- Извините, ради бога, извините! - Гошатхан широко развел руками. Просто я хотел напомнить, что равнодушие - страшная беда. Равнодушный, ленивый учитель подобен несчастному дервишу, о котором пра вильно сказал поэт: "Подадут милостыню - доволен, не обругают - и этому рад".
      Старик учитель давно уже порывался вступить в беседу, но, воспитанный в правилах старинных приличий, не мог перебить Гошатхана,
      - Товарищ Гошатхан, ты прав, - сказал он наконец, - у рыбы холодная кровь, а у равнодушного в жилах не кровь, а сыворотка... Но заметь, что не только мы виноваты в отрыве от кипучей жизни колхоза, но и этот молодой человек, мой ученик. Между прочим. - И старик указал на Ширзада, - Ни разу он у нас не был, и думаю, что не ошибусь, если скажу, что и сегодня вы его сюда затащили насильно. Вот почему мы застряли в четырех стенах школьного здания и заросли паутиной.
      Молоденькие учительницы, круглолицые, с ярким румянцем на щеках, с наивными глазками, при каждом слове старика одобрительно кивали.
      - А директора вы напрасно ругаете, - продолжал старый учитель. Горожанин, недавно из института, деревенской жизни не знает, чувствует себя чужаком. Я об этом имею право открыто говорить потому, что ругаюсь с ним если не каждый день, то через день. Сбежал же от нас преподаватель русского и немецкого языков: не выдержал, год скитался по чужим углам, тосковал, друзей не нажил... А кто виноват? С Рустама ответственность не снимаю, но ведь и этот, - старик снова показал на Ширзада, - мог бы догадаться, пригласить молодого учителя в свою компанию.
      Ширзад не знал, куда деваться от стыда.
      В дверь робко постучали, и в кабинет вошла тетушка Телли, таща за собой заплаканную Гарагез. Поставив перед директором кувшин с перевязанным тряпочкой горлышком, тетушка с воинственным видом сказала:
      - Недуги твои пусть падут на меня, но пошли эту девчонку в какой-нибудь класс, а если хромать по арифметике станет, не обращай пока внимания. Смышленая, все схватывает на лету.
      Гошатхан улыбнулся, и Ширзад понял, что утром в доме тетушки Телли был обстоятельный разговор.
      В коридоре прозвенел звонок, учительницы и старик ушли в классы.
      - Эх, тетушка, тетушка! - с притворным огорчением сказал Гошатхан, когда дверь за учителями закрылась. - Звеньевая, активистка, а директору подарок принесла. Да разве так полагается? Сплетни пойдут, ему же, бедняге, неприятности.
      - Бабушка, я ж говорила: не возьмет, - пискнула Гарагез, пряча лицо в сборках необъятной юбки тетушки Телли.
      Директор был в полной растерянности.
      - Как это не возьмет? Пусть только посмеет! - Тетушка рассвирепела, даже рукава засучила. - Да что он, моим подарком побрезгает?! А сплетен, дружок, - повернулась она к Гошатхану, - все равно не убавится, уж это ты попомни.
      Тот захохотал.
      - Придется взять, - посоветовал он директору. - Придется и эту черноглазую красотку тоже взять, если не в шестой, то в пятый класс обязательно.
      Вздохнув, будто гора с плеч свалилась, директор сказал девочке:
      - Беги в класс, я тоже сейчас приду.
      Гарагез взвизгнула от радости, подпрыгнула и побежала; в дверях только мелькнул подол ярко-синего платья.
      - Ну, в добрый час, - напутствовал ее Гошатхан. - Мне тоже пора.
      Тетушка Телли поманила в коридор Ширзада, шепнула:
      - На участок пойду. Пусть недуги твои падут на меня, каковы распоряжения?
      - Разве сама не знаешь? На культивацию нажимай.
      А в кабинете Гошатхан говорил директору, что надо вечерком посоветоваться, пригласить и Ширзада и Наджафа, всех учителей. Ведь от этой сонной одури и рехнуться впору... Директор краснел, рассыпался в уверениях, что учтет все указания, а Гошатхан ясно видел, что без постоянной помощи Ширзада тут дело не пойдет.
