- Топор сказал, что ты дурак, Жора... В чистом виде... В той квартире, которую мы пасли, жил не Сергеев, а некий Синебрюхов. Судя по всему, обычный наркокурьер...
      - Не может быть! Сыщик в записной книжке... И потом это... мне соседи сказали, что он не местный, что он хазу снимает...
      - А что, сыщики не ошибаются?
      - Ну, вообще-то...
      - Сыщики, что, не люди?
      - Но там же адрес!... А с чего он взял, что этот... Синебрюхов?! С чего он это придумал?
      Синие губы Топора, больше всего хотевшие покоя, опять были вынуждены задвигаться.
      - Мент один длугому менту иво кшиву покафывал... Я видел... Не Шергеев он... А Шине... а-а, ладно... И фотку иво я видел... Он лышый, с годинкой на левой щеке...
      - С чем? - снова не расслышал Жора.
      - С родинкой, - перевела Жанетка.
      - У Гвидонова нет родинки, - вспомнил фотографию Прокудин. - Ни одной... И он совсем не лысый...
      - Дура!.. Какая я дура! - всплеснула она руками. Поверила в сказки про золотые горы! Кому поверила?! Прохиндею!
      - Ну, ты это... не гони! - вскочил Жора Прокудин.
      - Да если б я тогда Топора не уговорила...
      - А ты, что ли, не прохиндейка?!
      - Я - прохиндейка?!
      Она вскочила и, стиснув кулачки, снизу вверх смотрела на наливающееся кровью лицо Прокудина.
      - Я - прохиндейка?!
      Сбрасывая движением капустные листья с левой, почти неощущаемой руки, Топор все-таки нащупал ее пальчики и попытался сжать. Жанетка удивленно дернулась, посмотрела на зеленую, будто облитую болотной жижей, руку, и жалость проколола ее сердце.
      - Не гугайтесь, - тихо попросил Топор. - Не гу...
      - Можешь валить отсюда вместе со своим хахалем! - по-итальянски широко взмахнул руками Жора Прокудин. - Я и без вас этого козла найду!
      - А украденное ты нам вернешь? А, вернешь? - нервно задергала головой Жанетка.
      - Какое украденное?!
      - В поезде, миленький мой... В поезде...
      - А мне кто мое вернет?!
      - Так ты же был движком поездки! Тебе же в одном месте загорелось! Или мне?..
      - А кто тебя просил все деньги, что мы наработали в первый день, вышвыривать за эту дерюгу из шифона?! А?!
      Если бы не пальцы Топора, беззащитные мокрые пальцы, пытавшиеся ухватиться за ее ладонь, она бы наверняка врезала Жоре Прокудину по физиономии. Но она была левшой, а жених удерживал именно эту руку. Правая как бы и не существовала вовсе.
      - Ну, ты и жлоб, Жорик! - сочно обсасывая каждое слово, произнесла она. - И падаль последняя!
      - А то, что я утром на рынке наработал, кто мне вернет! По дури твоего дружка мы вынуждены были эту хренову видеокамеру покупать! Ты мне за нее деньги вернешь?.. И баллончик я еще покупал... газовый, - вспомнил он.
      - В жопу себе засунь этот баллончик!
      - А себе не хочешь?!
      Чье-то покашливание испугало обоих. Жанетка, уже решившая вырвать пальцы и врезать Жоре по морде, обернулась к двери и непонимающе посмотрела на бледное долговязое создание с фингалом под глазом. На создании мешком висела изжеваная майка с дурацким гербом города Приморска и шорты размера на два больше необходимого. Фингал был зеленым, то есть уже застарелым. Светлая щетина делала лицо парня еще более беспомощным, чем фингал, майка и шорты вместе взятые.
      - Чего тебе надо?! - рванул к нему навстречу Жора Прокудин и грудью вытолкнул его за порог. - Мы не сдаем комнату! Мы сами - курортники!
      - Я - по адресу, видите ли, - смутившись, ответил гость.
      - Чего - по адресу?.. Тут по адресу два взвода отдыхающих проживает. Кто тебе нужен?
      - Фо-ога, - пропел из комнаты Топор. - Не гони его... Он холофий палень... Он меня спас...
