Рустаму достаточно было краем глаза посмотреть на пахоту, чтобы заметить, что борозда мелкая - на четырнадцать сантиметров, не глубже, а по договору с МТС обязаны пахать на двадцать - двадцать два...
      - Не маши руками! - кричал парень. - Вообразила о себе черт знает что!
      Тяжелая рука Рустама ухватила его за ворот рубахи.
      - Приказ звеньевой - закон! Перепахивай, как тебе велят, - негромко сказал председатель, но так грозно прозвучал его голос, что парня оторопь взяла. Он молча побежал к стоявшему в отдалении трактору.
      Рустама почему-то не покидало светлое настроение. Ему понравилось, что звеньевая - добродушная, полная, на вид совсем не строгая, подружка Першан, - знала свое дело и не уступила ленивому, беспечному трактористу. Гызетар совсем недавно вместе с Першан кончила школу, она застряла на второй год в пятом классе. В учении Першан догнала ее, а в работе отстала: уже с седьмого класса подружка работала на хлопке, меньше двухсот трудодней не зарабатывала. Отстала от нее Першан и еще кое в чем; Гызетар уже вышла замуж за Наджафа, а у дочки Рустама даже нареченного как будто не намечалось...
      Поблагодарив звеньевую взглядом, Рустам поскакал на ферму. И там его ждали радостные вести: зоотехник, заведующий фермой Керем, чабаны - все в один голос заверили председателя, что падеж прекратился, опасность миновала.
      2
      Поздно вечером Рустам вернулся домой; с усталым, но довольным лицом, поцеловал смутившуюся Майю в лоб, потрепал сына по плечу, прикоснулся губами к косам примчавшейся дочки.
      - Ну, жена, неси угощение - фрукты, чай, вино! - с радушием гостеприимного хозяина воскликнул он.
      - Обедать разве не будешь? Хороший плов приготовила.
      - Неужели не обедали? Смотри, невестку голодом заморишь, сбежит, пошутил Рустам.
      Сакина никогда не обедала без мужа, и теперь она с виноватым видом объяснила:
      - Я тоже с детьми пообедала. Долго ждали тебя. Гараш в правление зашел, а Салман говорит, ты на тот берег Куры уехал...
      - Я с чабанами пообедал, - сказал Рустам. - Прямо из пасти волка спасли барана, но проклятый все-таки успел вырвать курдюк. Что поделаешь? Разрешил чабанам прирезать, готовить бозартму. Чаю неси... Ну, а у вас что хорошего?
      Он спрашивал всех, но Майе казалось, что Рустам-киши только ее спрашивает, к ней присматривается. И она снова сконфузилась.
      От степного студеного воздуха щеки Рустама раскраснелись, морщины разгладились, он помолодел и улыбался добродушно, раскуривая трубку, а Майе свекор по-прежнему представлялся грозным, и она отвечала осторожно, обдуманно, деликатно, как будто разговаривала с тяжелобольным... Сейчас-то улыбается и шутит, а бог весть, каким будет через минуту, - всего можно ожидать.
      Рустам заметил настороженность невестки, но не придал этому значения.
      - Не соскучилась на новом месте?
      - Да что вы!
      - Чем же у нас думаешь заняться?
      - Я же инженер, мне работать надо. Гидротехники ведь нужны Мугани...
      - Ого, еще как! Ну, работай, работай, - снисходительно сказал Рустам. Так же точно еще недавно он говорил наряжавшей куклу Першан: "Ну, играй, играй!" - Боюсь, как бы тебя, невестушка, в дальний колхоз не послали. У нас ведь так бывает: муж здесь работает, а жену пошлют на край света... Поговорю в МТС, к нам назначат, в наш колхоз, - уверенно закончил он.
      - Не беспокойтесь, пожалуйста, ведь есть указание министерства, я в Баку договорилась.
      - Ну, министерство - министерством, а район - районом. Только, невестушка, имей в виду: Мугань изнеженных не любит. Зима и осень здесь хороши, слов нет. Ну, грязь немножечко настроение портит. А вот летняя жара начнется, - он покрутил головой, - не всякий вынесет.
      Першан показалось, что в словах отца запрятан какой-то колкий намек, и она с досадой воскликнула:
      - Не пугай ты Майю! Лето как лето, яйлаги есть, в садах прохладно. Мы-то живем? И она привыкнет.
