Наджаф, по обыкновению благодушный, веселый, протянул заместителю директора какую-то бумагу,
      - Что тут? Да садись, садись.
      - Заявка на шпиндели для хлопкоуборочных машин. Ремонтировать пора! С посевной - порядок, за нас не беспокойтесь, идем нормально, по графику. Маленькие поломки случаются, не без того, но сами исправляем. Простоев пока не наблюдается. - Наджаф говорил звучно, бодро, ему приятно было порадовать Шарафоглу.
      - А как в вашем колхозе?
      Голос Наджафа упал.
      - Вы же сами вчера были, видели...
      Шарафоглу не настаивал, он наклонился над столом и подписал заявку.
      - Хорошее дело затеяли комсомольцы! - похвалил он. - Ведь из года в год мы себя утешали, что раньше августа хлопкоуборочные машины не потребуются и нечего спешить с ремонтом. А когда раскрываются коробочки, оказывается, что машины хуже старых арб: не успели, не рассчитали, забыли...
      Шарафоглу сделал вид, будто комсомольцы сами догадались весною браться за ремонт, а не он их подтолкнул. - А тебе хлопкоуборочная машина нравится? - будто мимоходом спросил он.
      Наджаф вскочил так порывисто, что стул с грохотом опрокинулся.
      - Товарищ начальник! - воскликнул он, трижды ударив себя в грудь. - Я влюблен в эту машину, честное слово, влюблен! Три года назад, когда Гызетар была еще невестой, как-то раз увидел ее в поле, бедняжку. Вся потная, солнцем сожженная, руками собирала хлопок. И ведь от зари до зари, часов по шестнадцать... Я подумал: где же ученые? Ведь есть Академия наук, профессора, доценты!... - Он толком не знал, что такое доценты, но слово больно благозвучное. - "Эй, товарищи ученые, немедленно придумайте машину, чтобы избавить наших красавиц от рабского труда!..." Вот как я закричал. И разве неправильно?
      - Правильно, правильно, - сказал Шарафоглу, любуясь волнением Наджафа. - Но ведь теперь машина создана, а все равно остались люди, которые ее не признают, не хотят на ней работать.
      - Они боятся, что доходы колхозника уменьшатся. Мы нашему Рустаму еще покажем, как машину не признавать! Потому и за ремонт весной взялись. Мугань так устроена: если не отремонтировать машинный парк до солнцепека, значит, ничего не успеешь. Как солнце пригрело степь, все закипело, забурлило, ремонтировать уже поздно.
      Коренной муганец, Шарафоглу отлично знал это и без Наджафа, но слушал с необыкновенным вниманием.
      - Но, товарищ начальник, машина машиной, а ведь остался кетмень! Рыхлить почву, окучивать кусты приходится руками. - Наджаф с многозначительным видом выпятил толстые губы.
      - С этим-то покончить нетрудно, - сказал Шарафоглу. - То есть трудно, - быстро поправился он, - но возможно. Убедим всех колхозников, что надо сеять хлопок квадратно-гнездовым способом, усовершенствуем машину - вот нужда в кетмене и отпала!
      - Заставь-ка нашего...
      - Вы ж плевать на него хотите! - рассмеялся Шарафоглу.
      Парень смутился.
      - Плевать на столь почтенного деятеля, конечно, не стоит, - серьезным тоном сказал Шарафоглу. - Не тактично это. Но и плясать под его дудку тоже не следует, договорились? Вот и отлично. Беги...
      Шарафоглу опять присел у окна, потянулся, взял с пола замурлыкавшего котенка... Значит, с кукурузой закончили - отсеялись, с клеверами тоже. Началась самая страдная и самая трудная пора - посев хлопка. Пока что все колхозы зоны шли ровно, отстававших не наблюдалось, но все-таки колхоз "Новая жизнь" не на шутку тревожил Шарафоглу.
      Зимою он радовался, что Рустам редко обращался за помощью. Шарафоглу не любил колхозных деятелей, которые стараются использовать в своих интересах приятелей, занимающих высокие служебные посты. Но теперь началась посевная, а Рустам по-прежнему не давал о себе знать. Поток анонимных писем не прекращался. Только день пробыл Шарафоглу в "Новой жизни", а заметил много недостатков.
