Долина Новой жизни

«Почему Кю повесился? – в сотый раз спрашивал он себя. – Неужели Кю, жизнерадостный, верящий в светлое будущее, мог покончить с собой? Еще несколько часов тому назад он говорил о своем желании присоединиться к Роберту… – Тут Гри-Гри остановился, пораженный догадкой. – А если это не самоубийство? – Он с беспокойством оглядел комнату, желая удостовериться, не грозит ли ему опасность быть подслушанным. – Это ужасно, ужасно! « – шептал он. Ноги дрожали. Гри-Гри бросился вон из дому.

На пороге он столкнулся с Чери.

– Неужели это правда? – спросил тот; зубы его отбивали мелкую дробь.

– Что правда? – с испугом спросил Гри-Гри. Ему показалось, что Чери угадал его мысли.

– Он повесился?

– Ну, конечно! – воскликнул Гри-Гри и почти побежал вниз по дорожке.

Ночью тело Кю было разъято на части, которые поступили в анатомический музей, в так называемую коллекцию переживших органов, для того, чтобы служить людям, нуждающимся в том или другом органе. 

ГЛАВА VIII

Мадам Гаро, усыпленная газом и каким-то средством через подкожное впрыскивание, спала долго. Проснувшись, она не могла вспомнить, что с ней случилось накануне.

Обстановка была ей незнакома. Высокая комната с небольшим зарешеченным окном под потолком выглядела мрачно и холодно. На дверях резко выступало круглое отверстие, в котором блестело стекло – как будто чей-то неведомый глаз все время подсматривал, что делается в комнате. Тишина время от времени нарушалась звоном ключей, резким стуком дверей и заунывным криком – он долго перекатывался под сводами коридоров.

«Где я? Что со мной? Боже, я не могу вспомнить, что было со мной в последние дни! – Анжелика села на кровати. Закутанная в странный темный плащ, очень похожий на больничный халат, она не могла узнать себя. – Я больна. Верно, я была без памяти много дней. Эта палата… Нет, это не больница… Эта дверь… Неужели я в сумасшедшем доме или, быть может, в тюрьме? – Она сбросила с себя одеяло и резким движением опустила ноги на пол, где стояли неуклюжие, большие туфли. – Господи, хоть бы вспомнить, что со мною случилось? – Она встала и, обхватив голову руками, напрасно старалась проникнуть в прошлое, затянутое плотной черной завесой. – Значит, я сошла с ума. Однако я знаю, что я Анжелика Гаро… Что я живу в Париже, Риволи, 112. Мой муж Леон уехал… уехал… куда же он уехал? Ах, он умер. Боже мой, теперь я вспомнила: я не в Париже, я в Долине Новой Жизни, в этой ужасной долине ужасной жизни, в руках Куинслея. – Молодая женщина беспомощно опустилась на стул. Она все вспомнила. Работу в лаборатории Куинслея. Его угрозы – за что? Да, за знакомство с его сыном. – Она подперла руками голову и, уставившись глазами в одну точку, старалась восстановить последовательный ряд событий. – Нет, голова не повинуется мне! « – с отчаянием воскликнула она. И вдруг устремилась к столу, стоящему под окном. Она схватила стул, поставила его на стол и заглянула в окно. Перед ней расстилалась местность, поразившая ее своим суровым видом. Обрывистые голые скалы нависли со всех сторон. Узкое ущелье, как трещина в горе, спускалось вниз из-под самого дома; в другой стороне, далеко-далеко виднелся кусочек долины с разбросанными по ней постройками. Солнце уже садилось, скалы отбрасывали длинные черные тени. Шел реденький мелкий снежок – предвестник наступающей зимы. За стеной, наверно, очень холодно.

Она передернула плечами. Зябкое чувство вызвало у нее желание двигаться. Соскочив на пол, она подбежала к двери, стала стучать в нее, трясти большую железную ручку. Прошло несколько минут, прежде чем в небольшом стеклышке появилось незнакомое угрюмое лицо.

