Проходя мимо Рустама, Ширзад видел, как у того задвигались брови и на виске набухла синяя жилка. "Конечно, мое выступление будет для Рустама полной неожиданностью, - думал Ширзад, направляясь к трибуне. - Но, может, он и сам колеблется и еще не поздно помочь ему? Ведь сказал же он только что, обращаясь к залу: "Надо идти вперед". А когда впереди заветная цель, то старики молодеют, а молодые мужают".
      Все эти мысли быстро пронеслись в голове Ширзада. И, сердясь на себя, что не сумел вовремя убедить председателя в правоте молодежи, он резко заговорил:
      - Полностью согласен с предложением товарища Кулиевой. Да, мы не учли наших резервов, взяли за основу не достижения передовиков, а скорее настроения отстающих. К сожалению, не перевелись у нас такие звенья, где работают лениво, ни к чему не стремятся, ничего не ищут. Мы поддались влиянию этих равнодушных людей, уступили им...
      Рустам спокойно катал по скатерти спичечный коробок, но и щеки его и шея багровели, а в глазах зажглись недобрые огоньки. "Бахвальство неопытного юнца", - вот как оценил он речь Ширзада.
      В зале заметили настроение Рустама и зашептались: как видно, между председателем и секретарем колхозной парторганизации не так уж все гладко.
      Наконец Рустам не выдержал, вспылил:
      - Деточка, если часто повторять: "Халва, халва", - во рту сладко не будет. Для приготовления халвы требуется мука, орехи, мед. Так и ваши двадцать пять центнеров. Можно и на пятьдесят замахнуться, - язык-то без костей! За смелость похвалят, как же! А попробуй-ка собери двадцать, сколько потов сойдет, из кожи вон вылезешь, да еще не раз покаешься в глупости.
      В зале послышался ропот.
      Ширзад, конечно, годится в сыновья Рустаму-киши, но так разговаривать с секретарем парторганизации на людях, на торжественном заседании, все-таки не годится. Колхозники "Красного знамени" привыкли, что Кара Керемоглу неизменно вежлив, ни на кого голоса не повысит. Нрав-то показывать, по нынешним временам, и в семье не стоит, а тем более в гостях, в чужом колхозе.
      Только Ярмамед, вытянув тощую шею, так и подавшись всем туловищем из первого ряда к президиуму, захихикал, желая показать Рустаму-киши, что он-то безусловно с ним согласен.
      Этот подобострастный смех разозлил Ширзада, и он продолжал с еще большим запалом:
      - О пятидесяти центнерах толковать рано, хотя лично я не сомневаюсь, что у нас такие урожаи будут. Сейчас речь идет о тех, кто хочет заведомо занизить план, чтоб осенью без борьбы поздравить себя с победой, о тех, кому лень шевелиться.
      - Послушай-ка, ты меня упрекаешь в лени? - спросил Рустам.
      - Вы, товарищ. Рустамов, уклоняетесь от напряженной борьбы за урожай. Иначе вы бы не стали так спорить с Зейнаб Кулиевой. Наоборот, ухватились бы за ее предложение.
      Затаив дыхание, весь зал следил за поединком. Такого колхозники "Красного знамени" давно, не видывали...
      - Хор-ррошо, я обленился, я самоуспокоился, - покорно склонил голову Рустам,^ - но что ты скажешь о районных руководителях? Они же договор читали и одобрили полностью, без возражений,
      Ширзад разбил и этот довод, кое-кому показавшийся основательным.
      - Значит, там ошиблись, не учли резервов. Если б районные работники изучили наши возможности, то поняли б, что нельзя соглашаться с заниженным планом.
      - Деточка, в прошлом году плановая урожайность была двадцать центнеров. Двад-ца-а-ать! - выразительно, будто передразнивая кого-то, сказал Рустам,
      - Конечно, движение есть, - пожал плечами Ширзад. - Но только если из года в год смотреть с крыльца собственного дома на поле, то нам каждый бугорок покажется с исполинскую гору. А выйдешь в поле, окинешь взором Муганскую степь, так этого бугорка и не приметишь. Так и с двадцатью пятью центнерами. На бумаге, быть может, они и страшны для маловеров, а возьмемся за работу засучив рукава, - так, пожалуй, и больше соберем.
