Поторопишься - семена не прорастут, сгниют в земле, придется пересевать. Пересеять не так уж трудно, но на сколько же снизится оплата трудодня!
      А запоздал - еще хуже: семена в сухой земле прорастают медленно, хлопчатник становится хилым, вовремя не цветет; наступит летняя жара, а коробочки не раскроются, так зелеными и останутся. Тогда бригаде совсем плохо: урожай жалкий, заработки никудышные.
      Но если посеять в срок, в удобренную, полную влаги землю - не успеют еще зажелтеть пшеница и ячмень, как на кустах хлопчатника уже лопнут коробочки и покажутся белоснежные пушистые комочки, похожие на белых голубей. Сил бригада затратит не так уж много, а урожай баснословный.
      Внимательно выслушав и противников и защитников раннего сева, посоветовавшись со стариками, изучив длительный прогноз погоды, Ширзад решил рискнуть - начать сеять на участке звена Гызетар.
      Два дня назад он зашел в правление и сказал о своем намерении председателю. Рустам при встрече с бригадиром обычно морщился, усердно дымил, так что глаз не видно было. И на этот раз он поступил так же. Пока Ширзад говорил, председатель с глубокомысленным видом затягивался дымом, а слушал ли он бригадира - понять было трудно.
      - Ладно, начинай, - неохотно разрешил Рустам и занялся своими бумагами.
      Ширзаду хотелось встряхнуть председателя, сказать в упор: "Эй, дядюшка, проснись, вдумайся в мою речь, а потом уж соглашайся!..." Но он промолчал. Из соседней комнаты он позвонил Шарафоглу, попросил прислать Наджафа с тракторной сеялкой.
      За два дня земля подсохла, участок в семьдесят гектаров был готов, семена отборные - зернышко к зернышку.
      Вечером весь колхоз облетела весть, что на участок Ширзада утром приедут гости из "Красного знамени" проверить, как выполняется договор.
      Утро начиналось парное, мглистое. Наджаф, в телогрейке, в высоких сапогах, расхаживал у тракторной сеялки, поторапливал девушек. Ширзад взял горсть мягкой рассыпающейся земли.
      - Как сквозь сито пропустили! Словно первосортная крупчатка. Ну, девушки, начнем, да будет ваша рука легкой!
      Принесли мешок, засыпали семена сперва в ведра, а потом уж в семенной ящик сеялки. Першан подхватывала тяжелый мешок, как былинку, Ширзад любовался ее сноровкой и ловкостью, раскрасневшимся лицом и думал, что нет на свете девушки прекрасней...
      Едва трактор тронулся, на поле показалось начальство: Рустам, Салман, Ярмамед и гости - Кара Керемоглу и все еще красивая, статная Зейнаб Кулиева.
      - Выступает-то, как пери! - вздохнула Першан. - И не подумаешь, что колхозница. На врача похожа!
      - Эй, дочка, не заглядывайся, семена рассыпаешь, - напомнила тетушка Телли.
      В это время Салман выбежал на середину поля и поднял руку. Наджаф затормозил, решив, что случилась какая-то беда, но стоявшие на сеялке Першан и Телли показали ему знаками, что все в порядке, он снова потянул к себе ручку, и трактор загудел.
      - Стой, стой, кому говорю! - закричал Салман и замахал рукою. - Кто позволил сеять? Семена губите?
      Он решил, что бригадир самовольно приступил к севу - подходящий случай унизить Ширзада при гостях и Першан, еще раз показать Рустаму-киши, что доверять этому человеку невозможно.
      А Рустам и в самом деле уже забыл, что два дня назад разрешил начинать сев.
      - Вы же сами позавчера согласились, - с упреком напомнил Ширзад.
      Метнув куда-то в сторону гневный взгляд, Рустам сказал:
      - Два дня назад было одно, теперь - другое. Небо-то хмурится.
      - Ничего не хмурится! - крикнул с трактора Наджаф.
      - Вот как нагонит тучи, как хлынет дождь, тогда и кончится все бедою, - продолжал председатель. - Так что не торопись.
      Торжествуя полную победу, Салман шумно негодовал:
      - Подумать, какое самовольство!... Разве можно так халатно относиться к обязанностям бригадира? А вдруг ночью мороз?