– Что нужно? – раздался хрипловатый голос.

– Я желаю знать, где я нахожусь?

– В тюрьме, на Остром пике.

– В тюрьме?! За что? Кто заключил меня сюда?

Но физиономия уже исчезла из окошка, вопросы остались без ответа. Анжелика подошла к кровати и, закутавшись в одеяло, легла так, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать.

В таком виде застал ее тюремный сторож поздно вечером, когда везде горел уже электрический свет. Он поставил на стол питательные лепешки, какую-то кашицу в небольшой тарелке и стакан воды, подкрашенной экстрактом.

Мадам Гаро не спала, но ей не хотелось двигаться. О чем она думала? Пожалуй, ни о чем. Настоящих мыслей в голове не было.

Со временем мадам Гаро вспомнила все, даже последний день пребывания на свободе, последний вечер у Фишеров, приход к ним Кю и Чери, свое возвращение домой и даже сон-кошмар, в котором Макс Куинслей представился ей коршуном. Она не знала, каким путем попала в тюрьму, но это мало ее беспокоило. Тюрьма не казалась ей страшной. Она привыкла уже ко всему, и это последнее приключение не производило особого впечатления. Ее угнетало сделанное ею открытие: маленькая металлическая коробочка, которую она носила на груди, исчезла. Предохранитель, подаренный ей Рене, несомненно, был похищен. Теперь мысли ее становились достоянием каждого, у кого есть аппарат для внушения. С помощью этого аппарата ее голова делалась игрушкой в руках Макса.

Мадам Гаро помнила, что и без аппарата можно предохранить себя от внушения, но для этого надо иметь твердую волю, уметь думать двояко: думы для себя таить глубоко, другие пусть читают… Но как жить в такой постоянной двойственности, при таком напряжении воли?

Скоро она убедилась, что ей предстоят еще более серьезные испытания. Режим становился все суровее. Утром чуть забрезжит рассвет, она должна вставать. Кровать складывалась и поднималась к стене, и ее нельзя было открыть до наступления темноты. Стул и стол были привинчены к полу – теперь она не могла уже больше заглядывать в окно. Целый день она слонялась из угла в угол, не зная, как убить время. Грубое белье, неудобное платье, тяжелая обувь доставляли ей много неприятностей. Питательные лепешки, блюда балластных веществ, которые должны были давать работу кишечнику, она оставляла почти нетронутыми. Она похудела, чувствовала большую слабость, все чаще и чаще останавливалась на мысли о самоубийстве. Она перебрала все способы и должна была признать, что не может ничего изобрести: у нее была отнята всякая возможность покончить с жизнью. Постоянное наблюдение с помощью ушей, глаз, размещенных под потолком и прикрытых металлическими сетками, делало жизнь невыносимой.

Через две недели она настолько ослабела, что не могла ходить. Зато теперь она могла сидеть без всяких дум, без всяких размышлений, и приборы не улавливали никаких волн, исходящих от ее головы. Наконец, слабость дошла до такого предела, что узница не могла держаться на стуле; однажды она медленно сползла с него и растянулась на полу в полузабытье… Когда же она открыла отяжелевшие веки, перед нею стоял Макс Куинслей. Ни удивления, ни возмущения не выказала она. Глаза равнодушно скользили по фигуре наклонившегося к ней ненавистного человека.

Куинслей несколько минут молча рассматривал распростертую перед ним жертву его необузданного чувства.

– Мне жаль вас, – прошептал он едва слышно, – очень жаль. Я не представлял себе, что вы находитесь в таком положении.

Это была ложь – строгий режим был установлен по его приказанию. Он хотел довести заключенную до такого состояния, чтобы потом она считала его своим благодетелем за всякий пустяк, сделанный им для смягчения ее участи.

– Я прикажу перевести вас в другое помещение. Тюремный режим будет отменен. С помощью врача вы быстро вернете себе силы, бедное дитя. – Сказав это, Макс хотел дотронуться кончиком пальца до ее волос; она попробовала уклониться от этой ласки и тяжело рухнула головой на пол.

