Их взгляды встретились, и Рустам убедился, что ему непосильно смотреть сейчас в твердые, словно отлитые из стали, честные глаза друга.
      - Да, для этого.
      - А потом передумал.
      Рустам пожал плечами и промолчал. Было мучительно стыдно, что попал в глупое положение, - и без того смуглое лицо его почернело, словно угольной пылью покрылось. Чуткий Шарафоглу понял.
      - Ладно, пересеем, - коротко сказал он со своей доброй, знакомой Рустаму улыбкой.
      5
      Мрачно ненастное небо над Муганью, но, пожалуй, Рустам был еще мрачнее, когда возвращался в колхоз. Всю дорогу он чувствовал, как в нем что-то кипит, клокочет, и хотелось ругаться, да не с кем, и он гнал "победу", до того крепко вцепившись в "баранку", что косточки пальцев побелели.
      "Вот так денек! Учителя не нашел, с Калантаром поругался..." А когда вспоминалась встреча с Шарафоглу, то становилось и совсем смутно на душе, впору зубами скрипеть... Что подумал о нем старый товарищ? Может, и верить перестал. Сидит сейчас в кабинете за бумагами и говорит себе: "Не узнаю Рустама, не узнаю. Слабохарактерный какой-то, неустойчивый. А я - то думал, что встречу его молодым, добрым, честным, стойким, каким знал в бою! Там мы не хитрили. Там мы жили так, словно у нас было одно сердце, одна душа. Да на что мне его слова, его должность, его опыт, если не нашел я в Рустаме того молодого воина, которого любил!"
      Вот о чем думал, вот отчего волновался председатель колхоза, когда гнал машину, по залитой жидкой грязью дороге в туманной степи.
      Ему было плохо, как всегда бывает плохо человеку, который неожиданно для окружающих начинает, как будто назло самому себе, всех вызывать на спор, на ссору, возбуждать против себя, зная, что ничего путного из этого не получится, и все-таки упрямится, стоит на своем...
      И еще одна мысль беспокоила Рустама. Кто ж сочинил это гнусное письмо? Кто-либо из бригадиров? А вдруг тетушка Телли? Или комсомолец Наджаф? Или этот подхалим Ярмамед? До сих пор Рустам был искренне убежден, что все в колхозе его от души любят и уважают, что нет у него врагов. Листок, вырванный из школьной тетрадки, вкривь и вкось исписанный корявыми буковками, смутил и встревожил. Значит, под боком у него притаился недруг? Может, каждый вечер заходит к председателю в дом и пьет с ним чай, любезничает, поддакивает, а сам предательски вонзает меч в тень Рустама и злобно ждет, когда тот споткнется, чтобы добить, затоптать? Кто же это, кто?...
      Надо с кем-то посоветоваться, кому-то признаться в сегодняшних неудачах. Сакина! Вот кто поймет, успокоит, пожалеет. Но после вчерашней ссоры поделиться с ней своими неприятностями, искать сочувствия - значит попросту оказаться слабым, унизиться перед женщиной...
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      1
      В доме еще не ложились; мрачный Рустам молча допивал пятый стакан крепчайшего чая, Сакина убирала посуду. Внезапно на веранде послышались быстрые шаги, хлопнула дверь.
      - Мама, Першан, где вы? - раздался молодой сильный голос Гараша.
      От неожиданности отец просыпал табак на колени.
      Дробно стуча каблуками, Першан примчалась из своей комнаты.
      - Как ты вовремя, сынок! - сказала Сакина, с гордостью и любовью оглядывая Гараша, такого же широкоплечего, высокого, как отец, с такими же, как у отца, сросшимися бровями и орлиным взглядом. Чутким сердцем она сразу поняла, что Гараш чем-то взволнован.
      - Да что случилось, сынок? Ты толком ни с отцом, ни со мною и не поздоровался...
      Увидев отца, Гараш смутился, словно не ожидал, что застанет его дома.
      - Я ведь не один... - круто повернувшись, он быстро скрылся в темноте веранды.
      "Час от часу не легче, - подумал Рустам, - никого не спросясь, мальчик уже приводит гостей в такой поздний час..."