      Першан, стоя на площадке сеялки, не знала, что делать: ей хотелось заступиться за Ширзада, за опечаленную Гызетар, за честь всей бригады, но она не решалась спорить с отцом при гостях.
      Выручила всех Зейнаб Кулиева. Выступив вперед, она негромко, но отчетливо заметила:
      - Март на исходе, вполне можно сеять. Какие у нас на Мугани теперь морозы! Ну, захолодает немножко, а земля-то ведь не промерзнет.
      - Я отвечаю за урожай, - твердо сказал Ширзад.
      - А если заморозки? - спросил Рустам.
      - Никаких заморозков в эту декаду не предвидится: Откуда знаю? Прогноз бюро погоды!
      Рустам расхохотался.
      - Знаем мы это бюро погоды! Говорят: "Солнце", - жди дождя; говорят: "Дождь", - жди солнцепека! Сынок, я - твое бюро погоды, волосы мои поседели, глаза потускнели оттого, что следил за тучами, ветрами, закатами.
      - Аи, какие мы счастливые! - закричала тетушка Телли. - Что там теперь правительственное радио или газеты? Наш председатель все, все знает!
      Рустам счел недостойным мужчины связываться с ней и промолчал, но подумал: "Погоди, я тебя еще заставлю своим платком пыль подметать у моих ворот!..."
      - А мы посеяли двести гектаров, - мягко проговорил Кара Керемоглу. - И не раскаиваемся. По правде сказать, я тоже колебался, вот она, - он взял за руку Зейнаб, - подтолкнула...
      - Да, в этом году придется быстро действовать, - сказала Зейнаб, помолчала, задумавшись, затем добавила: - Решительно нет смысла ждать. Смелее беритесь, соседи, не раскаетесь.
      - Кроме смелости, нужен еще здравый смысл, если не ошибаюсь, - заметил Салман и захихикал, довольный своей находчивостью.
      - Э, молчи, не мешай сестрице Зейнаб! - властно оборвал Рустам.
      - Правильно, товарищ Салман, вполне правильно! - У Зейнаб Кулиевой было очень усталое лицо, и говорила она с трудом. - Земля уважает смелого и умного хозяина. Ветер, снег, дождь, солнце - то наши враги, то друзья. Вовремя воспользуемся погодой - значит, друзья. Запоздали - враги! - Она глубоко вздохнула. - Вот и давайте действовать и умно и смело.
      Першан впервые видела, что отец робеет перед женщиной, - не смеет ее остановить. "Попробовала бы Майя обратиться к нему с советом! Вот бы история началась... А как спокойна Зейнаб, как обдуманы и взвешены ее слова".
      Еще больше удивилась Першан, услышав, как отец ответил:
      - Желаю счастья, сынок! Наши гости - опытные, мудрые земледельцы. Как можно ослушаться их добрососедских указаний? - Он махнул Наджафу: - Давай трогай!
      И трактор с монотонным рокотом потянул за собою сеялку.
      Уступчивость Рустама всех поразила. А причина была проста: неприлично возражать гостям... Да к тому же он не был еще и сам уверен, пора ли начинать сев или еще рано.
      Вскоре трактор был далеко, и шум мотора не мешал беседе. С наслаждением вдыхая влажный запах земли, любуясь степью, Кара Керемоглу, потомственный крестьянин, справедливо считавший, что нет ничего на свете прекраснее Мугани, сказал:
      - Участок и вспахан и удобрен хорошо. Здесь себерете богатый урожай.
      - Да, с бригадой Ширзада соревноваться будет нелегко, - согласилась Зейнаб.
      Похвала известных всей республике мастеров высокого урожая была приятна Ширзаду, он взглядом поблагодарил гостей за доброе слово.
      - Куда теперь поведешь? - обратился Кара Керемоглу к Рустаму.
      - Куда сами пожелаете. Чтоб потом не жаловались, что показал только хорошее, а недостатки скрыл, - улыбнулся тот.
      Кара Керемоглу показал на маленькую точку, темневшую на горизонте.
      - Трактор как будто? Вот туда и пойдем.
      - Отлично. По дороге озимые покажу.