      Об этом следовало откровенно поговорить с Рустамом, и Шарафоглу еще с утра вызвал его к себе.
      На дворе раздался зычный гудок автомобиля, Шарафоглу взглянул в окно. Из "победы" вылезал Рустам.
      Председатель никак не рассчитывал встретиться во дворе МТС с Наджафом. Проснулась привычная подозрительность. "Так вот почему Шараф пригласил меня!" - мелькнула догадка.
      С мрачным видом он вошел к Шарафоглу.
      - Кури, отдыхай, неверный друг, а потом расскажи, как дела идут в колхозе, - приветливо сказал Шараф,
      "Неверный"? Ну конечно, Наджаф уже успел очернить Рустама в глазах Шарафоглу. Нахмурившись, Рустам вытащил кисет. Пальцы его дрожали, и Шарафоглу заметил, как много седых волос прибавилось на голове друга за эту весну. Но суровый, мужественный вид Рустама говорил, что он не хочет подчиняться годам, что упорной волей надеется победить старость.
      - Что ж ты не спрашиваешь, доволен ли я вашим колхозом?
      Рустам обиженно пожал плечами.
      - И спрашивать не надо. Сразу было ясно, когда от обеда отказался. Он затянулся и пустил к потолку густое облако дыма. - Все вы, районные работники, одинаковые. Сухие формалисты!
      - Я с тобой разговариваю как друг, фронтовой товарищ, - с упреком заметил Шарафоглу.
      - Как бы ни говорил, а суть-то одна!
      - Значит, ты доволен состоянием дел в колхозе?
      Облачко табачного дыма поднялось к потолку; Рустам промолчал.
      - Считаешь, что все районные работники - бездушные машины? Так, что ли? Может, и есть среди нас такие, но их мало, очень мало. Постараемся, чтобы вовсе не было... Районным деятелем быть не сладко, поверь. Ты ведь тоже руководящий работник, пусть не районного масштаба. Колхозники тоже, наверно, обвиняют тебя в формализме, бессердечии?
      - Этим не грешен! - Голос Рустама прозвучал вполне искренне.
      - Как тебя дело коснулось, оказалось, что ты лишен недостатков, насмешливо сказал Шарафоглу.
      - Эх, друг, не надо бы к словам придираться. У каждого есть свои недостатки. И Рустам не святой.
      Если у Рустама тяжелый характер, так это только его касается, а к весеннему севу не имеет никакого отношения.
      - Не согласен! - Шарафоглу покачал головой. - Есть недостатки, от которых страдают сотни людей. Не раз я уже предупреждал тебя. Колхоз теперь хозяйство большое, сложное, нельзя им руководить с завязанными глазами, полагаться во всем лишь на свой опыт, на свой ум. И вот гляжу на тебя и думаю: прохладно относишься к делу, поостыл малость! И в твоих подчиненных тоже огонька не вижу.
      - Анонимных писем начитался? - ехидно спросил Рустам.
      - Читаю и анонимные. Может, и ты заинтересуешься? - Шарафоглу вынул из сейфа, отдал ему четыре письма в мятых конвертах. - Но я им значения не придаю, - продолжал он, наблюдая, как менялось лицо Рустама, проглядывавшего письма. - А вот со своими впечатлениями, конечно, считаться приходится. - Он рассмеялся. - Я думал, что ты расстроился из-за неполадок в работе, а оказывается, я виноват, что обедать не остался. И ты на меня обижен!
      - Пословица есть: "Чаще всего обижаются на любимых", - пробормотал Рустам. Мало еще его знает
      Шарафоглу. Не в обиде дело и не в том, что ему указывают на недочеты, а плохо то, что Шарафоглу верит не доброжелателям Рустама. Кому? А хотя бы Наджафу, который только что вышел из этого кабинета. И анонимные письма тоже дело рук Наджафа.
      В голосе Шарафоглу зазвучали мягкие нотки, словно он жалел ослепленного гневом Рустама:
      - Ошибаешься!... Наджаф даже твоего имени не упомянул. Говорили только о работе. Не надо бы так плохо думать о людях. Ведь это тоже своего рода болезнь: заведется в человеке эдакий червячок подозрительности - и все кажутся врагами.
