ГЛАВА V

Перелет в десять километров, отделяющих Американский сеттльмент от Женского, при сильном морозе оказался очень неприятным. Руки и ноги мерзли. Когда за поворотом ущелья показались огни и начали обрисовываться контуры больших построек, я был чрезвычайно рад. Мы благополучно опустились около одного из домов на окраине поселка и нашли там большой автомобиль, ожидающий Тардье. Через несколько минут мы сидели в удобном, теплом купе, меж тем как автомобиль стремительно несся по извивающейся вдоль уступа скалы дороге. Громадные прожекторы его бросали вперед яркие лучи света.

Мсье Тардье рассказывал мне, что он был сегодня утром на экзамене в Женском сеттльменте и остался очень доволен. Женщины, по его словам, нисколько не отставали от мужчин в скорости усвоения знаний и общем развитии. Однако они оказались невыгодны для Долины Новой Жизни, так как физически слабее мужчин и отличаются меньшей уравновешенностью характера; их организм находится в ритмическом, волнообразном колебании приливов и отливов энергии, в то время как энергия мужчины отличается малой изменчивостью. Поэтому воспроизведение женского пола ограничивалось одним разрядом в пять тысяч экземпляров ежегодно.

Это число, при своей незначительности, дает все же известный резерв зародышевой ткани на случай, если бы зародышевая ткань, добываемая иным путем, а именно – из развивающихся эмбрионов, оказалась недостаточной или в силу каких-либо причин ослабевшей.

– Во всяком новом деле, – сказал Тардье, – нужна большая осторожность, и Куинслей, которому принадлежит честь открытия человеческого инкубатория, должен был предвидеть всякие возможности. В настоящее время его идея получила полное подтверждение на нескольких генерациях новых людей. Таким образом, женские разряды в течение последних трех лет не производятся. Те же, которые имеются, по внешности мало отличаются от мужчин, выполняют ту же работу и так же, как все прочие, подвергаются действию антагонистов половой железы, лишающих их всех особенностей пола и страстей, так вредно влияющих на современного человека во всех странах земного шара.

Я и не заметил, как наш автомобиль остановился перед крыльцом небольшого дома, стоящего в саду. За домом, за высокими деревьями виднелись длинные корпуса темных построек, стоящих рядами направо и налево от широкой аллеи. Дальше горели бесчисленными огнями этажи высоких домов.

Климатические условия здесь были уже другие, и земля казалась как будто припудренной тонким слоем снега; о сильном морозе здесь не было и помина. Стоял тихий вечер, и мы могли слышать гул голосов, доносившийся из приветливо освещенного домика.

Когда мы вошли в переполненную людьми большую комнату, на пороге нас встретил Петровский.

– Вот, наконец, и вы, – приветствовал он Тардье, – я уже боялся, что не приедете. Ба, вот сюрприз, вы привезли мне мсье Герье! Я очень рад. Вчера я послал приглашение в Колонию некоторым моим знакомым, в том числе и вам, но ваш слуга сказал, что вы уехали в поселок Большой дороги и не возвратитесь раньше второго дня праздника.

Я был несколько смущен и не знал, чем объяснить свое отсутствие, но Тардье пришел мне на выручку:

– Мсье Герье составил мне приятную компанию в моем путешествии по школам, и я имел смелость пригласить его сюда, надеясь на ваше гостеприимство.

– Вышло как нельзя лучше, я очень рад, – говорил радушный хозяин, подводя нас к широкому столу, за которым сидело человек пятнадцать гостей.

К своему удовольствию, я увидел среди них Карно, Мартини и Фишера. По уродливому лицу, которое невозможно забыть, если хоть раз его видел, я узнал Крэга и на другом конце стола моего помощника, инженера Ли-Ли, странное прозвище которого мне стало известно только недавно. Остальные были мне незнакомы.

Когда я здоровался, мои друзья шумно приветствовали меня, и Фишер поспешил познакомить меня с господином, сидевшим рядом с ним.

