- Это почему же? - удивился Топор.
      - А потому, что жизнь изначально - это трагедия. Для каждого. И если ты в пути не изведал боли, если ты все время был счастлив и спокоен, значит ты нарушил великий замысел...
      - Чего-чего? - не успел ничего запомнить Топор. - Какой
      замысел?
      - Мудрость дается только страдавшим. И после приобретения она
      тоже дает страдание. Еще большее...
      - А если у меня куча "бабок"? - попытался его переубедить Топор. А?.. Если у меня хаза, крутая тачка и полно телок, так почему я должен страдать?
      Он вскочил с корточек, неприятно ощутив, что ноги перестали слушаться, и протянул исцарапанную ладонь:
      - Дай гвоздь, фраер!
      - Я еще это... не дописал поэму...
      Топор провел взглядом по клинописи, тянущейся метра на полтора по стене, и пояснил:
      - Когда топтун увидит твои каракули, он тебя заставит их зубами соскребать. Врубился, Пушкин? Гони гвоздь!
      Дрожащие пальцы поэта выполнили приказ.
      - Ладно. Я на воле допишу. По памяти.
      - А тебя за что взяли? - удивленно спросил Топор, пробуя гвоздь
      на остроту о мозоль на сгибе указательного пальца правой руки.
      Точно над мозолем на фаланге того же пальца синела буква "Ж".
      Единственную татуировку на своем теле он сделал в память о
      Жанетке. И даже не в зоне, а уже на воле. И почему-то очень этим гордился, хотя буква Жанетке не нравилась. Она так и говорила: "Комар какой-то пьяный! Еще и посиневший!" Топор глупо отшучивался:"Он денатурату напился".
      - Я ночью на пляже стихи декламировал, - прервал изучение
      Топором остроты гвоздя поэт. - Море и ночь внимательно слушали меня. А потом появились сотрудники милиции на машине, стали задавать глупые вопросы, потребовали документы, а я их, как назло, оставил в комнате у хозяйки. Я, знаете, снял недорого. Совсем недорого...
      - Стихи, небось, сопливые? - решил Топор. - Про любовь, поцелуйчики и все такое?
      - Лучшие стихи на земле написаны именно о любви.
      - Фигня это все! Знаешь, какой у меня самый любимый стих? Вот послушай:
      Если даже спирт замерзнет,
      Все равно его не брошу.
      Буду грызть его зубами,
      Потому что он хороший!
      Бледное лицо поэта покрылось розовыми пятнами. Он смущенно прокашлялся и выдал устную рецензию:
      - Это калька со знаменитого стихотворения детской поэтессы Агнии Барто. Причем, вульгарная калька...
      - Фраер ты моченый, а не поэт! - ругнулся Топор. - Ничего ты в стихах не понимаешь! Жизни ты не видел! Вот зону не видел?!
      - Не-ет.
      - То-то! Кто зону не видел, никогда хороших стихов не напишет. Потому как все крутые поэты в тюряге сидели! Что Пушкин, что Лермонтов, что Достоевский...
      - Пушкин и Лермонтов не сидели. Они были в ссылках. На югах. Достоевский сидел. Но он вовсе не поэт...
      - Много ты понимаешь! Да если ты, фраер, хочешь знать, я...
      Рукой Топор рассек воздух, запретил поэту говорить. В стальной двери камеры зашурудили ключом, и он торопливо выпалил:
      - Тебя сейчас выпустят. Молчи, не перебивай! Выпустят! Дай мне слово, что ты сейчас же побежишь к моим корешам и расскажешь, где я... Даешь?
      - Если речь идет о таком светлом деле, как спасение и...
      - Заткнись! - гаркнул Топор. - Запомни адрес...
      Он еле успел назвать номер дома. Окрашенное в темно-красную краску чудовище проскрежетало, напомнив о себе, что имеет право называться дверью, и открылось ровно наполовину. В камеру сделали по полшага два милиционера, обвели уверенными взглядами двух спящих задержанных бомжей, бледного поэта, остановились на опухшем лице Топора, и один из них, тот, что поменьше, поседее и покругломордее, радостно изрек:
      - Ну, вот мы и свиделись, боксер!