      Выйдя на улицу, он спросил Ширзада, нельзя ли на днях созвать партийное собрание. Секретарь сказал, что завтра вечером хотели собраться, но Рустам попросил перенести на субботу.
      - Узнаю Рустама, - лукаво улыбнулся Гошатхан. - Конечно, через три дня положение в бригадах резко улучшится, вот он и предстанет перед коммунистами в наилучшем виде... Ну, можно и в субботу, дело не убежит, подумав, согласился он, - вечером зайдем с тобой к учителям. Надо их расшевелить, тебе же помощниками станут. И Наджафа позови.
      Среди каменщиков, клавших фундамент Дома культуры, показалась могучая фигура Рустама. И вот уж загремел колоколом его зычный бас, - кому-то крепко досталось... Заметив Гошатхана и секретаря, Рустам крикнул, не двигаясь с места:
      - Завобразованием прямо-таки влюбился в наш колхоз. И чего тебя сюда демоны носят? Кажется, хлопчатник в порядке, зерновые пошли в трубку, бахчи цветут... Какой ярлык собрался приклеить?
      - Не остри, не остри, сам невзначай уколешься, - спокойно ответил Гошатхан, подходя к председателю.
      - Я тебя спрашиваю, - раздельно спросил Рустам с высоты своего роста разглядывая маленького Гошатхана, - какой ярлык припас?
      - Ты бы про наследство Немого Гусейна не забывал. Посевы-то там прореженные, - напомнил Гошатхан.
      - Всю ночь напролет не спал, тетушку Телли расспрашивал? К каким-то злосчастным десяти гектарам привязался? Вот пусть она сама теперь и подкармливает. - Рустам-киши просунул пальцы обеих рук под широкий пояс, туго охватывавший его живот. Он был доволен, что унизил Гошахтана при каменщиках, не замечая в пылу раздражения, что на Гошатхана они смотрят с уважением и сочувствием.
      Вдруг председатель увидел идущего по переулку с безнадежно-унылым видом Керема и надулся, как индюк.
      - Эй, почему слоняешься без дела?
      Керем с той отвагой, которая появляется у смертельно оскорбленного человека, резко сказал:
      - Не паясничай, товарищ Рустамов, не смеши людей. Я прирожденный овцевод, моя жизнь - на ферме. За должностями не гнался, могу простым чабаном служить...
      Рустам снял папаху и показал пальцем на свой затылок.
      - Вот когда без зеркала увидишь у себя это место, тогда и вернешься на ферму. А пока поработай кетменем!
      - Я тебя прошу: не паясничай.
      Неизвестно откуда вынырнувшие Салман и Ярмамед напустились на Керема:
      - Работай, если дядюшка Рустам послал. Слушайся во всем нашего отца, нашего аксакала.
      - Он-то аксакал, не спорю, а вот вы кто? Овечьи хвосты, загаженные пометом... Никуда не пойду! - с отчаянием выкрикнул Керем. - Или правды добьюсь, или помру. Товарищ Гошатхан, братец Ширзад, что ж вы смотрите на такое беззаконие? Человек я, по-вашему, или скотина?
      Рустам пренебрежительно крякнул: "Э-е-ех!" - и строго взглянул на Ярмамеда. Тот понял, засеменил к коновязям, где томилась серая кобыла.
      Ширзад до последней минуты надеялся, что Рустам выполнит просьбу чабана, - ведь дело ясное, совершенно бессмысленно ссориться, но, увидев, что Рустам вскочил в седло, он шагнул вперед.
      - Есть же правление колхоза, на нем и надо разобрать жалобу Керема. Коллегиальность в работе еще никто не отменил. Почему же ты на ходу решаешь такие вопросы? - с непривычной строгостью спросил юноша.
      На миг председатель растерялся, но тотчас же отрезал:
      - Некогда мне в такую горячую пору заседать!... Если по каждой жалобе устраивать заседание, так лучше сразу моллу нанять, чтоб пропел заупокойную урожаю.
      И тронул коня, но Ширзад схватил поводья.
      - Это твой окончательный ответ?
      - Не видать ему фермы, как своих ушей без зеркала. Отпусти поводья! приказал Рустам.