      - Когда это он тебя спас?
      - Мы кантовались в одной камеле... У ментов... Он мне фосдь дал...
      - Чего?
      - Гвоздь, идиот! - выкрикнула Жанетка. - Пусти человека в комнату! Слышишь, это друг Топора!
      - Пушти, - пропел страдалец голосом оперного трагика. - Он меня спас...
      - Как это он тебя спас? - не понял Жора. - Всех твоих обидчиков, что ли, поколашматил?
      - Не-ет... Ты фто не уфнал?! Это ф тот пасан, фто скажал, где я кантуюсь...
      - Когда это он сказал? - теперь уже удивилась Жанетка. - Я ж сама по отделениям металась, пока не выяснила, что тебя именно в этом держат...
      Гость смущенно, по-стариковски, прокашлялся и промямлил:
      - Видите ли, я не смог по целому ряду причин сразу сообщить вам о местонахождении Анатолия. После освобождения из камеры временного задержания я пошел сначала к своей квартирной хозяйке, ну, к той, у которой я снимаю уголок, но она выкинула мои вещи, сказав, что с бандитом под одной крышей жить не будет. Видите ли, обо мне у нее уже поинтересовался участковый инспектор милиции. Она испугалась... Знаете, у нашего народа страх живет в подсознании. Это еще со времен сталинских репрессий...
      - Ты речь закончил, депутат? - сплюнув прямо на сандалию парня, спросил Жора Прокудин. - Я отключаю микрофон...
      - Я вынужден был отправиться на поиски нового жилья и совершенно неожиданно встретил однокашника. Вообще-то мы учились в параллельных классах, но друг друга знали. Я после школы поступил в Литинститут, а он в какое-то военное училище. Представляете, он, оказывается, уже лейтенант, техник самолета...
      - Вечно грязный, вечно сонный техник авиационный, - добавил Жора Прокудин. - Чеши отсюда, отставной писатель!
      - Не гони его, Фо-ола, - грустно попросил Топор. - Он ховофый...
      - Может, его на полное довольствие поставить, а? - громко съехидничал Жора. - У тебя трудовая книжка есть, классик мировой литературы?
      - Нет, - честно ответил парень. - Я как ушел из института по этическим соображениям, так и не работаю...
      - Что значит, этическим? - удивился редкому словцу Прокудин.
      - Видите ли, в институте главное - теория, а теория, как сказал классик, суха, а древо жизни вечно зеленеет...
      - Решил свежих плодов посрывать побольше?
      - Нет, что вы!.. Я решил изучить жизнь изнутри. Пропустить ее, так сказать, сквозь себя...
      - Не надорвался? Я так понял, ты теперь бомжом работаешь?
      - Я - представитель свободной профессии!
      - Вор, что ли?
      - Я - поэт!
      Из комнаты нехотя вышла Жанетка. От вида ее изящной фигурки, еле прикрытой двумя лепестками лифчика и лепестком плавок, гость обомлел. А ей был совершенно безразличен небритый гость, но она так сильно сейчас ненавидела Прокудина, что готова была потребовать, чтобы и этого парня взяли в компанию. Хотя компании уже, вроде, и не существовало. Если бы не состояние Топора, она бы уже давно хлопнула дверью.
      - Не издевайся над человеком, - потребовала она. - Может, ему и вправду негде жить... Пусть у нас поживет.
      - Нет-нет! Я не нуждаюсь в этом! - густо покраснел гость. Щетина на его впалых щеках стала еще белее. - Однокашник поселил меня в их офицерском общежитии. Условия, конечно, в бытовом плане нелегкие, но мне даже интересно. Теперь наяву вижу будни морской авиации...
      - Какой? - удивился Жора Прокудин.
      - Морской.
      - А такая еще есть?
      - Видите ли, самолеты есть, но топлива нет. Они практически не летают. Один самолет-амфибия стоит на боевом дежурстве с полными баками - и все. А остальные...
      - Старичок, мне лично твои самолеты до одного места! - похлопал себя по плавкам Жора.
      - Да пусти ты его! - не сдержавшись, толкнула она Прокудина в
      плечо. - Человек в гости пришел. Пусть с Топором поговорит.