      После удара подъездной двери щека Топора перестала дергаться. Это было единственное хорошее событие, произошедшее с момента задержания. Но зато теперь щека опухла, и он ощущал, как ныли верхние скулы.
      - Не узнал? - повторил милиционер.
      Конечно, Топор узнал майора. Хотя тот человек на улице был в гражданской рубашечке и с пистолетом, а у этого сиротливо лежала на погоне звезда и сдавливал шею проутюженный синий галстук.
      - Ну-ка веди его в кабинет к начальнику отделения, - приказал майор другому милиционеру.
      - Выходи! - приказал тот.
      Заученным жестом Топор сомкнул руки за спиной, ссутулился и в раскачку двинулся мимо майора. Топору очень хотелось почесать красные полосы на запястьях, оставшиеся от наручников, но он упрямо сжимал в правом кулаке гвоздь.
      - И-иди шустрее! - пнул его в спину милиционер, и Топор еле устоял, вылетев из камеры в коридор.
      Где-то справа ощущался выход из кирпичного здания отделения. Там стояли пять-шесть милиционеров в бронежилетах и с "калашниковыми" наизготовку. Если бы Топора повели вправо, он бы поверил в расстрел. Вот точно бы поверил, хотя и знал, что без суда не расстреливают. Но его повели влево, и уже через полминуты он пожалел, что не вправо.
      В комнате с зашторенными окнами стояли люди, которых он не мог
      не узнать. На их лицах его автографами заметно выделялись синяки и кровоподтеки.
      - Узнали, мужики?! - обрадованно спросил майор переодетых в гражданское милиционеров.
      - А то! - ответил за всех двухметровый здоровяк.
      Топор что-то не припоминал, чтоб он бил таких высоких. Дотянуться до его физиономии он смог бы только после прыжка на стул. Но стулья на улицу выставляют в похороны. Или на поминки. Возможно, в Приморске такого обычая нет. А в родном Стерлитамаке есть.
      - Кто первый? - спросил майор.
      - Я, - грустно ответил коротышка с заклеенной переносицей.
      - Давай.
      Коротышка обошел стол, стоящий посередине комнаты, и резко, без замаха, ударил носком туфли по коленке Топора.
      - Больно же! - согнулся бывший метатель мячиков, но никто не обратил внимания, что он сжал коленку как-то странно - кулаками.
      - Дай я! - выкрикнул еще один милиционер и с размаху, сочно,
      вмял Топору в живот снизу свою пыльную кроссовку.
      - Тв-варь! - оттолкнув еще не бившего парня, подскочил к нему двухметровый и кулачищем саданул в висок.
      От прыжка у здоровяка заныла натертая пятка, напомнила о себе, и он этой же ногой, будто почувствовав, что и ей хочется отвести душу на беззащитном парне, со всей дури ударил упавшего Топора по бедру.
      - Бо-ольно же! - взвыл поверженный.
      - А ты наших бил, думаешь, им не больно было?! - вплотную наклонившись к нему, проорал двухметровый.
      - Вы только не убейте его, - вяло напомнил о себе майор. - Мы даже его фамилии не знаем...
      - Узнаем! - не разгибаясь, брызнул в лицо поверженному двухметровый. Тебя как зовут, красавчик?.. Где тебе так чудненько носик вправили?
      - Н-на! - снизу вверх вскинул кулак Топор и с радостью увидел, как проявилась и будто бы лопнула кровью ровная линия на лице здоровяка, протянувшаяся от нижней губы через щеку, глаз и бровь к середине лба.
      Боль отшатнула амбала, выпрямила. Двухметровый некрасиво, по-детски мазнул себя по лицу и в ужасе вскрикнул:
      - Он порезал меня! Я не вижу левым глазом! У него финка!
      Распахнувшаяся дверь преградила ему путь к Топору. Если бы не эта дверь, он бы уже убил его одним ударом ботинка.
      - Что тут происходит? - заполнил собою комнату непомерно толстый подполковник милиции.
      Рубашка на его животе разошлась, и в щели плавно шевелились густые черные волосы. Подполковник обвел всех мокрыми грустными глазами и остановился на майоре:
      - А, это ты, Вадим... Чего тут у вас?
