Люди феникс

«А почему именно в полдень?» — подумал Вадим, положив трубку. Уж если гнаться за символичностью, то полночь подошла бы гораздо лучше к тому, чему предстояло свершиться. Да и с точки зрения конспирации встречаться ночью было бы удобнее и проще…

Именно этот вопрос он и решил задать сейчас отцу, когда тот вошел в оградку и остановился напротив него так, что теперь их разделяла могила матери.

Лицо Ивана Дмитриевича исказила непонятная гримаса.

— А чего тянуть до ночи? — спросил он. — Да и умирать хочется не в потемках, а при дневном свете. Чтоб хоть напоследок…

Он, не закончив, оборвал фразу, но Вадим его понял. «Чтоб хоть напоследок полюбоваться, как прекрасен мир», — видимо, хотел сказать старик, но не стал произносить это вслух. Он никогда не любил патетики.

— Ну, что ты стоишь, как не родной? — вдруг ворчливо осведомился Иван Дмитриевич, исподлобья оглядывая сына из-под кустистых бровей. — Поздороваемся, что ли?

И протянул Вадиму руку над разделявшим их могильным холмиком.

Вадим на секунду прикрыл глаза. Вот и все, подумал он. Надо сделать небольшое усилие над собой, и тогда все будет кончено.

Но почему-то он не хотел, чтобы встреча их закончилась так быстро.

В конце концов, они столько времени не виделись!..

Поэтому он продолжал неподвижно сидеть, втянув голову в плечи и глубоко засунув руки в карманы.

— Не хочешь, — констатировал Бурин-старший и зачем-то внимательно оглядел свою ладонь. — Значит, все еще держишь на меня обиду… Ладно, тогда давай, стреляй — и дело с концом. Надеюсь, это не составит для тебя особого труда… ты ведь уже стал мастером по этой части…

Вадим вздрогнул.

— Откуда ты знаешь, пап? — спросил он. Иван Дмитриевич, не глядя на сына, подошел к скамейке и неторопливо уселся на нее. За последнее время он сильно сдал. Если еще месяца два назад ему никто не дал бы больше шестидесяти, то сейчас он выглядел как восьмидесятилетний старик. Движения его стали медленными и осторожными, лицо осунулось, на лбу и на щеках появились глубокие морщины, а в глазах появилось какое-то новое выражение. Таким взглядом обычно смотрят с икон святые и Христос…

— Я сам это видел, — наконец произнес тихо Иван Дмитриевич. — Сегодня ночью ты на моих глазах убил девушку. Подло убил, безжалостно и хладнокровно, без видимых причин… И тогда я понял: ты и есть тот самый маньяк, про которого сейчас говорит весь город.

«Так вот, значит, почему он не захотел ждать до полуночи, — догадался Вадим. — Он боялся, что я в течение дня „выстрелю“ еще в кого-нибудь…»

— Папа, — сказал он вслух. — Все обстоит вовсе не так… Я не убивал этих людей. Я помогал им заново родиться в другом, гораздо лучшем, чем этот, мире!..

Иван Дмитриевич отмахнулся от его аргументов.

— Не надо, Вадя, — сказал устало он. — Я слишком стар для тех сказок о загробной жизни, которые ты вбил себе в голову… Ты просто хотел таким образом вызвать меня, вот и все. В принципе, мне надо было бы найти тебя раньше, но я не знал, что убийца — это ты. Никогда бы не подумал, что ты на такое способен… А вчера, случайно увидев тебя с той девицей… В общем, потом я проследил за тобой до самого дома, и мне оставалось лишь узнать твой номер телефона в справочном бюро…

— Значит, ты хочешь уйти из этой жизни только потому, что тебе стыдно за меня? — оторопело спросил Вадим.

— Нет, не только… — Старик опустил голову. — Скажи-ка, скольких ты уже… убил, сынок?

— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Я их не считал…

Иван Дмитриевич посмотрел сыну в глаза.