      - Заходи, Майя, заходи, - говорил между тем Гараш, стоя в дверях. Знакомься с мамой, с отцом, с сестренкой!
      У Сакины тревожно забилось сердце.
      Майя вошла в комнату мелкими шажками, словно боялась поскользнуться, глаза ее были опущены, и жаркий румянец смущения залил ее нежные щеки, вовсе не похожие цветом на красно-смуглые щеки муганских красавиц, которых и солнце пекло, и ветры обдували. Тонкие губы полуоткрылись, серповидные черные брови оттеняли белизну лица. Но не только миловидное личико увидела Сакина в эту минуту, которую ждала с нетерпением и которой страшилась. Она угадала в Майе - так ей казалось - и ее кроткую душу, и доброе сердце. "Молодец, сынок! Хороша!" - подумала Сакина.
      Понимая, как трудно девушке стоять под пытливыми взглядами незнакомых людей, Сакина поспешила ей на помощь, раскрыла объятия.
      - Добро пожаловать, детка! Пусть благословенным будет твой приход...
      И взяла из рук Майи маленькую сумку, помогла снять пальто.
      - Проходи, садись. Телом своим готова я вымостить ту дорогу, по которой ты пришла в наш дом!
      С тревогой ждала Майя первого знакомства со свекровью, не раз откладывала неизбежную встречу, а теперь приветливые слова Сакины, ее искренняя радость успокоили девушку, она поверила, что найдет в этом доме счастье...
      Ее лицо просияло, с надеждой она перевела взгляд на Рустама. А тот с недовольным видом крутил ус и досадовал на дерзкого сына, нарушившего все обычаи, и даже усомнился в прочности будущей семьи.
      Однако улыбка девушки, робкая, словно умоляющая, тронула Рустама, он привстал из-за стола, поцеловал ее в лоб, поздравил.
      Пока мать и отец знакомились с невесткой, Першан места себе не находила, так и кружилась вокруг, а потом вихрем налетела на девушку, стала ее целовать и вдруг заплакала.
      - Гараш так сильно любит тебя! - шепнула Майя.
      - Ну, хорошо, хватит, хватит, - заворчала Сакина. - От радости можно и поплакать, но в меру, в меру!
      Усадив Майю на мягкий диван с мутаками, мать опустилась рядом и перевела взгляд на Гараша, все еще стоявшего у двери.
      - Ну, сынок, скажи-ка, чем занимается наша невестка?
      Прежде, чем успел Гараш открыть рот, Майя ответила:
      - Я инженер-гидротехник, мама!
      Рустам едва не выронил трубку. Он все мог допустить: учительница или актриса, но инженер...
      - Какой институт окончила? - строго спросил он.
      - Кировабадский сельскохозяйственный.
      Рустам одобрительно кивнул: "Дело стоящее!" - а Першан сперва нахмурилась, словно ей стало обидно, что Майя инженер, но потом снова заулыбалась.
      - Хорошая, очень хорошая профессия у тебя, детка, - сказала Сакина. Вся беда нашей Мугани - воды не хватает. Как здесь пригодятся твои золотые ручки, твоя умная голова! Посиди потолкуй с отцом, с сестренкой, а я пойду чай заварю и такую чихиртму состряпаю, что язык проглотишь! Не надо будет ни плова, ни шашлыка.
      Легко подхватив самовар, Сакина ушла на кухню, чувствуя себя бодрой, помолодевшей.
      В упоминании о плове и шашлыке, конечно, заключался намек, и Рустам с дочкой невольно переглянулись. Бессмысленным показался сейчас Рустаму весь спор о пышной свадьбе. Ему стало не по себе оттого, что все неожиданно обернулось к торжеству Сакины, словно жена и впрямь была ясновидящей и заранее знала, как появится в их доме невестка. Не знал он и как вести себя с сыном. Конечно, Гараш поступил опрометчиво, без свадьбы введя невестку в отцовский дом, не дождавшись родительского благословения. Но что ж теперь делать? - упрекнуть его или промолчать? А если промолчать, то не пошатнется ли отцовский авторитет, не станет ли и впредь Гараш поступать так же дерзко и непочтительно? "Меняют реки берега свои, - мудро, со снисходительностью, едва ли не стариковской, подумал Рустам, - а время меняет обычаи людей. Молодым, видно, жить надо по-своему".
