Игорь Христофоров
      Воровские гонки
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      Глава первая
      МИЛЛИОНЫ ПАХНУТ КРОВЬЮ
      Торопливые выстрелы вспороли полумрак душного летнего вечера.
      Не оборачиваясь, Жора Прокудин упал на утрамбованную, насквозь пропитанную маслами и бензином землю. Голову распирал страх. Хотелось слиться в одно целое с "жигуленком", у вонючих колес которого он собственно и лежал, стать частью его металла, краски, шин.
      А выстрелы все дырявили и дырявили полумрак. Словно кто гвозди вбивал.
      Жора Прокудин разжал заболевшие, занывшие глаза и только теперь понял, что не слышит свиста пуль. Стреляли явно не по нему. И как только он это заметил, стало до тошноты тихо. И еще страшнее, чем во время стрельбы.
      - Кранты! Линяем! - вскрикнули метрах в ста от него, и каждое из этих слов почему-то напоминало выстрел.
      Взвизгнули шины, но страх заставил Жору Прокудина поверить не в то, что киллеры уезжают, а в то, что они наконец-то поняли, где именно он лежит и ринулись к нему. Этот же страх заставил его вскочить и сжаться в поклоне за капотом.
      Перед глазами, ослепшими от ужаса и ожидания, быстро-быстро уменьшаясь, растворялся в сумерках багажник без эмблемы. Сжимающие его с двух сторон бурые ворота гаражей наконец-то раздавили багажник, и он исчез. Хотя, конечно, раздавить его они не могли. Просто машина свернула в ближайший же проулок гаражного кооператива "Мечта", и уже через считанные секунды Жора Прокудин перестал верить в стрельбу. Ни бегущих сюда свидетелей, ни милиции не было, и ощущение, что на самом деле ничего не произошло, стало совсем навязчивым. Если бы не одно но... Если бы не "жигули" шестой модели с включенным освещением в салоне. Они стояли поперек гаражной улицы и красный габарит поворота испуганно мигал.
      Жора Прокудин на постепенно оживающих ногах прошаркал к "жигуленку", заглянул в салон и снова ощутил страх у кадыка. Он стоял неудобным глотком и мешал говорить. Хотя Жора Прокудин и не знал, что нужно говорить в таких ситуациях.
      В машине на двух передних сиденьях лежал небольшой парень
      с бумажным лицом. Плотные пятна крови делали его белую рубашку красно-черной. Пальцы левой руки цепко держались за баранку. Казалось, он все еще хотел повернуть, чтобы спастись от киллеров, хотя на узкой гаражной улице некуда было поворачивать.
      - Тру-уп, - врастяжку протянул Жора Прокудин и только теперь понял, что стал единственным свидетелем убийства.
      Он распрямился, осмотрел все еще пустынную гаражную улицу, уже погрузившуюся в ночную тьму, и вслух приказал себе:
      - Идиот, сматывайся! Если...
      - А-а-а, - прервал его тихий стон.
      - Если... Ты это... того? - вновь согнувшись, всмотрелся он в бумажное лицо парня.
      - А-а-а... Па-а-а...
      - Ты... это?
      - С... спа-а-си-и, - все-таки смогли синие губы парня сложить буквы в слово.
      - А если... это...
      - Н-на, - сбросил парень пальцы с баранки, провел ими,
      размазывая кровь, по приборному щитку и все-таки открыл
      "бардачок".
      Из него цветной стружкой сыпанули сложенные купюры. Одна из них упала перед глазами парня прямо на сиденье. Он мутно, умоляюще посмотрел на нули, густо пляшущие на банкноте, и попросил их:
      - Спа-а... си-и... Я-а...
      Жора Прокудин отшатнулся. Синие губы парня сразу исчезли. Не стало и его бумажного лица и пестрой рубахи. Опять вокруг лежала ночь, и только внизу, на уровне живота существовало пятно света.
      "Пора линять", - почти что словами киллеров подумал он. Парень в салоне явно агонизировал, а становиться свидетелем было не в правилах Жоры Прокудина.
      - Спа-а-а, - уже чуть громче простонало светлое пятно у живота. Ми... ли... лимил... лионы ба... баксов по...по...
      - Что? - заставили цифры в третий раз согнуться Жору Прокудина.
      - Я-а.. я-а на-ашо-ол...
      - Что нашел? - наполовину сунул голову в салон Жора Прокудин.
      - Де... деньги-и ба... ба-анка... "Ча-а-га"... Спа-а... си-и... ме... Де... де... попол... лам... Мил... лионы до... долла-а...
      - Ты - банкир? - уже по шею погрузил голову в салон Жора Прокудин.
      - Не-е, - еле заметно пошевелил головой парень.
      - Не банкир?.. А-а! Из потерпевших? Из вкладчиков?
      Голова качнулась еще чуть-чуть. Банкнота в пятьсот тысяч упала с сиденья в лужу крови и сразу слилась с ней. Казалось, что банкнота тоже вытекла из парня.
      - А кто же ты? - недоумевал Жора Прокудин.
      - Сы... сы...
      - А-а!.. Сын банкира?
      - Не-ет... Я - сыщ... сыщ... сыщ...
      - А-а!.. Сыщик?!
      Парень облегченно закрыл глаза. Теперь он стал мертвее мертвого.
      - Мне... пло-о... хо-о... - сопротивляясь приходу смерти, прошептал он.
      Распрямившись, Жора Прокудин бросил тревожный взгляд в темноту. Теперь он уже не хотел убегать. Но еще сильнее он не хотел, чтобы кто-то еще появился у гаражей, и когда из-за угла выплыли два едких желтых автомобильных глаза, он торопливо обежал "жигули", открыл дверцу и перетащил еще громче застонавшего парня на место пассажира.
      - Е... если, - его же словом простонал парень и попытался поднять руку.
      - Молчи! - приказал Жора Прокудин и мягко защелкнул дверцу у бока парня. - Ты и так тово... много крови...
      - Е... е... за... запис-с... книж-ж, - еле выдавил парень и потерял сознание, когда Жора Прокудин вбил себя на залитое кровью сиденье водителя.
      Глава вторая
      НУЛЕВОЙ ВАРИАНТ
      По широкому проходу между прилавками супермаркета катил тележку огромный рыжий мужик в синем костюме при красном галстуке на брюхе и недовольно гудел:
      - Понастроили крысиных нор! Не могли прилавки раздвинуть! Теснотища! Тут только карликам шляться!
      - А ты не торопись, Платоныч, - вяло посоветовал ему аккуратно, ровненько катящий следом за ним свою тележку мужчина.
      Он был почти одного роста с рыжим, но в два раза худее, щуплее и интеллигентнее. На его зачесанных наверх иссиня-черных волосах, на гладко выбритой коже щек, на высоком, с двумя умными морщинами, лбу ощущалось прикосновение если уж не дипломатического образования, то финансового точно.
      - Ко-озлы! - уперся в очередной раз в стеллаж рыжий. - Понагородили!.. О-о, я как раз хотел пойло взять!
      Его лапищи, густо облепленные рыжими волосами, сбросили поверх вакуумных упаковок балыка, карбоната, семги, поверх коробок с пиццей, фаршированными куриными грудками, креветками, сыром, поверх бананов, груш и помидоров три поллитровки исландской водки и две бутылки виски "Блю лейбл".
      - Чертова жена! - огрызнулся он. - Не может сама сюда зарулить! Одни шейпинги с соляриями на уме!
      - У тебя милая жена, - опять не согласился черноволосый.
      - Правда?
      Рыжий обернулся. Капли пота на его пористом носу смотрелись странно в арктическом, выстуженном кондиционерами воздухе супермаркета.
      - Приятная женщина, - уже с меньшей уверенностью ответил черноволосый.
      - Стерва она! - грохнул на весь супермаркет рыжий. - За то и люблю, что стерва!
      - У нас переговоры через полчаса, - напомнил черноволосый.
      В его тележке сиротливо на самом донышке лежала пачка чипсов.
      - Думаешь, они клюнут? - сразу забыл и о жене, и о полках супермаркета рыжий.
      - Обязательно.
      - Ну, тогда они круглые дураки.
      - А квадратных и не бывает. Они все - круглые.
      Глотка рыжего разорвалась в диком смехе. Казалось, что от звука его голоса звенят, раскачиваясь на полках, бутылки пива, виски и прочей жидкости, обогащенной градусом.
      - Пошли, Платоныч, - остановил его смех черноволосый. - Нам еще ехать. Сам знаешь - заторы...
      - Затор - не запор. Пережить можно...
      Под испуганным взглядом продавщиц и охранника, вылетевших на его смех в дальнем конце зала, он пинками дотолкал тележку до кассы и швырнул на терминал у кассы кредитную карточку.
      Девушка со строгим лицом воспитателя детской комнаты милиции грациозно взяла отливающую золотом карточку, вонзила ее в щель терминала и рывком провела сверху вниз.
      - Нет подтверждения, - голосом робота ответила она и протянула карточку назад.
      - Чего нет?! - не понял рыжий.
      - Нет подтверждения.
      - Что значит нет?!
      - Одно из двух: или что-то на линии с вашим банком или на вашем счету нет денег.
      Ее красивое бледное лицо осталось все таким же безучастным. Черноволосый подумал, что девочка умеет мастерски ненавидеть, а рыжий ничего не подумал, потому что это у него редко получалось. Тряхнув колким ежиком волос, он вывалил на прилавок еще пять-шесть карточек.
      - "Не-ет подтверждения"! - попытался рыжий повторить ее сухую интонацию. - Да это самый надежный комбанк! Там на счету - больше двухсот тыщ баксов, а ты - "нет подтверждения"!
      К кассе беззвучно вырисовался из глубины зала охранник. Он был на полголовы ниже рыжего, но дубинка с электрошоком, которую он ласково сжимал толстыми пальцами, делала разницу в росте и комплекции несущественной.
      Под взглядом сощуренных глаз охранника кассирша брезгливо взяла еще одну кредитную карточку, стряхнула налипшие по краешку хлебные крошки и провела ею по щели терминала.
      - Извините, - на этот раз она уже покраснела. - Но на эту кредитку тоже нет подтверждения...
      - Ты что, охренела?! - шарахнул басом по супермаркету рыжий.
      Кассирша, насмотревшаяся за полгода работы на плебейскую грубость новых русских, безразлично вытащила из груды карточек еще одну.
      - Здесь тоже нет подтверждения, - прочла она уже знакомое "NO ADVISED" на дисплее терминала.
      - Как это нет?! - хрустнул кулаками рыжий. - На этом счету полста тыщ "зеленых! Я с него, еще когда в правительстве работал, отоваривался!
      - Звоните в банк, - предложила кассирша.
      Она только что закончила проверку остальных кредитных карточек, и за ее спиной дыбилось уже два охранника. У второго, недавно появившегося, поперек переносицы гусеницей лежал шрам, и черноволосому почудилось, что охранник признал в рыжем обидчика, посадившего ему в детстве именно этот шрам. Во всяком случае, особой нежности в его взгляде не было.
      - Платоныч, это недоразумение, - напомнил о себе черноволосый. - Я оплачу товар.
      Кассирша взяла его серебристую кредитную карточку с таким видом, будто ей сунули в пальцы кусок грязи.
      - Где у вас телефон?! - гаркнул охранникам рыжий.
      - Здесь... рядом, - скупо выдавил первый из них и вынул дубинку
      из чехла.
      Возможно, в этом супермаркете телефоны работали только от удара
      дубинкой.
      - Где здесь?!
      - Идемте со мной к столику.
      - На ваш счет тоже нет подтверждения, - вернула кассирша серебристый прямоугольник черноволосому.
      - Не может быть! - удивился он.
      - Это не супермаркет! - обернулся рыжий. - Это аферисты! У тебя тоже ноль?
      - Да, - ответил черноволосый. - Бред какой-то... Двадцать три тыщи баксов - и нет подтверждения...
      - Подвинь телефон! - шлепнулся на стул рыжий. - Я вас всех урою! Вы все у меня умоетесь!..
      Через сорок минут с небольшим рыжий и черноволосый сидели уже не в супермаркете и не на переговорах с компаньонами, а в кабинете начальника отдела валютных операций банка, и худенький мальчик в очках за пару десятков тысяч долларов разговаривал с ними как с нашкодившими первоклашками:
      - Все ваши претензии необоснованны. На ваших счетах нет ни цента.
      Вы можете возмущаться сколько угодно, но это ничего не изменит...
      - Как это нет?! - подался вперед побуревший мужик с рыжими
      волосами. - Там только на одном было почти двести тыщ "зеленых"!
      Они что, испарились за ночь?
      - Я дал указание разобраться, - холодно ответил мальчик. - Вам сделают справку о снятии сумм со счетов за последние месяцы...
      - Какие месяцы! Я еще на той неделе с кредитки вашего банка купил холодильник! Какие месяцы!
      - Разберемся, господин Рыков.
      - А у меня? - напомнил о себе черноволосый.
      - У вас та же картина, господин Баркушевский.
      - Барташевский, - поправил его черноволосый. - У вас в банке процветает воровство. У меня на счету было двадцать три тысячи долларов. Это все, чем я обладал...
      - Справку о снятии сумм со счета вам тоже предоставят, - безразлично пояснил мальчик. - Поверьте, речь идет о доверии к банку, и мы сделаем все, чтобы вы узнали, куда исчезли ваши деньги...
      - Бред какой-то, - устало выдохнул Барташевский. - Как в футболе...
      - В каком футболе? - обернулся Рыков.
      За эти сорок с небольшим минут его рыжий ежик на фоне побуревшего лица стал выглядеть седым. Усы отвисли как у мокрой лисы.
      - В каком футболе? - повторно спросил он.
      - В обычном. Когда на табло одни нули. Сплошные нули...
      Глава третья
      РУССКИЙ ДАРТС
      Табачный дым кольцами вился у закопченого потолка подвала. После первого же вдоха Жоре Прокудину захотелось натянуть на лицо противогаз. Но у него не было противогаза.
      Он сел за столик под лестницей, смахнул на бетонный пол пустые пивные банки, прощально плюнул на них и поставил на исписанный матом и названиями хэви-металлических групп пластик литровую бутылку портера.
      - Желающих больше нет?! - выкрикнул из дальнего угла подвала, с подиума, мужик с фингалом под левым глазом.
      - Давай не тормози! - крикнули ему из сбившейся слева от подиума черно-кожаной толпы. - Погнали! Пиво стынет!
      - А ты не будешь?! - крикнул обладатель фингала Жоре Прокудину.
      Тот молча вскинул над головой кулак с торчащим средним пальцем. Кто-то радостно гыгыкнул, но фингалоносец не отреагировал. В его единственном не замутненном синяком глазу плескался звериный азарт, и он снова вышвырнул его в толпу в крике:
      - Ставки сделаны! Одиннадцать соискателей! Жеребьевка!
      Жора Прокудин видел "русский дартс" уже не меньше пяти раз, и не было ни одного случая, чтобы мужик с фингалом не предлагал ему войти в пульку. Но самым интересным было то, что Жора ни разу не согласился, а мужик с упрямством автомата предлагал одно и то же.
      Сегодня "русский дартс" должен был пройти без скандала. Из одиннадцати игроков десять оказались новичками, а одиннадцатый - Топор - был его корефаном. Десять олухов, разогревая себя дешевым виски и еще более дешевым пивом, даже не догадывались, что победить должен Топор, щупленький парень со светлым ежиком волос и согнутым вправо носом. Наверное, у Топора согнут был не только нос, но и что-то еще в черепе, потому что когда он улыбался, то вправо уезжал не только нос, но и рот, подбородок и одна бровь. Вторая не уезжала, она была в ссоре с остальным лицом.
      - Оди-иннадцать, - с московской протяжностью объявил вытянутый номер Топор и безразлично посмотрел на Жору Прокудина.
      В этом безразличии скрывались и удивление, и страх, и интерес. Топор запретил Жоре появляться в подвале-притоне, и приход корефана, который действительно уже две недели не был здесь и не видел шести последних партий в "русский дартс", встревожило его. Просто нос у Топора был настолько сильно сдвинут вправо, что у него что из улыбки что из удивления всегда получалась только ярость. Поэтому он редко улыбался и еще реже удивлялся.
      - Номер первый! - хрипло вскрикнул мужик с фингалом и тут же громко прополоскал горло водкой.
      С фырканьем выплюнув ее на доски подиума, он посмотрел на парня под номером один и взбодрил его:
      - Поторопи-ись! У тебя рожа кирпича просит.
      Не обращая на него внимания, парень швырнул дружку куртку-косуху, зашел за деревянный щит, спрятал глаза за плавательные очки и только после этого сунул лицо в овальную прорезь. Раньше на пляжах фотографы снимали таким образом граждан отдыхающих, и при этом на карточке данные граждане получались либо в кавказской бурке на ахалтекинце, либо с огромной рыбой в руке, либо со знатной красоткой у плеча. Смотря что нарисовано на щите. На том, что стоял на подиуме, ничего нарисовано не было. На выкрашенной черной краской плахе белело длинноносое лицо номера первого, и выпученные плавательные очки делали его похожим на марсианина. Или на рака, у которого примерно так же торчат глазенки-шарики.
      В английском дартсе игроки метают коротенькие дротики, в русском резиновые мячики размером с теннисные. Десять конкурентов - десять бросков. Метров с двадцати пяти. Выстоял все броски, не упал, не оторвал хоть на секунду лицо от дыры - считай, победил. Значит, твои сто "баксов" даром не пропали. Если ты один устоишь - тыща сто твои. Если двое - сумма пополам. Обычно выстаивал только один Топор.
      - Э-эх! - врезал мячиком по переносице номеру первому пьяный вдребадан мужик с порядковым номером десятым.
      - А-ах! - ответил ему на удар по переносице номер первый и рухнул на грязный заплеванный пол. - Но-ос!.. Но-ос!.. С-сука, ты разбил нос!..
      - Не скули! - гаркнул на него судья-фингалоносец. - Замочишь ему в харю мячом, когда его очередь подойдет!
      - Это нечестно! - скулил поверженный. - Не его очередь была кидать!
      - В бросках очереди нет, - напомнил судья. - Иди умойся.
      Жора Прокудин лениво глотнул плотного хмельного портера, с безразличием посмотрел на сопляка с разбитым носом, на его запрокинутую голову и подумал, что в этот раз Топору придется поделить "бабки" с пьяным мужиком.
      Бухие ничего не чувствуют. Хоть трактором через него переезжай. А у мужика к тому же было типичное лицо тракториста: продубленое, с глубокими оспинами и трехдневной щетиной. С какого вокзала припер его хозяин притона, обычно набиравший игроков, Жора даже не мог представить. Не меньше чем с Казанского. Люди с такими лицами могли жить только за Уралом. Где-нибудь на заимке, в тайге. И не реже раза в неделю руками намертво валить медведя.
      - Э-эх! - вышиб очередного претендента мужик.
      Мячик отлетел ото лба кавказца, единственного иноземного претендента на тыщу долларов с лишком, и сын гор грохнулся на спину с такой силой, как будто рухнул потолок. Зрители взревели в восторге. Ставки тотализатора, бушевавшего в толпе, уже не замечали никого на подиуме, кроме мужика. "Неужели Топор проиграет?" - удивленно подумал Жора Прокудин, и что-то противное и тоскливое сжало пальчиками сердце. Он поневоле приложил к солнечному сплетению ладонь и сразу вспомнил бумажное лицо парня. Наверное, он умер, когда Жора захлопывал рядом с ним дверцу. Через семь минут уже у входа в приемное отделение больницы у парня были окоченевшие пальцы. Он вырвал из них малюсенькую записную книжечку, помог врачам перетащить парня в морг и только потом вспомнил о деньгах. Они влипли в лужу крови, и он не решился отодрать их. Он подождал в противоположном дворе, пока у "жигуленка" убитого появятся милиционеры, издалека посмотрел на врача, озирающегося в поисках Жоры, и пытающегося что-то рассказать сонному сержанту, и поплелся в подвал к Топору. Других друзей у него не имелось. Босс - не в счет. Босс на звонок не ответил, а это означало только одно: звонить надо через час. Не меньше. Босс никогда не разговаривал с ним при свидетелях.
      - Номер десятый! Червонец! - вырвал из глотки хрип судья.
      За время, пока шел "русский дартс", табачный дым так уплотнился, что фингал с его лица исчез. С места Жоры Прокудина все смотрелись близнецами с мутно-бледными рожами. Не люди, а девки с кремовыми масками на физиономиях.
      - Жи-и-ла бы стра-ана родна-ая! - с криком попытался всунуть свое рыхлое личико в дыру пьяный мужик.
      Дыра оказалась не по размеру. Для физиономии сибиряка нужно было прорезать отверстие диаметром с хороший тазик. Или с автомобильное колесо. В той дырочке, что красовалась на черном щите, появились лишь дурацкие пластиковые кружки очков, по-монгольски широкий нос и верхняя губа.
      - А другого щита у вас нету? - недовольно спросил номер первый.
      Переносицу на его узком больном лице осветлял двойной слой пластыря, а из ладони в ладонь нервно перелетал резиновый мячик.
      - Нету! - огрызнулся судья и снова сполоснул горло водкой.
      Наверное, оно у него было оцинкованным.
      - Э-эх! - С таким же вскриком метнул номер первый мячик и попал по доскам щита.
      Черно-кожаная толпа презрительно засвистела, а верхняя губа мужика всплыла в улыбке, показав медвежьи желтые зубы. Впрочем, этой желтизны Жора Прокудин издалека не увидел. Он посмотрел на Топора, прислонившегося спиной к холодной стене. Его глаза были закрыты, но было такое ощущение, что он следит за всем происходящим сквозь веки. Открыл он их за секунду до того, как судья-фингалоносец, уже напрочь потерявший голос, выдавил из себя:
      - Нх-хумер один... а-аццатый...
      На лету Топор поймал брошенный ему судьей мячик, покатал его за спиной в ладонях и крикнул мужику:
      - Ты сколько весишь, дядя?!
      - Все - мое, - из-под разбитой в котлету губищи промямлил мужик.
      Восемь остальных метателей сделали из его красного лица сине-черную отбивную. Из переносицы стекала по носу к черным доскам щита кровь. Побелевшие пальцы мужика держались за края досок. У мужика никогда не было в кармане тысячи долларов, и он готов был умереть на подиуме, но не разжать пальцы.
      С разворота, как матерый питчер в бейсболе, Топор сложился в
      полупоклоне, пружиной распрямился, высоко вскинув левую ногу, и
      метнул мяч в цель. И уже через секунду щит рухнул на пол вместе с
      мужиком.
      Удивление подбросило Жору Прокудина со стула. Он хорошо знал, что щит прибит по низу к доскам подиума, и не мог понять, почему он упал.
      - Во вцепился, сука! - заорали вытягивающие мужика из-под щита зрители. - Разожмите ему пальцы! Он в отрубе! Принесите воды! Его отключили!
      Вывернутая из ведра ледяная вода окатила посиневшее лицо мужика. Он по-плавательному задвигал ногами и что-то прохрипел.
      - Сними с него очки! - приказал Топор.
      Чьи-то пальцы услужливо выполнили это требование. Мужик открыл осоловевшие глаза, обвел ими потную вонючую толпу и вдруг вспомнил, что у него есть голос.
      - Падла!.. Он меня того... кирпичом... По носяре... В отруб...
      - Тебе показалось, - вяло ответил Топор. - На...
      Зеленый мячик жабой запрыгал по полу к мужику. Он схватил его и попытался разорвать. Но жабы - скользкие твари. Мячик выскользнул из его корявых пальцев и попрыгал дальше по полу. Судья подхватил его, брезгливо сжал двумя пальчиками и поддержал Топора:
      - Все честно. Резина. Кидать надо уметь.
      - Ну я тебя ща урою! - пообещал Топору мужик.
      - Ур-рой! - хором попросили его те, кто ставил в тотализаторе на мужика. - Чтоб кровью умылся!
      Щит водрузили на прежнее место, прибили к полу двумя гвоздями-сотками. Мужик, шатаясь и матюгаясь, слез с подиума и стал ждать своей очереди. В эту минуту Жоре Прокудину сильнее всего показалось, что сегодня Топор уж точно не выиграет, и все останутся при своих, и ему очень захотелось уйти. Но тут в кармане ожил "сотовик", и Жора нутром ощутил, что звонит Босс. Других звонков так щекотно грудью он не ощущал.
      - На связи, - хмуро ответил он трубке.
      - Что ты хотел? - безразлично спросил Босс.
      - Я пока не уезжаю.
      - Что значит, пока? У нас послезавтра самолет.
      - Есть дело на недельку. Не больше.
      - Что за дело?
      - У меня бабка умерла, - все-таки ответил Жора Прокудин под очередной удар мячиком по кривому носу Топора.
      Нос не краснел, не синел и не сдвигался. Возможно, это был уже не нос, а что-то искусственное. Как у Майкла Джексона. Только из металла.
      - Что ты несешь? Какая бабка? - удивился Босс.
      - Она... Она была мне заместо матери. Гадом буду, если к ней не съезжу...
      - Это несерьезно, - мгновенно решил Босс. - Мы сваливаем с "крупняком", пока нам не сели на хвост, а ты начинаешь вихлять. Это не по правилам...
      - Босс, всего на недельку. Это деревня на Алтае, - с ходу придумал Жора Прокудин и с ужасом ощутил, что если Босс спросит название, то он не придумает ничего лучше Ивановки. А вдруг в Алтайском крае Ивановки нет? Можете улетать без меня. Я потом догоню.
      - Ты рискуешь головой.
      - Кто не рискует, тот не пьет шампанского...
      На подиум по-обезьяньи, сгорбившись, выбрался мужик с синей физиономией. Если бы можно было, он бы метнул в рожу Топору не мячик, а свой кулачище.
      - Я бы не поехал, - мрачно посоветовал Босс. - Второй раз в Америку ты визу не пробьешь...
      - Пробью.
      - Ну смотри, - вяло ответил Босс. - "Бабки" уже в Штатах. Без них ты здесь - никто!
      - Чего ты меня хоронишь?.. Я к тетке - и назад.
      - Делай, что хочешь, - огрызнулся Босс. - Я - против!
      Он никогда не прощался. Он считал это плохой приметой. Сейчас же это показалось вдвойне плохой приметой.
      - Э-эх! - вложил всю свою дурь в бросок мужик, но мяч, ударившись о стальной нос номера одиннадцатого, отлетел ему обратно под ноги.
      - Па-апрашу "ба-абки"! - вынырнув лицом из отверстия, потребовал от судьи Топор. - Тыща сто! Как в кассе!
      - Ты - шулер! - заорал мужик. - Поглядите: у него харя без синяков!
      - А почти все мазали, - не согласился с ним кто-то в зале.
      - Я не промазал!
      - А это что, не синяк?! - выставил левую щеку Топор. - Ты ж, сука, попал!
      - Я тебе в нос попал! А нос целый!
      - Мой нос уже ничем не запугаешь, - протянул руку за деньгами Топор. Его не такие орлы, как ты, обрабатывали, а покруче...
      - Не давай ему "бабки"! - прыгнул к судье мужик, но опоздал.
      Одиннадцать стольников с мордатым президентом, в том числе и его кровный, не один месяц у сердца пролежавший, мелькнули мимо глаз мужика в узком кулаке Топора и исчезли в толпе. Топор спрыгнул с подиума и враскачку направился к столику в углу.
      - Стой, урка! - со слоновьим грохотом свалился на бетон мужик. - Отдай мои "бабки"!
      - Иди умойся, тундра! - не оборачиваясь, крикнул Топор, но движение Жоры Прокудина, который резко встал, заставило его шагнуть влево.
      Мимо уха пролетел и с хряском вмялся в бетон стул. Болт, удерживавший фанерную спинку, отлетел в сторону и юлой завертелся на месте. В детстве Топор любил запускать болты во вращение и считать, сколько он продержится. Этот болт мог побить рекорд его детства. Но он не стал считать. И не стал оборачиваться.
      Он прошел мимо Жоры Прокудина, подхватил на ходу его недопитую бутылку портера и с резкого разворота, будто он и вправду лет десять играл в американскую игру бейсбол, хряснул бутылкой, словно битой, догнавшего его мужика по лбу.
      - Нокаут, - тихо произнес кто-то в подвале.
      - Шу-улер, - простонал мужик и все же рухнул.
      Прямо на пустые пивные банки. Они с грохотом и писком покатились по полу, и Жора Прокудин подумал о том, что на осколках бутылки от портера остались и его "пальчики". Он нагнулся и быстро собрал их в носовой платок.
      - Во жлоб! - восхитился кто-то.
      - Уходим, - с корточек прохрипел Жора Прокудин. - Есть базар.
      - А мне здесь делать больше нечего, - согласился Топор и, нагнувшись, сунул неподвижному мужику сто долларов за воротник рубашки.
      Глава четвертая
      РЕЗИНОВЫЙ СВИНЕЦ
      Ночной московский воздух вонял расплавленной пластмассой и нашатырем. Хотя, возможно, воздуха внутри огромного города уже и не было. А только плотный настой из автомобильных выхлопов. Вдохнув его грудью с семью сросшимися после переломов ребрами, Топор восхитился:
      - Во-оздух-то какой свежий! По-олный отпад! Ты как думаешь, в Нью-Йорке такой же отпадной воздух?
      - Ты его не угрохал? - обернувшись к двери подвала, спросил Жора Прокудин.
      Угол дома скрыл ее, и оттого почудилось, что и подвала-то никакого не существует на свете.
      - А ты думаешь, я для чего стольник ему за шиворот сунул? - передвинул спортивную сумку по боку Топор. - Я вену пощупал. Живой этот бугай! Живее нас с тобой!
      - А если он завтра припрется?
      - Это его проблемы. Сегодня были мои прощальные гастроли. Завтра я уже не выступаю. Ты что, забыл, мы послезавтра улетаем в Нью-Йорк?
      Пальцы Жоры Прокудина нащупали в кармане ветровки что-то похожее на спичечный коробок. "Записная книжка", - вспомнил он, ногтем пролистал странички прямо в кармане и со вздохом ответил:
      - Я не лечу.
      Топор превратился в памятник. Правая рука зависла на ходу да так и висела, будто указующая светлый путь кисть вождя.
      - Ты что, шизанулся?.. Крыша поехала? Жорик, ты чо?
      - Ничего не поехала. Где твоя "тачка"?
      - Вон, по левой стороне улицы. Не узнал, что ли?
      - Узнал, - огрызнулся Жора Прокудин, недовольно посмотрев на красную "девятку".
      - Продал я ее. Завтра отдам - и все. В штатах "Линкольн" куплю, остановился Топор у дверцы машины. - Слушай, а ты чего сказал?
      После нокаута на ринге еще в далекой юности, когда ему к тому же сломали нос, Топор стал забывчив. Вот если ему об одном и том же говорили два раза, он запоминал. А если сходу, то ничего в башке не задерживалось. Будто вместе с костью носа повредили и что-то в голове, отвечающее за память с первого раза. А ту часть, что запоминала с повтора, не повредили.
      - Не еду я с вами в Штаты, - садясь в салон, четко произнес Жора Прокудин.
      Нагнувшись, Топор крякнул. Наверное, в голове сработала та штука, что запоминала со второго раза и, видимо, запоминала намертво.
      - Как?.. Совсем?.. - привычно скривив рот, спросил Топор. - Ты в этом дерьме остаешься? Сцапают же!
      - Через неделю прилечу к вам.
      - А что стряслось?
      - Бабка у меня умерла, - заученно ответил Жора Прокудин. - На Алтае. В Ивановке. Село такое есть. Слышал?
      - Не-а...
      Из всех населенных пунктов на земле Топор знал только Москву, Питер и Стерлитамак. В Стерлитамаке он родился, немного учился, много тренировался в боксе и получил в итоге нокаут с искривлением носа. Остальные города он не запоминал, потому что они больше одного раза в его жизни не появлялись. Нью-Йорк он запомнил потому, что Босс назвал его не меньше десяти раз. Сел и поселков Топор не знал вообще, но почему-то представил эту Ивановку похожей на Стерлитамак.
      - А без этой... бабки, нельзя? - вкрадчиво спросил он.
      - Сядь! - приказал Жора Прокудин. - Ты тоже не поедешь...
      - Чего-чего?
      - Ты тоже не поедешь!
      Топор опять крякнул. Устройство в голове сработало на повтор. Теперь он уже не мог бы забыть новость при всем желании.
      - Я - не поеду? - врастяжку спросил он, все так же в поклоне стоя перед распахнутой дверцей. - Да Босс меня в ту же секунду...
      - Сядь! - уже злее приказал Жора Прокудин. - Тебя что, к асфальту приклеяли?
      Топор нехотя подчинился. Машина казалась чужой и неприветливой. То ли оттого, что он ее продал, то ли оттого, что лучший друг Жора Прокудин ломал его вроде бы устроившуюся судьбу.
      - Ты хочешь сказать, что Жанетка улетит в Нью-Йорк без меня? посмотрел он вдоль пустынной улицы. - Улетит с Боссом?
      - Это ее дело. Можешь оставить ее с собой.
      - Босс сказал, что нас заметут на второй день, если мы останемся. Как раз через Жанетку. А ты...
      - Дай мячик! - протянул руку Жора Прокудин.
      - Какой мячик? - повернул Топор удивленное лицо.
      В свете уличных фонарей оно выглядело кадром из американского фильма ужасов. За что его полюбила Жанетка, Жора не мог представить.
      - Со свинцом, - напомнил Жора Прокудин.
      - А-а, - вспомнил Топор и достал из сумки зеленый резиновый шарик.
      - На ладони у Жоры Прокудина он уже не казался резиновым. Под тонкой оболочкой скрывался кусок свинца. Именно этот мячик отправил в глухой нокаут мужика-сибиряка.
      - А маска где? - покачивая его на ладони, спросил Жора.
      - Хозяину подвала подарил. На ремембер. Она ж треснула на носу.
      - Мужик, значит, все-таки попал? - догадался он.
      - Ага. Пластик треснул. Еле снять успел. А то б засекли.
      - Вот это - бабка, - кивнув на мячик, сказал Жора Прокудин.
      - Чего-чего?
      - Это - бабка.
      - Ты чо, ширяешься? - попытался заглянуть ему в глаза Топор.
      Зрачки были обыкновенными. Конечно, расширенными, как и положено при плохом освещении, но не до колес, как у наркош.
      - Никакой бабки нет, - мрачно произнес Жора Прокудин. - Есть дело на пару арбузов...
      Лимон - миллион. Арбуз - миллиард. К триллионам замену еще не придумали. Наверное, это была бы тыква. Крупнее тыквы овоща нет.
      - В рублях? - не понял Топор.
      - В "зеленых".
      - Так... так не бывает.
      - А я говорю, чистяк. Верное дело.
      - А что Босс? - посмотрел с ужасом на пустынную улицу Топор.
      Возникло жгучее предчувствие, что сейчас из-за угла вырулит "вольво" с Боссом за рулем, и сердце не выдержит испытания. Оно лопнет, как резиновый мячик, пущеный мужиком в его пластиковую маску. Хорошо хоть судья успел незаметно для всех сменить порванный мячик на целый, а то б точно мужик догадался про маску.
      - А зачем он нам нужен? - положил Жора Прокудин зеленый шулерский трофей в "бардачок". - Так по арбузу достанется, а если его в дело брать, то меньше семисот лимонов "зеленых" на рыло получается.
      - Е-мое!.. Круто! Как у шейхов!
      - После того, что мы провернули, у нас баксов тыщ сорок на брата выходит. Точно?
      - Я не считал.
      - А я считал. Босс больше не отстегнет. Да еще и надует. И
      что ты будешь в этом Нью-Йорке делать с сорока тысячами? Здесь это деньги, а там...
      - Босс говорил, дело откроем, - вяло посопротивлялся Топор.
      - Себе-то он откроет. А ты пойдешь у него негром на ринг. И будешь по подвалам до кровавых соплей драться. А там пластиковую маску не наденешь! Сразу засекут и ноги повырывают.
      - Иди ты!
      - Я не гоню. Я хочу, чтоб ты не тормозил.
      - А откуда... это... два арбуза?
      - Потом объясню. Так едешь со мной?
      - А это... Жанетку можно?
      В эту минуту Жора Прокудин пожалел, что взял Топора в долю. Жанетки в его планах не было, и оттого, что не было, два миллиарда долларов банка "Чага" показались уже менее досягаемыми. Будто бы именно в тот момент, когда Топор назвал имя своей подруги, деньги тут же начали перепрятывать.
      - Можно, - назло самому себе согласился Жора Прокудин.
      - А что Боссу сказать?
      - Ничего. Не приедешь в аэропорт - и все...
      - Так ему одному все "бабки" достанутся!
      - Ну и хрен с ними! Ему - тысячи долларов, а нам - миллиарды!
      Топор стронул машину с места, вырулил на середину шоссе и медленно поехал от центра города. Фонари в дальнем конце улицы почему-то не горели, там царила плотная вязкая тьма, и оттого казалось, что они едут к пропасти.
      Глава пятая
      ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ
      Огромный рыжий мужик по фамилии Рыков лежал на спине плотно, плашмя, широко раскинув руки, и капли пота на его лбу катались зернами. К правому его плечу была прижата нежная женская щечка. Еще более нежная женская ручка поигрывала рыжими зарослями на его спартанской груди, а совершенно бесподобная нежная ножка коленочкой плотно, ненасытно прижимала низ живота.
      "Как же от него воняет", - подумала она и мягко пропела:
      - Зайчик, ты такая пре-е-елесть...
      "Вот крыса! Сейчас про деньги спросит", - подумал он и устало вздохнул:
      - Ты то-о-оже... того...
      "Ну точно как лошадь воняет", - подумала она и еще мягче пропела:
      - Ми-илый, мне нужны наличные. Ты уже до-олжен по-олторы тыщи...
      "Ну и жена! Ее задушить легче, чем прокормить", - подумал он и еще более устало выдохнул:
      - Не-еужели по-олторы?..
      "Вот сволочь! Опять завилял!" - подумала она и уже с совершенно неимоверной мягкостью пропела:
      - Ро-о-овненько по-олторы... Ты же по-омнишь наш уговор?..
      "Нет, точно: задушить легче", - подумал он и с полной изможденностью выдохнул:
      - Угово-ор?..
      - Конечно! - не успев ничего подумать, приподнялась она на локтике и посмотрела на его мокрые усы. - Мы же договорились, что после свадьбы ты мне будешь... дарить пятьсот долларов за каждую ночь...
      - А сейчас день, - тоже не успев ничего подумать, ответил он.
      - Я уже купила в салоне моды платье в долг. И за педикюр я не плачу последний месяц.
      - Педи... чего?
      - За лак на ногтях!
      На пальчиках взлетевшей ножки блеснули алые, в золотую точечку, ноготки.
      Рыков не знал, что ответить ноготкам. Они были такими красными, будто пылали ненавистью к нему большей, чем все остальное тело Лялечки, его третьей, его самой юной и обворожительной жены. Рыков слишком хорошо знал, что за все в жизни нужно платить, но по цене за любовь он, кажется, год назад явно проторговался. После платья и педикюра сейчас всплывут шейпинг, солярий, путевка на Майорку, недостроенная дача и "ягуар", на который она давно мечтала сменить опостылевший "вольво", а у него до сих пор перед глазами стояли не раскачивающиеся груди Лялечки, а счета, которые привез утром из банка Барташевский. По ним выходило, что в каком-то магазине на окраине столицы, в магазине, куда он точно никогда не забредал, он, видите ли, оптом закупил партию видеомагнитофонов и телевизоров на сумму более двухсот тысяч долларов. Все его кредитные карточки оказались отоваренными, и теперь Рыков был беднее церковной крысы. Хотя в этом сравнении он явно перебирал. Все-таки почти полмиллиона "зеленых" у него крутилось в деле, но деньги эти были как бы виртуальны. Они делали свое дело, принося небольшую, но прибыль, а если бы ему захотелось оживить их, превратить в хрустящие купюры, то ему пришлось бы выйти из дела. А там все было так путано-перепутано, что выход грозил пулей. Лялечка вряд ли поняла бы столь долгое объяснение. Это все равно что бывшему строителю и бывшему прорабу Рыкову стали бы рассказывать устройство чипов для видеокарты компьютера.
      - Понимаешь, милая, - стерев со лба белые зерна, начал он, - в некотором роде...
      Телефонный звонок сбил мысли, хотя Рыков и не мог с уверенностью сказать, что они у него были. Просто требовалось что-то говорить.
      - Р-рыков! - с удовольствием рявкнул он в "сотовик".
      - Добрый день, господин Рыков, - ответил аппарат незнакомым голосом.
      - Добрый...
      - Моя фамилия - Дегтярь. Меня направило к вам частное сыскное агентство, в которое вы вчера обратились.
      - Вчера?
      После встречи с мальчиком-банкиром Рыков в ярости так напился в офисе, что уж толком и не помнил, звонил ли он куда. Кажется, он орал на Барташевского, требовал от него найти воров, а что было дальше? Кажется, Барташевский согласился и ушел. Нет, не кажется, а точно ушел. Барташевский, его коммерческий директор, вообще не пил, а только и делал, что жрал свои любимые чипсы, а Рыкову очень хотелось его напоить. Барташевский потерял в десять раз меньше его, и это бесило Рыкова больше, чем сама потеря. Впрочем, у каждого свой масштаб. Барташевский в офисе выглядел бледнее бумаги, поглощал чипсы быстрее, чем он это делал обычно, и к концу их посиделок ненависть и зависть ушли, уступив место состраданию. Рыков полез целоваться к коммерческому директору, другу по несчастью. Тот в слезах пообещал найти воров и попросился домой. Когда он ушел, красивый, черноволосый, умный, Рыков в одиночку допил литровую бутылку водки, мутными глазами посмотрел на коммерческий телефонный справочник и подумал, что даже такой умный мужик, как Барташевский, не найдет воров. И он позвонил в первое попавшееся в справочнике на глаза частное сыскное агентство.
      - А ты где?
      - Внизу. Возле консьержа.
      - Кого-кого?
      - Ну, охранника. На первом этаже.
      - А-а... Дай ему трубку... Что?.. Это охрана?.. А-а?.. Да, пропусти человека ко мне. Да, к Рыкову, пятый этаж...
      Лялечкино тело прильнуло еще плотнее. Уже оно все, а не только ее губы и алые ноготки просили денег. Но и этот сыщик по фамилии Дегтярь тоже приперся не за свежим воздухом, а за хрустящими купюрами. В эту минуту Рыкову захотелось вскочить с кровати и сигануть в окно, разнося в брызги матовое бельгийское стекло, но он вспомнил, что оно не трескается даже при взрыве.
      - У меня деловая встреча, - выскребся он из объятий, посмотрел на ее смуглые, уже успевшие за лето впитать солнце Канар, Майорки и Сардинии, бедра и не сдержался: - Тебе бы в кино сниматься. На эротику, значит. Такое, понимаешь, тело...
      - Ми-илый, а деньги? - не приняла она его попытку заплатить за близость комплиментом.
      - У меня встреча, а ты с пустяками!
      - Это для тебя полторы ты-ыщи пустяки. А у меня долги...
      - Потом!
      На ходу засовывая в брюки рубашку, он выскочил из спальни и еле перевел дух. Домофон у двери уже пропел свою противную мелодию. Она очень сильно напоминала повторяющееся "Дай-дай-дай". Даже домофон никогда не говорил "На-на-на". Все, что окружало Рыкова, и все, кто окружал, знали только мелодию "Дай-дай-дай". И без конца преследовали его по жизни с этими мерзкими собачьими словами.
      В черно-белом экране домофона красовалась небритая физиономия с упрямо стиснутыми губами, вялым взглядом и слишком высоким лбом. Этот Дегтярь больше походил на второстепенного актеришку из боевиков, чем на частного сыщика. Домофон опять пропел "Дай-дай-дай", и Рыков нервно щелкнул сейфовым замком.
      - Проходи, - предложил он гостю. - Я думаю, мы обсудим все в моем кабинете.
      Дегтярь не ответил. Вживую, не на экране домофона, его лицо казалось более сплющенным, щетина превратилась в ровненько подстриженную бороду с интеллигентной сединой на подбородке, лоб стал меньше, глаза острее, а от образа второстепенного актеришки не осталось и следа. Теперь гость уже напоминал модного кинорежиссера.
      - Присаживайся, - предложил в кабинете Рыков. - Куда хочешь. Здесь все дерьмовое.
      Дегтярь холодным взглядом обвел новенькие кожаные кресла, стулья от французского кабинета эпохи Людовика шестнадцатого и сел на банкетку, непонятно как оказавшуюся в этом скопище импортной мебели, делавшей кабинет похожим на магазин.
      - Ты как сам-то считаешь, - с хрустом упав в кресло и вытянув ноги в атласных тапках, спросил Рыков, - гнилое дело или "бабки" еще можно вернуть?
      - А какое у вас дело?
      - Тебе не сказали?
      Нахмурив лоб, Рыков попытался вспомнить, говорил ли он сыскарям о том, что же случилось. В голове криком домофона крутилось "Дай-дай-дай". Рыков бросил взгляд на руки Дегтяря и с удивлением увидел, что у того нет указательного пальца на правой руке.
      - В детстве потерял? - спросил он. - Граната? Или в драке?
      - На службе, - неохотно ответил Дегтярь.
      - В армии?
      - В милиции.
      - Так ты служишь?
      - Два года назад ушел.
      - Из-за пальца?
      - Так какое у вас дело?
      - Дело? - опять нахмурился Рыков. - А-а, дело!.. Выпить не хочешь?
      - На работе не пью.
      У него точно было лицо кинорежиссера. Очень породистого кинорежиссера. Нервного, злого, самоуверенного, явно считающего, что он снял лучший из всех фильмов, существующих на земле, и не понимающего, почему это видит только он один и никто больше.
      - А у меня трубы горят, - наполняя стакан прозрачным джином, пояснил Рыков. - Утром Барташевский приперся с этими вонючими бумажками, потом жена, теперь ты... Опохмелиться некогда...
      Хвойный дух джина пропитал тело до последней косточки, залил голову чем-то свежим и приятным, вроде бы тоже похожим на запах сосновой рощи, и Рыков с непривычной для себя легкостью рассказал о том, что знал. Почти без запинки.
      - Мне необходимы все имеющиеся у вас по делу документы, - выслушав его, произнес Дегтярь. - Абсолютно все: кредитные карточки, копии банковских счетов, документы из банка, о которых вы только что говорили...
      - Барташевский унес их в офис.
      - А кто это? - приподнял левую бровь Дегтярь.
      - Мой коммерческий директор. Правая рука. Мозги и мысли. Его тоже облапошили. Только не на двести тыщ с копейками, а на двадцать с копейками. Ты не поверишь, он даже плакал от этого...
      - А он до этого что, никогда не плакал?
      - Никогда.
      - Где я могу с ним встретиться?
      - Вот это, братан, не надо! - припечатал пузатый стакан донышком к лакированной плахе стола Рыков. - У меня, понимаешь, такое условие: о том, что ты работаешь на меня, знаю только я. И больше никто в моей конторе! Ни-икто! Даже Барташевский!
      - Но документы-то я получу? - не выразив ни грамма удивления, поинтересовался Дегтярь.
      - Получишь! Все! Все, что есть! Кредитки бери хоть сейчас!
      Выдвинув ящик из письменного стола, он выскреб оттуда пачку карточек и протянул ее гостю. Самая яркая из них, с золотым отливом, выскользнула, ударилась об угол стола и упала на носок туфли Дегтяря. Он нервно отдернул ногу, и обесцененный, просто красивый кусочек бумаги, отлетел к алым тапкам Рыкова. Карточка не хотела уходить от хозяина.
      Толстыми пальцами Рыков сгреб ее с паласа, положил вместе со стопкой других на угол стола и кивнул:
      - Бери. Этим дерьмом даже не подотрешься. Колются.
      Ловким движением Дегтярь вынул из внутреннего кармана пиджака черный пакетик, ребром ладони ссыпал в него кредитки и, не поднимая глаз, сказал о главном:
      - Вам необходимо подписать с нами договор. На оплату услуг.
      Рыков выпрямился в кресле, настороженно прислушавшись. Нет, домофон не стонал "Дай-дай-дай". А в башке было такое чувство, что слова все равно прозвучали.
      - Много платить-то? - плотно сжал губы Рыков.
      - В строгом соответствии с действующими расценками. Вы не волнуйтесь. Расценки средние. У нас не самая элитная фирма. Хотя по раскрываемости мы уже давно даем фору самым элитным фирмам. Просто у нас не принято хвастаться достижениями. Найти преступника - это наша работа.
      - Средние, говоришь...
      - Безусловно. Договор я привезу. Куда удобнее?
      - Ну не в офис же!
      - Я помню, конфиденциальность, - величественно выговорил мудреное слово Дегтярь.
      - Короче, звони мне вечером. Телефон знаешь?
      - Естественно.
      - Откуда? - удивился Рыков. - Его ни в одном справочнике нет. Даже в этом... что на диске для компьютера...
      - Это наша работа, - ушел от прямого ответа Дегтярь. - Я же говорил, у нас высокая раскрываемость. Милиционеров и прокуратуру за такой процент уже бы всех увешали орденами и премиями. Правда, смешными премиями...
      - Договор - это ясно, - подобрал к себе ноги Рыков. - А тебе лично что я буду должен, если все получится о'кей?
      - Это уж как совесть вам подскажет, - напрягся Дегтярь.
      Он, как встал, когда забирал карточки, так и стоял, по-купечески сцепив пальцы у живота. Хотя купеческого живота у него вовсе не было. Его фигуре позавидовал бы гимнаст.
      Глядя на него снизу вверх, Рыков тоже попытался втянуть живот, но сердце недовольно екнуло и заставило прекратить попытку.
      - Двести штук... Двести штук, - пропел он. - Если найдешь все, отвалю... отвалю пару тыщ...
      - Обычно с такой суммы дают десять, - не моргнув глазом, сообщил Дегтярь. - Тем более, что там не ровно двести тысяч долларов, а почти триста. По совокупности...
      - А что, кого-то уже так круто обчищали?
      - Кредитки - один из самых распространенных видов хищения денежных средств.
      - Десять... Десять... А если пять?
      - Я уже говорил, как вам совесть подскажет.
      Рыков вслушался в себя. Совесть молчала. Совесть не хотела отдавать ни копейки. Ей было даже жалко бесполезных кредитных карточек, перекочевавших в карман гостя.
      - Ладно, - решил он за совесть. - Семь тыщ отдам. И больше ни копья не проси! У меня наличных в заначке кот наплакал.
      - Желательно пару тыщ авансом, - убрав руки с живота, по-солдатски прижал Дегтярь кулаки к бедрам. - Можно в рублях по курсу.
      - Пару, говоришь?
      Чувствовалось, что Рыков потерял нить разговора.
      - Ровно две тысячи. Для стимула, так сказать.
      В лице Дегтяря появилось что-то лакейское. Рыкову показалось, что если он даст ему эти деньги прямо сейчас, то сыщик упадет на палас и начнет целовать его тапки. Он посмотрел на палас у ног. Он был красивым, но пыльным. Тапки - тоже. И Рыкову стало почему-то жаль сыщика.
      - Ладно. Две тыщи задатка дам. Последний, можно сказать, резерв. От жены прячу. Она такая крыса!
      Массивная дубовая дверь в кабинет распахнулась с таким громким звуком, будто по ней врезали кувалдой. На пороге стояла Лялечка в распахнутом зеленом халатике. Ее красивое молодое лицо пылало адским огнем. Казалось, что если сейчас ей захочется, она начнет взглядом сдвигать и валить мебель.
      - Ты что, гад, сказал? - негромко спросила она.
      Сухим, безразличным взглядом Дегтярь провел от ее лица до ступней с алыми каплями педикюра и еле сдержал внутри себя дрожь от вида обнаженного бронзового тела, обрамленного зелеными полами халатика. Он никогда не думал, что коричневое и зеленое так хорошо сочетаются.
      - Ты что, падла, сказал? - раскинув руки, уперлась она ладонями о дверную коробку.
      Зеленое исчезло. Осталось только коричневое. Такую осиную талию Дегтярь не видел ни разу в жизни. Даже в порнофильмах, которые он до одури крутил по вечерам после того, как от него ушла жена к такому же, как этот рыжемордый, нуворишу. Ему до боли в груди захотелось коснуться хозяйки дома ладонью и медленно, по-черепашьи медленно провести по коже к упругой сочной груди со смешным ребячьим соском.
      - Ты чего?! - вскочил Рыков. - Ты это... того... Застебнись... Ты это...
      - Это кто крыса?! Я - крыса?! Всяким проходимцам ни за что ни про что отваливаешь по две тысячи долларов, а родной жене жалко полторы тыщи отдать?! Жалко?!
      - Лялечка, ты меня не так поняла. Да я... Да мы...
      Рванувшись, он прикрыл ее обнаженное, выставленное напоказ тело, стал между нею и Дегтярем и снова забубнил:
      - Милая, у меня неприятности... Я не хотел тебе говорить... Я пока что не кредитоспособен...
      - Св-волочь!
      Дегтярь не уловил момент, когда Лялечка метнулась от двери. Просто спина Рыкова одновременно с громким шлепком дернулась, и сам Рыков после того, как его заехали по щеке, показался вовсе не огромным звериного вида мужиком, а перепуганным нашкодившим ребенком. Только теперь Дегтярь заметил мягкий рыжий пушок на затылке Рыкова, и ощущение ребенка-переростка стало еще сильнее.
      - За что?! - взмолился Рыков. - Да я... Да мы...
      - Я хожу в рванье! Я езжу на вшивой машине! Я не могу позволить то, что хочу, а ты швыряешься налево и направо деньгами! - привставая на цыпочки, кричала она ему в лицо, и брызги ее теплой слюны приятно кололи ему щеки. - Моей руки добивался самый крутой банкир, а я выбрала тебя! Выбрала тебя, а ты... ты... ты... называешь меня крысой! Да я...
      - Из-звините, - скользнул мимо них Дегтярь.
      Ему еще досталась прощальная секунда наслаждения коричневым. Жадно вобрав в себя взглядом ее животик с ямкой пупка, он метнулся к двери и плавно прикрыл ее.