Куинслей оставил комнату. Через несколько минут мадам Гаро перенесли на носилках в другое здание. Здесь комнаты мало напоминали тюремные камеры. Только большое окно, выходящее в сад с голыми деревьями, имело железную решетку. Имелась самая необходимая, но удобная мебель. Кроватью можно было пользоваться во всякое время. Врач посещал Анжелику ежедневно, она не сопротивлялась введению в вены разных лекарств. Выздоровление шло быстро. С каждым днем она чувствовала, как сильно действовало на нее влияние внушителя. Казалось неестественным, чтобы она, перенесшая столько страданий, почти забыла о них в несколько дней. Казалось нелепым, чтобы она, ненавидящая Макса, теперь все чаще и чаще возвращалась к мысли о нем и не чувствовала при этом никакого отвращения, никакой злобы к нему. Наоборот, в ней все более укреплялось убеждение, что без помощи всесильного правителя она, наверное, погибла бы, и что все улучшения в ее быте допускаются только благодаря его расположению. Вначале она пробовала противиться, она повторяла себе: «я ненавижу его, и всегда буду ненавидеть», но потом перестала так думать. Когда же она настолько окрепла, что могла ходить, ей было разрешено гулять в саду, пользоваться библиотекой и расположенной рядом с ней лабораторией.

Каждый день приносил ей новый сюрприз, явно обличающий заботливость и нежность к ней Макса Куинслея. Он прислал ей целый набор платьев и белья. Он не забыл подарить ей все, в чем она нуждалась, он снабжал ее интересными, весьма искусно подобранными романами, которые заставляли ее отвлекаться от тяжелого одиночества, прислал все необходимое для занятий живописью. Анжелика устроила себе мастерскую в пустой лаборатории. Вообще весь небольшой флигель здания был пустынен, и мадам Гаро чувствовала бы себя совершенно свободной, если бы не постоянное присутствие стража в передней и часового в саду, под окном. Между первым и вторым завтраком она рисовала, затем гуляла часа два-три в саду и на площадке между скал, потом отдыхала до обеда; вечером долго читала книги и, наконец, ложилась спать. Жизнь однообразная, но мадам Гаро не тосковала, пребывала в хорошем, ровном расположении духа, которого давно уже не испытывала.

Однажды, оторвавшись от картины, которую она писала, она стала прохаживаться по лаборатории. Почему-то ее заинтересовали предметы, висящие на стенах и поставленные на длинных деревянных полках. Она с любопытством рассматривала их.

«Наверное, бедный Леон жил в этом флигеле и работал? Не может быть, чтобы в такой маленькой стране было две тюрьмы! Для какой цели была построена здесь лаборатория?» – думала она. Ей показалось очень странным, что ранее ее не занимал этот вопрос. Да, под каким сильным влиянием внушителей она находится: прежнее уплывает от нее, она видит прошлое, как в тумане!

Большой термостат привлек ее внимание. Дверца открылась с трудом. Там был свален всякий хлам. Лишь в глубине торчали папки с таблицами да какие-то бумаги.

«Боже мой! Это почерк Леона! « – воскликнула она, всмотревшись, и трепетными руками извлекла тетрадь, исписанную острым, энергичным, но неровным почерком.

Это было похоже на дневник. Соображения об опытах, цифры, вычисления, заметки, показывающие, какая масса идей волновала гениальную голову ученого. Немного о текущей жизни, упреки Куинслею. Короткие строки о страстном желании возвратиться во Францию, воспоминания о родине, о Париже, о политической и общественной деятельности. И ни одного упоминания о ней, о покинутой одинокой женщине, которая десять лет ждала бесследно исчезнувшего мужа!

Задыхаясь от волнения, она пробежала всю тетрадь, от начала до конца, и уже потом, боясь что-нибудь пропустить, внимательно прочла снова. Нет, Леон не думал о ней. Ему была дорога Франция, ему было дорого все, к чему он привык, но ее он забыл! Он не думал о ней. А она принесла ему в жертву свою молодость! В то время, как он этого совершенно не заслуживал! Прав Куинслей: нельзя создавать себе мираж и ради него губить жизнь.