      Рустам сразу поверил, что Наджаф не виноват перед ним, но все же пожаловался:
      - Если бы ты знал, как трудно... Внутри все горит! Днем и ночью в хлопотах, из кожи лезу, а вместо благодарности одни кляузы! Нет, лучше совсем уйду, подам заявление, простым бригадиром останусь. Надеюсь, и ты порекомендуешь райкому партии освободить меня.
      Через минуту Рустам уже раскаивался в этих внезапно вырвавшихся словах, но Шарафоглу, видно, не обратил на них внимания.
      - Помнишь, друг, как на заре Советской власти по прямому указанию Ленина начинались в Мугани большие дела? - негромко спросил он и, откинувшись, полузакрыв глаза, словно это помогало ему попристальнее вглядеться в былое, продолжал: - Ленин посоветовал азербайджанским коммунистам вернуть плодородие солончаковой, вытоптанной копытами овечьих отар Муганской степи. Вместе с первыми бригадами строителей сюда приехали Касум Кенгерли и Сергей Багдатьев. Мы были молоды тогда, но ведь ты не забыл Сергея? Худенький, слабый, с маленьким острым подбородком, - совсем подросток. Думалось: как такому вынести муганскую жару? А положение-то было тяжелое. Продовольствия не хватало, деньги обесценены, не только классовые враги - нам сопротивлялось всё: темнота, бескультурье, религиозный фанатизм. На себе люди волокли десятками верст мешки с цементом, мукой, рисом. Могилами друзей мы отмечали каждый свой шаг. И потом еще началась малярия, Багдатьева и Кенгерли свалила болезнь. С потрескавшимися губами, с высокой температурой они лежали пластом на топчанах, но продолжали командовать стройкой. И среди строителей не было дезертиров, никто не подал заявления об уходе, Наши отцы, наши старшие друзья вперед смотрели и не жаловались на усталость. Так что же с тобой случилось? Почему пал духом? Устал? Поговорим с министерством, устроим тебе путевку на курорт, отдохни, полечись... Как-нибудь месяц без тебя справимся. А затем опять берись за работу. Покажи свою молодую хватку.
      Рустам взволнованно слушал друга, вспоминая молодость, полную смелых дерзаний, но едва Шараф произнес: "Без тебя справимся..." - как обида вытеснила все другие мысли,
      - Рано меня хоронить, друг, я еще живой! - сказал он. - Дай дней десять сроку, и если колхоз не выйдет на первое место в районе, то разрешаю тебе от моего имени настрочить заявление об отставке... Могу быть свободным? - И, встав, он свернул кисет, сунул его вместе с трубкой в карман, стряхнул с ладоней табачные крошки.
      - Пожалуйста, - пожав плечами, устало сказал Шарафоглу. И, словно вспомнив о чем-то, задержал его. - Да, напоминаю, друг: надо бы уже подумать о подготовке полей для машинной уборки хлопка.
      Рустам уловил тонкий упрек в этих словах.
      - Машина хороша, друг мой, - ответил он, - когда не снижает колхозных доходов. Скажи министру, пусть об этом подумает и даст нам хорошие машины, которые чисто убирают поле, а не сорят, как нынешние.
      - Напишу, обязательно напишу, - согласился Шарафоглу.
      Мелодично зазвенел телефон. Приложив трубку к уху, Шарафоглу внимательно выслушал невидимого собеседника и ответил, что Рустам-киши еще здесь, не уехал; да, беседу они кончили, председатель "Новой жизни" сейчас придет в райком партии. И, повесив трубку, сказал Рустаму, что с ним хочет поговорить Аслан.
      4
      Как ни успокаивал себя Рустам, а в глубине души смутно ощущал, что положение у него этой весной совсем не выигрышное и дела в колхозе не так хороши, как ему кажется...
      И потому неожиданный вызов в райком застал его врасплох, вселил в сердце смятение...