      И не сказал ни слова.
      А Першан без стеснения разглядывала Майю, и смеялась, и обнимала, и казалось ей, что брат, войдя с женой в дом, приоткрыл дверь в какой-то неведомый мир, полный радостных тайн и счастья. И верно, стоило посмотреть на лица Гараша и Майи, чтобы поверить, что они сейчас находятся в ином, сказочном мире.
      2
      Рустам знал, что, когда человека ранят, он не испытывает боли, - боль приходит позже... Едва схлынул душевный подъем, вызванный неожиданным появлением молодых, как он почувствовал, что опять в сердце закипает гнев на сына. Где это видано: "Салам, отец и мать! Вот моя жена, прошу любить и жаловать".
      Исподлобья Рустам рассматривал невестку и думал, будет ли она верной женой. Слишком легко вошла в чужой дом. Не упорхнет ли с такой же легкостью? Красива, слов нет... Но и красота ее казалась Рустаму хрупкой, непрочной. Нежна, чересчур нежна, как цветок, осыпающийся от легкого прикосновения!
      А Гараш был крепким, рослым, сильным, кисти могучих рук его поросли густым волосом, широкое, обветренное, почерневшее от знойного солнца лицо выглядело грубым, движения тяжелые, рядом с тоненькой Майей казался он, как медведь, неуклюжим. Как такие столкуются, и понять невозможно!...
      Правда, Рустам успел заметить, что в невестке нет и следа вкрадчивости и притворства, что глаза ее глядят прямо, а улыбка простодушная. И все же он не мог побороть предубеждения: без сватов вошла в дом к парню, - что в этом хорошего!
      Не подумала даже, что у Гараша сестра тоже на выданье. А завтра и Першан по ее примеру вот так убежит из дому. Были же у Майи родители, куда они смотрели, чему дочку учили?
      - Откуда родом, невестушка? - спросил Рустам.
      Майя с упреком глянула на Гараша: "Как же ты заранее не рассказал, чтобы избавить меня от расспросов?... Гараш только пожал плечами.
      - Я в Москве родилась...
      - В Москве?!
      - Ее мать из Шуши, а с отцовской стороны она наша, муганская. Она сирота, круглая сирота, - поспешил на помощь невесте Гараш. Ему было стыдно, что Майя теперь заметила, как робел он перед отцом: даже о ней рассказать не решился.
      Рустам продолжал с хладнокровной черствостью:
      - Ты, видно, на мать больше похожа. Карабахские женщины избалованные, нежные... А наш край знаешь?
      - Нет, я первый раз на Мугани. Только в книжках читала., - робко ответила Майя, задетая неприязнью Рустама.
      - Что ж там пишут, хотел бы я знать? Наверное, всякие небылицы?
      Майя обернулась к Гарашу:
      - Открой, пожалуйста, мой чемодан, книга там!
      Рустаму и это не понравилось: "Ишь ты, приказывает".
      - Сиди! - грубо остановил он вскочившего сына. - Сейчас Першан принесет. Где чемодан?
      - Нет, я сама...
      И Майя легко поднялась с кушетки, но Гараш остановил ее:
      - Сейчас принесу!
      - Неси, неси, сынок! - иронической усмешкой одобрил Рустам. - В наше время все было по-иному. Невестка при свекре и свекрови не приказывала мужу. Да что ж говорить... Мы люди темные, деревенщина, а вы с образованием, с дипломами...
      Майя растерялась, не зная, что делать: идти ли за чемоданом или остаться.
      - Аи, киши, невестка еще подумает, что ты это серьезно говоришь, мягко сказала вошедшая в комнату Сакина. - Что ж, у Гараша ноги отвалятся, если сходит? Пусть поухаживает за невестой. Как это приятно, киши, когда мужчина внимателен к женщине...
      Но Рустам возразил:
      - Лучше к моим словам прислушивайся, невестушка. Пусть мои советы, словно серьги, будут всегда в твоих ушах. Чем больше жена оказывает уважение мужу, тем семья крепче!