      - Да что хотите, то и делайте! - отмахнулся от них Жора. - Хоть
      целуйтесь взасос! Я уже давно понял, что родился не на той
      планете! На этой я никому не нужен!
      Он с безразличным видом нырнул в комнату, вытащил из-под подушки карту Приморска и с нею под мышкой протопал к пустой раскладушке во дворе. На нее густо лились солнечные лучи, металлические трубы раскалились, а постеленная поверх простыня ощущалась поверхностью неплохо нагретой печки. Но Жора Прокудин лег на нее назло Жанетке. Почему именно назло он не мог понять, но казалось, что назло.
      Карта прохрустела и развернулась над его головой в вытянутых руках. Тень от нее получилась кстати. Хотя Жоре нужна была вовсе не тень, а названия улиц Приморска. Он не верил, что сыщик мог ошибиться. Он лихорадочно искал в хитросплетениях южных улочек и переулков еще хотя бы одну начинающуюся на "Пр" и заканчивающуюся на "я". Искал и не находил. Похоже, что других улиц, не вошедших в его список, в бывшей советской, а ныне российской здравнице, не существовало.
      Городские кварталы - ровненькие и прямоугольненькие в центре, корявые, похожие на бред абстракциониста на окраинах - то наплывали на него, растекаясь и превращаясь в растаявшее масло, то снова обретали прежние черты. Голоса из комнаты - звонкий и до тошноты пртивный Жанеткин, шипилявый Топора и певуче-нудный поэта-гостя - тоже то слышались, то, заглушаясь и истончаясь, пропадали. И когда карта города простыней укрыла голову и грудь Жоры Прокудина, кварталы и голоса исчезли окончательно.
      Душа долго падала в кромешную тьму, падала совсем не боясь ее и даже не ощущая, но как только коснулась чего-то очень похожего на дно, темнота стала редеть, и Жора увидел себя в каком-то странном помещении. Его пол вибрировал точно ткань батута и шуршал словно опавшие листья. Только листья были вовсе не красными, желтыми и оранжевыми, как полагается осенью, а каких-то размытых цветов. Одни напоминали по краскам выцветшее осеннее небо, другие - недозревшую свеклу, третьи - попавшую под воду акварель. К тому же все они были до того грязными, словно о них вытирал ноги в течение года миллионный город.
      Нагнувшись, Жора Прокудин поднял с пола один из этих листков,
      самый размытый по цвету и самый грязный, и сразу узнал в нем
      купюру, которую у него не взяли в магазине во время покупки
      видеокамеры. Он еще долго скандалил потом с мокрогубым
      парнем-продавцом, тыкал его носом в номер и серию, отчасти заметные сквозь копоть, но мокрогубый оказался неумолим. Банкнота так и осталсь в кармане у Жорика.
      А пришла она к нему на рынке. Где-то от седьмого или восьмого торговца. Но именно на седьмом или восьмом торговце Жора Прокудин, с беспощадным лицом собирающий помянутые вчера настоящим базарным мытарем семьдесят тысяч за место, пришел к невероятному открытию: все поголовно давали дань исключительно грязными купюрами. Как будто для них они имели меньший номинал, чем тот, что красовался на бумаге.
      К концу обхода, когда ощущение, что за тобой следят, стало уж вовсе нестерпимым, Жора Прокудин заскочил в туалет, пересчитал в кабинке за намертво исписанной матерными стишками дверью добычу и ужаснулся ее виду. В руках он держал не пачку хрустящих купюр, а нечто похожее на стопку грязных носков. Такое впечатление, что в Москве и провинции ходили совершенно разные деньги. Но это были все-таки деньги, и он, тяжко вздохнув, обмотал их мытарским синим халатом и выскользнул из туалета уже самым обыкновенным курортником.
      И сейчас, на дне странной комнаты, он остался наедине с целым скопищем ветхих ветеранистых купюр. Наверное, так же выглядит пол в хранилище, где готовятся к уничтожению изъятые из оборота деньги.
      - Значит, ты, грязнуля, тоже имеешь ценность? - спросил он старую знакомую. - Значит, ты тоже денежка?