      - Гляди, как бы потом не пожалел, - медленно произнес Ширзад.
      Рустам старался не спорить с секретарем на людях, но сейчас, поддавшись гневу, не выдержал и подмигнул Ярмамеду:
      - До чего дошло... Вчерашние молокососы грозят, - И, нахлобучив папаху, помчался в степь.
      В степи, глядя на густо-зеленые поля, прикидывая, сколько соберет осенью хлопка и намолотит зерна, он успокоился.
      На меже трава была высокая, сочная. Рустам бросил поводья, привстал на стременах и внимательно осмотрел простиравшийся перед ним большой участок хлопчатника: земля здесь была аккуратно разрыхлена, очищена от сорняков. Неподалеку, побросав в борозды кетмени, о чем-то спорили колхозницы. Председатель поморщился: "Завели бабью болтовню, всей деревне косточки перемоют!" Но, заметив среди женщин Сакину, устыдился.
      "Там, где жена, все в порядке", - сказал себе Рустам и повернул коня к дороге.
      Если бы он обернулся в эту минуту, то увидел бы, что женщины машут ему руками, платками, услышал бы, как кричит Сакина:
      - Рустам, скачи сюда! Беда стряслась!
      Но Рустам был уже далеко. Тетушка Телли подтрунила над Сакиной:
      - Твой-то на коне прямо богатырь. Раскормила. Как бы с жиру не взбесился! Гляди, еще к молоденькой уйдет!
      Женщины засмеялись, а Сакина промолчала. Ей всегда были не по сердцу такие разговоры, а в душевном расстройстве и подавно. Присев на корточки, она рассматривала пышный, с тяжелыми крупными бутонами куст хлопчатника.
      - Какой красавец, а поглядишь - сердце разрывается! - жаловалась она, соскабливая черные пятнышки на листе - следы прожорливого клещика. Перевернув листок, Сакина смела ладонью густую паутину. - Упусти день-два, так и сожрет все кусты.
      - Сакина-хала! - плачущим голосом крикнула круглолицая девушка. Здесь это чудовище совсем погубило побеги...
      Сакина поспешила к ней и увидела, что широкие листья кое-где уже покрылись, будто волдырями, багровыми ожогами; от малейшего прикосновения листья опадали, оголяя кусты.
      Сердце Сакины сжалось от боли; она пошла по борозде, тщательно осматривая кусты. В эту минуту она чувствовала себя опытным врачом, привыкшим не доверять бодрому виду больного. Первые дни паутинные клещики прячутся в потемках на нижней, затененной стороне листьев, и, если вовремя их не уничтожить, погибнет весь участок.
      Через полчаса Сакина и тетушка Телли выяснили, что зараза захватила около пяти гектаров. Медлить было невозможно: послали расторопную девушку в полевой стан, чтобы она по телефону предупредила Ширзада об опасности.
      Бригадир немедленно привез на грузовике баллоны с известково-серным раствором, горячо поблагодарил Сакину.
      - Опоздали бы дней на пять - потеряли бы весь урожай.
      Опрыскивать нужно было корни и самые нижние листья. Как ни трудно было высокому Ширзаду ползать чуть ли не на четвереньках, но он взвалил на спину баллон и не ушел с поля, пока не закончили обработку участка.
      Стемнело, когда Ширзад сбросил пустой баллон в борозду, выпрямился, чувствуя, как гудит и ноет все тело. Но ведь девушки и женщины, особенно Сакина и тетушка Телли, с ног валились от усталости, однако не ушли, не пожаловались, а у каждой еще дома уйма дел.
      Ширзад заранее предупредил шофера, и грузовик дожидался на дороге. Довезя женщин до деревни, он сердечно поблагодарил их.
      Першан еще не возвращалась с поля. Когда Сакина вошла в дом, она по недовольному виду Рустама сразу поняла: голоден, вот-вот взорвется. Но, увидев землисто-серое лицо жены, провалившиеся глаза, жгутами набухшие жилы на руках, Рустам испугался.
      - Сакина-ханум, да где ж ты была? - дрогнувшим голосом спросил он.
      Узнав о нашествии паутинного клещика, Рустам хотел, не дослушав, бежать в правление подымать весь народ. Жена успокоила: Ширзад уже сказал бригадирам, на всех плантациях проводят опрыскивание, завтра с рассвета опять примутся травить.