Волнение, вызванное чтением дневника, улеглось. Вечером, читая занимательный французский роман, она испытывала острое желание вознаградить себя за напрасно проведенные в ожидании возвращения Леона годы.

Ей казалось, что каждый день уносит у нее то, чего она не сможет никогда вернуть. А внушители втолковывали ей: «Не отталкивай счастья, которое тебе предназначено. Макс Куинслей – замечательный человек, такого не знала земля. Он завоюет весь мир. Ты одна можешь ему помочь в этом. Он, сильный, нуждается в тебе, слабой. Все лавры, всю свою славу он сложит к твоим ногам. Ты увидишь то, чего не видела ни одна из смертных женщин! «

Мадам Гаро закрыла глаза, и ей представилась пестрая картина: цветы, краски, движения, трубные звуки, что-то не вполне оформленное, но захватывающее, призывное, непреоборимое.

Пушистый снег шел все утро, а затем горячее солнце быстро растопило белый покров, шумливые ручейки побежали по небольшому плато, чтобы соединиться в один мощный поток, уносящийся вдоль дороги, по ущелью, в Главную долину.

Мадам Гаро стояла у ограды из колючей проволоки и смотрела вдаль. Там, на фоне осенних лугов, неясно вырисовывались поселки, тонкая линия железнодорожной насыпи. Воздух был так чист, что различалось то, что обыкновенно терялось в тумане. На душе было празднично, весело. В ушах слегка шумело, перед глазами плыли какие-то прозрачные, блестящие шарики, как будто воздух сделался доступен зрению. Где-то звенел электрический звонок; ясный звук автомобильного рожка прозвучал в ущелье, будя многоголосое эхо.

«Какое странное ощущение! Мне кажется, что я когда-то уже была в этом месте, стояла у этой изгороди; точно так же звенел звонок, и ему вторил звук рожка… Как жаль, что нельзя пробраться на край скалы; оттуда, наверно, открывается роскошный вид».

Воспоминание о гибели ее мужа, судя по описанию в газете, прыгнувшего со скалы в пропасть, на мгновенье затемнило радужные мысли. Но солнце, воздух и внутренний подъем быстро вернули ей веселое настроение. Она никогда не бросилась бы со скалы! Она хочет жить. Каждая минута жизни приносит блаженство. Это солнце, этот ласкающий ветерок, эти звуки, эти непонятные, тончайшие ароматы, исходящие от земли – все это волнует, захватывает, зовет. Жизнь прекрасна, какая бы она ни была. Не зря врачи стараются продлить жизнь, хотя бы даже на несколько минут.

Мадам Гаро шла по тропинке между скал.

Она имела прекрасный, здоровый вид. Взор ее с любопытством останавливался на каждой мелочи, все казалось ей интересным и занимательным. Каждая песчинка, камушек, мох на скале, куча опавших листьев – все представлялось ей необычайным, достойным внимания.

Вдруг из узкого прохода между последней постройкой и обрывом навстречу ей вышел Макс Куинслей. Он почтительно снял шляпу и, оставаясь с непокрытой головой, нагнулся, чтобы поцеловать протянутую ему руку.

– Мадам Гаро, я вижу, вы наслаждаетесь природой? Замечательный день, а здесь, в горах, воздух так упоителен…

– Я каждый день совершаю прогулки, – сказала она и отвернулась, чувствуя, что краска заливает лицо.

– Если позволите, я охотно пройдусь с вами.

Несколько минут они шли молча.

– Я видел ваши работы в студии… Это замечательно. Мне кажется, вы сделали большие успехи.

– Да, последний этюд мне удался.

– Очень рад. Ваши силы вполне восстановились, вы выглядите хорошо. Здешний санаторный образ жизни идет вам на пользу.