      Пропустив гостей вперед, Рустам задержался и шепнул Ширзаду:
      - Слишком ты занесся, сынок! Имей в виду, если придется пересевать, не оберешься позора. Да и народ оставишь без хлеба насущного...
      И, размахивая руками, быстро догнал Кара Керемоглу,
      "Как это все надоело! - подумал Ширзад. - Рустам верен себе: болезненно воспринимает любое возражение. Эх, как трудно!" И тут же возникла мысль: а стоит ли огорчаться? Есть своя бригада - хлопот по горло, надо собрать тучный урожай. Можно держаться в сторонке, ни во что другое не вмешиваться. Что, ему больше других надо? В бригаде его уважают - и Гызетар, и Телли, и даже дерзкая на язык, но трудолюбивая в поле Першан, и другие девушки всегда поддержат, сил не пожалеют, чтобы победить в соревновании. Не Словом, а примером он покажет всему колхозу, как нужно работать.
      Но едва успел Ширзад сделать несколько шагов по своему участку, как эти мысли показались ему странными, дикими. Что это, преждевременная усталость, отказ от борьбы? Нет, этому не бывать.
      - Почему остался? - окликнула его Гызетар. - И без тебя обойдемся. Ты с гостями иди, посмотри, что в других бригадах творится. Если выбрали тебя партийным секретарем, будь в курсе всех колхозных дел.
      - Уговорила! - ответил Ширзад и побежал вдогонку за гостями.
      3
      Всю дорогу Рустам всматривался в землю, предоставив Салману занимать разговорами гостей. Он примечал и трещины на пригорках, и быстро подсыхавшую почву в ложбинках, и сочную мураву по канавам и вдоль арыков. И все же боязнь заморозков сковывала его волю.
      - Почему же они стоят? - удивленно спросил Кара Керемоглу.
      - Кто стоит? - Рустам встряхнулся, чтобы отвлечься от размышлений.
      Оказалось, что они уже подошли к трем тракторам, неподвижно застывшим на краю огромного массива. Салман только что объяснил гостям, что здесь, на участке в восемьдесят гектаров, будет посеяна яровая пшеница.
      - Горючее, наверно, кончилось. А может, какая авария? - Рустам растерялся.
      - Да нет, не похоже, трактористов-то не видно, - возразил Кара Керемоглу.
      "Ну и лиса! - подумал Рустам. - Все с одного взгляда смекает. Когда проходили мимо озимых, мягких, как постель новобрачной, так он воды в рот набрал, не хвалил! А тут встрепенулся... - Сейчас он не сомневался, что у Кара Керемоглу душа не игита, а завистника. - Мало ли что! Половину участка вспахали и прилегли отдохнуть, - утешал себя Рустам, но через минуту ему стало ясно, что здесь к пахоте и не приступали. - Видно, эта проклятая цапля Ярмамед опять забыл прислать и воду для заправки, и пищу трактористам. И Салман тоже хорош! Обоих придется выгнать из правления, как собак из мечети. "Берите-ка кетмени, правнуки свиньи, отправляйтесь в поле!...". Избаловались жрать колхозный хлеб, прохлаждаясь у стола с телефоном. В кошек превратились, в кошек из ханского дворца, зажиревших на кюфте, - лень глаза открыть, под носом у себя мышь заметить..."
      Злость застряла в горле Рустама, будто рыбья косточка. Увидев Гараша среди отдыхавших на солнцепеке трактористов, он почернел, кулаки сжались. Ах, рожденный мною и на меня непохожий лентяй! Осрамил, родного отца осрамил в такой день!
      - Притомились? На солнцепеке решили погреться? Другого времени не нашли? - накинулся на трактористов председатель.
      Те нехотя поднялись, отряхнулись, поздоровались, но ничего не сказали в ответ Рустаму.
      - Что глазами хлопаете? Языки проглотили? Почему не пашете?!
      - Запрещено, - наконец сказал Гараш.
      - Да кем запрещено, кем?
      Неожиданно раздался знакомый сильный голос:
      - Эй, Рустам, чего там прижал моих трактористов? Они-то в чем провинились?
      Рустам резко повернулся и едва не вскрикнул от удивления: к нему подходил загорелый, с непокрытой головою Шарафоглу.