      Боясь, что отец с дочкой опять поссорятся из-за нее, Майя примирительно сказала:
      - Не переношу жары, лютый мороз лучше. Но ведь в книгах пишут, что у вас и летние вечера прохладные.
      - Книги! - хмыкнул Рустам. - А много ли книг о нашей Мугани?
      - Не так много, а все-таки есть. Да вот одна у меня под рукой...
      И протянула свекру книгу в белом переплете.
      Рустам прочитал название, прикинул на руке вес книги, желая убедиться, солидная ли, заслуживает ли уважения, и глубокомысленно протянул:
      - Порядком написали. Наука! - Перелистал, задержавшись взглядом на пометках, сделанных рукою Майи, и, вернув невестке книгу, попросил: Почитай вслух! Люблю слушать.
      Майя открыла книгу, но буквы сливались, рябили, и как она ни напрягала зрение, не смогла прочитать ни слова: большая комната освещалась подслеповатой керосиновой лампой. Метнув на Гараша удивленный взгляд, Майя смиренно вздохнула: не стоит, мол, на это обращать внимания, и пересела поближе к столу.
      Приготовившись слушать, Рустам поплотнее набил трубку, посмотрел на маленькие белые руки невестки, изящные, словно выточенные из самшита, пальчики с ярко-красными ноготками и, вздохнув, подумал: "Хорошую женку выбрал сынок. По рукам судя, ни одной миски в жизни не вымыла, ни одной рубахи не выстирала..."
      Майя заметила и этот оценивающий взгляд, услышала и огорченный вздох свекра, но сдержалась, и лишь болезненно вздрагивающий голосок выдавал ее состояние.
      - "Еще за триста лет до нашей эры греческий ученый..."
      Рустам прервал невестку:
      - Обожди. Триста лет? Когда же это было?
      - Ай, папа, сколько раз объясняла, - вмешалась Першан. - Вот мы говорим: год тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Это наше летосчисление, наша эра, а ведь и до этого на земле жили люди. Уже книги ученые писали. Те времена в науке называют старой эрой. А у христиан говорят: до рождества Христова...
      - Э, дочка, это мы понимаем, - по-озорному улыбнулся отец, поглаживая усы. - Хоть деревенские, а понимаем. Я спрашиваю, сколько лет в общей сложности составит? - И, не дав ни ей, ни Майе времени подсчитать, самодовольно произнес: - Две тысячи двести пятьдесят шесть. Вот как!... Ты моего вопроса не поняла, а меня уму-разуму учишь. Непристойно девушке быть такой... узкозубой!
      Узкозубой? Майя подумала и догадалась, что это на языке народных поговорок, видимо, значит - быть ограниченной, мелко схватывать...
      - Да, приблизительно две тысячи двести пятьдесят шесть лет назад, кивнула Майя, - в Греции жил историк Страбон. Вот что писал он о Мугани...
      - Ого! Уж тогда о Мугани во всем мире знали! - восхитился Рустам.
      - Да. Земля Мугани, писал Страбон, однажды засеянная, дает в год два-три урожая. Оросительная система здесь была лучше, чем в Египте и Вавилоне... Прекрасные пастбища. Страбон так и называет Мугань: "Зеленая". Виноградные лозы вырезали один раз в пятилетие. Вновь посаженные лозы уже на следующий год плодоносили, а на третий год ложились на землю от тяжести гроздьев...
      Сейчас Рустам увидел, что Майя рассказывала, не заглядывая в книжку. Она только загораживалась ею от смущавшего ее взгляда свекра. Голосок ее звучал звонко, в глазах сверкали огоньки, и речь ее казалась Рустаму похожей на красивое узорчатое покрывало, связанное Сакиной.
      У Рустама погасла трубка.
      Майя остановилась, придвинула Гарашу спичечный коробок и ласково напомнила:
      - Поднеси-ка отцу огонька.
      - Раз папа не заметил, что трубка погасла, значит, беседа ему понравилась! - рассмеялась Першан.
      Рустам словно очнулся от дремоты, взял из рук сына спички, но не закурил, а, выйдя из-за стола, начал расхаживать по комнате. И прежние глубокие морщины пролегли на его нахмуренном лице.