      - Ля-алечка, ми-илая, ну ты это... при посторонних, - четко услышал Дегтярь и ухмыльнулся.
      Рыкова явно надули, продав пластиковые двери под видом дубовых. Через дубовые так не было бы слышно. Дерево умеет хранить тайны.
      Глава шестая
      ЧЕЛОВЕК НА БУКВУ "ГЭ"
      - Что-о?! А-а?! - вскинулся Жора Прокудин.
      - Это я. Чего ты?
      - А-а, Топор...
      Осоловелыми глазами Жора обвел комнату и сразу вспомнил:
      - Мы у тебя?
      - Однозначно, - хмуро ответил Топор.
      Кто-то из политиков, которых любили показывать по телевизору, часто повторял эти слова. Со второго упоминания Топор запомнил его навсегда, а вот фамилию политика запомнить не смог. Он не любил читать титры под лицами, потому что они отвлекали от картинки, и поэтому вообще никого из политиков не знал и никогда не ходил голосовать.
      - А где Жанетка? - посмотрел на распахнутую дверь кухни Жора Прокудин.
      - В магазин пошла. За жрачкой.
      - А чего ты меня... это?
      - Босс звонил.
      Ноги Жоры Прокудина сами собой вылетели из-под одеяла и вонзили ступни в разбитые, растянутые, как мешки, тапки Топора.
      - Меня искал? - спросил Жора Прокудин у тапок.
      - Тебя.
      - А ты что сказал?
      - Что не видел тебя уже два дня.
      - Что еще он говорил?
      - Если объявишься, чтоб вышел на связь. А чего он тебе сам по сотовому не звонит? - удивился Топор.
      - Я аппарат отключил, - ответил тапкам Жора Прокудин и пошевелил пальцами.
      Тапки даже не вздрогнули. Возможно, от времени они уже зацементировались. Простыни у Топора тоже были какими-то серыми, будто зацементированными. И диван - жестким как постамент у памятника. На нем только танку стоять, а не спать живому человеку.
      - Больше он ничего не говорил?
      - Не-а. Однозначно, что ничего, - радостно сообщил Топор и вновь похмурнел. - Жор, а может, ну его к хренам, этот банк? Лучше журавль в руках, чем синица в небе...
      - Наоборот.
      - Что наоборот?
      - Синица в руках, а журавль... ну, выше крыши.
      Тяжелым каторжным вздохом Топор не согласился с переиначенной пословицей.
      - Я Жанетке еще ничего не говорил. Она, конечно, девка классная. Молчать будет как могила. Но все ж таки...
      - А ты пока и не говори.
      - Ну да! Она, можно сказать, полдела всего сделала. Без нее разве сорвали бы мы куш? Ну вот скажи, сорвали бы?!
      - Нет, не сорвали бы, - на этот раз согласился Жора Прокудин.
      - Ну вот! А он, в смысле, Босс, уедет сам, и "бабки" все ему одному достанутся. Где справедливость?
      - А если мы позже подъедем, он что, не вернет нашу часть?
      Теперь уже Топор смотрел на свои тапки на чужих ногах и не знал, чем ответить. Он не любил Босса, но не знал, насколько сильно Босс не любит его. И любит ли он вообще кого-нибудь?
      - А ты не понтуешь, что с банком верняк? - спросил он у тапок.
      - Я, Топор, буквы знаю, - натягивая на худые ноги черные с подваром джинсы, объявил Жора Прокудин. - Все до одной. И теми буквами в книжечке сыщика весь его путь кратенько прописан. А последняя запись такая...
      Перед глазами Топора появился развернутый блокнотик в подрагивающих пальцах дружка. Последней на левой страничке виднелась надпись: "Г. - г. Приморск, ул. Пр-я, 17, кв. 64, под фамилией Сергеева. Finita la comedia!".
      - Ничего себе комедия! - дважды прочтя написанное, возмутился Топор. А что такое большое "гэ"?
      - Гэ с точкой, братан, - это Гвидонов, председатель правления банка "Чага", а точнее говоря, не банка, а финансовой пирамиды, рядом с которой парни из "эмэмэм" кажутся грудничками с сосочками в розовых губках. Гвидонов соорудил не простую пирамиду, а вавилонскую башню...
      - Какую? - не понял Топор.
      - Крутую - вот какую! Гвидонов не стал ждать, когда на него наедут орлы из налоговой полиции, натравленные вечно голодным совмином. Он сбежал, прихватив денежки с собой. А там было побольше, чем у "МММ" в период расцвета!
      Жора Прокудин уже оделся и расхаживал по комнате с видом университетского профессора, читающего любимую лекцию. Его неумытое лицо горело азартом, а руки мельничными крыльями разрезали воздух. Еще секунда и в комнате поднимется вихрь.
      - Как ты говорил, банк назывался? - напряг лицо Топор. - "Чага"?
      - Да, "Чага"! - не в силах остановиться продолжал свой забег вдоль стены и назад Жора Прокудин. Боксеры с разбитыми носами и скелеты из фильмов ужасов смотрели на него с плакатов, наклеенных на эту стену, с неизгладимым удивлением. - Именно "Чага"! Когда к нему нагрянули, "бабок" уже в офисе не было. Их вывезли в мешках. И наша задача предельно проста: а) найти Гвидонова; б) прижать его к стенке и узнать, где спрятаны мешки и в) добыть их в свое пользование!
      - Слушай, а вроде по телеку бубнили, что сначала налоговая
      полиция наехала на "Чагу", а уже потом он сбежал, - не ослаблял
      напряжения на лице Топор. - Точно - потом сбежал...
      - Ты путаешь. То - "МММ". А он успел все "бабки" спрятать. Как
      "Властилина". Хозяйку-то "Властилины" поймали, а денежки тю-тю! Лежат, родные, ждут свою хозяйку. Но там - ни концов, ни зацепок, а по "Чаге" спасибо герою сыщику! - вся информэйшн!
      - А он не мог еще кому-нибудь того... раззвонить про этого... на "гэ"?
      - Не знаю!
      Неожиданный вопрос посадил Жору Прокудина на тумбочку. Ноги дергались, будто все еще бежали. Или хотели бежать? Но куда? И зачем?
      - В принципе, он мог ляпнуть. Мог, - теперь уже напрягся Жора Прокудин. - Жене... Если она у него, конечно, есть. Еще одному сыщику, если с ним кто-то есть в паре. Вполне мог похвастаться перед теми чайниками, которые заказали ему следствие... Мог, мог... А заказал ему Союз обманутых вкладчиков "Чаги". Это в книжечке записано...
      - Так, может, и не надо дрыгаться? - просветлел лицом Топор. - Едем в Нью-Йорк - и все!
      - Нью-Йорк?.. У нас еще есть день. Целый день! - вскочил Жора Прокудин. - За день можно землю уничтожить и опять создать... Хотя нет! Создать только за семь дней можно...
      - Почему за семь? - не понял Топор.
      - Я полетел! К вечеру все будет ясно! - хватая на бегу спортивную сумку, прокричал Жора Прокудин. - Я тебе позвоню. Если заявится Босс, ты меня не видел!
      - А пожрать? Сейчас Жанетка придет!
      - Жрать будем в Ницце, на моей вилле!
      - Чего-чего? - не запомнил названия города Топор.
      - На Лазурном берегу! На вилле, которую я куплю после того, как мы вытрясем из этого "гэ" его мелкую банковскую душонку!
      Под хлопок двери, закрывшейся за Жорой Прокудиным, Топор тут же забыл, о чем хотел спросить. И оттого, что он чаще всего забывал о самом главном, ему стало грустно. И еще он подумал, что принимать физиономией удары мячиками гораздо легче, чем гоняться за каким-то Гвидоновым.
      Глава седьмая
      ЗАГОВОР ЛЫСЫХ
      Коммерческий директор Барташевский не любил лысых. Ему всегда казалось, что мужики, потерявшие волосы на голове, завидуют его шикарной смоляной шевелюре. Из фирмы Рыкова, когда он по старому, еще министерскому знакомству, принял его на работу, он за пару месяцев уволил всех лысых, лысеющих или хоть немного подающих признаки процесса потери волос, по-научному прозываемому алопецией. Рыков даже не сопротивлялся. Он плохо разбирался в подчиненных и решения Барташевского не оспаривал. Тем более, что продажа жилья в фирме пошла повеселее. В бытность работы в министерстве Рыков сидел в одном кабинете с Барташевским. Главное, что было у него, это прямоугольный штамп, лежащий в сейфе. Все остальное - бланки, справки, планы, донесения - не имело никакой ценности. Штамп давал разрешение на лицензию, и каждое его прижатие означало падение в карман толстой пачки долларов. Но все было не так механически просто. Рыков ставил штамп, а деньги брал Барташевский. После этого Рыков как начальник получал восемьдесят процентов от взятки, а Барташевский, соответственно, двадцать. Когда первоначальный капитал был Рыковым набран, а по телевизору стали говорить о борьбе с коррупцией и о том, что брать взятки вроде бы плохо и даже безнравственно, он ушел, оставив штамп Барташевскому. Но в министерстве подули новые ветры, и штамп у него забрали, отдав толстому лысому мужику из соседнего отдела. Живительный ручеек перекрыли, и Барташевский, остро ощутивший свою неполноценность после того, как его месячный доход составил всего миллион четыреста сорок три тысячи девятнадцать копеек, то есть родной министерский оклад без премий и надбавок, хлопнул дверью и стал безработным. За восемь месяцев свободного полета он встретил столько разных людей и столько всего наворотил, но всегда только лысые доставляли ему хлопоты и неудобства. Они словно составляли одну мощную организацию, поставившую себе целью существования извести со света всех волосатых и в том числе Барташевского.
      Вот и сейчас в крохотном кабинетике напротив него сидел молодой,
      но уже до зеркальности лысый парень в синем халате с пластиковой
      визиткой на груди и неспешно листал накладные. На визитке было
      написано "Коммерческий директор", и ненависть от этого становилась
      еще сильнее, как будто парень на время отобрал у Барташевского его должность и теперь демонстративно подавал вперед левое плечо, показывая украденное.
      - Вот ваши накладные, - прекратил листать скоросшиватель парень и близоруко сощурился. - Вот чеки с росписями. На них - оттиски с кредитных карточек. Все абсолютно законно. Господин Рыков закупил оптом видеомаг...
      - Где его роспись? - оборвал его мягкую, липкую речь Барташевский.
      - Вот. Убедитесь.
      Бумаги совершили разворот на сто восемьдесят градусов. Глаза Барташевского без труда отыскали на чеке размашистую роспись Рыкова. На следующем она была воспроизведена с каллиграфической точностью. И на третьем, и на четвертом, и на пятом. На шестом стояла уже его собственная подпись.
      - "Си-ди плейеры", - прочел он на накладной, пришпиленной скрепкой к чеку. - Вы что, меня за идиота принимаете?
      Лысина парня из розовой сразу стала красной. Он выпрямился на стуле и пальцами левой руки зашарил под плахой стола. Кнопка вызова охранника почему-то никак не отыскивалась.
      - Я похож на человека, который закупит сразу, в одну покупку, си-ди плейеров на двадцать три тысячи долларов? - нервно дергая бровью, спросил Барташевский.
      - Извините, я вас не понимаю. Вы попросили показать вам вами подписанные чеки. Я, в принципе, не имею на это права, поскольку у нас филиал, а не основной магазин фирмы. Эти накладные и чеки мы завтра будем обязаны отвезти в главный офис, а вы...
      Предательская кнопка наконец-то нашлась. Он надавил на нее с такой силой, будто хотел оторвать кусок стола.
      - Ни я, ни мой шеф Рыков никогда и ничего у вас не покупали, - еле сдерживал себя Барташевский. - Понимаете: ни-че-го!
      - Но чеки... Росписи...
      - Это не моя роспись! У меня нет такого нажима! И этого крючка влево я не делаю! И у шефа тоже... Я, конечно, могу ошибаться, но у него угол наклона буквы "эр" не так крут. Понимаете, не так?!
      - А я-то при чем?... Все по закону. Деньги перешли с ваших счетов на счет фирмы. Товар был вывезен.
      - Кем?! - вскочил Барташевский.
      В ту же секунду рядом с ним вырос квадратный парень в синем халате с бронежилетом на груди. Он был на голову ниже Барташевского, лет на пять моложе, но с крупным блюдцем плеши на рыжей голове.
      - В чем дело? - обернулся к нему Барташевский.
      Глядя сверху вниз на розовую промоину в медной шевелюре охранника, он просто нутром ощутил, что организация лысых действительно существует на свете.
      - Если вы и дальше будете хамить, я вызову наряд милиции, - объявил успокоившийся коммерческий директор.
      - Уберите охранника! - потребовал Барташевский. - Я пришел к вам как интеллигентный человек к интеллигентному человеку. Через ваш магазин меня и моего шефа кто-то нагрел на двести тысяч долларов с лишним. Только у меня лично украли двадцать три тысячи долларов. И я должен с этим разобраться...
      - Вот как! - наконец-то понял коммерческий директор. - А я-то думал... Впрочем, ладно... Значит, вы уверяете, что не закупали у нас товар?
      - Нет!
      - Но вы же его вывезли.
      - Кто из ваших людей видел, как проходила погрузка и вывоз?
      - Надо посмотреть, что за день был, - снова зашелестел он бумагами. Да вы присядьте, не стойте. А ты это... выйди пока, - кивнул он на дверь охраннику.
      - Есть, - по-военному ответил тот, развернулся на месте в строгом соответствии со строевым уставом и вымаршировал из кабинета.
      - А он не видел? - кивнул на его скрывшуюся за дверью спину Барташевский.
      - Вот, нашел, - обрадованно сообщил коммерческий директор. - Товар отпускал не я. Меня в этот день не было!
      Его глаза и лысина сияли неизбывным счастьем.
      - А кто отпускал?
      - Мой зам. Это было на той неделе. Я как раз...
      - Извините, - все-таки присел на краешек стула Барташевский, - но я вас не понимаю. Идет вывоз такой большой партии товара, а вас нет на работе...
      - Почему это большой? - не теряя счастья с лица, удивился коммерческий директор. - Оптовики из провинции вывозят и гораздо большие партии...
      - А эти... жулики... откуда?
      - Сейчас посмотрю... А-а, вот!.. Из Красноярска...
      - Я так и знал! - закачался на краешке стула Барташевский. Красноярск! Тьмутаракань! Полдня на самолете лететь... А они во что грузили?
      - В каком смысле?
      - В машины или в железнодорожные контейнеры?
      Повторное нажатие на кнопку возродило в дверях отягощенную бронежилетом фигуру охранника. Впрочем, службистской прыти на его рябом лице уже не было. На нервно раскачивавшегося Барташевского он уже смотрел как на старого знакомого.
      - Вызови Олега! - приказал коммерческий директор. - Он на складе...
      - Я так и думал - гастролеры, - себе под нос пробубнил Барташевский. Надо же! Красноярск!
      - А вы в милицию заявили?
      - Нет! - нервно дернувшись, перестал раскачиваться Барташевский. Сегодня заявим.
      Уверенности в его голосе не было. Рыков упрямо не хотел связываться с милицией. Менты, конечно, не парни из налоговой полиции, но могли начаться глупые вопросы о происхождении столь крупных сумм, отыскалось бы несовпадение с отчетной документацией фирмы, потом бы кому-нибудь хватило ума поинтересоваться, откуда у Рыкова такая могучая семикомнатная квартира в центре, какое волшебство расставило по ней мебель иноземно-крутого производства. Барташевский был совсем не уверен в своих словах. Рыков упрямо боялся любых людей в форме.
      - Олег, заходи, - позвал коммерческий директор, и в кабинет, пыхтя и постанывая, вкатился настоящий пивной бочонок: метра полтора в талии, метра полтора ростом, детские розовые щеки, три подбородка, волнами стекающие к груди и... лысина.
      Барташевский поневоле встал. Ему захотелось побыстрее уйти отсюда. В царстве лысых он ощущал себя волком, обвешкованным умелыми охотниками.
      - Олег, тут вот товарищ интересуется партией товара, которую ты в среду на той неделе отпускал покупателям, - не вставая, объяснил коммерческий директор.
      - А в чем дело? - попытался он сложить ручки на животе, но не смог. Все отпущено точно по накладной. Если...
      - Они грузили в машины или в контейнеры?
      - В машины. В трейлеры. Там еще что-то лежало. Я так понял, они еще какой-то товар в Москве закупили.
      - Значит, еще кого-нибудь обокрали, - кинул Барташевский.
      - Что? - напрягся Олег.
      Розовыми стали не только щечки, но и лоб, нос и верхний из бесчисленных подбородков.
      - Кого обокрали? Нас? - не унимался он.
      - Ты их сможешь описать? - заботливо спросил коммерческий директор.
      - Ну, вообще-то я не особо того... запоминал...
      - А сколько их было?
      - Четверо. Старшенький такой щупленький. Молодой, но уже с лысиной...
      Барташевский, не стесняясь, громко застонал. Союз лысых уничтожал его по частям.
      - Значит, трейлеры, - вслух подумал он, стараясь забыть лысого красноярца. - А номера вы записали?
      - А как же! - гордо сообщил Олег. - У нас все как положено!..
      По номерах их и найдете.
      Глава восьмая
      НЕ ИМЕЙ СТО РУБЛЕЙ
      Вдоль убогих пятиэтажек Измайлова рывками, будто надышавшийся травилкой таракан, двигалась "восьмерка". Маслянистый свет фонарей испуганно подрагивал от вида этих судорог и стал литься ровнее и без миганий только тогда, когда машина погрузилась в темноту. Но именно здесь, у двух крайних подъездов дома, где уже три месяца не горели фонари, "восьмерка" пошла ровнее и легче. Темнота словно придавила ее, и машине под такой неимоверной тяжестью уже не хватало сил на рывки.
      - Пр-риехали! - объявил остановку Жора Прокудин, нащупал в кармане "мобилу" и попытался достать его наружу.
      Трубка не поддавалась. Под пальцами она ощущалась мокрым куском мыла. Тогда он ухватил ее за усик антеннки и все-таки вытащил.
      - Что, братан, не хо-очешь мне слу-ужить? - спросил Жора у трубки.
      Она не ответила.
      - Ща мы тебя раз... заз... раз-с-збудим, - пообещал он ей, повернулся к еле ощутимому справа свету лужи и начал тыкать в клавиши.
      Предательский палец бил по тройке вместо четверки и по двойке вместо единицы. Включить свет в салоне Жора Прокудин не догадался. Впрочем, здесь, на крошечном черном пятачке залитой светом ночной Москвы, он никогда не делал этого. В это время он всегда берег ночь внутри машины. На всякий случай.
      - Ну, ни-ичего! Дома ты у меня проснешься, зар-раза! - пообещал он трубке и выскребся из машины.
      Мир качался, но еще не падал. Мир еще казался неплохим местом для жизни.
      Спотыкаясь и оцарапывая левую ладонь о стену подъезда, оцарапывая, но ничего не чувствуя, он все-таки поднялся на третий этаж, довольно быстро, всего за десять минут с небольшим, открыл дверь, втолкнул себя в вонючую квартиру и каблуком, по-лошадиному, захлопнул дверь.
      Щелчок выключателя залил узкий коридор ровным светом. Вусмерть пьяный мужик никогда не смог бы упасть в этом коридоре. Стены не дали бы. Квартира была однокомнатной, а значит, унылой и убогой, но у нее имелась масса преимуществ, самым большим из которых было не то, что прописанный в ней хроник-пьяница сдал ее за пятьдесят долларов в месяц, а то, что Босс не знал о ее существовании. Впрочем, о ней не знал даже Топор. Не существуют на свете такие друзья, от которых нет секретов.
      Все богатство квартиры составлял вечно разложенный диван-полуторка и телевизор "Электроника" с крошечным черно-белым экранчиком на подоконнике. Отклеившиеся по периметру комнаты зеленые обои висели пальмовыми листьями. Казалось, что под ними есть бананы. Нужно только залезть на стул и приподнять поникшую зеленую полосу. Но в квартире не было ни одного стула. Даже на кухне. Жора Прокудин ни на йоту не изменил дизайн, доставшийся ему от хозяина квартиры. Нельзя сказать, чтобы он всей душой проникся его философским отношением к жизни, где все временно и всякое богатство имеет лишь иллюзорную ценность, поскольку на небеса его с собой не взять. Просто Жора всегда находился в готовности к бегству. И этот день все-таки наступил.
      - За-автра... За-автра, - под пение упал он спиной на диван.
      Диван огрызнулся острыми шипами пружин. Диван не знал, что сегодня Жорик не чувствует ничего.
      А временно ничего не чувствующий Прокудин невидяще посмотрел на серый, в струпьях старой эмульсионки потолок и только сейчас заметил, что держит нечто чужое в правой руке.
      Он поднес руку к лицу и с удивлением обнаружил в ней телефон. Звонков вроде не было, а пальцы упрямо сжимали трубку. Жора Прокудин с усилием сел, от головы сразу отхлынуло, и память вернула ему ощущение машины, тьмы, ночи.
      - А-а, я ж обещал тебя ре... ре... реанимировать, - все-таки выговорил он. - Точно?.. Точно!
      При свете указательный палец левой руки оказался побойчее. Он воткнулся во все нужные кнопки без сбоя.
      - Але, - по-дурацки ответил Топор.
      Он всегда начинал с этого бабьего словечка. Кто его научил подобной гадости, Жора Прокудин не мог представить. Наверное, это было первое телефонное слово, которое Топор услышал дважды.
      - Вот скотство! - ругнулся Жора. - Где я руку ободрал?!
      - Чего?
      - Руку, грю, где ободрал?
      Красные полоски на ладони левой руки лежали крест накрест, будто хотели сложиться в геометрическую фигуру, но так и не смогли.
      - Кто это? - испуганно спросил Топор.
      - Это я - Жорик. Руку, понимаешь...
      - Босс опять звонил.
      - Переживет. Я уже, считай, на Алтае. В этой... как ее...
      Второй раз вспомнить название придуманного села он уже не мог. В голове Жоры Прокудина не было того механизма, которым обладал Топор.
      - А что он сказал? - все-таки Босс был злым мужиком.
      - То же, что и утром, - вяло ответил Топор.
      - А что утром?.. А-а, ладно! К хренам! Слушай боевой приказ: канаты рубить, мачты ломать, матросов на рею!
      - Каких матросов?
      Чувствовалось, что Топор просто не знал значения слова "рея". Жора Прокудин не стал делать друга чуть умнее. Слово он не повторил. Перед глазами плавно раскачивались обвислые зеленые обои. Теперь они уже казались не пальмовыми листьями, а волнами, готовыми захлестнуть его.
      - Знач... та-ак, - протянул Жора. - Выезжаем завтра вечером... Поездом... Билеты на троих я взял... У меня как раз три фа... фальши... шишивых паспорта. Два - мужских. Один - бабский.
      Сойдет за третий сорт! Проводницы один хрен близорукие!
      - Завтра? - озабоченно переспросил Топор. - Ты бы хоть с Жанеткой...
      - Если ей не нужны "бабки", пусть отваливает!
      Ногой Жора Прокудин швырнул туфлю. Слетев со ступни, она два раза красиво провернулась в воздухе, ударилась о стену и упала на бок. Так она была похожа на лодку, лежащую на песке. Шнурки чернели как весла.
      - Ты умеешь грести на лодке? - глядя на шнурки, спросил Жора Прокудин.
      - А кто не умеет?!
      - Не скажи!.. Один всю жизнь на пианино играет, а никто ему не скажет, что он не умеет...
      - Ты бы с Жанеткой...
      - Она не верит в мои моз... зги?! Не верит?! Дай ей трубу!
      - Может, не сейчас...
      - Дай!
      - Здравствуй, Жо-орик, - пропела она с истомой.
      Прокудин на мгновение протрезвел. Женщины говорят таким голосом только в минуты крайнего удовлетворения. Значит, он застал их своим звонком на самом интересном месте.
      - Ты меня любишь, Жан? - игриво спросил он.
      - Как сына.
      - Лучше как любовника.
      - Топор не разрешит.
      - Короче, кручу динамо... Есть дело на пару арбузов. В "зеленых". Дело - верняк. Ты меня знаешь. Я пустые фишки не таскаю!
      - Да уж! - согласилась она.
      Трезвость ушла. Обойная волна вздымалась уже бешеным цунами. В такие минуты хочется женской ласки, но у Жоры Прокудина никогда не было подруги. Топор нашел то, что он, возможно, искал. Он, правда, не знал наверняка то ли это, но что очень близкое к тому - так точно.
      - Я хочу, чтобы в деле ты была с нами. Топор качается. То "за",
      то "против". А я говорю, верняк! Я сегодня весь день рыл землю по Москве. Чистый верняк! Надо завтра ехать в Приморск. Поездом.
      - А почему не самолетом?
      - В Приморске аэропорт бастует.
      - Что-то мне, Жорик, не верится...
      - Ты про заб... бастовку?
      - Я про два арбуза. Топор мне уже рассказал про сыщика. Такие "бабки" не могут до сих пор уцелеть. Даже в самой крутой схроне...
      - А ты думаешь, из-за чего убили сыщика? За красивые глазки? "Бабки" существуют! И он вышел на них. А банкиры вышли на него. И на всякий случай замочили. Я ж не знаю подробностей! Может, они его на стрелку вызвали, а сами продырявили...
      Говорить складно, пока качается мир, а волна наплывает все ближе, труднее и труднее. А до упаковки баночного пива, стоящей на полу в кухне, ну просто жуткая даль.
      - Скажи Топору, что я сегодня вырыл траншею на всю глубину. Пахал со ксивой журналиста. Клевали по-черному. Жена сыскаря про его дела - ни сном, ни духом. Он с ней был в ссоре, хотел развестись. Уроды, которые сыскаря наняли, тормозят и вихляют, но тоже это... не секут. Прикидываешь?.. На верняк идем!.. Это не по сорок кусков вжи... вжи... вшивых, а по... по...
      - Ты того... Жорик... не это, - неожиданно объявился в трубке Топор. Я тебя того... люблю и, как братана, уважаю, но я это... Короче, не еду... Не лезь, Жанка!.. Чего тебе надо?!
      - Ты не едешь?! - опешил Жора Прокудин.
      - Короче, это... однозначно...
      - Ты не едешь?!
      - Понимаешь, Босс базарил, что у него уже в Нью-Йорке там
      зацепки, и это...
      - Да пошел ты со своим Боссом!
      Черный-черный телефон, на время ставший предателем Топором, взлетел в разъяренной руке, раз десять перекувыркнулся в горячем воздухе комнаты, хряснулся о стену, упал рядом с ботинком, и сразу стало так тихо, будто весь мир погиб. И мерзкий Топор вместе с ним. Правда, внутри погибшего мира находилась и Жанетка, и Жора Прокудин ощутил нечто похожее на угрызение совести.
      - Ур-роды!.. Я и без вас "бабки" вырою!.. Загрызу банкира, а "бабки" будут моими!.. Моими!..
      В одном ботинке он прохромал вдоль стены на кухню, нашел упаковку пива на штатном месте, в углу, по-турецки сел, подобрав под себя ноги и с радостной злостью разорвал полиэтилен. Первая банка ушла залпом. Второй пришлось потруднее. На третьей мир начал крениться влево, хотя до этого пытался упасть вправо. Видимо, водка больше тянет к северу, а пиво - к югу.
      - Ро-одная моя! Счастье мое до-олгожданное! - достал он из кармана записную книжку сыщика. - То-олько раз быв-вает в жи-изни встреча!.. То-олько р-раз судь... А что это?
      На линолеум, на желтый истертый линолеум кухни, упала стотысячная купюра. Бережно положив записную книжку на непочатую банку пива, Жора подобрал "стольник" с пола, развернул его. На левом нижнем уголке банкноты темнело пятно крови.
      - Ко... когда ж это я успел?
      Он не помнил за собой, что подобрал хоть одну купюру из тех, что высыпались из бардачка в машине сыскаря. А ведь тогда он был трезвее ребенка. Нет, не помнил. Но пятно действительно было кровавым, грозно-красным, и он спросил у банкноты:
      - Ты мой "стольник" или это... сыщицкий?
      - Конечно, его, - мягким грустным голосом ответила купюра.
      - Чего-чего?!
      Пальцы сами поднесли "стольник" вплотную к глазам. На секунду рисунок стал мутным. Он будто смотрел на него сквозь залитое дождем оконное стекло. И вдруг резко, точно окно распахнули, рисунок обрел контуры.
      Коричневый мироносец, гордо стоящий в двухколесной повозке времен Римской империи, повернул маленькую головку и, чуть шевеля ртом-полоской, спросил:
      - Неужели ты не заметил, что поднял меня с коврика у ног Протасова?
      - А кто... это... Про... та...
      - Вот видишь, ты запомнил почти все, кроме одного. Ты не запомнил фамилию сыщика, подарившего тебе шанс разбогатеть.
      - А зачем мне... его это... фамилия?
      - Для истории, Жора. Для истории. Ведь станешь Ротшильдом, будешь в ванне шампанского купаться, на голых девках по вилле ездить, день рождения по месяцу отмечать в запойной гульбе, интервью дуракам-журналистам давать, а о Протасове ни словом не обмолвишься...
      - Ну ты это... не воспитывай. И без тебя умных хватает!
      - А я и не воспитываю. Если хочешь знать, я даже рад, что к тебе попал. Протасов был фанатиком. Он сатанел от самого поиска, а не от того, что ищет деньги. Протасов их, собственно, не любил. А ты... Ты любишь безумно! И мне приятно это. Ведь ты любишь и меня лично...
      - Я люблю? - скривил лицо в улыбке Жора Прокудин. - Да я еще в пацанах мог советской десяткой прикурить!
      - Ну и что! Прикуривал, форсил, а червонец жалел. Ведь честно скажи, жалел?.. А копейки в детстве копил?
      - Это я так... Ради коллекции. Отец свинью глиняную подарил. С щелью в спине. Я, как он учил, любую копейку туда кидал.
      - А потом разбил?
      - А как же! Рублей одиннадцать там было. Одними копейками. Я их потом по годам разложил. Почти без перерыва были: года с двадцать седьмого и по девяносто первый...
      - Ты их нищим роздал?
      - Смеешься, что ли? Нищие копейки не берут. Даже тогда не брали.
      - А куда ж ты их дел?
      - Обменял в магазине на бумажные деньги. Потом "баксы" купил, потом прокрутил их, потом опять купил...
      - Значит, с копейки ввысь поднимался?
      - В какую высь?! - дернулся Жора Прокудин. - Того, что мы
      нарыли за последние дела, мне лично еле на вшивую квартиру в
      Штатах хватает. Да и то - однокомнатную! А ты - ввысь!..
      Лошади, упрямо стоящие на задних копытах, косили глазами и вовсю
      стригли ими странно одетого человека. Во времена Римской империи
      этого плебея казнили бы только за ношение брюк, а уж такой
      короткий синий плащ до пояса не надевали даже рабы. Словно поняв этот упрек, Жора Прокудин расстегнул пояс, выпростал джинсовую рубашку и спросил у хозяина квадриги Большого театра:
      - А ты откуда по-русски-то научился? Ты ж римлянин!..
      - Да уж кой годок в центре Москвы стою! Такого наслушался! Вот повезло теперь - на "стольник" попал. Не все ж одному Ленину было на деньгах красоваться!
      - А мне новые купюры не нравятся, - огрызнулся Жора Прокудин. - То Соловки, то бабы толстые. Доллар красивее!
      - Значит, ты меня на него обменяешь?
      - А что делать? В этой стране, братан, с мил... лиардом долларов делать абсолютно нечего. Сходу пристрелят! А делиться не хочется! Чего это я обязан со всякими чмуриками делиться?!
      - А Гвидонов, значит, с тобой должен делиться? - огрызнулся теперь уже мироносец.
      Музыкальный инструмент в его руках смотрелся бухгалтерскими счетами. И он щелкал костяшками, будто все время проверял, не утратил ли он номинальную стоимость в сто тысяч рублей. Хотя, возможно, это щелкал линейкой по батарее отопления мальчишка из квартиры этажом выше. Пацан любил таким нехитрым способом изводить весь стояк пятиэтажки.
      - А ты это... откуда про Гвидонова знаешь? - с неприятным
      осадком в душе спросил Жора Прокудин.
      - Ты что, забыл? Я у Протасова в штанах три месяца пролежал. Я ж из того аванса, что мужики из Союза обманутых вкладчиков "Чаги" дали Протасову. Я все его разговоры слышал. И что по телефону, и что так, без него...
      - Значит, Протасов был уверен, что деньги в мешках существуют?
      - В этом были уверены мужики из Союза обманутых вкладчиков. Между прочим, они мне не нравились. Типичные халявщики. А как их нагрели, начали управу во всех прокуратурах искать. Голову надо было иметь на плечах, а не капусту!
      - Ну ты это!.. Тоже не умничай! Я, между прочим, сам погорел в свое время. И в "МММ", и во "Властилине", и в "Л.Е.Н.И.Н.е"...
      - Никогда бы не подумал! С твоей любовью к деньгам - и отдавать их в обмен на какие-то сомнительные бумажки!
      - Да пошел ты!
      Жора швырнул "стольник" в сторону. Но бумажка - не ботинок.
      Далеко не улетит. Банкнота с темным углом по-пропеллерному повращалась в горячем воздухе кухни и упала на банки пива. Ногой, обутой в ботинок, Жора Прокудин ударил по банкам, приютившим "стольник". Для этого пришлось лечь на левый бок.
      Банки с грохотом разлетелись по кухне, а одна из них, угодившая в батарею отопления, треснула по боку, и из щели с шипением забил гейзер пива. Он был столь силен, что достал своей мокрой лапищей до лица Жоры. Да еще к тому же достал в тот момент, когда он вдыхал хоть и вонючий, но так нужный ему для жизни воздух.
      - А-ах!.. Б-а-ах!.. - зашелся он в кашле, но левая рука, странно утратив прежнюю силу, не хотела его поднимать, и он так и остался на полу в позе римского патриция на пиру.
      Пиво хлестало по лицу, слепило глаза, мешало отдышаться, и у Жоры Прокудина на мгновение мелькнула мысль, что это - все, что смерть решила утопить его, но утопить не в реке, не в море, не в озере, а в пиве. И в тот момент, когда он уже поверил в это окончательно, фонтан опал и превратился в жалкую струйку, стекающую из банки на пол.
      - Ста-арость меня дома не заста-анет, - словами песни еще успел простонать Жора Прокудин, но сил после борьбы со стихией уже не осталось.
      Он упал на спину и тут же забыл обо всем. Он даже не увидел, как намокали в пивном озере странички драгоценной записной книжки, а рядом с нею на единственном уцелевшем сухом клочке линолеума лежал "стольник" с почерневшим углом.
      Глава девятая
      БЕГ ПО СЛИШКОМ ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ
      На Новом Арбате вдоль зданий машин в несколько раз больше, чем на шоссе. Такое впечатление, что здесь стихийно возник гараж, и только неразумные пешеходы, все еще шастающие вдоль домов-книжек, не понимают этого.
      - А если он сегодня не объявится, ты и завтра с нами торчать будешь? безо всякой злости спросил сидящего сзади в салоне "восьмерки" Дегтяря пухленький мужичок, с трудом уместившийся на месте водителя. - Мне-то что! Я сутки через сутки тут сижу, а ты, говорят, уже четвертую смену без роздыха пашешь...
      Он старательно разжевывал пирожок с курагой, купленный в "Русском бистро", а валяющаяся на кресле пассажира рация простуженно хрипела и даже иногда говорила что-то членораздельное, но совершенно не касающееся того, чего так терпеливо ожидал Дегтярь.
      - Я так думаю, Миш, - чавкая, продолжил толстяк, - что раз ты сидишь, значит, неплохо зарабатываешь на новом месте. А?
      - Не жалуюсь, - скупо ответил Дегтярь.
      Парней из этого отдела, в том числе и толстяка, он знал плохо, ни в одном оперативном закруте с ними раньше, еще во время службы, не был, и не очень понимал панибратское отношение к нему соседа по машине. Впрочем, есть разряд людей, которые уже через минуту после знакомства ведут себя как будто они прожили рядом с тобой полжизни.
      - Я тоже, Миш, подумываю в частный сыск свалить. У нас - тоска. Платят, конечно, без сбоев, не то, что армейским, но такие гроши!.. Триста "зеленых" в месяц - это что, деньги?! А потом хотят, чтоб мы за эти деньги под пули лезли. Платили бы как в Штатах по три-четыре тыщи в месяц, да я бы спал в форме и бандитов голыми руками душил... А вот у тебя по сколько выходит?
      - Когда густо, когда пусто, - неохотно ответил Дегтярь.
      - А чаще - густо?
      - Чаще - пусто. Даже слишком часто.
      - Зато, небось, потом сразу ка-ак привалят "бабки"! Точно?
      Усталость и раздражение не дали Дегтярю ответить. Только по старой дружбе генерал из управления разрешил ему побыть рядом с группой захвата, и вот теперь оказывалось, что за эту возможность необходимо расплачиваться бесконечной болтовней. Ну почему все толстяки так говорливы! Посадили бы в машину с каким-нибудь майором-скелетом, и то было бы лучше. Он бы мрачно молчал часами напролет, а Дегтярь мог обдумать все обстоятельно, тем более что обдумывать было много чего. А теперь приходилось бесконечно отвечать на вопросы, будто он не частный сыскарь, а мальчишка на экзамене, который никак не ответит на один-единственный билет.
      - Америкашку они здорово накрыли? - сам того не желая, спросил Дегтярь.
      Иногда и мальчишке хочется задать вопрос нудному экзаменатору.
      - Тыщ на сто! - оторвавшись от бутылки "Фанты", радостно сообщил толстяк. - Он только в Штатах это обнаружил.
      - Подозреваете кого-то из его компаньонов по фирме?
      - Зачем тебе это?
      - Так, на всякий пожарный...
      Толстяк оказался не так прост, как выглядел. Не все болтуны бывают дураками. Из соседа по машине Дегтярь вряд ли вытянул бы что-то важное. Хорошо еще, что генерал показал ему фотороботы возможных шулеров по кредитным карточкам. Один из них - щупленький и лысый - очень уж смахивал на парня, приехавшего на трейлере для получения грузы якобы купленного Рыковым и Барташевским. Его-то они и ожидали в засаде у супермаркета уже второй день. На третий, как ни хорохорился Дегтярь, у генерала могло кончиться терпение, и засаду бы сняли...
      - Всем постам, - хрипло вздохнула рация на сиденьи, - готовность номер один. Объект на кассе номер три в продовольственном отделе супермаркета. Карточка предъявлена к оплате. Приметы: рост чуть выше среднего, телосложение крепкое, шатен, над левой бровью бородавка, других особых примет нет, одет в...
      Дегтярь перестал слушать. Он вскинул глаза к стеклянным стенам второго этажа. Где-то там расплачивался по поддельной кредитной карточке американца парень с бородавкой над левой бровью. В описании, данном ему в магазине чрезвычайно толстым лысым парнем Олегом, бородавка на лице получателя товара отсутствовала.
      - Все, взяли, - вывел Дегтяря из задумчивости милиционер. - Пошли посмотришь, раз тебе интересно.
      Он допил "фанту" и только после этого выбрался на горячий вонючий асфальт. Дегтярь вылез из машины и поплелся за ним. В знойном мареве перед глазами бронзовым миражом возникло тело жены Рыкова. Как он ее называл? Лялечка? Хорошее имя. Не имя, а игрушка. И тело - игрушка. Его бы не издалека рассматривать. С ним бы поиграть вживую.
      - Симпатичный малый, - повторно вывел его из задумчивости толстяк.
      Дегтярь и не заметил, что поднялся по лестнице на второй этаж и оказался в полукольце людей, окруживших действительно крепкого, слегка нагловатого парня. Он стоял, уперевшись спиной в прилавок камеры хранения, и на его светлой рубашке медленно проступала чернота под мышками. А в супермаркете было до пронзительности холодно.
      - Внеси в опись, - приказал милицейский подполковник в штатском, и милицейский же старлей в таком же штатском стал некрасивым почерком переписывать вынутое на прилавок содержимое задержанного.
      - Я посмотрю? - попросил подполковника Дегтярь.
      - Давай.
      Стараясь не мешать старлею, Дегтярь по очереди рассмотрел уже описанные кредитные карточки. Большая часть из них принадлежала иностранцам.
      - Меня попросили отоварить эту карточку, - заметил парень кредитку американца в пальцах Дегтяря.
      - Кто попросил? - выстрелил вопросом подполковник.
      - Один парень на улице.
      - Давно дал?
      - Десять минут назад.
      - И твое фото в паспорт американца он успел вклеить?
      - Какое фото?
      - Думаешь, мы не знаем, что ты уже тут мелькал? Думаешь, этот паспорт у тебя в квартире не найдем?
      - Я по-онял! - обрадовался парень. - Вы его подкинете! Вам нужна раскрываемость! Вам нужен козел отпущения!
      - А чем ты объяснишь столь богатую коллекцию кредиток? - кивнул он на цветную россыпь по прилавку.
      - Это не мои.
      - А чьи?
      - Того парня.
      - За идиотов нас держит! - ухмыльнулся подполковник, и в этот момент Дегтярь заметил на одной из кредиток фамилию "RIKOV".
      - Можно эту проверить? - попросил он подполковника.
      - На подлинность?
      - Да. Мне интересно, есть ли хоть что-то на этом счету...
      - Давай. Только быстро.
      Дрожащие пальчики кассирши только со второй попытки вставили кредитку в щель. Девушка испуганно, будто на дисплее появится ее приговор, посмотрела на него и прочла сухими губами:
      - Нет подтверждения.
      - Значит, денег на счету нет?
      - Не знаю.
      - А я знаю.
      Он старательно переписал цифры с кредитной карточки и тут же вздрогнул от вскрика: "Стоять!"
      - Что?! - обернулся он и с неприятным удивлением увидел, что парень с бородавкой над бровью бежит точно на него.
      - Стоять! - еще раз выкрикнул подполковник, и грохот подошв перекрыл звук его голоса.
      Дегтярь вскинул кулаки, но парень вдруг свернул влево и нырком бросил себя через металлический турникет у соседней кассы. Толпа милиционеров в штатском за секунду смела бы с ног Дегтяря, и он поневоле отпрыгнул в торговый зал, обернулся и с холодным безразличием внутри увидел, что парень не просто убегает вдоль длинного ряда прилавков, а сбрасывает с них пакеты, банки и бутылки на пол. Минное заграждение оказалось не таким уж смешным. Самые шустрые бегуны из преследователей в манере пацанов, впервые ставших на коньки, стали врезаться в стеллажи и падать, а через них, тоже спотыкаясь и падая, полетели чуть менее шустрые.
      - У вас везде на выходах охрана? - спросил Дегтярь продавщицу таким тоном, будто в торговом зале вообще ничего не происходило.
      - Что?.. Да, везде... Боже, что же они делают! Это столько стоит!
      - А в подсобку вход охраняется?
      - Куда?
      - Ну, туда, где ваши начальники сидят...
      - Служебный вход?.. Его это... оперативники закрыли... Сразу, как этот парень отоварился...
      - Понятно.
      Ухмыльнувшись, Дегтярь сунул в карман брюк кредитку некоего "RIKOVа" и пошел прочь из супермаркета.
      А парень, пробежав длинный ряд до конца, заметил справа дверь, метнулся к ней, но ручка не поддалась ему. Он взвыл от злости, пнул ногой дверь и тут же еле увернулся от чьего-то разъяренного потного тела.
      - Па-адла! - пропев, грохнулся на ящики с вином оперативник, первым добежавший до парня.
      Под грохот и звон бьющихся бутылок по ковровому покрытию пола потекли ручьи красного бургундского, белого шабли и розового мозельского. Пытающийся встать оперативник бодро шевелил руками и ногами, тщательно смешивая никогда прежде не смешиваемые сорта вин. Но любитель чужих кредитных карточек уже не видел этого заплыва на полу. Он добежал до перегородки между продовольственным отделом супермаркета и его промтоварным отделом, с резвостью скалолаза одолел ее и спланировал на витрину женского белья.
      - Обходи! - впопыхах приказал кто-то за переборкой в продовольственном отделе. Видимо, он не был уверен в альпинистских способностях своих подчиненных.
      - Стоять! - испуганно крикнул парню охранник супермаркета.
      Черный комбинезон, из нагрудного кармана которого робко выглядывал усик рации, делал охранника похожим на грузчика-тупицу из фильмов Чарли Чаплина. Перепрыгнув через прилавок, парень оттолкнул его, и охранник безропотно, как манекен, нырнул в белую чащобу ночнушек и комбинаций.
      - Де... держите его! - переложил охранник ответственность за захват на других.
      А слева, метрах в пятидесяти от парня, все-таки вынырнули из-за турникета оперативники. И у одного из них в руках темнело что-то страшное. Так темнеть может только пистолет.
      - Не стрелять! - словно уловив тревогу парня, выкрикнул подполковник, но на душе у беглеца не стало лучше.
      Ему нестерпимо не хватало воздуха, и он вдруг понял, что и воздух, и спасительный выход находятся в одном и том же месте, за стеклом витрины, и он, на ходу схватив с полки электромясорубку, толкнул ее от груди, толкнул к свету, к воздуху, и белоснежный аппарат, рожденный для приготовления котлет и тефтелей, на время стал артиллерийским снарядом.
      Брызнуло и резко, потоком водопада, осыпалось на пол стекло. Держась рукой за металлический уголок, парень выглянул наружу. Там было шумно и нестерпимо жарко. Воздуха не оказалось и здесь. Город, будто войдя в сговор с оперативниками, выкачал воздух и отсюда, заменив его чем-то раскаленным и вонючим.
      Асфальт зловеще серел внизу метрах в пяти-шести. Красные и желтые
      крыши легковушек могли сократить это расстояние на метр, синяя
      крыша будки МАЗа - на целых два метра. И парень прыгнул на
      синее. Ноги удержали его, и только теперь он ощутил, что воздух
      спасения где-то совсем близко. Он спрыгнул на крышу кабины, с нее - на капот, с капота - на землю, радостно набрал долгожданного воздуха в легкие, и тут же был сбит мощнейшей подсечкой.
      Сознание на мгновение ушло и тут же вернулось. В голове было мутно и тошнотно. Он будто бы глотнул не обычного воздуха, а отравленного, с ядом. Над ним стоял мужчина с красивой, в серебре проседи, бородкой, и смотрел так, как охотник смотрит на глупую жертву, возомнившую себя умнее охотника.
      - Как видишь, я угадал, - со сладкой улыбкой произнес Дегтярь.
      - Х... х... кто ты? - еле выжевал парень и выплюнул в кровавой пене три передних зуба.
      Видимо, после подсечки он ударился лицом о бампер ЗИЛа. Но еще невыносимее, чем лицо, болел бок. Так невыносимо могут ныть только сломанные ребра. Тело бывшего гимнаста еще помнило эту боль из детства.
      - Как тебя зовут? - наклонившись над ним, спросил Дегтярь.
      - Ты - не мент... Ты разговаривал с их старшим как посторонний человек... Ты - репортер?
      - Я - охотник, - безо всякой рисовки ответил Дегтярь. - За такими, как ты...
      - Па... падла. Ты мне... не дал уйти... Ты... мне лицо... теперь инвалид я...
      - От меня еще никто не ушел. Понял?
      Большой и средний палец Дегтяря держали у самого лица парня пластиковую карточку с фамилией "RIKOV". Но парень не видел этой карточки. Он мутно, с ужасом пытался понять, куда же делся у этого охотника указательный палец.
      - Где ты ее взял? - тихо спросил Дегтярь.
      - Не твое дело.
      Не разгибаясь, Дегтярь ударил парня по печени носком ботинка.
      - А-а! - вскрикнул он и вроде бы еще сильнее врос, вжался в асфальт.
      - Где взял?
      - Я... я... не помню...
      - Где сейчас твои дружки?
      - Я... я... один... Всегда один... Я - волк...
      - Ты - щенок, - поправил его Дегтярь. - У тебя есть сообщница. Девка. Из продавщиц. Кто она?
      - Ты не охотник. Ты - колдун, - зло ответил парень. - Ты - сатана...
      - А ты - вор, - укоротил его Дегтярь. - И сдохнешь на нарах в туберкулезном бараке зоны. Это я тебе по опыту говорю. Назови девку, иначе я одним уколом введу тебе яд и ты умрешь за полминуты.
      - Ты?! Ты уколешь?
      - Я!.. Ты сомневаешься? Оперативникам я скажу, что ты просто разбился при падении, и у тебя агония.
      Вместо кредиток в пальцах Дегтяря появилось нечто металлическое, действительно похожее на маленький шприц. Остекленевшими глазами парень смотрел на тонкую иголочку, торчащую из него, и с ужасом ощущал, что не может даже пошевелить руками. Теперь ему до боли в сердце захотелось, чтобы сюда побыстрее прибежали оперативники.
      - А им? - заметил парень, что их обступили зеваки. - Им ты что скажешь? Они увидят, что ты сделал...
      - Им все равно. Это толпа. Для них это - фильм.
      - А-а! - вскрикнул парень от боли, пронзившей руку. - Ты уколол?..
      - Еще нет... Имя девки!
      - От... отпусти!.. У тебя не пальцы, а стальные прутья...
      - Ну-у!.. Имя!
      - Она... она... уже уволилась, - простонал парень. - Пу-усти...
      - Имя!
      - А-а! Лялечка!
      - Как-как?
      - Я же сказал: Ля-леч-ка!..
      Глава десятая
      ЗАПАХ СГНИВШИХ ПОМИДОР
      Жора Прокудин с детства любил южные поезда. Казалось, что они привозили в Москву не только пассажиров и их багаж, но и яркое солнце, морской воздух и запах бахчи.
      Ему было лет десять, когда родители решили основательно подзаработать и уехали на Север. Жорика они оставили у бабушки в городе с романтическим названием Электросталь. Заработки окончились тем, что родители разошлись, завели себе в темпе вальса новые семьи, и Жорик оказался никому не нужен. Только лет через пять первым заявился отец. У него было измученное сизое лицо, бегающие глазки и очень виноватый вид. Он посидел на кухне напротив Жорика минут десять, спросил, скоро ли придет бабушка, и, узнав, что скоро, торопливо ушел. Правда, он еще успел снять со стены на кухне часы, сказав, что когда-то подарил их теще, то есть Жориной бабушке, а теперь они ему позарез нужны. И уже перед самым прощанием, у двери квартиры, посоветовал никогда не брать в рот водку, вино и прочую гадость, а заняться каким-нибудь интересным делом. Например, коллекционированием. А чтобы в коллекционировании была польза, сказал: "Вот, к примеру, монеты собирай. Вроде мелочь, а как много наберешь, - уже, считай, капитал. А без денег, Жоржес, ты никто на этом свете. Поверь мне".
      Он так и назвал его - Жоржес. Никогда до этого Жорик не слышал подобной вариации своего имени. Хотя, если быть точным, по паспорту он был Георгием.
      Задвинув дверь купе, Жора Прокудин посмотрел на себя в зеркало. Этим утром он вроде бы действительно смахивал на иностранца Жоржеса, чем на самого себя: оплывшее лицо с мешками на подглазьях, растрепанные смоляные кудри, синяя щетина на щеках и вокруг пересохших, потрескавшихся губ. И только нос, слишком широкий, слишком утолщенный на конце, типичный русский картошечный нос, портил облик иностранца. Закрыв его пальцами, Жора изучил себя уже точнее в новом амплуа и подумал, что если он срубит этот приз на два арбуза, то обязательно сделает пластическую операцию. А то его найдут только по одному носу.
      Дверь вместе с зеркалом уехала влево, и Жоре Прокудину почудилось, что он все еще спит. В коридоре красовалась до боли знакомая физиономия Топора. Его свернутый нос хотелось потрогать. Почему-то казалось, что пальцы вместо носа нащупают лишь воздух.
      - Не ждал? - шмыгнув, спросил Топор.
      Ощущение реальности все еще не появилось. Призраки и герои ночных сновидений тоже умеют разговаривать.
      - Короче, мы с тобой, - опять шмыгнув, объявил Топор и швырнул спортивную сумку на вторую полку.
      - Я его к утру уговорила, - возникли справа от гнутого носа Топора краснющие губы Жанетки. - Он согласился.
      На ее белобрысой голове было накручено из тонких косичек нечто похожее на макраме вокруг горшка с цветком. Только вместо цветка из этого горшка свешивались еще более тонкие косички. В целом это походило на нечто среднее между извержением вулкана и взрывом на макаронной фабрике. А белоснежная челка, закрывавшая лоб, вплоть до смоляных бровей, навевала ощущение ледника, над которым как раз и ожил бешеный вулкан.
      - На, - подставила она Жоре Прокудину напудренную и напомаженную щеку. - Целуй. С тебя за мою доблестную работу еще три процента к моей доле...
      Поцелуй, а точнее, касание губами чего-то схожего с куском сливочного масла наконец-то вернуло ощущение реальности. В снах не бывает сливочного масла.
      - Ты что, в бочке с пивом спал? - почти угадала она.
      - А как вы это... Я ж билеты сдал...
      Топор сел на жесткий диванчик, попрыгал, утрамбовал его, и пояснил:
      - Я кинул червонец кассирше, чтоб запросила, какие три места сданы на этот поезд за ближайший час. Я ж знаю, что ты всегда впритык приезжаешь...
      - А разве я говорил номер поезда? - тоже сел Жора Прокудин.
      - Однозначно не говорил. За сутки в Приморск идут три поезда, но удобнее всех туда приходит именно этот. Точно?
      - А с чего ты взял, что я куплю все купе, а не три места?
      - А зачем тебе лишний свидетель?
      - Ладно, - не сдавался Жора. - А как я мог взять четыре билета сразу, как ты говоришь, на целое купе, если сейчас билеты продают только с паспортом...
      - Так ты же сам вчера сказал, что у тебя есть три фальшивых паспорта. И один из них - женский.
      - Я говорил? - изумился Жора Прокудин.
      - Ну не я же!
      - Да?
      - Да!.. Если б у нас хоть один лишний паспорт был, я бы тоже четвертое место в купе докупил...