— Зато я знаю, скольких мне удалось вернуть с того света, — с гордостью объявил он. — Пятьдесят семь человек!.. Жаль, цифра некруглая, ну да ладно… Всех мертвецов оживить все равно нельзя, правильно? Кому-то повезет, что я окажусь рядом, а кому-то — нет. Разве это справедливо, а?..

Вадим молчал.

— А увидев тебя ночью… в крови… господи!.. — бессвязно продолжал Иван Дмитриевич, — … я понял, что ты был прав. Нельзя нарушать законы природы. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и от этого никуда не деться… Я не знаю, кто ниспослал на землю тот Дар, который достался мне, — бог или дьявол, но я знаю другое: это не благо, Вадя, отнюдь не благо… Проклятие рода человеческого — вот что это такое. Потому что рано или поздно тот, кому этот Дар достается, начинает стремиться выйти за рамки тех ограничений, которые изначально были ему заданы. И однажды он сумеет воспротивиться зову, который исходит от умерших. А обретя свободу выбора, он начинает делить тех, кого он должен был воскресить чисто инстинктивно, «автоматом», на достойных и недостойных. А впоследствии он замахивается не только на свеженькие трупы, но и на тех, кто давным-давно превратился в прах. И вот тогда «воскреситель», сам того не подозревая, порождает зло, потому что возвращенные к жизни проклинают его и во что бы то ни стало стремятся вернуться обратно… И я подозреваю, что сделать это они могут только тогда, когда самого «воскресителя» не будет в живых… Так?

— Да, это так, — отозвался Вадим. — Меня действительно нельзя теперь убить никаким способом — я уже пробовал… Пока есть ты, буду жить и я…

— Так уж устроен этот мир, сынок, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Добро и Зло всегда идут рука об руку… И одно без другого не может существовать…

— И кто же из нас, по-твоему, представляет Добро, а кто — Зло? — поинтересовался Вадим. Иван Дмитриевич только махнул рукой.

— Я думаю, что в каждом из нас и того, и другого предостаточно, — сообщил он. — В конце концов, мы оба с тобой виноваты, но я — чуть больше, чем ты… Ведь это я породил тебя… второй раз… Значит, мне и отвечать за все. Так что стреляй в меня со спокойной душой, Вадя…

Вадим почувствовал, как его сердце сжимает невидимая жилистая пятерня.

— Послушай, папа, — сказал он, кусая губу. — А может, не надо?.. Вот ты сказал: мы с тобой виноваты. Значит, ты все еще воспринимаешь смерть как наказание за свои грехи и ошибки. А на самом деле смерть — нечто иное, и она не может, не должна быть ни наказанием, ни наградой!.. Это всего лишь — итог, подведение черты под тем, что человек успел сделать в своей жизни… Я тоже успел кое-что понять, папа… после своего возвращения сюда… И, мне кажется, главное — что человек должен уходить из этого мира в ТОТ с чистой совестью и сознанием выполненного долга… К сожалению, это бывает слишком редко. Люди не успевают реализовать себя и свои возможности, потому что кто-то или что-то прекращает их существование на этом уровне. Наверное, поэтому и возникли чудотворцы-воскресители, чтобы люди могли вернуться и исправить допущенные ранее ошибки. А раз так, то, значит, ты и тебе подобные — последняя надежда человечества стать хоть немного лучше, изменив свою жизнь!.. Так имею ли я право лишать людей этой возможности?

Иван Дмитриевич покачал головой.