      Она промолчала. На ней не было ни одного живого существа, способного говорить. Двуглавый орел был расплющен, а из марсианских кустов виднелись лишь заячьи уши. На еле угадываемом рисунке был изображен кусок города. Кажется, Красноярска. Жора Прокудин никогда не был в Красноярске и не ощущал, что этот город хоть как-то приложится к его судьбе. Вот совершенно не ощущал. Для него, никогда не пересекавшего уральский хребет, Красноярск был городом на другой планете. Даже мост, нарисованный на купюре, выглядел каким-то нереальным, инопланетным. Из-под него выплывало судно, скорее похожее на космическую ракету, чем на судно, а вдали дымили падающими кометами две заводские трубы. На обороте была нарисована гидроэлектростанция. Березы на переднем плане делали ее уже более земной, но ощущение инопланетности так и не исчезло.
      - А говорят, грязь к деньгам не липнет, - съехидничал Жора Прокудин.
      - С чего ты взял? - ответил голос из вышины.
      А может, и не из вышины. Купюры под ногами враз зашуршали, будто переговариваясь, и Жора догадался, что говорят именно они.
      - Так вы же - грязные! - отпарировал он. - Хуже свиней!
      - Это не та грязь, которой нужно брезговать. Это - трудовая грязь. Как на теле шахтера после смены...
      - А есть другая?
      - Еще как! Такая страшная, что и не представить! Она в основном липнет к душе. Вот ее отдраить трудно. А то и невозможно. Она, кстати, может оставить все купюры чистенькими. Но все равно ведь прилипнет.
      - Раз вы такие умные, то разъясните: вот вы, деньги, - добро или зло?
      Пол опять зашуршал, зашевелился шкурой огромного вздрогнувшего во сне существа и все-таки ответил:
      - Смотря кому.
      - То есть?
      - Если на добро, то - добро, если на зло, то - зло.
      - Чушь какая-то! А на чем написано, что оно добро, а не зло? Нету на вещах таких бирок!
      - На всем написано. И на вещах, и на делах. Читать уметь нужно.
      - А если от вас вообще избавиться. Ну вот нет в мире денег - и
      все. Никаких проблем с деньгами!
      - И как ты это себе представляешь?
      - А взять и отменить вас указом. По всей планете!
      - Эх-хе-хе, - тяжко, пережито вздохнули тысячи бумажек. - Уже было. Все было на земле. И отменяли, и карточками заменяли, и трудоднями. Никакого толку! Все равно потом оказывалось, что мы нужны. Всем нужны. Мы не бумажки. Мы - нечто большее. Мы - цифры, а мир держится именно на цифрах. Вот так-то!
      - Как мне вас не хватает! - не сдержался Жора Прокудин. - Жуть как не хватает!
      - А нас всегда мало.
      - Да мне и надо-то для полного счастья всего чуток - где-то полмиллиарда долларов. Больше не надо. Два вроде как много...
      - А нами, рублями, значит, брезгуешь?
      - Ну что вы, миленькие! Если по курсу, то всегда пожалуйста!
      - Так нас здесь и есть ровно полмиллиарда долларов.
      - Серьезно?
      - Пересчитай.
      - И я могу вас забрать?.. Забрать туда, наверх?.. Забрать у сна?
      - Если упрешь. Силенки-то есть?
      - Да я... Да вас...
      - Бери. Нам не жалко. Нам все равно, у кого мы в карманах и в бумажниках живем.
      Упав ничком на дрогнувший матрас из денег, Жора Прокудин принялся сгребать их к себе. Сгребать руками и ногами. Он плыл среди денег, и они волнами накатывали на него. Приятными теплыми волнами. Он даже не замечал, что все купюры грязные, что от них дурно пахнет, что они скользят, будто смазанные жиром. Или кровью. Свежей кровью.
      Он греб не только руками и ногами, но и головой. Бумага лезла в рот, щипала глаза, колола и щекотала кожу. А потом как-то резко, комками влезла сразу в обе ноздри, и Жора зашелся в одышке.
      Вскинувшись на хрустнувшей раскладушке, он скинул с себя карту города и с удивлением обвел мутным взглядом двор, погружающийся в вечерние сумерки.