      - Папа, о чем ты? - встревожилась дочь, бросилась к нему и прошептала на ухо: - А пировать когда будем?
      Отец качнул головой.
      - После свадьбы музыка - как после обеда горчица. Отложим до твоего замужества.
      Майя, наклонившись, вполголоса разговаривала с Гарашом и не расслышала слов свекра.
      - Ой, ты и скажешь, папа! - И девушка закрыла лицо руками.
      Гараш, весь вечер любовавшийся Майей, тоже ничего не услышал из этого короткого разговора отца с сестрой. И когда Рустам глянул на сына и увидел его восторженное, обращенное к Майе лицо, сердце отца дрогнуло... За что, в самом деле, упрекать Майю? Ведь она принесла счастье его единственному сыну. Что ж, она приехала с ним сюда без сватов, нарушив стародавние обычаи, - им, вероятно, не две тысячи двести пятьдесят шесть лет, как книге Страбона, а куда больше, - но взгляни-ка, старый, в лицо сыну: разве ж не все сокровища мира принадлежат сейчас Гарашу?... И верно, лицо сына смеялось: глаза смеялись, крутые брови смеялись, щегольские, тоненькие в ниточку - усики смеялись. Гараш стал красивее, привлекательнее и, пожалуй, серьезнее.
      Всегдашняя замкнутость помешала Рустаму вымолвить то, что подсказывала совесть, и он, буркнув: "Посмотрю, где наша мать запропастилась, пока ее самовар закипит, ночь пройдет", - вышел на темную веранду.
      3
      Едва шаги отца стихли, Першан, не умевшая спокойно минутку посидеть, подсела к Майе, чмокнула ее в румяную, как персик, щеку, шепнула:
      - У брата глаза горят, у тебя - еще светлее сияют. С чего бы?
      Майя только плечами пожала: ну и болтушка!...
      Гараш погрозил сестре пальцем: погоди, мол, доберусь до тебя.
      - Смотри, какой красавец мой брат. Все девушки колхоза тайком вздыхали о нем!
      - Почему же тайком?
      - Не знаю. Такой, говорят, обычай. Девушке не подобает открыто выражать свои чувства.
      - Плохой обычай, очень плохой. Зачем хранить в тайне любовь? Человеку всегда надо быть честным и откровенным.
      Гараш с недовольным видом покосился на шепчущихся сестру и Майю и громко сказал:
      - У Першан со школы привычка - секретничать с подружками! И главное, все о любви!
      - А ты, братец, и сейчас меня не понимаешь, и де сять лет назад тоже не понимал! - вздохнула Першан. - Такой уж бестолковый уродился! Мы говорим о тебе!
      - Обо мне? А для чего шептаться? Говорите открыто! Не-ет, сплетничаете о ком-нибудь, уж я - то тебя, сестренка, знаю досконально!
      - Замолчи, врун! - крикнула Першан. - О ком я сплетничала? Да в жизни ни об одном человеке худого слова не вымолвила! Мама говорит, что в том доме, где сплетничают, согласия не бывает!
      - Конечно, мама это говорила, и даже не раз, - засмеялся Гараш, - но что в этом толку! Все равно по углам с подругами шепчешься! Смотри не приучай к этому Майю, а то плохо будет! - И он угрожающе взмахнул широкой, как лопата, рукою.
      Першан с достоинством выпрямилась.
      - Богом клянусь, если посмеешь поднять на меня руку, затопчу ногами, как цыпленка! - торжественно произнесла она. - И Майю не пожалею, что овдовеет!... Это тебе не четвертый класс.
      - А что, разве еще чешется? - лукаво спросил брат.
      - Не поверю, что ты осмелился побить сестренку! - заметила Майя.
      - Еще как осмелился!.. - воскликнула Першан. - Мужчина! Как же, повелитель! Правду старухи говорят, что у мальчиков от рождения в сердце темное пятнышко!... Сидела с одной девочкой я на одной парте. Гызетар зовут, я тебя познакомлю с ней, очень милая! - с жаром начала рассказывать Першан. - Проворная, бойкая...
      - Да ты не о Гызетар говори - о себе! - перебил ее брат.
      - О себе мне говорить нечего! Речь пойдет о тебе, герой. Боюсь только, что, узнав о твоих подвигах, Майя с ужасом увидит, что ее любовь уменьшилась.
      - Ошибаешься.