      Аплодисменты покрыли слова Ширзада, а пылкий Наджаф вскочил, замахал руками и гаркнул:
      - Давай, давай, друг, не робей!...
      Заметив недобрый взгляд Рустама, Кара Керемоглу сообразил, что гость способен на любой скандал и неминуемо сорвет собрание.
      - Пятнадцатиминутный перерыв! - объявил он, вставая, взял Рустама-киши под руку и увлек в комнату за кулисами.
      3
      Перерыв продолжался не пятнадцать минут, а добрых полчаса, но и за этот срок Кара Керемоглу не удалось переубедить упрямого, обиженного до глубины души Рустама. Хозяин взывал к его благоразумию, просил прислушаться к голосу народа, но тот, будто капризный ребенок, твердил одно:
      - А мы с тобою не народ, что ли? Мы и народ, и вожаки народа.
      Раздосадованный Кара Керемоглу наконец ушел, сожалея, что заранее не согласовал договор в райкоме партии.
      А Рустам, прохаживаясь по комнате, думал, что если б его мысли высказал с трибуны какой-нибудь рядовой колхозник, то все получилось бы иначе... А ведь у нас как заведено: достаточно одному слушателю хлопнуть в ладоши, как весь зал начнет аплодировать и кричать "ура"... Вот тут-то и нужен трезвый, предостерегающий голос человека солидного, авторитетного. Но кому же выступить? Ярмамеду? Засмеют! Салману? Не поверят, скажут, что парень из кожи лезет, чтобы стать заместителем Рустама-киши. Гызетар? Да, это самая подходящая фигура: она близка Ширзаду, она комсомолка, общественница, и выросла вместе с Першан, будто родной дочерью Рустаму приходится, значит, не откажет старику в просьбе.
      - Дочь моя, - кротко сказал Рустам, отыскав в толпе Гызетар, - разве не видишь, как мы опозорились? Почему же молчишь, словно воды в рот набрала?
      Гызетар была умна и, разгадав уловку председателя, лукаво усмехнулась.
      - О чем же говорить-то?
      - Как о чем? Смело выходи на трибуну, скажи, что мы собрались не для пустой болтовни.
      В глазах Гызетар появилось недоброе выражение, помрачнев, она отвернулась.
      - Нет, дядюшка, колхозники "Красного знамени" ставят серьезный вопрос, и я бы посоветовала не спорить, а поскорее согласиться. Их речи соответствуют духу решений партии. Уж это я поняла точно. Они по-партийному подошли к делу, а мы...
      Рустам-киши сокрушенно вздохнул и зашагал обратно на сцену.
      В это время Кара Керемоглу объявил, что собрание продолжается, и предоставил слово председателю колхоза "Новая жизнь". Туго зажав ладонями щеки, уставясь в чистый лист бумаги, он с досадой прислушивался к хриплому, раздраженному голосу Рустама:
      - Семь раз отмерь, один раз отрежь. Бросить на ветер необдуманное словечко - что за диковинка? Можно и аплодисменты сорвать. Такой, как Ширзад, не выполнит осенью своего обещания - и что за беда! Отвечать-то перед районом не он станет, а я, Рустам-киши!...
      "Нет, и он тоже, - коммунист, секретарь парторганизации!" - подумал Кара Керемоглу.
      - На суд потянут не его, а меня. И не Зейнаб Кулиеву, а дорогого моего друга товарища Кара Керемоглу.
      "Не впутывал бы меня в это дело, - поморщился Кара Керемоглу. Как-нибудь сам о себе позабочусь".
      - Счастлив человек, знающий смысл каждого своего слова! Не привык я бросать слова на ветер! Сказал - так головой отвечай! В прошлом году двадцать, в нынешнем - двадцать три центнера, чем же это не движение вперед? Да о большем пока и мечтать не стоит! В Муганской степи нет ни одного колхоза, который бы двигался быстрее нас! - отрывисто бросал в зал Рустам, заложив палец правой руки за пояс и выпятив обширный живот.
      "Ну, теперь разговор начнется!" - подумал Кара Керемоглу, и действительно, сидевший позади него Ширзад воскликнул:
      - Ошибаешься, товарищ Рустамов, есть такие! А ты бы повнимательнее почитал партийные решения.