– Санаторий в тюрьме, – засмеялась она.

– О, мадам, не вините меня. Мои чувства к вам постоянны… Но такое ужасное стечение обстоятельств… У меня не было другого выхода…

– …как запрятать меня в тюрьму?

– Не заставляйте меня снова переживать то, что я испытал при виде вас в камере. Верьте, все это случилось по недоразумению.

– Скажите, – перебила она, – мой покойный муж был заточен в этой тюрьме?

Ее глаза встретились с глазами Куинслея, и он прочел в них все, что угодно, кроме печали.

– Да, Леон Гаро отбывал наказание здесь. Внезапное душевное расстройство, которого никто не мог предвидеть, послужило причиной его смерти.

– Сделайте распоряжение, мистер Куинслей, чтобы меня пропускали за колючую изгородь, я хочу гулять на более широком пространстве.

– Если угодно, пожалуйста, – Макс рукою потер лоб. «Дневник Леона Гаро оказал, пожалуй, лучшее действие, чем все внушители», – подумал он. По его губам скользнула ядовитая усмешка. – Я не умею отказывать вам, мадам, хотя ваше отношение ко мне было не всегда лояльно.

Анжелика повернулась к нему и впервые заинтересованно посмотрела на него. Ей бросились в глаза его необычайная бледность, худоба.

– Вы нездоровы?

– Здоров ли я? Что могу вам на это ответить? Постоянная работа, постоянное нервное возбуждение… Я даже не успеваю подумать о своем здоровье.

– Что именно занимает вас больше всего теперь?

Они стояли на небольшом возвышении, под их ногами расстилался хаос скал.

– Я думаю о переустройстве нашего мира, – сказал Куинслей с жаром. Будущее требует новых людей, и я дам их. Они будут приспособлены для новых условий жизни, будут обладать здоровьем, выносливостью, трудоспособностью и будут послушны.

– Послушны вам?

– Послушны таким же людям, как они, но стоящим над ними, управляющим ими – людям с особо развитым мозгом, с железной волей, бесстрастным вождям, ведущим человечество вперед. – Глаза Куинслея горели энтузиазмом. Он распростер руки по направлению к Главной Долине. – Эта страна первой увидит нового, дифференцированного человека. Вы, мадам Гаро, должны считать себя счастливой – вы будете свидетелем великого переворота!

Она с изумлением смотрела на Макса. Он казался ей величественным, гениальным. К нему нельзя применять обычных мерок. Может быть, его поступки должны трактоваться совсем иначе, чем она думала раньше?

Проницательность ее собеседника была велика. Он нежно взял ее за руку.

– Вы должны простить мне многие мои поступки. Когда я стремлюсь к чему-нибудь высокому, я могу делать и мелкие ошибки. Вы, мадам, вы для меня тоже нечто высокое, недосягаемое.

Анжелика содрогнулась.

В это время зазвонил звонок, звук этот заставил ее опомниться; она снова почувствовала себя заключенной и увидела в Куинслее своего заточителя. Она отодвинулась от него на шаг и проговорила другим тоном:

– Я должна идти, иначе я пропущу завтрак.

Макс вежливо приподнял шляпу.

Визит Куинслея разбудил в ней желание говорить с людьми, обмениваться мнениями, знать интересные новости. Может быть, в ней стали просыпаться еще какие-то чувства, но в этом мадам Гаро не хотела сознаться даже себе. А внушитель неустанно работал, навевая ей интерес к Максу и к его исполинской деятельности.

Вечером небо покрылось бесчисленными звездами, оно как будто горело звездным огнем.

Анжелика долго не могла оторваться от этого чудного зрелища. Но темная тень на мгновенье закрыла небо, что-то черное опустилось на площадку за садом. Огненный глаз прожектора повернулся к дому, свет проник через окно, ярко осветил темную комнату.

«Аэроплан. Кто это может быть так поздно?» – Сердце женщины дрогнуло. А в коридоре уже слышался стук шагов; вот кто-то остановился у дверей…

– Мадам, могу я войти? – прозвучал голос Макса.