      - Конечно, вам лучше знать, я о таких делах не имею никакого понятия! - поджала тонкие губки Першан. Ну, однажды Гызетар пришла ко мне, мы быстренько приготовили уроки и занялись играми, а этот лоботряс то в книгу заглянет, то зевнет, то чинит карандаши, то жует похищенный у матери чурек, то стреляет бумажными шариками мне в ухо, а Гызетар в нос!... Он с детства уже такой был, отпетый! Не понимаю, за что ты его полюбила!
      - Себе найди получше! - Гараш обиделся.
      - Во всяком случае, мой будет несравнимо лучше!... - заявила безоговорочно сестра. - Ну вот, Майечка, конечно, наступило возмездие: мама заметила шалости Гараша, взяла его за ухо, усадила за стол и велела зубрить уроки, а к нам не приставать. Мы сидим в уголке, рассуждаем о том о сем, даже его, изверга, пожалели... И вдруг, решив, что мы над ним смеемся, этот людоед сорвался с места, подскочил и пнул меня ногою. Ну, сама догадываешься, в какое место пнул! - скромно опустила глаза Першан. - И кричит во все горло: "Не смейте шептаться!" А! Как тебе это нравится?
      В такие-то малые годы, и уже был бессовестным!
      - Н-да, это мне совсем не нравится! - согласилась Майя; эти серьезные слова не помешали ей бросить нежный взгляд на Гараша.
      - Д что ж ты дальше не рассказываешь? Скажи уж, как ты завизжала, подняла такой крик, что стекла чуть не полопались! - сказал Гараш, вытирая платком слезившиеся от смеха глаза. Мама бросила хлебы в тандыре и примчалась сломя голову. Бедняжка перепугалась, подумала, что в дом проникли разбойники! Режут!... Всегда была крикуньей и доносчицей! - с горькой усмешкой закончил Гараш.
      - А что ж ты дальше не рассказываешь? - подхватила неугомонная Першан.- Скажи Майе, как мама взяла скалку, а ты, выпрыгнув в окно, умчался в поле, словно сорвавшийся с привязи теленок!
      - Не стоять же мне и ждать, когда накажут! Скрыться вовремя от противника - тоже отвага, и отвага не малая!
      - Твоим бы врагам в жизни такую отвагу! - щедро пожелала сестра. - Вот тогда бы ты прослыл из богатырей богатырем!
      Она прижалась к Майе и что-то лукаво шепнула, обжигая жарким дыханием ее шею. Та кивнула в знак согласия и снова посмотрела на Гараша, и он прочел в ее глазах не только всегдашнюю нежность, но и сдержанное стремление, какого еще вчера в них не было...
      4
      - Входи же, - входи, милости прошу, - любезно приглашал кого-то Рустам, возвращаясь с веранды. Вслед за хозяином в столовую вошел Шарафоглу. Гараш вскочил, подумав с беспокойством: "Не случилось ли чего в МТС?"
      - Какими судьбами, товарищ замдиректора!
      - Решил, что можешь тайком жениться в Баку, - и дело с концом? улыбнулся Шарафоглу, пожимая руку Гарашу и кланяясь Майе, - И мы об этом знать не будем? Не вышло, дружок. Слухом земля полнится. Зазналась нынешняя молодежь, нос задрала, обратился он к Рустаму. - Покажем, друг, что мы, старая гвардия, тоже кое-что смыслим в таких делах... Эй, ребята, входите-ка!
      Дверь широко распахнулась, пропустив в комнату Ширзада, Наджафа и Гызетар.
      С малых лет росли они вместе с Гарашом, вместе играли, вместе дрались, вместе пять лет назад окончили среднюю школу. Но сейчас, увидев товарища школьных лет рядом с его молодой женой, парни застеснялись, поклонились неуклюже, без слов, и только Гызетар не растерялась и протянула Майе букет оранжерейных роз,
      - Поздравляю Гараша от имени друзей, да и от всей нашей молодежи... Желаю вам счастья...
      Майя спрятала лицо в букет, прошептала:
      - Спасибо. В такое время года и - цветы...
      - Это еще что! - воскликнул Наджаф. - Наша Гызетар и под снегом вырастит орхидеи. Знатный мастер хлопка! А впрочем, разрешите поздравить и познакомиться: Наджаф, секретарь комсомольской организации.