      - Ну, спасибо, женушка, - сказал председатель, - И Ширзад молодец - не растерялся.
      - Ты ведь проголодался, отец?
      - Ничего, ничего, сейчас кюфты вместе похлебаем. Помнишь, как говорили отцы: "Хороша дыня свежая, а кюфта разварная".
      9
      Ширзаду с его мягкой, мечтательной натурой стоило больших усилий идти напролом, по всякому поводу вступать в борьбу с председателем.
      Он долго раздумывал над поведением Рустама и решил, что больше медлить нельзя. Зазнавшийся председатель доведет любого инициативного человека до полного равнодушия к делу. Ничто не двинется с места, если народ не станет вкладывать душу в работу. В конце концов "Новая жизнь" окажется в числе самых отстающих колхозов на Мугани.
      Ради народа Ширзад обязан ожесточить свое сердце, стать непримиримым. Иного выхода для коммуниста, секретаря партбюро, не было.
      Ширзад решил поехать в райком партии, попросить помощи и совета. "Так прямо и скажу, - думал он. - В одиночку обуздать председателя бессилен".
      В райкоме мужественный игит так волновался, рассказывая Аслану о строптивом Рустаме, что секретарь с улыбкой подал ему стакан воды,
      - Успокойся, пожалуйста...
      - Вы не подумайте, что я жалуюсь, - сбивчиво говорил Ширзад, держа в кулаке стакан и недоумевая, зачем ему нужно пить минеральную воду, - То есть, конечно, я жалуюсь, но ведь любому терпению приходит конец, поймите...
      - А я вас понимаю, - кивнул Аслан,
      - Рустам-киши будто ослеп, Если мне не верите, так спросите товарища Гошатхана, он видел собственными глазами...
      - Нет, почему же, я тебе во всем верю.
      По дороге в райком Ширзад думал, что, выслушав его, Аслан направит в колхоз комиссию, а затем вызовет и Рустама и Ширзада на заседание бюро райкома, заставит выложить, не таясь, взаимные обиды, ознакомит с выводами комиссии, прочитает резолюцию. Так всегда делалось, но у Аслана, как видно, были свои привычки.
      - Стыдно! - сказал он с раздражением, - Не хотел жаловаться, а весь разговор свел к унылым жалобам. Да ты кто такой? Секретарь колхозной партийной организации, а Рустам - член этой организации, и ты хочешь заставить райком партии заниматься вашими неурядицами, минуя колхозных коммунистов, отстранив их? Рустам не считается с коллективом! Но ведь и ты не считаешься. Решил укротить старого Рустама, а когда не удалось, помчался в райком. На что это похоже? Опираться на коллектив - значит умело использовать его силу, его влияние. Если бы председателя критиковала партийная организация, то сегодня пришел бы в райком Рустам, а не ты. Сказал бы, что коммунисты правильно осудили его поведение и теперь он просит у партии прощения. Или - могло и так случиться - пожаловался на несправедливость, потребовал отменить решение парторганизации. Тогда райком вмешался бы в ваши дела, сказал свое веское слово.
      Опустив голову, Ширзад слушал, и хотя было стыдно, но не раскаивался, что пришел сюда. Без этого разговора он бы еще долго блуждал в потемках. Сейчас он чувствовал себя сильнее, увереннее и - спокойнее.
      Вернувшись домой, он хотел было сразу созвать партбюро, а затем общее собрание коммунистов. Но, подумав, отказался от этой мысли: казенно получается... Лучше пригласить Рустама и двух-трех активистов на товарищескую беседу. Не мстить же Рустаму, не сводить счеты собирался Ширзад, а только открыть старику глаза на его заблуждения.
      Узнав, что Ширзад и некоторые коммунисты хотят вечером поговорить с ним, Рустам сначала отмахнулся, потом подумал, что его могут посчитать трусом, и ровно в восемь часов появился в клубе, где уже ожидали Ширзад, тетушка Телли, седобородый старик Ахат.
      "Хорошо хоть молокососа Наджафа не пригласили", - подумал Рустам и насмешливо спросил, набивая табаком трубку:
      - Ради каких это важных дел мы собрались сюда?