      - Глаз... Глаз, - попытался напомнить о себе зажавший ладонью левую щеку двухметровый.
      - Учим тут одного, - уже без начальственной строгости произнес майор. - За старые грешки...
      - И обязательно надо это делать на территории моего отделения, попрекнул его подполковник и со всхлипом отер пот со лба, щек и всех своих подбородков. - А к себе в городское УВД ты его забрать не можешь?
      - Еще не все формальности соблюдены. Его же взяли ночью на гоп-стопе на территории твоего отделения...
      - А-а, это тот, что залез в квартиру наркокурьера?
      - Да.
      - Смотри-ка! Значит, он нам помог обезвредить преступника.
      - Ничего он не помог. Курьер в отъезде.
      - Гла-аз, - голосом ребенка пожаловался здоровяк.
      - Чего у тебя? - не понял подполковник.
      Огромная ладонь упала с лица, и подполковник из пунцового стал бледным.
      - Н-на, - протянул он здоровяку свой влажный платок. - Вы... вытри.. Глаз же вы... вытек...
      - А-а! - рванулся двухметровый к обидчику и ногой стал вбивать и вбивать в него всю свою злость.
      Сжавшийся в комок Топор даже не пытался махать в ответ гвоздем. Вряд ли его сейчас спасла бы самая закрытая из всех известных ему боксерских позиций. От ярости нет защиты. Ботинок с каждым ударом будто бы пробивался к сердцу, чтобы футбольнуть его, вышибить из костистого тела Топора.
      - Ус... успокойте его, - вяло потребовал подполковник.
      Четыре пары рук с трудом оттащили здоровяка от посиневшего Топора.
      - Убью!.. Все равно убью!.. Я теперь инвалид навеки!.. Я...
      - Не ной! - потребовал майор. - Сделаем, что как бы при исполнении потерял. Тащите его к врачу, - приказал другим милиционерам. - Тащите, а то еще заражение крови схлопочет. Чем он его?
      - Гвоздем, - заметил кто-то выпавший из вялых пальцев Топора острый кусочек металла.
      И как только прозвучало слово, пальцы напряглись, подвигались и поползли к гвоздю. Носком туфли майор опередил их. Футбольнутый гвоздь перелетел комнату, со звоном ударился о стену и, вернувшись по дуге, упал к ногам подполковника.
      - Дежурный! - в ярости заорал он. - Где де...
      - Я-а, та-ащ па-а...
      На пороге стоял капитан с намертво усталыми глазами. Казалось, он не спал всю жизнь, с самого рождения.
      - Почему у задержанного гвоздь?! - качнул всеми подбородками подполковник. - Кто обыскивал?!
      - Не могу знать! Я полчаса назад заступил. Я...
      - Уведите его в камеру! - потребовал он. - И это... Умойте хотя бы. Страшно смотреть...
      - Есть!
      Майор подобрал с пола гвоздь, посмотрел на ноги Топора, которого с трудом волокли по коридору двое сержантов, и вслух подумал:
      - Ну ничего... Я тебя завтра в УВД города переведу. Тогда поближе познакомимся...
      Глава двадцать четвертая
      СЛОВО ИЗ ПЯТИ БУКВ ПО ГОРИЗОНТАЛИ
      Одиннадцать утра - мертвый час для отделения милиции. Все совещания закончились, патрульно-постовые группы разъехались, задержаний нет (не вечер и не ночь все-таки!), обед еще не наступил.
      Жирные южные мухи в блаженстве полета осваивают комнату дежурного помощника начальника отделения. Капитан с глазами сварщика лежит на топчане и шевелит пальцами ног. Когда он сгибает пальцы вовнутрь, синтетические носки отлипают от подошвы, когда вверх - опять прилипают.
      - На пляж бы сейчас, - говорит он голосом трагика, и сержант, разгадывающий кроссворд и совершенно не услышавший начальника, уверенно отвечает:
      - Так точно!
      - Хотя сейчас на пляже, как говорится, тоскливо... Самые красивые
      девушки ушли подремать... Вот ве-е-чером... Кстати, а вот ты
      знаешь, почему у француженок такие хорошие фигурки?