      - Полная перестройка! - неприятно удивился он, увидев, а, точнее, сначала ощутив, что у него обгорели бедра. Особенно левое.
      - Жанетка! - звериным голосом заорал он.
      - Чего тебе? - лениво вытолкнула она себя на порожек.
      Ее ладное тело пряталось за красный в белый горох халатик.
      - Ты когда его купила?
      - Ты за этим звал?
      - У-уй, как больно!.. Ты почему меня не растолкала?! Я по твоей милости обгорел!
      - А я у тебя нянькой не работаю! Это - твои проблемы!
      - А-а! - вскрикнул он в попытке встать и доказать Жанетке где ее, а где его проблемы. - Неси кефир, дура! Меня как поджарили!
      - Ну да! Прям разбежалась!
      - Стой!.. А это... где деньги?
      - Какие деньги?
      - Грязные.
      - Ты совсем со своими миллиардами чокнешься.
      - А что... не было денег?
      Фыркнув, она исчезла в комнатке. Там, внутри, нуднил своим канцелярским голосом приблудный поэт. Топора не было слышно.
      Оглядев посеревший двор, Жора наконец-то протрезвел. Денег, которые он так старательно, так самозабвенно сгребал к себе, здесь не было и в помине. Сон не отдал их.
      - Вот так всегда! - ругнулся Жора Прокудин. - Как что хорошее, так другим, а не мне!
      Глава двадцать восьмая
      СЕРЫЕ МЫШКИ ДЕГТЯРЯ
      Самый тяжелый после переезда в другой район земного шарика - второй день. Считается, что в первый день организм еще ничего не понимает, а во второй, все уразумев, начинает привыкать или, говоря сухим научным языком, акклиматизироваться.
      Для Сибири это правило, видимо, не годилось. Дегтярь уже к вечеру первого дня почувствовал себя разбитым. Скорее всего, над ним издевалось время, точнее, часовые пояса. Клетки, нервы, кости, волосы требовали сна, требовали ночи, потерянной во время перелета из Москвы. Он бодрствовал уже более тридцати часов подряд и вроде бы должен был радоваться, что ночь в Красноярске наступит на четыре часа раньше, чем в Москве, но, когда она все-таки наступила, и город зажег огни, он с раздражением понял, что доберется до гостиничной койки еще совсем не скоро.
      - Так где ты его передал? Где я сказал? - уже в третий раз спросил он маленького курносенького парня, курьера фирмы Кузнецова-старшего.
      - Да. Точно там. Как дедок в дом вошел, так я и передал, - испуганно объяснил парень. - Еще потом узнал, что за дом. Оказалось - его. Живет он там давно... С довоенных времен... А может, и раньше...
      Слежку за дедом в серой фуфайке курьер воспринял как нечто похожее на подготовку ограбления. За три месяца работы в фирме он понял, что честного бизнеса не существует и просто существовать не может. Сотрудники фирмы безо всякого стеснения судачили о сомнительных сделках, черном нале, уходе от налогов и банковских аферах, и после подобного ликбеза любое событие в конторе или около нее парень воспринимал как нечто криминальное.
      Немного успокаивало только то, что холеного мужчину с ровно остриженой, красиво поседевшей бородкой он видел впервые и, значит, с образом конторы никак совместить не мог. Даже после того, как услышал его приказ в кабинете шефа да еще и в присутствии Кузнецова-старшего.
      Бородач казался чрезвычайно странным человеком. Несмотря на исключительно интеллигентную внешность он часто и громко, с хрустом, зевал, по нескольку раз спрашивал об одном и том же и постоянно совал руку в боковой карман ветровки, будто именно там у него находилось сердце и он все время проверял, не остановилось ли оно.
      - Дед часто озирался? - ладонью согнав с губ очередной зевок, спросил Дегтярь.
      - Да не очень.
      - Если бы ты сам добирался от остановки у офиса до его дома, ты
      бы ехал этим же маршрутом?
      - Я?.. Вообще-то я в другом районе живу... Я...
      - Что ж ты, город не знаешь?
      - Вообще-то знаю...
      - Ну, и как бы ты ехал?