      - Здравствуйте, товарищи, рад вас видеть вместе. - Он пожимал руки, приветливо улыбался; для каждого у него нашлось сердечное слово.
      - Так вот, старый друг, считал я тебя рачительным хозяином, а теперь сомневаюсь что-то, - обратился Шарафоглу к Рустаму. - Сам разве не видишь, почему тракторы стоят?
      Появление Шарафоглу вовсе сбило Рустама с толку. Чтобы не попасть впросак, он не ответил, только пожевал губами.
      - А вы догадались? - с лукавым видом спросил Шарафоглу Зейнаб Кулиеву.
      Та замялась, покосилась на Рустама и сказала:
      - Дядюшка Рустам только прикидывается, что не понял. Для чего же пахать-то, если не внесены удобрения?
      С глаз председателя будто сняли пелену. Он окинул взором весь огромный участок и не обнаружил даже следов удобрений.
      На миг его глаза встретились с глазами Ширзада. "А ведь я тебя предупреждал, но ты не послушался, решил, что подкапываюсь под твое председательское место. Теперь можешь убедиться, кто на самом деле тебя бодает рогами в спину..." - безмолвно говорил юноша. Но Рустам не понял, решил, что бригадир злорадствует, и обиделся еще сильнее.
      Гараш пожалел отца и глухим, прерывающимся от волнения голосом сказал:
      - Как только увидели, что нет удобрений, я в село побежал. Говорят: ты на мельнице. Бегу туда, говорят: отец встречает гостей. Вот и пришлось позвонить товарищу Шарафоглу.
      - Да, Рустам, сам знаешь, пахать неудобренную почву запрещено. Строжайшее предписание! Лучше дня на два позже начать, но обязательно удобрить, - сказал Шарафоглу. - Чей участок?
      - Немого Гусейна, - тотчас доложил Ярмамед.
      - А! Того самого Гусейна, у которого семена не взошли на ста гектарах?
      - Того самого, - подтвердил Рустам и подумал, что у его фронтового друга память отличная. Жаль, что годы подсушили Шарафоглу, ничего не признает, кроме службы. Ну, разве нельзя было об этом поговорить наедине?
      А где же бригадир? - не отставал Шарафоглу.
      - На ферму уехал, с ревизией.
      - Нашли время! - удивился Шарафоглу и посоветовал председателю, чтобы не было простоя, направить тракторы хотя бы на участок Ширзада.
      "И про Ширзада все знает, вот человек!" - ужаснулся Рустам.
      А Шарафоглу курил, беспечно разговаривал с Зейнаб и Кара Керемоглу, всем своим видом показывая, что он не намерен придавать слишком большое значение этому неприятному происшествию. Подбодрить, что ли, друга хотел? Но не таким был Рустам, чтобы таить обиды и казаться веселым, когда на душе тяжело. Хватит! Теперь он поведет гостей на самые лучшие участки.
      Однако неприятности не кончились. Едва вышли к шоссе, Рустам увидел юркий "газик", а рядом с ним Гошатхана, Немого Гусейна и Майю.
      "Эта ящерица всегда перебегает мою дорогу, - подумал Рустам о Гошатхане. - И почему Гусейн вернулся? Вот я из него самого сделаю удобрения и разбросаю по земле!"
      4
      До самых сумерек Гошатхан ходил около палатки Керема и с нетерпением посматривал на дорогу.
      К вечеру стали возвращаться в становище овечьи отары; Гошатхан наблюдал, как, раскачивая набухшее вымя, торопятся матки к загонам, а бараны идут позади, важные, горделивые - в неколебимом сознании собственного достоинства. Блеяние овец и ягнят слилось в нестройную симфонию, когда все отары заполонили становище.
      Наконец все овцы и бараны были загнаны, и пастухи принялись на разожженном из хвороста и сухого помета костре готовить ужин и чай. Постепенно, минута за минутой, шум стихал и ночная тишина опускалась на Муганскую степь, лишь кое-где взвизгивали и гневно лаяли на проскользнувших в траве полевых мышей сторожевые псы.