– Наконец-то вы можете поблагодарить доктора Левенберга за свое чудесное исцеление.

Я с чувством пожал руку красивого человека с типично профессорской наружностью и поблагодарил его в самых сердечных выражениях.

Меня усадили между Петровским и Мартини. Напротив сел Тардье. Разговор за столом, прерванный нашим прибытием, продолжался.

Левенберр объяснил мне, что хирургия в том виде, в каком она существует в Европе, представляется здесь устаревшей. Отделять от человека больные органы и ткани, не давая ему ничего взамен или, в лучшем случае, заменять их какими-то жалкими протезами… Нет, все это, конечно, не может сравниться с тем, до чего дошла наука в Долине Новой Жизни.

– Конечно, чтобы заменить пострадавшие органы здоровыми, их надо в достаточном количестве иметь, и мы их имеем благодаря стараниям уважаемого хозяина.

– Последнее время я занят исключительно инкубаторием; что касается культуры органов, то она всецело возложена на моего помощника, господина Кю. Скажите нам, Кю, какие почки вы отпустили для мсье Герье? – обратился Петровский к молодому человеку с открытым лицом и веселыми глазами, сидевшему на противоположном конце стола.

– Самые прекрасные, – отвечал тот. – Органы от эмбрионов, произрастающие в свободном виде, значительно лучше органов, случайно доставшихся нам от умерших.

– Слава богу! – воскликнул я. – Меня постоянно беспокоила мысль, что я ношу в себе почки, служившие раньше кому-то другому.

– Теперь вы можете успокоиться, дружище, – засмеялся Мартини. – Но в таком случае ваши новые почки лет на тридцать пять моложе вас. Ха-ха-ха!

Карно осведомился у Петровского о положении дел в инкубатории.

– Я счастлив сказать, – заговорил, вскакивая с места, Петровский, – что инкубатории в своей производительности дошли до миллиона рождений в год. Таким образом, народонаселение Долины, равняющееся пяти миллионам, через десять лет утроится; но такие результаты далеко не удовлетворяют наших уважаемых руководителей. Мистер Куинслей и непосредственный его помощник мистер Крэг решили с этого года увеличить пропускную способность инкубаториев до полутора миллионов особей и не останавливаться на этом. Решение их вполне отвечает идеям, которым живет вся Долина Новой Жизни. Разрешите, милостивые государи, поднять бокал за присутствующего здесь мистера Крэга.

Все поднялись и, протягивая свои стаканы, наполненные вином, по направлению улыбающегося квазимодо, провозгласили: Prosit. В ответ на этот тост он прошамкал что-то нечленораздельное и осушил стакан до дна.

Мои соседи усиленно угощали меня, уверяя, что я опоздал и что я должен возместить потерянное. Мартини предложил мне выпить за здоровье Петровского, истинного руководителя инкубаториев, на что последний скромно заметил, что он является только исполнителем, душа же всего дела – несомненно, Куинслей.

– Тогда какая же роль принадлежит этому ужасному Крэгу? – тихо спросил я.

Петровский выпил свое вино и сказал:

– Большая, а какая именно – не знаю. Мне недоступны сведения о работах, производимых в лаборатории Куинслея.

Мой помощник Ли-Ли попросил слова и отчетливым, спокойным голосом сказал:

– Я хочу предложить тост за успехи моего нового начальника, инженера Герье. Вчера в «Известиях Долины» было опубликовано, что новые приспособления, построенные по моделям мсье Герье, дали увеличение производительности работ землечерпательных машин на тридцать процентов. Такой успех должен быть оценен очень высоко и должен вызвать нашу общую благодарность, так как день, когда откроются Ворота, благодаря этому, приближается.

Все поздравляли меня, а Левенберг дружески обратился ко мне с пожеланием здоровья и успехов.