      - Читал, деточка, раньше тебя читал! Ты не занимайся здесь агитацией... Назови-ка обогнавшие нас колкозы.
      - Например, Агдамский район. С каждого гектара на участке в двести десять гектаров собрали по пятьдесят три центнера.
      Рустам, прикидываясь глубоко пораженным, развел над трибуной могучие руки.
      - Деточка, мы где живем: в Агдаме или в Мугани? У нас зимою грязь по колено, летом - пыль, жара, суховея, а там - рай земной!
      Эти слова вызвали кой у кого из слушателей одобрение.
      - Верно, верно!
      - Чего нас с Агдамом сравнивать!
      "Вполне допустимо сравнивать, - подумал Кара Ке-ремоглу, с нетерпением дожидаясь, когда Рустам покинет трибуну. - Тоже выдумал мне "рай"..."
      В это время сидевший у окна в самом заднем ряду мужчина, нахлобучив шапку на брови, крикнул;
      - Правильно! Нельзя больше двадцати трех центнеров записывать, у нас не Агдам!
      Все оглянулись, посыпались протестующие и сочувственные восклицания, а Кара Керемоглу попросил:
      - Послушай, внук Нури, выходи-ка на трибуну и говори отсюда, что захочется.
      Рустам обрадовался, что у него нашлись сторонники и среди колхозников "Красного знамени", и с нетерпением ждал, пока внук Нури, краснощекий, будто только что отобедавший, проберется из задних рядов.
      - Я что хочу сказать? Хочу сказать, что наш гость мудро все рассудил, а товарищ Кара Керемоглу жаждет показать себя с выгодной стороны, вот и, старается - суетливо размахивая руками, выкрикнул защитник Рустама. - А пыхтеть-то придется нам, одним нам.
      С мест послышались робкие замечания:
      - Верно! Молодец, правду сказал!
      Но многие молчали, словно еще не решили, к какому лагерю примкнуть.
      Кара Керемоглу побледнел, но ни одним движением не выдал своего волнения, произнес ровным тоном:
      - Так, внук Нури, чего еще скажешь? Или кончил?
      - Я-то кончил, долго говорить не желаю, вот этот старик все по-хорошему рассудил, а тот, молодой, извините, не знаю имени, - и внук Нури ткнул пальцем в Ширзада, - пустяками занимается, нам, серьезным людям, попросту стыдно слушать.
      И, не обращая внимания на насмешливые улыбки, ибо серьезным никто из односельчан его никогда не считал, внук Нури отправился на свое место.
      Рустам с видом победителя навалился всей грудью на трибуну, ему казалось, что он уже овладел положением, перетянул на свою сторону если не всех, то большинство собравшихся.
      Сейчас гораздо выгоднее кончить речь и уйти, чем продолжать высмеивать и унижать Ширзада: стыдно связываться с мальчишкой. Да Рустам уже в партию вступал, когда Ширзада еще на свете не было. Ну, главное сделано: противник наголову разбит, а об остальном у себя дома договоримся.
      И со скорбным выражением лица Рустам мягко сказал:
      - Сынок, прежде чем выходить на трибуну, надо было бы дома со старшими посоветоваться.
      - Этот вопрос всех касается! Вместе здесь и решим.
      - О сынок, благозвучным был бы твой голос, если б книга, в которую ты смотришь, оказалась Кораном, - шутливо ответил Ширзаду Рустам. - А если это не Коран? Тогда что? Вернемся восвояси, поспорим... Пока хозяйка не сварила похлебку, как нам знать, что она сварила?
      Шутка не подействовала, в зале зароптали.
      - Мы все из одного дома!
      - К чужим, что ли, приехали?
      - Дом-то один, а правления разные, - пошутил Рустам. - Меня решение правления связало, а ведь в нем записано: двадцать три центнера. Не больше. - Он произнес эти слова смиренно, даже чуть-чуть жалобно, словно сетовал на несговорчивых правленцев.
      И Гызетар и Наджаф почувствовали себя неловко: всей же округе с давних пор известно, что Рустам-киши не привык считаться с правлением, все норовил сделать по-своему.