      Длинные языки пламени лизали темноту, и когда Гошатхан отворачивался от костра, мрак вокруг казался непроницаемо плотным - рукой можно пощупать.
      Но вдруг мигнула и тотчас погасла на горизонте звездочка, через секунду опять вспыхнула - ярче, светлее, донесся приглушенный шум мотора, и Гошатхан с облегчением вздохнул: возвратился его "газик".
      Машина остановилась за палаткой, со всех сторон сбежались собаки, Керем и чабаны еле-еле их отогнали.
      Гошатхан помог жене выйти из машины. Мелек, такая же низенькая, как и муж, в теплом пальто казалась неуклюжей.
      - Господи, темь-то какая!, - сказала она, подавая мужу чемоданчик. - А собаки не тронут?
      Взяв жену под руку, Гошатхан осторожно повел ее.
      - А как дети?
      - Сельми согласилась переночевать.
      - Значит, Севиль уснет не раньше полуночи, - покачал головой Гошатхан.
      - Нет, нет, сказок не будет: я велела не засижи ваться позднее девяти.
      - Как же, послушаются они тебя на расстоянии!
      У входа в палатку ожидала врача Гарагез; она дрожала от вечернего холода, но даже не замечала, что замерзла. Маленький невзрачный Гошатхан был теперь в глазах девочки благороднейшим человеком, героем: ведь он послал за доктором свою машину.
      В палатке Керема лампа стояла на ковре, фитиль был привернут, - сразу и не разглядишь, где больная. Мелек попросила:
      - Девочка, где ты? Посвети-ка!
      Гарагез подняла лампу, и Мелек увидела жену Керема, лежавшую в беспамятстве, а рядом с ней свернувшегося клубочком мальчика.
      Мелек кивнула на ребенка, Керем догадался, взял сына на руки, а мальчуган так и не проснулся.
      - Двустороннее воспаление легких, - выслушав больную, после некоторого колебания сказала Мелек и прикусила нижнюю губу. Гошатхан не удержался, свистнул: дело скверное...
      Затаив дыхание, следил Керем за выражением лица Мелек.
      Медленно пряча в чемоданчик инструменты, Мелек вопросительно посмотрела на мужа: она привыкла во всех случаях жизни с ним советоваться.
      Проснулись и залились пронзительным ревом близнецы; Гарагез кинулась к ним, положила на ковер, стала пеленать.
      - Будущие советские граждане, - усмехнулся Керем, показав на младенцев. - Государству прибыль...
      Мелек понравилось, что он не теряется, хочет шуткой приободрить и себя и дочку.
      - Не беспокойся, - спокойно сказала она. - Поправится, но не так скоро. Сейчас я ей введу пенициллин, банки поставим, к утру жар спадет, тогда можно увезти в больницу. - Она задумалась. - И детей надо устроить в ясли, что ли.
      Через полчаса все наладилось.
      Вдруг тревожно забрехали псы. Вся стая выла и лаяла на разные голоса.
      Керем схватил двустволку.
      - Алабаш на волков лает! - объяснил он Гошатхану и выскочил одним прыжком из палатки.
      - Ради бога, не уходи, боюсь! - взмолилась Мелек, увидев, что муж собрался идти за Керемом.
      - Чего в палатке-то бояться? - не понял Гошатхан.
      - За тебя боюсь.
      Гошатхан неодобрительно покачал головой, нахлобучил кепку и вышел. Тьма была кромешная. Лай собак прокатился по становищу и теперь доносился откуда-то из степи; слышались крики чабанов.
      - Держи, Алабаш, держи-и-и!...
      - Хвата-а-ай!...
      Огненная вспышка выстрела прорезала ночную тьму, загудело эхо в камышах, и невидимый во мраке Керем сказал кому-то спокойным, чуть хриплым голосом:
      - Не стреляй, сынок, собаку зацепишь.
      Раздался жалобный визг, стая дружно зарычала, и Гошатхан понял, что собаки сцепились с волком. Теперь свора приближалась к палаткам, от лая псов и крика чабанов, казалось, сотрясалась вся степь; видно, собаки перерезали путь волку в камыши, и он шарахнулся к становищу.
      - Алабаш, бери за горло! - оглушительно орал Керем.