      - Теперь и мне, старику, позвольте пожать вашу руку. От души желаю всяческого благополучия, - сказал Шарафоглу.
      Майя благодарила, здоровалась, перекладывала букет из руки в руку, наконец догадалась отдать его Гарашу.
      - И вас поздравляю, надеюсь скоро видеть бабушкой и дедушкой, поклонился Шарафоглу Сакине и хозяину.
      Тем временем Гызетар и Наджаф вынули из корзинки угощения: тут были и конфеты, и печенье, и засахаренные фрукты, и пастила.
      Вдруг Наджаф заметил, что Ширзад так и не поздравил Майю. Он стоял в сторонке, у самых дверей. Его занимала только Першан, ее одну он видел сейчас. А Першан то шепталась с Майей, то толкала брата, то смешила Гызетар, не замечая Ширзада, словно его и не было в комнате.
      - Дружок, помогай, что застыл? - обратился к Ширзаду Наджаф и тут же объявил для общего сведения: - Прибыла кинопередвижка! Замечательный фильм!
      - Как называется? - спросила Першан.
      - "Ромео и Джульетта", - не задумавшись, сказал Наджаф. Он и понятия не имел какой привезли фильм. - "Ромео и Джульетта"! - многозначительно повторил он, прищурив левый глаз.
      Продолжавший стоять в тени Ширзад сжал кулаки. Першан тоже поняла намек и презрительно сморщила носик.
      А Наджаф не унимался:
      - О Першан, объясни, что за странность: войдя в комнату, я долго не замечал тебя - прекраснолицую!
      - Гызетар ослепила тебя. Где ж замечать других де вушек, да еще таких, как я.
      - Ты права, права, клянусь богом! Люди тянутся к свету, а эта безбожница ведет меня во тьму! Не так ли, друг мой Ширзад?.
      - Нет, не так, - сухо сказал за его спиною Ширзад. - Прикоснулись пальцы Гызетар к твоим очам - и ты прозрел,
      - Оказывается, молчаливый игит в чужой карман за словами не лезет, заметила с невозмутимым видом Першан.
      - Дай ему только расправить крылья, сложит такую песню, что и не снилось ашугу Алескеру, - сказал Наджаф.
      - Конечно, с помощью Першан!, - вставила колкое словечко Гызетар.
      - Разумеется! - пылко согласился Наджаф. - Я же при твоей помощи сочиняю дивную легенду "Гызетар-наме!"2. Через два месяца прочтете в бакинском журнале.
      Все рассмеялись, а Гызетар в отчаянии заткнула уши.
      - Что о тебе подумает Майя? Вот не поверите, - обратилась она к Майе, - два слова не способен на бумаге связать. Как только возьмет в руки карандаш, сразу же начинает жаловаться на головную боль.
      - Не клевещи, женщина! - повысил голос Наджаф. - Разве не письмом я поведал тебе о любви? Разве не мои сладкозвучные слова опьянили тебя? Как прочла, так ко мне примчалась.
      - Чирей бы тебе на язык! Два года гонцом присылал Ширзада. Худеть начал, сохнуть... Испугалась, что превратишься в щепку, только потому и пожалела.
      Сунув руку в карман пиджака, низенький толстяк Наджаф с угрозой сказал:
      - Коль так, сейчас прочитаю вслух ее ответное послание с клятвами в вечной любви.
      Гызетар толкнула его в бок.
      - Замолчи, говорю. Никому это не интересно.
      - Почему ты сердишься? - заныл Наджаф. - Я же повинуюсь во всем. Слышу: "Работай!" - иду работать, "Спать!" - иду спать, "Вставай, лежебока!", - встаю... Чем ругаться, скажи-ка Першан, что гостям надо выказывать уважение, стол пора накрывать! А то расселась, как разборчивая невеста на смотринах! Смотри, ханум, смотри, этим летом на хлопке потруднее будет, чем раньше. Как бы не опозориться.
      - Не беспокойся, я всегда сухой из воды выйду! - заверила его Першан.
      - В чей же это огород камешки? Не в ваш ли, бригадир Ширзад? заинтересовался Наджаф. - А я, наивный, предполагал, что в вашей бригаде высокая трудовая дисциплина, что вы воспитываете подчиненных, и прежде всего Першан, в духе трудолюбия и смирения!... Ну чего, чего стоишь, как придорожный столб, подойди ближе, слышишь, как тебя нахваливаю! Посиди, откашляйся, прочисть соловьиное горлышко и затяни песнь в честь Майи и Гараша!