      - Дел уйма, и действительно все они важные, неотложные. Весною, как говорится, мужику и почесаться некогда. Поэтому нам надо работать дружно, чтобы больше успеть. Беда в том, что отношения партбюро, да и всей нашей организации с председателем такие, что дело идет к разброду, а не к сплоченности. Вот нам и захотелось по-товарищески поговорить с Рустамом-киши, чтобы выяснить все недоразумения... - сказал Ширзад.
      - Не отнимайте у меня понапрасну золотое время, - прогудел Рустам. Вздохнуть некогда! Выкладывайте прямо свои обиды, а коли их нету, так я встану и уйду - можете сидеть без меня хоть до утра.
      Ширзад вздохнул.
      - Мы тоже работали в поле весь день и тоже устали, - сказал он. - И сидеть тут до утра нам не хочется. Советую не забывать, товарищ Рустам, что вы - коммунист. Извольте же обращаться с нами так, как подобает члену партии.
      - Интересно знать, у кого я вырвал изо рта кусок хлеба? пренебрежительно сказал Рустам. - Кого незаслуженно оскорбил? Зря вы обливаете соседа грязью.
      И, багровея от гнева, Рустам покосился на тетушку Телли, догадываясь, что ей неймется излить свое сердце. Он не ошибся: тетушка не замедлила высказаться.
      - Кто ж тебя, дядя, обливает грязью, кто? Тебе спокойно говорят, что, если ты коммунист, не ходи по советской земле походкой кичливых беков, - не ровен час, поскользнешься, руки и ноги сломаешь...
      - Слушай, замолчи, не выводи меня из терпения!! Сколько бы ни горячилась, а твоего сынка к ферме не подпущу. Так и знай. Два месяца понапрасну из-за него спорил с Калантаром, а теперь конец! Председатель исполкома, конечно, что-то знал, когда советовал: "Гони Керема с фермы!"
      Так прямодушный Рустам покривил душой, и это все поняли.
      - Кого защищаешь? Калантар-лелеша? - с ужасом воскликнула Телли. Нашел хорошего человека!
      Рустам решил припугнуть тетушку:
      - Если такая смелая, иди в райком партии.
      - И пойду! А почему бы не пойти? В Баку поеду, в Центральный Комитет. Передо мною откроются любые двери. А твой Калантар только об одном печется: как бы пристроить к нам на ферму жулика Фархада!
      - И Фархад и Керем из одного теста замешены! - с брезгливой гримасой сказал Рустам. - Помни одно, тетушка: твоего сынка на ферму не пущу.
      - Не я первая заговорила о сыне, - тетушка Телли привыкла к грубости Рустама и оставалась хладнокровной. - Керем - член нашего колхоза, вот пусть и решает колхоз: чабаном ему быть или хлопководом. Скажет народ: "Иди пахать землю", - пойдет. А сюда я пришла не из-за сына.
      - Именно из-за него, - сказал Рустам. - Ты затеяла весь переполох. Твой язык принес нам такие склоки. Кто ж нас собрал сюда, если не тетушка Теяли?
      - Эх, киши, как нехорошо клеветать на неповинного человека! - И Телли с усталым видом отвернулась.
      Ширзад понял, что ему необходимо вмешаться в перебранку.
      - И тетушку и тебя, киши, сюда пригласил я, секретарь партбюро. И пригласил вовсе не для ссоры, - их у нас и без того хватает. Хотели поговорить по душам. Не выйдет? Пеняй на себя: созовем партбюро, а потом и собрание.
      - Не боюсь ваших решений, сам дорогу в райком знаю. - И Рустам поднялся, показывая, что ему опостылели бесплодные разговоры.
      Старик Ахат вдруг встрепенулся, удержал Рустама за руку.
      - Что с тобой стряслось, друг? Мы считаем тебя своим товарищем, позвали сюда, чтобы сказать в лицо о твоих ошибках и заблуждениях. Не зла же мы хотим тебе!... Не на расправу сюда пригласили. Видишь, и протокола нету. Коммунисты с коммунистом как будто всегда могут сговориться. Или нет? Хочешь, чтобы мы вынесли вопрос на общее собрание, чтобы не только колхоз, весь район узнал о наших спорах?