      Наконец собачий лай смолк, и вскоре чабаны притащили волка, принесли фонарь, посветили: из распоротого волчьего брюха вывалились внутренности.
      Керем плюнул и велел молодому чабану наградить псов курдюком заслужили...
      - Молодец, молодец! - ласково говорил он, поглаживая спину огромного Алабаша, - Издалека почуял волка, молодец! - И объяснил Гошатхану: Волк-то с гор спустился, голодный, весь вечер подкрадывался к стаду, решил наконец, что собаки уснули, и осмелел, метнулся в загон. Но Алабаш не дремал! Нет на Мугани другого такого сторожа.
      - Послушай, Керем, напрасно держишь гостя на ветру, - послышался из темноты дребезжащий старческий голос. - Чаем надо угостить, шашлыком.
      - Это наш дедушка Баба, один из старейших чабанов - вполголоса сказал Керем. - Если не устал, пойдем к нему. Разговорчивый, много преданий помнит.
      5
      Ветер шуршал в камышах, хлопал полуоторванным пологом какой-то палатки. Костер потух, рубинами краснели угли под золою. Казалось, все уснуло в Муганской степи: свернувшись мохнатыми клубками, спали овцы и бараны, даже собаки заснули, время от времени взбрехивая в знак того, что они на посту и дело свое знают... Керем, взяв гостя за руку, провел его в одну из палаток; шли на ощупь в непроницаемой темноте.
      - Степь. Ты уж извини - степь, - поминутно повторял он, оправдываясь.
      - Жена-то, может, простит, у Мелек сердце доброе, а я прощать не собираюсь! - возразил Гошатхан. - Теперь, когда больной легче, поговорим серьезно... В магазинах полным-полно раскладушек, заработки у тебя не такие уж скверные, неужели нельзя купить две-три?
      - Чабаны не замечают запаха овечьего помета, привыкли, - сказал с натянутым смешком Керем.
      - Если через неделю не увижу во всех палатках раскладушек, здороваться перестану!
      Керем знал, что этот гость шутить не любит.
      - Будет выполнено! Ну, пойдем!
      В палатке, тускло освещенной коптилкой, сидели на овчинах молодые чабаны; были среди них и девушки. При появлении гостя все встали, а сидевший в красном углу, облокотившись на мутаку, седобородый старик только наклонил голову.
      - Милости просим. - И он указал гостям место рядом с собою.
      Гошатхан отвык сидеть с поджатыми ногами на ковре, но делать нечего, покряхтывая, опустился.
      Старость хозяина была величественной: борода, усы, копна волос на голове побелели, как снег; лицо, покрытое глубокими темными морщинами, походило на пашню. А глаза блестели из-под белых бровей и ресниц, как незамерзающий родник среди сугробов в горах.
      - Как нравится тебе наше житье-бытье? - спросил дед Гошатхана. И, не дожидаясь ответа, приказал самому молодому пастуху: - Сынок, ноги у тебя легкие, неси ужин!... В этом году ранний приплод, - продолжал хозяин, сегодня окотилось тридцать маток, двенадцать близнецов, крепкие, как орешки.
      - Пусть будет щедрой весна, - пожелал Гошатхан.
      - Спасибо, товарищ, за доброе слово. В мире нет более красивого и полезного животного, чем баран. По истине это украшение степей и гор. Отнесись к нему бережно - и он обрастет мясом и шерстью, а шерсть тоньше шелка, а мясо так и сочится жиром. Овечье молоко - как родниковая вода изнемогшему от жажды, - сладкое, жирное, благоуханное. - Старик на мгновение задумался, погладил бороду и негромко запел слабеньким, дребезжащим, но благозвучным голосом:
      Что за нежная овца,
      Белоснежная овца...
      Бабка режет сыр ломтями,
      Сливки же - белей лица!
      Любознательный Гошатхан придвинул к себе лампу и вынул записную книжку.
      - Можно записать? Золотые слова!
      - Сколько ни записывай, а таких слов у меня не убудет, - наивно похвастался дед. - Бумаги в городе не хватит, если собирать все слова, даже в Баку не хватит!... В груди народа, сынок, сокровищница этих дивных песен!
      - Тем более их надо сберегать для потомства. Дедушка, а сколько же тебе лет?