      - Так точно!
      - Что, правда, знаешь? - приподнимает голову капитан.
      - Никак нет! - наконец-то доходит до сержанта, что он сказал что-то не то.
      - А-а!.. То-то! - расслабляет натруженную шею капитан. - Потому что француженки, как говорится, ложатся в постель в восемь вечера...
      - Понятно.
      - Ложатся в постель в восемь, чтобы в десять встать и идти домой... А-а-ха-ха-ха, - искренне радуется избитой шутке капитан.
      В обычной, неслужебной жизни оба они - хорошие люди, добряки и рубаха-парни, но дежурка, как только они в нее ступают, тут же переделывает их, делая глупее и злее. Прямо по поговорке: как одену портупею, так тупею и тупею. Наверное, в дежурке живет какое-то странное невидимое животное. Всякого попадающего сюда оно начинает жадно облизывать, забивая слюною глаза, уши и рот. Достаточно сказать, что кроссворд, на который дома сержант тратит не больше десяти минут, в дежурке не поддается за полчаса.
      - Роман Достоевского. Пять букв, - спрашивает сержант у дежурки.
      Но животное, уже облизавшее его со всех сторон, старательно молчит. Капитан - тоже. Ему надоел эксперимент с носками и теперь он считает мух, пойманных за сегодняшнее дежурство на липкую ленту.
      - Не знаете, та-ащ капитан?
      - Чего?
      - Роман писателя Достоевского...
      - "Братья... как их там... Карамазовы".
      - Да этот фильм я видел. Тут одно слово. Из пяти букв.
      - А по пересечению какие-нибудь слова есть?
      - Да. Получается, что в этом романе первая буква "и".
      - А-а!.. Эт ясно: "Игрок"!
      - Точно. Спасибо, та-ащ капи... А тогда другое слово по вертикали не проходит. А тут верняк - "Театр". Я это слово уже проверил... Значит, последняя - "т"...
      - Такого и слова-то нет, чтоб "и" в начале, а "тэ" в конце...
      В этот момент две самые жирные мухи, словно пара истребителей, идущих на одну и ту же цель, с лету врезались в липкую ленту, и в дежурке стало чуть тише.
      - Добрый день! - возникла за стеклом рекламной красоты мордашка. - Мы из городской студии телевидения...
      Заученным движением капитан выбросил себя из топчана, как из катапульты, за секунду вогнал обе ступни в мокрые туфли и утяжелил голову фуражкой.
      - Слушаю вас! - обратился он к девушке.
      - Мы из передачи "Человек и закон", - поправив черные очки, пропела девушка. - Выходим по субботам. По городскому каналу. Надеюсь, вы нас смотрите?
      - Конечно! - одновременно ответили стоящие перед нею по стойке "смирно" капитан и сержант, хотя ни тот, ни другой никогда не смотрели эту передачу.
      - Нам нужно отснять пятиминутный сюжет у вас, - устало выдохнула девушка. - Как у вас тут душно!
      - Вентилятор того... полетел, - сокрушенно развел руками
      капитан. - А кондиционеры, как говорится, дорогая штука... Извините, вы сказали "Нам нужно отснять". "Нам" - это кто?
      - Я и оператор, - кивнула она вправо.
      Оттуда сделал шаг вперед и тут же шаг назад усатый парень с видеокамерой на плече.
      - Я доложу начальнику? - попросил капитан у корреспондентки и только сейчас, пройдя к телефону и видя уже ее всю, ощутил огненную сухость во рту.
      На девушке неощутимо, почти как воздух вечерних сумерек, висело на ниточках-бретельках платье из шифона. Лифчика не было и в помине, а беленькие плавочки на таких же ниточках ощущались всего лишь чуть более плотным сгустком воздуха.
      - Конечно, доложите, - лениво согласилась она. - Так всегда делается...
      Подполковник долго не мог понять, чего от него добивается дежурный, а когда разобрался, недовольно спросил:
      - Чего им надо?
