался торговцем мясом с местного рынка, и на этой почве они сблизились еще больше, поскольку Слегин слегка заплетающимся языком объявил, что приятно иметь дело с человеком той же профессии, что и он сам. Мужичонка с искренним интересом спросил, каким мясом торгует Сашок (в гостинице Слегин зарегистрировался как Александр Артановский), на что Слегин заявил, что торгует вовсе не мясом… На соответствующий вопрос своего нового кореша он долго делал заговорщическое лицо, прилагал палец к губам и вообще делал вид, что речь идет о таких вещах, о которых несолидно вести базар в общественных местах.

Заинтриговав собеседника до обидчивой дрожи в голосе, Слегин наконец «решил признаться» — «чисто как другу», потому что с первого взгляда понял, что Артем — «тот, кому можно доверять все без утайки». Он порылся в одном из карманов своих ужасных шортов и вытащил оттуда черную коробочку размером не больше зажигалки. Мужичонка от нетерпения вспотел. Однако, когда Слегин нажал на потайную кнопку в «коробочке» и она трансформировалась в изящный «браунинг» десятимиллиметрового калибра, торговец мясом побледнел и даже мгновенно протрезвел.

Слегин сделал вид, что не замечает испуга своего нового дружка, и принялся деловито расхваливать ему преимущества компакт-пистолета. Однако Артем все больше трясся, озирался по сторонам и вообще вел себя неподобающе «настоящему мужчине». А когда Слегин вознамерился продемонстрировать, как легко разбирается и собирается «браунинг», мясоторговец выпалил:

— Убери, Сашок!.. Быстрее убери эту штуку!

— Ты что? — удивился «Сашок». — Не нравится? Ну, как хочешь… А то бы я тебе по-дружески отдал… почти даром. Вообще, у меня есть еще кое-что — более мощная машинка… Только не здесь… Ты вот что: если такая штучка тебе самому понадобится или кому-нибудь из надежных дружков, обращайся ко мне в любое время! Я в гостинице «Веста» остановился… номер круглый, легко запомнить — полторы тыщи… И, кстати, совпадает со стоимостью этой игрушки.

Он нажал на кнопку, и пружинный механизм вернул «браунинг» в состояние безобидного стального бруска.

Артем вдруг вспомнил, что ему надо срочно куда-то идти, и резво покинул бар. Он даже не допил водку в своем стакане…

Слегин кинул под язык таблетку «антиалкоголя» и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Насколько он мог судить, чуть ли не все присутствующие имели возможность видеть в его руках пистолет.

И теперь никто не решался встречаться с ним взглядом.

Слегин посидел еще немного, потом расплатился с барменом и, пошатываясь, направился к лестнице.

Окунувшись в вечернюю прохладу, он включил комп-очки, вывел на линзу-экранчик адреса тех увеселительных заведений, которые ему рекомендовали посетить в первую очередь сотрудники местной «стоп-службы», как на жаргоне раскрутчиков назывался ОБЕЗ…

Турне по злачным местам Слегин закончил глубоко ночью — кое-как добрался до гостиницы и, не раздеваясь, рухнул на постель.

Во рту стоял неприятный вкус спиртного разного типа и качества. Одежда пропахла табачным дымом, который пришлось в избытке вдыхать в ночных заведениях, гори они все ясным огнем!

А самое главное — на душе было гадко.

С каждым днем, потраченным на пустые хождения по барам и клубам, Слегин все больше укреплялся во мнении, что затея с его дурацким маскарадом обречена на провал.

Ведь, если вдуматься, пытаться таким способом выйти на Снайпера — такое же безнадежное дело, как выуживать сачком одну-единственную рыбку из озера.

Нет никакой гарантии, что маньяк посещает те места, где любят проводить время маргиналы всех мастей. Во всяком случае, до сих пор никакой связи между уголовниками и Снайперами выявлено не было.

Это все Кондор. Именно ему пришел в голову вопрос — где бывшие добропорядочные граждане добывают смертельное оружие? Мол, не может же у каждого из них быть старых запасов или подпольных мастерских!.. А раз так, то, значит, каким-то образом они связаны с синдикатами торговцев оружием, то бишь — со «Спиралью».

Или мы ошибаемся в своих оценках и на самом деле эти сволочи гораздо лучше организованы, чем нам кажется?

Что ж, может быть…

А может и не быть.

Когда имеешь дело не просто с негодяями, а с бессмертными негодяями, то от них можно ожидать чего угодно.

Во всяком случае, на то, что они будут вести себя в соответствии с той логикой, которую мы им приписываем, надеяться не стоит.

И даже если когда-нибудь у Ашина кончатся патроны в его пистолете (если только это именно пистолет, а не снайперская винтовка), то это не значит, что он будет рыскать в поисках оружия по всему городу.

Может быть, он тогда переключится на Пользование бритвой или удавкой?

По крайней мере, ясно лишь одно: сам он теперь не остановится. Типичная психология маньяка — с каждым новым убийством все больше верить в свою безнаказанность. Это только Джек-потрошитель сумел вовремя остановиться в свое время — поэтому его так и не поймали. Нынешние же массовые убийцы, начав убивать, продолжают орудовать до тех пор, пока их самих не убьют. Точнее — пока их не загонят, как крысу, в угол, и тогда они сами кончают с собой.

А это значит, что, пока он, Слегин, как шут гороховый ломает комедию перед пьяницами, по городу безнаказанно разгуливает опасный убийца, от рук которого ежедневно гибнут люди.

Раскрутчик скрипнул зубами, закинул руки за голову и прикрыл глаза.

«Нет, — подумал он. — Пора заканчивать эту бессмысленную канитель. Завтра же позвоню Кондору и скажу, что с меня хватит!.. Что мы таким способом ничего не добьемся! Что ловить на живца можно лишь каких-нибудь скупщиков краденого или воров-карманников, но не убийцу-одиночку, хладнокровно расстреливающего всех подряд!..»

Но он тут же представил, как Кондор насмешливо скажет: «А у тебя есть другие предложения, как выйти на Снайпера?» — и вновь скрипнул зубами. Действительно, ничего путного в голову не приходит, потому что разумные способы и средства уже были испробованы местной «стоп-службой».

«Видеозасады» с помощью скрытых камер, в память которых был введен портрет Владимира Ашина, устраивали в разных точках города. Но, видимо, не там, где надо, потому что Снайпер наносил свой следующий удар в том месте, где камер не было. Хоть Инск и меньше Интервиля, но не настолько мал, чтобы можно было начинить аппаратурой наблюдения каждую улицу и каждый квартал.

Сканирование прохожих в наиболее людных местах на предмет обнаружения СО с помощью скрытых детекторов тоже предпринимали. В конце концов сигналы ложной тревоги довели опергруппу до состояния, близкого к припадку.

Анализ личности жертв тоже ничего не дал. Слепой Снайпер был верен себе, он убивал без какой-либо системы всех подряд.

По просьбе Кондора обезовцы негласно проверили всех приезжих, посетивших город за последний месяц; наиболее подозрительные субъекты были взяты под скрытое наблюдение. Но ни человека с приметами Ашина, ни явного убийцы среди них не оказалось…

В сущности, было непонятно, почему столько людей, специализирующихся на розыске и задержании матерых преступников, оснащенных самыми последними достижениями науки, вот уже почти две недели не могли найти в пределах не очень большого города одного, пусть даже умного и обладающего экстраспособностями, маньяка. Но факт оставался фактом.

Слепой Снайпер свободно, чуть ли не играючи, сеял смерть в Инске.

А может быть, это было для него своего рода забавной игрой?

Глава 4

Опять то же пасмурное небо. Опять духота с самого утра. Еще один день, обреченный на бесполезное времяпрепровождение…

Сегодня Слегин одевался нехотя. В успех операции он уже не верил, а потому не ощущал никакого энтузиазма при мысли о предстоящем маскараде.

Когда он натягивал брюки — сегодня это были не вызывающего цвета шорты, а штаны из жесткой ткани, в которых когда-то ходили брейк-дансеры; с шортами их роднило множество карманов, — серьга-сигнализатор не больно, но ощутимо кольнула электрическим разрядом в мочку левого уха.

Вызов на связь по спецканалу.

Слегин щелкнул крышкой коммуникатора, замаскированного под зажигалку, и вставил в ухо шарик беспроводного наушника.

— Я жду тебя внизу, — услышал он знакомый голос.

— Уже иду, — откликнулся он.

Видимо, стряслось что-то из ряда вон выходящее, подумал он, напоследок оглядывая номер — не забыл ли чего. Программа задания вовсе не предусматривала подобных встреч, да еще непосредственно рядом с гостиницей.

Сидя на скамье прямо напротив центрального входа в гостиницу, Кондор сосредоточенно изучал пеструю газету — местный «Утренний курьер». Слегину даже показалось, будто губы шефа шевелятся при чтении, неслышно проговаривая каждое слово.

Одет начальник отдела особых операций был весьма импозантно — в сером костюме. Если бы еще под пиджаком у него была не спортивная майка без воротника, его, пожалуй, могли бы пропустить на прием в какое-нибудь иностранное посольство.

— Что интересного пишут в прессе? — осведомился Слегин, присаживаясь рядом с Кондором. Свою иронию по поводу несуразного одеяния начальства рас-крутчик на всякий случай решил пока не озвучивать.

— Смотря что ты считаешь интересным, — буркнул Кондор, не отрываясь глазами от газеты. — Например, один тип задушил собственного ребенка и целую неделю прятал его под кроватью… Обожал, стервец, запах разлагающейся плоти… Интересно, правда? Или вот статейка про то, как в одной сельской местности фермеры нашли инопланетянина и с тех пор коровы там перестали доиться…

— А про людей-фениксов там случайно ничего не написано? — невинным тоном спросил Слегин — Кондор обжег его косым взглядом. — Нет? Ну-у, значит, дрянная газетенка!.. В сортир, извиняюсь, и то не сгодится — типографская краска уж больно вредная…

— А еще, — монотонно продолжал Кондор, словно не слыша своего подчиненного, — пишут, что этой ночью еще один житель славного города Инска стал жертвой нашего маньяка. Между прочим, безногий инвалид — бывший участник пандухского конфликта…

— А с чего это писаки взяли, что с ним расправился именно Слепой Снайпер? — поинтересовался Слегин. — Они ж теперь ему любое убийство будут приписывать!

— Писаки тут ни при чем, — спокойно пояснил Кондор. — Я сам читал заключение экспертизы. По всем параметрам это он, понимаешь?..

Слегин отвернулся.

— Где и когда это случилось? — спросил он немного погодя совсем другим тоном.

— На левом берегу, — невозмутимо сказал Кондор, сворачивая газету и пряча ее в карман. — В скверике, возле бывшего кинотеатра «Прожектор». Смерть наступила в ноль часов пятнадцать минут.

— Откуда такая точность? — по инерции насмешливо скривился Слегин.

— Оперативники Захарова нашли людей, которые видели инвалида в ноль тринадцать. В тот момент он сидел в своей коляске в сквере и был жив-здоров. Собачку выгуливал — он всегда выводил ее в полночь, чтобы людей в сквере было поменьше… А ровно в ноль часов семнадцать минут собачка вдруг жутко завыла, и одна сознательная гражданка, выглянув из окна соседнего дома, увидела при свете фонарей, что инвалид сидит в позе трупа, с пулевым отверстием во лбу…

Они помолчали.

— А я в это время на другом конце города был, — задумчиво произнес Слегин. — В одном из опорных пунктов местной мафии под вывеской круглосуточной бильярдной. Шары катал и пиво сосал!..

Он с ожесточением стукнул кулаком по скамье, но тут же сморщился и зашипел от боли, баюкая ушибленное запястье.

— Ну-ну, — непонятным тоном прокомментировал Кондор, — ты не очень-то… А то местным жителям скоро сидеть не на чем будет…

— Послушайте, Кондрат Дорофеевич! — резко поднял голову Слегин. — А что вы скажете, если я?..

— Ничего! — перебил его Кондор и, отвечая на немой вопрос Слегина, добавил: — Потому что я сегодня уезжаю.

— Как это — уезжаете? — растерялся Слегин. — Куда?

— Да-да, — подтвердил Кондор, потягиваясь с хрустом в суставах. — Отбываю, так сказать… А на время своего отсутствия возлагаю руководство всеми оперативно-разыскными мероприятиями в Инске на тебя. Помогать тебе будет лично Захаров. — Слегин мысленно присвистнул: все-таки не на каждой операции рядовому раскрутчику, пусть даже из центра, в помощники определяется начальник городского управления общественной безопасности. — Ну а через него — и весь личный состав ОБЕЗа в твоем распоряжении. Так что — действуй…

— А вы?

— А я буду работать в Курске, — жестко сказал Кондор. — Со вчерашнего дня там завелся террорист-одиночка, которому чем-то насолил метрополитен. Только отыгрывается он на ни в чем не повинных пассажирах. Травит каким-то ядовитым газом целый вагон, когда поезд подходит к конечной станции, а потом снимает с себя противогаз или респиратор и спокойненько уходит… Несколько раз его физию фиксировали случайные свидетели — и знаешь, кто это такой, судя по его описанию?

Слегин подозревал, каким будет ответ на этот вопрос, но он всегда старался следовать старому закону иерархии — не показывай начальнику, что ты умнее его представления о тебе.

— Твой старый знакомый, — продолжал Кондор. — Из-за которого у тебя до сих пор, наверное, кости к непогоде ноют…

— Ничего себе! — присвистнул Слегин. — Значит, мы с вами, как дураки, ринулись в эту тьмутаракань, а Слепым Снайпером тут и не пахнет?!

— Пахнет, пахнет, — заверил его Кондор. — Даже, я бы сказал, смердит!.. Нет, я считаю, что дело совсем в другом… Речь идет о нескольких преступниках — хотя бы потому, что один субъект не мог бы одновременно орудовать в двух разных местах. И в Интервиле, и в Курске, и здесь — во всех случаях тактика действий убийц-одиночек одна и та же. Они орудуют так, будто для них не имеет значения наличие или отсутствие свидетелей. И при этом используют, как правило, СО — или такие средства, которые убивают быстро, надежно и безболезненно. В самом деле, обрати внимание: нет ни одного случая, чтобы Снайпер потрошил жертву до или после ее смерти, издевался над ней или подвергал изощренным пыткам. Опять-таки складывается впечатление, что ему не важен процесс, а только — конечный результат… Не очень-то это похоже на маниакальные побуждения, согласись… И наконец…

Он вдруг замолчал, рассеянно поглаживая свое правое ухо.

— Наконец — что? — не выдержал томительной паузы Слегин.

— Ты знаешь, — задумчиво-доверительным тоном произнес Кондор, — я тут на досуге составил списочек всех жертв в Инске и обнаружил, что у них все-таки есть нечто общее. Потом на всякий случай затребовал всю статистику по стране и по зарубежным филиалам… Как ни странно, но одна любопытная тенденция действительно имеет место, и очень странно, что на нее никто до сих пор не обратил внимания…

— И в чем же заключается эта тенденция, шеф? — спросил Слегин, чувствуя себя доктором Ватсоном, зачарованно внимающим своему знаменитому другу, который блестяще распутал очередное загадочное преступление.

Впервые за все время разговора Кондор глянул Слегину прямо в глаза.

— Почти все погибшие от рук Снайперов были очень хорошими и добрыми людьми, — сказал он. — Почти — то есть около шестидесяти процентов жертв. А примерно тридцать процентов были глубоко несчастны — сломанные судьбы, неудавшаяся личная жизнь, психические травмы и физические увечья… Тебя это не наталкивает на какие-либо мысли, Слегин?

— Наталкивает, конечно, — решительно заявил Слегин. — Вот вы говорите: Снайперы не похожи на маньяков… Может быть, вы и правы, Кондрат Дорофеевич, и не такие уж они душевнобольные, если судить по тому, как ловко они от нас ускользают. Но в том, что это — самые настоящие неврастеники, злобно выкорчевывающие с корнем редкие ростки добра и человечности на нашей планете, я не сомневаюсь!..

— Мне бы твою уверенность, Слегин, — посетовал Кондор, и глаза у него сделались вдруг тоскливыми, как у потерявшей хозяина собаки. — Нет, другое я имел в виду, совсем другое!.. А что, если они убивают людей не из ненависти, а из любви и жалости к ним?

Слегин шел по серым улицам, ничего не замечая вокруг себя. В ушах его эхом отдавались странные слова Кондора о Снайперах.

«Нет, все-таки шеф наш потихоньку начинает съезжать с катушек, — думал раскрутчик. — Надо же такое Придумать: убивать всех подряд из чрезмерного гуманизма!.. Тоже мне, нашел человеколюбов, у которых руки по локоть в чужой крови!.. Ну, ладно, в отношении инвалидов и калек — еще куда ни шло. Своего рода эвтаназия: чтобы избавить тяжелораненого или неизлечимо больного от мучений и боли, его лучше досрочно отправить на тот свет.

Но и в этом случае понять — не значит оправдать. Это каким же извращенным представлением о жизни надо обладать, чтобы проповедовать небытие как благо?!

Или речь идет о какой-нибудь новой религиозной секте? Ведь только фанатики-сектанты, одурманенные наркотиками и речами своих безумных лидеров, способны поверить, что настоящая жизнь существует только на том свете…

Нет, на фанатиков Снайперы не очень-то похожи. Вернее, похожи, но никак не на религиозных.

А тогда — что же руководит ими? Что заставляет убивать, убивать, убивать без конца и без разбора всех, кто попадается им на пути? Ну, хорошо, допустим, что Кондор попал в точку и что они все-таки отбирают самых лучших с моральной точки зрения представителей рода человеческого. А также — сирых и убогих… И что это может значить?

Не осуществляют ли они таким образом селекцию в рядах человечества, направленную на достижение определенных целей? Но что это могут быть за цели? Оставить на Земле одних негодяев и подонков? Если, скажем, Снайперы являются инопланетянами, то не направлены ли их действия на то, чтобы ослабить человечество перед началом вторжения?.. Нет, чушь собачья получается! Убивают-то они не тех, кто способен оказать сопротивление агрессорам, а тех, кто добрее или слабее других… Уж не говоря о том, что эти гипотезы о пришельцах, тайно орудующих на Земле, давным-давно проели плешь всем здравомыслящим людям, за исключением, пожалуй, журналистов да Инвестигации…

Знали бы сейчас инвестигаторы о том, что спираль-щики способны оживать после смерти, — налетели бы, как мухи на мед, и вся наша оперативная работа пошла бы псу под хвост!.. Хорошо, что Кондор насчет этого — могила, он скорее отрежет себе ухо, чем допустит утечку даже самой незначительной информации из «Раскрутки»…

Не-ет, шеф, думайте себе что хотите об этих мерзавцах, а я уверен, что они — либо одержимые какой-либо манией, либо сознательно проводят политику террора против мирного населения, чтобы однажды, когда вся планета содрогнется от ужаса, раскрыть свои карты и предъявить какие-нибудь глобальные требования.

Например — насчет отмены запрета на смертельное оружие.

А что? Это вполне логично.

Предположим, что Снайперы — исчадие «Спирали», этого подпольного синдиката производителей и торговцев оружием, решившего приступить к массовым убийствам ни в чем не повинных людей. До сих пор их было мало — единицы. Но что, если со временем их будет становиться все больше и больше?.. Тогда, рано или поздно, вся планета будет охвачена кампанией террора. И вот тогда, когда граждане в разных уголках земного шара будут бояться высунуть нос на улицу, а путешествовать в поезде, самолете или на теплоходе отважатся лишь самые отчаянные смельчаки или абсолютные пофигисты, когда по миру прокатится волна демонстраций с требованием к правительствам или немедленно навести порядок, или убраться в отставку — вот тогда-то из своих нор и повыползают те, кому выгодно, чтобы мир всегда жил на пороховой бочке. И тогда они предъявят ультиматум мировому сообществу: или вы отменяете вето на СО, или мы будем уничтожать вас, как тараканов!..

Тем более что попытки «Спирали» навязать миру свою волю уже имели место в прошлом. Вспомнить хотя бы шестой год, когда экстремисты взорвали бомбу с опаснейшим газом в лондонской подземке в часы «пик»… А два года спустя по всем крупным городам прокатилась волна взрывов в торговых центрах и супермаркетах. А однажды какая-то сволочь запустила в море, у побережья Крыма, вирус какой-то смертельно опасной заразы, причем в разгар курортного сезона!..

А вспомни-ка, из-за чего, собственно, заварилась вся каша с глобальным роспуском вооруженных сил и ликвидацией любого оружия, способного убивать…

Почему-то тогда все решили, что тот хакер, который, взломав коды компьютерных программ центра управления пуском стратегических ядерных ракет в штате Невада, практически смел с лица земли несколько крупных южноамериканских городов, превратив их в нагромождения радиоактивного мусора, — псих, позарившийся на славу Геродота…

А ведь это мог быть самый первый Снайпер, который решил не размениваться на мелочи, а сразу жахнуть крупным калибром.

Правда, ни он, ни его прятавшиеся в тени покровители, видимо, не подозревали, что этот мегатонный удар выйдет им боком. Потому что человечество тогда впервые ужаснулось тому, что играет в «русскую рулетку» с ядерным оружием. А по большому счету — с оружием вообще…

Но в этом случае непонятно, почему и тогда, и позже «Спираль» продолжала воздерживаться от публичных деклараций. Хотя, наверное, в этом был свой резон: слишком бурным оказался общественный резонанс тех ядерных ударов, чтобы выступать против запрета СО…

Скорее всего, с тех пор спиралыцики не угомонились. Еще бы: в одночасье лишиться источника баснословных прибылей!

И тогда кому-то из них могла прийти в голову идея о создании подразделения убийц-камикадзе. В мире всегда найдутся придурки, которые готовы на все. За большие деньги или по причине сдвинутой «крыши».

Может, их зомбируют перед тем, как отправить на очередное задание?

Но это никак не объясняет, каким образом обеспечивается их возвращение с того света… Ну, допустим, что Кондор прав и речь идет о клонировании. Скажем, на каждого кандидата в серийные убийцы заранее изготовляют генетическую матрицу, а потом, когда он кончает с собой, штампуют его копии. А труп похищают или уничтожают таким образом, чтобы от него не осталось и следа?

Не так уж это фантастично по сравнению с версиями о кознях злодеев-пришельцев или о бессмертных слугах Дьявола…

Только все это — чистой воды теория.

А на практике стоит один вопрос: как нам со всем этим бороться? Как раскрутить кольца гигантской змеи под названием «Спираль»?

А черт его знает.

Ясно одно — вместо того чтобы ломать голову над загадками, надо действовать. Просто выполнять свою работу. Больше нам ничего не остается.

А применительно к ситуации это значит — сделать все, чтобы покончить с мерзавцем, терроризирующим столько времени жителей Инска. И пусть даже он сдохнет, когда мы загоним его в угол! Главное — что люди хоть на время вздохнут свободно…»

Тут Слегин спохватился и вынырнул из своих размышлений в реальность.

Реальность эта не могла бы зарядить энтузиазмом даже самого неисправимого оптимиста. Небо было по-прежнему свинцовым, и все так же на горизонте маячил проклятый факел.

В принципе, Слегин сумел изучить город в первые же два дня. Не такой уж он был большой, этот областной центр, чтобы в нем заблудиться.

Но сейчас раскрутчик, похоже, забрел в ту часть города, которая оставалась для него белым пятном. Вокруг — ни одного знакомого здания. И ни единого существенного ориентира, позволяющего определить, куда он попал.

Слегин уже всерьез подумывал о том, чтобы обратиться за помощью в городскую справочную, но тут взгляд его упал на вывеску ближайшего питейного заведения, и он вспомнил, что именно это название числится в его списке.

Не раздумывая, он двинулся в направлении вывески.

Бар назывался «Золотой жук» — видимо, хозяин в свое время начитался Эдгара По.

Все места у стойки были заняты, и Слегину пришлось, взяв кружку пива, искать себе место в зале. Однако ни одного полностью вакантного столика он не углядел, так что надо было навязываться кому-нибудь в компанию.

За столиком у окна сидели двое. На вопрос, свободен ли пустующий напротив них стул, они молча кивнули, но покосились на раскрутчика с таким недовольным видом, будто он мог помешать им делить только что найденный клад.

«Ну и черт с вами, — решил Слегин. — Имею я, в конце концов, право просто выпить пива, не думая о своей клоунской „легенде“?!»

Он откинулся затылком на высокую спинку плетеного стула и сделал большой глоток из стакана, рассеянно изучая публику в зале.

Ему почему-то хотелось еще поломать голову над проблемой Снайперов. Он чувствовал, что мысленные рассуждения вот-вот натолкнут его на нечто стоящее. Но, сам не зная почему, он то и дело сбивался на воспоминания о не столь давних событиях.

…Как в одном из сибирских аэропортов они брали экспедиторов «Спирали», перевозивших крупную партию оружия. Спиралыциков было трое, не считая членов экипажа. Они сопровождали аэр, груженный под завязку наглухо заколоченными деревянными ящиками, в которых в жирной черной смазке покоилась длинноствольная крупнокалиберная смерть. Экспедиторы были вооружены до зубов, а так называемая «группа захвата», кроме парализаторов ближнего боя да дубинок-электрошокеров, не имела ничего. Аэр уже шел на взлет, но они ничем не могли помешать ему, а если бы аэр взлетел, то найти его потом в воздушном пространстве среди сотен таких же машин было бы равносильно поискам иголки в стогу сена. Отчаяние парализовало всех, даже Кондора. Один лишь Витольд Конжуков вовремя нашел выход из тупика. Вскочив на сиденье одиноко стоявшего бензозаправщика, он бросил его на максимальной скорости наперерез аэру и поставил поперек взлетной полосы. Люди, находившиеся в аэре, некоторое время пытались расстрелять заправщик из автоматов, но потом поняли, что даже если он взорвется, то горящие обломки все равно помешают взлету, и тогда они свернули с полосы в поле, и колесо аэра попало в ямку, и он, перекосившись, выписал широкую дугу и замер, уткнувшись носом в землю… А потом, когда раскрутчики лежали на плоском, как стол, бетоне всего в двух десятках метров от засевших в аэре спиралыциков и те поливали их длинными очередями, не жалея патронов, Слегину впервые пришла в голову простая и логичная мысль: черт возьми, почему это им можно стрелять, а нам нет?.. Кто ж это придумал такую нелепость?..

Они тогда все-таки взяли спиралыциков — забросали аэр дымовыми шашками и ворвались в салон сразу с двух сторон через иллюминаторы, и была короткая рукопашная схватка в условиях полного отсутствия видимости, а потом один из экспедиторов взорвал ручную гранату, и почти половину группы захвата посекло осколками…

…Как этот тип в спортивном костюме бросил ему свой пистолет и сказал: попробуй выстрелить, раскрутчик. Ты же не сможешь… И мягко поддавшийся пальцу курок, и полузабытое ощущение отдачи от выстрела…

Тут Слегин был вынужден прийти в себя. Разговор, который продолжали соседи по столику, невольно заставил его насторожиться.

— …И вы что, абсолютно ничего не помните? — спрашивал высокий и сухощавый, с ранней сединой на висках второго — с лицом землистого цвета и как бы выгоревшими до абсолютной пустоты глазами. — Может быть, хоть какое-то ощущение у вас тогда было?

— Ну да, как же, — язвительно отвечал землистолицый. — Ты бы еще про туннель спросил да про то, что я видел все как бы сверху. Не было этого, не бы-ло, понимаешь?! Эти штучки с туннелем-то мы знаем, читали неоднократно… Но ведь чтобы это видеть, мне надо было быть мертвым. А я-то жив, вот в чем весь фокус!..

— Вы уверены? — почему-то усомнился сухощавый.

— Интере-есно, — протянул землистолицый. — Что же я, по-твоему, оживший мертвец, что ли?

Сухощавый, казалось, имел свое мнение на этот счет. Помолчав, он устало проронил:

— Нет-нет, Сергей Григорьевич, вы меня не так поняли… Дело в том, что с вами произошло нечто из ряда вон выходящее. Ведь любой нормальный человек, проведший под водой целый час, да еще и без акваланга и прочих приспособлений, да еще и в том состоянии алкольного опьянения, в котором вы тогда находились, неизбежно утонул бы!.. Это я вам авторитетно говорю. И, более того, когда вас наконец нашли и вытащили на берег, вы и производили впечатление самого настоящего утопленника. Ни пульса, ни дыхания… А через несколько минут вы открываете глаза и как ни в чем не бывало покидаете место происшествия, причем даже врачебная помощь вам не требуется… Что же это, по-вашему, если не чудо?

Собеседник сухощавого передернул бугристыми плечами.

— Ну, почему — чудо? — пробормотал он, отпив из стоявшего перед ним стакана. — Может, спасателям показалось, что прошел целый час?..

— Кстати, — перебил его сухощавый, — давайте-ка сразу уточним. Вы хоть помните, как… как тонули?

— Ну да, — с некоторым недоумением ответствовал Сергей Григорьевич. — Выпили мы с мужиками, как полагается после трудового дня… Самую малость — бутылки две на четверых, наверное… Или три?.. Но неважно, все равно на десерт всего лишь красненькое было… Ну а потом мужики домой засобирались, а я им говорю: купнуться напоследок хочу… Ну, разделся и того… с обрывчика головой вниз… Там высота-то небольшая была — метра полтора. А глубина — с руками даже верзилу скроет. Всегда я там нырял, и ничего… а в этот раз только в воду брякнулся, чувствую — за ногу \ что-то схватило и держит. Я и так, и сяк — не могу освободиться…

— А знаете, что вас держало за ногу, Сергей Григорьевич? — вдруг перебил землистолицего сухощавый.

— Ну, потом-то мне сказали, — застенчиво ухмыльнулся землистолицый. — Какие-то сволочи мотки проволоки накидали на дно…

— Верно. А насчет часа — никакой ошибки быть не может, — заметил сухощавый. — Ну, плюс-минус минут пять-десять максимум… Что вы на это скажете?

Землистолицый пожал бугристыми плечами и отхлебнул из кружки.

Слегин старательно смотрел в окно, буквально впитывая каждое слово своих соседей по столику.

Неужели этот землистолицый — Он? Не очень-то он похож на серийного убийцу, но выражение его глаз неуловимо напоминает взгляд того Снайпера, с которым ему довелось столкнуться лицом к лицу.

Интересно, кто этот тип, что расспрашивает его?..

— Ну, хорошо, — явно завершая беседу, подытожил сухощавый. — Значит, вы ничего не помните и не можете объяснить свое чудесное спасение от смерти?

Сергей Григорьевич сокрушенно покачал головой и вылил в рот остатки пива.

— Ты будешь статью обо мне писать? — спросил он, по-простецки вытирая рот рукой. Сухощавый помялся.

— Вообще-то хотелось бы, — признался он, платонически пригубив свой фужер с кока-колой. — Только писать-то, в сущности, не о чем. Тем более — статью. Та информация, которую вы мне сообщили, и на коротенькую заметку не тянет. Тем более что у нас — не какая-нибудь бульварная газетенка, а солидный научно-популярный журнал…

— Ну извини, — развел руками землистолицый. — С детства не приучен врать.

Сухощавый с досадой вздохнул и поднялся из-за столика.

— Вот моя визитка, — сказал он, вынув из бумажника кусочек картона. — Если все-таки припомните что-нибудь — звоните. Скорее всего, я в Инске еще долго пробуду… До свидания.

Он повернулся, собираясь уходить.

— Послушай, приятель, — сказал ему в спину землистолицый. И, когда его недавний собеседник обернулся, смущенно осведомился: — А этот… как его… гонорар мне не полагается?

Сухощавый вскинул тонкие брови, но тут же усмехнулся, полез за пазуху и положил на столик пятидесятигольдовую бумажку.

Когда он удалился, землистолицый покосился на Слегина (тот сделал вид, что поглощен дегустацией пива), затем быстрым движением сграбастал купюру и устремился к стойке.

В дальнейшем Слегин стал невольным свидетелем того, как Сергей Григорьевич проматывает свой «гонорар». Заказывал он исключительно спиртное, причем покрепче да подешевле, а еду игнорировал напрочь. Видимо, считал, что тратить деньги на закуску — все равно что выбрасывать их на ветер. В результате примерно через полчаса после ухода сухощавого он уже не вязал лыка.

Тем не менее Слегина настораживал тот факт, что даже во хмелю бывший утопленник не стремился к общению с окружающими, как это бывает. Отрываясь от очередного стакана, он лишь тупо созерцал бутылки за спиной бармена, а потом утыкался взглядом в стойку и фиксировался в положении глубочайшей задумчивости.

Клиент созрел, понял Слегин. Последняя стадия… Пора его раскручивать. Но сначала придется посетить то заведение, на двери которого изображен некто по имени WC. Сам виноват: не надо было налегать на пиво…

Однако, когда раскрутчик вернулся из похода по местам общественного пользования в зал, то обнаружил, что «утопленника» уже и след простыл.

В ответ на вопрос Слегина бармен только пожал плечами и сообщил, что не видел, куда делся тип с лицом землистого цвета. Наверное, ушел домой, куда ж он еще мог деться?

— Так он же был пьяный в стельку, — удивился Слегин.

— Все относительно, — философски заметил бармен. — У меня один знакомый есть, язвенник, ни капли спиртного в рот не берет, а посмотришь на него — ну бухой в стельку!.. Конституция у человека такая, знаете ли…

Слегин, не слушая, торопливо расплатился за пиво и выскочил из бара.

Эх ты, так бездарно упустить отличный шанс! Пусть лучше лопнул бы твой мочевой пузырь!.. А где теперь искать этого типа? В какую сторону он ушел? Направо? Налево? Или вообще сел на автобус — вон как раз напротив бара остановка — и уехал?..

Хотя кое-какие данные о нем все-таки имеются.

Слегин достал коммуникатор. Захаров откликнулся мгновенно. Это его свойство — всегда быть на связи Слегину импонировало больше всего, хотя во всех других отношениях начальник инского ОБЕЗа был воплощением этакого усредненного чиновника-тугодума, для которого главное — не инициатива, а скрупулезная исполнительность. И постоянное соблюдение золотого правила перестраховщиков — лучше голова на плечах, чем грудь в крестах…

— Привет, Толя, — сказал Слегин. — Там мой шеф далеко?

— А он уже отбыл в Москву. Ты-то где?

Буквально с первого же дня знакомства они перешли на «ты». Разумеется, не без помощи традиционного для мужчин вида спорта — синхронного выливания.

— Только что вышел из «Золотого жука». Вот что, Толь, найти надо одного человечка… Озадачь местных, ладно? Зовут его Сергеем Григорьевичем, приметы у него такие… — Слегин старательно перечислил идентификационные признаки землистолицего. — И еще… Недавно он тонул, да так, что его еле откачали… Установите адрес и соберите все сведения о нем: кто, что и чем дышит, понятно?

— Понятно. А потом?

— А потом надо бы установить за ним скрытое наблюдение.

— Думаешь, это — ОН?

— Все может быть… Во всяком случае, меня он заинтересовал. Сделаешь, Толь?..

— Слушаюсь, начальник, — без тени насмешки сказал Захаров. — Да, кстати, какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

Слегин задумался.

Если сказать, что планов никаких нет, Захаров наверняка предложит встретиться, чтобы обмозговать свежие данные. Органолептическим способом, как он это называет. А печень у него все-таки не железная…

— А что такое? — наконец не нашел лучшего ответа раскрутчик.

— Да ничего, — с легким недоумением откликнулся Захаров. — Мы просто хотели тебя подстраховать на всякий случай…

— Лучше не надо, — перебил его Слегин. — Ты за меня не беспокойся: кто лучше позаботится о своей шкуре, как не сам владелец?.. Ну ладно, я еще перезвоню…

К остановке на противоположной стороне улицы подкатил автобус, который шел в направлении гостиницы, где остановился подпольный дилер СО Александр Артановский.

Приближаясь к гостинице, Слегин почувствовал, что у него появилась лишняя тень. Она старалась быть незаметной, но имела свойство буравить спину Слегина взглядом, так что вскоре у раскрутчика появилось стойкое ощущение, будто между его лопатками завелся небольшой муравейник.

Все попытки установить, кто исполняет функции наблюдателя, потерпели неудачу. Может, Захаров все-таки решил назначить ему опекуна?

Однако чужой взгляд был не очень-то приятным — от него по коже то и дело пробегал отчетливый холодок. Словно кто-то следил за Онегиным через прорезь прицела.

Вот сейчас палец стрелка нажмет на курок, и в твоей спине или в затылке возникнет аккуратная круглая дырочка — или отверстие с неровными рваными краями, все зависит от того, какими пулями у этого типа заряжена винтовка: разрывными или обычными.

Хотя, если вдуматься, не все ли равно, каким кусочком свинца тебя убьют и как ты будешь выглядеть после смерти?..

Стараясь держаться как можно ближе к стенам домов, Слегин добрался до входа в гостиницу и, уже входя в нее, бросил быстрый взгляд назад.

Если за ним все-таки следили, то либо с крыши близлежащих домов, либо из одной из припаркованных к бордюру машин.

Тем не менее он благополучно вошел в прохладный вестибюль и тут разозлился на себя.

«Что, страшно? — спросил он себя. — Поджилки трясутся? Эх ты, раскрутчик!.. А тем, кого убивают эти сволочи, не страшно? А их родителям, женам, детям — не страшно узнать о том, что близкого им человека убили ни за что ни про что, только потому, что он имел несчастье попасть на мушку параноика-гуманиста?!»

Он взял ключ у портье, который окинул раскрутчика странным взглядом (привык уже, видно, к желтым шортам, а не к брюкам).

Вскоре выяснилось, что надобности в ключе не было. Дверь номера Слегина была лишь прикрыта так, что между ней и дверным косяком оставалась небольшая щель.

Слегин заглянул в нее, но в номере царил полумрак — видимо, плотные шторы на окнах были задернуты. Между тем раскрутчик отчетливо помнил, что, уходя утром, раздвинул шторы настежь. Может, там просто похозяйничала горничная?

Но тут взгляд Слегина упал на дверной замок, и он понял, что персонал отеля тут ни при чем. Вряд ли горничная стала бы отжимать язычок замка стамеской или длинной отверткой.

Раскрутчик напряг слух, но изнутри не доносилось ни звука. Мелькнула мысль о том, чтобы, не заходя в номер, позвонить Захарову, но это было бы малодушием, недостойным оперативного работника со стажем.

Однако малодушие и осторожность — разные вещи. Поэтому Слегин извлек парализатор, который крепился специальной кобурой к его щиколотке, и снял его с предохранителя.

Потом глубоко вздохнул и ввалился в номер, приготовившись пустить в ход оружие при малейшем намеке на шорох или движение.

Номер был пуст. Однако в нем царил такой беспорядок, какой бывает после основательного обыска. Постель была распотрошена до основания, скомканные простыни валялись на полу, а подушки были вспороты, и пух из них покрывал пол, как крупные снежинки. Стенной шкаф был раскрыт настежь, и на полу валялись вещи, которые хранились в сумке и чемодане. Ящики стола были выдвинуты наружу. Слегин заглянул в санузел и убедился, что его не миновала участь других помещений.

«Интересно, что здесь искали непрошеные гости — или гость? Неужели они посчитали, что я такой болван, чтобы хранить смертельное оружие в шкафу или под подушкой? Или их интересовало нечто другое?

И что мне теперь делать? Заявить администрации, что меня пытались ограбить? Нет смысла. А если не жаловаться, то придется что-то выдумывать, чтобы объяснить, каким образом в двери сломался замок, распоролись подушки, разбилась половина посуды в серванте и вдобавок расколото зеркало в ванной — видно, его снимали второпях, чтобы удостовериться, что под ним нет тайника…

И вообще, может быть, этот обыск — всего лишь лакмусовая бумажка, предназначенная для проверки гражданина Артановского на «спиральность»? Но и в этом случае непонятно, какой реакции от меня ждут…»

Так и не придя к окончательному решению, Слегин машинально принялся поднимать с пола разбросанные вещи, и тут его слух уловил еле слышные шаги в коридоре. Человек явно направлялся к его номеру.

Раскрутчик прижался спиной к стене рядом с дверью так, чтобы вошедший не сразу смог его увидеть. Рукоятка парализатора стала мокрой и скользкой — казалось, она вспотела, как и его ладонь.

Шаги приблизились к двери и стихли. Видимо, незнакомец тоже решил предварительно разведать обстановку через щель.

Самым лучшим в положении Слегина было бы распахнуть рывком дверь и взять на мушку парализатора того, кто за ней стоит, но в этот момент он услышал отчетливый металлический щелчок, и идея застать невидимого гостя врасплох отпала сама собой.

Щелчок не мог быть не чем иным, кроме как звуком взводимого курка, а это означало, что у человека за дверью имелось смертельное оружие, против которого па-рализатор — всего лишь детская игрушка.

Рука Слегина потянулась к карману, где лежал коммуникатор, но воспользоваться им раскрутчик не решился. Во-первых, ему тогда пришлось бы выдать свое присутствие, а во-вторых, даже если люди Захарова находятся сейчас в своем номере (в другом конце коридора), то пройдет минуты две, не меньше, прежде чем они примчатся на помощь. А за это время незнакомец успеет застрелить его и спуститься вниз на скоростном лифте…

Слегин простоял неподвижно, наверное, целую минуту, прежде чем догадался, что за дверью уже никого нет.

На всякий случай проверил-действительно, коридор в обе стороны был пуст.

В призраков Слегин никогда не верил, но тут по его спине побежали мурашки.

«Может быть, маньяки, за которыми мы столь безуспешно гоняемся, умеют не только воскресать, но и становиться невидимыми? Это объясняло бы, каким образом им удается орудовать буквально под носом у множества людей так, что никто не замечает их…»

Он глубоко вздохнул, приводя в норму дыхание и утихомиривая бешено колотящееся сердце. Потом захлопнул дверь так, что с потолка посыпались чешуйки краски, и вернулся в номер.

Не успел он до конца ликвидировать следы погрома, как зазвонил телефон, стоявший на тумбочке в изголовье кровати.

Не здороваясь и не представляясь, незнакомый мужской голос сказал в трубку:

— До меня дошли слухи, что вы рекламируете окись углерода.

Слегин открыл было рот, чтобы послать шутника как можно дальше, но вовремя спохватился. Формула окиси углерода — СО, вспомнил он. Но если считать ее аббревиатурой…

— А вы что-то хотели бы приобрести? — осведомился в свою очередь он.

— Иначе я бы не звонил, — усмехнулся голос в трубке.

— И сколько же… реактивов вам требуется? — поинтересовался Слегин.

В голове у него стучало: господи, неужели сработало?! Только бы это был ОН, а не какой-нибудь местный гангстер!

— Все зависит от того, что именно вы можете предложить и по какой цене, — ответил незнакомец.

Судорожно зажав трубку между плечом и ухом, Слегин выхватил из кармана коммуникатор и ткнул в кнопку, на которую был заведен экстренный вызов группы прикрытия. Ну же, ну же, приплясывал он, вслушиваясь в протяжные гудки, отвечайте быстрее!.. Спите вы там, что ли?!

Одновременно, призвав на помощь все свое красноречие, он пустился обстоятельно объяснять незнакомцу, что «окиси углерода» у него хоть завались, потому что у него есть связи с бывшими «химиками», вот они и попросили его реализовать «партию химикатов», и что цена у него не такая, как у других, а вполне божеская, и что выбор «реактивов» большой, от самого сложного до самого простого, и что…

Но тут голос перебил его, сообщив, что по телефону многого не обсудишь и что хотелось бы посмотреть образцы товара…

(Между тем в коммуникаторе наконец откликнулся Мурьянов, заместитель Захарова по оперчасти, и Слегин, нажав кнопку отключения микрофона телефонной трубки, попросил его установить, откуда звонит человек, с которым он сейчас разговаривает. «Хорошо», — кратко ответил Мурьянов. Обезовцу надо было отдать должное — лишних вопросов он задавать не стал.)

Двадцать секунд потребуется, чтобы запеленговать местонахождение потенциального клиента. При условии, что вся спецаппаратура уже включена, а компьютерная программа-пеленгатор загружена…

— Ну, что ж, давайте встретимся, — сказал Слегин в трубку, надеясь выиграть еще хотя бы минуту путем переговоров о месте и времени встречи (например, можно долго выяснять, где находится предложенное место и как туда добраться от гостиницы, а то мы, знаете ли, не местные…).

Но звонивший, не то почуяв неладное, не то заранее продумав свои действия, отрубил, не давая Слегину вставить ни слова:

— Жду вас сегодня в полночь у памятника Победы.

И дал отбой.

Глава 5

—Одного никак не могу понять, — посетовал Захаров. — Какого черта он выбрал именно это место?

— А что? — пожал плечами Слегин. — Вполне символично. Акт купли-продажи оружия состоится под сенью памятника, символизирующего победу человечества над своими низменными агрессивными инстинктами — в частности, всеобщий отказ от оружия…

— Да при чем здесь это? — не воспринял его сарказма Захаров. — Обычно же никто так не делает! Это все равно что предлагать купить наркотики папе римскому!.. По идее, он должен был назначить встречу в каком-нибудь укромном местечке, где нет лишних свидетелей! Лес за городом, дремучий парк на худой конец… Кладбище, мусорная свалка — да мало ли в Инске таких местечек! А вместо этого он выбирает чуть ли не самый центр города, да еще и на вершине холма, где ни единого деревца, ни прочих укрытий!..

— Может, он полагал, что в полночь в центре не бывает ни единой души? — неуверенно предположил Сле-гин.

— Ну да, конечно! — издевательски осклабился Захаров. — Ты еще сказал бы, что этот тип начитался Эдгара По и всерьез уверовал в то, что лучше всего прятаться на открытом месте!.. Да у этого монумента всю ночь толпы народа шатаются! Влюбленные — на каждом шагу! Плюс всякие рокеры-джокеры, скейтбордисты-велосипедисты!.. Не-ет, Слегин, лично я думаю, что тут возможны два варианта: либо твой покупатель — клинический идиот, либо он готовит тебе какую-нибудь бяку!

— Может, он просто непрофессионал? — по инерции спросил Слегин. В глубине души он сознавал, что обезовец прав, но верить в вариант с бякой не хотелось.

— Да-да-да, — ехидно подхватил Захаров. — А оружие разных типов и калибров ему нужно исключительно для того, чтобы упражняться по воробьям и пустым бутылкам!..

— Ну хорошо, — тоскливо вздохнул Слегин. — Значит, ты уверен в том, что меня хотят наколоть…

— М-да, — с сожалением произнес Захаров. — Знаешь, Слегин, я почему-то был лучшего мнения о твоих мыслительных способностях… Наколоть — это само собой. Только сам подумай: зачем этому субъекту после того, как он тебя обчистит, как липку, оставлять в живых? Чтобы ты потом рассказал своим хозяевам, кто и как тебя обидел?.. Вот что. Мы-то, естественно, организуем тебе стопроцентное прикрытие. В этом можешь не сомневаться… Но ты уж, будь добр, и сам постарайся не зевать, ладно? СО ты, конечно же, возьмешь без патронов?

— И не только без патронов, — откликнулся Слегин. — У всех моих «торговых образцов» аккуратно спилены бойки, так что даже при сильном желании выстрелить из них невозможно.

— Вот как? — скептически скривился Захаров. — Зря. Я бы на твоем месте запасся хоть одним боеспособным экземпляром…

— Нет уж, — возразил Слегин. — Изыди, сатана, не искушай меня!.. Чтоб в решающий момент рука не тянулась к спусковому крючку…

— Ну, смотри… — Захаров глянул на наручные часы. — Тебе уже пора собираться.

Слегин тоже покосился на табло времени в углу экрана.

— Да, — согласился он. — Через полчасика выйду…

— Может, тебя все-таки подстраховать по дороге к памятнику? — спросил Захаров.

— Не надо, — мотнул головой Слегин. — Скорее всего, клиент и его команда обязательно захотят убедиться, что я иду один и никаких козней им не готовлю… Не стоит нарушать джентльменские соглашения.

— Ну, как знаешь… сэр. Но в случае чего — вызывай нас, — попросил Захаров и исчез с экранчика коммуникатора, работавшего в режиме видеосвязи.

Слегин убрал коммуникатор в карман и оглядел номер, в котором он успел навести относительный порядок. Взял с кровати объемистый портфель-саквояж, зачем-то заглянул внутрь, хотя прекрасно знал, что там ничего нет. Достал из-за пояса и с явным сожалением повертел в руках парализатор, а затем решительно открыл прикроватную тумбочку и положил его на полку рядом с набором для бритья.

Почему-то появилось стойкое ощущение, что встреча с потенциальным клиентом станет пустышкой. Человек, с которым он разговаривал несколько часов назад, мог оказаться кем угодно — коллекционером запретных штучек, любителем стрельбы по консервным банкам и даже киллером, исполняющим заказы местных «крестных отцов»,

Но на Слепого Снайпера он не был похож.

Какое-то шестое чувство подсказывало это Онегину.

А это означало, что предстоящая операция — хоть и не пустая трата времени, но все же не то, ради чего он прибыл в этот серый город.

Ладно, что толку думать да гадать. Надо идти. Классики были правы: практика — вот единственный критерий истины. В конце концов, функция «клиента» может заключаться лишь в том, чтобы испытать на прочность мою «легенду». И кто знает, не Снайпер ли будет наблюдать за нашей встречей из надежного укрытия?

Именно поэтому Захаров и компания собираются брать «покупателя» не сразу, а предварительно поводив его по городу. Даже если речь идет об ординарных нарушителях запрета на СО, предпочтительнее сцапать всю гоп-компанию, чем на допросе выбивать из задержанного информацию о сообщниках…

Спустившись в вестибюль, Слегин зашел в автоматическую камеру хранения, где в нескольких ячейках покоились образцы «реактивов». Тем, кто обыскивал. сегодня его номер, видимо, и в голову не могло прийти, что самый запретный товар может лежать в АКХ, напичканной автоматами-детекторами СО.

А на самом деле детекторы в ячейках, где Слегин хранил оружие, были заблаговременно дезактивированы.

Убедившись, что поблизости никого нет, Слегин достал из разных ячеек несколько картонных упаковок, смахивающих на обувные коробки, уложил их в портфель и вновь запер замки, оснащенные дактилоидентификатором.

Захаров явно преувеличивал, говоря, что даже ночью в городе полно народу.

Слегин сел в полупустой автобус и проехал полупустынными улицами несколько кварталов.

На проспекте Доверия, где он вышел (в пяти минутах ходьбы от памятника), было изобилие света, и это создавало обманчивое ощущение безопасности. Ведь, если вдуматься, тут он был как мишень на фоне ярко освещенной стены тира для невидимого стрелка…

Время от времени Слегину попадались навстречу любители ночных прогулок. Однако одиночных прохожих почти не наблюдалось, люди шли по двое, по трое и даже целыми группами. Видимо, тот факт, что в городе действовал убийца-маньяк, отучил местных жителей от беспечности.

Слегин избрал именно этот маршрут, потому что он был прямым и открытым. Ни единого удобного места для вероятной засады в виде темного парка с обилием растительности, арки, ведущей в проходной двор, или туннеля подземного перехода.

Тем не менее, размеренно шествуя по тротуару, освещенному, пожалуй, лучше, чем днем, раскрутчик все-таки испытывал внутреннюю дрожь. От портфеля быстро немела ладонь, и Слегин то и дело перебрасывал его из одной руки в другую.

Чтобы отвлечься, он сосредоточил внимание на го-лографических слоганах, которых на проспекте было больше, чем вывесок магазинов и увеселительных заведений. Если это была и реклама, то очень тщательно законспирированная. Например, на фасаде одного здания крутились бесконечным колесом, словно одуревшая змея, гоняющаяся за собственным хвостом, разноцветные слова: ХОЧЕШЬ СДЕЛАТЬ БОЛЬШЕ — НАПРЯГАЙСЯ МЕНЬШЕ! Поперек улицы висели слова: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ ВКУСУ, А НЕ ЧУЖОМУ УКУСУ.

Сверху вниз по фонарному столбу пробегало и таяло в воздухе фальшиво-бодренькое: ХОРОШО ПОВЕСЕЛИЛСЯ — ХОРОШЕНЬКО ОТДОХНИ!..

До купола планетария, за которым должна была открыться площадь с памятником Победы, оставалось рукой подать. Невидимая струна, туго натянутая внутри Слегина, дала слабину.

«Когда все кончится и ребята Захарова возьмут этого мерзавца, — подумал он, — первым делом зайду в какой-нибудь бар. И не для отработки „легенды“, а для снятия последствий стресса — и никаких антиалкогольных снадобий!.. А потом вернусь в отель и хоть раз за последние дни отосплюсь по-человечески. А утром распрощаюсь с надоевшим образом курьера „Спирали“, оденусь не как пугало, а как нормальный мужик — и возьмусь за дело с другого конца. Мурьянову надо будет поручить…»

Тут все мысли выскочили из головы, и Слегин резко остановился, потому что из-за угла ближайшего дома прямо на него выскочил чумазый мальчик лет десяти. Он был босиком, в одних коротеньких трусиках и в абсолютно невменяемом состоянии. Слезы градом катились по его лицу, губы тряслись и прыгали на бледном личике, не в силах членораздельно выговорить хотя бы слово.

На блистающем огнями тротуаре мальчишка казался нереальным, как персонаж какого-нибудь «ужастика».

Слегин схватил его за руку и притянул к себе.

— Что случилось, малыш? — поинтересовался он. — Тебя кто-то обидел?

Мальчишка дрожал всем телом.

— Там… там… — с трудом выговорил он, указывая ручонкой туда, откуда выбежал.

— Ну, и что там? — стараясь говорить спокойно, осведомился Слегин. — Змей Горыныч прилетел? Или призраки чечетку отбивают? Да перестань ты реветь, ты ж мужик!

Эти слова оказали волшебное воздействие на мальчика.

Он вытер глаза и, запинаясь, проговорил:

— Там… там лежит мой папа!

— Пьяный, что ли? — удивился Слегин.

— Нет, — сказал малыш, не поднимая глаз. — Мой папа не пьет! Мы шли, а потом он упал…

И тогда Слегин понял, что хотел сказать ему мальчишка и почему он так напуган. Во рту сразу стало сухо, а сердце сбилось с обычного ритма.

Еще одна жертва Снайпера?

«Черт бы нас всех побрал с нашими оперативными игрищами! Пока мы устраиваем шоу с переодеваниями и засадами, этот мерзавец неумолимо делает свое грязное дело, и плевать он хотел на всех нас, вместе взятых!..»

— А ты никого там больше не видел? — спросил он мальчика.

Тот усиленно замотал головой.

Значит, убийца нанес очередной удар и скрылся.

Но он не мог уйти далеко.

— Стой здесь и никуда не уходи, — сказал Слегин мальчику и направился за угол дома.

Там был узкий переулок-тупичок, где стояло несколько машин, и стена дома была глухой, без единого окна. В самом конце тупичка на асфальте виднелось нечто бесформенное.

Озираясь, Слегин сделал несколько шагов в том направлении, и тут на него накатило отчетливое ощущение грубейшей ошибки. Сзади что-то скрипнуло, и он резко обернулся. Как раз вовремя, чтобы оказаться лицом к лицу с темным силуэтом, оказавшимся совсем рядом. Видимо, человек этот прятался в одной из машин, мимо которых прошел Слегин.

Скорость реакции — вещь относительная и познается в сравнении. Слегин всегда полагал, что по этому параметру может дать сто очков форы любому, но сейчас он понял, что заблуждался.

Боли от удара он почему-то не почувствовал, просто тело мгновенно одеревенело и стало чужим. И сразу же перед глазами выросла огромная стена и придвинулась к нему вплотную, но последним всплеском угасающего сознания Слегин догадался, что на самом деле он рухнул лицом вниз на асфальт…

Глава 6

Небытие не длилось нисколько — и длилось бесконечно. Оно, как вечность, не имело предела, и поэтому Слегин не знал, сколько времени он отсутствовал в реальном мире. Этот промежуток времени с равным успехом мог быть вечностью или секундой.

Не было ни звуков, ни образов, ни мыслей.

Ничего не было, кроме темноты и тишины.

(Уже потом, когда он вернулся к жизни из мира безмолвия и тьмы, ему показалось, что когда-то, давным-давно, он уже испытывал нечто подобное. Только где и когда такое могло с ним происходить? Наконец его озарило: наверное, так должен чувствовать себя зародыш перед появлением на свет.)

Внезапный переход к восприятию окружающей действительности всеми органами чувств был подобен шоку. Словно кто-то врубил одновременно множество «юпитеров» и сирену воздушной тревоги, чтобы разбудить его, спящего глубоким сном…

Тело было еще неподвижным, а мозг уже принялся анализировать ситуацию.

Выводы были неутешительными.

Он шел на встречу с незнакомцем, позвонившим ему по телефону. Его должны были прикрывать возле памятника. Но противник перехитрил их всех. Он выследил Слегина, заманил его в ловушку, используя ребенка в качестве приманки, а потом отключил его и…

И что?

Слегин приподнял голову и огляделся.

Вокруг — все тот же тупик, освещаемый лишь светом уличных фонарей с проспекта, и никого в нем нет.

Раскрутчик поднес к глазам наручные часы.

Если часы шли (он всмотрелся в циферблат и убедился, что цифры исправно сменяют друг друга), то, выходит, он пробыл в беспамятстве всего минут пятнадцать.

«Пятнадцать?! Постой-постой, это с какой же силой меня должен был вдарить тот тип, чтобы я провалялся бесчувственной чушкой столько времени?»

Эта мысль так поразила Слегина, что он одним рывком вскочил на ноги.

И только теперь осознал, что в теле нет ни единой клеточки, которая бы испытывала боль, — и это было тоже странно.

За время своей службы в «Раскрутке» он попадал в разные переделки, в том числе и такие, которые заканчивались полной отключкой. Но обычно в таких случаях имели место две обязательные константы: во-первых, бессознательное состояние даже после самого мощного удара противника длилось две-три минуты, не больше, а во-вторых, пострадавший участок тела потом несколько дней давал знать о себе.

Что же случилось сейчас?

Может быть, он стал объектом применения какой-нибудь дряни нервно-паралитического действия?

Да нет, он отлично помнил, как что-то тупое стремительно ударило его, и теперь даже припоминал, куда именно, — в висок. Один из тех ударов, которые оттачивают расплодившиеся в несметном количестве профессиональные убийцы-рукопашники, чтобы мгновенно и с гарантией отправлять своих «клиентов» на тот свет…

Ладно, в принципе это не столь важно. Сейчас хуже другое: портфель с СО бесследно пропал. Видимо, нападавший прихватил его в качестве трофея и теперь радуется небось, сволочь, как ловко обвел вокруг пальца «залетного» торговца оружием. Он и не подозревает, что физиономия его, даже несмотря на темноту, успела запечатлеться в его мозгу и теперь он знает, как тот выглядит. Не до каждой родинки, конечно, но, по крайней мере, основные идентификационные признаки. Волосы, туго стянутые резинкой на затылке в «конский хвост». Круглое лицо, квадратные скулы и нос с широкими ноздрями… Этакий Джек Николсон в расцвете своей актерской карьеры, если не считать прически…

А как насчет средств связи?

Коммуникатор на месте.

И даже работает вполне исправно.

Слегин надавил кнопку вызова. Не экстренного — обычного. По экстренному Захаров и прочие могли бы его засечь, но именно это сейчас не входило в планы раскрутчика.

Наушник словно взорвался голосом Захарова:

— Слегин?! Куда ты пропал, твою мать?! Мы уже не знаем, что и думать!..

— Со мной все в порядке, — сообщил Слегин, выходя из закоулка на проспект и отряхиваясь. Как и следовало ожидать, малолетнего провокатора и след простыл. — Просто слегка отклонился от маршрута…

— Что значит — «слегка отклонился»? — взревел Захаров. — Уже десять минут первого, так что ты опаздываешь на встречу!..

— А что, меня кто-нибудь ждет у памятника? — вяло поинтересовался Слегин.

— Как мы без тебя это могли бы узнать? — посетовал Захаров. — Мы полностью контролируем площадь, но похоже, что твой клиент не явился. Правда, сшиваются тут всякие личности — но не будешь же хватать всех подряд!.. Где ты?

— А черт его знает, — меланхолично ответил Слегин. — Заблудился. Ты не мог бы запеленговать мое местонахождение по портфелю?

Некоторое время Захаров не мог произнести ни звука.

Наконец он сообщил, что, во-первых, это последний раз, когда он связывается с таким придурком и сукиным сыном, как Слегин — «и, кстати, я завтра же доложу об этом Кондору, понятно?» — а во-вторых, нельзя выдавать в эфир информацию о текущих оперативных мероприятиях!

— Поверь, Толя, теперь это не имеет никакого значения, — сказал Слегин. — Пеленгуй портфель, и чем быстрее — тем лучше!.. Я жду.

«Хорошо, что мы заранее начинили каждую из некогда смертоносных железок специальными микродатчиками, позволяющими установить их местопребывание в радиусе нескольких десятков километров!.. Лишь бы Захаров не подвел».

Захаров действительно не подвел. Он перезвонил Слегину ровно через пять минут (к тому времени Слегин уже сидел за рулем изящной полугоночной «Лани», позаимствовав ее у неизвестного владельца с помощью универсальной электронной отмычки). Как ни странно, голос Захарова на этот раз был еще более возмущенным.

— Слушай, Слегин, — зловещим тоном сказал он, — одно из трех: либо ты совсем спятил, либо нажрался до умопомрачения, либо…

— Либо — что? — невинным голосом осведомился Слегин.

— Либо ты издеваешься над нами! — раненым быком взревел Захаров. — Потому что если аппаратура в порядке, то ты сейчас сидишь в каком-то притоне на другом конце города!

— И как называется притон? — хладнокровно спросил Слегин, запуская турбину «Лани».

— Выйди и посмотри на вывеску! — посоветовал Захаров.

— Толь, я серьезно, — сказал Слегин. — Почему ты не допускаешь, что меня похитили?

Захаров осекся на полуслове. Потом изменившимся тоном спросил:

— На фига?

— Вопрос хороший, — прокомментировал Слегин. — Только я тебе потом на него отвечу, ладно?.. Информацию давай!

— Ночное кафе это, — растерявшись, пробурчал Захаров. — «Фиалка» на Елисеевской… Так нам что — не ждать тебя?

— Думаю, в этом нет смысла, Толя. Рандеву не состоится. Хотя… — Слегин на секунду задумался. — Знаешь, чисто для профилактики загребите всех, кто торчит возле памятника. Снимите показания, отпечатки — ну, в общем, все как обычно…

— Я поручу это Мурьянову, — сказал Захаров, — а сам беру спецназовцев — и к тебе. Будем в «Фиалке» минут через десять…

Слегин покосился на карту города, которую бортовой комп успел услужливо вывести на ветровое стекло.

— Ну-ну, — сказал он. — Смотрите, не опаздывайте…

«Только вы все равно опоздаете, — продолжил он мысленный диалог с Захаровым, отключая автопилот и выжимая акселератор до отказа. — Потому что мне хватит и нескольких секунд, чтобы сделать то, что я задумал.

И пусть это будет моим последним днем в «Раскрутке», но я все-таки сделаю это.

Я убью его.

Да, это будет нарушением приказа Кондора. Да, это будет выглядеть негуманно. Но я не желаю быть сопливым гуманистом, как мой шеф. Потому что ни за что не поверю в сказки про бессмертных, а потому и не ведающих страха убийц.

Я обязательно должен посмотреть в глаза этому ублюдку. В тот самый миг, когда он поймет, что я убью его. Не может быть, чтобы он не испугался!..

Убийцы хотят жить еще сильнее, чем нормальные люди.

Звери всегда стремятся выжить любой ценой».

Он на самом деле приехал в «Фиалку» быстрее, чем Захаров и его люди.

Мельком глянул на светящуюся вывеску над входом: «Ночное кафе-мороженое» — и скептически скривился: интересно, кто это по ночам предпочитает лакомиться мороженым?

Людей в зале было много, но нужного Слегину человека среди них не было видно. Слегин задумчиво провел пальцами по уху и вдруг увидел дверь с надписью «Служебные помещения. Посторонним вход запрещен», откуда как раз выскочил официант с пустым подносом.

Ситуация прояснилась.

Не обращая внимания на разбитного метрдотеля, вкрадчиво преследовавшего его по пятам, Слегин пересек зал и толкнул заветную дверь. За ней обнаружился коридорчик, устланный дорогими коврами и воняющий дешевыми женскими духами. В коридорчике оказалось много других дверей, из-за которых выплывал характерный звон бокалов и раздавались приглушенные голоса. Где-то раздался пьяный женский смех, переходящий в дурашливый визг.

Не оборачиваясь, Слегин небрежно ткнул локтем надоевшему метрдотелю под ложечку и, не сочувствуя его мучениям, вызванным болевым шоком, пошел по коридору, приоткрывая и тут же закрывая все двери подряд.

Человек с подобием конского хвоста на затылке обнаружился в четвертом по счету кабинете с правой стороны. Он был один. И он был очень занят. Навалившись грудью на стол и по-светски зажав вилку в кулаке, он жадно поглощал какое-то месиво из огромных кусков скверно прожаренного мяса и картофельного пюре. Портфель Слегина мирно покоился в кресле рядом со столом.

Судя по реакции едока на появление Слегина, он не ждал гостей.

— Приятного аппетита, — сказал в качестве приветствия Слегин и проскользнул в кабинет, не забыв закрыть за собой дверь ударом каблука.

«Николсон» (действительно, некоторое сходство у этого типа с известным актером было, но теперь, при свете настенных бра, стало очевидно, что не очень большое) откинулся на спинку стула, выпучил глаза и отвесил челюсть так, что из его рта выпал недожеванный комок.

Воспользовавшись его замешательством, Слегин ухватил одной рукой «хвост», намотав его для надежности на руку, а второй взял со стола вилку и приставив ее к горлу «Николсона», не сильно, но убедительно нажал на рукоятку. Четыре отточенных острия впились в кожу до крови.

Сидевший за столом дернулся.

— Не стоит, — предупредил Слегин. — Учти, что вилочка касается твоей сонной артерии. Достаточно мне надавить посильнее — и ты труп. Правда, тебе при этом будет больно. Может быть — очень больно. Но тут уж ничего не поделаешь — придется потерпеть…

Дверь кабинета распахнулась, и в поле зрения Слегина возникло несколько дюжих официантов. А может, и не только официантов, судя по их воинственным намерениям.

— Не мешайте нам, ребята, — мирным тоном попросил Слегин. — А то у меня может дрогнуть рука, и тогда вашему постоянному клиенту придет крышка. Дайте нам поговорить спокойно.

«Ребята» переглянулись и решили воздержаться от активных действий. Однако и удаляться восвояси не собирались — так и топтались нерешительно в дверном проеме.

— Поскольку у нас мало времени, — сказал Слегин «Николсону», — то меня интересует только одно: зачем тебе понадобилась «окись углерода»? — Он красноречиво мотнул головой в направлении портфеля.

«Николсон» молчал.

Слегин горестно вздохнул:

— Ну что ж, придется тебе эту тайну унести с собой в могилу. Почему-то я с детства не люблю молчунов.

Он отвел руку с вилкой в сторону в широком замахе. «Николсон» побледнел, задергал головой, тщетно пытаясь освободиться, и в глазах его плеснулся страх.

— Эй-эй, парень, ты что собираешься делать? — неуверенно воззвал один из официантов.

— Да ничего особенного, — сообщил Слегин. — Просто-напросто замочить этого молчальника.

— Ты что — псих? — спросил другой официант.

— Да нет, — качнул головой Слегин. — Это не я — псих. Это он, скотина, терроризирует ваш город, убивая всех, кто попадается на его пути… Про Слепых Снайперов когда-нибудь слышали, ребята? — Официанты быстро переглянулись. — Так вот этот мерзавец — один из них… А поскольку у меня свои счеты с маньяками, то я не собираюсь передавать его целым и невредимым в руки правосудия…

Он с силой дернул «Николсона» за «хвост», заставив того замычать от боли и вздернуть голову так, что кожа на накачанной шее напряглась, а потом нанес наотмашь удар вилкой, целясь в выступающий кадык своего противника.

В последний момент «Николсон» вскинул руки защитным жестом, и вилка вонзилась ему в запястье. На стол алой струйкой брызнула кровь. «Николсон» трубно взревел и попытался вскочить на ноги. Официанты рванулись было вперед, но тут в коридоре раздался шум бегущих ног, командные крики, и они отпрянули в сторону, освобождая дверной проем.

В кабинет ворвался Захаров в сопровождении нескольких оперативников из местной «стоп-службы».

— Служба Общественной Безопасности! — громовым голосом объявил Захаров. — Что здесь происходит, черт возьми?

— Арестуйте этого придурка! — впервые за все время открыл рот «Николсон». — Он хотел убить меня!

И продемонстрировал обезовцам окровавленную руку с торчащей из нее вилкой.

— В чем дело, гражданин? — невозмутимо осведомился Захаров у Слегина. — За что вы его так?..

Он все еще разыгрывал «легенду» Слегина. Слегин отпустил волосы «Николсона», и тот принялся, скривившись, выдирать вилку из запястья.

— Не надо, Толя, — сказал Слегин Захарову. — Комедия кончилась… Это он назначал мне встречу у памятника, — он небрежно ткнул большим пальцем через плечо на «Николсона». — Во всяком случае, голос — точно его… Только встречаться со мной он не собирался. Устроил засаду, гад, по всем правилам охоты — на ближних подступах к площади. Целый спектакль даже разыграл, чтобы заманить меня в укромный уголок… А потом вдарил по башке, схватил портфель — и деру. Рассчитывал, наверно, бесплатно заполучить товар…

Выражение лица Захарова вдруг изменилось, и Слегин осекся.

И тут же за его спиной раздался грохот падающего стола и звон бьющейся посуды.

Слегин оглянулся.

«Николсон» уже был на ногах, приняв боевую стойку. Вид его мог бы напугать любого, кому никогда не доводилось драться в реальном бою. Кое-что он действительно умел — это выяснилось, когда, отшвырнув ловким приемом одного из стопслужбовцев, оказавшегося в радиусе его досягаемости, ударом ноги в пах «Николсон» отправил в нокаут другого. В следующий момент он ринулся к зашторенному окну, явно собираясь прыгнуть сквозь стекло.

Что-то еле слышно щелкнуло над ухом Слегина, и «Николсон», словно в раздумье, замер на полпути к окну. В спине его торчала игла длиной с указательный палец. Он оглянулся недоуменно и рухнул лицом вниз на ковровую дорожку.

Захаров невозмутимо поставил парализатор на предохранитель и убрал его в подмышечную кобуру.

— Ты думаешь, это и есть наш человек? — спросил он с затаенной надеждой у Слегина. Слегин покачал головой.

— Нет, Толя, — сказал он. — Этот тип наверняка не в ладах с законом, но он — не Снайпер.

— Почему ты в этом так уверен? — поднял брови Захаров.

— Потому что настоящий Снайпер не допустил бы, чтобы мы взяли его живым, — ответил Слегин. — И он не испугался бы моих угроз убить его…

Глава 7

— Все-таки зря ты это сделал, Слегин, — уныло сказал Захаров.

— Разве? — удивился Слегин. — А что, по-твоему, пусть бы этот негодяй и дальше зарабатывал на жизнь таким мерзким способом? Да, нас с Кондором он не очень интересует. А вот тебе за его поимку горожане спасибо скажут!.. Он, конечно, не маньяк, но и за его душой грешки имеются, не так ли?

. — Да все так, — с досадой вздохнул Захаров. — Но я вовсе не об этом… Зря ты вилку в ход пустил, вот что. А теперь он собирается в суд на тебя подавать… за превышение должностных полномочий и за физический и моральный ущерб, причиненный ему при задержании без какого бы то ни было сопротивления с его стороны…

— Ах вот как? — поразился Слегин. — Ну, извини. Кроме вилки, в тот момент под рукой больше ничего не оказалось… Ножи столовые — и те тупые, ими даже бифштекс не разрежешь как следует… А насчет суда — это мы еще посмотрим. В принципе, я согласен выступить в качестве ответчика, только пусть сначала этот мерзавец отсидит причитающийся ему срок за два убийства, а там и судебную тяжбу можно будет начинать…

— Три, — кротко поправил его Захаров. — Не два убийства, а три… Только что Фонарь признался еще в одном, совсем недавнем…

— Тем более!..

— Суд-то не простой, Слегин, — возразил Захаров, — а международный, по правам человека… Там никакие ссылки на служебную необходимость не помогут. Вляпаешься так, что потом век не отмоешься.

Слегин раздраженно отмахнулся:

— Да хрен с ним! Чихать я хотел на всех правозащитников, вместе взятых! Им легко трубить о нарушении прав подследственных и заключенных… А если бы хоть один из них стал жертвой этого самого подследственного тире заключенного — посмотрел бы я, как он его будет защищать от злых раскрутчиков, не соблюдающих законы!.. Ты лучше расскажи, что нового он сегодня сказал. Кого он там замочил недавно?..

Захаров устало провел по лбу широченной ладонью, похожей на медвежью лапу. Он действительно напоминал сейчас огромного, старого и очень уставшего от бродячей жизни медведя-шатуна.

Прошло уже двое суток с момента ареста «Николсо-на», но существенной информации в ходе его допросов получено не было. Поначалу задержанный вообще выражал искреннее недоумение в отношении причин его ареста. Тем более что, как он неоднократно подчеркивал, в данном деле он являлся очевидной жертвой напавшего на него дебила — и нагло совал допрашивающему под нос перевязанную руку. А в ответ на логичный вопрос, почему же он пытался покинуть ресторан через окно, не менее логично сообщал, что находился под воздействием спонтанного помутнения рассудка, вызванного болевым шоком и сильным испугом…

Наконец о нем удалось установить следующее: Лантерин Виктор Борисович, двадцати семи лет от роду. Определенного рода занятий не имеет. В свое время был изгнан с последнего курса местного строительного института за неуспеваемость и неоднократный пропуск лекций. В Инске проживает с десятилетнего возраста. Из родственников никого не имеется — отца не знает, братьев и сестер не было, а мать умерла пять лет назад. Живет один, в крохотной квартирке на окраине города. Одно время пахал, по его собственному выражению, «как папа Карло», на стройке разнорабочим, но был уволен за прогулы по причине пьянства и за драку с прорабом. Впоследствии постоянного места работы не имел — по словам Лантерина, кормился он разовыми заработками.

«Стоп-служба» подняла инфоархивы, и обнаружилось, что на самом деле Лантерин — не кто иной, как известный в криминальных кругах киллер по кличке Фонарь. Работал он всегда чисто и даже изобретательно, явно заимствуя отдельные приемы и методы своей нелегкой «работы» из зарубежных боевиков и детективов. Начинал «карьеру» с устранения мелких сошек в мафиозных структурах, но потом ему стали доверять и «особые поручения». В отличие от многих своих коллег, избегал пользоваться при выполнении «заказов» какими бы то ни было видами оружия. Когда-то в молодости он посещал курсы единоборств, коих после Разоружения в стране развелось невиданное множество, и, по отзывам его тренера, успешно овладел приемами рукопашного боя — в том числе и такими, которые позволяли убивать человека одним ударом. Именно их он и применял, став наемным убийцей.

Правда, на квартире у Фонаря в ходе обыска действительно не было обнаружено не только никаких смертоносных игрушек, но и никаких доказательств его преступлений. Если не считать самодельного тайника под полом, где хранилась приличная сумма гольдов…

Когда Лантерину были предъявлены все эти сведения, он после долгого запирательства наконец согласился, что время от времени его просили «разобраться» кое с кем, если этот кое-кто имел несчастье перейти дорогу «деловым людям». И не его вина, если в результате проведенной разборки этот несчастный дохляк загибался от первого же удара. «Убийство по неосторожности — вот максимум, что вы мне можете пришить, господин начальник», — самонадеянно заявлял Фонарь Захарову, лично проводившему допросы.

Что же касается Слегина, то Фонарь упорно держался первоначального варианта: мол, знать не знаю никакого нападения в темноте. И вообще, до появления в ресторане я его в жизни не видел, господин начальник!.. А портфель? Нашел я его, понятно? Иду себе, значит, в кабак, чтобы похавать, вижу — лежит битком набитая сумка. Ну, подобрал, думаю: потом посмотрю, что в портфельчике… может, какие-то наводки на хозяина есть… Я даже присваивать ее не собирался, сумку эту. Мы ж все-таки — не ворюги какие-нибудь… Ну а потом врывается этот тип, хватает вилку со стола и делает вид, что перепутал меня с бифштексом… Нет-нет, никого я не ждал в «Фиалке» — просто зашел перекусить на сон грядущий… Звонил ли я Артановскому в гостиницу? А кто это такой? Ах, тот самый псих?.. Нет, не звонил. Я вообще его первый раз в кафе увидел… Алиби? Ну, какое может быть алиби у молодого, одинокого, симпатичного мужчины?.. Сами понимаете — дома сидеть не люблю: то дела, то друзья, то бишь — подружки…

Наконец ребята Захарова добыли неопровержимые доказательства по одному из убийств, совершенных Фонарем еще пару лет назад. Причем не какие-нибудь свидетельские показания, от которых любой мало-мальски подкованный адвокат обычно камня на камне в суде не оставляет, а серьезные улики… «Пальчики», результаты экспертизы крови, слюны и прочую физиологию.

Лантерин был ткнут носом в эти факты и постепенно стал сдавать позиции. Делал он это, правда, неохотно, почти на каждом допросе приходилось тратить уйму времени, чтобы припереть задержанного к стенке.

В результате на свет всплыли обстоятельства еще нескольких убийств.

И одно из них невольно привлекло внимание раскрутчиков.

Речь шла о довольно часто встречающемся в практике киллеров «заказе», когда требовалось убрать «коллегу», по каким-либо причинам не справившегося со своим делом. Или не захотевшего выполнять заказ — это были уже, по мнению заказчиков, детали (кстати, вопрос о заказчиках фонарь наотрез отказывался обсуждать, видимо справедливо полагая, что сообщить следствию информацию такого рода — все равно что подписать самому себе смертный приговор). Фонарю была дана точная наводка на «штрафника», и он не без труда нашел его — правда, уже за энное количество верст от Инска, в захолустье, где киллер-неудачник безуспешно пытался скрыться от возмездия.

Выбрав время и место, Фонарь застал своего бывшего «коллегу» врасплох, но убивать сразу не стал, а для начала обездвижил и принялся беседовать с ним по душам. Заказом это было не предусмотрено, но Лантерин был заинтересован в том, чтобы брать на вооружение чужой опыт — тем более такой печальный. Он не хотел быть дураком, которые, как известно, не учатся на ошибках других. Приговоренный к смерти киллер почему-то решил, что Фонарь, выслушав его историю, войдет в его положение и даст исчезнуть, сфальсифицировав доказательства исправного выполнения «заказа». История же была такова.

Киллер, о котором, помимо примет, Фонарю была известна только кличка Ударник, тоже работал преимущественно рукопашным методом. Как-то раз ему подбросили явно непыльную, но сулящую значительную финансовую выгоду работенку: убрать одного компьютерщика, который, по словам Ударника, был лох лохом и слабак слабаком. Такого пальцем ненароком зацепишь — он и скопытится. Парень был молодой и доверчивый, так что никаких проблем с ним не должно было возникнуть.

Заявившись к нему по месту жительства и устроив классическую засаду на лестничной площадке возле лифта, Ударник дождался поздно вечером возвращения парня и типовым ударом отправил его к праотцам. Выждав для верности несколько минут, он оттащил тело на лестницу, проверил «наличие отсутствия» пульса, дыхания и прочих признаков жизни, после чего с сознанием исполненного долга удалился.

А утром, когда он позвонил заказчику, чтобы договориться о встрече с целью получения остатка договорной суммы, его поджидал неприятный сюрприз. Заказчик был вне себя от бешенства, и из его брызгания слюной Ударник уяснил, что парень, которого он убил накануне, жив-здоров и что в связи с этим возникла масса «дополнительных проблем». Все заверения киллера, что речь идет о каком-то недоразумении, не помогли, и тогда Ударник в отчаянии предложил заказчику дать ему еще сутки на «улаживание дела». Однако заказчик в грубой форме ответствовал, что отныне его, бракодела, знать не знает, и бросил трубку.

Ударник был тертым калачом и ощутил, что над его головой сгущаются тучи.

В тот же день он покинул Инск…

Выслушав «коллегу». Фонарь его рассказу, естественно, не очень-то поверил и привел вынесенный Ударнику приговор в исполнение. (Тут он внезапно разоткровенничался и поделился с Захаровым своим мнением об этой невероятной истории. Дескать, на самом деле Ударник все-таки не удосужился надежно зафиксировать смерть парня, а ведь время от времени попадаются невероятно живучие типы, у которых остановка сердца еще ничего не значит, потому что мозг продолжает работать и потом происходит как бы «воскрешение».)

На естественный вопрос Захарова, может ли задержанный привести аналогичные примеры из собственного практического опыта. Фонарь психанул и отказался отвечать на все дальнейшие вопросы. Включая и те, которые касались личности «воскрешенного» компьютерщика…

— Попробуй угадать с трех раз, в чьем убийстве мне признался сегодня Фонарь, — предложил Захаров Сле-гину.

— Что я тебе — телепат, что ли? — осведомился Слегин.

Но Захаров все так же выжидающе смотрел на него. Слегин задумался.

— Подожди, подожди, — пробормотал он. — Неужели того самого компьютерщика?..

— Как ты догадался?

— Ну, вообще-то логично, что этот таинственный заказчик, убрав Ударника руками нашего подследственного, решил доверить ему и «исправление ошибки»… Кстати, о заказчике Фонарь по-прежнему — ни звука?

— Боюсь, что мы еще долго с ним провозимся, если будем настаивать на этом пункте программы…

Слегин встал и прошелся по кабинету, предоставленному ему в Управлении местного ОБЕЗа после «рассекречивания».

— А что, если нам пойти по более короткому пути? — задумчиво спросил он не то Захарова, не то самого себя. — Вот что, Толя… Пусть Фонаря закончит раскалывать кто-нибудь из твоих подчиненных. А ты сам займись сбором информации об этом компьютерщике…

— Кое-что известно уже сейчас, — сказал Захаров. — Его зовут Вадим Бурин. Ребята из нашего информационно-аналитического центра вовсю землю роют, чтобы собрать на него полное досье… А еще Фонарь сообщил, где этот Вадим захоронен…

— Захоронен? — удивленно переспросил Слегин.

— Дело в том, что хоронил его сам Фонарь, — терпеливо пояснил Захаров. — Он говорит, что это входило в условия договора с заказчиком. Естественно, за особую плату…

— Ну и где же он его похоронил?

— Там, где и полагается хоронить мертвецов, — усмехнулся Захаров. — На центральном городском кладбище… Только, конечно, хоронил он Вадима, так сказать, неофициально. Привез труп в багажнике машины, упаковал в специальный непромокаемый мешок, дождался наступления темноты, а потом закопал в укромном уголке так, чтобы могила была незаметной. И вот еще что… С учетом промашек своего предшественника Фонарь принял меры к тому, чтобы предоставить заказчику не просто устные гарантии и даже не фотографию трупа Бурина, а кое-что посущественнее…

— Наверное, палец? — перебил Захарова Слегин.

— Ну вот, а говоришь, что не владеешь телепатией, — ухмыльнулся Анатолий. — Правда, не один палец, а все пять — этот садист воспользовался топориком, чтобы отхватить у своей жертвы кисть руки…

Он говорил что-то еще, но Слегин уже отключился и перестал слышал своего собеседника. Он вдруг вспомнил, как сидел в «Золотом жуке», а за соседним столиком корреспондент расспрашивал некоего Сергея Григорьевича, который чудесным образом воскрес из утопленников… И как этот явный пьянчуга умудрился сбежать у него из-под носа.

Тогда Захаров сделал все возможное, чтобы вывести Сергея Григорьевича на чистую воду.

Но след этот оказался пустышкой. ОБЕЗу пришлось напрасно затратить немало времени и сил, прежде чем выяснилось, что бывший «утопший» в жизни ничего особенного собой не представляет. Работал он экскаваторщиком на стройке, имел самую обыкновенную семью в составе жены, трех детей и стервозной тещи и к злодеяниям Снайпера был абсолютно не причастен. Скрытое наблюдение за ним пришлось снять после того, как очередное убийство из пистолета двадцать шестого калибра было совершено на другом конце города в то время, когда Сергей дергал рычаги в кабине своего «ковшика»…

Хуже обстояло дело с тем журналистом, который пытался сделать экскаваторщика объектом сенсационной статьи. Проверка местных гостиниц показала, что никто из представителей средств массовой информации на постой там не останавливался. Даже комп-реконструкция сухощавого, которую прилежно составил Слегин, не помогла отыскать его след.

Это настораживало, но, впрочем, криминала в этом не было видно никакого — мало ли где мог поселиться приезжий труженик пера. Может, у знакомых, а может — у родственников, если он сам был отсюда родом…

У Слегина стало складываться смутное ощущение, что в городе происходило нечто такое, на что не обращали внимания все, включая его самого и Кондора, — хотя Кондору это простительно, он же не лазил по городским клоакам и «малинам» и не слышал, что народ говорит… «Вернее, внимание-то мы обращали, но не придавали значения… Тут на каждом шагу воняло серой и раскаленной смолой, а мы зажимали нос и думали, что это очередной выброс из трубы нефтеперегонного завода… А ведь, наверное, с этого и надо было начинать! Он же сам мне сказал тогда, в реанимации, что Снайперы возвращаются с того света…»

— Вот что, Толя, — сказал раскрутчик, осознав, что Захаров уже давным-давно умолк и теперь буравит его удивленным взглядом. — Давай сделаем так… Я сейчас возьму пару ребят и смотаюсь на кладбище. А ты вплотную займись информационно-аналитическим поиском, причем, помимо этого Вадима, постарайся подготовить мне справочку вот на какую тему… — Он на секунду замолчал, чтобы поточнее сформулировать желаемый результат. — Короче, меня интересует, были ли в городе за последние… ну, скажем, шесть месяцев… случаи такого же непонятного «воскрешения», а если да, то-с кем, когда, при каких обстоятельствах. Полный список, с адресами, указанием мест работы и всего прочего, что тебе самому покажется нужным…

Но Захаров все так же странно смотрел на Слегина, и раскрутчик сбился с мысли.

— Ну, что ты на меня уставился? — с невольным раздражением осведомился он. — Небось думаешь: вот послал на мою голову бог начальничка из Центра… Да?

Захаров наконец отвернулся.

— Да нет, — с необычным для него смущением сказал он. — Ты не думай, я вовсе не поэтому… Просто Фонарь тут еще кое о чем проговорился, и я сначала решил, что он вздумал пудрить мне мозги всякими небылицами… А теперь даже и не знаю…

— Короче! — подбодрил его Слегин. — Краткость — сестра таланта, Толя… Что он там еще ляпнул? Что-нибудь про мальчика, которого он использовал в качестве приманки для меня?