      - Это верно, - нехотя ответила Майя. - "Обычай - цепь на ногах человека" - так поэт сказал. И в народе есть пословица: "Глаз привыкнет к тому, что видит". Вы с детства видели такие обычаи, не удивительно, что они вам нравятся.
      Рустам еще не понял, посмеивается над ним невестка или смиренно соглашается, как на выручку Майе отважно бросилась Першан. Ее огорчило, что отец не приветил Майю ласковым словом, и она стала пылко доказывать, что первый долг мужчины - ухаживать за женщиной, прислуживать, да, да, прислуживать ей! Если женщина вошла в комнату, пусть мужчина поднимется, поможет ей снять пальто, место уступит. Так надлежит относиться к любой женщине, а уж с женой нужно быть особенно ласковым. И не унижает это мужа, а украшает. Так им и в школе объясняли.
      - Это при беках и ханах невестка рабыней входила в семью мужа! Слова не смела произнести. Бескультурье это, варварство! - чуть ли не плача кричала Першан.
      - Молчи! - цыкнул Рустам.
      Першан и бровью не повела.
      - Вот в этом-то "молчи!" и таится, отец, вся гниль прежней жизни! Небось как работать на хлопке - так в первую очередь девушки, женщины: "трудовой долг", "святая обязанность"!... Тут вы все мастера говорить. А в дом войдешь - и все по-прежнему: "Девушка, молчи!..." Клянусь, не раз собиралась написать об этом в газету!
      - Ну, возрази-ка, если мужества хватит! - смеясь, сказала мужу Сакина и с нежностью посмотрела на дочку: "Вот ведь все маленькой считала, думала, ей бы только куклами или нарядами забавляться, а, оказывается, дочь-то взрослая, умница..."
      Рустам отвернулся, буркнул что-то невнятное в усы.
      А Сакина, все еще смеясь, открыла железный сундук, достала завернутую в бумагу головку сахара, подала ее Першан,
      "Иди наколи и подай нам по стакану сладкого чая перед ужином. А я тем временем другими делами займусь! - И уже на пороге, полуобернувшись к мужу, добавила: - С бригадирами-то куда легче вести разговор, чем с родной дочерью? Ну, когда до голосования дойдет, то считайте мой голос за Першан.
      - Лучше бы внушила дочери, что непристойно прекословить старшим, - с трудом сдерживая себя, сказал Рустам. - Скромность, а не дерзость украшает девушку. Забыла, что ли, народную поговорку: "Сиди молча - весу больше".
      - Эта мудрость и тебя касается, - вырвалось у Першан. - Молчал бы сегодня - так мудрецом бы в глазах Майи выглядел!
      Рустам задохнулся от гнева, в глазах потемнело, и, не сознавая, что делает, он ударил дочь в плечо.
      - Обнаглела? Получай!
      Сакина вскрикнула, закрыв лицо руками, и беспомощно опустилась на стул. Рустам прошел мимо нее сгорбившись, по-стариковски шаркая ногами, и скрылся в темной спальне.
      3
      Гараш любил отца. С годами эта любовь превратилась в обожание: отец был умнее, могущественнее, сильнее всех. И самым страстным желанием Гараша и в детстве и в юности было во всем походить на отца, стать таким, как он.
      Теперь он был потрясен, раздавлен. То ему казалось, что надо немедленно уйти с Майей из отцовского дома и жить отдельно, строить свой очаг... То он уговаривал себя с сыновней покорностью, что стоит промолчать, отец одумается, раскается, будет мучиться угрызениями совести и помирится со всеми, и в доме наступят мир, тишина, согласие.
      Когда отец сердился, Гараш привык молчать. Он и теперь промолчал. Промолчал, хотя острой болью сжалось сердце, будто не сестру, а его самого при Майе ударил разъяренный отец.
      С тоской он думал, как подавлена Майя, что перечувствовала она в этот вечер. Ведь ей пришлось куда хуже, чем Гарашу: он пришел в свой дом, а Майя открыла чужую дверь. Гараша угнетало не то, что грубость отца могла нарушить согласие между ним и Майей. Он верил, что в мире нет ничего, что погубило бы их любовь. Но грубость и самовластие отца, которого сын расхваливал на все лады, обязательно поселят в душе Майи недоверие к Гарашу.