      Около месяца назад его уже снимали для передачи "Человек и закон". В телевизоре он самому себе не понравился. Вместо солидного, заматерелого подполковника в "ящике" сидел сонный китайский божок с пухленькими ручками, не сходящимися на животе. К тому же наутро ему позвонил начальник городского УВД и выговорил подполковнику за то, что он лезет в камеру. Второй раз наступать на одни и те же грабли он не хотел.
      - Им нужно снять репортаж, как говорится, о последних
      задержанных, - после выяснения редакционного задания сообщил по телефону капитан. - Может, говорят, это поможет следствию.
      - Ты думаешь? - удивился подполковник и тут же вспомнил избитого парня. - Одного точно надо на весь город показать. Может, кто узнает и сообщит его фамилию...
      - Ясно. Разрешите выполнять?
      - Погоди, - укоротил ретивого дежурного подполковник. - Ты это... предварительно шепни этому орлу на ушко, чтоб помалкивал. А то начнет орать, что его в отделении избили.
      - Как начнет, так и закончит.
      - И это... не больше пяти минут. А потом гони этих
      телевизионщиков в шею!
      - Есть!
      Корреспондентка хрустнула блокнотиком, занесла над ним гелевую ручку и тоненьким голоском попросила:
      - Нельзя ли побыстрее?.. Нам еще в ГАИ ехать.
      - Начальник разрешил, - с радостным лицом выскользнул из дежурки капитан. - Но не более, как говорится, пяти минут.
      - У нас и без вашего начальника времени нет. Идемте...
      Безмолвный оператор потрогал усы и, взвалив видеокамеру на плечо, двинулся следом за парочкой. Капитан на ходу рассказывал об обитателях камеры предварительного заключения, стараясь как можно чаще коснуться своим локтем беленького локтя девушки. Говорил он сбивчиво. Аромат духов и близость женского тела пьянили его и путали мысли в голове. Капитану хотелось рассказать о том, что он тоже интересен как человек, но он не знал, как это сделать, и все время жаловался, что служить стало тяжело.
      - Открывай! - приказал он второму помощнику дежурного, курившему до этого на пороге отделения.
      - У нас есть один задержанный, - торопливо объяснял капитан. - Его нужно показать, как говорится, на весь город крупно. Это грабитель. Мы думаем, на его счету не одна обворованная квартира. Рожа исключительно страшная. Не человек, а вепрь...
      - Кто? - остановилась девушка.
      - Вепрь... Дикий кабан то есть...
      - Неужели такой страшный?
      - Мало того, что у него образина - ужас. Так он еще при задержании оказал сопротивление, пытался скрыться путем побега, но, как говорится, был задержан. Естественно, при задержании повторно оказал сопротивление...
      - Его избили? - как-то уж слишком сочувственно спросила девушка.
      - А что делать?.. Служба!
      Под жуткий скрип двери, похожий на вой собаки и на треск раскалываемых орехов одновременно, открылся вид на обитателей камеры. Их было семеро. Сумасшедшего поэта отпустили вчера вечером. Остался Топор и двое бомжей, но зато добавились три кавказца и мальчишка.
      - Пацан пытался угнать иномарку, - сразу отрубил лишние вопросы капитан. - А отснять нужно, как говорится, вот того...
      В направлении его пальца лежал в углу камеры Топор. Трудно было представить, что человек способен свернуться в подобный калачик. Топор смог. Он будто бы каждую минуту ждал, что в камеру ворвется двухметровый бугай и продолжит дело, начатое в комнате с занавешенными окнами.
      - Разбуди его! - приказал сосед ближайшему к Топору кавказцу.
      - Давайте лучше с мальчика начнем, - дрогнувшим голосом предложила корреспондентка.
      - Здесь не получится, - простуженным горлом прохрипел видеооператор. Темно.
      - Можно по одному во двор выводить, - нашелся капитан. - На
      моем дежурстве, как говорится, уже раз так снимали. Только не
      наши, местные, а москвичи, из НТВ. Кстати, мы с вами в городе
      нигде не встречались? - елозя глазами сквозь шифон по телу девушки, спросил капитан.
      - Вряд ли. Я до этого работала в редакции культуры...
      - Самодеятельность, значит, театры?
      - Скорее, цирк...
      - А разве в Приморске есть цирк?
      - Круглый год.