— Да что — мальчик? — отмахнулся Захаров. — С этим-то как раз все ясно. Киллер отловил на вокзале какого-то пацана из беспризорных — их у нас в последнее время немало развелось, привез в переулок, припугнул, надавал по шее, раздел и приказал разыграть для тебя комедию… Тут кое-что другое имеется. Фонарь сказал, что, когда он напал на тебя в темноте, то не просто вырубил тебя. Что якобы при этом он воспользовался тем самым кастетом, который мы обнаружили у него в кармане в момент ареста — помнишь?.. Кастет, между прочим, не дешевая самоделка, а фирменный, с чугунной ударной частью. Таким не только твой лоб, Слегин, но, думаю, и череп быка можно было бы пробить запросто…

У Слегина невольно перехватило дыхание. Он вдруг вспомнил, как у киллера отвалилась челюсть, когда он увидел его входящим в кабинет, и как его, закаленного своей чудовищной «работой» профессионала, охватил мгновенный ступор, от которого он не сумел оправиться вплоть до появления Захарова…

— Ну и что? — по инерции проворчал он.

— Да в общем-то ничего, конечно, — притворно потупился Захаров. — Только мне одно непонятно: если он вдарил тебя этой штукой в висок, то каким образом у тебя потом даже синяка не осталось?

Глава 8

—Вообще, место там просто отличное, — с воодушевлением говорил директор, изучая на ходу какую-то схему размером с крупномасштабную карту полушарий Земли. — Деревья, зелень, народу мало ходит, земля мягкая… Я даже сам удивляюсь, почему мы до сих пор не использовали его. Для нескольких могилок площадь, конечно, маловата, но для одиночного захоронения — в самый раз…

Слегин с сомнением покосился на своего спутника. Ему и в голову не приходило, что о кладбище можно отзываться столь восторженно. Правда, деревья вокруг и в самом деле были замечательными. И аккуратные клумбы с цветами попадались чуть ли не на каждом шагу.

Вот если бы еще не эти каменные и стальные надгробия, торчащие за железными оградками, мимо которых они шли по узкой аллейке…

— Скажите, Адам Федорович, — осторожно спросил он, — а кладбище по ночам охраняется?

— Теоретически — да, — сказал директор. — Одно время, когда появилось много желающих ночевать в древних склепах, мы вынуждены были нанять еще трех сторожей. Что греха таить, было много случаев мародерства… какие-то мерзавцы раскапывали свежие могилы, чтобы снимать с покойников ценные предметы — золотые кольца, коронки, а иногда и костюмы!.. Но вы поймите меня правильно, территория слишком большая — за всем не уследишь. Тут не пять человек, а целую роту охраны нужно иметь!.. Но, к сожалению, мы не можем позволить себе такой роскоши…

— Значит, в принципе на кладбище может проникнуть любой посторонний? — спросил Слегин.

Директор откашлялся и протер краем схемы очки.

— В принципе, может произойти все, что угодно, — посетовал он. — Но я не помню такого случая, чтобы кто-то проник на кладбище незамеченным. Да, у нас есть и прорехи в ограждении — но мы стараемся своевременно латать их. Да и персонал у нас в целом хороший, имеет навыки охранной деятельности. И нами уже были задержаны и сданы в милицию несколько ночных нарушителей порядка…

— Адам Федорович, вы говорите: никто не может войти сюда незамеченным, — перебил директора Слегин. — А выйти смог бы?..

Директор невольно замедлил шаг.

— Что вы имеете в виду? — строго спросил он.

— Мертвецов, естественно, — со смешком подсказал один из оперативников, сопровождавших Слегина. Звали его Лев, а фамилию Слегин не помнил. За то время, пока они добирались до кладбища, раскрутчик успел заметить, что парень этот отличался нездоровой склонностью шутить в любое время и в любом месте.

— Не смешно, молодой человек, — нахмурился директор. — И что это за слово такое мерзкое — мертвецы?! Если хотите знать, на Руси умерших всегда называли покойниками. Чувствуете разницу? Мертвым может быть дерево, животное, да все, что угодно… и лишь человек достоин этого… м-м… торжественного звания — покойник…

— Вы хотите сказать, Адам Федорович, что… — продолжил было свои расспросы Слегин, но директор поднял руку, требуя тишины.

— Вот это место! — возвестил он так, словно обез-овцы совершали экскурсию по историческим местам.

Неподалеку, за деревьями, высилась кладбищенская ограда. Деревьев было и в самом деле много. И кустов достаточно. В том месте, где заканчивался ровный ряд могил, имелся пустой клочок земли, поросшей травой. Директор надел очки и повел крючковатым носом, как бы принюхиваясь.

— Странно, — сказал он. — Кажется, вы правы… Видите, вот в этом месте трава не такая длинная, как по соседству? Такое впечатление, что недавно здесь что-то рыли. Недели две назад, не больше — иначе бы трава не успела вырасти… Это просто безобразие!

Он повернулся к кладбищенским рабочим, которые вполголоса переговаривались в сторонке, держа на плечах лопаты:

— Парни, копните-ка тут…

Парни неохотно повиновались.

— Эх, жаль, что осины здесь не растут, — тихо сказал Слегину шутник Лев.

— Почему — жаль? — не понял Слегин.

— А где же мы осиновый кол раздобудем, чтобы от зомби обороняться, ежели он из-под земли сейчас полезет? — задумчиво продолжал Лев.

Слегин грозно взглянул на него, и оперативник невольно попятился.

В наступившей тишине раздавалось лишь хриплое дыхание рабочих, шорох потревоженной земли и карканье ворон, которых на окрестных деревьях постепенно становилось все больше и больше. Вороны явно надеялись на то, что раскопки окажутся полезными и для них.

Вскоре глубина ямы достигла метра, а в ней по-прежнему было пусто.

— Покойник был захоронен в гробу? — спросил директор, ни к кому в особенности не обращаясь.

— Нет, в мешке. Те, кто это делал, видели в нем не покойника, а именно мертвеца, — усмехнулся Слегин.

— Понимаю, — директор скорчил скорбную мину. — И кто же здесь, по-вашему, должен покоиться? Женщина? Мужчина?

— Человек, — тихо сказал Слегин. — Просто человек…

Почти полтора метра.

— А вы уверены?.. — начал было директор, но его прервал возглас одного из рабочих: «Адам Федорович, тут, кажется, что-то есть».

Слегин прикрыл глаза. Ну вот и еще один ложный след отпадает и рушатся нездоровые сенсации…

Но спустя несколько секунд он вынужден был пересмотреть свой вывод. «Что-то» оказалось большим черным мешком из прочного пластика с застежкой типа «молния», идущей по всему его периметру. Застежка была расстегнута, и мешок был пуст.

Больше в яме ничего не оказалось, хотя, по просьбе Слегина, рабочие раскопали ее на глубину, превышающую человеческий рост.

— Интере-есно, — протянул за спиной Слегина Лев, — каким же образом мертвец сумел выбраться из мешка с закрытой «молнией»? Может, он и сквозь предметы способен просачиваться?!

— Экспертиза покажет, что и как, — хмуро сказал Слегин. — Кстати, столь ответственную задачу, а именно — доставку мешка на лабораторное исследование, я поручаю тебе.

— Ну почему именно мне? — тут же заныл Лев. — Ну, пусть кто-нибудь другой, а? Я ж с грудного возраста испытываю отвращение к покойникам!

— А где же ты научился дырявить их осиновым колом? — прищурился Слегин. Он повернулся к директору:

— Что ж, Адам Федорович, спасибо за содействие. Вы нам очень помогли.

— Приезжайте к нам еще и в любое время, господин Слегин, — расплылся в приторной улыбочке директор. — Вы всегда будете нашим самым желанным гостем!

Помрачневший было Лев вдруг, отвернувшись, прыснул.

Слегин со зловещим видом показал ему кулак за спиной директора.

Отправив оперативников в лабораторию Управления на машине, Слегин прямо из аэра связался с Захаровым. Тому уже удалось кое-что узнать о якобы дважды убитом программисте. Слегин старательно занес в компнот информацию, которую сообщил ему обезовец. Ее пока было немного, и она абсолютно не объясняла отсутствия тела Бурина в импровизированной могиле. Место жительства — отдельная однокомнатная квартира почти в центре города, адрес имеется… Место последней работы — в фирме «Голо— и видеоэффекты»… Имеется фотография Бурина, взятая из кадрового досье фирмы (симпатичное лицо молодого парня)… Вот данные о ближайших родственниках (есть отец, проживает тоже в Инске, работает в горсуде. Жены и детей нет, даже любимой девушки — и той нет!.. Ну что за нелюдь нам попался, Слегин?!)… Сведения о друзьях, близких знакомых, хобби и размере обуви сейчас уточняются (последнее, надо полагать, — шутка Толи, одуревшего от непривычной для него бумажно-компьютерной работы)… С того самого дня, когда на компьютерщика было совершено покушение Ударником, он куда-то исчез. Во всяком случае, на работе так и не появился, соседи ничего о его отъезде (если он, конечно, куда-то срочно уехал) не знают, отца опросить пока не успели — ищем-с…

— Спасибо, Анатолий Батькович, — чинно произнес Слегин. — Благодарное человечество когда-нибудь поставит вам памятник…

— Если только человечество к тому времени начисто не изведут Слепые Снайперы, — усмехнулся Захаров.

— Ну-ну, откуда такой пессимизм?. — удивленно поднял брови Слегин.

— Оттуда! — передразнил его Захаров. — Знаешь, Слегин, что-то меня в последнее время на мистику тянет. Так и чудятся демоны, посланцы дьявола…

— … зеленые человечки из летающих тарелок, — в тон ему закончил Слегин. — Мой тебе совет, Толя: пей на ночь святую водичку. Говорят, иногда помогает…

— Нет, ну а что еще можно думать про этих тварей? — заорал Захаров в динамик так, что пилот аэра вздрогнул и аппарат качнуло в воздухе. — Смерти они не боятся, убить их нельзя, зато сами кладут народ пачками!..

— Что, есть новые жертвы?

Захаров провел рукой по лицу, словно стирая с нее невидимый слой пыли. Слегин закусил губу.

— Кто на этот раз? — процедил он.

— Муравьев Артем Петрович, — нехотя сказал Захаров. — Шестьдесят восемь лет. Вышел на пенсию, но продолжал работать электриком на обувной фабрике… Жена умерла четыре года назад, а единственный сын почти не навещал старикана. В прошлом году Муравьев перенес инфаркт, еле оклемался…

— Как его убили?

— Как и остальных. В лоб, над переносицей. Двадцать шестой калибр, будь он неладен!.. Причем убийство совершено в подвале дома, где проживал Муравьев. Соседи рассказали, что в последнее время старик частенько туда заходил, чтобы покормить бездомного кота… И дальность опять — под сто метров! Представляешь — это в подвале-то, где и пятидесяти метров по прямой не наберется?! К тому же пистолет наверняка был с глушителем, если никто из жителей дома не слышал выстрела. Если бы через несколько часов слесарь не заявился в подвал проверять трубы, старика еще долго бы не нашли…

«Прав был Кондор, просто-таки в корень зрил, когда сделал вывод: „Они убивают самых добрых и беззащитных!“ — а ты ему не верил, дубина!..»

Слегин витиевато выругался. Пилот покосился на него и покрутил головой, не то осуждая своего пассажира, не то восхищаясь виртуозностью нецензурных выражений.

— Ты чего? — спросил Захаров.

— Да нет, ничего, — сказал Слегин. — Кстати, заскочу-ка я прямо сейчас в эту фирму с неприличным названием, где работал наш пропавший без вести… Буду в Управлении через час, не раньше…

— А почему это — с неприличным? — не понял юмора Захаров. — Нормальное наименование — «Голо-и видеоэффекты»…

— Во-во, — кивнул Слегин. — Заметь: не одетые, а «голые»!

— Да ну тебя в задницу, Слегин! — в сердцах воскликнул Захаров.

— Кстати, о заднице, — подхватил Слегин. — Мой неуловимый шеф тебе случайно не звонил?

— Нет, — сердито сказал Захаров.

— Все-все, умолкаю, — торопливо сказал Слегин и выключил коммуникатор.

Посидел на жестковатом сиденье, созерцая мелькающие под аэром здания, зелень деревьев и улицы, по которым чинно ползли коробочки машин.

Настроение у раскрутчика было отнюдь не таким радужным, какое он тужился продемонстрировать Захарову. Мерзопакостное было настроение…

Там, внизу, жили, работали, любили и воспитывали детей люди. Разные люди. Плохие и хорошие. Несчастные и не очень… Больные и здоровые. Грубые и доброжелательные. Но всех их объединяло одно: все они, сами того не подозревая, были потенциальными жертвами неизвестного убийцы. А он, сотрудник спецподразделения, долг которого заключался в том, чтобы предотвратить их гибель, ничего не может поделать, чтобы спасти их от пуль. Вот уже вторую неделю он торчит в этом пасмурном городе, а маньяк по-прежнему убивает людей. Размеренно и планомерно. Каждый день — по человеку, а то и по два… Словно выполняет какой-то дьявольский план. Словно посчитал, что весь город у него в заложниках, которых надо убивать небольшими порциями, дабы продлить садистское наслаждение!..

Да, конечно, пятнадцать человек — не ахти какая цифра для крупного города. И даже двадцать. Да хоть пятьдесят!.. Помнится, в истории были серийные убийцы и покруче. Один только Мак Лейден вон сколько наклепал в начале девяностых в разных штатах: почти триста человек… С другой стороны, за пресловутым Джеком-Потрошителем числится всего шесть трупов — а шуму-то сколько было! Даже прозвище стало нарицательным…

Но каждый из убитых в Инске — это особая статья. Я видел их всех лежащими на холодильных полках местного морга или непосредственно на залитом кровью асфальте. Нет, убийца не зверствовал, как его печально известные предшественники. Он убивал своих жертв с дьявольской аккуратностью, явно стараясь не причинить им боли и мучений. Но это-то и страшно. Потому что непонятно, чего же он хочет, в конце концов. Какую сумасшедшую идею он вбил в свою безумную башку? Когда и где нанесет следующий удар? Кто станет его следующей жертвой? Ребенок? Женщина? Инвалид? Или такой же одинокий пенсионер, как тот, которого он убил сегодня утром? Чего добивается этот выродок?

Слегин не знал. И никто не знал этого. Захаров и его ребята, видно, уже настолько устали, что перестали задавать себе подобные вопросы. Кондор, возможно, что-то мог бы сказать, но его нет, и на связь почему-то он не выходит. Словно потерял интерес к происходящему в Инске. Может, он вообще послал мысленно всех к чертовой матери, сидит сейчас где-нибудь на берегу реки с удочкой и отдыхает душой и телом?.. Да нет, что за дурацкие мысли? На Кондора это не похоже. Он и себя, и других загонит до потери пульса, пока не добьется желаемого результата…

Тоска-а-а.

«Ладно, не скули, — подбодрил себя Слегин. — Давай лучше соберемся с мыслями.

Итак, что мы имеем?

Сотрудник компьютерной фирмы Вадим Бурин, бесследно пропавший. Конечно, само по себе отсутствие его в том месте, где его якобы захоронил Фонарь, подозрительно, но пока рано делать мистические выводы. Все может объясняться гораздо проще. Тот же Фонарь мог сочинить историю с тайным захоронением — и глазом не моргнуть. Но зачем? Чтобы ввести нас в заблуждение и сбить со следа настоящего убийцы? Допустим… Тогда откуда в той яме взялся мешок? Экспертиза, кстати, должна показать, находился ли в этом мешке чей-то полуразложившийся труп. Ну, предположим. Фонарь закопал на кладбище пустой мешок. Спрашивается — на кой черт ему это понадобилось? Неужели «заказанный» ему программист каким-то образом ускользнул от Фонаря (варианты: откупился, стал шантажировать угрозами, оказался дальним родственником киллера и т.д.) и тот решил фальсифицировать выполнение задания, чтобы остаться чистеньким перед Заказчиком? Трудно поверить: во-первых, такой ушлый кадр, как этот мастер одного удара, не стал бы рисковать — не только репутацией надежного «исполнителя», но и головой. Тем более после фатального промаха своего предшественника. А во-вторых, он же говорил что-то про отрубленную руку жертвы в качестве подтверждения. Или отрубил он ее не у того, у кого нужно? Бр-р, в какие ужасы меня занесло!..

Нет, сам собой напрашивается вывод: если Фонарь врал от начала до конца (хотя в этом случае он должен был заранее заготовить свое вранье, поскольку на сочинителя-импровизатора он явно не тянет), то сделал он это лишь для того, чтобы направить нас на ложный след…

Где же сейчас этот Вадим? Уехал, никого не предупредив, в дальние края? Или ушел в многомесячный запой со знакомыми бомжами?

Все это похоже на книжку с загадками, в которой составители забыли напечатать отгадки.

Надо будет обязательно побеседовать с Буриным-старшим и узнать, что за человек был его сын. Кстати, заодно может выясниться, куда он мог деться. И почему, если он именно пропал без вести, отец не дал знать в ОБЕЗ? Или они с сыном жили — каждый сам по себе?..»

— Прибыли, — сообщил голос пилота, выводя Сле-гина из состояния отрешенности от окружающей действительности.

Слегин вздрогнул и бросил взгляд в окошко кабины. Аэр стоял на посадочной площадке недалеко от центра города.

«Ага, вон на том перекрестке в угловом здании и располагается нужная мне фирма».

— Вы уж извините, — проговорил пилот в спину Слегина, когда тот стал выбираться из кабины, — но в Управление вам придется добираться своим ходом. Мне надо на аэробазу, я сегодня на техобслуживание записан…

— Конечно, конечно, — бодро ответствовал Слегин. — Нет проблем! Я и так вас слишком долго эксплуатировал… Спасибо. И — успехов!..

Он еще не успел спуститься с площадки по винтовой лестнице, как аэр свечой взмыл в небо и скрылся из вида.

Глава 9

Фирма «Голо— и видеоэффекты» занимала массивное восьмиэтажное здание на перекрестке двух улиц, одна из которых называлась, в соответствии с современными политическими реалиями, бульваром Разоружения.

«А ведь это — своего рода магические заклинания, — вдруг подумал Слегин, пересекая означенный бульвар. — Бульвар Разоружения… Памятник Победы… Проспект Мира… Площадь Согласия… О простодушное человечество! Оно почему-то решило, что достаточно объявить человеческую жизнь наивысшей ценностью, запретить и уничтожить все смертоносное оружие на Земле, провозгласить кучу деклараций о необходимости мира во всем мире, о любви к ближнему и о запрете оружия, назвать города и улицы новыми именами — и мир сразу изменится. Злодеи мгновенно перекуются в гуманистов, пушки будут переплавлены на станки, а зло станет лишь экспонатом в музее…

Как бы не так.

Да, со времени принятии Декларации ООН, запрещающей разработку, производство и применение любых видов смертельного оружия, в мире многое изменилось. За эти пятнадцать лет на Земле не осталось боевой техники и вооружения, армий и оружейных заводов. Вся информация, связанная с технологией создания и практического использования СО, была удалена из открытого доступа в секретные архивы. Даже мы, стражи закона, не имеем права применять иные средства, кроме тех, что обеспечивают временную иммобилизацию преступников: парализаторов, стоп-лучей, шоковых дубинок, паралитических газов…

Но оказалось, что нельзя радикально изменить человечество за столь короткий промежуток времени. До сих пор еще есть страны, которые отказываются подчиняться Декларации, — и плевать они хотели на полную экономическую блокаду со стороны мирового сообщества!.. Помнится, в двадцатом веке то же самое было с наркотиками… Но и в тех государствах, что подписали Декларацию, продолжается тайная война с подпольными производителями и торговцами оружием, а также с бандами, которые этим оружием пользуются…

К тому же отсутствие оружия не означает отсутствия насилия.

Какими слепцами надо было быть, чтобы не предвидеть, что на уровне отдельно взятых личностей запрет номер один будет успешно преодолен!.. Только теперь, чтобы отправить ближнего на тот свет, используются ножи, яды, удавки, дубинки и просто голые кулаки. По части изобретательности в выборе инструментов и способов убийства человечество могло бы дать фору самому господу богу…

Может быть, все-таки прав один мой приятель, который расценивает появление Слепых Снайперов как ответную и, возможно, бессознательную реакцию общества на попытку насильственно втиснуть его в прокрустовы рамки Запрета? «Пройдет еще не меньше века, — утверждает он, — и должно смениться не меньще двух-трех поколений, прежде чем люди откликнутся на ваш призыв: „Ребята, давайте жить мирно!“ А вы думаете, что стоит лишь пресечь деятельность по производству оружия в тайных мастерских да переловить тех негодяев, что пускают эту продукцию в ход, — и на Земле тут же воцарится тишь да гладь и божья благодать…»

Помнится, меня тогда эта нотация задела, и я огрызнулся: что, по-твоему, нам всем надо сдаться? Поднять лапки кверху и не мешать спиралыцикам наживаться на крови? Все равно ведь еще целых сто лет наша работа будет бесполезной!..»

Тут Слегин обнаружил, что стоит перед массивной дверью из тонированного бронестекла, рядом с которой торчит встроенный в стену пульт с одной-единственной кнопкой. Он вдавил кнопку, и из скрытых динамиков послышался хрипловатый голос: «Кто?» — «Я из ОБЕЗа», — сказал Слегин, прикидывая, сколько может стоить панорамная видеокамера, замаскированная под дверной «глазок». Больше голос ничего не сказал, но замок щелкнул, и створки двери приглашающе разъехались в стороны.

Слегин шагнул внутрь — и дверные половинки тут же сомкнулись за его спиной.

Он прошел по узкому короткому коридорчику до решетки, идущей от потолка до пола. В ней имелась дверь, за которой маячил охранник в форме и с шоковой дубинкой на поясе. «Ого, — подумал Слегин. — Прямо как в тюрьме или в хранилище швейцарского банка… Неужели все эти меры безопасности направлены лишь на то, чтобы сохранить в тайне головидеоэф-фекты от конкурентов?»

Он предъявил охраннику свой кард (тот так долго изучал его, что у Слегина возникли опасения за его зрение), справился, как ему попасть к генеральному директору, и двинулся по начинавшейся тут же лестнице наверх (лифт почему-то отсутствовал, как в старые дозапретные времена).

На третьем этаже раскрутчик свернул с лестницы в коридор, загроможденный разнообразными коробками и деревянными ящиками. Вопреки подспудным опасениям Слегина, никаких оптических эффектов на всем пути до кабинета главы фирмы ему не встретилось. Коридор был замысловатым, как сюжет авантюрных романов. В нем было множество неожиданных поворотов и неприятных сюрпризов в виде скользкого пола, на котором можно было запросто растянуться без привычки, затемненных мест (где можно было врезаться лбом в нагромождения старой мебели) и свежеокрашенных стен, на которых не было ни единой предупреждающей надписи… Все двери, выходящие в коридор, почему-то были тщательно прикрыты, и за ними не слышно было ни голосов, ни видеофонных вызовов, ни трелей принтеров, так что у Слегина постепенно сложилось стойкое ощущение, будто в здании, кроме него и охранника, нет ни одной живой души.

Коридор впал в балконную галерею, шедшую вдоль стены по всему периметру огромного зала под стеклянным куполом. Вот, оказывается, где кипела жизнь!.. Зал напоминал киностудию в разгар съемок фантастического боевика. Там было множество оптической аппаратуры с мощными объективами, там царил полумрак, в котором время от времени мелькали синеватые голо-графические лучи и сверкали вспышки лазеров. Иногда в зале зажигался свет, и тогда становилось видно, что там суетятся люди в диковинных нарядах…

Наконец Слегин добрался до нужного ему кабинета. Долго объясняться в приемной с секретарем — вдумчивым молодым человеком в очках и массивным боксерским подбородком — Слегину не пришлось: видимо, оповещение о незваных посетителях в фирме было хорошо поставлено. Ему пришлось лишь вновь предъявить свой «элсик»…

Генеральный директор фирмы «Голо— и видеоэффекты» Марк Крейлис (как значилось на золотой табличке возле двери в приемную) не устремился к гостю через весь кабинет, чтобы сердечно пожать ему руку, но и не стал демонстрировать открытую неприязнь, которую бизнесмены обычно питали к раскрутчикам. Он стоял, заложив руки за спину, возле окна и смотрел на поток машин, запрудивший улицу.

Слегин поздоровался и представился. На секунду у него мелькнуло предчувствие, что генеральный директор тоже захочет ознакомиться с его ELCI, но Крейлис поверил гостю на слово.

— Чем я могу помочь нашей славной службе Общественной Безопасности? — осведомился он, не приглашая Слегина присесть.

Директору было за пятьдесят. Ироничный взгляд серых глаз, копна густых темных волос, зачесанных к затылку, тяжеловатый подбородок с ямочкой. Манерой держаться он напоминал зарубежных кинозвезд — та же вымученная непринужденность и обязательная, но не всегда уместная белозубая улыбка до ушей…

Слегин решил не тянуть быка за рога. Он достал компнот, вывел на экран фото Вадима Бурина и показал изображение директору:

— Вы знаете этого человека?

Крейлис удивленно поднял брови:

— Если не ошибаюсь, это сотрудник отдела программного обеспечения нашей фирмы. Бывший сотрудник. Кажется, его фамилия — Бурин…

— Почему — бывший? — в свою очередь удивился Слегин.

— Потому что он уволен в связи с постоянным невыходом на работу.

— Давно?

— Не помню… Если хотите, я могу уточнить в отделе по учету персонала. Хотя…

— Хотя — что?

— Хотя мне кажется, что вам и так уже все известно, господин Слегин.

— Вот как?

— Мне сегодня доложили, что ваши коллеги интересовались Буриным… Что он натворил, позвольте полюбопытствовать?

— Ничего особенного, господин Крейлис. Если не считать того, что его, кажется, убили.

— Неужели? И вам известно имя убийцы?

Какой-то нелепый диалог получается, краем сознания отметил Слегин. Как в старом детективном романе. Однако ничего не поделаешь — надо следовать канонам жанра…

— Представьте себе — да. У нас имеются все основания полагать, что вашего сотрудника… бывшего, как вы сказали… убил профессиональный киллер. — С языка Слегина чуть было не слетело: «Причем —дважды», но он вовремя остановился. Не стоит сразу выкладывать на стол все козыри.

— Это черт знает что, — вяло возмутился Крейлис. — Надеюсь, вы уже поймали этого подонка?

— Господин генеральный директор, — решил перехватить инициативу раскрутчик, — позвольте мне задавать вам вопросы, а не наоборот… Все-таки следствие по этому делу еще не закончено, и нам предстоит многое выяснить…

— Да, я понимаю, — натянуто улыбнулся Крейлис. — Может быть, мы присядем?

— С удовольствием.

Слегин проследовал к указанному генеральным директором стулу возле заваленного бумагами письменного стола (знай сверчок свой шесток!), а Крейлис занял место за столом, в стандартном кожаном кресле с высокой спинкой.

Ни чая, ни кофе гостю он явно не собирался предлагать, хотя после визита на кладбище Слегин не отказался бы ни от того, ни от другого.

Пришлось сглотнуть комок в горле и перейти к делу. Тем более что, судя по демонстративным поглядываниям на настенные часы, господин генеральный директор имел мало времени.

Впрочем, ответы его оказались столь малоинформативными, что Слегину стало жаль времени, потраченного на этот визит.

Чем занимался Вадим Бурин в фирме «Голо— и видеоэффекты»? Программным обеспечением различных разработок… Каких именно? Извините, но тут мы вступаем в область коммерческой тайны, охраняемой законом… Чем вообще занимается фирма? Вот вам каталог выпускаемой нами продукции и оказываемых услуг, господин Слегин… Могу даже презентовать вам наши рекламные проспекты — посмотрите на досуге на красивые картинки… Не желаете? Ну и зря — кто знает, может, и вы когда-нибудь стали бы нашим клиентом, даже — почетным клиентом («Везет мне сегодня на подобные предложения, — мрачно подумал Слегин. — То директор кладбища, то этот тип с внешностью голливудского актера…»). Что я могу сказать о Бурине? По-моему, он был неплохим работником… Правда, звезд с неба не хватал, но очень аккуратен, исполнителен, обладал чувством ответственности за порученное дело. Если учесть его относительно молодой возраст — мог бы, наверное, в дальнейшем сделать карьеру в нашей фирме… А как человек? Ну, в этом я вам вряд ли смогу помочь… Все-таки отношения у меня с ним, сами понимаете, были не близкими… да практически я и не имел с ним никаких отношений. У меня в подчинении „ около сотни сотрудников — не могу же я знать о каждом все!..

— А вы не могли бы рассказать, господин директор, при каких обстоятельствах исчез Бурин?

— Почему — исчез?

— Ну, вы же сами сказали, что он был уволен за невыход на работу…

— Правильно, сказал. Но это вовсе не означает, что он для нас исчез, — во всяком случае, таинственным образом. Когда Вадим пропустил два рабочих дня и не откликнулся на наши телефонные звонки, начальник отдела по учету персонала послал к нему домой своего сотрудника, чтобы узнать, в чем дело. Но квартира была заперта, а соседи ничего существенного сказать не смогли… После наведения справок выяснилось, что Бурин снял со счета в банке все имевшиеся у него сбережения. В результате мы решили, что он куда-то уехал… Выждав еще несколько дней, мы были вынуждены взять на его место нового сотрудника, поскольку никаких вестей от Бурина не было… Да, согласен, его внезапный отъезд мог бы показаться странным, но в принципе у нас — свободная страна, и каждый волен покинуть место работы, не предупреждая об этом администрацию… По этой причине мы и не стали обращаться в ОБЕЗ… Нет-нет, расчет он не получал — это совершенно точно. Собственно, деньги, которые ему причитались, были все равно небольшими…

Кто мог желать смерти сотрудника нашей фирмы? На этот вопрос я при всем желании ответить не смогу… Если только на почве ревности и прочих любовных страстей? Все-таки человек он молодой… был… наверняка у него имелись какие-то дамы сердца… это вам надо побеседовать с теми, кто непосредственно работал с ним… я имею в виду других программистов… Кстати, а почему бы вам не узнать это от убийцы — если, конечно, вы его уже арестовали?.. Нет-нет, разумеется, я вовсе не навязываю вам свои рекомендации…

Что-о? Не появлялся ли Бурин в последнее время в фирме? Но вы же сами сказали, что он… что его… А, понимаю, понимаю… так шутят представители нашей славной службы безопасности… Нет-нет, добавить больше ничего не могу, но если вам что-нибудь еще понадобится — всегда к вашим услугам, звоните… вот вам моя визитка… Или приезжайте.

Слегин уже собирался откланяться, но тут от порывистого движения Крейлиса со стола слетел лист бумаги. Раскрутчик поднял его и вернул хозяину кабинета. Но при этом он успел заметить, что на листочке карандашом был небрежно набросан странный узор. Обычно такие рисуют во время скучных производственных совещаний, чтобы хоть чем-то заняться.

Бессмысленная виньетка в виде лепестков ромашки, только без кружка в центре «цветка». Бессмысленная для большинства людей. Но не для Слегина.

Тем не менее он не подал вида.

Попрощался с Крейлисом и двинулся в обратный путь по коридорному лабиринту.

Только теперь он шел, внимательно приглядываясь к полуказарменному интерьеру здания.

Когда он добрался до штабелей коробок и ящиков, то понял, чту именно отложилось мучительным вопросом в его подсознании по пути в кабинет директора. Теперь он осознавал, в чем дело.

И это был еще один штрих для картины, которая начинала складываться в его мозгу.

Глава 10

Выйдя из здания фирмы, Слегин перешел на другую сторону перекрестка и позвонил Захарову.

— Толя, — сказал он, когда голос Захарова откликнулся в коммуникаторе, — кажется, я напал на золотую жилу…

— Что это тебя занесло в ювелирный магазин? — ехидно осведомился Захаров.

— Слушай меня внимательно, — сказал раскрутчик, не собираясь терять время на обмен остротами.

И изложил Захарову перечень оперативных мероприятий, которые, по его мнению, следовало немедленно провести в отношении фирмы «Голо— и видеоэффекты».

— Все понятно, — сказал Толя, выслушав Слеги-на. — Непонятно одно: на чем основываются твои подозрения?

— Ящики, Толя… У них в коридоре целый штабель стандартных ящиков, которые когда-то использовались для хранения армейских боеприпасов…

— А может, они просто скупили их в качестве тары? — неуверенно предположил Захаров.

— Да, но это еще не все… Я видел у Крейлиса листок, на котором была нарисована «ромашка».

«Ромашкой» в «Раскрутке» назывался тайный знак «Спирали», частенько использовавшийся торговцами оружием в качестве своеобразного графического пароля.

— Ах вот как? — протянул Захаров. — Что ж, это уже кое-что более существенное… А это не может быть совпадением?

— Не думаю, — сказал Слегин. — Даже если допустить, что человек накалякал первое, что ему пришло в голову, то почему это не чертик, не бессмысленные загогулины, а именно «ромашка»?.. Подсознание — опасная вещь, Толя. Как говорится, на воре шапка горит…

— Ладно, мы все сделаем, как ты просишь, — сказал Захаров («Просишь, — невольно отметил про себя Слегин. — Нет, никогда из тебя не выйдет начальника, Слегин»). — Куда сейчас путь держишь?

— Куда глаза глядят, — усмехнулся Слегин. — Постараюсь не задерживаться…

Он спрятал коммуникатор во внутренний карман и огляделся.

Неподалеку виднелся вход в метро. Судя по названию станции, отсюда было не более четверти часа езды до того места, где проживал Вадим Бурин.

Слегин направился было ко входу в подземку, но тут его взгляд упал на нескромно блистающий зеркальными витринами торговый центр на другой стороне площади. Совсем некстати раскрутчик вспомнил, что ему необходимо приобрести кое-какие вещи, без которых нельзя обойтись в быту, даже если быт этот ограничен ночевками на диване в служебном кабинете.

«Загляну-ка я туда прямо сейчас, а то потом опять забуду», — решил он и двинулся к супермаркету.

Интерьер торгового центра заставил Слегина почувствовать себя провинциалом, впервые посетившим парижский Лувр. Здесь все блистало и отравляло взор навязчивой рекламной голографией. На каждом этаже имелись фонтаны с настоящей рыбой, то и дело выпрыгивающей из воды. Зал самообслуживания, располагавшийся на первом этаже, отпугивал своими бесконечными просторами и обилием товаров. У Слегина сложилось впечатление, что он попал не в магазин, а на какую-то международную выставку. Впечатление это усилилось, когда он обнаружил, что стоимость искомых туалетных принадлежностей составляет ровно треть его зарплаты.

Ошарашенно покачав головой, раскрутчик решительно двинулся к выходу, но был остановлен молодым человеком, который был похож на оживший витринный манекен.

Несмотря на жару, на нем были наглухо застегнутый на все пуговицы костюм и белоснежная сорочка с галстуком. От этого лицо молодого человека то и дело покрывалось мелкими капельками пота, как ветровое стекло автомобиля при мелком дождике, но функцию «дворников» у него выполнял тщательно уложенный в несколько раз, пропахший дамским дезодорантом носовой платок, который он жестом фокусника доставал неизвестно откуда.

В одной руке у молодого человека был аляпистый пакет с изображением полуобнаженной красотки, так стыдливо закрывающей руками свою грудь, словно перед съемкой ее предупредили о том, что фотограф — сексуальный маньяк. В другой же руке молодой человек сжимал компнот типа «Палм», на экране которого была выведена какая-то сложная таблица.

«Манекен» обладал даром речи со скоростью двести слов в минуту.

Начал он с того, что поинтересовался, проживают ли в квартире Слегина тараканы или муравьи (впоследствии раскрутчик пришел к выводу, что подобное начало — неплохой повод для знакомства с девушками; во всяком случае, эта фраза всегда будет звучать неожиданно и оригинально). Отрицательный ответ отнюдь не смутил молодого человека, потому что его, оказывается, интересовало совсем другое, а именно: почему вышеупомянутые насекомые избегают появляться в месте проживания его собеседника.

«Наверное, их отпугивают мои привычки, — попытался избавиться Слегин от назойливого собеседника своим излюбленным способом. — Видите ли, я имею обыкновение храпеть во сне, а при посещении туалета слишком громко пою»…

Однако щеголь с папкой, видимо, еще в детстве был вакцинирован серией прививок от юмора, потому что он стал нудно допытываться у Слегина, что бы тот сделал, если бы в один прекрасный день в его жилище все-таки появились тараканы и прочие представители домашней фауны.

Но в тот момент, когда Слегин уже был готов послать молодого человека на три буквы, тот вдруг завершил вступительный этап и перешел к основной фазе своего маркетинга. Проникновенно глядя раскрутчику в глаза и назойливо всовывая ему в руку заветный пакет с красоткой, он сообщил, что фирма Х (название прозвучало неразборчиво), которую он имеет честь представлять, приняла решение отблагодарить «уважаемого клиента» за содержательное интервью о тараканах «презентом, который нужен всем мужчинам». Пока Слегин раздумывал, каким образом его собеседнику удалось связаться со своим офисом прямо у него под носом (тедепатия, не иначе!) и пригодятся ли ему в ближайшем будущем презервативы, молодой человек вдруг предупредил как бы между прочим, что подарок делается абсолютно бесплатно, но необходимо прямо сейчас внести совершенно пустяковую сумму в двести евро в виде уплаты полагающегося в подобных случаях налога. Но зато уважаемый клиент получит… (тут молодой человек сделал многообещающую паузу и извлек из пакета картонную коробку без этикетки, но с отпечатками чьих-. то жирных пальцев)… электробритву, которую производит Бердянский — между прочим, бывший «номерной» — завод!

— Зачем мне ваша бритва? — с некоторой обидой поинтересовался Слегин. — У меня есть своя, настоящий «Филипс»!

— Подарите кому-нибудь из родственников, — нашелся молодой человек. — Например, сыну. Или внуку…

— По-вашему, я похож на деда? — взревел Слегин. Люди вокруг уже начинали с любопытством прислушиваться к диалогу, а одна сообразительная особа громко сообщила: «Кино, наверное, снимают!» — Если хотите знать, я вообще пока еще не женат!!!

— От этого никто не застрахован, — философски изрек молодой человек. — Так берете товар или нет?

Сжимая кулаки, Слегин сделал к нему всего один шаг, но этого хватило, чтобы «манекен» тут же испарился из поля зрения раскрутчика, успев на прощание с грустью посетовать на «чудаков», отказывающихся от почти бесплатных подарков.

Однако в полном соответствии с законом сохранения энергии исчез он не окончательно. Когда Слегин спустился на эскалаторе на первый этаж, голос энергичного молодого человека доносился уже со стороны обувной секции…

Дом, где проживал Бурин, показался Слегину смутно знакомым, хотя был он здесь в первый раз. Стиль конца прошлого века — вот в чем дело. Такие скучные многоэтажные коробки тогда строились по всей стране.

Раскрутчик вошел в подъезд, где на видном месте висело злобное объявление, начертанное неверной старческой рукой: «Сволочи! Не плюйте на пол!» В лифте этот крик души дублировался, только обращались в нем уже к «козлам», подкрепляя призыв страшной угрозой:

«А если кто-нибудь плюнет — сломаю лифт, и будете ходить пешком!»…

Судя по тому, что лифт все еще функционировал, угрозы боялись.

Слегин поднялся на последний этаж и на всякий случай позвонил в дверь под номером триста пятьдесят. Как и следовало ожидать, никакой реакции.

Слегин обследовал замок и обнаружил, что он открывается обыкновенной канцелярской скрепкой, которая очень кстати оказалась в кармане раскрутчика. В свете этого открытия просто грех было не посетить жилище человека, подозреваемого в пребывании на том свете.

Войдя, Слегин остановился, чтобы осмотреться, и тут испытал шок. Прямо перед ним в сумраке коридора материализовалась экстравагантная фигура, прогремели вступительные аккорды какого-то торжественного марша, и приятный бархатный голос рявкнул: Хозяина нет, но я передам ему, что вы заходили. Как прикажете представить вас?»

Слегин с трудом удержался от рукоприкладства по отношению к голопризраку. «Сгинь», — мрачно посоветовал он, и фигура, повторив напоследок: «Слушаюсь, господин Сгинь», исчезла.

«М-да, вот что бывает, когда компьютерщики полагают, что обладают чувством юмора, — подумал раскрутчик, вытирая со лба холодный пот. — Представляю, какой эффект этот трюк произвел бы на грабителей-домушников».

Он осторожно, опасаясь новых сюрпризов в компыотерно-голографическом стиле, двинулся в комнату, которая напоминала собой рубку радиста на антарктической станции — незаправленная постель, раскиданные предметы одежды, стопки книг среди царства аппаратуры всех сортов и калибров. Собственно, обыск как таковой не требовался: все и так было на виду, и никакими уликами тут не пахло. Ни винтовок со снайперским прицелом в углу за портьерой, ни окровавленных носовых платков…

Слегин переместился на кухню.

Скрежет ключей в дверном замке застал его как раз в тот момент, когда он, присев на корточки перед кухонным столом, глубокомысленно разглядывал скудный набор посуды, некогда видавшей лучшие времена.

Выхватив парализатор, Слегин классически припал спиной к стене и замер, ожидая продолжения. Однако секунда текла за секундой, а дверь все еще не открывалась, и было тихо.

Наконец Слегин решился. Держа наготове парализатор, он подкрался к двери, рывком распахнул ее и выглянул наружу. Слух его уловил звук закрывающихся створок лифта. Он ринулся в отсек, но опоздал на какую-то долю секунды. В следующий момент он уже летел по лестнице вниз, прыгая сразу через несколько ступенек.

Он по инерции добежал до второго этажа, когда понял, что скрежет лифта не приближается, а удаляется. Чертыхнувшись, раскрутчик ринулся наверх, на ходу выхватывая из кармана коробочку коммуникатора.

Захаров сообщил, что свой единственный аэр выслать не сможет по той причине, что он в ремонте («Как — в ремонте?! — удивился Слегин. — Я ж еще пару часов назад на нем летел!» — «А теперь сломался», — невозмутимо проинформировал его Захаров). А машина с дежурной группой из ближайшего отделения ОБЕЗа прибудет не раньше, чем через десять минут…

Черт бы побрал этих нерасторопных провинциалов!

Пришлось продолжать бег по лестнице. Где-то наверху двери лифта открылись и тут же вновь закрылись, но характерного грохота не последовало, и раскрутчик понял, что неизвестный покинул лифт.

Ноги его подкашивались, легкие хрипели, сердце бешено колотилось в груди — сказывалась усталость, накопившаяся за последнее время.

Продвижение вверх замедлялось еще и тем, что Слегин не знал, на каком этаже остановился лифт — это мог быть любой этаж, начиная с восьмого и выше. Поэтому приходилось осматривать каждый лифтовой холл.

Наконец Слегин достиг последнего этажа, но и здесь никого не обнаружил.

Да кто же этот тип — невидимка, что ли?

Раскрутчик вновь выглянул на лестницу, и взгляд его уперся в железную дверь в той стене, где заканчивались ступени. Помнится, раньше на ней висел массивный замок, а теперь он куда-то исчез…

Слегин распахнул дверь, и в лицо ему ударил ветер. Осторожно выглянув наружу, раскрутчик выбрался на крышу.

И в сердцах ударил кулаком по ладони.

Прижимаясь к крышам соседних домов, от него стремительно удалялся аэр без опознавательных знаков. В его кабине виднелись силуэты двух человек.

Глава 11

Чтобы компенсировать неудачу, которой обернулась погоня за неизвестным, Слегин решил собрать хоть какие-то сведения о Вадиме Бурине путем опроса его соседей. К этому делу он подключил и обезовцев, прибывших как раз в тот момент, когда он вернулся с крыши в подъезд.

Им удалось опросить больше половины жителей подъезда, но никаких ценных сведений соседи Бурина не сообщили. Собственно говоря, компьютерщика мало кто знал — жил он замкнуто, в гости никого из соседей к себе не приглашал, да и визитеров извне у него почти не было. Кое-кто, правда, утверждал, что несколько раз видел Вадима в компании пожилого человека — видимо, отца, но это было довольно давно. Некоторые сообщали, что, возвращаясь поздно ночью, частенько видели, как в квартире Бурина светятся окна, но это не было связано с гульбой или молодежной вечеринкой, потому что ни единого звука наружу не доносилось…

Самым трудным для свидетелей оказался вопрос о том, когда они последний раз видели Бурина. Они морщили лоб, хмурили брови, усиленно пытаясь припомнить конкретную дату, но в конце концов заявляли, что давненько это было…

Не собирался ли Вадим куда-нибудь уезжать? Нет, никаких фактов в пользу этого предположения не было.

Не было ли у Бурина подружки, невесты или прочих знакомых женского пола? Нет, не было, хотя это, конечно, очень странно, если учесть его возраст и проживание в отдельной квартире… Другой бы на его месте погряз в разврате, а этот жил как монах-отшельник!..

Есть ли у Бурина другие родственники, помимо полумифического отца? Неизвестно, поскольку он никогда не распространялся на эту тему…

В общем, одни сплошные «нет» и «не знаем». И хотя принято считать, что отрицательные ответы — тоже информация, но в данном случае Слегина она не удовлетворяла.

Пришлось наведаться в тот отдел учета населения, который обслуживал район обитания Бурина. Там, сломив скрытое сопротивление сотрудников, уже предвкушавших конец трудового дня, Слегину удалось поднять архивные данные на программиста и выяснить, что проживает он по нынешнему адресу всего три года, а раньше был зарегистрирован по месту жительства своего отца — Бурина Ивана Дмитриевича, 195.. года рождения…

Слегин скопировал указанный адрес и вместе с той же группой ОБЕЗа ринулся на другой конец города.

Здесь его ждал очередной сюрприз.

Все указывало на то, что Бурин-старший пропал без вести так же внезапно, как и его сын. И, судя по показаниям соседок-старушек, сидевших на скамейке перед подъездом, примерно в то же самое время. Дверь его квартиры была заперта, на звонки никто не отвечал, и тогда обезовцы в присутствии свидетелей вскрыли квартиру. Ко всеобщему облегчению, полуразложившихся трупов и прочих аномалий там не оказалось.

Слегин тщательно осмотрел помещения, но не нашел ни улик, которые могли бы указывать на то, что имело место какое-либо преступление, ни чего-либо такого, что могло бы пролить свет на обстоятельства исчезновения Бурина-старшего и его местонахождение в настоящее время. Единственным предметом, который вызвал определенные подозрения у раскрутчика, оказалась пара никелированных наручников старинного образца, которые валялись на полу за диваном.

На всякий случай приобщив их в качестве вешдока к будущему уголовному делу, Слегин собрался было обойти соседей, но тут его вызвал на связь Захаров.

Голос начальника инского ОБЕЗа был каким-то странным.

Первым делом он осведомился, где именно Слегин находится, а когда услышал ответ, то долго его обдумывал.

Потом он спросил, не заезжал ли Слегин сегодня в следственный изолятор.

Получив отрицательный ответ, Захаров впал в еще большую задумчивость, и тогда Слегин, не выдержав, осведомился, в чем причина его расспросов.

И то, что он услышал, оглушило его не хуже того удара по голове, который он получил в темном переулке несколько дней назад.

Захаров сообщил, что наемный убийца и негодяй Фонарь, он же — гражданин Лантерин, час назад был обнаружен мертвым в одиночной камере следственного изолятора. А точнее — убитым: выстрел был произведен в упор из пистолета, относящегося к категории СО.

Но самый главный сюрприз хитрец Толя, как опытный писатель-детективщик, оставил на заключительную часть своего сообщения.

По его словам, персонал СИЗО в один голос утверждал, что в камеру к Фонарю в течение нескольких часов перед установленным экспертом временем смерти никто не заходил. За исключением одного человека, который никак не мог быть убийцей — если, конечно, допустить, что он находится в здравом уме.

— И кто же этот тип? — спросил Слегин, уже предчувствуя очередную подлость со стороны госпожи Фортуны.

— Ты, — сказал с вызовом Захаров. — Некто Булат Слегин, собственной персоной… И никакой ошибки быть не может: слава богу, за последние дни охрана изолятора успела вдоволь наглядеться на твою физиономию.

— Ах вот как? — Слегин кусал губу и бездумно хлопал глазами, пытаясь сообразить, что за чертовщина вокруг него сегодня творится. — Ладно, я выезжаю…

— Куда? — не без подтекста поинтересовался Захаров.

— В Управление — куда же еще! — взорвался Слегин. — Неужели ты поверил, что я действительно укокошил этого мерзавца и теперь собираюсь пуститься в бега от карающей длани правосудия?!

Анатолий что-то невнятно промямлил насчет упрямых фактов, но Слегин слушать его больше не стал.

Оба обезовца смотрели на него во все глаза, как на оборотня, вдруг поросшего волчьей шерстью.

— Я уже тебе в сотый раз говорю: не был я сегодня в этом проклятом изоляторе, понятно? — устало сказал Слегин.

Не глядя на него, Захаров сосредоточенно сворачивал листок бумаги в гармошку, и лицо его оставалось отчужденно-застывшим.

— Да ты сам подумай: ну какой резон мне было его убивать? — продолжал Слегин, вскинув голову. — Или, по-твоему, я страдаю манией мести и решил разделаться с Фонарем только потому, что несколько дней назад он вдарил мне по кумполу? Это же абсурд, Толя!..

— Абсурд, — согласился Захаров, не поднимая головы. — А то, что ты там был, — вовсе не абсурд. Хочешь, я устрою тебе очную ставку с дежурным по изолятору?

— Хочу, — с вызовом сказал Слегин. — Хоть с самим господом богом!.. Ну не был я там, понимаешь? НЕ БЫЛ! — Он вдруг замолчал, а потом воскликнул: — Слу-ушай, начальник… А почему ты веришь не мне, а этим охранникам? Ты не допускаешь, что кто-то из них имеет рыльце в пушку и решил таким оригинальным образом отвести от себя подозрения? Может, его подкупила мафия?

— Ага, — согласился Захаров и швырнул плод своих усилий в корзину для бумаг. — Наверняка подкупила! А вместе с ним — еще человек пять, которые тоже тебя видели в изоляторе!.. Стопорни, коллега, иначе еще немного — и ты обвинишь весь персонал СИЗО в сотрудничестве с преступниками!

Слегин вскочил со стула и закружил по кабинету.

— Нет, — сказал он, — тут что-то не так… У вас в Инске случайно гипнозом никто не владеет?

— Насколько я знаю — нет, — с усмешкой отозвался Захаров. — И фантомасов у нас тут не водится, и даже пришельцев, способных принимать любые обличья!..

— Погоди, погоди, — пробормотал Слегин. — Давай по порядку… Фонарь сидел у нас под стражей целых три дня. Тихо-мирно сидел, никому не мешал… А сегодня его взяли и кокнули. Почему именно сегодня?

— Для начала надо поставить вопрос иначе. А именно: почему его вообще кокнули? — сказал Захаров.

— Ну, это-то кажется очевидным, не так ли? Бедняга, видимо, кое-что знал о своем Заказчике… правда, нам он так и не выложил эти сведения… но Заказчик-то этого не ведал, вот в чем дело! Возможно, он вообще не подозревал об аресте киллера, и это стало ему известно только сегодня… Кто-то ему об этом сообщил, но кто?

— Только не я, — выставил перед собой ладонь Захаров. — Я сегодня из этого кабинета выходил только, пардон, в сортир. Мои парни тоже вряд ли бы стали «светить» Фонаря — о, каламбур получился!.. Так что извини, но опять в качестве подозреваемого остаешься ты, Булат…

— Я? — ошеломленно переспросил Слегин. — Хм, ну что ж… Давай проанализируем мои сегодняшние похождения… Сначала было кладбище — но там ни слова не было сказано о нашем подследственном… Потом я заехал… то есть залетел — тьфу ты, черт, язык сломаешь… короче, потом я заскочил в ту фирму, где работал Бурин, и…

Он вдруг застыл с открытым ртом.

Ему припомнилось, как Крейлис интересовался, не поймали ли того убийцу, который якобы был науськан на Бурина. «И потом этот странный тип в торговом центре — уж не напустили ли его на меня специально, чтобы выиграть время? Да, но тогда выходит, что за мной следили от фирмы до самой квартиры Бурина… А я точно знаю, что „хвоста“ за мной не было. Но тогда как им становилось известно о моих перемещениях? Перехватывали мои переговоры с Захаровым? Чушь собачья — не зная кода и не имея спецаппаратуры, невозможно прослушать каналы служебной связи „Раскрутки“!..

И все-таки глава фирмы «Голо— и видеоэффекты» был единственным, кому я намекнул, что на Вадима охотились киллеры. Если этот голливудский красавчик и был Заказчиком, то для него не составляло труда смекнуть, что, скорее всего, я знаю о покушениях на Бурина от самого исполнителя. А раз так, значит, он сидит у нас на нарах… Не исключено, что сразу после моего ухода Крейлис навел справки по своим каналам и выяснил, что Фонарь пропал неизвестно куда… в конце концов, официанты «Фиалки» были свидетелями того, как мы его брали… И тогда он решил не откладывать ликвидацию Фонаря в долгий ящик… Уяснив, что я временно нахожусь в отрыве от своих коллег, он направил в изолятор кого-то из своих подручных, загримировав его так, чтобы он был как две капли воды похож на меня…»

— Ну ты даешь, — покрутил головой Захаров, когда Слегин сбивчиво озвучил вслух эти свои мысли. — Богатая же у тебя фантазия, парень!.. Не хуже, чем у Агаты Кристи!.. Только вот что я тебе скажу: у нас в СИЗО работают не подслеповатые старушки, а профессионалы, которые собаку съели на фейс-контроле! Чтобы их провести — даже не знаю, какой макияж нужен. И потом, грим хорош для театрального спектакля, но не для реального маскарада, потому что на расстоянии вытянутой руки будет заметно, что лицо неестественное…

— А голос? — жадно спросил Слегин. — Что охранники сказали о голосе моего двойника?

Захаров почесал бровь остро отточенным карандашом.

— Честно говоря, тут есть некоторая неувязка, — признал он. — Человек, в котором охрана изолятора дружно опознала тебя, по сути, ничего не говорил… если не считать нескольких отрывистых возгласов…

— Ну, вот видишь! — победно воскликнул Слегин. — А удостоверение? Неужели и ксиву мой двойник предъявлял?

— Нет, — согласился Захаров, но тут же добавил: — Кстати, а ты и сам, помнится, предъявлял документы только в самый первый раз… а потом тебя просто пропускали вместе со мной…

Слегин прищурился.

— Ладно, — сказал он упавшим голосом. — Если ты не хочешь мне верить, валяй — вяжи меня, бери под арест, сажай в кутузку — на место покойного Фонаря… Допрашивай с пристрастием! Ну давай, чего же ты ждешь?!

Захаров открыл рот, но не успел ничего сказать. За спиной Слегина раздался чей-то знакомый голос:

— Что за шум, а драки нет? Или вы никак не поделите лавры поимки опасного преступника?

Слегин повернулся и оцепенел.

На пороге кабинета стоял не кто иной, как Кондор.

Он держался как ни в чем не бывало. Будто не отсутствовал почти неделю неизвестно где.

Слегин пришел в себя первым.

— Дело в том, шеф, — сказал он, — что опасным преступником почему-то оказался я сам!..

— Поздравляю, — с видимым удовлетворением произнес Кондор, входя и усаживаясь в мягкое кресло, предназначенное для почетных гостей. — Что ж, тогда докладывай…

Глава 12

—Ну а теперь подытожим, что мы имеем на данный момент, — наконец сказал Кондор. — Слепой Снайпер действует по-прежнему безнаказанно. Это раз. Его личность достоверно установить пока не удалось… не дергайся, Булат, я же сказал — достоверно! Это два. Абсолютно непонятно, каким образом ему Удается убивать людей, если из заключений экспертов явствует, что он должен был стрелять с большой дистанции, а это было невозможно в условиях закрытых малогабаритных помещений. Это три… Также остается загадкой, где и как он добывает смертельное оружие, почему охотится на самых слабых и беззащитных и чего, собственно, добивается. Это сразу и четыре, и пять, и шесть… А если подшить к делу такие мелочи, как, скажем, то, что оружия двадцать шестого калибра не существует в природе и что, переведя этот калибр в метрическую систему, мы получим примечательное число 6,66 мм, то всего мы будем иметь целых восемь пунктов в минусе…

Слегин открыл было рот, но Кондор опять остановил его повелительным жестом.

— Теперь о том, что может считаться нашими достижениями — в кавычках, разумеется. Арест киллера, который наплел нам сказки про бессмертного программиста и которого прямо у нас под носом убрал неизвестный, обладающий незаурядной способностью трансформации внешности. Замаячила на горизонте некая фирма, которая может специализироваться вовсе не на компьютерно-аудиовизуальных технологиях, а на кое-чем более серьезном. Однако реальных доказательств против нее пока нет, если не принимать во внимание загогулин, которые имеет обыкновение изображать господин генеральный директор, да завала пустых ящиков из-под боеприпасов. В принципе, это все, чем мы пока располагаем, господа оперативники.

— Как это — все? — оторопело спросил Слегин. — А Бурин?

— А что — Бурин? — поднял брови Кондор. — Какие у тебя есть основания подозревать его в причастности к данному делу? Показания мерзавца и преступника Фонаря, который вполне мог вешать нам лапшу на уши? Тот факт, что в указанном им месте не оказалось трупа программиста? А ты уверен, что там был захоронен именно он, а не кто-нибудь другой? Или что это действительно могила, а не, скажем, подземный тайник для хранения каких-нибудь нелегальных штучек?.. Да, налицо все признаки того, что Вадим пропал без вести. Допускаю даже, что Фонарь его на самом деле похоронил тайком на кладбище. Но ведь мертвец не обязательно мог ожить — просто кто-нибудь мог выкопать и увезти тело в другое место. Другой вопрос — зачем и кому это понадобилось… Далее. Ты говоришь, что сегодня, когда ты был в квартире Бурина, кто-то пытался открыть дверь ключом, а потом удрал от тебя… Но почему ты решил, что это сам хозяин квартиры? Может, он просто одолжил на время ключ кому-нибудь из своих знакомых, а тот испугался, учуяв, что в квартире кто —то есть…

— А вам не кажется подозрительным, Кондрат Дорофеевич, что отец Бурина тоже отсутствует неизвестно где и по каким причинам? — осведомился Слегин.

Кондор пожал плечами:

— Ну, хорошо, в крайнем случае, можно объявить розыск отца и сына. Причем не только в Инске, но и по всей стране. И даже по всему миру, если тебе это угодно… Но боюсь, что нам придется долго ждать результатов розыска… Поэтому, дорогие мои, давайте-ка будем не гоняться за журавлем в небе, а работать по тем направлениям, которые обещают реальную отдачу. Тот же Крейлис, например…

— Сейчас мы ведем наблюдение за ним и за зданием его фирмы, — торопливо вставил Захаров. — Но пока — никаких результатов…

— Ну вот, видите, — вздохнул Кондор. — Конечно, можно было бы хоть сейчас нагрянуть туда с обыском — только, похоже, толку от этого будет мало. Даже если у этой компании рыльце в пушку, визит Слегина должен был насторожить их и заставить временно свернуть свою подпольную деятельность, замести следы и некоторое время существовать в качестве честных бизнесменов…

— Что же получается? — растерянно сказал Слегин. — Что нам вообще нет смысла что-либо предпринимать сейчас? Сидеть и ждать у моря погоды? А этот маньяк будет продолжать косить людей средь бела дня?

— Кстати, о маньяке, — сказал Кондор. — Я ведь все это время тоже не ваньку валял и не на курорте прохлаждался…

— Неужели вам удалось взять Ашина? — спросил Слегин.

Кондор кивнул, но как-то вяло.

— Удалось, — подтвердил он. — Но опять в виде трупа…

А потом он поведал Слегину и Захарову последние новости из Интервиля.

Вскоре после прибытия раскрутчиков в Инск в столице был убит доктор Анклюг. Его нашли в рабочем кабинете привязанным к стулу и с кляпом во рту. На теле его было множество колотых и резаных ран, каждая из которых была не смертельной, так что умер он всего лишь от потери крови. У следствия возникло предположение, что покойного пытали — причем, судя по всему, довольно-таки неумело, «непрофессионально»… Версия по поводу ограбления отпала сразу. Видимых врагов у реаниматолога не было, так что оставалось загадкой, кому и с какой целью понадобилось истязать несчастного доктора с применением его же скальпеля…

Преступник не оставил на месте преступления никаких следов, никто из персонала подозрительных посторонних в центре не видел, так что до сих пор следствие находится в тупике.

Между тем в Курске началась серия странных массовых убийств.

На этот раз местом действия стало метро. Почти ежедневно на разных линиях поезд привозил на конечную станцию один из вагонов (чаще всего самый последний в составе) с трупами пассажиров. Экспертиза показала, что у всех них смерть наступила в результате отравления неизвестным ядовитым газом типа ви-икс. После опроса свидетелей и реконструкции обстоятельств преступлений вырисовалась следующая схема. Скорее всего, преступник входил в вагон на предпоследней станции. Когда двери закрывались и поезд трогался, террорист надевал на лицо специальную маску-респиратор (или применял какое-то другое устройство, позволяющее не дышать воздухом вагона), а затем открывал емкость, наполненную смертоносным газом. Смерть настигала ничего не подозревающих граждан почти мгновенно. Никто даже не успевал нажать кнопку на переговорном устройстве, чтобы подать машинисту сигнал тревоги. Поезд прибывал на конечную станцию, двери открывались, и убийца, быстро покинув вагон, снимал с себя маску и смешивался с толпой пассажиров на перроне. Потом кто-нибудь обнаруживал, что вагон полон мертвецов, поднималась паника, суматоха, станцию оцепляли — но было уже поздно…

После первого же теракта в подземке ОБЕЗ приняла экстренные меры безопасности. На каждой станции специальные контролеры осматривали вагоны на предмет наличия контейнеров с отравляющими веществами. Пассажиров стали пропускать через рамки интро-скопов и подвергать личному досмотру, как на таможне. В метро дежурили патрули, проверявшие документы и обыскивавшие всех подозрительных лиц. Повсюду было организовано оповещение населения об опасности, с указанием мер, которые следовало предпринять в случае, если они заметят что-нибудь странное или подозрительное. В вагонах стали ездить переодетые сотрудники «Раскрутки». Особое внимание было уделено конечным станциям — каждый прибывающий вагон там встречали обезовцы в штатском и дежурные по станции метро.

Однако массовые убийства пассажиров метропоездов продолжались.

Было задержано несколько граждан, имевших при себе маски, респираторы и противогазы — но в результате все задержанные оказывались вне подозрений.

Дошло до того, что люди стали предпочитать добираться из одного конца города в другой наземным транспортом и метро постепенно опустело.

Когда Кондор прибыл в Курск, ему удалось установить, что речь идет все о том же Слепом Снайпере — портрет Ашина опознала одна женщина, случайно видевшая человека, вышедшего из вагона, где впоследствии оказалось нагромождение трупов. Работа ОБЕЗа приобрела целенаправленный характер, и однажды, когда Кондор сам дежурил на одной из конечных станций, ему повезло, потому что столкнулся носом к носу со Снайпером (и опять из вагона никто больше уже не вышел!). Ситуация была выигрышной для раскрутчика, потому что Кондор знал Ашина по фотографиям, а тот его — нет… Возможно, начальнику «Раскрутки» удалось бы придумать, как взять Ашина живым, но тут в дело вмешался бдительный болван в лице старшего дежурного наряда. Он заорал на весь перрон в спину Ашина: «Стой, стрелять буду!» — и целых десять секунд вытаскивал из кобуры парализатор.

Кондор бросился к Ашину, сшибая с ног растерянных прохожих, но было уже поздно. Преступник перебежал на другую сторону перрона, спрыгнул на рельсы и бросился бежать в темноту туннеля. Обезовцы во главе с Кондором устремились было вслед за ним, но из-за поворота туннеля выскочил состав, подходивший к станции из депо. Скорость у него была не очень большой, но вовремя затормозить он не успел…

То, что осталось от Снайпера, было тщательно упаковано в герметичный прозрачный контейнер и доставлено в один из столичных НИИ на микробиологическое исследование.

В глубине души Кондор надеялся, что Ашин вот-вот оживет, как это бывало раньше, и тогда можно будет допросить его по полной программе. Но время шло, а бывший Слепой Снайпер почему-то не восставал из праха…

Тем временем специалисты, анализировавшие обстоятельства террористических актов, обратили внимание Кондора на одну любопытную деталь.

У Ашина в момент смерти не оказалось при себе ни маски, ни баллончика с ядовитым газом. Не было их и в том вагоне, наполненном смертью. Обыск туннеля вплоть до предпоследней станции также не дал результатов.

До сих пор осталось загадкой, каким образом Снайперу удалось отравить сорок пять человек, находившихся вместе с ним в вагоне, и остаться в живых, не применяя никаких защитных средств…

Тут Кондор умолк, беспокойно завозился в кресле, а потом объявил Слегину и Захарову:

— Поэтому есть все основания полагать, что мы имеем дело не с обычными противниками. Лично мне совсем не нравятся маньяки, которые расправляются со своими жертвами без применения орудий убийства и к тому же оживают после смерти… К сожалению, эта мысль пришла не мне одному в голову. И теперь, помимо других головных болей, мы имеем нового помощника в лице некоего Владлена Сабурова, сотрудника Инвестигации. Надеюсь, вы слышали про эту контору?

Захаров присвистнул, а Слегин, не сдержавшись, выругался сквозь зубы.

Об Инвестигации миру было известно немногое. Даже ОБЕЗу. Это была международная организация, занимавшаяся исследованием различных аномальных явлений. Нечто вроде научной разведки, а скорее — контрразведки. Над инвестигаторами обычно подсмеивались все кому не лень, но иметь с ними дело не хотел бы никто. Во главу угла при проведении своих расследований они ставили не общественные интересы, а этакое холодное, отстраненное («объективное», как они сами утверждали) любопытство вивисектора. Гларное для них было — докопаться до причин и сути тех загадочных объектов, которыми они занимались, а что из это может получиться и как аукнется для человечества, интересовало их меньше всего…

— Самое скверное, что он давно уже работает параллельно с нами, но втихаря, — продолжал Кондор. — Инкогнито — как гоголевский ревизор… Прибыл в Инск под легендой журналиста, занимается сбором какой-то информации и опросом местных жителей. А вот так он выглядит…

Он передал Слегину снимок, явно сделанный скрытой камерой с большой дистанции.

На снимке был изображен тот самый сухощавый тип, который однажды беседовал в присутствии Слегина с «утопленником» Сергеем Григорьевичем.

— Ну вот, — горестно вздохнул Захаров, — только инвестигаторов мне тут еще не хватало для полного счастья!..

— Я уже познакомился с ним, — продолжал Кондор. — А в ближайшее время он намерен заявиться в Управление, чтобы поделиться с нами своими открытиями.

— Так это ж здорово! — воскликнул простодушный Захаров. — Раз так — наши двери для Инвестигации всегда открыты!..

— Не спеши, Толя, — осадил его Кондор. — Мне эти ушлые фоксы малдеры за двадцать с лишним лет уже в печенках сидят. Знаю я их, как облупленных… Они всегда обещают вначале поделиться информацией, а потом выясняется, что это лишь предлог, чтобы, наоборот, информацию выцарапать из ОБЕЗа. И, кстати, гораздо чаще не они предлагают нашим службам помощь, а сами за ней обращаются к нам. Вот так-то, друзья мои…

Несколько секунд в кабинете царило молчание. Потом Захаров откинулся на спинку кресла и пробурчал:

— Интересно, какому идиоту пришла в голову идея создать эту чертову Инвестигацию! И название-то какое выдумали, умники!.. Сразу Инквизиция вспоминается…

— Вот что. Булат, — сказал Кондор, который что-то обдумывал, не слушая сетования хозяина кабинета. — Как гласит старинная русская пословица, если изнасилование неизбежно, то надо постараться получить от него максимум удовольствия, правильно? Инвестигатора, когда он объявится, ты возьмешь на себя. Задача: применять принцип «ты — мне, я — тебе» так, чтобы мы получили больше информации от Сабурова, чем он — от нас.

— Но почему именно я, Кондрат Дорофеевич? — взмолился Слегин.

— А кто — я, что ли, твою мать? — осведомился Кондор, и Слегин мгновенно, понял, что дальнейшее сопротивление воле шефа бессмысленно.

— Молчу, молчу, — вскочив и карикатурно встав руки по швам, сказал он. — А также слушаюсь и повинуюсь, мой властелин!

— То-то же, — проворчал Кондор. — А то, понимаешь, распустились тут за время отсутствия начальника…

Глава 13

Назойливый писк коммуникатора оторвал Слегина от просмотра сна в самом интересном месте. Он стоял, безоружный и связанный, на краю пропасти, а к нему с издевательской ухмылочкой, помахивая небрежно остро отточенным кинжалом, приближался Слепой Снайпер, в котором Слегин с ужасом узнавал самого себя…

Звонил ему Кондор.

— Спишь небось, — не то спросил, не то констатировал он.

— Да как вам сказать, шеф? — сдерживая тоскливый зевок, сказал Слегин. — Знаете, есть одна теория насчет того, что окружающий мир нам только снится, а то, что мы принимаем за сон, и есть настоящая реальность…

— И откуда ты этой ерундистики набираешься? — удивился Кондор. — Неужто уже успел пообщаться с инвестигатором?

— «Нас всех учили понемногу, — сонно пробормотал Слегин, — чему-нибудь и как-нибудь»…

— Кончай умничать, — добродушно посоветовал шеф. — Я что звоню-то? Тут люди Захарова, которые пасли здание известной тебе фирмы, сообщили, что туда подъехал фургон, с которого в подвал фирмы таскают какие-то тяжеленные ящики…

— А-а, — с облегчением протянул Слегин. — А я думал: опять кто-нибудь попал Снайперу под горячую руку!..

— Позволь тебе напомнить, что мы вообще-то не одними маньяками-убийцами занимаемся, — ядовито просипел Кондор. — «Спираль», если речь идет действительно о ней, к нам тоже кое-какое отношение имеет…

Остатки сна слетели со Слегина.

— Прошу прощения, Кондрат Дорофеевич, — сказал он, протирая глаза. — Что — по машинам?..

— Ну нет, спешить нам ни к чему. Там сейчас все равно, кроме охраны, никого нет… Спугнем пташек — разлетятся по всей стране. Подождем до утра. Груз-то все равно никуда из подвала не денется…

Слегин всмотрелся в фосфоресцирующие стрелки настенных часов. Было начало пятого.

— Да вы просто садист, шеф, — в сердцах сообщил он.

— Да я… это… — неожиданно смутился Кондор. — Дай, думаю, позвоню… обрадую… да и подготовиться тебе надо…

— Что ж, тогда приступаю к подготовке, — доложил Слегин, отключил коммуникатор и натянул на голову жесткое шерстяное одеяло.

Операция прошла в духе лучших традиций ОБЕЗа.

Когда Крейлис, одетый в белоснежный безупречный костюм, выбрался из своего длиннющего «Тандерболта» и проследовал в здание, Кондор подал условный сигнал, и ко всем входным дверям фирмы, включая вход в подвал, подлетели микроавтобусы, битком набитые спецназовцами со стоп-ружьями и дубинками-шокерами. Дверь главного входа, через который вместе с основной группой устремились Кондор и Слегин, была в мгновение ока выбита вместе с электронной начинкой зарядом пластита размером со спичечный коробок.

Охранники за стальной решеткой, перерезанной у них на глазах с помощью жидкого азота, не успели и глазом моргнуть, как уже лежали на полу в классической позе: руки — за голову, ноги — на максимальную ширину.

Вся сигнализация была отключена.

— Крейлиса я беру на себя, — сказал Кондор Слеги-ну, — а ты давай с ребятами в подвал…

Размахивая парализатором, шеф «Раскрутки» ринулся вверх по лестнице.

У лестницы в подвал был оборудован еще один пост охраны, и штурм-группе с ним пришлось немного повозиться, потому что сразу складывать оружие — и не просто оружие, а СО — стражи подземелий не пожелали. Все дело решила звуковая граната, брошенная одним из спецназовцев за угол коридора, из-за которого, рикошетя о стены, веером вылетали пули. После этого оставалось лишь выждать несколько секунд, а потом, нацепив на уши специальные заглушки, выходить из укрытий и брать оборонявшихся голыми руками, потому что к этому моменту они уже ничего не соображали от дикой боли, терзающей их черепа и разрывающей барабанные перепонки…

Потом некоторое время ушло на то, чтобы открыть кодовые замки в двери.

И наконец — вот он, подвал, а в нем еще один, вход в который замаскирован под один из шкафчиков для рабочей спецодежды.

Темная лестница в несколько пролетов, ведущая в самый настоящий арсенал.

Штабели ящиков чуть ли не до самого потолка. А там — чего только нет!.. Пистолеты, винтовки, пулеметы, боеприпасы, гранаты и даже базуки. Все новенькое, в промасленной бумаге и в надежно заколоченных ящиках, словно только что с завода или с армейского склада… Впрочем, некоторые ящики были вскрыты — в основном с компакт-пистолетами… Видимо, подчиненные Крейлиса не только сбывали запретные товары, но и сами активно ими пользовались в случае необходимости.

Вполне возможно, что и Слепому Снайперу кое-что перепадало отсюда.

Слегин попытался мысленно прикинуть, каким будет срок тюремного заключения, который светит Крейлису и его подручным за этот подземный склад, если за хранение одной единицы СО суд дает не менее пятнадцати лет. Но для таких вычислений потребовался бы калькулятор.

Оставив людей Захарова производить опись и конфискацию оружия, Слегин отправился узнать, как дела наверху.

Наверху уже было все тихо и спокойно. Через открытые настежь двери кабинетов было видно, как сотрудники штурм-группы проводят проверку документов у персонала фирмы. Следов эксцессов не было, только на лестничной площадке между первым и вторым этажами стоял, хлюпая носом, уткнувшись мордой в стену и держа руки в наручниках за спиной, какой-то широкоплечий угрюмый тип под присмотром двух дюжих спецназовцев, а в коридоре на кремовой ковровой дорожке запечатлелись обильные брызги крови, будто тут с силой двинули кого-то в переносицу…

В приемной перед кабинетом Крейлиса не оказалось никого, и Слегин сначала решил, что секретаря уже вывели отсюда, как вдруг в углу за столом раздался слабый шорох и раскрутчик увидел на полу ноги лежавшего человека, голова которого была завернута в оконную штору, полусдернутую с окна.

Это был тот самый молодой человек, которого Слегин видел в ходе своего первого визита в фирму. Правая рука у него была сломана, на лицо вообще было страшно взглянуть — это был один сплошной синяк. Он все еще пребывал в беспамятстве, и это был явный признак того, что он чем-то рассердил Кондора, потому что обычно Кондор не допускает членовредительства в отношении своих противников…

Тут дверь кабинета Крейлиса отворилась, и из нее в приемную вывалился Кондор. Лицо его, как обычно, ничего особенного не выражало, только время от времени подергивалась левая щека, и Слегин понял, что случилось нечто непредвиденное.

— Неужели Крейлис ушел от вас, шеф? — спросил он, переставая изучать состояние молодого человека.

— Ушел, — развел руками Кондор. — Причем туда, где его уже никому не поймать…

Откуда ни возьмись, примчался запыхавшийся Захаров с целой свитой своих подчиненных, и вся эта толпа ввалилась в кабинет. Слегин последовал их примеру.

Крейлис сидел в своем кресле, ткнувшись.лицом в стол, и ярко-алая кровь заливала бумаги, разложенные перед генеральным директором. Правая рука Крейлиса свисала с подлокотника кресла, и под ней на полу валялся пистолет с длинным стволом и набалдашником глушителя.

Захаров вопросительно повернулся к Кондору.

— Он что — прямо при вас застрелился, Кондрат Дорофеевич? — спросил он.

— Да нет, — сказал Кондор. — В тот момент, когда я открывал дверь…

— Хорошо еще, что этот мерзавец не захотел прихватить вас на тот свет, — озабоченно сказал Захаров.

— Ну, это у него вряд ли получилось бы, — спокойно возразил Кондор. — Я же не к любовнице шел, так что ко всяким пакостям был готов. Только, конечно, — не к такой…

Откуда-то возникли люди в штатском, которые принялись фотографировать труп Крейлиса и снимать отпечатки пальцев с разных предметов.

Слегин повернулся, собираясь выйти, но тут взгляд его упал на фотографию в рамке, стоявшую на столе Крейлиса среди письменных приборов, стопок документов и пачек бумаг, и он невольно вздрогнул.

Потом он поднял голову и встретился взглядом с Кондором.

— Откуда у него эта фотография? — спросил Слегин, не слыша своего голоса.

Кондор только пожал плечами.

Через некоторое время Слегин задал тот же вопрос секретарю Крейлиса, приведенному в чувство спецна-зовцами пинками под ребра.

— Как — откуда? — удивился тот. — Это же дочка босса… покойная. Полгода назад она погибла в автомобильной катастрофе…

— И как ее звали? — только и сумел выдавить из себя потрясенный Слегин.

— Рэмма, — сообщил секретарь. — Рэмма Марковна Крейлис…

Слегин опять отыскал взглядом Кондора.

— Разрешите, шеф? — глухо спросил он.

— Конечно, Булат, — ответил Кондор, — Ты сам должен поставить все точки над «и»…

Глава 14

После Инска Интервиль показался Слегину другой планетой. Здесь было солнечно и уютно, и жизнь, как всегда, бурлила и кипела, и куда-то спешили толпы людей, и все находилось в постоянном движении — люди, машины, аэры, скутеры. Даже дома — и те, казалось, перемещались с места на место…

Прямо из аэропорта он кинулся через весь город к Аните. Он боялся, что уже не застанет ее, но, как ни странно, она оказалась на месте.

Она записывала на студии свой очередной «альбом». Анита стала «трехмерщицей» совсем недавно. У нее вообще не было длительных увлечений, но все они относились к искусству. Следствие беспорядочного гуманитарного образования, как она объяснила Слегину в момент знакомства…

Впоследствии раскрутчик не раз убеждался в правоте ее слов.

То она рисовала пейзажи. То вдруг начинала заниматься музыкой, последовательно осваивая один инструмент за другим. То писала стихи в духе японской средневековой поэзии.

К тому моменту, когда Анита познакомилась со Слегиным, она увлеклась так называемым «трехмерным искусством» — сплавом поэзии, музыки, компьютерной графики и модного ныне лингвистического программирования.

Опусы, которые создавались в ходе подобного творчества, представляли собой, на взгляд Слегина, нечто среднее между видеоклипом, рекламным роликом и утренником в детском саду, смоделированным на компьютере.

Он никогда не задавал ей вопрос насчет прибыльности такого рода занятий. Ему было достаточно видеть, что Анита не бедствует. Теперь-то ему было ясно, кто финансировал все ее артистические изыски…

Работала Анита обычно в компании таких же, как она, молодых людей, помешанных на «арт-авангарде».

Увидев Слегина, девушка приятно удивилась и, не стесняясь своих коллег, налетела на него, как ураган, с объятиями и нежными поцелуйчиками.

Слегин терпеливо дождался, пока она закончит работу и распрощается с «сослуживцами». Мозг его сверлила мысль: как ему теперь с ней разговаривать?

Он оттягивал момент решающих объяснений столько, сколько мог.

Из студии они двинулись в их любимое кафе — то самое, где они сидели перед тем, как Слегин увидел ожившего Снайпера.

Там они уничтожили несколько порций мороженого и фисташковых коктейлей (и то и другое Слегин терпеть не мог, а Анита обожала), поболтали о том о сем — а точнее, ни о чем особенном, и двинулись гулять по городу.

Он так и не признался ей, что прилетел в Интервиль всего на один день, — что-то его удерживало от этого.

Квартирка у Аниты на юге города, в изящной башенке высотой в двадцать пять этажей, обставлена была в шведском стиле: все суперсовременное, деревянное, в кричаще-ярких цветах.

Анита вела себя совершенно естественно.

Слегин не знал, как начать разговор, пока не наступил решающий момент, когда она придвинулась к нему ближе и подставила губы для поцелуя.

Может быть, здесь все-таки какая-то ошибка, машинально подумал он. Не может быть, чтобы эта живая, теплая, кружащая голову ароматом изысканных духов женщина еще полгода назад лежала окоченевшим трупом на холодном алюминиевом столе морга и абсолютно ничего не чувствовала…

Наконец она сама поняла, что что-то не так.

— Что случилось, Слегин? — поинтересовалась она, отстранившись и внимательно изучая раскрутчика. — Почему ты весь вечер так странно смотришь на меня?

Он почувствовал, как уши его начинают пылать.

Нет, одно дело допрашивать какого-нибудь матерого подонка типа Фонаря, и совсем другое — любимую женщину. Наверное, зря он сам взялся за это. Пусть бы Кондор послал к ней кого-нибудь другого.

Но теперь отступать некуда. Он должен узнать всю правду.

— Скажи, Ани, как ты оказалась в Интервиле? — спросил он.

Она вздрогнула:

— Откуда ты знаешь, что я — приезжая?

«Я еще и не то про тебя знаю», — подумал он, но вслух произнес другое:

— Это неважно. Ты можешь рассказать мне, что с тобой случилось в Инске полгода назад?

Она нахмурилась и закусила розовую губку. Потом неестественно рассмеялась:

— Я всегда подозревала, что нельзя встречаться с обезовцем. Но не думала, что тебе когда-нибудь придет в голову меня допрашивать…

— Я не допрашиваю тебя. Я просто хочу знать о тебе всё.

Она откинула изящную головку на спинку дивана.

— Зачем? Зачем тебе это нужно, Слегин? Почему это так важно для тебя?

«Потому что я начинаю бояться тебя», — подумал он.

— Ну, хорошо, — продолжала она, так и не дождавшись от него ответа. — Будь по-твоему…

И стала рассказывать. Слегин пристально смотрел на нее. За время работы в «Раскрутке» он научился определять с первых же слов собеседника, врет тот или говорит правду. Но с Анитой этот номер не проходил. Он так и не смог определить, верит он ей или нет…

По ее словам, все вышло вполне естественно. Саму катастрофу она не запомнила. В памяти ее странным образом отложились события, непосредственно предшествующие тому, как она с матерью собиралась поехать куда-то, а потом — ничего. Мрак. Очнулась она лишь в Интервиле, в центре доктора Анклюга. Ей сказали, что их автомобиль перевернулся и что она много времени провела без сознания. Все то время, пока она приходила в себя, рядом с ней был отец. А потом ее выписали и отец сказал, что в Инск ей возвращаться пока не стоит. Слишком многое там могло бы ей напоминать о матери, которая погибла в катастрофе. Может быть, потом, позднее… Отец дал ей денег, много денег, купил ей эту квартирку и уехал. Время от времени он звонил ей. Анита окунулась в бурную столичную жизнь, увлеклась творчеством и постепенно стала забывать тот странный провал длиной в несколько месяцев, который имел место в ее жизни. А потом она встретила Сле-гина…

— Почему ты никогда мне об этом не рассказывала? — спросил Слегин.

Анита повела кокетливо худенькими плечиками:

— А зачем? Понимаешь, я хотела поскорее забыть все это. Было больно думать, что мама…

Голос ее оборвался, и она отвернулась, пряча лицо.

Слегин закусил губу.

Ничего не поделать, придется идти до конца.

— А как получилось, что ты стала Анитой? — спросил он. — Ведь твое имя — Рэмма, Рэмма Крейлис…

— Это была не моя инициатива, — тихо сказала девушка. — Отец настоял на этом.

— И как он тебе объяснил необходимость этого?

— Не помню. Что-то вроде того, что мной заинтересовались журналисты и это единственный способ избежать их приставаний… И потом, в качестве арт-псевдонима имя Анита мне нравилось больше, чем Рэмма Крейлис…

Перед следующим вопросом Слегин на несколько секунд задумался.

— Скажи, а после того как ты выписалась из больницы, ты не замечала ничего странного за собой?

Анита (он уже привык к ее новому имени и мысленно называл ее по-прежнему) вскинула голову:

— Послушай, Слегин, что все-таки случилось? Почему ты донимаешь меня какими-то нелепыми вопросами? Я не пойму, чего ты от меня хочешь!.. Да, я взяла себе другое имя. Да, я скрывала от тебя кое-какие факты из своей жизни. Но ведь это еще не повод для того, чтобы относиться ко мне как к преступнице!

— Помнишь, я рассказывал тебе о серийных убийцах, которых мы называем Слепыми Снайперами? — спросил он после паузы. — Я тогда не сказал тебе одну важную вещь — не потому, что не хотел, а потому, что еще сам не знал… Ими становятся, как правило, те, кто побывал на том свете…

Она уставилась на него так, словно он сам был ожившим мертвецом.

— Ну и что? — непонимающе сказала она. — А при чем здесь я?!

И тут взгляд ее стал каким-то застывшим и потускневшим — словно мертвым.

— Да, Ани, — мягко сказал Слегин. — Тогда, в Инске, ты погибла. И несколько месяцев пробыла на том свете. Тебя там считают мертвой до сих пор. На городском кладбище есть даже могила с твоей фотографией… Но гроб в ней пуст, Анита, — я видел это своими глазами.

— Ну и как ты все это объясняешь? — поинтересовалась она, и голос ее оказался таким же безжизненным, как и взгляд.

— В последнее время мы все чаще сталкиваемся с тем, что некоторые люди обладают способностью оживать после смерти, — сказал Слегин. — Феникс — это определение отлично подходит к ним, потому что их невозможно уничтожить. Но сами они почему-то после своего второго «рождения» начинают убивать всех подряд. Причем каким-то неизвестным, невероятным способом… Мне даже кажется, что иногда они делают это неосознанно, против своей воли. Эта способность к убийству может пробудиться в них в самый неожиданный момент. Среди них есть такие, которые активно пользуются этим страшным инстинктом. Но большинство наверняка не подозревает о… об этом. Вот почему я хочу, чтобы ты честно сказала мне: не наблюдала ли ты за собой нечто в этом роде?

Анита вскочила с дивана и подошла к окну, повернувшись к Слегину спиной.

— Уходи, — попросила она после длинной паузы. — Я не хочу больше видеть тебя!

Сердце у Слегина больно сжалось.

— Ани, не обижайся, — попросил он. — Прости меня, но это моя работа… Пойми, я ни в чем тебя не обвиняю. И я по-прежнему очень люблю тебя. Но ведь отныне ни ты, ни я не сможем жить так, как прежде, пока между нами будет стоять ЭТО… Если тебе нужна моя помощь, я расшибусь в лепешку, чтобы помочь тебе! Ани, любимая моя!.. Ты слышишь меня?

— Уходи, — повторила она. — Убирайся вон отсюда! И никогда больше не показывайся мне на глаза!..

Внутри Слегина что-то оборвалось. Не чуя под собой ног, он встал и поплелся в прихожую. Вышел, не захлопнув, а лишь прикрыв за собой дверь.

Лифт вызывать он не стал — не до этого ему сейчас было. Почему-то стал медленно спускаться по лестнице. В голове у него не было ни одной разумной мысли. Только одна сплошная пустота от отчаяния и горечи…

Спустившись на несколько пролетов, раскрутчик вдруг вспомнил, что не сказал Аните самого главного. Что у нее больше нет отца…

Но заставило его вернуться не это.

Просто он вновь увидел внутренним взором свою Ани, стоящую у окна, зябко охватив плечи руками, и неотрывно глядящую вниз. Так обычно стоят на краю пропасти за секунду до того, как с криком сорваться вниз.

Он пулей влетел в квартиру, но на его истошный вопль никто не отозвался.