      Ему хотелось хоть перед самим собой оправдать отца: ведь Гараш с детства верил, что самое страшное - неуважение к отцу. И потому убеждал себя: минутная вспышка гнева... На фронте страдал... Да мало ли что!
      А Майя, чувствуя, как тяжело Гарашу, и виду не подавала, что расстроена. Она гладила плачущую Першан, обнимала ее вздрагивающие плечи.
      - Ты хорошая, ты теперь моя сестренка... Не плачь, не надо, все уладится.
      Быстрее всех овладела собой Сакина. Хотя она была так взволнована, что каждая жилка дрожала, ей удалось улыбнуться и шутливо прикрикнуть на дочку:
      - Ну, рёва, идем скорее чихиртму невестке готовить! Пусть Майя видит, что ты умеешь не только слезы лить, а и повариха отличная. Как ты мечтала: "Лишь бы брат женился, буду ухаживать за его женой". Ну пойдем же, шевелись!
      Только тут Майя почувствовала, как голодна. Они с Гарашом завтракали еще в Баку.
      - Пойдем, Першан, возьмемся за стряпню. Яичницу я умею готовить. И Гараш, как волк, проголодался!
      Майя сказала о нем, не о себе, и Сакина в душе оценила эту женскую деликатность.
      - Детки мои! - всплеснула она руками. - Чего же я-то стою? Наверно, с утра ничего не ели! А ты тоже хорош! - сказала она сыну, - Не мог телеграмму прислать. Да разве так невестку в хорошем доме встречают? С пловом, с вином, с зурначами... - Сакина не замечала сейчас, что говорит словами мужа. - Или мы хуже, беднее других? Слава аллаху, имеем доброе имя, почетом окружены. Есть и родня, и друзья, и приятели, - их тоже надо бы пригласить. Ну хоть вчера бы предупредили...
      - Прости, мама, никак не мог... Так уж получилось, - весело оправдывался Гараш, готовый принять на себя все упреки.
      Сакина между тем рассказывала Майе:
      - Неделю назад говорит: в Баку еду на совещание механизаторов. Сердце мое так и екнуло: что-то случится. Материнское сердце - вещее, сама узнаешь в свое время... Спрашиваю: "Один ли вернешься? Может, баранов пора резать?" - "Один-одинешенек, отвечает, не спеши!" А кто поспешил - он или мать?
      - Ладно, мама, не ругай брата. И так с дороги устал, - заступилась Першан, беззаботная, веселая, словно не она только что рыдала, уткнувшись в плечо Майи. - Мы с Майей мигом яичницу приготовим!
      - Подожди, какая там яичница? - возмутилась Сакина. - Чихиртма скоро будет готова!
      - Нет, мамочка, нет. - Майя впервые так назвала Сакину. - Яичница лучше всего.
      - Сыр есть, мед, масло, - поддержал Майю Гараш. - Сейчас подкрепимся.
      Першан, подпрыгнув, поцеловала брата в шею, выше не дотянулась.
      - Ты с мамой поговори, а мы сами, сами!
      - Чтоб я да разрешила невестке в первый же день возиться с кастрюлями? Не бывать этому, пока, жива, - негодовала Сакина.
      - Мамочка, не лишай меня удовольствия! - Майя взглянула с такой улыбкой, что сердце Сакины растаяло.
      - Ну, идите, идите! - вздохнула она. Когда девушки, взявшись за руки, словно школьницы, убежали, Гараш вопросительно посмотрел на мать.
      - У тебя хороший глаз! Едва на нее взглянешь, сердце цветет! - и Сакина прижала голову сына к груди. - Береги ее, жалей! Пусть не слугою, а другом будет она тебе всегда!
      4
      Выбежав с Першан на веранду, Майя глубоко вдохнула свежий степной воздух и почувствовала, что ночная тишина точно смывает с нее усталость. А когда она обернулась к востоку, замерла от удивления: ей показалось, что луна тысячу раз отразилась в земле, словно вся степь превратилась в огромное зеркало.
      - Что это? Я в жизни не видывала такого!