      - А-а, точно!! - хлопнул себя по лбу капитан. - Шапито, как говорится, возле набережной...
      - У нас мало времени, - прохрипел видеооператор.
      - Ну, чего стоишь?! - прикрикнул капитан на мальчишку. - Иди во двор, как говорится, юный рецидивист! Будешь знать, как "мерсы" угонять! - И уже корреспондентке: - Вы с ним не церемоньтесь.
      Ему пятнадцатый год пошел. Уголовная ответственность уже наступила. Впереди у парня - колония...
      Через минуту журналисты и второй помощник дежурного, маленький, до негритянской черноты загоревший младший сержант, привели пацана. Тот как ушел безразличным ко всему, таким и вернулся. Чувствовалось, что в его положении он теперь со спокойствием воспримет не только видеосъемку, но и посылку его космонавтом на Луну.
      Шум все-таки разбудил Топора. Стиснув зубы, он сумел выпрямиться и сесть спиной к стене. Впрочем, стену он не чувствовал. Просто что-то мешало ему упасть, но ему было все равно, отчего это происходит.
      Открылся только левый глаз. С правой стороны лица казалось, что щека срослась с бровью. Единственным глазом Топор обвел уже опостылевший карцер. Он пытался отыскать место в камере, откуда струился знакомый сладкий запах духов. Аромат ощущался частью сна, из которого он только что с трудом выбрался, и если бы он его нашел в камере, он бы впервые в жизни увидел, как выглядит сон со стороны.
      - Фа... Фа... Фа... - не сдержался он при виде прозрачного
      платья из шифона.
      Видеооператор громко прокашлялся, примял усы и старательно прохрипел:
      - Заткнись, бандюга!
      Гелиевая ручка в пальчиках девушки тыкалась в блокнот, оставляя на белой страничке что-то похожее на азбуку Морзе. Улыбкой капитан успокоил ее, а на словах добавил:
      - Да вы не бойтесь его! Он сейчас даже, как говорится, руки поднять не сможет. Одна видимость. Снимайте его.
      - Темно, - напомнил видеооператор. - Надо во двор.
      Двое милиционеров из дежурной патрульно-постовой группы помогли Топору добрести до залитого солнцем двора отделения.
      - Во-он туда, - показал на дощатый забор видеооператор. - На темном фон снимем...
      - Может, лучше здесь, у порога, - робко предложил капитан.
      - Солнце бъет в объектив. Блики.
      - Ну, тогда, как говорится, снимайте у забора. Тащите его туда!
      Милиционерам, прислонившим Топора к горячим зеленым доскам, корреспондентка канареечным голоском предложила:
      - Отойдите, пожалуйста, на несколько метров. А то вы в кадр попадете.
      Одному милиционеру хотелось попасть в кадр, а второму нет, и он утащил своего более честолюбивого коллегу на означенные несколько метров, а поскольку "несколько" по счету идет сразу после цифры "два", то ровно на три метра.
      - Я прицеплю ему микрофончик, - громко сказала корреспондентка видеооператору, - а ты пока выбери точку.
      - Хорошо.
      Хрипел он как алкаш с навеки спаленой глоткой. Или болельщик, сорвавший горло на важном матче.
      Капитан смотрел на него снисходительно. Он все профессии делил на мужские и хлипкие. Журналистику, а тем более тележурналистику он относил ко второму разряду. Себя, естественно, к первому. Впрочем на усатого парня он взглянул мельком. Ему не хотелось терять драгоценные секунды. Солнце угодливо лило свои наглые лучи на девушку, шифон как бы испарился, исчез, и капитан с внимательностью художника, готовящегося рисовать натурщицу, изучал каждый изгиб, каждую черточку в безупречной фигурке. Особенно оценил он ноги. Загар лишь слегка коснулся их, но сделал это так умело, что капитан ощутил густой комок слюны во рту от вида скульптурного совершенства икр и бедер. А когда девушка привстала на цыпочки, прикрепляя микрофон к воротнику майки Топора, и розовая пяточка посветлела, он уж точно решил, что с корреспонденткой нужно познакомиться поближе.