Окно в комнате было распахнуто настежь, и, выглянув в него, Слегин различил внизу группку людей, обступивших на газоне что-то бесформенное и неподвижное, того же цвета, каким было платье на Аните. Кто-то из стоявших внизу, задрав голову, показал рукой на окну, из которого смотрел Слегин. В небе заверещала сирена приближающегося аэра Эмергенции…

Слегин стремглав кинулся вниз.

Он, не церемонясь, растолкал зевак и опустился на колени перед телом Аниты, тщетно стараясь не видеть ни крови, ни белоснежных обломков костей, выпирающих в разных местах из-под окровавленной одежды.

Он сказал со всей нежностью, на которую был способен:

— Ани, очнись!.. Вернись — ты же умеешь это делать, птичка моя… Не оставляй меня, слышишь?!

Среди людей, обступивших место падения Аниты, прошелестел чей-то осторожный шепот: «Это ее муж, что ли? Совсем обезумел, бедняга, от горя!»…

Прошло несколько минут, но она не воскресала.

Не хотела?

Или не могла?..

И тогда он понял, почему она приняла решение уйти.

— Прости меня, Ани, — прошептал он. — Я не хотел… Ты все равно когда-нибудь узнала бы об этом!

Чьи-то властные руки отстранили его, и спины людей в синих комбинезонах Эмергенции закрыли от него страшное зрелище…

Он добился, чтобы медики взяли его с собой, и провел в морге весь остаток дня — впрочем, время теперь потеряло для него всякое значение. Если бы понадобилось, он бы дежурил рядом с телом Аниты всю оставшуюся жизнь.

Он не хотел, не мог поверить в то, что произошло непоправимое. Он был уверен, что она вот-вот откроет глаза и спросит: «Где я?»

Но этого почему-то не происходило.

Когда Слегин совсем отчаялся, на плечо его легла чья-то жесткая рука. Это был тот сухощавый представитель Инвестигации, фотографию которого недавно показывал Кондор.

— Меня зовут Владлен Сабуров, — сказал он. — Пойдемте отсюда… Я мог бы вам кое-что рассказать.

— Зачем? — спросил он. — Зачем вы здесь, инвестигатор?

Против его ожиданий, Сабуров не отвел взгляда.

— Не стоит ждать, что она воскреснет, — сказал он. — Мне кажется, что на этот раз она умерла по-настоящему — навсегда… Но если вы в этом не уверены, я распоряжусь, чтобы ее забрали из морга и поместили в нашу специальную лабораторию, под круглосуточное наблюдение.

— Не надо, — сказал Слегин. — Прошу вас — не надо этого делать!.. Вам что — мало других подопытных кроликов?!

Секунду Сабуров смотрел на него.

Потом отвернулся.

— Что ж, будь по-вашему, — сказал он. — А вообще жаль, что вы меня опередили… У меня было много вопросов к вашей подружке. Ведь она тоже была фениксом…

Слегин вскинул голову:

— По-вашему, она успела кого-нибудь убить?..

— Не знаю, — пожал плечами Сабуров. — Фениксов в мире — сотни. Но убийцами становятся лишь единицы из них.

Глава 15

В Инск они возвращались вместе. Сам не зная почему, вместо самолета или аэра Слегин выбрал наземный экспресс.

Наверное, подсознательно он хотел оттянуть момент возвращения к работе. Ему требовалось время, чтобы рана, причиненная утратой Аниты, хотя бы перестала кровоточить.

Вопреки мрачным предупреждениям Кондора, Сабуров оказался неплохим парнем. Во всяком случае, он не лез в душу своему спутнику и не надоедал замызганными сентенциями типа «что случилось — то случилось», «былого не вернешь», «время лечит любые раны»…

И вообще, он был каким-то нетипичным инвестигатором. Вместо того чтобы расспрашивать Слегина, он рассказывал сам, и почему-то сразу верилось, что он говорит правду.

… Оказывается, странные события с оживающими мертвецами давно привлекли внимание Инвестигации. И не только в Инске. Нечто похожее происходило и в других городах, и в других странах.

Однако интерес инвестигаторов к данному явлению поначалу носил чисто академический характер. Потому что чудеса такого рода происходили и раньше, начиная с небезызвестного библейского Лазаря. Они были описаны в трудах Платона, Плутарха и Плиния Старшего, немецкого врача XVIII века Брюгье и многих других…

…В анналах инквизиции сохранился протокол допроса знаменитого в шестнадцатом веке испанского врача Андреаса Везалия, который вскрывал умершего дворянина, когда покойник внезапно ожил. Обвиненного в дьявольском колдовстве, эскулапа приговорили к смерти, но потом помиловали. Везалий продолжал врачебную деятельность, но через некоторое время с ним произошел еще один случай. На этот раз при вскрытии вернулась к жизни женщина, сердце которой долгое время не подавало никаких признаков активности. Везалий был настолько потрясен преследовавшим его злым роком, что прекратил занятия медициной, а вскоре и сам скончался…

…Не раз подобные случаи происходили и со знаменитостями. Древнерусские летописи донесли до наших дней рассказ о самопроизвольном воскрешении князя Дмитрия Красного перед самым погребением. Правда, прожил воскрешенный всего несколько дней и был, мягко говоря, «не в себе» (он не понимал, что ему говорили, бредил церковными песнопениями, хотя узнавал родных и близких)…

Гораздо больший срок прожил после возвращения с того света великий Франческо Петрарка, который, поднявшись со смертного ложа, на котором пребывал бездыханным в течение двенадцати часов, прожил еще целых тридцать лет…

…Широко известен случай, произошедший в Ватикане при папе Пие Девятом. Один из карабинеров, скончавшийся от астмы, был признан мертвым, но когда врач, прежде чем отправить тело в морг, поднес к лицу покойника пламя свечи, то умерший воскрес и прожил еще много лет…

В этом нескончаемом ряду были христианский миссионер Шварц, скончавшийся в Индии, и греческий епископ Никифорос Гликос. Англичанка Элзи Уорринг и американка Джолия Доу. Безвестная французская старушка, решившая утопиться в реке, но ожившая по дороге в морг, и ленинградский шофер Василий Ш., замерзший зимой прямо на улице в тридцатиградусный мороз. Канадка Джин Джобоун и норвежский мальчик Вегард Слете мунен…

Их было много — пресловутых «потомков Лазаря», разбросанных по разным векам и странам. Они уходили из жизни от различных причин и при разных обстоятельствах. Они пребывали за смертной чертой разное время и, вернувшись к жизни, жили от нескольких часов до нескольких лет. Однако их роднило одно — все они вначале были признаны несомненно мертвыми, но потом оживали.

Интерес Инвестигации к «возвращенцам» был обусловлен тем, что с каждым годом таких случаев становилось все больше и больше. Это уже выходило за рамки статистического «закона больших чисел» и не объяснялось ростом численности населения планеты.

Должны были иметься иные — пусть даже невероятные на первый взгляд — факторы, которые влияли на увеличение количества «оживающих мертвецов».

Инвестигацией была создана специальная опер-группа, в состав которой входил и Сабуров. Она отслеживала ситуацию и пыталась разобраться с каждым случаем в отдельности. Работали члены группы, как правило, автономно — слишком большим был разброс по времени и месту странного феномена, с которым они столкнулись.

К тому же инвестигаторам приходилось действовать тайно, без публичной огласки сведений, которые удавалось получить. По некоторым версиям, планете угрожала неизвестная, но вполне реальная опасность. Руководство Инвестигации склонно было полагать, что, возможно, речь идет о первых признаках инопланетного нашествия. И хотя эта гипотеза до сих пор не находила стопроцентного подтверждения, самым разумным было скрывать свой интерес к фениксам.

Тем более что впоследствии выяснилось: некоторые из «оживших покойников» становились массовыми убийцами, стремившимися расправиться как можно с большим количеством людей.

Зачем они это делали? Что — или кто — заставляло их убивать хладнокровно, но не жестоко? Почему они не хотели поведать миру правду о том, что с ними происходит? На все эти вопросы по-прежнему не находилось ответов…

Приступив к работе в Инске, Сабуров выявил еще одну странную закономерность. Именно в этом городе с недавнего времени участились случаи чудесного везения, нарушающего все законы природы. Отдельным местным жителям, которым грозила неизбежная смерть или гибель, удавалось не только выжить, но и не получить серьезных травм.

И опять, как и в отношении «возвращенцев», все обстоятельства, при которых происходили подобные чудеса, были различными — шла ли речь об убийстве или самоубийстве, о естественной смерти или о трагической случайности. Впрочем, кое-какие сходные параметры все же имелись. Например, бросалось в глаза, что в большинстве случаев свидетелей смерти не было. В других ситуациях чудо свершалось на глазах у многих людей, но, однако, никто из них впоследствии не мог объяснить, каким образом человек, упавший с огромной высоты, мог не пострадать. И почему в дымящихся развалинах, оставшихся после пожара высшей категории, когда плавился даже металл, обнаруживался совершенно целый и невредимый человек без единого ожога на коже?..

Это настораживало. Это не могло не насторожить инвестигаторов — сотрудников организации, созданной на базе жалких кучек аномалыциков-любителей, которые некогда были склонны подозревать постоянное присутствие на Земле пришельцев из иных миров или времен…

И тогда перед Сабуровым встала проблема: как ему следует вести себя, чтобы не спугнуть Чужих? Можно было бы установить наблюдение за каждым из «объектов». Но на это потребовалось бы много времени, средств и людей. При всем своем техническом оснащении и высоком международном статусе Инвестигация не могла позволить себе подобную роскошь.

Оставалось одно: спровоцировать невидимого противника, если, конечно, речь шла именно о противнике, на такие действия, которые свидетельствовали бы о его неземной сущности.

Именно поэтому, выдавая себя за корреспондента научно-популярного журнала, Сабуров принялся лично встречаться с несостоявшимися покойниками. Он сознавал, что рискует, — если пришельцы действительно обладали враждебными намерениями по отношению к Земле, они наверняка прихлопнули бы его, как назойливую муху, посмевшую сесть на лоб великану.

Однако встречи эти не принесли инвестигатору никакой новой информации. Чаще всего фениксы вполне достоверно признавались, что и сами не поймут, как с ними могло произойти чудо. По их словам, это было похоже на обычный обморок, когда, очнувшись, человек с трудом припоминает, что с ним было до тьмы… Все это время Сабурова сверлила одна мысль. Что, если все эти люди, считавшиеся неуязвимыми, действительно прошли через смерть, а потом воскресли? Не лежит ли это явление в том же ряду, что и очевидное оживление мертвецов? И как установить, люди ли фениксы или только подобия людей?..

В связи с этим у инвестигатора возникла заманчивая идея. Он решил создать для объектов своего внимания такие экстремальные ситуации, когда их жизни будет грозить опасность. Выявив их реакцию на возможность гибели, можно будет сделать вывод хотя бы о том, искренни ли они в своем незнании или нет.

Кое-какие эксперименты Сабуров успел реализовать сам. Результаты его не то чтобы полностью разочаровали, но и не обнадежили.

А потом он получил сообщение из Центра, из которого узнал, что блестящая идея пришла в голову не ему одному и что Инвестигация задействовала достаточно большие силы и средства на реализацию инсценировок, но из этого ничего не вышло. Кто-то из «везунчиков» вполне убедительно пугался опасности (но это можно было объяснить отсутствием «чистоты эксперимента»), а кто-то — нет (и это опять-таки соответствовало особенностям человеческой психологии, поскольку даже в условиях стресса не все люди способны испытывать страх)…

И вновь инвестигаторам предстояло блуждание по тьме лабиринта.

Сабуров отчетливо осознавал, что в его распоряжении есть один способ решения задачи, который в сложившейся ситуации был бы самым простым и относительно надежным.

Однако от одной мысли об этом варианте по спине Сабурова бежали мурашки.

Надо организовать еще одну — вполне реальную — смерть кого-нибудь из фениксов и посмотреть, что из этого выйдет. Но…

В этом месте спутник Слегина красноречиво пожал плечами и умолк.

— Но, кажется, эта мысль пришла в голову не мне одному, — проронил он после паузы.

— Подожди, подожди, — сказал Слегин, который уже настолько успел привыкнуть к инвестигатору, что перешел с ним на «ты» (тем более что дополнительным стимулом для сближения была бутылка коньяка, которая вдруг «случайно» обнаружилась в сумке Сабурова). — Так ты полагаешь, что Слепые Снайперы на самом деле — экспериментаторы, которые, в отличие от тебя, решились на практическое осуществление своей затеи? Не-ет, это полный бред!.. Они же убивают всех подряд, а не только «везунчиков»…

— Согласен, — уныло согласился Сабуров. — Это действительно бред. Но иного объяснения я пока не вижу…

— Ну и кого же, по-твоему, они представляют? Не твоих же корешей-аномалыциков, спятивших на почве многолетней погони за НЛО?

— Конечно, нет. Я думаю, что дела могут обстоять гораздо хуже, Булат…

— Например?

— Например, представь себе, что пришельцев таким странным образом пытается выявить некое тайное сообщество, существующее в недрах нашей цивилизации.

Слегин провел ладонями по лицу, словно пытаясь таким способом стереть с себя усталость.

— Послушай, Владлен…

— Зови меня лучше Лен, — быстро вставил Сабуров. — К такому обращению я больше привык.

— Идет. Но тогда и ты меня не зови больше по имени. Для всех наших я — Слегин, понял?

— Понял, — улыбнулся инвестигатор. — Что ж, спасибо, что причисляешь меня к кругу своих друзей…

— Да при чем здесь это? — отмахнулся Слегин. — Вот что я хотел тебе сказать… Неужели ты действительно веришь во всю эту белиберду?

Сабуров усмехнулся.

— А ты? — медленно произнес он, поднеся к глазам свой стакан и изучающе рассматривая его содержимое янтарного цвета. — Ты веришь в то, что ты сам — тоже феникс?

Глава 16

Слова инвестигатора заставили Слегина на некоторое время забыть о смерти Аниты.

— Я-а? — ошарашенно протянул он. — Каким образом?! Но ведь фениксы — это те, кто воскрес после смерти! А я…

Раскрутчик осекся. Ему вспомнились слова Захарова в ту ночь, когда они взяли Фонаря: «Непонятно: если он вдарил тебя кастетом в висок, то почему у тебя даже синяка не осталось?»…

— Между прочим, я успел ознакомиться с твоей биографией, Бу… Слегин, — донесся откуда-то с другого края Вселенной голос Сабурова. — На самом деле ты умирал дважды. Первый раз — когда вместе с грузовиком влетел в интервильское Озеро и оказался почти в эпицентре вакуумного взрыва. А второй раз — уже в Инске, когда тебе проломил череп уголовник, подосланный Крейлисом, чтобы убрать тебя с дороги…

— Этого не может быть, — упрямо сказал Слегин. — Тут какая-то ошибка. В Интервиле мне просто повезло, вот и все! Да еще доктору Анклюгу, покойному, спасибо — собрал меня из кусочков, как детский конструктор… А Фонарь, наверное, промахнулся в темноте и лишь чиркнул кастетом вскользь по моему черепу. Сабуров тяжко вздохнул.

— Беда с вами, «возвращенцами», — посетовал он. — Почему-то вы никак не хотите поверить даже в документально зафиксированные факты своей гибели. Наверное, это защитное свойство человеческой психики — не допускать, что когда-нибудь с тобой может произойти то, что сплошь и рядом случается с другими.

— Ну и какие же факты про меня у тебя имеются? — скептически осведомился Слегин.

Сабуров достал из своего пухлого портфеля папку-скоросшиватель, аккуратно отцепил от нее листок плотной бумаги и протянул его раскрутчику.

— Читай сам, — скупо посоветовал он и потянулся за бутылкой, чтобы наполнить опустевшие стаканы.

Это была медицинская карта, заведенная на Слегина в реанимационном центре лично Робертом Анклюгом. В графе «Симптомы и диагноз» взгляд Слегина выхватил фразы: «Множественные переломы костей, позвоночника и тяжкие повреждения внутренних органов… Проникающие ожоги третьей категории занимают 90% общей площади тела… Общий вывод — реанимации не подлежит ввиду явного летального исхода…».

Читать дальше Слегину почему-то расхотелось. Он швырнул бланк на колени Сабурову, схватил свой стакан и, словно воду, одним движением влил в себя коньяк.

Потом откинулся на высокую спинку кресла «самолетного» типа и тупо уставился в пространство.

В голове его вертелись лишь жалкие стенания, не заслуживающие звания мыслей: «Сапожник без сапог — вот я, значит, кто… Больной врач… „Вскрытие показало, что покойный скончался от вскрытия“…

Сабуров тактично помалкивал. Сидел себе, смакуя мелкими глоточками «Пуатье крессон», и терпеливо ждал, когда его спутник сам выкарабкается из состояния ступора.

— Откуда это у тебя, Лен? — хрипло сказал наконец Слегин, ткнув пальцем в медкарту.

«Рука дрожит, как у алкоголика с похмелья, — отметил он про себя. — Спокойно, бывший мертвец, спокойно. В конце концов, ничего особо ужасного с тобой пока еще не случилось. Ну, хорошо, ты — феникс, и что дальше?..»

— Этот документ хранился в личном сейфе доктора Анклюга, — спокойно сообщил Сабуров. — Я ведь почему опоздал перехватить тебя вовремя… Сразу из аэропорта я помчался в реанимационный центр. Я подозревал, что там для меня может найтись немало интересного. И, в принципе, не скажу, что напрасно потерял время…

Доктор Анклюг заинтересовал меня вот почему, — продолжал инвестигатор. — Именно через его центр в разное время проходили многие из фениксов. Еще до командировки в Инск я принимал участие в одной научной дискуссии по проблеме так называемой смерти после жизни. И одной из ключевых фигур на этом сборище был не кто иной, как Анклюг. Правда, тогда он категорически отвергал саму идею загробной жизни. Помнится, я даже задавал ему провокационные вопросы из зала, но он не клюнул на мои попытки поймать его на крючок… Ты же знаешь, официально он слыл одним из лучших реаниматологов мира, и поэтому никто особо не удивлялся, что даже самые безнадежные больные, попав в его центр, в конце концов полностью избавляются от своих недугов. Но никому и в голову не приходило, что отдельные из пациентов Анклюга были на самом деле мертвы еще ДО поступления к нему. Просто они чудесным образом оживали, и занимался ими лично Анклюг, а не другие реаниматоры его центра.

В этой связи у меня возник естественный вопрос.

Если видный ученый и медик сделал некое сенсационное открытие, позволяющее ему в буквальном смысле слова возвращать людей с того света, то почему он молчит об этом и не претендует на Нобелевскую премию?

Вариантов ответа на этот вопрос могло быть два.

Либо автор открытия до конца не уверен в действенности того средства или способа, которым пользуется и пока что втихую, в экспериментальном порядке, апробирует его на людях — а ведь даже школьнику известно, что любые медицинские эксперименты на живом, так сказать, материале преступны и влекут за собой уголовную ответственность…

Либо он просто-напросто не хочет, чтобы об этом открытии кто-то знал. Этакий узурпатор от науки… Но отсюда следует столь же логичный вопрос — из чего вытекает желание гениального ученого скрываться в тени? Из страха перед последствиями массового применения своего детища? Из ненависти к людям? Или из тривиального стремления к материальной выгоде? Ведь если поставить дело по воскрешению почти мертвецов или УЖЕ мертвецов на коммерческие рельсы, то «поезд» этот привезет к такой прибыли, перед которой померкнут любые премии, награды и почести!..

А потом стоит задаться другим вопросом: а ограничивалась ли деятельность нашего, выражаясь словами персонажей одного мультика моей молодости, «уважаемого, но ныне покойного» доктора лишь теми «безнадежными» пациентами, которые стали известны широкой публике? Не является ли это только верхушкой айсберга, плывущего в мутной воде?..

Сабуров замолчал, чтобы закинуть в рот маслину размером со сливу, начиненную анчоусами, — не считая лимона и плитки шоколада, это была их основная закуска.

— Послушай, Лен, — внезапно сказал Слегин. — А ведь мы с тобой, оказывается, коллеги… Я-то думал, что ваша контора интересуется только аномалыциной, а вы, оказывается, и криминальной грязью не брезгуете…

— А где в жизни проходит граница между чистым и грязным? — прищурился инвестигатор. — И есть ли она вообще?.. Да, в принципе, мы предпочитаем работать головой. Но если, образно выражаясь, у нас появляется подозрение, что найденный нами на месте предполагаемой посадки «летающей тарелки» кусок дерьма принадлежит инопланетянину, то приходится переквалифицироваться в ассенизаторов…

— Ладно, — махнул рукой Слегин. — Не отвлекайся от темы…

— Да, — сказал Сабуров. — Ты прав. Это на меня коньяк уже влияет… Так вот, в отношении доктора Анклюга мне тоже пришлось переквалифицироваться… не в ассенизатора, конечно, а в придирчивого, хотя и тайного, ревизора. И знаешь, быстро выяснилось, что в реанимцентр вливались целые реки неучтенных денег. Во всяком случае, по документам получалось, что реальные расходы заведения Анклюга раз этак в двадцать превышали документально зафиксированные доходы. Странно, не правда ли? По всем финансовым законам ни одно предприятие с подобным балансом не могло бы просуществовать и месяца!..

— Спонсоры, пожелавшие остаться неизвестными? — предположил Слегин. — Обезовцы так взяточников называют…

— В том-то и дело, что ими там не пахло, — отмахнулся Сабуров. — Но слушай дальше… Когда я буквально с головой влез в документацию морга при центре Анклюга, то выяснилась еще более изумительная вещь. За последние полгода туда поступило гораздо больше покойников, чем тех больных, которые за этот период находились на лечении в реанимцентре!.. Соображаешь, что это значит?

— Еще бы, — сказал Слегин. — Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы…

— Как раз наоборот, — возразил инвестигатор. — Фирма делала из покойников живых. И основными клиентами Анклюга наверняка были люди не бедные. Миллионеры, нажившие состояние на торговле СО и наркотиками. Банкиры, отмывающие деньги мафии. Одним словом, крестные отцы всех мастей, считающие себя хозяевами этого мира… А также их близкие и дальние родственники, соратники по борьбе с законом и просто полезные люди, которым грех не оказать такую услугу в виде бесценной взятки.

— Значит, по-твоему, — спросил Слегин, — никаких фениксов на самом деле нет, а есть подпольный гений, который открыл что-то вроде «живой воды», одновременно являющейся эликсиром бессмертия?

— Во всяком случае, пока все говорит за это, — задумчиво произнес Сабуров. — Суди сам: Анклюга убили не просто так, а предварительно проведя с ним сеанс «скальпелеукалывания». Видимо, кому-то из его могущественных клиентов-пациентов пришла в голову простая мысль: а почему бы не завладеть чудо-эликсиром? За алчность всегда приходится расплачиваться. Правда, наш гений почему-то не принимал это во внимание…

Они помолчали. Коньяка в бутылке оставалось на самом донышке, но допивать его почему-то уже не хотелось.

— Ну хорошо, — сказал наконец Слегин. — А как в твою версию вписываются Слепые Снайперы?

— Запросто, — улыбнулся Сабуров. — Смотри: если человек узнает о том, что отныне он неуязвим для смерти, то он может почувствовать себя этаким властелином по отношению к другим. Хочу — казню, хочу — помилую. И никто, мол, меня не остановит. Это попытка бросить вызов всему человечеству, вот как я это понимаю… И еще — опасное чувство безнаказанности. Главное отличие их от остальных фениксов в том, что они знают, что теперь их невозможно убить…

— Но ведь это не так, — возразил Слегин. — Некоторых все-таки убить можно. Взять хотя бы Аниту… Ты же сам сказал, что она уже не оживет.

— Да, — признался Сабуров. — Есть такие примеры… До поры до времени отдельным фениксам удавалось ускользать от смерти. Но потом что-то происходило, и тогда они больше не воскресали. Для Инвестигации это тоже пока загадка.

Они взглянули друг на друга, потому что обоим пришла в голову одна и та же мысль.

— Нет, — сказал Сабуров. — К тебе это может не относиться. Не вздумай и пробовать.

— А на хрена тогда ты мне морочил голову битых три часа, — осведомился Слегин. — Сознайся, аномалыцик: ты ведь не случайно мне раскрыл карты? Потому что думаешь, что раз я теперь знаю о себе все, то…

— Нет-нет, — поспешно сказал Сабуров. — У меня и мысли не было…

Слегин взял с откидного столика нож, с помощью которого они расчленяли на дольки лимон, и задумчиво провел пальцем по его лезвию с лазерной заточкой.

— А ведь можно было бы так просто решить проблему, — сообщил он. — И не ломать голову, а знать наверняка… Ну что, боишься крови, инвестигатор?

Сабуров побледнел. Потом сказал севшим голосом:

— Почему-то я был о тебе лучшего мнения, чем ты обо мне…

Слегин криво улыбнулся и положил нож обратно на столик.

— Извини, — сказал он. — Я пошутил…

— Теперь я понимаю, — сообщил Сабуров, вытирая пот со лба, — почему Кондрат Дорофеевич предупреждал меня, что с тобой надо быть осторожным…

— Ага, — согласился Слегин. — Наш Кондор прав. Тем более если я — феникс. А то накинусь и растерзаю в клочки…

Он замолчал и уже серьезным голосом спросил:

— А что, по-твоему, дальше-то будет?

— Ничего, — сказал Сабуров. — Просто мы будем с тобой работать вместе… В сущности, цель у нас с тобой одна, правильно?

— Правильно, — согласился Слегин. — Кстати, по-моему, мы уже подъезжаем к Инску…

Глава 17

Как обычно, Кондор в Управлении отсутствовал, и Слегин заглянул к Захарову.

— А, прибыл, пропащая душа, — сказал начальник ОБЕЗа вместо приветствия. — Ну, как там? Разобрался со своей пассией?

Слегин кивнул.

— И что?

— Она покончила с собой, — сообщил Слегин и бессильно опустился в кресло. Он уже почему-то не испытывал того острого чувства утраты половины своей души, как это было еще накануне. Только безмерная усталость поселилась внутри его.

Захаров покрутил своей лобастой головой:

— Ну и ну… Каким образом?

— Толя, не надо, — попросил Слегин. — Потом. Всё — потом… Лучше расскажи, что здесь нового.

Захаров поведал, что ничего особенного в Инске за время отсутствия Слегина не произошло. Если не считать того, что следственная группа наконец-то разобралась с фирмой Крейлиса по полной программе. В результате допросов ее сотрудников выяснилось, что никто из них не подозревал своего покойного шефа в незаконных махинациях. Только служба охраны, которая непосредственно принимала и отправляла ночные грузы, могла бы что-то сказать на этот счет, но охранники предпочитали держать язык за зубами. Все они были набраны Крейлисом не из местных жителей, и у следствия возникали естественные подозрения относительно безупречности их прошлого. В настоящее время по каждому из задержанных были сделаны запросы в Центральную базу данных «Раскрутки» — ответа пока не было… Единственный, кого оперативники раскололи почти сразу, был секретарь Крейлиса Сергей Полтораков. На нем висела масса давних и не очень давних грехов, самым невинным из которых было изнасилование несовершеннолетней…

— Да, и вот еще что, — вспомнил Захаров. — Помнишь, в личном сейфе Крейлиса мы нашли вот эту непонятную штуку?

Он выдвинул ящик своего стола и извлек оттуда шлем телесного цвета из эластичной ткани и плоскую коробочку размером с портсигар.

— Не-ет, — удивленно сказал Слегин. — Это, наверное, уже без меня было… А что это такое?

— Вот заключение нашей лаборатории, — торжествующим тоном сообщил Анатолий. — Хочешь почитать?

— Неграмотные мы, — устало сказал Слегин. — Ты уж лучше, Толя, своими словами…

— Ладно. Короче, эта штука работает как настоящая волшебная палочка. Она способна превратить старика в юношу, мужчину в женщину, а урода в красавца… Надеваешь шлем, задаешь необходимые параметры желаемого внешнего облика, нажимаешь кнопочку — и становишься другим человеком! По крайней мере — лицом… Причем даже стоя рядом с тобой вплотную, никто не сможет распознать фальшь в твоей физии. Здорово, правда? Что скажешь?

— Да по тебе прямо плачет профессия рекламного агента, Толя, — усмехнулся Слегин. — И кто же это сотворил сие гениальное изобретение? Сам Крейлис, что ли?

— Нет, вряд ли. Для этого нужно техническое образование, а Крейлис был всего лишь администратором. Скорее, это дело рук кого-то из его сотрудников…

— Виновный признался?

Захаров сокрушенно вздохнул:

— В том-то и закавыка, понимаешь? Мои ребята опросили всех, кто имел хоть отдаленное отношение к разработкам фирмы, но те впервые слышат об этом устройстве. По документации данный товар тоже не проходит — ни технологических разработок, ни чертежей, ни других производственных данных… Запросили мы патентные конторы, и знаешь, что оказалось? Мировой науке подобные конструкции не известны! Видимо, изделие это предназначалось для незаконных операций «Спирали», поэтому Крейлис старался его не «светить». Зато теперь ясно, как был убит наш приятель Фонарь… Пока ты мило беседовал с Крейлисом, тебя, видимо, снимали скрытой камерой во всех ракурсах. И использовали эту запись для создания твоего виртуального образа. А потом кто-то из держиморд Крейлиса отправился в изолятор, спокойно сделал там свое дело и ушел… Так что — извини, зря я на тебя тогда собак вешал.

Слегин рассеянно кивнул.

— Интересно, — сказал он, вертя в руках шлем. — Каким образом эта штука работает? И неужели она так эффективна?

— Можешь не сомневаться, эксперты ее уже испытали на все лады. В процессоре имеется целый архив портретов — в основном всяких известных людей, артистов, политиков. А что касается эффективности… Конечно, кое-какие изъяны в виртуальном фейсе наверняка имеются, но все так классно сработано, что неосведомленный человек их не заметит… Я сам тут испытал потрясение, когда ко мне в кабинет зашел не кто иной, как сам президент Европейских Наций — ребята хотели испытать на мне эффект действия прибора…

— А можно я попробую? — спросил Слегин.

Но Захаров отрицательно покачал в воздухе указательным пальцем.

— Не стоит, — сказал он. — Прибор ценный и, видимо, существует лишь в одном-единственном экземпляре… Пусть он лучше у меня хранится. Пока. А потом, когда разделаемся с нашими проблемами, передадим его в какой-нибудь НИИ электроники — пусть думают, как и где его лучше применить…

— Ну что ж, — сказал Слегин, поднимаясь из кресла. — Пойду к себе… Только ты, Толя, ошибаешься как минимум в двух вещах.

— Это каких же? — поднял брови Захаров.

— Во-первых, насчет уникальности этой штуковины. Если «Спираль» взяла ее на вооружение, то наверняка где-то существуют и другие экземпляры. И дай бог, если ими не пользуется Слепой Снайпер, — потому что иначе трудно понять, как он может орудовать чуть ли не в толпе… А во-вторых, ты сказал: «Когда мы разделаемся с нашими проблемами»… Боюсь, Толя, что настоящие проблемы у нас еще впереди…

— Что ты имеешь в виду?

Слегин не ответил. Ему вспомнились слова Сабурова о том, что фениксы и Снайперы суть явления одного порядка и являются реакцией некой системы на стремление человечества преодолеть смерть — если не избавиться от нее полностью, то хотя бы свести ее до минимума…

Он лишь неопределенно пожал плечами и направился к двери, но голос Захарова остановил его.

— Да, кстати, — сказал Захаров. — Есть все основания полагать, что Вадим Бурин, которым ты столь активно интересовался, жив и здоров. Более того, он наверняка до сих пор находится в городе.

Один из сотрудников фирмы «Голо— и видеоэффекты», пояснил далее Захаров, а именно Ювеналий Фейерберг, работавший с Буриным в одном отделе, заявил, что видел Вадима всего несколько дней тому назад. Тот будто бы приходил к Крейлису за окончательным расчетом. Выглядел он, правда, как-то странно, но в чем заключалась эта странность, Фейерберг пояснить затруднился. Чем закончился разговор программиста с Крейлисом, Евгений не знал…

— А кто-нибудь может подтвердить, что в тот раз Бурин вышел из здания? — поинтересовался Слегин.

— Ну, во-первых, секретарь — хотя этот фрукт мог и соврать… Охранник, дежуривший на посту в вестибюле… Одна сотрудница из отдела маркетинга — правда, она видела Бурина только издалека и со спины…

— Ну, что ж, будем исходить из того, что он все-таки и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, — сказал Слегин. — Хотя странно получается… Если этот Бурин абсолютно ни в чем не замешан, то почему и от кого он скрывается?

— С чего ты взял, что он скрывается? — пожал плечами Захаров. — Из-за того, что он не живет дома? А если у парня появилась зазноба и он решил на время переселиться к ней? Или еще какие-нибудь обстоятельства?

— Обстоятельства могут быть всякие, — упрямо сказал Слегин. — Однако есть ряд противоречий, и он мне совсем не нравится. Например, если верить Фонарю, то Бурин должен был побывать на том свете уже дважды — сначала от руки Ударника, а потом уже самого Фонаря. Однако оказывается, что он до сих пор жив. Более того, было бы логично, если бы именно Крейлис заказывал его убийство тандему Ударник — Фонарь. Если Вадим не законченный идиот, он должен был догадаться, кто подослал к нему киллеров. И, опять же руководствуясь логикой нормального человека, который бежит со всех ног от опасности, он никак не должен был бы заявляться к Крейлису — то бишь в лапы зверю. Однако он почему-то сделал это и все-таки остался цел… О чем это, по-твоему, говорит?

Захаров изобразил на лице умственное усилие.

— Ты очень правильно подметил, Слегин, — сказал он наконец. — «Если верить Фонарю…» А какие у нас имеются основания верить подонкам? Это во-первых… А во-вторых, с какой стати Крейлис мог желать смерти рядового программиста?

— Пути мафии неисповедимы, — усмехнулся Слегин. — Ладно, звони, если что…

Уже у самой двери он вдруг вспомнил то, ради чего, собственно, заглянул к Захарову.

— Слушай, Толь, — сказал он, обернувшись. — А как насчет новых жертв в городе?

Захаров пожал плечами:

— Пока все тихо. Такое впечатление, что Снайпер либо залег на дно, либо готовит нам такую пакость, от которой нам всем небо с овчинку покажется…

— … либо он решил исправиться и стать примером законопослушного гражданина, — с ухмылкой подхватил Слегин.

Войдя в свой кабинет, Слегин плюхнулся на диван и прикрыл глаза.

Ему уже ничего не хотелось — ни ломать себе голову над странными и невероятными событиями, которые происходили в этом безумном городе, ни вспоминать то, что было в последние дни (особенно вчера), ни видеть надоевшие лица коллег, ни мучиться, пытаясь понять, что происходит с ним самим и как следует поступать в учетом того, что сообщил ему Сабуров.

Все эти фениксы, маньяки, убивающие людей непонятно как и зачем, самоубийцы и жертвы убийц, воскресающие сами собой, — боже мой, какая бульварная белиберда пытается перечеркнуть вполне ясные и четкие представления о мире, которые существовали в его сознании прежде!..

«А ведь, по сути дела, — вдруг трезво и отстранение подумал Слегин, — все мы — в какой-то мере фениксы… Потому что мир ежесекундно убивает нас, наше сознание, нашу душу, но мы ухитряемся каким-то образом выжить, забыть то, что было, и с новыми силами продолжаем двигаться дальше. Кто знает, умираем ли мы на самом деле? Может быть, это лишь такое же заблуждение, как вера во Всемогущее, Вездесущее и Всезнающее существо? Да, рано или поздно наши тела уничтожает тлен небытия, но всегда остаются наши дела, мысли и чувства, которые переходят к другим, тем, кто приходит после нас… Мы все одинаковы — вот в чем дело, — внезапно осознал он. — Только внешний облик у нас разный. И если каждого из нас снабдить тем приборчиком, который мне продемонстрировал Захаров, и настроить его на одно и то же лицо, то можно ли будет отличить нас друг от друга?..»

Потом мысли его каким-то образом перескочили на собственную персону.

В то, что сказал ему в поезде Сабуров, мозг упрямо отказывался поверить, но он все-таки постарался принять это как факт. «Неужели я тоже?.. Не может быть. Ну и что? Допустим, что — да… Хотя ничего не чувствую, ни малейшей дрожи внутри… Что это — заразная болезнь, что ли? Ну да, вирус, залетевший к нам из дальнего космоса. В один прекрасный день такие, как мы, проснемся и обнаружим, что мы — уже не совсем люди. Или даже — совсем не… И тогда рука наша потянется к пистолету и бомбе и мы выйдем на улицу, чтобы убивать всех подряд, не зная сами, для чего и кому это нужно, только чувствуя, что все правильно. Потому что — смерти нет, ребята. Ни для нас, ни для кого бы то ни было еще в этом мире. А тогда что? Тогда, значит, все — лишь игра? Безумная, лишенная смюсла игра, единственное предназначение которой — провести время и доставить удовольствие невидимым зрителям… Валяй, ломай, круши, стреляй направо и налево — ничего тебе за это не будет, потому как ты — избранный, которому не суждено умереть…

Стоп! — сказал он. — Прекрати измышлять всякую чушь, от которой на версту разит обывательской пошлостью так, что еще немного — и стошнит.

Выпить бы сейчас чего-нибудь. Например, того французского коньяку, бутылка которого так и осталась недопитой в поезде…»

Воспоминание о коньяке странным образом вызвало у него ассоциацию с инвестигатором.

Рука сама протянулась к видеофону и набрала комбинацию цифр, почему-то с первого раза запавших в память.

Сабуров ответил на вызов не сразу. Судя по картинке на экране, он сидел в своем номере. И не просто сидел — мыслил. Вокруг него в обозримой части помещения валялись какие-то бумаги, кубики дискет, видеокассеты. Словно кто-то устроил обыск у Сабурова под носом, вывалив все это добро на стол, на кресла и на пол, но, так и не найдя ничего ценного, ушел, оставив все как есть…

— Слушай, Лен, — хрипло сказал Слегин. — Хочешь, я расскажу тебе один анекдот из мира животных?

Сабуров очумело воззрился на раскрутчика, видимо пытаясь сообразить, кто это и по какому поводу может ему звонить.

— Про птицу феникс, что ли? — наконец отреагировал он.

— Как ты догадался?! — поразился Слегин.

— По твоему лицу. Ты что, дал волю своему буйному воображению?

— Скверно мне, Лен, — признался Слегин. — Я же живой человек, черт побери! И не могу не думать об ЭТОМ, понял?

— Ну что ты раскричался, Слегин? — уныло спросил Сабуров. — Ладно, черт с тобой… Приезжай.

— Прямо сейчас? — тупо спросил Слегин.

— Нет, через неделю, — насмешливо скривился Сабуров. — Только предупреждаю сразу: пить с тобой я сейчас не буду. Мне еще надо отчет в Центр подготовить…

— Отчет? А, ну конечно… О том, как ты пообщался с одним из бессмертных, который оказался редкостной сволочью и скрытым алкоголиком. — Слегин чувствовал, что несет чушь, но остановиться уже не мог. Его почему-то начала трясти крупная дрожь. — А ты не боишься, что в моем образе к тебе в гости заявится инопланетный монстр?

— Не смешно, Слегин, — сердито сказал инвестигатор.

— Сам знаю, — согласился Слегин и отключил видеофон.

Выходя из Управления, он столкнулся нос к носу с Кондором. Тот был мрачен и задумчив.

— Давно вернулся? — спросил он таким невозмутимым тоном, будто видел Слегина всего несколько минут тому назад.

— Давно, — сказал Слегин. — Или нет?.. Вот черт, в голове все перепуталось. А собственно, какая разница, шеф?

Кондор рассматривал его со странным любопытством.

— А сейчас далеко собрался?

— Выполнять ваше задание, — как можно бодрее ответствовал Слегин.

— То есть? — удивился Кондор.

— То есть внедряться в Инвестигацию…

Слегин кратко рассказал начальнику о своем непосредственном знакомстве с Сабуровым. О коньяке он на всякий случай умолчал.

— Ну вот что, — сказал Кондор, буквально обрывая Слегина на полуслове. — Давай так… Завтра утром приходишь ко мне и рассказываешь… вернее — докладываешь… все по порядку, с чувством, с толком, с расстановкой. А то взъерошенный ты какой-то сегодня…

— И еще… — с трудом выговорил Слегин. — Анита… она… это…

— Знаю, — хмуро кивнул Кондор. — Мне уже сообщили из Центра… Ладно. Об этом — тоже завтра.

Он круто развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, зашагал по коридору.

Слегин растерянно проводил его взглядом.

Глава 18

—Черт бы тебя побрал, Сабуров, — сказал Слегин. За час, проведенный в гостях у инвестигатора, он успел набраться до той стадии, когда все кажется простым и понятным. — Сидишь тут, корпишь, как проклятый, а… зачем? На хрена это все, скажи? А самое главное — кому это нужно?

Сабуров не ответил. Он щелкал клавишами своего компнота, прогоняя по экрану какие-то тексты, графики и схемы. Иногда среди информационной мешанины появлялись и тут же исчезали картинки — какие-то люди, смутные силуэты, ворочающиеся в полумраке, — в большинстве случаев видеозаписи были отвратительного качества.

— Вокруг же все рушится! — продолжал Слегин. — Обвал, понимаешь? Мир встал на уши и принялся бродить на голове, Сабуров, а ты думаешь, что сумеешь заставить его вести себя так, как ты полагаешь нужным? Прозрей же, наконец!..

— Не паникуй, — сквозь зубы процедил инвестига-тор, не отрываясь от клавиш. — Знаешь, сколько уже до тебя было таких прозревших? Тысячи!.. Орали на все голоса: «Миру приходит конец! Конец света близок! Спасайся кто может!»… А все — из-за какой-нибудь вполне объяснимой мелочевки: то какая-нибудь комета1 слишком близко подошла к Земле… то чума грянет… а то какая-нибудь дрянь вроде СПИДа объявится… И что? Пришел миру конец?

— При чем тут СПИД? — растерянно сказал Сле-гин. — Это называется: я тебе — в лоб, а ты меня — в гроб… Вот смотри: среди людей появляется все больше так называемых фениксов — тех, кого нельзя укокошить никаким способом. Пока что мир не то чтобы игнорирует их — он просто не знает о них… а мы с тобой держим рты на замке. Но ведь когда-нибудь это нельзя будет скрыть, Лен! Человечество узнает правду — и неужели ты считаешь, что тогда ничего не изменится? Что не будет ни взаимных подозрений, ни ненависти? Что таким, как я, не будут завидовать простые смертные? И что эта зависть не породит страх, а страх, в свою очередь, не вызовет массовую ненависть к «неуязвимым»? И разве не найдутся горячие головы, которые будут требовать изолировать «проклятых мутантов» в специально отведенных резервациях? И что в этой ситуации должны будем делать мы — те, кто не подозревал о своих сверхъестественных возможностях? По-прежнему считать себя людьми и служить человечеству так же верно, как раньше? Или послать всех к чертовой матери, развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти куда глаза глядят, потому как все прежние мерки человеческой жизни к нам уже не применимы?..

— Знаешь, Слегин, а в тебе пропадает талант, — прервал Сабуров раскрутчика. — Тебе бы гневные статьи в газетах писать да с высоких трибун выступать… Ну что ты разорался, как будто тебя кто-то в чем-то обвиняет? По-моему, ты напрасно все так радикально воспринял… Знаешь, сколько в истории было всяких уникумов? Тех, кто никогда не спал, например? Или тех, кто родился и жил без рук? Или телепатов? Почитай на досуге Книгу рекордов Гиннесса — они там все описаны… И никто не принимал их ни за инопланетян, ни за мутантов. Они так же, как все, работали, жили, обзаводились женами и детьми и даже умудрялись быть счастливыми…

— Но ведь то были одиночки, — упрямо возразил Слегин. — А нас, не способных умереть по-человечески, сколько?

Сабуров невозмутимо сверился с каким-то листочком.

— Только в одном Инске — девятнадцать, — сообщил он. — А всего по стране — больше сотни…

— И это наверняка только те, о которых вам стало известно, так? — спросил Слегин. — А сколько еще других, которые не подозревают, что могут избегать смерти? И сколько тех, кто, вернувшись с того света, постарался скрыть это даже от самых близких людей?

— Зачем? — удивился Сабуров. — Зачем бы им понадобилось скрывать это?

Слегин отпил прямо из горлышка бутылки и с отвращением скривился — местная водка, которую он купил по дороге в гостиницу, оказалась на редкость скверной.

— А затем, — наставительно сказал он. — Люди, знаешь ли, имеют странное обыкновение бояться оживших покойников… Кому захочется, чтобы окружающие от него шарахались, как лошади от волка?

Сабуров пожал плечами.

— Возможно, — согласился он. — Возможно, в этом ты прав… Но что касается бессмертия — тут ты перегибаешь палку. Вся непонятность феномена фениксов заключается как раз в том, что они не обладают абсолютным иммунитетом к смерти… Они могут воскреснуть раз, другой, третий… Но когда-то наступает момент, когда они умирают, как обычные люди. Нечто вроде усталости металла… Только почему-то у всех степень выживаемости разная. А что касается всех твоих переживаний, Слегин, то ни гроша они не стоят, понял? Какая разница, какими способностями ты обладаешь? Ты что — неврастеник, что ли? Способен ты завтра же бросить свою службу в «Раскрутке», уволиться и наслаждаться тем, что впереди не маячит конец существования?

Слегин добросовестно подумал.

— Ни за что, — сказал он. — Будь я хоть трижды зомби и вампиром!..

— Тогда не морочь мне голову, а ложись спать! — посоветовал Сабуров. — Можешь расположиться на моей кровати…

— А ты? — спросил Слегин. Только теперь он ощутил, что веки его слипаются, а все тело гудит от усталости.

— А я еще посижу, покорплю. Должен же я закончить этот чертов отчет!..

Он с отчаянием обвел рукой стопки бумаг, заполнявшие номер.

— Ну-ну, — пробормотал Слегин, сдирая с себя одежду и беспорядочно швыряя ее на стул. — Трудись, трудись, работничек ты наш золотой… Благодарное человечество когда-нибудь поставит тебе памятник… А мы люди простые, хоть и бессмертные, и ничто человеческое нам не чуждо…

Уже улегшись на кровать и укрывшись одеялом, он взглянул на Сабурова, который успел выключить верхний свет, и теперь лишь приглушенный свет настенного бра освещал его профиль. Возможно, из-за этого освещения, а может быть и по какой-то другой причине, но Слегину вдруг показалось, что в Сабурове есть нечто зловещее — череп, обтянутый кожей землистого цвета, глазницы без глаз, прилипшие ко лбу волосы. Скелет, да и только…

— Лен! — позвал раскрутчик. — Лен, что с тобой?

— Что такое? — Сабуров повернулся к Слегину, и страшный образ вмиг куда-то улетучился: обычный человек, только очень уставший…

— Да нет, ничего… Мне померещилось, что ты нацепил на себя какую-то маску. Прости, старина, нервы…

— Спи, спи, — рассеянно сказал Сабуров.

— Кстати, о масках, — вспомнил вдруг Слегин. — Мне сегодня Захаров одну штуку показал, которую они изъяли в конторе Крейлиса… Занятный приборчик. С его помощью любой может использовать чужой образ в качестве маски… Голо— и видеоэффекты, в общем…

— И не видно, что это именно маска? — недоверчиво осведомился Сабуров.

— Захаров говорит, что нет… Хотя с виду прибор — ничего особенного. Что-то вроде комп-шлема и беспроводной пульт… Да что там говорить, если завтра зайдешь в ОБЕЗ, я попрошу Захарова продемонстрировать тебе этот артефакт в действии… Ладно, прощай до утра, а то я уже сплю.

Слегин повернулся было к стене и закрыл глаза, но из наплывающего забытья его вывел леденящий кровь возглас инвестигатора: ни дать ни взять — вопль первобытного человека, после долгих ухищрений загнавшего мамонта в замаскированную ловушку с кольями на дне.

— Ты что, Лен, совсем спятил, что ли? — сонно пробормотал Слегин, вновь разворачиваясь лицом к комнате.

Сабуров сновал взад-вперед по комнате, что-то лихорадочно шепча себе под нос, и глаза его горели безумным огнем.

— Болваны! — вскричал он, поймав на себе недоуменный взгляд Слегина. — Какие же мы все болваны, Слегин!.. Нет-нет, если кого и надо занести в Книгу Гиннесса, так это меня! Как рекордсмена по части тупости!..

— А что случилось-то? — вяло поинтересовался Слегин. — Слушай, ты вроде бы почти не пил со мной, а ведешь себя как пьяный… Объясни, что с тобой приключилось.

— Да что там объяснять-то? — махнул рукой инвес-тигатор, смахнув со стола стопку листов, которые тут же разлетелись по всему полу, хотя, похоже, он этого не заметил. — Фениксы!.. Бессмертные!.. Люди, которых не берет смерть! Все это — фигня, Слегин! Нет у вас никаких сверхспособностей, понял?! Нет и никогда не было!

— Почему это? — даже слегка обиделся раскрут-чик. — Ты же сам сказал, что я умирал дважды!..

— Сказал, сказал, — отмахнулся Сабуров. — Но с какой стати мы с тобой вообразили, что дело — в тебе? Мы просто зациклились на одном, навеянном фантастикой стереотипе. А именно: если человек воскресает после смерти — значит, он какой-то супер!.. Аномалия! Мутант!.. А почему бы не предположить, что он не сам воскресает, а что его — воскрешают?!

— Так… это… — растерянно бормотал Слегин. — Мы же с тобой это уже обсуждали… Эликсир бессмертия и прочее… И сделали вывод, что ни шиша это не объясняет…

— Правильно! — воскликнул инвестигатор. — И не может объяснить! Потому что эликсир — это артефакт, средство. А в нашем случае надо было искать живого субъекта, уникума! «Воскреситель» — вот кого не хватало в наших расчетах!

— Мистика, — скептически скривился Слегин. — По-моему, ты уже дошел до точки, Лен. Еще немного-и будешь ссылаться на Библию…

— А почему бы и нет? Там, кстати, прямо сказано, что Иисус обладал этой экстра-способностью. Помнишь, как он воскресил Лазаря? — Сабуров подскочил к компноту и после нескольких секунд щелканья клавишами процитировал, считывая с экрана:

— «Иисус сказал Марфе: Я есмъ воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет»… И дальше:

«Сказав это. Он воззвал громким голосом: Лазарь! Иди вон. И вышел умерший из пещеры, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его и пусть идет!»… А возьми воскрешение юноши в Наине — встречает Иисус большое похоронное шествие: выносили умершего единственного сына вдовы. Иисус прикоснулся к носилкам почившего и обратился к покойнику со словами: «Юноша, говорю тебе, встань!» И вдруг юноша поднялся, сел и начал говорить… А вот случай с дочерью одного из начальников синагоги по имени Иаир. Иисус вместе с Петром, Иаковом и Иоанном входят в спальню, где лежит только что скончавшаяся девица. Обрати внимание, что делает наш чудотворец:

«И сказал безутешным родным Иисус: Не бойтесь, девица не умерла, но спит. И, взяв ее за руку, сказал: Девица, встань — и она тотчас встала и начала ходить»… Ты замечаешь? В двух последних случаях содержится указание на то, что для воскрешения покойника Иисусу обязательно надо было прикоснуться к нему. Думаю, что и в отношении Лазаря одного лишь слова Иисуса было недостаточно. Иоанн, описавший этот случай, наверняка сознательно опустил деталь с прикосновением, чтобы усилить магический эффект…

— Но ведь это же все легенды! — заявил Слегин. — И Иоанн, и Павел, и Матфей — все эти ветхозаветные писатели-фантасты обладали слишком буйным воображением… И вообще, давай мы эту бредовую гипотезу завтра обсудим, а? Уж слишком спать хочется!

Но инвестигатор спать ему в эту ночь так и не дал. Лихорадочно блестя глазами, он принялся подкреплять «бредовую гипотезу» историческими фактами.

— Вот, например, испанский врач Андреас Везалий, про которого я тебе уже рассказывал, — говорил он Слегину. — Дважды у него на операционном столе оживали покойники — и он принял это за злой рок, а на самом деле причина крылась в нем самом. Чудо-способностями наверняка обладали и другие врачи и реаниматоры, только они не всегда, видимо, подозревали об этом. Один из патологоанатомов, производивший посмертное вскрытие трупа в нью-йоркском морге, даже скончался на месте от шока, когда покойник вдруг очнулся и схватил его за горло. А те, кто знал, вынуждены были молчать. Во-первых, потому, что их дар проявлялся, скорее всего, не всегда, а лишь ситуативно, спорадически, и даже если бы они захотели, то не смогли бы доказать свою уникальность окружающим. А во-вторых, мир так устроен, что в нем гораздо полезнее быть скрытым уникумом, чем искать всемирной славы… Вот что значит — сделать неправильный логический вывод из имеющихся фактов, — говорил Сабуров. — Как в том анекдоте про ученых-экспериментаторов:

«Ввиду того, что таракан, которому оторвали все ноги, не пытается убежать, заслышав голос человека, можно заключить, что органы слуха у тараканов расположены в ногах!» Вместо того чтобы сразу предположить, что покойники оживают не сами по себе, а под чьим-то воздействием, мы разработали целую теорию о фениксах, которых нельзя уничтожить… Нет, мысль о «воскресителе» мне уже приходила в голову, но я ее перестал рассматривать, когда опросил тех, кто каким-то чудом сумел избежать неотвратимой и, казалось бы, вполне естественной смерти. Если бы они заявили, что рядом с ними после воскрешения оказывался один и тот же человек, я бы и раньше догадался о «воскресителе». Но все дело в том, что фениксы каждый раз видели разных людей — и это ввело меня в заблуждение. А теперь, когда ты сообщил мне о приборе, позволяющем менять свою внешность до неузнаваемости, ситуация в корне меняется. Если «воскреситель» решил действовать тайно, то прибор этот был ему позарез необходим!..

Дальнейшие пассажи из ночного монолога Сабурова Слегин воспринимал отрывочно. Он то и дело проваливался в дремотное забытье, чтобы через несколько секунд вынырнуть из сна от наиболее громких возгласов инвестигатора.

— …Видимо, эта способность оживлять мертвецов была особенно развита у наших предков, — размышлял вслух инвестигатор, кружа по номеру. — И, если вдуматься, ничего сверхъестественного в ней нет. В те времена, когда мир был полон опасностей и человечество было вынуждено бороться за выживание, в обществе должна была возникнуть потребность компенсации слишком больших людских потерь от природных катаклизмов, в результате схваток с дикими зверями и междоусобных войн. И система человечества мобили-зорала все свои ресурсы с целью удовлетворения этой потребности. В результате отдельные люди приобретали такой заряд биоэнергии, который мог вызывать реакцию обратимости биохимических процессов — от распада к восстановлению, и превращение причинно-следственной связи явлений в следственно-причинную. Таких уникумов называли колдунами, шаманами, ведьмами, хотя во всем остальном они были обычными людьми. Видимо, поначалу «воскресителей» было достаточно много для того, чтобы дар, которым они обладали, закреплялся в генах и передавался от поколения к поколению… Но постепенно, по мере того как человечество избавлялось от различных угроз своему существованию, количество обладателей чудесного дара сокращалось, и в наше время их остались считанные единицы. Кстати, было бы любопытно узнать, каким образом в «воскресителях» пробуждается скрытый дар и как он передается от одного человека к другому…

…Теперь понятно, каким образом Анклюг оживлял мертвецов, — бубнил Сабуров. — Наверное, он был одним из «воскресителей», только открыл в себе эту способность абсолютно случайно, уже став известным реаниматологом. Вообще, возможно, «законсервированный» в генах дар как-то предопределяет выбор профессии. Именно поэтому многие «воскресители» связывали свою жизнь с медициной. И именно этим объясняется, что самые известные случаи так называемого «спонтанного воскрешения» происходили в моргах и в больницах. А сколько было других случаев, о которых никто так и не узнал, потому что свидетели отсутствовали?..

…наверняка были и другие, которым повезло меньше, чем тому же Везалию или Анклюгу, — доносился до Слегина откуда-то издалека голос Сабурова. — Те-то хоть были врачами и могли реализовать свой дар, не опасаясь, что их разоблачат, — в конце концов, всегда можно было скрыть тот факт. что оживленные ими люди на самом деле были мертвецами. А вот как быть обычным, рядовым носителям дара, не имевшим никакого отношения к медицине? Ну, пару раз они могли пустить в ход свою уникальную способность, но если бы это повторилось хотя бы несколько раз подряд — их бы заметили. На них обратили бы внимание, и тогда им неизбежно пришлось бы стать игрушками в чужих руках. На них повели бы охоту те, в чьих руках находится власть, богатство и сила. Живые гаранты чьего-то личного бессмертия — вот кем стали бы «воскресители», если бы их прибрали к рукам сильные мира сего…

…я подозреваю, что здесь, в Инске, действует как раз такой «воскреситель» — не профессионал-медик, а человек, далекий от медицины, случайно открывший в себе дар возвращать мертвых с того света, — продолжал гудеть голос Сабурова. — И, знаешь, я ему совсем не завидую…

…конечно, много вопросов еще остается. Например, как именно происходит передача чудесного дара от одного носителя к другому. Или, скажем, каким образом «воскресителю» удается оказываться рядом со «свеженьким» покойником — случайностью это не объяснить, ведь обычно редко кому удается за всю свою жизнь стать свидетелем чужой смерти… И, кстати, распространяется ли этот дар на самих «воскресителей» — или они так же смертны, как и все остальные?..

— Слушай, кончай спать, Слегин! — вдруг громко заявил инвестигатор. — И как только тебе совесть позволяет дрыхнуть без задних ног, когда мы находимся на пороге, возможно, важнейшего открытия за последнюю сотню лет?!

Слегин приоткрыл один глаз и смачно зевнул. Голова у него разламывалась от боли, во рту было мерзко от выпитого перед сном водочного суррогата.

— Сабуров, ты — просто садист! — заявил он, с трудом находя в себе силы, чтобы откинуть одеяло и сесть на кровати. — До утра твое эпохальное открытие не может подождать?

Инвестигатор с немым укором взирал на него сверху вниз, покачиваясь с пятки на носок. Он был свежим и бодрым, словно не было за его спиной бессонной ночи.

— Ладно, ладно, — пробормотал Слегин, вставая со страдальческим видом. — Подожди, я приму душ, а ты пока приготовь мне какую-нибудь таблетку от головной боли…

Душ Слегин принял по системе Шарко, а вытираться полотенцем специально не стал. Благодаря этому, когда он покинул ванную, оставляя за собой мокрые следы, в голове у него появились кое-какие проблески разумного мышления. Натягивая на мокрое тело одежду и клацая зубами от холода, он даже сумел облечь свои мысли в связные фразы:

— Послушай, Л-Лен, допустим, что эти самые «в-воскресители» действительно существуют… Но мне, ч-честно говоря, до них нет дела, понял? Д-да, конечно, загадка природы, ф-феномены ходячие и все такое прочее… Но я — полицейский и останусь им, даже если меня убьют и воскресят в третий раз… А раз так, то другое меня волнует в этой истории, совсем другое… Почему отдельные личности после того, как их оживили, хватаются за смертельное оружие, чтобы убивать всех подряд? И если, по-твоему, «воскресителем» является Бурин, то кто тогда — Слепой Снайпер? И, наконец, каким образом возвращенцам с того света, ставшим маньяками-убийцами, удается убивать вопреки законам физики? Ну, что молчишь?

Вместо ответа Сабуров наклонился и принялся собирать бумаги, рассыпавшиеся по полу.

— Не знаю, — наконец глухо проговорил он. — Я ж все-таки не господь бог, чтобы ответить на любой вопрос. Конечно, можно выдвинуть массу предположений, но знаю я лишь одно: мы столкнулись с чем-то таким, что превосходит все наши представления об окружающем мире. И в первую очередь — о жизни и о смерти… Между прочим, я тут прикинул на досуге — интересные вещи получаются. Например, если перевести 262-й калибр, которым пользуется инский Снайпер, в метрическую систему, то получится шесть целых шестьдесят шесть сотых миллиметра. То есть имеет место знаменитое число 666!..

Слегин застегнул последнюю пуговицу, едва не выдрав ее с корнем, и бессильно опустился в кресло.

— Чепуха все это, — хрипло сказал он, с вожделением косясь на наполовину опустошенную бутылку, но стойко сдерживая себя. — И лично я знаю другое. Если выяснится, что превращение нормальных людей в серийных убийц, не ведающих ни страха, ни жалости, вызвано тем, что их воскресили, насильно заставив жить дальше, то я сделаю все, что от меня зависит, чтобы уничтожить «воскресителя»!.. Да-да, ты не ослышался, Лен. Тут все очень просто, и не надо ничего усложнять. Кто дал этому засранцу право нарушать нормальный ход событий?.. Ну, хорошо, появился у него дар делать из трупов живых — но разве обязательно возвращать с того света каждого покойника? А откуда он знает, хорошему человеку он дарит вторую жизнь или какому-нибудь подонку? Он что — предварительно изучает его биографию? Или по морде лица видит, что такого-то оживлять стоит, а вот другого — ни в коем случае?!

— Ну что ты раскипятился? — сказал Сабуров, выпрямляясь. — А может, «воскреситель» просто-напросто не имеет выбора — об этом ты подумал? Что, если его эта способность — как чтение мыслей, от которой никуда не деться? Ведь в этом случае, хочет он того или нет, он все равно вынужден реализовывать свой дар…

Слегин все-таки ухватил с журнального столика бутылку, принюхался к парам, исходящим из открытого горлышка, и с видимым отвращением опустил ее на пол рядом с креслом.

— Да брось ты! — возразил он. — «Не имеет выбора!..» Вот ты заранее его жалеешь, и мне понятно — почему… Для тебя-то и для твоих дружков-аномалыциков такой кадр — просто бесценная находка. Если вы его заполучите, то могу представить, сколько докторских диссертаций будет защищено, сколько научных премий будет получено вами!.. Но одного вы понять не сможете — этот тип, который взялся воскрешать усопших, наверняка возомнил себя богом! Или хотя бы первобытным колдуном, которому все позволено, потому что он освоил парочку фокусов, секрет которых недоступен всем остальным членам племени!.. И уже поэтому он заслуживает наказания!..

Сабуров прищурился.

— Ах вот как? — медленно произнес он. — Означают ли твои резкие заявления, что, если ты когда-нибудь найдешь «воскресителя», то хладнокровно прикончишь его? Скажи честно — ты считаешь его виновным в том, что его деятельность дала побочный эффект в виде нескольких подонков?.. Да или нет?

Слегин опустил голову.

— А если — да? — с вызовом спросил он. — Что ты тогда сделаешь? Встанешь у меня на пути и закроешь этого гада своим телом?

— Вот как? — криво усмехнулся Сабуров. — Неужели ты способен поднять руку на человека, благодаря которому ты сейчас живешь? Ведь если бы не он — а вернее, они, потому что это были разные люди, — то ты бы уже был дважды покойником! Неужели ты сможешь убить своего почти что второго отца?

— А мне плевать! — выкрикнул Слегин. — И я способен на что угодно! Потому что не хочу, чтобы людей убивали воскрешенные маньяки! Пусть лучше никто никогда больше не сможет воскреснуть, чем будут погибать старушки-нищенки, беременные женщины и инвалиды!..

Сабуров ничего не ответил. Он лишь с отчаянием махнул рукой и принялся запихивать собранные бумаги в разные папки.

За окном начинал брезжить рассвет — такой же серый, как день. В этом городе только ночи отличались от других периодов суток.

— Послушай, Слегин, — сказал после длительной паузы Сабуров. — Могу я попросить тебя об одном одолжении?

— Ну? — угрюмо пробурчал Слегин. Ему уже было стыдно за свою вспышку.

— Не говори пока никому из своих о том, что мы с тобой тут обсуждали и к каким выводам пришли. Обещаешь?

Слегин задумался.

«В принципе, пообещать сейчас можно было бы все, что угодно. А потом пойти напрямую к Кондору и все ему рассказать. Только что это даст? Кондор — мужик трезвомыслящий. Он не только не поверит бредням насчет „воскресителей“, но и засмеет еще вдобавок. В конце концов, гипотезы и предположения пока лучше придержать при себе. Вот если выяснится что-нибудь конкретное — тогда и будем действовать с учетом версии Сабурова. А пока…»

— Конечно, — сказал он. — Обещаю, Лен. И вообще, извини — я погорячился. Не выспался, в этом все дело…

— Да, конечно, — сказал Сабуров. — Честно говоря, я тоже зверски устал…

Он подошел к Слегину вплотную, словно собираясь похлопать его по плечу, и вдруг замер. А потом сделал быстрое неуловимое движение, как бы снимая пылинку с воротника куртки Слегина.

— Что это? — ошарашенно спросил он. — Зачем ты носишь тут булавку?

— Какую еще булавку? — поразился Слегин.

Сабуров поднес к лицу Слегина то, что он взял двумя пальцами с его куртки.

Это был стандартный «жучок» — крохотный черный шарик микрофона-передатчика на иглообразной ножке. Внешне — ив самом деле булавка, которую обычно используют раскройщики и портные.

Сабуров вертел «жучок» между пальцев, и лицо его твердело и застывало, словно покрываясь коркой льда. Потом инвестигатор уронил «булавку» на пол и с хрустом раздавил ее каблуком, превращая в пыль набор тончайших микросхем и печатных плат.

— Честное слово, я тут ни при чем! — сказал Слегин, вскакивая. — Лен, поверь мне: я не такой подлец, чтобы… Ах, дьявол, кто же мог мне это подсунуть? И зачем?

— Ну, зачем — это и ежу понятно, — холодно сказал Сабуров. — А вот кто это сделал — тебе решать, потому что ты принес это на себе… Только боюсь, что после этого все наши обеты хранить молчание становятся бессмысленными. Правы были классики: то, что известно двоим, рано или поздно станет известным всему миру…

— Лен, — с отчаянием взмолился Слегин. — Ну не я это сделал, не я! Ты веришь мне?

— Какая теперь разница, кто это сделал? — устало сказал инвестигатор.

— Большая! — возразил Слегин. — Потому что хоть я во многом и не согласен с тобой, но никогда тебя не предам!..

— Я это учту на будущее, — пообещал Сабуров.

Глава 1

Как всегда, вместо того чтобы услужливо караулить вошедших в вестибюле, скоростной лифт блуждал где-то на самых верхних этажах. Однако сейчас, вопреки своему обыкновению, Иван Дмитриевич не стал его дожидаться, чтобы хорошенько вправить мозги неизвестному наглецу, беспардонно узурпировавшему агрегат общественного пользования. Он лишь ругнулся сквозь зубы, устремился к лестнице и, прыгая, как когда-то в детстве, через ступеньку, стремительным марш-броском преодолел два лестничных пролета, которые отделяли его от домашнего очага.

Авантюра эта, к удивлению самого легкоатлета, окончилась без медицинских последствий, если не считать сбившегося дыхания, коликов под ложечкой и бешено стучащего пульса в висках. Все-таки шестьдесят три года за плечами. И почти девяносто кило живого веса!..

На подламывающихся ногах Иван Дмитриевич ворвался в квартиру, обругав по дороге дверной автомат, который, по его мнению, недостаточно расторопно опознавал хозяина скрытыми видеосенсорами, но, вместо того чтобы в изнеможении рухнуть в мягкое кресло в комнате, провлачился на кухню и хищно припал к анизотропному окну.

Результаты наблюдения оказались ошеломляющими.

Оказалось, что возле площадки мусоросборников по соседству с гаражами уже стоит машина с красными крестами на борту и с беззвучно вращающейся «мигалкой» на крыше, окруженная кучкой любопытных граждан. Причем самое интересное успело остаться за кадром, потому что двое в зеленых силиконовых робах загружали в заднюю дверцу машины носилки, на которых было небрежно накрыто дезинфекционной накидкой нечто, смахивающее на манекен.

Наконец дверцы захлопнулись, и машина, включив воздушную подушку, неспешно поплыла к арке, выходящей из двора на улицу. Судя по тому, что «мигалка» погасла, машина направлялась не в ближайшую больницу, а в морг.

Впрочем, Ивану Дмитриевичу было отлично известно, что тип на носилках мертв.

Когда «Скорая помощь» отъехала, то за ней оказалась еще одна машина — тоже с мигалкой, но другого цвета и без красных крестов. Сбоку на корпусе полыхали крупные фосфоресцирующие буквы «ОБЩЕСТВЕННАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ».

Иван Дмитриевич мгновенно облился с головы до ног холодным потом.

Только теперь он понял, почему люди, присутствовавшие при загрузке мертвеца в «Скорую помощь», не расходятся. Среди зевак мелькал мундир обезовца, державшего портативную цифрокамеру. Агент явно пытался получить от кого-нибудь дополнительную информацию о смерти неизвестного.

Жестикулируя с неестественным оживлением, какая-то тетка с псом на поводке принялась что-то втолковывать блюстителю порядка. Интересно, что она может набрехать, кошелка драная?..

Тут женщина махнула рукой в направлении дома Ивана Дмитриевича, и тому показалось, что она указывает на его окно.

Забыв о том, что снаружи через анизотропное стекло ничего нельзя разглядеть, Иван Дмитриевич отпрянул от окна и рухнул на стул.

«Неужели эта стерва видела меня? Нет-нет, не может быть!.. Ни единой души там и близко не было, когда черт меня дернул посмотреть, кто шебуршится и стонет рядом с моим гаражом!..»

Он лихорадочно прокрутил в памяти весь из ряда вон выходящий эпизод, который приключился с ним полчаса назад. И хотя вины своей он ни в чем не усматривал, но ему почему-то было страшно и подумать, что кто-то мог увидеть его рядом с невзрачным человеком, у которого было неестественно желтое, изможденное лицо и, невзирая на относительно молодой возраст, седые волосы. «Интересно, что это был за тип и почему он так не хотел, чтобы я к нему подходил? На пьянчугу или на какой-нибудь другой деклассированный элемент не похож… и одет был прилично, и перегаром от него не разило… А вот поди ж ты, забился в какую-то грязную вонючую дыру, как крыса, чтобы, значит, подохнуть без свидетелей!.. Йе-ет, братцы мои, тут дело явно нечисто, я такие подлянки судьбы за сто верст чую задним проходом, и меня не так-то просто подставить под удар!.. Хотя, конечно, сам виноват, старый болван! Вместо того чтобы сразу чухнуть подальше от этого типа, ты еще вздумал поиграть в благородство… так сказать, протянуть ближнему руку помощи… И даже когда в ответ на твой благородный порыв тебя открытым текстом послали на три буквы, ты все пытался нащупать пульс!..»

Иван Дмитриевич машинально взял со стола чашку с не допитыми еще утром остатками чая и промочил пересохшее горло.

«Хотя, собственно говоря, чего это я вдруг так сдрейфил? — попытался урезонить он самого себя. — Что криминального в том, что, обнаружив умирающего от сердечного приступа, я попытался оказать ему посильную помощь? Ну, хорошо, он этого не хотел, но ведь я не причинил ему никакого вреда, верно?»

Конечно-конечно, ехидно произнес кто-то внутри Ивана Дмитриевича. Как там пел популярный бард на заре твоей юности? «Толку было от него, как от козла — молока, но вреда-то тоже никакого!»

«Вот что мне могли бы инкриминировать, — вдруг осенило Ивана Дмитриевича. — То, что я не оказал этому придурку всестороннюю помощь… Да, но я же не врач, черт побери!..»

«А позвать кого-нибудь на помощь ты разве не мог? — тут же пропищал ехидный внутренний голосок. — Или вызвать „Скорую“… Или сделать умирающему хотя бы элементарное искусственное дыхание. А?»

«Что ты мелешь, идиот?! — обозлился Иван Дмитриевич. — Во-первых, тот тип уже почти отбросил копыта, когда я его увидел сидящим на грязном асфальте, прислонившись грязной спиной к грязному мусорному контейнеру!.. А во-вторых, какого черта я должен оказывать каждому встречному первую помощь?! Есть же у нас, в конце концов, специальные службы и специальные люди, которые за это денежки получают — и, кстати говоря, намного больше, чем я, — вот пусть они и оказывают медицинскую помощь всяким бродягам!.. И потом, кто знает, почему он не хотел, чтобы я дотрагивался до него? А может быть, он был разносчиком какой-нибудь инфекционной пакости вроде чумы или проказы?»

От этой мысли Иван Дмитриевич невольно похолодел. Чуть не опрокинув стул, он рванулся к мойке. Пустив воду мощной струёй, тщательно отскоблил руки с помощью мыла и жесткой щетки. Прямо как хирург перед операцией…

Но мысли его упорно возвращались к недавней оказии, в которую его угораздило вляпаться.

«Да идите вы все к дьяволу! — посоветовал он незримым оппонентам. — Не надо делать из меня козла отпущения!.. Как-никак, я честно пытался помочь этому инфарктнику. И не моя вина, что он испустил дух в моем присутствии. А что касается того, почему я не вызвал ни „Скорую“, ни ОБЕЗ, а сбежал… Ну, во-первых, не сбежал, а ушел… быстрым шагом, потому что спешил домой по неотложному делу. Во-вторых, есть у нас специальные люди… те же дворники, или как они там нынче называются?.. Вот они и должны следить, кто дохнет на их территории, и милицию с врачами тоже они должны вызывать в таких случаях!.. Ну а если хотите знать — меня вообще в тот момент там не было! Ну и что, что мой гараж в непосредственной близости от места происшествия? Не было меня там, понимаете? Не-бы-ло!..

Убедив себя в том, что подобные аргументы непрошибаемы для возможных приставал, Иван Дмитриевич враз воспрял духом. Настолько, что, насвистывая мо-цартовский «Турецкий марш», перемыл собственноручно, не прибегая к помощи кухонного автомата, накопившуюся в мойке грязную посуду и с помощью микроволновки разогрел полуфабрикатный ужин.

При этом он мимоходом то и дело поглядывал в окно, но возле его гаража уже не было видно ни машины ОБЕЗа, ни сборища зевак.

А во время приема пищи до Ивана Дмитриевича наконец дошло, по какой причине он столь поспешно удрал от покойника. Какое-то смутное ощущение охватило его, когда он, вопреки предсмертному хрипу лежавшего: «Не трогайте… меня… Нельзя!.. Прочь!..» — все-таки взял его за тощее запястье, чтобы проверить пульс. И когда тот задергался в предсмертной агонии, то нечто, как слабый электрический разряд, кольнуло Ивана Дмитриевича в кончики пальцев, и не только по руке, но и по всему его телу сразу же побежали нестерпимые мурашки, какие обычно бывают в сильно отсиженной ноге. Правда, через пару секунд это ощущение исчезло без следа, но, видимо, оно-то и стало причиной подсознательного, животного ужаса, заставившего Ивана Дмитриевича кинуться со всех ног домой.

Вилка с куском витаминно-соевой котлеты повисла в воздухе: Иван Дмитриевич принялся придирчиво обследовать свою руку. Ту самую, которой он касался инфарктника.

Однако никаких наблюдаемых невооруженным глазом патологий на коже не было…

Уже потом, принимая на ночь душ, Иван Дмитриевич предпринял осмотр всего своего тела — для чего ему пришлось воспользоваться сложной системой зеркал, — но и тогда не обнаружил никаких намеков на язвы, лишаи и проказу.

Лишь после этого он позволил себе успокоиться и постарался выбросить из головы дурацкие переживания по пустякам.

В этот вечер он не изменил своему традиционному развлечению, сыграв три партии в шахматы с компьютером. И, как ни странно, в одной партии ему удалось-таки уйти от, казалось бы, неизбежного разгрома и добиться ничьей.

Среди ночи он проснулся от смутного ощущения, что его куда-то зовут. Ощущение было таким же непреодолимым, каким бывает позыв к рвоте при пищевом отравлении.

Иван Дмитриевич прошлепал босыми ногами в направлении туалета, но на полпути понял, что его вовсе не тошнит. Почесав плешивую макушку, он зашел на кухню, наглотался холодной воды прямо из-под крана и собирался было вернуться в постель, но вновь ощутил, смутный зуд где-то внутри себя.

«Что за чертовщина, — испугался он. — Неужели тот придурок все-таки чем-то заразил меня?..»

Однако ни повышенной температуры, ни прочих отклонений от нормы в себе он по-прежнему не нашел.

Иван Дмитриевич решил махнуть на все рукой и завалиться спать, но едва он доковылял до своего ложа, как его скрутило снова, и на этот раз гораздо сильнее, чем сразу после пробуждения. Однако на боль это не было похоже. Скорее, это напоминало воздействие некой невидимой силы, которая толкает тебя в неизвестном направлении и вообще непонятно, чего хочет от тебя, а если ты намерен не подчиняться ей, то тебе становится все хуже и хуже.

Просто мистика какая-то!..

Скрипя зубами от невидимой тяжести, воздействию которой подвергался весь организм, Иван Дмитриевич наконец сумел уяснить, что от него требуется покинуть квартиру. Стремление двигаться куда-то — причем как можно быстрее — было выше сил человеческих. Так, наверное, чувствует себя белье, с бешеной скоростью крутящееся при отжимании в барабане стиральной машины. Или электроны, гонимые по проводам силой магнитной индукции…

В конце концов Иван Дмитриевич сдался и принялся торопливо одеваться. Однако тот, кто теперь управлял им, позволил накинуть лишь верхнюю одежду, так что пришлось покидать квартиру в комнатных шлепанцах на босу ногу.

Ну и куда теперь?..

Вопрос был явно бессмысленным, потому что ноги уже не подчинялись воле Ивана Дмитриевича. Они, как пара обезумевших рысаков, влекли его куда-то вниз по лестнице, не дав вызвать лифт. Каким-то чудом Иван Дмитриевич все же умудрился не поскользнуться на темных ступенях и не сломать ногу или шею.

Выскочив из подъезда в ночную тишь и прохладу, он стремительно пересек двор, не разбирая дороги, пронесся по путанице соседних переулков и нырнул в подъезд жилого дома, мимо которого раньше частенько проходил без каких-либо предчувствий.

При этом он отдавал себе отчет в том, что в доме этом никто из его знакомых не живет. Тем не менее ноги, трудившиеся все в том же автономном режиме, привели его к двери ничем не примечательной квартиры. Повинуясь необъяснимому побуждению, Иван Дмитриевич вдавил несколько раз до упора кнопку звонка.

«Что я делаю, — мелькнуло где-то на заднем фоне его замороченного сознания. — Не удивлюсь, если хозяева спустят меня с лестницы за то, что переполошил их среди ночи, сам не зная зачем…»

Но обитатели квартиры, похоже, еще (или уже) не спали. Не успел Иван Дмитриевич позвонить еще раз, как дверь перед ним бесшумно распахнулась.

На пороге квартиры стоял молодой парень со странным выражением лица. Визит Ивана Дмитриевича явно не застал его врасплох. Во всяком случае, одет молодой человек был так, словно и не ложился спать. Правда, волосы у него были сильно взлохмачены, а взгляд — пустым и далеким.

— Вы… вы один? — устало и как бы через силу удивился он.

Иван Дмитриевич невольно оглянулся, словно в самом деле надеялся увидеть кого-то за своей спиной.

— Один, — честно признался он, не зная, как объяснить парню свое появление. Парень недоверчиво хмыкнул.

— Быстро же вы! — непонятно прокомментировал он и посторонился, пропуская Ивана Дмитриевича в квартиру.

Иван Дмитриевич с облегчением проскользнул внутрь. Меньше всего ему сейчас хотелось что-либо объяснять.

— Направо, — угрюмо буркнул в спину Ивана Дмитриевича парень, но Иван Дмитриевич и сам это уже знал.

Ноги по-прежнему уверенно вели его к какой-то цели. Он даже не успел оглядеться, куда, собственно, попал. Сознание отметило лишь два факта. Во всех комнатах горел свет — это первое. И еще в воздухе витал легкий неприятный запашок, не поддающийся определению.

Почти всю маленькую комнату, куда он попал, пройдя до конца длинного коридора, занимала узкая и низкая кровать, на которой, натянув одеяло до самого подбородка, крепко спала пожилая женщина с закрытыми глазами. На тумбочке рядом с изголовьем теснились разнокалиберные пузырьки, склянки, полураспотрошенные пачки таблеток, шприцы и прочие медицинские принадлежности. Только теперь Иван Дмитриевич понял, что в квартире пахло так, как обычно пахнет в больничных палатах.

Оказавшись в комнате, Иван Дмитриевич ощутил, как та сила, что привела его сюда, теперь притягивает мощным магнитом к спящей. Но почему-то ему не хотелось подходить к ней в присутствии парня, который неподвижно застыл в дверном проеме, скрестив руки на груди и мрачно упершись взглядом в пол.

Не понимая, что же ему следует предпринять, Иван Дмитриевич хотел было спросить парня, почему женщина спит при таком ярком верхнем свете, но тут внезапная догадка обожгла его.

Женщина вовсе не спала. Она была мертва.

— Вы уж извините, — нарушил молчание парень, — я закрыл ей глаза, потому что… ну, в общем, понимаете… Голос его вдруг задрожал, и он отвернулся лицом к стене.

— Кем она тебе приходится? — проронил Иван Дмитриевич, не поворачивая головы к парню.

— Это моя мама, — глухо откликнулся тот.

— Давно это случилось?

— Минут за двадцать до того, как вы… Я поэтому и удивился, что вы приехали так быстро… А в Эмергенции сказали, что раньше чем через час их машина не прибудет..

— Понятно, — перебил Иван Дмитриевич парня.

Он уже не в силах был больше сопротивляться неведомой силе, которая владела им сейчас. Раз парень принимает его за врача, то это, может, и к лучшему. — Вот что… Тебя как звать-то?

— Константин, — недоуменно отозвался парень.

— А ты уверен, Костя, что твоя мать умерла? — неожиданно слетел с губ Ивана Дмитриевича чудовищный по своей глупости вопрос.

Парень резким движением вскинул голову.

— А… а… да вы что?! — только и смог выдавить он. Не слушая его, Иван Дмитриевич шагнул к кровати и взял женщину за руку. Нет, парень не ошибался. Рука женщины была холодной и безжизненной. Никакого намека на пульс… РАЗРЯД! И тотчас Иван Дмитриевич ощутил, как невидимое давление на него враз улетучилось. Словно чья-то огромная неумолимая ладонь, сдавливавшая до сего момента тело железной хваткой, разжалась и отпустила его.

Переход от зависимости к свободе был таким резким, а внутренняя опустошенность — такой полной, что Ивану Дмитриевичу неудержимо захотелось спать.

И сразу же рука женщины, которую он машинально продолжал сжимать в своей ладони, неуловимо изменилась, наливаясь теплом жизни и пульсируя всеми жилками. Лицо из бледного стало розовым, и на нем возникли мельчайшие бисеринки испарины.

Потом женщина глубоко вздохнула, зашевелилась и открыла глаза.

— Костя, — слабым голосом позвала она, но тут же вздрогнула, увидев над собой Ивана Дмитриевича, вырвала свою руку из его ладони и сделала попытку еще больше натянуть на себя шерстяное одеяло. — Костя, кто это к нам пришел?.. Боже мой! Да что с тобой, Костенька?!

Иван Дмитриевич осторожно оглянулся. Парень, до этого торчавший столбом на пороге комнаты, сейчас медленно оседал на пол с закатившимися глазами. Откинув одеяло, мать его соскочила с кровати и, игнорируя Ивана Дмитриевича, в одной ночной рубашке, испачканной какими-то разноцветными пятнами, кинулась к сыну.

Иван Дмитриевич и сам был потрясен. Только глубочайшая апатия, внезапно нахлынувшая на него, как амортизатор, смягчила шок от того чуда, которое он только что сотворил помимо своей воли.

Ни слова не говоря, он повернулся и ушел.

Женщина что-то взволнованно кричала ему вслед, но он не реагировал на ее крики..

Ему хотелось побыстрее добраться до постели.

Глава 2

Утром он проснулся разбитым и невыспавшимся. Этого и следовало ожидать после ночных похождений.

«После ночных похождений? Неужели мне все это не приснилось в кошмарном сне? С какой стати я бы поперся среди ночи в соседний дом, к какому-то парню, у которого якобы умерла мамаша?

Нет-нет, это наверняка был сон!..»

Иван Дмитриевич с трудом заставил себя подняться с кровати и проковылял в ванную.

Но по дороге его взгляд упал на шлепанцы, которые валялись на полу в коридоре на значительном удалении друг от друга. Будто их с размаху сбрасывали с ног. Иван Дмитриевич поднял один шлепанец и зачем-то провел пальцем по его подошве. Его спина тут же вновь покрылась холодной липкой испариной.

Подошва была испачкана в сыром песке и в глине. И тогда Иван Дмитриевич, чувствуя, что внутри у него что-то обрывается, с силой швырнул шлепанец о входную дверь, добрел до кухни и бессильно опустился на стул, прислонившись голыми лопатками к холодной стене.

Почуяв присутствие человека, кухонный автомат включил аудиозапросчик, чтобы выяснить, что хозяин желает на завтрак. Но Ивану Дмитриевичу было не до еды, он лишь рыкнул неразборчиво и выдернул шнур автомата из розетки.

Он просидел неподвижно несколько минут, стараясь ни о чем не думать. Однако мозг не подчинился этому запрету, лихорадочно перебирая один за другим варианты наиболее разумных объяснений.

Ничего удовлетворительного в голову не приходило. Одни сплошные проклятия и испуганное удивление: так, значит, это — правда?!

Наконец удалось ухватить за хвост прошмыгнувшую в глубине сознания робкую мыслишку: «Может быть, я стал жертвой чьего-нибудь розыгрыша?»

Иван Дмитриевич повертел эту версию перед мысленным взором и так и сяк, как лакомый плод, очистил ее от шелухи и кожуры, и то, что как бы осталось у него на ладони, ему понравилось.

«Ну да, и как это мне сразу не пришло в голову?

Какой-то шутник, чтоб ему сдохнуть, решил поиздеваться над одиноким стариком и разыграл для меня цирковое представление!.. Понятия не имею, каким образом ему удалось разбудить и выманить меня ночью из квартиры, и уж тем более непонятно, как он сумел привести меня туда, куда хотел («Не иначе — гипноз!» — решил с облегчением Иван Дмитриевич), но в результате этот аферист добился-таки своего! А разыграть остальную часть спектакля с убитым горем парнем и фокусами в виде «воскрешения» его матери было уже легче, тут и обычный сговор мог иметь место…»

Решив сложную умственную задачку, Иван Дмитриевич повеселел, но тут настенные часы злорадно подсказали, что он опаздывает на работу. Умываясь и наспех бреясь, Иван Дмитриевич безуспешно ломал голову над тем, кто бы мог быть автором ночных трюков и, самое главное, зачем подобные происки понадобились неизвестному «гипнотизеру»…

Это мог только кто-то из соседей. Оставалось лишь путем логических умозаключений вычислить, кому из них Иван Дмитриевич насолил так, чтобы тот мог пойти на столь громоздкие меры возмездия. Однако, как он ни прикидывал, выходило, что со всеми соседями у него давно были безнадежно испорчены отношения, и, как в детективе Агаты Кристи, тайным мстителем мог оказаться любой из них…

Обычно он никогда не ездил на работу на машине, но сегодня, впервые за последние десять лет, ему грозило опоздание, а посему можно было отступить от своих правил.