      Пришлось, пряча глаза, спросить друга: а по какому вопросу хочет поговорить с Рустамом секретарь? Оказалось, что Аслан попросту пригласил к себе председателя колхоза. А откуда ж он знает, что Рустам у Шарафоглу? Ну, в приезде Рустама нет ничего секретного. Утром Шарафоглу был в райкоме, вот и сказал...
      С сокрушенным сердцем Рустам отправился в райком.
      Первое его впечатление об Аслане после встречи у Калантара было очень хорошим. Он вернулся в колхоз с теплым чувством: "Сразу видно человека простого, благородного. Такой не станет плясать под дудку бюрократов! На первом месте для него - справедливость, честность, интересы дела. Уж он своего добьется - оживит колхозы".
      Но через неделю произошло маленькое событие, смутившее Рустама. И теперь он думал, что в характере секретаря райкома много сухого, официального.
      На рассвете, когда Рустам ехал на дальний участок, где впервые засеяли хлопчатник, в туманном просторе внезапно всхрапнула лошадь, пугливо навострив уши.
      Рустам привстал на стременах, прищурился. Волк, что ли? Нет, неподалеку, в лощине, мирно паслась с детенышами легконогая пятнистая газель. Вот так встреча! Давние обитатели Мугани - джейраны теперь разбрелись, разбежались, вспугнутые грохотом трактора и автомобилей. Откуда же ты забрела, резвая красавица?... Сердце бывалого охотника дрогнуло в груди Рустама, он хлестнул кобылицу. Газель взвилась и скрылась мгновенно в кустарнике, прикрывая собой детеныша, но второй, послабее, споткнулся, и Рустам, свесившись с седла, подхватил его крепкой рукою. Испуганный джейранчик содрогался крупной дрожью, сердце его колотилось бурными толчками.
      "Э, хороший подарок другу!" - улыбнулся Рустам, довольный своей ловкостью.
      Приехав в полевой стан, он велел сторожу привязать ягненка к арбе, дать ему воды, травы. "Эх, какой подарок!" - залюбовался Рустам грациозным, тонконогим, с выпуклыми влажными глазами джейранчиком.
      А через час сюда заехал на машине Аслан. Как видно, он немало пошагал по пашне: не только ботинки, но и брюки были перепачканы сырой землею.
      - Ну, Рустам-киши, и вспахали и посеяли здесь отменно! - с восхищением сказал секретарь. - На славу потрудились! Если дела так и дальше пойдут, то наверняка по хлопку перегоните Кара Керемоглу и первое место в районе за вами.
      Сам того не ожидая, Рустам самодовольно усмехнулся, просияли и лица столпившихся вокруг колхозников.
      - Будь уверен, товарищ Аслан, что наше слово верное, - с достоинством сказал Рустам-киши. - И за урожайность не беспокойся: у "Красного знамени" по плану - двадцать пять, а мы на правлении решили: двадцать семь центнеров!
      - Об этом я прочитал в районной газете, - улыбнулся Аслан, показав и Рустаму и колхозникам, что он осведомлен о ходе соревнования. - Написать-то легко, выполнить трудно.
      - Потому я и спорил тогда в "Красном знамени", - вспомнил Рустам. Без согласия народа - ни шагу. Как народ, так и я!
      - Вот это вполне правильно, - согласился секретарь райкома и, заметив джейранчика, нагнулся, погладил по залысине на лбу, по шелковистой, вздрагивавшей от прикосновения рыжевато-серой шерстке.
      - Красавчик, красавчик! Детишкам-то какая забава! - похвалил Аслан.
      - Примите в знак уважения! От чистого сердца! - сказал Рустам и, тут же отвязав ягненка, крикнул шоферу: - Возьми, сынок, в машину!
      Райкомовский шофер вопросительно взглянул на Аслана.
      - Что это вам в голову пришло, Рустам-киши? - негромко спросил Аслан, а колхозникам и Рустаму его строгий тон показался страшнее любого крика. Этак можно скоро спутать колхозных овец со степными джейранами. - И сухо добавил, повернувшись к шоферу: - Привяжи обратно.
      Рустам покраснел от досады. Как видно, Аслан признает лишь официальные отношения между людьми, пренебрегает обычаями гостеприимства...