      Мягким кошачьим движением Жанетка задвинула дверь купе, провернула защелку, полюбовалась на свою прическу в зеркале, отыскала в ней заметный лишь ей изъян, пальчиком устранила его, сделав косичковое макраме в тысячу раз лучше, и небрежно попросила:
      - Покажь книжку сыскаря.
      - И ты мне не веришь? - попытался сделать напряженное лицо Жора Прокудин, но пивная отечность и без того натянула кожу до барабанной прочности.
      - Ты ее чего, проглотил, что ли?
      - Я бумагой не питаюсь.
      Безмолвный Топор задернул шторки, опустил черную брезентовую заслонку, и в купе стало темнее, чем в самую пасмурную погоду. Воздух стал плотным и тяжелым. Каждый вздох ощущался легкими.
      - Не перестраховуйся, - попрекнула его Жанетка.
      - А если Босс мелькнет? - не согласился с ней Топор.
      - Ну ты совсем стал пугливым! Мозгов ему не хватит просечь, куда мы сваливаем.
      - Ты его не знаешь, - опять шмыгнул носом Топор. - Я с ним когда базарю, так он все мои слова заранее знает. Может, он мысли читает...
      - А чего тут такого! - удивилась она. - У тебя так слов в башке мало, что я их тоже все знаю.
      - Ну, ты это... Однозначно...
      Черную шторку он все-таки отпустил, и пружины со скрежетом подняли ее. Сразу захотелось побольше вдохнуть воздуха.
      - Слушай, Жорик, у меня терпение не беспредельно! - уткнула кулаки в бока Жанетка. - Если я своими глазами эту книжечку не увижу, я из поезда вываливаю! Еще три минуты в запасе есть. А?
      - А так ты мне не веришь?
      - Уже две с половиной...
      - Ладно... Встань, Топор, - пнул он ботинком по его белоснежным кроссовкам.
      Из черного пластикового чемодана, с грохотом вытащенного из-под сидения, после долгих раскопок Жора Прокудин все-таки вынул на белый свет пухлую, с перекореженными страницами книжечку.
      - Ты что, постирал ее в ванной? - удивилась Жанетка.
      - Уронил. В пиво.
      - А несет мочей.
      - Да ладно тебе!
      - Тут же все расплылось! - возмутилась она.
      - У него ручка была чернильная. Если б шариковая...
      - А где про адрес?
      - Вот... На этой страничке, - с видом знатока сразу отыскал запись Жора Прокудин.
      Строка с адресом смотрелась мазком художника-абстракциониста. Читались лишь слова "Finita la comedia!". Для того, чтобы разобрать остальное, требовалось орлиное зрение. Или аппаратура милицейского эксперта.
      - Я и так наизусть помню, - защитился Жора Прокудин.
      Приморск, улица Пэ эр тире я...
      - Чего-чего? - не поняла Жанетка.
      - Ну, сокращение там... Улица не полностью написана, а только две первые буквы и последняя: пэ, эр и я. Через тире... Потом идет нумерация: дом, значит, семнадцать, квартира шестьдесят четыре, под фамилией Сергеева.
      - И это адрес? - возмутилась под толчок поезда Жанетка. - Что это за улица, Пэ-эр-я? С таким началом и концом на "я" их может быть штук сто!
      - Всего семь, - под второй толчок поезда, перешедший в медленное плавное движение, устало объявил Жора Прокудин. - Привокзальная, Приморская, Приветная, Привольная, Проезжая, Прибойная и Просторная. У меня карта города есть. Я еще вчера проверил. К тому же Проездная и Приветная очень короткие улицы. На них может и не быть семнадцать домов. И потом учтите, в доме есть квартиры. Значит, он многоэтажный. А по плану города две улицы - Прибойная и Просторная - находятся на окраине Приморска. Скорее всего, это частные дома.
      - Ну ты череп! - восхитился Топор. - Не-е, ты точно умнее
      Босса! Давай за успех дела выпьем!
      Он вырвал из спортивной сумки пузатую бутылку коньяка. Герб социалистической Армении сиял золотом и напоминал медаль, которой наградили именно эту бутылку.
      - Разливай! - обрадовался Жора.
      В голове набатом гудели вчерашние градусы. Стук поездных колес в смеси с этим набатом вызывал тошноту. Хотелось вырвать прямо на жесткие сиденья купе. Но Жора Прокудин никогда не рвал. Жанетка так и говорила: "Кто рвет, алкашом не станет", и он иногда с ужасом думал о том, что закончит той же русской болезнью, что и отец.
      Три алюминиевых стаканчика из дежурного набора Топора потяжелели от налитого коньяка. Жанетка посмотрела на них с вызовом, но все же сдалась:
      - Ладно. По первой с вами выпью. А потом меня не трогайте. Я спать хочу.
      Ни Топор, ни Жора спорить не стали. Когда в мужской компании появляется женщина, она всегда становится командиром. Даже если явно не будет это выказывать. А солдатам всегда хочется избавиться от командира.
      Жанетка после тридцати граммов армянского произведения искусства забралась на второй ярус, при желтом свете ночника попыталась прочесть пару страниц, но так ничего и не прочла, сунула книжечку под подушку, свернулась калачиком, и по-детски, черным-черно, бесчувственно-бесчувственно заснула.
      Топор и Жора Прокудин между первой и второй стопками открыли проводнице и отдали билеты, между пятой и шестой открыли вторично, думая, что им наконец-то подсадили пассажира, но вместо пассажира в купе бесцеремонно зашел худенький неряшливый парень в клетчатой рубашке, мычанием изобразил из себя немого, сбросил на сиденье пачку порнографических журналов и ушел, оставив после себя запах отсыревших тряпок.
      - Чего это он? - не понял Топор.
      - Продает, - отрыгнув, ответил Жора Прокудин.
      Изучив все журналы от корки до корки, Топор вынес окончательную рецензию:
      - У Жанетки тело лучше. Однозначно. У нее, знаешь, какое от кайфа лицо красивое! А у этих, как ни корячатся, оргазма в натуре не получается. Смотри сам.
      Он показал самую крупную фотографию. У девицы действительно было такое лицо, будто ей вырывали зуб. Мужик и то смотрелся веселее. Огурчик, а не мужик.
      Под грохот двери немой возник второй раз. На боку у него висела
      коричневая сумка почтальона, плотно набитая такими же журналами.
      Запах отсыревших тряпок стал медленно пропитывать воздух купе.
      Коньячный аромат в испуге забился на верхние полки. По скучным
      лицам мужиков немой понял, что его товар никого не интересует и здесь, сгреб глянцевых баб под мышку, посмотрел на спящую с открытым ртом Жанетку и вышел. Когда он исчез, Жоре Прокудину по-пьяному почудилось, что на следующей станции им точно подсадят пассажира, и он точно окажется немым.
      - Топор, разливай! - приказал он. - Без меня не пей! - и нетвердой походкой двинулся к проводнице.
      Сонной пучеглазой тетке в синей железнодорожной форме он показал темно-красную "корочку" ФСБ, командировочное удостоверение с грозной впечаткой "для выполнения спецзадания" и потребовал никого к ним не подселять. Тетка с испугу согласилась, хотя от ее согласия зависело не так уж много, и первому налила Жоре свежезаваренный чай.
      Но, видимо, заварка оказалась все-таки не настолько свежей и крепкой, потому что после вынесения окончательного приговора бутылке коньяку они заснули на своих полочках нижнего яруса еще более крепкими детскими снами, чем Жанетка.
      А разбудил их вкрадчивый шепот все той же пучеглазой проводницы:
      - Товарищи чекисты, уже десять минут как Приморск. Выходить, значится, пора...
      Жора Прокудин очнулся первым. В купе воняло спиртом, мужским потом и еще чем-то кислым. Казалось, что где-то в метре от них сгнил ящик с помидорами.
      В проходе между сиденьями, прямо на грязном коврике, спал Топор.
      Во сне он дергал правой рукой, будто без остановки швырял мячики в лица соперников. Хотя возможно, что он добавлял стопку за стопкой, и коньяк в сновидении оказывался намного вкуснее того, чем был наяву.
      - Вставайте, товарищ капитан, - наугад брякнула проводница.
      - Майор, - поправил ее Жора и только теперь понял, почему его
      так удивил спящий на ковре у его ног Топор.
      Его сиденье было поднято и закреплено на стопоре. Качнувшись, Жора привстал и с холодком в душе увидел, что багажный ящик пуст. Несмотря на боль в голове и нестерпимую кислую вонь он точно помнил, что именно под Топором, именно в его багажном ящике лежал его черный пластиковый чемодан.
      - Вставай... Ну ты чего?! - затормошил он Топора.
      - Пш-шел вон... Од-но-знач-но, - ответил любитель поспать на грязных вагонных ковриках.
      Рука Жоры Прокудина сама рванула вверх сиденье, на котором он спал. Там должна была лежать его спортивная сумка. Но ничего, кроме пыли, в ящике не было.
      Страх и ярость подбросили Жору. Он вспрыгнул на борта ящиков, локтями уперся в полки верхнего яруса и ощутил, что страх становится слабее и слабее, а ярость все сильнее и сильнее. На левой полке тоже не было спортивной сумки Топора. На правой со счастливым лицом спала Жанетка.
      - Обокрали, твари! - упав в проход, еле устоял на ногах Жора Прокудин.
      Топор по-лошадиному лягнулся во сне, больно попав ему по лодыжке.
      Но Жора Прокудин не заметил этой боли. Он с жалостью, которую не испытывал даже в день, когда умерла бабушка, подумал о семи тысячах долларов, исчезнувших в черном пластиковом чемодане.
      Глава одиннадцатая
      КОМПРОМАТ НА РУСАЛКУ
      Каждая революция меняет язык. Новые слова, как тараканы-захватчики, вползают в уже обжитую квартиру, и хозяева, как ни бьются, совладать с ними не могут. После революции семнадцатого года в русский язык вторглись слова-мутанты: комсомол, наркомвнудел, колхоз, красвоенмор, жилкоммунхоз. После революции девяносто первого года тараканы полезли в основном иностранные: шоп, брокер, ваучер, ток-шоу, секвестр.
      В паузе между ленчем и диннером Дегтярь отправился на саммит в фитнес-клуб. Секьюрити по лейблу пропустил его в хаус, где он в отдельном руме переоделся в спортс-сьют и уже через пару минут сидел на кетлеровском боди-стайлере и делал вид, что занимается боди-билдингом.
      Рычаги тренажера двигались легко и плавно. Прошедший мимо Дегтяря парень с плечами культуриста ехидно посмотрел на единственный законтрованный брикет груза и с подчеркнутым небрежением упал на соседний силовой тренажер под штангу. На каждом конце грифа висело по три крупных блина. Их первый же взлет над грудью культуриста скрыл грациозную фигурку Лялечки, и Дегтярь, беззвучно опустив груз на своем боди-стайлере, пересел на другой аппарат. Что здесь требовалось дергать, толкать или качать, он так и не понял, но сделал такое лицо, будто качался на этом тренажере уже тысячи раз и сейчас просто собирается с духом.
      Бронзовые ножки Лялечки, утяжеленные кроссовками, старательно накручивали километр за километром на велотренажере. Ее очерченные тушью глазки пристально следили за цифрами на дисплее. Как только цифры становились меньше необходимых, ее икры напрягались, и педали начинали вращаться быстрее, а когда увеличивались выше меры, вся ее фигурка расслаблялась, и она позволяла себе небрежным взглядом обвести тренажерный зал.
      Дегтярь знал цену подобным небрежным взглядам. Женщине в таком возрасте всегда кажется, что мужчины поедают ее глазами. Остается лишь найти самого хищного. Что поделаешь, женщины любят ощущать себя в сильных руках, а не в слабых.
      По Дегтярю она лишь скользнула взглядом, женщин на соседнем ряду даже не заметила, а по грудям культуриста, похожим на приклеенные к телу два штангистских блина, провела с чувственной затяжкой. Косичка на ее затылке замерла. Культурист рывком вытащил себя из-под грифа, сел и, заметив взгляд, игриво напряг мышцы. Косичка по-цыплячьи задергалась.
      Дегтярь почувствовал, что саммиту, то есть встрече, может помешать излишне мускулистый парень, и сам подошел к Лялечке.
      - Ого!.. Уже семь километров проехали! - считал он с дисплея велотренажера.
      - Что?
      Мыслями она вся была среди мышечных завитков культуриста.
      - У вас отличная физическая форма, - продолжил атаку комплиментами Дегтярь.
      - Вы - новичок?
      Ее глаза оставались все такими же мутными, но душа, кажется, возвращалась с груди культуриста на окладистую бородку стоящего рядом с ней мужчины.
      - Первый раз, знаете ли, - виновато сообщил он. - А у вас хорошая память!
      - Да. Я лица сходу запоминаю. Раз увижу - и все. Вот ваше вижу в
      первый раз.
      - Я тоже, - не стал ее разубеждать Дегтярь.
      - Фу!.. Надоело! - спрыгнула она с металлического коня. - Вы в бассейн идете?
      - С вами - хоть на край земли!
      - Здесь бассейн с морской водой, - похвасталась она.
      - Великолепно!
      Он не верил в сказки про морскую воду. Не так уж много нужно иодированной соли, чтобы сделать в городе Москве из пресной воды морскую. Даже если этой воды целый бассейн.
      - Идемте. Я покажу дорогу, - предложила она.
      Углом глаза Дегтярь заметил, что культурист сел за тренажер, с которого сыщик недавно встал, и принялся с такой яростью дергать за металлические проволоки, будто именно тренажер породил бородатого конкурента и теперь должен был понести за это наказание.
      - Вам здесь понравится, - нахваливала фитнес-клуб Лялечка.
      Тут еще много чего хорошего...
      - Мне здесь уже нравится.
      Рыков числился среди учредителей фитнес-клуба. Каждый новый посетитель был не просто посетителем, а как бы пачкой денег. Возможно, что и Дегтярь ощущался Лялечкой в виде свежей пачки денег. И он решил чуть приблизить себя к красотке, стать человеком, а не купюрами.
      - Мне посоветовал записаться сюда Кирилл, - небрежно сообщил он на краю бассейна. - Да вы его знаете. Он такой... крепкий... У него бородавка еще над бровью...
      - Бородавка?
      Шортики в ее руке легли на стульчик чуть медленнее, чем до этого упала футболка.
      - Мы с ним давно знакомы. Он еще за сборную выступал, а я при команде массажистом был, - придумал Дегтярь.
      - Разве он выступал за сборную?
      - За юношескую. По гимнастике. Потом сильно сломался и ушел.
      - Как это, сломался?
      - Обыкновенно. Перелом кости. Я уже не помню, какой. Но переломы были многочисленными. Кирилл больше не вышел на помост. Но такая, знаете... резиновость у него осталась...
      - Да вы раздевайтесь, - предложила она. - Немного поплаваем. Потом душ, массаж, солярий...
      Дегтярь не стал ее разочаровывать. Раздевшись до плавок, он сел на край бассейна и по-девичьи подвигал в воде ногами. Вода воспринималась вязко, как действительно морская.
      - Я страсть люблю нырять! - вскрикнула Лялечка, перепугав
      Дегтяря, и вонзила в воду свое бронзовое тело.
      Со вздохом сыщик последовал за ней. За свою предыдущую милицейскую
      жизнь он вел допросы в подвалах и вагонах поездов, в уютных
      кабинетах и на заброшенных лесосеках. В бассейнах, да еще и к тому же с морской водой, никогда.
      Еле догнав бронзовую русалку, которая действительно оказалась в отличной спортивной форме, Дегтярь поймал на вдохе воды и зашелся в кашле. Далеко не девичья по силе ручка замолотила его по спине, и он пожалел, что все-таки догнал Лялечку.
      - Ха... Аха... Спа-ахасибо, - еле отплыл он на метр от нее.
      Ноги по-лягушечьи толкли воду. До дна бассейна было метра полтора. В эту минуту Дегтярю захотелось утопить Лялечку.
      - А вообще-то Кирилла арестовали, - решил он сделать это
      словами.
      - Что вы сказали?
      - Кирилл - в милиции. Ему светит лет десять.
      - За что?
      Она упрямо не сокращала метр дистанции. И он демонстративно удерживал то же расстояние.
      - Кража в особо крупных размерах плюс сопротивление
      представителям органов правопорядка...
      - Откуда вы знаете?
      - Неужели вы меня не узнали?
      Бронзовая русалка замерла. Ни ее ноги, ни руки не двигались, но она не тонула. Дегтярь почему-то ощутил бессилие, но все же решил закончить беседу в морской воде:
      - Я был в вашем доме вчера перед обедом.
      - А-а! - яростно задвигала она руками. - Это вы клянчили у Рыкова деньги?!
      - Я ничего не клянчил. Он мне их сам предлагал. Я - сыщик, а не массажист. И очень хочу знать, с какой целью вы украли у мужа кредитную карточку... Как подарок Кириллу за страстную любовь?..
      - Ха-ам! - взвизгнула она, окатила Дегтяря брызгами и поплыла прочь.
      Дегтярь не дал ей далеко оторваться. Он рядом с ней вылез на бортик и совершенно безразлично произнес:
      - Рыкову будет интересно ознакомиться с кое-какими подробностями...
      - Хам! - брызнула она слюной. - Хам и сволочь! Вон из клуба!
      - Как хочешь, - резко перешел он на "ты". - У Кирилла нашли при обыске в квартире одну чудную пленочку. Отель в Испании. Красное вино. Креветки. Обнаженные тела...
      Очередное ругательство застыло на губках Лялечки. Морская вода капала с ресниц, крытых влагостойкой тушью, на кафельную плитку, и Дегтярь вдруг ощутил что-то похожее на влюбленность. В его жизни было много девушек и женщин, но русалок с бронзовой кожей он не встречал никогда. Казалось, что она не вылезла в ярости из бассейна, а из последних сил вынырнула на берег океана, и сейчас все вокруг - кафельная плитка под ногами, высокие мутные стекла, деревянные стульчики, люди на дальнем краю бассейна - рухнет под землю, и останется лишь он наедине с бронзовой русалкой, песчаным берегом и сонным шелестом прибоя.
      - Вы... вы... вы не сыщик... Вы - шантажист... Вы...
      - Давай на ты, - усилием воли вернул он себя с океанского берега вовнутрь московского фитнес-клуба.
      Под сводами бассейна билась музыка. Обычная раскруточная певичка незапоминающимися словами сообщала о том, как трудно в одиночестве, и Дегтярь, шагнув к Лялечке, смело взял ее за руку.
      - Не обижайся. Мы еще станем друзьями.
      Резким движением она вырвала руку.
      - Ты... ты... ты врешь, - все-таки выдавила она. - Пленки
      нет...
      - Я никогда не вру. Если бы врал, дорос бы до генерала. А то пришлось на пенсию майором идти.
      - Нет, не верю... Пленки нет...
      - Показать?
      - Она с тобой?
      - Я похож на идиота?
      Он смотрел в упор на ее хищные зеленые глаза, но видел почему-то не глаза, а капли воды на груди. Где, в каком испанском магазинчике она приобрела этот неощутимый лифчик, он не мог даже представить. Дизайнером модели был явно мужчина. Женщины плохо понимают женщин.
      - Что вы хотите? - отступила она на шаг.
      - Ты...
      - Что, ты?
      - Называй меня на "ты"...
      - Ладно... Что... ты хочешь?
      - Услугу за услугу.
      - В каком смысле? - отшатнулась она еще на полшажка.
      Очень трудно за секунду превратиться из королевы в рабыню.
      - В чисто дипломатическом. Я добываю тебе пленку...
      - А где она?
      - У оперативников МУРа... А ты мне за это расскажешь все, что знаешь о дружках Кирилла. У него же были дружки?
      - Были, - тихо ответила она.
      Ей дико захотелось спать. Она еще не знала, что ненависть обессиливает так быстро. Ей просто захотелось спать, хотя она никогда не делала этого днем.
      Глава двенадцатая
      ОТ ПЕЧАЛИ ДО РАДОСТИ
      Огромное черное кресло было мало для Рыкова. Он сидел в нем будто привязанный - до того плотно давили на бока поручни. Уже больше года Рыков хотел сменить кресло, но все время ждал, что это произойдет как-то само-собой, а оно все не происходило.
      - Ты не в курсе, - спросил он у сидящего боком к нему за совещательным столом Барташевского, - есть в продаже кожаные кресла больше этого по размерам?
      - Наверно, есть.
      Сегодня Барташевский был привычно сух, подчеркнуто интеллигентен и ровненько причесан. Краснота с глаз сошла, лицо успокоилось, и Рыков позавидовал его выдержке. У него самого до сих пор внутри клокотал вулкан. Украденные деньги, скандал с женой, срыв неплохого контракта из-за того, что они так и не приехали из клятого супермаркета на переговоры, - все это бродило в груди огненной лавой, и он не знал, на кого эту лаву выплеснуть. Барташевский был другом по несчастью, жена ответила бы ему еще большей лавой, а сотрудники...
      - Ваш кофе, - беззвучно выросла сбоку секретарша.
      Молоденькая, курносенькая, радующаяся от самого ощущения жизни, а не от чего-то конкретного, она мягко опустила чашечку с блюдцем и тут же вздрогнула.
      - Я не люблю кофе после обеда! - грохнул кулаком по столу Рыков.
      Чашечка подпрыгнула резиновым мячиком и выплеснула горячее дегтярное варево на полировку стола.
      - Тебе что, трудно запомнить, что я люблю сок! А?.. Со-ок!.. Грейпфрутовый! Трудно запомнить?
      - Вы... Вы... Вы же говорили, сок после ужина...
      - Я говорил?! Она меня за кретина принимает. Сок - после обеда. Чай после ужина. Кофе - после завтрака. Что, трудно запомнить?!
      - Из... звините, - густо покраснела секретарша. - Я сейчас уберу, - и метнулась за дверь.
      - Вот точно эту дуру уволю, - прошипел Рыков.
      - Ничего. Научится, - защитил ее Барташевский.
      Секретаршу пару недель назад привел он и теперь вроде бы нес за нее персональную ответственность.
      - Ну, если еще раз! - надулся в кресле Рыков.
      Девочка впорхнула в кабинет все с тем же счастливым лицом, тряпкой собрала разлитый кофе, другой тряпкой протерла стол насухо, крутнулась будто на колесе, и с легким цоканьем поставила на стол перед Рыковым длинный стакан с грейпфрутовым соком.
      - Ладно. Иди, - пробурчал он.
      - Судя по всему, мне необходимо ехать в командировку в
      Красноярск, - сообщил Барташевский.
      Рыков поперхнулся соком и с минуту, ало покраснев и надувшись, откашливался. Утром по телефону о командировке в Красноярск сказал ему Дегтярь. Не хватало еще, чтобы они там встретились.
      - Ты же в Штаты должен лететь, - напомнил Рыков. - Завтра самолет...
      - Они факс прислали, что не смогут меня принять.
      - Где факс?.. Почему не доложили? - попытался подвигаться в кресле Рыков, но у него ничего не получилось. - Слушай, мне надоел этот гроб! Сегодня же купи мне нормальное кресло!
      - Хорошо, - кивнул Барташевский. - Я распоряжусь... Факс
      пришел, когда ты обедал в ресторане. Буквально десять минут назад. Вот он, - отщелкнув кнопку на папочке, достал он огрызок бумажки с перфорацией по краю.
      - Это ж по-английски, - наморщился, взяв ее в руки, Рыков. - Переведи.
      - У них сорвался какой-то контракт с Тайванем, и они срочно вылетают туда... Что-то с их местными законами. Меня принять пока не могут. Предложили прилететь через неделю...
      - Я так и знал! - швырнул бумажку по столу Рыков. - Как наклевывается что приличное, сразу облом! Полный облом!
      - Так я возьму командировку в Красноярск?
      - Сначала кресло купи.
      - Это работа на два часа.
      - Красноярск! - фыркнул Рыков. - Ты лучше подумай, как нам выпутаться из этой ситуации иначе. Боюсь, что деньги уплыли навсегда.
      - Ты считаешь? - дрогнул голос Барташевского.
      - Ну, предположим, не навсегда... Ну и что? Если мы их вернем, то не раньше чем через несколько месяцев. А кредиты уже на следующей неделе возвращать. Что делать?.. Они ж нас перестреляют за "бабки". Как пить дать перестреляют!
      - Может, мы их?
      Зловеще тихий голос Барташевского испугал Рыкова.
      - Не-ет... Я на "мокруху" не пойду! Сдохну, а не пойду!
      На виске у Рыкова заметно пульсировала венка. Барташевский с удивлением посмотрел на нее. До этой минуты он вообще считал шефа чем-то скалистым, базальтовым. Без сердца, костей и сосудов. Правда, и без мозгов тоже.
      - Есть один выход, - вроде бы небрежно произнес Барташевский.
      - Серьезно?
      - Мы участвуем в долевом строительстве дома в Митино. Так?
      - Так.
      - Положенные нам по договору метры мы уже у инвестора домокомбината - закупили. Так?
      - Так.
      - Аванс с покупателей жилья, то есть физических лиц, мы, в свою очередь взяли. Так?
      - Что ты мне это рассказываешь?! - возмутился Рыков. - Будто я не знаю, что взяли. Ну и что? Деньги уже ушли инвестору. На счетах - кот наплакал. И по договорам с этими, как ты их назвал, физическими лицами, следующие денежки от них придут только после сдачи дома. А это четвертый квартал года. Понимаешь, че-твер-тый!
      А сейчас - август! Какой это квартал? А? То-то же!.. А я тебе талдычу, что на той неделе - расчет по кредитам...
      - Вот этими квадратными метрами мы и рассчитаемся.
      - В каком смысле?
      - Мы их продадим.
      - Так они ж уже проданы!
      - А мы еще раз. А можно и по три раза одни и те же метры продать.
      - Да ты что! - побудел Рыков. - Это невозможно!
      - Почему же? Новому покупателю мы, как и положено, предъявим, когда он к нам заявится, инвестиционный договор и лицензию, но других документов, в том числе и на то, проданы эти метры или нет, он никогда не увидит...
      - Это мошенничество чистой воды!
      - А то мы мало мухлевали с квартирами...
      - Ну, мухлевали, конечно... Какой риэлтер не мухлюет... Но чтоб
      по три раза продать одно и то же!..
      - Пойми, Платоныч, дело пустяшное, - спокойно начал объяснять Барташевский. - Я у юристов справки уже навел. С нас взятки гладки. До тех пор, пока дом не построен, наше законодательство не признает его собственностью. Регистрации прав на него нет. Вот когда он будет сдан, и приедут обладатели квартир и сойдутся нос к носу у одних и тех же дверей, вот тогда уже нужно будет бежать. А может, и не надо. Юрист сказал мне, что до нас будет непросто докопаться. В лучшем случае того чиновника в правительстве Москвы, что дал нам лицензию, снимут с работы. У нас потом отберут лицензию. Все. До суда - три года пешим ходом. А мы зарегистрируем новую фирму...
      - А если эти... ну, кого мы кинули, на нас наедут?
      - Где-нибудь отсидимся.
      - В Сибири?
      - Упаси Бог!.. В Западной Европе. А потом опять всплывем.
      Задумчивостью Рыков стянул все имеющиеся на лбу морщины. Сомнение буграми ходило по коже. Казалось, что был слышен ее скрип.
      Телефонный звонок испугал их обоих. У Рыкова почему-то возникло ощущение, что их подслушали и уже хотят предупредить об опасности аферы. Барташевский подумал свое, то, что Рыков не знал, и, вздохнув, отвернулся к свету, сочащемуся сквозь жалюзи.
      - Рыков слушает! - прогудел в "сотовик" хозяин кабинета.
      - Вас беспокоят из уголовного розыска, - ответил сухой
      незнакомый голос.
      Рыкову еще сильнее почудилось, что их все-таки подслушали, и
      подслушали так хорошо, что дело уже за считанные секунды дошло до
      уголовного розыска. Морщины на лбу тут же исчезли. Почему-то
      захотелось встать, хотя Рыков ни перед кем в жизни не вставал.
      Даже перед министром, если тот изредка заходил в его кабинет.
      - Нами задержан мошенник, специализирующийся на пластиковых кредитных картах. Среди прочих у него обнаружена и одна ваша. Не могли бы вы завтра заехать к нам для дачи свидетельских показаний...
      На этот раз Рыков ощутил собственное сердце. Оно радостно забилось. Милиция, в которую он боялся обратиться, и без его просьб отыскала вора.
      - Я буду! Обязательно буду! - рявкнул он в трубку.
      Оперативник продиктовал номер кабинета, пообещал заказать пропуск и чрезвычайно вежливо попрощался. В эту минуту Рыкову стало жаль денег, которые он авансом выдал Дегтярю.
      - "Бабки" вроде бы нашли! - оглушил он новостью Барташевского.
      - Не может быть?! - побледнел он.
      - А я говорю, нашли! и ни в какой Красноярск тебе ехать не надо!
      Дуй за креслом!
      Глава тринадцатая
      ЭРОТИЧЕСКОЕ ШОУ
      У азербайджанца Али еще никогда не было такого удачного дня. То ли он угадал с товаром, завезя к своему овощному лотку на набережной Приморска чуть больше, чем обычно, слив, персиков и яблок, то ли курортники в одну секунду решили стать вегетарианцами, но только деньги текли рекой. Им уже не хватало места в кошельке на брюхе, и Али с небрежностью миллионера сбрасывал купюры прямо в ящичек из-под импортных персиков, стоящий, в свою очередь, под прилавком.
      Вот уже третий месяц подряд Али стоял сам за лотком. У него не было ни одного выходного, но он даже не допускал мысли, чтобы нанять, как это делали другие азербайджанцы на набережной и на трех рынках Приморска, девушку-торговку из Украины или Молдавии. Ему очень нужны были деньги, чтобы откупиться от армии, но еще больше нужны для калыма за невесту. Наверное, он бы уже давно собрал наличные для откупа от службы, но ежедневные взятки милиционерам, хозяину ряда, хозяину набережной и прочим иногда возникающим у лотка бандитам не давали пока этого сделать.
      Праздник пришел неожиданно. Он зыбко раскачивался пухлым слоем купюр в ящике из-под импортных персиков, он слепил ярким солнцем, очень похожим на то, что в детстве согревало его в Гяндже. Усы, плотные черные усы, шевелились сами собой, и руки набрасывали невесомые гири на весы.
      - Три килограмма апельсинов, - возникло перед лотком неземное создание.
      У девушки было неслыханной красоты лицо. Еще не тронутое загаром, свежее, как персик на ветке, оно излучало пьянящий аромат. Но еще сильнее, чем лицо, поражала прическа девушки. Над белоснежной челкой ровными кольцами косичек вздымалось что-то неземное.
      Вначале оно показалось Али похожим на ананас, но он тут же укорил себя за сравнение.
      - Тебе сами луччи апилсини дам! - громко объявил он.
      - Дэвушка, шашлык купи! - влез сбоку шашлычник Муса.
      У него сегодня дела шли хуже, чем обычно. Возможно, что курортников все-таки поразил вирус вегетарианства.
      - Слюшай, нэ мэшай! - укоротил его Али. - Сколко? Читире кило?
      - Три, - устало пропела девушка.
      - Сами люччи! Сами спели апелсин!
      Весы врали на восемьдесят граммов, но девушке Али сделал исключение. Он бросил в пластиковую корзину крупный апельсин походом, бережно пересыпал оранжевые мячи в ее пакет, принял деньги и, не считая, бросил их в ящик поверх пухлой кипы.
      - А шишлик, дэвушка?! - напомнил ей Муса.
      - Нет-нет, спасибо, - мягко ответила она и поправила черные
      очки. - Мне не нужен шашлык...
      Она повернулась от лотка и неожиданно вскрикнула. Апельсины сыпанули на асфальт и с резвостью беглецов-грабителей покатились прочь от ее ног.
      - Надо же! Пакет порвался! - не оборачиваясь к Али, громко возмутилась она и вдруг резко, не сгибая ног в коленях, нагнулась и принялась собирать в пакет ближайшие к ней апельсины.
      Черная мини-юбочка вздернулась, и у Али похолодело все внутри. На девушке, на этой сказочной фее, сошедшей с облака в его грубую скучную жизнь, не было трусиков. Она стояла глубоко наклонившись, на ширину плеч расставив ноги, и он впервые увидел то, что мог увидеть только после уплаты калыма.
      - Вай-вай, - пропел рядом пораженный Муса. - Попка - пэрсик, чисти пэрсик. Та-акой красота!
      Слова обидели Али. Ему показалось, что неземная девушка в эту секунду как бы отдалась не только ему, но и соседу Мусе, и он выскочил из-за лотка, закрыв ее голое тело собой.
      - Дэфушка, нэ нада сам! Я памагу! - шагнул он к ней, но девушка, словно не слыша его, нагнулась еще ниже.
      Али увидел открывшийся прямо перед глазами ход в бесконечность, в
      бездну, и чуть не взвыл от боли, сдавившей ему живот.
      - Я сам! Сам! - бросился он сгребать апельсины к груди. - Нэ
      нада! Я сам!
      - Ой, какой вы хороший! - пропела девушка, выпрямилась и нехотя оправила юбку. - Большое вам спасибо.
      - Вот еще апылсын, - подошел к ним Муса. - Под мой мангал закатился...
      Девушка с благодарностью приняла собранные плоды, подхватила снизу пакет с порвавшейся ручкой и грациозно уплыла в толпу отдыхающих на набережной.
      - Попка - пэрсик! - чмокнул губами Муса.
      Али не захотел отвечать. То, что он ощутил, невозможно было описать словами. Это было нечто более приятное, чем огромный казан плова, и более вкусное, чем самые спелые арбузы.
      На подпрыгивающих ногах он вернулся к лотку, посмотрел на него и чуть не онемел.
      - Му... у... дэ... ти...
      - А-ай какой попка! - не мог успокоиться Муса.
      - Ты... она... дэнег нету, - все-таки произнес Али.
      - Чито?
      - Дэнги украли!
      - Кто украл? - удивился Муса. - Никого сзади не било!
      - Украли! Украли! вместе с яшчик! - юлой завертелся на месте Али.. Муса, смотри лоток! Я вора буду бегат! Я вора найду - убью!..
      Кричал и крутился он совершенно напрасно. Ящик из-под импортных персиков валялся в пяти метрах за ним, у пыльных карликовых деревьев туи, а деньги, ссыпанные в завязанную мешком майку Жоры Прокудина, уже ехали в рейсовом автобусе на окраину Приморска. Рядом с Жорой стоял на задней площадке Топор и поддерживал мешок с деньгами, будто он и вправду много весил.
      На седьмой остановке они вышли, пересекли двор у трехэтажек сталинской эпохи, свернули за угол магазина и стали ждать. Следующим автобусом приехала Жанетка. Какой-то лысый мужик, судя по выгоревшим шортам курортник, попытался ее проводить, но Жанетка что-то шепнула ему на ухо, и мужика будто приклеило к асфальту. Он с открытым ртом смотрел на ее удаляющиеся ножки почти минуту, потом все-таки рот закрыл, отодрал приклеившуюся к асфальту подошву сандалия и побрел назад к остановке.
      - Секи внимательно, нет ли хвоста, - складывая купюры в ровные пачки, потребовал Жора Прокудин от Топора.
      - Да вроде нету.
      - Лысый уехал?
      - Однозначно. Только что. На автобусе.
      - А Жанетка где?
      - В магазин зашла. Как договаривались...
      - Черных во дворе не видно?
      - Однозначно нет...
      - Лучшая рыба, Топор, - колбаса, - решил просветить друга Жора Прокудин. - А лучшая колбаса - это чулок, набитый деньгами. У нас майка... Ты как думаешь, майка объемнее чулок?
      - Каких чулок?
      Топор не умел делать два дела одновременно. Следить за двором и одновременно думать было слишком сложным занятием для него.
      - Ты слышал звон кассового аппарата? - снова спросил Жора. - Ты не мог его слышать. А я - слышал. Касса выбила наш чек - пять миллионов четыреста восемь тысяч триста рублей. Неплохо?
      - Сколько?
      - А-а, ну да!.. Ты ж только в баксах понимаешь!.. Около тысячи долларов наличными мы сняли в виде пенки только у азера на набережной...
      - Кру-уто!
      - А то!.. Знаешь, Топор, брошу-ка я свою бестолковую профессию и начну торговать на набережной в Приморске. За сезон миллионером стану!
      - А какую ты профессию бросишь? - не понял Топор.
      - Слушай, ты что, философом стал? Задаешь вопросы, на которые у человечества нет ответов. Ты еще спроси, какой хрен нас ночью выпотрошил!
      - Это тот... немой, - шмыгнул носом Топор.
      - Никакой он не немой!.. Скорее всего, секач...
      - Кто?
      - Секач... Который секет, у кого что есть...
      - Значит, мы ему понравились?
      - Ему мой чемодан понравился. Если б Жанетка не захотела книжонку сыскаря посмотреть, разве б я его достал на обозрение!
      - Ты думаешь?..
      Только сейчас Жора Прокудин понял, что у него украли всего семь тысяч долларов. А могли стянуть два миллиарда. Но они остались на размытых страничках под подушкой у Жанетки и теперь грели задний карман его джинсов.
      - Все. Вышла из магазина, - объявил Топор. - Сумочка на левом плече. Хвоста нету.
      - Махни, чтоб к нам шла.
      - Она и так идет...
      У Жанетки был изможденный вид. Казалось, что с той поры,
      как ушла с набережной, она без остановки бежала и бежала.
      Подойдя к парням, она сняла очки и стала еще старше. Синева на
      подглазьях и мутно-красные глаза вызвали у Жоры Прокудина глоток
      жалости.
      - Получилось? - вяло поинтересовалась она.
      - Однозначно, - ответил за обоих Топор. - В этот раз почти штука баксов.
      Жора удивленно обернулся. Он только раз назвал цифру в долларах, а Топор ее уже запомнил. Это пахло мистикой. Но потом он вспомнил, что называл еще и сумму в рублях, и Топор в его глазах сразу перевоплотился в прежнего друга.
      - Крутовато! - не сдержалась Жанетка. - Это больше, чем за те два раза.
      - Однозначно.
      - Еще разок попробуем?
      - Ты прямо нимфоманка, - ухмыльнулся Жора.
      - А это чего? - не понял Топор.
      - Из пяти попыток три удались, - подвел итог дню Жора Прокудин. - Тыща триста "зеленых" у нас в кармане, точнее, в майке, есть. Компенсация, конечно, неполная...
      - Каким же это они нас газом траванули? - вытерла слезы Жанетка. Глаза болят как от сварки...
      Она вновь спрятала их за очки, а Жора Прокудин, сощурившись, посмотрел на садящееся за пыльными тополями солнце. Оно выглядело огромной золотой монетой, и ему почудилась в этом добрая примета.
      - В этом городе аптеки есть? - спросил он.
      - Ну не тундра же здесь! - возмутилась Жанетка.
      - Тогда поехали купим тебе "Визин". Нам твои глаза еще пригодятся.
      - Мне тоже, - согласилась она. - Значит, больше эротики не будет?
      - Занавес опускается. На двух рынках были. На набережной были. Говорят, у них еще один рынок есть, поменьше, но я не хочу больше светиться. А потом кто даст гарантию, что кавказский "телефон" уже не разнес новость о нашем трюке. Секс-шоу закончилось! Надевай трусики, приказал Жора Прокудин.
      - Тогда отвернитесь, - потребовала она.
      - Азерам, значит, можно, а нам...
      Жора еще увернулся от просвистевшей у виска сумочки.
      - Ну чего ты! Я же пошутил!
      - Я тоже, - с ехидцей ответила она. - Иначе б попала.
      Обняв Топора за плечи, Жора развернул его от Жанетки, хотя именно Топора она как раз могла и не стесняться, и повел к пыльным тополям.
      - Диспозиция, братан, такая, - начал он, плотно сжимая под мышкой майку с деньгами. - Сегодня на вечер: снимаем фазенду на окраине, никаких гостиниц и мотелей, никаких кабаков. На завтра: делим семь улиц поровну. Четыре - мне, две - тебе, одна - Жанетке...
      - А чего так... неровно?
      - Семь на три не делится. Понял?
      - Однозначно.
      - Может, я даже жанеткину улицу на себя возьму. Ей по городу сейчас лучше не мелькать. Скажи ей, чтоб прическу и прикид сменила...
      - А ты сам не можешь сказать?
      - Это твоя невеста или моя?.. То-то!..
      - Жорик, - вдруг остановился Топор, - скажи честно, зачем ты меня взял на это дело? Ты ж мог сам себе эти "бабки" добыть?
      - Ты имеешь в виду сегодняшний стриптиз?
      - Нет. Я про два миллиарда долларов...
      - Люблю я тебя, Топор! - повернувшись к нему лицом, с пафосом героев мексиканских телесериалов произнес Жора Прокудин. - Вот люблю как братана и все...
      - А я думал, я тебе как "бык" нужен... Ну, если там кого вырубать придется...
      - Думаешь, придется?
      - За два миллиарда?.. Однозначно!
      Глава четырнадцатая
      ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
      Лялечка приехала за шесть минут до назначенного срока. Обычно
      женщины ее возраста имеют обыкновение опаздывать на час. Иногда
      на два. Все зависит от самооценки женщины.
      - Здравствуй... те, - неохотно поприветствовала она с порога
      квартиры.
      - Проходи, - отступил вглубь коридора Дегтярь.
      Даже это короткое слово у него еле получилось. От одного вида Лялечки Дегтяря будто обожгло: ярко-красный, с огромными серебристыми пуговицами костюм от "Tom Klaim", такого же цвета шляпка с паутинкой вуали на глазах, черные туфли с небоскребами-каблучищами, неземной запах духов. Такие женщины приходят только в сны. Да и то по большим праздникам.
      - Вы... ты - холостяк? - обведя брезгливым взглядом единственную комнату, спросила она.
      Глазами Дегтярь повторил ее линию обзора и удивился. В комнате все было предельно аккуратно: чистенькая, без пыли на полках, болгарская стенка, аккуратно застеленный коричневым пледом диван, вымытый до блеска паркет, выглаженные бежевые шторы на окнах, картина - копия с полотна эпохи малых голландцев над диваном. Он не нашел изъяна, и вопрос родился сам собой:
      - С чего ты взяла?
      - Ковра на стене нет.
      - Ты считаешь, что женщина и ковер...
      - Да. Считаю. Мы - полуазиатский народ. У нас каждая женщина вешает на стену ковер. Даже если он подходит под цвет мебели как седло корове...
      - А если у меня жена - европейского вкуса женщина?
      - Тогда бы в прихожей на крючках висело хоть что-то женское...
      Дегтярь обернулся к вешалке. Блеснувшие никелированные крючки будто бы подмигнули ему.
      - Где пленка? - властно спросила она.
      - Внутри видика.
      - Включи и выйди.
      - Думаешь, я не видел?..
      Она обожгла таким взглядом, на фоне которого ярко-красный пиджак и шляпка показались бледно-оранжевыми. Вуаль висела под полями дымом, струящимся из глаз.
      - Как хочешь, - сдался он.
      Кухня в однокомнатной квартире брежневской эпохи - это самое главное помещение. В ней не только проходит большая часть жизни, но и произносятся самые важные слова. Звуки комнаты слышны на кухне так же хорошо, как и в самой комнате. Наверное, потому, что комната по отношению к кухне находится в положении подчиненного перед начальником.
      Сев за столик к недопитому кофе, Дегтярь уже в третий раз за сегодня уловил рожденные видеомагнитофоном голоса: настырный мужской и игривый женский. Голоса сменились поцелуями, шорохом, шелестом, потом наступила пауза, будто пленка закончилась, но он-то хорошо знал, что не закончилась, а именно сейчас начинается самое интересное, со стонами, криками и восторгами.
      Под накатившие новые звуки Дегтярь встал и выглянул из-за шторки на улицу. На ее противоположной стороне стояло ярко-красное "вольво" Лялечки. Телохранителя ни в машине, ни рядом с ней не было. В эту минуту Дегтярю стало жаль Рыкова. Он представился ему огромным рыжим гусенком из американского мультика. Силищи и здоровья - море, мозгов - два грамма. Откуда было знать Рыкову, что женщины существуют только двух видов: или мамы, или шлюхи. Середины нет. Не получилось у Создателя середины. А может, Рыкову и вправду нужна была именно такая жена. Зачем другая-то?..
      - Выключи! - заорала из комнаты Лялечка.
      Тремя глотками Дегтярь медленно допил холодный кофе и под повторный вскрик "Выключи!" вышел из кухни.
      На экране блэк-тринитронистого "Сони" выгнувшись под шулером Кириллом бормотала какую-то ересь Лялечка. Ее тела еще не коснулся красный испанский загар. Сейчас оно, скорее всего, выглядело получше. В бассейне он не думал, что может с чем-то сравнивать.
      - Я тебе что сказала, выключи!
      Пультом Дегтярь для начала сделал стоп-кадр, изобразил некоторое замешательство и лишь после этого заставил видеомагнитофон выключить черный брикет.
      - Сколько я за нее должна? - встав, спросила она.
      Ее лицо было под цвет костюма и шляпы. Лица как будто и не существовало вовсе.
      - Ни цента! - с небрежностью победителя бросил Дегтярь. - Мне нужны связи Кирилла. И больше ничего!
      - Пленка... Она это... не копия?
      - Стопроцентный оригинал.
      В зеркале, висящем у двери, он с удовольствием разглядел свое уверенное лицо. Ни один мускул не выдал, что он солгал. У генерала в сейфе лежал оригинал - лазерный диск. Любитель всего нового, плейбой и мошенник Кирилл записывал свое свидание с Лялечкой на вечный носитель информации лазерный компакт-диск. Возможно, когда-нибудь попозже, в старческие годы, он бы доставил ему гораздо больше удовольствия, чем теперь.
      Лялечка не знала, что первая копия с лазерного диска смотрится почти как оригинал. У нее не было глаз видеооператора. Она проглотила ответ Дегтяря.
      - Я отвалил за него бывшим сослуживцам немалые деньги, - усилил он момент. - Очень даже немалые. Но и мне нужно немало. Для начала - имена друзей Кирилла.
      - Для начала? - встрепенулась она.
      - Да. Для начала.
      Подойдя к ней, он начал медленно расстегивать пуговицы на ее пиджаке.
      - Ты что! - отступила она.
      - Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, - облизнув губы, произнес он и снова сократил дистанцию, став вплотную к ней. - Рыков - зверь. Если он увидит эти сценки...
      - Ты... ты...
      - Он может и убить. Или выгнать. И ты потеряешь все, что имела...
      - Не потеряю. У нас - свадебный контракт. Он отдаст мне, если потребует развода, половину всего имущества...
      - Не отдаст, - снова нащупал он пуговицы. - Рыков - жадный. Он выгонит тебя голой. На улицу. А потом, пожалуйста, судись хоть сто лет подряд. Это на Западе все делается по закону, а у нас - в порядке исключения. Суд сделает исключение для него. Потому что он даст больше денег, чем ты...
      - Ты... ты...
      - Если хочешь знать, я полюбил тебя с первого взгляда. Полюбил, когда увидел тебя в гневе. В гневе ты прекрасна.
      - Я... ты...
      - Фильм убедил меня в правоте любви. Я увидел твое тело... Нет, я не увидел... Я выпил его. Как бокал вина. Я захмелел...
      - Я... я...
      - Ты еще никогда не видела настоящей любви. Рыков - животное. Кирилл слабак. Его надолго не хватило. Познай меня и ты познаешь счастье...
      Она даже не заметила, что осталась в одной шляпке и туфлях. Казалось, что ее раздел ветер, а не мужские руки. Влажные смоляные глаза Дегтяря, его мягкая борода с проседью, похожей на лебединый пух, его горячее дыхание растворили в себе Лялечку, сделали ее невесомой. В ее жизни было уже не меньше десятка мужчин, но то, что большинство из них в любви действительно превращались в диких зверей, она знала точно. Никто из них не становился ветром. Теплым, уносящим тебя над землей ветром.
      И только уже на диване, уже в слиянии с ветром, она вдруг услышала звериный рык. Она в испуге разжала глаза и близко-близко увидела оскаленный рот Дегтяря. На его крупной нижней губе висела пена, и сам он выглядел пит-булем, готовым вот-вот сомкнуть желтые зубы на ее шее.
      - Имена-а, - совершенно не к месту прохрипел он. - Имена-а...
      Его ногти впились в плечи, и она, испугавшись этих ногтей, которые могли оставить следы, по-старушечьи запричитала:
      - Мне бо-ольно, отпу-усти... ми-иленький, о-отпусти...
      - Имена-а, - хрипя, просил он.
      - Ве... Верочка...
      - Кто это?
      - Продавщица в этом же магазине.
      - В ка-аком?
      - Где его поймали.
      - Еще-о-о...
      - Боб.
      - Кто-о это-о?..
      - На... напарник его...
      - А-адрес...
      - Это на Ле... Ленинском проспекте... Я не помню...
      - Вспо-омни, - вонзил он ногти еще глубже.
      - А-а! - она боялась пошевелиться. - Я покажу так... Из окна машины его окна пока-ажу. Пу-усти...
      - Сейчас... Сейчас мы поедем и ты пока-а-ажешь, - рухнул он на нее.
      Ларисе показалось, что ее засасывает в болото, в зеленое вонючее болото. А рядом нет ни веточки, чтобы ухватиться за них и вытащить себя из-под тины.
      Глава пятнадцатая
      ШТОРЫ НА ЮГЕ ВЫЦВЕТАЮТ БЫСТРО
      Жора Прокудин отменил правила арифметики. Семь он поделил на три и получил... семь.
      Утром в тесной, пропахшей куриным пометом, чесноком и пылью комнатке в задней части необъятного одноэтажного дома, принадлежащего маленькому лысому армянину, Жора растормошил своих напарников и голосом Наполеона, объявляющего диспозицию войскам перед битвой, произнес:
      - Сегодня, возможно, решается судьба человечества! Мы должны прожить этот день достойно, чтобы не было мучительно больно за...
      - Я уже это слышал где-то, - подал голос Топор.
      - Неужели ты учился в школе? - удивился Жора Прокудин.
      - А то!
      - Ладно! - рывком сел на хрустнувшей кровати Жора. - Расписание на сутки такое: Жанетка в ближайшем магазинчике, не углубляясь в город, приобретает новый прикид, потом идет в парикмахерскую и меняет имидж...
      - Чего? - с еще большим хрустом повернулась она на бок на соседней кровати.
      - Прическу сменишь - вот чего! А Топор... Топор...
      Именно в этот момент семь при делении на три, а точнее уже на два, дали... семь.
      - Топор идет со мной, - решил Жора Прокудин.
      Полдня, ровно до двенадцати, у них хватило на шесть улиц. Первые четыре из них лишний раз подтвердили провидческий дар Прокудина. Прибойная и Просторная оказались пыльными сельскими улицами с покосившимися заборами, злыми собаками и грязными курами во дворах. Приветная состояла всего из трех складов с заборами из бетонных плит, и Жора так и не понял, какой идиот назвал ее Приветной. Ей скорее подошло бы имя Проездной, но на Проездной - улице гаражей и двух закрытых на лето техникумов - сквозного проезда как раз и не было. Она упиралась в тупик из типичной южной подпорной стенки.
      На Привокзальной, начинавшейся, что уже выглядело странным для Приморска, от железнодорожного вокзала, под семнадцатым номером стояло мрачное белое сооружение с выцветшей вывеской "Кафе". Только очень голодный человек мог зайти сюда пообедать. Ни Жоре Прокудину, ни Топору этого не захотелось, хотя у обеих с утра медленно переваривались в полупустых желудках по одной скользкой местной сосиске, по куску хлеба и стакану странного пойла, названного в меню "кофе с молоком". Ко вкусу данного напитка лучше подошло бы "помои с известью подслащенные".
      Приморская удивила их тем, что семнадцатого дома на ней вообще не оказалось. На ее месте, между серыми девятиэтажками под номерами "15" и "19" огромной воронкой зиял котлован. Его дно было залито водой, а на краю стоял накренившись, будто пьяный мужик, экскаватор. Вода на дне котлована при тридцатиградусной температуре воздуха смотрелась кадром из фантастического фильма. Сквозь кабину гулял свежий морской ветерок, но ничего зацепить внутри кабины не мог. Ее разворовали умело, по-нашенски, не оставив не только кресла из кожзаменителя, но и ни одного винтика.
      - Хотели строить, да деньги кончились. Еще при Горбачеве! - разъяснила им веселая местная старушка.
      Она же показала им, где свернуть с Приморской на Привольную.
      - А там котлованов нету? - настороженно спросил бабульку Топор.
      - Не-е... Там еще до Горбачева строили, - с неизбывной веселостью ответила она.
      Последний адрес - улица Привольная - навевал душевную дрожь. Никогда в жизни Жора Прокудин так не волновался. Даже на футболе. В районе желудка все вибрировало и готово было, оторвавшись, рухнуть к ногам.
      - Тринадцатый, - первым заметил номер на кирпичном здании школы Топор, и Жора чуть не шлепнулся в обморок.
      - Чего ты пугаешь?! - огрызнулся он. - Нам нужен семнадцатый.
      - Вот он, - опять первым заметил Топор.
      Он ощущал себя совершенно спокойно, потому что был уверен: никакого дома с семнадцатым номером на этой улице в Приморске нет, а если даже и есть, то в доме нет квартиры шестьдесят четыре, а если даже и есть...
      - "Тридцать семь - семьдесят два", - прочел на табличке,
      прибитой над дверью второго подъезда Жора Прокудин.
      Вскинув голову, он сосчитал этажи, поделил, отнял и уже только
      себе мысленно ответил: "Седьмой этаж".
      - Чего? - спросил Топор.
      Жора Прокудин удивленно обернулся. Неужели его мысли получились настолько громкими, что были слышны через черепную коробку.
      - Иди на ту сторону улицы, потусуйся во дворике, - приказал он Топору. - Следи не только за улицей, но и за окнами седьмого этажа...
      - Какого?
      - Седьмого.
      - Ты это... тоже того... не гони лошадей... Поаккуратней...
      - Спасибо за заботу партии и правительства, - огрызнулся Жора Прокудин. - Не топчи порог! Дуй, куда сказал!..