– Войдите. – Анжелика поторопилась включить свет, поправить платье и прическу и напудриться и села на диван, приняв свою обычную позу, с книгой в руке.

Куинслей вошел. Здороваясь с хозяйкой и целуя ей руку, он говорил:

– У меня появился свободный час, и я прилетел, чтобы побыть с вами, если вы ничего не имеете против.

– Я очень рада, – это она сказала искренне, с удовольствием.

– Ехать на автомобиле – долго, на аэроплане скорее, но спуск опасен. Однако, чтобы побыть с вами минуту, я готов на любой риск, – говорил Куинслей, и его слова не раздражали ее, как прежде, в душе не поднималось возмущение; она смотрела на гостя своими, большими блестящими глазами…

– Вы, кажется, говорите мне комплименты?

– Мои слова, мадам, не могут выразить то, что я чувствую.

– У нас было уже достаточно недоразумений; лучше их не повторять…

Макс Куинслей не дал ей договорить.

– Клянусь, мадам, я не позволю себе переступить черту самых строгих приличий. Но не запрещайте мне говорить вам то, что уже многие месяцы рвется из моей груди. Вы, верно, удивляетесь, что я, ученый, правитель страны, серьезный и пожилой человек, говорю с вами, как обыкновенный влюбленный. Но такова судьба всех людей, унаследовавших страсти от своих родителей. Во мне течет горячая кровь Куинслеев, я не могу охладить ее многолетним трудом и борьбой. Может быть, я кажусь вам смешным, ну что же, смейтесь, но выслушайте меня до конца.

– Если от этого вам может быть легче… Я слушаю…

– Я встретил вас более двух лет тому назад… И я сразу понял, что вы та женщина, которую я искал всю жизнь. Меня поразила ваша фигура, ваша красота, ваш голос… Но не это привязало меня к вам, что – я не знаю. Разве может понять мужчина, что привлекает его к определенной женщине? Это всегда остается неясным. Вот прошли годы, а чувство мое не ослабело, оно усилилось, оно захватывает меня целиком. Если я могу работать и творить, то только потому, что не теряю надежды покорить ваше сердце моей любовью, – говорил Куинслей.

Она слушала его, а в это время нежная музыка звучала в ее ушах, будила картины далекой юности. Аккорды становились громче, настойчивее; внушитель нашептывал дерзкие мысли, подымал со дна души сокровенные желания.

– Анжелика! – воскликнул Куинслей и, опустившись на колени, протянул к ней свои длинные руки. – Анжелика, не отвергайте меня! Забудьте все, что стояло между нами, отнеситесь ко мне снисходительно! Анжелика, Анжелика! он поймал ее руки, осыпал их поцелуями.

В это мгновенье произошло нечто необъяснимое: в головах этих двух людей, готовых к нежностям, уступающих разгорающейся страсти, возникло что-то отвратительное, возмущающее, отталкивающее; казалось, они увидели друг на друге гноящиеся язвы. Все, что может отдалить одного человека от другого, встало сейчас между ними.

Куинслей вскочил. Губы его дрожали, лицо исказилось от ярости.

– Кто смел воспользоваться внушителем для своих гнусных целей? закричал он и с этими словами, схватив палку, бешено стал колотить по аппарату, подвешенному под потолком.

… Мадам Гаро чувствовала, как стыд захватывает ее. Как она могла дойти до этого?

Макс вышел, не попрощавшись. Она видела, как темная тень аэроплана поплыла по небу.

Через полчаса, когда она выходила в коридор, к ней приблизился страж и, наклонясь, тихо и раздельно сказал:

– Вы забыли ключ от вашей студии; этот ключ не совсем исправен, я принесу вам другой ключ.

Он выразительно посмотрел на нее.

«Неужели посланец Роберта? – подумала Анжелика. – А я чуть не забыла наше условие».

– У меня так болит голова, – сказала она, – мозг совсем не работает. Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы говорите, мадам, мозг?