      Райком партии занимал двухэтажный дом, окруженный молодым садом. В стороне у коновязей стояли две оседланные лошади с подвязанными хвостами, залепленный грязью "газик" и чистенькая, только что из гаража, легковая машина.
      В приемной помощник секретаря, юноша с черными щеголеватыми усиками, печатал на машинке; он кивнул Рустаму.
      - Проходи, проходи, сейчас о тебе справлялся.
      Аслан сидел за письменным столом, подперев рукой щеку, и сосредоточенно слушал своего собеседника. Гошатхан? Только этого не хватало! Принес, должно быть, накопленный за неделю запас свежих сплетен.
      - Как дела, товарищ Рустамов? - Секретарь встал, протянув вошедшему маленькую сильную руку.
      Путая от волнения слова, Рустам начал сбивчиво рассказывать о ходе весеннего сева, но Аслан прервал его:
      - Мы это знаем из посевной сводки, - и похлопал ладонью по лежавшей перед ним бумаге. - Знаем и то, что колхоз отстает. Наверно, товарищ Шарафоглу с вами об этом уже говорил. Могу заранее сказать, райком партии уверен, что колхозники "Новой жизни" справятся с трудностями... Но сейчас райком интересует совсем другой вопрос.
      Пока Аслан говорил, Рустам пытался угадать по его тону, успел ли Гошатхан свершить свое скверное дело. Но секретарь был непроницаем.
      - Партия, товарищ Рустамов, - продолжал Аслан, - придает большое значение местной инициативе, творческому почину трудящихся. Долгое время этому не уделялось внимания, из центра предписывали колхозам и севообороты, и сорта семян, и сроки сельскохозяйственных работ. Теперь с этим покончено. Теперь, как вы знаете, партия ждет, что сами колхозники, в зависимости от местных условий, найдут наиболее верные и быстрые пути к процветанию. Вот скажите, думали ли вы об этом?
      Рустам предполагал, что начнется обычный разговор о севе и поливе, и не сомневался, что Аслан, как и прежние секретари, станет читать ему нотации, грозить выговором и всякими другими бедами. Но беседа пошла необычная, и к ней он не подготовился. Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, он потянулся за кисетом.
      - Можно курить?
      Аслан бросил взгляд на табличку "Просьба не курить", усмехнулся и сказал:
      - Если невмоготу, то кури.
      - Почему же невмоготу? Потерпим. - Рустам спрятал кисет и, припомнив, начал высказывать кое-какие свои соображения о кукурузе, о квадратно-гнездовом посеве хлопка, об огородах... Аслан слушал с интересом, записывал, но опять не дал председателю договорить.
      - Мысли чрезвычайно заманчивые и перспективные. Одобряю. Но ведь это мысли одного Рустама-киши или, в лучшем случае, правления. А каковы предложения самих колхозников?
      Рустам замялся. Ему трудно было признаться, что с народом не советовался, потому что, по совести говоря, не испытывал нужды в этом, и он ответил общими словами, что, дескать, ценные предложения рядовых тружеников правление берет на учет.
      - Конкретнее, конкретнее, - попросил Аслан.
      Но как Рустам ни бился, ничего конкретного, кроме ночного разговора с Салманом, припомнить не смог.
      - Видишь, - нарушив томительное молчание, сказал секретарь, получилось-то некрасиво... Почему? Да потому, что в ваших планах никак не выражены желания народа. А партия нам говорит: в первую очередь поддерживайте инициативу народа. Талантлив весь народ, и мы, руководители, сильны лишь его разумом и его талантом. Было время, когда мнение одного руководителя превращалось в закон и для района и даже для республики. Горькие плоды это принесло, сам знаешь. Как пословица гласит: "Ум хорошо, а два лучше!" Некоторые руководители позабыли об этой народной мудрости, ставили себя выше народа, смотрели сверху вниз на людей. Они учили и тех, кто пашет землю, и тех, кто делает машины, и тех, кто добывает из недр Апшерона нефть, и тех, кто преподает школьникам грамоту. Да еще требовали, чтобы их благодарили, "ура" кричали, аплодировали... Нечего удивляться, что у таких деятелей голова закружилась, что они поступали глупо и незаконно, принесли людям горе и в конце концов сами опозорились.