      Лифт он не стал тревожить. Лифт - слишком громкий механизм, а Жоре очень хотелось тишины. Он поднимался по лестнице, зачем-то считал ступени, а сердце лупило так, будто хотело сосчитать эти же ступени быстрее Жоры. В какой-то квартире ныла музыка, где-то плакал ребенок, ему отвечала воем, но явно уже с другого этажа собака. В окнах лестничных площадок не было стекол, и дневная жара, южная, плотная, дурманящая, делала подъем по ступенькам похожим на марафонский забег.
      На седьмом этаже уже можно было принимать душ. По спине сбегали соленые ручейки, а лицо горело доменным цехом.
      На двери под номером шестьдесят четыре чернел глазок, но это было единственное ее украшение. По сравнению с тремя другими дверями площадки, красивыми добротными дверями, обитыми одинаковым коричневым дерматином, она смотрелась убого: бежевая, не самая свежая краска, темное замасленное пятно у ручки, оббитый обувью низ. Впрочем, дверь могла быть обманчивой. В своей жизни Жора Прокудин встречал немало обшарпаных дверей, за которыми жили миллионеры... Эта сторона у них принадлежала нашему неустроенному суетному миру, а внутренняя - их собственному. Обивка, украшения, хром замков, резное дерево косяков предваряло этот тайный мир изнутри.
      - Вам чего? - вырос по звонку на пороге соседней, шестьдесят третьей квартиры, мужик в зеленых плавках.
      Его волосатые плечи и грудь лоснились от жирного белого крема.
      - Вы комнату отдыхающим не сдаете? - как можно более устало спросил Жора Прокудин.
      - А мы сами отдыхающие! - обрадовался мужик. - И сами сняли эту квартиру.
      - Надо же! - чрезвычайно сильно расстроился Жора. - Говорили мне, не едь дикарем, а сними комнату в гостинице...
      - И неправильно говорили! - снова обрадовался мужик и подтянул плавки. - У местных снять все равно дешевле, чем в гостинице. У них же другой масштаб цен, чем у нас, питерцев...
      - А здесь не сдают? - показал на шестьдесят вторую Жора Прокудин.
      - Не знаю. Я и не знаю, кто там живет...
      - Они на работе! - влез в диалог уверенный женский голос.
      - Здравствуйте, - поприветствовал Жора выплывшую из-за мужика даму.
      Она тянула центнера на полтора. А может, и больше. Ярко-желтый лифчик на ее груди смотрелся двумя сшитыми куполами парашютов. Могучий купеческий живот погреб под собою плавки, и Жора Прокудин мог только представить, что они были такого же яичного цвета. Плечи, грудь и живот женщины лоснились под еще более густым слоем крема, чем у ее мужа. Они явно сгорели вчера на пляже, из чего Жора смог сделать лишь один вывод: питерцы приехали в Приморск дня два-три назад. Не раньше.
      - Я у них вчера сковородку брала, - гордо сообщила женщина.
      По моральным законам курортных городов она не стеснялась незнакомого мужчины. Родной Питер в такой же ситуации заставил бы ее надеть халатик.
      - Ты у них брала? - удивился муж.
      - У них.
      - А не в шестьдесят четвертой?
      - У этого перепуганного холостяка?! - возмутилась дама. - Да у него, наверное, даже вилок нет!
      - С чего ты взяла?
      - Да ты на него посмотри! Бреется раз в три дня, девок не водит...
      - Мы тут всего три дня, - не понял ее осведомленности мужик.
      - Мне соседка рассказала... Когда я сковородку брала... К нему можете вообще не звонить. Он на неделю уехал из города. Соседка мне вчера сказала...
      Ощущение, что на тебя смотрят через глазок двери под номером шестьдесят четыре, тут же испарилось. Жора Прокудин уже смелее повернулся к ней, посмотрел на черное масляное пятно у дверной ручки и ему стал противен этот неряха Гвидонов. В Союзе обманутых вкладчиков банка "Чага" он взял рекламный буклет годичной давности. С цветной фотографии на Жору взирал уверенным взглядом опрятный малый лет тридцати пяти от роду. Модный именно в том году пиджак табачного цвета хорошо подходил под карие глаза Гвидонова. И только прическа удивила Жору. Чуб лежал плотно на лбу, закрывая его полностью, а волосы на макушке образовывали подобие жанеткиного фонтана из косичек. При его доходах Гвидонов вполне мог бы обзавестись прической попрестижней.
      - Знаете, он даже и не местный, - обрадовала Жору тетка. - Вы в этом доме лучше не ищите жилье. Мы-то к знакомым приехали, а так приезжие стараются по окраинам снимать, в частных домах. Там, правда, удобств никаких, но зато дешево...
      - А то тут удобства! - возмутился мужик. - Света по полдня нету, вода - только ночью...
      - Ты бы работал получше, так не в Приморске бы отдыхали, а на Канарах!
      - Что значит, получше? - повернувшись спиной к Жоре, показал красную обгоревшую кожу мужик. - Я ни воровать, ни торговать не могу! Я - рабочий, понимаешь...
      - Рабочий - от слова "раб". А если б ты хоть немного мозгами покрутил, то...
      - Щас я твоими мозгами покручу!
      Дверь, отброшенная его каменной пяткой, с грохотом захлопнулась у носа Жоры Прокудина. По дому прошел вулканический гул и медленно растворился в бетонных стенах. Собака перестала выть, но ребенок заорал еще сильнее, словно пытался компенсировать утраченный подъездный шум.
      За плотной коричневой обивкой еще яростнее загудели голоса. Дом уже перестал казаться чужим. Жора словно бы ощупал его руками и запомнил. Бояться было вроде бы нечего. Он кое-что узнал, но не узнал многого, и теперь, опускаясь на дребезжащем лифте, думал о том, кто еще может знать о постояльце квартиры шестьдесят четыре. Наверное, сосед снизу. Обычно люди слишком хорошо знают тех, кто ходит у них "по головам". Наверное, почтальон. Если, конечно, постоялец выписывает газеты или журналы. Наверное, местные бабульки-старожилы.
      В почтовом ящике под номером "64" было пусто. Из него пахло пылью. Перед домом стояла скамья, но солнце немилосердно жгло ее. Старушки могли ожить на ней лишь ближе к темноте.
      Сонный Топор встретил его в тенистом палисадничке во дворе дома напротив, перегнал жвачку с левой щеки на правую и объявил:
      - На улице - как вымерло. В окнах - ни движения.
      Обернувшись, Жора сходу отыскал два окна на седьмом этаже. Стекла кухни и единственной комнаты были плотно-плотно завешаны зелеными шторами.
      - Не выгоревшие. Недавно повесил, - с удовольствием отметил он.
      Глава шестнадцатая
      НЕТ НИЧЕГО КРЕПЧЕ ЖЕНСКОЙ ЛОГИКИ
      Жанетка сидела на кровати в малиновом купальнике и яростно работала ногами, будто и вправду плыла. С первого шага за порог комнаты Жоре Прокудину почудилось, что она вообще не вставала. Как осталась с утра сидящей на кровати, так и изображает из себя даму голубых кровей. Малиновый купальник и странный заплыв в воздухе разубедил его в этом.
      - Ты чего, взлететь хочешь? - посмотрел он за мелькающими пальчиками ног.
      - Педикюр, - ответила она и с фырканьем вскинула челку надо лбом.
      - Прическу сменила. Молодец, - похвалил Жора.
      Вместо извержения вулкана на ее русой головке теперь громоздилось подобие древнегреческой амфоры. Особенно удались Жанетке ручки. Взявшись за них, можно было вполне успешно оторвать ее всю от пола.
      - А попроще нельзя было? - заронил сомнение Жора Прокудин.
      - Чего попроще? - перестала она плыть.
      - Прическу, в смысле...
      - Так куда уж проще! Там были причи и по две сотни долларов. А я всего за полторы сделала! Вот так-то!..
      - Это где такие цены? - устало сел Жора на единственную в комнате табуретку.
      Молчаливый Топор на правах Жанеткиного жениха примостился с ней рядом. Он вообще никогда не замечал, что у нее на голове. Если бы Жорка не увидел, он бы даже не обратил внимания.
      - Я в салоне красоты была. В "Континентале", - небрежно произнесла она название гостиницы.
      - Это для иностранцев? - напрягся Жора Прокудин.
      - Раньше было для иностранцев. А теперь - только кавказцы и новые русские. Между прочим, неплохие ребята...
      - Я ж тебя просил не светиться!
      - Не гони гусей, Жорик! "Континенталь" - это не базар. И не набережная. Там люди другого сорта!
      - Это однозначно, - поддержал ее Топор и заслужил поцелуй в щеку.
      - Ка-акой ты соленый! - продегустировала она его щеку. - Вы что, в море купались?
      - Скорее, в собственном соку, - огрызнулся Жора Прокудин. - Пожрать чего-нибудь есть?
      - Не-а! - вытянула в струнку ноги над полом Жанетка. - Кажется, высох...
      Только сейчас Жора заметил алые капли на ее пальчиках и несколько расстроился оттого, что сразу не понял, зачем же она изображала заплыв в комнате. Уперевшись спиной в горячую стену, он вытянул гудящие ноги и на время забыл и о Жанетке, и о ее педикюре, и о Топоре, и о еде. Секундный черный сон накатил на него, всосал в свою бездонную яму, и он с испугом вскинулся, спасаясь от смертельной тьмы.
      - Ты чего?! - не понял вскрика Топор.
      - Чего?! - тоже не понял Жора Прокудин.
      - Пошли на набережную. Там полно кафушек и всяких забегаловок, предложила Жанетка. - Животы на-абьем!
      - А если эти... торговцы? - напомнил Топор.
      - В такое время суток, - посмотрела она на почерневшее окно, - этих ребят при всем желании не отыщешь. И потом учтите, я теперь вся другая! От прически до прикида!
      - Купила тряпки? - опять вынырнул из забытья, только уже без вскрика, Жора Прокудин.
      - А то! Я-то купила, а что у вас? Нашли этого козла?
      - Почти, - с хрустом разведя скулы, зевнул Жора.
      - Что значит, почти?
      - Он через неделю приедет.
      - С чего ты взял?
      - Есть такая информация.
      - А на какой улице нашли?
      - Привольная! - первым успел ответить Топор. - Жорка с его соседями базарил. Потом мы на почту сгоняли. Потом с одной бабкой, из местных, базар вели...
      - А почта зачем?
      - Он это. Гвидонов. Не сойти мне с этого места, - теперь уже первым ответил Жора Прокудин. - Почтальонша сказала, что этого парня Эдиком зовут. Она ему вчера телеграмму носила. Его корешки попросили приехать на недельку в гости.
      - Ты хочешь сказать, что почтальонша вот так вам все и выболтала? удивилась Жанетка.
      - Жора - голова! - защитил друга Топор.
      - А ты помалкивай! - ткнула она жениха в бок локтем. - Вот так и выболтала запросто?
      - Я сказал, что кореша ищу, - нехотя, не отрывая затылка от теплой стены, пояснил Жора Прокудин. - По армейской службе кореша. Она для начала минут десять рассказывала, что у нее тоже сын служил и где служил, и что он вообще хороший парень...
      - Ну, тогда точно чокнутая мамаша! - решила Жанетка.
      - Она текст телеграммы даже нашла.
      - С фамилией?
      - Нет. Там только написано: "Эдику". Но адрес точный.
      - А без фамилии примут телеграмму? - удивилась Жанетка.
      - А почему нет?! Адрес же есть.
      - Откуда телеграмма?
      - Из Грузии. Село какое-то.
      - Ну это полная труба! - по-мужски грубо оценила ситуацию Жанетка.
      - Почему?
      - Они его там вином по горлышко зальют! Я эти штучки знаю. Позвали, небось, отметить рождение сына у знакомого. А у грузин это праздник на месяц...
      - Ну вот так всегда! - возмутился Жора Прокудин. - Ты всегда самое худшее надумаешь! С чего ты взяла, что на день рождения? Ну, с чего ты взяла? Может, просто по делам...
      - В село? По делам?
      - У Гвидонова дальние родственники в Грузии есть. По линии матери. Это мне в Союзе обманутых вкладчиков сказали.
      - Дураки они, твои вкладчики!.. Ладно, пусть не сабантуй у них там. Пусть - дела. А ты будешь его ждать, если он там месяц торчать будет? Будешь?
      - Я его, гада, год могу ждать!
      - А я не могу. У меня в Штатах уже "бабки" на счету лежат. Босс обещал в бизнес пристроить...
      - Так ты что, предлагаешь в это село в Грузию ехать?
      - Я ничего не предлагаю. С тех пор, как эти твари увели с вещами мой косметический набор, мне все не мило. Даже этот купальник за две сотни баксов.
      - Ладно! - вскочил Жора Прокудин. - Давай так договоримся: ждем его здесь неделю. Если не появляется, гоним в Грузию. Только тогда я его голыми руками задушу!
      - Это моя работа, - грустно напомнил о себе Топор.
      - Ты бы помалкивал, Отелло! - срезала его Жанетка. - Жорик, а с чего ты взял, что этот чайник - Гвидонов?
      - Имя - то же.
      - Фамилию, значит, для маскировки сменил, а имя - нет?
      - Так часто бывает. Человека трудно научить отзываться на другое имя. А Эдиков по стране - пруд пруди!
      - Мы идем жрать или нет?! - прорычал Топор.
      Его озверевший голос плохо согласовывался с вялой полулежачей позой. Жора Прокудин посмотрел на кривой нос Топора, так похожий в жидком свете лампочки на свареную сосиску, и тоже ощутил, что голод противно точит изнутри.
      - И потом я видел роспись на бланке, - вспомнил Жора. - На телеграмме, в смысле. Она начиналась с большой буквы "С". Дальше, правда, каракули несусветные. Но ведь "С"! "С"! Это же Сергеев!
      - Больно доверяешь ты своему сыщику, - огрызнулась Жанетка.
      - Никакому не моему! - таким же тоном ответил Жора Прокудин.
      - Ладно. Пошли на набережную.
      Она пушинкой слетела с кровати, гневно сверкнула глазами и потребовала:
      - Выметайтесь! Я переодеваться буду!
      - А мне можно остаться? - удивленным голосом спросил Топор.
      - Я сказала, выметайтесь! Мне нужно купальник снять. Он сквозь шифон виден будет.
      - Сквозь что? - не понял Топор.
      - Ши-ифон!
      Лицо Жоры Прокудина поневоле напряглось. В отличие от Топора он знал, что такое шифон, знал, что это недорогая ткань, но не мог представить по какой цене он может продаваться в курортном Эльдорадо по имени Приморск.
      - Покажь, чего купила? - с еле скрываемым раздражением спросил он.
      Ее руки извлекли из белоснежной коробки нечто бледно-голубое, скорее похожее на водяные струи, чем на ткань, встряхнули, и перед глазами Жоры Прокудина развернулось прозрачное платье из шифона. Бретельки толщиной с человеческий волос удерживали это небесное создание. Казалось, что если его коснуться, то платье растает от тепла пальцев.
      - Как мешок, - оценил фасон Топор. - А чего такое короткое?
      - Дубина ты! - незло укорила его Жанетка. - Это же Альберта Ферретти! Чистый эксклюзив!
      - Чего? - не запомнил он слово.
      Жора Прокудин не дал ответить. От плохих предчувствий он ощутил себя еще более опустошенно, чем от усталости и голода.
      - Долларов двести? - наугад спросил он.
      - Дешево ценишь! - обрадовала его Жанетка. - Девятьсот двадцать девять! В рублях по биржевому курсу!
      - Мать моя женщина! - сел на кровати под испуганный взвизг пружин Топор. - Почти тыща баксов!
      - Купальник тоже у них купила? - по-птичьему закачал головой Жора Прокудин.
      - Что значит, у них?! Я приобрела одежду в фирменном магазине отеля "Континенталь". Это фирменные вещи. Без обмана. Я их честно заработала...
      Жоре Прокудину захотелось заплакать. За один день Жанетка грохнула почти все их деньги. Его гудящая голова по-птичьи дергалась вверх-вниз, точно хотела что склевать, но клевать-то было уже нечего.
      Глава семнадцатая
      "МЕРСЕДЕС"-БЭМС!
      Прощание Рыкова с банкирами вышло натужным. Ресторан гремел и стонал музыкой, воздух дрожал и клубился от дурманящих ароматов духов, а на душе было пакостно. Ощущение, что над ним уже которые сутки подряд смеялся злой прыщавый мужичонка, не проходило.
      Встреча была вроде бы плановой. Обычно они проговаривали условия новых кредитов. Но сегодня банкиры странно переглядывались и цедили слова с невероятной скупостью. В конце разговора они трижды напомнили о сроке возврата кредитов, и Рыков сжался. Неожиданно ощутил себя ребенком.
      - Пятьсот водки! - потребовал он от юркого официанта, как только
      банкиры ушли, не расплатившись. - Нет! Не водки! Виски!
      В брюхе уже плескались полтыщи грамм "Столичной". Или чуть больше.
      Но Рыков слишком хорошо знал свой организм. Его могли бы свалить
      только два литра. Если смешивать, то меньше. Смешивать стоило дешевле, и он заказал виски.
      - Самогонка у тебя, а не "Ред Лэйбл"! - залпом опустошив скользкую квадратную бутылку, объявил он официанту, но стольник на чаевые сунул.
      Улица встретила духотой и вонью, но они почему-то казались приятнее французских духов ресторанного зала.
      На улице ощущение приниженности, испытанное от общения с банкирами, исчезло. Зато появилась злость. Не было только человека, на которого ее можно было бы излить. Швейцар у входа в ресторан выглядел гипсовым манекеном, редкие прохожие на дальней стороне улицы воспринимались всего лишь силуэтами в театре теней. Они скользили с такой скоростью, будто знали о ярости, клокочущей в душе Рыкова.
      - З-звери! Кр-ругом одни звери! - своим низким басом перепугал он швейцара. - Нет, не звери! Волки! Шакалы!
      Вырвав из кармана брелок электронного сторожа, Рыков вдавил кнопку, и освобожденный от охраны "мерс" радостно взвизгнул. Правда, дрогнула лампочка на лобовом стекле не только рыковского, но и соседнего "мерседеса", но он этого не заметил.
      - Св-волота! Воруют у честных людей! - попытался он открыть дверцу. И ты, стерва, с ними заодно!
      Дверца взвизгнула как испугавшаяся девочка и торопливо открылась.
      Ее движение получилось непривычно быстрым, и Рыков чуть не упал.
      - Все вокруг - ур-роды! Зубы напильниками наточили и клацают,
      клацают, клацают! Дай! Дай! Дай!
      Ключ зажигания упрямо не хотел залезать в щель. Ключ был заодно с врагами Рыкова, но он до боли в подушечках пальцев пытался вогнать его, воткнуть, но вражеское создание не поддавалось. Тогда ключ был похоронен в бездонном кармане пиджака, под черным телом "сотовика".
      - Все равно ты у меня поедешь! - лягнул машину по педалям Рыков.
      Он под муть в голове согнулся, ногтями содрал пластиковую крышку, под которой скрывались провода от замка зажигания, оторвал их и соединил напрямую. Машина недовольно загудела.
      - Вот так-то, тварь! - укорил ее Рыков. - Будешь знать, как брыкаться!..
      Он вывернул со стоянки, ослепив светом фар швейцара, и рванул по сонной улице. На четвертой скорости "мерс" вошел в поворот на проспект. От визга тормозов заложило уши, но Рыков педаль газа не отжал.
      - А-а, сволочи! - орал он. - У меня, у Рыкова, деньги красть?! Я покажу вам, уродам недоношеным, как красть! Я вам задницу на фашистские знаки разорву! Глаз на пятку натяну и моргать заставлю! Ноги повыдергиваю! И спички вставлю, чтоб было на чем в туалет ходить! С-суки позорные!
      Гаишный "шевроле" он заметил слишком поздно. Возле него стоял длинный капитан и ленивым взмахом руки останавливал редкие иномарки. Сбор "урожая" у него пришелся на ночную пору.
      Рыкова останавливали частенько. Чистенький вид его трехсотого "мерса" всегда привлекал внимание ребят с жезлами. И каждый раз он мягко притормаживал, выслушивал глупые вопросы гаишника, отдавал ему права с аккуратно вложенным в них полтинником, получал права назад уже без полтинника и с полным безразличием в душе к стражам дорожного порядка уезжал по своим делам.
      Сегодня Рыков не хотел делиться. Капитан, стоящий возле "шевроле", показался ему еще одним членом банды, обокравшей его на двести тысяч долларов с лишком. Отдавать ему еще и полтинник, а скорее всего, и больше за превышение скорости он не хотел.
      - Пошел в задницу! - сквозь лобовое стекло проорал Рыков и на взмах руки не отреагировал.
      "Шевроле" в погоню не сорвался, но когда Рыков попытался свернуть вправо, именно оттуда на него волком вылетел гаишный "форд" и мегафонным голосом приказал остановиться. Рыков ощутил себя рыбешкой, попавшейся в сети. Злость вспыхнула с новой силой. В уже еле тлеющий огонек словно бы плеснули бензина. И он почувствовал, как ожгло его это пламя, как сдавило с силой виски.
      - Да пошли вы, твари! - заорал он и бросил машину влево, в проулок.
      В зеркале заднего вида тут же возник капот бело-синего "форда". Что-то прежнее, вроде бы прочно прижившееся к душе Рыкова, потребовало: остановись, дай гаишникам насладиться штрафом, но его тут же заглушил другой голос: ты же пьян, они отберут и права, и машину. Руки повернули руль влево, на выезд из проулка. Второй голос оказался сильнее. Он подчинился ему.
      "Мерс" вылетел на набережную Москвы-реки. Даже в час ночи здесь было немало машин, и Рыкову пришлось выписать змейку вокруг двух "жигулей"-тихоходок, чтобы хоть немного оторваться от "форда". Мегафонный голос орал и матюгался, но Рыков и слышал его, и не слышал. Зрение сейчас было главнее ушей. Он как бы весь превратился в огромные жадные глаза, и даже кошачье шевеление усов, его пушистых рыжих усов, ощущалось шевелением ресниц под огромными, жадно вбирающими в себя серый асфальт глазищами.
      Милицейский "уазик" он заметил еще издалека, но когда этот же "уазик" пересек двойную сплошную линию и пошел на него влоб, ноги Рыкова сами вспомнили о своем существовании. Впервые за эту чумовую гонку он перенес ступню с педали газа на тормоз, и "мерс", тоже, видимо, уже и забывший о тормозах, тупо дернулся, пошел боком и со всего хода хряснулся правым бортом в столетний ствол липы.
      Мутным, дергающимся взглядом Рыков посмотрел на дверь "мерса", приехавшую прямо к его правому плечу, и с натугой, комом, проглотил ужас.
      - Со... со... сорок тыщ дол... ларов, - сухими губами оценил он новую потерю и тут же вздрогнул от рева мегафона.
      Скользя пальцами по дверце, он все-таки нащупал рычажок. Дверь поддалась легко, будто машине и вправду надоел этот пьяный дурак, и выпустила его на улицу.
      Речная свежесть обожгла лицо, на секунду вернула трезвость, и этой короткой, вспышечной секунды Рыкову хватило на то, чтобы обернуться и увидеть разворачивающийся между деревьями "форд". Страх бросил его к черным скалам зданий. Спотыкаясь и хрипя, Рыков добежал до пыльных колючих кустов, упал прямо в них, проломив их грудью, а в голове скороговоркой пульсировало: "Дай! Дай! Дай!" Он сжал ладонями уши, но слова просачивались и сквозь пальцы. Только звук получался каким-то писклявым, будто теперь у него клянчил деньги ребенок.
      Рывком он отпустил ладони и сразу понял, что стонет "Дай! Дай! Дай!" гаишная мигалка на "форде". Обернувшись и отодвинув ветку, он четко, будто днем, увидел облитый огнем фар свой изувеченный "мерседес", увидел людей в бледно-синей милицейской форме, увидел зевак, вылезающих из останавливающихся на набережной легковушек, и вдруг перестал ощущать себя рыбой, пойманной в сети. Он вспомнил, то он - Рыков, что у него есть крупная фирма, что он не последний человек на земле, и это чувство собственной значимости подняло его с повлажневшей травы. Да, он угробил трехсотый "мерс", но это был его собственный "мерс", да, он был пьян, но пусть уж накажут за пьянство, отберут права, чем станут стыдить завтра, как мальчишку, который нашкодил да убежал.
      Рыков зло, но зло к самому себе, отряхнул брюки, пиджак и уже хотел повторно проломить кусты грудью, но то прежнее, что превратило его во время безумной гонки в глаза, неожиданно окаменило его.
      - Твою мать! - только сейчас заметил он.
      На "мерсе" красовались номера чужой машины. Сам того не желая, он угнал ее от ресторана. Ноги уже не хотели идти к разбитому лимузину. Он не ощущал их.
      Пиликание "сотовика" в кармане пиджака шибануло его в пот.
      - А!.. Кто?!. Чего?! - прохрипел он в трубку.
      - Это я, Барташевский, - мягко ответила она.
      - Ты это... чего?
      - Я тут вечером был занят. Не успел доложить. А тут вспомнил. Я кресло тебе заказал. Завтра привезут. Максимальная ширина. Шире уже не бывает. Шире - только диваны...
      - Ну ты это... А если я сплю?.. Чего ты звонишь?
      - Ты - спишь?
      Раньше двух-трех ночи Рыков редко заявлялся домой. В вопросе Барташевского сквозили и удивление, и любопытство.
      - Ну не сплю я!.. Так что, надо про всякую ерунду звонить!
      - Я хотел узнать, как банкиры...
      От упоминания о них Рыков проскрипел зубами. Мигалок вокруг вросшего в дерево "мерса" становилось все больше, и от их воплей "Дай! Дай! Дай!" можно было задохнуться.
      - Твари они, а не банкиры, - прохрипел Рыков. - Дай! Дай! Дай!
      - Что? - не понял Барташевский.
      - "Бабки" требуют!
      - А что в этой... в милиции?
      В безразличии тона, с каким задавался вопрос, четко ощущалось:
      Барташевский звонил вовсе не из-за банкиров и не из-за кресла.
      - Облом. Полный облом, - вспомнил мрачного милицейского
      подполковника Рыков.
      - Ты же сам говорил, они поймали парня с твоими кредитками. Точнее, с подделанными под твои...
      - Ничего не подделанные! У него нашли одну мою. Помнишь, я тебе говорил месяцев восемь назад, что потерял кредитку...
      - Так это она?
      - Да. Он успел тогда чуть-чуть с нее погреться. Тыщи на три. Я потом счет аннулировал.
      - А других у него не нашли?
      - Нет, - раздраженно прохрипел в трубку Рыков.
      Шепот у него не получался. По горлу скребли невидимым наждаком, а та штука в организме, которая отвечает за слюну, отказывалась работать. И от этой неожиданной забастовки он воспринимал свежий воздух ночи каким-то жгучим и сухим. Точно и не посреди Москвы он стоял, а посреди пустыни.
      - Значит, надежда исчезла? - расстроился Барташевский.
      - Мент этот... такая сука! Он мне говорит: ищите воров в своем окружении. Возможно, что вором может быть и жена... Тварь! У моей Лялечки куча недостатков, но красть она не будет. Тем более у меня. Да я за нее...
      - Это он зря, конечно...
      - Там все - сволочи. Им плевать на меня!
      - А ты рассказал им об исчезнувших деньгах... Ну, твоих и моих?
      - Нет, - еле выжал Рыков.
      Он только в эту минуту вспомнил о швейцаре. Только один человек на
      земле - этот краснолицый манекен с екатерининскими бакенбардами
      - видел, как Рыков заводил чужой "мерс". А может, он
      преувеличивает? Может, и не видел швейцар его буйного отъезда? В
      плохое верится сильнее, чем в хорошее. Накативший из ниоткуда страх неожиданно увлажнил рот. Словно бы лопнула внутри та штука, что бастовала.
      - Мне лететь надо, - промямлил он в трубку. - По делам... У меня дела...
      Он зашарил по карманам. Где-то в брюках прятались несколько стодолларовых купюр. Рыков презирал портмоне, считая их бабской безделушкой, и всегда рассовывал деньги по карманам.
      Мятые серо-зеленые стольники он нащупал у пояса, в тайничке. Только они могли сейчас спасти его. Швейцар, как и положено представителю его профессии, легко покупался. Но гаишники могли опередить Рыкова и купить чуть раньше.
      - Платоныч, - оборвал его лихорадочные мысли Барташевский, - деваться некуда. Я должен ехать в командировку в Красноярск. Следы - там...
      - Что? - не услышал Рыков.
      - В Красноярск, говорю, лететь надо...
      - Да лети ты куда хочешь!
      - А насчет метров чего?
      - Каких метров?
      - Ну, будем одни и те же метры по второму разу продавать? Наш разговор помнишь?
      - А-а, черт с ними! Продавай! Впаривай дуракам эти метры!
      Нажатием клавиши Рыков омертвил "сотовик" и, прихрамывая, бросился между домами во двор. Прощально повернулся и с неприятным чувством у сердца увидел, как коротенький гаишник нагнулся к номеру "мерса" и аккуратно записал его в блокнот.
      Глава восемнадцатая
      ГАИ, ГАИ, МОЯ ЗВЕЗДА...
      А ровно через восемь часов одиннадцать минут в расположенном на полторы тысячи километров южнее от Москвы курортном городе Приморске другой гаишник, повыше и посимпатичнее того, столичного, тоже нагнулся к номеру "мерса", но только не покореженного, а очень даже целенького, хотя и десятилетней германской выдержки, и с видом беспощадного судьи оценил этот номер:
      - Покрасить бы не мешало. Цифры совершенно не видны.
      - Это грязь, а не ржавчина, - высунувшись из окошка, разъяснил румяненький, кругленький водитель. - Я помою - и все...
      - А почему не пристегнут ремень безопасности? - подошел к его дверце гаишник.
      - Так я ж не еду! Я ж на ваш сигнал тормознул! Я только что отстегнул! Я...
      - Это ты будешь теще рассказывать, - неумолимо ответил гаишник и вырвал из нагрудного кармана блокнот с квитанциями. - Ты оштрафован на сто тыщ!
      - Командир, ну ты даешь! Я ж токо отстегнулся! Мамой клянусь!
      - Я сказал, сто!
      - А почему сто?.. Всегда было восемьдесят!
      - С утра повысили штрафы. По радио передавали. Ты что, не слышал?
      Кругляш раздраженно посмотрел на радиоприемник. Пластиковый прямоугольник с кнопками угрюмо молчал. На минуту кругляшу показалось, что весь их разговор сейчас это же радио транслирует на весь город, и ему стало стыдно, хотя стыдиться было и не от чего. Формально гаишник был прав. Не пристегивал он сегодня ремень.
      - На! - протянул он через окошко полтинник. - Без квитанции...
      - Ладно. Езжай, - двумя пальчиками подхватил купюру гаишник и брезгливо сунул ее в карман неглаженых брюк. - Только пристегнись.
      Ветеранистый "мерс" с подчеркнутой медлительностью поехал по улице, а из подъезда дома раскачивающейся походкой выплыл Топор и лениво спросил гаишника:
      - Состриг?
      - Мелочевка, - ответил Жора Прокудин, снял одеревенелую милицейскую фуражку, отер платком красную полосу на лбу и добавил: - На ремнях мы только к вечеру что-нибудь путное соскребем. Надо знак ставить.
      - Проезд запрещен?
      - Ты думаешь?
      - Однозначно!
      - А есть где поблизости?
      - Вон там. В переулке. Там перерыто все. И знак стоит. Приварен к колесу от вагонетки.
      - Тащи его, родного, сюда!
      Топор живчиком рванул по улице, а Жора Прокудин с облегчением отступил в тень. Пальцы с жадностью расстегнули пуговицу на шее и оттянули галстук. Хорошо еще, что он был на резинках. Когда Жора отпустил его, галстук аккуратно, уже без прежних тисков, сжал воротник. Пуговицу, оказывается и застегивать-то не требовалось.
      "Козел. Не мог сразу научить!" - мысленно ругнулся он на мужика, продавшего ему рано утром на местном рынке милицейскую форму. Мало того, что она оказалась на размер меньше, чем он обещал, но и ни одного секрета ее ношения он не знал. Пуговица подсказала первый секрет сама. Если бы он еще знал, куда вешать жетон с персональным номером, то вообще был бы полный порядок. Жора наугад прицепил его на правую ключицу, точно под погон. Наверное, это было неверно, но зато ничего не мешало нагрудным карманам. В одном из них он хранил книжку с квитанциями штрафов, купленную у того же мужика, а в другом - газовый баллончик.
      - Куда ты его прешь! - укоротил Жора Прокудин дружка.
      - Ты же сам сказал!
      Металлический столб с приваренным к нему знаком Топор нес на плече, будто деревянную лопату для уборки снега. Колесо от вагонетки - ржавый диск - закрывало ему всю грудь и оттого выглядело и не колесом вовсе, а коричневым узором на его майке. Если б не побелевшие пальцы Топора, Жора подумал бы, что в Приморске действуют другие законы физики, и металл весит во много раз меньше.
      - Пройдешь по улице метров сто, поставишь у бордюра. Понял?
      - остановил он Топора.
      - Ага.
      Кажется, он понял все с первого раза. Значит, в Приморске
      действовали не только другие законы физики, но и психологии.
      Впрочем, уже через полчаса Жора убедился в обратном. В Приморске,
      как и в Москве, Питере и Абакане, все водители по-одинаковому
      реагировали на его требование оплатить штраф за проезд в неположенном месте.
      - Не было там никогда такого знака! - говорили они одно и то же, будто артисты, навеки вызубрившие текст пьесы.
      А Жора Прокудин терпеливо, но с подчеркнутой властностью отвечал им все по очереди одно и то же:
      - Вторые сутки стоит. Здесь ремонт, а вы гоняете, как ошалелые!
      - Где ремонт?! - с такой же артистической заученностью озирались водители.
      - Там, - неопределенно показывал то влево, то вправо, то вверх Жора Прокудин и тут же с мастерством истинного гаишника снимал с себя ответственность за будущую экзекуцию: - Мне приказано никого не пропускать, а приказы, сам знаешь, не обсуждаются. Так что плати штраф за проезд на запрещающий знак, разворачивайся и езжай обратно!
      Из шестнадцати тормознутых им за полдня, только двое потребовали составления протокола и выписки квитанции по полной форме. Откуда эти аккуратисты свалились на русскую землю, Жора даже не мог представить. Такое впечатление, что их подхватило ураганом где-нибудь в Германии и перенесло на издолбанный асфальт Приморска. Только когда они научились по-русски разговаривать? В полете, что ли?
      Из четырнадцати оставшихся он выдоил-таки штраф наличными. Кто-то давал меньше, кто-то больше, но только к часу дня карман милицейских брюк распух основательно.
      Семнадцатый остановленный Жорой "нарушитель" не произнес великую фразу дня: "Не было там никогда такого знака!" Он не вылез из машины, он не сдал задним ходом. Он терпеливо подождал, пока подойдет пунцовый от солнечного удара Жора, и спросил нечто вообще несуразное:
      - Потеешь, старина?
      - Документы! - тоже не по сценарию выкрикнул сухой глоткой Жора Прокудин.
      - Ты из какой роты? - ну уж совсем из другой пьесы попер текст у мужика.
      Нагнувшись, Жора разглядел в салоне копеечных "жигулей" кругломордого седого водителя. Его уверенному взгляду можно было позавидовать. У Жоры Прокудина никогда бы не получился такой смелый взгляд. Нервишки бы не позволили.
      Зато Жора мог изображать любые динамические состояния: гнев, радость, печаль, усталость. Впрочем, он и без того был сверх меры изможденным. Осталось лишь чуть попрочнее насупить брови.
      - Вы проехали на запрещающий знак, - заученно вбросил он в салон.
      - Так из какой роты?
      - Какой надо! - огрызнулся Жора Прокудин. - Ваши документы!
      - Понятно.
      "Жигуль" рванул с места, до смерти напугав Жору. Гарь выхлопа обожгла горло, вбила в кашель. Жора зашелся, как чахоточный, и только вскрик Топора остановил его.
      - Ты чего?! - испуганно нагнулся Топор к нему.
      - Не... не... не запх... латил...
      - Фу ты!.. Я думал, он тебя чем шарахнул!
      - Гад какой-то!.. Пытать начал...
      - Чего?
      - Какой номер роты, говорил...
      - А это не он? - окончательно выпрямил Жору Прокудина своим вопросом Топор.
      - Где?
      - Вон... Едет опять сюда... Кажись, его номера на "копейке"...
      Приложив ладонь козырьком к козырьку милицейской фуражки, Жора всмотрелся в дальний конец улицы. Как раз в этот момент мимо фальшивого знака проехал "жигуль", а за ним колымагой, переваливаясь на колдобинах, вырисовывался милицейский "уазик".
      - Атас! Срыгиваем! - выкрикнул Топор и первым нырнул в подъезд.
      В его душной полутьме он просидел полдня, и хорошо знал, что через подъезд есть сквозной ход во двор.
      Жору удержало на асфальте только одно. За эти же полдня он до того сросся с формой, что притормозивший метрах в пяти от него "уазик" воспринял как родной и сыпанувших из "уазика" милиционеров тоже ощутил как родных. И только выпрыгнувшего из "жигулей" кругломордого не мог никак всунуть в свои чувства. У кругломордого было уже не просто уверенное, а свирепое лицо. Оно чем-то походило на бульдожье.
      - Взять его! - взвизгнул он.
      - Есть, та-ащ майор! - достойно ответил самый кругломордый из милиционеров и в свою очередь скомандовал остальным: - Взять!
      Родные лица тут же превратились в бульдожьи. Прыжком вбок Жора Прокудин ушел от объятий ближайшего к нему милиционера, спиной вышиб дверь подъезда и упал на цементный пол. Фуражка блином слетела с головы и нырнула под ноги все тому же шустрому милиционеру. Он с хряском смял ее сапожищами, но фуражка, словно почувствовав, что ее бывшему обладателю грозит опасность, скользнула по асфальту. Преследователь с грохотом вмялся лбом в дверь и сполз по ней в трехсекундном беспамятстве.
      - Быстрее! - еще громче заорал кругломордый майор. - Хватайте, твою мать, его! Хватайте!
      По-лягушачьи заработав ногами и руками, Жора Прокудин словно и не с цементного пола поднялся, а всплыл. Сзади ударил свет. Его могли впустить в подвальный полумрак подъезда только распахнутые настежь двери. Свет бросил Жору Прокудина вперед, бросил к узкой щели, в которой виднелось до боли знакомое лицо.
      - Сюда! Сюда! - орало лицо голосом Топора.
      Ноги сосчитали ступеньки лестницы, которую Жора даже не увидел, вынесли его в сонную тень двора, и он с удивлением обернулся на хряск. Сзади будто бы разгрызла кость собака.
      - О-о-ох! - со стоном упал на асфальт нокаутированный Топором милиционер.
      - А-ах! - таким же прямым ударом встретил Топор второго выбежавшего парня.
      - У-ух! - удивленно ответил он и снопом упал рядом с сослуживцем.
      - А-ах! - повторил понравившийся ему прием Топор с третьим.
      - Э-эх! - как-то разочарованно отозвался тот, но на ногах устоял.
      Его руки метнулись к груди Топора и все-таки нащупали на костях майку.
      - А-ах ты! - не совсем обычное для предыдущих диалогов выкрикнул телохранитель Жоры Прокудина и ударом снизу проверил печень милиционера.
      Печень оказалась не на уровне. Руки нападавшего превратились в тряпичные и вяло скользнули вместе с ним к земле.
      - Бежим, Топор! - попытался Жора напомнить, что их спасет сейчас не бокс, а легкая атлетика, и похолодел от страха.
      Из двери как-то странно, боком, выскользнул кругломордый майор, с ловкостью гимнастки увернулся от кулака Топора и с вызовом, будто ему плевать на условности большого курортного города, выстрелил в небо.
      - На пол! Всем на пол! - отпрыгнув на шаг, потребовал он.
      - Здесь пола нет, - на полном серьезе ответил Топор. - Здесь асфальт...
      Майор почернел лицом. В его руке подрагивал такой же черный "макаров", и Жоре почудилось, что именно прикосновение к пистолету сделало таким лицо майора. А тот стоял в фас к Топору и боком к Прокудину, но почему-то замечал только парня с гнутым носом. Наверное, он пытался высмотреть в его лице нечто такое, что позволило ему столь свободно свалить в беспамятство трех милиционеров.
      - На-а пол! - уже в истерике заорал он, и Жора Прокудин сделал то, что никогда не делал в жизни и сегодня делать тоже не собирался.
      Он выхватил из нагрудного кармана рубашки газовый баллончик и ударил его струей по лицу майора. Выстрел даже не испугал Жору Прокудина. Просто сразу заложило уши. Так было однажды в детстве, когда он температурил в золотухе. Но детство вместе с золотухой прошло, а майор никуда не делся. Прижав к лицу маленькую круглую кисть, он выл и поводил из стороны в сторону черным пистолетом...
      Присевший от выстрела на корточки Жора бросил просительный взгляд на Топора, а тот, похоже, был еще перепуганнее друга. В двери возник, законопатив ее собой, свеженький милиционер. Такого не свалил бы в нокаут даже удар по физиономии знаком, запрещающим проезд. Мысль об этом мелькнула в голове Жоры Прокудина вспышкой, но, видимо, подожгла фитиль в душе Топора.
      Топор как-то странно икнул и по-спринтерски, высоко вскидывая бедра, понесся через двор к парку. Жора Прокудин метнулся в другую сторону.
      Еще один выстрел заставил его ссутулиться. Теперь он бежал, как солдат в атаку, - с наклоном.
      - Не стреляйте, та-ащ майор! - заорал кто-то басом за его спиной. Тут люди!
      - Гады! Уроды! Где они?! - выл майор. - Задержи их!
      - Они сбегли, - посмотрев на уменьшающуюся буквально на глазах майку одного из них, ответил тем же басом, но чуть потише, чуть безразличнее рослый милиционер.
      - Это ты виноват! Ты!
      - Никак нет, та-ащ майор! Они еще до меня сбегли! Еще до того, как я появился туточки.
      Ни Жора Прокудин, ни Топор этого диалога не слышали. Они не знали, что их или, по меньшей мере, одного из них спасла чистая случайность. Рослый милиционер еще вчера вечером набил кровавый мозоль на левой ноге и сейчас не испытывал никакого желания грузить больную пятку.
      Он помог подняться с пола очнувшимся, но ничего не понимающим сослуживцам, заботливо, как лопаты, приставил их к стенке и невольно обернулся на голос майора.
      - Все равно я этих жуликов поймаю! - размазывая слезы по щекам, пообещал он. - По мордам поймаю! Это не местные. Это - гастролеры!
      - Га-стро-ле-ры, - по-детски, как бы заучивая впервые услышанное слово, повторил милиционер, первым испытавший на себе кулак бывшего кандидата в мастера спорта.
      - Да!.. Гастролеры! - прохрипел майор. - У них рожи незагорелые...
      Глава девятнадцатая
      МОЙ АДРЕС - НЕ ДОМ И НЕ УЛИЦА...
      В предыдущей жизни, если конечно верить буддийским канонам, частный сыщик Дегтярь был либо лисом, либо барсом. Слежка, растянувшаяся на несколько часов, вызывала у него вовсе не усталость. В душе что-то звенело на одной долгой приятной ноте, и это ощущение хотелось продлить до бесконечности. Сам факт, что его жертва даже не догадывается о слежке, доставлял ему несказанную радость. Иногда у него даже появлялось желание показать преследуемому, что его "ведут", потом вроде бы отстать, исчезнуть и вдруг возникнуть перед глазами в самом неожиданном месте. Но он всегда отметал это желание. В нем было что-то детское, что-то от игры в жмурки, а Дегтярь считал себя профессионалом.
      Чернявого парня в немодных очках с розовой оправой он "пас" еще с Ленинского проспекта. Звали его Борисом, но Дегтярь про себя обращался к нему как к Бобу. Клички зря не даются. У парня действительно сквозило что-то американское в поведении: крупный размашистый шаг, нагловатость в лице, бесконечная жвачка, разминаемая могучими челюстями.
      Из подъезда он вышел в третьем часу дня, долго возился со своим поддержанным девятисотым "саабом", а потом как-то слишком резко захлопнул капот, впрыгнул в машину и под визг шин вылетел на проспект. Дегтярь с такими штучками встречался уже не раз. Копировать манеру езды своей жертвы он не стал, а мягко тронул "жигули" в том же направлении, куда устремился "сааб". Московские заторы уже давно уравняли наши машины с иномарками. "Запорожец" в пробке почти не смотрится хуже "BMW" или "мерседеса". Они стоят рядом как братья по несчастью, и неподвижность делает иномарки такой же грудой металла, стекла и пластика, как и "запорожец" или "жигули"...
      Зеленый "сааб" выписывал по Москве чрезвычайно сложный маршрут, перед которым померкли бы все самые изощренные морские узлы. Трижды Боб останавливался, исчезал в каких-то офисах, потом появлялся и каждый раз изображал с места старт в гонке "Формула-1". И все было напрасно. Если он действительно хотел оторваться от Дегтяря, то для этого ему нужен был бы вертолет.
      Когда по Ленинградке он выскочил за кольцевую, сыщик нутром почувствовал Шереметьево-2. Вот что-то было в этом сплаве американского чернявого парня и зеленого шведского автомобиля, что не могло не примагнититься к международному аэропорту. Боб не стал разочаровывать его. Он на самом деле доехал до стекляшки Шереметьево-2, поставил у пандуса машину и с усталым видом поплелся вовнутрь здания. Точненько рядом с "саабом" оказался грозный знак, запрещающий стоянку более чем на десять минут. Дегтярь выждал именно столько и в тот момент, когда у зеленой машины Боба появился парень из службы охраны аэропорта, парень, который и жил-то как раз со штрафов за превышение скупердяйской нормы в десять минут, он понял, что Боб появится совсем не скоро. Либо то, за чем он ушел, перевешивает жалкие восемьдесят тысяч штрафа.
      - Вставайте, граф. Вас ждут великие дела, - приободрил самого себя Дегтярь и выбрался на жару из машины.
      На пандус он въехал на две минуты позже, и мог пока не замечать парня в черном комбинезоне, хотя тот явно его уже заметил, но не подходил. У каждого свои маленькие радости. У парня они начинались после десяти минут терпеливого ожидания.
      В гулком зале аэропорта Дегтярю даже не пришлось разыскивать Боба. Он стоял у табло прилета, и голова у него была задрана так сильно, словно он полоскал горло, а не читал строчки. Его явно интересовали те рейсы, что высвечивались почти под потолком.
      "Варшава... Манила", - прочел главное в них Дегтярь и ему захотелось в Варшаву. По прогнозу погоды там шел дождь, было холодно, сыро и ветрено. А в столице России, прожженной каким-то странным, скорее всего перепутавшим Москву именно с Манилой солнцем, как раз и не хватало холода, дождя и сырости.
      Приторный женский голосочек объявил о прилете и одного, и другого самолета. На Боба это не подействовало. Он все стоял и стоял с запрокинутой головой. Теперь уже почудилось, что он вовсе не горло полощет, а пытается остановить кровь из носу.
      Неожиданно повернувшись, Боб обвел пристальным взглядом всех стоящих и сидящих людей, киоски, черные тумбочки телевизоров, регистрационные стойки и вроде бы ни за кого и ни за что не зацепился. Дегтярь, правда, успел шагнуть за гору чемоданов какого-то турка, но вряд ли без этого он привлек бы внимание Боба. В зале было много иностранцев. Намного больше наших. А иностранцы, особенно западники, страсть как любят носить бороды "усталого" двух-трехнедельного вида.
      После многообещающего взгляда Боб пересек зал, покружился у регистрационных стоек среди гор чемоданов и сумок, плачущих детей и раздраженных иноземцев и как-то слишком целеустремленно двинулся в сторону туалета. У его правой ноги яростно раскачивался черный полиэтиленовый пакет, а то, что позволяло ему раскачиваться, напоминало батон.
      Азарт охотника, так долго согревавший душу Дегтяря, резко ослаб. Туалет мог оказаться ловушкой, где жертва в два счета вычислила бы его. Но и не идти туда было нельзя. На секунду Дегтярь ощутил уже себя жертвой, но то крепкое и непробиваемое, что было взращено всей предыдущей милицейской службой в душе, отшвырнуло новое чувство, как ракетка отшвыривает теннисный мяч.
      Он сунул правую руку в карман пиджака и последовал по маршруту Боба. У стекол умывальника он его не обнаружил. В туалетной комнате - тоже. Пришлось уронить на кафельный пол платок и нагнуться.
      Двери у кабинок отставали от пола сантиметров на десять, и этой прихоти дизайнера Дегтярю хватило на то, чтобы отыскать во второй кабинке слева рыжие туфли Боба. Радостно пошевелив усами, Дегтярь выпрямился, встал у писсуара между двумя неграми и свел руки на ширинке. Сосед справа облегченно вздохнул, жикнул замком-молнией джинсов и странно посмотрел на пальцы Дегтяря, замершие на пуговицах.
      - Хау а ю? - с добротным акцентом спросил он.
      Дегтярь вложил всю свою природную ненависть во взгляд. Мало того, что негр, отклонившись, закрыл ему обзор двери в зеркале, так он еще и лез с дурацкими вопросами.
      - Экскьюз ми, - проглотил житель африканского континента молчание белого человека и враскачку двинулся к раковинам.
      Дверца в зеркале распахнулась, и в зеркале же из кабинки устало выбрался Боб. Черный пакет у его ноги висел отощавшим. Если в нем скрывался рулон туалетной бумаги, то Бобу можно было ставить памятник как сверхчистюле. Если батон, то сверхобжоре.
      Его усталое лицо в дурацких очках-колесах мгновенно закрыла спина в вареной джинсовой куртке. Дверца закрылась так, будто ее всосало мощнейшим вакуумом. Слишком торопящийся всегда вызывает подозрение, и Дегтярь, уловив, что Боб не видит его или, по крайней мере, не увидит еще пару секунд, развернулся и вошел в соседнюю кабинку.
      Шум воды, сливающейся из бачка, перекрыл все звуки, замаскировал их, но лисьим слухом Дегтярь уловил что-то похожее на шелест газетной бумаги. Туалетная таких звуков не издает.
      Щелкнул шпингалет. Сквозь щель между дверкой и стенкой кабинки Дегтярь высмотрел джинсовую спину и с хищной радостью увидел мелькнувшие очки Боба. Любитель жвачки и шведских машин вернулся в ту же кабинку. Что делать дальше, Дегтярь не знал. По правилам охоты ему требовалось выйти из туалета и ожидать жертву в машине, но возвращение Боба, отнюдь не выглядевшего хроническим поносником, озадачило его. Он спустил воду, по инерции выбрался из кабинки, чтобы все-таки выполнить навеки вызубренную инструкцию службы наружного наблюдения, но отсутствие парня в джинсовой куртке в умывальнике остановило его. В этой торопливости скрывалась тайна, а охотник не любит, когда жертва или друг жертвы преподносят ее.
      В умывальнике задорно плескался знакомый негр. Видимо, в его родном государстве с водой была немалая напряженка, раз он с такой истовостью промывал уши.
      Удерживая взглядом дверцу в кабинку Боба, Дегтярь упал на выставленные у груди ладони, перенес вес на левую руку, вырвал из кармана пиджака пистолет электрошока и с яростью воткнул его в щиколотку жертве. Под вскрик и грохот сыщик подбросил себя с пола, плечом вышиб хиленькую дверку и с радостью, приятно лизнувшей душу, увидел скрюченного между унитазом и стенкой бледного парня. Даже бессознательным его лицо выглядело чересчур наглым и презрительным. Даже бессознательным он ненавидел Дегтяря, но это только развеселило его. Ненависть побежденного - это последняя льгота, которую может ему на время предоставить победитель.
      На холодном кафельном полу возле рыжих ботинок Боба лежал крафтовый пакет. Тугая пленка скотча оплетала его крест накрест. Кто-то ошибся с символикой. Крест не смотрится символом победы.
      - Йиму пльохо?! - перепугал Дегтяря негр.
      С его угольного лица испуганно опадали капли воды, но он почему-то казался не просто негром, а баскетболистом, отыгравшим трудный матч. Наверное, потому, что негров Дегтярь видел только в трансляциях НБА, а там они были исключительно потными.
      - Йиму пльохо? - уже тише спросил негр.
      Отвернувшись от него, Дегтярь зубами разодрал угол пакета, потянул за скотч, но тот лишь истончился до нитки, но не лопнул.
      - Вот сволочи! - ругнулся Дегтярь на производителей липкой ленты.
      Пальцы отодрали еще один кусок крафтовой бумаги и теперь уже нащупали картон. Перочинным ножом Дегтярь вспорол его на глазах у обалдевшего негра, и из коробки на кафель дождем сыпанули яркие пластиковые прямоугольнички.
      - Виса! - с радостью выкрикнул негр и, присев, потянулся к упавшей у его ног кредитной карточке.
      - Не трожь! - оттолкнул его Дегтярь. - Айм полисмен!
      Знакомое слово перепугало негра и как-то сразу успокоило.
      - Оу, полисмен! - пояснил он подошедшим к кабинке индусам.
      Те что-то ответили, хмуро покачав чернявыми головками, но Дегтярь этого не видел. Произнесенным словом он воздвиг между собой и негром невидимую стену, а негр уже достраивал ее для других.
      Опустившись на колено, Дегтярь сгреб обратно в коробку пластиковые кредитные карты. Мелькающие на них фамилии были в основном английскими и немецкими. Зеленые "American Express", похожие на перевернутый бывший флаг Южно-Африканской Республики карточки "Visa", сливающиеся в едином любовном порыве красные и оранжевые кружочки "Master Card" и языкатая буква "E" в "Eurocard", - все это, промелькнув перед глазами Дегтяря, запахло сотнями тысяч долларов. На дне коробки, в еще нераспоротой левой части наощупь ощущались паспорта.
      - Не мешайт! Зис из зэ полисмэн! - заботливо укреплял невидимую стену негр.
      - На, - не сдержавшись, дал ему десять долларов Дегтярь, посмотрел в перепуганные смоляные глаза и сменил в правой руке перочинный нож на телефон сотовой связи.