      Пока комсомольский секретарь шутками и прибаутками забавлял товарищей, Сакина, Шарафоглу и Рустам, сидя на диване, неторопливо беседовали. Наконец Шарафоглу подошел к молодежи.
      - Ай, Наджаф, не довольно ли вести культурно-массовую работу? Пора б приняться и за другое, - сказал он вполголоса.
      - У нас все готово!
      Достав со дна вместительной корзины бутылку мадрасы, Наджаф прижал ее к груди и запел, подражая шуту из оперы "Кер-оглы":
      - Ашуг, спой одну-у шикясту-ууу!
      Все рассмеялись, даже Ширзад не смог удержать улыбку.
      - Может быть, угостить сперва чаем? А, киши? - обратилась Сакина к мужу.
      Рустам, недовольно наблюдая, как Наджаф вынимал из корзины свертки, кульки и бутылки, промолчал.
      - Конечно, чаю, сладкого чаю. Хороший народный обычай, - сказал Шарафоглу, не дожидаясь согласия хозяина.
      Сакина оживилась, велела дочери и Майе собирать на стол, а сама пошла за самоваром.
      Схватив первую же попавшуюся под руку скатерть, Першан бросила ее на стол, смущенная сосредоточенным, угрюмым взглядом Ширзада и намеками Наджафа, она совсем не думала о том, что делает.
      - Что, кроме этой тряпки, больше нечего постелить? -грубо спросил Рустам, и, почувствовав, что гости сразу притихли, он с деланным смешком добавил: - Что с тобой, доченька? Такое почтенное общество, такой торжественный день - и не нашлось праздничной скатерти? Страшно подумать, что станет рассказывать о нашем гостеприимстве ну хотя бы Наджаф...
      - Ты прав, клянусь, как всегда, прав, киши! - вос кликнул Наджаф, и мясистые пухлые щеки его покраснели. - Я же вырос во дворце бека и привык к золото тканым скатертям...
      - Замолчи!... - прошипела Гызетар, дергая его за рукав пиджака.
      - А чего мне молчать? - Наджаф с удивлением развел руками. - Как будто дядюшка не знает, что в доме у меня чихиртму не варили, от соседей не приносили. Скатерти-самобранки не было, шелковым одеялом тоже не накрывался...
      Вот уж сейчас Наджаф не шутил, говорил правду. Всем в колхозе было известно, что Наджаф - круглый сирота. Еще в школе он полюбил машины, мастерил модели, с шоферами пропадал в степи, а после школы пошел в трактористы. Эта работа пришлась ему по душе, и ни к чему иному Наджаф не стремился.
      - Ты был сиротою в советское время, - заметил Рустам, - Какое же это сиротство? Вот на мою-то долю выпало действительно сиротское горе. Любой вырывал изо рта последний кусок хлеба, обижал и мучил. Между прочим, комсомольский вожак, сообразительность вовсе не зависит от бедности или богатства.
      - Да ведь и вкус пищи не зависит от скатерти, - быстро нашелся Наджаф. - Мы открыли дверь твоего дома, дядя, мечтая только о радушии.
      В эту минуту в комнату вошла Сакина с кипящим самоваром. Она услышала последние слова Наджафа.
      - Верно, сынок, справедливы твои слова. Наш дом - твой родной дом. Друзья Гараша - наши друзья. И правильно сделали, что без приглашения зашли. Так и впредь поступай.
      Тем временем Першан уже расстелила желтую скатерть с голубой каемкой и пышной бахромой. Майя и Гызетар принесли посуду и вазы с вареньем.
      Самовар величественно стоял на маленьком столике и швырял к потолку клубы пара. Ароматный чай цветом напоминал вино. Гостям с поклонами были разнесены стаканы. Все примолкли.
      - Нигде, кроме дома тетушки Сакины, нет такого душистого чая! - сказал неунывающий Наджаф, разглядывая на свет отливающий золотом напиток. - Как же нам было не прийти, тетушка? Наш закадычный друг женился, ввел в дом такую красавицу, а мы в кино отправимся? Как только товарищ Шарафоглу сообщил, мигом собрались!