      Рустам слушал и не мог взять в толк, зачем Аслан с таким жаром рассказывал ему о руководителях, оторвавшихся от народа. С подобными речами уместно обращаться к высокопоставленным людям, но не к председателю колхоза, живущему в самой гуще народной.
      Молчавший до сих пор с унылым видом Гошатхан неожиданно повернулся к Рустаму и сказал:
      - Не обижайтесь, товарищ Рустам, я вам скажу прямо: там, где бараны и овцы дороже людей, дело не пойдет на лад, как ни бейся.
      Рустам хотел было ответить, но секретарь движением руки остановил его и продолжал:
      - Председатель колхоза - должность серьезная, первостепенная. Под его началом трудятся сотни людей. Результаты труда каждого колхозника во многом зависят от способностей и умения председателя. И первое требование, какое я бы предъявил к руководителю колхоза, - уважай человека, люби человека, цени и береги его.
      - Да, товарищ председатель, - снова не сдержался Гошатхан, - ты к людям относишься без уважения. Да хоть бы на вашей ферме: разве там для чабанов созданы элементарные бытовые условия?
      Рустам улыбнулся.
      - Керем - неряха и лентяй. Разве это серьезная личность? Чистую постель себе, своей семье не может устроить. Отделаюсь от весеннего сева, тогда и за ферму возьмусь, наведу порядок.
      Он говорил и чувствовал на себе неотступный взгляд Аслана, - тот как бы изучал Рустама, следил за каждым движением его бровей, за его улыбкой. Это наконец взорвало Рустама,
      - Товарищ секретарь, зрители всегда уверены, что пехлеванам бороться легко. Приехали, понюхали, наслушались разных сказок и сплетен и отбыли восвояси. А я пока одну овцу выращу, сам в барана превращусь, - устану до полного отупения!... Прошу, спросите при мне заведующего районным отделом народного образования: что ему от меня нужно? Да, мы как-то поссорились, не отрицаю: он сказал два лишних слова, я - четыре... Грешен в этом. - Рустам широко развел руками. - Но теперь, теперь-то чего ему неймется? То мчится на ферму, собирает недовольных, то рыскает по полям, митинг устраивает! Надоело мне это, ой как надоело!
      У Гошатхана покраснела шея и остренький носик зашевелился, но Аслан поднял руку, как бы останавливая его.
      - Мы, замечаю, не понимаем друг друга, Рустам-киши, - мягко сказал секретарь. - Я пригласил тебя сюда не для того, чтобы учить выращивать овец или сеять хлопок. Все это ты знаешь лучше любого из нас. Но есть вопросы, в которых я разбираюсь лучше, и потому имею право говорить с тобою откровенно. Партия этому нас учит. А партия для коммуниста - святое дело. Не так ли?
      - Партия для меня во сто крат дороже, чем многим, бьющим себя в грудь!
      - Это очень хорошо, дорогой Рустам! Значит, и ты согласен, что есть вопросы поважнее овцеводства и уборки урожая. Труднее самых трудных житейских дел... Я говорю, как ты, вероятно, уже сам догадался, об отношении к людям. Подумай только, сможет ли председатель колхоза, директор завода, партийный работник выполнить решения Двадцатого съезда, если не сумеет сплотить людей и вдохновить их? Не случайно я заговорил с тобой о всенародной инициативе, о поддержке творческих начинаний рядовых колхозников.
      - А я чем, по-вашему, занимаюсь? - не сдавался Рустам, - И днем и ночью в поле, в прохладном местечке не отсиживаюсь, работаю не от восьми до пяти, как некоторые. Одна забота - о колхозе.
      Как всегда, и в эту минуту он был искренним, но на Аслана его слова не произвели впечатления.
      - Напрасно, совсем напрасно, Рустам-киши, считаешь, что, кроме тебя, так уж никто и не болеет душою за дело. Не много ли на себя берешь, а?... Возьми хоть Гошатхана. Захочет - завтра-же уедет в город, получит спокойную службу. И оклад будет посолиднее, чем здесь. И ведь ему предлагали переехать, а он почему-то остался. А как я стал районным работником? Ведь мне в жизни никогда не приходилось заниматься колхозами.