— Нет, сынок, — сказал он. — Ты не прав. Мой Дар — это аномалия, естественная или сверхъестественная — не в этом суть… Тем он и аномален, что внушает людям ложную надежду на возможность вечной жизни. Сам подумай: ведь если знать о том, что смерти для тебя не существует, потому что за ширмой прячется добрый дяденька-воскреситель, то какой смысл стараться прожить свою жизнь достойно и полезно? Все равно тебя вернут с того света и ты будешь продолжать свое существование. А если не вернут, то насладишься беспроблемным бытием в райских кущах… Вот и получится, что каждый отныне будет жить так, как пишут черновик. А человек должен жить набело, Вадя… И, к сожалению, он так устроен, что ему обязательно требуется оценка того, что он успел сделать. Не на этом, так на том свете. Основатели религий хорошо это знали и использовали…

Они помолчали.

— И вот еще что, — наконец сказал Иван Дмитриевич. — Ты представь себя на моем месте… Да, я умею вернуть к жизни любого мертвеца. Но при этом я вынужден действовать тайно, потому что не хочу, чтобы меня прибрали к рукам и использовали в своих шкурных интересах негодяи разных мастей. А именно это случится, если мир обо мне узнает… Но скрываться в подполье нельзя до бесконечности, Вадя, и когда-нибудь они меня все равно вычислят и поймают. Конечно, я мог бы сам наложить на себя руки, но почему-то не позволяет дурацкая гордость… Будет лучше, если ты сделаешь это, прошу тебя!

Вадим повернул к отцу лицо, и Иван Дмитриевич увидел, что глаза сына полны слез.

— Хорошо, — сказал Вадим. — Хорошо, папа… Я сделаю это. В конце концов, ты это заслужил. Я действительно убежден: ты не зря прожил свою жизнь здесь… Только знай: без тебя я не останусь здесь ни минуты… Так что мы уйдем вместе. Туда, где нас ждут наши предки и друзья. И мама… Она нас очень ждет, папа. Ну а теперь давай попрощаемся.

Вадим сознательно не стал говорить отцу, каким способом собирается отправить его на тот свет. Пусть его последние секунды не будут омрачены страхом…

Он оторвался от скамьи, и Иван Дмитриевич тоже поднялся. Он словно уменьшился в росте за последнее время, и теперь его седая макушка едва доставала сыну до подбородка.

Вадим распахнул объятия, и они обнялись.

Плечи отца вздрагивали, и Вадим понял, что он плачет без слез.

Вадим закрыл глаза и положил свою ладонь на спину отца.

Спустя несколько секунд он с ужасом обнаружил, что «выстрела» не произошло и что отец все еще жив.

«Что это значит? — в смятении думал он, слыша, как стучит отцовское сердце. — Неужели Воскреситель тоже бессмертен, раз даже я бессилен против него? Или мне недостаточно жалко отца?»

Догадка заставила его похолодеть.

Все те, кому он помог уйти на ТОТ свет с помощью чуда, вызывали у него лишь жалость, ничего кроме жалости и сострадания. А отца он не просто жалел. Он его любил. Любовь и жалость — все-таки разные вещи. Можно убивать из жалости, но нельзя убивать того, кого любишь…

«Неужели Ты хочешь, чтобы я сделал ЭТО именно так? — мысленно вопросил он того, кто возложил на него эту миссию и с этой целью наделил его бессмертием. — Но ведь это ужасно, бесчеловечно, и я не смогу заставить себя поступить так, как Ты хочешь!..»

«СМОЖЕШЬ, — произнес внутри него Голос. — ДОЛЖЕН СМОЧЬ».

И тогда Вадим оттолкнул от себя отца и достал из кармана пистолет.

Глава 14

Вот черт! — выругался сквозь зубы Слегин, когда к Вадиму присоединился невысокий старик, по внешности которого можно было сделать вывод о том, что речь идет о Бурине-старшем. — Проклятый склероз!.. Я забыл захватить направленный микрофон, и теперь мы не сможем узнать, о чем они будут беседовать!.. Слегин и Сабуров находились примерно в пятидесяти метрах от той могилы, где была назначена встреча. Их надежно укрывал массивный постамент над могилой какого-то купца начала XX века. Могила, за которой они вели наблюдение, отсюда хорошо просматривалась, но невозможно было расслышать разговор отца и сына. Видно было лишь, как на их лицах шевелятся губы.