«Следовательно, я не ошиблась: Роберт приходит мне на помощь».

– Завтра мы поговорим с вами на площадке у ворот. Я дежурю там перед обедом, – страж отвернулся и зашагал привычной размеренной походкой часового.

Мадам Гаро плохо спала эту ночь. Последние дни представлялись ей каким-то сном. Она не могла дать себе отчет, каким образом так резко изменилось ее отношение к Максу, как она могла так скоро забыть о Роберте, хотя он был к ней расположен и обещал ей свою помощь. Ее мучили раскаяние и досада.

«Что хочет сказать посланец Роберта? Как кстати он появился! Без сомнения, наступил решительный момент. Борьба с таким противником может закончиться успешно, если вовремя придет помощь Роберта. Больше надеяться не на кого».

Мысли ее были прерваны появлением нового лица. Это был, по-видимому, один из заключенных, так как он был одет в соответствующее платье.

– Мадам, мне поручено исправить испортившийся в вашей комнате аппарат. Я электромонтер и отбываю здесь наказание.

– Пожалуйста. Я вам не мешаю?

– Нисколько, мадам.

Монтер принес лестницу и принялся за работу, испуская возгласы удивления при виде повреждений.

– Я думаю, аппарат попорчен умышленно, не так ли, мадам? Его кто-то колотил палкой?

Ее покоробила развязность этого арестанта. Она ничего не ответила, но каково же было ее удивление, когда она услышала слова:

– Вчера мадам испортила ключ, я заменю этот ключ другим ключом.

«Что это? Опять сторонник Роберта или, может быть, агент Макса?»

Это предположение показалось настолько правдоподобным, что она не решилась произнести условленный ответ. Кто друг, кто враг – невозможно разобрать.

Очень рано стемнело. Свинцовое небо сделалось черным, повалил снег. В такую погоду не хотелось выходить из дому.

Но она не могла дождаться, когда же можно выйти к воротам. Наконец, условленный час наступил. Она оделась потеплее и, никем не замеченная, проскользнула в сад, а оттуда к воротам. Здесь она увидела часового, прижавшегося в углу – его с трудом можно было заметить в наступившей темноте. Порыв ветра ударил ее с такой яростью, что она едва удержалась на ногах. Оправившись, она услышала:

– Ключ…

Человек приблизился к ней и быстро шепнул в ухо:

– Сегодня вечером вы будете спасены. Исполняйте все, что потребуют от вас, без промедления. Я и тот заключенный посланы мистером Робертом Куинслеем. Идите к себе в комнату и ожидайте.

Он отошел и притаился в углу у ворот, а мадам Гаро, с сильно бьющимся сердцем, возвратилась в дом.

О, как медленно тянулось время!

В девять часов, в дверь гостиной кто-то постучал. Ужас охватил несчастную женщину, когда она увидела Макса Куинслея. Он потирал свои белые руки.

– Ужасно холодно, мадам. Ветер сделал невозможным полет, я приехал на автомобиле. Едва дождался минуты, когда вас увижу. Уверен, нам ничто не помешает провести вместе вечер. – Проницательные глаза Макса вдруг заметили что-то особенное в ее лице. – Вы меня не ожидали? Надеюсь, ваше настроение не изменилось?

Она молчала.

– Не понимаю, что значит ваше молчание?

Макс оглядел комнату. Аппарат по его приказанию был исправлен, но, видимо, не действовал. Почему?

Внезапно двери в коридоре открылись и кто-то сказал:

– Мистер Куинслей, по весьма экстренному делу вас просят в кабинет начальника.

Голос говорившего дрожал.

В Долине могло случиться что-нибудь очень важное, если его смеют беспокоить в такой час и в таком месте, вызывая, вернее всего, к телефону. Макс нахмурился и вышел из комнаты. И тут же дверь тихо открылась, неслышными шагами вошел электромонтер.

– Мадам, одевайтесь, – крикнул он. – Ни секунды задержки. Бежать!