      Рустам вынул изо рта трубку, погладил усы.
      - Значит, я был прав, когда говорил о твоей сообразительности? Шарафоглу догадался, а не ты, - с торжеством заметил он. - Вода в кувшине твоя, а закваска моего фронтового друга.
      - Клянусь, ты прав, как всегда, дядюшка! - согласился Наджаф. Сообразительности мне не хватает. Впрочем, на этот счет все мы прихрамываем. Я-то, наивный, предполагал, что сам хозяин пригласит: соседи, мол, приятели, сын женился, радость-то какая, пожалуйте к нам!
      Как ни привыкли все к шутливым перебранкам Рустама и Наджафа, а на этот раз не рассмеялись: у хозяина дернулась бровь, трубка засипела, словно тоже растерялась, не зная - то ли потухнуть, то ли еще разгореться...
      Чтобы выручить отца, Гараш сказал:
      - Обычно приглашают посторонних, а мама тебе уже объяснила, что здесь - твой родной дом.
      И Першан ехидно заметила:
      - А иначе как бы ты здесь появился? Не мог же такой стеснительный, робкий человек, как наш Наджаф, без приглашения потянуть к себе дверь чужого дома.
      Все смеялись, даже Рустам улыбнулся в усы, довольный, что дети заступились за него, проучили остряка.
      5
      Майя почти ничего не слышала, не замечала: ей было так хорошо, что она и смеялась не над шутками Наджафа, а просто потому, что хотелось ликовать, веселиться. Счастье переполняло ее, дыхание сидевшего рядом Гараша казалось таким необходимым для ее собственной жизни, что она поражалась, как могла существовать, раньше без этой, теперь уже единокровной, близости. Ей сразу же понравились друзья Гараша, она была благодарна им за приход, за полные сердечности поздравления: она видела, что счастье друга им дорого так же, как свое счастье. "С такими друзьями хорошо работается и легко живется!" подумала Майя.
      Не только месяц назад, но еще вчера ночью, любуясь сиянием и блеском "Слияния вод", она смутно представляла жизнь с Гарашом в доме Рустама-киши, и многое казалось таинственным и неясным, будившим в сердце опасения и тревоги.
      А сейчас друзья Гараша преданностью и чистосердечием как бы осветили ей новые пути жизни, и Майя уверенно взглянула в будущее, увидела, что они всегда помогут ей найти дорогу в незнакомой Муганской степи, поддержат, предостерегут от заблуждений.
      И Гараш тоже был и польщен и обрадован. "Суди о человеке по его друзьям", - вспомнил он пословицу. Пусть жена оценит верность их дружбы, поймет, какие, люди навестили его в первый же семейный вечер. Они разломят пополам последнюю горбушку хлеба для того, чтобы поделиться с Гарашом; они открыли двери его дома только для того, чтобы умножить радость Гараша; они подставят свои могучие плечи под тяжелую ношу, чтобы Гараш смог передохнуть в пути; они возьмут на свою долю горе, если ему и Майе будет плохо...
      Молчал за столом, не смеялся шуткам один Ширзад. Мрачно уставился он в стакан, словно хотел прочитать что-то на дне. О причине его задумчивости знали все, а лучше всех - Першан. Но как раз она-то и капризничала, делала вид, что ей до Ширзада дела нет.
      Когда наконец гости и хозяева устали смеяться над пристыженным Наджафом, Шарафоглу внушительно заметил:
      - Это тебе наказание за скрытые намеки. Хочешь говорить - говори прямо.
      - Ой, товарищ Шарафоглу! - молниеносно приободрившись, сказал Наджаф. - Но в нашем букете-то не только колючки, - благоухающие розы! Как говорится, у курда много недостатков, но склонности воровать нету! Не так ли, дядюшка Рустам? Ты, конечно, со мною согласен? А если согласен, то почему молчишь, почему опять нещадно палишь трубку?
      Рустам нехотя улыбнулся.
      - В словах ты меня проворнее, старику не угнаться.
      И вдруг он вспомнил анонимное письмо и спросил себя: "А не Наджаф ли?" Эта мысль, словно мгновенная вспышка ночной молнии, ослепила Рустама. Он даже зажмурился, протер глаза... Пробормотав, что идет за табаком, он вылез из-за стола, отошел к дверям и оттуда еще раз подозрительно осмотрел беспечно хохочущего Наджафа. "Фу, дьявол, не может этого быть!..." отмахнулся он и вернулся.