Прежде чем открыть гараж, Иван Дмитриевич, кряхтя, подобрал с земли пучок промасленной ветоши и демонстративно отнес его в мусоросборник, стоявший на ТОЙ САМОЙ площадке. Маневр этот не принес ни единого бита полезной информации. В том уголке, где он накануне нашел странного доходягу, не осталось никаких следов.

Иван Дмитриевич почесал плешь, задумчиво сплюнул и вернулся к насущным делам.

Машина у него была старенькая, но вполне исправная. «Пантера» пятнадцатилетней давности, удачно купленная им с рук еще до смерти жены. Правда, автопилот и добрая половина прочих выкрутасов были неисправными, а заняться их починкой руки не доходили…

Наспех прогрев турбину, Иван Дмитриевич тщательно закрыл гараж на замок-идентификатор и покатил на работу.

День опять был буднично-пасмурным. Солнце лишь смутно маячило где-то за пеленой низких облаков. Примерно к обеду оно испарит своими лучами энное количество влаги из облачности, и тогда к вечеру может пролиться непродолжительный дождь.

Иван Дмитриевич не любил добираться на работу на машине из-за того, что в утренние часы «пик» дорога была забита сплошными идиотами, наглецами и остолопами. Без автопилота приходилось быть все время начеку, потому что то какой-нибудь «баран» тебя подрежет, перестроившись перед самым капотом, то другой «осел» вывернется из-за поворота прямо тебе под колеса, не думая уступать дорогу, хотя если бы он разул глаза, то увидел бы, что прямо у него под носом висит знак обязательной остановки перед выездом на главную дорогу…

А пешеходы — боже мой, какие у нас деклассированные пешеходы! И кто только сказанул, что в России две беды: дураки и дороги? Есть и третье зло, и это — отечественный пешеход!.. Вот, спрашивается, куда ты лезешь, бабка, прямо под колеса? Жизнь, что ли, совсем надоела? Сидела бы лучше дома да нянчила вну-' ков-засранцев, вместо того чтобы шастать по городу, когда трудящиеся спешат на работу!.. А ты, лахудра, какого дьявола вздумала перебегать на другую сторону улицы на красный свет? Думаешь, что, раз оголила бесстыдно свои ляжки, обтянутые мини-юбкой, так тебя все пропускать будут в нарушение правил дорожного движения? Пожалуй, тебя стоит проучить. Окатим-ка мы тебя брызгами из лужи, чтоб в следующий раз не лезла на дорогу, как в чужую постель!..

Наконец центральный проспект закончился, и Иван Дмитриевич облегченно утер пот со лба. Ему оставалось лишь проехать по двум тихим улочкам, чтобы добраться до здания городского суда.

Однако, как показали последующие события, он слишком рано расслабился.

Все-таки не случайно он питал подсознательную ненависть к пешеходам!

Стоило ему лишь на секунду отвлечься (проклятое стекло в дверце заело и ни в какую не желало закрываться!) — как, откуда ни возьмись, на дороге, буквально в десятке метров от «Пантеры», двигавшейся на приличной скорости, оказался мальчишка лет десяти. Наверное, он опаздывал в школу, если так отчаянно ринулся через дорогу, даже не удосужившись предварительно оглядеться. А может, просто надеялся, что все нормальные люди давным-давно пользуются автопилотами, а не сами крутят баранку…

Когда Иван Дмитриевич перевел взгляд на дорогу, было уже поздно что-либо делать. Он только успел выпучить глаза и покрепче вцепиться в руль.

Конечно, если бы этот чертов радар-детектор сработал, наезда бы не произошло. Бортовой комп успел бы скорректировать курс и скорость, чтобы предотвратить столкновение.

Но радар почему-то отнесся с преступным равнодушием к появлению «помехи» прямо по курсу.

На скорости больше ста километров в час тупое рыло «Пантеры» ударило под углом тщедушное детское тельце с такой силой, что мальчика сначала закинуло на капот, где ударило о небьющееся лобовое стекло головой (Ивану Дмитриевичу показалось, что он явственно слышит хруст дробящихся костей, и стекло с правой стороны мгновенно покрылось пленкой алого цвета), а потом бросило, как камень из пращи, вперед и в сторону.

Каким-то чудом в этот момент восприятие Ивана Дмитриевича резко изменилось, словно время для него замедлилось. Машинально выжав до упора педаль тормоза, он отчетливо видел, как мальчишка кувыркается в полете, неестественно болтая всеми конечностями. Потом «Пантеру» занесло юзом и развернуло так, что она уткнулась носом в бордюр, и Иван Дмитриевич вывалился наружу, тщетно хватая ртом воздух, которого в окружающем мире становилось почему-то все меньше…

Тело мальчика неподвижно лежало метрах в двадцати от машины, и при первом же взгляде на него сердце Ивана Дмитриевича сорвалось в бездну. Мальчик мог бы пролететь и большее расстояние, если бы не стекло-бетонная мачта дорожного освещения, в которую бедняга со всего маху врезался головой.

Не чуя под собой ног, Иван Дмитриевич подбежал к нему и остановился как вкопанный. Помогать жертве наезда было явно бесполезно: головы у мальчишки практически не было — только жуткое кровавое нечто вперемежку с нежно-розовой массой мозга.

Иван Дмитриевич согнулся пополам возле бордюра, и его буквально вывернуло наизнанку. Потом исподлобья огляделся по сторонам.

Улочка не принадлежала к разряду оживленных, и свидетелей нечаянного убийства было немного. Метрах в ста впереди и чуть выше крыш домов располагалась платформа монорельса, от которой торопливо спускались по винтовой лестнице, явно спеша к месту происшествия, несколько темных фигур, да чуть поодаль на тротуаре остановились, не решаясь подойти к телу мальчика поближе, несколько подростков. И еще в распахнувшихся разом окнах ближайшего жилого дома смутно забелели чьи-то лица, а самым любопытным — в основном это было, конечно же, сплошное бабье — непременно понадобилось выползти на балконы, чтобы насладиться жутким зрелищем катастрофы…

«Наверняка уже какая-нибудь сволочь сообщила в милицию, — обреченно мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича. — Значит, прощай, свобода, — заключил он мысленно. — И вся нормальная жизнь — тоже… Подумать только — из-за какого-то безалаберного малолетнего паршивца подыхать придется на тюремных нарах!..»

Он скрипнул зубами и заставил себя шагнуть к неподвижному тельцу, под которым уже скопилась лужица крови. Что ж, раз уже ничего не изменишь, то хотя бы надо изобразить раскаяние — глядишь, на суде потом зачтется… Взгляд Ивана Дмитриевича почему-то не желал подниматься выше пояса мальчишки, и он увидел, что на неестественно вывернутой правой ноге его жертвы не хватает одного ботинка.

Говорят, примета такая есть, машинально вспомнил Иван Дмитриевич, что, если с женщины, попавшей под машину, слетают туфли — значит, останется в живых. Но ведь тут-то не женщина, а пацан, да и надеяться на чудо сейчас не стоит… «Вранье ваши приметы! — мысленно завопил он неизвестно кому. — Засуньте их себе в задницу, умники!»…

И тут вдруг его охватил тот же самый зуд, который он испытал прошлой ночью.

Только на этот раз он не сопротивлялся нажиму. Ведь в его положении это был единственный шанс…

Он нагнулся над мальчиком и, перебарывая невольный страх и отвращение, взял хрупкое, еще тепленькое запястье так, чтобы ненароком не испачкаться в крови.

РАЗРЯД!

В глазах Ивана Дмитриевича несколько раз мигнули невесть откуда взявшиеся створки — будто сработала диафрагма в объективе фотоаппарата. Он помотал головой, чтобы восстановить зрение, а когда оно прояснилось, с тихим ужасом и радостью увидел, что голова у мальчика в полном порядке, на ней не видать ни царапины, ни даже синяков, и нет ни капли крови вокруг его тела, и худенькая грудь его вздымается от глубокого дыхания…

Но он так и не дождался того момента, когда мальчик откроет глаза.

В глазах Ивана Дмитриевича сгустилась тьма, и он потерял сознание.

Очнулся он от того, что кто-то пытался привести его в чувство. Иван Дмитриевич с трудом разлепил веки и сел. Как всегда бывает после обморока, он сначала не понял, где находится. Почему-то он сидел прямо на асфальте, а вокруг него со всех сторон стояли незнакомые люди и пристально смотрели на него. И во взгляде одних читалось легкое сочувствие, смешанное с презрением, а у других — удивление. И еще, пожалуй, страх…

И тут же он вспомнил, где находится и что произошло. И только теперь расслышал чей-то назойливый голос над ухом:

— Как вы себя чувствуете? Вам вызвать врача?..

— Не надо, — произнес непослушными губами Иван Дмитриевич. И, встряхнув головой, осведомился в пространство: — А где этот парши… где мальчик-то?

Одна из стоявших над ним женщин махнула рукой:

— Э-э, да его давно и след простыл!.. Так помчался, что только пятки засверкали! Испугался, наверное, что ему всыплют по первое число!.. Он же сам вам под колеса сунулся!

— А может, у ребенка какой сдвиг в сознании произошел? — предположил чей-то скрипучий голос. — Ведь такой удар перенес!..

— Да бросьте вы эту демагогию! — перебил скрипучего решительный бас. — «Удар»! Какой там удар? Если бы его действительно ударило, он бы испугом-то не отделался!.. Его, видно, только потоком воздуха отбросило в сторону, вот и все!..

— Нет-нет, — запротестовала дамочка интеллигентного вида, — я сама видела, как мальчика сбила машина! И летел он просто ужасно! По-моему, он вот об этот столб ударился…

— Вот вам пример, какими нелепыми слухами обрастает самое пустяковое событие, — перебил дамочку какой-то толстяк. — Лично я не удивлюсь, если завтра в газетах напишут черт-те что про это происшествие!..

Тут все зашумели, заспорили, перебивая друг друга. А Иван Дмитриевич сидел, почти не слушая спорящих, и не сводил взгляда с высокого дерева, росшего на газоне возле тротуара. Там, почти на самой макушке, зацепившись за сучок, покачивался, как маятник, от ветерка желтый детский ботинок…

Глава 3

Как и следовало ожидать, после утреннего происшествия весь остальной день у Ивана Дмитриевича прошел кувырком.

Во-первых, на работу он все-таки опоздал, потому что на место аварии нагрянул патруль службы дорожного движения и Ивану Дмитриевичу битых полчаса пришлось доказывать, что никакого вреда сбитому мальчику им причинено не было, что, ввиду сломанного бампера и безнадежно помятого правого крыла машины, лично он понес гораздо больший урон, чем малолетний нарушитель ПДД; что, наконец, есть масса свидетелей, которые могут его слова подтвердить (при этом зеваки почему-то сразу вспомнили, что их ждут неотложные дела, и один за другим стали дезертировать с места происшествия)…

«Дорожники» восприняли заявления Ивана Дмитриевича с изрядным скептицизмом и плохо скрываемой иронией. Самый старший из них, присев на корточки рядом с помятым передком «Пантеры», красноречиво присвистнул и категорически отказался верить в то, что после такого удара не только десятилетний ребенок, но и африканский буйвол мог бы остаться в живых. В результате краткого, но продуктивного обмена мнениями патрульные сошлись на том, что наезд все-таки имел место, но не на мифического мальчика (при этом один из них с радостью дебила, уяснившего наконец, что дважды два — четыре, вспомнил заблудившееся в недрах его квадратного лба изречение: «А был ли мальчик?»), а на фонарный столб. Все прочие страсти, по их убеждению, Ивану Дмитриевичу просто-напросто привиделись.

Тем не менее протокол патрульные все равно составили — «для порядка», как пояснил старший. «Вдруг через пару дней ваш мальчик все-таки помрет от причиненных увечий?» — добавил его напарник.

Настроение Ивана Дмитриевича окончательно испортилось, когда на прощание патрульные содрали с него штраф «за содержание бортового оборудования автотранспортного средства в неисправном виде».

Черт бы их побрал вместе с теми, кто их вызвал!..

По прибытии в суд Иван Дмитриевич был перехвачен в коридоре председателем, подобно зверю, загнан в начальственный кабинет и смертельно ранен двумя меткими выстрелами. Во-первых, нагоняем за то, что он не явился вовремя на рабочее место (Иван Дмитриевич пустился объяснять, в чем состоит причина его опоздания, но лишь усугубил в глазах председателя свою вину. «Ка-ак? Так вы еще и стали на путь нарушения законности? — грозно вопросил тот. — Вы же — судебный работник, который должен служить образцом для рядовых граждан!..» — и пошло и поехало). А во-вторых — срочным заданием по статистической обработке дел, рассмотренных в первом полугодии текущего года. В ближайшие дни нужно перелопатить сотни пыльных, увесистых томов, причем следует… «Бросить все?» — с робкой надеждой подсказал Иван Дмитриевич, но надежда его не оправдалась, потому что председатель заявил, что ничего бросать не надо, а следует заниматься этим поручением параллельно с прочими обязанностями. «А сроки?» — с еще более слабой надеждой поинтересовался Иван Дмитриевич и услышал в ответ вовсе не смешную, на его взгляд, установку:

«К вчерашнему утру!»

Достигнув своего кабинета, Иван Дмитриевич бессильно рухнул в продавленное кресло и прикрыл глаза.

Как всегда с ним бывало во время душевных треволнений, больше всего ему хотелось сейчас заснуть, чтобы хотя бы на время избавиться от мерзости окружающего мира. Однако эта мечта была на рабочем месте неосуществима, и тогда, чтобы отвлечься от дурака-начальника и предстоящей нудной работы, он стал размышлять о тех странных видениях, которые стали преследовать его не только ночью, но и днем…

«Допустим, эти хапуги в форменных мундирах были правы, и я действительно начинаю страдать галлюцинациями, — думал Иван Дмитриевич, нервно отбивая чечетку правой ногой. — Но ведь я своими ушами слышал разговор зевак, которые тоже твердили о том, что мальчишка сунулся мне под колеса… И потом — вмятина! Откуда она взялась? Я же знаю, что не врезался в фонарный столб!.. О черт! Как же я забыл-то? Мне же теперь надо крыло рихтовать и бампер новый покупать!..»

Вконец расстроенный этой мыслью, Иван Дмитриевич стал рассматривать другие версии. Их было много, но все они ему не нравились, потому что он с детства не любил мистику и фантастику, предпочитая читать что-нибудь «жизненное» — публицистику и мемуары, например…

«Ведь нельзя же всерьез допустить, что… Нет-нет, это просто какой-то бред собачий! Не может такого быть — что вы там мне ни говорите, господа любители аномальных явлений!..

Но, с другой стороны, как объяснить, что и старуха, к смертному одру которой я приперся посреди ночи, и этот чересчур прыткий пацан ожили, стоило мне дотронуться до них рукой? А ведь оба были такими мертвыми, что мертвее не бывает!.. И еще это странное ощущение, будто кто-то заставлял меня воскрешать их… Может быть, во мне на самом деле пробудились какие-то суперспособности, а? Так сказать, на старости лет в экстрасенсы вздумал переквалифицироваться…»

Но эта мысль вызвала у Ивана Дмитриевича лишь ехидную усмешку. Да, было время в далекой юности, когда он и его сверстники увлекались гипнозом, телепатией, спиритизмом и биоэнергетикой, пытаясь инициировать у себя дар творить разные чудеса, но с возрастом это прошло… Более того, Иван Дмитриевич вместе с жизненным опытом приобрел стойкое убеждение, что все так называемые целители, колдуны, магистры оккультных наук и экстрасенсы — гнусные шарлатаны, бессовестно дурачащие всяких доверчивых идиотов.

И поэтому даже после двух подряд загадочных происшествий с его участием он не был готов попрать свои многолетние идеалы и уверовать в свою исключительность.

Размышления Ивана Дмитриевича были прерваны робким стуком в дверь. В кабинет заглянула женская голова и осведомилась:

— Это вы — секретарь суда?

Иван Дмитриевич сердито сверкнул глазами:

— Да, но я занят!

Однако голова и не подумала убраться восвояси.

— Как это — занят? — бойко переспросила она. — Между прочим, у вас на дверях написано: по четвергам — прием с одиннадцати…

Иван Дмитриевич собирался было перейти в контратаку на наглую бабу, но взглянул на настенные часы и осекся.

Действительно, сегодня был именно четверг и было пять минут двенадцатого.

— Ну, допустим, — пробурчал он, принимаясь зачем-то изучать разложенные на столе еще со вчерашнего дня бумаги. — А что вы хотели?..

Обладательница головы расплылась в довольной улыбке и с готовностью вперлась в кабинет целиком.

— Значит, так… — затараторила она, усаживаясь без спросу на стул рядом со столом Ивана Дмитриевича и извлекая из потертой хозяйственной сумки ворох каких-то бумажек разных размеров, исписанных от руки и отпечатанных на скверном принтере. — Посмотрите, пожалуйста!.. Вот мое заявление, вот справка с места работы, вот показания свидетелей, а вот выписка из домовой книги…

Иван Дмитриевич мысленно выругался. Он работал в суде уже почти двадцать лет, и эта работа научила его ненавидеть людей. Двадцать лет три раза в неделю по четыре часа в день в суде были приемные часы, когда канцелярия, в которой Иван Дмитриевич числился секретарем, принимала жалобы и исковые заявления граждан. За эти двадцать лет в его каби-нетике побывали тысячи людей. Они были разными — грубыми или робкими, наглыми или застенчивыми, хитрыми или простаками, умными или идиотами, высокомерными или заискивающими, разговорчивыми или молчунами, с высшим образованием (а иногда и с учеными степенями) или неграмотными — но всех их, в глазах Ивана Дмитриевича, объединяло одно: они стремились обрушить на него свои проблемы, заставить вникнуть в житейские беды и заботы, получить консультацию или помощь в решении своего вопроса. Тем самым они посягали на его личную свободу и душевный покой, а значит — не заслуживали ничего иного, кроме отвращения и ненависти. Нет, конечно, было время, когда Иван Дмитриевич, будучи помоложе и энергичнее, чем сейчас, действительно стремился оправдать те ожидания, с которыми все эти люди входили в его кабинет. И некоторым он действительно помогал — в меру своих скромных чиновничьих возможностей. Но потом он понял, что те, кому он оказал полезную услугу, в душе вовсе не благодарны ему, как это следовало из их слов, а, наоборот, принимают его помощь за должное и даже презирают его, по-прежнему считая «бюрократом», «чернильницей», «протирателем штанов на казенной мебели».

Постепенно его отношение к посетителям стало меняться. Со временем он научился видеть их насквозь, и от его обострившегося взгляда не ускользали ни трусость, скрываемая под маской развязной болтовни; ни хапужническое стремление урвать как можно больше от жизни, скрывающееся под маской желания добиться справедливости; ни преступное побуждение как можно больнее отомстить ближнему, скрываемое под маской законного возмещения ущерба…

Приобретя это умение, он вначале пытался отгородиться от этих назойливых людишек щитом равнодушия, не принимать их близко к сердцу и забывать их через секунду после того, как они покидали его кабинет. Однако щитом этим нельзя было закрыться полностью — слишком часто его пробивали стрелы хамства и копья уверенного в своей правоте невежества.

И тогда Иван Дмитриевич перешел от глухой обороны к нападению. С годами он все больше ненавидел просителей и наносил им, выражаясь военным языком, упреждающий удар.

А однажды он понял, что те пороки, которые были присущи посещавшим его просителям, наличествуют и у других людей, вместе с которыми он ездил в общественном транспорте, стоял в очередях и проживал в одном доме и в одном подъезде.

Вот почему в конце концов он невзлюбил всех людей без исключения и в каждом, кто попадался ему на пути, видел прежде всего потенциального врага.

В то же время речь шла о тайной, ни разу никому конкретно не объявленной, войне, потому что Иван Дмитриевич предпочитал копить ненависть, как боезапас, в своей душе, нежели тратить ее по каждому мелкому поводу. О да, мысленно он не раз пускал в ход накопленный арсенал, чтобы расстрелять в упор не ценящее его начальство, пьяного мужлана, толкнувшего его в метро, сварливую старуху-соседку, неоднократно жаловавшуюся в районную управу на то, что его гараж якобы является источником повышенной пожарной опасности и потому должен быть снесен с лица земли. Но на практике он предпочитал, не связываясь с обидчиком, занести его в свой черный список, предвкушая тот момент, когда каждому будет воздано «по заслугам»…

И теперь, слушая с напускным хладнокровием тараторящую посетительницу, сидевшую нога на ногу перед ним, он упражнялся в «стрельбе вхолостую».

«Что за мерзкая баба, — думал он. — Самая настоящая дура… Думает, что чем больше слов в минуту она выпалит, тем надежнее они достигнут цели. Наволокла кучу каких-то мятых бумажек и воображает, что я у нее все это с поклоном приму… Кстати, и дело-то у нее такое же мелкое и подлое, как она сама. Квартиру она, видите ли, не хочет разменивать, чтоб бывшему мужу не досталось ни единого метра жилплощади!.. И причем, что самое интересное, она искренне убеждена, торговка базарная, будто ее дело такое исключительное и важное, что наш суд завтра же, бросив все прочие дела, примется его рассматривать!.. Нет, все-таки мерзкие у нас люди и гнусные. И вообще — бардачный город, а страна — бандитская!..»

Но параллельно с этим Иван Дмитриевич обдумывал, что следует сказать этой разнузданной бабенке, чтобы она поскорее убралась из его кабинета и в то же время чтобы не обидеть ее, иначе такая ни перед чем не остановится… как там у классика?.. коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… а точнее — в кабинет к председателю суда, с жалобой на него, чинящего ей, честной гражданке, препятствия в осуществлении ее конституционных прав…

Однако, когда он уже открыл было рот, чтобы вклиниться в поток словесного поноса посетительницы, его прихватил очередной приступ. Тот самый, уже знакомый ему. Третий по счету за последние десять часов…

Вцепившись побелевшими руками в край стола, он некоторое время старался не подчиняться неведомой Силе, поскольку сознавал, что самовольная отлучка с рабочего места в приемные часы, причем после утреннего опоздания, которое начальство явно не успело еще забыть в потоке буден, чревата гораздо более тяжкой карой, нежели устный выговор… могут ведь запросто и ежеквартальной премии лишить… Но Зов был настойчивым и безрассудным. Он напрочь парализовал волю и не оставлял ни малейшего шанса на сопротивление. В конце концов Иван Дмитриевич не выдержал. — Вы… вы вот что, уважаемая… — сбивчиво бросил он посетительнице, смотревшей на него во все глаза. — Посидите-ка тут… я должен… мне надо… отлучиться… срочно…

И как ошпаренный выскочил из кабинета.

Глава 4

Он не помнил, как в тот день, показавшийся ему бесконечным, добрался до дома. Жутко болела голова, во рту стоял противный горький вкус, словно он нажевался сухой горчицы, ноги гудели от усталости, а в пояснице ожил некогда сведенный на нет остеохондроз.

У него даже не нашлось сил возиться с замками гаража, и он оставил помятую «Пантеру» прямо у подъезда.

Квартира встретила его непривычным отсутствием ароматных запахов, и он вспомнил, что, будучи замотанным дневной сутолокой, забыл дать по телефону команду кухонному автомату приготовить что-нибудь на ужин.

Впрочем, есть почему-то не хотелось, и Иван Дмитриевич решил сегодня изменить своим привычкам. Этот проклятый день на каждом шагу вынуждал его ломать устоявшиеся за много лет личные традиции и обыкновения.

Неужели отныне так будет всегда? Неужели теперь каждый день он будет лишен размеренной работы, нормальной еды в положенные часы и крепкого здорового сна с двадцати двух до семи? Неужели с этого дня начат отсчет новой эры в его жизни — эры сплошной нервотрепки, бездумного выполнения неизвестно чьей воли в любой момент, по первому зову? И во что может превратиться тогда жизнь человека, в общем-то аккуратного и неукоснительно соблюдающего установленный им самим распорядок?!

Иван Дмитриевич аж застонал, представив себе кошмарную перспективу, которая маячила на горизонте. Поморщившись от ломоты в пояснице, поднялся, залез в дальний угол кухонного шкафчика и извлек оттуда початую бог весть когда бутылку. Раньше такое ему и в голову не приходило — пить, да еще в одиночку, как какой-нибудь подзаборный алкаш!.. Он всегда вел трезвый образ жизни и, бывало, даже в компаниях, куда его заносило по служебной неизбежности, шарахался от поднесенной рюмки как черт от ладана.

Но сейчас что-то надо было сделать, чтобы хоть немного ослабла взведенная внутри его невидимая пружина.

Он плеснул янтарной жидкости в ту же чашку, из которой пил чай (рюмок у него в хозяйстве не было даже тогда, когда еще была жива жена: гости к ним все равно не приходили). Поднес к губам, поморщился, уловив резкий алкогольный аромат, но стоически опрокинул в себя коньяк одним махом.

И лишь после этого его обожгла запоздалая мысль: а если сейчас опять будет Зов? На машине-то уже нельзя будет ехать, раз выпил, и придется тогда тащиться своим ходом куда-нибудь на другой конец города…

Это окончательно доконало Ивана Дмитриевича, и он обхватил свою больную голову обеими руками, опершись локтями на край стола.

Да, сегодня пришлось помотаться… Трижды в разгар рабочего дня его срывала с насиженного стула неумолимая властная Сила и швыряла, как робота, по всему городу, чтобы он воскрешал совершенно не знакомых ему людей. И ладно, если бы это были какие-то выдающиеся или достойные личности… хотя бы городского масштаба… а то черт знает кто, обыкновенные серые человечишки, ничуть не лучше тех, что толкутся в очередях в коридорах нашего суда!.. И чем, интересно, они заслужили у Силы такую почесть, чтобы она решила оживить их его руками?

В памяти невольно всплыли пережитые за сегодняшний день эпизоды.

…Первым был одинокий алкоголик, которого зарезали в собственной квартире не то собутыльники, не то грабители из числа бомжей, потому что только бездомный бродяга мог бы позариться на захудалое барахлишко покойного. Впрочем, вопрос о том, кто совершил убийство, в тот момент перед Иваном Дмитриевичем не возникал. Гораздо важнее для него было решить, как ему попасть в запертую изнутри квартиру, — не ломать же дверь, в самом деле!.. Выручила его соседка, вовремя заявившаяся из магазина и сообщившая, что у нее хранится запасной ключ. Ивану Дмитриевичу пришлось, правда, соврать ей, прикинувшись дальним родственником хозяина квартиры. Проблема заключалась в том, что он не знал ни имени, ни фамилии, ни даже пола того человека, который лежал мертвым за дверью. Ему лишь было каким-то образом известно, что в квартире имеется покойник. Свеженький, еще не успевший остыть труп, который следует во что бы то ни стало вернуть к жизни…

К счастью, соседка поверила Ивану Дмитриевичу вопреки всем пробелам в его информации. Она даже успела ему кое-что поведать, пока отпирала дверь своей квартиры и выносила Ивану Дмитриевичу ключ на обрывке замусоленной бечевки. Правда, после этого она почему-то не захотела оставлять Ивана Дмитриевича наедине с его проблемой, и пришлось открывать дверь в ее присутствии.

Как и следовало ожидать, некто Петр Тетеркин, сорока лет от роду, обнаружился уткнувшимся небритой щекой в кухонный стол, на котором, кроме пустой бутылки, нескольких захватанных стаканов и щербатой тарелки, до краев заполненной окурками дешевых сигарет, больше ничего не было. Убитый был в майке и дырявых штанах, утративших свой первоначальный цвет и фасон. Вся прочая обстановка соответствовала образу жизни одинокого любителя спиртного, за исключением лужи крови, расплывавшейся на грязном линолеуме.

Стараясь ни до чего не дотрагиваться, Иван Дмитриевич брезгливо обошел стол и увидел, что под лопаткой у Тетеркина торчит деревянная рукоятка обычного кухонного ножа, которым обычно режут хлеб и колбасу.

Увидев кровь, соседка испуганно заголосила, и ее мгновенно будто ветром сдуло из квартиры («Побежала вызывать ОБЕЗ или Эмергенцию», — догадался Иван Дмитриевич). Что ж, это было ему только на руку — меньше свидетелей будет. На всякий случай зайдя к убитому со спины, он опустил свою, ставшую вдруг неимоверно тяжелой, ладонь на заросший курчавыми волосами затылок.

РАЗРЯД!

Мертвец пошевелился и что-то невнятно пробурчал. Потом икнул и открыл мутные глаза. Оторвал нечесаную голову от стола и повертел головой, словно проверяя ее на исправность.

Увидев перед собой незнакомого пожилого человека, одетого вполне прилично и ни на кого из пьяниц-дружков явно не похожего, Тетеркин тем не менее ни-. чуть не удивился. Он лишь опять икнул и заплетающимся языком поинтересовался:

— С-слышь, отец, у тебя в-выпить есть?

— Н-нет, — почему-то тоже заикаясь, ответствовал Иван Дмитриевич.

— Ж-жаль, — посетовал воскрешенный. — С-суш-няк, понимаешь, ддолбит… А м-может, у тебя б-баб-ки… имеются?

Иван Дмитриевич не ответил. Он, словно завороженный, смотрел, как у оживленного и явно ничего особенного не ощущающего выродка продолжает торчать из спины нож, покачивая рукояткой при каждом движении Тетеркина.

— Ты… ты, это… — наконец сумел выдавить Иван Дмитриевич. — Нож-то вытащить надо…

— Шо? — не понял его хозяин квартиры, пытаясь заглянуть себе за спину. — К-какой еще нож?..

Но Иван Дмитриевич не стал развивать эту тему, потрясенный тем, как за какое-то неуловимое мгновение спина его «клиента» изменилась кардинальным образом.

Нож куда-то исчез, словно его никогда не было под лопаткой Тетеркина, и лужа кровищи с пола тоже испарилась само собой.

Черт-те что!..

Иван Дмитриевич стремглав выскочил из квартиры, чуть не сбив с ног на лестничной площадке возвращавшуюся соседку и не слушая нечленораздельные пьяные вопли за спиной в том смысле, что подло бросать человека погибать от похмельной засухи…

Следующей была семнадцатилетняя девчонка, покончившая с собой. Неизвестно из-за чего именно, но явно из-за какой-нибудь глупости, потому что в столь юном возрасте не может иметься веской причины, чтобы наглотаться снотворного. Да еще если учесть, что девица была отнюдь не из бедной семьи — чего ей могло не хватать в жизни? Вечно эти богачи бесятся с жиру!.. Хорошо еще, что она была дома одна и не удосужилась перед самоубийством запереть входную дверь роскошного двухэтажного особняка на ключ. Словно втайне надеялась, что ее спасут. А может, и действительно вся ее задумка была рассчитана лишь на то, чтобы попугать родителей…

Воскресив эту дурочку, Иван Дмитриевич не удержался и всласть отхлестал ее по щекам без каких бы то ни было объяснений…

Сорвался, конечно. Сказалось то нервное напряжение, которое нагнеталось в нем весь этот проклятый день. Уже в машине, отойдя от стресса, он пожалел о том, что учинил эту мерзкую экзекуцию, но было поздно. Ведь приобретенные им чудо-способности заключались, если можно так выразиться, только в отмене смерти, а не в отмене неблаговидных поступков…

И уже в конце рабочего дня имело место самое гнусное воскрешение, вспоминать о котором Иван Дмитриевич до сих пор не мог без содрогания. Тело мужчины было по-мясницки разделано на куски, упаковано в герметичный большой мешок и брошено в мусорный бак в укромном уголке города. Чтобы исполнить свою миссию, Ивану Дмитриевичу пришлось испачкать руки в крови, а ботинки — в каком-то жидком дерьме, разлитом вокруг мусорного бака. А когда, после его чудодейственного прикосновения, из окровавленных обрубков, словно из деталей чудовищного человекоконструктора, регенерировался мужчина средних лет, абсолютно целый и невредимый, только голый, дрожащий от холода и не понимающий, где он и что с ним до этого случилось, то Ивану Дмитриевичу пришлось сначала ломать голову над тем, во что повторно рожденного одеть (к счастью, в другом мусорном баке обнаружились драное женское пальто с меховым воротником и башмаки сорок восьмого размера с оторванной подметкой), а потом — везти его домой. Не бросать же, в самом деле, этого типа голышом на помойке!..

По дороге Ивану Дмитриевичу пришлось на ходу сочинять историю о том, что он-де абсолютно не имеет никакого представления, как его спутник мог оказаться в столь непотребном месте неодетым. Дескать, ехал мимо свалки, ни о чем не подозревая, вдруг вижу — какой-то сумасшедший нудист из мусорного бака на белый свет лезет… Может, тебя в каком-нибудь казино в карты догола раздели? Ах, ты не играешь в азартные игры?.. Тогда, значит, тебя ограбили, сынок. Трахнули по башке и обчистили по полной программе… Поэтому ни хрена ты сейчас и не помнишь…

Все кончилось более-менее благополучно. Доставил он бывшего покойника домой без приключений и проблем, тот на прощание долго жал руку Ивану Дмитриевичу и рассыпался в благодарностях.

А когда оживленный уже вылез из машины, хлябая сваливавшимися с ног пародийными башмаками и пытаясь запахнуть на голом животе полы тесного пальтеца, Ивану Дмитриевичу вдруг пришла в голову одна любопытная мысль. А что, если рагу из этого бедолаги кто-то из его домашних сделал? Жена с любовником, например, или озверевший тесть, заявившийся после последней отсидки в зоне?.. Как они воспримут появление того, кого собственноручно пытались убрать?..

Ничего, решил Иван Дмитриевич. Так им и надо, подонкам. Пусть их долбанет кондратий, когда они увидят свою жертву, вернувшуюся с того света в целости и сохранности!.. Главное — чтобы это чудо шуму в городе не наделало…

При мысли об этом у Ивана Дмитриевича и теперь пробежал мороз по коже, и он машинально хватил еще одну порцию коньяка. До него дошло, что при каждом воскрешении покойников он рисковал, как выражаются уголовники, «засветиться» и стать притчей во язы-цех, если прибегнуть к древнеславянским оборотам.

«Этого мне только не хватало, — подумал он, с отвращением выдыхая коньячные пары. — Чтоб за мной повсюду по пятам таскалась свора писак и всяких там академиков? Чтоб на меня со всех сторон сыпались просьбы и мольбы оживить родственников, друзей, любовниц, знакомых? Чтоб мне не давали проходу и выстраивали в подъезде километровую очередь к моей квартире? Нет уж, увольте!.. Быть этакой российской бабкой Вангой я не желаю — даже если мне за это будут платить. Я не хочу менять свободу на деньги, и даже на очень большие деньги!..

Эк куда замахнулся, — тут же укорил себя Иван Дмитриевич. — Как же ты наивен, старый хрыч!.. Да не будет тебе ни толп поклонников, ни баснословных гонораров… пресса, может, и заинтересуется тобой, но ее быстро от тебя отсекут… как и всех прочих… Стоит лишь кому-то из «верхушки» узнать про твой дар и убедиться, что ты действительно ЭТО можешь, и жить тебе до конца дней своих в какой-нибудь «секретной зоне» за колючей проволокой… или даже глубоко под землей… Время от времени будешь выполнять заказы первых лиц — и не в интересах государства, а в их личных, шкурных интересах! А страна будет удивляться, каким образом президент и особо преданные ему личности не подвержены ни естественной, ни насильственной смерти…

Да, конечно, условия для тебя создадут райские, можешь не сомневаться. Будут с тебя пылинки сдувать да все твои прихоти исполнять на полусогнутых. Только захочешь ли ты жить в клетке с позолоченными прутьями?..»

Иван Дмитриевич поднялся и задумчиво подошел к окну.

Было еще светло. Люди возвращались домой из магазинов и с работы. На детской площадке со звонкими криками носились дети, в песочнице под присмотром бабок и мамаш возилась маловозрастная малышня. По улице, кусок которой виднелся в просвете между домами напротив, несся поток машин. В сквере выгуливали себя и собак медленно бредущие фигурки.

И все эти люди, которые копошились внизу, занятые пустяковыми и мелкими заботами, не подозревали, что отныне их жизнь, а точнее — смерть, зависит от него, никому не известного и, возможно, никому не интересного пожилого вдовца. Стоит кому-то из них пасть от руки убийцы, погибнуть в результате несчастного случая или катастрофы, покончить с собой — и он сумеет вернуть их к жизни, чтобы дать им шанс прожить дольше, чем было определено судьбой. Чтобы они, эти ничтожные существа, могли исправить допущенные ошибки и использовать срок своего пребывания на этом свете на всю катушку…

Сознание обретенной им силы и власти над людьми кружило голову пуще ста граммов коньяка. Оно притупляло усталость и боль в конечностях.

Жаль только, что оно длилось так недолго.

Потому что на смену ему пришли разные скверные мысли.

Например, о том, что сам он, скорее всего, отнюдь не стал бессмертным. Ведь тот, от кого он принял Дар (а теперь Иван Дмитриевич не сомневался, что экстраспособность воскрешать мертвых перешла к нему, как заразная инфекция, от человека, скончавшегося вчера на его глазах среди мусорных баков), не сумел уберечься от кончины…

(Кстати, а может быть?..

Это следовало проверить.

И Иван Дмитриевич потянулся к телефону.

После долгих объяснений с дежурной по приемному отделению Эмергенции ему наконец удалось узнать, что человек, передавший ему вчера Дар, в самом деле скончался от острой сердечной недостаточности и что его тело теперь находится в городском морге среди неопознанных трупов, поскольку ни электронной карточки, ни каких-либо других документов у него при себе не оказалось. «Если вы разыскиваете своего родственника, пропавшего без вести, вы до конца недели можете подъехать в морг на опознание», — вежливо предложила дежурная в заключение разговора, но Иван Дмитриевич поспешно положил трубку.

Конечно, существовала хотя и слабая, но вполне допустимая вероятность того, что самопроизвольное воскрешение предшественника когда-нибудь произойдет, но Иван Дмитриевич привык не ждать от судьбы приятных сюрпризов, а потому был уверен, что он по-прежнему смертей, как и обычные люди.

Чтобы избавиться от обуревавших его мыслей,

Иван Дмитриевич принялся слоняться по квартире. Однако это оказалось не так-то просто. Чем бы он ни пытался заняться, разные соображения продолжали лезть ему в голову, одно другого нелепее и неожиданнее.

Взгляд его упал на недопитую бутылку, и возникла было идея напиться до чертиков — «до пузырей», как говаривали во времена его молодости, — чтобы ни о чем не думать и заснуть мертвецким сном, но он мысленно вычеркнул ее жирной чертой. Не потому, что сама мысль о пьянстве была ему отвратительна. Просто представил, как будет шарахаться в пьяном виде по городу, когда его вновь припрет. В том, что это произойдет ночью хотя бы раз, он не сомневался. Не может быть, чтобы в двухмиллионном городе за десять-двенадцать часов никто не отправился к праотцам!..

«Кстати, — опять сообразил он, — а почему это меня трахнуло за прошедшие сутки всего три… нет, четыре… раза? Неужели за день у нас мрет так мало народу?»

И тогда он ринулся в комнату, к письменному столу. Была у него такая привычка — обдумывая что-то, фиксировать это на листе бумаги, чтобы все умственные экзерсисы были наглядно «разложены по полочкам»…

«Итак, я стал обладателем такой фантастической способности, которая и не снилась никому из живущих на Земле. За отсутствием веских доказательств противного будем исходить из того, что она передалась мне от вчерашнего инфарктника. Каким именно образом это произошло, является ли эта способность вечной, передаваясь от одного человека к другому на протяжении многих веков, делает ли она ее носителя бессмертным — пока не суть важно. Гораздо важнее решить, что делать и как жить дальше. Потому что даже ежу понятно, что надо как-то приспособиться к новым условиям существования…

И самое очевидное и первоочередное, что мне следует предпринять, — так это уразуметь, каковы же те возможности, которыми я теперь обладаю. Каковы параметры моего чудотворства, выражаясь по-научному. То есть существуют ли для моей Силы какие-либо ограничения или их нет вовсе. На каком расстоянии я способен улавливать Зов? Всех ли я способен воскрешать или только отдельно избранных по каким-то неведомым мне критериям? И так далее…

И наконец, могу ли я каким-нибудь образом противостоять чьей-то воле, толкающей меня во время Зова, или так и обречен быть игрушкой, одушевленной куклой?

Жаль, нет возможности провести ряд практических экспериментов… Может, завести знакомства в разных заведениях типа больниц, морга и городского кладбища? И приборов никаких в моем распоряжении нет — да и кто может определить, какие приборы для подобных исследований требуются? А проходить всестороннее медицинское обследование — все равно что сунуть голову в пасть льву. Во-первых, потому что медики действительно могут обнаружить в моем организме какие-нибудь аномалии и тогда от них не отвертишься. А во-вторых, сильно сомневаюсь я, что без конкретного целеуказания с моей стороны они будут стараться что-нибудь найти… У них вон безногие калеки порой нужную группу инвалидности не могут выклянчить, а такие • «здоровяки», как я, путевку в санаторий не могут выбить… Нет-нет, не знаю, как к этому относился мой предшественник, а для меня дорога в больницы и поликлиники отныне закрыта.

Так что ответы на все волнующие нас вопросы придется брать из головы — логическим путем то есть… Мы же все-таки юристы, то бишь представители одной из самых логичных и рациональных профессий. Ну а подтверждение верности сделанных нами выводов надо будет добывать на практике… хотя, если честно, лучше б ее совсем не было!..

Ну что — приступим, тряхнем стариной?» Однако приступить к умозрительному исследованию своего Дара Ивану Дмитриевичу не дал очередной приступ.

Глава 5

На этот раз его занесло почти в центр города. Далековато. Знал бы заранее — взял бы такси. О «Пантере» речь идти не могла — и не потому, что Иван Дмитриевич боялся дорожников с их тестами на алкоголь. Двигатель машины нельзя было запустить, пока автоматический анализатор не убедится в отсутствии аномальной концентрации спиртного в дыхании водителя, а автомат — не человек, провести его никакими ухищрениями было нельзя. Техника, будь она неладна, так же пакостна, как и ее создатели!..

Пришлось добираться на перекладных. Прыгать с автобуса на метро, а с метро — на монорельс. И каждую секунду нервничать, потому как неизвестно, что тебя ждет впереди — а вдруг придется работать в присутствии целой толпы зевак или под носом у милиции?..

Однако Иван Дмитриевич и не подозревал, какой Сногсшибательный сюрприз ему уготовила судьба.

Нет, с местом, где должен был валяться свеженький труп, все сложилось удачно. В принципе — идеальные условия для исполнения Миссии. Дом старый, еще начала века. Поэтому и подъезд без всех этих модных при-бамбасов типа определителя «свой — чужой» по морде лица или отпечаткам пальцев. Даже элементарного замка не имеется. — входи кто хочет.

Гораздо хуже было другое. В этом самом доме и в этом самом подъезде проживал родной сын Ивана Дмитриевича. Конечно, было невероятно, чтобы мертвецом оказался именно он — молодой, здоровый и ведущий, в общем-то, затворнический образ жизни, — ну, что может с таким случиться в одночасье?.. Но тем не менее холодок скверного предчувствия зародился под сердцем Ивана Дмитриевича и так и остался леденить душу…

Иван Дмитриевич нечасто бывал в гостях у сына — они уже давно не знались друг с другом, но достаточно хорошо помнил планировку дома, чтобы ориентироваться в подъезде. Основным средством передвижения тут был лифт, а так называемая «запасная лестница», отделенная от лифтовых холлов толстой стеной, использовалась по назначению только обитателями двух, от силы трех первых этажей. С четвертого этажа и выше по ней, казалось, давно не ступала нога человека. Некоторые площадки были заставлены каким-то хламом в виде старой мебели и пачек выцветшей макулатуры, перетянутых веревкой. Где-то лестница использовалась как курилка и пивная, где-то — как место для интимных свиданий, если судить по специфике мусора на бетонном полу… На некоторых площадках двери, ведущие к лифту, были заперты изнутри на замок — видимо, здесь лестницей вообще не пользовались и старались отгородиться от нее, как от зоны радиоактивного заражения…

Тот, ради кого Иван Дмитриевич проехал полгорода, лежал на лестничной площадке самого верхнего этажа. В своем обычном состоянии Иван Дмитриевич давно бы уже взмок и наверняка раз пять остановился бы передохнуть на протяжении столь утомительного восхождения. Не говоря уж о том, что вообще не поперся бы по лестнице, а, как и положено человеку его возраста, терпеливо дождался бы лифта. Но сейчас он не принадлежал себе, а поступал так, как того требовала Сила, будь она неладна!.. И еще, помимо Силы, его толкала вверх по ступенькам та самая ледышка, от которой сжималось его нутро…

Заглянув в лицо лежащего, Иван Дмитриевич констатировал, что нехорошие предчувствия — вовсе не бабьи выдумки и имеют обыкновение сбываться. Потому что это был его сын Вадим.

Несмотря на разницу в возрасте, комплекцией своей сын не уступал Ивану Дмитриевичу. Тот же заметно выпирающий животик при росте не больше ста семидесяти.

Рот у Вадима был по-детски приоткрыт, словно он мирно спал. Рядом с ним не было видно ни лужи крови, ни прочих неаппетитных атрибутов. Только лицо приобрело неестественно землистый оттенок. Никаких признаков жизни лежавший не подавал. Впрочем, каким-то шестым чувством Иван Дмитриевич уже знал, что его сын мертв. Правда, теперь это уже было не так страшно, как было бы еще несколько дней назад…

Недавно это случилось, заключил Иван Дмитриевич. Он еще и полчаса не пролежал… Что же это с тобой приключилось, а, Вадик?

Встав на колени на жесткий бетон, словно прося у лежавшего прощение за что-то, Иван Дмитриевич осторожно оглядел сына со всех сторон. В кончиках пальцев уже нестерпимо покалывало от позывов.

Хм, следов насилия не видно. И не похоже, чтобы Вадик просто упал, ударившись головой. Как же это тогда его угораздило? Сердечный приступ?.. Но со здоровьем у него было все в порядке. Слава богу, удалось с детства внушить ему, что здоровье — это единственное, что стоит беречь в жизни… Неужели его отравили?

Наконец, решив, что пора перестать гадать, а лучше узнать все от самого Вадима, Иван Дмитриевич приступил к исполнению Миссии.

РАЗРЯД!

Когда Вадим окончательно пришел в себя, Иван Дмитриевич помог ему подняться и кротко спросил:

— Что с тобой, сынок?

Молодой человек ошалело уставился на отца. Потряс головой, словно проверяя, на месте ли она. Зачем-то осторожно ощупал шею. И лишь потом ответил — вопросом на вопрос и, как показалось Ивану Дмитриевичу, даже с некоторой досадой:

— Откуда ты здесь взялся, отец?

— Я-то? — прищурился с хитрецой Иван Дмитриевич. — Да так… Считай, что я случайно проходил мимо. Гляжу: а ты тут лежишь… как мертвый… Может, ты выпил лишку и до своего порога не дотянул? — Он старательно хохотнул. — Шучу, шучу…

Необходимость притворяться, будто ничего особенного с сыном не произошло, почему-то забавляла его.

Однако Вадим явно не был расположен к шуткам. Он наморщил лоб, будто что-то припоминая, потом вдруг устремился к перилам и зачем-то заглянул в лестничный пролет. Все так же резво подскочил к двери лифтового холла, приоткрыл ее и, словно играя в прятки, просунул в образовавшуюся щель голову.

— Странно, — немного погодя произнес он. — А ты тут больше никого не видел?

— Не-ет, — с искренним удивлением протянул Иван Дмитриевич. — А что такое?

Сын, не отвечая, взглянул на наручные часы, и его бледное лицо исказилось гримасой непонимания.

— Вот это да! — воскликнул он. — Что же со мной творилось целых сорок пять минут?

— А сам-то ты ничего не помнишь, что ли? — продолжал валять дурака Иван Дмитриевич. Вадим вновь потрогал шею:

— Ч-черт!.. Мистика какая-то! Неужели мне все это приснилось?.. Да, но как я мог заснуть прямо тут, на лестнице?! И шея болит, будто меня действительно…

Он умолк и так жалобно посмотрел на Ивана Дмитриевича, будто и в самом деле надеялся, что тот сейчас все объяснит. Но Иван Дмитриевич лишь пожал плечами:

— Заснул так заснул — бывает… Тем более с тобой. Небось до поздней ночи засиживаешься со своими компьютерами, а утром — на работу… Не удивлюсь, если ты потом на ходу засыпаешь… Ты хоть что-нибудь помнишь?

— В том-то и дело! Помню, как возвращался домой… И, кстати, я вовсе не по лестнице поднимался, а воспользовался лифтом. И будто бы выхожу из лифта, а меня здесь кто-то поджидает… Какой-то тип мощного телосложения — таких здоровяков только в боевиках можно увидеть… Я ничего не успел сделать, только шагнул из лифта, а он…

Вадим вдруг осекся, и его открытое, честное лицо враз осунулось.

— Ну-ну? — попытался подбодрить его Иван Дмитриевич.

— Странно, — пробормотал Вадим. — Этого не может быть, конечно, но… Получается, что он меня вроде бы убил.

— Да-а? — стараясь правдиво изобразить недоверчивую интонацию, протянул Иван Дмитриевич. — Каким же это образом? Ран-то на тебе не видно…

— А их и не должно было быть, — пояснил Вадим. — Он ведь ударил меня голой рукой. Вот сюда. — Он ткнул пальцем себе под подбородок. — Причем так молниеносно, что я и глазом моргнуть не успел… Всего один раз, но так точно, что мне хватило…

. — Ну и что? — добродушно возразил Иван Дмитриевич. — А с чего ты взял, что он тебя убил? Он просто вырубил тебя, вот и все!..

— Нет-нет, — покачал головой Вадим. — Он хотел именно убить меня. И он не мог, не должен был промахнуться…

— Почему?

Вадим устало прислонился плечом к бетонной стене.

— Потому что это был киллер, — глухо проронил он, не глядя на Ивана Дмитриевича. — Профессиональный убийца, понимаешь?

Потом Вадим пригласил Ивана Дмитриевича зайти к нему в гости — хотя бы на несколько минут. И, хотя время было уже довольно позднее и пора было пускаться в обратный путь, к своему удивлению, Иван Дмитриевич согласился. Ему уже надоело, честно говоря, вариться в собственном соку круглые сутки. На работе — один, дома — тоже один… всю жизнь — в этом мерзком одиночестве!..

«Вот только не ждет ли кого-нибудь сын в гости? Ведь, как ни крути, а я ничегошеньки о нем не знаю. Словно и не сын он мне. Видит бог, не я в этом виноват, но что-то произошло после смерти Марии, что заставило Вадима отстраниться от меня… А женщину ему уже пора бы завести, пора. Через несколько лет тридцать стукнет. Да и я не знаю, доживу ли до внуков… хотя всегда говорил, что люди не должны плодиться, как крысы, но одно дело говорить о ком-то другом, и совсем другое — когда дело касается тебя и твоего единственного чада…»

— А я… не помешаю так поздно? — осторожно спросил он Вадима, когда они подошли к двери с табличкой «350», расположенной на последнем этаже.

— Кому? — улыбнулся парень.

— Что, так до сих пор и живешь один?

— Живу.

— Я — тоже, — неожиданно для себя признался Иван Дмитриевич.

— Собратья по несчастью, значит, — прокомментировал Вадим, попеременно вкладывая пальцы обеих рук в какой-то хитрой комбинации в гнездо дверного дактилоидентификатора. Дверь с пневматическим шипением отъехала в сторону. — Проходи, проходи…

Иван Дмитриевич шагнул в квартиру и вздрогнул: в прихожей вспыхнул свет из множества скрытых источников, из невидимых динамиков грянули торжественные аккорды, а перед ним из пустоты материализовалась человеческая фигура в нелепом облачении, которая возвестила приятным звучным голосом: «Пожаловали его сиятельство граф Иван Дмитриевич!»

— Исчезни! — бросил фигуре из-за спины Ивана Дмитриевича Вадим, захлопывая за собой дверь.

Фигура послушно растворилась в воздухе, а Вадим Пояснил смущенно:

— Это мой голографический дворецкий.

— Здорово! — восхитился Иван Дмитриевич.

— Да ну, детские игрушки… Надо его перепрограммировать, да все времени не хватает…

Квартира у него тоже была однокомнатной. Только значительно меньше размерами, чем у Ивана Дмитриевича. Прихожая как таковая практически отсутствовала — ее символически обозначал лишь встроенный в стену рядом с дверью шкаф. Клетушка, а не прихожая.

Иван Дмитриевич с невольной опаской заглянул в комнату.

— Да у тебя тут целая лаборатория! — воскликнул он. Комната была заполнена многочисленными электронными приборами, стоявшими вдоль стен на специальных многоярусных стеллажах. Повсюду на паркетном голом полу извивались разноцветные провода. Из обычной мебели имелись только стенной шкаф, старинный раскладной диван да пара офисных кресел на колесиках.

Парень смущенно улыбнулся.

— А это и есть моя домашняя лаборатория. На работе оставаться допоздна не разрешают, вот и приходится дома по ночам корпеть… Да ты садись, куда тебе больше нравится.

Ивану Дмитриевичу больше понравилось сесть на диван.

— Чем бы мне тебя угостить? — свел к переносице брови Вадим. — Черт, в магазин опять забыл зайти…

— Не дергайся, — махнул рукой Иван Дмитриевич. — Ты же знаешь, спиртное я все равно не употребляю…

Вадим с сомнением взглянул на него, и Иван Дмитриевич вспомнил, что как раз сегодня он нарушил свой сухой закон и теперь от него должно вовсю разить перегаром. — А чаю или кофе я и дома могу нахлебаться сколько влезет!.. И потом… — Он поколебался, стоит ли об этом предупреждать. — Ты не обижайся, но я в любой момент могу отчалить… дело в том, что меня могут… вызвать… по делам…

Врать в этом духе язык не поворачивался, и Иван Дмитриевич смущенно умолк.

— Что ты, какие обиды? — вежливо сказал Вадим, погружаясь в одно из кресел. — Как тебе будет удобно, отец…

— Кстати, а где ты сейчас работаешь, если не секрет? — Иван Дмитриевич решил взять инициативу в свои руки, чтобы сын не опередил его с расспросами.

— Не секрет, — улыбнулся парень. — Фирму «Голо-и видеоэффекты» знаешь? Тут недалеко, на бульваре Разоружения… Я там программистом числюсь.

— Странно, — хмыкнул Иван Дмитриевич.

— Почему?

— Кому ж мог обыкновенный компьютерщик так насолить, чтобы его киллеру заказали? Я-то думал: ты, по меньшей мере, банкир, или этот… как его?.. дилер… или брокер?.. Ведь именно таких убирают обычно…

Вадим грустно покачал головой.

— Дело вот в чем, отец, — начал он с такой естественной интонацией, словно они и не расставались все эти годы. — Правда, это долгая история…

— Ничего, у меня пока есть время, — усмехнулся Иван Дмитриевич.

И Вадим стал рассказывать.

Он работал в этой фирме уже два года. Ему помог туда устроиться его бывший преподаватель, под руководством которого Вадим писал в университете дипломную работу по комп-инженерии. Фирма была многопрофильной, она входила в состав научно-производственного объединения, которое выпускало широкий ассортимент изделий, начиная от детских игрушек и кончая сложными системами видеосимуляции. Работа была интересной, творческой. Правда, в ней имелись кое-какие странности, которым Вадим со временем привык не придавать значения. Начать с того, что параллельно с выпуском разнокалиберной продукции фирма активно вела практические разработки всяких безумных идей, которых у ее молодых и энергичных сотрудников было хоть отбавляй. Однако когда до завершения особо многообещающих разработок оставалось чуть-чуть, руководство фирмы вдруг объявляло об их бесперспективности, после чего работа в данном направлении сворачивалась, а наиболее непонятливые участники исследований, вздумавшие мутить воду по этому поводу, мгновенно увольнялись, невзирая на их заслуги, и впоследствии словно пропадали без вести… Кроме того, сотрудникам было строжайше запрещено делиться какой бы то ни было информацией о делах фирмы с посторонними — прямо как на каком-нибудь секретном государственном объекте. Болтунов ждала та же участь, что и упрямцев. И наконец, никто из персонала не имел права посещать отдельные помещения в глубоком подвале. Может быть, поэтому и не разрешалось задерживаться на рабочем месте после сигнала, означавшего окончание рабочего дня…

Три месяца назад Вадиму пришла в голову одна интересная мысль. Однако он не пошел к шефу, чтобы выложить с ходу свою идею, а предпочел заняться этим делом втихую. Чтобы потом, если что-то из всего этого получится, поставить начальство перед фактом. А факт должен был оказаться сногсшибательным, хотя задумка была достаточно простой. Вадим и сам удивлялся, почему никому до него не пришло подобное решение одной теоретической проблемы из области оптической физики.

Он работал как вол, днем и ночью, на работе и на дому. Благо, проблем с матчастью в фирме никогда не возникало и на складе объединения можно было всегда заказать что угодно и в каких хочешь количествах.

Работа шла медленно и не всегда удачно. Были моменты, когда у Вадима опускались руки, но сдаться и отказаться от своей идеи он не мог. Теперь, когда ему стали ясны возможные области применения той штуки, которую он в одиночку создавал, он просто не имел права на поражение. Это изобретение представлялось ему очень нужным для людей, для многих людей — инвалидов, актеров, скульпторов, историков-реконструк— торов, наконец, просто для страдающих врожденными уродствами…

Речь шла о голографическом устройстве, позволяющем программным путем создавать и поддерживать любые малоформатные объемные изображения, не отличимые от реальных объектов. Возможно, были и другие пути его применения, но Вадим с самого начала ориентировался на то, что имитируемый объект — человеческий облик. Он назвал его голомакиятором, потому что, по его задумке, прибор должен был позволять человеку менять свое лицо как угодно.

Однако в ходе работы аппетит изобретателя рос, и он добивался того, чтобы можно было почти полностью менять свой облик — причем с такой высокой разрешающей способностью, чтобы даже с близкого расстояния не было заметно, что речь идет о маске…

Наконец экспериментальная модель была изготовлена и даже отчасти испытана. Конечно, ее еще надо дорабатывать и развивать, но, по мнению Вадима, даже того, что он сделал, было вполне достаточно, чтобы убедить своего шефа в перспективности данной разработки.

Сегодня он явился к шефу, улучив момент, когда у него не было посетителей, и продемонстрировал ему голомакиятор в действии. Генеральный директор фирмы «Голо— и видеоэффекты», который носил странную фамилию Крейлис, был потрясен. Было от чего — ведь Вадим на его глазах «превращался» то во всемирно известного киноактера, то в президента Европейской Конфедерации, то в цыганку, то в негра. Апогей представления наступил, когда господин директор оказался лицом к лицу… с самим собой!..

Разумеется, Крейлис высоко оценил творение Вадима. Не откладывая в долгий ящик, он выписал ему премию, сумма которой была больше, чем вся зарплата программиста за год. А еще господин директор пообещал, что прямо с этого момента фирма начнет вплотную работать над этим «гениальным агрегатом». Вадиму придется составить подробное изложение принципа действия, технической конструкции и схемки… голо-макиятора, кажется?.. Ну, название совершенно некоммерческое, мы над ним, конечно, еще будем думать, а точнее — не мы с вами, а специалисты маркетинговых служб нашего объединения… Но пока это непринципиально, верно? Кстати, кроме вас, был ли посвящен кто-нибудь еще в эту работу? Я имею в виду, не только в пределах фирмы, но и вообще… Нет? Прекрасно, прекрасно! И очень дальновидно с вашей стороны. В наше время, знаете ли, новые технологии еще в зародыше становятся легкой добычей конкурентов… если не соблюдать определенные меры предосторожности… Именно поэтому я настоятельно рекомендую вам оставить этот умопомрачительный продукт мне на хранение. По крайней мере, до завтра… Нет-нет, можете считать, что сегодня для вас рабочий день закончен. Идите и выспитесь хорошенько, в последнее время, наверно, не высыпались? Ах, вы не работали дома? Ну все равно… надо бы отдохнуть. Погуляйте в парке с девушкой, сводите ее в театр или в ресторан… заодно и отметите свой триумф. Ну а завтра, с новыми силами — за работу!..

Вадим осторожно осведомился, не будет ли господин Крейлис возражать, если он как автор изобретения подаст заявку в Патентное бюро. Директор не возражал. А как насчет статьи в специализированной прессе? разумеется, не сейчас, а потом, когда прибор будет запатентован и фирма приступит к его серийному производству… Господин директор не возражал против публикации, он был всецело за рекламу достижений фирмы… На прощание он предложил Вадиму заходить к нему без особых церемоний в любое время. И отныне он разрешает обращаться к нему не как к начальнику, а по имени, а зовут его, кстати, Марк, если Вадим помнит… просто — Марк… хе-хе…

Словом, расстались они так, как будто между ними не было разницы ни в возрасте, ни в служебном положении.

Выйдя из здания фирмы, Вадим вдохнул воздух полной грудью и почувствовал, что он на седьмом небе от счастья. Сразу идти домой не хотелось, да и не имело смысла — ведь с завтрашнего дня он будет продолжать работу над своим детищем, — и он до позднего вечера бродил по улицам, разглядывая людей и мечтая, как когда-нибудь через энное количество лет в мире не останется недовольных своей внешностью, а ведь для человека (особенно женского пола) это так важно — знать, что ты производишь хорошее впечатление на окружающих. Это будет подлинная революция в космето-логии, потому что голомакиятор отменит необходимость пользоваться пудрой, помадой и прочими искусственными и столь ненадежными средствами. А какие заманчивые перспективы откроются для театра, кино, телевидения и прочих видов искусства!..

В этот день он был так счастлив, что не чувствовал ни усталости, ни голода. Потом, когда голод все-таки дал о себе знать, он зашел в какое-то кафе и познакомился с замечательной девушкой по имени Карина. Это он-то, у которого за все годы работы в фирме ни разу не возникало желания потратить хоть полчаса драгоценного времени на ухаживание за существами женского пола!..

Он проводил Карину, честно давя в себе желание рассказать ей о голомакияторе — он же обещал об этом Крейлису… то есть просто Марку…

А потом он приехал домой и возле лифта его убил киллер. Профессионал высшей категории. Мастер рукопашного боя. Наверняка из тех киллеров, что в условиях отсутствия смертельного оружия сумели освоить и отточить до совершенства умение убивать голыми руками, всего одним ударом…

А нанял наемного убийцу не кто иной, как сам господин Крейлис… просто Марк…

— Почему ты так решил? — удивился Иван Дмитриевич. — Может, тебя просто с кем-то перепутали? Наверное, киллер обознался и принял тебя за кого-нибудь другого…

— Нет, — покачал головой Вадим. — Теперь-то ясно, каким болваном я оказался!.. Нашел кому довериться!.. Выложил все, как на блюдечке, этому… этой сволочи в мягком кресле!.. А он, наверное, слушал меня, а сам уже подсчитывал, сколько наварит прибыли от моего приборчика!.. Надо было быть дураком, чтобы не предвидеть, что этот жирный боров первым делом постарается наложить лапу на голомакиятор и не остановится ни перед чем, чтобы избежать огласки!.. Даже если при этом потребуется отправить на тот свет автора изобретения…

Он закусил губу, и Ивану Дмитриевичу показалось, что в глазах сына блеснули слезы.

— Но зачем? — пробормотал он, чувствуя себя неловко и не зная, как утешить Вадима. — Зачем он мог хотеть твоей смерти? Ты же для него был курицей, несущей золотые яйца!

Вадим вскинул голову.

— Я все понял, — с неожиданным спокойствием произнес он. — Наша контора всегда казалась мне подозрительной, но я, как страус, предпочитал не видеть то, что происходило у меня под носом… Эти запреты, которыми они нас опутали… Эти не похожие на бизнесменов визитеры, которые время от времени наведывались к Крейлису, и тогда он никого не принимал… Эти помещения, куда всем рядовым сотрудникам был закрыт доступ!.. Никакая это не фирма, отец, теперь мне это ясно. И фирма, и Крейлис — всего-навсего «крыша» для каких-то других структур, сидящих в подполье… И за фасадом голографии и невинных игрушек кроется либо мафия, либо… еще какая-нибудь преступная организация… та же «Спираль» хотя бы…

Иван Дмитриевич даже вздрогнул при упоминании о «Спирали».

— А если ты все-таки ошибаешься, Вадим? — спросил он. — Может, Крейлис твой просто-напросто работает на Службу Безопасности? И фирма под его руководством ведет какие-нибудь секретные разработки, а?

Но, говоря это, он и сам чувствовал, что несет чушь.

Вадим усмехнулся:

— Ну, что ты, отец… Если бы это была государственная структура, им незачем было бы меня убивать. Достаточно было бы взять какую-нибудь подписку… о неразглашении и тому подобное… Или упрятать в закрытую лабораторию без права выхода за забор из колючей проволоки. А меня взяли и убили…

Лишь теперь Иван Дмитриевич спохватился, что сын уже в который раз произносит слово «убили», а он не поправляет его. Видимо, и до Вадима это дошло наконец, потому что изменившимся голосом он спросил:

— Скажи мне правду, отец: меня действительно?.. То есть я и в самом деле был мертв, когда ты меня нашел на лестнице?

Иван Дмитриевич машинально сглотнул и отвел глаза в сторону. Потом глухо спросил:

— Как ты догадался?

В лице Вадима не было ни кровинки. Губы были плотно сжаты, но все равно было заметно, что они вздрагивают, не справляясь с мелкой дрожью.

— Я не догадывался, — наконец сумел выговорить он. — Я… я знал это. И я все видел… Правду все-таки глаголили пациенты доктора Моуди… Когда тот тип ударил меня в сонную артерию и я упал, то сначала наступила тьма. А потом зрение мое восстановилось, но в каком-то измененном виде. Я видел все как бы сверху… и в то же время сбоку… в общем, отовсюду одновременно… Я видел, как мое тело лежит на бетонном полу, и теперь оно было для меня чужим, как сброшенная оболочка. Киллер нагнулся к моему трупу, поднял веко закатившегося глаза, пощупал пульс и удовлетворенно хмыкнул. Потом оттащил меня — то есть мое тело — на лестницу, отряхнул руки и уехал вниз на лифте. А я остался как бы висеть в пространстве, не в силах оторваться от себя мертвого. А потом появился ты…

Иван Дмитриевич кашлянул: пересохшее горло было закупорено колючим комком.

— Одного только не могу понять, — продолжал Вадим. — Каким образом я мог снова ожить? Ведь рядом со мной не было ни врачей, ни кого-либо другого, кто пытался бы оказать мне помощь. Никого, кроме тебя… Но ведь ты ничего такого не делал, правда?.. И все-таки что-то вернуло меня к жизни. Но что?!

В его расширенных глазах стыло такое отчаяние, смешанное с болью непонимания, что Иван Дмитриевич не выдержал.

— Не что — а кто! — выпалил он. — Это я, я тебя воскресил!

«Что я наделал, старый дурак, — тут же опомнился он. — Вырвать бы твой поганый язык, раз ты не умеешь держать его за зубами! Скажи, что пошутил, пока не поздно!.. Он ведь все равно не поверит своим ушам и переспросит тебя — вот и дай задний ход, иначе всю оставшуюся жизнь будешь проклинать свою неосторожную доверчивость!..»

Но Вадим почему-то поверил ему с первого слова.

Глава 6

Сам не зная почему, он рассказал Вадиму все о своем Даре. Больше всего он боялся, что Сила не даст ему рассказать все до конца, безжалостно сдернув с уютного дивана, чтобы погнать его куда-то в ночь и таким образом лишить возможности выговориться. Он уже успел привыкнуть к тому, что большая часть воскрешений происходит именно ночью. По той простой причине, что ночью людей убивают больше, чем днем.

Однако, похоже, сегодняшняя ночь могла стать приятным исключением, потому что Зова не было.

Уже заканчивая свой рассказ, Иван Дмитриевич понял, почему он открылся Вадиму. С одной стороны, сказав «а», он уже не мог не произнести все остальные буквы алфавита. С другой — это все-таки был сын, пусть даже полуотрекшийся от него в последние годы. Родная плоть от плоти. И с третьей — Иван Дмитриевич устал сражаться со своей бедой в одиночку. Ему нужен был чей-то совет, пусть даже бесполезный и глупый, насчет того, как следует жить дальше… Когда он замолчал, Вадим спросил:

— Скажи, отец, ты случайно не уверовал в бога?

Вопрос был таким неожиданным, что Иван Дмитриевич вздрогнул.

— Еще чего! — грубовато выпалил он.

— Это хорошо, — непонятно прокомментировал Вадим. — Потому что, если бы ты стал верующим, то посчитал бы себя наместником господа на Земле и принялся бы открыто творить то, что считал бы безусловным добром. Именно так и поступил около двух тысяч лет назад сын простого плотника из Назарета… Правда, времена нынче не те, и сегодня тебя никто не стал бы распинать на кресте. Тебя даже не убили бы. Наоборот, тебя постарались бы прибрать к рукам либо преступники явные, либо преступники скрытые — те, что правят или пытаются править этим миром… Но ты далек от религий, и поэтому тебе остается действовать тайно. В нашем мире добро можно творить только тайно. Из-под полы, как говаривали раньше…

— Добро?! — вскинулся Иван Дмитриевич. — Какое же это добро, когда приходится воскрешать всех без разбору, направо и налево?! Где гарантия, что я оживляю действительно достойных людей, а не каких-нибудь подонков? Мне же не дали права выбора, ты понимаешь это? Не да-ют!..

— Ну, во-первых, ты и сам не знаешь, всех ли подряд ты оживляешь или только действительно избранных, — усмехнулся Вадим. — А потом, неужели ты всерьез считаешь, что если бы у тебя был выбор, то тебе было бы легче?.. Возьми хотя бы врачей… Теоретически у каждого из них есть это право — спасать жизнь только тем, кто действительно достоин этого. Однако они сознательно предпочли от этого права отказаться, учредив свою клятву Гиппократа, чтобы спасать любого человека, без разграничений. И это разумно, потому что любое право, а такое — особенно, окажется невыносимее самой тяжкой обязанности… Так что тебе еще повезло, отец. — Он вдруг осторожно улыбнулся. — И тем, кого ты успел воскресить, тоже… А то вдруг они не понравились бы тебе и ты, критически оглядев чей-нибудь хладный труп, счел бы, что он не представляет никакого интереса для человечества, и пальцем бы не шевельнул, чтобы вернуть его к жизни?

Иван Дмитриевич поерзал по дивану, стараясь не глядеть в глаза сыну. Он знал, что он вполне мог так поступить. В большинстве случаев, когда ему уже приходилось пустить свои способности в ход, оживленные оказывались серыми, неинтересными людишками в лучшем случае, а в худшем — придурками или мерзкими подонками.

— Дело не только в этом, — наконец возразил он. — Вот ты все твердишь о покойниках… объектах приложения моих способностей, так сказать… А попробуй теперь взглянуть на это дело с моей точки зрения. Да, именно меня угораздило подцепить эту заразу… попался судьбе под горячую руку… Но если ты думаешь, что я счастлив от этого и готов творить это сраное добро до конца дней своих, — то ты сильно ошибаешься!..

— Да, но, насколько я понял, противиться ЭТОМУ ты тоже не можешь? — со спокойным любопытством осведомился Вадим.

— Не могу, — остывая от своей вспышки, согласился Иван Дмитриевич. — По крайней мере, пока — не могу…

— Ну а в таком случае все твои метания и мучения хотя и понятны, но, увы, неизбежны, и с ними надо просто-напросто смириться, — объявил Вадим. — В науке есть такой хороший термин — адаптация. Именно это свойство помогло человечеству не только выжить, но и достигнуть того уровня развития, который мы сейчас имеем. И я могу посоветовать тебе лишь суметь приспособиться к своему новому… состоянию.

— Приспособиться? — переспросил Иван Дмитриевич, но уже не запальчиво, а как-то вяло. — Черта лысого!.. Я еще покажу ИМ, что ОНИ не на того напали!.. Вот возьму, например, и рвану куда-нибудь подальше от людей! «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов»!..

— Что ж, возможно… если, конечно, тебе дадут это сделать.

— А кто… кто может мне запретить это?

Вадим пожал плечами.

— Откуда я знаю? Я ведь тоже не верю в бога как в такового. Но я верую в другого бога. Им для меня является система. Дело в том, что человечество — это тоже одна большая система, и, судя по всему, твои новые способности — не что иное, как атавизм, передаваемый из поколения в поколение из глубины веков. Скорее всего, он появился в то время, когда люди были слишком слабы в борьбе со смертью, погибая десятками, сотнями тысяч от всевозможных объективных и субъективных причин. И, видимо, именно тогда система была вынуждена противодействовать разгулу массовой смерти. У нее было много вариантов этого противодействия, и, скорее всего, задействованы были они все — в той или иной мере… В том числе и вариант, связанный с воскрешением мертвых. Некоторые люди получили эту способность от рождения, в результате каких-то генетических сдвигов. А потом эта способность сама варьировалась и приспосабливалась к объективной действительности, приобретя форму этакой кожной инфекции. И если мы возьмем историю, то обнаружим в ней массу свидетельств о деятельности «воскресителей». Начиная от сказок и легенд — и кончая вполне достоверными историческими личностями. Современники принимали их за колдунов, магов и волшебников. Правда, постепенно объективная необходимость в их деятельности уменьшалась, и тогда носители этого Дара стали встречаться все реже и реже… Однако единицы из них наверняка дожили и до наших дней. И ты попал в их число…

— Попал, — подтвердил тупо Иван Дмитриевич. Глаза у него непреодолимо начали слипаться. — Как кур в ощип… Ладно… Не будем трогать историю. Что ты мне сейчас-то посоветуешь?

— Главное — никому больше не рассказывать о том, что с тобой произошло. И не попадаться… с поличным…

— Легко сказать! — вздохнул Иван Дмитриевич. — Когда тебя чуть ли не пинками гонят к покойнику, тут, знаешь ли, не до конспирации…

Вадим встал, сунул руки в карманы брюк и закружил по комнате. От его мельтешения Ивана Дмитриевича еще сильнее потянуло в сон.

— Есть! — вдруг вскричал парень так, что Иван Дмитриевич вздрогнул. — Я придумал!.. Вообще-то я хотел поступить по-другому, но теперь это неважно… — Он плюхнулся на диван рядом с Иваном Дмитриевичем и взял его за руку. — Послушай, отец, ты только не подумай, что… Я действительно очень благодарен тебе… То, что ты теперь делаешь, очень важно, а огласка тебе только помешает… Поэтому возьми его… Ничего другого у меня все равно нет… И вместо того, чтобы служить всяким сволочам, пусть он лучше будет у тебя!..

— Погоди, погоди, — прервал его бессвязную речь Иван Дмитриевич. — Что-то я не пойму… О чем ты говоришь-то хоть? Кто мне будет служить?

— Как — кто? — удивился Вадим. — Мой прибор! Голомакиятор!..

Иван Дмитриевич с сомнением покачал головой.

— Не знаю… — протянул он. — Ты ж знаешь, я в технике ни бум-бум…

— Да я тебя быстро научу! — радостно воскликнул Вадим. — Там нет ничего сложного… Голосовые команды, питание — от солнечных батарей… С настройкой только немного придется освоиться, но это дело наживное!.. Зато отныне ты сможешь менять лица как перчатки!.. Я загнал в память около двухсот разных имиджей, но при желании можно вручную задать облик любого человека… Прибор сам сканирует оригинал и вводит результаты в базу данных…

— Ну, хорошо, — сказал Иван Дмитриевич. — Допустим… А как же ты? Делал-делал, столько ночей не спал — и так вот за здорово живешь собираешься отдать мне свое творение? Да он ведь, наверное, бешеных денег стоит?..

Вадим фамильярно хлопнул его по плечу.

— Ну, во-первых, если быть до конца честным, то прибор я изготовил в двух экземплярах. А во-вторых… — Лицо его вдруг омрачилось, и он стукнул кулаком себя по колену: — Елки-палки!.. Совсем из головы вылетело!.. Они же остались в фирме, оба голомакиятора! Один — у шефа, а другой — в моем личном сейфе… и они могли уже вскрыть его…

— Ну вот, видишь, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Они ни за что не отдадут тебе твой прибор, даже если ты обратишься в суд. Поверь, я знаю, что говорю… Доказательств-то у тебя никаких против них нет, верно? На них даже и в ОБЕЗ бесполезно заявлять, потому что у тебя нет никаких улик. Единственно, что можно сделать, — так это заложить твою контору ОБЕЗу анонимным звонком. Сочинить что-нибудь этакое… пострашнее. Например, что они хранят в подвале взрывчатку и целый арсенал смертельного оружия…

Вадим покачал головой:

— Нет, не пойдет. Если к Крейлису нагрянут обезовцы и действительно найдут что-нибудь криминальное, то они тогда опечатают все входы и выходы и конфискуют все, что найдут в сейфах… И тогда мы вообще никогда не получим голомакиятор.

Он вдруг резко повернулся к Ивану Дмитриевичу, и в глазах его заплясали бойкие огоньки.

— А что, если нам нагрянуть в фирму прямо сейчас, а? По идее, сейчас там никого, кроме охраны, нет, и надо будет просто нейтрализовать ее… ну, это я возьму на себя, меня там уже каждый охранник знает…

— Да? — с сомнением буркнул Иван Дмитриевич. Дело начинало принимать оборот, который был ему абсолютно не по душе. — А может, не стоит?..

— Стоит, стоит! — закричал Вадим, вновь вскакивая на ноги. — Должен же я наказать этого подлеца Крейлиса!.. Ты только представь: придет эта жирная свинья на работу завтра, откроет свой сейф, а там — пусто!.. — Он вдруг рухнул на колени перед оторопевшим Иваном Дмитриевичем. — Я понимаю, что ты тут ни при чем, папа! Но я прошу тебя… ради меня, а?

«Господи, да он еще совсем мальчишка, — подумал Иван Дмитриевич. — Только ребенок может замыслить подобную авантюру! Неужели ты, старый болван, пойдешь у него на поводу?! А председатель потом скажет тебе: „Эх вы, а еще заслуженный работник юстиции!.. Который должен служить образцом“ — и так далее…»

Но губы его, не подчиняясь мозгу с его разумными доводами, издали:

— Ну ладно, давай попробуем…

Наверное, роль сыграло то обстоятельство, что впервые за время разговора Вадим назвал его «папой», а не холодноватым «отец». Последний раз он называл его этак лет пятнадцать тому назад…

— Вадим, а у тебя хоть что-нибудь с собой имеется?

— В смысле?

— Ну, чем ты, например, собираешься оглоушивать охранников?

Вадим отвернулся. Потом полез в карман.

— Вот…

На ладони его лежал мутный шарик из стеклопластика с картинкой-символом в виде черных очков.

«Слепилка». Причем не лазерная, ослепляющая эффективно и надолго, а разовая, маломощная, способная на десяток секунд вызвать в глазах того, против кого она применяется, концентрические круги как после разряда электросварки. Одним словом, несерьезное средство. Игрушка для хулиганов школьного возраста…

Но от комментариев Иван Дмитриевич воздержался. Что толку? Авантюра и есть авантюра…

Вот уже битых двадцать минут они торчали возле массивного восьмиэтажного здания древней постройки на пересечении Речной улицы и бульвара Разоружения. Вопреки заверениям Вадима, большинство окон в его «конторе» ярко светились, а в тех окнах, где стекла были обычными, не анизотропными, время от времени мелькали тени людей.

Несмотря на глубокую ночь, работа на фирме «Голо-и видеоэффекты» шла полным ходом.

По идее, им надо было тут же развернуться и умчаться, но вместо этого Вадим притер мотоскутер к бордюру на другой стороне перекрестка в той точке, откуда хорошо просматривались обе улицы, и они, принялись ждать неизвестно чего.

В течение всего времени их ожидания Вадим был рассеян и нервно грыз ногти. Видимо, прикидывал, как проникнуть в здание. Хотя и дураку было ясно: ничего не выйдет, раз в здании народу больше, чем семечек в огурце…

— Может быть, все-таки… — нарушил молчание Иван Дмитриевич и тут же прикусил язык.

Рядом с ними почти неслышно прошелестел огромный фургон (хлипкий скутер, в котором сидели Вадим и Иван Дмитриевич, шатнуло воздушной волной) и, резко сбавив ход, въехал в арку, которая имелась в стене здания, за которым они наблюдали, однако вместо того, чтобы въехать во двор, остановился, почти полностью закупорив собой туннель. Хлопнула дверца, и Вадим, с места которого арка была лучше видна, вдруг ахнул.

— Что такое? — заерзал Иван Дмитриевич. — Что-нибудь случилось?

— Оказывается, в стене нашего здания есть потайной ход под арку! И он ведет в подвал, — сообщил Вадим. — Теперь мне понятно, для чего используются секретные помещения! Они привозят и что-то сгружают туда!..

Он вдруг повернулся к Ивану Дмитриевичу:

— Это наш единственный шанс попасть в здание, не вызывая подозрений!

— Кто же нас туда пустит? — удивился Иван Дмитриевич. — У них там наверняка тоже есть охрана, и я не удивлюсь, если они будут с оружием… от бандитов всего можно ожидать!..

— Зато там темно, — заявил Вадим. — И мы могли бы воспользоваться суматохой, которая будет царить во время разгрузки. Главное — уловить удачный момент… Идем, пап! Надо подобраться поближе к арке, а там видно будет…

Они выбрались из скутера и, как заправские сыщики, несколькими короткими перебежками от дерева к дереву, от одного уличного киоска к другому, добрались до входа под арку. Прямо в лицо им светили тормозные фонари грузовика и воняло выхлопными газами: водитель фургона предпочел не выключать мотор. В темноте под аркой копошились какие-то неясные человеческие тени, вполголоса обмениваясь отрывистыми фразами.

Прижавшись к стене, Вадим шепнул Ивану Дмитриевичу:

— Дальше я пойду один. Жди меня тут полчаса, а если я не вернусь, то… В общем, действуй тогда по своему усмотрению…

«А ведь он надеется, что если с ним что-то случится, то я спасу его, — мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича. — Не отца родного он во мне видит, а этакую палочку-выручалочку для подстраховки…

Хотя, если вдуматься, почему это я обязан подстраховывать его? Он, понимаете ли, сам кладет башку в пасть тигру, а я должен торчать тут, как желторотый мудак, рискуя не только своей репутацией, но и жизнью? В конце концов, прибор-то его, и он сам виноват, что так лопухнулся, оставив его на хранение шефу… наивный, самоуверенный сопляк!.. Так пусть теперь сам и выцарапывает его из лап этой мафии — а меня от этого удовольствия увольте!.. Тем более что я не могу, не имею права теперь рисковать — он же сам признал, что я выполняю очень важную общественную функцию…»

— Послушай, Вадим, — тихо, но решительно произнес он, подавшись к сыну. — Ты извини, но я… мне надо идти…

Вадим резко повернул к нему голову, явно собираясь что-то сказать, но тут же глаза его расширились.

— Что — зовут? — спросил он.

— Да, — ухватился Иван Дмитриевич за спасительную соломинку. — И я не могу ЭТОМУ сопротивляться… Ты… вот что… Может, вернемся сюда в другой раз вместе, а? Созвонимся предварительно, договоримся…

Но Вадим покачал головой:

— Нет-нет, другого такого случая уже не будет. Да и фактор внезапности будет утрачен… Ну, ладно, иди, а я тут как-нибудь сам… Только скажи, где и когда мы с тобой встретимся… если дело выгорит…

Секунду Иван Дмитриевич колебался. А стоит ли вообще иметь с Вадимом какие-то дела? Нужен ему, что ли, его сомнительный, до конца не испытанный прибор?

— Давай сделаем так, — сказал он вслух. — Я буду ждать тебя завтра в полдень на Центральной площади… там, где фонтаны, знаешь?.. Ну, счастливо.

Не оглядываясь, перешел на другую сторону улицы и быстро зашагал в направлении ближайшей станции монорельса.

Метров через пятьдесят он все-таки не выдержал и оглянулся, но Вадима у арки уже не было.

Иван Дмитриевич вздохнул и двинулся дальше. Во рту он ощущал неприятный горький привкус.

На следующий день была суббота, но выспаться как следует Ивану Дмитриевичу не дал ранний вызов.

На этот раз дело оказалось совсем скверным. На одной из автозаправочных станций произошел пожар, который завершился грандиозным взрывом. При этом погибли сразу три человека: дежурная по станции, парень-уборщик и водитель машины, имевший несчастье заливать бензин в бак как раз в тот момент, когда где-то в недрах бензоколонки пробежала электрическая искра.

Когда Иван Дмитриевич примчался туда на своей «Пантере», место взрыва было уже оцеплено пожарными и спасателями, и ему так и не удалось убедить обез-овцев, стоявших в оцеплении, что на автозаправке должен находиться его родной сын. При этом Ивану Дмитриевичу пришлось, как актеру, натурально разыгрывать отцовское горе. Но все было напрасно. Между тем, Зов внутри него все нарастал, в глазах темнело от невидимого давления, а сердце билось с такой частотой, словно собиралось прямо через кожу выскочить из груди. Наверное, еще бы немного — и Ивана Дмитриевича хватил бы инфаркт… Мечась вдоль оцепления, он, наверное, представлял собой поистине жалкое зрелище, с лицом, перепачканным в копоти и саже, жирные хлопья которой продолжали падать сверху, как мутировавший до черноты снег… Толпа людей, которая собралась вокруг АЗС, искренне сочувствовала ему, и он боялся, как бы среди них не оказалось его знакомых, потому что тогда его фарс был бы разоблачен…

Выручило Ивана Дмитриевича прибытие машин Эмергенции — сразу трех, с разных сторон. Визжа тормозами, они остановились перед оцеплением, и санитары, выскочившие из них, скрылись за дымовой завесой. Вскоре они вернулись, таща на носилках обгоревшие до неузнаваемости человеческие тела. И тогда Иван Дмитриевич вполне естественно стал бегать от одних носилок к другим — якобы для того, чтобы опознать своего «единственного сыночка, которого растил, кормил и ставил на ноги»… Никто не посмел помешать ему поднять край брезента, которым было наспех прикрыто каждое тело, и дотронуться до тех смердящих головешек, что там лежали…

А потом ему оставалось лишь отшатнуться, когда под брезентом обозначилось шевеление, и, дико заорав: «Там нет моего сына!.. Там — оборотни!», пуститься наутек сквозь толпу. Санитары чуть не уронили носилки на асфальт, когда первый из спасенных, целый и невредимый, спустил ноги с носилок, как с больничной койки, и очумело огляделся вокруг. В толпе началась паника. Кому-то из самых впечатлительных стало плохо, и, испугавшись, что кто-нибудь из зевак не дай бог откинет копыта от произведенного им чуда и тогда придется воскрешать и его на глазах у всей публики, Иван Дмитриевич прыгнул в свою машину и как можно быстрее умчался…

Пролетев на предельной скорости несколько кварталов, он пришел в себя лишь от того, что неожиданно сам собой включился ранее не функционировавший автопилот, который тут же запросил задать цель поездки. Это было весьма кстати — сил на вождение машины уже не было.

— За город! — рявкнул Иван Дмитриевич.

— Куда именно? — равнодушно поинтересовался автопилот.

— Все равно, лишь бы подальше от этого мерзкого города!

Неизвестно, как комп-программа переварила это неточное целеполагание, но вскоре машина действительно вырулила на загородное шоссе и понеслась по нему, удаляясь от Инска.