Когда ужин подходил к концу и было много выпито вина с тостами и без всяких тостов, в комнате появилось новое лицо: аббат. Он вошел как-то незаметно, так что мы увидели его только тогда, когда он стоял у стола.

– Какая чудная компания! – провозгласил он. – Я не могу пропустить случая, чтобы не насладиться разговорами ученых людей и чтобы не постараться впитать что-либо полезное в свою глупую голову. Я уверен, что достопочтенный мсье Петровский не откажет в гостеприимстве бедному путнику, страждущему выпить винца.

Все рассмеялись при этих словах и при комичном виде святого отца, воздевающего руки к небу, а Петровский усадил его рядом с собой. Таким образом, я поневоле оказался соседом этой неприятной личности.

Выпив стакан вина и причмокивая своими толстыми губами, аббат, обернувшись ко мне, сказал:

– Мсье Герье совершил, кажется, очень интересную прогулку.

При этом усмешка пробежала по его лицу.

Меня неприятно поразил тон его обращения. Я постарался изобразить полное равнодушие.

– Да, я прекрасно провел время, – отвечал я неопределенно.

Аббат прищурил свои и без того узкие глаза и произнес многозначительно:

– Молодость требует своего.

Я хотел как-нибудь резко оборвать его, но сдержался и только проговорил:

– Я вас не понимаю.

Мне сделалось понятно, что этот шпион в рясе выслеживает меня и своими мерзкими намеками желает показать, что он хорошо осведомлен обо всех моих поступках. Я отвернулся к Мартини и заговорил с ним, показывая тем самым, что не хочу продолжать разговор.

В это время многие из сидевших за столом поднялись и, отойдя в сторону, продолжали оживленную беседу. Я предложил Мартини присоединиться к ним.

Когда мы подошли, я услышал, как Кю говорил:

– Что может представлять для нас интересного жизнь в вашем мире? Страдания, болезни, борьба за существование, необузданные страсти. Это мы хорошо знаем из литературы, образчики которой нам преподают. Человечество стремится к идеалу, и это стремление ведет к беспощадной борьбе. Все давят друг друга, и никто не достигает вершины, к которой стремится. Во мне ваши книги не вызывают ничего, кроме отвращения. Если бы я не знал, что настанет момент, когда Ворота откроются, и мы понесем через весь мир светоч правды и справедливости, я бы, конечно, считал свою жизнь бесцельной. То, что я говорю вам здесь, разделяется каждым из моих собратьев. Это наша вера.

Слова Кю были обращены к одному молодому человеку очень элегантного вида, типичному англичанину, которого я когда-то видел на приеме у Куинслея Старшего. Он спокойно и уверенно возражал:

– Я не представляю себе, что будет с миром, когда ваш светоч правды и справедливости пройдет по лицу земли. Мне кажется, тогда несчастное человечество будет гибнуть не только от того, от чего оно гибнет теперь, но и от столкновения с вашим светочем, и я даже думаю, что оно, не сумев приспособиться, все погибнет. А что люди не смогут переродиться, тому примером служим мы, проживающие среди вас. Разве я, Петровский, Мартини и другие прочие можем жить так, как вы живете?

Петровский, услышавший этот спор, не мог выдержать.

– Истина всегда находится посередине, – сказал он. – Правда, мы не можем расстаться с нашими старыми привычками. Я, например, умер бы с тоски, если бы меня заставили работать, не дав возможности выпить стаканчик доброго вина. Но что касается будущего, то я глубоко верю, что единственная возможность создать счастье на земле заключается в пересоздании человечества.

– Это как раз то, – спокойно перебил его англичанин, – о чем я сейчас говорил. Ныне живущее человечество должно вымереть, а вы выведете в своих инкубаториях новое человечество.

Кю возразил:

– Несомненно, элементы, не способные примениться, обречены на гибель, большинство же, я убежден, может прекрасно жить при новых условиях. Особенно ценным экземплярам, как вы господа, – при этих словах он ласково улыбнулся, – мы всегда готовы оставить те условия жизни, с которыми они свыклись.