      Сызмальства Рустаму хлебосольство, гостеприимство представлялись святыней. Велика была его ненависть к людям, делившим хлеб с хозяевами, умильно заглядывавшим им в глаза, а за спиною расставлявшим капканы на дорожке: авось да угодят ночью... По мнению Рустама, можно исправить вора, обманщика, конокрада, но не человека, забывшего законы гостеприимства.
      И потому он не поверил, что Наджаф мог пасть так низко, - и письмо отправить, и примчаться вот сейчас с поздравлениями и подарками. И все-таки сомнения не покидали Рустама.
      Заметив, как помрачнел хозяин, Наджаф спохватился, что перегнул палку, и решил быть серьезнее.
      А Першан, счастливая уже тем, что мгновенно забывала обиды, шепталась с Гызетар, бойко постреливая глазками то в Гараша, то в Ширзада.
      Брат погрозил болтушке, сделал сердитое лицо; Ширзад вздохнул - и отвернулся, стакан, чая остывал перед ним.
      Майя тоже улыбнулась, любуясь золовкой, подумала, что сияющие молодостью глаза Першан согревают и радуют людей, словно предрассветная звезда муганских небес, возвещающая о приближении дня. Хорошая, чистая душою девушка! Как посчастливилось Майе, что у нее такая золовка! И свекровь, слов нет, чудесная. Говорит мало, а уж если скажет - как рублем подарит, улыбается - и всем понятно, что сердце у Сакины мягкое, любящее, сострадательное. Пуще всего Майя боялась, что пошлет ей судьба ворчливую, вечно всем недовольную, злую свекровь, о каких в сказках сказывают. И весь день Сакина на ногах, минуты не присядет, и хлопочет, и суетится, руки ее непрерывно заняты работой.
      Конечно, Гараш неразговорчивостью выдался в мать, а ростом, фигурой, лицом - вылитый отец!
      Да, отец его странный. Именно странный. Майя не может пока назвать его ни плохим, ни хорошим. Суждения Рустама-киши порою убедительны, мудры, в них скрыта какая-то прочность, жизненным опытом приобретенная. И все это нравится Майе. А порой Рустам-киши, сам, вероятно, того не замечая, несет такую чепуху, что и слушать стыдно: так и пахнет старорежимными порядками, или, как в институте говорили, "бекско-феодальными пережитками"... И эгоист он, в его манере держаться угадываешь привыкшего к власти человека, будто на всех смертных смотрит свысока: дескать, никто ему не по плечу. Радоваться надо, что Гараш сердцем удался в мать - чуткий, ласковый. И Майю любит верно, страстно. Майя всегда мечтала, чтоб муж был в нее влюблен как сумасшедший. Вот Гараш точь-в-точь такой: его любовь словно низвергающийся с горы водопад! Майе нравится эта безрассудная, сумасшедшая любовь! Майя хотела, чтоб ее возлюбленный был чутким, и угадывал по ее глазам, желания, и покорялся этим желаниям, оставаясь сильным, гордым.
      Ее Гараш именно такой!
      6
      Украдкой от гостей Сакина вызвала мужа в соседнюю комнату.
      - Аи, киши, чаем сыт не будешь, сейчас за вино примутся, что готовить на ужин? Барана зарежешь или мне быстренько состряпать чихиртму из курицы?
      - Ничего не нужно, - усмехнулся Рустам. - Принеси масла и сыра, свари десяток яиц...
      - Странный ты какой-то сегодня, киши, - упрекнула Сакина. - Ну, чего опять насупился? Днем был веселым, милым, а сейчас... Прошу, киши, не омрачай светлый день. И Майю жалко, ведь она по любви к нашему сыну пришла в дом. Пусть и ей будет легко...
      - Ладно, ладно, - проворчал Рустам. - Сам зарежу барана, готовь шашлык. Гарашу скажи - пусть петушков прирежет на чихиртму. Такая компания одним блюдом не обойдется. Умно говорили деды: "Назвался Кер-оглу мельником - не жалей зерна для жерновов". - Он помолчал. - Для нас накроешь стол здесь, для вас - в той комнате.