Иван Дмитриевич откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

«А что, если действительно взять и рвануть куда глаза глядят, — обожгла его внезапная, соблазнительная своей бесшабашностью мысль. — Пусть они все катятся к черту! Пусть весь мир летит в тартарары! Зато я буду от них свободен и не надо будет никого спасать, лезть вон из кожи и врать на каждом шагу, чтобы не быть пойманным за руку — в буквальном смысле этого выражения!.. Пусть хоть все до единого передохнут, как тараканы, в этом гнилом городе — а я буду далеко от них, там, куда до меня не дотянется ни один мертвец!..»

Постепенно высотные здания сменились промышленными сооружениями, потом по обе стороны дороги потянулись ряды аккуратных пригородных домиков. Наконец закончились и они, и вокруг остались только поля, перелески и пологие холмы. Машин в этот утренний час было немного, и Иван Дмитриевич облегченно вздохнул и расслабился.

«Так, ну и куда теперь?.. В какую-нибудь глухую деревеньку, коих еще, слава богу, по стране сохранилось, немало? Или еще дальше, в тайгу, на побережье Северного Ледовитого океана, где уж точно никого за сто верст не встретишь? А может, наоборот, в пустыню? Выбирай, старый идиот, в твоем распоряжении полным-полно забытых богом уголков, куда еще не ступала нога человека… Только не забудь: денег у тебя с собой не так уж много, чтобы устроиться и безбедно существовать в какой-нибудь безлюдной дыре. Машину,, конечно, можно будет продать, но надолго ли хватит этих денег? Рыбалкой, охотой и прочими древними промыслами ты не проживешь, поскольку никогда не увлекался этим, и едва ли ты выживешь один в лесу, без связи, лекарств и комфортного жилья… Кстати, о жилье. Не забудь, что у тебя остается бесхозной квартира, которая, когда тебя хватятся и констатируют, что ты пропал без вести, отойдет государству. Сын-то в ней давно не числится, а приватизировать ее ты так и не удосужился… А в той квартире — вещи, много вещей. Нужных и не очень… Их ты, экономя каждый гольд, приобретал всю свою жизнь. И еще за твоей спиной осталась могила твоей жены и могилы твоих родителей… А са-. мое главное — сын. Способен ты его бросить окончательно и бесповоротно ради своего благополучия?

Думай, башка, думай, картуз куплю — как любил говаривать твой покойный отец. Стоит ли удирать, как заяц, без предварительной подготовки? Или есть другие варианты?..»

Неизвестно, к какому выводу пришел бы Иван Дмитриевич в своих размышлениях, но за очередным поворотом шоссе ему открылась панорама крупного кладбища, подступавшего к самой дороге, и он истошно завопил автопилоту:

— Стой! Тормози, я тебе сказал!..

Он испугался, что еще немного — и его притянет сотнями, тысячами магнитов к этим старым и свежим могилам. Что под влиянием множества властных призывов в противоположных направлениях он будет метаться между могильными крестами и надгробиями, пытаясь раскопать останки тех, кто под ними покоится. Что в конце концов его либо задержат кладбищенские сторожа, либо сердце его просто не выдержит и захлебнется кровью…

От резкого торможения машину занесло на сыром асфальте. Переведя дух, Иван Дмитриевич скомандовал:

— Давай обратно в город!

— Уточните маршрут, — попросил автопилот, и Ивану Дмитриевичу показалось, что в бесстрастной интонации автомата проскользнули удивленные нотки.

— На Центральную площадь, — устало проронил Иван Дмитриевич.

Машину он поставил в таком месте, откуда хорошо просматривалось пространство возле фонтана. Таким образом он надеялся подстраховаться на тот случай, если Вадим явится (если, разумеется, он вообще явится) на встречу не один, а под конвоем мордоворотов с бритыми затылками.

Из этих же соображений он решил раньше времени не вылезать из кабины и турбину не стал глушить, а лишь перевел ее в режим ожидания.

«До двенадцати оставалось около четверти часа. Ничего, подождем. Лишь бы только очередной труп не вызвал меня в столь неподходящий момент.

Интересно, придет Вадим или нет? Странный все-таки я тип. Давно пора бы усвоить, что людям нельзя верить. Вот и вчера поддался сопливым отцовским чувствам, а сынок-то чуть было не втянул меня в авантюру… Жив ли он вообще сейчас? Ведь, опомнившись от шока, вызванного его явлением, шеф наверняка распорядился бы повязать его и убить надежнее, чем в прошлый раз. Хотя, если бы это произошло, я бы почувствовал… Впрочем, они могли отвезти его куда-нибудь подальше за город, а там подвергнуть изощренным пыткам, чтобы выбить из него признание, как это ему удалось ожить… Эх, Вадик, Вадик… Вот ведь, казалось бы, знаю я тебя как облупленного — все-таки сын-то родной, не от соседа… А все равно однозначно не могу сказать: способен ли он выдержать любые пытки и не выдать мою тайну бандитам?..

Что ж, это тебе хороший урок на будущее, седой болван. Отныне следуй известному принципу, давным давно сформулированному какими-то мудрыми уголовниками: «Не верь, не бойся, не проси»… Только вторая часть для тебя не подходит. Тебе-то как раз надо бояться пуще огня. Всех людей без разбора. От мала до велика. Родных и чужих… Потому что это самые мерзкие твари на Земле. Вот они идут по городу — живые, смердящие трупы. Каждый из них заслуживает смерти, потому что хоть раз в жизни совершил подлый поступок. А я их спасаю… марионетка на ниточке. Безмозглое орудие в руках какого-то могущественного извращенца…

Нет-нет, ты взгляни только на этих уродов. Ни одного достойного и приличного человека среди них нет. Бабы просто омерзительны. Те, что помоложе, распускают чуть ли не до задницы волосы, тысячу раз крашенные и перекрашенные в серо-буро-малиновый цвет. Физиономии размалеваны, как у чучела. Расфуфырились и вышагивают, виляя задом, с таким высокомерием на морде, будто весь мир должен валяться у их ног. А копни поглубже — ни черта нет в их черепе. Ни одной достойной мысли, кроме того, как бы повкуснее пожрать и с кем бы трахнуться!.. У-у, шалавы!..

А те, что старше, — еще отвратительнее. Бесформенные горы жира и дряблой плоти, едва переставляющие конечности и тупо пялящиеся на витрины. Или тощие палки с претензией на вечную молодость, изнуряющие себя бессмысленной диетой и по три раза в день посещающие косметологов и парикмахерские… Никак не могут понять, что на них никто уже не клюнет. Даже слепой. Потому что, кроме гнусной внешности, они обладают не менее гнусным голосом — кокетливо-визгливым или приторно-картавящим «а-ля франсез»… А ведь у них, наверное, есть мужья, дети, внуки. Мне их искренне жаль — ведь они каждый день вынуждены видеть их физиономию, общаться с ними и даже любить их, превозмогая приступы тошноты.

Мужики… вообще ничего не хочется говорить. Только плеваться с отвращением. Вот ползет один экземпляр, свесив брюхо до самого паха. Ходячее кладбище бифштексов и сосисок с тушеной капустой. Тебе же вообще пиво противопоказано, скотина!.. Не слышит. Продолжает на ходу сосать прямо из горлышка бутылки. Какое бескультурье!.. А вот другой — такой замызганный, словно целый год ходит в одном и том же тряпье, не снимая его. Представляю, как от него разит дохлятиной… Третий — небритый, с сальными волосами, чавкающий жвачкой до слюнявых пузырей, кои он время от времени сплевывает прямо на тротуар… Ну что это такое, а? Разве это — люди?..

А этот старикан с голым морщинистым черепом и одутловатой мордой — куда он прется прямо на мою машину? Линзы забыл протереть, что ли? Или вообще оставил их дома?..»

Словно услышав мысли Ивана Дмитриевича, старик, бодренько вышагивавший по краю проезжей части, остановился, пристально всматриваясь в лобовое стекло «Пантеры», а затем прошаркал к правой дверце и принялся дергать ручку, явно пытаясь открыть ее. «Он что — маразматик? Или принял меня за таксиста?» Иван Дмитриевич машинально ткнул в кнопку блокировки замка дверцы, чтобы объяснить этой старой развалине, что стоянка такси за углом и что он, Иван Дмитриевич, не собирается зарабатывать на жизнь частным извозом — тем более ради таких клиентов…

Однако, когда дверца открылась, ничего сказать он не успел. «Старикан» проявил неожиданную прыть и в мгновение ока оказался сидящим на соседнем сиденье.

— Не понял?.. — угрожающим голосом начал Иван Дмитриевич, но тут же осекся.

Человек, севший к нему в машину, что-то буркнул себе под нос и неуловимо превратился в Вадима. Живого и невредимого. Только бледного и осунувшегося. На голове у него было нечто вроде шлема-маски, который когда-то был неотъемлемым атрибутом европейских модников. А на груди болтался, подсоединенный шнуром к шлему, какой-то прибор, похожий на видеокнигу.

— Ты уж извини за маскарад, отец, — с улыбкой сказал Вадим. — Я просто хотел тебе продемонстрировать свой агрегат в действии…

Иван Дмитриевич неотрывно смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова.

Прибор оказался действительно очень простым в обращении. Помимо шлема-маски из тонкой, но прочной пленки («Голомодуль», — скупо пояснил Вадим), в его комплект входили и другие причиндалы: блок аудиоуправления с центральным процессором, дополнительная видеоприставка в виде пояса, которая давала возможность имитировать различные виды одежды, начиная от боксерских трусов и майки и кончая парадным мундиром полковника ОБЕЗа… Все было компактным, водонепроницаемым и, по словам самого изобретателя, даже экранированным от воздействия внешних излучений и полей.

«Да-а, Вадим — молодчина! Только… нужна ли мне эта его штуковина? Ведь даже в кошмарном сне не могу представить, как я буду управляться с ней. Тем более что у меня вечно нелады по части обращения с электроникой… Вдруг детище Вадима подведет меня в самый неподходящий момент? Позора тогда не оберешься… И не только позора. Кой у кого мои попытки закамуф-лироваться вызовут законные подозрения. Ладно, разберемся».

— Как там у тебя все прошло? — спросил Иван Дмитриевич сына, имея в виду ночную вылазку.

— Как видишь — жив!.. Хотя шансы повторно отправиться на тот свет были. Но удалось отделаться только вот этим. — Вадим красноречиво закатал рукав рубашки выше локтя, где рука у него была наспех перевязана какой-то несвежей тряпкой, покрытой в нескольких местах кровавыми пятнами.

Иван Дмитриевич невольно отвел взгляд.

— И что же ты теперь собираешься делать? — спросил он. — В ОБЕЗ пойдешь?

— Ну да, как же!.. — отмахнулся Вадим. — После моего визита эти сволочи наверняка уже приняли нужные меры… вывезли небось все запрещенные финтифлюшки куда-нибудь в другое место, так что теперь к ним не придраться… Да и оставаться в городе мне больше нельзя. Меня уже, наверное, ищут повсюду… Поэтому скорее всего мы не скоро с тобой встретимся, отец. Ты не бойся, я о тебе никому никогда не расскажу. Даже если… впрочем, не стоит о грустном… Удачи тебе… папа. И — спасибо большое!..

— За что? — тупо спросил Иван Дмитриевич, вертя в руках составные части голомакиятора.

— За то самое, — улыбнулся Вадим, открывая дверцу. Что-то кольнуло сердце Ивана Дмитриевича.

— Постой, Вадик! — окликнул он сына, когда тот уже выбрался из машины. — Послушай… ты вот что… спасибо тебе, конечно… Но ты лучше забери свое устройство обратно! — Он протянул парню прибор.

— Зачем? — удивился Вадим.

— Тебе оно нужнее сейчас. Ты же сам сказал, что тебя будут ловить эти… из твоей конторы…

— Нет, пап, — сказал Вадим. — Ты за меня не беспокойся… Лучше себя побереги, хорошо?

Он захлопнул дверцу и поднял в прощальном жесте правую руку, из-под рукава которой выглядывал краешек повязки. Потом резко повернулся и быстро пошел по тротуару, то и дело оглядываясь по сторонам.

А Иван Дмитриевич сидел, как прикованный к мягкому водительскому сиденью, неотрывно следя в ретровизор, как удаляется спина, обтянутая клетчатой рубашкой, и что-то новое зарождалось в его уставшей от окружающего мира душе.

Только потом, уже выруливая с площади, Иван Дмитриевич осознал, какое чувство копошится в его душе.

Там, на площади, он впервые в жизни пожалел, что раньше не уделял сыну должного внимания.

Глава 7

Вопреки опасениям Ивана Дмитриевича, в оставшуюся часть дня после встречи с Вадимом его больше не трогали.

У него даже возникла слабая надежда, что Дар навсегда покинул его. Но чувствовал он себя все равно так, будто внутри него тикает мина замедленного действия.

Вернувшись домой и отобедав по-холостяцки без особых изысков, хотя и плотно, Иван Дмитриевич вплотную приступил к изучению прибора Вадима.

Нет, пользоваться им он не собирался. Не потому, что сомневался в возможностях этого электронного-лографического чуда. Возможности были действительно фантастическими!..

Больше трехсот мужских и женских генотипов в оперативной памяти. Почти мгновенная трансформация облика по кодовой команде. А самое главное — даже находясь почти вплотную с носителем Искусственного лица, невозможно распознать подделку…

Такой аппарат должен стоить огромных денег, сделал вывод Иван Дмитриевич. Поэтому пусть себе лежит в дальнем ящике бельевого шкафа. Хлеба, как говорится, не просит, а на черный день может пригодиться…

Применять же творение Вадима Иван Дмитриевич не желал по одной простой причине: образно выражаясь, он решил поднять бунт против того, что поселилось в нем и диктовало ему свою волю.

Да, конечно, можно было бы продолжать жить по инерции. Так, будто ничего не произошло… Привыкнуть к постоянному ожиданию очередного «вызова». Приноровиться есть наспех и спать по несколько часов, урывками, иногда даже на рабочем месте, целомудренно закрывшись газетой.

Но гораздо хуже будет с выполнением служебных обязанностей в суде. Мало того что из-за частых отлучек не будет возможности в срок исполнять задания и поручения начальства, так еще и придется на ходу изобретать всевозможные предлоги, чтобы оправдывать каждый уход с работы.

А это значит, что рано или поздно придется выбирать: или работа — или тайная чудотворительность. Иначе в один прекрасный день могут попереть из суда за нарушения трудовой дисциплины, невзирая на все прошлые заслуги, и тогда плакали горькими слезами полагающиеся надбавки к пенсии. Если же он решит сам уйти, как принято говорить в таких случаях, «на заслуженный отдых», то дело будет обстоять иначе. Однако Ивана Дмитриевича удерживало на работе два обстоятельства. Во-первых, до самой существенной надбавки, которая начислялась за выслугу лет, ему оставалось еще восемь месяцев. А во-вторых, его страшила мысль день за днем сидеть в одиночестве дома. Всю свою жизнь он был нелюдимым, и теперь, после смерти жены, ему не на кого было рассчитывать. Ни родственников, ни друзей, ни даже просто хороших знакомых. Плохих, впрочем, тоже…

К тому же теперь он знал: каждый «вызов» заставляет его тратить жизненную энергию, сокращая тем самым отпущенный ему срок жизни. Еще в самый первый суматошный день после обретения Дара Иван Дмитриевич во время своего законного обеденного перерыва наведался в морг, где лежало тело его предшественника и где у него имелся старый знакомый патологоанатом (уже потом, когда Иван Дмитриевич покинул это мрачное здание без окон, его обдало запоздалым ужасом: как можно было лезть на рожон? А вдруг Сила заставила бы его оживлять все эти синюшные, окоченелые голые тела, лежавшие на разделочных столах и в холодильниках, и не отпустила бы из морга до тех пор, пока он не выполнил бы эту ужасную миссию?! Но — почему-то тогда его пронесло… Позднее, обдумывая эту опрометчивую поездку, он сделал важный вывод: его клиентами были не любые покойники, и оставалось лишь установить — какие именно).

Знакомый Ивана Дмитриевича, на которого пришлось угрохать аж полторы бутылки самой дорогой водки, охотно поделился со своим гостем результатами вскрытия неизвестного. Ничего особенного — заурядный инфаркт. Хотя спектральный анализ клеток показал, что возраст покойного не превышал сорока пяти лет… Ну, ты же сам знаешь, старина, какая хлипкая молодежь нынче, каждый с детства чем-нибудь страдает… Были ли какие-нибудь странности в этом трупе? Если ты имеешь в виду признаки насилия… ах нет? А что тогда тебя интересует? Что-нибудь этакое?.. Хм, дай вспомнить… (Вспоминал патологоанатом так долго, что бутылка успела опустеть на треть.) Да нет, ничего особенного не было. Таких каждый день десятками привозят… сердечники — они ж по лезвию ножа ходят… Кстати, бедолага, видно, один жил, раз его до сих пор никто не хватился. Или приезжий…

Однако когда Иван Дмитриевич уже готов был прекратить разговор ввиду полной бесперспективности, как патологоанатом, у которого язык уже начинал заплетаться, вдруг припомнил:

— Постой, постой, Ванюш… Действительно, было там кое-что… Правда, это ни о чем не говорит, но…

У каждого человека, говорил дальше знакомый Ивана Дмитриевича, есть так называемый «ген жизни», с помощью которого природа определяет, сколько времени ты можешь коптить белый свет. Одно время медики и генетики ошарашили мир заявлением о том, что, проведя соответствующий анализ, могут установить, сколько лет проживет тот или иной индивид. Однако обыватели испугались этого открытия… болваны… Никому не хотелось знать, какой срок ему отпущен. В конце концов подобный анализ на живых людях проводить запретили, а в отношении мертвых он уже не имел особого значения. Хотя в ходе посмертного вскрытия он числился обязательным пунктом и результаты заносились в акт экспертизы… Но это так, историческое отступление.

У того типа, которым ты, Ванюш, почему-то интересуешься… конечно, это твое дело… так вот, у него этот самый ген почему-то оказался не такой, как у всех. Что это значит? Да нормальный у него был этот ген, и тип этот должен был прожить лет восемьдесят, не меньше, понятно?! А вдруг взял — и откинул копыта от разрыва сердца. И ген жизни ему не помог… Такое впечатление, словно этот человек в последнее время подвергался большим нагрузкам, я бы сказал даже — перегрузкам. Будто гоняли его в хвост и в гриву на каких-нибудь каторжных работах. Вот сердечко-то и тю-тю… не выдержало…

«И у меня когда-нибудь не выдержит, — обливался холодным путом Иван Дмитриевич, бессмысленно мечась по своей квартирке. — Нет, ну как же мерзопакостно все-таки устроен наш мир, а?! Казалось бы: делаешь такое большое и важное дело, спасаешь этих сволочей от смерти, а тебе не только благодарности за это не светит — наоборот, здоровье идет на убыль!.. Оказывается, творить добро не только бессмысленно, но и вредно. Намного вреднее, чем пить, курить или травить себя наркотиками…

А раз так — не хочу больше быть мучеником, которому назначено положить живот свой на всеобщее благо, как говорили в старину… Хватит, слышите? Не хочу я спасать никого, тем более — с риском для жизни!.. Не хочу, и все!.. В конце концов, разве у меня нет такого права — не творить эти проклятые чудеса?!

Надо решиться на бунт. По принципу — «сейчас или никогда!»… Пока меня полностью не поработила невидимая сила, требующая, чтобы я воскрешал всякое отребье!..

Только вот как противостоять этому жесткому, грубому напору, который туманит сознание и напрочь парализует волю?..»

Когда-то товарищи по работе преподнесли Ивану Дмитриевичу в качестве подарка на очередной день рождения… наручники. Самые натуральные, никелированные, с самозапирающимися замками. Детище иностранной полицейской системы. По мнению даривших, в подобном сувенире скрывался незаурядный юмор… что-то насчет того, что с помощью этого иммобилизационного средства можно удержать от ухода неверную жену… или приручить любовницу… Жена, правда, у Ивана Дмитриевича была верной, а любовниц у него не водилось, так что юмора коллег он не воспринял адекватно, хотя сам и глазом не моргнул… Действительно, чего хорошего можно было ждать от этих дебилов?

Наручники лежали среди всякого хлама в кладовке, и даже ключ к ним не потерялся.

И тогда Иван Дмитриевич сразу успокоился. Нарочито неторопливо перекусил — надо было запастись энергией на случай долгого ожидания. Потом развернул головизор так, чтобы его можно было смотреть из любой точки комнаты, уселся поудобнее в кресло, запасшись предварительно термосом с чаем и пряниками, и приковал свою левую руку наручниками к трубе отопления, проходившей под окном. Сам себе в тот момент он напоминал этакого охотника, устроившего засаду на неведомого зверя. Или летчика-камикадзе времен Второй мировой войны, знающего, что вернуться на родной аэродром не получится ввиду отсутствия шасси…

Он просидел в кресле почти весь вечер, с отвращением созерцая ту муть, которой его потчевало головидение. Отстегнуться от трубы он опасался даже на несколько секунд — а вдруг за ним сейчас наблюдают..

Когда затекла спина и онемело седалище, когда смотреть уже вообще было нечего, потому что в такой поздний час фильмы были не просто для дебилов, а для дебилов-маньяков и извращенцев, когда он уже собирался отказаться от своей затеи и лечь спать — тут-то его и пробило.

Некоторое время он упрямо сопротивлялся. Терпел, сжав челюсти, как однажды в детдомовском детстве, когда они с ребятами пошли купаться на речку, и он первым прыгнул в воду с высокого обрыва ногами вперед (хорошо еще, что не головой!), а в том месте со дна выпирала невесть откуда взявшаяся каменная глыба, и он сломал себе ногу открытым переломом, и пока ребята тащили его почти полчаса до медпункта, пришлось терпеть, хотя от одного вида крови и белой кости, торчащей из голени, мутило и темнело в глазах…

Сейчас у него тоже темнело в глазах — но не от боли, а от невидимой перегрузки. Ощущение было таким, как будто он сидит не в мягком домашнем кресле, а в центрифуге, применяемой для тренировок летчиков и космонавтов, и перегрузка неуклонно возрастает.

Потом он потерял сознание.

И еще раз. И еще. Обмороков было много — он не считал.

В короткие промежутки между периодами беспамятства на поверхность сознания воздушным пузырем всплывала одна и та же мысль: «Ну и глупость я замыслил!.. А если ЭТО будет длиться не полчаса и даже не час? Ты же не знаешь, сколько времени реагирует твой организм на чью-то смерть!.. Сдохнешь тут, как самоубийца-извращенец, когда какой-нибудь крохотный сосудик внутри тебя не выдержит — и всё!» Наконец он сдался.

Протянул руку к ключу, который, лежа на столе, злорадно дожидался, когда же им воспользуются. Но в последний момент рука дрогнула, и ключ, упав на пол, отскочил туда, куда было невозможно дотянуться.

Иван Дмитриевич попробовал передвинуться вместе с креслом, но цепочка наручников не пустила его.

В отчаянии он попытался порвать цепочку из прочной никелированной стали, но наручники только еще больнее впились в кожу, сдавливая руку до посинения. Чтобы достать ключ, оставались только ноги. Извиваясь в кресле, как агонизирующий червяк, Иван Дмитриевич попытался подтянуть ключ к креслу носком ноги.

Когда этот немыслимый акробатический трюк ему наконец удался, он почувствовал, что по щекам его бегут слезы.

Однако, освободившись от наручников, он не стал терять время на умывание и растирание багрового кровоподтека на руке.

Его звали, и надо было спешить. Тем не менее, перед тем как выскочить из квартиры, он успел прихватить пакет с голомакиятором.

Глава 8

Конечно, можно было тешить себя надеждой, что Дар — явление преходящее и когда-нибудь неведомая Сила оставит его в покое. Однако следовало мыслить трезво. И исходить из того, что теперь ему суждено воскрешать покойников до тех пор, пока он сам не испустит дух.

Но не зря говорят, что человек ко всему приспосабливается. Тем более если его снабдить голомакиятором. Вскоре Иван Дмитриевич свыкся с положением подпольного благотворителя и научился действовать так, чтобы избежать лишней огласки. Что касается несчастных случаев, происходивших в публичных местах, то там все было просто. Достаточно было вовремя смешаться с толпой зевак, чтобы, улучив момент, притронуться к мертвому телу. Экспериментальным путем Иван Дмитриевич установил, что воскрешение инициируется его прикосновением к любому участку кожи потерпевшего. Гораздо хуже, если мертвец находился в недоступном месте — в закрытом помещении, в окружении родственников, милиции, прочих людей, находящихся при исполнении… В этих случаях Ивану Дмитриевичу приходилось пускать в ход всю свою изобретательность, чтобы как-то оправдать свое появление. В конце концов ему надоело изворачиваться, и, воспользовавшись своим служебным положением, он обзавелся массой поддельных удостоверений различных государственных служб, начиная от агента похоронного бюро и кончая внештатным сотрудником службы спасения — в зависимости от конкретной ситуации… А чтобы не примелькаться, Иван Дмитриевич частенько прибегал к прибору, подаренному ему Вадимом.

С точки зрения конспирации самыми безопасными, хотя и вызывающими отвращение, были ситуации, когда требовалось воскрешать трупы, спрятанные убийцами. Как правило, преступники не отличались особой изобретательностью и чаще всего либо закапывали, либо топили в водоемах тела своих жертв. И тогда Ивану Дмитриевичу приходилось вооружаться лопатой, которую он стал постоянно возить в багажнике, и самому раскапывать свеженькое захоронение либо нырять за телом утопленника…

«Пантера» оказалась неподходящим транспортным средством для исполнения Миссии. Пришлось ее продать, а взамен приобрести невзрачную «сотку». Поскольку вызов мог застать его в любой момент и в любом месте, теперь каждый день приходилось ездить на работу на машине…

Однажды Ивана Дмитриевича осенило, и он завел специальную записную книжку, в которой стал вести счет возвращенных им к жизни. Как снайпер, делающий зарубки на прикладе своей винтовки после каждого уничтоженного врага… Идея, конечно, была глупой — едва ли ему пришлось бы отчитываться перед кем-то. Он делал это из педантичности, выработанной многолетней практикой работы в судебной системе…

Из каждого воскрешения он пытался почерпнуть полезную информацию для себя. Довольно скоро ему удалось сделать вывод, что, к счастью, Дар его отнюдь не безграничен. Собственно, он подозревал это с самого первого дня. Так, Сила посылала его оживлять не каждого умершего, а только тех, кто погиб в результате , несчастного случая или катастрофы, был убит или покончил жизнь самоубийством. Словно тот, кто наделил его чудесной способностью, четко делил людей на полностью выработавших свой жизненный ресурс и на тех, кто раньше установленного срока вознамерился попасть в ад или в рай… Наверное, именно поэтому Ивана Дмитриевича ни разу не «вызывали» к умершим от старости.

Кроме того, Иван Дмитриевич убедился в том, что его способности ограничены расстоянием. Выражаясь военным языком, его «радиус действия» составлял не более десяти километров. Поэтому он вновь принялся подумывать о том, что, в крайнем случае, когда станет совсем невмоготу, надо уехать куда-нибудь в глушь, к черту на кулички, где плотность населения составляет не более пяти человек на сто квадратных километров. Но, с одной стороны, он не хотел расставаться с благами цивилизации, а с другой — не было гарантии, что если он окажется в пустынной местности, то «дальность» его Дара не увеличится — разве можно быть абсолютно уверенным в чем-то, когда имеешь дело с потусторонними силами?!

Самое скверное, что отныне ему снился один и тот же сон, который не придавал сил, а, наоборот, истощал и без того находившуюся на грани срыва нервную систему. Это даже трудно было назвать сном. Скорее, это было похоже на попытку минирования его подсознания.

В этом сне он двигался по темному мрачному туннелю в потоке людей. Туннель напоминал подземный переход, но он был прямым и бесконечным. Как в часы «пик» в метро, люди шли молча, плотной колышущейся массой, толкаясь, как бараны, и переваливаясь с боку на бок, как пингвины, и Иван Дмитриевич не испытывал к ним ничего, кроме злобы и отвращения. Людской поток неумолимо нес его куда-то, и Иван Дмитриевич знал, что в конце концов туннель приведет к пропасти и что он должен вовремя остановить людей. Он пытался кричать, но крик застревал у него в горле. Спутники его не обращали внимания на его смятение и отчаянные попытки докричаться до них — они ничего не слышали. И тогда Иван Дмитриевич догадывался, что все идущие не просто глухи, а мертвы и что он, единственный живой среди мертвецов, может спастись от гибели, лишь воскресив их — всех до единого… Он хватал за руку тех, до кого мог дотянуться, но они почему-то не оживали, а толпа двигалась все быстрее, и пропасть становилась все ближе и ближе — а потом он просыпался и слушал, как захлебывается истошным стуком сердце в груди…

Тот день с самого утра выдался крайне неудачным. Когда Иван Дмитриевич уже выгнал «сотку» из гаража и запирал его, собираясь ехать на работу, кто-то тронул его сзади за плечо, и, обернувшись, он застыл в замешательстве.

Перед ним стояла та самая женщина, с которой началась череда воскрешений. Мамаша того парня из соседнего дома — как же его звали? Олег? Или Константин?..

Женщина выглядела сейчас не так, как в ту ночь, когда бездыханно лежала на кровати, накрытая одеялом до подбородка. У нее даже губы были подкрашены.

— Это вы?! — только и смогла вымолвить она, впившись взглядом в Ивана Дмитриевича, которого мгновенно прошиб приступ холодного пота.

«Что мне делать с этой дурой?.. Молча развернуться, сесть в машину и побыстрее унести ноги? Или притвориться, что она обозналась? И что ей, в конце концов, может понадобиться от меня? Неужто она собирается шантажировать меня?.. Будь проклят этот мерзкий город, он становится слишком тесен!..»

— Ну, что вам надо? — нелюбезным тоном осведомился он.

— Благодетель! Голубчик! Спасибо вам огромное! Если б вы знали, как я вам благодарна! — вдруг заголосила женщина и, рухнув на колени перед потрясенным Иваном Дмитриевичем, стала судорожно ловить своими яркими губами его руку.

— Да вы что? Как вы смеете, гражданка? Немедленно прекратите! — растерялся он, судорожно оглядываясь по сторонам.

Редкие прохожие замедляли шаг, недоуменно наблюдая за необычной сценой.

«Не хватало еще, чтобы все окрестное бабье сбежалось поглазеть на бесплатное представление!» — мелькнуло в голове у взбешенного Ивана Дмитриевича. Он резко отдернул руку — так, что женщина чуть не упала, и, воскликнув: «Черт знает что вы себе позволяете!» — направился к машине.

Но когда он уже уселся за руль, женщина успела вцепиться в открытую дверцу и жарко, бессвязно заговорила, понизив голос:

— Да вы не бойтесь, тут же ничего такого нет!.. Вы же спасли меня, понимаете? Да-да, спасли!.. У меня ведь рак был в последней стадии, и никто из врачей уже не верил, что я выживу… И тут вы… А теперь я просто не знаю, как мне вас отблагодарить!

Ну и идиотка! Вот и делай после этого добро людям! Иван Дмитриевич так осерчал, что не сумел сдержаться.

— Рак, говорите? — ехидно пропел он. — В последней стадии? Черта лысого!.. Если б у вас был рак, то я бы к вам не явился, понятно вам?

— Что? Как это? Почему? — побледнев, лепетала женщина. — Мне же врачи… Иван Дмитриевич страдальчески вздохнул.

— Это они вам сказали?

— Кто?

— Дед в пальто! — заорал Иван Дмитриевич. — Я вас спрашиваю: о том, что вы больны раком, вам сами врачи говорили?

Женщина побелела еще больше — только губы выделялись багровым пятном на лице.

— Н-нет, — выдавила она. — Сынок мой… Костя… они могли… только ему… Понимаете?

— Понимаю, — с сарказмом подтвердил Иван Дмитриевич. — Вы вот что… Придете домой — поинтересуйтесь у своего Кости, чем он вас травил, чтобы спровадить на тот свет!

— Да как вы смеете… — прошептала женщина упавшим голосом. — Вы… вы…

Не слушая ее больше, Иван Дмитриевич с остервенением захлопнул дверцу и выжал педаль газа до упора. Перед тем как свернуть со двора на улицу, он бросил взгляд в зеркальце заднего вида.

Женщина, спотыкаясь, плелась по двору, и ее понуро опущенные плечи вздрагивали не в такт шагам.

«Сама виновата, — пробурчал Иван Дмитриевич себе под нос. — Если бы не полезла ко мне со своим дурацким нытьем, я бы не стал открывать тебе глаза на твоего сыночка, и жили бы вы с ним душа в душу, а там кто знает — может, когда-нибудь у него снова появилось бы желание укокошить тебя, чтобы стать единоличным хозяином квартиры. А может, ты сама довела его до греха — занудная баба!..»

Однако, сколько он ни убеждал себя в том, что поступил абсолютно правильно, настроение у него было бесповоротно испорчено.

И с каждым часом этого гадкого дня портилось все больше и больше…

Перед обеденным перерывом его вызвал к себе председатель суда.

Направляясь к нему, Иван Дмитриевич испытывал нехорошее предчувствие. И оно не замедлило оправдаться.

У председателя было меткое прозвище — Ку-Клукс-Клан. Происходило оно от его инициалов, трех «К»: Константин Константинович Константиновский. Самодур он был еще тот, не хуже салтыковско-щедринского Угрюм-Бурчеева. От него в любой момент следовало ожидать какой-нибудь пакости.

Отметив появление Ивана Дмитриевича на пороге кабинета небрежным кивком, Ку-Клукс-Клан откинулся на спинку роскошного кожаного кресла и принялся барабанить пальцами по крышке стола.

Вид у него при этом был такой, словно он мысленно прикидывает: раздавить подчиненного, как букашку, сразу или сначала оторвать ему все конечности одну за другой?

Потом он неожиданно смилостивился и предложил Ивану Дмитриевичу присесть.

Еще одна порция псевдобарабанной дроби по столу.

— Ну, как вы себя чувствуете, Иван Дмитриевич? — внезапно осведомился ККК.

Недобрые предчувствия Ивана Дмитриевича усилились. Когда начальник интересуется самочувствием подчиненного — это не к добру: есть такая примета у служащих пенсионного возраста.

— Спасибо, хорошо, — кратко доложил он.

— М-да? — усомнился Ку-Клукс-Клан. — По вам этого не скажешь… Вид-то больной у вас, дорогой Иван Дмитриевич! Мешки под глазами… желтая кожа… ходите как-то осторожно, словно боитесь ногу сломать…

Иван Дмитриевич пустился в натужные отшучивания, вспомнив старый анекдот насчет мешков под глазами, но председатель не собирался терять на него слишком много времени.

— Мне кажется, вы все-таки устали, — сказал он. — Это и понятно… тянуть такой воз, который мы на вас взвалили, не под силу даже молодым сотрудникам, а в вашем возрасте, извините, вообще чревато… всякими осложнениями… Неудивительно, что вы то и дело отлучаетесь с рабочего места… и я даже понимаю, почему вы при этом не отпрашиваетесь ни у меня, ни у руководителя секретариата… Давайте смотреть правде в глаза, Иван Дмитриевич: ведь в последнее время вы посещаете различные медицинские учреждения, так? Причем тайно — потому что не хотите, чтобы это сказалось… м-м… на вашей дальнейшей карьере…

Иван Дмитриевич открыл было рот, чтобы решительно возразить против подобной ереси, но ККК не дал ему издать ни звука.

— Вот что, дорогой Иван Дмитриевич, — сказал он, хлопая по столу ладонью так, будто убивая невидимое насекомое. — Давайте вместе решим один вопрос. Дело, конечно, щекотливое, но как руководитель столь ответственного учреждения, как наш горсуд, я не могу позволить, чтобы мои подчиненные погибали от инфарктов прямо на рабочем месте…

«Значит, будет выпроваживать на пенсию», — мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича.

— Я, разумеется, мог бы предложить вам взять отпуск за свой счет, чтобы отдохнуть… поправить пошатнувшееся здоровье и так далее, — продолжал председатель. — Но поймите меня правильно, Иван Дмитриевич: мне нужно, чтобы тот участок работы, который вам поручен, не оголялся… Отпуск — отпуском, а работа — работой, не так ли? А, сами понимаете, выполнять ваши функции во время вашего отсутствия никто не возьмется, а если и возьмется, то толку от этого не будет… Вам сколько осталось до пенсии?

— Восемь месяцев, — пролепетал непослушными губами Иван Дмитриевич.

— М-да… — вздохнул ККК, вновь принимаясь барабанить пальцами по столу. — Я, конечно, вас ни к чему не принуждаю, но… В общем, вам надо решать самому, Иван Дмитриевич: либо вы продолжаете работать с прежней эффективностью, либо…

«Вот возьму больничный, — подумал Иван Дмитриевич, — и пусть этот индюк кусает себе локти. Потому что с больничным меня ни одна сволочь не выпрет на пенсию… Только разве это поможет? Ну, сколько ты просидишь на больничном, даже если поднатужишься и вымучишь какие-нибудь недуги? Месяц? Два?.. А потом?»…

Однако вслух он стал говорить совсем о другом. О том, что здоровье у него в порядке, просто образовались сложные семейные обстоятельства, поэтому вот и приходится крутиться, как белка в колесе (Ку-Клукс-Клан слушал его с явным недоверием: всему суду было известно, что Иван Дмитриевич давно живет бобылем), но это — временное явление, и начиная с этого самого дня он клянется, что больше не допустит…

Зов настиг его в разгар этой тирады. Он был таким повелительным, что Иван Дмитриевич осекся на полуслове и заерзал в кресле, не в силах высидеть еще хотя бы минуту и с ужасом понимая, что своим внезапным уходом он подписывает себе суровый приговор.

Наверное, он даже переменился в лице, потому что ККК нахмурился:

— Что с вами, Иван Дмитриевич? Вам плохо?

— Нет-нет, — выдавил Иван Дмитриевич, дрожа всем телом. — Я просто… того… в туалет… извините… наверное, что-то съел…

Подобно камню, выпущенному из пращи, он метнулся вон из кабинета.

Высоко подняв белесые брови и утратив дар речи, Ку-Клукс-Клан смотрел ему вслед.

Возвращаясь в суд, Иван Дмитриевич чувствовал, что нервы его на пределе. Чтобы отвлечься, он включил бортовой телеэкран, встроенный в лобовое стекло, и принялся нажимать кнопки переключения каналов в поисках чего-нибудь развлекательного.

Однако наткнулся на хронику происшествий за минувшие выходные, которую передавало местное телевидение. Одно из сообщений было посвящено субботнему пожару на автозаправочной станции, где пришлось действовать Ивану Дмитриевичу. Видимо, съемочная группа прибыла на место происшествия уже после того, как он выполнил свою миссию (и слава богу!), потому что камера добросовестно запечатлела лишь последствия катастрофы: обгоревшее здание диспетчерской, остовы заправочных автоматов и машин, оказавшихся в зоне взрыва. Молодой человек с микрофоном, маячивший на эффектном фоне дымящихся развалин АЗС, бойко говорил в камеру:

— …к счастью, никто из людей, оказавшихся в эпицентре пожара, не пострадал, хотя все они были доставлены в отделение Эмергенции… Как это ни покажется удивительным, но в результате медицинского обследования на них не было обнаружено ни единой царапины… В этой связи я хотел бы задать вопрос старшему группы спасателей, работавшей на месте трагедии, парамедику Олегу Чалых. — Тут корреспондент повернулся, и в кадре рядом с ним появился человек в спасательской спецодежде. — Скажите, Олег, чем можно объяснить столь удивительное везение тех, кто оказался в непосредственной близости от места взрыва? Ведь, насколько мне известно, при подобных катастрофах шансов выжить очень мало, не так ли?

Парамедик дернул испачканной копотью щекой.

— Да, вы правы, — подтвердил он, напряженно уставившись в камеру. — Все эти люди должны были… ну, если не погибнуть, то сильно обгореть. И самое странное во всей этой истории — то, что, когда мы их нашли и грузили на носилки, они и были обгоревшими… я бы даже сказал — мертвыми… А потом… — Он пожал плечами. — Вы правильно сказали: ни единой царапинки…

— И как вы это объясняете? — не отставал корреспондент.

Спасатель потер лоб, оставив на нем черные полосы.

— Ну, не знаю… — растерянно пробурчал он. — Разве что все они в рубашке родились…

Молодой человек с микрофоном изрек что-то о непостижимости везения, об умелых действиях спасателей и пожарных, и режиссер запустил другой сюжет.

Иван Дмитриевич скрипнул зубами.

Этого и следовало ожидать.

Не может не привлечь всеобщего внимания чудесное избавление от смерти сразу нескольких человек. Наверняка эти писаки — а может быть, и кто-нибудь из специалистов — уже начали копать эту тему. И пусть в сюжете о пожаре не была высказана гипотеза о том, что погибшие воскресли не сами собой, а с посторонней помощью, — теперь недалек тот час, когда кому-нибудь придет в голову эта мысль.

А это значит, что, возможно, очень скоро его вычислят, засекут и схватят за руку. И никакие голомакияторы тогда не помогут.

Значит, выход может быть только один. Все бросить и поскорее сматываться отсюда. Придется пожертвовать и работой, и пенсией — пусть все летит псу под хвост, раз уж так получилось!.. Главное — бежать как можно скорее, подальше от людей!..

Вернувшись на свое рабочее место, Иван Дмитриевич закрылся в кабинете, перед которым уже скопилась негодующая кучка посетителей, и в один присест настрочил заявление на имя председателя об увольнении по собственному желанию.

Он настолько был выбит из колеи лавиной неприятных сюрпризов, что лишь по дороге домой осознал одну очень важную вещь. И это открытие так поразило Ивана Дмитриевича, что он приказал автопилоту немедленно остановить машину.

В той хронике происшествий, отрывок из которой он недавно видел, были и другие сообщения. И без жертв там не обошлось. Ну-ка, ну-ка, припомним еще раз… Крупная автомобильная катастрофа на набережной. Два человека погибли, трое в тяжелом состоянии доставлены в больницу… Несовершеннолетняя школьница, возвращавшаяся поздно вечером домой с дня рождения подруги, изнасилована и зверски убита в городском парке. Рабочий-верхолаз из бригады, ремонтировавшей крышу многоэтажного административного здания, сорвался и разбился насмерть. И еще несколько утонувших, сгоревших, отравившихся…

«Но ведь меня за это время вызывали лишь два раза, если не считать того пожара! А значит, моя функция изначально заключается в том, чтобы воскрешать не всех мертвецов подряд, а лишь особо избранных личностей. И дело вовсе не в том, что мой Дар ограничен определенным расстоянием. Большинство из тех людей, которых я должен был воскресить, но не был затребован для этого, погибли в радиусе моего действия. Некоторые — чуть ли не у меня под носом…

Следовательно, есть какой-то критерий отбора. Некто или нечто делит всех погибающих неестественной смертью на достойных продолжать существование на этом свете и на недостойных этой участи. А когда выбор сделан, он, или оно, задействует меня…

Интересно: в чем же заключается этот критерий? И существует ли он вообще? А самое главное — кто стоит за всем этим и дергает меня за невидимую ниточку, как марионетку, заставляя воскрешать только нужных мертвецов? Ведь не может же природа, если мой Дар имеет естественное, если так выразиться, происхождение, слепо, наугад тыкать пальцем: мол, оживи вот этого и вон того, а этих — не надо, перебьются?!»

Тут Иван Дмитриевич покосился в окно, и то, что он увидел, заставило его оцепенеть и невольно затаить дыхание. Словно он наступил на мину и теперь боится сделать хоть малейшее движение…

Машина стояла как раз напротив городского морга.

Однако никакого Зова он не ощущал.

«Вот и еще одно подтверждение того, что я прав в своих выводах, — подумал он, не сводя глаз с серого здания с тщательно затемненными изнутри стеклами. — Этот дом битком набит мертвецами разного возраста, пола и социального положения. Как убитыми, так и умершими своей смертью. Некоторые хранятся в холодильных камерах больше недели и промерзли не хуже мамонтов. Других привезли только сегодня, и они лежат штабелями в приемном отделении, терпеливо дожидаясь своей очереди на вскрытие…

Но все эти люди — вернее, бывшие люди — не нужны Силе, которая контролирует меня. И поэтому она . не подает мне команду «фас»…

Наверное, она, Сила эта, считает, что те, кто сейчас находится там, за темными стеклами, — не более чем шлак. Мусор, человеческий мусор… Отходы производства, так сказать. Только вот — производства чего? Новой породы людей, которые будут лучше нас, потому что станут более совершенными? Добрыми, великодушными, приятными во всех отношениях? И — бессмертными… Потому что их будет обслуживать такой же вот гаврик, как я, и если их угораздит погибнуть, не выполнив свою великую миссию до конца, он обязательно примчится к ним и вытащит с того света…

А все остальные будут подыхать, как дохли на протяжении многих веков. От болезней, от рук убийц, по собственной глупости. Потому что они — это навоз, плодородный гумус, на котором должны взрасти благоуханные цветочки человечества…»

Наконец Иван Дмитриевич опомнился. «Кончай разводить философию, — сказал он сам себе. — А то еще немного — и уверуешь в бога, уйдешь в какой-нибудь монастырь и объявишь себя святым. Кстати, в этом случае тебе наверняка будет гарантирована защита от любых поползновений со стороны государства и мафии… Церковные деятели быстро сообразят, что к чему, и ты будешь жить у них как у Христа за пазухой. Пусть тоже в клетке, но с намного большей свободой. А самое главное — ты почувствуешь себя наместником бога на Земле. „Иван-Чудотворец“… А что? Звучит! Разве не приятно хоть так возвыситься над толпой, которая будет пресмыкаться и ползать перед тобой на коленях?

Нет. Противно.

Ну а тогда брось все эти дурацкие умственные упражнения и беги куда глаза глядят.

В конце концов, какое тебе дело до того, что Сила делит людей на достойных и недостойных, на хороших и мерзавцев? Разве не ты сам до сих пор делал то же самое — только мысленно, а не на деле?..

Даже если ты и захотел бы что-нибудь изменить (но ты же не хочешь, верно?) — у тебя все равно ничего бы не вышло. Потому что бороться с Силой нельзя, невозможно, и ты сам в этом убедился… От нее можно только попробовать убежать. Попытка — не пытка».

— Поехали, — сказал Иван Дмитриевич. И в ответ на стандартное уточнение автопилота пояснил:

— Домой.

Глава 9

И кто только придумал ставить рядом с входом в подъезд скамейки? А самое главное — для кого? Как будто не ясно было, что днем их будут оккупировать любознательные бабки, а с наступлением темноты — прыщавые юнцы обоих полов, которые будут орать во всю глотку, включать на всю громкость свою варварскую музыку и распивать алкогольные напитки! Если кому-то хочется посидеть на свежем воздухе — так для этого имеются парки и скверы. Нет же, по какой-то безумной традиции городские власти упрямо насаждают эти очаги нарушения общественного порядка у жилых домов!..

Было еще светло, и на скамейке восседал целый ряд старушенций. Старух этих Иван Дмитриевич не любил — они его, впрочем, тоже. Он не сомневался, что за его спиной они шушукаются на тему загадочной смерти его жены… И когда только они забудут про это? Без малого десять лет уже прошло, а они все еще осуждающе смотрят ему вслед. Хоть было бы за что, а то…

При виде бабок настроение Ивана Дмитриевича испортилось еще больше, но, уже собравшись покидать салон машины, он вспомнил о голомакияторе.

«Отлично! Обманем-ка мы этих рентгенологов в юбках!» — озарило Ивана Дмитриевича.

Он торопливо надел «шлем», повесил на грудь коробочку системного блока и скомандовал: «Номер девяносто три!»…

Системный блок еле слышно пикнул, включаясь, глаза на миг ослепила беззвучная вспышка, и в зеркальце заднего вида Иван Дмитриевич увидел, что лицо его стало похоже на этакого Клинта Иствуда в молодости.

А может, это и был Иствуд, если при программировании прибора Вадим пользовался портретами разных знаменитостей. Хорошо хоть, что он не оставил их облики неизменными и внес кое-какие коррективы — иначе появление голливудских звезд в Инске произвело бы настоящий фурор!..

Как всегда при пользовании прибором, Иван Дмитриевич прислушался к своим ощущениям, но ничего особого не обнаружил. Пленка-экран была очень тонкой и, видимо, пропускала воздух, потому что лицо под ней не потело, как бывает в противогазах и прочих шлемных устройствах.

Мимо скамейки он прошествовал, стараясь держаться прямо и независимо. Краем глаза ему удалось заметить, что рты у старушек синхронно открылись. В спину ему донесся шепот:

— Ой, а кто ж это такой будет, бабоньки? Новый жилец, что ли?

«Давайте, давайте, напрягайте свои засохшие мозги, кандидатки на кремацию! — усмехнулся мысленно Иван Дмитриевич. — Теперь вам несколько дней будет что обсуждать»…

Он настолько вошел в образ Иствуда, что не воспользовался лифтом, а стал подниматься на второй этаж пешком.

Как вскоре выяснилось, это его и спасло. На лестничной площадке второго этажа, небрежно привалившись плечом к стене, дымил сигаретой очень серьезный молодой человек со спортивной фигурой, явно никуда не торопясь. Судя по обилию окурков на полу, торчал он здесь уже давно.

Услышав шаги Ивана Дмитриевича, молодой человек заметно напрягся и отвалился от стены. Но, видимо, ждал он кого-то другого, потому что мгновенно расслабился, едва Иван Дмитриевич появился в его поле зрения.

— Слышь, друг, — сказал он, словно выплевывая одно слово за другим. — Ты случайно не знаешь старикана, который живет в квартире?.. — И назвал номер квартиры Ивана Дмитриевича.

Иван Дмитриевич крепче ухватился за перила, потому что ноги его сами собой подкосились.

— А что такое? — поинтересовался он в ответ.

— Да вот, понимаешь, прибыл я к нему в гости, а его все нет и нет, — доверительно посетовал молодой человек, ловким щелчком отшвыривая в угол недокуренную сигарету. — И куда только он мог запропаститься?

— А-а, — протянул Иван Дмитриевич, входя во вкус. — Да он, наверное, уехал…

— Как это — уехал? — непонимающе воззрился на него парень. — Ты че гонишь, дружбан? Куда он мог податься?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Иван Дмитриевич, чувствуя, как предательский холодок ползет между лопаток. — Просто сегодня утром я его встретил на лестнице… с вещами… большой такой сумкой… «Что, — говорю, — далеко собрались, Иван Дмитриевич?»… А он…

— Ну-ну? — подбодрил его парень. — А он че?..

— Да ниче, — злорадно ответствовал Иван Дмитриевич. — Покачал головой да и пошел себе дальше… Он же вообще какой-то нелюдим… слова лишнего не вымолвит…

Парень с внезапным подозрением оглядел его с головы до ног.

— Слушай, — сказал он, — а ты сам-то в какой квартире живешь?

— В сто сорок пятой, на десятом этаже, — соврал Иван Дмитриевич.

— А че ж пешком по лестнице ковыляешь?

— Тренируюсь, — старательно ухмыльнулся Иван Дмитриевич.

— Типа спортсмен, что ли? — буркнул сквозь зубы парень, но мешать Ивану Дмитриевичу не стал, когда тот продолжил свой подъем, стараясь шагать подобающе тому возрасту, на который он теперь выглядел. Сердце трепыхалось в груди так, будто готово было выскочить через рот.

Поднявшись на один лестничный пролет, он не удержался от соблазна.

— Прости за любопытство, друг, — крикнул он парню, который не спеша раскуривал очередную сигарету. — А ты кто ему будешь? Родственник, что ли?

— Ага, — с готовностью откликнулся парень. — Дальний…

На десятом этаже Иван Дмитриевич вызвал лифт.

Войдя в кабину, превратился в лысого толстяка с тройным подбородком и белесыми ресницами. Потом спохватился: одежда — она могла его выдать!.. А пояс, проецирующий различные одеяния, остался в машине. После недолгих размышлений Иван Дмитриевич снял пиджак и галстук, оставшись в одной рубашке. Расстегнул воротничок так, чтобы была видна грудь, покрытая редкими волосами, и закатал рукава.

Предосторожности оказались не лишними: «дальний родственник» покуривал уже внизу, привалившись боком к почтовым ящикам. Наверное, все-таки что-то заподозрил, гад…

Чувствуя на себе цепкий взгляд курильщика, Иван Дмитриевич молча прошел мимо него.

«Живой рентген» на скамейке у подъезда при его появлении умолк, как по команде, и впился в Ивана Дмитриевича несколькими парами прищуренных глаз. Столь колоритного представителя мужского пола, каким стал Иван Дмитриевич, бабки не могли пропустить просто так.

— Здра-ассте, молодой человек, — пропела Ефимовна из соседнего подъезда, которая в старушечьей компании исполняла функции дознавателя. — А вы не подскажете, сколько сейчас времени? А то сидим здесь, сидим, а часов-то у нас и нет…

Ивану Дмитриевичу и впрямь почудилось, что его просвечивают рентгеновские лучи.

— Без пяти восемь, — не останавливаясь, бросил он, с тайным злорадством набавив час к истинным показаниям наручного хронометра.

— Спасибо, — растерянно сказали ему в спину. И тут же добавили: — Что-то голос этого лысого мне больно знаком, бабоньки… Где-то я его уже слыхала…

— Известно где, — перебил ее хрипловатый шепоток. — Это же новый ухажер Катьки Фроловой с восьмого этажа… Наверное, полаялись, коль он так рано лыжи навострил… Обычно-то он только под утро от нее уходит…

Теперь и тем более надо было бежать во весь опор — так, чтобы только пятки сверкали. Сматываться подальше и побыстрее. И не важно, кто заинтересовался им и зачем он кому-то понадобился. Главное — на него все-таки вышли. И не могло быть никаких сомнений — с какой целью…

Впрочем, варианты все-таки оставались. Если речь шла о государственных службах (хотя, честно говоря, не похож был тот коротко стриженный на сотрудника ОБЕЗа), то, отловив его, сначала с ним бы побеседовали. Долго и старательно. И даже приторно-вежливо. С использованием высоких материй, с частыми напоминаниями о его долге человека и гражданина. Потом, когда они поняли бы, что он не из тех, кого можно переубедить парой красивых фраз, в ход пошли бы другие аргументы. А уж их-то у такой солидной структуры, как общественная безопасность огромнейшего государства, хватает с лихвой… Не только на него — на миллионы таких, как он. Нет-нет, никаких иголок под ногти — не те времена нынче. И вообще они теперь обходятся без болевых методов обработки. Ну, разве что съездит по зубам пару раз какой-нибудь нервный от природы либо выведенный из себя упрямством «объекта» мелкий чиновнишка… Самое простое — это наркотики. Посадят его на иглу и будут расплачиваться за каждую оказанную им чудо-услугу очередной дозой дурманящей дряни. Хотя вряд ли: он же для них — ценный материал, который просто грех губить наркотой. Скорее всего, ори пустят в ход что-нибудь более изощренное. Может быть, такое, о чем он и не ведает…

Но если разобраться — это еще не худший вариант. Гораздо дерьмовее, если о нем каким-то образом пронюхала местная братва. Нетрудно понять, зачем он им понадобился. Ведь он один может заменить любых врачей, если кого-то из паханов ранят или пришьют во время очередной разборки «конкурирующие фирмы». Этакая карманная палочка-выручалочка. Или эликсир вечной жизни.. Неизвестно, за кого они его принимают, но доказать им, что он не всесилен, как господь бог, будет невозможно. И уж эти наверняка не станут с ним церемониться. А соблазнять большими «бабками» и дармовыми девочками будут лишь до известного предела. Рано или поздно его все равно убьют. Либо свои — за то, что не сумеет воскресить кого-нибудь из «крестных отцов», который загнется не от пули или ножа, а от рака или СПИДа. Либо чужие — за то, чтобы не воскрешал кого не следует…

Если, конечно, к тому времени он сам не сдохнет от разрыва сердца, когда эти твари не отпустят его по Зову «на сторону» — а они вряд ли позволят, чтобы он разбазаривал Дар направо и налево…

Нет-нет, надо немедленно уезжать! Надеяться скрыться в городе — просто смешно. Хотя Инск — достаточно крупная агломерация, почти с тремя миллионами населения, но, рано или поздно, его все равно найдут. Не те, так другие. Не другие, так третьи. И никакой голомакиятор ему не поможет. Достаточно кому-то сообразить, что он сам приходит туда, где смерть махнула своей косой. Сказочную шапку-невидимку бы ему — тогда еще можно было бы на что-то надеяться. Но ее пока никто не изобрел…

И тем не менее Иван Дмитриевич не кинулся очертя голову из города сразу от своего дома.

Было еще кое-что, что удерживало его от безоглядного бегства.

Отнюдь не страх попасть в засаду, хотя все выезды из города, вокзалы и аэропорт наверняка уже контролировались теми, кто охотился на него.

И не ностальгическое нежелание покидать место, где он прожил несколько десятков лет.

Он хотел подготовиться к отъезду. А для этого требовалось решить несколько важных проблем.

Квартира — ладно, бог с ней. Во всяком случае — пока… В сложившихся условиях продать ее или сдать кому-нибудь в аренду он все равно не сможет. Нет, в принципе, конечно, можно. По Сети, говорят, сейчас можно проворачивать любые операции с недвижимостью. Но Иван Дмитриевич никогда не доверял компьютерам, когда речь шла о финансовых сделках. Он даже зубную щетку не рискнул бы купить в Интернет-магазине, не говоря уж о чем-то более крупном… Слава богу, обычная торговля в мире еще сохранялась.

Но вот деньги нужны позарез… Без них он не доберется даже до соседнего города. Бензин, питание, возможные расходы на техобслуживание и запчасти, если в дороге полетит что-нибудь в машине, — за все это придется платить. Да и, прибыв на новое место своего жительства, надо будет обзаводиться имуществом. Правда, личный кард у Ивана Дмитриевича был с собой, и с его помощью он мог бы расплачиваться за покупки или услуги, но загвоздка была в том, что в захолустье не везде еще имелись банкоматы и, следовательно, наличные все равно были нужны. Кроме того, если за ним все-таки охотился ОБЕЗ, то отследить его кард по банкоматной сети было бы для соответствующих структур проще пареной репы…

Во-вторых, машина… Хоть «сотка» была еще новенькой и с ней было жаль расставаться, но ее стоило поменять. Для ОБЕЗа это, конечно, не представляло никакого препятствия, потому что переоформление транспортных средств документально фиксируется. Но бандюг это могло бы хотя бы на некоторое время сбить со следа.

А в-третьих… Черт его знает, что было в-третьих…

Что-то еще маячило на заднем плане всех этих соображений, но пока Иван Дмитриевич не мог ухватить эту мысль.

На решение этих проблем у него ушел остаток дня.

Раньше он никогда так поздно не выбирался в город и теперь был приятно удивлен тем, что многие заведения функционируют круглосуточно. Банки, магазины, кафе… Даже прачечные и парикмахерские.

Людей и машин с наступлением сумерек вовсе не становилось меньше. Наоборот, складывалось впечатление, что тех, кто предпочитал вести ночной образ жизни, в городе было гораздо больше, чем нормальных людей. Раньше Ивана Дмитриевича это раздражало, потому что пьяные компании, бредшие под окнами глубокой ночью, нарушали его сон. Но теперь это было ему на руку: в потоке машин и в толпе людей проще затеряться на ночных улицах.

Наконец он управился со всеми делами. Снял всю наличность со своего электронного счета, на который запасливо откладывал часть своей зарплаты на протяжении многих лет — словно предчувствовал, что когда-нибудь деньги ему понадобятся…

Удачно обменял «сотку» на «черном» авторынке на окраине города на «пятидесятку». Без автопилота и прочих электронных штучек, но зато с изменяемым цветом корпуса — ценный прибамбас в его-то положении… Сделка была подпольной, а значит — рискованной, но зато от нее не осталось торчать никаких хвостов в виде документов. Владелец «пятидесятки» — бойкий кавказец с масляными глазками, — наверняка прикинувший в уме, что обмен гораздо более выгоден ему, чем Ивану Дмитриевичу, расщедрился и в последнюю минуту выдал опешившему Ивану Дмитриевичу целый комплект бланков техпаспорта со всеми полагающимися штампами, печатями и даже со степенями защиты от подделки («Слушай, друг, — встревожился Иван Дмитриевич, — а этот твой драндулет случайно не в угоне числится?» — «Обижаешь, дарагой, — скривился кавказец. — Это только бедный человек может опуститься до кражи машины. А разве я похож на бедного, э?»)… Но Иван Дмитриевич настоял, чтобы они съездили до ближайшего комп-терминала Сети дорожной полиции, где можно было проверить легальность машины. К великому облегчению Ивана Дмитриевича, «пятидесятка» оказалась действительно чистой…

Потом Иван Дмитриевич проехал по мелким магазинчикам на окраине города, где затоварился всем необходимым для дальней поездки: несколько комплектов разностильной одежды (в целях маскировки, если вдруг откажет голомакиятор), постельные принадлежности в виде электроодеяла и подушки, запас продуктов в виде саморазогревающихся консервов, сухих супов, растворимого кофе, фонарик, ну и еще всякую всячину по мелочам. Во всяком случае, багажник в конце концов у него оказался забитым почти под завязку…

Теперь можно было со спокойной душой рвануть по какому-нибудь загородному шоссе.

Но напоследок Иван Дмитриевич решил проехаться по городу. Он стыдился признаться самому себе в том, что этот прощальный круг был не чем иным, как данью ностальгическим чувствам. Иначе чем можно было объяснить эту непозволительную роскошь, равносильную курению на пороховой бочке? В любой момент мог раздаться Зов, что было чревато потерей драгоценного времени…

Тем не менее он на малой скорости вел машину по ночному городу, вглядываясь в людей на тротуарах — чего никогда раньше не делал.

Он словно хотел убедить себя в том, что принял правильное решение, поскольку нет в этом городе достойных, хороших людей, ради которых можно было бы рисковать своей жизнью.

И доказательств этого, на его взгляд, было предостаточно.

Экстравагантные компании молодежи, шатающиеся по городу в поисках развлечений. Пьяные гуляки, вываливающиеся из дверей фешенебельных злачных мест. Подозрительные бродяги, шмыгающие в темных переулках. Расфуфыренные девицы легкого поведения, дежурящие на тротуарах в центре Инска. Толстосумы, использующие ночь для кутежа по полной программе. Наркоманы, группирующиеся почему-то возле памятников великим писателям. Половые извращенцы всех мастей, собирающиеся в сквере возле Центрального драматического театра. Хулиганы. Идиоты. Сволочи. Люди, которых он должен был бы спасать, если бы остался здесь.

«Но теперь — дуля вам всем!.. Не будет вам спасения! Загнивайте и дальше! Жрите водку без меры, трахайтесь с кем попало, забивайте свои одноизвилинные мозги турбо— и вибромузыкой, проматывайте деньги в кабаках и казино, обманывайте и убивайте друг друга из-за пустяков — одним словом, продолжайте жить так, как жили всегда!..

А я уезжаю. Как можно дальше от вашего омерзительного мира. Туда, где не надо будет никого спасать, потому что там не будет никого на сотни километров вокруг.

Кстати, куда же все-таки податься — на юг или на север? В леса или в горы? На берег моря или в глубь континента? На крошечный остров, затерянный в океане, или в сибирскую тайгу?..»

Решить эту проблему Иван Дмитриевич так и не успел.

Прямо по курсу на дорогу из кустов выбежала женская фигура, отчаянно машущая руками и явно просящая его остановиться.

Нет уж, дудки! Попутчиков он брать не собирается.

Однако бабенция сунулась прямо под колеса, и пришлось дать по тормозам.

Высунувшись наполовину из окна дверцы, Иван Дмитриевич крикнул стандартное:

— Куда лезешь, дура? Жить надоело, что ли?

Женщина подбежала вплотную к капоту, щурясь от яркого света фар. Даже в темноте была заметна ее бледность.

— Помогите, пожалуйста! — запричитала она. — Там… — она хаотично замахала руками так, что было , непонятно, куда именно она указывает, — там человек умирает!.. Час от часу не легче!

«Мало мне воскрешения покойников, так еще и больными и ранеными занимайся?!»

— Ну а я-то здесь при чем? — нелюбезно перебил женщину Иван Дмитриевич. — Вызовите Эмергенцию или спасателей… К вашему сведению, я не врач!..

Но женщина, казалось, не слышала его.

— У меня коммуникатора нет, — бормотала она, — а нужно скорее… он же кровью истекает, поймите!.. Его надо срочно доставить в больницу!..

Иван Дмитриевич ругнулся сквозь зубы.

— Где он? — спросил он с тяжким вздохом.

— Там, — женщина махнула рукой за кусты, из-за которых выскочила на дорогу.

Место было, по городским понятиям, глухое. Справа тянулся лесопарк. Слева была набережная реки. В ночное время здесь редко кто ездил.

Заперев машину и прихватив с собой фонарик, Иван Дмитриевич последовал за женщиной в гущу лесопарка.

На ходу спутница Ивана Дмитриевича сбивчиво объясняла, что она работает официанткой в кафе «Синий фонарь» — это тут, недалеко. После смены возвращалась домой по аллее, вдруг навстречу ей из кустов выскочил огромный пес какой-то бойцовской породы. Самая настоящая собака Баскервилей. Женщина не успела даже испугаться — только застыла как вкопанная. В свете парковых фонарей было отчетливо видно, что морда у пса испачкана в крови. Пес угрожающе зарычал, но вслед за ним вышел молодой парень, поигрывая поводком, и лениво сказал: «К ноге, Джерри, к ноге». Пес послушно выполнил команду, парень пристегнул карабин поводка к ошейнику и вразвалочку направился к выходу из парка.

— Молодой человек, а у вас собака, по-моему, поранилась обо что-то, — крикнула она вдогонку парню. — У нее кровь на морде…

— Это не его кровь, — откликнулся, не останавливаясь, хозяин пса. — Крысу, наверное, поймал…

Когда они скрылись из виду, она хотела было двинуться дальше по аллее, но тут услышала слабый стон. Он доносился как раз оттуда, откуда появились парень и собака…

«Крыса» оказалась человеком. Он неподвижно лежал на полянке возле скамейки, и в слабом свете фонаря Иван Дмитриевич разглядел, что под лежащим успела натечь порядочная лужица масляно поблескивающей жидкости темного цвета.

В ноздри ему ударила мерзкая вонь давно не мытого тела и одежды, которую носят, не снимая, и зимой и летом.

Иван Дмитриевич растерянно оглянулся на женщину:

— Это же бомж, — сказал он.

— Ну и что? — не поняла официантка. Потом до нее дошел скрытый смысл реплики Ивана Дмитриевича, и лицо ее исказилось гневной гримаской:

— А вы тоже считаете, что он — не человек? Как тот негодяй, который ради забавы науськал на него своего пса?!

— Ну, ладно, ладно, не лезьте в бутылку, уважаемая, — угрюмо пробурчал Иван Дмитриевич и присел перед лежащим на корточки, стараясь дышать исключительно ртом. Посветил на тело фонариком.

То, что он увидел, заставило его содрогнуться. Горло бродяги было буквально разорвано в лоскутья. Действительно, собачка была из категории псов-убийц… Мастиф, наверное. Или кавказская овчарка.

Бомж не подавал никаких признаков жизни. Так даже было лучше: не надо переть его в больницу, пачкать кровью сиденье машины и терпеть вонь от него…

На всякий случай Иван Дмитриевич пощупал у человека, лежавшего с неловко вывернутой ногой, запястье. Ноль. Как и следовало ожидать. С такой раной никто не выживает. Тем более что наверняка задета сонная артерия…

Странно, правда, что нет Зова. Хотя, если вдуматься, кому он нужен, этот тип, давным-давно потерявший человеческий облик? Даже Сила понимает, что от него никому пользы не будет…

Все еще не отпуская руку бомжа, Иван Дмитриевич поднял голову к своей спутнице.

Слишком поздно, — сообщил он, стараясь не выдать голосом свое облегчение. — Помер уже пострадавший, гражданка.

Женщина всплеснула руками и всхлипнула.

— Скотина! — воскликнула она с надрывом. — Каким же извергом надо быть, чтобы…

Не закончив фразу, она отвернулась.

И вдруг — РАЗРЯД!

Не веря своим глазам, Иван Дмитриевич ощутил знакомое покалывание в кончиках пальцев, которыми сжимал костлявое, липкое от слоя застарелой грязи запястье бомжа.

Еще секунда — и лежавший заворочался, пытаясь подняться. В лицо Ивану Дмитриевичу вновь ударила удушливая волна миазмов.

Крови на земле и на теле бродяги уже не было. Бомж принял сидячее положение и ошалело огляделся.

— Боже мой! — всплеснула руками официантка. — Он все-таки жив!

— Да, — тупо подтвердил Иван Дмитриевич. — Я вижу… Наверное, того, ошибся я…

Женщина наклонилась к бомжу:

— Как вы себя чувствуете?

— Да все путем, — растерянно сказал бродяга. — А что случилось-то, граждане дорогие?

Свет от фонаря теперь падал на лицо воскрешенного, и Иван Дмитриевич узнал его. Этот тип был достопримечательностью инской «подземки». Каждое утро в часы «пик», когда все ехали на работу, он стоял перед входом в ту или иную станцию метро. Он никогда не держал перед собой шляпу или протянутую руку. Он даже не просил подать ему кто сколько может. Он только кланялся каждому прохожему и бормотал: «Доброе утро!.. Здравствуйте!.. Успехов вам, люди!» У него были необычно синие глаза и детское выражение лица. Люди постепенно привыкли к его нескладной фигуре в нелепых одеяниях и не шарахались от него, как от других бродяг и попрошаек, даже несмотря на испускаемый им запах.

Даже у самых распущенных уличных подростков не поднялась бы рука на это существо, сохраняющее слабое подобие человеческого облика.

— У него даже раны нет! — опять вскричала женщина, пристально всматриваясь в тощую шею бомжа. — Это просто чудеса какие-то!

— Чудес не бывает, — вяло отмахнулся Иван Дмитриевич. — Наверное, померещилось нам с вами… Групповая галлюцинация — такое бывает. Или он гипнотизировать умеет не хуже Мессинга… Ладно, вы тут сами разбирайтесь с ним, а мне некогда…

Он распрямился и побрел через кусты к дороге. «Вот, значит, как, — думал он, не прислушиваясь к тому, что кричала ему вслед женщина. — Я все-таки воскресил его, хотя никто не приказывал мне сделать это. Неужели с самого начала мой Дар распространялся на всех покойников без исключения? А я, глупец, считал себя лишь куклой в чьих-то руках. Боялся, как чумы, кладбищ и моргов. Вокруг меня умирали люди, а я не знал, что могу спасти их всех без исключения. Не только тех, кого выбрали какие-то потусторонние силы, руководствуясь своими нечеловеческими интересами.

Да мне же действительно цены нет, — дошло наконец до Ивана Дмитриевича, и он аж вспотел от этой мысли. — А раз так — то мы еще посмотрим, чья возьмет!» — сказал он мысленно, обращаясь неизвестно к кому…

Глава 10

Старое городское кладбище было небольшим, но уютным. Оно, скорее, напоминало заброшенный лесопарк, в котором небольшие участки земли зачем-то отгородили невысокими заборчиками, а повсюду наставили крестов и прочих погребальных символов. Некоторые деревья были такими высокими, что на их фоне пятиметровые столбы освещения выглядели счетными палочками.

Поздней ночью решетчатые ворота кладбища были закрыты на замок, но Ивана Дмитриевича это не смутило. Он знал, что где-то в заборе должны иметься прорехи, проделанные либо родственниками усопших ради сокращения пути, либо бомжами, которые в зимние холода ночевали в склепах.

Предусмотрительно оставив машину в таком месте, откуда ее не было видно с дороги, ведшей к воротам, Иван Дмитриевич взял заранее приготовленную сумку и двинулся по периметру кладбища вдоль забора из стальной сетки. Вскоре он наткнулся на брешь, в которую мог бы пролезть, не рискуя зацепиться за торчащие концы проволоки.

На всякий случай Иван Дмитриевич огляделся, но ничего подозрительного вокруг не заметил. Тем не менее сердце его забилось чаще — не потому, что он боялся быть пойманным на месте правонарушения, которое был намерен совершить, а просто потому, что не был до конца уверен в своей неуязвимости по отношению к тем, чьи останки лежали под толщей земли так близко от него.

Что, если он все-таки ошибается в своих предположениях и придется раскапывать сотни могил, чтобы превратить давным-давно истлевшие кости в живое, мыслящее и чувствующее существо?

Пожалуй, лишь теперь он до конца осознал, какой способностью наделен. И едва представив себе возможную картину массового воскрешения и ужаснувшись этому, в то же время он ощутил какое-то новое чувство в себе.

Кто еще в мире может то, на что способен он, никому не известный мелкий чиновник из провинциального города?

Кому еще дана такая власть над жизнью и смертью, чтобы лишить эти два понятия присущей им бесповоротности и, таким образом, избавить людей от того священного трепета, который они обычно испытывают по отношению к уходу в небытие?!

Благодаря ему избавление от смерти теперь может стать таким же обыденным явлением, как удаление аппендикса и лечение зубов. Достаточно ему лишь захотеть этого…

Только он не такой идиот, чтобы становиться рабом толпы. Чудесную энергию следует использовать в первую очередь в личных целях. Он и так уже слишком долго служил обществу. Пора уже подумать о себе самом.

Да, был, помнится, еще один такой же субъект два тысячелетия тому назад, который лишь путем возложения длани на покойников заставлял их подниматься со смертного ложа. Но ведь и он, если Библия не врет, не стал воскрешать всех подряд. Свои способности он использовал исключительно в рекламных целях — чтобы люди посчитали его богом. Наивный простак был этот Иисус — похоже, он и не подозревал, что сам-то он отнюдь не бессмертен…

«Зато мы теперь учтем его печальный опыт и не будем шествовать по городам и весям, проповедуя добро и любовь к ближнему.

Каждому — свое.

Главное — чтобы сейчас все получилось, как я задумал…»

Успешно преодолев дыру в заборе и не ощутив знакомого импульса даже после нескольких шагов по территории того места, которое еще недавно казалось ему подобным минному полю, Иван Дмитриевич приободрился и, стараясь обходить стороной освещенные участки кладбищенских аллей, двинулся по направлению к своей цели.

Почему-то он старался не смотреть на фотографии в рамочках, прикрепленные к памятникам и крестам, мимо которых он шествовал. Ему казалось, что они с невысказанной мольбой взирают на него, а он не собирался удовлетворять их немую просьбу…

И вообще, чувствовал он себя как на освещенной ярким светом софитов театральной сцене, вот только декорации были слишком мрачными. В кронах деревьев шумел ветер, время от времени хрипло стонали вороны и галки, которые почему-то все еще не спали. Ночью кладбище выглядело совсем иначе, чем днем, и в голову лезли заморские телеужастики, в которых под влиянием призрачного лунного света (Иван Дмитриевич задрал голову и обнаружил, что сейчас как раз полнолуние) мертвецы выбираются из могил, оборотни перекусывают глотку одиноким прохожим, а в туманном лесу бесцельно слоняются привидения. На всякий случай Иван Дмитриевич расстегнул «молнию» сумки — так, чтобы увесистый черенок от сборной саперной лопатки был под рукой.

Он дошел до разветвления дорожки и свернул налево. Потом сошел с аллеи и двинулся напрямик, протискиваясь в узкие проходы между оградами могил.

Нужную ему могилу он нашел не сразу — так сильно она успела зарасти травой. Последний раз он был здесь, кажется, три года назад.

За это время дожди и талые воды подмыли гранитную плиту, и она покосилась, осев на одну сторону. Даже в лунном свете было видно, что фотография на ней выцвела и пожухла. Одно время он собирался закрыть ее стеклом, но руки так и не дошли…

Иван Дмитриевич толкнул калитку, которая отъехала с душераздирающим скрипом, обрушивая куски ржавчины, и вошел внутрь ограды.

Место здесь было тихое, его со всех сторон закрывала буйно разросшаяся растительность.

Сейчас это было ему на руку.

Поискав глазами, куда бы поставить сумку, Иван Дмитриевич обнаружил, что кто-то выдрал с корнем и уволок куда-то металлическую скамейку, которая вкопана рядом с могилой.

«Вот сволочи! — в сердцах выругался он. — Ну нас за бандитский народ — тащит все, что под рук падется!»

Пришлось опустить сумку на сырую от ночной землю.

Противно завизжала расстегиваемая «молния». С нившись над сумкой, Иван Дмитриевич достал лопату и собрал ее. Зажигать фонарь он не стал: небо было облачным и звездным, и лунного света вполне хватало, чтобы сделать то, что он задумал.

А еще в сумке был целый комплект одежды. Женской. Дома еще оставались кое-какие вещи жены поскольку он теперь не мог попасть в квартиру, то пришлось покупать все новое (продавщицы с любопытством косились на старика, старательно выбирающего бабские причиндалы).

Перед тем как приступить к работе, Иван Дмитриевич еще раз глянул на фотографию на памятник что-то больно кольнуло его сердце.

…Жену его звали Маша, что давало повод знакомым называть их Иван-да-Марья. Они поженились сравнительно поздно и вначале решили не обзаводиться детьми, но однажды не убереглись, и Мария категорически отказалась делать аборт. Она работала кассиром в кинотеатре, когда они познакомились. Потом перешла молокозавод, в лабораторию. Скользящий график: через две смены на третью. Молокозавод работал круглосуточно, и поэтому иногда ей выпадало идти в ночную смену. В таких случаях Иван Дмитриевич провожал встречал ее с работы.

Вообще, жили они слаженно, что называется — не хуже других. Одно время ходили в гости к знакомым, в основном со стороны жены — и сами принимали гостей. Но после рождения Вадика все больше стали замыкаться в своем семейном мирке.

Пока сын был маленьким, их сближали совместные хлопоты по уходу за ним. А через пятнадцать лет совместной жизни выяснилось, что у них находится все меньше тем для разговора. О чем, например, Иван Дмитриевич мог бы рассказать супруге, вернувшись с работы? О скучных судебных буднях? О ничем не примечательных сослуживцах? О хамах и идиотах-посетителях?..

С другой стороны, о чем она могла бы ему поведать — особенно после того, как уволилась с молокозавода, попав под сокращение, да так и осталась хозяйничать дома? О стирках и готовке пищи? О сериалах, которые она любила смотреть, а он ненавидел всеми фибрами души? Или о сплетниках-соседях?..

Потом сын окончил школу и уехал учиться в другой город. Они остались наедине друг с другом. Жизнь их текла все более размеренно, словно превращаясь с каждым днем в густую липкую массу, заглушавшую звуки и опутывавшую их с головы до ног.

Тем не менее они жили, как и прежде, без ссор и ругани. Правда, постепенно Иван Дмитриевич начал замечать, что Маша почему-то все с большей неохотой выполняет свои обязанности хранительницы домашнего очага. Не раз он заставал ее лежащей на диване напротив включенного телевизора, в халате, из-под которого выглядывает ночная рубашка, неухоженной и непричесанной. Время от времени она даже ужин не удосуживалась ему приготовить. Он терпел. Не злился и не устраивал сцен. Молча шел на кухню и готовил сам что-нибудь на скорую руку…

Если бы он знал, чем все это закончится!

А закончилось это как-то глупо и страшно.

Мария повесилась в ванной, на держателе для душа (уже потом он клял себя за то, что присобачил эту чертову штуковину так прочно, что она выдержала вес ее тела), среди бела дня — пока он был на работе.

Милиция быстренько провела следствие, которое не пролило ни малейшего света на причины, побудившие Машу покончить с собой. Записки она не оставила, перед смертью ни с кем не разговаривала. Сначала следователи даже подозревали его, Ивана Дмитриевича, но следов насилия на теле покойной не было обнаружено, и дело в конце концов закрыли…

Сын примчался на похороны матери, хотя выпускные экзамены были в разгаре. Он не плакал, но лицо его оставалось неподвижным, словно вырезанным из дерева, весь тот траурный день. Почему-то он не задал ни единого вопроса отцу, чтобы выяснить, из-за чего повесилась мать. Словно знал, в чем заключалась причина ее желания уйти на тот свет… А вернувшись в город после окончания университета, Вадим поселился отдельно от Ивана Дмитриевича, и тот даже не пытался узнать почему. Что-то останавливало его от решающего объяснения с сыном…

Иван Дмитриевич еще раз взглянул на портрет жены, и ему показалось, что она улыбается.

«Сейчас, Маша, — сказал он мысленно. — Сейчас я тебя вытащу…»

Почему-то он уже не сомневался, что может это сделать.

Сначала копать было трудно — мешал дерн, туго переплетенный корнями травы. Потом дело пошло быстрее.

Он работал, стараясь не думать о том, что предстоит сделать, но в голову то и дело лезли всякие дурацкие мысли.

«…Что за болваны эти могильщики — закапывают гроб на такую глубину!.. Боятся, что в один прекрасный день — а точнее, ночь — покойник сбежит, что ли?.. А теперь вот копай, как проклятый, а ведь каждая минута дорога! Сторож может вздумать совершить обход вверенной территории, и трудновато будет ему объяснить, с какой целью я устроил ночные раскопки, даже если речь идет о могиле моей супруги… Хотя кое-что можно придумать. Например, что лишь теперь вспомнил о драгоценной броши, которая осталась в кармане платья покойной, — или что-нибудь в этом роде… Сторож, конечно, вряд ли поверит такому объяснению, даже если будет сильно пьян, но, по крайней мере, можно будет убедить его не вызывать милицию… Правда, для этого потребуется очень много аргументов с двумя или даже тремя нулями. В крайнем случае, придется брать грех на душу… лопатой по башке — и в кусты стервеца… И не такой уж тяжкий грех это будет, кстати. Ведь перед уходом я могу вернуть его к жизни…

Интересно, сколько еще осталось копать до гроба?» Иван Дмитриевич, кряхтя от боли в пояснице, не привыкшей к физическим экзерсисам, разогнулся и достал из сумки фонарик. Посветил в яму, которую ему удалось раскопать.

М-да. Пока что осилил полметра, не больше… Какой глубины первоначально была могила, он не помнил, но по его прикидкам получалось, что метра полтора, не меньше. Значит, работы еще как минимум на полчаса…

«Черт, во рту-то как пересохло. Сейчас бы глотнуть чего-нибудь холодненького — жаль, не сообразил захватить, старый болван…

Проклятые птицы, и чего они тут раскаркались? Уже начало первого, и им бы дрыхнуть давным-давно, а они орут, как в мегафон, словно так и хотят выдать меня! У-у, сволочи!..»

Вне себя от бессильной ярости, Иван Дмитриевич замахнулся лопатой на особо наглую пернатую особь, усевшуюся на столбик ограды в двух метрах от него, та возмущенно квакнула и с достоинством перелетела подальше, на ветку огромной рябины.

…Маша тоже любила рябину. Она всегда радовалась, когда ближе к осени хилые и невзрачные деревца в их дворе покрывались тяжелыми гроздьями ярко-красных ягод. «Смотри, Ваня, красота-то какая!» — явственно услышал Иван Дмитриевич внутри себя ее голос. И платье у нее было самое любимое то, на котором узор был похож на рябиновые гроздья. В нем ее он и похоронил. Но, конечно, за столько времени от платья ничего уже не осталось. Да и от самой Маши, наверное, сохранились только кости да волосы…

Невольно передернув плечами, Иван Дмитриевич вытер пот со лба и вновь принялся углублять отверстие в яме. Вскрывать всю могилу не было смысла. Он рассчитывал проделать лаз такой ширины, чтобы, воскреснув, Маша смогла выбраться с его помощью на поверхность. Да и закапывать потом меньше будет… Кучка земли возле могилы росла, и вскоре работать стало тесновато.

Наконец лезвие лопаты ударилось обо что-то твердое, и Иван Дмитриевич догадался, что он добрался до крышки гроба.

Ноги у него подкосились, и он решил сделать последний перерыв.

«Вот и все, — думал он, впившись невидящим взглядом в ствол рябины. — Сейчас я расчищу хотя бы половину гроба, пробью лопатой прогнившие доски, и останется лишь прикоснуться к тому, что осталось от моей Маши.

Она выберется, целая и невредимая, только голенькая, из этой мрачной ямы, я одену ее, быстренько ликвидирую следы раскопок, и мы тотчас же умчимся из города. С документами, правда, придется что-то придумать — ведь у нее нет ни паспорта, ни элсика, но ничего, как-нибудь выкрутимся… Скажем, к примеру, что потеряла… Или — украли… Тем более что это будет за много километров отсюда, где нас никто не знает…»

«Только что я ей скажу?» — вдруг обдало его холодом. Как объяснить, что с ней произошло? Придется сказать всю правду, решил он. Все, от начала до конца.

«А что она скажет мне, когда узнает эту правду? — тут же подумал он. — Как она отреагирует на то, что я воскресил ее из могильного праха? Не скажется ли это пагубно на ее разуме?»

«А самое главное — для чего ты собираешься возвращать ее к жизни?

Только честно, не кривя душой: зачем тебе понадобилась твоя Маша?

Только ли для того, чтобы ей вновь стало хорошо?

Хм… Как же ты наивен и глуп, старый идиот! Дожил до седых волос и все еще полагаешь, что жизнь — это такая прекрасная штука, которая сама по себе является благом для любого человека? А ты не задумывался, почему твоя Маша покончила с собой? Не от того ли, что ей стало невмоготу жить с тобой, занудным до скрипучести, жалким и скучным человечишкой? Ей просто обрыдло прозябание в затхлой квартире, в этом твоем затхлом мерзком мирке, понял?!

Так неужели ты думаешь, что, когда ты вернешь ее с того света, она будет рада перспективе снова жить с тобой? Ты считаешь, что твои новые способности настолько потрясут твою бывшую половину, что она вновь, как в далекой юности, влюбится в тебя? Не будь дураком, Иван…

Что-что? Ты собираешься отпустить ее на все четыре стороны, если она не захочет быть с тобой? Ха-ха, не смеши людей, шут ты гороховый!.. Куда она пойдет, не имея ни документов, ни дома, ни денег? К сыну? Это еще вопрос — захочет ли он жить с ней, ему ведь свою личную жизнь надо устраивать… К тому же и он, как и я, похоже, собрался в бега от мафии… Если бы Маша хотя бы была молода — тогда другое дело. Но в шестьдесят с лишним лет лучше не пробовать начинать жизнь заново…»

Впервые за много лет Иван Дмитриевич впал в отчаяние. Словно незримая стена отрезала его в этот миг от всего остального мира.

Не стоило больше ни жить, ни творить чудеса на этом свете.

Потому что все было и будет тщетно.

Он поднял лицо к небу, на котором равнодушно ухмылялась над его душевными муками омерзительная жизнерадостная луна, и чуть было не завыл по-волчьи.

Но тут вдруг за его спиной раздался чей-то уверенный голос:

— Привет кладоискателям!

Глава 11

Иван Дмитриевич медленно повернулся и оцепенел. На дорожке, за оградой могилы, небрежно покачиваясь на широко расставленных ногах, стоял, засунув руки в карманы брюк, молодой парень в камуфляжной форме и с короткой стрижкой. Он был как две капли воды похож на того типа, который дежурил в подъезде Ивана Дмитриевича, только у этого на плече болтался еще и короткоствольный автомат. Сам вид этого оружия, за которое могли припаять пожизненное заключение и которое парень не таясь демонстрировал Ивану Дмитриевичу, говорил о том, что его владельцу попросту было чихать на все законы и запреты.