      - "Слияние вод" - так это место зовется! - обнимая Майю, ответила Першан. - Здесь сливаются Аракс и Кура. Легенда есть, не слышала? Юноша Аракс и девушка Кура были разделены горными кряжами, но они так любили друг друга, что их любовь победила все препятствия. И взломали они каменные преграды, проложили ущелья, чтобы здесь, в Мугани, на нашей азербайджанской земле, кинуться друг другу в объятия, слиться навсегда... Старинная, очень старинная легенда, мама любит ее повторять, - с грустью, совсем ей несвойственной, прошептала Першан.
      - Да, красиво, очень красиво! - задумчиво сказала Майя. - А сад у вас есть?
      - Еще какой, прямо райский! - оживилась Першан. - Виноградник, яблони, груши. У нас, если поливать, все вырастет - и хурма и бананы, - такая земля. Хочешь - посмотрим.
      - Ну, положим, бананы не вырастут - возразила Майя. - И зачем это ночью гулять? Гараш яичницу ждет.
      - Ой, я совсем забыла! - спохватилась Першан. - Сейчас, подожди минутку.
      - А где кухня?
      Першан не знала, что такое кухня. Сперва Майя подумала, что она шутит, но оказалось, что в самом деле Першан никогда не видела кухни.
      - Да где ж вы обед готовите?
      - Во дворе. Вот очаг.
      У сложенного из горного камня очага Першан зажгла керосинку, а Майя стала взбивать в миске яйца.
      - А что у вас вода такая мутная? - заметила Майя, когда Першан сняла с ведра лист фанеры.
      - Еще не отстоялась, - пожала плечами Першан. - Речная же, с илом.
      - Водопровода нет?
      - Конечно, нет. Чего захотела - водопровода...
      - Отстойник можно устроить. Обыкновенный большой чан! - говорила Майя. - А как же в баню воду подают?
      - Да нет у нас никакой бани! Отец говорит, что не по силам это колхозу - и водопровод и баня, - сердито ответила Першан.
      Она решила, что Майя теперь испугается деревенской жизни и уговорит Гараша уехать в город. Конечно, инженер с дипломом, привыкла к городским удобствам. Что ей муганское степное приволье! Похвалила блеск "Слияния вод", а все-таки свет электрических фонарей, наверно, приятнее глазу.
      - Першан, Майя, что там застряли? - послышался с веранды голос Сакины. - Простудитесь, ночь холодная!
      - Это маму Гараш послал, - шепнула Першан. - Не терпится ему, знаю...
      - Что ты знаешь? Уймись!.
      - А вот и знаю, знаю. Нарочно вам спать не дам!
      - Гараш устал в городе, он камнем на кровать рухнет.
      - Значит, ты его жалеешь?
      - А как же?
      - Если жалеешь, значит, любишь? Скажи, ради бога, сестричка, ты его с первого взгляда полюбила или постепенно? Как лучше, сразу парня полюбить или сначала приглядеться к нему, привыкнуть? - Болтовня Першан не мешала ей возиться с самоваром.
      - И так и этак хорошо, - улыбнулась Майя. - Лишь бы по-настоящему любить.
      - Значит, его образ всегда в сердце хранить, да? Во сне видеть, да? Думать день и ночь о нем, да?
      - Сама все узнаешь, - рассмеялась Майя, - когда любовь придет...
      5
      В деревне издавна укоренился хороший обычай - вставать до зари, а с вечерними сумерками отправляться спать. Вот почему к полуночи дремота сморила Першан, она протяжно зевала, потягивалась.
      Сакина нахмурилась.
      - Иди-ка спать. Напилась, наелась, чего еще ждешь? И молодым пора отдохнуть. - И ласково обратилась к Майе: - Пойдем, доченька...
      С Першан мгновенно весь сон слетел. Ей захотелось увидеть, понравится ли Майе жилье. Вместе с матерью она обставляла и украшала для молодых комнату, в которой широкое, двустворчатое окно глядело в сторону "Слияния вод".
      Странное волнение испытала Майя, переступая порог комнаты, которая еще минуту назад была чужой, а теперь навсегда становилась для нее родным гнездом.
      Ей было и радостно, и почему-то стыдно, и сердце тревожно стучало в груди, и казалось - ноги отяжелели, но, вероятно, это произошло от усталости... Если бы не было рядом Першан и Сакины, то Майя чувствовала бы себя свободнее, легче. А может, как раз наоборот, - хуже. Кто это знает?