      - Откуда мне знать? - Старик Баба самодовольно засмеялся. - Когда мы появились на свет, то загсов не было, грамотных в аулах тоже не встречалось. Если прикинуть на глазок, то за девяносто. А я покрепче вот их! - И он показал на молодых чабанов.
      - Женить хотим, не соглашается, - пошутил Керем.
      Чабаны засмеялись.
      - Аи, Керем, зачем обманываешь знатного гостя? - с укором покачал головой дед. - Разве я отказывался от красавицы Телли? С малых лет был в нее влюблен, да твой же отец похитил, украл.
      - Моя мать, конечно, активистка, но вот беда драчливая. Боюсь, в твоей бороде ни волоска не останется.
      Принесли в бадейке горячее молоко, смешанное с молозивом, и горячие шашлыки.
      - Дедушка, ты давно ходишь в степь с овцами? - спросил Гошатхан, отхлебнув из стакана вкусный густой напиток.
      - Мой дед был чабаном, отец был чабаном, - гордо сказал хозяин. - И я с восьми лет пасу ягнят, а с пятнадцати - баранов. Вся жизнь прошла здесь, в горах и степи... Ни дня не расставался со стадом.
      Старик увлекся, стал вспоминать, как однажды в горах попал в ураган и все стадо потерял, как волков душил руками.
      - Сорок лет назад в горах Кельбаджара6 с тигром один на один вступил в схватку. Все-таки одолел!
      - А памятку покажи-ка гостю, - попросил сосед. И спросил Гошатхана: Разве не видите?
      Гошатхан вгляделся и заметил под белой бородой старика шрам, похожий на узкую тропинку в густой заколосившейся пшенице.
      Пастухи, завернув в лаваш куски горячего шашлыка, ели с таким удовольствием, что и Гошатхана разобрал аппетит.
      - А где свирель? Барабан? Ай, Керем, унывать не надо! - сказал дед. Радоваться надо, что доктор приехала, твою жену спасла... Вот в честь сестрицы-доктора и ее мужа заводи-ка песню!
      По его знаку юноши принесли свирель и барабаны, но Керем отказался принять свирель, с поклоном передал ее старику...
      - Э, дыхания в груди не хватает, - пожаловался тот. - Бывало, - в прежние годы... - Но все-таки приложил свирель к своим бледным губам, и в палатке раздались печальные, заунывные звуки, и камышовая дудка запела... Это была старинная пастушья песня, в ней слышался топот многотысячных отар, клубилась знойная пыль, лаяли собаки, коварные волки крались в камышах и пылали ночные костры.
      Дед устал, отдал свирель Керему и объяснил Гошат-хану:
      Отроги Малого Кавказского хребта на западе Азербайджана.
      - У пастуха два верных друга: собака и свирель.
      Керем заиграл плясовую, от звуков которой кровь
      быстрее побежала по телу, а ноги как бы сами собой задвигались; старик, придвинув парные барабаны, аккомпанировал; юноши пустились в такую лихую пляску, что Гошатхан почувствовал, как с его плеч десяток лет свалился... Мохнатые тени метались по стенкам палатки, неутомимые чабаны кружились, прыгали, скользили, и барабаны мерным рокотом отсчитывали такой стремительный ритм танца, что дух захватывало...
      Наконец музыка оборвалась, усталые танцоры повалились на овчины, Керем с трудом перевел дыхание, а дед, поглаживая бороду, сказал:
      - Днем, говорят, Рустам-киши завернул на ферму. Давненько не бывал. Ты бы ему велел купить для нас радиоприемник, - обратился он к Гошатхану. - И свирель и барабан, слов нет, хороши, но ведь мы не знаем, что на белом свете творится. Одичали в степи. - Подумав, хозяин добавил: - Честный Рустам-киши, весьма честный, а вот кожа - как у черепахи панцирь.
      Гошатхану хотелось узнать, что думает старик о председателе, но он счел неудобным выспрашивать и сказал:
      - Дедушка, открой тайну своего долголетия!