«Ну, теперь-то я окончательно пропал, — мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича. — Нашли-таки меня, сволочи!..»

Однако парень не спешил предпринимать ничего радикального. Он лишь с любопытством разглядывал результаты проделанной Иваном Дмитриевичем работы — кучу свежей земли, пахнущей могильной сыростью, и раскопанную могилу.

— А… а вы кто будете? — невольно заикаясь, спросил Иван Дмитриевич.

— Не бойсь, отец, — ухмыльнулся человек с автоматом. — Не сторож я… Во всяком случае, за кладбище не отвечаю — так, попросили тут за одной свежей могилкой присмотреть… А ты-то что тут делаешь?

Язык Ивана Дмитриевича сработал быстрее, чем мозг:

— Да я… это… мать свою я хотел предать земле…

— Ма-ать? — удивленно протянул парень.

— У меня уже жена тут похоронена, — продолжал Иван Дмитриевич, сам поражаясь своей находчивости, — а недавно и мать умерла. Завещала кремировать ее — ну, я и выполнил ее волю… А потом думаю: нет, не по-христиански это… Прах обязательно должен быть предан земле, правильно? В принципе-то, много места на кладбище не требуется, это ж не гроб с покойником, а так… кувшин глиняный. Ну и решил сюда ее пристроить. Тут у меня уже жена покоится, так пусть теперь и мама…

В этом месте голос Ивана Дмитриевича артистически дрогнул. Парень ошарашенно почесал затылок.

— Ни хрена себе — закидоны! — воскликнул он. — Ну, ты, папаша, даешь!.. А что ж ты ночью-то сюда приперся?

— Так я ведь без оформления, — застенчиво признался Иван Дмитриевич. — Если официально все делать — ой-ей-ей сколько денег потребуется… Тому — дай, этому — заплати… А попробуй днем копать — сразу сторож прибежит, директор кладбища, чтоб им всем!..

— А что ж ты прямо в могилу-то ее кладешь? — деловито осведомился парень, явно принимая все сказанное Иваном Дмитриевичем за чистую монету. — Рядом бы вырыл ямку — там же много не надо… Ваза-то большая?

— Да нет, — ответил Иван Дмитриевич и, предупреждая вопрос собеседника, добавил, мотнув головой в сторону своей поклажи: — Вон, в сумку уместилась…

Парень поправил на плече ремень автомата.

— Смелый ты человек, отец, как я погляжу, — сообщил он.

— Это почему же?

— Как — почему? По кладбищам по ночам шастаешь, могилы разрываешь… Я вот вторую ночь тут сижу, как цуцик, и то — не по себе. Вороны здесь какие-то не такие… орут, как вампиры! У тебя, кстати, закурить не будет?

— Я не курю, — развел руками Иван Дмитриевич.

— Жалко. — Парень сплюнул сквозь зубы. — Придется опять у сторожей клянчить. Надо было больше сигарет взять с собой, черт!.. Только кто ж знал, что мне тут столько времени придется проваландаться?

— А тебя что, чью-то могилу наняли охранять? — осторожно поинтересовался Иван Дмитриевич. Парень опять сплюнул.

— «Охранять», — насмешливо повторил он. — Если бы охранять… Караулить одного покойничка мне поручили, понял?

— Зачем? — искренне удивился Иван Дмитриевич.

Парень огляделся, словно пытаясь определить, что их никто не подслушивает. Потом, понизив голос, сказал:

— Покойничек-то не простой, папаша. Никак не желает на тот свет отбывать. Самый настоящий зомби!.. Умирать — не умирает, только притворяется мертвым, а потом опять оживает.

— Что за чушь? — в сердцах воскликнул Иван Дмитриевич. — Ты сам-то в это веришь?

— Да есть кое-какие факты, — вяло сказал парень. — Один раз уже этого типа того… а на следующий день он как ни в чем не бывало по городу шатался. Дел всяких неприятных натворил — будь здоров… Ну, ребята меры приняли… во второй раз… А теперь приходится стоять на стреме, чтобы не дать этому типу из могилы выбраться… Ты, папаша, правильно сказал — мертвые должны в земле лежать…

— И что ж это за тип такой? — полюбопытствовал Иван Дмитриевич с нехорошим предчувствием. — Небось колдун какой-нибудь?

— Какой там колдун! — отмахнулся человек с автоматом. — Парень молодой. Компьютерщик, между прочим, с высшим техническим образованием… Честно говоря, у нас в эту бодягу насчет его воскрешения мало кто верит — это меня так, на всякий случай послали проконтролировать… Просто, наверное, в тот раз ошибка какая-то вышла насчет его смерти… пульс не прощупали как следует… за что кое-кто потом тоже… понес ответственность… Но вот насчет того, что он сейчас мертв как бревно, — это я сам могу поручиться…

— Почему? — машинально спросил Иван Дмитриевич. Одновременно, внутренне похолодев, он думал:

«Не может быть, чтобы это был Вадик!.. Мало ли сейчас компьютерщиков развелось?»

— Потому, — веско ответствовал парень. — Потому что оканчивается на «у»!.. И вообще, заболтался я тут с тобой.

Он сделал движение, собираясь уходить, но тут губы Ивана Дмитриевича сами произнесли подспудно мучивший его вопрос:

— Слышь, друг, а того компьютерщика случайно не Вадимом звали?

Это было ошибкой. Парень застыл, а потом резко повернулся к Ивану Дмитриевичу и выдохнул:

— А ты откуда знаешь?..

Не докончив вопроса, он без особого усилия перемахнул через метровую могильную оградку и оказался рядом с Иваном Дмитриевичем.

В руке его появился фонарик, которым парень осветил сначала лицо Ивана Дмитриевича, а затем — табличку на надгробной плите.

— Так вот оно что, — зловеще протянул парень, в упор разглядывая Ивана Дмитриевича. — Там тебя, значит, наши ребята вовсю ищут, а ты тут, оказывается, решил подкоп сделать, чтобы своего сынка из гроба вызволить!.. Ло-овко!

Ствол автомата, который парень небрежно держал одной рукой, был направлен на Ивана Дмитриевича.

— А ну, открой сумку! — приказал парень. Иван Дмитриевич, стараясь не делать резких движений, присел на корточки и открыл «молнию».

— Вываливай все на землю! — сказал парень. — Да пошевеливайся, сучара!.. Иначе ляжешь в могилку на пару к своей женушке!

«А ведь он так и поступит, — понял Иван Дмитриевич. — Сейчас убедится, что я именно тот, кого искала их шатия-братия, и полоснет очередью в упор. По-моему, автомат у него с глушителем, так что никто ничего не услышит… Эх, зря я все-таки сюда приперся… да еще и могилу сам себе выкопал, дурак!..»

Руки у него тряслись, но кое-как он справился с сумкой. На землю вывалился смутно белеющий в темноте сверток женского барахла, и Ивану Дмитриевичу показалось, что взгляд жены на фотоснимке стал укоризненным: «Зачем же ты все испачкал, Ванюша? Сам подумай — как я теперь это надену?»

По-прежнему держа Ивана Дмитриевича на прицеле, парень ногой поковырялся в тряпках и удивленно помотал головой:

— Ну, папаша, ты совсем чокнутый! Или ты регулярно сюда наведываешься, чтобы свою покойную женку трахнуть?

Кровь бросилась Ивану Дмитриевичу в голову, но неимоверным усилием воли он удержал себя в руках. За свою жизнь он усвоил массу ругательств, но сейчас ему не приходило в голову определение, которое наиболее адекватно характеризовало бы вооруженного подонка, который стоял перед ним. Даже самые грязные эпитеты казались наивными и детскими по отношению к этому Двуногому животному.

— Ладно, ладно, — ухмыльнулся парень. — Где прибор?

— Какой прибор? — не понял Иван Дмитриевич.

— Не прикидывайся дуриком! Тот самый, который твой Вадим стибрил в конторе!.. Тебя же потому и искали, папаша, что только ты мог стать ходячей камерой хранения для этого компьютерного гения! Так что — говори, где он?

Сухо щелкнул взводимый курок автомата.

— Он там, — внезапно охрипнув, сказал Иван Дмитриевич, показывая рукой в разрытую могильную яму.

— Что, тайник хотел устроить? — проворчал парень и посветил фонариком в черный провал, на краю которого они стояли.

В ту же секунду Иван Дмитриевич, подхватив с земли свою лопатку, без размаха, но с силой вдарил ее острым ребром парню по голове, и тот, не издав ни звука, как подкошенный рухнул в яму.

Некоторое время Иван Дмитриевич стоял, ничего не соображая и не шевелясь. Потом почувствовал, что на пальцы с лопатки течет что-то теплое и противно-вязкое. Тогда он нагнулся, чтобы посмотреть вниз. Парень лежал на крышке гроба, неловко вывернув ноги, и выпавший из его руки фонарик светил ему прямо в лицо, по которому ползла струйка крови.

Он явно был мертв.

Не чувствуя под собой ног, Иван Дмитриевич отошел от Могилы, и его вывернуло наизнанку так, как не выворачивало уже много лет. Отдышавшись и придя в себя, он подобрал валявшиеся на земле вещи, которые готовил для жены, тщательно оттер ими руку от крови и бросил тряпки вместе с сумкой в могилу.

Внутри у него была странная пустота. Дело было не в том, что он впервые убил человека. Просто теперь ему стало окончательно ясно, что в воскрешении жены нет никакого смысла.

И еще его радовало, что он не слышит Зова, который требовал бы немедля исправить содеянное.

Первым его побуждением было забросать могилу землей и как можно быстрее покинуть это мерзкое место.

Но он вовремя опомнился. Надо было сделать еще кое-что.

Это был его последний и самый важный долг, не выполнить который он не имел права.

Преодолевая отвращение и страх, Иван Дмитриевич спустился в яму, снял с себя брючной ремень, потом, стараясь не касаться тела парня, стянул ремнем его запястья и поднял испачканный глиной автомат.

От одной мысли о том, что ему предстоит сделать, на душе стало муторно, но он сказал себе: «Ты должен… Другого выхода нет».

Направив ствол автомата на лежащего, он нагнулся и взял его за руку. Пульса, как и следовало ожидать, в запястье не было.

На секунду он испугался, что ошибся в своих выводах насчет воскрешения по собственному хотению любого покойника, но тут же ощутил, как из пальцев его бьет в остывающую плоть трупа уже ставший привычным разряд.

Дар работал безотказно.

Фонарь успел погаснуть, и в темноте было не видно, что творится с раной на голове парня, но вскоре лежащий глубоко вздохнул и завозился, явно не понимая, где он и что с ним. Не давая ему опомниться, Иван Дмитриевич ткнул его стволом автомата в грудь и суровым голосом сказал:

— Где похоронен Вадим? Говори, сволочь, иначе яристрелю!..

Палец у него действительно лежал на курке. — Что? — слабым голосом спросил парень, —г Где я? Какой Вадим?

— Давай, давай, очухивайся быстрее, — снова ткнул его стволом Иван Дмитриевич. — Я не собираюсь долго ждать… Где закопали компьютерщика, могилу которого ты караулил? Даю тебе еще пять секунд и потом стреляю!..

Парню наконец удалось сесть, привалившись спиной к осыпающейся комками сырой земли стене могилы. Только теперь он обнаружил, что не в состоянии пользоваться руками и что в лицо ему смотрит ствол его же собственного автомата. Но, видно, голова его успела проясниться. Настолько, что он вспомнил, где находится и кто такой старик, который в него целится.

Однако, вопреки ожиданиям Ивана Дмитриевича, он не испугался угрозы.

— Дурак ты, папаша, — сказал он, сплевывая землю, набившуюся ему в рот. — Если б даже я хотел удовлетворить твое любопытство, то как бы я тебе объяснил?.. Это же не адрес с номером дома и квартиры!.. К тому же мы его… это… неофициально похоронили, понятно? Там и бугорок-то едва виден…

Иван Дмитриевич чуть приподнял ствол и нажал на курок.

От короткой очереди автомат у него в руках вздрогнул, раздались сочные шлепки, а из стенки ямы на голову парня посыпались мелкие комочки земли.

Парень вздрогнул и втянул голову в плечи.

— Ну, ты, дед, точно — недоделанный! — прошипел он, придя в себя.

— Почему же? Я-то — нормальный, — возразил Иван Дмитриевич. — И поэтому такого гада, как ты, мне убить — раз плюнуть. Даже приятно будет… Так что выбирай: или ты мне сейчас постараешься объяснить так, чтобы я все понял, или я разнесу тебе башку к чертовой матери!..

— Ладно-ладно, не дергайся, папаша, — изменившимся голосом произнес воскрешенный. — Слушай меня внимательно…

Он помолчал, собираясь с мыслями, а потом стал описывать место захоронения Вадима. При этом он так старательно употреблял нецензурные выражения, что в конце концов Иван Дмитриевич не выдержал.

— Слушай, скотина, — сказал он. — Ты когда-нибудь в школе учился?

—А чо?

— Тебе никогда не говорили, что ругаться нехорошо?

— Да пошел ты!.. — ответствовал парень, уточнив, куда именно он посылает своего собеседника. — Хватит мне мораль читать, папаша, давай развязывай меня!..

— Щас, — с натужным юмором сказал Иван Дмитриевич, вспомнив полузабытое выражение своей молодости, — только шнурки поглажу…

И нажал на курок.

Больше всего он боялся, что парень ему наврал, описывая местонахождение могилы Вадима.

А когда Иван Дмитриевич все же нашел безымянное захоронение (оно было почти у самой стены, рядом с тропинкой, и лишь чуть приметный бугорок выдавал, что здесь кто-то покоится), то его посетило второе опасение: что, если там лежит не тот Вадим, а другой? Разве мало в городе компьютерщиков под этим именем, которые могли перейти дорогу местной мафии?..

Чтобы избавиться от сомнений, Иван Дмитриевич принялся за раскопки.

Копать ему пришлось не так много, как на могиле жены: тело находилось на небольшой глубине — видно, закапывали его в спешке, опасаясь каждого шороха…

Первой показалась нога в кроссовке. Иван Дмитриевич отложил лопату всторону и стал выбирать остаток земли, покрывавшей тело, голыми руками.

Человек в импровизированной могиле лежал на боку. Он был одет в полуистлевшие джинсы, и от него исходил сладковатый запах разлагающейся плоти. Превозмогая тошноту, Иван Дмитриевич посветил фонариком в лицо трупа.

Однако какие-то мелкие твари — не то могильные черви, не то крысы — успели обгрызть и проточить лицевые ткани так, что опознать тело было невозможно.

Зажав нос одной рукой, Иван Дмитриевич протянул другую к тому, что лежало в яме, и тут же ее отдернул.

«Все-таки мой Вадим это или нет? И если это не он, то что ты собираешься делать с незнакомцем, когда он обретет нормальный вид? Как объяснить ему, что он, пролежав несколько дней под землей, вдруг воскрес? И вообще — остался ли он нормальным, полноценным человеком после того, как провел в небытии столько времени? Что, если распад тканей необратим и, пытаясь вдохнуть искру жизни в полусгнивший труп, ты вторгаешься в запретную область?..»

Прямо над головой Ивана Дмитриевича по верхушкам деревьев пробежал порыв ветра, заставив его вздрогнуть.

Пора было принимать решение. Не торчать же всю ночь на этом кладбище, ломая голову над загадками! Все равно думать на подобные темы бесполезно — не та задача, чтобы можно было ее решить в уме. Такие проблемы решаются только путем практических проб и ошибок.

Иван Дмитриевич еще раз осветил лежавшее в яме тело и только теперь заметил: на одной руке у Вадима не было кисти.

«Эти сволочи, которые закопали моего сына здесь, измывались над ним как могли! Садисты поганые! Так неужели ты не отомстишь им — хотя бы таким способом?!»

И Иван Дмитриевич решительно дотронулся до скользкой, распухшей, синеватой даже в свете фонаря кожи мертвеца.

Глава 12

— Убей меня, отец! — попросил Вадим. Иван Дмитриевич в сердцах сплюнул. Столь нелепую просьбу, которая за последние четверть часа звучала уже третий раз, он выполнять, конечно же, не собирался.

У него рука бы не поднялась расстрелять в упор родного сына. Непонятно, что толкает Вадима просить об этом. Действительно ли он сошел с ума после нескольких дней, проведенных в могиле, или у него есть другие поводы желать смерти? Например, страх… Неужели эти сволочи внушили ему, что для него лучше быть мертвым, чем вновь попасться в их лапы?

— Послушай, Вадик, — стараясь наполнить свой голос непривычными для него ласковыми интонациями, сказал он. — Ты, наверно, не до конца понял, что с тобой произошло… Я понимаю: шок и все такое прочее… Ты не спеши, приди в себя как следует, осмотрись… Представь, что ничего не случилось, ладно?

Не глядя на него, Вадим отрицательно покачал головой. Он сидел на краю своей могилы, подтянув ноги к подбородку и обхватив их руками, и неотрывно смотрел куда-то в одну точку, словно видел там нечто, доступное лишь ему.

Иван Дмитриевич почувствовал, что его охватывает невольное раздражение.

«Черт бы его побрал, — впервые подумал с неприязнью он. — Я же из-за него пошел на такой грех, убив того придурка, а он… страдает, как забеременевшая от насильника школьница, и создает на голом месте проблему!..»

Стараясь не обращать внимания на запах сырой земли и гнили, который по-прежнему исходил от одежды Вадима, Иван Дмитриевич подошел к нему и легонько похлопал по плечу.

— Ну ладно, брось! — посоветовал он. — Вот увидишь, все будет хорошо. Главное — ничего не бойся. Мы сейчас могилку твою забросаем землей, и эти гады никогда не узнают, что ты воскрес… Если тебе что-то надо — деньги или документы, — я помогу… А хочешь — можешь уехать куда-нибудь подальше… Главное, что ты снова жив, сынок! Разве это не здорово, а?!

Вадим резко вскинул голову, и Иван Дмитриевич отшатнулся — такой обжигающей ненавистью повеяло от парня.

— «Жив»! — злобно передразнил компьютерщик Ивана Дмитриевича. — Что ты понимаешь в этом, отец?! Да если хочешь знать, я был жив по-настоящему до тех пор, пока ты не сунулся сюда со своим проклятым даром!.. Ты хотел воскресить меня, а на самом деле — убил! Понятно?.. И вообще, кто тебе дал право решать за нас — тех, кого вы принимаете за мертвых, — где нам существовать — на этом или на том свете?!

— Что ты говоришь, Вадик? — прошептал, пятясь от сына, Иван Дмитриевич. — И не кричи так, сторожа могут услышать… Что за бред ты несешь?

Но Вадим словно очнулся от крепкого сна. Лицо его было искажено непонятной судорогой, будто он испытывал невыносимую боль. Он вскочил на ноги и двинулся на Ивана Дмитриевича, продолжая говорить. Только теперь тон его бессвязного монолога был совсем другим.

— Пойми, отец, — говорил он. — То, что вы все принимаете за жизнь, на самом деле — ее жалкое подобие!.. Я, наверное, не смогу тебе объяснить это так, чтобы ты понял и поверил, — просто-напросто нет таких слов, чтобы выразить… Но поверь: настоящая жизнь начинается ТАМ, и люди просто не знают об этом. Ты прости, я не хотел тебя обидеть… В принципе, ты вовсе не виноват… Как невиновны другие — те, кто отчаянно борется против так называемой смерти ЗДЕСЬ. В первую очередь — врачи… Они слепы — а разве можно упрекать слепца в том, что он не может разглядеть то, что видят все зрячие?.. Прошу тебя, отец, поверь мне… И знаешь что? Давай мы с тобой уйдем вместе!

— Куда это? — тупо спросил Иван Дмитриевич. Вадим тихо улыбнулся.

— ТУДА, — выдохнул он. — Чтобы жить по-настоящему…

«А ведь я был прав, когда сомневался, стоит ли оживлять его, — подумал Иван Дмитриевич. — Парень-то того… умом тронулся… И что теперь с ним делать? Везти в психушку, что ли?»

— Ты предлагаешь, чтобы мы с тобой покончили с собой, что ли? — недоверчиво осведомился он вслух.

Вадим что-то хотел сказать, но Иван Дмитриевич не дал ему рта раскрыть.

— Нет уж, — отрубил он. — Ты поступай как знаешь, а я еще пожить хочу… хотя бы годков десять еще… И вообще, я теперь не имею права накладывать на себя руки, понял? Я ведь еще столько людей могу спасти!..

— Дурак, — произнес устало Вадим. — Старый дурак, вот ты кто!.. И причем опасный дурак — потому что, сам того не зная, ты обрекаешь людей на мучения в этом гнусном мире, вместо того чтобы… — Он вдруг осекся и махнул рукой. — Ладно, не поймешь ты меня, видно. А значит…

Он замолчал и нагнулся, чтобы поднять что-то с земли.

Это был автомат, который Иван Дмитриевич принес с собой в качестве трофея.

Вадим вскинул ствол, целясь в отца. У Ивана Дмитриевича подкосились ноги и пропал дар речи. Только теперь до него дошло, что родной сын, которого он спас, способен хладнокровно нажать на спусковой крючок, чтобы прошить его длинной очередью. «Не делай людям добра — и не получишь зла», — всплыла в памяти его любимая пословица.

Вадим, однако, медлил с выстрелом.

— Ладно, — сказал он после паузы, которая показалась Ивану Дмитриевичу вечностью. — Не хочешь — как хочешь… Живи! Если тебе нравится барахтаться в этой грязи, которая у вас именуется жизнью, — это твое личное дело, отец. Я отпущу тебя на все четыре стороны, если ты мне пообещаешь, что никогда и ни при карих обстоятельствах больше не будешь применять свои проклятые способности!.. Ну, что молчишь? Можешь дать мне такое обещание или нет?

Пересохшие до шершавости губы Ивана Дмитриевича готовы были дать любую клятву, чтобы только этот псих, возомнивший себя избавителем человечества, не нажал на курок. Но, сам не зная почему, он лишь хрипло выдавил:

— Нет, не могу…

И мысленно ужаснувшись: «Что я делаю, болван?!», добавил:

— Ты же знаешь, Вадик, эта штука… она сильнее меня. Я был бы рад никого не воскрешать — но не получается… Меня заставляют делать это, независимо от моей воли и желания!.. Такая, видно, теперь у меня судьба…

— Ну, тогда я просто вынужден сделать это, — сказал Вадим, пожав плечами. — Ты уж не держи на меня зла, папа… потом поймешь, что я был прав…

И вновь вскинул ствол автомата.

Нога Ивана Дмитриевича зацепилась за какую-то корягу. Он покосился и увидел, что это вовсе не коряга, а лопатка, которую он, закончив раскапывать Вадима, отшвырнул в сторону.

Рефлекс сработал раньше, чем он успел что-то сообразить.

Быстро присев, он схватил лопатку и, почти не размахиваясь, швырнул ее в Вадима. Лопатка угодила парню торцом черенка в лицо, и тот, вскрикнув от боли, скрючился, закрыв одной рукой лицо.

Иван Дмитриевич не стал дожидаться, когда сын придет в себя. Он повернулся и кинулся бежать напролом через кусты. Выскочив на тропинку, ведущую вдоль стены, он пробежал по ней несколько десятков метров и увидел, что в стене имеется спасительная дыра. Нырнув в нее, он пустился наутек со всей скоростью, на которую был способен.

К счастью, в этом месте забор кладбища не освещался, так что вскоре Ивана Дмитриевича обступила со всех сторон темнота.

Настороженно вслушиваясь в ночную тишину, он трусцой обогнул угол кладбища, подбежал, запыхавшись, к своей машине и, царапая ключом металл дверцы и то и дело чертыхаясь, принялся отпирать замок. Наконец плюхнулся на сиденье, запустил турбину и, обдирая бока машины о ветви кустов, помчался прочь от кладбища.

Перед тем как свернуть на главную дорогу, Иван Дмитриевич оглянулся, но сзади никого не было видно.

И лишь теперь он вспомнил, что в могиле жены осталось лежать тело убитого им человека.

Но возвращаться назад он не стал.

Окончательно опомнился Иван Дмитриевич, когда машина уже неслась по улицам пригородного района.

Он глубоко вздохнул и, включив автопилот, бессильно откинулся на спинку сиденья.

«Ну, все, хватит с меня!.. Ни минуты больше не останусь в Инске! Катитесь вы все к чертовой бабушке, уроды! Нет, ну что за гнусный мир, в котором мы живем, а?! Казалось бы: вот человек, который обладает поистине чудесным Даром возвращать к жизни покойников. Вам же, сволочам, молиться надо на него, ноги целовать, в пыли ползать, как рабы ползали перед древнеегипетскими фараонами!.. Потому что он может даровать любому из вас вторую, третью, десятую жизнь! Бессмертие, черт бы вас подрал! А вы хотите посадить его на цепь, как дворового пса, потому что возомнили, что он должен принадлежать только вам и никому больше!.. Как личный гарант вашего бессмертия… И даже сродной сын, которого я, рискуя своим благополучием и жизнью, вернул с того света, не испытывает ко мне ни малейшей благодарности, скотина!.. Наоборот, он хочет убить меня, потому что, видите ли, я нарушил его потусторонний покой! Безумец!..

Нет-нет, правильно я решил уехать отсюда. Теперь моя совесть спокойна… Потому что такие твари — язык не поворачивается назвать их людьми! — не достойны воскрешения!.. Пусть подыхают безвозвратно, как подыхали на протяжении многих тысячелетий!

Сейчас город кончится, и я буду свободен!..»

Город и в самом деле кончался. Едва освещенные тусклыми дорожными фонарями, мимо мелькали темные многоэтажные громады старых зданий. Откуда-то из кустов на дорогу выскочила ошалевшая бродячая собака, чуть не угодив под колеса машины Ивана Дмитриевича, но с визгом успевшая отпрыгнуть в сторону. Где-то в глубине кварталов пьяные голоса орали неразборчивую песню.

Захламленный, липкий от грязи район. Клоака, где бессмысленно и скотски обитают еще не городские, но уже и не деревенские людишки — сплошные люмпены.

«Хорошо, что мне не довелось жить здесь. Я бы, наверное, и недели не выдержал — удавился бы с тоски и от отчаяния…

А эти — живут. И когда приходит их черед отправиться на тот свет, то это происходит тихо и буднично. Для приличия повыли чуток над покойником, закопали в землю, поминки справили не хуже, чем у людей, добро-барахло усопшего поделили меж родственниками — и на десятый день забыли о том, кого с ними больше нет. Бог дал — бог и взял… Не-ет, никому они не нужны, эти жалкие подобия людей. И подтверждением этому является тот факт, что я еду уже почти полчаса и не принимаю ни единого вызова… В центре-то небось так бы беспрепятственно катиться мне не пришлось бы — там по ночам меня чуть ли не нарасхват требовали то к одному, то к другому жмурику. Потому что там еще можно встретить настоящих, достойных личностей, а не одну шушеру…

Что ж, каждому свое. Хоть и говорят, что во время войны этот лозунг любили писать на воротах концлагерей фашисты, а ведь, в сущности, мысль-то правильная. Каждый имеет свое предзначение, и каждому отведена своя ступенька на бесконечной иерархической лестнице жизни…»

Машина катилась по полутемным улицам почти бесшумно, стекла обеих дверец были опущены из-за духоты, и потому Иван Дмитриевич явственно услышал пронзительный крик, донесшийся со стороны очередной многоэтажки, мимо которой он проезжал, но крик этот тут же оборвался, и раздался треск ветвей деревьев и глухой удар.

Нога машинально вдавила в пол педаль тормоза. Такой душераздирающий, полный безумного ужаса крик мог испустить человек только в последние мгновения своей жизни.

Но остановился Иван Дмитриевич вовсе не поэтому. Крик, который раздался в ночи, был детским. Где-то совсем рядом умирал — или только что умер — ребенок.

Проклиная самого себя за слабоволие, Иван Дмитриевич тем не менее выбрался из машины и двинулся к зданию, от которого донесся крик.

Продравшись сквозь заросли кустов, окружавших дом по периметру, и подсвечивая себе под ноги фонариком, он быстро нашел то, что искал.

Это и в самом деле был ребенок. Мальчик лет семи с короткой стрижкой и аккуратной челочкой. Из одежды на нем были только трусики. Он неподвижно лежал бесформенным комком, и широко раскрытые глаза его блестели не успевшими высохнуть слезами в свете фонаря, а рот был перекошен в немом крике.

Иван Дмитриевич поднял голову, поочередно изучая окна на каждом этаже. На двенадцатом этаже окно было настежь распахнуто, и в комнате горел свет, однако никого там не было видно.

Если мальчик упал оттуда, то шансов выжить от такого падения у него не было.

Что же могло произойти? Неужели этот проклятый мир совсем дошел до ручки, если семилетние дети кончают жизнь самоубийством? Или мальчик — лунатик и сорвался с оконного карниза во сне?

Иван Дмитриевич быстро огляделся. Похоже, он был единственным, кто услышал детский крик. Вокруг было тихо. Люди в доме по-прежнему спали спокойно. Наверное, потому, что их дети были на месте, в своих кроватках.

Иван Дмитриевич горестно покачал головой.

Потом наклонился и осторожно провел рукой по худенькому тельцу. Под еще теплой кожей ощущалось нечто мягкое, похожее на кисель. Сильный удар о землю наверняка расплющил хрупкие косточки в крошево. Рука Ивана Дмитриевича сразу стала мокрой и липкой.

На секунду Ивану Дмитриевичу стало страшно: а вдруг на этот раз ничего не получится? Вдруг именно сейчас его Дар исчезнет или тот, кто заведует им, решит, что именно это живое существо не подлежит воскрешению?..

РАЗРЯД!

Через секунду мальчик пошевелился, протер глаза, словно просыпаясь после крепкого сна, сел и с недоумением уставился на Ивана Дмитриевича. Тот стоял неподвижно, хотя его так и подмывало исчезнуть до того, как ребенок придет в себя.

Но почему-то он хотел узнать, что произошло там, наверху, несколько минут назад.

Мальчик открыл рот, чтобы что-то сказать или спросить, но его вдруг заколотила крупная дрожь, и он сумел издать лишь какие-то отрывистые звуки.

Что-то словно толкнуло Ивана Дмитриевича в спину, и, опустившись на колени перед мальчиком, он осторожно обнял вздрагивающие плечи, прижав тело ребенка к себе.

— Не плачь, — глухо сказал он. — Все хорошо. Тебе очень повезло, парень. Наверное, в рубашке родился… Как тебя зовут?

— И… И-игорь, — все еще всхлипывая, с трудом выдавил мальчик. — А в-вы кто?..

— Да я ехал по своим делам, — спокойно произнес Иван Дмитриевич. — Вдруг смотрю — кто-то решил испытать закон всемирного притяжения. Причем без парашюта…

Он отпустил мальчика и посмотрел ему в глаза.

— Ну, успокоился? Как себя чувствуешь, Игорек?

— Норм… нормально, — все еще дрожа, но уже не плача, ответил мальчик.

— Идти сам сможешь? — продолжал ломать комедию Иван Дмитриевич, хотя прекрасно знал, что воскрешение предполагает полное восстановление здоровья бывшего покойника.

Мальчик вскочил с земли и осторожно сделал шаг. Потом вдруг остановился как вкопанный, словно вспомнив что-то очень важное, и опять заплакал.

— Ты что? — удивился Иван Дмитриевич. — У тебя что-нибудь болит?

Глядя в землю, Игорек отрицательно помотал головой.

— Каким образом ты вывалился из окна? — спросил Иван Дмитриевич.

Мальчик молчал, опустив голову.

Иван Дмитриевич вздохнул. Шок, подумал он. Бедняга все еще не может отойти от ужаса, который испытал за те считанные доли секунды, пока кувыркался вниз головой с двенадцатого этажа.

— Вот что… Давай я отведу тебя домой, — сказал Иван Дмитриевич. — Ты ведь с двенадцатого… на двенадцатом этаже живешь?

Не поднимая головы, Игорек кивнул. Иван Дмитриевич взял его за руку и повел к двери подъезда.

Ладошка у мальчика была горячей и мокрой. Иван Дмитриевич на мгновение испугался, но когда они подошли к освещенному входу в подъезд, то крови на руке мальчика не увидел. Пальцы у него были мокрыми от слез.

— Как же тебя угораздило, Игорек? — дрогнувшим голосом опять спросил своего маленького спутника Иван Дмитриевич. — Ты же ведь большой уже… это только грудные дети могут в окошко вывалиться…

Мальчик только покосился на него, но, по-прежнему не произнося ни звука, отвел глаза в сторону.

Неужели и в самом деле в жизни этого несмышленыша произошло нечто такое, что заставило его глубокой ночью открыть окно и шагнуть в него, пересилив страх смерти?!

— Ты совсем ничего не помнишь? — продолжал допытываться Иван Дмитриевич.

Игорек молча отвернулся.

Острое чувство жалости пронзило вдруг Ивана Дмитриевича так, что он сам едва не заплакал.

«Да, я вернул ему жизнь, — думал он, пока они с мальчиком ехали в замызганном, тускло освещенном лифте. — Но я не в силах заставить его забыть ужас, который он испытал сегодня ночью. Этот ужас наверняка будет зиять в его неокрепшей психике кровоточащей, незаживающей раной всю его последующую жизнь. Он будет сниться ему по ночам. Он будет отравлять ему даже самые счастливые минуты. Потому что такое нельзя забыть никогда.

Ладно, это не моя забота. Я сделал все, что было в моих силах. Пусть теперь его родители расхлебывают:., эту кашу. Если, конечно, они у Игоря есть…»

И тут Иван Дмитриевич вспомнил пустое освещенное окно на двенадцатом этаже. Это каким же сном надо было спать матери, чтобы не услышать предсмертный вопль своего чада?!

— Послушай, а дома-то у тебя кто-нибудь есть? — спросил он.

Мальчик опять не ответил. Он лишь неопределенно передернул худенькими плечиками.

Лифт наконец остановился, и его створки нехотя расползлись в стороны.

— Где твоя квартира? — спросил Иван Дмитриевич своего спутника.

Игорек молча подошел к ничем не примечательной деревянной двери, обитой грубым дерматином, и застыл.

У Ивана Дмитриевича появилось скверное предчувствие.

Он нажал кнопку звонка. Один раз. Другой, третий…

За дверью было тихо.

Иван Дмитриевич растерянно огляделся. Перспектива выбивать дверь или будить соседей, чтобы они приютили мальчика у себя до утра, его не радовала, потому что тогда пришлось бы объяснять, что случилось.

В отчаянии Иван Дмитриевич с силой надавил на дверь плечом, в хлипком замке что-то хрустнуло, и дверь распахнулась.

— Ну вот, Сезам открылся, — с фальшивой бодростью сообщил Иван Дмитриевич Игорьку. — Заходи, гостем будешь…

Он еще надеялся, что ему удастся расшевелить мальчика, заставить его забыть недавнюю трагедию.

Но Игорек молча вошел в квартиру.

И тут же, отпрянув с тихим вскриком, уткнулся лицом в живот Ивана Дмитриевича.

— Что такое? — похолодев, спросил Иван Дмитриевич. — Что там?

Мальчик не отвечал, и Ивану Дмитриевичу пришлось самому сделать несколько шагов по коридору, чтобы увидеть то, что так напугало Игорька.

Зрелище было и в самом деле не для слабонервных.

Посреди комнаты, которая, судя по интерьеру, служила гостиной, висела полная женщина лет тридцати пяти. Несмотря на ночь, на ней было дешевенькое цветастое платье. В шею ее глубоко впилась петля из бельевой веревки, привязанной к крюку для люстры. Лицо ее было, однако, не искаженным, как это бывает у висельников, а умиротворенным и спокойным.

На секунду Иван Дмитриевич утратил дар речи.

Так вот что побудило мальчика выброситься из окна!

Он посмотрел на Игорька, который стоял, прислонившись к стене, упершись взглядом в пол.

Что-то было не так. По идее, мальчик сразу должен был бы с криком кинуться к матери. Но, отойдя от испуга, он вовсе не собирался этого делать.

Странно.

— Кто это? — спросил Иван Дмитриевич у мальчика, кивнув головой в направлении комнаты. — Мама твоя?

Игорек ограничился утвердительным кивком. Лицо его оставалось таким же застывшим, как и раньше.

И тут нервы у Ивана Дмитриевича сдали.

— Да можешь ты мне объяснить, наконец, что тут у вас происходит?! — заорал он, схватив мальчика за плечо. — Вы что, с ума со своей мамашей посходили? Отец у тебя есть? Где он? Почему она повесилась? Отвечай!..

С каждым вопросом он встряхивал мальчика так, что его голова моталась из стороны в сторону.

Но Игорек явно не собирался выдавать тайны своей безумной семейки первому встречному, каковым, видимо, считал Ивана Дмитриевича.

Отпустив его, Иван Дмитриевич ринулся инспектировать все прочие помещения в квартире и обнаружил, что больше никого в ней нет.

Мальчик упал из окна своей комнатки, которая располагалась рядом с гостиной. Постель его была разобрана и смята так, будто он спал до того самого момента, когда что-то побудило его броситься в окно.

Нигде ничего особо примечательного не было.

Обычная квартира бедного семейства, состоящего из матери и сына. Только в ванной на полу были рассыпаны какие-то таблетки.

Закончив беглый осмотр и вернувшись в коридор, Иван Дмитриевич решил прибегнуть к последнему средству, чтобы установить истину.

— Послушай, Игорек, — стараясь говорить спокойно и убедительно, сказал он, присев перед мальчиком на корточки. — Я хочу открыть тебе одну тайну… Но, в свою очередь, обещай, что ты тоже расскажешь мне все без утайки. Согласен?

Мальчик упрямо молчал, глядя мимо Ивана Дмитриевича.

— Дело в том, что я могу оживлять мертвых, — продолжал Иван Дмитриевич. — Когда я тебя нашёл там, внизу, ты тоже был мертв. Но я воскресил тебя — и теперь ты живой. Понимаешь? И твою маму я тоже могу сделать опять живой. Мне это ничего не стоит, поверь… Но прежде, чем это сделать, я хотел бы знать всю правду о том, что у вас тут произошло и из-за чего она покончила с собой. Давай, выкладывай!..

Мальчик покосился в сторону комнаты, и выражение его глаз непонятным образом изменилось.

Потом он еле слышно произнес:

— Не надо…

— Что — не надо? — изумился Иван Дмитриевич.

— Не надо… воскрешать… ее… — с трудом, словно вспоминая слова, произнес Игорек. — Пожалуйста, дяденька… не надо!

Он всхлипнул и закрыл лицо руками. Выше локтей кожа у него покрылась пупырышками, как будто ему было зябко в теплой квартире.

— Но почему? — удивился Иван Дмитриевич. — Это же твоя мать! Ты что, не хочешь, чтобы она всегда рыла с тобой? Неужели ты не любишь ее?! — Это она… — еле двигая губами, прошептал Игорек. — Это она меня бросила… в окно!..

Потрясенный Иван Дмитриевич привалился боком к стене. А мальчик стал говорить взахлеб, словно в его душе рухнул невидимый барьер, перегораживавший дорогу словам.

Мать его звали Галиной. Она растила Игорька одна: мальчик так ни разу и не видел своего отца, а на его вопросы мать отказывалась отвечать. «Мать-одиночка», — говорили про нее соседи… Она не брала в рот ни капли спиртного. Она даже не курила. Лишь время от времени принимала какие-то таблетки, которые, по ее словам, прописал ей врач «от давления». Но в последнее время с ней стало твориться что-то странное. Она почти перестала есть и спать. Частенько вставала перед большим зеркалом и что-то бормотала. Словно беседовала со своим отражением. Могла включить кран в ванной и часами смотреть, как льется вода. По несколько дней подряд не ходила на работу…

Этой ночью мальчик проснулся от непонятного шума. Вышел на кухню. Что-то приговаривая вполголоса, мать собирала в мешок посуду, хрустальные вазы, другие ценные вещи. Потом открыла люк мусоропровода и высыпала в него содержимое мешка.

— Мама, что ты делаешь? — спросил Игорек. Мать повернулась к нему, и он испугался, потому что не узнал ее лица. Оно было искажено какой-то непонятной гримасой.

— Надо выбросить все самое дорогое, сынок, — глухим голосом сказала она.

— Но зачем?

— Так надо, малыш… Вот что, иди-ка, принеси мне мои таблетки. Они в шкатулке.

— Мама, лучше ложись спать, — попросил мальчик. — Уже поздно!

В голосе матери возникли пугающие нотки.

— Ах так? Ты тоже против меня, да? Ты хочешь моей смерти?

— Что ты, мама… — пробормотал Игорек, невольно пятясь в свою комнату. Он и не подозревал, что мать лишилась рассудка. — Не надо, мам!..

Но Галина резво метнулась вслед за ним, с неожиданной легкостью сграбастала сына в охапку, свободной рукой распахнула окно настежь.

— Не надо, ма… — только успел вскрикнуть Игорек. В следующее мгновение он падал в черную пропасть…

Иван Дмитриевич провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть с него невидимый липкий налет. Потом поднялся, стараясь не глядеть на тело, висевшее в комнате, прошел в ванную и поднял с пола разорванную упаковку от таблеток.

Молча скомкал в руке хрустящую слюду. У Игорька были все основания не желать воскрешения матери.

Таблетки, которые она принимала, относились к разряду сильнодействующих наркотиков.

— Родственники у вас есть? — спросил Иван Дмитриевич мальчика.

Тот помотал головой.

— Совсем никого? — уточнил Иван Дмитриевич.

— Только бабушка, — сообщил Игорек. — Она живет в деревне.

— Это далеко отсюда?

— Я не знаю… Мы были у нее в гостях всего один раз, а я тогда был еще маленький…

Иван Дмитриевич усмехнулся. Мальчик уже не считал себя маленьким. Что ж, в этом он прав. С этого дня ему придется стремительно взрослеть: сирота не должен быть таким беспечным и глупым, как другие дети. Иначе ему не выжить одному…

Что же с ним делать? Нельзя же оставить его в квартире наедине с трупом матери. Вызвать ОБЕЗ? Отвести к соседям? Но тогда потребуется объяснять и то, каким образом он сам оказался здесь, и то, как мальчик сумел остаться в живых, упав с двенадцатого этажа… А взять с собой он его тоже не мог. Не те годы, чтобы брать на себя обязанности опекуна. И ни крыши над головой ни работы у него теперь нет…

— Ну и что мы будем с тобой делать, Игорь? — совсем как взрослого, спросил мальчика Иван Дмитриевич. — Может, вызовем Эмергенцию? Или ОБЕЗ?

Игорек опустил голову.

— Нет, — после паузы тихо проронил он. — Я не хочу…

— Но в нашем положении это единственный выход. Мне надо ехать, а оставить тебя здесь одного я не могу…

— Нет, — повторил Игорек. Я знаю, они меня в больницу. положат

— С какой стати? — удивился Иван Дмитриевич. — Ты же вроде бы в порядке. И потом… все будет зависеть, от тебя, парень. Если ты всем будешь говорить, что мать выкинула тебя в окно и ты, упав с такой высоты, остался жив, то тогда тебя точно отвезут в больницу. А потом сдадут в детский дом… бабушка-то у тебя наверняка старенькая уже, ей воспитывать тебя не доверят…

— А если я скажу, что это вы меня оживили? — поднял на него взгляд Игорек.

Иван Дмитриевич мгновенно покрылся холодным потом. Вот она, цена того, что он, поддавшись секундной слабости, открылся этому маленькому хитрецу!..

— Я не советую тебе делать этого, — сказал Иван Дмитриевич, справившись с замешательством. — Тогда тебя положат не в простую больницу, а в дурдом, понятно? Потому что никто, тебе не поверит! Все подумают, что ты свихнулся из-за того, что твоя мать повесилась!..

Игорь опять опустил голову.

— Значит, вы советуете мне соврать? — спросил он. — А мама всегда говорила, что вранье — самый тяжкий грех…

Иван Дмитриевич тяжко вздохнул и снова присел на корточки перед мальчиком, стараясь заглянуть ему в лицо.

— Нет, Игорек, — сказал он. — Самый тяжкий грех — это то, что твоя мать совершила… то есть пыталась совершить… Правда, она в этом не так уж виновата. Она была наркоманкой. И во всем виноваты те таблетки, которые она пила… Ты одно пойми, паренек: если человек говорит неправду, то это — не обязательно вранье. Вранье — это когда человек преследует какую-то выгоду лично для себя. А если он просто хочет утаить правду, чтобы тем самым сделать хорошо для других людей, — это не вранье…

— Я не хочу в детский дом, — вдруг прервал его Игорек.

Иван Дмитриевич хлопнул себя в сердцах ладонями по коленям.

— А что же ты хочешь? — в отчаянии вскричал он. — Одного тебя здесь все равно никто не оставит!.. Ну все, я тебя больше не собираюсь слушать!.. Где тут у вас телефон?

Он решительно распрямился и повернулся, собираясь идти в комнату.

— Я передумал, — сказал ему в спину мальчик. — Оживите мою маму!

Иван Дмитриевич замер.

— Что ты сказал? — недоверчиво переспросил он.

— Я хочу, чтобы моя мама снова была живой, — твердо повторил Игорек.

— Но ты же сам… — начал было Иван Дмитриевич и осекся. То, что предлагал его малолетний собеседник, было бы, в принципе, наилучшим из зол в данной ситуации. Если, конечно, не считать того, что мальчику отныне придется жить двойной жизнью. — Ты хорошо подумал, малыш?

— Да, — сказал, не глядя на него, Игорь. — И не называйте меня малышом, дедушка. Я уже не маленький…

Начинало светать.

Иван Дмитриевич ехал по пустому шоссе, уходящему из города, а перед глазами его по-прежнему стояла та картина, которую он только что наблюдал в одном из оставшихся за его спиной домов.

Как мгновенный фотоснимок: женщина с еле заметной, исчезающей на глазах красной полоской на шее, исступленно обнимающая мальчика и причитающая: «Господи, сынок!(. Прости меня, если можешь!.. Я и сама не знаю, что на меня нашло!.. Родной мой, единственный… обещаю тебе: никогда больше… даже пальцем тебя не трону!..»

И над ее плечом — крупным планом — глаза мальчика. Сухие. Без единой слезинки. С еле заметной льдинкой отчуждения в глубине…

Иван Дмитриевич скрипнул зубами.

Только теперь он осознал, как глупо себя вел с тех пор, как ему достался в наследство чудесный Дар воскрешать мертвых. Все эти дни он пытался жить так, как раньше, — думая лишь о себе, о своем душевном спокойствии и личном благополучии. А так жить было уже нельзя. Потому что, получив Дар, он не имел права принадлежать только себе. Отныне он был достоянием всего человечества и каждого человека в отдельности. По той простой причине, что второго обладателя таких способностей может не быть на всем свете. А раз так, то получается, что теперь только он способен решать: кому жить, а кому умирать.

«Если действительно жизнь человеку дарует бог, то получается, что теперь я сильнее бога, потому что бог способен лишь допускать или не допускать чью-то смерть, но не воскрешать давно умерших людей. А ведь для меня не существует временных ограничений. Я могу воскресить ЛЮБОГО, независимо от того, умер он только что или много лет назад. Слишком часто смерть человека является следствием ошибки, — думал Иван Дмитриевич, уставившись в лобовое стекло на несущуюся под колеса асфальтовую ленту. — И люди привыкли считать, что эта ошибка непоправима. А теперь, когда у них есть я, можно исправить любой вывих судьбы. Стоит мне только захотеть — и дети не будут сиротами, матери не будут безутешно рыдать над покинувшими их навсегда чадами, а человек, по неосторожности убивший другого человека, не сядет в тюрьму…

Вот в чем дело, — вдруг понял он. — Сама по себе смерть каждого конкретного человека — еще не трагедия. Трагедией она становится для тех, кто остается жить: для его родственников, друзей, любимых, для всего общества, наконец.

Только я могу не допустить, чтобы люди страдали от чьей-то смерти или гибели. Я один…

Жаль только, что от меня не всегда зависит, воскрешать кого-то или нет. Иногда меня заставляют делать это независимо от того, хочу ли я этого. А это мерзко — чувствовать себя слепой, послушной марионеткой в чьих-то руках. Даже если руки эти принадлежат самому господу богу…

Хотя постой-ка!..»

Иван Дмитриевич взглянул на часы и озадаченно почесал в затылке.

Получалось, что со времени последнего воскрешения «по команде» прошло ни много ни мало, целых двенадцать часов. Причем ночного времени — когда люди имеют обыкновение погибать чаще, чем днем.

И за все это время — ни единого Зова.

Если раньше Иван Дмитриевич приписывал эти «перебои» тому, что Сила, толкающая его воскрешать покойников, не считает погибших достойными повторной жизни, то теперь его посетила неожиданная мысль.

А что, если отныне он перестал быть марионеткой Силы? Может быть, все его потуги проявлять самостоятельность возымели действие и теперь и навсегда он может свободно выбирать тех, кто достоин воскрешения?

И, может быть, с этого момента он вообще вправе не применять свой Дар, если ему это не по душе?

Это был бы идеальный вариант. Потому что, как ни крути, а ведь, в конце концов, в мире не зря существует смерть. И это еще надо посмотреть — богом или дьяволом дан ему проклятый Дар возвращать с того света мертвецов… Помнится, кто-то из классиков, которого в юности Ивана Дмитриевича еще включали в школьную программу, писал, что жизнь дается человеку один только раз, и прожить ее надо так, чтобы не было стыдно за прожитые годы… И если лишить людей этой безвозвратности поступков, то не приведет ли это к тому, что всякие подонки будут с легкостью прожигать свою жизнь, не опасаясь, что когда-нибудь им придет конец?

Страх смерти нужен людям, пожалуй, больше, чем инстинкт самосохранения.

Да и не господь бог же он, в самом деле, чтобы решать, кто из мертвых достоин новой жизни!..

Тут надо будет раз и навсегда принять для себя четкое решение: или оживлять всех подряд, без разбора и без деления на «хороших» и «плохих», — или не оживлять вообще никого…

Размышления Ивана Дмитриевича были неожиданно прерваны.

Загородное шоссе, по которому он мчался, описало крутой поворот, и взгляду Ивана Дмитриевича открылась картина, от которой у него похолодело нутро.

Дорога впереди была наглухо перекрыта заслоном дорожной полиции. Полосатая машина с беззвучно вертящейся мигалкой стояла поперек дорожного полотна, и стоявший рядом с ней человек в оранжевой форме недвусмысленно приказывал Ивану Дмитриевичу остановиться.

«Ну вот, — сказал себе Иван Дмитриевич. — Приехали. Надо было быть болваном, чтобы не предвидеть такого поворота событий. Небось весь инский ОБЕЗ с вечера был поднят по тревоге, чтобы предотвратить мое бегство из города. Наверняка мафия постаралась… Или этот придурок Вадим настучал на меня в ОБЕЗ? Идиот ? же я!.. Надо было удирать без остановок, а я столько времени на этого пацана с его чокнутой мамашей потратил!..

А теперь поздно что-то придумывать. Возьмут сейчас меня голыми руками. И дорога здесь, как назло, с крутыми откосами по обе стороны — не проскочить в объезд. И разворачиваться поздно. Нагонят. Машина-то у них — не чета моей, со спаренной турбиной, наверное…»

Обливаясь потом, Иван Дмитриевич послушно остановился возле полицейского и обессиленно откинулся затылком на подголовник сиденья, Кровь стучала в висках так, что он не сразу расслышал, что ему говорит подошедший патрульный с черными как смоль волосами, торчащими из-под шлема.

— Ты что, дед, глухой, что ли? — бесцеремонно ткнул ему в плечо своим сигнальным жезлом полицейский через открытое окно дверцы.

— А? Что? — очнулся от горестных мыслей Иван Дмитриевич.

— Я спрашиваю: ты случайно не врач?

— Не-ет, — не веря своим ушам, протянул Иван j Дмитриевич. — А в чем дело?

— Да там, — патрульный махнул рукой куда-то за полосатую машину и вбок, — одному человеку срочно требуется медицинская помощь… Эмергенцию мы, конечно, вызвали, но, боюсь, не успеет она… Он слишком много крови потерял, понимаешь? Ладно, не буду тебя задерживать. Проезжай!..

Он отодвинулся от дверцы, махнув кому-то рукой, и машина с мигалкой сдала назад, чтобы дать Ивану Дмитриевичу проехать.

Но Иван Дмитриевич медлил.

— Послушайте, уважаемый, — окликнул он полицейского. — А что за человек-то умирает? Напарник ваш, что ли?

Тот скривился:

— Какой там напарник? Преступник!.. Угнал по пьянке машину, задавил в городе двоих насмерть и хотел скрыться от нас, да вот в этот поворот не вписался… летел, как в боевике каком-нибудь… Давай-давай, жми на газ, ты ж ему все равно помочь не сможешь…

— Нет, смогу! — неожиданно для самого себя возразил Иван Дмитриевич.

— Каким образом? — удивился полицейский. — Он же вот-вот дуба даст…

— Несите его ко мне в машину, — решительно сказал Иван Дмитриевич. — Мне надо его осмотреть…

— Да нельзя его трогать — у него, кажется, позвоночник сломан… Может, на месте осмотришь?

— Я сказал — несите! — рыкнул Иван Дмитриевич. Полицейский, то и дело оглядываясь на него, устремился к откосу на противоположной стороне шоссе.

Через несколько минут темноволосый и еще один полицейский притащили на чехле, видно снятом с угнанной машины, окровавленное тело к машине Ивана Дмитриевича.

— Ну вот, — сказал «дорожник», когда вылезший Иван Дмитриевич услужливо открыл заднюю дверцу. — Кажется, этот тип уже — того… Я ж говорил, что его нельзя трогать!

— «Кажется, кажется», — передразнил его Иван Дмитриевич. — Креститься надо, молодой человек, почаще — тогда и не будет ничего казаться!.. Кладите его на сиденье — и свободны!

Полицейские с сомнением переглянулись,

— Что значит — «свободны»? — возмутился было напарник темноволосого. — Ты что себе позволяешь, дед?

Но темноволосый взял его за плечо и, что-то тихо проговорив, потянул за плечо к полицейской машине.

Иван Дмитриевич уселся на свое место за рулем, поднял все стекла и прибавил тонировку так, чтобы снаружи нельзя было разглядеть, что творится в его салоне.

Потом повернулся к неподвижному телу на заднем сиденье.

— Сволочь ты, вот ты кто! — с чувством сказал он. — Я ж из-за тебя влететь могу по самые уши!..

Человек не ответил. Он действительно был мертв… Через четверть часа, когда Иван Дмитриевич и патрульные благополучно сдали еще не пришедшего в себя после воскрешения, но уже целого и невредимого угонщика наконец-то прибывшему экипажу Эмергенции, темноволосый помотал ошалело головой.

— Ну, ты, дед, просто кудесник! — восхищенно воскликнул он. — А еще говорил, что не врач!..

— А я действительно не врач, — признался Иван Дмитриевич. — Я — этот… экстрасенс, понятно?

— А-а, ну тогда все понятно, — с облегчением сказал напарник темноволосого. — Колдун, значит!

— Сам ты колдун! — обиделся Иван Дмитриевич. — Просто вы, грамотеи, обычное сотрясение мозга от перелома позвоночника отличить не можете!

Он с остервенением захлопнул дверцу и стал разворачивать машину в сторону Инска.

— Эй, дед, — окликнул его темноволосый. — Ты ж вроде бы до этого в другом направлении ехал!

— В другом, — охотно согласился Иван Дмитриевич. — А теперь до меня дошло, что не туда, куда надо…

Глава 1

Он вернулся домой уже под утро. Денег у него с собой не оказалось, поэтому пришлось топать пешком почти через весь город.

Он шел по ночным, обильно освещенным, но пустым улицам со странным чувством. Будто он отсутствовал не несколько дней, а по крайней мере вечность. Он разглядывал темные фасады домов, сверкающие и прыгающие в воздухе топографические рекламные объявления, фигуры редких прохожих, изредко проносившиеся на огромной скорости машины, огоньки воздушных такси и с каждой секундой все больше понимал: город, в котором он прожил почти всю свою предыдущую жизнь, отныне стал ему чужим.

Это был не его мир. Его мир остался за спиной, так далеко, что теперь казался нереальным. Но он твердо знал, что мир этот существует и что он еще более материален, чем тот, в котором он жил до этого.

То, что он пережил после смерти, сделало его, бывшего программиста Вадима Бурина, совершенно другим.

Он перестал бояться смерти. Наоборот, теперь он знал, что это единственный способ попасть в тот, другой, мир. Мир, в котором действительно хочется жить вечно…

В этом же можно было только существовать, то и дело смиряясь с его недостатками и несовершенствами. Терпя боль и мучаясь от страданий. Видя, как Зло побеждает, а ты ничего не можешь поделать, потому что ты — всего лишь песчинка на ветру, одна из миллионов, миллиардов таких же песчинок, которые в совокупности образуют огромную пустыню, где не может быть нормальной жизни.

А тот мир, где все было иначе, был теперь недосягаем. Из-за вмешательства отца, вздумавшего воскресить его, он был вынужден расстаться с теми близкими существами, которых он сумел обрести на новом уровне своего существования, — и теперь они наверняка оплакивали его уход. Для них это было все равно что смерть, хотя в том мире отсутствовали и смерть, и болезни, и страдания…

Его слишком грубо и безжалостно выбросили обратно, в так называемую реальность. Все равно что котенка, забравшегося на мягкую и теплую постель, берут за шкирку и вышвыривают вон из комнаты.

«Эх, папа, папа, кто тебя просил оживлять меня, кто?!

Да, конечно, обладая чудо-способностями, ты не мог допустить, чтобы твой сын гнил в земле. Ты думал, что, реанимируя мою физическую оболочку, ты делаешь благо для меня. Ты не знал, как это больно — в одну секунду лишиться наивысшего счастья и величайшей радости. Ты не ведал, что мертвые не должны возвращаться, а живые должны умирать… И тем не менее я не могу простить тебя. Ты говорил, что не в состоянии противиться тому проклятию, носителем которого стал. Ты говорил, что некая мощная сила заставляет тебя оживлять покойников. Но тебя никто не заставлял делать этого по отношению ко мне. Мое тело лежало в земле на кладбище, среди множества могил. Там были совсем свежие захоронения — но ты сумел найти в себе силы, чтобы равнодушно пройти мимо них. Ты потревожил мой покой, ты сделал мне больно, ты обрек меня на постоянную муку примитивной биологической жизни — и ты виновен, папа, потому что сделал это сознательно!..

Ты преступник, папа, но я не собираюсь тебя наказывать — по крайней мере, по земным меркам. Наоборот, я хочу, чтобы ты тоже познал абсолютное счастье абсолютного мира.

Вот почему я не могу позволить себе роскошь уйти прямо сейчас. Это было бы слишком легко: улучив момент, броситься под колеса одного из мчащихся на бешеной скорости по проезжей части автомобилей. Или прыгнуть с моста в реку и, погрузившись на глубину, открыть рот и вдохнуть всей грудью вместо воздуха пахнущую илом, тиной и водорослями черную воду. Или что-нибудь еще… В этом несовершенном мире, к счастью, существует масса способов бегства.

Но раз уж я вернулся, то было бы грех не сделать все, что в моих силах, чтобы попытаться хоть немного изменить этот мир…»

Дом, где находилась квартирка Вадима, встретил его как непрошеного гостя. Разбитым стеклом во входной двери подъезда, грудой рекламного мусора у почтовых ящиков и не работающим по неизвестной причине лифтом. Впрочем, причина быстро выяснилась: прямо на дверях лифта было простым карандашом начертано старческим почерком: «Козлы, пока не перестанете плевать в лифте, он не будет ездить!!!»

Вадим грустно покачал головой и направился к лестнице.

Теперь он смотрел на все, что окружало его, по-новому и поражался и грязным бетонным ступенькам, и луже неизвестного, но явно отвратительного происхождения на площадке между третьим и четвертым этажами, и раскуроченному мусоропроводу, и сиротливо приютившейся между ступеньками груде свежеопустошенных пивных бутылок, одна из которых была варварски разбита в мелкие осколки…

Добравшись до последнего этажа, он подошел к своей двери и приложил указательный палец к контактной пластине сканера-дактилоидентификатора. Замок почему-то сработал не сразу, и у Вадима успела мелькнуть мысль, что отпечатки его пальцев могли измениться после смерти так же, как и он сам…

В квартире все было по-прежнему, но Вадиму показалось, будто и тут что-то изменилось. Раньше он всегда считал свою «каморку» уютной и удобной, но теперь с невольным отвращением глядел на стены, покрытые выгоревшими от времени обоями, грязно-серый потолок, усеянный пятнами от убитых комаров, пыльные, давно не чистившиеся пылесосом ковровые дорожки…

Нет, это не место для жизни. Это — хуже могилы.

После ТОГО мира этот был таким же примитивным, как «двести восемьдесят шестые» компьютеры фирмы Ай-Би-Эм против «гига» с искусственным интеллектом…

Но некоторое время придется существовать здесь, и от этого никуда не денешься.

Что ж, как-нибудь перетерпит.

Вадим рассеянно провел пальцем по покрытой толстым слоем пыли аппаратуре. Когда-то, целую вечность назад, он засиживался за работой до глубокой ночи, и все эти приборы казались ему единственной непреходящей ценностью в его жизни. Он недоедал и недосыпал, чтобы создать еще один — как он считал тогда, очень нужный людям — прибор. А теперь все это осталось в далеком прошлом, и теперь ясно, каким наивным глупышом он был.

Потому что единственная ценность в этом мире — то, что люди называют смертью.

Он прошел на кухню. Голода он почему-то не ощущал и потому с отвращением оглядел грязную и успевшую покрыться гнусной плесенью посуду в мойке, залитую жиром газовую плиту и покрытый зачерствевшими крошками стол, по которому, шевеля чуткими усиками, блуждали большие рыжие тараканы.

На секунду Вадим прикрыл глаза.

Как преодолеть ненависть к окружающему миру, которая все больше наполняет его?

Как удержаться от соблазна уйти прямо сейчас, не выполнив данный самому себе обет?

«Ладно, не ной. Раз выпала такая судьба — быть мучеником, надо достойно нести свой крест. Будем надеяться, что это продлится недолго».

Он открыл глаза и оглядел себя с головы до ног. Одежда во многих местах была испачкана сырой глиной и противно липла к потному телу.

«Что же, будем вспоминать то, что успело забыться в ТОМ мире. В частности, как люди борются с мерзостью бытия. Кажется, одним из средств такой борьбы является обыкновение мыться».

И Вадим отправился в ванную.

Он пробыл там довольно долго, с подсознательным омерзением изучая заново ту оболочку, в которой ему вновь придется существовать.

Вот показатель того, насколько примитивен и дик этот мир, думал он. Тело человека. С его прыщавой бледной кожей, покрытой редкими пучками волос. I С проступающими синими клубками вен и артерий.

С грубыми роговыми наростами на пальцах рук и ног.

С хрустом суставов и урчанием желудка. С полным микробов и бактерий ртом, в котором постоянно стоит отвратительный кислый вкус. С саднящим тупой болью дырявым зубом, из которого когда-то выпала пломба. С ноющими от усталости мышцами и костями. С вонючими интимными местами и постоянно потеющими подмышками. А если заглянуть внутрь живота, то это вообще будет фильм ужасов!..

Каждое движение требует усилий. Усилия приводят к усталости, а та — к отупению. И вот так — всю жизнь.

А ведь еще совсем недавно можно было двигаться без всяких усилий, перемещаясь легко и свободно на огромные расстояния, наблюдать разом всю Вселенную и делать все, что пожелаешь.

И вы, упрямые слепцы, еще говорите, что этот мир прекрасен, а пребывание в нем — самое ценное, что дается человеку?!

Закончив туалетные процедуры, Вадим переоделся в чистую одежду, приготовил себе постель — пришлось пустить в ход неприкосновенный запас постельного белья, хранимый на случай прихода нежданных гостей, — и улегся спать.

Сон долго не приходил к нему.

А когда он наконец забылся, то во сне опять очутился там, откуда вернулся в этот мир, и невыразимое счастье вновь наполнило его душу.

Он желал, чтобы это счастье длилось вечно, но что-то жестоко оборвало его сон. Как неумолимая рука «воскресителя»…

Звонок в дверь, повторяющийся почти без паузы, словно кто-то вдавил кнопку и не собирается ее отпускать.

Вадим глянул на табло настенных часов. Было уже около двенадцати, и сквозь плотные шторы в комнату просачивался серый свет дня.

Он на цыпочках подкрался к пульту управления видеокамерой, включил обзор лестничной площадки, но на экране маячило лишь серое пятно, и он догадался, что замаскированный в косяке объектив чем-то старательно залеплен.

Что ж, ясно, кто это пожаловал…

Это могли быть только громилы Крейлиса, Которые, прежде чем зарыть Вадима в наспех выкопанную яму на кладбище, мучили и пытали его, требуя, чтобы он сообщил, где спрятан голомакиятор (они считали, что он просто спрятал прибор, а он не собирался их в этом разубеждать). От постоянной обжигающей боли он слишком часто терял сознание и поэтому смутно помнил, что с ним делали. Кажется, для начала ему переломали все пальцы на левой руке. Потом били кулаками. Потом — ногами. Потом — пластиковыми бутылками, заполненными водой. По лицу. По голове. По промежности. По почкам. В солнечное сплетение. Потом кому-то пришла в голову идея тушить о его грудь окурки. Потом кто-то хитроумный предложил вытянуть его прямую кишку через задний проход. Потом кто-то шутливый предложил вырвать ему глаз и натянуть на пятку. Но вместо этого они просто продолжали его бить, и после одного нерасчетливо нанесенного удара он ушел…

С радостным осознанием того, что они так и не вырвали у него признание насчет отца. С ощущением одержанной победы…

Видимо, теперь они пришли, чтобы проверить, дома ли он. Наверное, успели обнаружить, что яма, в которой лежал его труп, разрыта и пуста.

Нет, теперь он не боялся их так, как раньше. Они просто могли явиться досадной помехой для достижения той цели, которую он наметил для себя.

Настойчивые звонки продолжались долго, и Вадим , на всякий случай включил дверную сигнализацию, которая автоматически подала бы сигнал тревоги в ближайшее отделение ОБЕЗа, если бы незваные гости вздумали взламывать дверь.

К счастью, они не решились это сделать.

Он вернулся в постель и прикрыл глаза.

Второй раз Вадим проснулся ближе к вечеру. Настойчиво звонил телефон. Сначала он хотел взять трубку, потому что это мог быть отец, но потом передумал.

Его могли проверять те же типы, что в полдень звонили в дверь. Когда телефон наконец умолк, он встал и выдернул шнур из розетки.

Внезапно он почувствовал, что голоден, и это ощущение еще раз напомнило ему, что отныне он опять зависит от своего тела. Готовить что-нибудь горячее не хотелось, и он наскоро перекусил тем, что попалось под руку в холодильнике.

Потом опять лег и смежил веки. С учетом того, что за окнами его квартиры могли наблюдать, свет он включать не стал. Так и лежал в темноте до утра, ворочаясь с боку на бок в какой-то полудреме.

Потом опять был день. И ночь, и еще одни сутки… Все это время он не выходил из квартиры и ничего не делал. Он лежал, уставясь в темноту, и безуспешно пытался сообразить, как ему быть.

В отличие от того мира, где он побывал, в этом нельзя было существовать без целеполагания. Хотя многие именно так и жили…

Но время от времени его размышления перебивались воспоминаниями о ТОМ мире. Вадим не мог бы в деталях описать его кому-нибудь, да и слов таких в человеческом языке не было, чтобы точно передать реалии другого измерения.

…Там, куда он попал после смерти, был такой же мир, как наш, только там было хорошо. Наверное, это было нечто вроде виртуального будущего — такого, каким его некогда изображали основоположники Утопии. Там не было ни смерти, ни боли, ни страданий. Существа, населявшие его (бывшие люди!), жили свободно и счастливо. Они могли творить всё, потому что их возможности были безграничными. Они не уставали от бытия. Там все было пронизано любовью друг к Другу и теплом. Это был мир Высшего Разума, и те, кто попадал в него, становились добрыми и честными. Там не существовало времени. Там была мама. И ее мама. И много других предков… Это был самый настоящий рай. Только, в отличие от того рая, который проповедовали религиозные учения, этот рай был обусловлен не благами на каждом шагу. Раем этот мир можно было назвать потому, что создания, которые в нем жили, были полны добра и любви друг к другу. Они не были ни ангелами, ни привидениями. И ТОТ мир был вовсе не виртуален. Напротив, он был еще более материален, чем наш мир. Если бы бог стремился обеспечить благоденствие человечества и гармонию Вселенной, то такой мир был бы идеальным результатом его усилий. Правда, бога и там не существовало — люди ТАМ сами были как боги…

«Жизнь — это заблуждение, — думал Вадим, целыми днями лежа на диване и с отвращением разглядывая в окно серое небо. — Мы так боимся смерти, испытываем отвращение к ней и ужас перед ней, а ее попросту нет. Смерть — это переход на другой уровень бытия, более высокий и совершенный, вот и все. Если бы все люди знали это!»

Но в то же время он сознавал, что если попытается кому-нибудь рассказать о ТОМ мире, то никто из живущих ему не поверит.

Так что же ему теперь делать с этим знанием? Покончить с собой, чтобы вернуться туда, откуда его безжалостно выдернула воскрешающая рука отца?

Но это было бы предательством по отношению к этому миру. Мир впервые получил шанс изменить свое отношение к смерти — а если он, Вадим Бурин, уйдет, то потеряет его, возможно, навсегда. Те, кого отец воскрешал «по свежим следам», видимо, еще не успели переместиться в Абсолютный Мир. Потому что, по крайней мере, три дня необходимо телу усопшего, чтобы в нем окончательно прекратилась биологическая жизнь. Не случайно испокон веков умерших хоронили по истечении этого срока.

Нет, уйти просто так — значит проявить черствость и эгоизм.

Здесь, на земле, полным-полно тех, кто живет в унижениях, муках и страданиях. Есть и такие, кто не живет, а прозябает в бессмысленной суете. Есть такие, кому не дано ничего сотворить — ни дерево, ни дом, ни ребенка. Частицы серой массы, живущие напрасно и никчемно, как каменные глыбы, бесцельно перемещающиеся в космическом пространстве из одного конца Вселенной в другой до тех пор, пока не столкнутся друг с другом или с какой-нибудь планетой. Даже смерть их не приносит другим ни пользы, ни вреда, потому что о них забывают быстрее, чем истлеет в земле их тело.

«Разве не должен я помочь им стать теми, кем им изначально суждено было стать? Разве не должен я ускорить процесс их перерождения? К чему растягивать на долгие годы ту медленную агонию угасания, которую они называют жизнью?

Теперь-то я понимаю Христа, который тщетно пытался внушить людям эти мысли. Но они не поняли его. Что ж, опыт показывает: невозможно переубедить тех, кто еще не испытал что-либо на себе.

Значит, остается одно-единственное возможное средство.

Оно наверняка будет казаться злом живущим здесь, и меня будут принимать за исчадие ада.

Но ведь я-то знаю, что на самом деле понятия Зла и Добра имеют не тот смысл, который вкладывают в них люди…

Я обязан помочь несчастным и страдающим. Тем более что это поможет мне найти отца и забрать его отсюда вместе с собой. Ведь только так я могу положить конец той бессмысленной и жестокой деятельности, которая легла на него столь тяжким бременем…

Я постараюсь не причинять боль тем, кто нуждается в моей помощи, чтобы в момент ухода они не испытывали мучений. Достаточно с них и той боли, которая терзает их ежедневно и ежечасно.

Кажется, самый безболезненный способ убийства (господи, слово-то какое придумали для ЭТОГО!) — это выстрел в голову. Следовательно, наилучшее средство, которым я должен воспользоваться, — это огнестрельное оружие. Вот только где его взять, если оно давным-давно находится под строжайшим запретом?» И тогда он вспомнил про Крейлиса. Это было достаточно дерзко с его стороны. Но другого выхода в сложившейся ситуации он не видел.

Глава 2

Специально готовиться к визиту к своему бывшему шефу Вадим не стал, решив действовать по обстоятельствам. Во всяком случае, на его стороне был очень мощный фактор — внезапность. Он уже представлял себе, как отвалится челюсть у Крейлиса, когда он переступит порог его роскошного кабинета.

На страхе перед ожившим мертвецом и надо сыграть…

Перед тем как покинуть квартиру, Вадим постарался привести себя в относительно пристойный внешний вид. За время «домашнего ареста» лицо покрылось неряшливой рыжеватой щетиной, которую пришлось, сбрить, чтобы не быть похожим на бомжа. К этому времени исчез синяк от удара лопатой, которую метнул ему в лицо отец на кладбище. Тем не менее полностью облагородить свой облик не удалось. Питание раз в сутки давало о себе знать: лицо Вадима осунулось, глаза глубоко ушли в глазные впадины и светились лихорадочным блеском.

Ни дать ни взять — оживший покойник.

Именно то, что надо, чтобы произвести нужное впечатление на кого следует.

Уже открывая дверь квартиры, Вадим вдруг подумал, что поступает неосторожно. Люди Крейлиса вполне могли установить дежурство в его подъезде — на тот случай, если, по их мнению, ему вздумается вернуться. Хотя чего ему бояться? Громилы наверняка не решились бы на какие-то эксцессы по отношению к нему, они могли бы лишь скрутить его и доставить к своему боссу — а именно этого он сейчас и добивался.

Однако ни возле лифта, ни на лестнице никого не оказалось. Лифт уже работал вполне исправно, но, сам не зная почему, Вадим решил спуститься пешком.

На лестничной площадке седьмого этажа он столкнулся носом к носу с человеком, который был известен в пределах окрестных кварталов. Иначе как Славик его не звали, хотя по возрасту своему он вполне годился в отцы Вадиму. Всю свою жизнь Славик прослужил в рядах Вооруженных Сил. Неплохо служил, наверное, раз дослужился до подполковника бронетанковых войск. Судьба его пошла под откос, когда было объявлено всеобщее разоружение, одним из последствий которого стало вначале резкое сокращение, а затем и полная ликвидация армий в большинстве стран мира. Многие из бывших военных сумели найти новое место в жизни. Одни кинулись осваивать мирные профессии. Другие вербовались по контракту на службу в те экзотические государства Африки и Азии, где военные формирования и оружие были основным средством решения внутриполитических и дипломатических проблем. Славик не пожелал избрать ни тот, ни другой вариант. Он выбрал путь медленного, но верного саморазрушения с помощью алкоголя.

Он нигде не работал. От него ушла жена. Единственный сын забыл про него. Зато у Славика была постоянная компания верных друзей — таких же любителей спиртного, как он сам. Благодаря своему шумному и общительному характеру он быстро прославился на весь район.

Слабостью его была автомобильная техника. Кое-какие знания и навыки с военной службы у него остались, и он физически не мог пройти мимо, если кто-то из мужчин ремонтировал во дворе или в гараже свою машину. Голос у Славика был зычным, командирским, замашки — панибратскими. Любого нового знакомого он сразу же начинал звать на «ты» и по имени — причем уменьшительному.

Раз в месяц он получал скудную пенсию, которую государство назначило всем бывшим милитарам в качестве компенсации за досрочное увольнение. После этого в течение нескольких дней Славик был душой и желанным гостем всех дворовых компаний, щедро угощая своих дружков. Как ни странно, однажды деньги кончались, но выйти из «штопора» было уже физически невозможно. И тогда Славик принимался клянчить деньги «взаймы» у всех, кто попадался ему на пути. Как правило, ему не давали. Но зато всегда находилась возможность угоститься спиртным на халяву, потому что где-нибудь обязательно отмечали либо дни рождения, либо поминки. Либо обмывали в гаражах новую машину или удачно завершенный ремонт.

Дни, когда Славик был трезвым, были очень редкими. Обычно он с самого утра пребывал в состоянии повышенного жизненного тонуса.

Вот и сейчас, увидав Вадима, он взревел с такой радостью, словно встретил своего единственного настоящего друга:

— О, Вадик!.. Сколько лет, сколько зим… Давненько же тебя не было видно! Ты че, уезжал куда-то?

— Ага, — кивнул Вадим, не желая останавливаться.

Остановка была чревата долгим и обстоятельным разговором, в самом конце которого выяснялось, что только Вадим может спасти бывшего подполковника доблестной Российской армии, дав ему до «получки» ровно ту сумму, которая требуется на приобретение бутылки самой дешевой водки.

Но мимо Славика было так же трудно просочиться, как вражескому лазутчику миновать бдительного часового.

— Ну ты хоть дай пять-то! — хрипло потребовал он и протянул Вадиму свою пахнущую вяленой воблой пятерню с въевшимися в кожу пятнами мазута.

Отказаться от рукопожатия было бы невежливо, и Вадим, поколебавшись, подал Славику свою руку.

Внезапно в ладони его возникло какое-то странное ощущение. Будто откуда ни возьмись возникло в ней холодное ребристое железо, пахнущее свежими пороховыми газами, и тотчас в руку ударила беззвучная отдача.

В тот же миг Славик, во лбу которого сама собой появилась аккуратная маленькая дырочка, дернулся, выпуская руку Вадима, и хлобыстнулся с размаха на лестничную площадку лицом вниз.

Не веря своим глазам, Вадим наклонился над упавшим. В затылке у Славика виднелось второе отверстие, из которого тоненькой струйкой бойко текла кровь. Через секунду спина и грудь Славика были залиты кровью и под его телом начала собираться лужица алого цвета.

Осторожно, чтобы не испачкаться в крови, Вадим попытался прощупать пульс в запястье Славика, но так и не смог уловить биения сердца.

Бывший подполковник был безнадежно мертв. Впрочем, гибель его не потрясла Вадима (наоборот, он подумал с облегчением: «Наконец-то отмучился, бедняга»).

Другое поразило бывшего программиста. По всем признакам Славик только что, на его глазах, был убит выстрелом из какого-то огнестрельного оружия, причем с учетом того, что пуля пробила череп навылет, не разнеся его вдребезги, стрельба велась с большой дистанции. Но это было просто невозможно в узком замкнутом пространстве лестничного пролета. Или пуля прошила бетонную стену насквозь?

Вадим тщательно осмотрел обшарпанные стены, потом окно, которое не открывалось даже летом ввиду безнадежно испорченных шпингалетов, но нигде не обнаружил ни единого отверстия,

Где-то наверху хлопнула, закрываясь, дверь квартиры, и чьи-то шаги направились к лестнице.

Вадим опомнился. Вот-вот кто-нибудь мог застать его в столь незавидной ситуации, и тогда не избежать встречи с ОБЕЗом — а этого сейчас ему вовсе не хотелось.

Он бочком обошел труп Славика — кровь уже устремилась вниз по ступенькам — и, стараясь не стучать каблуками, продолжил спуск по лестнице.

Уже пройдя несколько кварталов, Бурин вдруг остановился, пораженный внезапной мыслью: «А что, если это я убил Славика?!»

Вадим снова вспомнил то странное ощущение, которое возникло у него при контакте с шершавой ладонью алкаша. Словно кто-то вложил ему в руку рукоятку невидимого пистолета. Может быть, все это вызвано его чудесным возвращением? Одно чудо, так сказать, породило другое? Те силы, которые контролируют соблюдение равновесия между добром и злом в этом мире, наверное, стремились таким образом компенсировать деятельность отца Вадима… В самом деле, если в мире есть «воскреситель», то должен быть и его антипод. Абсолютный убийца. И эта миссия отныне возложена на него.

«Да, но я вовсе не хотел убивать Славика, — думал Вадим, — несмотря на всю внешнюю отвратительность этого опустившегося типа. Я всегда жалел его, и меня никогда не обуревало желание убить его. Да что там убить!.. Если бы даже потребовалось ударить его, я и тогда не сумел бы поднять на него руку!

Но тем не менее это случилось, и Славик все-таки мертв.

А это значит, что теперь моя рука, а может и весь я, представляет собой адское оружие. С его помощью я могу убить любого, к которому прикоснусь. Хочу я этого или нет — сути дела не меняет. Я — всего лишь инструмент, орудие в противоборстве двух систем.

Что ж, теперь придется постоянно это учитывать. Хорошо еще, что встреча со Славиком произошла без свидетелей. А если бы ЭТО впервые случилось на улице, в толпе людей?»

Вадим невольно огляделся.

Обтекая его с обеих сторон, спешили по своим делам прохожие. Они и не подозревали, какой опасности подвергают себя. Ведь стоит кому-то из них толкнуть его или хотя бы коснуться невзначай рукой — и прогремит беззвучный выстрел…

«Кстати, а почему, интересно. Сила, которая управляет мною, выбрала столь тривиальный способ, как пуля в лоб? Уж могла бы придумать что-нибудь более естественное и не привлекающее внимания. Например, мгновенную остановку сердца. Или закупорку сосудов головного мозга…»

И тут Вадим догадался: он же сам выбрал такой способ! Не далее как вчера он пришел к выводу, что выстрел в голову переносит человека в мир иной быстро, эффективно и, в сущности, безболезненно.

И именно ради того, чтобы раздобыть смертельное оружие, он и шел сейчас к своему бывшему шефу.

Может, теперь в этом визите нет необходимости?

«Нет, есть!.. Да, пистолет мне уже не нужен, но чтобы существовать в этом мире, мне нужны деньги, много денег. А их мне может дать только эта свинья Крейлис!»

И Вадим двинулся дальше.

Руки свои он теперь предусмотрительно держал в карманах. А чтобы избежать соприкосновений с прохожими, шел по самому краю тротуара, рядом с бордюром проезжей части.

На углу ему попался на глаза газетный киоск, и он вдруг спохватился, что абсолютно не знает, что творится в мире вообще и в городе в частности.

Улучив момент, когда рядом с киоском никого не оказалось, он подошел и, нашарив в кармане несколько мелких монет, обнаруженных дома при тщательном обыске ящика тумбочки в прихожей, куда он имел обыкновение иногда сбрасывать из карманов мелочь, попросил у продавщицы свежую газету.

— Какую именно? — нелюбезно осведомилась продавщица, не прекращая перекладывать ворох аляповатых голографических наклеек — один из продуктов его родной фирмы, между прочим. — У нас, знаете ли, молодой человек, все газеты свежие… это вам не рыбная лавка!..

Вадим растерялся и замешкался с ответом. В тот же момент чье-то распаренное брюхо гулко толкнуло его в бок, и он услышал над ухом раздраженный голос:

— Послушайте, приятель, вы что — заснули на ходу?

— Да нет, я просто не могу выбрать… — растерянно ответил он, косясь на обладателя брюха.

Толстяк в сетчатой майке, щедро одаривая Вадима запахом пота и пивным перегаром, осклабился:

— Думать надо, когда жену выбираешь, — изрек ехидно он. — А ну, пропусти-ка меня…

Вторично толкнув Вадима своим фантастическим животом, свисавшим через ремень до самого паха, он наклонился к окошечку киоска и заговорщицки подмигнул продавщице:

— Слышь, подруга, дай-ка мне последний «Плейбой»!.. И «Сексуальную жизнь» не забудь присовокупить!..

Вадим, оцепенев, смотрел на наглеца.

«Неужели я ошибся в своих выводах? Этот гнусный тип дважды прикоснулся ко мне и ничего!.. Может быть, мой дар действует избирательно? Но тогда как определить, кто может стать моей следующей жертвой, а кто — нет?»

«Очень просто, — произнес внутри него чей-то отчетливый голос. — Ты же знаешь, что любая теория проверяется практикой, не так ли?»…

«Но я еще не готов к этому, — возразил голосу Вадим. — Мне надо все хорошенько продумать, подготовиться…»

Однако в ту же секунду он понял, что кривит душой и что на самом деле он просто трусит, как первоклассник, которому предстоит подложить горсть кнопок на учительский стул.

Не так-то просто решиться осуществить то, что ты всю предыдущую жизнь считал худшим из зол. А ведь в конце концов — придется это сделать!..

— Вы что, и вправду заснули, молодой человек? — донесся до него сварливый голос из окошечка киоска. Толстяк, оказывается, уже успел удалиться. — Что вы все-таки хотели?

— Мне… мне «Инскую хронику», — наконец выдавил Вадим и просунул в окошечко руку с монетами. — Возьмите сами, сколько я вам должен…

Он сознательно сложил пальцы лодочкой, чтобы продавщица обязательно коснулась его ладони, беря монеты. Невольно захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть то, что сейчас произойдет.

— А че руки-то у тебя дрожат? — услышал он мгновение спустя насмешливый голос продавщицы. — Всю ночь кур, что ли, воровал? Или чужих жен щупал?

Он ощутил прикосновение ее бесцеремонных пальцев и покраснел от невольной злости. Да как она смеет?..

Но выстрела, которого Вадим ждал, так и не последовало, и он ощутил невольное разочарование. Взяв газету, он пошел прочь, не оглядываясь на противный визгливый голос, доносившийся ему в спину: «Молодой человек, вы сдачу забыли!.. Вернитесь — мне ваши копеечные подачки не нужны!»…

— Сволочь, — сквозь зубы сказал он. И тут ему в голову пришла неожиданная догадка.

Глава 3

Газету он пробежал взглядом, что называется, «по диагонали». Было не важно, что происходит в мире, какой курс гольда на мировом валютном рынке и кто прибыл в Инск с официальным визитом. Его больше интересовали местные новости, и в частности — хроника происшествий в городе за последние сутки.

И он нашел подтверждение тому, что отец его никуда не уехал. Собственно, всем своим нутром он и до этого чувствовал, что «воскреситель» в городе — жаль лишь, что определить его точное местонахождение было невозможно.

В одной из заметок говорилось о том, как водитель грузовика-рефрижератора, перевозившего блоки «сухого льда», решил немного охладиться и залез в кузов, где незаметно для себя уснул. Когда почти через сутки дорожная полиция, обратившая внимание на стоявший у тротуара в центре города грузовик, извлекла тело шофера из холодильной камеры, он не подавал никаких признаков жизни. Кто-то из случившихся рядом прохожих, явно причастный к медицине, уверенно поставил диагноз: общее замерзание, клиническая смерть. Однако спустя какое-то время (еще до прибытия машины Эмергенции) любитель прохлады ожил и стал кричать:

«Зачем меня разбудили? Я же только спал!»

Впрочем, это было единственное загадочное воскрешение за вчерашний день. Гораздо больше было других случаев, когда люди сгорали в пламени пожаров, расплющивались в лепешку при страшных лобовых столкновениях автомобилей, падали с большой высоты и получали удар ножом в сердце или молотком по голове от соседа, собутыльника или ближайшего родственника.

Все это говорило о том, что либо отец покривил душой, сказав, что он не может не воскрешать, либо именно с такой избирательностью действует та поистине дьявольская Сила, что руководит им, как марионеткой…

Это осложняло задачу Вадима, но тут уж он ничего не мог сделать.

«Навестить, что ли, этого оттаявшего шофера? Хотя — какой в этом толк? Он наверняка ничего не успел запомнить, слишком коротким было его пребывание за гранью жизни и смерти. За несколько часов он мог даже не попасть в ТОТ мир, болтался, наверное, между Небом и Землей, как одуванчик, занесенный ветром на огромную высоту… А если он и знает, кто встал у него на пути к вечному блаженству, — то это не значит, что ему известно, где скрывается отец…

К тому же отец мог воспользоваться голомакиятором, который ты сам, дурачок, преподнес ему на блюдечке с голубой каемочкой…»

Вспомнив о голомакияторе, Вадим тут же вспомнил и о Крейлисе.