      Оплошностью Рустама тотчас воспользовался Ширзад, ответил сердито:
      - Вот и беда, что у вас малая мера, все на домашний аршин примериваете, дальше границ колхоза ничего видеть не желаете... А мы видим и весь большой дом.
      - Какой же это большой дом, сынок?
      - Родина. Великая родина - вот наш большой дом!
      "Неплохо сказано", - подумал Кара Керемоглу, с интересом слушая, как убежденно говорил Ширзад, что если забиться в свою любимую хибарку, так ничего в современной жизни понять нельзя, что следует жить жизнью всех колхозов, всей республики, всего советского народа.
      И Рустам слушал его, но с недоверчивой усмешкой, полуоборотясь к президиуму. А когда зал разразился рукоплесканиями, одобрительными криками, он вздрогнул, словно кто-то ухватил его за плечи и потянул вниз... В поисках союзников он метнул пытливый взгляд в зал. Гызетар и Наджаф сидели с каменными лицами, Зейнаб Кулиева с возмущенным видом что-то шептала соседкам, а те согласно кивали... Да, на этих надежды мало. Лишь Ярмамед не спускал преданного взгляда с председателя, давая понять, что не покинет его в беде. А у Салмана лицо стало совершенно плоским, непроницаемым, похоже, что раздумывает, к какому, берегу прибиться, на чью сторону стать, чтобы остаться в выигрыше. "Такой продаст ни за грош!" - мелькнула догадка, и Рустам поднял руку, призывая зал к тишине.
      - Перерешать и передумывать не намерен. Слово мужчины - твердое слово! Ни центнера больше!
      "Пора мне вмешаться", - решил Кара Керемоглу, когда Рустам с красным вспотевшим лицом уселся рядом с ним за столом.
      Кара Керемоглу сознавал, что надо говорить твердо, но спокойно, ни в коем случае не навязывая своего мнения, а как бы спрашивая совета и помощи.
      - Не удивляйтесь, товарищи, что между Рустамом киши, Ширзадом и Зейнаб завязался такой страстный спор - негромко начал Кара Керемоглу, и тотчас в зале установилась тишина: колхозники любили слушать своего председателя. Вопрос-то действительно весьма важный.
      "Ну, разогревай их, разогревай, друг! - с покровительственной улыбкой думал Рустам. - Тебе выпал удобный момент!"
      - Тут нам не обойтись без критики и самокритики. А что такое самокритика? Правдивое, откровенное слово.
      Рустам почувствовал, что сейчас речь пойдет о нем.
      - Позволь мне сказать тебе, как родимому брату...
      - Э, нет, нет! - обеими руками замахал Рустам. - Если бы от братьев был толк, так господь бог и себе сотворил бы братца. А он, премудрый, почему-то решил остаться одиноким.
      В зале раздался дребезжащий смех Ярмамеда. Остальные молчали, и Рустаму стало ясно, что его шутливый тон собрание не принимает.
      Кара Керемоглу было запнулся, но быстро нашелся.
      - Братом не хочешь быть, а от дружбы тоже отказываешься?
      - Ничего не имею против.
      - Спасибо хоть за это... С другом тоже надо разговаривать правдиво.
      - Не пахтай молоко, ближе к делу, - попросил Рустам.
      - А вот слушай. Твоя речь напомнила мне одну историю из прошлого нашего села "белоштанных". Жил у нас такой Керимбек, - старики-то его не забыли. Это был страшный упрямец: если скажет, что у курицы одна нога, значит, все курицы превратились в одноногих. Скажет, что молоко черное, значит, черное. Весь мир соберется, тысячу книг перед ним раскроют, все равно Керимбека не переубедить: курицы одноногие, молоко черное. Как-то на базаре мужики заспорили, какое животное полезное. Один говорит: "Буйвол". "Почему?" - "Да потому, что силен и ярмо покорно тащит".
      Другой говорит: "Корова, вкусное масло дает". Третий предпочел барана - шашлык любил. Керимбек слушал, слушал, да вдруг брякнул: "Козел". - "А почему?" - "Потому, что я так сказал".
      В зале раздался хохот, что творилось - и представить немыслимо.