      "То-то и взял себе в помощники Гошатхана! - со злостью подумал Рустам. - Сам в колхозных делах неуч, а понадеялся на демагога".
      Аслан понял, почему так угрюмо сверкнули глаза Рустама, но продолжал спокойно, не повышая голоса!
      - Работал я в Академии наук; судя по всему, ценили, жена преподавала в средней школе, детишки учились. А вот все оставил, приехал сюда... И не подумай, что под нажимом, по принуждению: нет, сам вызвался. Почему? А потому, что судьба науки, которой я посвятил жизнь, решается здесь, в Мугани! И партия очень целеустремленно взялась за подъем сельского хозяйства. В такое время думать о личном благе унизительно для коммуниста.
      "Да он агроном, что ли? Экономист?" - подумал Рустам.
      - Меня привела сюда, в Мугань, страстная жажда борьбы, - продолжал Аслан. - Борьба идет не только за урожай, не только за хлопок, но за счастье народа...
      Рустам опять почувствовал уважение к этому городскому интеллигенту, не похожему на районных работников, к которым он привык, с которыми то ругался, то мирился и уж во всяком случае, не очень-то считался.
      - И я стараюсь, чтобы все люди жили счастливо, товарищ Аслан, - сказал председатель колхоза и впервые за всю беседу улыбнулся.
      Помощник Аслана уже несколько раз заглядывал в дверь и покашливал напоминал, что в приемной ждут посетители...
      Вероятно, встреча вот так мирно и закончилась бы, но строптивый Гошатхан не уклонился от поединка с Рустамом.
      - Разговоры разговорами, слова словами, а надо бы изучить положение в колхозе и обсудить на бюро райкома. - Гошатхан подумал и добавил: - С широким колхозным активом.
      - Не грози! - тотчас взорвался Рустам. - Не на пугливого напал. Хоть сотни раз проверяйте и изучайте, не боюсь!
      Аслан стукнул карандашом по столу и сказал, что предложение Гошатхана вполне разумно, грозить почтенному Рустаму-киши никто не собирается. Кстати сказать, Рустаму сейчас же надо завернуть в райисполком, получить для фермы аптечку, кровати, радиоприемник, передвижную библиотечку. Аслан не сомневается, что Рустам-киши проявит присущую ему оперативность и приведет ферму в культурный вид. А над сегодняшней беседой ему надо серьезно задуматься и понять, что каждое время имеет свои требования и умные люди с ними считаются. Наконец председатель колхоза должен помнить: партия не простит ему бездушного отношения к труженикам.
      - С работой мы справимся, ручаюсь! - Рустам поднялся. - Лишь бы заткнуть глотку недоброжелателям! Бомбардируют анонимками и МТС и, кажется, газету.
      Аслан задумался.
      - Я анонимкам значения не придаю, но если они тебя беспокоят... Ладно, посмотрю, узнаем, чьей рукой составлены.
      Эти слова, как ни странно, мгновенно успокоили Рустама, и он с легкой душою вышел из райкома. Надо заметить, что, уходя, он колебался, подать ли руку, прощаясь, Гошатхану, но все-таки подал, а на лестнице тщательно вытер ее платком, будто прикоснулся к жабе...
      В ближайшем магазине он купил банку варенья из лепестков розы и консервированный компот, зашел в больницу и попросил сиделку передать сверток жене Керема. Столкнувшись в коридоре с Мелек, он поблагодарил ее за внимание к больной, ничем не выдав своих чувств к Гошатхану.
      Уже вечерело, когда он вошел во двор своего дома, вдохнул с вожделением запах чихиртмы, стоявшей на очаге, радушно поздоровался с женой и, предвкушая удовольствие мирного чаепития, поднялся на веранду. В глубине сада он заметил Майю и Першая, которые гуляли, обнявшись. Рустам негромко сказал Сакине:
      - Чего они там шепчутся?
      - Аи, киши, радоваться надо бы, что подружились...