— Может, подберемся поближе? — предложил Сабуров.

Слегин с тоской огляделся.

— Нет, — с сожалением сделал вывод он. — Слишком рискованно. Вспугнем пташек…

— Мне кажется, мы с тобой вообще совершили ошибку, — заметил Сабуров. — Надо было взять группу спецназа и оцепить кладбище.

— Да, но тогда пришлось бы объяснять ситуацию местным обезовцам, — огрызнулся Слегин. — А ты же не хотел этого, верно?

— Верно, — согласился Сабуров.

«Потому что взять „воскресителя“ должен только я, и никто больше, — мысленно продолжил он. — Эти ребята из „Раскрутки“ и ОБЕЗа, конечно, неплохие парни, но, как говорится, дружба дружбой, а табачок — врозь… В конце концов, „воскреситель“ — не по их части. Их интересует прежде всего убийца, который держал в страхе целый город…

Вот пусть они его и берут. А «воскреситель» — мой».

Он покосился на Слегина.

Тот неотрывно наблюдал за отцом и сыном с помощью мощного бинокля, словно надеялся прочитать по губам фразы, которыми они обмениваются.

— Ну что там? — спросил Сабуров. Слегин с неохотой оторвался от окуляров.

— Беседуют, — сообщил он. — Что-то не похоже, чтобы Снайпер сгорал от желания отправить папашу на тот свет. Или он ему зубы заговаривает?

— Может, пора их брать? — с надеждой спросил Сабуров.

Но Слегин покачал с сомнением головой:

— Рано. К тому же у меня есть предчувствие, что за ними наблюдаем не мы одни. У этого Вадима наверняка есть напарник.

Сабуров ошарашенно взглянул на своего спутника:

— С чего ты это взял?

— Да я ж этих сволочей Снайперов знаю как облупленных! — ухмыльнулся Слегин. — У них обычно такая тактика: один выбирает жертву и потом стоит «на стреме», а другой мочит жертву из чего-нибудь дальнобойного и обеспечивает огневое прикрытие. Вспомни: все жертвы инского Снайпера были убиты выстрелом с расстояния в сто — сто пятьдесят метров. Винтовка с лазерным прицелом и самонаводящимися пулями, не иначе… А Бурина-младшего наверняка используют лишь как приманку и инструмент опознания «воскресителя». Возможно, он сам об этом не подозревает, бедолага… Так что главная наша задача, Лен, — это найти и взять того, кто затаился где-то поблизости в радиусе двухсот метров и готовится к огневым упражнениям…

— Так, значит, мы все-таки не одни? — спросил Сабуров.

Слегин опять усмехнулся.

— Конечно, нет. В данный момент Захаров и его люди прочесывают кладбище, и я жду, когда они мне доложат о том, что взяли Снайпера — настоящего Снайпера…

Слегин поковырялся в ухе и красноречиво предъявил инвестигатору горошину мини-коммуникатора.

— Что ж ты темнил? — спросил Сабуров, чувствуя, как отчаяние охватывает его. — Ты что, не доверяешь мне?

Слегин снова взялся за бинокль.

— Извини, Лен, — глухо проронил он. — Просто у нас с тобой разные задачи. Во всей этой истории тебя как «аномалыцика» интересуют прежде всего чудеса, экстрасенсы… А лично меня заботит другое: не дать этим сволочам продолжать убивать людей! Понятно? И я сделаю все, чтобы отловить их, — причем живыми!.. Чтобы можно было допросить как следует, а потом посадить на скамью подсудимых!..

Сабуров перевел взгляд на Буриных. Старик уже сидел на скамейке рядом с Вадимом. По позам отца и сына не было похоже, чтобы они ссорились.

Неужели Слегин прав и сейчас «воскресителя» берет на мушку невидимый убийца?