      - Ты меня с этим беком сравнил? - вызывающе спросил Рустам, едва в зале стихло.
      - А конечно, - хладнокровно подтвердил Кара Керемоглу. - Посуди, что получается. Тебе твердят: "Можно собрать по двадцать пять центнеров", - а ты разглагольствуешь: "Честь мужчины, слово мужчины". По виду-то смело, а по сути тот же "козел". Чтобы сохранить свое достоинство, надо стоять на страже правды, не стыдиться признать свою ошибку. Вот я с повинной головою и признаюсь перед всем собранием: виноват, пошел на поводу у друга Рустама-киши, струсил, согласился на двадцать три центнера. А сейчас умом пораскинул и вижу: права Зейнаб Кулиева. И предлагаю внести в договор поправку: соревноваться за средний, средний, - с нажимом повторил он, урожай хлопка по двадцать пять центнеров с гектара. А если кто побольше соберет, честь ему и хвала.
      - Правильно, правильно! - в один голос закричали и захлопали в ладоши Гызетар и Наджаф.
      - Приветствую! - раздельно сказал Ширзад из президиума.
      А Ярмамед тоже промычал: "Правильно", но повернувшись назад, чтоб председатель не заметил, а соседи услышали и при случае засвидетельствовали. Хитроумный Салман закрыл лицо носовым платком, будто чихал. Опустив голову, выдернув из скатерти шерстяную красную нитку, Рустам скручивал ее в шарик и ждал, когда смолкнут аплодисменты в зале...
      - Можно меня сравнить с козлом, можно и с беком, это уж как вам заблагорассудится. Осень придет - и станет ясным, кто бек, а кто настоящий хозяин, - сказал Рустам. - "Сколько в долг ни бери, а отдавать придется", помните пословицу?
      В зале опять шумели, а кое-где и топали ногами.
      Самоуверенности в Рустаме было хоть отбавляй, а все же он почувствовал, что почва уходит из-под его ног, никак не может он завоевать симпатии народа.
      Лишь Ярмамед, устремив на председателя раболепствующий взор, пролепетал:
      - Правильно!
      Кара Керемоглу не расслышал и громко спросил, перегнувшись через стол:
      - Что вы хотите сказать?
      - Ничего он не хочет сказать! - тотчас ответил Наджаф и усадил Ярмамеда в кресло, предварительно ткнув его кулаком в бок.
      - Прошу учесть, что у нас свое правление, свое общее собрание. Вернемся - обсудим, прислушаемся к голосу людей, - попытался оправдаться Рустам, ежась, словно от сквозняка. Ему было не по себе, лихорадило, а больше всего он боялся, что, вернувшись домой, Наджаф и Ширзад растрезвонят по всему селу о сегодняшнем его поражении.
      "То "прислушаемся к голосу народа", то "мы вожаки народа", - подумал Кара Керемоглу. - Вот и пойми, когда он ловчит, а когда правду говорит". И, понимая, что собрание затянулось, люди устали, Кара Керемоглу предложил установить в договоре различные показатели: двадцать пять центнеров для "Красного знамени", двадцать три для "Новой жизни".
      Так и порешили.
      Остальные пункты договора не вызывали возражений, и через полчаса собрание закончилось.
      Кара Керемоглу, вежливый, сдержанный, взял под руку Рустама и спросил, как будто ничего не случилось:
      - Понравился наш Дом культуры?
      - Ничего себе, - промычал Рустам, тут же дав слово, будь он живой или мертвый, за год отгрохать такой дворец, какой соседям и не снился.
      - Ну, мост починили, ваши машины здесь, - виноватым тоном добавил Кара Керемоглу.
      - Да-да, едем! - спохватился Рустам. - Наговорились, наругались, теперь пора и за дело браться!
      - Да разве мы ругались? Товарищеская дискуссия, - с едва заметной улыбкой возразил Кара Керемоглу.
      Грузовик и "победа" стояли у подъезда Дома культуры, но комсомольцы, толпившиеся около машины, еще о чем-то жарко спорили с Ширзадом. "Опять все о том же толкуют", - подумал Рустам, но Ширзад подошел к нему и сказал совсем о другом: хозяева приглашают гостей остаться на концерт художественной самодеятельности.