      А девушка именно в тот момент, когда ее пяточки посветлели, защелкнула микрофончик и прошептала на ухо Топору:
      - Сзади тебя три доски висят на верхних гвоздях. Уходить будем после того, как Жора крикнет: "Внимание, съемка!" Понял?
      - Фа... Фа...
      - Молчи... Понял?
      Медленно закрывший и открывшийся левый глаз ответил за Топора.
      - Ты можешь идти сам? - сделал она вид, что микрофончик отцепился.
      Глаз повторил свой ответ. Казалось, что во всей фигуре Топора только и остался от живого этот глаз.
      - Поехали! - обернувшись, крикнула Жанетка. - Он готов!
      Капитан с порога заботливо напомнил:
      - Ты спроси, как его звать! Может, как говорится, хоть тебе признается...
      - Вни-и-имание! - некрасиво и почему-то совсем не хрипло выкрикнул видеооператор. - Съе-о-омка!
      Ладони Жанетки слиплись и, превратившись в нечто острое и целеустремленное, вонзились в щель между досками, и те безмолвно, будто они сильнее милиционеров удивлены странным поведением корреспондентки, разошлись в стороны.
      - Сюда! Согнись! - крикнула она Топору.
      Боль на мгновение ушла из его тела, словно там, за забором, она уже не имела над ним такой власти, как во дворе отделения милиции. Топор сумел согнуться, сумел перешагнуть брус, скрепляющий понизу доски забора, и тут же ощутил, как руки Жанетки подхватили его под мышку, заставили пробежать пять метров и втолкнули в "жигули", стоящие в тени под деревом с распахнутыми дверцами.
      А в эти же секунды во дворе Жора Прокудин, не сбрасывая с плеча видеокамеру, развернулся к двум милиционерам, оказавшимся ближе всех к беглецам, и надавил пальцем на спусковой крючок. Мощный газовый баллончик, вмонтированный в камеру чуть ниже объектива, с шипением готовой вот-вот взорваться бутылки шампанского выхлестнул в лица милиционеров широкую струю.
      - Ты что, ид-диот! - запнувшись на букве "д", вскочил со ступенек капитан.
      Струя, по-змеиному изогнувшись в раскаленном воздухе, метнулась к нему, но не достала. Пальцами капитан нашарил на боку кобуру и, больно сломав ноготь, отщелкнул кнопку.
      - Кино закончено! - на прощание крикнул плачущим милиционерам Жора Прокудин. - Кинщик заболел, - и вышиб плечом еле висящие на гвоздях доски.
      - Быстрее! - взвизгнула из машины Жанетка. - Жо-орик!
      А пистолет все-таки выпростался из тесной кобуры капитана. Щелкнул предохранитель, и пуля, выброшенная в воздух торопливым нажатием на спусковой крючок, проткнула желтое приморское небо.
      - Тр-ревога! - не собираясь никуда бежать, прокричал капитан. - Всем постам - тр-ревога! Догнать их! Быстро! Вишневые "жигули", ноль семь шестнадцать!
      Номер - это последнее, что он успел заметить через щель, образовавшуюся в заборе после Жоры Прокудина.
      - Идиот, - совсем тихо произнес он и как-то сразу непонятно зачем вспомнил, что есть у писателя Достоевского роман с именно таким названием. - Ид-диот.
      Глава двадцать пятая
      ДАВИ НА ГАЗ!
      В зеркало заднего вида всплыл капот милицейского "уазика". Жора Прокудин испуганно обернулся. Он не хотел верить зеркалу. Машина была чужой, угнанной часа полтора назад со стоянки у пляжа, зеркало, соответственно, тоже чужое. А от чужого хорошего не жди.
      - Не может быть, - теперь уже не поверил он глазам.
      Но глаза были свои, родные. Врать они еще не научились. Ни
      близорукостью, ни дальнозоркостью они не страдали.
      - Мусора, - заметила "уазик" и Жанетка. - Жорик, рви!
      - Не может быть, - повторил он. - У них не было во дворе "уазика"...