      - Иван, здравствуй, - заставил он в ответ поздороваться милицейского генерал-майора. - У меня есть для тебя улов. По делу того парня, что ты мне подарил в супермаркете... Какой улов? Хороший. Для тебя на премию тянет. Может, даже на орден. А мне... Мне мало нужно. Дашь потом протокол обыска почитать - и все... Что?.. Думаю, что моего клиента здесь нет... Где нет? На карточках. Я взял его в Шереметьего-два при получении партии поддельных карточек и паспортов. Откуда груз? Скорее всего, из Польши... Что?.. Нет, я не многостаночник. Поляка лови сам. Для тебя это - семечки. Что?.. Как я его взял?.. Шерше ля фам...
      Самая избитая французская фраза неожиданно бросила Дегтяря в испарину. Он повернулся к негру и посмотрел как бы сквозь него. На мгновение перед глазами возникло пунцовое лицо Лялечки. Шерше ля фам. Ищите женщину. Но не Лялечку и не Верочку, о которой она мышиным шепотком рассказала ему. Искать нужно в том магазине, откуда вывозили аппаратуру красноярцы.
      - Знаешь, Иван, - назвал он генерала по имени, - я тебе, пожалуй, еще одного их сообщника сдам. Точнее, сообщницу. Зовут ее Верой. Работает она в том же магазине, где брали Кирилла. Через нее они снимали номера и коды кредитных карточек. А поляки подделывали. Так что, Иван, за Верочку с тебя должок... Что?.. Сочтемся славой?.. Не те времена. Ну ладно, пора заканчивать. Мой подопечный начал подавать признаки жизни. Ко мне в туалет аэропорта пришли своих ребят... Что?.. Нет, я не шучу. В туалет. Вторая кабинка слева. Кстати, тут мне один парень помогал, наш африканский друг. Премируешь его. Он потом внукам будет рассказывать, что чуть не погиб в схватке с русской мафией...
      Глава двадцатая
      РЫНОЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
      Жора Прокудин с детства любил базары. Для него они были чем-то вроде ресторанов на открытом воздухе. Бывало как пройдут они с бабушкой ряд солений да так напробуются капусты, черемши и огурцов, что уже и завтракать не нужно. Ради того, чтобы не примелькаться, бабушка планомерно посещала все московские рынки по очереди. В родной Электростали ее уже знали и гнали, не стесняясь в выражениях. Спасала Москва-кормилица. И ее, и Жорика.
      В курортном городе Приморске ряд солений на центральном рынке оказался до неприличия скуп. Три кореянки сидели краснощекими купчихами за бетонным прилавком и отгоняли жирных южных мух от ванночек, доверху наполненных тертой острой морковью, баклажанами, капустой, сладким перцем и смесями самых невероятных комбинаций. Первая же щепоть, отправленная Жорой Прокудиным в рот, обожгла с яростью спирта.
      - Хо-о!.. Хо-о!.. О-хо-о! - выдохами попытался он спастись от пожара.
      - Ты не пробуй. Ты покупай, - предложила ему самая круглолицая и самая румяная из кореянок.
      - А это... сколько... того? - смущенно спросил Топор.
      - Недорого. Пятьдесят тысяч за сто граммов.
      - Ого! - не согласился Жора Прокудин с таксой. - За сто граммов?
      - А ты больше не съешь.
      - Я...
      Договорить Жора не успел. Его бесцеремонно оттер от прилавка мужичок в замызганом синем халате. Над его головой, над отполированной лысиной вьющиеся в немыслимом узоре рыжие волосы образовывали шатер. Под него хотелось засунуть пальцы и провести ладонью по голой пупыристой коже.
      - Держите, бабаньки, - выставил он перед собой по-карточному сложенные три квитанции.
      - Как обычно? - спросила все та же круглолицая.
      - Сегодня - да. По шестьдесят с носа. А завтра уже будет по семьдесят.
      - А что так?
      - Хозяин хочет подъезд к рынку заасфальтировать. Сейчас еще
      ничего, а зимой грязь такая, что не подойти и не подъехать...
      - Лучше бы с кавказцев больше брал. Сколько мы тут за день на
      солениях наторгуем!
      - Это уже не мои проблемы, - радостно сообщил мужичок и приложил грязные купюры кореянок к толстенной пачке, зажатой в левой руке. - Я с завтрашнего дня в отпуске. Собирать налоги другой будет.
      Судя по выражениям лиц кореянок, им было все равно, кто сдерет с них на десять тысяч больше, чем обычно.
      Рыжий шатер над головой мужика колыхнулся, будто желе, и он с резвостью мальчика понесся дальше, к мясным рядам.
      - Будете брать? - напомнила о себе торговка.
      - Мы посовещаемся, - уклонился от прямого ответа Жора Прокудин.
      Отведя за локоть Топора в угол павильона, он посмотрел на часы и вслух подумал:
      - Девять одиннадцать... Скорее всего, у этого мытаря рабочий день - с девяти. А рынок открывается в шесть...
      - Ну и что? - ничего не понял Топор.
      После бега под пулями у него стала дергаться щека под левым глазом, и он теперь беспрерывно подмигивал. Это совершенно не шло к его покореженному носу и рыжей щетине. От дурацкого подмигивания казалось, что Топор знает нечто такое, что никогда не дано узнать Жоре, и постоянно напоминает об этом.
      - Ну и что? - повторно дернув щекой, спросил он.
      - А то, что мне надоело служить милиционером. Я подаю в отставку!
      - Так мы ж это... Еле-еле отработали покупку формы...
      - Фуражку они, гад, отвоевали. Какой я теперь мент без фуражки?
      - Украдем, - подмигнул Топор.
      - Красть грешно, - голосом телепроповедника пояснил Жора Прокудин. Статья сто пятьдесят восьмая Уголовного кодекса Российской Федерации. Надо, чтоб сами люди нам отдавали. И радовались. Как мы когда-то...
      - Это когда же?
      - А как эмэмэму за их цветные бумажки наши кровные отстегивали...
      - Ну ты вспомнил! Это ж сто лет назад было!
      - Правда, есть статья следующая, сто пятьдесят девятая, - сокрушенно сплюнул на цементный пол Жора Прокудин.
      - А что это? - напрягся, но все же подмигнул Топор.
      - Короче, твоя задача: добыть халат этого мужика.
      - Какого?
      Топор до того запутался, что умудрился теперь подмигнуть обеими глазами. Вышло похоже на испуг.
      - Не бойся. Это не воровство, - обнял его за плечо Жора. - Мы возьмем в долг. Потом вернем.
      - А-а!.. Ты про сборщика дани?! - догадался Топор.
      - Про него, родного!.. А что? Симпатичный малый. Одна прическа чего стоит! Его бы в Париж отвезти, на конкурс парикмахеров! Гран-при и пожизненная слава обеспечены! Может, отвезем?
      Топор вообще перестал подмигивать. В голове было еще хуже, чем в те редкие минуты, когда мячик на подиуме все-таки пробивал пластиковую маску.
      - Куда повезем? - насупился он.
      Жора Прокудин тяжко вздохнул, только теперь вспомнив, что город Париж не входит в список городов, известных Топору. Вспомнил он и недовольное лицо Жанетки, узнавшей, что после ее модницких растрат он все деньги забирает в свое распоряжение.
      - Завтра утречком налог на торговое место буду собирать я, - открыл замысел Жора.
      - А не заловят?
      - Ты же сам слышал, это дитя колхозного рынка с завтрашнего дня - в отпуске. Кому-то же надо дань собирать...
      - А эти... квитанции?
      - Надо украсть из его комнаты вместе с халатом. Если не получится, то... то пойдут гаишные...
      - А схавают?
      - Братан, ты даже не представляешь, какой хороший народ живет в данной стране! Не только отдадут, но еще и угостят дарами садов и огородов! Ты учти, у нас денег - кот наплакал. А этого хрена Гвидонова еще пять дней ждать! Я не могу так бесцеремонно тратить драгоценное время! И вообще... Не делай из меня электорат, а то я пойду к урне...
      - А тот мент... ну, с пистолетом... Вдруг он сюда заявится...
      - Ты имеешь в виду товарища майора милиции? - с отеческой
      нежностью ведя Топора за плечо, спросил Жора Прокудин.
      - Однозначно... Он же нас запомнил... Мы его тоже запомнили.
      Правильно?
      - Ну, это... однозначно...
      - Значит, если что, тоже опознаем. Ноги у нас, сам знаешь, получше, чем у него развиты. Про твои кулаки я и не говорю. Мне б хоть один такой, я бы всю жизнь не работал...
      - Жор, - остановил общее движение к выходу с рынка Топор, - а может, не будем эту... ну, дань собирать? Может, мы на пляже аттракцион с мячиками соорудим? Как в Москве?
      - А вот это как раз и не нужно!
      - Почему?
      - Пляж - людное место. Там нас заложить могут. Сексотов на земле хватает. Тогда уж точно товарищ майор обнимет нас своей мозолистой рукой и...
      - Ладно. Не надо мячики, - сдался Топор.
      - Вот и хороший мальчик! Пойди возьми пирожок на полочке...
      - Страшно мне, Жор, - с какой-то неожиданной грустью сказал Топор. Бзик у меня, что этого банкира нам впарили. Не может сходу обломиться два арбуза, да еще и "зеленых". Мне - так точно...
      - А ты считай, что не тебе, а мне.
      - Серьезно?
      - Век воли не видать!
      - Чего ты гонишь? Ты ж ни одного дня не сидел. Даже в сизушке...
      - Топор, я тебе уже говорил, я своим временем дорожу. А дни в колонии, в армии, в больнице и любом другом казенном учреждении - это навеки потерянные дни. Они лишают меня творчества. Я ведь в душе поэт. Типа Пушкина. Все, что я делаю, - это чистое творчество. Вот спорим, что мне поставят памятник? При жизни...
      Задрав подбородок, Жора Прокудин устремил вдаль, на мясников в окровавленных передниках, свой орлиный взор и по-вождистски вскинул правую руку. Знойный ветер шевелил его перепутавшиеся чернявые волосы, губы с усилием сдавливали невысказанную великую мысль, а на подгоревшем за вчерашнюю милицейскую службу пятнистом лице совсем не к месту для гения сидел нос-картошка.
      - Впечатляет? - спросил он Топора.
      - Жора, у меня такое чувство, что Босс где-то рядом...
      Он уже не просто подмигнул, а сузил левый глаз дернувшейся и замершей в верхней точке щекой, и указующая светлый путь рука Жоры Прокудина поневоле опустилась.
      - Ты что-то знаешь? - с неприятным холодком в душе спросил он.
      - Ничего я не знаю! Я чувствую...
      - Чувствуют бабы! А ты - мужик! Ты соображать должен!
      - А у меня такое чув... ну, такой бзик, что он за нами сечет. Босс голова. Он все равно врубится, куда мы срыгнули...
      - Ты ему ничего не говорил?
      - Зачем ты так?! - натурально обиделся Топор.
      Даже щека оплыла вниз, освободив глаз от тисков.
      - Ты же знаешь, за мной - могила... Хотя я и не хотел в эти разборки ввязываться.
      - А Жанетка не могла?
      - Она с ним последние дни вообще не базарила.
      - Так чего же ты волнуешься?
      - Босс - это сатана...
      Они стояли лицом друг к другу, стояли так близко, что Жора Прокудин до рези в зрачках видел испуганные серые глаза друга. Обычную свирепость в выражении лица Топора не спасала даже двухсуточная щетина. Он выглядел мальчиком, которому вот только что, вот минуту назад лихим ударом свернули нос. Его хотелось пожалеть. Но Жора Прокудин не помнил, чтобы он на кого-то, кроме себя, тратил это драгоценное чувство.
      - Может, вернемся в Москву? - попросил Топор. - Купим билеты в Нью-Йорк и...
      - Ты про халат понял?
      - Что?
      - В двадцать два ноль-ноль по московскому времени дерюга этого монаха-схимника с колхозного рынка города-героя Приморска должна лежать на твоих вытянутых руках. Как боевое знамя крестоносцев...
      - Кого? - не успел мигнуть Топор.
      - А сверху - книжка с квитанциями. Как фолиант с песнями Нибелунгов...
      - Ко... кого?.. Гобеленов?
      - Ганнибалов!
      - Кого-кого?
      Новая острота застыла на обгоревших губах Жоры Прокудина. Справа от уха Топора, в дальнем, фруктовом ряду, он зацепился взглядом за ровненько подстриженный чернявый затылок. Так чистенько, так безупречно мог содержать затылок только Босс.
      Никогда прежде не испытанная Жорой сила заставила его по-детски приподняться на цыпочки. Фигура незнакомца теперь стала видна вся: от бугристых пяток, вдавивших в бетон кожаные шлепки, до округлой макушки. Рост, ширина плеч, волосатость ног, открытых шортами, северная белизна кожи - все это было боссовским. Даже уши с провисшими сосульками мочек.
      - Ты чего? - обернулся Топор и тоже онемел.
      От пистолета они смогли убежать. От Босса не получилось бы. Даже если бы у него не было оружия.
      Ровненький затылок качнулся, мужчина повернулся к ним лицом, и оба парня одновременно выдохнули:
      - Не он...
      - Знаешь что? - первым очнулся Жора Прокудин. - Будешь и дальше Боссом бредить, выгоню из фирмы!
      - Какой фирмы? - радостно подмигнул Топор.
      - Нашей. "Два арбуза" называется...
      - А почему два? А Жанетка?
      - Знаешь, Топор, не делай из меня неврастеника. Я тебе на вечер задание Родины дал. А ты уж соображай, как его выполнить. И про Босса не думай. А то его призраки на каждом углу будут мерещиться. Пошли отсюда!
      - Жор, а мы ж это... за жрачкой сюда приходили... Скупиться на день, значит... Мы ж ничего не купили...
      - Знаешь, Топор, тебя точно лечить надо, - сделал злое лицо Жора Прокудин. - Ты как себе ситуацию представляешь? Сегодня я, значит, у торгашей покупаю жрачку, а завтра с них же дань собирать буду? Думаешь, меня хоть один да не запомнит?
      - Однозначно запомнит...
      - Я уже точно знаю, что к кореянкам не пойду, а ты - покупки...
      - Ну, извини, - надулся Топор. - Жанетка же сказала, что надо еды купить...
      - Купим, братан, купим, но на другом рынке. Этот должен остаться стерильным.
      Глава двадцать первая
      ПЕЙТЕ ПИВО ПЕННОЕ...
      Рыков не очень жаловал пиво. Он мог выхлестать бочку и ничего, кроме изжоги, не почувствовать. Он не знал, любит ли пиво сыщик, но когда тот попросил его о свидании, а Рыков сказал, что дома он его принять не может, на что Дегтярь тут же отреагировал встречным предложением о пивбаре, он вяло согласился.
      Швейцар оказался жаднее, чем сто швейцарских банкиров, вместе взятых. Сначала он попросил всего сто долларов за молчание, а утром, отыскав каким-то образом его по телефону, попросил еще тысячу. После того, как Рыков, переборов себя, все-таки согласился, швейцар вдруг тут же изменил мнение и сказал, что угон "мерса" видел еще один официант, и ему, чтобы молчал, тоже неплохо бы заткнуть пасть тысячедолларовой пачкой. Рыков ответил: "Хорошо. Получишь и ты, и он", швырнул сотовый "Эрикссон" в свое новое кожаное кресло, и оно в ответ выплюнуло телефонную трубку к его ногам. Эта брезгливость кресла не понравилась Рыкову, хотя в целом Барташевский ему угодил. Ручки уже не сдавливали бока, как обручи на бочке, кожа почти не скрипела, а высота спинки позволяла даже прижаться к ней затылком...
      - Хорошее пиво, - оценил "Гиннесс" Дегтярь. - Хотя, я думаю, наш темный "Афанасий" не хуже.
      - Зачем позвал? - не в силах забыть "Эрикссон" и своенравное кресло спросил Рыков.
      - Мне необходимы средства для трехдневной командировки в Красноярск.
      - Я же дал тебе аванс!
      - Аванс - это часть платы за раскрытие преступления. Командировочные в него не входят.
      - Тому - тысячу, этому - тысячу, тебе...
      Дегтярь пропустил мимо ушей размышления Рыкова вслух. Он не знал да и не мог ничего знать об угоне и о швейцаре-свидетеле. Он просто ощущал душевные муки по лицу собеседника. Сегодня бойцовские усы Рыкова висели будто намокшие, а на подглазьях стыла зимняя синева.
      - Через три дня дам, - вспомнив об отъехавшем в тот же Красноярск Барташевском, решил Рыков. - На дорогу дам...
      - А суточные?
      - Что суточные?
      - Двадцать долларов в сутки.
      - Да ты что!.. Такие деньги платят только за поездки в страны этого... как его... эсэнгэ! Красноярск - это Россия.
      - И еще за гостиницу, - добавил Дегтярь. - Люкс мне не нужен, да его в Красноярске, скорее всего, и нет. Это не Париж и не Мюнхен. Но приличный номер в бывшей крайкомовской гостинице - это обязательное условие.
      - А не много ли условий?!
      - Я - профессионал. И вы - профессионал. В своей области. И вы знаете, что контракт подписан. Вы можете отказаться от услуг нашего сыскного агентства, и я в ту же секунду перестану копаться в этом дерьме. Но аванс обратно вы уже не получите, а, кроме того, вам придется выплатить неустойку. Ведь вы отвлекли меня от других дел. Думаете, у нас больше нет заказов?
      - А что, есть? - напрягся Рыков.
      - Выше крыши. Особенно по розыску должников. Как правило от банкиров...
      В судорожном, еще не выпарившем из себя алкоголь мозгу Рыкова туманным пятном мелькнули лица банкиров. Вчера у них были такие выражения, будто они уже предварительно заказали какой-то шерлокхолмсовской конторе его розыск на случай бегства от долгов.
      - Ладно. Дам я тебе эти вонючие "баксы", - сдался Рыков. - А ты скоро мои "бабки" разыщешь?
      - Через неделю.
      - Без "бэ"?! - выпрямившись на стуле, набычился Рыков.
      Рыжие усы сотнями антенн взмыли вверх, будто мощнейшая радиостанция приготовилась принять важный сигнал.
      - И без "бэ", и без "хэ", - вяло ответил Дегтярь и с наслаждением отхлебнул темного, как кофе "Гиннесса".
      - Неужели через неделю?! Ты что-то знаешь?
      - Преступники всегда оставляют следы. Еще не было ни одного, кто бы не оставил. Просто не все оперативники умеют выстраивать эти следы в логическую цепочку...
      - Так знаешь или нет?!
      - Это тайна следствия.
      - Даже от меня?
      - Вы можете проговориться...
      - Да кому!.. Я ни с кем, даже с женой...
      Как назло вспомнился мрачный милицейский подполковник с его намеками на Лялечку. Ну не могла она украсть эту клятую карточку! Не могла! Он всегда прятал ее в сейфе в офисе. А если не всегда?
      Поморщившись, Рыков так и не вспомнил, брал он ее когда-нибудь домой или не брал. В последнее время столько всего случилось, что он уже начинал путаться в мелочах. Его словно бы заставляли тренировать память, а он упрямо не поддавался.
      - Вы не знаете мою Лялечку, - зачем-то защитил он ее. - У нее, конечно, характер бесенка, но она чиста душой. Я сделал ее счастливой, я дал ей все, что она хотела: хороший дом, прислугу, досуг, турпоездки. И она платит мне любовью и верностью...
      Глоток пива чуть не вылетел из горла Дегтяря на белоснежную скатерть. Невероятным усилием он все-таки вогнал горькую, превратившуюся в вату жидкость в желудок и только потом прокашлялся в кулак.
      - Я долго скрывал от нее факт кражи, но потом все же посвятил и ее в эту тайну. Сначала она была вне себя, но вчера после обеда она вернулась от подруги и долго жалела меня. Так может жалеть только Лялечка...
      Между Рыковым и женой лежала дистанция в двадцать шесть лет. По идее он должен был ощущать ее дочкой, тем более, что где-то в бесконечной муравьиной Москве жила и его настоящая дочь, ровесница Лялечки, и Дегтярь на какое-то время понял собеседника. Понял и тут же забыл это чувство. Для него лично Лялечка была прокомпостированным автобусным билетом. Он выжал из нее все что мог. И даже больше. Впрочем, оставался еще видеодиск в сейфе генерала, и этим диском, как доильным аппаратом из коровки, он мог еще немало надоить денежного молочка из Лялечки.
      - Неужели у тебя так строго в конторе? - не мог успокоиться Рыков. Ну, хоть что-то ты можешь мне сказать? Пропали мои денежки. И я сильнее других заинтересован...
      - Я боюсь вашей реакции, - вяло ответил Дегтярь.
      - В каком смысле?
      - В таком же, в каком предчувствовал ее Барташевский, когда уговорил вас не ехать в магазин электроники, через который ушли деньги...
      - Откуда ты знаешь?
      - Я уже говорил, я - профессионал... Вот я сейчас вам скажу, что через сутки после отпуска товара из этого магазина уволились две девушки: кассирша и продавщица из отдела телевизоров. Скажу, а вы броситесь их разыскивать по городу. Возможно, найдете. И что потом?
      - Я их убью!
      - Вот именно. А за что?
      - Значит, эти две мочалки меня и обокрали?!
      Оба кулака Рыкова лежали на столе. Пивная кружка рядом с ними смотрелась коньячной стопочкой. Рыжие волосы на пальцах шевелились и переливались в свете хрустальной бра.
      - Вряд ли, - с безразличием ответил Дегтярь. - Возможно, их увольнение - случайный факт. Но я уже работаю по этой версии. И по ряду других. Скорее всего, красноярцы и есть главные действующие лица этого мошенничества...
      Кулаки уплыли под стол. Рыков насупил брови, пожевал ими кожу под веками и поделился своими ощущениями:
      - Ну, я вконец запутался! Так кто украл: бабы или эти... новосибирцы?
      - Красноярцы.
      - Да и хрен с ними! Хоть чукчи! Ты мне скажи, будут у меня деньги
      через неделю?
      Дегтярь не любил по сто раз говорить об одном и том же.
      Отвернувшись, он изучил цветную россыпь этикеток на бутылках бара, скучную физиономию бармена, ноги официантки, плавно несущей по залу поднос с пятью бокалами для новых посетителей, потом вернулся взглядом уже к своей полупустой кружке, приподнял ее с картонного диска, украшенного золотой арфой, промолчал и после повторного вопроса Рыкова и, не поднимая глаз от собравшейся у стенки беленькой нитки пены, попросил:
      - Мне требуется от вас один список. Я не думаю, что он будет слишком велик. Вы можете написать его прямо сейчас.
      - У меня и ручки-то нет...
      - Возьмите, - протянул свою Дегтярь.- Вот вам и блокнотик.
      - А что писать?
      - Фамилии тех, кто знал цифровой код ваших карточек. Это первая колонка. Во вторую впишите тех, кто мог иметь к ним криминальный доступ...
      - Это как?
      - Ну, к примеру, мог на время вытянуть у вас их из кармана, из стола...
      - В офисе?
      - Да. В офисе, в машине, дома, наконец...
      Едкий смех Рыкова гулом трубы качнулся над столом. Скучный бармен посмотрел на огромного посетителя с испугом.
      - Так это мне твоего блокнота не хватит! - пророкотал он. - Значит, в список загонять весь персонал компании, шофера, друзей, банкиров, домработницу?! Так, что ли?
      - Вы хотите сказать, что любой из вашей фирмы мог зайти в ваш кабинет и списать номера карточек?
      - А что тут такого? У меня современная контора! Отношения - вполне демократические. Абсолютно со всеми!
      - Ладно. Пишите всех, кого считаете нужным, - сдался Дегтярь.
      Он не любил привлекать внимание. А шум, рождаемый оперным голосом Рыкова, делал почему-то именно его, Дегтяря, центром внимания, как будто это именно он заставлял так орать рыжего гиганта.
      - У меня одно условие! - не сбавлял громкость Рыков.
      - Какое?
      - Лялечку я не впишу. Ни в тот список, ни в этот...
      - Это ваше право, - согласился Дегтярь и просто ощутил прилив счастья оттого, что его шариковая ручка, сжатая монументальными пальцами горе-миллионера, забегала по страничке блокнота.
      Глава двадцать вторая
      ОГРАБЛЕНИЕ ПО-РУССКИ
      В последнее время Топора стала мучать бессонница. То ли газа,
      распыленного в купе, ему досталось больше, чем другим, то ли страх
      бодрил сильнее обычного, но только не было ночи в Приморске,
      которую бы он проспал от и до.
      На этот раз его вышибло из сна в третьем часу. Он вскочил на кровати, широко распахнув рот, и с жадностью рыбы, выброшенной на берег, стал хватать вонючий липкий воздух. Перед глазами дымкой таяло видение сна: черная бездонная пропасть, узенькая, канатом раскачивающаяся дощечка, переброшенная с края на край и Топор на середине этой дощечки. Назад идти нельзя. Почему нельзя, он не понимает. Есть только один путь - вперед. Нет, два пути. Еще один - вниз, в черную пасть пропасти. Оттуда слышны какие-то голоса, стоны, всхлипывания. Его словно умоляют не упасть, хотя он не понимает, что от этого тем, кто уже упал. Наоборот, они бы обрадовались, если бы он тоже свалился.
      Доска вибрирует натянутой струной. Кажется, она издает звук как настоящая струна. Топор никогда не слыхал такой мелодии. Он не знает, что по теории вероятностей люди за все века не смогли написать больше одного процента от всех возможных мелодий. Ведь музыка - это всего лишь комбинация нот, тонов, октав, воспроизведенных в определенной последовательности. Мелодия максимального страха еще не придумана людьми. Он слышит ее сейчас, но не может запомнить. Да и зачем ему запоминать. Он не композитор.
      Он делает еще шаг и от ужаса вскидывается. Вскидывается на самой громкой тональности мелодии. Перед глазами качается красивое лицо Босса, всплывшее на его пути во сне. Оно спокойно и уверенно. Топор знает цену этому спокойствию. Он еще не видел людей хитрее и злее Босса. Даже в зоне.
      - Два арбуза! - выкрикнув, выгнулся на койке Жора Прокудин. - Два... Два... Два... Два... Два-а-а...
      И затих, уплыв в сон.
      В его голове, на тумбочке, - грязный халат сборщика дани на колхозном рынке. От него даже за три метра несет запахом гнилых овощей. Такое впечатление, что сборщик дани еще и подрабатывает уборщиком, причем вместо тряпки использует свой халат.
      Поверх него белеет книжечка с квитанциями. В свете луны, нагло льющемся в комнату, она выглядит куском мыла. Наверное, потому, что Топору очень хочется смыть с лица и шеи липкий, как силикатный клей, пот.
      - Два-а... Два-а... Два-а...
      - Хум-м... Хум-м... Хум-м, - прожевала в ответ Жоре Прокудину Жанетка.
      Ее голенькая ножка с жалкими тоненькими пальчиками виднеется из-под простыни. Если бы не Жора, Топор бы ее поцеловал. Но даже спящим Прокудин кажется ему подглядывающим. Есть что-то общее у Босса и Жоры. Такого никогда не будет у Топора. Пропало вместе с ровным носом.
      Соскользнув с мокрой простыни, он босиком прошлепал на улицу, сел
      на кирпичные ступеньки и долго смотрел на лужу. Так долго, что в
      конце концов показалось, будто она похожа на лицо, а у лица разрез
      губ как у Босса.
      - Четыре дня... Четыре дня, - со стоном вслух напомнил он себе о том, что его ожидает в Приморске.
      Если б не Жора с его мертвым сыщиком, он вразвалочку выписывал бы сейчас по улице в Нью-Йорке и пил пиво из банки. Нью-Йорк чудился ему городом, где баночное пиво растет на деревьях, а все жители поголовно миллионеры. Там он бы организовал турнир по метанию мячиков и сорвал бы куш не в тысячу долларов, а в миллион.
      Четыре дня... Даже горячая Жанетка в Приморске перестала отзываться на его ласки. Может, обиделась, что он не защитил ее перед Жорой Прокудиным, когда тот внаглую отобрал остатки денег. А почему он должен был защищать, если сам не понял, зачем она грохнула столько миллионов на прозрачный мешок с веревочными бретельками.
      Легкое облачко мазнуло по луне, закрыло ее. Двор стал синее и угрюмее. Топор повернул голову влево, посмотрел на дверь хозяйского сарая, в котором он вчера заметил бухту веревки и вдруг понял, что жизнь можно продлить на целых четыре дня.
      Обувшись и натянув на грудь спортивную майку, он перочинным ножом отодрал петлю замка, загрузил на плечо канат, оказавшийся потяжелее автомобильной шины, и поплелся со двора. Собака, перевидавшая за последние три сезона не меньше тысячи человек во дворе и уже не воспринимавшая людей как вообще чужих, взбрехнула во сне от шагов Топора и снова уснула.
      А он минут через сорок, старательно минуя редких ночных бродяг, притопал на улицу Привольную к дому номер семнадцать, по лестнице забрался на крышу, полюбовался луной, ставшей еще ближе и крупнее, размотал бухту и один ее конец старательно привязал к стальной ступеньке лестницы, ведущей с последнего этажа на крышу.
      - Девять... Восемь... Семь, - нашел он взглядом нужный балкон.
      Его пустоте могли позавидовать другие балконы дома. Везде что-то стояло, лежало, висело, а на этом даже не было деревянного настила. Как родили его строители, так и висел он во влажном ночном воздухе Приморска.
      Топор с детства боялся высоты. Так боялся, что даже себя презирал, когда выбирал поезд вместо самолета если нужно было куда-то добраться по стране. Но сейчас высота плохо ощущалась. Приморск не был столь тщательно иллюминирован как Москва. Внизу лежала сплошная чернота. И уже в десяти метрах от глаз тоже была чернота. Он исчезала на время лишь в те минуты, когда облака открывали луну. Да только облака, словно заметив наверху Топора, стали открывать ее все реже и реже. Он спускался вроде бы не с крыши многоэтажного дома, а с газетного киоска.
      Потерев ладони о пыльный битум крыши, Топор убедился, что они не
      скользят, и только после этого спустился по канату на балкон
      седьмого этажа.
      Город молчал, наблюдая за ночным скалолазом. Город не мешал Топору.
      Перочинным ножом он отодрал штапики с самого большого стекла, выставил его на балкон. Отдохнул с полминуты и сделал то же самое со вторым стеклом. Правда, оно плохо вынималось, и он в отчаянии уже подумывал его разбить, но стекло, словно почувствовав, что пришла пора его смерти, сдалось, как-то так напряглось, сжалось и все-таки выскользнуло из рамы.
      В комнате Топор сразу бросился к стоящим в углу двум огромным сумкам. В таких клетчатых уродцах челноки всех мастей обычно возят товар по бескрайним просторам СНГ.
      Свет фонарика скользнул по истертым бокам сумки, нашел замок-молнию, и он с неожиданной легкостью поддался Топору.
      Сердце молотило помпой, откачивающей воду из бассейна. Глаза горели вулканическим огнем. Все существо Топора ждало денег. Ждало толстых сухих пачек с хрустящими купюрами. Он вообще не понимал, почему Жора Прокудин ждет этого банкира. Проще простого: деньги там же, где их хозяин. Почему Жора не додумался до этого? Нет, все-таки у него нет мозгов Босса. Босс бы точно послал Топора выпотрошить квартиру банкира.
      Дрожащими пальцами он пошарил в сумке, но ничего твердого сверху не отыскал. Это не понравилось Топору. Пинком он свалил сумку набок и стал выгребать ее содержимое на пол.
      Целлофан хрустел и переливался всеми цветами радуги. Под целлофаном в десятках пакетов скрывались женские комбинации, трусики, лифчики, майки, кофточки, колготки.
      - Ур-род! - ругнулся на хозяина квартиры Топор. - Зачем ему это дерьмо?! Он же банкир!
      Последним из сумки с самого дня выпал черный полиэтиленовый пакет. Он был размером с силикатный кирпич. Пачка денег чем-то похожа на кирпич. Наверное, не только формой, но и тем, что может неплохо ударить по мозгам.
      - Деньги! - обрадовался Топор. - Денежки! Миленькие мои! - взасос поцеловал он теплый брикет.
      Он разгрыз угол, сжал жесткий вонючий полиэтилен зубами и рванул
      от себя пакет. На пол белым новогодним конфетти сыпанули таблетки.
      - У-у, - не разжимая зубов, самому себе сказал Топор и ничего не
      понял.
      Пришлось выплюнуть невкусный полиэтилен.
      - Ур-род! - опять отругал он банкира. - Инвалид он, что ли? Зачем ему столько таблеток?
      Сев на корточки, он поднял одну из них с пола, понюхал, но ничего не ощутил. Таблетка пахла известью. В детстве, когда мама Топора белила стены в комнате, так пахло во всем доме.
      Он куснул ее и тут же ослеп от яркого света.
      - На пол! - рявкнул свет, плитой навалился на плечи и затылок Топора, припечатал его щекой на колючие таблетки и стал бесцеремонно закручивать руки за спину.
      - Тьфу-у... У-у... Пу-усти, - вбок прохрипел, еле отплевавшись, Топор. - Ты это... того...
      - Ну что? - спросил свет.
      - Оружия нет. Если не считать перочинный нож, - ответил ему тот же свет, но уже другим, более грубым голосом.
      На запястьях щелкнули наручники. Этот мерзкий звук Топор знал наизусть. Он разок, на всякий случай, дернулся, но разве можно спастись от света, если он навалился на тебя со всей силой.
      - Переверните его, - потребовал свет.
      Топора рванули вверх и развернули лицом к загорелому капитану милиции. У него были красные, будто сигнальные лампочки, глаза, и ощущение, что Топора свалил все-таки свет, а не этот капитан, стало еще сильнее. Глаза были слишком усталыми. Им не хватало силы.
      - Фамилия, имя, отчество, место жительства? - безразличным голосом произнес капитан.
      - Ты это... того, - ответил Топор.
      За спиной капитана дыбились четверо омоновцев в засаленных бронежилетах. Еще двое стояли у окна, изучая его плотницкую работу.
      Из-за серой стены омоновских грудей выполз седой мужичок в дурацкой полосатой пижаме а-ля пятидесятые годы, привстал на цыпочки и шепотом проскороговорил на ухо капитану:
      - Ворюга! Точно - ворюга! Я сплю плохо. Вышел на балкон покурить. Я, знаете, "Приму" люблю. Сейчас, конечно, "Прима" не та. Обман один, а не "Прима". Но у меня еще есть запас со времен Горбачева. Не желаете?
      - Что?-обернулся капитан.
      - Я, говорю, канат заметил. И вроде как шебуршится кто надо мной. А я точно знаю, что сосед сверху в отъезде. Он вообще-то парень нехороший, не наш, не местный. С жильцами не здоровается, по ночам шумит, девок водит. Знаете, когда у тебя над головой стучат и стонут, мало приятного...
      - Кто стонет? - не понял капитан.
      - Ну, я же говорил, он девок водит...
      - Так какая у тебя фамилия? - забыв о дедушке-стукаче обратился он к Топору.
      Квадратный омоновец, собиравший с пола таблетки, оттер дедка от капитана и прохрипел командиру на ухо:
      - Экстези. Наркота.
      - Неужели это хаза курьера? - напрягся капитан.
      - Похоже. А кривоносый, наверно, обычный наркоша. Знал, что здесь распространитель живет. А у самого, видно, ломка... Да вы на его губы посмотрите, товарищ капитан! Все в порошке. Он таблетки лопал...
      - Ничего я не лопал! - огрызнулся Топор.
      К лицу капитана всплыла книжица с потертой зеленой обложкой. "Свидетельство о рож...е," - прочел то, что осталось на ней, Топор. Книжечку держал волосатыми пальцами рыжий омоновец. У него было лицо именинника.
      - Где надыбал?! - удивился капитан.
      - В шкафу. Под тряпками... Помните физиономию?
      - Вот гад!.. Значит, он здесь обретается! Мы его полгода ищем, а он тут спокойненько обретается.
      - Дед говорит, он в отъезде.
      - Да слышал я!
      Топор мрачно смотрел на омоновцев, копающихся во второй сумке и
      жалел себя. Ничего у него толком в жизни не получалось. Если бы не
      Жанетка, он бы и тех денег, в Москве, ни копейки не заработал. Вот
      не шли к нему деньги - и все. Может, просто рановато по возрасту.
      Как там говорят? В двадцать лет удачи нет и не будет, в тридцать лет ума нет и не будет, в сорок лет денег нет и не будет.
      Чуть позже Топор вспомнил, что в русский дартс он все-таки кое-что подрабатывал, и ощущение собственной ущербности стало чуть слабее. Горьким глотком слюны Топор сглотнул только сейчас пришедшее к нему напоминание, что он - именинник. Ему исполнилось двадцать семь. Про ум еще, вроде, спрашивать рано. Про удачу поздно.
      Дни рождения начинаются на рассвете. У Топора были, скорее, сутки рождения. Настенные кварцевые часы с неврастенично дергающейся секундной стрелкой отсчитывали четвертый час ночи. День рождения еще не начался, но сутки уже давно шли. И это ощущение приближающегося рассвета, приближающегося дня рождения бросило Топора сквозь стену из омоновских бронежилетов.
      Плечом он пробил ее, вылетел в узкий коридор, боднул в грудь пришедшего по вызову в квартиру участкового, щупленького узколицего лейтенантика, и загрохотал пудовыми кроссовками по ступеням... Он не видел, как вылетел на балкон капитан и закричал курящим у автобуса двум омоновцам:
      - Ловите его на входе!
      Он слышал только грохот подошв преследователей, раскалывающий дом надвое. Топору чудилось, что он оторвался от врагов. Он не подумал о том, что омоновцы на чем-то же приехали.
      - Ха-а! - по отмашке сослуживца врезал омоновец дверью по лицу Топора, когда он пытался выпрыгнуть из подъезда.
      Серый, тронутый робким рассветом, воздух Приморска качнулся в таких же серых глазах Топора и вдруг рухнул под натиском тьмы. Если в квартире его привалил свет, то теперь - чернота.
      - Готов? - заботливо склонился над ним омоновец.
      - В отключке, - ответил другой, задрал голову и прокричал со счастьем в голосе: - Мы его задержали, та-ащ капитан!
      _
      Глава двадцать третья
      ГВОЗДЬ НОМЕРА
      Просидеть на корточках час может только зек. Или бывший зек. Топор просидел с пяти до девяти утра.
      В душной вонючей камере вместе с ним находились еще три парня.
      Двое спали прямо на цементном полу, а третий, беспрерывно озираясь, все время что-то выцарапывал на стене. Когда радиоприемник с улицы, еле-еле слышимый через зарешеченное окошко, прошипел о наступлении девяти часов на просторах Приморска, Топор потребовал от писателя:
      - Сядь, козел! Не нервируй!
      Спина парня дрогнула. Он обернулся медленнее обычного и тихо произнес:
      - Слово нельзя убить...
      - Можно! - гаркнул Топор. - Щас хрястну по черепу - и убью! Со всеми словами сразу!
      - Хочешь, я напишу стихи о тебе.
      Костистое лицо парня с фингалом под левым глазом даже не сделало попытки обидеться. Он покатал между ладонями гвоздь так, как скульптор раскатывает глину, и спросил:
      - Вот как тебя зовут?
      - Толик... Рифма - алкоголик. Меня этому уже в зоне научили. Откуда у тебя гвоздь?
      - Оттуда, - вскинув подбородок, кивнул парень на ржавые решетки оконца. - С воли... Вот смотри... Твой час еще наступит, Толя, к тебе вернется воздух воли, и ты заметишь поневоле, что нет на свете горше доли, что нет на свете хуже роли, чем та, где слишком мало боли...
      - Это почему же? - удивился Топор.
      - А потому, что жизнь изначально - это трагедия. Для каждого. И если ты в пути не изведал боли, если ты все время был счастлив и спокоен, значит ты нарушил великий замысел...
      - Чего-чего? - не успел ничего запомнить Топор. - Какой
      замысел?
      - Мудрость дается только страдавшим. И после приобретения она
      тоже дает страдание. Еще большее...
      - А если у меня куча "бабок"? - попытался его переубедить Топор. А?.. Если у меня хаза, крутая тачка и полно телок, так почему я должен страдать?
      Он вскочил с корточек, неприятно ощутив, что ноги перестали слушаться, и протянул исцарапанную ладонь:
      - Дай гвоздь, фраер!
      - Я еще это... не дописал поэму...
      Топор провел взглядом по клинописи, тянущейся метра на полтора по стене, и пояснил:
      - Когда топтун увидит твои каракули, он тебя заставит их зубами соскребать. Врубился, Пушкин? Гони гвоздь!
      Дрожащие пальцы поэта выполнили приказ.
      - Ладно. Я на воле допишу. По памяти.
      - А тебя за что взяли? - удивленно спросил Топор, пробуя гвоздь
      на остроту о мозоль на сгибе указательного пальца правой руки.
      Точно над мозолем на фаланге того же пальца синела буква "Ж".
      Единственную татуировку на своем теле он сделал в память о
      Жанетке. И даже не в зоне, а уже на воле. И почему-то очень этим гордился, хотя буква Жанетке не нравилась. Она так и говорила: "Комар какой-то пьяный! Еще и посиневший!" Топор глупо отшучивался:"Он денатурату напился".
      - Я ночью на пляже стихи декламировал, - прервал изучение
      Топором остроты гвоздя поэт. - Море и ночь внимательно слушали меня. А потом появились сотрудники милиции на машине, стали задавать глупые вопросы, потребовали документы, а я их, как назло, оставил в комнате у хозяйки. Я, знаете, снял недорого. Совсем недорого...
      - Стихи, небось, сопливые? - решил Топор. - Про любовь, поцелуйчики и все такое?
      - Лучшие стихи на земле написаны именно о любви.
      - Фигня это все! Знаешь, какой у меня самый любимый стих? Вот послушай:
      Если даже спирт замерзнет,
      Все равно его не брошу.
      Буду грызть его зубами,
      Потому что он хороший!
      Бледное лицо поэта покрылось розовыми пятнами. Он смущенно прокашлялся и выдал устную рецензию:
      - Это калька со знаменитого стихотворения детской поэтессы Агнии Барто. Причем, вульгарная калька...
      - Фраер ты моченый, а не поэт! - ругнулся Топор. - Ничего ты в стихах не понимаешь! Жизни ты не видел! Вот зону не видел?!
      - Не-ет.
      - То-то! Кто зону не видел, никогда хороших стихов не напишет. Потому как все крутые поэты в тюряге сидели! Что Пушкин, что Лермонтов, что Достоевский...
      - Пушкин и Лермонтов не сидели. Они были в ссылках. На югах. Достоевский сидел. Но он вовсе не поэт...
      - Много ты понимаешь! Да если ты, фраер, хочешь знать, я...
      Рукой Топор рассек воздух, запретил поэту говорить. В стальной двери камеры зашурудили ключом, и он торопливо выпалил:
      - Тебя сейчас выпустят. Молчи, не перебивай! Выпустят! Дай мне слово, что ты сейчас же побежишь к моим корешам и расскажешь, где я... Даешь?
      - Если речь идет о таком светлом деле, как спасение и...
      - Заткнись! - гаркнул Топор. - Запомни адрес...
      Он еле успел назвать номер дома. Окрашенное в темно-красную краску чудовище проскрежетало, напомнив о себе, что имеет право называться дверью, и открылось ровно наполовину. В камеру сделали по полшага два милиционера, обвели уверенными взглядами двух спящих задержанных бомжей, бледного поэта, остановились на опухшем лице Топора, и один из них, тот, что поменьше, поседее и покругломордее, радостно изрек:
      - Ну, вот мы и свиделись, боксер!
      После удара подъездной двери щека Топора перестала дергаться. Это было единственное хорошее событие, произошедшее с момента задержания. Но зато теперь щека опухла, и он ощущал, как ныли верхние скулы.
      - Не узнал? - повторил милиционер.
      Конечно, Топор узнал майора. Хотя тот человек на улице был в гражданской рубашечке и с пистолетом, а у этого сиротливо лежала на погоне звезда и сдавливал шею проутюженный синий галстук.
      - Ну-ка веди его в кабинет к начальнику отделения, - приказал майор другому милиционеру.
      - Выходи! - приказал тот.
      Заученным жестом Топор сомкнул руки за спиной, ссутулился и в раскачку двинулся мимо майора. Топору очень хотелось почесать красные полосы на запястьях, оставшиеся от наручников, но он упрямо сжимал в правом кулаке гвоздь.
      - И-иди шустрее! - пнул его в спину милиционер, и Топор еле устоял, вылетев из камеры в коридор.
      Где-то справа ощущался выход из кирпичного здания отделения. Там стояли пять-шесть милиционеров в бронежилетах и с "калашниковыми" наизготовку. Если бы Топора повели вправо, он бы поверил в расстрел. Вот точно бы поверил, хотя и знал, что без суда не расстреливают. Но его повели влево, и уже через полминуты он пожалел, что не вправо.
      В комнате с зашторенными окнами стояли люди, которых он не мог
      не узнать. На их лицах его автографами заметно выделялись синяки и кровоподтеки.
      - Узнали, мужики?! - обрадованно спросил майор переодетых в гражданское милиционеров.
      - А то! - ответил за всех двухметровый здоровяк.
      Топор что-то не припоминал, чтоб он бил таких высоких. Дотянуться до его физиономии он смог бы только после прыжка на стул. Но стулья на улицу выставляют в похороны. Или на поминки. Возможно, в Приморске такого обычая нет. А в родном Стерлитамаке есть.
      - Кто первый? - спросил майор.
      - Я, - грустно ответил коротышка с заклеенной переносицей.
      - Давай.
      Коротышка обошел стол, стоящий посередине комнаты, и резко, без замаха, ударил носком туфли по коленке Топора.
      - Больно же! - согнулся бывший метатель мячиков, но никто не обратил внимания, что он сжал коленку как-то странно - кулаками.
      - Дай я! - выкрикнул еще один милиционер и с размаху, сочно,
      вмял Топору в живот снизу свою пыльную кроссовку.
      - Тв-варь! - оттолкнув еще не бившего парня, подскочил к нему двухметровый и кулачищем саданул в висок.
      От прыжка у здоровяка заныла натертая пятка, напомнила о себе, и он этой же ногой, будто почувствовав, что и ей хочется отвести душу на беззащитном парне, со всей дури ударил упавшего Топора по бедру.
      - Бо-ольно же! - взвыл поверженный.
      - А ты наших бил, думаешь, им не больно было?! - вплотную наклонившись к нему, проорал двухметровый.
      - Вы только не убейте его, - вяло напомнил о себе майор. - Мы даже его фамилии не знаем...
      - Узнаем! - не разгибаясь, брызнул в лицо поверженному двухметровый. Тебя как зовут, красавчик?.. Где тебе так чудненько носик вправили?
      - Н-на! - снизу вверх вскинул кулак Топор и с радостью увидел, как проявилась и будто бы лопнула кровью ровная линия на лице здоровяка, протянувшаяся от нижней губы через щеку, глаз и бровь к середине лба.
      Боль отшатнула амбала, выпрямила. Двухметровый некрасиво, по-детски мазнул себя по лицу и в ужасе вскрикнул:
      - Он порезал меня! Я не вижу левым глазом! У него финка!
      Распахнувшаяся дверь преградила ему путь к Топору. Если бы не эта дверь, он бы уже убил его одним ударом ботинка.
      - Что тут происходит? - заполнил собою комнату непомерно толстый подполковник милиции.
      Рубашка на его животе разошлась, и в щели плавно шевелились густые черные волосы. Подполковник обвел всех мокрыми грустными глазами и остановился на майоре:
      - А, это ты, Вадим... Чего тут у вас?
      - Глаз... Глаз, - попытался напомнить о себе зажавший ладонью левую щеку двухметровый.
      - Учим тут одного, - уже без начальственной строгости произнес майор. - За старые грешки...
      - И обязательно надо это делать на территории моего отделения, попрекнул его подполковник и со всхлипом отер пот со лба, щек и всех своих подбородков. - А к себе в городское УВД ты его забрать не можешь?
      - Еще не все формальности соблюдены. Его же взяли ночью на гоп-стопе на территории твоего отделения...
      - А-а, это тот, что залез в квартиру наркокурьера?
      - Да.
      - Смотри-ка! Значит, он нам помог обезвредить преступника.
      - Ничего он не помог. Курьер в отъезде.
      - Гла-аз, - голосом ребенка пожаловался здоровяк.
      - Чего у тебя? - не понял подполковник.
      Огромная ладонь упала с лица, и подполковник из пунцового стал бледным.
      - Н-на, - протянул он здоровяку свой влажный платок. - Вы... вытри.. Глаз же вы... вытек...
      - А-а! - рванулся двухметровый к обидчику и ногой стал вбивать и вбивать в него всю свою злость.
      Сжавшийся в комок Топор даже не пытался махать в ответ гвоздем. Вряд ли его сейчас спасла бы самая закрытая из всех известных ему боксерских позиций. От ярости нет защиты. Ботинок с каждым ударом будто бы пробивался к сердцу, чтобы футбольнуть его, вышибить из костистого тела Топора.
      - Ус... успокойте его, - вяло потребовал подполковник.
      Четыре пары рук с трудом оттащили здоровяка от посиневшего Топора.
      - Убью!.. Все равно убью!.. Я теперь инвалид навеки!.. Я...
      - Не ной! - потребовал майор. - Сделаем, что как бы при исполнении потерял. Тащите его к врачу, - приказал другим милиционерам. - Тащите, а то еще заражение крови схлопочет. Чем он его?
      - Гвоздем, - заметил кто-то выпавший из вялых пальцев Топора острый кусочек металла.
      И как только прозвучало слово, пальцы напряглись, подвигались и поползли к гвоздю. Носком туфли майор опередил их. Футбольнутый гвоздь перелетел комнату, со звоном ударился о стену и, вернувшись по дуге, упал к ногам подполковника.
      - Дежурный! - в ярости заорал он. - Где де...
      - Я-а, та-ащ па-а...
      На пороге стоял капитан с намертво усталыми глазами. Казалось, он не спал всю жизнь, с самого рождения.
      - Почему у задержанного гвоздь?! - качнул всеми подбородками подполковник. - Кто обыскивал?!
      - Не могу знать! Я полчаса назад заступил. Я...
      - Уведите его в камеру! - потребовал он. - И это... Умойте хотя бы. Страшно смотреть...
      - Есть!
      Майор подобрал с пола гвоздь, посмотрел на ноги Топора, которого с трудом волокли по коридору двое сержантов, и вслух подумал:
      - Ну ничего... Я тебя завтра в УВД города переведу. Тогда поближе познакомимся...
      Глава двадцать четвертая
      СЛОВО ИЗ ПЯТИ БУКВ ПО ГОРИЗОНТАЛИ
      Одиннадцать утра - мертвый час для отделения милиции. Все совещания закончились, патрульно-постовые группы разъехались, задержаний нет (не вечер и не ночь все-таки!), обед еще не наступил.
      Жирные южные мухи в блаженстве полета осваивают комнату дежурного помощника начальника отделения. Капитан с глазами сварщика лежит на топчане и шевелит пальцами ног. Когда он сгибает пальцы вовнутрь, синтетические носки отлипают от подошвы, когда вверх - опять прилипают.
      - На пляж бы сейчас, - говорит он голосом трагика, и сержант, разгадывающий кроссворд и совершенно не услышавший начальника, уверенно отвечает:
      - Так точно!
      - Хотя сейчас на пляже, как говорится, тоскливо... Самые красивые
      девушки ушли подремать... Вот ве-е-чером... Кстати, а вот ты
      знаешь, почему у француженок такие хорошие фигурки?
      - Так точно!
      - Что, правда, знаешь? - приподнимает голову капитан.
      - Никак нет! - наконец-то доходит до сержанта, что он сказал что-то не то.
      - А-а!.. То-то! - расслабляет натруженную шею капитан. - Потому что француженки, как говорится, ложатся в постель в восемь вечера...
      - Понятно.
      - Ложатся в постель в восемь, чтобы в десять встать и идти домой... А-а-ха-ха-ха, - искренне радуется избитой шутке капитан.
      В обычной, неслужебной жизни оба они - хорошие люди, добряки и рубаха-парни, но дежурка, как только они в нее ступают, тут же переделывает их, делая глупее и злее. Прямо по поговорке: как одену портупею, так тупею и тупею. Наверное, в дежурке живет какое-то странное невидимое животное. Всякого попадающего сюда оно начинает жадно облизывать, забивая слюною глаза, уши и рот. Достаточно сказать, что кроссворд, на который дома сержант тратит не больше десяти минут, в дежурке не поддается за полчаса.
      - Роман Достоевского. Пять букв, - спрашивает сержант у дежурки.
      Но животное, уже облизавшее его со всех сторон, старательно молчит. Капитан - тоже. Ему надоел эксперимент с носками и теперь он считает мух, пойманных за сегодняшнее дежурство на липкую ленту.
      - Не знаете, та-ащ капитан?
      - Чего?
      - Роман писателя Достоевского...
      - "Братья... как их там... Карамазовы".
      - Да этот фильм я видел. Тут одно слово. Из пяти букв.
      - А по пересечению какие-нибудь слова есть?
      - Да. Получается, что в этом романе первая буква "и".
      - А-а!.. Эт ясно: "Игрок"!
      - Точно. Спасибо, та-ащ капи... А тогда другое слово по вертикали не проходит. А тут верняк - "Театр". Я это слово уже проверил... Значит, последняя - "т"...
      - Такого и слова-то нет, чтоб "и" в начале, а "тэ" в конце...
      В этот момент две самые жирные мухи, словно пара истребителей, идущих на одну и ту же цель, с лету врезались в липкую ленту, и в дежурке стало чуть тише.
      - Добрый день! - возникла за стеклом рекламной красоты мордашка. - Мы из городской студии телевидения...
      Заученным движением капитан выбросил себя из топчана, как из катапульты, за секунду вогнал обе ступни в мокрые туфли и утяжелил голову фуражкой.
      - Слушаю вас! - обратился он к девушке.
      - Мы из передачи "Человек и закон", - поправив черные очки, пропела девушка. - Выходим по субботам. По городскому каналу. Надеюсь, вы нас смотрите?