Швырнув газету в автомат-мусоросборник, он поднялся со скамейки и двинулся к дверям фирмы «Голо-и видеоэффекты».

Пропуск, к счастью, у Вадима сохранился, и охранник у входа (хорошо, что это был кто-то из новеньких) пропустил его без проблем, только с неясным подозрением проводил его взглядом, пока он поднимался по лестнице на второй этаж.

Шествуя по коридору, Бурин молил судьбу, чтобы ему не встретился никто из бывших коллег. Разумеется, все произошло с точностью до наоборот. Как всегда, случается то, чего опасаешься больше всего…

Кто-то опустил ему сзади на плечо мощную длань (он внутренне содрогнулся, представив, как прямо здесь превращает всех своих знакомых и приятелей в трупы с простреленной головой) и гаркнул в ухо:

— Привет, заблудшая душа! Ты куда пропал?

Это был не кто иной, как старший группы программного обеспечения Ювеналий Фейерберг по прозвищу Фейербах. Был он, несмотря на жару, в своем излюбленном свитере с протертыми локтями, и все те же очки с треснутой оправой торчали на его носу, и все так же дыбилась во все стороны неугомонная кудрявая шевелюра. Лицо у Ювеналия смахивало на физиономию типичного дебила, какой ее изображают в учебниках по прикладной психиатрии, но этому впечатлению смело можно было не доверять. Стоило Ювеналию очутиться за клавиатурой компьютера, как он начинал творить чудеса не хуже библейских персонажей. Руки его безостановочно порхали над кнопками, так что было невозможно проследить, какие комбинации клавиш он использует при отладке очередной «гиблой» программы.

— Да вот, в раю побывал, — на полном серьезе признался Вадим.

— Это на Канарах, что ли? — удивился Фейербах. — Тоже мне, рай нашел!.. А по твоему виду не скажешь, что ты на солнышке жарился с утра до вечера. Кстати, ты хоть знаешь, что, пока ты где-то там по заграницам шатался, тебя из конторы выперли?

— Да ну? — притворно изумился Вадим. — Не может быть! За что?

— Как — за что? — удивился Ювеналий. — За прогулы, естественно!.. Ты ж больше десяти дней отсутствовал бог знает где! Шеф таких глюков никому не прощает! Помнишь, как он в свое время Дениса Болтуна выгнал? А ведь Денис, в отличие от тебя, всего на три дня загулял…

— Ладно, — сказал Вадим, — разберемся… Ты лучше скажи, Юв, что нового в отделе. Как дела с голомакиятором? Осваиваете технику?

— Ты о чем? — удивился Фейерберг, округляя глаза, которые и без того казались выпученными за толстыми линзами очков.

— Ладно, это я так, — вовремя спохватился Вадим. — Считай — проверка реакции… Шеф-то на месте сейчас?

— С утра был, — уклончиво сказал Ювеналий. — Да, чуть не забыл: мы тут на твое место уже новенького взяли, так ему ключ от сейфа нужен. Ты бы заглянул на обратном пути, а? Вещички свои бы заодно забрал…

— Держи. — Вадим протянул предусмотрительно захваченный из дома ключ. — А вещички… ничего мне уже теперь не нужно. Ну, бывай!

Он поднял руку в прощальном салюте, повернулся и зашагал дальше по коридору.

— Вадик, — в спину окликнул его Фейербах. — А к шефу-то ты зачем?.. За расчетом, что ли?

— Вот именно, — бросил через плечо Вадим. —За расчетом…

Почему-то фактор внезапности, на который так надеялся Вадим, не сработал. Не то секретарь Крейлиса — бывший чемпион города по боксу в тяжелом весе — успел-таки нажать какую-нибудь секретную кнопку оповещения, не то шеф мастерски умел владеть собой, но появление в его кабинете того, кому было положено находиться на том свете, не очень-то его удивило.

Более того, он сделал вид, что чрезвычайно рад столь дорогому гостю.

— Заходи, заходи, Вадик, не стесняйся, — крикнул он, поднимаясь из-за стола. — Может быть, ты мне не поверишь, но я ждал тебя… Очень ждал! Ну, здравствуй, здравствуй!..

Он благодушно протянул Вадиму руку над столом. , «Еще не хватало, чтобы он заключил меня в объятия и расцеловал в обе щеки», — сердито подумал Вадим.

Правая ладонь у него так и зудела, но он демонстративно спрятал ее в карман брюк.

Крейлис не смутился. Он щелкнул пальцами с таким видом, словно именно для этого его рука и висела в воздухе, и, когда на пороге возник невозмутимо-мрачный секретарь, приказал:

— Сережа, организуй-ка нам кофейку и чего-нибудь на закуску!

— Не надо, — поспешно сказал Вадим. — Я ненадолго…

— Ну, что ты, Вадик! — воскликнул шеф (Сергей уже неуловимо исчез). — Мы же с тобой столько времени не виделись, а ты — «ненадолго»!.. Тем более что нам надо кое-что обсудить! Да ты присаживайся, не стой, в ногах правды нет, правда — в вине, как говорили древние римляне… хе-хе…

В руках у него уже каким-то образом возникла бутылка фирменного «Вале д'0р» с тремя наклейками, свидетельствовавшими, что вино это было произведено тогда, когда Вадима еще и на свете не было… Ни на том, ни на этом.

I

«А ведь Крейлис боится, — вдруг понял Вадим, продолжая торчать столбом посреди кабинета. — Да у него, наверное, сейчас все поджилки трясутся, потому что он не знает, каких сюрпризов от меня ожидать…»

Эта мысль придала ему уверенности.

— Мне некогда, Марк, — сказал решительно он. — Я с тобой не вино распивать пришел. Ты поступил как самый последний негодяй, когда распорядился своим палачам превратить мою смерть в изощренную пытку… Если бы ты просто приказал убить меня, как сделал это в первый раз, это было бы не так страшно. Но тебе этого было мало. Ты хотел присвоить прибор, который принадлежал исключительно мне. Поэтому я…

— Постой, постой, — поднял руку Крейлис. — Давай сразу расставим все точки над «и», Вадик… если ты, конечно, настаиваешь на этом. Во-первых, ты что-то вякнул про какой-то прибор. Да, заслуга в его создании во многом принадлежит тебе. Но ты ведь работал не в вакууме, а в моей фирме… на моем оборудовании!.. Да и коллеги тебе помогали советами… Так можешь ли ты считать голомакиятор своей частной собственностью? Сомневаюсь!.. Тем не менее ты нагло похитил его у… нашей фирмы, пробравшись сюда ночью — как воришка… Не перебивай меня!.. Во-вторых, ты говоришь, что я тебя убил. Но ведь это — чистой воды ложь, Вадик! Грязная клевета, за которую любой суд взыщет с тебя кругленькую сумму!.. Постольку, поскольку ты стоишь здесь живой и невредимый…

Кровь бросилась Вадиму в лицо. Не помня себя, он сделал шаг вперед, но Крейлис поспешно отскочил за стол.

— И вообще, — просипел он, — хочу тебя поставить в известность, что ты больше у нас не работаешь! Ты давно уволен, причем по весьма веским причинам!.. Так что советую по-дружески… по старой памяти… не раскачивай лодку, Вадик!..

— Знаешь что, Марк? — сказал, не слыша своего голоса, Вадим. — Тебе очень не повезло, что я тебя ненавижу… Иначе я бы не сдержался и ты на своей шкуре познал бы, что такое побывать на том свете!..

Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Крейлис внимательно следил за ним своими бесцветными глазками.

— В общем, так, — сказал наконец Вадим. — Сейчас ты дашь мне денег, и я уйду. И надеюсь, что мы с тобой никогда больше не встретимся… Не бойся, о твоих грязных делишках я не собираюсь никому рассказывать. Мне просто нужны деньги.

— И много? — поднял иронически брови Крейлис. Вадим назвал цифру — примерно столько, сколько, по его прикидкам, он мог заработать за год на должности программиста. Сумма была вполне приличной, но меньше запрашивать он не хотел. Предстояли большие расходы… ]

— Послушайте, молодой человек, — ласково протянул Крейлис, — а вам не кажется, что вы, мягко говоря, зарываетесь?

Вадим молча смотрел на бывшего шефа.

— Ну, хорошо, — после паузы согласился Крейлис. — Давай, чтобы никому не было обидно, договоримся следующим образом… Ты мне возвращаешь приборчик, о котором идет речь, а я даю тебе деньги. Не , все, конечно. Половину той суммы, что ты назвал… Вот тогда мы с тобой будем в расчете.

Вадим опустил голову.

— Нет, — сказал он, — мы с тобой не договоримся, Марк.

— Почему? — сдвинул брови Крейлис.

— Потому что у меня нет голомакиятора.

— Как это — нет? А где же он?

— Считай, что я его потерял, — с вызовом сказал Вадим.

— Нет-нет, подожди, — сказал Крейлис, садясь на край своего мощного стола. — Что значит — потерял?.. Это ж не зонтик и не шляпа, чтоб можно было забыть его на скамейке!.. Ты вообще хоть представляешь себе ценность этого приборчика? Тут, между прочим, у меня уже масса заказов на него… и заказчики — очень серьезные люди!

— Но ведь у тебя же остался один экземпляр, — возразил Вадим. — В крайнем случае, поручите Фейербаху — он вам столько голомакияторов наклепает, что вы все магазины в городе ими завалите!

— А вот этого я и не хочу, — быстро сказал Крейлис. — Ты пойми: запускать прибор в серийное производство сейчас — все равно что рубить сук под собой! Пока таких приборов раз, два и обчелся — им цены нет. А если начать штамповать эту штуку в тысячах экземпляров, то она мгновенно обесценится!.. Впрочем, что я тебе объясняю: ты ведь в бизнесе — человек темный…

— Зато ты, как я погляжу, очень умный, — гневно заметил Вадим. — Думаешь, я не знаю, для чего ты держишь в секрете мое изобретение? Ты наверняка хочешь использовать его в преступных целях. Например, если конкурентов потребуется убрать… или банк ограбить… Очень удобно: не надо никаких допотопных масок, грима, париков и накладных усов. Запустил программу и сразу стал другим человеком!..

— Не учи меня, сопляк, — побагровел Крейлис. — Я и сам как-нибудь найду применение твоему приборчику… Только вот что. Ты пришел ко мне сам — это я ценю. Но уйти тебе отсюда не удастся до тех пор, пока ты не скажешь, где ты спрятал голомакиятор. А может, ты отдал его кому-нибудь? Так сказать, оставил на хранение?

— Советую не повторять дважды одни и те же глупости, — стараясь, чтобы голос его звучал зловеще, произнес Вадим. — Помнится, в прошлый раз тебя интересовало то же самое, и ради этого ты приказал своим гориллам замучить меня до смерти…

— Ну, с этими лоботрясами я еще разберусь, — пообещал Крейлис. — А что касается этого раза, то спасибо за совет — учту…

Он нажал на кнопку селектора и, наклонившись к микрофону, сказал:

— Сережа, тут наш гость решил уйти по-английски, так ты запри все двери на ключ и срочно вызови, пожалуйста, Алексея Олеговича…

Вадим развернулся лицом к выходу, но в дверях уже маячила фигура секретаря Сергея, многозначительно скрестившего руки на груди…

Вадим пошел прямо на него, но почему-то не дошел. Что-то мелькнуло перед его лицом, и в ту же секунду ему стало трудно дышать, а в следующую оказалось, что он уже лежит на спине, а над ним стоит не кто иной, как упомянутый Крейлисом Алексей Олегович…

Вообще-то в фирме его все звали просто Лехой. Он числился на должности экспедитора грузов в транспортном отделе, но временами пропадал на несколько дней неизвестно куда. Когда Леха был в одежде, то вид его не внушал окружающим никакого страха. Обычного телосложения, с остреньким носиком, он был похож не на стандартного мастера заплечных дел, а, скорее, на этакого вечного студента. Одевался он тоже не бог весть как — ходил в дешевом потертом костюмчике, вечно мятой рубашке… Однако те, кому приходилось видеть голый торс Лехи, поражались виду туго накачанных мышц, перекатывающихся под смуглой кожей. По примеру известного русского борца Ивана Заикина, Леха без труда сгибал в трубочку серебряную десятигольдовую монету толщиной со спичку.

Правда, не всем приходилось видеть Леху без одежды, потому что он имел обыкновение раздеваться лишь тогда, когда предстояла серьезная «обработка» очередного клиента.

Вадим — видел. Именно Леха был одним из тех громил, которые перехватили его, когда он ехал на своем мотоскутере по городу после встречи с отцом, втолкнули в машину, а потом медленно убивали его…

— Вставай, дохляк, — между тем лениво, по своему обыкновению, цедил Алексей Олегович, попинывая Вадима в бок носком ботинка, — чего разлегся тут, как на пляжу? Пошли, поговорить по душам надо…

«А ведь второй „разговор по душам“ будет намного хуже первого, — вдруг с отчетливой ясностью понял Вадим. — Они теперь действительно учтут свои ошибки и не будут убивать меня сразу, а постараются помучить подольше»…

Скорчившись на пропахшем пылью и никотином ковре, он тщетно пытался сосредоточиться на том, что ему следовало сделать, — и не мог. Слишком одиозным типом был Леха, чтобы его можно было отправить на тот свет тем способом, который теперь был в распоряжении Вадима.

Наконец Лехе надоело пинать лежащего, он нагнулся и, схватив Вадима за руку, без особого усилия поставил его на ноги.

— Ну, что, дохляк, готов… к труду и обороне? — протянул равнодушно он.

Голова у Вадима кружилась, и комната плыла перед его глазами.

— Деньги! — прохрипел он, обращаясь к Крейлису, который уже сидел за своим столом, развалившись в кресле с высокой спинкой, и почесывал мясистый затылок ножом из слоновой кости, служившим для разрезания бумаг. — Ты же мой должник, Марк!.. Я ведь не требую, чтобы ты попросил у меня прощения за то, что пытался… уничтожить меня… да ты, мразь, на такое и не способен!.. Я требую, чтобы ты заплатил то, что мне причиталось в твоей вонючей конторе!..

Что случилось после этого, он вновь не осознал. Только почему-то ему сразу стало не хватать воздуха, и, скрючившись пополам, он осел на пол. Стало темно, и в этой темноте он услышал знакомый нарастающий звон.

«Господи, неужели ты решил сжалиться надо мной и забрать из этого гнусного мира?» — подумал он.

Действительно, он уходил.

Сознание привычно оторвалось от физической оболочки, в которой было заключено, и Вадим увидел происходящее сверху — словно, превратившись в бесплотную, но живую субстанцию, он плавал под потолком кабинета.

Тело его лежало, неестественно вывернув руки, на ковре, и над ним хлопотали Крейлис и Леха. Вадим отчетливо слышал их голоса.

«Болван, — ругался Крейлис, — кто тебя просил мочить его одним ударом? Он был нужен мне живым, понимаешь, остолоп? Живым! А ты убил его!»

«Откуда ж я знал, что этот дохляк откинет копыта так быстро, — оправдывался растерянный Леха. — Я уж на скольких этот ударчик испробовал, и ничего, жили потом… энурезом только, может, страдали… Он же обидел вас, шеф, — ругался и вообще…»

«Я тебе дам — „энурезом“!.. Я тебе покажу — „ругался“! — ярился Крейлис. — Ты у меня сам будешь мочиться в штаны до конца жизни! А что теперь прикажешь делать с трупом? В шкаф до вечера засунуть?!»

Голоса постепенно куда-то отдалялись, но зато у Вадима возникла удивительная способность как бы проникать в душу людей, которые находились рядом с его агонизирующим телом. И теперь он каким-то образом знал, что Леху, несмотря на весь его злодейский вид, мучат те же проблемы, что и других людей. Он знал, что его жена была неизлечимо больна, но носила в себе плод ребенка до конца, и когда родила, то скончалась от потери крови, а ребенок родился с чудовищными отклонениями. Он видел, как Леху били на каждой тренировке спарринг-партнеры, когда он только начал посещать подпольный спортзал. Он видел, как по вечерам этот убийца и палач приходит домой, где его никто никогда не ждет, как он ест одни и те же наскоро приготовленные в микроволновке полуфабрикаты, как листает старые фотографии и плачет при этом…

Потом опять был тот самый туннель, куда Вадима бросило на бешеной скорости и понесло прямо к разгорающемуся вдали невыносимо яркому свету. Он исполнился радостного ожидания, но неожиданно услышал чей-то голос, который был непререкаем и властен: «Хочешь ли ты умереть, малыш?»

«Да, да, хочу! Очень хочу!» — торопливо откликнулся Вадим, не открывая рта, потому что в том состоянии, в каком он находился, у него уже не было ни рта, ни головы, ни ног, ни рук…

«Мне жаль, мой мальчик, но ты еще не выполнил то, что должен сделать, — произнес голос. — Возвращайся и исполни свой долг перед живущими. Найди „воскресителя“ и уничтожь его…»

Голос умолк, тьма развеялась, и Вадим вновь оказался в ненавистном ему физическом теле.

— Смотрите, смотрите, шеф, — кажется, он оживает! — услышал он удивленный голос Лехи — уже не под, а над собой.

— Невероятно! — пробормотал голос Крейлиса. — Он же был трупом… даже сердце не билось — я сам проверял!..

Вадим вздохнул и открыл глаза. Ощущения при возвращении к жизни были такими же, как тогда, на кладбище, и он невольно обвел глазами кабинет. Но отца-«воскресителя» рядом не было, и Вадим с горечью догадался, что отныне дорога в ТОТ мир для него будет закрыта до тех пор, пока он не исполнит волю Голоса.

Тело почему-то не болело, и голова перестала кружиться. Вадим пружинисто вскочил.

Леха и Крейлис смотрели на него, как на ожившее после тысячелетней спячки чудовище.

— Ну что, граждане преступнички? — усмехнулся Вадим. — Слабо покончить со мной? Зря старались — ничего у вас не выйдет… Так на чем мы с вами остановились?

Леха первым пришел в себя. Он подобрал отвисшую челюсть и мелкими шажками стал приближаться к Вадиму.

— Не подходи, — предупредил Вадим. — Стрелять буду!

— Да он спятил, шеф! — обрадовался Леха и ухватил Вадима за воротник рубашки. — Откуда у этого фраера пушка?

Вадим старательно припомнил то, что узнал о Лехе ОТТУДА. И притронулся к руке «экспедитора».

ВЫСТРЕЛ!

Леха издал булькающий звук и рухнул на то место, где еще недавно лежал Вадим. Из его пробитой пулей головы струилась кровь.

Крейлис оцепенел, глядя на труп своего подручного. Когда Вадим шагнул к нему, он попятился, не в силах вымолвить ни слова.

— Деньги! — приказал Вадим. — Ну?!

Дрожащими руками, не попадая ключом в замочную скважину, Крейлис принялся отпирать большой сейф, стоявший в углу кабинета. Достал оттуда пачку банкнот, перетянутую резинкой, и швырнул ее к ногам Вадима.

Вадим поднял деньги и пересчитал их. Там оказалось намного больше, чем он просил.

— Будем считать, что в эту сумму входит компенсация и за мотоскутер, которого лишили меня твои подонки, и за моральный ущерб, — сказал он Крейлису.

Глава 4

Беспрепятственно покинув здание фирмы (как и следовало ожидать, Крейлис не посмел больше напускать на него своих головорезов), Вадим свернул за угол и, пройдя по бульвару Разоружения пару кварталов, вошел в будку телефона-автомата. Набрал домашний номер отца.

Однако трубку на другом конце линии никто не брал.

«Где же ты сейчас, папа? Куда, в какой темный угол тебя загнали страх и инстинкт самосохранения? И как мне отыскать тебя?»

Выждав несколько минут, Вадим позвонил в канцелярию суда. Строгий женский голос разъяснил, что Ивана Дмитриевича Бурина на месте нет и быть не ожидается. По той простой причине, что он подал заявление об увольнении. Что он сказал относительно причин своего поступка?.. Молодой человек, я вам не справочное бюро! Мало ли по каким причинам человек увольняется с работы?..

Вадим бросил трубку и прислушался к своим ощущениям. Нет, вроде бы всё в порядке. Отец еще в городе. Ему представилось, как в этот момент отец колесит на своей «Пантере» по городу, откликаясь на вызовы. Голодный. Лишившийся в одночасье крыши над головой. Как загнанный зверь, видящий в каждом встречном охотника на него…

Вадим снова услышал голос отца: «Я ведь еще столько людей спасти могу… Такая, видно, у меня судьба».

Спасти… Он сказал — спасти!.. Вот так частенько и бывает у людей в этом мире: им обязательно надо кого-то спасать. Даже если этот кто-то не желает, чтобы его спасали… И тогда в ход идут все средства. Один в страшных мучениях умирает от рака, но, вместо того чтобы избавить его от страданий, врачи прописывают ему усиленную химиотерапию, хотя знают, что он неизлечим. Другой всячески пытается добровольно покинуть этот мир, а его хватают и сажают в смирительную рубашку, под надзор дюжих санитаров, которые любят измываться над беспомощными душевнобольными. Третий, раскаявшись в совершенных преступлениях, просит привести вынесенный ему приговор в исполнение, потому что человек не может ждать смертной казни пять лет, а гуманное государство заменяет ему высшую меру наказания пожизненным лишением свободы!.. Четвертый, у которого отказывается работать сердце, несколько месяцев валяется на больничной койке в состоянии непрекращающейся комы, и я могу только представить эту непрекращающуюся пытку, когда при каждой очередной остановке сердца его долбят разрядами электрошока, сжигая кожу и плоть, и ломают ребра при силовом массаже грудной клетки, а душа несчастного в это время мечется между этим миром и ТЕМ, в который ее ни за что не хотят отпускать до бренькие спасатели…

Вадим невольно скрипнул зубами.

«Тот Дар, который достался моему отцу, — по существу, такая же уродливая мутация, как сиамские близнецы, — думал он. — А он наивно принимает его за чудо и благо для человечества!..

Он слеп, и мне жаль его, как было бы жаль любого незрячего. Вот почему я смогу «выстрелить» в него, когда встречу.

Теперь-то мне понятно, что мое невидимое оружие срабатывает только против тех, кого мне действительно жалко…

Однажды какой-то болван сказал: «Жалость унижает людей». Может быть, не спорю, некоторые из тех, кого жалеют, и чувствуют себя униженными и оскорбленными. Но зато она, несомненно, возвышает тех, кто жалеет, — хотя бы в собственных глазах…

А интересный казус получается. Ведь в этом мире действует железный принцип: убивать надо только тех, кто умножает зло. Тех, кто стал преступником. За преступление обязательно полагается наказание. С общей точки зрения то, что собираюсь делать я, — бессмыслица, бред сумасшедшего!.. Потому что я буду нести смерть тем, кто не совершил ни единого греха, но сам пострадал от несправедливости, судьбы или чьей-то злой руки. И доказательством того, что этот человек заслуживает любви или жалости, будет выстрел из невидимого пистолета, который вложен в мою руку самим мирозданием…

Ладно, хватит философствовать и рефлексировать. Пора начинать действовать».

И тут же чей-то робкий голос внутри его опасливо осведомился: «Что — уже? Вот так вот сразу?..»

«А ты как думал? — возразил Вадим этому трусливому голоску. — Какой смысл тянуть время? Как говорят коллеги Крейлиса, „чем раньше сядешь, тем раньше выйдешь“. Тебе же не хочется надолго застрять в этом теле и в этом мире? Значит, начнем…»

Он присмотрелся к людям, которые нескончаемым потоком текли по тротуару. Кого из них выбрать первым?

Он стоял, спрятав руки в карманы, и глядел на прохожих.

Стайка девчонок, бегущих куда-то вприпрыжку и хохочущих во все горло…

Счастливая молоденькая мамаша, толкающая перед собой коляску, из которой доносится писк новорожденного…

Сытые, лоснящиеся мордовороты в расстегнутых до пупа рубахах, прущие сквозь толпу напролом, зажав в потных лапах полуопорожненные бутылки с пивом…

Расфуфыренная дамочка с равнодушным лицом, ведущая на длинном поводке кобеля размером с теленка…

Жадно целующиеся на ходу влюбленные, не замечающие никого и ничего вокруг себя…

Девица в мини-юбке и с длинными «фирменными» ногами, высокомерно поглядывающая на всех окружающих сквозь черные очки…

«Кто из них мог бы заслуживать жалости? Кто? Не вижу».

И тут Вадима вдруг прошибла холодным потом одна простая мысль.

Как могла та Сила, что поручила ему столь ответственную миссию, положиться на его критерии определения достойных любви и жалости?

Помнится, еще Сократ пытался найти днем с огнем истинного человека. Не уготована ли и ему такая же участь?

А может быть, его сомнения нелепы и напрасны? Что, если ЭТО будет происходить автоматически, под воздействием каких-нибудь подсознательных импульсов? Вон, Славика-то он приложил, вовсе не думая о том, достоин он жалости или нет…

Он наконец стряхнул с себя оцепенение и решительно влился в гущу толпы.

Первая кандидатура подвернулась довольно быстро.

Это была немощная старушка, стоявшая в подземном переходе с картонкой, на которой чернильным карандашом от руки было нацарапано: «ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЖИТЬ!» На старушке было глухое черное платье до пят, по крайней мере сорокалетней давности, стоптанные мужские ботинки и утратившая первоначальный цвет вязаная кофта.

Вадим истолковал призыв на картонке совершенна однозначно.

Дождавшись, пока в переходе никого, кроме него и старушки, не останется, он подошел к ней и протянул правую руку, сжатую в кулак. Подслеповато мигая из-под очков, старушка подставила свою сухую ладошку, приговаривая: «Спасибо, сынок!.. Дай тебе бог здоровья и долгих лет жизни!»

Вадим разжал пальцы и прикоснулся ими к руке старушки.

Она даже удивиться не успела, почему в кулаке подающего нет ни одной монетки.

ВЫСТРЕЛ!

Старушка сползла спиной по стене, и платье ее непристойно задралось, обнажив худые ноги с синими буграми варикозных вен…

Вадим не помнил, как он выскочил из перехода на поверхность улицы. К счастью, никто не попался ему навстречу. Он нырнул в первую же арку и через несколько минут ускоренной ходьбы оказался в двух кварталах от того места, где осталось лежать тело старушки…

Наконец он пришел в себя, вытер пот со лба и зашагал медленнее.

«Черт, что же я так испугался? Мне следовало не убегать с того места, а дать круг и вернуться в переход, чтобы проследить, не станет ли эта бабулька приманкой для отца…

Проклятые рефлексы! Видимо, извращенные понятия о добре и зле настолько въелись в нашу плоть и кровь, что от них трудно избавиться в одночасье. Своеобразный атавизм, который передается из поколения в поколение. Они даже не поддаются контролю разумом. Ведь знаю я, что совершил благо для этого дряхлого, немощного существа, избавив его от нищеты и голода, от ежедневного унижения и самоуничижения, от горечи одиночества и обиды на весь мир, не желающий помогать ему…

Так почему же мыши скребут мое сердце и все стоит перед глазами худенькое тельце, свернувшееся калачиком на грязном бетонном полу?

Может быть, ты боишься того, что напишут о тебе в завтрашних газетах? «Маньяк, жестоко расправляющийся с нищими старушками»… «Нелюдь, охотящийся на слабых и обездоленных»… И прочее в том же духе…

Неужели тебе так важно, что будут думать о тебе и о твоих поступках те, кто не ведает истину? Неужели ты испугаешься суда слепцов?

Главное, чтобы ты сам знал, что поступаешь правильно.

И не надо уподобляться этому жалкому экспериментатору над собой по фамилии Раскольников. Он-то не ведал, что смерти не существует, а потому и метался, пытаясь бороться с собственной совестью. Да и старушку-процентщицу он убил не из любви к людям, а из любви к самому себе…»

Тут Вадим очнулся от раздумий и обнаружил, что проходит мимо небольшого кафе и что желудок его требует пищи.

Он набрал полный поднос различных блюд, наугад выбранных из меню, и сел за свободный столик в углу. Женщины, обслуживавшие посетителей, с откровенным любопытством поглядывали в его сторону из-за стойки и, смеясь, что-то шептали друг другу на ухо. Видно, их удивил аппетит странного посетителя. Однако Вадим не обращал на них внимания. Набив до отказа желудок, он надеялся избавиться от хлопот, связанных с поиском пищи, до позднего вечера…

Когда дошла очередь до люля-кебаба, щедро политого томатным соусом, Вадим вдруг явственно увидел перед собой мраморную стену подземного перехода, испачканную кровью, и почувствовал неудержимый приступ тошноты. Опрокинув стул, он стремглав ринулся в туалет.

«Вот что значит переедание», — донесся ему в спину женский голос из-за раздаточной стойки.

Очистив желудок от того, что успел съесть, Вадим пустил из крана холодную воду и сунул под освежающую струю голову.

Потом кое-как вытерся бумажным полотенцем и ощерился на свое неприглядное отражение в зеркале над раковиной.

«Ну что, господин бывший мертвец? — спросил он у иссиня-бледного парня с растрепанной мокрой головой. — Будешь продолжать борьбу со своим проклятым естеством или сдашься?»

Человек в зеркале был явно не прочь сдаться. Он подмигнул Вадиму, скривил усталую гримасу и пошевелил бровями. Не иначе, намекал на то, как неплохо было бы послать к черту все потусторонние силы и миры, забыть о том, что случилось в последние дни, прийти домой, упасть прямо в одежде на кровать и забыться мертвецким сном, а на следующий день, проснувшись, начать свою жизнь заново. Без кровавых убийств, а следовательно — и без дурацкого самопоедания. Жить так, как живут все окружающие — не задумываясь о том, что их ждет после смерти и надо ли тратить силы на бесполезную суету…

— Устал, значит? — осведомился сквозь зубы Вадим у своего отражения. — Но не надейся, что я оставлю тебя в покое, симулянт несчастный!.. На том свете будешь отдыхать!..

Глава 5

Выходя из кафе, Вадим был преисполнен холодной решимости продолжать выполнение своего плана.

Но все полетело в тартарары, едва он услышал женский голос за спиной, окликавший его по имени.

— Привет! Ты что — уже не узнаешь меня? — смущенно улыбаясь, спросила девушка, подходя к Вадиму.

Не так-то много у него было знакомых девушек, чтобы не узнать ее.

Та самая Карина, с которой он познакомился после конфликта с Крейлисом, еще не зная, что его уже поджидает на лестничной площадке киллер…

— Привет, — в замешательстве откликнулся он. Она стояла перед ним, легкая, веселая и стройная, как хрупкий мотылек, и у него почему-то сразу защемило сердце.

— Что же ты ни разу так и не позвонил мне? — с детской непосредственностью спросила она. — Не захотел больше видеть меня?

Это был решающий момент, когда Вадим мог бы сразу сказать ей правду. Но вместо этого он, сам не зная почему, вдруг принялся опровергать столь категоричные и не соответствующие его истинным намерениям предположения.

Она рассеянно слушала его вполуха, поигрывая витым шнурком так шедшего ей голубого платья, и загадочно улыбалась.

— А почему ты не на работе? — спросила она.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил он.

— У меня сегодня выходной, — сказала она. — Я же через два дня на третий работаю — забыл?

Он вспомнил: еще во время первой встречи она рассказывала, что работает в офисе какой-то компании.

— А я теперь вообще свободен, — признался Вадим. — Меня уволили из фирмы…

— За что? — округлила глаза Карина.

— За попытку прелюбодеяния в рабочее время, — натужно пошутил он.

— Да неужели? — пропела ехидно она. — Что-то на тебя это не похоже…

— Зато мне дали целый мешок денег при расчете, — соврал Вадим. — И теперь я мучаюсь, не зная, как и на что их потратить… Ты не поможешь мне в этом?

Карина опустила глаза.

А потом подняла их снова, и он почувствовал, что теряет остатки здравого смысла от ее взгляда.

— Нет, — сказала она. — Твои деньги меня совсем не интересуют.

— Да? — растерялся Вадим. — А что же тебя интересует?

— Ты, — просто сказала она. — Только ты…

Надо было сказать что-то, причем непременно шутливым тоном, чтобы разговор не походил на сцену из телевизионной мелодрамы, но у Вадима перехватило дыхание, и нужные слова почему-то не находились. Наконец он выдавил:

— Пойдем?..

— Куда? — поинтересовалась Карина.

— А это имеет значение для тебя? — спросил он.

Она опять расцвела улыбкой и медленно покачала головой.

Все повторялось, как в прошлый раз.

Они шли, сами не зная куда, и вокруг было много людей, но весь окружающий мир перестал для них существовать.

Однако кое-что уже было по-другому. Вадим боялся прикасаться к своей спутнице, хотя ему очень хотелось это сделать. И еще время от времени со дна сознания всплывала, как разбухший утопленник, мысль о том, что он напрасно тратит время, потому что ему теперь не дано любить по-настоящему, но он тут же вновь топил ее поглубже…

А потом выяснилось, что серый день плавно переходит в поздний вечер и пора расставаться. И тут Вадима словно что-то толкнуло в самое сердце. Он рассказал Карине о том конфликте, который произошел у него с Крейлисом. И о том, что теперь за ним охотятся киллеры и подручные бывшего шефа, чтобы заполучить обратно похищенный им голомакиятор. Единственное, о чем он решил пока умолчать, так это о своих двух смертях и воскрешениях. И, само собой, об отце…

Карина молча слушала его, недоверчиво наклонив голову. На какой-то миг ему показалось, что она не верит ему и вот-вот скажет: «Признайся, что ты вычитал все это в каком-то дурацком боевике!»

Но когда он закончил свой рассказ, она сказала вовсе не это.

Она сказала ласково:

— Бедный ты мой, бедный!..

А потом предложила ему в качестве убежища («Хотя бы на время», — добавила она) свою квартиру. Вообще-то она жила с матерью, но не далее как вчера мать на целую неделю уехала в Москву погостить у сестры, так что…

Он взглянул на нее и понял, что, помимо желания спасти его от опасности, за ее предложением скрывается еще кое-что.

Нельзя сказать, чтобы столь откровенное предложение вскружило ему голову. Но не принять его он не посмел.

…Квартира у Карины оказалась маленькой и уютной. До поздней ночи они сидели рядышком на диване, смотрели телевизор, пили шампанское и почти не разговаривали.

А потом Карина повернулась к Вадиму, и ее лицо оказалось в опасной близости от него.

— Почему ты меня не хочешь поцеловать? — спросила она.

— Я боюсь, — честно признался он, не уточняя, чего именно он боится.

Но она истолковала его ответ по-своему.

— Глупышонок мой, — мягко улыбнулась она. — Не надо бояться. Все будет хорошо.

И потянула за кончик витого шнура, которым было опоясано ее чудесное голубое платье.

…И она оказалась права. Все действительно было хорошо. Выстрел не прозвучал, когда Вадим обнял девушку.

А потом он забыл обо всем на свете.

И о том, что еще недавно его тело лежало в земле. И о Крейлисе. И о голомакияторе. И даже о «воскресителе»…

И так продолжалось до самого утра.

А утром Карина ушла на работу, оставив его нежиться в теплой постели, еще хранящей ее нежный запах.

Он проснулся вскоре после ее ухода. На столе лежала записка: «Завтрак на столе, все остальное в холодильнике. Люблю! Целую! Твоя К.»…

Сжевав бутерброд и выпив чашку кофе, он некоторое время послонялся по квартире, изучая фотографии на стенах, листая рассеянно книги, стоявшие на полке, слушая музыкальные записи, которых у Карины было очень много.

Но все это время он ощущал некое смутное беспокойство внутри себя. С ним что-то было не так. К полудню он понял — что именно…

Он не мог бы жить, купаясь в счастье, любви и безмятежности, всю оставшуюся жизнь — если, конечно, когда-нибудь ему суждено было умереть от старости. Потому что даже самое сильное и пронзительное ощущение счастья ЗДЕСЬ было лишь слабым отзвуком того блаженства и умиротворения, которые ждали его ТАМ…

Кроме того, пока он наслаждался близостью с любимой женщиной, в городе продолжали страдать и мучиться люди, по инерции цепляясь за то, что они наивно считали жизнью. Он включал телевизор — и видел обожженные обидой лица инвалидов, получающих нищенскую пенсию за свои увечья; слезы детей, которых родители сдали в детский дом; рыдания женщин, потерявших вместе с мужем надежду и опору… Только он мог избавить их от этих страданий, и осознание невыполненного долга перед ними лежало на его душе тяжким грузом.

И тогда он не выдержал. Он оделся, написал Карине короткую записку о том, что вынужден отлучиться по делам, и сбежал из заточения, к которому сам себя хотел приговорить, защелкнув за собой замок в двери.

В тот день он помог уйти сразу троим, и с каждым разом ему становилось все легче делать это.

Для начала он тщательно выбирал очередную «жертву». Если обстановка была неблагоприятной для «выстрела», он следовал за ней до тех пор, пока хотя бы на несколько секунд не оставался с ней наедине. Достигнув цели, он сначала удалялся на такое расстояние, чтобы никому не пришло в голову заподозрить его в причастности к этой смерти, а потом возвращался к трупу и, если так выразиться, устраивал засаду. Он наблюдал, как полиция осматривает тело и опрашивает немногочисленных свидетелей, как прибывшие врачи констатируют мгновенную смерть и увозят труп в морг… Все это время он наблюдал за «подступами» к месту происшествия, пытаясь распознать своего отца, даже если тому вздумалось бы применять голомакиятор.

Но все три смерти оказались напрасными, и, усталый и опустошенный неудачей, он вернулся к Карине поздно вечером.

Естественно, она накинулась на него с расспросами, полагая, что, после того, что между ними произошло, имеет право знать, где и как он проводит время. Он сослался на какие-то наспех придуманные проблемы и попросил пораньше лечь спать.

Он действительно чертовски устал за этот день так что на любовь у него уже не оставалось сил.

На следующий день повторилась та же самая история, только теперь он довел счет жертв до семи. И снова — полное отсутствие реакции со стороны «воскресителя».

Неудача изматывала Вадима больше, чем реальная затрата сил и энергии.

Поэтому, когда Карина вечером, когда они уже лежали в постели, стала делиться с ним своими мечтами о счастливом будущем — их совместном будущем, Вадим не выдержал.

— Фикция, — сердито пробормотал он. — Все это не больше, чем фикция!..

— Почему? — подняла она голову с его груди.

— Да потому что это — счастье крота, который стремится зарыться поглубже в землю, чтобы не ослепнуть от дневного света!.. И воспроизвести на свет потомство, чтобы оно тоже жило в вечной тьме!

Резким движением Карина уселась на постели.

— А что ты можешь предложить? — с удивлением спросила она. — Разве у тебя другие представления о счастье?

Вадим вздохнул.

—Да, — наконец сказал он. — Совсем другие… Только боюсь, что они тебе не понравятся.

— Ну, ты говори, а я послушаю, — предложила она. Он молчал.

— Или тебя следует понимать так, что ты не собираешься быть со мной всю оставшуюся жизнь? И не хочешь, чтобы у нас с тобой были дети?

— Карина… — попытался возразить он, но она оборвала его стеклянным голосом:

— Значит, ты вовсе не любишь меня? Значит, я была нужна тебе только для того, чтобы ты мог отсидеться где-то в безопасности, пока за тобой гоняется мафия?

— Ну, что ты говоришь? Я же люблю тебя…

— Выходит, я ошиблась в тебе, — сказала она упавшим голосом.

— Нет, нет, — поспешно сказал он, обнимая ее за плечи. — Ты просто не знаешь… Карина, счастье есть, не сомневайся в этом… Но только не здесь, не в этом мире!..

Она всхлипнула, и тогда он не выдержал. Он рассказал ей про ТОТ мир.

Она слушала его не перебивая, а потом, когда он выдохся, прошептала:

— Вадим, да ты же болен! Ты сошел с ума, но не подозреваешь об этом!

— Поверь мне, Карина, — попросил Вадим. — Не будь такой, как все!.. Все, что я тебе рассказал, — правда. Я сам был ТАМ, потому что меня убивали дважды и я несколько дней пролежал под землей на кладбище…

Она осторожно отодвинулась от него на край постели.

— А потом ты, конечно же, ожил и выбрался из могилы, чтобы убивать людей, — не то спросила, не то предположила она.

— Не убивать, — поправил ее Вадим. — А дать им возможность испытать на себе, что такое счастье. Счастье, которого достойны самые несчастные в этой жизни!..

Что-то вдруг переменилось в лице Карины.

— Ах вот как? — медленно сказала она. — Так, значит, это ты — тот самый маньяк-убийца, о котором вот уже третьи сутки только и пишут в городских газетах?.. Значит, это ты убиваешь одиноких стариков, безногих инвалидов, больных детей?!

— Да, — взорвался Вадим. — Да, черт побери!.. Я действительно делаю это. Но я вовсе не маньяк, потому что я не убиваю, а даю этим людям жизнь — вечную жизнь!.. Карина, милая моя, если ты действительно любишь меня, ты должна поверить мне — и когда-нибудь мы уйдем из этого мира вместе!..

Она его не слушала. Она соскочила с дивана, подбежала к телефону и стала лихорадочно набирать какой-то короткий номер. Пальцы ее дрожали и попадали не в те клавиши, которые были ей нужны. По лицу ее текли крупные слезы, и плечи вздрагивали от еле сдерживаемых рыданий.

Вадим встал и подошел к ней.

— Карина, — в отчаянии сказал он. — Не надо этого делать… Да, то, что я рассказал, наверняка кажется тебе бредом. Но я прошу тебя — подумай хорошенько над этим и постарайся допустить, что бред этот и есть истина…

Она наконец дозвонилась до невидимого абонента.

— Алло! — крикнула она. — Это ОБЕЗ? Вадим дернул шнур телефона с такой силой, что он лопнул сразу в двух местах.

— Не подходи ко мне! — завизжала Карина. — Н трогай меня!.. Убийца! Сумасшедший убийца!..

Но ее гневные слова уже не ранили его, не могли ранить. Сердце его было заковано в броню из жалости.

Он все-таки добрался до нее, забившейся в угол, словно прощаясь навсегда, провел ласково ладонью ее мокрой от слез щеке.

И на этот раз ему показалось, что беззвучный выстрел оглушил его громовым раскатом…

Глава 6

Та ночь стала для него переломной. Он пытался уйти из этого мира, уничтожив свою физическую оболочку различными способами. Он вскрывал себе вены, пил уксусную кислоту, вешался на крюке люстры, бил в свое сердце ножом — но все было бесполезно. Невидимый властитель, стороживший выход из туннеля, в который попадало его сознание после смерти, раз за разом неумолимо заставлял его вернуться в тело, которое чудесным образом оказывалось опять целым и невредимым.

Он был изгоем, которому закрыли все пути для возвращения в ТОТ мир.

Когда он это понял, то мгновенно успокоился. Пора было перестать метаться и совершать глупости. Надо было брать себя в руки и доводить возложенное на него дело до конца.

Уже под утро он забылся неспокойным сном, сидя на кухне, — в комнату, где лежало тело Карины, он так и не мог заставить себя войти…

Разбудил его торопливый, настойчивый дверной звонок, раздававшийся с таким исступлением, словно звонивший боялся, что его не услышат.

Вадим с облегчением вздохнул. В такую рань сюда мог заявиться только «воскреситель». Видно, отец не смог сопротивляться зову смерти…

Что ж, сейчас все и закончится.

Вадим подскочил к двери квартиры и, лязгнув замком, открыл ее. Он был настолько уверен в своем выводе, что даже не потрудился предварительно глянуть в дверной «глазок».

И тут же испытал чувство огромного разочарования. За дверью оказалась женщиной бальзаковского возраста, с растрепанной головой и лихорадочно блестящими глазами. В руке у нее была дорожная сумка.

Увидев Вадима, женщина на секунду оцепенела, а потом упавшим голосом спросила:

— Вы… вы кто такой? Почему вы здесь? И где моя дочь?!

Видимо, выражение его лица было таким, что, не дожидаясь ответа, мать Карины оттолкнула его и ринулась в квартиру. Вадим аккуратно закрыл дверь.

В ту же секунду из комнаты донесся страшный крик:

— Доченька моя!.. Что с тобой? Кто сделал с тобой ЭТО?! Господи, я чувствовала, что с тобой что-то случилось! Поэтому и приехала так рано… А оказалось — слишком поздно…

Вадим прошел в комнату. Сидя на полу, женщина попыталась приподнять голову Карины, не обращая внимания на то, что ковер уже насквозь пропитался кровью.

— Она ушла, — сообщил Вадим, подходя к женщине. — Но не стоит так убиваться, поверьте… Теперь она будет жить вечно.

Женщина уставилась на него так, словно увидела впервые.

— Это ты ее убил, — страшным голосом констатировала она. — За что? Что она тебе сделала, моя Каринушка?.. Она же была такой доброй, такой ласковой!.. Подонок! Гадина ты — вот ты кто!..

— Успокойтесь, пожалуйста, — попросил Вадим. — Не стоит поддаваться эмоциям… Я все вам объясню…

— А что тут объяснять?! — вскинула голову женщина. Слезы катились по ее лицу ручьем. — Я не желаю слушать тебя, убийца!.. Ты лишил меня самого дорогого, что у меня было, — моей единственной доченьки! И я никогда тебе этого не прощу!

С неожиданной резвостью она вскочила и устремилась к телефону. И тут же заметила вырванный с корнем провод…

— Ах вот как, — неожиданно тихим голосом произнесла она. — Она тоже пыталась позвать на помощь, когда ты ее убивал. А ты помешал ей это сделать и все-таки убил ее…

Она откинула волосы с лица и посмотрела на Вадима в упор с таким отвращением и ненавистью, словно он был мерзкой инопланетной тварью из фильма ужасов.

— Как я теперь буду жить без нее, как? — выкрикнула она. — Об этом ты подумал? Я же только ради нее и жила на свете!..

Вадим протянул ей руку.

— Это легко исправить, — сказал спокойно он. — Я сделаю так, что вы окажетесь с ней вместе, и вам обеим будет хорошо ТАМ. Дайте мне свою руку…

Но женщина с силой оттолкнула его и устремилась .к двери.

Вадим не мог допустить, чтобы она сбежала из квартиры. Но догнать ее ему удалось лишь в прихожей.

Однако, к его удивлению, прикосновение к ней не возымело никакого эффекта. Мать Карины сопротивлялась, царапая его лицо ногтями, и тогда он схватил с вешалки шарф и, накинув на ее шею, что было сил помянул за его концы. Крик женщины перешел в неразборчивый хрип, и руки ее задергались, словно пытаясь ухватиться за что-нибудь.

Когда агония прекратилась, он отпустил шарф и, подхватив обмякшее тело, бережно положил его на пол прихожей.

Постоял немного, глядя на искаженное предсмертной судорогой лицо с закатившимися под лоб глазами и вывалившимся изо рта языком.

Машинально промямлил:

— Простите меня…

Хотя извиняться, в сущности, было не за что.

Больше оставаться тут он не мог. Не потому, что ему неприятно было находиться в компании трупов. Просто вот-вот в квартиру могли нагрянуть соседи, привлеченные шумом и криками. А объясняться с ними у него не было желания.

Квартиру свою он решил навестить не потому, что его тянуло домой. Просто надо было принять душ и сменить одежду. После того что произошло в квартире Карины, его не оставляло ощущение чего-то липкого и грязного.

Однако у дома его ждал сюрприз.

На скамейке возле подъезда сидел понуро алкаш Славик, явно мучившийся сухостью во рту и головной болью. Однако во всем остальном вполне живой и здоровый.

Увидев Вадима, он обрадовался, подскочил, будто его ужалили, и заорал на весь двор своим пропитым баритоном:

— Вадик! Друг ты мой сердечный! Только ты можешь выручить меня сейчас!

Вадим ошарашенно смотрел на «районную достопримечательность». На лбу Славика не было видно ни малейшего шрама.

«Неужели его смерть была галлюцинацией?» — мелькнуло в голове Вадима, но потом он догадался.

И скрипнул зубами от невольной досады.

Получается, что «воскреситель» все-таки побывал возле тела Славика, но после того, как Вадим убежал, испуганный тем, что против своей воли сотворил. «Эх, черт, если бы я не поспешил, еще тогда можно было бы разрубить гордиев узел!.. И сейчас были бы живы все те, кого я отправил в ТОТ мир за последние дни. И та старушка в переходе. И Карина. И ее мать… Что я несу? — тут же одернул себя Вадим. — К чему эти сожаления, охи да вздохи? Не тех, что уже ушли, тебе надо жалеть, а тех, кто еще остается здесь…»

— …хотя бы двадцатку, а? — бубнил тем временем Славик, приплясывая от предвкушения близкой опохмелки. — Ты не думай, я отдам, обязательно отдам!.. Вот получу пенсию — и сразу к тебе… Я ведь долги не люблю, Вадик… Да и пить не люблю, если честно. Просто вчера такой случай был — просто грех не выпить. Поминки справляли. У одного кореша на днях мамашу в переходе какой-то гад грохнул, она там милостыню просила… Представляешь, Вадик, прямо в лоб пулю положил, как будто в тире по мишеням целый год упражнялся. И оружие-то какое-то необычное у него, как сказали обезовцы… Такого калибра вообще в природе не существует — видно, убийца этот самодельную винтовку сделал…

— Почему — винтовку? — тупо спросил Вадим.

— Так ведь стрелял-то он не в упор, а с жуткого расстояния — метров сто, не меньше. Кореш говорит, обезовцы сами не поймут, как такое было возможно. Там переход-то этот — на бульваре Разоружения, знаешь? — длиной метров пятьдесят, не больше… Во какие тайны мадридского двора! Так ты деньги-то мне займешь или нет?

— Займу, займу, — сказал Вадим.

Он наугад достал из внутреннего кармана одну бумажку из той пачки, которую получил от Крейлиса, и протянул Славику.

Лицо алкаша вытянулось вдруг так, словно он узрел вместо денег гремучую змею.

— Ты чего? — спросил Вадим.

— Это же… это же сотенная!!! — взревел Славик и ловко выдернул купюру из пальцев Вадима. — Ну, раз пошла такая пьянка — режь последний огурец!.. Благодетель ты мой! Дай я тебя обниму!

Вадим поспешно отстранился.

— Нет уж, — сказал он. — Я не хочу, чтобы тебя опять подстрелили!

И пошел в подъезд, не оглядываясь, оставив Славика с открытым ртом.

«Интересно получается, — думал Вадим, поднимаясь на лифте. — Ни черта этот алконавт не помнит о своем пребывании в ТОМ мире. Он даже не отдает себе отчета в том, что умирал. Если даже его забывчивость не объясняется склерозом из-за длительного употребления спиртного, все равно остается непонятным, как Славику представляется происшедший с ним инцидент на лестнице. По принципу — упал, очнулся, ничего не помню? Или „воскреситель“, помимо того, что оживляет мертвецов, способен еще внушать им ложные воспоминания либо полное отсутствие таковых? И люди возвращенные им с ТОГО света, продолжают жить как ни в чем не бывало, не зная о том, что все они — бывшие, а точнее — несостоявшиеся покойники…

Но ведь я-то все помню!

Правда, в отличие от всех прочих жертв «воскресителя», я пробыл в ТОМ мире гораздо дольше. Может быть, именно благодаря этому я сохранил память?

И наверняка есть еще кто-то, подобный мне, кто не может забыть своего пребывания в ТОМ мире. И, возможно, он тоже охотится на «воскресителя» — на своего «воскресителя».

В конечном счете, — думал Вадим, отпирая дверь своей квартиры, — все мы, «возвращенцы», — следствие ошибок «воскресителей». Если бы те, кто приобрел дар реанимировать трупы, не лезли воскрешать давно умерших покойников, возможно, никому и в голову не пришло бы, что они существуют, потому что даже сами воскресшие не знали бы, что их насильственно вернула к жизни чья-то безжалостная рука…

Они, «воскресители», сами нарушили хрупкое равновесие, существовавшее между живыми и мертвыми, и это не могло пройти им даром. Любая система пытается устранить отклонения от состояния ее оптимальной адаптации к внешней среде, с которой она взаимодействует, а «воскресители» представляют собой просто чудовищную аномалию!..»

Едва Вадим успел принять душ, как телефон в комнате разразился серией настойчивых звонков.

«Кто бы это мог быть, — подумал Бурин, растираясь махровым полотенцем. — Вроде бы некому звонить мне… Может, это Славик, успевший надраться до положения риз и решивший вытянуть из меня дополни тельные средства на продолжение „банкета“ с его собутыльниками? Или Фейербах, которому понадобилось проконсультироваться по компьютерным делам? Неужели — отец?..»

Последняя мысль почему-то представилась ему наиболее вероятным предположением, и он, шлепая мокрыми босыми ногами по пыльному ковру, подскочил к телефону и сорвал трубку с рычага.

В следующий момент его постигло невероятное разочарование, потому что звонил ему не кто иной, как Крейлис. Просто — Марк…

— Извините, Вадим Иванович, что беспокою вас так рано, — сказал вкрадчиво он. — Но у меня к вам есть одно очень важное дело…

«Опять, что ли, будет требовать вернуть голомакиятор?» — с раздражением подумал Вадим.

— А у меня с тобой больше нет и не может быть никаких дел, Марк, — со злорадным удовлетворением прервал он куртуазности бывшего шефа.

— Ну, зачем же вы так, Вадим Иванович? — не смутившись, откликнулся Крейлис. — Я думаю, что мое предложение должно вас заинтересовать…

Он упорно продолжал строить из себя интеллигентного, солидного, невозмутимого руководителя, явно подражая «крестным отцам» заокеанской мафии, как их принято изображать в гангстерских фильмах.

— Тем более, — продолжал глава фирмы «Голо— и видеоэффекты», — если учесть, что жизнь одного близкого вам человека находится в опасности…

Неужели этим подонкам удалось выследить и схватить отца?

— Ну, ладно, выкладывай, Марк, — грубовато сказал Вадим. — Только покороче — я спешу…

— Ну, если совсем коротко, то суть проблемы выглядит так… Есть один человек, который представляет собой препятствие для дальнейшего развития и процветания нашей фирмы — и в прошлом вашей тоже, Вадим Иванович… Так вот, я подумал, что, с учетом ваших новых способностей, вы могли бы оказать нам неоценимую услугу…

Вадим аж задохнулся от прилива злости и возмущения.

Неужели эта тля возомнила себя вправе нанимать его в качестве киллера, чтобы убрать неугодного ей человека?!.

— Иными словами, ты хочешь, чтобы я убрал этого человека? — стараясь не выдавать своих эмоций, уточнил он.

— Не забывайте, Вадим Иванович, — после паузы, сказал Крейлис, — что мы с вами беседуем не с глазу на глаз, а по обычному телефону…

— А мне плевать! — дал волю гневу Вадим. — Я все равно не собираюсь становиться одним из твоих наемников, скотина!.. Не на того напал, понятно? И нечего меня шантажировать! У меня больше нет близких людей!

— Как же? — удивился Крейлис. — У вас есть очень симпатичная подружка по имени Карина, которая питает к вам такие нежные чувства, что согласилась приютить вас в своей постельке…

— Не трогай ее своими грязными лапами, ублюдок! — прорычал Вадим. Его бесила сама мысль о том, что Крейлис сумел-таки выследить его. — И потом, если уж на то пошло, то меня не волнуют твои угрозы в ее адрес! — Он подумал и добавил: — Просто она мне безразлична, вот и все!..

— Нет-нет, Вадим Иванович, — нежным голосом протянул Крейлис. — Вы напрасно думаете, что мы собираемся убивать вашу подругу. Мы предполагаем, что на вас в вашем нынешнем состоянии это не произвело бы должного впечатления… Нет, мы будем делать ей больно, вот и все. И с каждым разом эта боль будет усиливаться, Вадим Иванович… Вы же сами испытали на себе эту боль — но поверьте, что девушке придется еще хуже, поскольку мы не собираемся допускать ту же ошибку, что и в вашем случае… Так что если вы откажетесь, то я буду через каждый час звонить вам и воспроизводить запись криков вашей Карины…

— Мерзавец! — изображая крайнюю степень возмущения, сказал Вадим. — Подлец!.. И швырнул трубку.

Внутренне же он испытывал невольное облегчение. «Не-ет, ребятки, — думал он, — не получится у вас прижать меня с этой стороны. Некого уже пытать и избивать, некого!..»

Он стал торопливо одеваться. Пора менять место базирования. Слишком многие его знают. Не ровен час, в один прекрасный день и ОБЕЗ пожалует в гости…

Телефон зазвонил снова, но он не стал брать трубку. И, уже уходя из квартиры, он вспомнил, что еще до визита к Крейлису выдергивал телефонный шнур из розетки, а сегодня, вернувшись, не удосужился подключить его.

«Значит, эти сволочи не только следили за мной, но и, пользуясь моим отсутствием, залезали в мою квартиру, чтобы порыться в моих вещах в поисках чего-нибудь интересненького!..

Ну, держитесь! Больше я вам такого удовольствия не доставлю!..»

В тот же день, приняв все меры предосторожности против возможного «хвоста», он снял двухкомнатную квартиру на другом берегу реки, в одном из фешенебельных кварталов. Арендная операция обошлась ему недешево, но теперь он мог позволить себе такую роскошь…

Правда, квартира была обставлена скромно, но Вадима не волновало отсутствие уюта. Главное — что он никому не известен здесь…

Однако не успел он изучить как следует свои новые владения, как истошно зазвонил телефон.

Он схватил трубку, но это были вовсе не те, кто сдал ему квартиру. И не какие-нибудь их знакомые. Это был все тот же Крейлис.

— Извините, Вадим Иванович, — как ни в чем не бывало сказал он. — В прошлый раз нас прервали… видимо, перебои на линии… А я очень хотел бы продолжить обсуждение наших проблем… Кстати — с новосельем вас! — невинным тоном добавил он.

Вадим на секунду прикрыл глаза.

Нет, за ним никто не следил, он был в этом уверен. Во всяком случае, люди, которые попадались ему в течение всех его поисков нового жилья, никоим образом не могли быть подручными Крейлиса…

И тут он догадался.

Голомакиятор! Вот в чем была причина незаметности людей Крейлиса! Он активно применяет прибор для подобных афер — и именно поэтому стремится сохранить изобретение в тайне…

— Ну, что тебе от меня надо? — устало поинтересовался Вадим. — Я же сказал, что не принимаю твое гнусное предложение!.. Пусть даже твои палачи зажарят заживо ту Карину, которую ты упоминал!..

Но Крейлиса было не так-то просто провести. А может быть, информаторы ему уже сообщили о том, что Карина и ее мать мертвы…

Он вдруг старательно откашлялся и сказал:

— Ладно. Если уж вы такой изверг, что вам наплевать на свою возлюбленную, давайте посмотрим на нашу проблему под другим углом… Вы не читали сегодняшнюю газету?

— Нет, — сказал Вадим. И язвительно добавил: — Я теперь не интересуюсь жизнью страны…

— Ну, зачем же страны? — добродушно возразил Крейлис. — Нам с вами хватит и городских новостей. А в газетке местной есть одна любопытная заметка. «Тот, кто стреляет без промаха» называется. И говорится в ней о некоем Слепом Снайпере, который убивает без жалости и сострадания самых несчастных и беспомощных людей… Причем не просто убивает, а стреляет им в лоб с поразительной меткостью с большого расстояния. Ну, прямо совсем как тот человек, который убил нашего общего знакомого Алексея Ивановича — помните, был у нас такой экспедитор?..

— Хватит ерничать! — перебил Крейлиса Вадим. — Ты что, собираешься выдать меня ОБЕЗу?

— Ну, по крайней мере, это никогда не поздно сделать, — философски заметил генеральный директор. — А пока я просто хотел бы договориться о сотрудничестве.

— А ты не боишься, что если меня арестуют, то я расскажу все и про тебя, и про твои подземные арсеналы, и про деяния твоих «горилл», и про голомакиятор? — поинтересовался Вадим.

— Нет, — беспечно ответил Крейлис. — Не боюсь. Необходимые меры предосторожности я уже предпринял, так что… тебе просто не поверят, малыш. Зато следователям будет интересно побеседовать с серийным убийцей-психопатом… Я так понимаю, что это вовсе не входит в твои планы?

В этом мерзавец был прав.

Чтобы выполнить волю Голоса, необходимо оставаться на свободе и вне подозрений властей. Иначе до «воскресителя» не добраться…

Так что же делать? Стать послушной игрушкой в руках этого бандита, рядящегося в тогу респектабельного бизнесмена?

— Хорошо, — наконец сказал Вадим. — Давай встретимся и все обсудим…

— Нет, малыш, — сказал Крейлис. — Так настоящие дела не делаются. Встречаться мы с тобой не будем. Все необходимые материалы ты найдешь в пакете, который будет лежать в камере хранения в аэропорту, номер ячейки я тебе сообщу позже… И не советую пытаться меня убрать, потому что все сведения на тебя будут храниться в надежном месте. Гарантирую тебе, что в случае моей внезапной смерти они мгновенно будут направлены в ОБЕЗ…

— Вот что, Марк, — сказал Вадим. — Все это, конечно, хорошо, но меня интересует, что лично я буду иметь за это.

Крейлис натянуто рассмеялся:

— Вот это другой разговор!.. А что ты бы хотел получить? Деньги? Или славу? Шучу, шучу…

— Я хотел бы получить от тебя голомакиятор, — твердо сказал Вадим. — Причем одновременно с конвертом…

Секунду в трубке царило молчание. Потом Крейлис игривым тоном сообщил:

— А-а, понимаю, понимаю… Приборчик понадобился тебе для твоих развлечений в свободное от работы время? Что ж, не вижу, почему бы создателю сего чудного артефакта не попользоваться им в своих личных интересах…

Вадим положил трубку.

«Ну вот, — отрешенно подумал он. — Поздравляю: ты поднялся еще на одну ступеньку по лестнице, ведущей в небеса… Или, наоборот, спустился?..»

Глава 7

В течение двух следующих дней звонка от Крейлиса не было.

Это время Вадим использовал для продолжения охоты на «воскресителя». В душе его теплилась надежда, что он успеет найти отца раньше, чем Крейлис опять выйдет на него, и тогда не придется поступаться своими принципами…

Но, к сожалению, этого не случилось.

За эти два дня он помог уйти в ТОТ мир еще одиннадцати тщательно избранным жертвам. С каждой новой жертвой он набирался навыков и опыта. Его уже не пугала ни кровь, ни зрелище бездыханного тела тех, кого он наметил в качестве достойных абсолютного счастья. Он научился действовать даже в таких ситуациях, когда вокруг были люди, много людей. Собственно, это оказалось нетрудно — на миг прикоснуться в толпе к выбранному человеку и тут же резко замедлить или ускорить шаг, уйти в сторону. Потом можно было в числе других свидетелей «странной гибели» подойти к лежащему, расспрашивать людей, что случилось, и даже пытаться оказать первую помощь «пострадавшему». Главное при этом было — уйти с места происшествия до прибытия обезовцев и прочих официальных должностных лиц… Если же такая «игра на публику» представлялась в какой-то ситуации рискованной, лучше было наблюдать за происходящим издали, фиксируя всех, кто приближается к трупу.

Он научился великолепно контролировать себя во время «акций», но стоило ему, вернувшись домой, остаться в одиночестве — и проклятое подсознание вновь и вновь подсовывало ему вредные картинки воспоминаний о минувшем дне и лица тех, кого он «убивал».

…Например, женщина по имени Люда, которая когда-то работала уборщицей в их фирме. Существо некрасивое, одинокое, забитое и никому не нужное. Она носила бесформенные платья до самых пят и спортивные брезентовые тапочки, а голова ее всегда была повязана платочком. Каждое ее движение было таким, словно она извинялась перед окружающими за то, что имеет наглость мозолить им глаза своим несуразным видом. Когда с ней кто-то пытался заговорить, она сразу терялась, опускала глаза и вообще старалась побыстрее отделаться от собеседника, чтобы тихо шмыгнуть в нору своего одиночества. Ей было уже сорок пять лет, но в жизни у нее не предвиделось никаких радужных перспектив… Тем не менее работала Люда с такой истовой самоотдачей, будто надеялась, что трудом и старанием своим вымолит у бога хоть капельку счастья для себя…

Уволил ее Крейлис — за то, что, убирая в его кабинете, Люда нечаянно разбила хрустальную вазу для цветов (шеф любил цветы и сам выращивал в домашней оранжерее розы и орхидеи). Когда Вадим случайно встретил Люду в городской толпе, сердце его больно сжалось. Она была все в том же наряде — длинное платье, тапочки и платочек, но лицо ее постарело по меньшей мере лет на десять…

Впрочем, Люда была единственной из всех жертв, которую Вадим знал лично. Остальных он выбирал разными способами.

Безногого ветерана пандухского конфликта он взял на заметку, прочитав о нем заметку в газете.

Женщину средних лет в черном костюме с траурной повязкой на голове он увидел в вагоне метро. Она сидела, отсутствующим взглядом уставившись в пространство перед собой, не видя и не слыша никого вокруг. Но когда на очередной станции в вагон вошла женщина с кудрявым малышом лет пяти, женщина вдруг впилась завидующим взглядом в ребенка, и на глаза ее навернулись слезы — видимо, совсем недавно она лишилась сына или дочери…

С технической точки зрения самым трудным был случай с семнадцатилетним мальчишкой, приговоренным к длительному сроку заключения за убийство, которого он не совершал. Это было громкое дело, и городские газеты подробно освещали ход процесса. Когда стало ясно, что суд непоколебим в своем решении и парню предстоит провести в колонии строгого режима столько же лет, сколько ему исполнилось накануне, Вадим прибыл как раз к окончанию заключительного заседания и встал в толпе журналистов и зевак так, чтобы иметь возможность быть как можно ближе к оцеплению. Наконец двери суда распахнулись, и в сопровождении трех дюжих конвоиров на ступенях лестницы появился осужденный. Не доходя нескольких метров до машины с зарешеченными окнами, юноша остановился и с отчаянием крикнул: «Люди, не виноват я! Поверьте мне!» На какой-то миг толпа, колыхнувшись к мальчику, смяла оцепление, и тогда Вадиму удалось до тронуться до скованных наручниками запястий. Полицейские судорожно заработали щитами и дубинками, но было уже поздно…

С некоторыми из своих будущих жертв Вадим разговаривал сам, прежде чем принять окончательное решение.

Так было с братом и сестрой, оставшимися сиротами после того, как их мать умерла совсем молодой от тяжкого недуга. Мальчику было восемь, а девочке — двенадцать лет, и у них не было никого на свете, кроме отца, который когда-то ушел в другую семью, а теперь не хотел становиться опекуном несчастных детей. Сирот ожидала горькая участь детдомовцев, и они готовы были пойти на что угодно, чтобы не попасть в казенный приют. Это был первый случай, когда Вадим посвятил своих жертв в то, каким способом может помочь им, — и дети согласились… Единственное, о чем они просили Вадима, — чтобы ЭТО произошло на кладбище, у могилы их матери…

Для того отбора, который мысленно производил Вадим во время своих блужданий по городу, были и определенные Ограничения. В принципе, можно было бы отправлять в ТОТ мир всех подряд, потому что даже самые счастливые и беззаботные люди просто-напросто заблуждались в своем понимании счастья. Но это было бы не только физически невыполнимо, но и бессмысленно. Помогать следовало в первую очередь тем, кто явно нуждался в этой помощи…

Между тем в городе постепенно нарастала паника, и вызвана она была действиями Вадима. Газеты взахлеб сообщали о неуловимом и бесчеловечном убийце-маньяке. Читая эти статьи, Вадим криво усмехался — это ж какой фантазией надо обладать, чтобы приписывать его деяния некоему злому монстру, явившемуся в город не иначе как из Ада!..

Тем не менее после этих публикаций ему пришлось учитывать, что люди с подозрением относятся ко всякому незнакомцу, который оказывается с ними один на один.

Он испытал даже нечто вроде облегчения, когда однажды ночью ему позвонил Крейлис и сообщил, что он может приступать к выполнению «заказа».

Крейлису надо было отдать должное — сведения, которые он подготовил для Вадима, оказались очень подробными. И с голомакиятором он не подвел. Правда, это был явно не тот экземпляр, который когда-то изготовил Вадим. Видимо, за время его отсутствия Крейлису — или, по его заказу, кому-то из посторонних специалистов — удалось изготовить еще несколько приборов…

Человека, который «мешал развитию» фирмы «Голо-и видеоэффекты», звали Михаил Колганов. Однако в мире криминальных разборок он был известен просто как Колчан. Ему не было еще и сорока, но биография у него была богатая и выдающаяся. Начав в семнадцать лет с «ходки в зону» за вооруженное ограбление, он быстро набрал необходимый жизненный опыт и к двадцати пяти годам контролировал весь правобережный район. А в настоящее время пытался подмять под себя вообще весь Инск. Отличался он неуемной жестокостью и отсутствием всяких принципов, даже тех, которыми иногда все-таки руководствовались обычные «теневики». Именно благодаря Колчану город захлестывал мутный поток наркотиков, порнографии и детской проституции.

Тем не менее ничем особенным от других людей Колганов не отличался. Если не считать, конечно, того, что ему принадлежали трехэтажный особняк с бассейном, баней-сауной, подземным гаражом, посадочной площадкой для аэров и спортивным комплексом чуть ли не в центре города; парк из десятка автомашин разных марок, два личных аэра с пилотами, целый гарем любовниц разных национальностей, а также сеть кегельбанов, баров, казино и даже магазинов…

Внешне это был невысокий, сутулый человек с широким плотным телом, крупным лицом и жилистыми, «обезьяньими» руками. Одевался он скромно и непритязательно, как простой рабочий. Жесты и походка были старательно скопированы с Гитлера по документальным кинофильмам — у Колчана была едва ли не самая полная в мире коллекция материалов о фюрере.

В досье, собранном людьми Крейлиса, были данные о том, как Колчан проводит время, где чаще всего бывает, кто его окружает и какие возможные подходы имеются к нему. С последним пунктом дело обстояло неважно, и Вадим, понял, почему на роль киллера Крейлис выбрал именно его. Дело было в том, что Колчан был окружен целой свитой телохранителей и охранников, мимо которых не могла бы и муха пролететь незамеченной. Все его перемещения по городу напоминали официальный визит крупного политического деятеля в какую-нибудь иностранную державу. Когда черный бронированный «Тандерболт» Колчана подкатывал к одному из тех мест, которые он любил посещать (таковых, правда, было немного, и все они относились к сфере культуры и отдыха в виде казино, ресторана или тайного притона), охрана блокировала все входы и выходы, тщательно отсеивала нежелательных посетителей и следила за тем, чтобы никто не мог приблизиться к Колчану на расстояние десяти шагов…

Нечего было и думать о том, чтобы пробраться в дом главаря мафии. Даже если это и удалось бы, то после покушения было бы трудно уйти оттуда целым и невредимым. Реальнее выглядел варианте нападением на Колчана во время его очередной вылазки в город.

Наиболее подходящим местом для акции было казино «Золотая подкова» (снимки интерьера с разных ракурсов прилагались), куда Колчан наведывался каждый субботний вечер, чтобы выиграть «в честной борьбе» у своих товарищей по оружию сотню-другую тысяч гольдов. Игра проходила в отдельном кабинете (имелась исчерпывающая схема расположения с указанием всех расстояний), вход в который тщательно охранялся.

Попасть в кабинет можно было бы лишь в обличий кого-нибудь из обслуживающего персонала: время от времени один из официантов приносил в кабинет напитки и заменял пепельницы. Прежде чем пропустить официанта к игрокам, телохранители тщательно обследовали его детекторами на наличие металлических предметов, взрывчатки, ядов и прочих смертоносных средств. Кроме того, в самом кабинете каждое движение официанта контролировалось, и если бы ему вздумалось хотя бы создать видимость угрозы для жизни «хозяина», как его тут же бы убрали…

Подборку документов завершал перечень официантов казино с именами, трехмерными голопроекциями внешнего вида в натуральную величину и описанием характерных особенностей походки и привычек…

Тем не менее Вадим не удовлетворился этим досье. Он перезвонил бывшему шефу и осведомился, есть ли у того какие-нибудь материалы, характеризующие Колчана как человека…

— Как — кого? — изумился Крейлис. — Ты что, всерьез считаешь этого отморозка человеком? Да он же — хуже самого дикого зверя!..

«А сам ты будто бы не такой», — подумал Вадим, но вслух сказал другое:

— Считай Колчана кем хочешь, Марк, но мне нужна полная информация о его жизни. Родители, детство, взаимоотношения с женщинами и так далее… В общем, любые биографические подробности.

— Слушай, а на фига тебе все это? — по-детски удивился Крейлис. — Неужели ты без этого не можешь просто взять и шлепнуть этого доморощенного фашиста?

— Не могу, — заявил Вадим.

В трубке воцарилась долгая пауза. Потом Крейлис возмутился:

— Ты совсем охренел, малыш! Что я тебе — господь бог, что ли, чтобы собрать такую информацию за считанные дни?

— Меня не интересует, где и как ты будешь добывать биографию Колчана! — заявил Вадим. — Но имей в виду, что без этого я и пальцем не шевельну! — Внутренне он отметил, что данное выражение в его случае имеет совершенно особый смысл. — И не рассчитывай на то, что у тебя в запасе несколько дней. Информация мне нужна завтра к пяти вечера…

— А что так? — осведомился Крейлис. — Я тебя вовсе не тороплю, малыш. Тем более дело сложное… Между прочим, ни один из профессионалов за него не взялся!

— У меня нет ни времени, ни желания неделями возиться с бандитами! — двусмысленно объявил Вадим и бросил трубку.

Завтра как раз была суббота.

Глава 8

Официанты в казино «Золотая подкова» были одеты в стандартную униформу: черные брюки и белая курточка с золотыми позументами на рукавах и лацканах. Всего их было человек двадцать пять.

Вадим пришел в казино заранее и бродил по залу, изучая обстановку, в которой придется действовать.

Зал напоминал арену цирка. Он был таким же круглым, только в отличие от цирка в разных местах зала массивные колонны подпирали стеклянный потолок. Стойка бара, от которой официанты разносили напитки, была тоже круглой и располагалась в центре зала так что если смотреть на зал сверху, то он действительно напоминал огромную подкову. В том месте, где концы подковы были разомкнуты, в казино имелся коридорчик, выходивший в кабинет, постоянно зарезервированный для Крейлиса и его свиты.

Через плечо у Вадима висела сумка с голомакиятором и баллончиком с нервно-паралитическим газом.

По предварительным прикидкам, следовало заманить официанта в укромное место, обездвижить его с помощью баллончика, переодеться в его форму и далее действовать по обстоятельствам, пытаясь перехватить заказ на обслуживание Колчана и его приближенных.

Но в последний момент план этот Вадиму разонравился.

Слишком многое в нем зависело от случайностей. Да и укромным местом в казино был лишь туалет, а ждать, пока кто-нибудь из официантов захочет его посетить, было бы напрасной тратой времени. К тому же не было гарантии, что в этот момент в туалете не окажется никого из посетителей…

Значит, надо менять весь план на ходу.

Конечно, можно было бы отложить выполнение «заказа» до следующей субботы, но, по сути, эта отсрочка не решала проблемы.

Вадим рассеянно бродил между столиками, созерцая, как кучки богатых бездельников обоих полов убивают время на бессмысленную охоту за деньгами. Набор средств для этого был стандартный: рулетка, игровые автоматы, карточные столы, бильярд…

Крейлису удалось раздобыть кое-какие сведения о прошлом Колчана, но они мало что дали Вадиму. Вырос Миша Колганов в достаточно приличной и обеспеченной семье, где не было никаких предпосылок к тому, чтобы в будущем он стал жестоким и циничным преступником. В школе он учился, как многие его сверстники, любил животных, занимался спортом…

А в семнадцать лет, едва окончив школу, вступил в шайку, возглавляемую недавно вышедшим из заключения «вором в законе», и стал совсем другим человеком.

Но ведь так не бывает, чтобы человек ни с того ни с сего резко переменился в худшую сторону, мучительно раздумывал Вадим. Должен был иметься какой-то «первотолчок», который побудил парня, отнюдь не страдавшего слабохарактерностью и генетической предрасположенностью ко всему запретному, сделаться преступником…

Но отыскать эту причину по прошествии стольких лет не представлялось возможным.

Родители Колчана давным-давно умерли — он как раз в то время отбывал очередной срок, на этот раз за убийство, совершенное с особой жестокостью. А братьев или сестер у него не было.

Кружа между столиков, покрытых традиционным зеленым сукном, Вадим вдруг по какой-то ассоциации подумал об отношениях между ним самим и отцом.

Если бы кто-то посторонний вдруг вздумал анализировать прошлое его, Вадима, то, наверное, ему бы тоже не было понятно, по какой причине молодой преуспевающий программист вдруг принялся убивать всех подряд. Ведь в семье Буриных всегда царил штиль, не было ни бурь, ни даже сильного ветра, раскачивающего лодку семейного быта. Мать любила Вадима, да и отец в целом относился неплохо. Во всяком случае; он никогда не бил его даже за самые тяжкие подростковые грешки.

Вадим окончил школу, поступил в институт и уже оканчивал его, когда мать вдруг покончила с собой без каких-либо видимых причин. Во всяком случае, для соседей и знакомых. Отец по этому поводу тоже ничего вразумительного сказать не мог. Однако было во всей этой трагической истории нечто, что само по себе являлось ответом на вопрос относительно причин самоубийства.

ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ, ЗНАЧИТ, ЕМУ БЫЛО ПЛОХО.

А плохо ему могло быть только по вине самых близких и родных ему людей.

Когда Вадим сделал этот вывод, он не стал ни в чем упрекать отца. Он даже не задавал ему вопросов о смерти матери. Но с тех пор между ним и отцом выросла стена отчуждения.

Именно поэтому, успешно окончив институт и вернувшись в родной город, Вадим не захотел больше жить с отцом и приобрел себе в рассрочку отдельную квартиру.

Самое интересное, что отец никогда не уговаривал его поселиться вместе с ним. Словно понимал, что бесполезно пытаться загладить свою вину перед сыном.

Так длилось до того дня, когда Вадима убили в первый раз. Тогда Бурин-старший сполна использовал подвернувшийся ему шанс, чтобы исправиться в глазах сына. И сердце Вадима оттаяло настолько, что он готов был ради отца рискнуть своей жизнью. Лишь бы помочь ему…

Но потом, когда отец оживил Вадима во второй раз, это было уже не благом, а самым настоящим издевательством. Возможно, что он искренне желал сыну добра и хотел, чтобы тот жил и радовался жизни. А вышло так, что он сам, своими руками сделал из Вадима безжалостного, бесчеловечного убийцу-маньяка…

Вадим вдруг так резко остановился, что на него чуть не налетел один из официантов, тащивший обильно уставленный хрустальными фужерами поднос куда-то в дальний угол зала.

Вадим почувствовал, что в конце туннеля начинает брезжить свет. Вначале слабый, постепенно он разгорался, становясь все ярче и ярче — совсем как после смерти, когда душа умершего рвется из этого мира в ТОТ, абсолютный и совершенный…

Да, идея была невероятной, но ее следовало опробовать.

К счастью, перед выходом из дома он зарядил голомакиятор образами всех людей, которые когда-то имели отношение к Колчану. Теперь это пригодится.

У входа в казино началась вдруг суматоха, послышались командные резкие голоса, потом двери распахнулись, и в зал вломилась орава шкафоподобных людей в свободных кожаных куртках, под которыми можно было бы при желании спрятать целый оружейный арсенал. Судя по тому, что некоторые из вновь пришедших постоянно держали руку за пазухой, арсенал у них действительно наличествовал…

Рассыпавшись по залу, телохранители Колчана оглядывали посетителей с головы до ног, бесцеремонно проверяли объемистые дамские сумочки и оттопыренные карманы мужчин. Никто не возмущался — видимо, «Золотую подкову» посещали в основном одни и те же люди, которые уже привыкли к «особым мерам безопасности» в отношении Колганова.

Кто-то резко дернул сумку Вадима, и он оглянулся. Перед ним стоял детина с широкими плечами, ростом под два метра. Узкие азиатские глаза с подозрением оглядывали Вадима.

— Сумку покажи, — потребовал он без лишних объяснений.

Вадим не стал спорить и расстегнул «молнию». Детина заглянул в сумку и, пошарив в ней своей короткопалой ручищей, извлек на свет шлем голомакиятора.

— Эт че за фигня? — с подозрением осведомился он.

— Шлем, — невозмутимо сказал Вадим. — От видеоплейера…

— Че-то я никогда не видел таких плейеров, — скривился детина.

— Одна из последних моделей, — скромно пояснил Вадим.

— Хм… здорово! Может, подаришь Лысому, а? Лысый тоже порнуху смотреть любит… в свободное от службы время…

Кличка Лысый, очевидно, относилась к самому детине.

—Да пожалуйста, — не моргнув глазом, сказал Вадим. — Только к нему обычные дискеты не подходят, а новые еще в продажу не поступили…

Несколько секунд Лысый ощупывал Вадима цепким взглядом, видимо, переваривая сказанное, потом хмыкнул и бросил шлем обратно в сумку:

— Да ладно, я ж пошутил… А вот этот баллончик тебе зачем?

В ладони детины лежала аэрозоль с нервно-паралитическим газом.

— Так, на всякий случай ношу, — признался Вадим. — Чтоб не приставали всякие, если сорву куш в картишки…

Детина хохотнул и спрятал баллончик себе в карман.

— Ручками надо обороняться, — назидательно сказал он. — Ручками! И еще кое-чем… — Он красноречиво распахнул куртку, и Вадим увидел за поясом целый набор рифленых рукояток «кой-чего». — А этой дрянью только народ смешить! Поэтому я у тебя ее конфискую…

Детина двинулся было дальше, но вдруг вновь остановился и развернулся массивным корпусом к Вадиму, застегивавшему сумку.

— Кстати, — сказал Лысый. — А ты сам-то кто такой? Че-то я тебя здесь никогда не видел… Залетный, что ли?

— Ага, — без улыбки сказал Вадим. — Посланник самого господа бога…

Криво осклабившись, детина строго погрозил ему пальцем и пошел к стойке бара.

«Зачистка» казино заканчивалась. Некоторых — видимо, особо нежелательных — посетителей коллеги Лысого выпихивали взашей из зала, остальные гости оправляли на себе одежду и вполголоса переговаривались.

Они явно ждали прибытия «хозяина». И тот не заставил себя долго ждать. Снаружи донесся истошный визг тормозов, телохранители заученно выстроились в два ряда, создавая живой коридор. Сам директор казино предупредительно распахнул двери, и в зал быстрым шагом, в окружении нескольких мужчин в строгих костюмах с черными бабочками, вошел Михаил Колганов.

Под глазами у него были набрякшие серые мешки, и вообще выглядел он как смертельно уставший человек.

За стойкой бара невидимый оркестр грянул приветственный марш, и Колчан поднял обе руки над головой, приветствуя собравшихся, как бегун, первым пришедший к финишу. В зале раздались нестройные хлопки аплодисментов.

Колганов вместе со свитой проследовал в кабинет, и возле входа в коридор тотчас же выстроился кордон телохранителей.

Зал вернулся к своим прежним занятиям.

Вадим выждал еще несколько минут, а потом направился в туалет.

Запершись в кабинке, он надел шлем и скомандовал голомодулю вывести нужный образ. Выйдя из кабинки, посмотрелся в зеркало. Оттуда на него глянули из-под мохнатых бровей глаза совершенно чужого человека. Покойного отца Колганова.

Когда телохранители, перекрывавшие доступ в кабинет «хозяина», увидели подходящего Вадима, то не стали хвататься за оружие. Они не видели в нем ничего угрожающего. Просто какой-то тип средних лет, явно попавший в казино впервые, перепутал коридорчик с туалетом, вот и прет, как танк, туда, куда ему не положено…

— Слышь, приятель, сюда нельзя, — сказал, выдвинувшись навстречу Вадиму, один из охранников. — Так что разворачивайся на сто восемьдесят градусов и топай живее отсюда, пока мы добрые…

— Мне нужен Михаил, — сказал Вадим, пытаясь говорить глухим голосом, который подходил бы к его новому имиджу.

— Какой еще Михаил? — удивился охранник. Обернулся к своим: — Мужики, кто-нибудь из вас знает, кого спрашивает этот тип?..

— Это ваш шеф, — сказал Вадим. — Михаил Алексеевич Колганов…

Охранник смерил его с головы до ног недоверчивым взглядом.

— Так ты Колчана ищешь, что ли? — спросил он. — Так бы сразу и говорил. А на кой он тебе сдался?

— Я его отец, — кратко ответил Вадим. — И очень хочу его видеть.

Охранник растерялся.

— Слышь, мужики, — опять окликнул он своих дружков, — этот мудак из сарая говорит, что он — папаша Колчана.

— Гони его в шею. Робот, — отозвался один из телохранителей. — Пусть не вешает лапшу на уши: папахен шефа дал дуба еще лет двадцать назад!..

Охранник опять оглядел Вадима с головы до ног. Видно было, что он колеблется.

— Послушайте, любезный, — ворчливо сказал Вадим. — Я вовсе не умирал, тут какая-то ошибка… Я только что прибыл, и мне нужно срочно видеть моего сына! Вы просто скажите ему, что его ждет здесь отец, — а там пусть он сам решает…

Из досье на Колчана Вадим знал, что тот держит своих приближенных в ежовых рукавицах и сурово наказывает за малейшую оплошность.

— Ладно, — сказал наконец тот, кого звали Роботом. — Но ты подождешь здесь, а ребята тебя пока хорошенько обыщут — такие уж у нас порядки.

Он завел Вадима в коридорчик за ширму, поручил паре здоровенных парней обшарить его с головы до ног, а сам двинулся к двери в конце коридора…

Ждать пришлось недолго. Вскоре дверь кабинета распахнулась и в коридор вывалился Колганов в сопровождении охранника. В зубах у Колчана была зажата дымящаяся сигара толщиной в два пальца, а в одной руке был наполовину опорожненный фужер. Судя по зловещей ухмылке, он намеревался хорошенько проучить неизвестного шутника, вздумавшего разыгрывать его таким мерзким способом.

При виде хозяина телохранители, которые обыскивали Вадима, ухватили его под руки и застыли, не давая пошелохнуться.

В коридорчике был интимный полумрак, потому что освещался он лишь настенными бра.

Не доходя нескольких метров до Вадима, Колчан вдруг словно споткнулся, и фужер выпал из его руки, а из непроизвольно открывшегося рта вывалилась на ковер сигара, чадя вонючим табачным смрадом.

— Папа? — с ужасом произнес Колчан, неотрывно глядя на Вадима. — Это действительно ты?..

Вадим молча смотрел на него. Если бы он произнес хотя бы слово, обман тотчас же раскрылся бы.

Колчан подошел к Вадиму вплотную и нерешительно остановился.

— Но этого не может быть! — сказал он после паузы. — Ты же был мертв… на сто процентов мертв!.. Неужели?..

Он осекся и посмотрел на телохранителей так, будто впервые заметил их.

— А ну, вон отсюда! — приказал он.

— К-куда? — тупо спросил тот охранник, который вызывал Колчана из кабинета.

— Куда хотите, — огрызнулся Колганов. — надо поговорить с отцом, понятно?