Сабурова обдало холодом от этой мысли.

«Вот как получается, — с горечью подумал он. — Этих славных парней из „Раскрутки“ действительно не интересует, каким способом они поймают убийцу. Ради этого они даже готовы подставить ему в качестве мишени человека, обладающего суперспособностями. И вообще — любого человека. Что Кондор, что мой приятель Булат — у них одни и те же принципы и установки. Добро должно восторжествовать любой ценой. Вопрос лишь в том, что каждый из них сам определяет эту цену…

Похоже, в этой игре они отвели мне роль пассивного наблюдателя.

Зря, ребята, зря.

Потому что я вовсе не собираюсь сделать этого старичка червяком на крючке, наживкой для той хищной рыбы, которая подкрадывается из темной глубины…»

Он нащупал в кармане рукоятку пистолета. Это был пистолет, из которого застрелился Кондор. Выходя из кабинета, Сабурову удалось взять его незаметно для Слегина. Хорошо еще, что Булат так и не сообщил никому из своих коллег о самоубийстве начальника «Раскрутки»…

— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Слегин, отнимая от глаз окуляры бинокля. — Захаров докладывает, что они прочесали все кладбище, но так и не нашли второго Снайпера… Не из космоса же он собирается стрелять, в самом деле!

— Нет, не из космоса, — согласился Сабуров. — Ты ошибся, Слегин. Никакого второго Снайпера не существует, вот и все…

Секунду Слегин смотрел на инвестигатора, прищурив глаза, а потом поднес к губам запястье с браслетом передатчика и торопливо проговорил:

— Захаров, отставить поиск!.. Быстро берем Буриных!

— Поздно, — с сожалением сказал Сабуров.

Вадим и его отец стояли, обнявшись, возле могильного холмика, и Сабурову показалось, будто, несмотря на расстояние, он видит, как по их лицам текут слезы.

А потом Вадим резко отстранился от Ивана Дмитриевича и вынул из кармана куртки пистолет.

Слегин что-то закричал, но Сабуров его уже не слышал.

Поймав на мушку голову программиста, он надавил курок, и отдача беззвучного выстрела толкнулась в ладонь.

Вадим рухнул на могилу своей матери, и пистолет выпал из его руки.

— Ты что? — сказал бледным голосом Слегин, хватая Сабурова за руку. — Что ты натворил. Лен?!

Сабуров оттолкнул его и бросился бежать по аллее между могилами туда, где старик склонился над телом своего сына. «Не надо, Иван Дмитриевич! — задыхаясь, кричал на бегу Сабуров. — Не смейте этого делать! Слышите?! Вы нужны всем людям, очень нужны!»

Бурин-старший поднял голову. Лицо его было застывшим и ничего не выражающим. А в следующее мгновение он поднес к виску пистолет Вадима.

Выстрел громом прозвучал в кладбищенской тишине, распугав воронье.

Когда инвестигатор подбежал к могиле, ненамного опередив обезовцев во главе с Захаровым, все было уже кончено.

Они лежали рядом — отец и сын. Кровь впитывалась в дерн на могиле их матери и жены. Обычно у мертвых не бывает выражения на лице, но Сабурову показалось, что лежащим перед ним сейчас спокойно и хорошо и что они смотрят на него…

Сам не зная зачем, он вдруг нагнулся и провел ладонью по морщинистой, заросшей седой щетиной щеке «воскресителя». Не ради того, чтобы убедиться в его смерти.

Просто ему стало жаль этого человека.

Эпилог

— Мы успеваем? — спросил Сабуров, проводя рукой по лицу, словно желая смахнуть с него невидимую паутину.

Слегин глянул на часы, не отрывая рук от штурвала.

— Еще целый час до вылета, — сообщил он. — Так что мы с тобой успеем пропустить стопку-другую в аэропорту… Жаль все-таки, что ты удираешь из Инска так поспешно. Мы бы с тобой успели обсудить все как следует. Может, все-таки передумаешь, а?