      - Конечно! - одновременно ответили стоящие перед нею по стойке "смирно" капитан и сержант, хотя ни тот, ни другой никогда не смотрели эту передачу.
      - Нам нужно отснять пятиминутный сюжет у вас, - устало выдохнула девушка. - Как у вас тут душно!
      - Вентилятор того... полетел, - сокрушенно развел руками
      капитан. - А кондиционеры, как говорится, дорогая штука... Извините, вы сказали "Нам нужно отснять". "Нам" - это кто?
      - Я и оператор, - кивнула она вправо.
      Оттуда сделал шаг вперед и тут же шаг назад усатый парень с видеокамерой на плече.
      - Я доложу начальнику? - попросил капитан у корреспондентки и только сейчас, пройдя к телефону и видя уже ее всю, ощутил огненную сухость во рту.
      На девушке неощутимо, почти как воздух вечерних сумерек, висело на ниточках-бретельках платье из шифона. Лифчика не было и в помине, а беленькие плавочки на таких же ниточках ощущались всего лишь чуть более плотным сгустком воздуха.
      - Конечно, доложите, - лениво согласилась она. - Так всегда делается...
      Подполковник долго не мог понять, чего от него добивается дежурный, а когда разобрался, недовольно спросил:
      - Чего им надо?
      Около месяца назад его уже снимали для передачи "Человек и закон". В телевизоре он самому себе не понравился. Вместо солидного, заматерелого подполковника в "ящике" сидел сонный китайский божок с пухленькими ручками, не сходящимися на животе. К тому же наутро ему позвонил начальник городского УВД и выговорил подполковнику за то, что он лезет в камеру. Второй раз наступать на одни и те же грабли он не хотел.
      - Им нужно снять репортаж, как говорится, о последних
      задержанных, - после выяснения редакционного задания сообщил по телефону капитан. - Может, говорят, это поможет следствию.
      - Ты думаешь? - удивился подполковник и тут же вспомнил избитого парня. - Одного точно надо на весь город показать. Может, кто узнает и сообщит его фамилию...
      - Ясно. Разрешите выполнять?
      - Погоди, - укоротил ретивого дежурного подполковник. - Ты это... предварительно шепни этому орлу на ушко, чтоб помалкивал. А то начнет орать, что его в отделении избили.
      - Как начнет, так и закончит.
      - И это... не больше пяти минут. А потом гони этих
      телевизионщиков в шею!
      - Есть!
      Корреспондентка хрустнула блокнотиком, занесла над ним гелевую ручку и тоненьким голоском попросила:
      - Нельзя ли побыстрее?.. Нам еще в ГАИ ехать.
      - Начальник разрешил, - с радостным лицом выскользнул из дежурки капитан. - Но не более, как говорится, пяти минут.
      - У нас и без вашего начальника времени нет. Идемте...
      Безмолвный оператор потрогал усы и, взвалив видеокамеру на плечо, двинулся следом за парочкой. Капитан на ходу рассказывал об обитателях камеры предварительного заключения, стараясь как можно чаще коснуться своим локтем беленького локтя девушки. Говорил он сбивчиво. Аромат духов и близость женского тела пьянили его и путали мысли в голове. Капитану хотелось рассказать о том, что он тоже интересен как человек, но он не знал, как это сделать, и все время жаловался, что служить стало тяжело.
      - Открывай! - приказал он второму помощнику дежурного, курившему до этого на пороге отделения.
      - У нас есть один задержанный, - торопливо объяснял капитан. - Его нужно показать, как говорится, на весь город крупно. Это грабитель. Мы думаем, на его счету не одна обворованная квартира. Рожа исключительно страшная. Не человек, а вепрь...
      - Кто? - остановилась девушка.
      - Вепрь... Дикий кабан то есть...
      - Неужели такой страшный?
      - Мало того, что у него образина - ужас. Так он еще при задержании оказал сопротивление, пытался скрыться путем побега, но, как говорится, был задержан. Естественно, при задержании повторно оказал сопротивление...
      - Его избили? - как-то уж слишком сочувственно спросила девушка.
      - А что делать?.. Служба!
      Под жуткий скрип двери, похожий на вой собаки и на треск раскалываемых орехов одновременно, открылся вид на обитателей камеры. Их было семеро. Сумасшедшего поэта отпустили вчера вечером. Остался Топор и двое бомжей, но зато добавились три кавказца и мальчишка.
      - Пацан пытался угнать иномарку, - сразу отрубил лишние вопросы капитан. - А отснять нужно, как говорится, вот того...
      В направлении его пальца лежал в углу камеры Топор. Трудно было представить, что человек способен свернуться в подобный калачик. Топор смог. Он будто бы каждую минуту ждал, что в камеру ворвется двухметровый бугай и продолжит дело, начатое в комнате с занавешенными окнами.
      - Разбуди его! - приказал сосед ближайшему к Топору кавказцу.
      - Давайте лучше с мальчика начнем, - дрогнувшим голосом предложила корреспондентка.
      - Здесь не получится, - простуженным горлом прохрипел видеооператор. Темно.
      - Можно по одному во двор выводить, - нашелся капитан. - На
      моем дежурстве, как говорится, уже раз так снимали. Только не
      наши, местные, а москвичи, из НТВ. Кстати, мы с вами в городе
      нигде не встречались? - елозя глазами сквозь шифон по телу девушки, спросил капитан.
      - Вряд ли. Я до этого работала в редакции культуры...
      - Самодеятельность, значит, театры?
      - Скорее, цирк...
      - А разве в Приморске есть цирк?
      - Круглый год.
      - А-а, точно!! - хлопнул себя по лбу капитан. - Шапито, как говорится, возле набережной...
      - У нас мало времени, - прохрипел видеооператор.
      - Ну, чего стоишь?! - прикрикнул капитан на мальчишку. - Иди во двор, как говорится, юный рецидивист! Будешь знать, как "мерсы" угонять! - И уже корреспондентке: - Вы с ним не церемоньтесь.
      Ему пятнадцатый год пошел. Уголовная ответственность уже наступила. Впереди у парня - колония...
      Через минуту журналисты и второй помощник дежурного, маленький, до негритянской черноты загоревший младший сержант, привели пацана. Тот как ушел безразличным ко всему, таким и вернулся. Чувствовалось, что в его положении он теперь со спокойствием воспримет не только видеосъемку, но и посылку его космонавтом на Луну.
      Шум все-таки разбудил Топора. Стиснув зубы, он сумел выпрямиться и сесть спиной к стене. Впрочем, стену он не чувствовал. Просто что-то мешало ему упасть, но ему было все равно, отчего это происходит.
      Открылся только левый глаз. С правой стороны лица казалось, что щека срослась с бровью. Единственным глазом Топор обвел уже опостылевший карцер. Он пытался отыскать место в камере, откуда струился знакомый сладкий запах духов. Аромат ощущался частью сна, из которого он только что с трудом выбрался, и если бы он его нашел в камере, он бы впервые в жизни увидел, как выглядит сон со стороны.
      - Фа... Фа... Фа... - не сдержался он при виде прозрачного
      платья из шифона.
      Видеооператор громко прокашлялся, примял усы и старательно прохрипел:
      - Заткнись, бандюга!
      Гелиевая ручка в пальчиках девушки тыкалась в блокнот, оставляя на белой страничке что-то похожее на азбуку Морзе. Улыбкой капитан успокоил ее, а на словах добавил:
      - Да вы не бойтесь его! Он сейчас даже, как говорится, руки поднять не сможет. Одна видимость. Снимайте его.
      - Темно, - напомнил видеооператор. - Надо во двор.
      Двое милиционеров из дежурной патрульно-постовой группы помогли Топору добрести до залитого солнцем двора отделения.
      - Во-он туда, - показал на дощатый забор видеооператор. - На темном фон снимем...
      - Может, лучше здесь, у порога, - робко предложил капитан.
      - Солнце бъет в объектив. Блики.
      - Ну, тогда, как говорится, снимайте у забора. Тащите его туда!
      Милиционерам, прислонившим Топора к горячим зеленым доскам, корреспондентка канареечным голоском предложила:
      - Отойдите, пожалуйста, на несколько метров. А то вы в кадр попадете.
      Одному милиционеру хотелось попасть в кадр, а второму нет, и он утащил своего более честолюбивого коллегу на означенные несколько метров, а поскольку "несколько" по счету идет сразу после цифры "два", то ровно на три метра.
      - Я прицеплю ему микрофончик, - громко сказала корреспондентка видеооператору, - а ты пока выбери точку.
      - Хорошо.
      Хрипел он как алкаш с навеки спаленой глоткой. Или болельщик, сорвавший горло на важном матче.
      Капитан смотрел на него снисходительно. Он все профессии делил на мужские и хлипкие. Журналистику, а тем более тележурналистику он относил ко второму разряду. Себя, естественно, к первому. Впрочем на усатого парня он взглянул мельком. Ему не хотелось терять драгоценные секунды. Солнце угодливо лило свои наглые лучи на девушку, шифон как бы испарился, исчез, и капитан с внимательностью художника, готовящегося рисовать натурщицу, изучал каждый изгиб, каждую черточку в безупречной фигурке. Особенно оценил он ноги. Загар лишь слегка коснулся их, но сделал это так умело, что капитан ощутил густой комок слюны во рту от вида скульптурного совершенства икр и бедер. А когда девушка привстала на цыпочки, прикрепляя микрофон к воротнику майки Топора, и розовая пяточка посветлела, он уж точно решил, что с корреспонденткой нужно познакомиться поближе.
      А девушка именно в тот момент, когда ее пяточки посветлели, защелкнула микрофончик и прошептала на ухо Топору:
      - Сзади тебя три доски висят на верхних гвоздях. Уходить будем после того, как Жора крикнет: "Внимание, съемка!" Понял?
      - Фа... Фа...
      - Молчи... Понял?
      Медленно закрывший и открывшийся левый глаз ответил за Топора.
      - Ты можешь идти сам? - сделал она вид, что микрофончик отцепился.
      Глаз повторил свой ответ. Казалось, что во всей фигуре Топора только и остался от живого этот глаз.
      - Поехали! - обернувшись, крикнула Жанетка. - Он готов!
      Капитан с порога заботливо напомнил:
      - Ты спроси, как его звать! Может, как говорится, хоть тебе признается...
      - Вни-и-имание! - некрасиво и почему-то совсем не хрипло выкрикнул видеооператор. - Съе-о-омка!
      Ладони Жанетки слиплись и, превратившись в нечто острое и целеустремленное, вонзились в щель между досками, и те безмолвно, будто они сильнее милиционеров удивлены странным поведением корреспондентки, разошлись в стороны.
      - Сюда! Согнись! - крикнула она Топору.
      Боль на мгновение ушла из его тела, словно там, за забором, она уже не имела над ним такой власти, как во дворе отделения милиции. Топор сумел согнуться, сумел перешагнуть брус, скрепляющий понизу доски забора, и тут же ощутил, как руки Жанетки подхватили его под мышку, заставили пробежать пять метров и втолкнули в "жигули", стоящие в тени под деревом с распахнутыми дверцами.
      А в эти же секунды во дворе Жора Прокудин, не сбрасывая с плеча видеокамеру, развернулся к двум милиционерам, оказавшимся ближе всех к беглецам, и надавил пальцем на спусковой крючок. Мощный газовый баллончик, вмонтированный в камеру чуть ниже объектива, с шипением готовой вот-вот взорваться бутылки шампанского выхлестнул в лица милиционеров широкую струю.
      - Ты что, ид-диот! - запнувшись на букве "д", вскочил со ступенек капитан.
      Струя, по-змеиному изогнувшись в раскаленном воздухе, метнулась к нему, но не достала. Пальцами капитан нашарил на боку кобуру и, больно сломав ноготь, отщелкнул кнопку.
      - Кино закончено! - на прощание крикнул плачущим милиционерам Жора Прокудин. - Кинщик заболел, - и вышиб плечом еле висящие на гвоздях доски.
      - Быстрее! - взвизгнула из машины Жанетка. - Жо-орик!
      А пистолет все-таки выпростался из тесной кобуры капитана. Щелкнул предохранитель, и пуля, выброшенная в воздух торопливым нажатием на спусковой крючок, проткнула желтое приморское небо.
      - Тр-ревога! - не собираясь никуда бежать, прокричал капитан. - Всем постам - тр-ревога! Догнать их! Быстро! Вишневые "жигули", ноль семь шестнадцать!
      Номер - это последнее, что он успел заметить через щель, образовавшуюся в заборе после Жоры Прокудина.
      - Идиот, - совсем тихо произнес он и как-то сразу непонятно зачем вспомнил, что есть у писателя Достоевского роман с именно таким названием. - Ид-диот.
      Глава двадцать пятая
      ДАВИ НА ГАЗ!
      В зеркало заднего вида всплыл капот милицейского "уазика". Жора Прокудин испуганно обернулся. Он не хотел верить зеркалу. Машина была чужой, угнанной часа полтора назад со стоянки у пляжа, зеркало, соответственно, тоже чужое. А от чужого хорошего не жди.
      - Не может быть, - теперь уже не поверил он глазам.
      Но глаза были свои, родные. Врать они еще не научились. Ни
      близорукостью, ни дальнозоркостью они не страдали.
      - Мусора, - заметила "уазик" и Жанетка. - Жорик, рви!
      - Не может быть, - повторил он. - У них не было во дворе "уазика"...
      Откуда было знать Жоре, что водитель патрульно-постовой машины просто-напросто отъехал на десять минут за куревом. А под выстрел капитана въехал во двор и чуть не забыл про тормоза. Пострадавшие от газовой атаки, на ходу подхватив автоматы, впрыгнули в машину, и милицейский "уазик", больше известный в народе по кличке "козел", рванул за беглецами. Через пять кварталов от двора отделения он их почти настиг.
      - Фа... Фа... - попытались выдавить что-то похожее на слово губы-сливы Топора.
      Его голова лежала на коленях у Жанетки, а Топору чудилось - на пилораме. Каждый поворот "жигулей", каждый рывок ощущались движениями пилы, перерезающей шею. Он хотел сказать именно об этом, хорошо понимая, что сейчас его стоны никого не интересуют, и чем больше он хотел, тем чаще и чаще пила хрустела по позвоночнику и мышцам.
      - Вправо будет переулок! - крикнула глазастая Жанетка. - Давай туда!
      - Вижу! - не отрывая ноги от педали газа, ответил Жора. - Там "кирпич"!
      - Фа... Фа...
      - Гони на "кирпич"! - взвизгнула она.
      - Давай, родная, не подведи, - налег грудью на баранку Жора Прокудин и на ходу бросил "жигуль" вправо.
      Перепуганный автомобиль встал на левые колеса и по-цирковому описал дугу. Колдобина встряхнула "жигуль", он на секунду вообще оторвался от асфальта, и у Жоры Прокудина потемнело в глазах. Рассвет вернулся в них только после удара о землю всеми четырьмя колесами. На Жору с сумасшедшей скоростью несся "КАМАЗ". Ощущение собственного движения исчезло, и только вскрик Жанетки: "Тормози-и!" вернул его к реальности. Не отрывая прилипшую к педали газа подошву, он бросил машину влево, и огромная серая скала "КАМАЗа" с грохотом горного обвала пронеслась в паре сантиметров от багажника.
      Секунда показалась Жоре Прокудину вечностью. Он никогда не думал, что время на земле может течь настолько по-разному. Теория относительности учила, что такой фокус способен произойти только в дальних глубинах космоса, в "черных дырах". Проскочив "черную дыру" на земле, Жора по инерции еще пронесся метров двести по двору детского садика, умудрившись не сшибить ни одной качельки и избушки, и только после этого затормозил.
      Руки трусило на баранке, будто у алкаша с двадцатилетним стажем. Он хотел что-то сказать, но не был уверен в том, что помнит хоть одно слово на русском языке. Впрочем, других языков он вообще не знал.
      - Что? Бензин? - как-то совершенно спокойно спросила Жанетка, и руки у водителя перестали дрожать.
      Жора Прокудин обернулся и с ненавистью, сменившей в душе страх, разглядел между деревьями выбирающийся с шоссе на тротуар "уазик". Его синева почему-то вызывала брезгливость и ожидание боли. "Уазик" не должен был коснуться "жигулей". Иначе он бы заразил их обитателей смертельной болезнью.
      - Что, правда, бензин? - уже глуше спросила Жанетка и щелкнула дверцей.
      - Закрой, твою мать! - гаркнул Жора Прокудин, завел машину и бросил ее по колдобинам серой, ссохшейся земли к виднеющемуся между домами асфальту.
      - Фа... Фа...
      - Молчи, Толюньчик, - назвала Топора по имени Жанетка и погладила пальчиками его распухшую правую бровь. - Молчи. Мы еще не это... не оторвались...
      - Что за менты у них! - ругнулся Жора Прокудин. - Они точно уже весь город по тревоге подняли! Надо линять из машины...
      - Не сейчас. Топор того...
      - Фа... Фа...
      - На себе попру!
      - Да гони ты! - неожиданно всплакнула она.
      Ее слезы резанули Жору по сердцу. Он впервые видел Жанетку плачущей. И эта перемена вдруг резко, под мелькание проносящихся мимо машины столбов, сделала Жанетку, ту Жанетку, что существовала в его душе, совсем иной. Он неожиданно ощутил ее женщиной, а не просто подельником в юбке. Это не была любовь. Скорее это походило на удивление. Но его вполне хватило, чтобы вдруг понять, что спасает он не Топора и не всех троих пассажиров "жигулей", а Жанетку и только ее.
      Руки стали сильнее и увереннее. В них влилось что-то новое, еще ни разу не испытанное. Жора Прокудин бросил машину в обгон с правой стороны хлебного автофургона и зло пожелал "уазику":
      - Поцелуй меня в одно место! Тормоза придумали для трусов!
      "Уазик", впрочем, тоже не собирался соблюдать правила дорожного движения. Вслед за вертким "жигуленком" он делал обгоны с правой стороны, двойные обгоны, подрезал, вылетал на встречную полосу, проскакивал дворы насквозь. В "уазике" уже давно решили, что бандиты - местные, раз они так хорошо ориентировались в городе. Милиционеры не знали, что после Москвы, забитой, утрамбованной машинами, как бочка сельдью, провинциальный Приморск да еще и в пекловое время выглядел для Жоры Прокудина пустым треком для гонок.
      - Слева еще один! - первой заметила вынырнувший из переулка второй милицейский "уазик" Жанетка.
      - Вижу! - зло отозвался Жора Прокудин.
      Ему не хотелось, чтобы та, которую он спасал, хоть что-то говорила. Сейчас не могло быть успокаивающих слов. И хотя он проскочил перед носом у второго "уазика", оставив его в хвосте, предчувствие, что капкан защелкнулся, стало еще сильнее. Где-нибудь впереди "жигули" с беглецами уже наверняка ожидали не "уазики", а "шевроле" или "форды" с мигалками.
      Свернув вправо, Жора Прокудин вогнал "жигули" на самую широкую из тех улиц Приморска, по которым он сегодня ехал. Но и машин здесь оказалось больше, чем где-либо. Вдоль тротуара тянулся полуметровый металлический заборчик, и машина поневоле уперлась в борт грузовика. Левее все было забито автомобилями, будто сейчас здесь снимали фильм о Москве.
      - Ну, давай, давай! - умолял грязный борт "ЗИЛа" Жора, но огромные цифры на этом борту никак не хотели ни уменьшаться, ни отъезжать в сторону.
      - Это конец, Жора, - со вздохом сдалась Жанетка. - Они от нас в трех машинах. Они разгонят их мигалкой. Или выскочат пешком...
      - Вижу! - бросил он быстрый взгляд в зеркало заднего вида. - А что я сделаю?!
      - Фа... Фа...
      - Молчи, миленький, молчи, - закрыла она ладошкой губы Топора и заплакала как ребенок - искренне, громко, без малейшей надежды на лучшее.
      Металлический забор оборвался как-то неожиданно. Поворота вправо не было. Просто кому-то на дачу понадобилась металлическая труба, и он ее вырезал прямо из заборчика в центре города.
      Цифры на борту "ЗИЛа" дернулись вперед, щель между его колесами и краем целого забора стала увеличиваться, и Жора Прокудин не раздумывая бросил "жигули" вправо. Машина вразвалочку, будто пьяный матрос, взобралась на бордюр и рванула по тротуару.
      Перепуганная влюбленная парочка еле успела отпрыгнуть от вылетевшего на тротуар вишневого капота.
      - Козел! - крикнул побелевший парень. - Ты...
      И замер от еще более неожиданной сцены. На пустое место, оставшееся в правом ряду, нырнул из соседнего визжащий милицейский "уазик", но его на секунду опередил маленький кругленький "опель-астра". Звон и хряск на секунду перекрыли все другие звуки шоссе. Даже истеричный вой мигалки.
      - Засранец, ты не пропустил нас! - заорал вылетевший из "уазика" сержант.
      Его глаза уже не слезились, но у него было такое лицо, будто он собирался заплакать. Еще десять минут назад он хотел попасть в телепередачу об отделении милиции, но ему не дал напарник, сказавший: "Давай не будем девчонке мешать". Теперь ему не дали получить премию за поимку преступников.
      А из "опеля" совершенно спокойно выбрался высокий черноволосый мужчина в невероятном для тридцатиградусного Приморска двубортном английском костюме из темно-зеленой шерсти, провел ладонью по затылку, приглаживая его, и холодным голосом ответил:
      - За засранца получишь. На всю катушку.
      Эту эпохальную сцену Жора Прокудин не видел. Он выписал зигзаг по дворам среди красивых многоэтажных домов-"кирпичей", трижды проверил тылы в зеркале заднего вида и только тогда остановил машину.
      - Харэ, уходим! - принял он решение.
      - Помоги, - жалобно попросила Жанетка. - Он тяжелый...
      - Ну, давай.
      Только сейчас Жора Прокудин вспомнил, что спасал не одну лишь Жанетку, а еще и Топора. Даже, точнее, больше всего спасал именно Топора. Самым беспомощным в салоне был он, бывший боксер и метатель резиновых мячиков.
      - Фа... Фа...
      - Не бормочи! - оборвал его Жора.
      Вдвоем они помогли Топору доковылять до скамейки у берега какой-то канавы, видимо, считавшейся в Приморске рекой.
      - Посиди с ним, - приказал Жора Прокудин. - Я отпечатки пальцев сотру. Ты где бралась?
      - За дверцу... И за твое сиденье...
      Он вернулся быстро, менее чем за минуту. По пунцовому лицу Жоры островами были разбросаны мелкие белые пятна. Они выглядели льдинами, которые еще не успели растаять в горячей воде океана.
      - Надо быстрее сваливать, - озираясь, сказал он. - У нас Топор на километр виден. Как светофор...
      - Жора, я видела его, - какую-то чушь испуганно произнесла Жанетка.
      - Кого? - похолодел Жора Прокудин.
      - Там?
      - Где там?! Кого там?! Ты нормально разговаривать можешь? Кого ты видела?
      - Босса... Это он вылез из машины, которая того... перегородила мусорам дорогу...
      - Ты в своем уме?!
      Льдинки на лице Жоры Прокудина слились в сплошной ледник. Они победили теплые воды океана. Только глаза горели прежним огнем.
      - Ну, я не знаю, - сбилась Жанетка. - Ну, может, мне, конечно, показалось, но тот мужик... он... Чисто Босс... Если б еще раз того... взглянуть...
      - Иди, - спокойно ответил Жора. - Сделаешь репортаж для могучего местного ОРТ! На, - протянул он вытащенную из машины видеокамеру.
      - Зачем ты ее взял? - удивилась она.
      - А зачем лишние улики оставлять? И потом... Я за нее две штуки баксов отдал. Почти все, что заработал на славном рынке города Приморска. Почапали, а то мне так пить хочется, что прям бы сейчас пожрал, но спать негде...
      - Ага, - впервые сказал что-то новое Топор и улыбнулся одним левым глазом.
      Глава двадцать шестая
      СЛИШКОМ ПЛОХАЯ ПОГОДА
      Красноярск встретил Дегтяря нудным серым дождем. Лето забыло эти края, увлекшись южными пляжами, длинноногими красавицами и красным вином. На домах, деревьях, машинах, на рябом полотне Енисея, на окрестных горах дремала глубокая осень. Даже зелень листвы не спасала от странного ощущения предзимья.
      Только на третьи сутки после разговора в пивбаре Рыков выдал Дегтярю все, что обещал: и дорожные, и суточные, и за гостиницу. За погоду он не доплатил. Если бы Дегтярь знал, что придется так мокнуть, он бы потребовал полуторные суточные.
      - Давно у вас так? - грустно спросил он дедка, безуспешно ожидающего автобус на остановке без крыши.
      - Чего давно? - не понял дед.
      - Дождь идет.
      - А почитай неделю... Вот... А в году так в двадцать девятом, помню, лило без продыху три месяца и...
      Отвернувшись, Дегтярь пошел к бронированной двери офиса. Он не верил, что дед мог запомнить то, что случилось почти семьдесят лет назад. Дегтярь вообще был безразличен к мемуарам. Лучше людей никто не умеет врать. Точнее, никто, кроме людей, не умеет врать. Но особенно врут столетние деды и историки.
      - Вы к кому? - спросили серые соты переговорного устройства после звонка Дегтяря.
      - К президенту фирмы.
      - По какому поводу?
      - Прокурорско-следственному.
      Соты онемели. Казалось, что от удивления закоротили даже провода.
      - А вам это... назначено? - все-таки спросили, собравшись с духом, соты.
      - Да. Я звонил с утра. Моя фамилия - Дегтярь...
      Через тягучую, как жевательная резинка, минуту соты ожили вновь.
      - Проходите.
      Дверь недовольно щелкнула. Чувствовалось, что она не очень согласна с сотами переговорного устройства, но привыкла им подчиняться.
      Сразу за порогом Дегтяря встретил хмурый охранник в серо-мышином комбинезоне и повел по лабиринтам коридоров в такую несусветную даль здания, будто это и не здание было вовсе, а упавший набок небоскреб, и кабинет президента фирмы при этом находился на верхних этажах данного небоскреба.
      Охранник не проронил ни единого слова, и Дегтярь так и не узнал, чьим голосом разговаривали соты. Серая спина наконец-то остановилась, открыла белоснежную дверь и сыщик с неприятным чувством в душе увидел, что перед ним - приемная, а в ней сидят рядком на стульях какие-то клерки с дипломатами, женщины бальзаковского возраста, ветеран с пестрой нашивкой орденских лент, девушка с диктофоном на коленях и сигаретой в зубах, старательно изображающая из себя матерую журналистку.
      - Мне что же, в очереди сидеть? - попытался Дегтярь разглядеть лицо охранника.
      - Проходите. Президент вас ждет, - вместо провожатого ответила ему из дальнего угла приемной секретарша.
      - Мне без очереди, - напомнил о себе ветеран.
      Его узловатые, будто из пеньковой веревки скрученные, пальцы приподняли с колен густо исписанную бумажку.
      - Идите, господин Дегтярь, - уверенно сказала секретарша, предпенсионного возраста женщина с величественным лицом бывшей работницы горкома партии. - Вы ему нужны.
      Вот это предложение уже не понравилось Дегтярю. Под тихие шаги по ковру он попытался найти фразе хоть какое-то объяснение и не нашел. Озадачила его и внешность секретарши. За последние годы он побывал в десятках офисов по стране. И всюду у двери президента (директора, менеджера, председателя и т.д.) сидели девочки с кукольными личиками. Они с трудом могли связать пару слов, но зато обладали массой других достоинств, особенно тех, без которых нелегко вытерпеть день в офисе нормальному здоровому мужику, скрывающемуся за вывеской президента (директора, менеджера, председателя и т.д.).
      - Здравствуйте, Михаил Денисович! - слишком подобострастно встретил Дегтяря президент.
      На вид ему было непривычно много лет для современного коммерсанта - не менее шестидесяти. Он умело сохранил волосы, тронутые на висках благородной сединой, почти сберег фигуру и довел до совершенства зубы. Впрочем, при нынешних достижениях мировой стоматологии да при его деньгах это было совсем несложно сделать.
      Несмотря на шикарный внешний вид и костюмчик не из самого дешевого парижского бутика президент смотрелся каким-то посеревшим. Ему будто бы за минуту до появления Дегтяря сказали по телефону, что он смертельно болен.
      - Присаживайтесь, - предложил он после влажного рукопожатия.
      Дегтярь медленно опустился в розовое бархатное кресло, предварительно успев отереть о его поверхность пот президента со своей ладони.
      - Вы вкратце знаете характер дела, - напомнил сыщик утренний разговор. - Представители вашей фирмы, скажем так, вывезли со склада другой фирмы, московской, крупную партию электронной техники...
      - Я в курсе, - оборвал его президент. - Я уже разговаривал по телефону с...
      Набросив на нос очки с узкими линзами, он отыскал на перекидном календаре нужную запись.
      - Да... Вот... Мне звонил некий Рыков. Это раз. Два дня назад на вашем месте сидел... сидел... а-а, вот его фамилия - Бардашевский...
      "Барташевский", - мысленно поправил его Дегтярь.
      - Сначала я подумал, что это все - недоразумение, - нервно сбросил очки на стол президент. - Кредитные карточки. Двести тысяч долларов с лишним. Трейлер с моими номерами... Вы меня понимаете?
      - Да.
      - Я думал, что какие-то мошенники берут меня на пушку. Но вчера вечером я... я...
      Его властный голос дрогнул. Дегтярь просто так, для себя, вспомнил, что вчерашний вечер он провел в аэропорту Домодедово, и не нашел никакой связи между стрессом президента фирмы и собой.
      - Вчера... В общем, я понял, что это не мошенники и не юмор. Это серьезно. Очень серьезно.
      Дегтярь упрямо молчал. Во-первых, он хорошо знал, что люди в расстроенных чувствах должны вволю выговориться, а, во-вторых, он просто не знал, чем отвечать. Общие фразы неплохо смотрелись бы в накрашеных устах журналистки, курящей в приемной, но не от имени коммерсанта, побывавшего, судя по внешнему виду и манере держаться, и в шкуре директора советского завода и в сладкой должности секретаря горкома партии.
      - Мой сын в опасности! - словно прочтя мысли Дегтяря, выпалил президент.
      - В каком смысле?
      - О вас мне звонил генерал, зам начальника городского УВД. Значит, вы, Михаил Денисович, не просто частный сыщик, и еще и бывший оперативник. Из тех еще, про которых снимали "Следствие ведут знатоки..."
      - Это вряд ли.
      - Нет-нет, именно из той когорты!
      Губы Дегтяря упрямо сжались. Президент относился к разряду людей, с которыми невозможно спорить. Даже по мелочам. И он не стал этого делать. Из когорты так из когорты. Слово, конечно, помпезное, древнеримское, но его из словарного запаса президента не вытравишь ничем. Когорта, борьба, пролетариат - это навеки зазубренный ряд бывшего пламенного партработника.
      - Почему вы считаете, что ваш сын в опасности? - мягко спросил Дегтярь, одновременно подумав, что зря просил московского генерала-однокашника звонить в красноярское УВД. Помощь пахла обузой.
      - Он пропал! - выпалил после паузы президент.
      - Давно?
      - Вчера вечером.
      - Вы имеете в виду, что сегодня утром вы его уже не видели? - не понял озабоченности президента Дегтярь.
      - Не сегодня, а вчера вечером, Михаил Денисович!.. На вчерашний день я дал ему отгул. Сережа недавно купил квартиру в центре, но еще не обставил. С утра поехал в мебельный решить вопрос с приобретением спального гарнитура и кухни...
      - Он работает в вашей фирме? - не смог Дегтярь пропустить мимо уха слово "отгул".
      - А что тут такого? У меня частная фирма. Я мог бы ее вообще набрать только из родственников. Но я не кавказец. У меня столько родни нет. Зато есть близкие люди. Они - ядро моей фирмы...
      Кивком Дегтярь согласился с самой расхожей философией раннего российского капитализма. Прибыль удобнее всего делить с родственниками. Случайные компаньоны могут и пристрелить за денежки.
      Кивнул он еще и потому, что только теперь понял: Кузнецов С.В., коммерческий директор фирмы, и Кузнецов В.С., президент этой же фирмы, наиближайшие родственники. Вся и разница, что старшего зовут Владимир Сергеевич, а младшего - Сергей Владимирович.
      - Сережа был у меня коммерческим директором, - продолжил Кузнецов-старший. - Именно ему позвонили какое-то время назад из Москвы с выгодным предложением о закупке крупной оптовой партии телевизоров, музцентров, ну и так далее. Сначала мы решили, что это подвох, но продавец сумел доказать нам, что он находится в трудном материальном положении, ему нужны наличные, и он готов немного проиграть, но зато отбиться от кредиторов...
      - А как... этот продавец смог это доказать?
      - Он прислал нам по факсу банковские документы о просроченном кредите. И что важно, он предлагал нам наичестнейший вариант: мы приезжаем за уже купленной аппаратурой, загружаем ее и только потом, приехав в его офис, расплачиваемся...
      - Значит, вы были в их офисе? - напрягся Дегтярь.
      - Не я. Сережа. Он сам ездил за грузом. Ребята гнали трейлер в Москву, а он прилетел бортом...
      - Извините, он такой невысокий, с глубокими залысинами, - коснулся пальцами своего лба Дегтярь.
      - Да. Вы правы.
      Описание получателя груза, сделанное директором московского магазина, совпадало с обликом сына президента.
      - Он лысеет, - мрачно добавил Кузнецов-старший. - Видимо, не мои гены ему достались по части прически. А возможно, сказывается, что он два года отслужил офицером в радиолокационных частях ПВО...
      - Извините, а ваш сын... Вы рассказывали, что он уехал в мебельный магазин. И что дальше?
      - Он не приехал вечером домой, - дрогнув лицом, произнес Кузнецов-старший.
      - Вы живете вместе?
      - У меня шестикомнатная квартира в центре. Сережа с семьей жил у меня. Но, сами знаете, всем хочется иметь свое жилье. Сын купил квартиру, закончил евроремонт, вставил вакуумные окна. Осталась мебель...
      - А он не мог заехать куда-нибудь? - не совсем понимал тревогу отца Дегтярь. - К другу, например.
      - В нашей семье так было не принято... Но даже не в этом дело. Я пытался его вызвать на связь по мобильному телефону. Ноль!.. А утром... сегодня утром... мне позвонили из ГАИ и со... сообщили, что его "БМВ" найдена на том берегу... Она... стояла с открытыми дверцами на окраине Березовки, у леса...
      - Березовка - это село?
      - Вообще-то поселок... Но, прямо скажем, просто большая деревня.
      Дегтярь кивком согласился с определением, хотя никогда в Березовке не был. Ему и сам Красноярск показался огромной деревней. Впрочем, после Москвы все ощущается провинцией.
      - Я уже съездил туда, - со вздохом продолжил Кузнецов-старший. - Ума не могу приложить, зачем Сережа поехал в Березовку... Милиционеры тоже все осмотрели. Говорят, что следов... борьбы или там... насилия нет...
      Голос подвел его. Пошарив по карманам, он торопливо извлек ровненько проглаженный платочек, но подносить его к глазам передумал. Сглотнув слезу, Кузнецов-старший продолжил:
      - Сейчас они ведут работу в Березовке. Их старший, майор, уверял меня, что волноваться не нужно. Что... что... трупа нет, - еле выдавил он слово, которое даже в мыслях не подпускал к себе.
      - Возможно, все обойдется, - попытался успокоить его Дегтярь. Все-таки ничего не ясно. Мало ли... Может, он у кого в гостях, а машину угнали.. Он не мо...
      - Вы не разыщете его? - с интонацией ребенка попросил Кузнецов-старший. - Генерал сказал мне, что вы - гений...
      - Я-а?
      - Да. Он так и сказал... Я плохо верю нашей местной милиции. Они безупречно делают только две вещи: разгоняют бабок, торгующих у магазинов, и собирают дань с фирм и киосков...
      - У меня сейчас дело в оперативной раскрутке, - устало ответил Дегтярь. - Какое - вы сами знаете. У меня практически нет времени...
      - Михаил Денисович, миленький, - налег грудью на стол Кузнецов-старший, - разыщите Сережу! Я вас озолочу! Я сердцем чувствую, что он жив, но еще больше чувствую, что все это связано с той клятой оптовой закупкой в Москве! Ведь Сережа исчез сразу после того, как завертелось дело с кредитными карточками...
      - Вы думаете?
      Безусловно, Кузнецов-младший был свидетелем. Вполне возможно, единственным. Но по сюжету таких ограблений Дегтярь хорошо знал, что после факта никого такой свидетель не интересует. Деньги мошенниками получены, а сами они, как правило, после подобного крупного аншлага уходят со сцены и вновь появляются на ней только в одном случае - профуканы все денежки. Жулье на "мокрушку" не идет.
      - Вы сказали, что Сергей был в офисе той фирмы, - вспомнил самое
      важное из прозвучавшего Дегтярь. - У вас есть ее адрес?
      - Безусловно. В бухгалтерии есть платежки. Если я не ошибаюсь, то
      это на Хорошевском шоссе. Существует такое в Москве?
      - Существует.
      - Значит, я правильно запомнил.
      - Сергей что-нибудь рассказывал об этом офисе? Он там был один?
      - Рассказывал ли? - грустно посмотрел в окно Кузнецов-старший. - Так, по мелочи. Вроде бы первый этаж жилого дома. Какого-то высокого дома... Я дам команду. Оригинал платежки вам принесут...
      За окном лил и лил скучный сибирский дождь. Он уже должен был насквозь протереть своими каплями стекло. Кузнецов-старший любил пасмурную погоду, но сегодня она ощущалась уж слишком пасмурной. Наверное, если бы блеснул солнечный луч, блеснул всего раз, всего на секунду, он бы воспрянул духом, но мутные обложные облака ничего не пропускали сквозь себя. Мокла земля, мокла вода Енисея, мок автомобиль "БМВ" с распахнутыми дверцами.
      - Нет. Они захлопнули дверцы, - вслух подумал он.
      - Я хотел бы побеседовать с теми, кто перевозил груз вместе с вашим сыном, - сухо попросил Дегтярь.
      - Что?.. А-а, это можно... Они все здесь, в Красноярске. Я
      распоряжусь... А как насчет моего предложения?
      - Честно говоря, я не думал еще...
      - Подумайте, Михаил Денисович. Я не обижу. Мне очень нужен хороший столичный следователь, а не наши недоумки. Вы поймите, в этом районе Красноярска я - хозяин... Вы видели людей в приемной?
      - Да. Большая очередь.
      - У префекта района такой нет. Потому что префект - король, но голый. А у меня - деньги. А сейчас деньги значат больше, чем власть. Сейчас, собственно говоря, деньги и являются властью...
      - Не спорю.
      - Помогите, Михаил Денисович...
      - У меня всего пять суток командировки. Этот день уже можно не считать. Пока изучу бумаги, пока побеседую с вашими людьми...
      - Я выделю вам машину с шофером... Джип "Гранд Чероки" вас устроит?
      - Я могу потерять на этом много времени...
      Рывком Кузнецов-старший вырвал что-то из ящика стола. Обычно так вытаскивают морковку из сухой, цепкой земли. Но на стол легла не морковка, а пачка стодолларовых купюр, перетянутая красной микстурной резинкой.
      - Здесь - четыре тысячи. Ничего, что не рубли?
      - Ничего, - ответило что-то за Дегтяря.
      - Охрану вам выделить?
      - Охрану?.. А сын... ваш сын, он имел телохранителя?
      - Он - нет... Сто раз ему говорил. Как об стенку горохом. Я, говорит, криминала за собой не чую, чего мне бояться?.. Если б я знал...
      Светло-зеленая пачка паровозиком подъехала к пальцам Дегтяря. Легкий толчок и отличная полировка стола приблизили к сыщику маленькую частичку счастья. Ничего не поделаешь: вид денег всегда пробуждал в душе Дегтяря что-то похожее на дрожание солнечного зайчика на стене. При этом стена была серая, унылая, в плохих дешевых обоях, а появлялся луч, и она вроде бы исчезала на время. Но луч всегда гас слишком быстро. У денег есть одна особенность: их всегда мало.
      Вот и сейчас Дегтярь посмотрел на пачку и чуть было не попросил еще тысячу. Но Кузнецов-старший, тут же забыв об уже потраченных на сыск деньгах, вновь перевел взгляд на окно и грустно проговорил:
      - Без машины сейчас по городу не проедешь...
      - Да. Я промок, пока шел от остановки, - все-таки сунул Дегтярь серо-зеленую пачку в боковой карман ветровки и тоже посмотрел в окно, будто теперь, после получения денег, он обязан был делать то же, то и Кузнецов-старший.
      А за стеклом темнели деревья, призраками скользили редкие машины и мокли люди на остановке с оторванной крышей.
      - Автобусы редко ходят? - просто так спросил Дегтярь.
      - В моем районе - хорошо.
      - Правда?
      Что-то знакомое привлекло внимание Дегтяря. Он чуть привстал, сдвинул этим движением вправо деревянную перегородку и с удивлением обнаружил на остановке деда, с которым так обстоятельно поговорил о природе.
      - Извините, - напрягся Дегтярь. - У меня вопрос...
      - Я слушаю.
      - У входа в офис есть автобусная остановка. Верно?
      - Да.
      - А почему тогда эта остановка находится от нее так близко?
      - Это одна и та же остановка, - раздраженно ответил Кузнецов-старший.
      Он уже пожалел, что отдал деньги столь глупому и ненаблюдательному сыщику.
      - Но меня так долго вели по коридорам, - посопротивлялся Дегтярь.
      - Просто дом стоит буквой "П". А остановка - примерно посередине ножек буквы, то есть на одинаковом расстоянии и от двери офиса, и от окон моего кабинета...
      - Автобусы, значит, ходят часто? - впившись взглядом в
      сгорбленную, высушенную фигурку деда, спросил Дегтярь.
      - Я уже говорил. Не то, чтобы часто, но, в целом, нормально. По
      расписанию. В других районах - гораздо хуже...
      В экран, образованный рамой окна, въехал чадящий "Икарус". На остановке сначала пропала чернота (все ожидавшие сложили зонты), потом все остальные цвета (люди залезли в автобус), кроме одного - серого. На скамейке остался сидеть на клеенке дед. Серая, не по времени года, фуфайка, серая кепка, серая седина.
      Автобус окатил стойкого ветерана остановки едким выхлопом и покатил по улице с торжественным видом. В Москве автобусы не умеют отъезжать с такой помпой. Наверное, потому, что их слишком много.
      - А сколько маршрутов здесь проходит? - присев, поинтересовался Дегтярь.
      - Один.
      - Серьезно?.. А какой интервал?
      - Ну, сейчас, в обед, где-то минут семнадцать...
      - Значит, уже два автобуса прошли, - самому себе ответил Дегтярь.
      - Почему два? - пришел черед удивиться Кузнецову-старшему.
      "Почему же дед не уезжает?" - мысленно спросил себя Дегтярь и ему на мгновение стало страшно, хотя какой вроде бы страх мог исходить от вида восьмидесятилетнего деда в серой фуфайке. Но он его все-таки испытал и оттого, что испытал, запомнил навеки.
      - Вам вызвать джип? - раздраженно спросил Кузнецов-старший.
      - Пока не нужно, - ответил Дегтярь. - У вас есть сотрудники маленького роста?
      - Конечно, есть.
      - Мне нужны двое таких.
      - Прямо сейчас?
      - Да. Как можно быстрее. Я должен их проинструктировать, пока не
      пришел следующий автобус.
      Глава двадцать седьмая
      РАЗБОРКИ КОМНАТНОГО МАСШТАБА
      Только через двое суток после побега Топор попытался произнести звук, не похожий на "Фа". Он по-старчески медленно приподнял правую руку, стянул с губ что-то мокрое, скользкое и похрустывающее, будто мороженый кальмар, и простонал:
      - Фо-ора... Фа-анетка...
      Сидящий на пороге комнаты лицом ко двору Жора Прокудин вскинул нечесаную голову, обернулся и только после повторных слов-стонов кликнул Жанетку, загорающую на раскладушке у стены:
      - Он очухался... Зовет...
      Хрустнули пружины раскладушки. Жанетка на цыпочках, как девочка-балеринка, пропорхала в комнату, склонилась над Топором и легонько сдвинула капустный лист с его правого глаза. На губах уже листа не было. Понизу, под капустными ошметками бугры и отеки от ушибов были еще и смазаны мелко протертой петрушкой. Человек, не знающий, что здесь происходит, был бы потрясен видом голого парня, выкрашенного чем-то ярко-зеленым да еще и наглухо укрытого капустными листьями. Но именно такой метод лечения помнила из детства Жанетка. В небольшом городишке на Волге, где она родилась, травы и растения всегда ценились дороже заморских лекарств. Таблетки, ничего не поделаешь, одно лечат, а другое калечат. Трава, если, конечно, это именно та трава, что нужна при данной болезни, вреда не приносила, но это уж как кому нравится.
      - Он, наверно, пить хочет, - предположил Жора Прокудин. - Сейчас поищу минералку...
      - Фа-анетка, - наконец-то разглядев невесту, взял ее за руку Топор.
      - Все хорошо, миленький, - успокоила она его. - Все хорошо. Ни одного перелома. Только ушибы. Сильные, но они пройдут. Мы врача приглашали. Он кучу мазей выписал. Я в мази не верю, но, если ты хочешь, могу вместо листьев мазями полечить...
      - Фа-анетка...
      Топор произнес ее имя таким голосом, что стало ясно: если бы Жанетка сказала, что эти мази надо выпить, он бы выпил. Ударение он упрямо делал на первом слоге, точно иностранец.
      - Минералка кончилась, - объявил Жора Прокудин. - Есть "фанта". На самом донышке...
      - Давай, - протянула она руку.
      Жанетка была не в силах оторвать взгляд от еле прорезавшегося правого глаза Топора. До этой минуты она очень боялась, что глаз вытек, и то, что он стал виден, обрадовало ее больше всего. Как будто бы вся жизнь Топора зависела именно от этого глаза. Хотя самые большие ушибы оказались вовсе не на лице, а на левой руке и бедре левой ноги. Особенно на бедре. Синяк на нем наползал на гематому, гематома на синяк и так далее. Нормальные цвет кожи начинался только ниже колена. До сих пор она не могла понять, как Топор сумел дохромать с ними до дома. Стерев зелень с посиневших, похожих на переваренные сосиски губ, она медленно сцедила в еле приоткрывшуюся щель остатки "фанты" и попросила:
      - Ты больше не разговаривай. Ты молчи...
      Севший у изголовья Топора Жора расценил ситуацию иначе:
      - Пусть сначала расскажет, какого хрена он полез в квартиру.
      - Не видишь, у него сил нет! - львицей набросилась Жанетка на Жору. Отойдет - расскажет...
      - Тогда уже поздно будет.
      - Много ты понимаешь!
      Чуть приподнявшаяся рука Топора остановила перепалку. Он послушал отвоеванную им тишину и чуть слышно произнес:
      - Фо-ора, я хотел как лучше... Шиво-о ево-о фда-ать, ефли денефки у ни-иво до-ома... Я и за-алеш-ш...
      - Дурак ты, Топор! - не сдержался Жора Прокудин. - И логика у тебя дурацкая! Кто же такие деньги дома держит, да еще и уезжает от них на целую неделю! Ты банкиров не знаешь!
      - Не ругай его, - опять стала на сторону Топора Жанетка. - А может, он и вправду хотел как лучше...
      - А вышло как всегда! - огрызнулся Жора. - Никакого терпежа у вас нету. С вами вместе хорошо дерьмо есть!
      Он вскочил и швырнул пустую пластиковую бутылку. Оранжевая этикетка "фанты" мелькнула в сумеречном воздухе комнаты, вылетела через дверь во двор, под солнце. И сразу стала еще ярче. Она будто бы впитала за время полета в себя солнечный свет.
      - Нам до банкира осталось всего ничего прождать, - не в силах оторвать глаза от ярко-оранжевого, так похожего на золото, раздраженно произнес Жора Прокудин. - Тогда четверо суток оставалось. Сейчас вообще всего двое...
      - Фо-ора, это... это не ба-анкил, - так и не смог Топор выжать
      из себя "р".
      Если учесть, что он картавых на дух не переносил, то понять его
      состояние сейчас смог бы любой. Но только не Жора. Потому что он заметил не одну букву, а целое слово, точнее сразу два. И самое главное частичку "не".
      - Ты что имеешь в виду? - снова сел он на стул.
      - Та-ак... ну, на фа-атере, фивет не банкил, а кульел... ну, фто налкотики вофит...
      - Возит? - не понял Жора Прокудин слово.
      - Да... Вофит... И не Шергеев он, а... а Шинеблюхов...
      - Чего он сказал?
      Жанетка прикусила губку, горестно помолчала и все-таки произнесла именно то, что подумала:
      - Топор сказал, что ты дурак, Жора... В чистом виде... В той квартире, которую мы пасли, жил не Сергеев, а некий Синебрюхов. Судя по всему, обычный наркокурьер...
      - Не может быть! Сыщик в записной книжке... И потом это... мне соседи сказали, что он не местный, что он хазу снимает...
      - А что, сыщики не ошибаются?
      - Ну, вообще-то...
      - Сыщики, что, не люди?
      - Но там же адрес!... А с чего он взял, что этот... Синебрюхов?! С чего он это придумал?
      Синие губы Топора, больше всего хотевшие покоя, опять были вынуждены задвигаться.
      - Мент один длугому менту иво кшиву покафывал... Я видел... Не Шергеев он... А Шине... а-а, ладно... И фотку иво я видел... Он лышый, с годинкой на левой щеке...
      - С чем? - снова не расслышал Жора.
      - С родинкой, - перевела Жанетка.
      - У Гвидонова нет родинки, - вспомнил фотографию Прокудин. - Ни одной... И он совсем не лысый...
      - Дура!.. Какая я дура! - всплеснула она руками. Поверила в сказки про золотые горы! Кому поверила?! Прохиндею!
      - Ну, ты это... не гони! - вскочил Жора Прокудин.
      - Да если б я тогда Топора не уговорила...
      - А ты, что ли, не прохиндейка?!
      - Я - прохиндейка?!
      Она вскочила и, стиснув кулачки, снизу вверх смотрела на наливающееся кровью лицо Прокудина.
      - Я - прохиндейка?!
      Сбрасывая движением капустные листья с левой, почти неощущаемой руки, Топор все-таки нащупал ее пальчики и попытался сжать. Жанетка удивленно дернулась, посмотрела на зеленую, будто облитую болотной жижей, руку, и жалость проколола ее сердце.
      - Не гугайтесь, - тихо попросил Топор. - Не гу...
      - Можешь валить отсюда вместе со своим хахалем! - по-итальянски широко взмахнул руками Жора Прокудин. - Я и без вас этого козла найду!
      - А украденное ты нам вернешь? А, вернешь? - нервно задергала головой Жанетка.
      - Какое украденное?!
      - В поезде, миленький мой... В поезде...
      - А мне кто мое вернет?!
      - Так ты же был движком поездки! Тебе же в одном месте загорелось! Или мне?..
      - А кто тебя просил все деньги, что мы наработали в первый день, вышвыривать за эту дерюгу из шифона?! А?!
      Если бы не пальцы Топора, беззащитные мокрые пальцы, пытавшиеся ухватиться за ее ладонь, она бы наверняка врезала Жоре Прокудину по физиономии. Но она была левшой, а жених удерживал именно эту руку. Правая как бы и не существовала вовсе.
      - Ну, ты и жлоб, Жорик! - сочно обсасывая каждое слово, произнесла она. - И падаль последняя!
      - А то, что я утром на рынке наработал, кто мне вернет! По дури твоего дружка мы вынуждены были эту хренову видеокамеру покупать! Ты мне за нее деньги вернешь?.. И баллончик я еще покупал... газовый, - вспомнил он.
      - В жопу себе засунь этот баллончик!
      - А себе не хочешь?!
      Чье-то покашливание испугало обоих. Жанетка, уже решившая вырвать пальцы и врезать Жоре по морде, обернулась к двери и непонимающе посмотрела на бледное долговязое создание с фингалом под глазом. На создании мешком висела изжеваная майка с дурацким гербом города Приморска и шорты размера на два больше необходимого. Фингал был зеленым, то есть уже застарелым. Светлая щетина делала лицо парня еще более беспомощным, чем фингал, майка и шорты вместе взятые.
      - Чего тебе надо?! - рванул к нему навстречу Жора Прокудин и грудью вытолкнул его за порог. - Мы не сдаем комнату! Мы сами - курортники!
      - Я - по адресу, видите ли, - смутившись, ответил гость.
      - Чего - по адресу?.. Тут по адресу два взвода отдыхающих проживает. Кто тебе нужен?
      - Фо-ога, - пропел из комнаты Топор. - Не гони его... Он холофий палень... Он меня спас...
      - Когда это он тебя спас?
      - Мы кантовались в одной камеле... У ментов... Он мне фосдь дал...
      - Чего?
      - Гвоздь, идиот! - выкрикнула Жанетка. - Пусти человека в комнату! Слышишь, это друг Топора!
      - Пушти, - пропел страдалец голосом оперного трагика. - Он меня спас...
      - Как это он тебя спас? - не понял Жора. - Всех твоих обидчиков, что ли, поколашматил?
      - Не-ет... Ты фто не уфнал?! Это ф тот пасан, фто скажал, где я кантуюсь...
      - Когда это он сказал? - теперь уже удивилась Жанетка. - Я ж сама по отделениям металась, пока не выяснила, что тебя именно в этом держат...
      Гость смущенно, по-стариковски, прокашлялся и промямлил:
      - Видите ли, я не смог по целому ряду причин сразу сообщить вам о местонахождении Анатолия. После освобождения из камеры временного задержания я пошел сначала к своей квартирной хозяйке, ну, к той, у которой я снимаю уголок, но она выкинула мои вещи, сказав, что с бандитом под одной крышей жить не будет. Видите ли, обо мне у нее уже поинтересовался участковый инспектор милиции. Она испугалась... Знаете, у нашего народа страх живет в подсознании. Это еще со времен сталинских репрессий...
      - Ты речь закончил, депутат? - сплюнув прямо на сандалию парня, спросил Жора Прокудин. - Я отключаю микрофон...