      - Хочу! - не раздумывая, заявил Рустам. - Не запугаете собранием! Если я прав, значит, прав. Хоть завтра собирайте коммунистов. Старый Рустам знает, что людям сказать.
      - Что ж, завтра созовем партбюро. Вы свободны, товарищ Рустам, сказал Ширзад.
      "Не выгорело! И на собрании поддержат коммунисты меня, а не Ширзада", - подумал Рустам и с торжествующим видом отправился домой.
      Его надежды не оправдались: заседание партбюро продолжалось часа три, было бурным и никто не заступился за Рустама.
      Когда Ширзад предложил объявить члену партии Рустамову выговор за зазнайство, зажим самокритики, отрыв от колхозников, все с ним согласились.
      Но и это не образумило Рустама.
      - Райком ваше решение отменит, - пригрозил он. - Вот увидите! Я видел не раз: заблуждаются не только руководители, иногда целые организации идут на поводу у демагогов. Меня не проведешь.
      10
      Поздним вечером Сакина сидела на веранде и штопала белье. На душе было тяжело: в семье продолжался разброд - Рустаму объявили выговор, Гараш не ужился с женою... Рустам за последние дни растерялся, стал суетлив, как погонщик каравана, потерявший в пустыне тропу. Иногда Сакине хотелось как-то оправдать в своих глазах мужа, но это не удавалось, и она с тоской думала, что Рустама можно сломать, но переделать нельзя. Такой уж характер.
      В глубине души Сакина гордилась бесстрашием Рустама, ей нравилось, что он никогда не впадал в уныние, смело встречал любую опасность.
      Впрочем, этим восхищалась не только Сакина, - многие односельчане хвастались отчаянным нравом Рустама.
      Но счастья от этого в семье Рустамовых не прибывало.
      Одна Першан радовала Сакину. Дочь была рассудительной, не терялась в трудные минуты, разбиралась в людях. Иногда капризничала, да когда же и капризничать, как не в девичестве...
      Улыбаясь, Сакина поглядела на сидевшую у стола за учетными ведомостями дочку и негромко сказала:
      - Позови-ка отца. Хватит ему возиться с лошадью. Поговорить надо. Да смотри не убегай, ты мне тоже нужна.
      Не двигаясь с места, Першан повернулась к крыльцу и протяжно крикнула:
      - Па-па-а!...
      Сакина поморщилась.
      - Кричать-то и я умею. Лень спуститься? Иди позови!
      Дочь еще заунывно пропела:
      - Па-па-у-у-у!...
      В дверях конюшни появился растрепанный Рустам со щеткой в руке, рукава рубахи были засучены, в усах застряли соломинки.
      - Приказ высшего командования: мама велит немедленно сюда подняться! отчеканила Першан.
      Чем хуже было Рустаму, тем самоувереннее он держался. И сейчас он умылся, привел себя в полный порядок и, разглаживая усы, появился на веранде,
      - Что прикажешь, жена? Слушаю.
      Сакина промолчала; прищурившись, вдела она белую нитку в ушко иголки, сделала узелок, откусила хвостик ниточки, но вдруг иголка запрыгала в руке...
      - Как ты мог получить выговор? - сдерживая слезы, спросила Сакина. Как все это случилось? Знаешь что - поезжай в райком, проси, чтобы тебя освободили. Пусть дадут легкую работу, ты постарел, я тоже не молодею. Хоть остаток дней проживем спокойно! - Першан собрала ведомости и хотела уйти, но мать строго остановила: - Сиди! Ты - взрослая.
      Рустам долго смотрел в сад, окутанный вечерней мглою.
      - Ну что ты выдумала! - сказал он, задыхаясь. - Остановиться на полпути, когда я взялся за такие большие дела? Да у меня сердце разорвется!
      - Ты начал - молодые закончат, - ответила Сакина, стараясь говорить спокойно. - От веку так ведется: один пахарь бросил зерна в землю, другой собрал урожай.
      Рустам горько рассмеялся.