      - Только что меня за лень стыдили, а сейчас сами о развлечениях просите. Работать надо, не баклуши бить! - отрывисто сказал Рустам.
      - Пусть повеселятся, - заступился за молодежь Кара Керемоглу. - И вам, дорогой сосед, тоже хорошо бы побыть на концерте. Неудобно как-то, если уедете. А вечером, милости прошу, ко мне на чихиртму.
      - Когда рыбу ни поймаешь - она всегда свежая. Отложим на осень. Осенняя чихиртма еще вкуснеел. Ну, ребята, вы как хотите, а я домой!
      Он сунул в руки хозяина свою широкую ладонь и грузной походкой направился к "победе". А там уже дожидался Ярмамед, распахнул дверцу.
      - Пожалуйста, товарищ председатель!
      Рустам заколебался, с презрением взглянул на склонившегося в поклоне Ярмамеда. Остаться? Самое бы лучшее остаться.
      Через минуту он уже выводил машину на шоссе, чертыхаясь на ухабах, и думал: "До чего ты дожил, старик: женщины и парни учат тебя..."
      А на заднем сиденье скорчился Ярмамед.
      4
      Когда машина председателя отъехала, Гызетар воскликнула:
      - Ну и денек! И собрание, и этот клуб, да и все вокруг. Будто мы до этого дня крепким сном спали! А я ведь всерьез верила, что у нас в колхозе большие успехи. Планы выполняем, трудодни увесистые, чего еще желать?
      - Как это ни странно, моя женка на этот раз права, - сказал Наджаф. Ржавчиной покрывается наш председатель. И подпевалы его - Ярмамед и вон тот, - он кивнул на стоявшего в стороне и рассеянно покуривавшего Салмана, - заржавели. А когда я пускаюсь в критику и самокритику, так вы же меня одергиваете. Теперь жнете, что посеяли. Перехвалили Рустама-киши, перехвалили! Чихнул - значит, весь колхоз обязан чихать, кашлянул - и мы тоже должны кашлять. Эй, Салман! Пожалуйста, не притворяйся, что не слышишь. Скажи, согласен со мною? Потом можешь все передать Рустаму. А теперь говори, согласен?
      - Я бухгалтер, у меня, товарищи, цифры, и только цифры, - замялся Салман, - А в принципе я за всемерное развитие критики и самокритики.
      И он поспешил к девушкам, с ходу завязывая с ними игривую беседу.
      Комсомольцы переглянулись: "Вывернулся!"
      Но Ширзад, тот самый сдержанно-молчаливый Ширзад, который каждый вечер томительно-сладострастными баяты тревожил деревенскую тишину, сегодня был неузнаваем.
      - Салман! - позвал он бухгалтера. - Сколько у нас бригад и звеньев?
      - Четыре бригады и двенадцать звеньев, - не трогаясь с места, ответил тот. - Одна бригада, между прочим, ваша...
      И, повернувшись к девушкам, развел руками: и тут не дают покоя.
      - Чьи звенья собрали в прошлом году по двадцать пять центнеров?
      - Завтра, завтра приготовлю все сведения. Признаться, сейчас не помню. Завтра получите полную картину, - ответил Салман и, подхватив под руки девиц, повел их в зрительный зал.
      - Пойдем и мы, - предложила Гызетар. - Скоро начнется.
      В фойе Ширзада остановил Кара Керемоглу, позвал к себе домой. О чем они там толковали до самого вечера, - Салман так и не узнал, хотя по дороге домой изо всех сил старался выпытать у Ширзада.
      5
      Стемнело, когда автофургон, залепленный грязью до самого верха, въехал во двор правления "Новой жизни". Заливисто лаяли собаки, тянуло дымком от очагов, где-то далеко, в переулке, звенела заунывная песня. В окнах домов зажигались один за другим огни.
      Усталые путники молча вылезали из фургона, прощались деловито, каждому хотелось поскорее очутиться дома. К ним подошел сторож и сказал, что Рустам-киши ждет их в правлении.
      Даже неугомонный Наджаф утомился. Гызетар всю дорогу дремала. И Ширзад чувствовал, что дневное возбуждение прошло... Но делать нечего: председатель, наверно, устал еще больше, чем они, молодые.