– Одним словом, – заговорил снова англичанин, – как и прежде, вы желаете силой навязать людям счастье. История повторяется.

– А когда люди, стремясь к счастью, борются друг с другом, – эта ваша «борьба за существование» – разве она исключает применение силы? – вмешался в разговор Ли-Ли.

– Разница только в том, что при вашей борьбе действуют беспорядочные силы, часто взаимно уничтожающие друг друга, – силы, которые не ведут ни к каким результатам и только поглощают массу жертв, – закончил Кю.

– Человечество, что называется, топчется на месте, не подвигаясь вперед, – вставил мягким голосом Ли-Ли.

Мартини, выдвинувшийся из круга слушателей, заявил:

– Готов согласиться, что вы, жители этой счастливой Долины, правы в своих рассуждениях и что вы переделаете на свой лад весь земной шар. Но я, признаюсь вам откровенно, хочу воспользоваться тем временем, когда Ворота будут открыты, а мир еще не будет вполне переделан наново, и я постараюсь провести эти немногие дни по-старому, так, чтобы чертям было тошно.

Все засмеялись. Спор утратил свой серьезный характер. Карно потешался над аббатом, допрашивая его, что он скажет его святейшеству папе, когда ему придется давать отчет Ватикану относительно своей деятельности здесь, среди еретиков и безбожников.

«Святой отец» закатывал глаза, воздевал руки к небу, перебирал четки, висевшие у него на поясе, вздыхал и не забывал наливать себе вина, повторяя:

– Я сделал все, что мог. Если я найду одного праведника во всей Долине, то я сделаю великое дело!

Скоро гости начали расходиться, было уже за полночь. Петровский предложил мне остаться у него ночевать с тем, чтобы на следующий день я мог осмотреть инкубаторий.

Инкубатории помещались в длинных одноэтажных зданиях, расположенных рядами по обе стороны дороги. Петровский ввел меня в одно из таких зданий. По лестнице мы спустились в подвал. Это был длинный, узкий зал, тянувшийся под всем зданием, скудно освещенный одинокими электрическими лампочками под потолком. Мои глаза, не привыкшие к темноте, с трудом могли различить удивительное устройство стен этого помещения. Казалось, будто сверху донизу они были заставлены стеклянными ящиками одного и того же размера. Воздух здесь был так сильно нагрет, что трудно было дышать.

– Каждый из этих ящиков содержит в себе развивающийся человеческий зародыш, – сказал Петровский. – Весь процесс развития протекает в четыре месяца, то есть более чем в два раза быстрее, чем в организме матери. Вот этот сосуд под потолком – это грандиозное сердце, снабжающее питательной жидкостью тысячу зародышей сразу через эти трубки, идущие от сердца ко всем стеклянным ящикам. Подойдите поближе, и вы сможете увидеть через двойные стенки ящика, между которыми проходит слой согревающей воды, самые эмбрионы. Этот зал содержит десять тысяч эмбрионов, и все они находятся на четвертом месяце своего рождения.

Я увидел удивительную картину. Ничего подобного я не мог себе представить. В каждом ящике, наполненном какой-то прозрачной жидкостью, плавали маленькие человеческие существа, головой вниз и ногами кверху, соединенные пуповиной с круглым мясистым образованием на задней ноздреватой доске ящика. Некоторые из них двигались, то сгибая, то разгибая конечности; другие пребывали в покойном состоянии. Глаза их были закрыты, и нельзя было уловить дыхательных движений.

Это зрелище произвело на меня неприятное впечатление. Эти тысячи живых младенцев, замаринованные в банках, долго снились мне потом в виде какого-то ужасного кошмара.