      - Никакой тут тайны нету, - пожал плечами старик. - Жил в степи ив горах, сам себе был хозяином, никакого начальства в глаза не видел... Ну, чего еще? Никому не завидовал. Положив голову на подушку, не терзал себя мыслями, что кто-то возвысился, а я остался, как был, чабаном, кто-то разбогател, а я по-прежнему бедняк... И, закрыв глаза, я сразу засыпал, а завистливый сна не знает, сердце его не ведает отдыха. Чего ж еще? Не обжирался шашлыками, выходил из-за стола, едва утолив голод. Умывался горной водою, дышал степным воздухом. И, наконец... - Он хитро прищурился. - Наконец, спокойной ночи, спать пора, уж звезды гаснут...
      6
      Проснувшись от овечьего блеяния и яростной переклички собак, Гошатхан вышел из палатки. Светало. Пастухи выгоняли стада из загонов, размахивая длинными палками, овцы шли, прижимаясь друг к другу, будто озябли, псы нюхали землю и для порядка лаяли.
      Увидев осунувшуюся, побледневшую жену, Гошатхан почувствовал себя неловко: он и веселился с чабанами, и выспался, а бедняжка всю ночь глаз не смыкала... Мелек сказала, что температура у жены Керема спала и сердце бьется ровнее, но все же в открытом "газике" отправить больную в далекий путь опасно...
      -Ладно, пришлю карету "Скорой помощи", - сказал Гошатхан.
      На шоссе, километрах в десяти от фермы, он натолкнулся на рустамовскую "победу", которая прочно застряла в выбоине, залитой жидкой грязью.
      Шофер то садился за руль, включал мотор, то, выскочив, подкладывал под колеса хворост, охапки сухой травы, но задние колеса буксовали, со свистом отбрасывая сучья.
      - Останови! - приказал Гошатхан своему шоферу.
      Услышав, что Рустам послал сына за женой Керема, Гошатхан руками развел. "Что за характер! Вчера был один, сегодня совсем другой. Вот так киши!..." Втроем они с трудом вытащили машину, развернулись и помчались на ферму.
      Когда больную вынесли из палатки и положили в "победу", Гарагез и сынишка зарыдали, расплакались и близнецы, видно потому, что пришло время плакать...
      - Надо и детей брать, - шепнула Мелек мужу. - Здесь оставлять немыслимо...
      Керем и слушать сперва об этом не захотел, потом согласился, но сына все же не отпустил: пусть привыкает к суровой жизни чабана.
      Через час жена Керема была уже в районной больнице, близнецы - в яслях, Гарагез жить у Гошатхана отказалась, запросилась к бабушке Телли.
      - Значит, тебе у нас не нравится? - спросила Мелек.
      Девочка прижалась к ней, всхлипнула, но ничего не ответила...
      Поворчав по поводу бабьих капризов, Гошатхан усадил на заднее сиденье просиявшую Гарагез, а сам сел рядом с шофером.
      У здания управления водного хозяйства они встретили Майю.
      - Домой? Ну, садитесь! - предложил Гошатхан.
      По дороге непрерывно шли арбы с навозом и минеральными удобрениями, грузовики с семенами. Майя всем интересовалась, расспрашивала Гошатхана, она чувствовала себя уже коренной жительницей Мугани.
      - Да, еще неделька-другая, и зазеленеет наша степь. Красота! вздохнул Гошатхан.
      - Любите деревню?
      - Еще как! Да странная какая-то любовь, страданий много приносит.
      - Почему?
      - А потому, что нельзя не страдать, сталкиваясь с бескультурьем, которому нет оправдания, - горячо сказал Гошатхан. - Были на ферме? Видели? Так что ж тут спрашивать...
      Майя чувствовала себя неловко: камешки летят в огород Рустама.
      - Во всяком случае, здесь много хороших людей. С такими можно горы своротить.
      - Правильно. Тем более надо о них заботиться. Вот этого-то ваш свекор и в ум не берет, - сердито сказал Гошатхан.
      Неожиданно Майя тронула шофера за плечо и попросила остановить машину. Тот свернул к кювету, затормозил, колеса зашипели в грязи... Выпрыгнув, Майя подбежала к делянке озимой пшеницы.
      - Ну посмотрите, что за бессовестные люди! - пожаловалась она Гошатхану. - Пустили на участок воду - и ушли.