      - Пошли, ребята! - сказал Ширзад, и все молча подчинились.
      В кабинете была полутьма: то ли Рустам забыл прибавить фитиль в лампе, то ли поленился. Пальто и папаху он небрежно бросил на стул. Подперев ладонями щеки, председатель сидел за столом. Казалось, что ему смертельно хочется спать, но он из упрямства борется с дремотой.
      - Ну как, деточка, подумал о своем поведении? - обратился Рустам к Ширзаду; на предисловия не пожелал терять время.
      Властный тон его рассмешил Ширзада, но он спокойно ответил:
      - Подумал.
      - К какому же выводу пришел, сынок?
      - Вывод таков, что можно было бы избежать этой перебранки в присутствии шестисот зрителей.
      - Вполне с тобою согласен, - кивнул Рустам и широким жестом пригласил стоявших у дверей Наджафа, Гызетар, сгорбившегося Ярмамеда и равнодушного ко всему на свете Салмана садиться. - Ты во всем виноват! Ты! - повторил он презрительно. - Об уважении к старшим забыл! О повиновении, о скромности, наконец. Могли бы раньше мне высказать свои сомнения, обратиться за советом. И я бы подумал, умом пораскинул, открыто бы вам сообщил свое мнение.
      - Наджаф высказал наше мнение, а вы его высмеяли, в какого-то шута превратили, - с досадой заметил Ширзад.
      - И поделом: не фантазируй! Правление колхоза кстати сказать, высший между собраниями орган самоуправления - заняло вполне деловую позицию.
      - Вы почаще бы прислушивались к голосу этого высшего органа.
      - Не нуждаюсь в твоих советах. Волосы мои поседели не от бездельной жизни. Все силы нашему колхозу отдал. И кое-что понимаю... Вот скажите мне прямо в лицо: верите, что старик Рустам против высокого урожая? - И, не дождавшись ответа, сказал: - Нет, не верите. И не можете верить. Знаете, что я за всемерное увеличение сбора хлопка. А как, в каких пропорциях повышать урожайность - это уж разрешите мне знать. Молоды еще, чтобы меня учить. Вот годиков через пять поймете, когда горя сполна хлебнуть придется.
      И правда, он относился к ним, как к собственным детям: в пеленках их видел, помнил, как они без штанов щеголяли, как родители провожали их в первый класс деревенской школы. Привык, что его слово для них ничем не разнилось от родительского поучения. Даже если он говорил ласково, сердечно, его слова звучали для них распоряжением, строгим приказом. Так продолжалось из года в год. Почему же все переменилось?
      - Вы себя в наши годы не считали несмышленышем. И от ответственности тоже не уклонялись. В чем же моя ошибка? - спросил Ширзад.
      - А в том, сынок, что горячишься безмерно. Это самая твоя главная ошибка. И старших не уважаешь, - тоже грех. Когда я парнем был, так не стыдился перед старшими шапку ломать.
      - Нет, вы не правы! - подумав, сказал Ширзад. - Старших я почитаю, но это почтение - не беспринципность! Фальшивое уважение унижает и старших и младших. И того, кто уважает, и тех, кого уважают. Если вам нужно показное уважение, его обеспечат в полную меру. - И Ширзад кивнул на Ярмамеда и Салмана.
      Бухгалтер с независимым видом повел носом из стороны в сторону, будто не о нем шла речь. Счетовод закашлялся.
      - Ага, значит, захотели жить по-новому. А в чем же заключаются ваши новые повадки? - Рустам произнес слово "новые" с таким видом, словно к языку прилипла шелуха от семечек.
      - В том, что надо всегда быть искренним, правдивым и стойко защищать свое мнение. Не такие уж новые эти повадки, - внятно сказал Ширзад. - Не согласен с председателем - так и скажу: не согласен. Да, если я уверен в истине, пусть хоть отец из могилы встанет, все равно не отрекусь!
      Все получилось не так, как ожидал Рустам, - непокорный юноша прощеная не просил, виновным себя не считал, а, наоборот, обрушился с обвинениями на председателя.
      - Вся ваша речь одна демагогия.