Когда Петровский предложил мне пройтись через другие залы с эмбрионами более молодого возраста, я наотрез отказался. Тогда он повел меня наверх, в свой кабинет, где прочел мне целую лекцию:

– В прежнее время мы, биологи, имели в своем распоряжении в виде питательных жидкостей рингеровскую и локовскую, но, конечно, эти жидкости были признаны негодными при культуре тканей in vitro. Нам приходилось прибавлять к ним плазму крови, а в других случаях питать органы кровью. Рост тканей совершался далеко не в естественных условиях, так как кровь, не говоря уже о питательных жидкостях, являлась чуждой тканью для данных органов. Куинслей открыл способ получать такую питательную жидкость, которая не имеет недостатков крови и содержит в себе все то, что необходимо для роста тканей и органов. Достаточно сказать вам, что в ней содержатся все продукты органов внутренней секреции. Этим великим открытием Куинслея была решена задача как роста вне организма органов и тканей, так и эмбрионов. Теперь вам будет понятно, каким способом мы получаем целые генерации людей и почему мы имеем запасы различных органов для замены поврежденных. Вы спросите, откуда мы берем человеческие зародыши. Конечно, мы получаем их из тех же самых элементов, из которых естественным путем образуются эмбрионы. Женские элементы мы получаем из женской половой железы, яичника, мужские из мужской. Разница заключается только в том, что природа для обеспечения потомства тратит эти элементы неэкономно; так, например, женские половые железы содержат в себе около ста тысяч яиц, между тем как самая плодовитая женщина в течение своей жизни может воспроизвести на свет не более двадцати детей. Мы берем половую железу и под влиянием усиленного питания, вне организма, заставляем развиваться все сто тысяч яиц, находящиеся в ней, в очень короткое время. Таким образом, теоретически, мы могли бы получить сто тысяч эмбрионов из половых желез одной женщины. На самом деле мы получаем значительно меньше, так как не все развивающиеся яйца могут быть подвергнуты оплодотворению. Я вижу по вашим глазам, что вы не представляете себе ясно, откуда мы берем эти половые железы, как женские, так и мужские. Может быть, вы думаете, что мы для этой цели кастрируем мужчин и женщин? Этот путь был бы самый простой, но мы имеем значительно лучший и более надежный. Мы жертвует некоторыми из наших эмбрионов и выращиваем их половые железы в свободной культуре.

Вам известно, может быть, что половые железы образуются в организме в самом начале его эмбрионального развития и что все сто тысяч яиц в это время уже существуют, но находятся в не вполне зрелом состоянии.

Если мы пройдем в лабораторию, я вам покажу кропотливую работу, которой заняты сотни лиц. Половая железа, взятая от эмбриона, ставится в условия наилучшего ее роста, и как только яйца начинают созревать, они тщательно собираются и помещаются в среду, где происходит их оплодотворение элементами, взятыми от мужской половой железы, взращенной таким же способом. Это оплодотворение напоминает нам то, которое в природе происходит у рыб, лягушек и некоторых других животных. Затем оплодотворенные яйца помещаются в особые сосуды, в стеклянные ящики с двойными стенками, которые мы видели с вами внизу, в подвале. Эти яйца прикрепляются к специально приготовленным для этой цели весьма пористым доскам, сделанным из особой массы. Эти доски предварительно обрабатываются таким образом, что они на одной стороне покрываются особой тканью, прорастающей глубоко в поры. Яйцо легко закрепляется на такой ткани и, развиваясь, вырабатывает здесь то мясистое образование, которое вы видели на задней стенке ящика, называемое в медицине «плацента». Через нее-то наше гигантское сердце вскармливает растущих эмбрионов. Развитие их ничем не отличается от естественного, кроме скорости, о которой я вам уже говорил… Боюсь, что, может быть, вам не все понятно, но когда мы с вами пройдем по лаборатории после этого предварительного объяснения и вы увидите все сами, ваше недоумение исчезнет…

Я поблагодарил Петровского за чрезвычайно интересные сведения. Я не узнавал в этом серьезном человеке того, кого мне пришлось видеть уже дважды в веселой компании за бутылкой вина. Единственное, что оставалось еще для меня непонятным, это каким образом из эмбрионов получается преимущественно мужской пол.