      - Не бойся, жена, не бойся. Каким явился на белый свет - таким и умру. Жил бесстрашно и погибну бесстрашно. Ни перед кем не склоню седин. Через недельку заставлю демагогов и смутьянов самих проглотить выговор. Авось подавятся! Завтра же поеду в райком.
      - А ты уверен, отец, что в райкоме за тебя заступятся? - дерзко вмешалась в разговор Першан.
      - Помолчала бы, - угрюмо попросил ее Рустам. - Руби дерево по плечу!
      - Клянусь твоим здоровьем, папа, у тебя научилась держать топор! Только давай условимся: нет веры тому, кто заведет в трясину.
      Рустаму ничего не стоило осадить властным окриком дочку, но он сдержался, а Сакина укоризненно посмотрела на нее.
      - Ладно, ладно, это на меня не действует, - с завидным хладнокровием сказала Першан. - Если у отца выгорит дело в райкоме, покупай мне, мама, шелковый платок.
      - А если я оторву тебе уши? - поинтересовался Рустам,
      Першан убежала в столовую, выглянула оттуда, смеясь, и в ее глазах Рустам увидел такую любовь и преданность, что сердце его сжалось,
      - Не волнуйтесь, дорогие. Все обойдется. Скоро поеду в Баку, привезу самые лучшие платки и маме, и этой козе...
      На следующее утро Рустам отправился в райком. Он хотел первым рассказать Аслану о выговоре. Самое правдивое слово, переходя из уст в уста, теряет первоначальный смысл, мутнеет, словно горный родник, низвергнувшийся в долину и размывший там песчаное дно... Только замешкайся - и бог весть что придумают, какие небылицы сочинят.
      Но старика давным-давно обогнал проворный Салман. После партсобрания он позвонил Калантару.
      - Поздравляю! Рустама трепали, как половую тряпку. Опозорили на всю Мугань! Хорошо, что выговором отделался, могли бы из партии выставить. Очень просто....
      Калантар-лелеш отличался полнейшим бессердечием, но и его озноб продрал от такого коварства.
      - Да ты-то чему обрадовался? Председателем решил стать?
      - Клянусь, мне хватает твоего благорасположения. О большем не мечтаю, - увильнул Салман. - Говорю, что несчастного старика кипятком ошпарили. Будет теперь знать, как не прислушиваться к советам Калантар-лелеша.
      Вот проклятый болтун! Ну, а если кто подслушает этот разговор? Калантар раздраженно прошипел:
      - Спасибо, дружок, будь спокоен, - помню тебя, помню... Все зачтется. Всегда звони, не стесняйся.
      Рустам еще умывался у себя дома, а Калантар уже влетел в кабинет Аслана.
      - Слышали? В "Новой жизни" такая свара, грызут друг другу горло!
      Аслан был чем-то удручен, сидел пригорюнившись, в глубоком раздумье. Злорадство Калантара ему не понравилось.
      - Ну, что там? - с неохотой спросил он.
      - Рустам собрал около себя часть колхозников, а Ширзад, этот самонадеянный сопляк, объединил приятелей, - вот и закипела склока. Живьем едят друг друга!... Я теперь не верю, что мы получим от них хлопок, вот честное слово. Погубят крупнейший колхоз в районе.
      Аслан, поморщившись, потер ладонью висок.
      - А ты что предлагаешь?
      - Вывод напрашивается сам собой: вызвать обоих на бюро райкома, вкатить по "строгачу" и, разумеется, снять с работы. Обоих! - Поставив локти на стол, приблизив к Аслану вспотевшее лицо, Калантар зашептал: - Ни одному ни на грош не верю. В политическом отношении, конечно.
      Слушая его, секретарь райкома думал, что не случайно Калантар пытался пристроить своего дружка на ферму "Новой жизни". В том случае Рустам-киши держался молодцом, не соглашаясь с ним.
      Аслан помолчал, еще раз погладил ноющий висок и холодно заметил:
      - Положение в "Новой жизни" мне известно. Нельзя считать, что там идет какая-то беспринципная склока. Если мы встанем на такую точку зрения, то усугубим ошибки Рустама-киши и, пожалуй, Ширзада. И, конечно, я никогда не соглашусь с тем, что можно сомневаться в их политической честности и преданности.