Недоуменно переглянувшись, телохранители торопливо скользнули за ширму, оставив Вадима наедине со своим боссом.

— Папа, — сказал Колчан, избегая смотреть в лицо Вадиму, — я не знаю, как тебе это удалось, но раз уж ты опять жив, то выслушай меня… Я не собираюсь просить у тебя прощения за то, что тогда было. В конце концов, виноват был ты, а не я, верно?.. — (Вадим молчал.) — Что молчишь? Ну, ладно, молчи, ты же всегда не любил много говорить. Даже тогда, когда черт тебя дернул оживить меня!.. Ты помнишь, как это было? Лично я не забыл и никогда не забуду этого!

Лицо Колганова исказилось как от внутренней боли, он тяжело дышал, на лбу его выступили крупные капли пота.

— Мне было тогда всего шестнадцать лет, и я был уверен, что мир таков, каким он кажется, — продолжал Колчан. — И что каждый после смерти получит то, что он заслужил. Я верил в это до тех пор, пока на своей шкуре не испытал, что на том свете нет ни ада, ни справедливой кары за совершенные грехи. Меня убили какие-то подонки — кстати, я потом, спустя много лет нашел и расквитался с ними как положено, — и я попал туда, где есть только любовь и где все люди становятся похожими на ангелов. И еще я слышал голос, который беседовал со мной. Этот голос принадлежал яркому светящемуся существу, преисполненному любви и доброты. Он — или, точнее, Оно — показал мне картинки из моей жизни, начиная с раннего детства. Эти эпизоды промелькнули так ярко передо мной и так наглядно, как никогда не увидишь наяву… Причем Оно, существо, состоящее из одного лишь света, не упрекало меня и не винило за допущенные ошибки и проступки. Оно пыталось внушить мне одну очень простую мысль: неважно, как ты жил на земле, потому что всех ждет прощение после смерти!.. Душа моя была полна радости и покоя, я был наполнен предвкушением наивысшего счастья. А ты взял и вернул меня обратно… Может быть, я не знал бы о том, что произошло, если бы пролежал в той грязной вонючей канаве всего несколько часов. Но место было глухое, и шел крупными хлопьями снег, который быстро завалил мое тело, так что ты нашел меня лишь на вторые сутки. Помнишь, как я плакал тогда, а ты не мог понять, в чем дело?

Колганов поднял лицо, и Вадим увидел, что по его морщинистым щекам текут слезы.

— Дело было в том, что я возненавидел и тебя, и всех людей! — хрипло продолжал Колганов. — Ты вернул мне жизнь — но лучше бы ты этого не делал!.. Потому что таким, как я, просто не может быть места в этом мире! Они обречены всю жизнь мучиться, не зная, как им жить и что делать с тем знанием, которым они обладают! И когда они понимают, что вся жизнь ЗДЕСЬ не стоит ни гроша, что смерти нет, а следовательно, нет ни убийств, ни преступлений, ни преступников, ни праведников, — то тогда они получают свободу. Свободу творить все, что захочешь. Потому что знаешь: мы — только коконы, из которых должны вылупиться красивые, беззаботные бабочки!.. И я жил так, как мне подсказывало мое новое знание. Я грабил, убивал, насиловал и обманывал, не чувствуя никаких ограничений и зная, что в конце будет не Страшный суд, а всеобщее равенство и всеобщая любовь…

Он замолчал и впился в лицо Вадима невидящим взглядом. Похоже, что он уже не замечал, кто именно стоит перед ним. Главное для него было — выговориться, понял Вадим. Ведь все эти годы он вынужден был носить страшную истину, открывшуюся ему после смерти, в себе.

«А действительно, — обожгла его непрошеная мысль, — если вдуматься — преступник ли этот человек? Да он такой же, как я. Только я действую, стараясь помочь в первую очередь самым слабым и несчастным а он помогал уйти всем подряд — и какая, в сущности разница, каким способом он это делал?

ТАМ все равно другие мерки и критерии, и, кроме них, нельзя руководствоваться никакими иными… Такие, как этот Колчан и я, — пришельцы из другого мира, сознание которых было пересажено в тела ранее живших здесь людей. Так неужели мы должны быть судимы по здешним законам? И почему наши души должны оставаться человеческими, если как люди мы уже однажды умерли?!»

И тогда Вадим шагнул к Колганову, протягивая руки. Колчан всхлипнул, как обиженный ребенок, и кинулся в распростертые объятия «отца».

— Ты не думай, пап, — шептал он, уткнувшись лицом в грудь Вадиму. — Я не боюсь смерти… Это всё для видимости — и охрана, и телохранители… Я просто решил хоть немного изменить этот мир — но это так непросто, папа!..

— Я знаю, — наконец разжал губы Вадим, и Колганов вздрогнул, не узнав голоса того, кого он считал отцом. — Я знаю…

И, прежде чем Колчан успел что-то сделать, он изо всех сил обнял его и закрыл глаза…

Едва Колганов рухнул замертво, Вадим отключил сканер, который в течение всего его разговора с мафиозным авторитетом считывал невидимым лучом портрет Колчана, записывая его в память, и «надел» на себя образ своего недавнего собеседника.

Уверенным шагом, стараясь подражать походке Колчана, он вышел в зал, где к нему сразу же подскочили телохранители.

— Домой, шеф? — подобострастно осведомился Лысый.

Вадим важно кивнул.

— А ваш отец? — удивился другой охранник.

Вадим неопределенно махнул рукой и решительно направился к выходу.

Охранники переглянулись и гурьбой бросились за ним.

У входа стоял длинный черный лимузин, и водитель в строгом костюме с галстуком стоял, услужливо придерживая открытую заднюю дверцу.

Вадим сел на заднее сиденье, и охранники было сунулись вслед за ним, но он красноречиво захлопнул дверцу у них перед носом и махнул рукой на казино: оставайтесь, мол, там.

Ничего не понимающие громилы топтались на месте, пока лимузин отъезжал от «Золотой подковы».

Едва казино осталось позади, Вадим постучал в прозрачную шумонепроницаемую стенку, отгораживавшую салон от места водителя. Когда водитель обернулся, Вадим сделал ему знак остановиться и выбрался из машины. Вошел в первое попавшееся заведение — им оказался модный бутик, — стянул с себя «шлем», взял не глядя с вешалки первый попавшийся костюм и переоделся в примерочной кабине, швырнув в урну свои брюки и куртку…

Потом расплатился и вышел из магазина, чуть не столкнувшись с водителем, которому, видимо, телохранители уже успели сообщить по телефону о том, что настоящий Колганов мертв. Водитель устремился, озираясь, в зал, а Вадим свернул за угол и растерялся в переулках…

Глава 9

Все воскресенье он отсыпался, восстанавливая затраченную нервную энергию.

Но перед тем как залечь в постель, он отключил телефон и дверной звонок. «Пусть весь мир катится в пропасть, — решил он. — Я больше не могу, мне нужен отдых…»

Как ни странно, никто не пытался его беспокоить. Крейлис словно забыл про него.

Ну и пусть…

В понедельник он выбрался «прогуляться». Вначале он шел бесцельно, не приглядываясь к прохожим. Потом его внимание привлек старик, спускавшийся на слабых, больных ногах по ступенькам в подвал жилого дома, держа в руке пакет молока и приговаривая: «Кыс-кыс-кыс… Ваша мамка пришла, молока принесла… Где же вы, хвостатые и полосатые?»

Сердце Вадима мгновенно облилось кровью. Оглядевшись, он понял, что грех было бы упускать такой случай.

Этот пенсионер, живущий явно не в роскоши, прикармливал кошек, покупая для них молоко! Да он бы лучше на себя эти деньги потратил… Но, видно, очень добрая у него душа, раз он не может допустить, чтобы в мире кому-то было плохо — хоть людям, хоть животным…

Через несколько минут Вадим выбрался из подвала, а когда глаза его привыкли к дневному свету после подвальной тьмы, обнаружил, что руки его испачканы кровью. Прогулка пошла насмарку. Пришлось спрятать руки в карман и в таком положении возвращаться домой, чтобы там тщательно отмыть с пальцев кровь и выковырять ее из-под ногтей.

Не то чтобы он брезговал кровью своих жертв — просто нельзя было выдавать себя…

Собравшись вновь уходить на «охоту», Вадим решил захватить с собой голомакиятор. Однако при попытке включить его ради проверки прибор вдруг наотрез отказался функционировать.

«Вот оно что, — догадался Вадим. — Не случайно Крейлис так раздобрился, что без лишних возражений выдал мне в пользование мое же детище. Значит, старый лис подстраховался, чтобы у меня не возникло соблазна использовать голомакиятор в своих „личных“ интересах. Он распорядился внести в программу такие изменения, которые вырубали бы напрочь систему после нескольких включений. Что-то вроде компьютерного вируса…»

Восстановить работоспособность прибора было можно, но для этого требовалась та аппаратура, которая осталась на прежнем месте жительства.

Вадим положил голомакиятор в сумку и поехал на свою старую квартиру.

Неладное он почувствовал, когда уже копался в дактилоидентификаторе, почему-то не желавшем срабатывать.

Всей своей кожей он почувствовал, что в квартире находится кто-то чужой.

И тогда он ринулся к лифту. Нажал первую попавшуюся кнопку.

Двери уже закрывались, когда послышался скрежет открываемого замка.

Лифт доехал до третьего этажа и остановился. По лестнице слышался топот бегущего человека. Вадим нажал на кнопку самого верхнего этажа.

«Побегай, побегай вверх-вниз, — со злорадством подумал он о своем преследователе. — Глядишь — и жирок растрясется…»

Почему-то он полагал, что речь идет о Крейлисе, придумавшем какую-нибудь новую ловушку для него.

Однако судя по темпу перемещения незнакомца, это не мог быть Крейлис. Только хорошо натренированный человек сумел бы не отстать от скоростного лифта, поднимающегося на верхний этаж за считанные секунды.

Улучив момент, Вадим вынырнул из лифта на своем этаже и выскочил на лестницу. Было слышно, как кто-то прыжками бежит наверх.

Дверь, ведущая на крышу, была заперта, но у Вадима, как и у других жильцов верхнего этажа, был ключ от нее. Он принялся лихорадочно открывать висячий замок, прислушиваясь к приближающимся шагам на лестнице.

Ему показалось, что он раньше когда-то уже переживал подобный эпизод, когда за ним гнался кто-то страшный и жестокий, а ключ, которым он пытался открыть спасительную дверь, все никак не мог попасть в замочную скважину. Потом он вспомнил: одно время в детстве ему часто снились подобные сны…

Наконец дверь распахнулась, и Вадима ослепил дневной свет. Он выбрался через откидной люк на крышу и в отчаянии огляделся.

«Зря я сюда себя загнал, — подумал он. — Отсюда не перепрыгнуть на крышу соседнего дома — расстояние слишком велико. А значит…

Значит, придется стать самоубийцей. Конечно, не хочется лишний раз пережить неприятные ощущения, когда тебя насильно возвращают к жизни, но это лучше, чем попасться тому, кто за тобой гонится…»

Вадим сделал несколько шагов к краю крыши, но откуда-то сбоку стремительно вынесся и со свистом мощных турбин повис прямо над ним темный силуэт.

Это был двухместный аэр, и тот, кто сидел за штурвалом, явно старался спасти его от погони. Во всяком случае, он призывно махал Вадиму рукой и что-то кричал, силясь перекрыть свист турбины.

Не раздумывая, Вадим взобрался в кабину, дверца захлопнулась, и аэр пулей метнулся в бреющем полете над крышами. Оглянувшись, Вадим успел заметить на крыше своего дома незнакомого человека, сжимающего в руке нечто похожее на оружие.

Вадим покосился на пилота. Это был жилистый человек с мужественным лицом и мускулистыми руками.

На одной руке возле самого локтя виднелся глубокий уродливый шрам. Спасителю Вадима в равной степени могло быть сорок или шестьдесят лет.

— Вам куда? — деловито осведомился человек за штурвалом, перехватив взгляд Вадима. Бурин пожал плечами.

— Для начала я хотел бы выяснить, кто вы такой и почему решили забрать меня с крыши, — сказал он.

— А вы представьте, что вызвали на дом воздушное такси, — усмехнулся человек за штурвалом.

— Ну, на таксиста вы вовсе не похожи, — возразил Вадим. — И потом, таксисты не летают на таких бешеных скоростях и на таких малых высотах.

Незнакомец кивнул головой.

— Все верно, Вадим.

В ответ на удивленный взгляд своего пассажира он пояснил:

— Нет-нет, мы с вами никогда не встречались… Просто я знаю вас заочно. Ну а чтобы наше знакомство стало двусторонним, позвольте представиться: Кондор.

— Кондор? — машинально переспросил Вадим. — Это что — фамилия такая?

— Да нет, это прозвище, — усмехнулся незнакомец. — Но к так называемым блатным я не отношусь. Служебное положение не позволяет, знаете ли… Я — начальник той службы, которую в ОБЕЗе принято называть «Раскруткой». Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями…

— И все-таки я не пойму, чего вы от меня хотите, — сказал Вадим, избегая встречаться взглядом со своим собеседником.

Аэр стоял на поляне в глухом уголке городского лесопарка. Здесь пахло сырым мхом и травой. Где-то неподалеку куковала кукушка, и Кондор, сидевший на поваленном стволе дерева, задумчиво прислушивался к ней, видимо считая в уме, сколько раз она прокукует. В руках у него была сухая травинка, которую он время от времени принимался покусывать.

— Чего я хочу? — повторил он вопрос Вадима. — Знаешь, а ведь, пожалуй, я и сам пока еще не определил это… С одной стороны, как человек, который всю жизнь ловил преступников и убийц, я просто не могу допустить, чтобы ты оставался на свободе. А с другой… — Он вдруг замолчал и с непонятным остервенением принялся грызть стебелек травинки. — Ты мне очень нужен, Вадим. Потому что только с твоей помощью мы можем выйти на того, кто тебя воскресил… Вот если бы ты сказал мне, кто этот человек, то, возможно, никаких… э-э… экстремальных действий и не потребовалось бы, Но ты же этого и сам, наверное, не знаешь? Так?

— Да, это так, — солгал Вадим. — Я не знаю, кто мой «воскреситель» и где он сейчас…

— Ну а тогда остается только одно. — Кондор отшвырнул травинку и поднялся. — Конечно, мы тебя будем подстраховывать всем, чем можно, но тебе придется продолжать свою… деятельность… Потому что только так мы можем выманить «воскресителя» из укрытия. А насчет Крейлиса можешь не беспокоиться. Он тебя никогда больше не потревожит… Только одна просьба: заранее сообщай мне, кого и где ты собираешься… ну, одним словом, ты понимаешь…

«А ведь он чувствует себя не в своей тарелке, — подумал Вадим. — Ишь как крутится, стараясь говорить не напрямую. Хотя по сути то, что он предлагает, просто не вяжется с его должностными обязанностями. Подумать только: тот, кто должен не допускать, чтобы люди гибли от рук убийцы, сам приходит к этому убийце и предлагает ему: давай, дескать, действуй и дальше в том же духе…

Это ж какой извращенной моралью надо обладать, чтобы убедить себя в том, что великая цель оправдывает любые, даже самые запретные, средства!..»

— Скажите, Кондор, — попросил вслух он. — То, что вы мне сейчас предлагаете, исходит лично от вас как человека или как полицейского?

Кондор усмехнулся.

— Ну а сам-то ты как думаешь? — осведомился он. — Если бы я выступал сейчас в ипостаси раскрутчика, то мы бы с тобой беседовали не здесь, а в комнате для допросов. Да и с крыши ты бы никуда не делся… из-под самого носа моих подчиненных… Тебе просто повезло, что мой сотрудник, который пытался задержать тебя, вызвал группу захвата, а я вовремя перехватил его сообщение…

— И еще один вопрос, — сказал Вадим. — Если когда-нибудь вы его поймаете… я имею в виду — «воскресителя»… Как вы с ним поступите?

Кондор глядел на него сверху вниз, и по лицу его пробегали тени от веток, раскачиваемых ветерком.

— Ты одно пойми, Вадим, — сказал он. — Все, что ты мне поведал про загробную жизнь, — это, конечно, хорошо и замечательно. Правда, я никогда не верил в подобную мистику, но сейчас допускаю, что нечто подобное может иметь место на самом деле… Однако все это имеет место ТАМ. А мы, простые смертные, живем ЗДЕСЬ. И некоторым из нас очень нравится такая, с твоей точки зрения — несовершенная и примитивная, жизнь. Многие отдали бы все на свете, если бы нашлось средство, позволяющее им не умирать… Кроме того, девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента людей захотели бы вернуть к жизни близких. И я считаю, что «воскреситель» должен не прятаться от человечества и не тайно оживлять трупы, а работать с чистой душой и сознанием исполненного долга, в нормальных человеческих условиях!..

Вадим скептически хмыкнул.

— Интересно, — сказал он, — как вы себе это представляете… Он что же, будет воскрешать всех подряд? И злых, и добрых? И безнадежно больных, и абсолютно здоровых? И преступников, и праведников?

— Нет, зачем же всех? — нахмурившись, возразил Кондор.

— А что, будет производиться какой-то предварительный отбор? Деление усопших на достойных и недостойных? — ехидно скривился Вадим. — И кто будет это решать? Или вы создадите государственную комиссию по воскрешениям? Будете изучать личные дела кандидатов на оживление и проводить тайное голосование, как при присуждении Нобелевской премии, да?

— Не надо, — жестко сказал Кондор. — Не надо забегать так далеко вперед. Пока у нас с тобой вполне конкретная цель — найти и взять этого феномена… Причем — живым, а не дохлым! А то делим тут, понимаешь, шкуру неубитого медведя!..

Он вдруг замолчал и полез рукой за пазуху.

— На, вот, возьми, — сказал он немного погодя, протягивая Вадиму небольшой черный пистолет с толстым набалдашником глушителя. — Хорошая штучка, стреляет бесшумно и безотказно. Бери, бери, она тебе пригодится… Я не знаю, как тебя снабжал оружием Крейлис, но теперь, поскольку этот канал для тебя закрыт, придется тебе быть у меня на попечении…

Вадим взял пистолет и повертел его в руках. Мелькнула было мысль отказаться, но он тут же сообразил, что невыгодно выдавать свои секреты первому встречному, тем более что это — человек, возглавляющий государственную спецслужбу.

Что ж, пусть считает, что он пользуется обычным оружием…

— Кстати, — сказал Кондор. — У меня есть на примете один человек, который вполне мог бы быть использован в качестве… э-э… живца. Вот так он выглядит. — Он протянул Вадиму фотоснимок, на котором был изображен худощавый человек с седыми висками. На нем был темно-серый костюм в полоску. Снимок был сделан в тот момент, когда человек переходил улицу, — видимо, его снимали скрытой камерой.

— Кто это? — спросил Вадим.

— А это для тебя имеет значение? — ответил вопросом на вопрос Кондор.

— Имеет.

— Дело в том, что о «воскресителе» пока знаем мы с тобой, — сказал Кондор. — А этот человек — его зовут Владлен Алексеевич Сабуров — работает в Инвестигации. И он прибыл в Инск специально для того, чтобы исследовать фениксов…

— Кого-кого? — не понял Вадим.

— Фениксов. Так мы называем таких, как ты, — пояснил Кондор. — Инвестигация тоже заинтересовалась, каким образом обычные, нормальные люди возвращаются с того света… И направила сюда своего агента под видом журналиста. Он живет в гостинице «Центральная», номер двести восемь… Я думаю, что не в наших с тобой интересах, если инвестигатор докопается до правды о «воскресителе». А он парень умный и дотошный, и я не сомневаюсь, что рано или поздно такая идея придет ему в голову… Поэтому я советую тебе заняться им в первую очередь. Только будь осторожен и стреляй только наверняка. Хоть Инвестигация и не ОБЕЗ, но ее оперативники тоже не лыком шиты по части боевых искусств…

— Скажите, Кондор, — сказал Вадим, — а если все-таки я откажусь делать то, к чему вы меня склоняете?

Выражение лица обезовца не изменилось.

— Ты не сможешь отказаться, — сообщил он. — Еще в Библии сказано было: вкусивший запретного плода никогда не станет прежним… Ты не сможешь не убивать людей, Вадим, даже если сильно этого захочешь. Потому что ты — не простой убийца, не садист и не маньяк. Ты же убиваешь потому, что любишь людей. Абсолютный убийца — вот как тебя называют в газетах. И по-моему, журналисты не так уж не правы…

Глава 10

Потом Кондор любезно доставил Вадима до одной из посадочных площадок в центре города, и они распрощались, договорившись, что как только Вадим соберется проводить очередную «акцию», то позвонит Кондору — тот заставил его выучить наизусть номер личного канала спецсвязи.

Ни адреса, ни номера телефона Вадима Кондор просить не стал. Да и зачем они ему, если отныне он может держать Вадима под таким плотным наблюдением, от которого невозможно будет избавиться — особенно не имея голомакиятора!..

А обещания свои Кондор держать умеет. Вадим убедился в этом через несколько дней, когда, проходя мимо журнального киоска, обратил внимание •на крупный заголовок в местной газете: «В ИНСКЕ РАСКРЫТА БАЗА ТОРГОВЦЕВ ОРУЖИЕМ». И рядом с заголовком — крупный портрет Крейлиса… Вадим купил газету и на ходу пролистал ее. Там сообщалось, что в результате успешно проведенной операции ОБЕЗу удалось выйти на тщательно законспирированную перевалочную базу «Спирали», которая скрывалась за вывеской фирмы «Голо— и видеоэффекты». Глава этой фирмы, оказывается, давно числился в международном розыске. Он мог бы многое рассказать, но, судя по всему, не захотел это сделать. Когда ОБЕЗ нагрянул в фирму с обыском, генеральный директор Марк Крейлис застрелился у себя в кабинете. В его сейфе и на тайном складе в подвале здания фирмы был обнаружен целый арсенал автоматического огнестрельного оружия. Арестованы сообщники Крейлиса, некоторые из них являются опасными преступниками-рецидивистами. Ведется следствие. Тех, кто располагает какой-либо информацией о преступной деятельности торговцев оружием, просят позвонить в ОБЕЗ (номер телефона указывался)…

Вадим скомкал и швырнул газету в мусоросборник.

В статье не было ни слова о связи фирмы Крейлиса с таинственными убийствами в городе, но Вадиму теперь стало ясным, как Кондор сумел выйти на него. Видимо, раскрутчики давно уже следили за генеральным директором «Голо— и видеоэффектов».

Получается, что, избавившись от одного «заказчика», Вадим перешел в руки другого. Причем такого, от которого не так-то просто избавиться. Даже если позвонить начальнику ОБЕЗа и передать ему содержание разговора с Кондором, то где гарантия, что Кондор действовал только от себя лично, а не от имени кого-то из вышестоящих лиц?..

Они все ждут от него продолжения убийств. Потому что, в сущности, им наплевать, какой ценой завладеть «воскресителем». «Бедный папа!.. Умоляю тебя, перестань воскрешать людей, даже если эти люди вызывают у тебя сострадание! Рано или поздно эти нелюди в казенных мундирах сцапают тебя — и ты станешь послушной марионеткой в их руках. Я знаю, я чувствую, что Кондор мне врал, заявляя, будто ты нужен для того, чтобы облагодетельствовать человечество. Они там, наверху, всегда твердят о благе человечества, а сами бессовестно используют служебное положение ради своей выгоды. Так что, попав к ним, ты будешь воскрешать не тех людей, которые действительно достойны этого, а их самих, их многочисленных родственников и знакомых… И стоит тебе взбунтоваться против них, как они не моргнув глазом пустят в ход весь арсенал имеющейся у них подлости и жестокости, чтобы заставить тебя!..

В свою очередь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось. Именно поэтому с этого дня я перестаю охотиться на тебя. За то время, которое прошло с момента моего возвращения в этот мир, я многое понял и многому научился. Для меня теперь не составляет труда пожалеть любого из живущих здесь, будь он самым отвратительным и мерзким субъектом. Я пришел к выводу, что каждый человек достоин либо любви, либо жалости, либо сострадания… И теперь, после Колганова, я знаю, что мог бы помочь любому стать другим. Пусть не ЗДЕСЬ, а ТАМ — какая, в сущности, разница?

Но я не буду этого делать, хотя по-прежнему не смогу равнодушно смотреть на обездоленных и несчастных. Пусть каждый день моего пребывания ЗДЕСЬ станет настоящей мукой для меня, но я не имею права рисковать тобой, папа.

Ты не должен им достаться. Во всяком случае — с моей помощью…

И я не собираюсь плясать под их дудку.

Но одного человека, видимо, все-таки придется убрать. Кондор был прав — он представляет опасность для отца…»

Вадим достал из кармана фотографию Сабурова и долго смотрел на нее, запоминая. Потом порвал на мелкие клочья и бросил в мусоросборник, но налетевший порыв ветра развеял бумажки, и они еще долго кружились по тротуару…

Однако по указанному Кондором адресу Сабурова не оказалось.

Вадим вынужден был связаться с шефом «Раскрутки», чтобы уточнить местонахождение «объекта». Кондор сообщил, что Сабуров неожиданно отбыл из Инска в Интервиль, но обязательно должен вернуться в ближайшее время.

Действительно, инвестигатор отсутствовал недолго. Сутки спустя Вадим обнаружил его выходящим как ни в чем не бывало из гостиницы «Центральная», в сопровождении высокого худого мужчины. Фигура спутника Сабурова показалась Вадиму знакомой, и после недолгих усилий он все-таки вспомнил, где раньше видел его. Именно этот тип дежурил в засаде в его квартире, а потом гонялся за ним по подъезду…

Бурин затратил два дня, чтобы изучить привычки своей будущей жертвы. Инвестигатор оказался действительно крепким орешком. По городу он перемещался в основном своим ходом, но большую часть дня проводил в управлении ОБЕЗа, лишь изредка выезжая вместе с оперативной группой на место происшествий, которые, видимо, вызывали у него интерес. Время от времени Сабуров встречался с разными людьми, в числе которых Вадим с удивлением узнавал некоторых из своих прошлых жертв. Но почти всегда инвестигатор был не один — чаще всего его сопровождал тот самый худощавый раскрутчик, который чуть не поймал Вадима на крыше. Поэтому не стоило надеяться, что удастся выстрелить в Сабурова из пистолета и безнаказанно скрыться. Обещание Кондора насчет «страховки» служило слабым утешением для Вадима. Если обезовцы сцапают его с поличным, то никто, даже Кондор, не сможет отмазать его от обвинения в убийстве — тем более что речь шла о сотруднике спецслужбы, не зависящей от ОБЕЗа.

Вот если бы убрать Сабурова без обычного оружия, одним лишь прикосновением… Но Вадим не испытывал к инвестигатору ни жалости, ни любви, ни сострадания. И не хотел насиловать себя, чтобы искусственно вызвать в своей душе эти чувства. В его глазах Сабуров был олицетворением казенной Системы, которая угрожала затянуть отца под пресс насилия над личностью, безжалостно раздавить и выплюнуть в виде кровавой лепешки…

Оставалось надеяться только на пистолет, подаренный Кондором.

Гостиница была тоже ненадежным местом для проведения акции. Вадим убедился, что инвестигатор становится особо осторожным, входя в свой номер. Он явно был готов в любой момент отразить возможное нападение, озираясь по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху и зорко присматриваясь к каждому, кто попадался ему на пути. К тому же Вадим мог быть известен ему как один из фениксов. Однажды Сабуров посетил жилище Вадима в сопровождении все того же обезовца, расспрашивал соседей и некстати подвернувшегося ему Славика…

К счастью, Вадиму удалось перепрограммировать голомакиятор — для этого ему пришлось приобрести необходимые приборы и компьютерное обеспечение. В свою бывшую фирму он не рискнул обратиться — не исключено, что теперь все ее сотрудники, включая даже тех, кто был не в курсе махинаций Крейлиса, находятся под контролем ОБЕЗа.

Наблюдая за Сабуровым, Вадим то и дело менял свой облик, но уверенности в том, что это абсолютно безопасно, у него не было. В ходе обыска помещений фирмы Крейлиса обезовцы вполне могли обнаружить голомакиятор и заинтересоваться принципом его действия. В конце концов, если Крейлис уже использовал прибор сам, то кто-то из его головорезов мог проболтаться об этом следователям…

Удобный случай подвернулся неожиданно.

Однажды вечером Сабуров почему-то не захотел, как он делал обычно, сидеть в номере гостиницы, а отправился погулять в ближайший парк. Пешком. Беззаботной походкой. С пустыми руками.

Выбрав в парке укромное местечко подальше от людных аллей, он уселся на скамейку и принялся поглядывать на часы.

Вадим предположил, что инвестигатор договорился с кем-то о встрече. На всякий случай Вадим обошел Сабурова по большому кругу, чтобы убедиться, что речь не идет о засаде.

Но вокруг никого не было, только в кустах сонно переговаривались птицы да издалека из какого-то кафе доносилась бойкая музыка.

Стараясь ступать бесшумно, Вадим подкрался к Сабурову со спины метров на десять и достал из-за пазухи пистолет.

Нагретая теплом тела рукоятка удобно легла в ладонь. Вадим вскинул ствол и поймал на мушку затылок инвестигатора. Однако пистолет оказался неожиданно тяжелым, дуло плясало, и Вадим испугался, что он не попадет в цель. Он никогда еще не стрелял из настоящего оружия.

И тогда у него появилась другая идея.

Глава 11

Сабуров чувствовал, что позади него, в кустах, кто-то копошится. По позвоночнику его полз озноб, но инвестигатор заставил себя сидеть с непринужденным видом любителя свежего воздуха и зеленых насаждений.

Он должен был не вспугнуть того, кто следил за ним. Иначе вся его затея будет напрасной.

… Предположив, что в Инске действует «воскреситель», он доложил об этом в Центр Инвестигации и получил полный карт-бланш. Отныне главная задача Сабурова заключалась в том, чтобы никто больше, включая обезовцев, не подозревал, что оживление мертвецов — дело рук одного человека, обладающего сверхъестественными способностями. «Воскреситель» должен был достаться не политикам, не полицейским и не преступникам. Только Инвестигация имела право на него, и Сабуров должен был форсировать события.

И он форсировал.

Он расспрашивал жертв несостоявшейся смерти о тех людях, которые находились рядом с ними в момент их возвращения к жизни. Результат опроса обескураживал: большинство фениксов вообще никого не видели — они утверждали, что дело было без свидетелей. А в тех случаях, когда свидетели «самовоскрешения» все-таки имелись, фигурировали совершенно разные люди — как по приметам, так и по возрасту, и различия между ними были слишком значительными. Отсюда напрашивалось два вывода: либо «воскресителей» было несколько (что было маловероятно), либо экстра-реаниматор обладал еще и даром перевоплощения… В любом случае было очевидно, что он всячески пытается остаться незамеченным и, сделав свое дело, либо сразу исчезает с места происшествия, либо мастерски играет случайного свидетеля.

А потом Сабуров обнаружил за собой слежку. Она велась совершенно разными людьми, и цель наблюдателей была для него непонятной. Люди эти попадались ему в различных местах, но они не стремились ни убить его, ни установить его личность. Похоже было, что они знали, кто он такой и зачем прибыл в этот город. И, скорее всего, именно они снабдили Слегина «жучком» без его ведома…

Напряжение нарастало, и порой инвестигатору хотелось разрубить этот запутанный узел одним ударом, схватив очередного соглядатая и подвергнув его усиленному допросу…

В то же время он понимал, что этого делать нельзя.

Наверняка противостоит ему не один «воскреситель», а целая тайная организация, в интересы которой отнюдь не входит, чтобы он раскопал их секрет.

Подозревая, что одной слежкой за ним неизвестные могут не ограничиться, Сабуров принял определенные меры предосторожности. Правда, ни Слегину, ни Кондору, ни кому бы то ни было из раскрутчиков он не сообщил, что подвергается опасности. Риск был большим, но при успешном исходе выигрыш обещал быть бесценным.

Однако прошло несколько дней, а загадочный противник явно тянул время, не предпринимая решительных действий. Сабуров же был в цейтноте, и потому однажды вечером, вместо того чтобы ждать развития событий в номере гостиницы, он отправился на прогулку в парк. Выбрав место в безлюдном уголке, он развалился на скамейке и стал ждать сам не зная чего.

Торчать в парке ему пришлось недолго. Вскоре чуткий слух инвестигатора уловил чьи-то осторожные шаги в кустах сначала слева от себя, потом справа. Сабуров понял, что невидимый наблюдатель сужает круги, видимо желая убедиться в том, что инвестигатор один…

На предплечье Сабурова под рукавом пиджака была закреплена сложная система для стрельбы специальным иммобилизующим зарядом. Стоит сжать руку в кулак — и суперклей, выстреленный в упор, намертво скует человека, превратив его в подобие статуи.

Наконец Сабуров почуял, что человек, следивший за ним, находится совсем близко за его спиной. Нервы у него напряглись, но он не шелохнулся. Он полагал, что даже если его противникам известно о нем многое, они не станут убивать его сразу. Наверняка у них возникнет желание узнать, что именно ему известно о «воскресителе», успел ли он сообщить о нем кому-либо еще, и прочие детали…

Прошло десять секунд, двадцать, а выстрела все не было.

Кусты вновь зашуршали, а потом Сабуров услышал шаги. Кто-то направлялся к нему со стороны аллеи.

Ну, вот и все, подумал он. Наконец-то наступил долгожданный момент истины…

Он слегка повернул голову, чтобы разглядеть приближающегося к нему человека, но тут же застыл, не веря своим глазам.

Это был не кто иной, как Кондор.

Он подошел к Сабурову вплотную и остановился, глядя на него своими прищуренными серыми глазами. Солнце уже садилось, и его косые лучи не проникали сюда из-за деревьев, но это был, несомненно, шеф «Раскрутки» собственной персоной.

Он стоял, держа руки в карманах простой хлопчатобумажной куртки, и смотрел на Сабурова, склонив голову к плечу. Что-то в нем было не так, но что именно — трудно было определить с первого взгляда.

— Что вы здесь делаете, Кондрат Дорофеевич? — удивленно спросил Сабуров.

Мышцы его непроизвольно напряглись. Но выстрелить из иммобилизатора он уже не успел. Кондор выхватил из кармана небольшой пистолет и молниеносно всадил несколько пуль в грудь инвестигатора.

Очнулся Сабуров буквально через несколько секунд. Эластичный пуленепробиваемый жилет, предусмотрительно надетый под рубашку, выдержал удары пуль, выпущенных почти в упор. Правда, синяки на грудной клетке теперь надолго останутся. Оставалось лишь поблагодарить судьбу за то, что Кондор не стал стрелять ему в голову.

Как и следовало ожидать, никого рядом со скамьей уже не было.

«Ну вот, доигрался ты в казаки-разбойники. Ищи-свищи теперь стрелявшего… Второй раз они уже так просто к тебе не полезут. Будут искать более надежные способы отправить тебя на тот свет — что-нибудь вроде выстрела из снайперской винтовки или щедро напичканного пластитом автомобиля…»

Сабуров сунул руку за пазуху и с досадой обнаружил, что коммуникатор, находившийся во внутреннем кармане, превращен одной из пуль в набор для любителей радиоконструкторов.

Черт, как некстати!..

Пришлось тащиться до ближайшего видеофона-автомата, который располагался рядом с гостиницей.

Слегин все еще был в своем кабинете. Неудивительно: он почему-то предпочитал ночевать там же, расположившись на старом кожаном диване.

— Ну, что там у тебя, Лен? — ворчливо отозвался он, увидев Сабурова. — Очередное нашествие агрессивных инопланетян? Или рыбаки отловили в реке Лох-Несское чудовище, которое перенеслось сюда методом телепортации?

Это был его обычный стиль общения с инвестигатором. Слегин полагал, что большая часть всех так называемых сенсационных аномальных явлений выдумана самими «аномалыциками».

— Хуже, — ответствовал Сабуров. — Только что в меня стрелял Слепой Снайпер!..

• Слегин критически обозрел Сабурова, насколько позволяли границы экрана.

— Да неужели? — кисло осведомился он. — Насколько я знаю, этот субъект еще никогда не промахивался.

— На, смотри, если не веришь! — обиделся Сабуров и отступил на шаг от видеокамеры, предъявляя к осмотру продырявленный в нескольких местах пиджак. — Я остался цел только потому, что был в пуленепробиваемом жилете!

Слегин чуть ли не влез носом в экран.

— Хороший был костюм! — с чувством провозгласил он после паузы. — Дорогой, наверное…

— Да иди ты со своими шуточками!.. — посоветовал Сабуров. — Меня чуть не прикончили, а ты пиджак пожалел!..

— Интересно, а сумел ли доблестный инвестигатор разглядеть того, кто в него стрелял? — задумчиво спросил пространство Слегин. — Или в этот момент он покорно закрыл глаза, и вся жизнь пронеслась перед ним за один миг?

Сабуров мученически вздохнул.

— Разглядел, разглядел, — ядовито ответствовал он. — Потому и звоню тебе, олуху!

— Ну, тогда приезжай, будем компреконструкцию сочинять! — воодушевился Слегин.

— Какая к черту реконструкция?! — взбеленился Сабуров. — Стрелял-то в меня не кто иной, как твой, дорогой начальничек! Да-да, именно он — Кондор!..

Слегин красноречиво покрутил пальцем у виска.

— Слушай, — проникновенно спросил он. — А этот тип тебе случайно не в голову попал? А то я смотрю вроде как у тебя налицо явные симптомы сотрясений мозга…

— Ну вот что, Слегин, — зловещим тоном сказал Сабуров. — Ты мне уже надоел!

— Понял, — смиренно сказал Слегин. — Тогда давай серьезно — что, где, когда…

— А я тебе с самого начала серьезно говорю! Стрелял в меня Кондор… в парке рядом с гостиницей… буквально несколько минут назад…

— В парке? — переспросил недоверчиво Слегин. — А что это тебя туда понесло?

— Дай, думаю, свежим воздухом подышу, — в тон ему сообщил Сабуров. — Ну и подышал…

— Этого не может быть, — констатировал Слегин.

— Почему?

— Да потому! Несколько минут назад Кондор был у меня и мы с ним мило беседовали на разные служебные темы…

— Да? — ошарашенно потер лоб Сабуров,

— Нет, ну если допустить, что мой шеф имеет астрального двойника — тогда все ясно, — ухмыльнулся Слегин. — Или что он — гипнотизер… Или еще что-нибудь в том же духе, который вы, аномалыцики, просто обожаете…

— Стоп! — вдруг воскликнул Сабуров, пропустив мимо ушей очередную «шпильку» в адрес Инвестигации. — Есть еще одна возможность… Помнишь, ты говорил мне о приборе, который нашли при обыске в конторе Крейлиса? Скорее всего, я только что испытал на себе его действие…

— По-твоему, на тебя покушался «воскреситель»? — удивился Слегин. — Но на кой черт ему это понадобилось?

— Наверное, у него были на то причины, — уклончиво сказал Сабуров. — Но не это главное… Главное — что из данного факта сами собой напрашиваются, по меньшей мере, два очень важных вывода. Вот что, Слегин… Я еду к тебе. Нам надо поговорить с глазу на глаз…

Глава 12

Кондор приехал в управление, как обычно, к восьми утра. Взял у дежурного сводку происшествий за ночь и, на ходу пробегая ее взглядом, поднялся на лифте в выделенный ему Захаровым кабинет на четвертом этаже.

В последнее время всякий раз, знакомясь с этой криминальной хроникой, он подсознательно искал глазами сообщение, в котором фигурировала бы фамилия Сабурова. Но ее не было и на этот раз, и он мысленно ругнулся в адрес Бурина. Что же он телится, жалостливый идиот? А газетчики еще называют его грозой города!.. Знали бы авторы статей, как на самом деле выглядит эта «гроза» — пухлощекий мальчишка, имеющий обыкновение то и дело краснеть от смущения… Такого даже с пистолетом в руке бояться никто не будет. Но, с другой стороны, этим-то он и пользуется, стервец…

Кондор прошагал по длинному коридору, размышляя о том, что предстоит сделать сегодня, отпер магнитным ключом внешнюю дверь и через обширную пустую приемную прошел в кабинет.

И невольно замер на пороге.

В креслах по обе стороны длинного стола, предназначенного для совещаний, сидели как ни в чем не бывало Слегин и Сабуров. Вид у них был усталый, словно они не спали всю ночь.

— Это что еще за фокусы? — осведомился Кондор, сумев взять себя в руки. — Вроде бы я вас в гости не приглашал…

Сабуров словно его не слышал — сидел, подперев голову рукой, рассеянно водя пальцем по столу. А Слегин, естественно, не мог обойтись без своего неуместного балагурства.

— Это называется: вы нас не ждали, а мы уже пришли, — скороговоркой произнес он, качая головой. — .Знаете, шеф, такую восточную поговорку? Если гора не идет к Магомету, то она рожает мышь!..

Тон его Кондору не понравился. Слишком хорошо он знал Булата, который обычно скрывал натужными шуточками свое внутреннее напряжение. «Мозговая лихорадка», — как характеризовал это состояние сам Слегин.

Но недовольство свое шеф «Раскрутки» выдавать не стал, лишь покачал осуждающе головой и занял свое место за столом.

«Интересно: и давно они тут торчат?», — мелькнуло у него в голове. Небось все содержимое стола вверх дном перевернули, горе-сыщики!.. Хорошо, что ключи от сейфа я ношу с собой.

— Ну что молчите, господа хорошие? — вслух осведомился он, откидываясь на спинку кресла и положив руки на подлокотники. — Так и будете играть в телепатию? У меня сегодня, знаете ли, дел невпроворот, так что или говорите, зачем вам понадобилась эта игра в засаду, или…

— Мы хотим кое-что спросить у вас, Кондрат Дорофеевич, — вдруг перебил его Сабуров. — Только постарайтесь нам ответить честно, ладно? Не бойтесь, никаких регистрирующих устройств у нас нет, и никто нас сейчас не подслушивает…

Кондор ощутил тревожный холодок внутри себя, но заставил себя усмехнуться:

— Можно подумать, что вы меня подозреваете в каком-то преступлении…

— А мы не подозреваем, — заявил Слегин. — Мы в этом уверены.

Они смотрели на него в четыре глаза, и он, опытный оперативник, тертый жерновами жизни так, что кожа давно должна была задубеть до бесчувственности, вдруг растерялся.

«Что им стало известно? И откуда? Неужели они взяли Бурина и тот раскололся?

И что следует делать мне? Как поступить, чтобы они не разглядели, что я неестествен? Изобразить возмущение и разораться на тему непочтительности к начальнику? Сочувственно сообщить, что произошла какая-то ошибка? Или же попытаться перевести все в шутку?»

Он не стал делать ни того, ни другого, ни третьего. Он продолжал невозмутимо сидеть, не шевелясь, и ждал продолжения.

«Пусть поломают голову, засранцы, почему их наскок не произвел на меня никакого впечатления».

— Мы всё знаем, — продолжал Слегин. — Кроме одного, и именно это мы хотели уточнить, шеф. Зачем вам это понадобилось?

— Что именно?

— Не пытайтесь выиграть время для обдумывания ситуации, — вмешался Сабуров.

«Тоже мне, умник нашелся, — сердито подумал Кондор. — Что я могу обдумывать, если даже не знаю, что вы затеяли?..»

Тем не менее он продолжал сидеть без единого движения, положив руки на подлокотники кресла. Как древнеегипетский сфинкс.

— Ну хорошо, — наконец произнес Кондор. — Давайте все-таки прольем свет на ваше загадочное поведение и разойдемся… У меня слишком много дел на сегодня.

— А в ваши планы входит очередная встреча со Снайпером? — вкрадчиво поинтересовался Слегин.

Та-ак. Значит, они все-таки знают… Остается выяснить, в какой мере они осведомлены о его связи с Бури-ным и из какого источника к ним попала эта информация.

— Конечно, — сказал он. — Я этой встречи уже несколько месяцев жду. Надоело, знаете ли, гоняться за призраками… Только не думаю, что Снайпер горит желанием встречаться с нами.

Он все еще пытался блефовать при плохих картах. Он нарочно говорил, ассоциируя себя с ними — «мы». Только, судя по выражению их лиц, он был для них уже чужим.

— В общем, так, — сказал, отведя взгляд в сторону, Слегин. — Вчера вечером Снайпер стрелял в Лена. В упор стрелял… К счастью. Лен предусмотрел такую возможность и в качестве нижнего белья использовал бронежилет. Иначе мы бы не сидели сейчас перед вами. Ни он, ни я. Он — понятно почему… А я — потому, что не пришел бы к тем же выводам, к которым пришел Лен. Так вот… Перед тем как выстрелить в Лена, Снайпер долго подбирался к нему, выслеживал, изучал… Конечно, можно подумать, что он просто видел в нем надоедливого писаку-газетчика, который рано или поздно сумеет добраться до него через уцелевших жертв… Но этот гад совершил одну маленькую ошибку, из-за которой нам — а точнее, Лену — стало все ясно…

«Эх, дурачок, — с досадой подумал Кондор о Вадиме. — Какого черта на этот раз ты стрелял в грудь, если раньше всегда целился только в лоб?»

— В принципе, Лен был начеку, — продолжал Слегин. — Он подозревал, что его собираются убить. Но он прозевал выстрел Снайпера в себя по той простой причине, что тот использовал вашу внешность, шеф.

— Мою внешность? — поднял брови Кондор. — Это каким же образом? Что-то я впервые слышу о том, что внешность другого человека можно надевать и снимать, как перчатки. Или ты говоришь о гриме. Булат?

— Да нет, — махнул рукой Слегин. — Мы пришли к выводу, что в распоряжении Снайпера имеется прибор, способный записывать и воспроизводить трехмерный портрет любого человека. Тот самый шлем с пультом, который Захаров обнаружил и конфисковал при обыске сейфа Крейлиса, помните?.. В документации фирмы эта штуковина не упоминается, значит, выпустили ее, скорее всего, нелегально, причем лишь в нескольких экземплярах. Видимо, один из приборов и использовал Слепой Снайпер, и именно поэтому его не могли зафиксировать свидетели его преступлений. Убийца вовсе не «растворялся в воздухе», как полагали суеверные обыватели, — он просто «надевал» на себя другое лицо…

— Допустим, — перебил подчиненного Кондор. — А при чем тут я?

— При покушении на Лена Снайпер использовал ваш облик, шеф. А это значит, что ранее он имел возможность сделать голозапись вашей внешности.

— Ну и что? — защищался Кондор. — Мало ли где мы могли с ним случайно встретиться? Да хотя бы на улице, в толпе прохожих!..

— Возможно, — согласился Слегин. — Но, маскируясь под вас, он должен был предполагать, что тем самым он обманет Лена, заставит его растеряться хотя бы на несколько секунд… Следовательно, он знал, кто вы такой и кто такой Сабуров. С учетом секретности нашей миссии в Инске, согласитесь, это выглядит странно. Лично я вижу только одно объяснение: вы лично встречались со Снайпером и сообщили ему определенную информацию о себе и о Лене как представителе Инвестигации…

— Зачем, по-твоему, мне это понадобилось?

— Ну вот, — усмехнулся Слегин. — Мы вернулись к тому, с чего начали наш разговор. Я тоже хотел бы знать, Кондрат Дорофеевич: зачем вам понадобилось вступать в сговор с преступником?

У Кондора мгновенно отлегло от сердца. «Так вот, значит, как… Никаких доказательств у этих пинкертонов, оказывается, нет. Одни только мысленные предположения и гипотезы, притянутые за уши. Хотя, надо признать, объективно верные — но это мы, разумеется, оставим при себе, а вслух…»

Он рассмеялся. Он знал, что неожиданный смех в подобных случаях обескураживает собеседника, сбивает его с толку и заставляет невольно усомниться в справедливости своих предположений, какими бы верными они секунду назад ему ни казались.

— Эх вы, шерлоки Холмсы сопливые! — вытирая выступившие на глазах слезы, наконец воскликнул Кондор. — Так ведь черт знает до чего можно додуматься!.. Еще немного — и вы, пожалуй, обвините меня в сотрудничестве с инопланетянами, а там недалеко и до еще более страшного умозаключения — например, что я и есть тот самый Слепой Снайпер!..

— Ну, зачем же вешать на вас всех собак? — невозмутимо возразил Слегин. — Просто вы стали сообщником убийцы, а потом выступили в роли заказчика очередного убийства — вот и все!

— Господи, да с чего вы это взяли?! — в сердцах вскричал Кондор. — С чего?!

— Хотя бы с того, что вы давно вели свою собственную игру, шеф, — тихо сказал Слегин. — Помните, как мы с вами вместе приехали сюда, чтобы отловить Снайпера, а потом вы сказали, что должны внезапно уехать в другой город?.. На самом деле никуда вы не уезжали, шеф. Вам просто-напросто хотелось самому, втайне от всех, поймать «воскресителя»!.. И я подозреваю, что обыск в моем номере производили вы сами — наверное, хотели убедиться в том, что я не скрываю от вас каких-нибудь важных сведений, касающихся «воскресителя» или Снайпера. Вы всячески стремились контролировать меня, шеф. И когда, вернувшись из Интервиля, я отправился в гостиницу к Лену, вы позаботились снабдить меня «жучком» — вы хотели знать, о чем мы беседуем с ним. А убедившись, что мы вышли на верный след, вы решили форсировать события и приказали Снайперу — то есть Вадиму Бурину — убрать Лена как можно скорее!..

Да, это был сильный ход. У Кондора невольно перехватило дыхание.

— Что за белиберду ты несешь, Слегин? — с трудом выговорил он, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями.

— Вы ведь давно все знали, — заявил Слегин. — Еще тогда, когда я лежал в больнице и вы пришли навестить меня… Вы сказали тогда, что Снайпер, за которым наши ребята безуспешно гонялись, исчез, уехав куда-то в другой город… А на самом деле вы все-таки поймали Ашина и сумели выбить из него одно-единственное признание: он убивает не потому, что маньяк, а потому, что таким образом пытается заманить в ловушку «воскресителя», чтобы убить его. Он ведь все рассказал вам про своего «воскресителя», верно, шеф? Так что Бурин был не первым убийцей, с которым вы полюбовно договорились… Можно предположить, что, узнав о «воскресителе», а заодно и убедившись, что Снайпера нельзя убить — по крайней мере, до тех пор, пока жив тот, кто вернул его с того света, — вы не могли позволить, чтобы его арестовали. Иначе он мог проговориться о «воскресителе» кому-нибудь еще, а это вовсе не было вам на руку… Вы хотели стать единственным обладателем этого уникума. И тогда вы отпустили Снайпера продолжать охоту. Но вы дали ему ложный след, и он отправился совсем не туда, куда успел к тому времени переместиться «воскреситель». Вы просто-напросто легко и элегантно убрали в его лице конкурента со своей дороги, шеф…

Кондору вдруг показалось, что он видит сон. Не могла же действительность так резко превратиться в кошмар?!

— Ну-ну, — заставил усмехнуться он. — Пока что все очень увлекательно. На старости лет, Булат, обязательно садись писать мемуары. А лучше — фантастические романы. У тебя это неплохо получится, гарантирую…

— А потом вы пришли ко мне в больницу, — продолжал, словно не слыша его, Слегин. — Вы прекрасно знали, что я не мог выжить после того, как совершил каскадерский трюк на грузовике. Поэтому, когда доктор Анклюг сообщил вам, что я все-таки жив, вас осенило: так вот где скрывается тот, за кем безуспешно гоняется Снайпер. Наверняка из моей палаты вы отправились напрямик к Анклюгу и взяли его за жабры. Приперли к стенке, вы это умеете. И бедный доктор раскололся, как самый последний лох… Только вот беда — «воскресителем» он не был. «Воскресителем» был совсем другой человек, который работал санитаром в его морге. Анклюг однажды застукал его с поличным и заставил работать на него. Этот гений реанимации обслуживал даже самых безнадежных клиентов. Независимо от их, так сказать, социального происхождения и рода занятий — хотя известно, что в наше время чаще страдают от ножа или от пули не праведники, а те, кто участвует в бурной подпольной деятельности. То есть — сволочи и бандиты всех мастей. Но Анклюгу было на это наплевать — лишь бы они ему платили, да побольше… Однако он не учел одного — что «воскресителя» тянет воскрешать любых мертвецов, а не только по заказу. Наверное, невозможность реализовывать свой Дар причиняла ему физические муки… Анклюг же этого допустить не мог: слишком велик был риск того, что «воскреситель» «засветится». И незадолго перед вашим визитом к Анклюгу «воскресителю» удалось сбежать из реанимационного центра, где его держали взаперти… Вы пообещали Анклюгу, что найдете его. И принялись целенаправленно отслеживать поступающую информацию. Когда в Инске стали происходить массовые превращения людей в фениксов, вы поняли, что «воскреситель» теперь действует там…

Выдохшись, словно после бега на длинную дистанцию, Слегин умолк, и Кондор тотчас же воспользовался возникшей паузой.

— Прекрасно, — с иронией сказал он. — Весьма впечатляющий сюжет!.. Ладно, раз уж тебя потянуло на сочинительство, Слегин, то могу помочь наводящими вопросами. К примеру, вот таким… Если все было так, как ты только что изложил, то каким образом, по-твоему, я сумел опередить тебя и твоего приятеля и выйти на Бурина раньше?

— Все очень просто, — развел руками Слегин. — Когда на нашем горизонте замаячила фирма «Голо— и видеоэффекты», сотрудник которой исчез из могилы, вы явились к Крейлису — кстати, наводку на него мог вам дать и тот же Анклюг, ведь Анита, дочь Крейлиса, была одной из его бывших пациенток… Для вас не составило труда выбить из генерального директора признание относительно Вадима Бурина и его отца. А потом, когда Бурин заявился к себе домой, вы похитили его на аэре у меня из-под носа… Что же касается Крейлиса, то его следовало убрать как источник опасной информации. В ходе нашего штурма вы не случайно спланировали операцию так, чтобы оказаться с главой фирмы один на один, и хладнокровно выстрелили Крейлису в висок, инсценировав его самоубийство. Вы правильно рассчитали, и ни у кого не возникло и тени сомнений в том, что главарь подпольной базы «Спирали» пустил себе пулю в висок, когда почувствовал, что пахнет жареным…

— Что ж, — задумчиво сказал Кондор, — из тебя действительно вышел бы неплохой сочинитель… Доктора Анклюга, по-твоему, тоже убил я?

— Нет, не вы…

— А что ж так? — удивился Кондор. — Раз уж ты начал обвинять меня, так вали на меня все смертные грехи!..

— Нет, — сказал Слегин. — Анклюга действительно убили не вы. — Он отвернулся и глухо проронил: — Это была Анита…

— Но зачем? — не понимал Кондор. — Она же ничего не знала… если верить твоему рассказу о последней встрече с ней…

— Об этом можно только догадываться, — все так же глядя в пол, сказал Слегин. — Либо ей брякнул в минутном помутнении рассудка ее папаша, либо… либо она сама догадалась…

Наступило молчание.

Слегин кусал губу. Сабуров зачем-то изучал свою ладонь. Кондор… Кондор напряженно думал.

— Вот что, — сказал он наконец. — Хватит с меня на сегодня сказок. Идите вы знаете куда? Дайте же, наконец, поработать начальнику!..

Слегин покосился на него и обреченно вздохнул.

— Самое скверное, шеф, — горестно сообщил он, что это вовсе не сказки. Анклюг, как и подобает истинному исследователю, вел подробный дневник. Он держал его в тайнике в своем кабинете. На днях в кабинете новый директор реанимационного центра стал делать капитальный ремонт, и рабочие обнаружили этот тайник… Так вот, все, что я вам рассказал о «воскресителе», взято мной из этого дневника. Он только вчера попал в мои руки. Правда, в своих записях Анклюг зашифровал вас буквой К., но вы же не будете оспаривать на суде, что речь идет не о вас? Слишком много других косвенных улик, шеф…

Ни Слегин, ни Сабуров впоследствии не могли сказать, каким образом в руке Кондора возник пистолет — точная копия того, из которого в Сабурова стрелял Вадим. Все-таки по части реакции начальник «Раскрутки» мог бы дать сто очков форы любому из своих подчиненных.

— Вам было интересно, зачем мне это понадобилось? — сказал он, ничуть не меняя спокойной интонации. — А до самих-то вас это не доходит? Ну, Сабуров может этого не знать, но ты-то, Булат, знаешь, верно?..

— Знаю, — согласился Слегин, не отрывая завороженного взгляда от черного кружка дульного среза, уставившегося на него поверх стола. — Согласен, вопрос был чисто риторическим. Вы хотели, чтобы «воскреситель» оживил вашего сына, погибшего пять лет назад на тренировке… Он был хорошим гимнастом, но однажды во время тренировки на батуте, когда он делал свое коронное сальто, сетка вдруг лопнула…

— Да, — сказал Кондор, улыбаясь. — Ему было всего восемнадцать лет. Из него должен был выйти чемпион мира… По-твоему, я хотел слишком многого, да? Ты ж меня знаешь, Слегин.,. Я ведь не Анклюг, который эксплуатировал «воскресителя», как золотую жилу. Мне бы только вернуть моего сына — а потом я бы отдал «воскресителя» человечеству, и пусть он бы служил всем людям…

— Я верю вам, шеф, — сказал Слегин. — Но сути дела это не меняет… Правильно, Лен?

Сабуров кивнул. По лбу его потоком струился пот.

— А знаешь, Булат, — сказал вдруг Кондор, — что мне сказал Бурин-младший? Он заявил, что мы все ошибаемся и что смерти не существует… Что будто бы ТАМ бытие намного прекраснее, чем здесь…

— Но вы же ему не поверили, — не то спросил, не то констатировал Сабуров.

— Не поверил, — согласился Кондор. — В свое время Анклюг… пусть ему земля будет пухом… разъяснял мне, что те видения, которые остаются в памяти у воскрешенных после длительного пребывания в небытии, могут объясняться какими-то физиологическими причинами. Что-то вроде остаточных импульсов в коре разлагающегося головного мозга… Вот вы, Владлен, как специалист что можете сказать по этому поводу?

Сабуров пожал плечами.

— Может быть, — сказал он. — Наверное, мы этого так никогда и не узнаем, пока живы…

— А ведь так хотелось бы в это поверить, правда? — странным голосом спросил Кондор.

Слегин и Сабуров лишь молча переглянулись. Они поняли, что сейчас должно произойти.

Но произошло вовсе не то, что они предполагали. Кондор опять все проделал молниеносно. Выстрел прозвучал как негромкий щелчок — пистолет, относившийся к разработкам времен начала века, не был оснащен специальным глушителем, но стрелял практически бесшумно, — и Кондор откинулся на спинку кресла, выронив оружие.

По правому виску начальника «Раскрутки» бойко бежала струйка крови, а широко раскрытые глаза смотрели в пустоту с таким изумлением, словно действительно видели нечто удивительное и прекрасное…

Глава 13

Некоторое время Слегин и Сабуров сидели не шевелясь. Все произошло слишком внезапно и не так, как они предполагали.

Что теперь делать? Вызвать Эмергенцию? Но ведь Кондору уже ни один врач не поможет…

Или позвонить дежурному по управлению? Но как объяснить самоубийство, произошедшее у них на глазах? Обличать своего начальника в соучастии в преступлениях было просто — своего рода интеллектуальное упражнение, в ходе которого надо было переиграть умного и, в общем-то, симпатичного противника.

Но вот он ушел — и сразу улетучилось чувство справедливого негодования по поводу его прегрешений.

И Слегину почему-то вспомнилось, как два года назад, при штурме тайного склада «Спирали» в знаменитых одесских катакомбах, неизвестно откуда за его спиной вынырнул тип с крупнокалиберным автоматом, а Кондор успел не только сбить его, Слегина, на землю и упасть на него, прикрывая от смертоносного веера пуль, но и снял «спиралыцика» одним-единственным выстрелом из парализатора…

А Сабурову пришла в голову крамольная мысль: может быть, сейчас сюда заявится «воскреситель»? И тогда не будет больше ни погонь за призраками, ни напрасных жертв, ни бессонных ночей, ни бдений в засадах… Но интуиция подсказывала, что надеяться на подобный подарок судьбы было бы глупо.

Неизвестно, сколько бы еще они просидели, молча созерцая мертвое тело, но тут вдруг раздалась переливчатая трель коммуникатора. Этот звук явно исходил от тела Кондора.

Слегин и Сабуров переглянулись.

Звонок продолжал надрываться.

Наконец Слегин встал, обогнул стол и, стараясь не испачкаться в крови, осторожно достал из внутреннего кармана Кондора коммуникатор.

Поднес к губам, нажал кнопку ответа и что-то неразборчиво буркнул.

— Кондрат Дорофеевич? — раздался отчетливый голос Мурьянова. — Это вы?

— Ну? — отозвался Слегин.

— Это Кондор? — настаивал Мурьянов. Слегина осенило.

— Нет, не я, — сказал он тем же мрачным голосом, каким его бывший шеф обычно отвечал на телефонные звонки. — Это Слегин.

Пауза длилась несколько секунд. Потом Мурьянов облегченно хохотнул:

— Ну, вы даете, Кондрат Дорофеевич!.. И как это у вас получается? Прямо — вылитый Слегин. И даже шуточки в его стиле…

Слегин открыл было рот, но Мурьянов продолжал:

— Дело в том, что телефон, на который вы распорядились установить «прослушку», только что ожил… Объекту позвонил какой-то старик, и они договорились встретиться…

— Где и когда? — поинтересовался Слегин. Мурьянов опять замолчал.

— Что-то я не пойму, Кондрат Дорофеевич, — сказал потом он. — С чего это вас сегодня потянуло подражать Слегину?

— Тебе же ясно сказали: ты разговариваешь со Слегиным, — с досадой сказал Слегин.

— А… а где Кондор? — недоуменно осведомился Мурьянов.

— Да тут, — невозмутимо сообщил Слегин.

— И что он делает?

— Ничего. Ушел на покой…

— А почему его коммуникатор у тебя?

— А он мне его подарил, — сказал Слегин первое, что пришло ему в голову.

Сабуров сидел, и на лице его было написано искреннее непонимание того, что происходит.

— Ну вот что, Слегин, — обиделся Мурьянов. — Я не знаю, кто из вас с вашим шефом с утра мертвецки пьян, но если Кондору нужна информацию об этом парне, то пусть потом мне перезвонит!..

И отключился.

Слегин взглянул на Сабурова.

— Почему так бывает? — спросил задумчиво он. — Если говоришь людям правду, они тебе не верят. А ложь принимают за чистую монету… Что ты об этом думаешь, Лен?

Сабуров кашлянул, выходя из ступора.

— Я думаю, — сказал он, — что мы с тобой сейчас отправимся к Мурьянову и вытрясем из него всю информацию об «объекте» до последнего байта!

Вадим сидел, опустив голову и свесив между коленей руки. Металлическая скамейка была жесткой и холодной. Время от времени он косился на замшелое мраморное надгробие, с которого на него пронзительно смотрели глаза матери. Потом отворачивался и смотрел на часы.

Было без трех минут двенадцать.

«Где же ты, отец? Почему задерживаешься? И вообще — придешь ли? А то, может быть, ты решил заманить меня в ловушку? Нет, раньше ты никогда не лгал. Но это было раньше. Кто знает, как тебя изменило обладание новыми способностями? Если ты поверил в то, что представляешь собой наивысшую ценность, то осознание этого вполне могло подвигнуть тебя и на любую ложь, и на любую подлость…

Хотя, если судить по твоему голосу, ты был чистосердечен и искренен сегодня утром. Правда, непонятно, почему ты предпочел позвонить мне, а не явиться самому. Если ты бесповоротно решил поставить точку, то не все ли равно тебе было, где и как это произойдет?

Но ты назначил встречу именно здесь. У могилы человека, который был нам обоим близок и дорог. У мамы…

Неужели ты стал таким сентиментальным, папа?

Одно из двух: либо ты действительно сильно изменился за то время, пока мы с тобой не виделись, либо… либо вместо тебя на встречу со мной придет кто-нибудь другой. Придет, чтобы убить меня. Что ж, я уже не боюсь этого. Но мне не хотелось бы разочаровываться в тебв, отец…»

Двенадцать ноль три.

Вадим огляделся.

Если даже за ним сейчас наблюдали, ничего подозрительного вокруг он не замечал.

Ни единой живой души. Только кресты, металлические оградки и деревья между ними. И еще стаи ворон, кружащих над кладбищем, словно ястребы.

Все те люди, тела которых давным-давно истлели в тесных гробах под землей, были мертвы для этого мира. Но Вадим знал, что они продолжают жить и что они счастливы. Возможно, среди этих покойников есть и те, которым именно он помог уйти в лучший из миров. И ему невольно вспоминались строчки из одной песни, которые запали ему в душу еще со школьных времен:

«Мне есть что спеть, представ перед Всевышним. Мне есть чем оправдаться перед ним»…

Правда, он знал, что ни перед кем оправдываться ему не придется.

Тот, кто послал его на землю, хотел, чтобы он переправлял людей отсюда ТУДА. Иначе зачем бы он наделил его этим странным даром — убивать из жалости и сострадания?

Смерти нет. Есть лишь череда рождений. И только это имеет значение.

«Что это ты так старательно убеждаешь себя в том, что ты прав? — вдруг подумал он. — Неужели заранее выпрашиваешь у самого себя прощение за то, что тебе предстоит совершить? Неужели все это время комплекс вины таился в глубинах твоей души, разъедая ее не хуже серной кислоты?

Просто смешно противиться тому, для чего ты предназначен.

Игрушка — вот ты кто, Вадик. Не ведающая ни угрызений совести, ни страха, ни раскаяния марионетка…

Господи, ну где же ты, отец?!

Я не хочу и не могу больше ждать!..»

— Ну, здравствуй, Вадя, — послышался вдруг знакомый сипловатый голос за спиной Вадима, и он невольно вздрогнул.

Не веря ушам своим, он обернулся.

Это действительно был отец. Вид у него был такой печальный, что у Вадима больно сжалось сердце, и теперь он окончательно поверил тому, что отец говорил ему утром по телефону…

…Звонок прозвенел, когда Вадим еще спал.

Вчера — а точнее, уже сегодня — он вернулся домой поздно ночью, обессиленный очередной охотой и подавленный. Больше всего его мучило то, что он не сдержал данное себе слово и, едва ему подвернулся подходящий человек, он не сумел удержаться от того, чтобы не пожалеть его.

Вернее — ее, потому что это была семнадцатилетняя студентка. Сжавшись в комок, она глотала слезы в вагоне метро, а люди равнодушно глазели на нее. Как потом выяснилось, девушку предал парень, который, как она верила, горячо любил ее. Он пригласил ее на день рождения к своему другу. Когда Марина — так звали студентку — пришла по указанному адресу, то ее встретила компания подвыпивших молодых людей. И избранник Марины был среди них. Они издевались над ней всю ночь: заставляли раздеваться и исполнять непристойные танцы голышом. Они оскорбляли ее словами и похотливым тисканьем. Нет, они ее не изнасиловали — но то, как они обращались с ней, было хуже насилия. За несколько часов они растоптали ее душу, и теперь Марина не знала, как ей жить дальше. Она твердила, что обязательно покончит с собой, но Вадим, провожавший девушку до дома, знал, что сейчас его спутницей руководят эмоции. Однако уже завтра она не захочет лезть в петлю или глотать пригоршню снотворного. Но что с ней будет дальше? Случившаяся с ней трагедия явно не пойдет ей на пользу. Скорее всего, оправившись от первой душевной боли, она возненавидит весь мир и всю жизнь будет мстить ему за крушение своих жизненных идеалов. Одинокая объявившая тайную войну всем окружающим стерва — вот какая судьба ждет эту Марину, думал Вадим…

И тогда он принял единственно верное, на его взгляд, решение. Улица, где проживала Марина, оказалась тихой и безлюдной. Девушка поблагодарила Вадима тусклым голосом и уже собиралась шмыгнуть в подъезд своего дома, но тут Бурин протянул ей на прощание руку, и, ничего не подозревая, она дотронулась своей ледяной ладошкой до его горячих пальцев…

Открыв глаза, Вадим долго лежал, слушая монотонные трели телефона. Брать трубку не хотелось. Он был уверен, что звонит ему Кондор. Наверное, будет упрекать за то, что опять не предупредил заранее, где, когда и в кого будет «стрелять».

Потом он встал и умылся. Оделся, не глядя, во что одевается.

Телефон не умолкал.

Наконец Вадим не выдержал и, стиснув зубы, схватил трубку.

Но это оказался его отец. «Воскреситель».

Как ни странно, разговор этот Вадиму почти не запомнился. Да и долго они не разговаривали. Отец сказал лишь, что очень устал и что теперь он согласен на то, к чему Вадим его призывал во время последней встречи на кладбище. Вадим пытался узнать, где отец сейчас находится, но тот не захотел вдаваться в подробности. Он даже не сказал, откуда ему известен новый номер телефона сына…

Это действительно теперь не имело особого значения.

Тогда Вадим пригласил отца к себе. Даже назвал свой адрес, но Бурин-старший не принял это предложение.

Он лишь сказал:

— Давай встретимся у мамы… Я хочу, чтобы ЭТО произошло там. Ровно в полдень…

«А почему именно в полдень?» — подумал Вадим, положив трубку. Уж если гнаться за символичностью, то полночь подошла бы гораздо лучше к тому, чему предстояло свершиться. Да и с точки зрения конспирации встречаться ночью было бы удобнее и проще…

Именно этот вопрос он и решил задать сейчас отцу, когда тот вошел в оградку и остановился напротив него так, что теперь их разделяла могила матери.

Лицо Ивана Дмитриевича исказила непонятная гримаса.

— А чего тянуть до ночи? — спросил он. — Да и умирать хочется не в потемках, а при дневном свете. Чтоб хоть напоследок…

Он, не закончив, оборвал фразу, но Вадим его понял. «Чтоб хоть напоследок полюбоваться, как прекрасен мир», — видимо, хотел сказать старик, но не стал произносить это вслух. Он никогда не любил патетики.

— Ну, что ты стоишь, как не родной? — вдруг ворчливо осведомился Иван Дмитриевич, исподлобья оглядывая сына из-под кустистых бровей. — Поздороваемся, что ли?

И протянул Вадиму руку над разделявшим их могильным холмиком.

Вадим на секунду прикрыл глаза. Вот и все, подумал он. Надо сделать небольшое усилие над собой, и тогда все будет кончено.

Но почему-то он не хотел, чтобы встреча их закончилась так быстро.

В конце концов, они столько времени не виделись!..

Поэтому он продолжал неподвижно сидеть, втянув голову в плечи и глубоко засунув руки в карманы.

— Не хочешь, — констатировал Бурин-старший и зачем-то внимательно оглядел свою ладонь. — Значит, все еще держишь на меня обиду… Ладно, тогда давай, стреляй — и дело с концом. Надеюсь, это не составит для тебя особого труда… ты ведь уже стал мастером по этой части…

Вадим вздрогнул.

— Откуда ты знаешь, пап? — спросил он. Иван Дмитриевич, не глядя на сына, подошел к скамейке и неторопливо уселся на нее. За последнее время он сильно сдал. Если еще месяца два назад ему никто не дал бы больше шестидесяти, то сейчас он выглядел как восьмидесятилетний старик. Движения его стали медленными и осторожными, лицо осунулось, на лбу и на щеках появились глубокие морщины, а в глазах появилось какое-то новое выражение. Таким взглядом обычно смотрят с икон святые и Христос…

— Я сам это видел, — наконец произнес тихо Иван Дмитриевич. — Сегодня ночью ты на моих глазах убил девушку. Подло убил, безжалостно и хладнокровно, без видимых причин… И тогда я понял: ты и есть тот самый маньяк, про которого сейчас говорит весь город.

«Так вот, значит, почему он не захотел ждать до полуночи, — догадался Вадим. — Он боялся, что я в течение дня „выстрелю“ еще в кого-нибудь…»

— Папа, — сказал он вслух. — Все обстоит вовсе не так… Я не убивал этих людей. Я помогал им заново родиться в другом, гораздо лучшем, чем этот, мире!..

Иван Дмитриевич отмахнулся от его аргументов.

— Не надо, Вадя, — сказал устало он. — Я слишком стар для тех сказок о загробной жизни, которые ты вбил себе в голову… Ты просто хотел таким образом вызвать меня, вот и все. В принципе, мне надо было бы найти тебя раньше, но я не знал, что убийца — это ты. Никогда бы не подумал, что ты на такое способен… А вчера, случайно увидев тебя с той девицей… В общем, потом я проследил за тобой до самого дома, и мне оставалось лишь узнать твой номер телефона в справочном бюро…

— Значит, ты хочешь уйти из этой жизни только потому, что тебе стыдно за меня? — оторопело спросил Вадим.

— Нет, не только… — Старик опустил голову. — Скажи-ка, скольких ты уже… убил, сынок?

— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Я их не считал…

Иван Дмитриевич посмотрел сыну в глаза.

— Зато я знаю, скольких мне удалось вернуть с того света, — с гордостью объявил он. — Пятьдесят семь человек!.. Жаль, цифра некруглая, ну да ладно… Всех мертвецов оживить все равно нельзя, правильно? Кому-то повезет, что я окажусь рядом, а кому-то — нет. Разве это справедливо, а?..

Вадим молчал.

— А увидев тебя ночью… в крови… господи!.. — бессвязно продолжал Иван Дмитриевич, — … я понял, что ты был прав. Нельзя нарушать законы природы. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и от этого никуда не деться… Я не знаю, кто ниспослал на землю тот Дар, который достался мне, — бог или дьявол, но я знаю другое: это не благо, Вадя, отнюдь не благо… Проклятие рода человеческого — вот что это такое. Потому что рано или поздно тот, кому этот Дар достается, начинает стремиться выйти за рамки тех ограничений, которые изначально были ему заданы. И однажды он сумеет воспротивиться зову, который исходит от умерших. А обретя свободу выбора, он начинает делить тех, кого он должен был воскресить чисто инстинктивно, «автоматом», на достойных и недостойных. А впоследствии он замахивается не только на свеженькие трупы, но и на тех, кто давным-давно превратился в прах. И вот тогда «воскреситель», сам того не подозревая, порождает зло, потому что возвращенные к жизни проклинают его и во что бы то ни стало стремятся вернуться обратно… И я подозреваю, что сделать это они могут только тогда, когда самого «воскресителя» не будет в живых… Так?

— Да, это так, — отозвался Вадим. — Меня действительно нельзя теперь убить никаким способом — я уже пробовал… Пока есть ты, буду жить и я…

— Так уж устроен этот мир, сынок, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Добро и Зло всегда идут рука об руку… И одно без другого не может существовать…

— И кто же из нас, по-твоему, представляет Добро, а кто — Зло? — поинтересовался Вадим. Иван Дмитриевич только махнул рукой.

— Я думаю, что в каждом из нас и того, и другого предостаточно, — сообщил он. — В конце концов, мы оба с тобой виноваты, но я — чуть больше, чем ты… Ведь это я породил тебя… второй раз… Значит, мне и отвечать за все. Так что стреляй в меня со спокойной душой, Вадя…

Вадим почувствовал, как его сердце сжимает невидимая жилистая пятерня.

— Послушай, папа, — сказал он, кусая губу. — А может, не надо?.. Вот ты сказал: мы с тобой виноваты. Значит, ты все еще воспринимаешь смерть как наказание за свои грехи и ошибки. А на самом деле смерть — нечто иное, и она не может, не должна быть ни наказанием, ни наградой!.. Это всего лишь — итог, подведение черты под тем, что человек успел сделать в своей жизни… Я тоже успел кое-что понять, папа… после своего возвращения сюда… И, мне кажется, главное — что человек должен уходить из этого мира в ТОТ с чистой совестью и сознанием выполненного долга… К сожалению, это бывает слишком редко. Люди не успевают реализовать себя и свои возможности, потому что кто-то или что-то прекращает их существование на этом уровне. Наверное, поэтому и возникли чудотворцы-воскресители, чтобы люди могли вернуться и исправить допущенные ранее ошибки. А раз так, то, значит, ты и тебе подобные — последняя надежда человечества стать хоть немного лучше, изменив свою жизнь!.. Так имею ли я право лишать людей этой возможности?

Иван Дмитриевич покачал головой.

— Нет, сынок, — сказал он. — Ты не прав. Мой Дар — это аномалия, естественная или сверхъестественная — не в этом суть… Тем он и аномален, что внушает людям ложную надежду на возможность вечной жизни. Сам подумай: ведь если знать о том, что смерти для тебя не существует, потому что за ширмой прячется добрый дяденька-воскреситель, то какой смысл стараться прожить свою жизнь достойно и полезно? Все равно тебя вернут с того света и ты будешь продолжать свое существование. А если не вернут, то насладишься беспроблемным бытием в райских кущах… Вот и получится, что каждый отныне будет жить так, как пишут черновик. А человек должен жить набело, Вадя… И, к сожалению, он так устроен, что ему обязательно требуется оценка того, что он успел сделать. Не на этом, так на том свете. Основатели религий хорошо это знали и использовали…

Они помолчали.

— И вот еще что, — наконец сказал Иван Дмитриевич. — Ты представь себя на моем месте… Да, я умею вернуть к жизни любого мертвеца. Но при этом я вынужден действовать тайно, потому что не хочу, чтобы меня прибрали к рукам и использовали в своих шкурных интересах негодяи разных мастей. А именно это случится, если мир обо мне узнает… Но скрываться в подполье нельзя до бесконечности, Вадя, и когда-нибудь они меня все равно вычислят и поймают. Конечно, я мог бы сам наложить на себя руки, но почему-то не позволяет дурацкая гордость… Будет лучше, если ты сделаешь это, прошу тебя!

Вадим повернул к отцу лицо, и Иван Дмитриевич увидел, что глаза сына полны слез.

— Хорошо, — сказал Вадим. — Хорошо, папа… Я сделаю это. В конце концов, ты это заслужил. Я действительно убежден: ты не зря прожил свою жизнь здесь… Только знай: без тебя я не останусь здесь ни минуты… Так что мы уйдем вместе. Туда, где нас ждут наши предки и друзья. И мама… Она нас очень ждет, папа. Ну а теперь давай попрощаемся.

Вадим сознательно не стал говорить отцу, каким способом собирается отправить его на тот свет. Пусть его последние секунды не будут омрачены страхом…

Он оторвался от скамьи, и Иван Дмитриевич тоже поднялся. Он словно уменьшился в росте за последнее время, и теперь его седая макушка едва доставала сыну до подбородка.

Вадим распахнул объятия, и они обнялись.

Плечи отца вздрагивали, и Вадим понял, что он плачет без слез.

Вадим закрыл глаза и положил свою ладонь на спину отца.

Спустя несколько секунд он с ужасом обнаружил, что «выстрела» не произошло и что отец все еще жив.

«Что это значит? — в смятении думал он, слыша, как стучит отцовское сердце. — Неужели Воскреситель тоже бессмертен, раз даже я бессилен против него? Или мне недостаточно жалко отца?»

Догадка заставила его похолодеть.

Все те, кому он помог уйти на ТОТ свет с помощью чуда, вызывали у него лишь жалость, ничего кроме жалости и сострадания. А отца он не просто жалел. Он его любил. Любовь и жалость — все-таки разные вещи. Можно убивать из жалости, но нельзя убивать того, кого любишь…

«Неужели Ты хочешь, чтобы я сделал ЭТО именно так? — мысленно вопросил он того, кто возложил на него эту миссию и с этой целью наделил его бессмертием. — Но ведь это ужасно, бесчеловечно, и я не смогу заставить себя поступить так, как Ты хочешь!..»

«СМОЖЕШЬ, — произнес внутри него Голос. — ДОЛЖЕН СМОЧЬ».

И тогда Вадим оттолкнул от себя отца и достал из кармана пистолет.

Глава 14

Вот черт! — выругался сквозь зубы Слегин, когда к Вадиму присоединился невысокий старик, по внешности которого можно было сделать вывод о том, что речь идет о Бурине-старшем. — Проклятый склероз!.. Я забыл захватить направленный микрофон, и теперь мы не сможем узнать, о чем они будут беседовать!.. Слегин и Сабуров находились примерно в пятидесяти метрах от той могилы, где была назначена встреча. Их надежно укрывал массивный постамент над могилой какого-то купца начала XX века. Могила, за которой они вели наблюдение, отсюда хорошо просматривалась, но невозможно было расслышать разговор отца и сына. Видно было лишь, как на их лицах шевелятся губы.

— Может, подберемся поближе? — предложил Сабуров.

Слегин с тоской огляделся.

— Нет, — с сожалением сделал вывод он. — Слишком рискованно. Вспугнем пташек…

— Мне кажется, мы с тобой вообще совершили ошибку, — заметил Сабуров. — Надо было взять группу спецназа и оцепить кладбище.

— Да, но тогда пришлось бы объяснять ситуацию местным обезовцам, — огрызнулся Слегин. — А ты же не хотел этого, верно?

— Верно, — согласился Сабуров.

«Потому что взять „воскресителя“ должен только я, и никто больше, — мысленно продолжил он. — Эти ребята из „Раскрутки“ и ОБЕЗа, конечно, неплохие парни, но, как говорится, дружба дружбой, а табачок — врозь… В конце концов, „воскреситель“ — не по их части. Их интересует прежде всего убийца, который держал в страхе целый город…

Вот пусть они его и берут. А «воскреситель» — мой».

Он покосился на Слегина.

Тот неотрывно наблюдал за отцом и сыном с помощью мощного бинокля, словно надеялся прочитать по губам фразы, которыми они обмениваются.

— Ну что там? — спросил Сабуров. Слегин с неохотой оторвался от окуляров.

— Беседуют, — сообщил он. — Что-то не похоже, чтобы Снайпер сгорал от желания отправить папашу на тот свет. Или он ему зубы заговаривает?

— Может, пора их брать? — с надеждой спросил Сабуров.

Но Слегин покачал с сомнением головой:

— Рано. К тому же у меня есть предчувствие, что за ними наблюдаем не мы одни. У этого Вадима наверняка есть напарник.

Сабуров ошарашенно взглянул на своего спутника:

— С чего ты это взял?

— Да я ж этих сволочей Снайперов знаю как облупленных! — ухмыльнулся Слегин. — У них обычно такая тактика: один выбирает жертву и потом стоит «на стреме», а другой мочит жертву из чего-нибудь дальнобойного и обеспечивает огневое прикрытие. Вспомни: все жертвы инского Снайпера были убиты выстрелом с расстояния в сто — сто пятьдесят метров. Винтовка с лазерным прицелом и самонаводящимися пулями, не иначе… А Бурина-младшего наверняка используют лишь как приманку и инструмент опознания «воскресителя». Возможно, он сам об этом не подозревает, бедолага… Так что главная наша задача, Лен, — это найти и взять того, кто затаился где-то поблизости в радиусе двухсот метров и готовится к огневым упражнениям…

— Так, значит, мы все-таки не одни? — спросил Сабуров.

Слегин опять усмехнулся.

— Конечно, нет. В данный момент Захаров и его люди прочесывают кладбище, и я жду, когда они мне доложат о том, что взяли Снайпера — настоящего Снайпера…

Слегин поковырялся в ухе и красноречиво предъявил инвестигатору горошину мини-коммуникатора.

— Что ж ты темнил? — спросил Сабуров, чувствуя, как отчаяние охватывает его. — Ты что, не доверяешь мне?

Слегин снова взялся за бинокль.

— Извини, Лен, — глухо проронил он. — Просто у нас с тобой разные задачи. Во всей этой истории тебя как «аномалыцика» интересуют прежде всего чудеса, экстрасенсы… А лично меня заботит другое: не дать этим сволочам продолжать убивать людей! Понятно? И я сделаю все, чтобы отловить их, — причем живыми!.. Чтобы можно было допросить как следует, а потом посадить на скамью подсудимых!..

Сабуров перевел взгляд на Буриных. Старик уже сидел на скамейке рядом с Вадимом. По позам отца и сына не было похоже, чтобы они ссорились.

Неужели Слегин прав и сейчас «воскресителя» берет на мушку невидимый убийца?

Сабурова обдало холодом от этой мысли.

«Вот как получается, — с горечью подумал он. — Этих славных парней из „Раскрутки“ действительно не интересует, каким способом они поймают убийцу. Ради этого они даже готовы подставить ему в качестве мишени человека, обладающего суперспособностями. И вообще — любого человека. Что Кондор, что мой приятель Булат — у них одни и те же принципы и установки. Добро должно восторжествовать любой ценой. Вопрос лишь в том, что каждый из них сам определяет эту цену…

Похоже, в этой игре они отвели мне роль пассивного наблюдателя.

Зря, ребята, зря.

Потому что я вовсе не собираюсь сделать этого старичка червяком на крючке, наживкой для той хищной рыбы, которая подкрадывается из темной глубины…»

Он нащупал в кармане рукоятку пистолета. Это был пистолет, из которого застрелился Кондор. Выходя из кабинета, Сабурову удалось взять его незаметно для Слегина. Хорошо еще, что Булат так и не сообщил никому из своих коллег о самоубийстве начальника «Раскрутки»…

— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Слегин, отнимая от глаз окуляры бинокля. — Захаров докладывает, что они прочесали все кладбище, но так и не нашли второго Снайпера… Не из космоса же он собирается стрелять, в самом деле!

— Нет, не из космоса, — согласился Сабуров. — Ты ошибся, Слегин. Никакого второго Снайпера не существует, вот и все…

Секунду Слегин смотрел на инвестигатора, прищурив глаза, а потом поднес к губам запястье с браслетом передатчика и торопливо проговорил:

— Захаров, отставить поиск!.. Быстро берем Буриных!

— Поздно, — с сожалением сказал Сабуров.

Вадим и его отец стояли, обнявшись, возле могильного холмика, и Сабурову показалось, будто, несмотря на расстояние, он видит, как по их лицам текут слезы.

А потом Вадим резко отстранился от Ивана Дмитриевича и вынул из кармана куртки пистолет.

Слегин что-то закричал, но Сабуров его уже не слышал.

Поймав на мушку голову программиста, он надавил курок, и отдача беззвучного выстрела толкнулась в ладонь.

Вадим рухнул на могилу своей матери, и пистолет выпал из его руки.

— Ты что? — сказал бледным голосом Слегин, хватая Сабурова за руку. — Что ты натворил. Лен?!

Сабуров оттолкнул его и бросился бежать по аллее между могилами туда, где старик склонился над телом своего сына. «Не надо, Иван Дмитриевич! — задыхаясь, кричал на бегу Сабуров. — Не смейте этого делать! Слышите?! Вы нужны всем людям, очень нужны!»

Бурин-старший поднял голову. Лицо его было застывшим и ничего не выражающим. А в следующее мгновение он поднес к виску пистолет Вадима.

Выстрел громом прозвучал в кладбищенской тишине, распугав воронье.

Когда инвестигатор подбежал к могиле, ненамного опередив обезовцев во главе с Захаровым, все было уже кончено.

Они лежали рядом — отец и сын. Кровь впитывалась в дерн на могиле их матери и жены. Обычно у мертвых не бывает выражения на лице, но Сабурову показалось, что лежащим перед ним сейчас спокойно и хорошо и что они смотрят на него…

Сам не зная зачем, он вдруг нагнулся и провел ладонью по морщинистой, заросшей седой щетиной щеке «воскресителя». Не ради того, чтобы убедиться в его смерти.

Просто ему стало жаль этого человека.