      Откуда было знать Жоре, что водитель патрульно-постовой машины просто-напросто отъехал на десять минут за куревом. А под выстрел капитана въехал во двор и чуть не забыл про тормоза. Пострадавшие от газовой атаки, на ходу подхватив автоматы, впрыгнули в машину, и милицейский "уазик", больше известный в народе по кличке "козел", рванул за беглецами. Через пять кварталов от двора отделения он их почти настиг.
      - Фа... Фа... - попытались выдавить что-то похожее на слово губы-сливы Топора.
      Его голова лежала на коленях у Жанетки, а Топору чудилось - на пилораме. Каждый поворот "жигулей", каждый рывок ощущались движениями пилы, перерезающей шею. Он хотел сказать именно об этом, хорошо понимая, что сейчас его стоны никого не интересуют, и чем больше он хотел, тем чаще и чаще пила хрустела по позвоночнику и мышцам.
      - Вправо будет переулок! - крикнула глазастая Жанетка. - Давай туда!
      - Вижу! - не отрывая ноги от педали газа, ответил Жора. - Там "кирпич"!
      - Фа... Фа...
      - Гони на "кирпич"! - взвизгнула она.
      - Давай, родная, не подведи, - налег грудью на баранку Жора Прокудин и на ходу бросил "жигуль" вправо.
      Перепуганный автомобиль встал на левые колеса и по-цирковому описал дугу. Колдобина встряхнула "жигуль", он на секунду вообще оторвался от асфальта, и у Жоры Прокудина потемнело в глазах. Рассвет вернулся в них только после удара о землю всеми четырьмя колесами. На Жору с сумасшедшей скоростью несся "КАМАЗ". Ощущение собственного движения исчезло, и только вскрик Жанетки: "Тормози-и!" вернул его к реальности. Не отрывая прилипшую к педали газа подошву, он бросил машину влево, и огромная серая скала "КАМАЗа" с грохотом горного обвала пронеслась в паре сантиметров от багажника.
      Секунда показалась Жоре Прокудину вечностью. Он никогда не думал, что время на земле может течь настолько по-разному. Теория относительности учила, что такой фокус способен произойти только в дальних глубинах космоса, в "черных дырах". Проскочив "черную дыру" на земле, Жора по инерции еще пронесся метров двести по двору детского садика, умудрившись не сшибить ни одной качельки и избушки, и только после этого затормозил.
      Руки трусило на баранке, будто у алкаша с двадцатилетним стажем. Он хотел что-то сказать, но не был уверен в том, что помнит хоть одно слово на русском языке. Впрочем, других языков он вообще не знал.
      - Что? Бензин? - как-то совершенно спокойно спросила Жанетка, и руки у водителя перестали дрожать.
      Жора Прокудин обернулся и с ненавистью, сменившей в душе страх, разглядел между деревьями выбирающийся с шоссе на тротуар "уазик". Его синева почему-то вызывала брезгливость и ожидание боли. "Уазик" не должен был коснуться "жигулей". Иначе он бы заразил их обитателей смертельной болезнью.
      - Что, правда, бензин? - уже глуше спросила Жанетка и щелкнула дверцей.
      - Закрой, твою мать! - гаркнул Жора Прокудин, завел машину и бросил ее по колдобинам серой, ссохшейся земли к виднеющемуся между домами асфальту.
      - Фа... Фа...
      - Молчи, Толюньчик, - назвала Топора по имени Жанетка и погладила пальчиками его распухшую правую бровь. - Молчи. Мы еще не это... не оторвались...
      - Что за менты у них! - ругнулся Жора Прокудин. - Они точно уже весь город по тревоге подняли! Надо линять из машины...
      - Не сейчас. Топор того...
      - Фа... Фа...
      - На себе попру!
      - Да гони ты! - неожиданно всплакнула она.
      Ее слезы резанули Жору по сердцу. Он впервые видел Жанетку плачущей. И эта перемена вдруг резко, под мелькание проносящихся мимо машины столбов, сделала Жанетку, ту Жанетку, что существовала в его душе, совсем иной. Он неожиданно ощутил ее женщиной, а не просто подельником в юбке. Это не была любовь. Скорее это походило на удивление. Но его вполне хватило, чтобы вдруг понять, что спасает он не Топора и не всех троих пассажиров "жигулей", а Жанетку и только ее.