      Девушка вдруг подумала, что еще во время ссоры с Рустамом-киши можно было повернуться, уйти, а из этой комнаты уже никуда не уйдешь. Здесь начнется твоя новая жизнь, жизнь с мужем, а вскоре - и с детьми; здесь ты познаешь все счастье мира. А горе? Что ж, встретишься с горем - перенеси его мужественно и молчаливо.
      Вряд ли она слышала, о чем говорила Сакина, открыв зеркальный шифоньер, перебирая кипы белья, простынь, полотенец, соперничавших белизною с первым снегом. Вряд ли обрадовалась золотым часам и кольцу с изумрудом, подаренным ей свекровью. Впрочем, конечно, обрадовалась: как и все женщины, Майя любила подарки и украшения... Но дороже всего ей показались слова Сакины:
      "У нас в народе говорят, что муж становится другом жены только в несчастье. А я верю, что Гараш станет другом и в счастье и в горе. Один он у меня, береги, вручаю его судьбу тебе...
      Сакина и Майя, обнявшись, расплакались, всхлипывала от умиления и Першан.
      - Опять слезы, вот ведь какой народ! - донесся из коридора притворно сердитый голос Гараша.
      - Иди-ка сюда, сынок! - позвала мать.
      И когда Гараш, стараясь казаться спокойным, вошел, она соединила руки молодых и прижала их к своей груди.
      - Дай бог вам жить, слившись воедино так, как Кура с Араксом сливаются, и увидеть в этой комнате не только своих детей, но и внуков...
      - Мама, я уже рассказала Майе легенду о Куре и Араксе! - смеясь, сказала Першан.
      - Ах ты коза! Нет дела, в которое ты не сунула бы носа... И не знаю, какому несчастному ты приглянешься, ведь жизни ему не будет от твоего язычка! - свирепо напустилась на нее мать. - Марш спать, хватит надоедать людям.
      Но и после этого ни Першан, ни сама Сакина с места не тронулись: надо было еще расцеловаться, как велит обычай, и с Майей и с Гарашом. Сестренка с визгом повисла на шее Гараша, поджала ноги, принялась раскачиваться, как маятник, и чуть не повалила его на пол. Наконец-то Сакине удалось ее выдворить из комнаты. "Сумасшедшая, задушишь!" - охала Сакина, подталкивая непокорную дочку к дверям.
      Наконец молодые остались одни.
      - Майя!... - сказал Гараш дрогнувшим голосом.
      - Подожди. - Она отвела его настойчивые руки и увлекла к окну.
      Положив голову ему на грудь, она думала о том, что сильные его руки созданы, чтобы возвести светлый дом их семье, его душа отважна и не знает хитрости, лжи, даже в неуклюжей грубоватости его таится что-то привлекательное... Давно она мечтала об этой минуте, еще когда в приморском парке в Баку Гараш, робея, говорил ей о своей любви. И Майе вовсе не казалось смешным, что жизнерадостный юноша терялся, бледнел и не находил слов... Ах, Гараш, какой же ты нерешительный!
      Так они стояли долго, обнявшись, глядя в окно. "Слияние вод" все еще отражало лунный свет, но уже кое-где хрустальное зеркало затуманилось, помрачнело, словно раскололось надвое, и казалось, что Аракс и Кура опять разделились, потекли врозь. Майя подумала: "А пройдет час-другой, и, потемнев, водный простор сольется с темной степью, и уже нельзя будет угадать, где степь, где река... Ни завтра, ни послезавтра, никогда-никогда это дивное зрелище не повторится. А разве человеческое счастье не таково же? - Решительно тряхнув головою, она сказала себе: Нет, не таково! Наше с Гарашом счастье не потемнеет, не расколется!"
      Одинокая звездочка сверкала в глубине неба, но и к ней подбирались скопища серых туч, плывущих с севера.
      Сквозь неплотно прикрытое окно тянуло прохладой, и Майя вздрогнула, но вздрогнула она не от озноба, а оттого, что Гараш расстегнул пуговицы ее желтой шелковой кофточки...