      - Ничего не имею против, но все-таки присматривай. Девушку обмануть нетрудно. Когда сбежит, нам же с тобою придется горевать. Две лошади в одной конюшне стоят, так и характером становятся схожими. Будто не замечала?
      - Оставил бы ты невестку в покое, - вздохнула Са-кина. - Добьешься, она тебе на одно слово бросит в ответ тысячу...
      Вечер стоял безветренный, тихий, и Майя услышала этот разговор на веранде. Она не вышла к чаю, рано легла спать в одинокую, захолодавшую за последние ночи постель, а когда внезапно примчался с поля Гараш, превозмогая себя, встретила его, раскрыв объятия... Она смертельно боялась, чтобы и эта встреча не кончилась разладом и чтобы Гараш снова не ушел ночью из дому.
      А утром, сама того не желая, с тоскою спросила Гараша:
      - Милый, что такое счастье?
      Гараш, не задумавшись, будто заранее знал, о чем его спросят, ответил:
      - Семейное счастье в том, чтобы мужа всегда встречали приветливо, развлекали и утешали.
      - Как ты наивно судишь... - горько усмехнулась Майя.
      - Как умею. Выше головы не прыгнешь.
      - Почему так в жизни устроено: сперва все кажется прекрасным, а приглядись, и наступит разочарование, - думая вслух, продолжала Майя.
      - Ну, эта философия не для нас, сельских механи'заторов... Майя, ради бога!... Мне ведь работать надо, весь день не слезаю с трактора, - жалобным голосом попросил Гараш и, спрыгнув с кровати, начал быстро одеваться. - Вот жизнь-то!... Еле-еле вырвешься домой, а тут нет конца нравоучениям... Завтрак бы приготовила...
      Через полчаса он уехал.
      5
      Снова целую неделю Гараш безвыездно провел в поле; минутки свободной не выпадало, а вечером валился на топчан и забывался каменным сном.
      Механизаторы трудились от зари до зари, поднимали целину, сеяли, бороновали, вносили в почву удобрения, их подгоняла весть, что погода вот-вот испортится, хлынут затяжные дожди. Самая дорогая мечта муганца управиться с севом до ненастья.
      Наджаф и в труде не отставал от Гараша и ухитрялся наведываться домой, порою пешком шел ночью двенадцать километров. А загудели на рассвете тракторы - он снова в поле.
      Однажды он пристыдил друга:
      - Ничего здесь не случится, иди, бессовестный человек, к жене, я за всем присмотрю!
      Гараш поехал домой. Темно, пусто было на деревенских улицах, когда он спрыгнул с попутного грузовика. Хорошо, если бы сегодня Майя не встретила с надутым видом, не докучала жалобами. В первые дни после замужества она была совсем-совсем иною. Неужели она права, неужели в семейной жизни обязательно наступают дни охлаждения, отчужденности?
      Хозяйки в хлевах доили коров, сладкий запах парного молока, мешаясь с дымом очагов, стлался по траве. Кое-где алели низкие костры. С заунывным блеянием толкались овцы и бараны, укладываясь на ночь.
      Вдруг чья-то рука опустилась на плечо Гараша, и он вздрогнул.
      - Попался! Теперь не отпущу, хоть караул кричи! Идем скорей! - бодро сказал Салман и, не дожидаясь ответа, потащил Гараша через улицу к калитке своего дома. - Да подожди, не вырывайся... Получили новую инструкцию для тракторных бригад. Не привык, что ли, каждый месяц получать новую? Вот посидим минут пять, выпьем по стакану чая, отдам инструкцию, и беги домой. Не на утро ж оставлять! Тем более что на днях, может, и завтра, уеду в Баку выбивать из министерства наряд на цемент для Дома культуры!
      Во дворе у очага хлопотала Назназ, щеки ее раскраснелись, прядь каштановых волос упала на глаза, она улыбнулась Гарашу с такой нежностью, что у него дрогнуло сердце.
      - Проходите в комнату, чихиртма готова! Эй, Салман, помоги гостю умыться.
      - Занимайся своим делом, женщина, - с добродушной грубостью сказал Салман и потянулся за медным кувшином с водою.