— Нет, — сказал Сабуров. — Не могу…

— Ну как знаешь, — с сожалением вздохнул Слегин. — Ладно, в Интервиле встретимся. Вот разберусь с бумагами, отчетами — и тоже домой… Честно говоря, надоел мне уже этот городишко. Какой-то он вечно пасмурный и потому как бы нереальный. Как выцветшая черно-белая фотография… Да еще факел этот на нервы действует — вон, опять горит, зараза!..

Сабуров машинально покосился в окно. С моста, по которому неслась их машина, был отчетливо виден мотающийся из стороны в сторону язык грязно-желтого пламени на вершине огромной трубы по другую сторону реки.

— А знаешь, это не просто факел, — возразил он. Это — Вечный огонь.

— Ну уж? — усомнился Слегин. — Что-то, я смотрю, тебя на траурную символику потянуло… Никогда бы не подумал, что сотрудники Инвестигации такие впечатлительные. И вообще, ты бледно выглядишь, Лен. Как себя чувствуешь?

Сабуров проглотил комок в горле.

— Нормально, — сказал он. — Наверное, просто устал…

На самом деле в нем созревало какое-то смутное ощущение, суть которого он не мог определить, сколько ни пытался.

Словно он что-то должен был сделать. Прямо сейчас, не откладывая…

* * *

— Останови-ка, — сказал он, когда мост закончился и внутреннее ощущение стало физически невыносимым. — Останови, я сказал!..

Скрипнув тормозами, машина притерлась к бордюру.

— Ты что? — испуганно спросил Слегин.

— Совсем забыл, — торопливо сказал Сабуров. — Мне нужно забежать в одно место… Ты подожди меня, я — мигом…

Прежде чем раскрутчик успел что-то сказать, он распахнул дверцу и выскочил из машины.

Уверенно, словно повинуясь невидимому целеуказанию, устремился в ближайший переулок.

За углом блистала огнями витрина какого-то заурядного магазинчика. Такие в городе встречались на каждом шагу. Но Сабуров почему-то был уверен, что ему надо именно сюда.

Дверь магазинчика была распахнута настежь.

Инвестигатор влетел в тесное помещение и замер.

Только теперь ему стало ясно, что за смутное чувство терзало его.

Магазинчик был пуст. Сбоку имелась стойка прилавка с кассовым аппаратом, за которой лежало чье-то тело с ножом в спине.

Убийство было совершено совсем недавно — кровь, вытекающая из раны, еще не успела образовать на полу лужу.

Сабуров подошел к лежащему и присел возле него на корточки.

Это был молодой Парень приятной наружности, с длинными волосами. Продавец или владелец магазинчика. Скорее всего, его убили грабители: ящик кассового аппарата был выдвинут, и в нем было пусто, лишь на полу виднелись рассыпанные в спешке мелкие монеты.

Сабуров почему-то был уверен, что ему необходимо прикоснуться к трупу. Правая рука его наполнилась тяжестью и зудом немедленно избавиться от тяжкого груза. По всему телу пробегала дрожь нетерпения.

Но, стиснув зубы, Сабуров не спешил прикасаться к мертвецу.

Теперь он понимал, что значит быть чудотворцем.

«Слегин был прав, — думал он. — Любое чудо аномально по своей сути, а такой Дар — и тем более. Он так же противоестествен для человеческой души, как убийство. В мире существует два непреложных правила, которые не следует нарушать никому. Нельзя лишать человека права жить, но нельзя лишать его и права умереть. Почему-то мы, люди, так устроены, что видим в устройстве окружающего мира одну только вопиющую несправедливость. И если нам в руки попадается необходимый инструмент, как мы тут же лезем ломать и переделывать мироздание, руководствуясь своими мерками и так называемыми гуманными соображениями. Естественно, что мир сопротивляется нашему хирургическому вмешательству, потому что режем мы его по живому, с кровью выдирая кажущиеся нам ненужными куски…

А потом удивляемся, что все наши попытки добиться очевидного Добра заканчиваются неуклонным возрастанием Зла.