      - Я вынужден был отправиться на поиски нового жилья и совершенно неожиданно встретил однокашника. Вообще-то мы учились в параллельных классах, но друг друга знали. Я после школы поступил в Литинститут, а он в какое-то военное училище. Представляете, он, оказывается, уже лейтенант, техник самолета...
      - Вечно грязный, вечно сонный техник авиационный, - добавил Жора Прокудин. - Чеши отсюда, отставной писатель!
      - Не гони его, Фо-ола, - грустно попросил Топор. - Он ховофый...
      - Может, его на полное довольствие поставить, а? - громко съехидничал Жора. - У тебя трудовая книжка есть, классик мировой литературы?
      - Нет, - честно ответил парень. - Я как ушел из института по этическим соображениям, так и не работаю...
      - Что значит, этическим? - удивился редкому словцу Прокудин.
      - Видите ли, в институте главное - теория, а теория, как сказал классик, суха, а древо жизни вечно зеленеет...
      - Решил свежих плодов посрывать побольше?
      - Нет, что вы!.. Я решил изучить жизнь изнутри. Пропустить ее, так сказать, сквозь себя...
      - Не надорвался? Я так понял, ты теперь бомжом работаешь?
      - Я - представитель свободной профессии!
      - Вор, что ли?
      - Я - поэт!
      Из комнаты нехотя вышла Жанетка. От вида ее изящной фигурки, еле прикрытой двумя лепестками лифчика и лепестком плавок, гость обомлел. А ей был совершенно безразличен небритый гость, но она так сильно сейчас ненавидела Прокудина, что готова была потребовать, чтобы и этого парня взяли в компанию. Хотя компании уже, вроде, и не существовало. Если бы не состояние Топора, она бы уже давно хлопнула дверью.
      - Не издевайся над человеком, - потребовала она. - Может, ему и вправду негде жить... Пусть у нас поживет.
      - Нет-нет! Я не нуждаюсь в этом! - густо покраснел гость. Щетина на его впалых щеках стала еще белее. - Однокашник поселил меня в их офицерском общежитии. Условия, конечно, в бытовом плане нелегкие, но мне даже интересно. Теперь наяву вижу будни морской авиации...
      - Какой? - удивился Жора Прокудин.
      - Морской.
      - А такая еще есть?
      - Видите ли, самолеты есть, но топлива нет. Они практически не летают. Один самолет-амфибия стоит на боевом дежурстве с полными баками - и все. А остальные...
      - Старичок, мне лично твои самолеты до одного места! - похлопал себя по плавкам Жора.
      - Да пусти ты его! - не сдержавшись, толкнула она Прокудина в
      плечо. - Человек в гости пришел. Пусть с Топором поговорит.
      - Да что хотите, то и делайте! - отмахнулся от них Жора. - Хоть
      целуйтесь взасос! Я уже давно понял, что родился не на той
      планете! На этой я никому не нужен!
      Он с безразличным видом нырнул в комнату, вытащил из-под подушки карту Приморска и с нею под мышкой протопал к пустой раскладушке во дворе. На нее густо лились солнечные лучи, металлические трубы раскалились, а постеленная поверх простыня ощущалась поверхностью неплохо нагретой печки. Но Жора Прокудин лег на нее назло Жанетке. Почему именно назло он не мог понять, но казалось, что назло.
      Карта прохрустела и развернулась над его головой в вытянутых руках. Тень от нее получилась кстати. Хотя Жоре нужна была вовсе не тень, а названия улиц Приморска. Он не верил, что сыщик мог ошибиться. Он лихорадочно искал в хитросплетениях южных улочек и переулков еще хотя бы одну начинающуюся на "Пр" и заканчивающуюся на "я". Искал и не находил. Похоже, что других улиц, не вошедших в его список, в бывшей советской, а ныне российской здравнице, не существовало.
      Городские кварталы - ровненькие и прямоугольненькие в центре, корявые, похожие на бред абстракциониста на окраинах - то наплывали на него, растекаясь и превращаясь в растаявшее масло, то снова обретали прежние черты. Голоса из комнаты - звонкий и до тошноты пртивный Жанеткин, шипилявый Топора и певуче-нудный поэта-гостя - тоже то слышались, то, заглушаясь и истончаясь, пропадали. И когда карта города простыней укрыла голову и грудь Жоры Прокудина, кварталы и голоса исчезли окончательно.
      Душа долго падала в кромешную тьму, падала совсем не боясь ее и даже не ощущая, но как только коснулась чего-то очень похожего на дно, темнота стала редеть, и Жора увидел себя в каком-то странном помещении. Его пол вибрировал точно ткань батута и шуршал словно опавшие листья. Только листья были вовсе не красными, желтыми и оранжевыми, как полагается осенью, а каких-то размытых цветов. Одни напоминали по краскам выцветшее осеннее небо, другие - недозревшую свеклу, третьи - попавшую под воду акварель. К тому же все они были до того грязными, словно о них вытирал ноги в течение года миллионный город.
      Нагнувшись, Жора Прокудин поднял с пола один из этих листков,
      самый размытый по цвету и самый грязный, и сразу узнал в нем
      купюру, которую у него не взяли в магазине во время покупки
      видеокамеры. Он еще долго скандалил потом с мокрогубым
      парнем-продавцом, тыкал его носом в номер и серию, отчасти заметные сквозь копоть, но мокрогубый оказался неумолим. Банкнота так и осталсь в кармане у Жорика.
      А пришла она к нему на рынке. Где-то от седьмого или восьмого торговца. Но именно на седьмом или восьмом торговце Жора Прокудин, с беспощадным лицом собирающий помянутые вчера настоящим базарным мытарем семьдесят тысяч за место, пришел к невероятному открытию: все поголовно давали дань исключительно грязными купюрами. Как будто для них они имели меньший номинал, чем тот, что красовался на бумаге.
      К концу обхода, когда ощущение, что за тобой следят, стало уж вовсе нестерпимым, Жора Прокудин заскочил в туалет, пересчитал в кабинке за намертво исписанной матерными стишками дверью добычу и ужаснулся ее виду. В руках он держал не пачку хрустящих купюр, а нечто похожее на стопку грязных носков. Такое впечатление, что в Москве и провинции ходили совершенно разные деньги. Но это были все-таки деньги, и он, тяжко вздохнув, обмотал их мытарским синим халатом и выскользнул из туалета уже самым обыкновенным курортником.
      И сейчас, на дне странной комнаты, он остался наедине с целым скопищем ветхих ветеранистых купюр. Наверное, так же выглядит пол в хранилище, где готовятся к уничтожению изъятые из оборота деньги.
      - Значит, ты, грязнуля, тоже имеешь ценность? - спросил он старую знакомую. - Значит, ты тоже денежка?
      Она промолчала. На ней не было ни одного живого существа, способного говорить. Двуглавый орел был расплющен, а из марсианских кустов виднелись лишь заячьи уши. На еле угадываемом рисунке был изображен кусок города. Кажется, Красноярска. Жора Прокудин никогда не был в Красноярске и не ощущал, что этот город хоть как-то приложится к его судьбе. Вот совершенно не ощущал. Для него, никогда не пересекавшего уральский хребет, Красноярск был городом на другой планете. Даже мост, нарисованный на купюре, выглядел каким-то нереальным, инопланетным. Из-под него выплывало судно, скорее похожее на космическую ракету, чем на судно, а вдали дымили падающими кометами две заводские трубы. На обороте была нарисована гидроэлектростанция. Березы на переднем плане делали ее уже более земной, но ощущение инопланетности так и не исчезло.
      - А говорят, грязь к деньгам не липнет, - съехидничал Жора Прокудин.
      - С чего ты взял? - ответил голос из вышины.
      А может, и не из вышины. Купюры под ногами враз зашуршали, будто переговариваясь, и Жора догадался, что говорят именно они.
      - Так вы же - грязные! - отпарировал он. - Хуже свиней!
      - Это не та грязь, которой нужно брезговать. Это - трудовая грязь. Как на теле шахтера после смены...
      - А есть другая?
      - Еще как! Такая страшная, что и не представить! Она в основном липнет к душе. Вот ее отдраить трудно. А то и невозможно. Она, кстати, может оставить все купюры чистенькими. Но все равно ведь прилипнет.
      - Раз вы такие умные, то разъясните: вот вы, деньги, - добро или зло?
      Пол опять зашуршал, зашевелился шкурой огромного вздрогнувшего во сне существа и все-таки ответил:
      - Смотря кому.
      - То есть?
      - Если на добро, то - добро, если на зло, то - зло.
      - Чушь какая-то! А на чем написано, что оно добро, а не зло? Нету на вещах таких бирок!
      - На всем написано. И на вещах, и на делах. Читать уметь нужно.
      - А если от вас вообще избавиться. Ну вот нет в мире денег - и
      все. Никаких проблем с деньгами!
      - И как ты это себе представляешь?
      - А взять и отменить вас указом. По всей планете!
      - Эх-хе-хе, - тяжко, пережито вздохнули тысячи бумажек. - Уже было. Все было на земле. И отменяли, и карточками заменяли, и трудоднями. Никакого толку! Все равно потом оказывалось, что мы нужны. Всем нужны. Мы не бумажки. Мы - нечто большее. Мы - цифры, а мир держится именно на цифрах. Вот так-то!
      - Как мне вас не хватает! - не сдержался Жора Прокудин. - Жуть как не хватает!
      - А нас всегда мало.
      - Да мне и надо-то для полного счастья всего чуток - где-то полмиллиарда долларов. Больше не надо. Два вроде как много...
      - А нами, рублями, значит, брезгуешь?
      - Ну что вы, миленькие! Если по курсу, то всегда пожалуйста!
      - Так нас здесь и есть ровно полмиллиарда долларов.
      - Серьезно?
      - Пересчитай.
      - И я могу вас забрать?.. Забрать туда, наверх?.. Забрать у сна?
      - Если упрешь. Силенки-то есть?
      - Да я... Да вас...
      - Бери. Нам не жалко. Нам все равно, у кого мы в карманах и в бумажниках живем.
      Упав ничком на дрогнувший матрас из денег, Жора Прокудин принялся сгребать их к себе. Сгребать руками и ногами. Он плыл среди денег, и они волнами накатывали на него. Приятными теплыми волнами. Он даже не замечал, что все купюры грязные, что от них дурно пахнет, что они скользят, будто смазанные жиром. Или кровью. Свежей кровью.
      Он греб не только руками и ногами, но и головой. Бумага лезла в рот, щипала глаза, колола и щекотала кожу. А потом как-то резко, комками влезла сразу в обе ноздри, и Жора зашелся в одышке.
      Вскинувшись на хрустнувшей раскладушке, он скинул с себя карту города и с удивлением обвел мутным взглядом двор, погружающийся в вечерние сумерки.
      - Полная перестройка! - неприятно удивился он, увидев, а, точнее, сначала ощутив, что у него обгорели бедра. Особенно левое.
      - Жанетка! - звериным голосом заорал он.
      - Чего тебе? - лениво вытолкнула она себя на порожек.
      Ее ладное тело пряталось за красный в белый горох халатик.
      - Ты когда его купила?
      - Ты за этим звал?
      - У-уй, как больно!.. Ты почему меня не растолкала?! Я по твоей милости обгорел!
      - А я у тебя нянькой не работаю! Это - твои проблемы!
      - А-а! - вскрикнул он в попытке встать и доказать Жанетке где ее, а где его проблемы. - Неси кефир, дура! Меня как поджарили!
      - Ну да! Прям разбежалась!
      - Стой!.. А это... где деньги?
      - Какие деньги?
      - Грязные.
      - Ты совсем со своими миллиардами чокнешься.
      - А что... не было денег?
      Фыркнув, она исчезла в комнатке. Там, внутри, нуднил своим канцелярским голосом приблудный поэт. Топора не было слышно.
      Оглядев посеревший двор, Жора наконец-то протрезвел. Денег, которые он так старательно, так самозабвенно сгребал к себе, здесь не было и в помине. Сон не отдал их.
      - Вот так всегда! - ругнулся Жора Прокудин. - Как что хорошее, так другим, а не мне!
      Глава двадцать восьмая
      СЕРЫЕ МЫШКИ ДЕГТЯРЯ
      Самый тяжелый после переезда в другой район земного шарика - второй день. Считается, что в первый день организм еще ничего не понимает, а во второй, все уразумев, начинает привыкать или, говоря сухим научным языком, акклиматизироваться.
      Для Сибири это правило, видимо, не годилось. Дегтярь уже к вечеру первого дня почувствовал себя разбитым. Скорее всего, над ним издевалось время, точнее, часовые пояса. Клетки, нервы, кости, волосы требовали сна, требовали ночи, потерянной во время перелета из Москвы. Он бодрствовал уже более тридцати часов подряд и вроде бы должен был радоваться, что ночь в Красноярске наступит на четыре часа раньше, чем в Москве, но, когда она все-таки наступила, и город зажег огни, он с раздражением понял, что доберется до гостиничной койки еще совсем не скоро.
      - Так где ты его передал? Где я сказал? - уже в третий раз спросил он маленького курносенького парня, курьера фирмы Кузнецова-старшего.
      - Да. Точно там. Как дедок в дом вошел, так я и передал, - испуганно объяснил парень. - Еще потом узнал, что за дом. Оказалось - его. Живет он там давно... С довоенных времен... А может, и раньше...
      Слежку за дедом в серой фуфайке курьер воспринял как нечто похожее на подготовку ограбления. За три месяца работы в фирме он понял, что честного бизнеса не существует и просто существовать не может. Сотрудники фирмы безо всякого стеснения судачили о сомнительных сделках, черном нале, уходе от налогов и банковских аферах, и после подобного ликбеза любое событие в конторе или около нее парень воспринимал как нечто криминальное.
      Немного успокаивало только то, что холеного мужчину с ровно остриженой, красиво поседевшей бородкой он видел впервые и, значит, с образом конторы никак совместить не мог. Даже после того, как услышал его приказ в кабинете шефа да еще и в присутствии Кузнецова-старшего.
      Бородач казался чрезвычайно странным человеком. Несмотря на исключительно интеллигентную внешность он часто и громко, с хрустом, зевал, по нескольку раз спрашивал об одном и том же и постоянно совал руку в боковой карман ветровки, будто именно там у него находилось сердце и он все время проверял, не остановилось ли оно.
      - Дед часто озирался? - ладонью согнав с губ очередной зевок, спросил Дегтярь.
      - Да не очень.
      - Если бы ты сам добирался от остановки у офиса до его дома, ты
      бы ехал этим же маршрутом?
      - Я?.. Вообще-то я в другом районе живу... Я...
      - Что ж ты, город не знаешь?
      - Вообще-то знаю...
      - Ну, и как бы ты ехал?
      - Как?.. Наверное, так же... Ну, может, в одном месте не стал бы
      пересадку делать...
      - Почему? - лениво удивился Дегтярь.
      - Там всего две остановки проехать надо на другом маршруте. Деду, как пенсионеру, платить не нужно. А мне бы пришлось. Я бы сэкономил пехом...
      - Пе-ехом, - перекривил Дегтярь. - Нельзя быть таким жадным.
      - А я и не жадный.
      Курьер обиженно шмыгнул носом и, повернув голову влево, уставился на висящую на стене копию картины художника Сурикова "Покорение Сибири Ермаком". Копия была неплохой. Только татарская конница, скачущая по верху речного обрыва, выглядела скорее не конницей, а добравшейся до уреза воды тайгой. Со школы курьер помнил, что Суриков - его земляк, но только теперь, глядя на эпохальное полотно, заметил, что нос и глаза Ермака, рукой указующего на смятенных врагов, были так похожи на нос и глаза Кузнецова-старшего. Он всего третий раз в жизни сидел в кабинете президента фирмы и впервые без него.
      - Он с кем-нибудь по пути заговаривал? - тоже посмотрев на казаков, палящих из всех ружей по щитам ордынцев, спросил Дегтярь.
      - Да вроде нет.
      - Мне нужно не вроде, а точно!
      - Нет, не заговаривал.
      - На сто процентов?
      - Да.
      - В магазин заходил?
      - Нет.
      - Вот так запросто доехал до дома, вошел в него и все?
      - Да.
      Скучный курьер надоел Дегтярю. Такие люди даже если что и знают, ничего не скажут. Со страху. Второй фирменный коротышка, экспедитор грузовых перевозок, выглядел повеселее. Именно ему Дегтярь отдал рацию, угодливо предложенную Кузнецовым-старшим.
      Дед исчез за калиткой собственного двора три часа семь минут назад, а рация упрямо молчала. Но даже это нравилось Дегтярю. Он приказал выходить на связь только после появления чего-то существенного, и рябой экспедитор, судя по всему, ревниво исполнял его указание.
      - У меня в ваших краях старый друг живет, - с ходу придумал
      Дегтярь. - В какой-то Березовке. Это далеко от Красноярска?
      - Не очень... Если машина есть, то вообще рядом.
      - Симпатичный городишко?
      - Райцентр.
      В голосе курьера сквозило презрение. Наверное, все-таки к райцентру, решил Дегтярь, и еще раз спросил:
      - Он чем-нибудь знаменит?
      Вздохом курьер предварил свой ответ. Само сидение в президентском кабинете выжимало из него силы, а допрос бородатого, явно не местного, судя по певучему голосу, бородача, забирал даже их жалкие остатки.
      - Березовка-то? - переспросил он. - Нехорошее место.
      - Почему же?
      - Бандитов там много.
      - Что, все жители поголовно - бандиты?
      - Ну, не поголовно. Так не бывает. А недавно у них банду взяли. Во всех газетах было написано. Даже в столичных...
      - Большая банда?
      - Трое. Пацаны... Но звери страшные...
      - В каком смысле?
      - Ну, поубивали народу много... Могли просто так, за бутылку водки убить...
      - Собутыльника, что ли?
      - Нет. Убить хозяина дома и что есть украсть... А там народ бедный. Всех денег, что украли, порой на бутылку хватало...
      - Значит, бандитское место эта Березовка...
      Шорох эфирных шумов заставил Дегтяря взять со стола рацию и прижать к уху. Внутри черного брикета будто бы резвились мыши. Они шуршали соломой и никак не могли найти выход из подпола. Дегтярь не мешал мышам.
      - Твою мать! - наконец-то подали они человеческий голос. - Кто эту парашу придумал! Але! Вы меня того... слышите?.. Или нет?..
      - Слы-ы-ышу, - растянув "ы" в зевке, ответил Дегтярь. - Чего у тебя?
      - Это кто?
      - Это я. Тот, что с бородой. Ну, давай быстрее говори, что случилось.
      - Дед того... вышел из дома и почапал по улице вниз.
      - Чапай за ним.
      - А если засечет?
      - Не лезь под фонари. Твое спасение - темнота. Ты что, фильмов про шпионов не видел?
      - А если побежит?
      - Кто побежит? Дед?
      - Ага.
      К горести Дегтяря экспедитор оказывался еще глупее курьера. Исполнительный дурак хуже врага.
      - Слушай приказ, - забыв о подкатывающемся ко рту зевке, отрубил Дегтярь. - С деда глаз не спускать! При побеге преследовать, не теряя из виду и самому не попадая в поле зрения! Понял?
      - Ага.
      - При первом же контакте его с кем-либо срочно выйди на связь! Понял?
      - А вы шефу скажите, что я сверхурочные отрабатываю? Ночь все-таки...
      - Премиальные будут точно! Кузнецов мне так и сказал: обоим - по премии, - соврал Дегтярь.
      - Тогда хорошо.
      - Следи в оба!
      Мыши опять стали шурудить в сухой соломе. Все-таки мыши. А как сейчас Дегтярю не хватало пары волков. Чтоб не шуршали, а в два броска настигли цель, схватили зубами, притащили и бросили к его ногам. Хотя, возможно, дед и не был ниточкой к цели. Мало ли чайников сидит на остановках, пропуская по два-три автобуса!
      Глава двадцать девятая
      СУНДУК С СОКРОВИЩАМИ
      Дом изнутри пропах старыми тряпками, пылью и трухой. Согнув руку в локте, Дегтярь вдохнул сквозь ткань ветровки воздух. Теперь он стал гораздо чище. Ощущение было обманчиво, но он все-таки спрыгнул с подоконника вовнутрь дома. Половицы проскрипели, будто протираемое тряпкой окно. Руку пришлось опустить, и чудный воздух дома вновь заполнил легкие Дегтяря. Желтым кружком фонарика он осветил половицы у своих ног, но досок не увидел. Поверх них лежали серые шерстяные дорожки. Они были такие старючие, что, скорее всего, уже срослись с досками пола.
      Луч рывками обежал комнатку: засаленные обои с дурацкими крупными бабочками, иконостас на стене из двух десятков фотографий, по большей части пожелтевших, ветхих, панцирная кровать с никелированными шишечками, телевизор с линзой.
      Не удержавшись, Дегтярь проскрипел к нему по комнате и с интересом заглянул вовнутрь линзы. Там, как и положено было для таких конструкций пятидесятых годов, синела вода. Причем от нее не пахло тиной. Вода была свежей.
      "Неужели работает?" - удивился Дегтярь, но искать штепсель не стал. Он искал иное, совсем иное.
      В дальнем конце улицы, за кирпичной доминой трансформаторной подстанции, стоял джип. В нем ждали его мрачный, азиатского вида водитель и два телохранителя-качка.
      До дома деда Дегтярь добрался тылами, смело перелез забор, поскольку по докладу курьера собаки во дворе не было, ни злой, ни какой другой, и ножом отщелкнул створку окна.
      Он и сам не знал, что же здесь искал. Просто нужно было что-то делать, чтобы не уснуть, и он решил наведаться к деду в гости, пока тот топал куда-то по полночному городу.
      С новой точки луч фонаря нашел уже другие вещи: горшки с цветами на подоконниках, гобелен с русалкой, шкаф с зеркалом. Комната уже стала казаться странной. Подумалось, что если пройти к шкафу, стать к нему спиной и снова осветить ее, то луч обнаружил бы уже совсем другие вещи. Комната напоминала матрешку, которую, сколько ни открывай, последнюю все равно не найдешь.
      Дегтярь никогда не подчинялся наваждениям. Он верил только в факты. Но этой ночью на мгновение сдался. Усталость, застрявшая в скулах и в сердце, заставила его пройти к шкафу, упереться в него спиной и снова обвести комнату лучом. Мелькнул знакомый иконостас из фотографий, панцирная кровать, гобелен и горшки с цветами. Мистика испарилась. Остался запах старых тряпок, пыли и трухи.
      "Колхоз "Напрасный труд", - мысленно обозвал свои хлопоты Дегтярь, но пачка долларов, ощущаемая на груди как нечто приятное, радостное, родное, заставила его осмотреть поближе уже осмотренные лучом вещи.
      Под тяжелым, будто мешок с цементом, матрасом он ничего не обнаружил, кроме пары старых портянок. Возможно, что дед имел обыкновение сушить их именно таким способом. На фотографиях все люди выглядели веснушчатыми. До того они были засижены мухами. В земле горшков обрамлением к цветам желтели окурки.
      По-собачьи подвигав носом, Дегтярь еще раз внюхался в уже почти неощущаемый воздух дома и присутствия табака в нем не нашел. "Camel", считал он с окурка уцелевшую у фильтра надпись.
      Обернувшись к шкафу, Дегтярь увидел в нем свое смутное отражение, и у него возникло ощущение, что шкаф - его единственный свидетель. Под недовольный скрип пола он шагнул вправо, убрал свое отражение из зеркала и только теперь рассмотрел, что справа от шкафа стоит сундук.
      Его покрывал поверху такой же пыльный серый половик, по которым расхаживал Дегтярь. Откинув фонариком его полог, он увидел амбарный замок, и дужка замка толщиной в палец остановила его. Для его открытия требовался лом. Или граната. Ни того, ни другого у Дегтяря не было.
      В эту минуту до того нестерпимо захотелось спать, что боль из сердца и скул метнулась к вискам. Он зло, небрежно сбросил с сундука половик. Открылись намертво проржавевшие петли. Доски вокруг них были потемневшими, будто они сумели впитать в себя время.
      Дегтярь вздохнул и поплелся к окну.
      Через семь минут он залез обратно уже с гвоздодером. Для чего водитель джипа возил его в багажнике, он не знал. Но то, что все-таки возил, Дегтярю понравилось, хотя вида он не подал. Кроме гвоздодера там было еще немало чего интересного и важного для провинциальной жизни.
      Шурупы, намеревавшиеся сидеть в досках вечно, с хряском вылезли наружу. Крышка откинулась в сторону замка, откинулась со стоном и всхлипом. Она вроде бы звала хозяина, чтобы показать свою беспомощность.
      Фонариком Дегтярь брезгливо покопался в столетнем тряпье, с удивлением видя, как спрятанные еще в годы тридцатые, а то, может, и в двадцатые отрезы разваливались будто труха. Рулон серой шерсти в правой части сундука рваться не стал. Он нехотя перевалился влево, на своих изувеченных соседей, и Дегтярь чуть не вскрикнул.
      На дне сундука стояли новенькие коричневые ботинки. Легкое потемнение на стельке выдавало, что их успели поносить, но успели совсем немного. На коже вблизи шнурков проступала вдавленная надпись - "rieker". Все буквы были одного роста. Но прописными не воспринимались.
      - Ха-а... Ха-а... - испугав Дегтяря, ожила в кармане рация.
      - Что у тебя? - вырвав ее из тепла, нервно брызнул он слюной на пластиковые соты.
      - Ха-а... У меня это... есть новости...
      - Не тяни! Что у тебя?
      - Дед того... вошел в ресторан.
      - Куда?!
      Брови так сдавили кожу на лбу Дегтяря, что она сразу заныла.
      - В ресторан... А что?
      - В фуфайке?
      - Ну да!.. В телогрейке...
      Лоб уже не ныл, а кричал. Наконец-то заметив неудобство, Дегтярь расслабил его, но теперь уже ощутил неимоверную усталость. Наверное, если бы его сейчас легонько пнули, он бы упал прямо на пыльные половики и заснул бы, даже не замечая старческих запахов дома.
      - Что он там делает? - пересилив себя, спросил Дегтярь.
      - Не вижу. Его швейцар вовнутрь впустил.
      - А ты тоже войди.
      - Как? В моей драной куртке?
      - Тогда одень фуфайку!.. У вас, что, в рестораны только в фуфайках пускают?
      - Вообще-то нет...
      - Тогда придумай, как туда войти!
      - Ясно...
      - Ладно, слушай внимательно. У ресторана, как и у любого подобного заведения, есть черный ход. Проникни через него. Если что, сделай вид, что ошибся. Наплети чего-нибудь. Мне нужно знать, куда пойдет дед, с кем встретится! Ты понял?
      - Ага.
      - Не ага, а так точно!
      - Ну да... Точно...
      - Все!.. Конец связи!
      Антеннкой рации Дегтярь почесал натруженный лоб и вновь вернулся ощущениями к сундуку. Пока разговаривал, его вроде бы и не было. А закончил, так как будто внесли обратно.
      Пришел черед мобильного телефона. Достав его из другого кармана, Дегтярь сбивчиво, только с третьего раза набрал номер Кузнецова-старшего и сухо, как о погоде, спросил:
      - Вы помните, что было вчера надето на вашем сыне?
      - А что?.. Что-то стряслось?
      Трубка буквально напряглась в руке Дегтяря. Он даже удивился этому ощущению.
      - Нет, все идет по плану. Просто мне нужно для оперативно-розыскных мероприятий кое-что знать. Например, во что был одет ваш сын...
      - Нужно?.. Да?.. Ну, вот одет он был в... в куртку кожаную, коричневую, из напатона... Брюки?.. Брюки серые, хорошие. Кепки не было. Он не любит кепки...
      - А ботинки?
      - Ну, это я не помню... У него много ботинок. Он из Германии в последнюю поездку десятка полтора пар привез...
      - Каких фирм, не помните?
      - А зачем такие подробности?.. Вы ищите или нет?!
      - Ищу... Так каких фирм?
      - Что?.. А-а, вот жена его подсказывает... Что?.. Она говорит, что брали... Какие брали?.. А-а, вот, говорит "Саламандру", "Габор", и... Как?.. Еще вот "Рикель" какой-то... Или "Ригель"...
      - Понятно, - скосив глаза на вдавленные буквы "rieker", сказал Дегтярь.
      - Рубашка у него была...
      - Спасибо, больше никаких данных не нужно.
      - Про рубашку не нужно?
      В кармане опять захрипела рация. В кабинете Кузнецова-старшего ее звуки выглядели шуршанием мышей. В доме деда - хрипом человека, которого вот-вот должны задушить.
      - Одну минутку, - попросил Кузнецова-старшего Дегтярь и приблизил к уху рацию.
      - Это вы? - испуганно спросил экспедитор.
      - Что у тебя?
      - Я того... с черного хода и это... попросил повара... ну, который на кухне...
      - Быстрее докладывай!
      - Ну да... Я ему сказал, что дед мне типа того, что должен и прячется... Ну, он пошел в зал и это... короче, посмотрел чего там... Ну, дед через швейцара, а швейцар потом через официанта, значит, вызвали со столика одного там парня... Повар сказал, что парень у них часто гуляет. Он из каких-то там бандитов... Ну, дед с ним чего-то поговорил и только что из кабака вышел. Мне за ним топать?
      - Обязательно!
      - Тогда я пошел.
      - Иди, родной, иди...
      Постояв с опущеной головой, Дегтярь покачал вдоль корпуса двумя брикетами. В левой неудобно ощущалась рация, в правой еще более неудобно "мобила" Кузнецова-старшего.
      - Извините за паузу, - сказал он трубке, вновь поднеся ее к щеке.
      - Что там за швейцар?
      Дегтярь пожалел, что не отключил "мобилу", но пожалел еле внятно, для дела. Хотя дело его интересовало все-таки по большей части Кузнецова-старшего, а не его лично.
      - Скажите, у вас есть номер телефона майора, который ведет следствие по вашему сыну? - спросил он.
      - Майора?.. Конечно, есть. Он оставлял. И служебный, и домашний...
      Дегтярь обернулся к темноте за окном. Она была плотной, безлунной, и только неистовая работа сверчков делал ее не безнадежно черной.
      - Давайте домашний...
      - Сейчас... Сейчас, - зашуршал, задвигался Кузнецов-старший. - Вы прямо скажите, Михаил Денисович, есть какие-то сведения?
      - Пока нет. Я еще только в начале пути.
      - А нельзя ли побыстрей?
      - Это зависит от многих обстоятельств. В том числе и от телефона майора.
      - А-а, вот!.. Я нашел! Запишите!
      - Диктуйте, - закрыл глаза Дегтярь.
      Так он запоминал легче всего.
      Примерно через полминуты в той же трубке ожил сонный голос:
      - Кто это?
      - Квартира майора Селиверстова? - еще более сонным голосом спросил Дегтярь.
      - Да.
      - И я разговариваю конечно же с Селиверстовым?
      - Да.
      - Я - твой коллега...
      - Что?.. Кто это звонит? Это ты, Антип?
      - Я - не Антип. Я - майор милиции из Москвы. И хочу тебе помочь...
      - Из Москвы?
      Голос Селиверстова одолел дрему. Теперь уже чувствовалось, что он умеет командовать.
      - Ты ведешь дело о пропаже Кузнецова?
      - Моя бригада... Но там не совсем пропажа... Там...
      - Знаю. Скорее всего это убийство.
      - С чего вы взяли?
      - Да я тут в одном неплохом домишке на окраине города нашел ботинки Кузнецова-младшего. Чрезвычайно хорошие ботиночки. Либо Швейцария, либо Германия...
      - Извините, вы сказали, что вы - майор милиции из Москвы?
      - У тебя хороший слух. Шесть на шесть.
      - Мне начальство ничего не говорило о том, что к следствию подключена Москва. У нас, что, забрали дело?
      - Никто его не забирал. Я тут проездом. Кузнецов-старший попросил меня немного покопаться в этом дерьме...
      - Частный сыск?
      - Неважно. Суть в другом: я помогу тебе, ты - мне. Идет?
      - Как это? - удивился Селиверстов.
      - Если брать на перспективу, то дело Кузнецова-младшего - чистейший "висяк"...
      - Почему же?.. Мы и не такие распутывали.
      - Поверь моему опыту. Это - "висяк". Ты никогда не найдешь его трупа. Сам не найдешь. Но я подарю тебе эту победу. А ты дашь мне возможность хорошенько допросить человечка, которого я тебе подарю. Точнее, двух человечков...
      Глава тридцатая
      ПЛОХИЕ ЗАПАХИ НА КУХНЕ
      Маленький, коротко остриженый парнишка лет двадцати пяти встал с медлительностью чиновника, смертельно уставшего от многолетней власти и ежедневной лести от рабов-подчиненных, поднял на уровень лица полную рюмку водки и обратился, заметно заикаясь, к пяти остальным, сидящим вокруг этого стола:
      - А-а... чисто для березовской а-а... братвы полный въезд а-а... без понта, а-а... што кентовацца а-а... на-а... типа стрелках а-а... с ва-ашей бра-атвой никакого кайфа а-а... нету...
      - Без козырей! - громко поддержал парнишку сидящий по правую руку от него мужчина с разорванной и грубо, наслоениями шрамов сросшейся левой ноздрей. - Надо свару мантулить!
      - Ништяк, - хрипло ответил им сидящий напротив парнишки крепыш с квадратным злым лицом.
      - Куклить-то по делу можно до упору, а токо еси комбайнеровские не въедут? От нашего базару тогда один понт!
      - С ними а-а... базар уже оттоптали! Стрелка разведена! - качнул рюмкой парнишка-тостующий, и ледяная водка, расплескавшись, ожгла синие вытатуированные перстни на пальцах. - Клятву протырили, что бороду припечатывать а-а... не будут! Пастись будем с ними а-а... на пару!
      - Замарьяжили мы их, - снова подал голос хозяин рваной
      ноздри. - Век воли не видать!
      - А то! - снова качнул тостующий рюмкой и поправил постылый галстук.
      В ресторан почему-то без галстуков не пускали, и парнишка в очередной раз с внутренним смехом рассмотрел рубашки гостей с дурацкими красными лоскутами на шее. Они болтались петлями для висельников.
      - Ну, а-а... де-е-орнули за сходку! Чтоб черень меж нами не пробежала!
      Он опрокинул рюмку в отшлифованное горло, и грохотавшая в зале музыка вдруг оборвалась, будто парнишка одним махом проглотил и ее.
      - На пол! Всем на пол! - вспорол тишину бешеный голос. - Шаг в сторону - попытка побега!
      - Ни фига себе! - охнул рваноноздрый мужик. - Как за колючкой, мля, в натуре!
      - Псы! - добавил крепыш с квадратным лицом. - Псы навалились! Стволы прячь!
      - На-а пол, твари! - с наслаждением рявкнул еще раз омоновец с маской на лице, и компания за столом наконец-то последовала примеру зала, уже лежавшего ничком на полу со скрещенными на затылке руками.
      - Который? - спросил один омоновец другого.
      - Вон тот.
      Парнишка-тостующий с удивлением и брезгливостью ощутил на подмышках чужие злые пальцы и сам рывком попытался встать, чтобы не превратиться в безвольную куклу, но его треснули за эту попытку по затылку и хмуро порекомендовали:
      - Не дрыгайся! А то башку продырявим!
      Парнишка спорить не стал. Он с сопливого детства знал, что тот прав, у кого больше прав. Сейчас у него таковых не имелось вовсе. Россия - не Алабама и не Техас. Здесь полицейские о правах задержанному не напоминают.
      Его пинками вытолкнули из зала в пахучую парилку кухни, поставили лицом к стене, к жирной кафельной плитке, еще раз обыскали, вызвав у него смешок щекотанием по бокам, и наконец-то развернули лицом к свету.
      На фоне сковородок, кастрюль и тарелок парнишка увидел округлое бородатое лицо с синими кругами на подглазьях и еще более круглое лицо, скрытое шерстяной маской. В кривых прорезях маски едко-красным горели большие злые глаза.
      - Гуляете, падлы! - спросил обладатель глаз.
      - Начальник, ты а-а... скажи, за что а-а... наезд? - без боязни спросил парнишка. - Мы никого а-а... не укусили. Все чин чинарем...
      - Что-то рожа у тебя не местная...
      - Глаз - а-а... алмаз, - похвалил он маску и мелькнул быстрым взглядом по бородачу. Нет, его он нигде не встречал. Судя по лицу, бородач тоже на красноярца не тянул. На его лбу и щеках была навеки нарисована московская прописочка.
      - Чувствую я, ты из Березовки, - вроде бы угадывая, произнесла маска. - Попал?
      - А я а-а... не таюсь. Мы завсегда а-а... по средам в этом кабаке а-а... оттягиваемся...
      - Вместе с центровыми?
      Вздохом парнишка выразил все сразу: и раздражение, и усталость, и безразличие к злому омоновцу.
      - А что, нельзя? - без заикания спросил он.
      - Почему же!.. Вполне можно!.. Город делите или с центровыми союз на вечные времена мастырите?
      - Мы а-а... оттягиваемся...
      Маска хотела еще что-то спросить, но бородач опередил своего соседа. Он вежливо кашлянул и совсем невежливо спросил:
      - Сам, козел, про Кузнецова расскажешь или ботинком тебя в рожу сунуть?
      Кровь залила бледно-сизое, отсидочное лицо парнишки. Он провел по подбородку указательным пальцем правой руки, будто и вправду стирая стекающую сквозь кожу кровь, и еле ответил:
      - А-а... ты... а-а... я... а-а... чего ты... а-а... Ку... Кузнецова какого... а-а... вешаешь? Я а-а... Кузю и пальцем того...
      - Погоди, - снова вышел на первую роль в разговоре мужчина в маске. Мы тебя не про Кузю спрашиваем, - и, повернувшись к бородачу, разъяснил: Кузя, или Кузнецов Гога, это авторитет у группировки, которая пасет микрорайон комбайнового завода. Их так и зовут - комбайнеровские. Березовские Кузю не тронут. Кузя - почти вор в законе...
      - А то! - согласился парнишка.
      Его палец покинул подбородок, и лицо снова стало бледнеть.
      - Все равно его брать можно, - решил Дегтярь и тоже вслед за
      парнем провел пальцем по своей бороде. - Только за встречу с
      дедом. Прямая улика: ботинки - дед - бандит...
      - Кто бандит? - опять покраснел парнишка. - Я - честный пацан. Я Михан. Меня а-а... вся Березовка уважает. Я порядок держу и а-а... шантрапу не распускаю!
      - Не гони! - окоротила его маска. - Если б твои "быки" нормально рулили, у вас бы столько народу не зарезали!
      - Это волки! Они а-а... сами по себе! Как я их а-а... мог придавить? Они...
      - Это те, что за бутылку водки могли убить? - вспомнил рассказ курьера Дегтярь.
      - Да... Действительно волки, а не люди, - ответил омоновец в маске. Значит, говоришь, прямая улика?..
      - Без вопросов!
      - К деду точно - прямая, - частично согласился омоновец. - А к Михану?
      Парнишка сделал какое-то странное лицо, напрягся и необычно, одними глазами, улыбнулся.
      - Граждане начальники, - с настороженностью спросил он. - Вы про того а-а... деда базар ведете, что меня сегодня а-а... от столика позвал?
      - Бери его, майор, - устало решил Дегтярь. - Потом все, что нужно, из него вытрясешь... Нутром чую: Кузнецов - его рук дело... Ботинки...
      - Дедок этот а-а... шизик чистый! Он меня а-а... кликнул через официанта и а-а... спросил чтоб а-а... тачку мою а-а... помыть... Я ему чирик а-а... дал и сказал: иди а-а... дед, не мешай гулять. Я ветеранов а-а уважаю... У меня у самого а-а... дед - полный кавалер а-а... Славы...
      - Не гони, Михан, - укорил его омоновец в маске. - В Березовке ни одного полного кавалера ордена Славы нету! Я еще с тех лет... по комсомольской работе помню!
      Дегтярь искоса посмотрел на ухо майора, виднеющееся сквозь боковую прорезь на маске, и ему подумалось, что только бывший комсомольский активист додумался сделать эту прорезь. Вера в следователя, выросшего из рядов активистов-болтунов, ослабела до нуля.
      - Слушай, - не сдержался Дегтярь, - тебе "висяк" нужен или галочка за раскрытие? Ботинка и деда тебе мало?
      - Ну это... У моего деда в натуре первой а-а... степени нету...
      Это а-а... факт... Гнать не буду. Но он а-а... герой еще тот...
      Майор вскинул ко рту треснутую, плотно обмотанную синей изолентой
      рацию и спросил кого-то из подчиненных:
      - Деда взяли?
      Как он что-либо расслышал в диком хрусте и хряске, продравшемся из рации, Дегтярь так и не понял.
      - Тогда ведите на кухню, - приказал майор. - Что?.. Директор ресторана угрожает?! Скажи, чтоб заткнулся! А то я к нему завтра налоговую полицию пришлю!
      Вот это уже Дегтярю понравилось. Обесцветившийся, бледный, как моль, образ майора стал наливаться новыми красками. Он только теперь понял, что мальчика-главаря с именем-кличкой Михан майор все-таки арестует.
      Деда ввели два омоновца. Рядом с ним они смотрелись двумя бетонными опорами моста, между которыми застряла старая дырявая шлюпка.
      - Задержанный доставлен, товарищ майор! - объявила левая из опор.
      "Еще скажи: доставлен на кухню", - мысленно огрызнулся Дегтярь. Он на дух не переносил людей, которые говорили о том, что всем присутствующим и без того известно.
      - Что в зале? - спросил майор голосом человека, которому совершенно безразлично, что происходит в зале.
      - Обыск закончен. Изъяты три ствола, шесть ножей и семь тысяч с лишним долларов...
      - Доллары верни, - поморщился под маской майор.
      - Есть! Доллары сейчас вернем, - недовольно ответил омоновец и ушел в зал.
      - Вы задержаны по обвинению в... в... в соучастии в убийстве, объявил деду майор.
      Из горла у деда вырвался звук, похожий на хруст, с каким шлюпка ломает дно садясь на мель. Он вскинул треух, намертво сжатый в побелевших пальцах, икнул и снова ничего не сказал.
      - Вас спасет только чистосердечное признание, - заученно продолжил майор.
      - Как... ко... кое?
      Глаза деда метались по лицам. Он не мог понять, кто же говорит. Несмотря на бешеную дальнозоркость, очки он никогда не носил, но сегодня впервые об этом пожалел.
      - Если вы расскажете, каким образом было совершено убийство Кузнецова, мы будем ходатайствовать перед органами правосудия о смягчении вам меры наказания, - магнитофонным голосом, объявляющим остановку в автобусе, отмолотил майор. - Тем более, что мы уверены: вы случайно стали соучастником убийства...
      - Может, не убийства? - шепотом спросил майора Дегтярь.
      - Граждане а-а... начальники, - ожил Михан, - я, конечно, в институтах а-а... не учен, но я никак не врублюсь, про что а-а... базар?
      - Издеваешься? - прошипел майор.
      Дедок снова издал хрусткий звук и замолотил не медленнее зерноуборочного комбайна, собирающего богатый урожай:
      - Я понял! Я уже понял! Токо не арестовуйте мине! Я никого не убивал! Мине токо попросили на утой остановке у дома с железными дверями посидеть и уйтить оттуда токо кода хто мине преследувать втихую встанет...
      - Ты чего городишь? - не понял ни слова майор.
      - Погоди, - взял его за руку Дегтярь. - Говори, дед.
      - А я и говорю, што отсидел, а как коротенькой такой пацаненка из железной двери вышел и встал мине увзглядом сверлить, я и понял, што мужик дело говорил, - молотил и молотил дед, для убедительности взмахивая костистой ручкой, сжавшей треух. - Я, как он учил, тихенько до дому доехал, через стеклы ув доме засек, што пацаненок ушел, а яму на смену другой, помордатее, у кусты засел, я и сделал, как стемнело, второе, што мужик просил. Я до энтого ресторанту кабацкого типа добралси, проверил, што увторой пацаненок за мной идет, и тогды, значит, сунул генералу на увходе зеленую бумажку на десять долларов...
      - Какому генералу? - вконец запутался майор и одним движением отер пот с лица о шершавую ткань маски.
      - Швейцару, - поправил Дегтярь.
      - Вот-вот... Яму, штрейцару!.. Он кликнул такого мужичка, што в одежонке как артист...
      - Официанта, - теперь уже понял майор.
      - А тот кликнул мине, как и велел тот мужик, энтого самого парня... Вот... И яму я сказал так, как тот мужик просил... Сказал, што хочу яво машину помыть и усе...
      - Не может быть! - не сдержался Дегтярь.
      - Почему не может? - вытянул и без того худое лицо дед. - Я машину враз помыть могу! Деньги они завсегда нужны. А тот мужик попросил и...
      - А я вам чо а-а... бухтел? - с победным видом спросил Михан. - Он меня про а-а... тачку спрашивал! А на хрена мне а-а... его мытье нужно! У меня и так а-а... шестерок хватает!
      Дегтярю до боли в макушке захотелось спать. Прямо здесь, в духоте кухни, уже сделавшей его спину мокрой и липкой. И еще ему захотелось заплакать. Он еще никогда не встречался с таким хитрым соперником, как этот инкогнито, вчистую переигравший его через деда в серой фуфайке.
      - Как выглядел этот мужчина? - обреченно спросил Дегтярь.
      - Ну как?.. Обыкновенно, значится... Мущщина и мущщина...
      - Какого он роста?
      - Ну, представительный такой... Высокий...
      Дегтярь смерил деда взглядом. Такому все покажутся высокими.
      - Как лицо выглядело?
      - Ну, не могу сказать... Он это... болявый был. Усе время кашлял, шархвом рот и нос кутал... А потом это, граждане начальники, у мине зрение того... не ахти...
      Майор прыснул:
      - Ничего себе ахти! А хвост за собой сразу заметил!
      - Дык чего их не заметить?! Они ж почти у метре за мной чапали! Это и слепой бы увидал...
      - Сколько он тебе заплатил? - спросил Дегтярь.
      - Усе мои!
      - В камере ответит, - пообещал майор. - А тебя, Михан, я все-таки арестую.
      - За что, гражданин а-а... начальник?!
      - У твоего пристяжа... Ну, что с ноздрей, стволик нашли... Тэтэшечку... Въезжаешь?
      - А я-то тут а-а... при чем?
      - Может, ты и ноздрястого первый раз в жизни, как деда, видишь?
      Михан молча свел за спиной руки, вскинул подбородок, как делали герои в фильмах когда их вели на расстрел, и потребовал от майора:
      - Веди, а-а... начальник. Михан теперь закон а-а... завсегда уважает.
      Гигант-омоновец, оставив деда, приблизился к березовскому главарю и вывел его из кухни. И тут же стало слышно, как кипит, булькая, на сковороде масло.
      Пятерней майор содрал с лица маску, и Дегтярь, как и ожидал, увидел совсем не то, что ожидал. По говору у майора чудилось умное интеллигентное лицо, а белый свет ламп облил грубые крестьянские черты: изрытые оспой щеки, рыхлый нос, сдавленный в висках лоб. Без маски он выглядел гораздо хуже.
      - А ботинки? - спросил он Дегтяря. - Ты же говорил по телефону что-то про ботинки...
      - Он у тебя дома был? - спросил деда Дегтярь.
      - Кто? - переложил тот треух из руки в руку.
      - Дед Пихто!
      - А-а... Тот мущщина?!. Нет, не был. Он мине у городе устрел, возле рынку... Он сказал еще, што усе, как за мной слидять, они для хвильму снимають. Для юмора. Прозывается - скрытная камера!.. Я такое по своему телеку видал!
      Дегтярь вспомнил телевизор-ветеран с линзой, вспомнил окурок и, встрепенувшись, попросил майора:
      - Запроси своих, чтоб узнал, какие сигареты курит Михан!
      - А ничего супротив закону я не сделал, - напомнил о себе дедок. - Ни украл, ни пальцем никого не тронул...
      - "Кэмел", - перевел хрип рации на русский язык майор. - Это важно?
      - Где ты ключ от сундука хранишь? - спросил деда Дегтярь.
      - А тебе зачем?
      Треух в руке деда замер.
      - Где-нибудь в шкафу?
      - А откуда... ну, про сундук ты это?..
      - Значит, точно он был у тебя! - наконец-то склеил весь сюжет в одну ленточку Дегтярь.
      - Кто? Ключ? - перепугался дед.
      - Поехали ботинки посмотрим, - предложил майор.
      Пустым невидящим взглядом Дегтярь провел по лицу следователя, потом на такое же неощутимое лицо деда и вдруг почувствовал, что вряд ли когда-нибудь увидит лицо хитреца, подкинувшего ботинки Кузнецова в сундук, а потом приведшего их к главарю березовских бандюг. Рука потянулась к нагрудному карману. Под пальцами хрустнули новенькие стодолларовые купюры. Их предстояло отдать. А отдавать не хотелось. Дегтярь стиснул зубы и ему почудилось, что кто-то сейчас следит за ним через окна кухни и громко-громко, ехидно-ехидно смеется.
      Он резко обернулся, но окон не нашел. Их в кухне не существовало. Кроме одного - раздаточного. Из него был вид на перегородку. А на той перегородке висела картина красноярца Сурикова "Меншиков в Березове". От картины, от обледеневшего окошка, от тулупа Меншикова веяло вселенским холодом. Дегтярю тут же захотелось в Москву, захотелось под лучи солнца, и он с трудом сглотнул это желание. Он не знал, в каком именно Березове отбывал ссылку Меншиков, но явная похожесть на красноярскую Березовку напомнила о машине, оставленной напавшими на Кузнецова-младшего, напомнила о подкинутых ботинках, и Дегтярю еще сильнее захотелось уехать в Москву. Здесь, в Красноярске, конечно же был след, но его стерли, как стирают пыль с полки. Кузнецов-младший исчез и, скорее всего, навсегда.
      Глава тридцать первая
      ВСЕ КАРТЫ ВРУТ
      Жора Прокудин смотрел на счетчик такси, выхлестывающий все новые и новые цифры, и совершенно не мог придумать, как бы не платить за проезд. В Москве это у него получалось в десяти случаях из десяти. Как правило, он убегал из такси на светофоре сразу после того, как красный свет сменится на оранжевый. Но мог и попросить таксиста подождать у подъезда какого-нибудь дома, а тем временем улизнуть через черный ход или крышу.
      Обернувшись, Жора Прокудин окинул хмурым взглядом расположившуюся
      на заднем сиденьи "Волги" троицу, и они все показались ему еще
      противнее, чем до этого. Именно они мешали ему сбежать от
      таксиста. Жанетка сидела с лицом пластиковой куклы. Странное
      чувство жалости, которое Жора испытал к ней во время погони по переулкам Приморска в чужих "жигулях", было намертво уничтожено их ссорой. Топор, уронив опухшую голову ей на плечо, дремал. Таксист, посадивший компанию недалеко от их временного пристанища, так и не поверил в россказни, что у Топора аллергия на морскую соль. Жора бы сам не поверил, если бы ему наплели такую чушь. Справа от сладкой парочки гвоздем сидел бледный поэт по фамилии Бенедиктинов. Жанетка назло Жоре не отпустила его до утра, а утром этот чудик-рифмоплет, заикаясь и запинаясь, предложил свою помощь в отъезде. Помощи от него было не больше, чем от мухи, мечущейся сейчас по салону "Волги", но Жанетка все-таки посадила его в машину. Бенедиктинов символизировал ее победу над Прокудиным. Он был ее знаменем. А знамя победы всегда нужно держать на виду. Впрочем, Бенедиктинов по своей худобе скорее напоминал древко от знамени, чем весь стяг целиком. Он сидел с прямой спиной, с ладонями, плотно сжатыми коленями, и с каждой минутой все сильнее походил уже не на древко, а на сфинкса.
      - А чего ты в объезд рванул? - удивил Жору Прокудина левый поворот "Волги" в узкий проулок. - К вокзалу же прямо!
      За день лежки на раскладухе во дворе он не только сжег намертво пузо и бедра, не только сладко выспался и не только побывал во сне в царстве денег, но и почти наизусть выучил карту Приморска. В ночь перед отъездом ему больше ничего не снилось, кроме этой клятой карты. Улицы выглядели глубокими канавами, площади ямами, извилистая желтая полоса пляжей оврагом, а сам он, превратившись в муравья, ползал по этим канавам, ямам и оврагу, не в силах найти выход и выбраться к спасительной морской синеве. И только на рассвете, встреченном им все на той же раскладушке во дворе, только после пробуждения до него дошло, что муравьи погибают в воде. Ему стало до того страшно, что он решил уехать из Приморска. Тем более, что улиц, начинающихся на "Пр" и заканчивающихся на "я", здесь действительно не осталось.
      - Ты чего, не слышишь? - так и не получил ответ Жора Прокудин. Какого ляда мы свернули?
      - Ремонт дороги, - ответил таксист.
      Каждое слово далось ему с неимоверным трудом. Чувствовалось, что таксисту легче разобрать свою оранжевую "Волгу" на детали, а потом опять собрать, чем говорить минут десять.
      - Я за объезд платить не буду! - отрезал Жора. - Деньги - ум, честь и совесть нашей эпохи! Врубился?! Я совесть не разбазариваю!
      Таксист молча вывернул на оживленную улицу и уперся в стоящий на остановке рейсовый автобус.
      - Ты понял, не буду! Мы так не договаривались! Ты уши по вечерам моешь, гонщик века?!
      - Жора, не жлобись, - тихо потребовала Жанетка.
      - Одножнацьно, - добавил Топор.
      По мере выздоровления его акцент менялся. Если вначале речь Топора напоминала говор то ли чукчей, то ли коряков, то теперь приблизилась к чему-то похожему на монгольский язык.
      Бенедиктов ничего не сказал. Он права голоса здесь вообще не имел. Всего третий раз в жизни он ехал в такси, а рядом, всего через одного пассажира от него, сидела очаровательная, сладко пахнущая девушка, и в эти минуты он вроде бы даже утратил способность рифмовать.
      - А здесь тоже объезд? - не сдержался Жора Прокудин в тот момент, когда таксист свернул вслед за рейсовым автобусом влево.