      - Как?.. Наверное, так же... Ну, может, в одном месте не стал бы
      пересадку делать...
      - Почему? - лениво удивился Дегтярь.
      - Там всего две остановки проехать надо на другом маршруте. Деду, как пенсионеру, платить не нужно. А мне бы пришлось. Я бы сэкономил пехом...
      - Пе-ехом, - перекривил Дегтярь. - Нельзя быть таким жадным.
      - А я и не жадный.
      Курьер обиженно шмыгнул носом и, повернув голову влево, уставился на висящую на стене копию картины художника Сурикова "Покорение Сибири Ермаком". Копия была неплохой. Только татарская конница, скачущая по верху речного обрыва, выглядела скорее не конницей, а добравшейся до уреза воды тайгой. Со школы курьер помнил, что Суриков - его земляк, но только теперь, глядя на эпохальное полотно, заметил, что нос и глаза Ермака, рукой указующего на смятенных врагов, были так похожи на нос и глаза Кузнецова-старшего. Он всего третий раз в жизни сидел в кабинете президента фирмы и впервые без него.
      - Он с кем-нибудь по пути заговаривал? - тоже посмотрев на казаков, палящих из всех ружей по щитам ордынцев, спросил Дегтярь.
      - Да вроде нет.
      - Мне нужно не вроде, а точно!
      - Нет, не заговаривал.
      - На сто процентов?
      - Да.
      - В магазин заходил?
      - Нет.
      - Вот так запросто доехал до дома, вошел в него и все?
      - Да.
      Скучный курьер надоел Дегтярю. Такие люди даже если что и знают, ничего не скажут. Со страху. Второй фирменный коротышка, экспедитор грузовых перевозок, выглядел повеселее. Именно ему Дегтярь отдал рацию, угодливо предложенную Кузнецовым-старшим.
      Дед исчез за калиткой собственного двора три часа семь минут назад, а рация упрямо молчала. Но даже это нравилось Дегтярю. Он приказал выходить на связь только после появления чего-то существенного, и рябой экспедитор, судя по всему, ревниво исполнял его указание.
      - У меня в ваших краях старый друг живет, - с ходу придумал
      Дегтярь. - В какой-то Березовке. Это далеко от Красноярска?
      - Не очень... Если машина есть, то вообще рядом.
      - Симпатичный городишко?
      - Райцентр.
      В голосе курьера сквозило презрение. Наверное, все-таки к райцентру, решил Дегтярь, и еще раз спросил:
      - Он чем-нибудь знаменит?
      Вздохом курьер предварил свой ответ. Само сидение в президентском кабинете выжимало из него силы, а допрос бородатого, явно не местного, судя по певучему голосу, бородача, забирал даже их жалкие остатки.
      - Березовка-то? - переспросил он. - Нехорошее место.
      - Почему же?
      - Бандитов там много.
      - Что, все жители поголовно - бандиты?
      - Ну, не поголовно. Так не бывает. А недавно у них банду взяли. Во всех газетах было написано. Даже в столичных...
      - Большая банда?
      - Трое. Пацаны... Но звери страшные...
      - В каком смысле?
      - Ну, поубивали народу много... Могли просто так, за бутылку водки убить...
      - Собутыльника, что ли?
      - Нет. Убить хозяина дома и что есть украсть... А там народ бедный. Всех денег, что украли, порой на бутылку хватало...
      - Значит, бандитское место эта Березовка...
      Шорох эфирных шумов заставил Дегтяря взять со стола рацию и прижать к уху. Внутри черного брикета будто бы резвились мыши. Они шуршали соломой и никак не могли найти выход из подпола. Дегтярь не мешал мышам.
      - Твою мать! - наконец-то подали они человеческий голос. - Кто эту парашу придумал! Але! Вы меня того... слышите?.. Или нет?..
      - Слы-ы-ышу, - растянув "ы" в зевке, ответил Дегтярь. - Чего у тебя?
      - Это кто?
      - Это я. Тот, что с бородой. Ну, давай быстрее говори, что случилось.
      - Дед того... вышел из дома и почапал по улице вниз.
      - Чапай за ним.
      - А если засечет?