Анжелика схватила пальто, накинула на голову шарф и бросилась, не рассуждая, по следам неизвестного ей человека.

В коридоре было пусто.

Задыхаясь от быстрого бега, они миновали двор и оказались у калитки главных ворот. Дверь была открыта. Высокий человек, откуда ни возьмись, оказался около нее. Она вскрикнула.

– Не пугайтесь, это я, Роберт. – Сильная рука обхватила ее стан; в мгновенье ока молодая женщина оказалась около автомобиля.

– Сюда, мадам. – Дверца открылась, экипаж поглотил мадам Гаро и Роберта Куинслея. На место шофера вскочил часовой, рядом с ним уселся арестант-электромонтер. К воротам подошло несколько человек.

Роберт выглянул в окно.

– До свиданья, господа. Обстоятельства изменились, я должен уехать. Прошу передать мадам Гаро, что буду завтра. До свиданья.

Его голос в этот момент был удивительно похож на голос отца.

Автомобиль ринулся полным ходом. Прожектора буравили темноту, освещая извилистую дорогу.

– Начало есть, – проговорил Роберт, закрывая окно.

– Боже, как вы все это сделали? – воскликнула Анжелика.

– Мне помогло сходство с отцом. Он приехал на автомобиле, я явился тайно. Потом его вызвали в кабинет начальника. Там я их запер всех вместе, а сам спустился к воротам. Вы были уже готовы, дальнейшее вы знаете.

Вдруг ноги Анжелики уперлись во что-то мягкое, и это мягкое зашевелилось. Раздался сдавленный стон.

– Кто это?

– Это шофер отца. Когда Муки отправился за вами, Марки действовал здесь. Он стоял на часах, ему я поручил справиться с шофером, и вот он запеленал этого парня, как ребенка.

Автомобиль кидало из стороны в сторону, надо было держаться, чтобы не разбить голову. Разговаривать стало невозможно.

– Такая быстрота опасна, но через минуту нас начнут преследовать, сказал Роберт. – Спасение в быстроте.

Водитель, наклонившись вперед, напрягал зрение, чтобы успешно, вовремя разглядеть препятствия, летящие им навстречу. Автомобиль несся, как вихрь. Дорога круто поворачивала вправо. Слева, внизу, вытягивались линии огней.

– Сейчас спуск кончится, в Долине мы поедем вдвое быстрей, – снова сказал Роберт.

Вскоре машина развила адскую скорость. Деревья, строения, перекрестки, фонари – все проносилось мимо, как будто гонимое ураганом. Ветер свистел, рожок, не переставая, посылал в темноту предупреждающие сигналы. Роберт, припадая к стеклу, напряженно всматривался вдаль.

– Это мне не нравится! – воскликнул он вдруг.

Мадам Гаро увидела две огненных точки, которые показались ей неподвижными.

– Это автомобиль, он мчится под углом к нам. Мы должны быть на перекрестке раньше, чем он.

– Нас преследуют? – дрожащим голосом спросила Анжелика.

– Несомненно. А вот и справа огни. Нас хотят перехватить. Автомобиль между тем мчался к роковому перекрестку. Фонари преследующих становились все ярче. Роберт в волнении встал.

– Когда же будет проклятый перекресток?!

Вдруг завизжали тормоза, раздался толчок. Анжелика свалилась на пол. Роберт ударился головой о стенку, но, забыв про боль, выпрыгнул на дорогу.

– Что такое?

– Поперек дороги – бревно.

Из темноты показалась какая-то тень, за ней еще две.

Роберт выхватил револьвер.

Раздался сухой звук выстрела.

– Скорее, скорее очищайте дорогу!

Муки и Марки сбросили бревно на обочину; через мгновенье машина снова мчалась вперед.

– Еще пять минут, и мы спасены, – сказал Роберт.

«Какой он смелый, какой сильный, – думала Анжелика, прижавшись в углу между мягкими подушками. – Он рискует ради меня. Неужели мне суждено снова попасть в руки ненавистного мне человека?»