      Калантар был убежден, что Аслан ничего не знает о событиях в "Новой жизни". А оказалось, что он прекрасно осведомлен. По виду тихоня, а на самом деле хитер!...
      - А вы как расцениваете конфликт между председателем и парторгом? осторожно спросил Калантар.
      - Подумать надо. Скоропалительные выводы не уместны. Мне кажется, что вы недолюбливаете Рустама-киши. Верно? Помните тот спор о заведующем фермой? Не с него ли все началось? Советскому работнику не годится быть злопамятным.
      Калантар сделал обиженное лицо. Зачем возводить на него такую напраслину? Он думает только о судьбе нынешнего урожая. Раздоры между Рустамом-киши и Ширзадом доведут колхоз до полного развала. И Калантар-лелеш вкрадчиво продолжал:
      - Давайте воспользуемся подходящим моментом и уберем из правления Рустама.
      - Убрать-то легко, а кого выдвинуть на его место?
      - Салмана, - без колебаний сказал Калантар. - Отличным станет председателем. Угодит тебе во всем и всегда.
      - Вот этого-то я и боюсь.
      Калантар-лелеш с подозрительной поспешностью добавил:
      - Дело не в Салмане, я не настаиваю, предлагайте любую кандидатуру, но ведь бесконечно так продолжаться не может.
      Аслан и сам последние дни колебался, думал что, может быть, стоит заменить Рустама. Но почему Калантар усердствует? Аслан уже подметил, что председатель исполкома всегда стремится устроить на ответственные посты своих друзей, что он терпеть не может тех, кто держится независимо, отстаивает свои мнения. Значит, Салман один из ближайших единомышленников Калантар-лелеша? Запомним. После войны Рустам работал в самых трудных условиях и много сделал для колхоза. Этого тоже забывать не надо.
      - Посоветуемся на бюро, - коротко сказал Аслан и отпустил Калантара.
      Когда доложили, что пришел Рустам, Аслан велел никого больше из посетителей не пускать: надо поговорить со стариком наедине, без свидетелей. Сегодня и вправду Рустама можно было назвать стариком, - он осунулся, почернел, в глубоко запавших глазах не было прежнего огня.
      - Садитесь, товарищ Рустамов, - приветливо пригласил Аслан.
      Рустам шел к столу медленно: ему хотелось догадаться, дошли ли до секретаря слухи о выговоре. Но лицо Аслана было непроницаемо, и Рустам с отчаянием спросил:
      - Слышали?
      - Самая быстрокрылая птица - слово! - улыбнулся Аслан. - Конечно, слышал. Какой бы я был секретарь, если б не знал, что творится в каждой партийной организации? Не знаю только, как, по-твоему, моя осведомленность - достоинство или недостаток?
      - Решение бюро несправедливо, - стыдясь своего унижения, быстро сказал Рустам. - Немедленно отмените! Вот весь поседел. - Он провел дрожащей рукою по серебристой щетине на щеках и подбородке, - Если б состарился в пирах и гулянках, сюда бы не явился. Верите? За партию боролся, каналы строил в Муганской степи, на фронте сражался. Ну, еще колхозом занимался. И вот за все это наградили выговором. Первый и последний раз в жизни прошу: надерете этим молокососам уши, проучите их, пусть знают край, да не падают!...
      Аслану было и жаль Рустама, и досадно, что, растерявшись, старик не способен понять, как изменилась жизнь. Может, согласиться с Калантаром и снять Рустама? Но ведь он еще полон отваги и настойчивости, жаждет борьбы, не страшится лишений, силен и энергичен. Как же можно его отправить на пенсию?
      - Решение вынесли не молокососы, а члены партийного бюро, облеченные доверием всей партийной организации, - мягко сказал Аслан.
      - Голосовали-то молокососы.
      - Голосовали и тетушка Телли и старик Ахат. Однако и они не защитили тебя! Ты об этом подумал? Мы не имеем права не считаться с решением первичной парторганизации.
      - Значит, подтверждаете? - спросил Рустам упавшим голосом,
      - Мнение бюро райкома мне еще не известно. Я полагаю, что партийная организация колхоза права. Но не уверен, что бюро райкома согласится со мною, - сказал Аслан,