Я поставил этот вопрос Петровскому.

– Если бы вы были биолог, – ответил тот, – вы бы, конечно, знали, что этот вопрос был давно разрешен в Европе. Известно, что элементы мужской половой железы бывают двух сортов, причем оба сорта обычно равны по числу. Один сорт производит мужское потомство, другой – женское. Более старые яйца покрываются такой оболочкой, которая пропускает мужские элементы только первого сорта, т. е. образуют мужское потомство. Известный эмбриолог Гертвиг доказал это на лягушках, другие авторы подтвердили этот закон на людях. Наша задача упрощается тем обстоятельством, что от нас зависит момент оплодотворения. Поэтому мы достигаем получения исключительно мужского пола, – конечно, кроме некоторых случаев, где по ошибке получается женский пол. Мы прекращаем развитие таких эмбрионов и пользуемся их половыми железами для получения яиц.

– То есть, вы убиваете женские эмбрионы, – воскликнул я. – Это ужасно!

– Если хотите, называйте так, – спокойно ответил Петровский. – А сколько десятков и сотен тысяч эмбрионов убивается по всем городам Старого и Нового Света, и вы не кричите, что это ужасно. Раньше, – продолжал он, – мы выращивали оба пола, правда, не в равном количестве, но потом отказались от этого, признав, что женщины оказываются слабее мужчин в смысле производительности работы как физической, так и умственной. Наши поколения, получаемые искусственным путем, ничем не отличаются от полученных естественным путем, наоборот, благодаря тщательному подбору и исключению всех неблагоприятных условий внутриутробного существования, каждое следующее поколение имеет все более высокие достоинства. Наследственность и конституция, эти два важнейших фактора здоровья, совершенствуются. Об этом говорят нам точные исследования как мускульной силы и деятельности различных отдельных органов, так и умственных способностей.

Говоря это, Петровский преобразился. Лицо его сделалось даже красивым, голос звучал воодушевленно. Я видел перед собой пророка, а не ученого.

– Этим, – продолжал Петровский, – не ограничивается наша задача. Наши дети, вылупившиеся из своих стеклянных ящиков, несли бы в себе зачатки страстей, которые так губительно отзываются на всей жизни обыкновенного человека. Виною этого является прежде всего половая железа. Сделать всех их кастратами было бы нелепо, ибо кастраты лишаются многих хороших качеств и делаются, так сказать, уродами. Поэтому мы пользуемся естественными антагонистами половой железы, органами внутренней секреции, в первую очередь щитовидной железы, и под влиянием этих антагонистов наши люди получают вполне развитую половую железу, но их страсти остаются на всю жизнь заторможенными, подобно тому, как иногда встречаются в вашем мире так называемые холодные натуры – natura frigida. Я очень извиняюсь, спохватился вдруг Петровский. – Наверно, я вас очень утомил, лучше приступим к осмотру.

Я еще раз поблагодарил его и уверил, что все мною виденное и слышанное произвело на меня глубокое впечатление. Теперь только я могу сознательно приступить к осмотру лаборатории и начинаю понимать более ясно все, что я видел раньше здесь, в Долине Новой Жизни.

… Я не стану описывать подробно все то, что я увидел в лаборатории. Скажу только, что впечатления были крайне противоположны. С одной стороны, меня поразили вид и устройство лаборатории, все эти инструменты и аппараты, остроумие, с которым они были изготовлены, аккуратность и быстрота работы многочисленного персонала. С другой стороны, меня что-то угнетало. Я даже не могу сказать точно, что именно. По-видимому, меня давила мысль, что здесь так грубо насилуется мать-природа. Чем больше я об этом думал, тем более мне казалось, что она должна каким-то путем наказать дерзких.