Только беда в том, что нам трудно смириться и оставить все как есть.

Даже если я не спасу этого неизвестного мне человека от смерти, то наверняка всю оставшуюся жизнь мне будет суждено постоянно бороться с подобным искушением. Это будет вечная мука: видеть погибших. горе людей, потерявших родных и близких, и знать, что достаточно лишь тебе захотеть — и мертвые восстанут из праха.

Но другого выхода нет.

Ведь чудесный Дар, который я приобрел, — думал Сабуров, — своего рода наркотик, позволяющий человеку упиваться властью над основным законом природы, согласно которому все живое рано или поздно должно переставать существовать. И стоит один раз вкусить его, как потом невозможно будет остановиться…

Ничего. Я попытаюсь справиться».

Сабуров распрямился, собираясь уходить. Голова у него кружилась, ноги подкашивались, но неимоверным усилием воли он заставил себя сделать шаг к выходу.

И тут же замер.

Слух его уловил голоса, которые приближались к магазинчику.

— Мама, а когда папа покушает, он пойдет с нами домой? — спрашивал детский голосок.

— Нет, цветочек, — отвечал женский голос. — Я же тебе говорила, он будет работать всю ночь, потому что магазин у них — круглосуточный…

— Мама, а у меня будет сестренка или братик? — осведомился детский голос.

— Это мы скоро узнаем, — по голосу женщины было понятно, что она улыбается. — Вообще-то врач говорит, что — сестренка…

— А она будет живая или настоящая? — озабоченно поинтересовался «цветочек».

Сабуров попятился, но спрятаться ему было негде. Он успел лишь кое-как накрыть лежавшего первыми попавшимися тряпками.

В магазинчик вошли молодая женщина в просторном платье, не скрывавшем беременности. Она держала за руку маленькую девочку с большим бантом в кудрявых волосах.

Увидев Сабурова за прилавком, женщина побледнела и остановилась как вкопанная.

— А где Виталий? — спросила она сразу севшим голосом.

Сабуров заставил себя через силу улыбнуться.

— Да здесь он, здесь, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и естественно. — Прилег на полчасика отдохнуть в подсобке… Да вы проходите, не стесняйтесь. — Он показал на дверь в другом конце зала.

— А вы кто? — с подозрением осведомилась женщина. — Что-то Виталий не говорил мне, что торгует с напарником.

— А я сегодня первый день работаю, — не моргнув глазом, солгал Сабуров.

— Пойдем, цветочек, — сказала женщина и, держа девочку за руку, стала пробираться между стеллажами, уставленными банками, бутылками и коробками, к двери в подсобное помещение.

Теперь инвестигатор мог бы спокойно покинуть магазин.

Но что-то не пускало его сбежать отсюда, и загадочная невидимая Сила, поселившаяся в нем, была тут ни при чем.

Сабуров стиснул зубы.

«Все твои умные и логичные рассуждения хороши для учебника по философии, — сказал он себе. — Но они не стоят и ломаного гроша, когда сталкиваются с действительностью. Представь, что будет, когда ты уйдешь — а точнее, трусливо смоешься, — а эти двое найдут своего Виталия лежащим в луже крови…

Неужели ты хочешь, чтобы до конца жизни тебя преследовал один и тот же сон: свежевырытая могила, и эта женщина в черном, рыдающая взахлеб над гробом, и этот трехлетний «цветочек», еще не осознающий, куда и зачем уехал папа, если он никогда не вернется домой, и почему у нее никогда не будет сестренки — «живой и настоящей»?!»

И тогда Сабуров наклонился и, откинув тряпье в сторону, тронул своей гудевшей от странного зуда рукой холодные скрюченные пальцы покойника.