      - Не лезь под фонари. Твое спасение - темнота. Ты что, фильмов про шпионов не видел?
      - А если побежит?
      - Кто побежит? Дед?
      - Ага.
      К горести Дегтяря экспедитор оказывался еще глупее курьера. Исполнительный дурак хуже врага.
      - Слушай приказ, - забыв о подкатывающемся ко рту зевке, отрубил Дегтярь. - С деда глаз не спускать! При побеге преследовать, не теряя из виду и самому не попадая в поле зрения! Понял?
      - Ага.
      - При первом же контакте его с кем-либо срочно выйди на связь! Понял?
      - А вы шефу скажите, что я сверхурочные отрабатываю? Ночь все-таки...
      - Премиальные будут точно! Кузнецов мне так и сказал: обоим - по премии, - соврал Дегтярь.
      - Тогда хорошо.
      - Следи в оба!
      Мыши опять стали шурудить в сухой соломе. Все-таки мыши. А как сейчас Дегтярю не хватало пары волков. Чтоб не шуршали, а в два броска настигли цель, схватили зубами, притащили и бросили к его ногам. Хотя, возможно, дед и не был ниточкой к цели. Мало ли чайников сидит на остановках, пропуская по два-три автобуса!
      Глава двадцать девятая
      СУНДУК С СОКРОВИЩАМИ
      Дом изнутри пропах старыми тряпками, пылью и трухой. Согнув руку в локте, Дегтярь вдохнул сквозь ткань ветровки воздух. Теперь он стал гораздо чище. Ощущение было обманчиво, но он все-таки спрыгнул с подоконника вовнутрь дома. Половицы проскрипели, будто протираемое тряпкой окно. Руку пришлось опустить, и чудный воздух дома вновь заполнил легкие Дегтяря. Желтым кружком фонарика он осветил половицы у своих ног, но досок не увидел. Поверх них лежали серые шерстяные дорожки. Они были такие старючие, что, скорее всего, уже срослись с досками пола.
      Луч рывками обежал комнатку: засаленные обои с дурацкими крупными бабочками, иконостас на стене из двух десятков фотографий, по большей части пожелтевших, ветхих, панцирная кровать с никелированными шишечками, телевизор с линзой.
      Не удержавшись, Дегтярь проскрипел к нему по комнате и с интересом заглянул вовнутрь линзы. Там, как и положено было для таких конструкций пятидесятых годов, синела вода. Причем от нее не пахло тиной. Вода была свежей.
      "Неужели работает?" - удивился Дегтярь, но искать штепсель не стал. Он искал иное, совсем иное.
      В дальнем конце улицы, за кирпичной доминой трансформаторной подстанции, стоял джип. В нем ждали его мрачный, азиатского вида водитель и два телохранителя-качка.
      До дома деда Дегтярь добрался тылами, смело перелез забор, поскольку по докладу курьера собаки во дворе не было, ни злой, ни какой другой, и ножом отщелкнул створку окна.
      Он и сам не знал, что же здесь искал. Просто нужно было что-то делать, чтобы не уснуть, и он решил наведаться к деду в гости, пока тот топал куда-то по полночному городу.
      С новой точки луч фонаря нашел уже другие вещи: горшки с цветами на подоконниках, гобелен с русалкой, шкаф с зеркалом. Комната уже стала казаться странной. Подумалось, что если пройти к шкафу, стать к нему спиной и снова осветить ее, то луч обнаружил бы уже совсем другие вещи. Комната напоминала матрешку, которую, сколько ни открывай, последнюю все равно не найдешь.
      Дегтярь никогда не подчинялся наваждениям. Он верил только в факты. Но этой ночью на мгновение сдался. Усталость, застрявшая в скулах и в сердце, заставила его пройти к шкафу, упереться в него спиной и снова обвести комнату лучом. Мелькнул знакомый иконостас из фотографий, панцирная кровать, гобелен и горшки с цветами. Мистика испарилась. Остался запах старых тряпок, пыли и трухи.
      "Колхоз "Напрасный труд", - мысленно обозвал свои хлопоты Дегтярь, но пачка долларов, ощущаемая на груди как нечто приятное, радостное, родное, заставила его осмотреть поближе уже осмотренные лучом вещи.