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      1
      Проснувшись рано утром, Рустам умылся на скорую руку. Он решил потихонечку ускользнуть в правление. Ему было и стыдно и горько, и он твердил себе: "Сердитый умным не бывает". Слава богу, Гараш женился, невестка и умница, и скромная, и красивая, теперь все уляжется, забудутся и ссоры и раздоры...
      Но, даже сожалея о случившемся, Рустам, привыкший к порядку дома, строго соблюдавший свое положение в семье, почел бы недостойным для мужчины показывать свое раскаяние, делиться с кем-либо из близких своими переживаниями.
      Но едва он на цыпочках вышел на веранду, как наткнулся на Сакину. Почтительно поздоровавшись с ним, жена сказала:
      - Куда ж ты голодным собрался, киши? Завтрак готов.
      Рустам только мотнул головою, молча спустился во двор, сел у очага. Он ел тоже молча, упрямо не поднимая глаз от тарелки, а уходя, виновато глянул на жену.
      А Сакине, больше ничего и не надо...
      Великодушие Сакины тронуло Рустама. "Такие женщины - редкость!" подумал он с гордостью.
      Привычной тропою серая кобыла понесла председателя к правлению, но вдруг Рустам туго натянул поводья. "Этот проклятый стол в кабинете притягивает, как магнит. А сядешь - и со всех сторон на твою голову посыпались заявления, циркуляры, приказы... Телефон звонит, посетители приходят, время летит, а в поле так и не удосужишься вырваться!"
      И Рустам повернул в степь, затянутую утренним туманом.
      Он давно уже решил до начала сева хлопка заняться садами и огородами. Теперь, когда колхозам можно самим выбирать наиболее выгодные культуры, Рустаму-киши не терпелось осуществить на больших угодьях свой давний замысел. Муганский арбуз слаще меда! Да ему нет равных на бакинских базарах! В летнюю жару он освежает, словно студеная вода горного родника. И вот этим-то чудом муганской земли до сих пор пренебрегали. Подумать только: еще недавно колхоз не имел права посеять без разрешения два гектара лука! Сейчас даже не верится...
      Резвая кобыла уже миновала последние сельские домики и пустилась крупной рысью по просохшей обочине, обгоняя арбы с навозом. Председатель здоровался с возчиками. Ему было приятно, что они сами, без понуканий и напоминаний, так рано вышли на работу.
      Зоркие глаза председателя заметили, что на дороге осталась куча дымящегося навоза, свалившегося, должно быть, с дырявой арбы. Вскоре Рустам нагнал заспанного, с маленькими модными усиками парня, который восседал на полупорожней арбе.
      - Усы-то у тебя, вижу, такие же черные, как совесть! - крикнул Рустам.
      Возчик выплюнул папиросу и тревожно спросил:
      - А в чем дело, дядюшка?
      - Еще спрашиваешь, бесстыжий! Ты что, навозом решил дороги мостить? Слезай сейчас же, чини арбу, затыкай щели! - И, пришпорив кобылицу, не оглядываясь, Рустам помчался вперед.
      У огородов кобылица пошла тише, устала. Но председатель и сам хотел тут задержаться, чтобы получше рассмотреть, как вспахали и удобрили здесь землю. На некоторых участках уже были посажены свекла и лук. Привязав лошадь к стоявшей у межи арбе, Рустам приседал, кряхтя брал влажную землю щепотью, разминал ее, нюхал, чуть языком не лизал. Настроение у него было великолепное - отлично подготовились к севу. Внезапно в стороне, за арыком, послышались возбужденные голоса. Председатель пошел туда, - такая уж должность: если где-либо спорят или ссорятся, волей-неволей приходится вмешиваться все тому же Рустаму-киши.
      - Что тут стряслось? - обратился он к измазанному, взлохмаченному трактористу, на которого наступала звеньевая Гызетар.
      Тракторист, не слушая Рустама, продолжал перебраниваться с девушкой.
      - Не имеешь права с поля сгонять!
      - Имею! - говорила Гызетар. - Хочешь работать как следует - работай, а пахать кое-как не позволю, так и знай! Скатертью дорога, прощай, голубчик! - И повернулась спиною к возмущенному парню.