      - А вы незаслуженно оскорбляете нас, - сказал Ширзад и встал, показывая, что продолжать беседу нет нужды.
      - А без молодежи-то вы и двадцати трех центнеров никогда не получите, - добавил Наджаф.
      Салман почувствовал, что ему не удастся отсидеться в углу, и заметил с ласковой улыбкой:
      - Старым - уважение, молодым - простор. Пусть старики вносят опыт, а юные - отвагу. Вот и все. - Нет повода ссориться.
      - Тебя еще я не спрашивал! - огрызнулся Рустам.
      Плоское лицо Салмана не дрогнуло.
      Гызётар присела на диване у самого входа, и, вероятно, Рустам ее до сих пор не замечал. Но сейчас она решила тоже вмешаться в разговор.
      - Дядюшка, а ведь вы толком не объяснили нам, по чему не соглашаетесь.
      У нее было доброе сердце. Больше всего ей хотелось, чтобы муж и Ширзад помирились с председателем.
      - Нет, все объяснил, - мотнул Рустам тяжелой копною седых волос. - Не хочу прослыть в районе вертопрахом, "легкобородым", как раньше говорили. И так не много осталось трудиться. Дайте возможность старику с честью дожить свой век.
      Рустам всегда ожидал, говоря о своей старости, что собеседники не согласятся, начнут спорить: какой, мол, вы старик!
      "И я ведь состарюсь, - подумал Ширзад, впервые заметив седину и морщины Рустама. - Как знать, может, и меня потянет отдохнуть, успокоиться? - И сразу же устыдился: - Нет, требовать, чтобы весь народ, чтобы само время вместе со мной замедлили шаги, я не стану. Крепок телом Рустам-киши, и под седыми бровями ярко сверкают его глаза, много еще в них озорства, упорства, воли. Видно, не годы тут причиной. Наджаф не зря сказал о ржавчине. Иногда ржавчиной покрываются и молодые сердца - взять того же Салмана".
      - Читали эту книжечку? - спросил Ширзад, вынимая из кармана помятую брошюру в белой обложке.
      Председатель, не взглянув на книжечку, ответил:
      - Не одного тебя грамоте учили. Конечно, читал,
      - Очень поучительная.
      Покосившись, Рустам разглядел название: "Учиться у передовиков" - и дал себе слово крепко отругать Першан и Гараша: могли бы догадаться купить отцу.
      - Ну, спать пора! - потянулся он с кряхтением. - Идите-ка по домам. Одно вижу: неделю назад выбрали Ширзада секретарем, и он уже успел зазнаться. Земли под собой не чует от гордости.
      - Сучок в чужом глазу мы видим, - спокойно ответил Ширзад, толкнул дверь и вышел.
      За ним потянулись остальные.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      1
      Рустам-киши не мог относиться серьезно ни к Ширзаду, ни к Наджафу, он их и в расчет не брал. Не верил он и в то, что такие болтливые демагоги пользуются авторитетом у колхозников. В райкоме партии и райисполкоме их никто не знает, да разве таким молокососам доверят когда-нибудь мощный многоотраслевой колхоз?... Но сорняки растут быстрее, чем пшеница, и плохая весть не лежит, а летит. Если Ширзад и Наджаф теперь начнут постоянно критиковать председателя, то добром это не кончится! Следовательно, надо поскорее зажать им рты. И зажать плотно, чтобы кроме "да" и "слушаюсь" не ухитрились промычать ни единого злого словечка.
      Рустам проголодался и устал. И все же, выйдя из правления, он не сразу ушел со двора, а долго стоял у ворот, хмуро оглядывая знакомое здание правления. Двухэтажный, из неоштукатуренного кирпича, с остекленными верандами дом казался в сумерках даже красивым. В глубине двора приземистые, длинные сараи, пусть хоть и саманные - выглядели солидно, прочно. Да тут красота и не нужна, лишь бы закрома не пустовали. А когда Рустам принимал колхоз, здесь был унылый пустырь, засыпанный мусором. Правление ютилось в ветхой избушке. Складов и в помине не было. Сердце Рустама наполнилось и гордостью и горечью. Все это он построил своими руками, как же этим не гордиться! А горько оттого, что подросли молодые и не ценят его труда.