      Под тяжелым, будто мешок с цементом, матрасом он ничего не обнаружил, кроме пары старых портянок. Возможно, что дед имел обыкновение сушить их именно таким способом. На фотографиях все люди выглядели веснушчатыми. До того они были засижены мухами. В земле горшков обрамлением к цветам желтели окурки.
      По-собачьи подвигав носом, Дегтярь еще раз внюхался в уже почти неощущаемый воздух дома и присутствия табака в нем не нашел. "Camel", считал он с окурка уцелевшую у фильтра надпись.
      Обернувшись к шкафу, Дегтярь увидел в нем свое смутное отражение, и у него возникло ощущение, что шкаф - его единственный свидетель. Под недовольный скрип пола он шагнул вправо, убрал свое отражение из зеркала и только теперь рассмотрел, что справа от шкафа стоит сундук.
      Его покрывал поверху такой же пыльный серый половик, по которым расхаживал Дегтярь. Откинув фонариком его полог, он увидел амбарный замок, и дужка замка толщиной в палец остановила его. Для его открытия требовался лом. Или граната. Ни того, ни другого у Дегтяря не было.
      В эту минуту до того нестерпимо захотелось спать, что боль из сердца и скул метнулась к вискам. Он зло, небрежно сбросил с сундука половик. Открылись намертво проржавевшие петли. Доски вокруг них были потемневшими, будто они сумели впитать в себя время.
      Дегтярь вздохнул и поплелся к окну.
      Через семь минут он залез обратно уже с гвоздодером. Для чего водитель джипа возил его в багажнике, он не знал. Но то, что все-таки возил, Дегтярю понравилось, хотя вида он не подал. Кроме гвоздодера там было еще немало чего интересного и важного для провинциальной жизни.
      Шурупы, намеревавшиеся сидеть в досках вечно, с хряском вылезли наружу. Крышка откинулась в сторону замка, откинулась со стоном и всхлипом. Она вроде бы звала хозяина, чтобы показать свою беспомощность.
      Фонариком Дегтярь брезгливо покопался в столетнем тряпье, с удивлением видя, как спрятанные еще в годы тридцатые, а то, может, и в двадцатые отрезы разваливались будто труха. Рулон серой шерсти в правой части сундука рваться не стал. Он нехотя перевалился влево, на своих изувеченных соседей, и Дегтярь чуть не вскрикнул.
      На дне сундука стояли новенькие коричневые ботинки. Легкое потемнение на стельке выдавало, что их успели поносить, но успели совсем немного. На коже вблизи шнурков проступала вдавленная надпись - "rieker". Все буквы были одного роста. Но прописными не воспринимались.
      - Ха-а... Ха-а... - испугав Дегтяря, ожила в кармане рация.
      - Что у тебя? - вырвав ее из тепла, нервно брызнул он слюной на пластиковые соты.
      - Ха-а... У меня это... есть новости...
      - Не тяни! Что у тебя?
      - Дед того... вошел в ресторан.
      - Куда?!
      Брови так сдавили кожу на лбу Дегтяря, что она сразу заныла.
      - В ресторан... А что?
      - В фуфайке?
      - Ну да!.. В телогрейке...
      Лоб уже не ныл, а кричал. Наконец-то заметив неудобство, Дегтярь расслабил его, но теперь уже ощутил неимоверную усталость. Наверное, если бы его сейчас легонько пнули, он бы упал прямо на пыльные половики и заснул бы, даже не замечая старческих запахов дома.
      - Что он там делает? - пересилив себя, спросил Дегтярь.
      - Не вижу. Его швейцар вовнутрь впустил.
      - А ты тоже войди.
      - Как? В моей драной куртке?
      - Тогда одень фуфайку!.. У вас, что, в рестораны только в фуфайках пускают?
      - Вообще-то нет...
      - Тогда придумай, как туда войти!
      - Ясно...
      - Ладно, слушай внимательно. У ресторана, как и у любого подобного заведения, есть черный ход. Проникни через него. Если что, сделай вид, что ошибся. Наплети чего-нибудь. Мне нужно знать, куда пойдет дед, с кем встретится! Ты понял?