      Таксист поерзал и отрывисто, одним словом ответил, но Жора ничего не услышал. Перед глазами плавала, то удаляясь, то приближаясь, маршрутная доска на заднем стекле автобуса. Справа от крупного номера тремя строчками тянулись названия: "Сан. "Алмаз" - пл. Большевиков - ул. Ленина - стад. Им. XXV с. КПСС - ул. Пр. Яблонского - сан. "Мечта" - п/лаг. "Зорька".
      - Стой! - вскрикнул Жора.
      Таксист подчинился, и доска поплыла от "Волги". Буквы слились и перестали читаться.
      - Чего ты встал?! - еще громче вскрикнул Жора Прокудин.
      - Ты же сам сказал, - ответила за таксиста Жанетка.
      - Езжай за автобусом, - скомандовал Прокудин.
      - Так он это... влево того... свернет, а нам это... вправо, - ответил шофер, и на его лбу блеснул пот.
      - На автобусе написано: "ул. Пр. Яблонского", - вспомнил Жора. - Что такое "Пр"?
      - Пырр? - издав звук извозчиков начала века, переспросил таксист. Ну, это как бы имя...
      - Какое имя?
      - Ну, Прохор...
      - А кто такой Прохор Яблонский? - не останавливал допрос Жора Прокудин.
      - Ну это... репрессированный.
      Последнее слово весило не меньше тонны. Таксист выжал его из себя и опустил руки с руля.
      - Такой улицы у вас не было! - распахнул дверцу Жора Прокудин и вынырнул на тротуар.
      От таксиста таким манером уже сбегали не меньше десятка раз, и он, стремительно бросив взгляд в зеркало заднего вида, тоже выскочил из "Волги".
      - Открой багажник! - совсем неожиданно для таксиста выкрикнул Жора.
      Таксист подчинился. Открыть багажник было гораздо легче, чем бежать за должником по переулкам Приморска.
      Из черной спортивной сумки, купленной по случаю отъезда, Прокудин выскреб измятую карту, разложил ее прямо на тротуаре и с корточек снизу вверх спросил водителя:
      - Где находится эта улица?! Где?!
      - Вот тут, - пальцем с черным ободом на ногте показал таксист.
      - Где? - не понял Жора.
      - Вот тут.
      - Здесь же улица Свердлова! Пламенного революционера и убийцы царской семьи!
      - Ага. Была Свердлова... А как демократия пошла, то ее это... перены... перена... перемы...
      - Переименовали?
      - Ага.
      - В честь этого репрессированного?
      - Ага.
      Высунувшаяся из салона Жанетка потребовала:
      - Жора, почему мы не едем? До отхода поезда - всего двадцать пять минут!
      - Пыр... я... пыр... я, - забредил Прокудин. - А ведь улица длинная, провел он взглядом по карте.
      - Ага, - уже привычно ответил таксист.
      Слово получалось легко, без усилий. Оно было похоже на работу "дворников" на лобовом стекле в дождь. А-га... А-га...
      - Поехали на этого Яблонского! - неправильно, совсем не по привычным сгибам сложил карту Жора. - В темпе вальса!
      - Жора, осталось двадцать три минуты! - напомнила Жанетка.
      - Ага. Поехали, - обрадовался таксист.
      В маленьких городах все близко. Два поворота - и она нагнали рейсовый автобус. Жора про себя отсчитал номера домов и на цифре "17" сжал руку таксиста на рычаге.
      - Стой! Приехали!
      - Ты что, издеваешься? - змеей прошипела Жанетка.
      - Одножнацьно, - с монгольским акцентом поддержал ее Топор и попытался сесть ровно.
      Бенедиктинов вновь промолчал. Ему уже надоел затылок Прокудина, в который он упрямо смотрел всю дорогу, и не было сильнее желания, чем желание повернуться к Жанетке, но он не верил, что этот поворот никто не заметит.
      - Я на секундочку, - пообещал Жора Прокудин и выбрался на вонючий асфальт.
      - Ага, - согласился таксист.
      После совместного осмотра карты он воспринимал главного из четверки пассажиров почти родным. Даже если бы Жора и вправду сбежал, таксист бы не обиделся. Просто немного удивился. Как удивился бы, если бы сбежал родственник, которого он и без того завтра увидит.
      Судя по этажности домов, ровным асфальтовым дорожкам, скамейкам у подъездов и урнам, впервые увиденным в Приморске Жорой, бывшая улица Свердлова относилась к числу номенклатурных. Он не без трепета в душе вошел в подъезд. Записная книжечка сыщика, уже давно давившая на бедро в кармане брюк, наконец-то увидела свет. Стоя у лифта, Жора Прокудин пролистал ее до странички с последней записью, приблизил к глазам и "ул. Пр-я" медленно превратилась в "ул. Пр. Я". Неужели он принял точку за тире, а слишком великоватую букву "я" не смог раскусить как сокращенную фамилию? Неужели сыщик не ошибся?
      Нумерация квартир на почтовых ящиках заканчивалась далеко за сотню. Шестьдесят четвертый выглядел таким же, как и остальные. Ящик пытался переубедить Жору Прокудина, что он заблуждался.
      Несмотря на то, что лифт гудел и явно ехал вниз, Жора нажал на кнопку, зажег под нею желтую лампочку и тут же вздрогнул от истеричного окрика Жанетки:
      - Мы едем на вокзал или нет?! Мне твои фокусы уже надоели!
      Она стояла в дверях подъезда, солнечный свет обливал ее со спины, и оттого она как бы не имела лица.
      - Едем, - назло себе сказал Жора, и дверь лифта с хряском открылась.
      Из кабины вышел высокий парень с усталым, но благородным лицом.
      Жора Прокудин взглянул на него и чуть и не задохнулся.
      - Здравствуйте, - приветливо сказал парень.
      "Гвидонов", - чуть не сказал вслух Жора и еле прожевал что-то похожее на "Зясьти".
      Следом за Гвидоновым лифт покинул качок со шрамом на лбу. Его, видимо, в детстве не научили волшебным словам. Здороваться он даже не подумал, а на нового человека у лифта взглянул мутно и зло.
      - Ты издеваешься?! - взвизгнула на весь подъезд Жанетка, заставив качка вскинуть правую руку под левую мышку. - У нас до поезда - двенадцать минут! Мы что же вечно будем жить в этом вонючем городе?!
      - Не будем! - огрызнулся Жора Прокудин и жестом прижал себе ладонь ко рту.
      - Ур-род!.. Мы уезжаем без тебя! - не поняла жеста Жанетка.
      Она в ярости пнула дверь подъезда ногой, и Гвидонов с улыбкой обернулся к качку.
      - Люблю энергичных женщин, - пояснил он сопровождающему.
      Плечи качка даже не дернулись. Возможно, он никогда в жизни не думал, стоит ли любить энергичных женщин.
      Они вышли вслед за Жанеткой из подъезда, и Жора Прокудин вынужден был последовать за ними. Жанетку он нагнал уже у дверцы "Волги".
      - Стой! - с силой сжал он ей руку.
      - А-а! - выкрикнула она. - Идиот!.. Ты...
      - Падай в машину и заткнись, - прохрипел Жора Прокудин.
      Она вырвала руку, нырнула под бок к Топору и с удивлением заметила, что Жора уже сидит на своем месте рядом с водителем.
      - До вашего это... поезда совсем ничего, - подал голос таксист.
      - Трогай за этим "жигулем", - почему-то шепотом приказал Жора Прокудин. - За синим. Вот этим, "девяткой"...
      - А вокзал? - удивился таксист.
      - Вокзал отменяется, - вновь прошептал Жора и сгорбился, ожидая удар по затылку нежным кулачком Жанетки.
      _
      Глава тридцать вторая
      ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХ МЕШКАХ!
      Ползти по малиннику на исходе лета - редкая по изощренности пытка.
      Жоре Прокудину хватило трех-четырех метров, чтобы навеки разлюбить свое любимое малиновое варенье. Шипы и шипочки, густо усеивающие ветки и нижнюю часть листьев, по-кошачьи исцарапали кисти рук, щеки, подбородок, нос и уши. Больше всего в жизни хотелось их расчесать, но он боялся, что после расчесывания порезы распухнут. Перед глазами стояло раздувшееся лицо Топора. Жора Прокудин совсем не хотел превратиться в его брата-близнеца.
      После четвертого, а может, уже и пятого метра малинника, преодоленного им по-пластунски, в серых некрашеных досках забора мелькнуло отверстие от выпавшего сучка, и Жора жадно припал к нему правым глазом. За огородом в соседнем дворе, за рядами пыльных помидорных кустов белел стенами одноэтажный домик под шиферной крышей. Над домиком висела безмятежная тишина, а растущие справа от него могучие абрикосовые деревья делали завершенной идиллическую картинку. В таком домике хорошо коротать пенсионные дни, смотреть на синеющее вдали море, на безоблачное небо и думать о том, что жизнь прожита не зря.
      - А-а... О-о, - долетели до жориного слуха отголоски слов.
      Левый глаз сменил правый в дырке и первым разглядел людей. От калитки по оранжево-красной, выложенной из кирпичей, дорожке шел Гвидонов, а за ним тенью - охранник со шрамом на лбу. Впрочем, с такого расстояния шрам не просматривался, но Жора Прокудин был уверен, что все-таки заметил его.
      - О-о... А-а, - ответил Гвидонову хозяин дома, маленький лысый мужичок.
      Поздоровавшись за руку, они прошли в тень под самым раскидистым абрикосовым деревом, сели и почти мгновенно встали. Жора подумал, что от жары ему это почудилось и повернул к щели правый глаз.
      - А-а... О-о... А-а, - вроде бы одновременно сказали Гвидонов и лысый хозяин, и перед ними вырос еще один невысокий, по-курортному - в шорты и майку одетый - мужичок.
      Теперь уже они сели втроем, и Жора Прокудин пожалел, что не взял с собой Жанетку. Только здесь, у дырки в заборе, он бы смог убедить ее в своей правоте. Водитель, в отличие от нее, оказался на редкость догадливым мужиком. Когда лениво плетущаяся перед ними синяя "девятка" свернула в проулок между заборами частного сектора Приморска, он притормозил и по мере сил изобразил из себя гида:
      - Эта дорога ведет в это... в тупик... Она это... вверх взбирается, до самой, значит, горушки... Если вы за теми, ну, на "жигуле", охотитесь, то они вас это... сразу засекут...
      - А то уже не засекли! - огрызнулась с заднего сиденья Жанетка.
      На поезд они уже опоздали, и успокаивало ее только одно: что они не взяли билеты заранее. Если бы у них были билеты, ни на какие преследования синих "жигулей" она бы не дала разрешения.
      Когда Жора Прокудин убежал вверх по проулку, держась рукой за
      обгоревшее бедро, она пояснила всем сидящим в машине:
      - У него точно от этого Гвидонова крыша поехала!
      - Одножнацьно, - поддержал ее Топор.
      Таксист и Бенедиктинов промолчали. Таксист уже давно понял, что платить все-таки будет не всклокоченный сумасшедший, похромавший в гору, а девка с прической, напоминающей расползающихся из банки червяков, а, значит, говорить ничего и не требовалось. А поэт Бенедиктинов мучился, потому что никак не мог подобрать точную рифму к имени Жанна. "Странно", "туманно" и "осиянна" выглядели самыми заурядными словечками. К девушке, так сладко, так пьяняще пахнущей, могли подойти только божественные слова. Но таких он не знал.
      Так и сидели они вчетвером в горячей душной машине и смотрели то на дергающийся счетчик, то на муху, которая вроде бы металась, чтобы вылететь из салона, а на самом деле никуда и не улетала.
      А Жора Прокудин все лежал и лежал в чужом малиннике, следил за малоподвижной троицей и пока не мог себе представить, как без помощи Топора можно справиться с качком-охранником. Маленьких мужичков, с которыми беседовал Гвидонов, он почему-то всерьез не воспринимал.
      Сзади зашуршал малинник, и у Жоры Прокудина помертвело все внутри. Когда он перелезал через забор, то не удосужился проверить, есть ли во дворе собака. Что делать теперь, он не знал. Собак ему еще не приходилось обманывать. Люди обманывались легко. С собаками могло не получиться.
      Он лихорадочно вспомнил, что самое уязвимое место у собаки - нос, обернулся, чтобы не упустить из виду именно этот нос, и наткнулся взглядом на удивленную кошачью морду.
      - Мя-ау? - спросил полосатый хозяин двора.
      - Иди-иди... Гуляй, - ответил Жора Прокудин.
      - Мя-ау, - согласился кот, метнулся к забору, процокал по нему когтями и, одолев доски, спрыгнул прямо в помидоры.
      - Там кто-то есть, - отчетливо выкрикнул качок-охранник.
      Только сейчас Жора заметил, что здоровяк стоит метрах в пяти от забора и застегивает ширинку.
      - Где?! - еле различимо ответил кто-то из троицы.
      - В помидорах... А-а, это кот!
      На этот раз охраннику не ответили. Коты - животные безобидные. Они не так страшны, как люди.
      - Иди сюда! - позвал охранника тот же голос. - Вопрос согласован! Надо грузить мешки!
      Упоминание о мешках чуть не подбросило Жору над забором. Страницы за три до записи об адресе в книжечке сыщика была пометка о мешках. Что-то типа "Деньги вывезены в мешках".
      Забыв о грязных досках, Жора Прокудин приник лицом к забору. Через дырку стал виден еще и сарай в правой части двора. Троица, встав, направилась именно к этому сараю. Телохранитель - тенью за ними.
      Он вошел в сарай последним, а появился первым. Безо всякого напряжения он нес два черных мешка: по одному у каждого бока. Вслед за ним два коротких мужичка с натугой вытащили еще один мешок, точного близнеца двух предыдущих.
      - Куда идти? - спросил, обернувшись, охранник.
      - Держись за нами, - ответил кто-то из коротышек. - Там - тропинка... Загружаем на катер...
      Мешки были черными-пречерными. И явно полиэтиленовыми. И явно плотными. И содержимое в них торчало мелкими острыми углами. Так могут торчать только пачки с деньгами.
      Жора Прокудин попытался облизнуть губы и не смог. Язык был шершавее и суше забора. С той стороны вернулся, громко спланировав в малинник, кот, но Жора не услышал его прыжка. Для него в мире не существовало больше ничего, кроме черных мешков. Он готов был по-кошачьи перелететь через забор, пробежаться по огороду, раздавливая на бегу пузатые помидоры, вышибить из рук коротышек их единственный мешок, подхватить его и взапалку рвануть вниз по проулку к оранжевой "Волге". И он мысленно это сделал. Забор был преодолен легко, огород - тоже. Коротышек он сшиб на землю, мешок подхватил. И все. Дальше ничего не придумывалось, кроме пудовых кулачищ охранника и жориного обгоревшего бедра. Оно ныло на одной протяжной ноте, будто умоляло Прокудина не перелезать через забор и не гнаться за деньгами банка "Чага". А потом он представил, сколько пачек может лежать в мешке, и ему стало стыдно за свое предыдущее желание.
      - Воровать - так миллионы, целовать - так королев, - напомнил он себе и пополз вдоль забора к углу двора.
      Малинник провожал его так же недружелюбно, как и встречал. Забор - еще более негостеприимно. Доски были подогнаны с маниакальной точностью. В щели между ними не пролез бы даже человеческий волос.
      На углу и вовсе не оказалось дырок от выпавших сучков.
      Забор заставил Жору Прокудина приподняться. Под молотящееся в кадыке сердце он привстал и все-таки разглядел тропинку, о которой сказал один из коротышек. Вдвоем они уже поднимались по ней за новыми мешками, а внизу, у среза обрывистого берега, млел на штилевой воде прогулочный катер. У движка на корме сидел человек в светлом спортивном костюме-ракушке, и Жора Прокудин лишь по повороту головы, но уже заученному навеки, еще у лифта, повороту с испуганным нырком подбородком узнал Гвидонова. Он что-то крикнул, но даль растворила слова, не донесла их до слуха.
      Обряд погрузки мешков через десять минут стал совсем невыносимым. Днище катера почернело. Охранник уже не ставил ногу на бортик, а прямо швырял и швырял мешки.
      "За границу сваливают! - лихорадочно подумал Жора. - Как пить дать за границу! До Турции - рукой подать. Море - штиль. Пограничники катер не засекут. А может, они давно куплены?! Сколько же там "бабок"? Неужели это и есть два миллиарда? Неужели деньги уплывают?"
      Ногтями Жора Прокудин по-кошачьи скреб по забору. Он уже не замечал, что загнал две тоненькие щепочки, и они иголками прокололи кожу под ногтями, выдавили наружу кровь. А он по-хищному все скреб и скреб, и вот-вот должен был завыть.
      - Стоять! Руки вверх! - перепугал его кто-то окриком.
      Обернувшись, Жора зачем-то присел и с удивлением обнаружил стоящего метрах в десяти от него небритого мужика с двухстволкой. В первое мгновение, еще перед поворотом, еще только по голосу Прокудин решил, что это охранник Гвидонова, и теперь при виде небритой запойной физиономии даже обрадовался.
      - Извини, отец, - медленно выпрямился он и улыбнулся, рассмотрев черные семейные трусы мужика, висящие ниже колен. - Я это... туалет ищу...
      - Руки вверх! - повторно скомандовал хозяин. - Я не шучу! Я тебе покажу, как чужое добро грабить!
      - Какое добро? - с удивлением обвел Жора Прокудин взглядом покосившийся домишко, крытый рваной толью, сарай с висящей на одной петле дверью, деревянный гроб туалета.
      - А щас узнаешь, какое!
      Мужик решительно вскинул двухстволку, и Жора, совсем не понимая, что он делает, развернулся и прыгнул на забор. Выстрел и удар о землю совпали по времени. Как он сумел так быстро перелететь забор, Жора даже не мог представить. Наверное, он установил мировой рекорд. Но вокруг не было ни судей, ни телеоператоров, ни зрителей. Нет, зрители все-таки были. Люди на катере, обернувшиеся на выстрел, заметили его фигуру на желтом песчанике у забора.
      Гвидонов рванул шнур мотора, охранник на ходу вырвал не просто из-под мышки, а как будто бы из тела, пистолет, прыгнул на мешки, поскользнулся, упал на них, а у кормы катера вскипел бурун, побелела, расширилась вода, и маленький человечек, стоящий у руля, вывернул катер влево, прочь от берега, прочь от Жоры Прокудина. Второй маленький человечек, лысенький, с покрасневшим лицом, бросился по тропинке к дому, и почему-то подумалось, что у него тоже там хранится двухстволка, словно все жители этой горушки больше ничего не хранили, кроме двухстволок. А увидев лысенького, Жора вспомнил и небритого, а вспомнив, вскинулся с песчаника и побежал, пригибаясь, вдоль забора.
      Сзади бахнул еще один выстрел. Он был гораздо слабее предыдущего. Он ощущался игрушечным. Жора Прокудин не подумал, что это свист ветра в ушах забил звук, а если бы подумал, то, наверное, распрямился и получил заряд прямо в башку. А так пуля для охоты на кабана прошла сантиметрах в десяти над макушкой и оставила дырку в заборе. Уже чужом. Уже не принадлежащем небритому мужику.
      - Стре... стреляют, - первым из сидящих в "Волге" понял Топор. Где-то недалеко...
      - Ага, - ответил таксист и провернул ключ зажигания.
      Он всего раз видел перестрелку возле пляжа, но ему хватило этого зрелища, чтобы раз и навсегда потерять интерес к американским кровопускательным боевикам.
      - Погоди, - остановил его руку на рычаге Топор. - Там - Жорик...
      - А мне это... все равно, кто там...
      Оранжевая "Волга", взбив тучу желтой пыли, задом пролетела пять-шесть метров, таксист воткнул рычаг на первую скорость, и в этот момент в редеющую пыль вылетел из переулка Жора Прокудин.
      - Стой, с-сука! - кулаком огрел таксиста по плечу Топор.
      Если бы не подголовник на водительском сиденьи, попал бы ему по затылку. А так получилось что-то вроде дружеского похлопывания.
      - Сто-ой! Там - Жорик! - брызнул таксисту по щеке слюной Топор.
      - А... а... ага, - еле выдавил таксист.
      Рядом с ним упал запыхавшийся Прокудин и беззвучно прокричал распахнутым ртом.
      - Гони! - перевел его слова Топор, хотя таксисту этот перевод и не требовался.
      Он уже и без того гнал по грунтовке, и отечественная машина, прыгая на отечественных буграх, выла и хрипела тоже по-отечественному, по-русски. Получалось что-то типа "У-ух!.. А-ах!.. Ы-ых!.."
      Водитель уперся спиной в сиденье, а ногой - в педаль газа. Топор пытался сесть ровно, но его неодолимо валило на Жанетку. А та очумелыми глазами смотрела на несущиеся почему-то именно на нее почерневшие деревянные столбы и не могла понять, отчего это Топор норовит вытолкнуть ее из машины прямо на эти столбы. Бенедиктинов по-прежнему сидел прямо, будто радикулитчик, и про себя охал, когда бился теменем о крышу "Волги". Но хуже всех ощущал себя Жора Прокудин. Он безуспешно пытался захлопнуть дверцу и, наверное, раз десять бы уже вылетел на пыльную землю, если бы не левая рука, которой он, выдрав крышку "бардачка", удерживался за что-то горячее и шершавое.
      - Сто-ой! - с пятой или шестой попытки сумел он все-таки оживить язык. - Сто-ой!
      Таксист, очнувшись, отпустил педаль газа. Перепуганная "Волга" проехала еще метров сто по переулку и уперлась в кучу гниющего мусора. Муха, о которой все уже забыли, но которая тоже упрямо боролась за жизнь и билась о лица, сиденья и борта, с облегчением вылетела наружу и села на гнилой помидор. Ей было о чем рассказать другим мухам.
      - Вы... вы... вылазьте, - через одышку прохрипел таксист. - Мине такие па... пассажиры без надобности... Вылазьте...
      - Не ной, козел! - наконец-то сел ровно Топор. - Кто там стрелял?
      - Шизик один, - пояснил Жора Прокудин и вынул левую руку из "бардачка". Пальцы не хотели разжиматься. - Тут все шизики... Все до одного...
      - Вылазьте, - повернулся к нему всем корпусом таксист.
      - Удерут, твари, - только сейчас вспомнил о катере Жора Прокудин. - Я же говорил, они здесь, здесь, здесь!
      - Кто - они? - подал голос Топор.
      - Гвидонов и его люди! Это был он, он, он!
      - А кто такой, извиняюсь, Гвидонов? - голосом, совсем не соответствующим минуте, спросил Бенедиктинов.
      - Что вместе с нами делает этот уродский поэт?! - выскочив из машины, наклонился в салон и заорал Жора. - Какого хрена он висит у нас на хвосте?! Откуда он вообще появился?!
      - Не ори! - огрызнулась Жанетка.
      Столбы все еще летели на нее. Она до сих пор не верила, что "Волга" остановилась.
      - Мне твои истерики уже в печенках сидят, - чуть потише добавила она и действительно провела ребром ладони по правому боку. - Поехали на старую квартиру. Завтра свалим поездом...
      - Они уйдут... Точно уйдут... Они на катере... И мешки... Там мешки...
      - Вылазьте и вы, - попросил таксист остальных последовать за Жорой. Не надо мине таких денег...
      - Точно уйдут... В Турцию... Два арбуза! Два арбуза! - нервно затанцевал на месте Прокудин.
      Пыль, взбитая его кроссовками, на эти же кроссовки и садилась, будто хотела последовать за странным танцующим парнем и узнать, кто же там от него убегает с мешками.
      - А кто такой Гвидонов? - впервые за все время повернулся к Жанетке Бенедиктинов.
      - Уйдут, гады, уйдут!.. Отец, у вас где-нибудь катера в аренду сдают? - спросил Жора Прокудин у таксиста и тут же ответил за него: - Какие катера! Их теперь только на самолете можно догнать! На са...
      И осекся.
      - Пока не вылезете, не поеду, - демонстративно снял ладони с баранки таксист. - Даже за сто "баксов" не поеду!
      - Далеко твой друг живет?! - испугал Бенедиктинова вопросом Жора Прокудин.
      Он распахнул заднюю дверцу, и теперь его разгоряченное, сочно облитое потом лицо находилось всего в двадцати сантиметрах от бледного скульптурного лица поэта.
      - Как... кой друг?
      - Летчик!
      - Он не летчик... Он техник самолета... Точнее, гидросамолета... Типа амфибия...
      - Типа... чего? - удивился блатному словечку Жора Прокудин.
      - Ам...фибия...
      - Далеко это отсюда?
      - Я не знаю... А если от центрального пляжа по берегу, то совсем рядом, сразу за каким-то санаторием...
      - Они летают?
      - Наверно... Саша, это мой однокашник, говорил, что один самолет на ходу. Он всегда на этом... на боевом дежурстве...
      Прыжком Жора бросил себя на переднее сиденье, швырнул к лобовому стеклу две скомканные стодолларовые банкноты и, не глядя на таксиста, скомандовал:
      - Гони, куда пацан сказал!.. К летчикам!
      Трудное слово "вылезайте" прилипло к языку таксиста. Он бережно взял одну серо-зеленую бумажку, разгладил ее, посмотрел на просвет и с непривычной для него мягкостью ответил:
      - Вы б это... так бы сразу и говорили...
      Глава тридцать третья
      ТЕРРОРИСТАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
      Штурман первого класса Вася Карванен сидел в одних плавках на табурете и сам с собой играл в шахматы. Точнее, сам у себя выигрывал, потому что тот невидимый Карванен, что сидел напротив, делал настолько сильные ходы, словно его консультировал сам Каспаров. Или Карпов.
      В комнате дежурной смены стояла адская жара, но ее не замечал ни Вася Карванен, ни спящий на нижнем ярусе армейской кровати командир экипажа капитан Волынский, ни зубрящий английский язык на верхнем ярусе помощник командира старший лейтенант Коробов, ни воздушный радист прапорщик Погуляй, паяющий что-то на подоконнике.
      Тяжко вздохнув, Вася Карванен сделал за себя довольно слабый ход и подумал, что пора эмигрировать на родину предков, в Финляндию. И хотя он ни разу там не был, языка не знал, а внешне по вине мамы-молдаванки походил скорее на итальянца, чем на финна, это желание после очередного сильного хода "противника" стало еще сильнее. Неделю назад в их полк, который и полком-то уже не был, а скорее свалкой ржавых гидросамолетов, пришла бумага. Сокращение, о котором так долго говорили по телевизору, докатилось и до берега Черного моря. Только теперь оно называлось секвестром, и под секвестр попадал весь полк. Из их экипажа квартиру, да и то служебную, имел лишь Волынский. Вася Карванен автоматически становился бомжом, а для бомжа что Россия, что Финляндия - никакой разницы. Даже климат одинаковый.
      Дверь в комнату дежурной смены распахнулась со взвизгом. Некто всклокоченный и краснолицый метнулся мимо Васи Карванена к двухъярусной кровати, вырвал пистолет из снаряжения, прищелкнутого к стойке у ног Волынского, и заорал неприятным голосом:
      - Всем на пол!
      Паяльник выпал из рук прапорщика Погуляя, и острый запах канифоли со змеиным шипением растекся по комнате.
      - Я что сказал?! На-а пол!
      Прапорщик Погуляй упал на живот прямо под батарею отопления. Пол не мыли уже неделю, и он подумал, что если ничего не произойдет, то его нужно вымыть обязательно.
      Удерживая взгляд на пистолете, Вася Карванен вдруг увидел сильный ход за самого себя на доске. Он вел если не к победе, то к выигрышу ладьи точно. Но сделать он его не успел.
      Жора Прокудин прыгнул влево, к столу, схватил Васю Карванена за шею и приставил пистолет к виску. Вышло похоже на сцену из фильма о гангстерах. Не хватало только широкополых черных шляп, бабочек на шее и легкой мелодии джаза.
      - Чего там у вас? - под скрип пружин повернулся заспанным лицом к комнате Волынский.
      - Кто из вас летчик?! - выкрикнул Жора Прокудин.
      Он с ужасом думал, что может ненароком нажать на спусковой крючок, и никак не мог рассмотреть, на предохранителе стоит пистолет или нет.
      - А ты кто? - не вставая, спросил Волынский.
      - Мне нужен самолет!
      - Езжай в аэропорт. Там их полно.
      - Мне нужен ваш самолет!.. Этот... типа амфибии...
      - Если ты за "бугор" решил свалить, то зря на нас понадеялся, зевнув, сел на кровати Волынский. - Мы до Турции не дотянем, не та машина...
      - Мне не нужно до Турции! Мне воров нужно догнать! Они... они на катере увезли мешки с деньгами! С моими деньгами! - на всякий случай добавил Жора Прокудин.
      - Мешки, говоришь? Это, наверно, много денег, если мешки...
      Пятерней Волынский почесал щетину на правой щеке, изучил большой палец ноги, вылезший через дырку в носке, и пальцем остался доволен. Все-таки он доставлял ему меньше забот, чем всклокоченный парень.
      - Получается, что мы - заложники? - грустно спросил Волынский.
      - Да! - выкрикнул Жора Прокудин. - Если мешки добудем, то я вам по де... по пять лимонов дам! Подходит?!
      - Васю отпусти.
      - Кого?
      - Его, - проткнул пальцем воздух в сторону Карванена Волынский. - Это лучший штурман полка. Без него мы твой катер не найдем.
      Не разжимая тиски, Жора Прокудин на всякий случай оттащил Карванена в угол комнаты, поближе к окну. Он не знал о секвестре и потому не мог понять безразличие командира к его нападению террориста.
      - Ты с пистолетом-то поосторожнее, - попросил Волынский. - Там магазин. Восемь патронов. Я их под роспись получил. Казенная вещь.
      - За работу я заплачу вам, - совсем неожиданно для террориста произнес Жора. - Могу даже выдать аванс.
      Оторвав пистолет от виска заложника, он смахнул им шахматные фигуры на пол, и Вася Карванен испытал облегчение. Пока террорист держал его за шею, он рассмотрел на доске, что выигрыш ладьи ведет к вскрытию линии, и он ничего не сможет сделать против "вражеского" ферзя, готового рвануть по этой линии на его боевые порядки.
      Сунув пистолет за пояс у бока, Прокудин одним быстрым движением выхватил из кармана джинсов пачку смятых стольников и полтинников и швырнул их поверх доски.
      - Вот. Сосчитай, - показал он выхваченным из-за пояса стволом на комок цветных бумажек. - Здесь тысяча долларов точно будет. Зато в рублях. Больше у меня ничего нет...
      Вася Карванен с интересом смотрел на никогда не виданную им сумму. Как старший лейтенант, холостяк и совсем не передовик он получал около восьмисот тысяч. Да и то последний раз этот счастливый факт произошел весной, то ли в апреле, то ли в марте. С той поры в полку денег не видели. Министр обороны сказал, что с деньгами проживет и дурак, и в полку истово пытались доказать, что они умные.
      - Если мы через минуту не взлетим, я начну вас мочить. По одному, проскрежетал зубами Жора Прокудин.
      - Через минуту не получится, - устало ответил Волынский. - "Бэшку" еще расчехлить нужно...
      - Командир, так нехорошо... Это - измена Родине, - подал голос с верхнего яруса Коробов.
      Его пятки, хорошо заметные сквозь дыры на носках, висели почти у глаз Волынского.
      - А ты хочешь, чтоб он нас перестрелял? - спросил он у пяток.
      - Но присяга... Мы же это... как бы принимали присягу...
      Из-под батареи робко напомнил о себе Погуляй:
      - Мы этому... эсэсэсэру присягали... А этой... России как бы нет...
      - Молодец, мозги хорошие, - похвалил его Жора Прокудин.
      Встань, ты мне нравишься. Сразу видно, что ты - сторонник реформ.
      - И все-таки это измена, - пробормотал Коробов.
      Он уже давно хотел спрыгнуть, но боялся, что сумасшедший террорист
      посчитает его прыжок попыткой к бегству. Или попыткой к нападению.
      В такой ситуации о хорошем не думают.
      Дверь взвизгнула вторично, но Жора Прокудин даже не обернулся к ней.
      - Нафол лефыка? - уже с каким-то португальским акцентом спросил Топор.
      - Нет еще!
      В руке у парня со страшным сине-бурым лицом Волынский заметил нечто похожее на осколочную гранату и ему вдруг почудилось, что этот второй, уродец, может запросто швырнуть сюда гранату, если они откажутся. К тому же у нового гостя был такой свернутый вбок нос, будто его уже когда-то задело одним таким взрывом, и для него вообще не представляет никакой трудности швырнуть гранату еще разок.
      - Сколько ж вас, мужики? - удивился Волынский и поневоле встал.
      - Нас много на каждом километре, - объявил Жора Прокудин.
      - Это заметно... Но ты учти, "бэшка" не резиновая. И не "боинг". Больше трех человек на борт не возьму.
      Огромный, лысый, с пучком рыжих волос над ушами, Волынский выглядел генералом, хотя на плечах его измятой рубашки лежали грязные капитанские погоны.
      - Полечу я один, - властно произнес Жора Прокудин. - Остальные мои друзья останутся на земле.
      - У меня требование, - тоже показал властность голосом Волынский. Как только самолет поднимется, твои дружки отпускают моих подчиненных. Хорошо?
      - Чтоб меня потом арестовали при посадке?
      - А ты думаешь, в полку не заметят, что мы взлетели?
      - Ладно, - зло согласился Жора Прокудин. - Они отпустят твоих людей, как только ты взлетишь...
      - Сам не взлечу. Мне нужен штурман.
      - А где я его возьму?.. Слушай, не виляй!
      - Штурман - это Вася. Ты его сейчас обнимаешь.
      - А-а, - понял Жора. - Так бы и сказал.
      - Зачем вы так, командир? - чуть не плача, спросил он. - Он же убьет вас... Он же...
      - А так убьет всех, - и уже шепотом: - Он же маньяк!
      - Хватит болтать! Иди! - крикнул Жора Прокудин. - Иди к двери.
      - Без защитных шлемов и шлемофонов мы не взлетим, - мрачно пояснил Волынский.
      - Где они?
      - Тут. В тумбочке.
      - Топор, проверь! Я эти штучки знаю. Там, небось, кроме шлемофонов еще по стволу лежит...
      Волынский не стал тратить силы на ответ. Он и без того был мужиком меланхоличным. Только из-за характера он не стал майором, но характер, как известно, не переделать. С каким родился, с таким и помрешь.
      - Нету ждеся штволов, - радостно просвистел синими губами Топор. Токо шапки их. Шерные...
      - Какие? - не понял Жора Прокудин.
      - Черные, - за Топора ответил прапорщик Погуляй. - Только мой шлемофон не берите. Он на мне числится...
      - Хватить болтать! - потребовал Жора и приказал Волынскому: - Выбери шлемы себе и штурману! И не вздумай трогать моего парня! Тогда у твоего Васи в голове станет на две дырки больше!
      - Почему две? - удивился Волынский.
      - Входное отверстие и выходное, - просветил его Жора. - Усек?
      Волынский не спеша выбрал из комка три черных шлемофона и по очереди всунул их в защитные шлемы. Каждый - в свой. Зачем-то поправил шумозащитные диски, наполненные глицерином.
      - Мне эту шапку не надо! - показал Жора Прокудин, что умеет считать до трех.
      - Оглохнешь, - жалеючи его, объяснил Волынский. - В "бэшке" такой шум, что до болевого порога - всего десять децибел...
      - Хватит умничать! Пошли!
      Зажав три шлема под руками - два у левого бока, один у правого Волынский первым вышел из комнаты, сощурился от яркого солнечного света и подумал, что зря сболтнул про болевой порог. Одним только запуском движков он бы на время вогнал террориста в шок. А теперь получалось так, что он его еще и берег.
      Глава тридцать четвертая
      КРОВЬ НЕ ВИДНА ПОД СОЛЯРКОЙ
      В кабине Волынский на время забыл о террористе, о пистолете, зло глядящем на него округлым черным глазом, о штурмане Васе Карванене, забравшемся на штатное место в носу амфибии в одних-разъединственных плавочках.
      Навстречу неслась серая бетонка взлетно-посадочной полосы, мелькали стоящие справа и слева от нее старые законсервированные "бэшки", черные горошины прожекторов, аэродромные здания. Из будки оперативного дежурного вылетел майор с красной повязкой на левом рукаве. Он на бегу махал руками, будто разгонял мух, но Волынский не заметил и его. Именно в это время он подал штурвал на себя, и хвост самолета с белой бульбой магнитометра чуть приподнялся, будто у перепела в брачном танце.
      - Сто семьдесят, - неохотно сообщил снизу скорость Вася
      Карванен, и Волынский потянул штурвал на себя.
      - Двести десять, - еще более неохотно добавил Вася, и горизонт
      как-то странно дернулся.
      Испарина обдала потом и без того мокрую голову Жоры Прокудина. Подумав, что летчики задумали какую-то каверзу, он с усилием прокричал: "Не дури!" и сам себя не услышал.
      После повторного крика, так и оставившего Жору немым, Волынский показал пальцем сначала на штурвал, торчащий между ног у Прокудина, а потом - на шнур шлемофона. Не отрывая взгляда от лица командира, Жора нащупал штекер, подключил шлемофон и нажал, как продемонстрировал на своем штурвале командир, левую кнопку на пульте.
      - Чего ты хотел? - заставил его вздрогнуть чистый голос Волынского.
      Его губы будто бы находились у самого уха Прокудина.
      - Ты в сторону моря лети! - раздраженно потребовал юный террорист. Какого ляда ты вдоль берега тянешь?
      - Так положено. По инструкции.
      - Что положено, на то давно наложено! Ворочай к морю!
      Волынский молча утопил левую педаль, и амфибия с легкостью птицы нырнула влево.
      - Ты это... не так резко! Разобьемся! - выхлестнул Жора весь свой животный страх в крик.
      - Что за катер тебе нужен? - выровняв самолет, спросил Волынский.
      - Маленький такой... Прогулочный... С мотором на корме.
      - Вася, - обратился уже к штурману Волынский, - поищи хвостом. Цель малоразмерная. Скорость...
      - Какая у них скорость? - спросил он Жору Прокудина.
      - Откуда я знаю?! Если б знал, я б вас не угонял!
      - Понятно...
      Несмотря на секвестр и желание эмигрировать Вася Карванен был неплохим штурманом. В лейтенантах он еще чуть-чуть зацепил то время, когда "бэшки" летали и даже искали подлодки. Зацепил чуть-чуть, всего на полгода. Но ему хватило этого, чтобы прослыть в полку лучшим штурманом. Возможно, что со временем он бы дорос до флагманского штурмана, но Вася иногда любил забыться в спиртовом дурмане, а потом к тому же пришла эпоха секвестра, и он понял, что флагманским не станет уже никогда.
      - Малоразмерных целей - четыре, - считал Карванен обстановку с индикатора. - Три движутся вдоль берега. Одна - с направлением от берега. Курс... пеленг...
      Услышав цифры курса и пеленга, Жора Прокудин вцепился правой рукой в штурвал и, ощутив под пальцами витки шпагата, залитые плотным слоем лака, почему-то представил, что и катер с беглецами он скоро схватит такой же мертвой хваткой. Он еще не знал, как это сделает, но то, что сделает что-нибудь обязательно, знал.
      Минут через десять томительного полета, когда никто из троицы не проронил ни слова, первым подал голос Вася Карванен:
      - Вижу цель. Слева тридцать...
      - Где?! - попытался привстать Жора Прокудин, но шнур переговорного устройства не дал ему этого сделать.
      Волынский снисходительной улыбкой оценил неудачную попытку и показал пальцем в иллюминатор. Он был квадратным, совсем вроде бы не авиационным по жориным представлениям, и он не сразу понял, чего хочет командир.
      А когда понял и разглядел на синей-синей пленке моря нечто
      белесое и треугольное, с чернотой в вершине треугольничка, то чуть не сорвал с головы шлем.
      - Они! Это - они! Снижайся!
      Легко оставив позади катерок, Волынский притопил правую педаль и, войдя в разворот, направил "бэшку" на снижение. Он специально не подключался на связь с берегом, потому что представлял, какие слова забьют эфир. Никакой берег выручить его сейчас не мог, а пистолет с черной дыркой выходного отверстия все смотрел и смотрел на его висок.
      - Ты проверь, - предложил он Жоре Прокудину. - Вдруг не твой катер...
      - Мой! Мой!
      Белое, похожее на семечку, тело катера увеличивалось прямо на глазах. Чернота на его борту увеличивалась тоже, и чем быстрее это происходило, тем все сильнее становилось в душе Прокудина самоощущение миллиардера. Будто бы это увеличение пятна увеличивало и капитал на его счету в банке.
      - Двое! - вдруг заметил он, что в катере только двое пассажиров. Двое!.. Где третий?!
      Волынский совершенно не понял вопроса. Одновременно он должен был удерживать в поле зрения восемнадцать указателей на щитке, и среди этих горящих зеленым фосфором указателей не было ни одного второстепенного.
      - Ниже не могу, - испугал Волынского высотомер. - Надо скорость сбрасывать.
      - Так сбрось!
      - Тогда сядем на воду.
      - Никакой воды! Лети!
      - Мы можем и по воде за ними. У "бэшки" фюзеляж типа лодки...
      - Типа чего? - опять услышал блатное словечко Жора Прокудин и все-таки разглядел людей на пронесшемся на встречном курсе катере. - Их все-таки двое: охранник и малыш!.. Где Гвидонов?! А?!
      - Еще раз идти на разворот? - недовольно спросил Волынский.
      - Да! Да! Да! Однозначно!
      Любимое слово Топора почему-то сильнее всего подходило к моменту.
      - Догони его сзади! Не сбоку, а сзади! - потребовал Жора от летчика. Чтоб мы над ними зависли!
      - У меня не вертолет, - мрачно пошутил Волынский.
      - Будешь болтать - пристрелю!
      - А дальше рулить сам будешь?
      - Штурмана посажу!
      - Он не умеет. Мог только Коробов, мой помощник.
      - Это идейный такой?
      Волынский не стал комментировать. Он уже несколько раз подготавливал себя к тому, чтобы выбить пистолет из рук террориста. На земле мешал Вася Карванен, в воздухе - ручки отката сидений. Они сдерживали любое резкое движение в сторону соседа. Но Волынский терпеливо ждал. Он не верил, что бандит не ошибется. Уже дважды террорист слишком долго смотрел в иллюминатор, и это вполне могло произойти в третий раз. Только одно занозой сидело в сердце: каждый такой момент казался удобным для нападения лишь тогда, когда он заканчивался.
      - Еще ниже можешь? - мельком взглянув на приближающуюся корму катера, спросил Жора Прокудин.
      - Нет, - зло ответил Волынский, хотя вполне мог снизиться еще на десяток метров.
      - Покачай им крыльями. Пусть остановятся.
      Волынский даже и не подумал выполнить приказ. Он решил сразу после пролета над катером резко снизиться и сесть на море так, чтобы получился подскок. Он-то знал, как нужно сгруппироваться, чтобы не врезаться головой в борт, а террористу такого удара хватило бы для минутной потери сознания.
      - Помахай! - в истерике вырвал из себя крик Жора Прокудин, и тут же в самолете где-то внизу и чуть впереди произошло что-то странное.
      Голый Вася Карванен сделал слишком резкое движение, вскинул руку, и она быстро стала темнеть.
      - Что у тебя? - заметил черноту Волынский.
      - Они выстрелили! - Попытался встать и выбраться со своего тесного места Вася. - Рука! Пуля попала в ладонь! И - стекла! Они разбили иллюминатор! Здесь свистит! Здесь...
      - Ты видишь, какие они звери! - обрадовался Жора Прокудин. - Ты видишь, командир?!
      - Вижу, - процедил сквозь зубы Волынский и на время перестал ощущать рядом с собой врага.
      Враг был ниже, в катере. Возможно, он и целил в него, летчика, а
      не в штурмана.
      - Развернись еще раз! - приказал Жора Прокудин.
      - Надо садиться. Штурману требуется перевязка.
      - Плевать мне на твоего штурмана! Сам перевяжется! Если не развернешься, продырявлю башку!
      - Подонок! - до боли в пальцах вцепился в штурвал Волынский и вдавил ногой левую педаль.
      Стальное тело "бэшки" не помнило такого маневра из своей жизни. Гидросамолет Б-12 - не истребитель фирмы Сухого. Петлю Нестерова и "бочку" на нем не сделаешь. "Бэшка" - это алюминиевая шлюпка с приклепанными гнутыми крыльями. И когда она нырнула левым движком вниз, корпус задрожал, будто затемпературивший больной. Амфибия бы точно сорвалась в пике, если бы к Волынскому вовремя не вернулось хладнокровие. С трудом он выровнял самолет и, фыркнув, чуть не отругал себя вслух, но тут Жора Прокудин схватился свободной рукой за правый рог его штурвала и с силой потянул его вниз.
      - Не трожь! - вцепился в его запястье Волынский.
      - Ни-и-иже, - прохрипел Жора, уже понявший, каким движением штурвала можно приблизить амфибию к воде.
      Плечом Волынский навалился на ручку отката сиденья и машинально подал вперед и правую ногу. Амфибия накренилась, и бешено вращающиеся лопасти разрубили на куски охранника, вновь вскинувшего пистолет. Кровь брызнула по днищу фюзеляжа, а "бэшка", все сильнее заваливаясь на правое крыло, начала писать над морем круг.
      Маленький человечек, стоящий на руле, вместо того, чтобы смотреть вперед, по курсу несущегося на бешеной скорости катера, в ужасе вбирал в себя онемевшим взглядом разбросанные по черным мешкам куски мяса, бывшие еще несколько секунд назад человеком, и уж вовсе онемел, когда увидел знакомую голову, лежащую на самой корме, рядом с ревущим мотором. У него возникло ощущение, что ничего этого на самом деле не произошло, что это какой-то трюк, и нужно только спросить о чем-нибудь у головы, и телохранитель Гвидонова, бывший дзюдоист и бывший прапорщик спецназа, отожмется на руках и взлетит из-за кормы. И только когда он увидел, что охранник уже не сможет отжаться, потому что его рука лежит в полуметре от ног маленького человечка, бывшего начальника валютного отдела банка "Чага" и теперь единственного уцелевшего на катере пассажира, он вспомнил о страшном самолете. А вспомнив, услышал нарастающий гул авиационных двигателей.
      Обернувшись, он увидел, что самолет несется прямо на катер, несется с креном, купая конец крыла в воде, и человечек одним быстрым движением крутнул руль влево. Правый борт катера приподнялся на резком повороте, но спасти человечка не смог.
      Сверху острым корабельным килем, будто лезвием, катер развалило на две части, и выскочившие непонятно отчего шасси одним ударом убило пригнувшегося вбок человечка. "Бэшка" ткнулась в воду округлым носом, вспорола море, но корабельная форма фюзеляжа спасла ее. Самолет превратился в судно. Он еще пронесся метров пятьсот, распугивая рыб и чаек, но с каждой секундой вода все сильнее выравнивала его.
      Когда он замер, Жора Прокудин с ужасом увидел, что у него больше нет пистолета. Пытаясь удержать равновесие в болтанке, он уцепился обеими руками за металлическую ступеньку трапа, ведущего из кабины. Обернувшись, он бросил хищный взгляд на Волынского, но пистолета в его руках не обнаружил. Скорее всего, "макаров" упал куда-то ниже. Возможно, к штурману.
      - Обо что мы того... ударились? - сорвав шлем, спросил он и испугался тишины.
      В синем воздухе мертвыми стальными листьями висели лопасти обеих винтов. "Бэшка" лежала на сонном штилевом море грудой металла. Она не погибла, но и не выжила.
      - Кранты, - в ответ прохрипел Волынский. - Вода попала в движки... Кранты, - и поневоле нажал на кнопку связи с берегом.
      - ...надцатый, где вы? - с середины слова прохрипел эфир. Восемнадцатый, где вы? Выйдите на связь!
      - Во... восемнадцатый на связи, - вымученно ответил Волынский.
      - Передаю микрофон командиру полка...
      - Есть.
      - Волынский, твою мать!.. Где ты, твою мать?!. Какого, мля, хрена... Тебе полный абзац... Тебе... Где, твою мать, этот... как его... террорист?.. Тьфу, что за слово!.. Подавиться, мля, можно!
      Так и не нашедший пистолет Жора Прокудин на четвереньках прополз по трапу к двери, распахнул ее и, враз ослепнув от синевы и задохнувшись свежим воздухом, снопом упал в воду.
      - Где, мля, террорист?! - заорал в самом центре головы летчика Волынского командир полка.
      - Карванен ранен, - ответил Волынский, увидевший штурмана, который с трудом выкарабкивался из трюмов на освободившееся правое место в кабине. Самолет в аварийке, находится в приводненном состоянии с координатами...
      - На кой хрен, мля, мне твои координаты?! - заорал комполка, хотя координаты ему были очень нужны. - Где тер... тер... лор... пер... ну, где этот сученыш?!
      - Погиб при посадке, - ответил, глядя на распахнутую дверь, Волынский. - Его выбросило в море и он утонул.
      Он ощущал какую-то нечеловеческую усталось. Его как будто бы
      вывернули наизнанку, вычистили, а потом то, что осталось,
      вывернули вновь, и внешне он вроде бы оставался тем же, а на самом
      деле ничего от прежнего Волынского в нем уже не было. Ему даже не
      хотелось самому отдраить дверь с левой стороны самолета и посмотреть, куда на самом деле девался террорист. До берега было целых тридцать пять километров или, говоря по-морскому, более двадцати миль, а судов поблизости - ни одного. Требовались способности олимпийского чемпиона по плаванию, чтобы добраться отсюда до берега. Террорист, судя по комплекции, на олимпийского чемпиона не тянул.
      - Командир, дайте вашу аптечку, - взмолился севший на нагретое место Вася Карваненю - Надо продезинфицировать... Господи, да что же такое слово длинное!.. Ну, да... рану. Бо-ольно, гадство!..
      В эту же самую минуту отплывший на пару сотен метров от "бэшки" Жора Прокудин все-таки сумел стащить с себя кроссовки и ставшие какими-то каменными джинсы, сумел осмотреться и только теперь понял, что самолет днищем уничтожил катер. Вместе с мешками.
      Метрах в пятистах от кормы амфибии на воде отливало всеми цветами радуги нефтяное пятно.
      "Что-то многовато для катера", - удивился Жора Прокудин и самому себе ответил: "А почему, собственно, многовато? Они же до Турции драпали. Соляркой, небось, загрузились под завязку".
      В лазурном месиве вылившегося топлива совсем некрасиво, совсем неподходяще для цветной пленки покачивались обрывки полиэтилена, куски пластиковой обшивки, кепка человечка, стоявшего на руле. Пятен крови не было. Солярка замаскировала ее. И от этого почудилось, что и люди исчезли просто так, без гибели. Просто погрузились в теплую воду и всплыли где-то в другом месте.
      Подплыв к светло-бежевой кепчонке, Жора Прокудин зачем-то ощупал ее, набрал побольше воздуха в легкие и нырнул точно под кепку. Глубина медленно втягивала его в себя, медленно сдавливала барабанные перепонки, и, когда в груди стало нестерпимо больно, так больно, словно туда начали вкручивать шурупы, Жора Прокудин перестал вдаваться в толщу воды и разрешил ей вытолкнуть его тело на поверхность.
      Отдышался он с трудом. Сердце пробулькивало. Оно никак не могло поверить, что его хозяин не утонул.
      - Ублюдки! - ругнулся Жора Прокудин на летчиков. - Утопили столько "бабок"! Вас бы тут всех перетопить! Мокрохвосты вонючие! Ничего не умеют толком делать!
      Самолет ответил ему молчанием. Он лежал на брюхе и выглядел драконом, который вот-вот повернет голову в его сторону.
      Поймав пальцами обрывок полиэтиленового мешка, Жора Прокудин обнюхал его. Он пах соляркой. Деньги так не пахнут. Море забрало с собой не только деньги, но и их запах.
      Жора обернулся к гидросамолету и вдруг начал мелко-мелко всхлипывать.
      - За что?.. За что? - безутешно вопрошал он у синевы. - Я нашел эти деньги, нашел!.. Отдайте их мне!.. Они - мои-и-и...
      На крыло "бэшки" тяжело, по-слоновьи выбрался Волынский. В руке у него что-то чернело, и Жора, оборвав на полуслове плач, снова нырнул. Летчик его вроде бы не заметил.
      Вынырнув, он по-детски обрадовался тому, что теперь борт самолета скрывает его. Прокудин не мог представить, где находится берег. Повертевшись и ничего не найдя на линии горизонта, он вскинул голову к солнцу. Оно уже начало снижаться на "бэшку", хотя еще и стояло по-дневному высоко и жгуче.
      - Там, - самому себе показал на предполагавшийся восток Жора Прокудин и поплыл экономно, брассом, через каждые три гребка тревожно оглядываясь.
      Он не знал, что Волынский вообще не умеет плавать.
      Глава тридцать пятая
      МОРЯК ВРАЗВАЛОЧКУ СОШЕЛ БЕЗ ДЕНЕГ
      Топору снилась голая Жанетка. Он тянул к ней избитые посиневшие руки и никак не мог дотянуться. То ли руки были слишком коротки, то ли Жанетка слишком далека. Он упрямо тянулся и не мог понять, почему никак не коснется ее персиковой кожи.
      - Тихо... Не ори, - почему-то голосом Жоры Прокудина ответила Жанетка и, протянув свои руки, коснулась его запястья.
      Но коснулась так ощутимо, так больно, что он поневоле сел на кровати и распахнул глаза.
      - Не ори, - вновь раздался знакомый голос, и Топору почудилось, что он все-таки не проснулся.
      Когда гидросамолет каракатицей пополз по взлетно-посадочной полосе, пополз медленно, нехотя, будто не желая служить Жоре Прокудину, Топор почувствовал, что пора убегать. Граната-одеколон в его руках с каждой минутой смотрелась все более фальшиво. Возможно, так казалось только ему одному, но больно уж снисходительные взгляды стал бросать на него мальчишка с погонами старшего лейтенанта. И когда "бэшка" вздернула в разбеге хвост, Топор в строгом соответствии с инструкцией Прокудина вскрикнул:
      - Из помещения не вылезать в течение часа! Сунете нос - наш снайпер тут же вас уберет!
      И хлопнул дряхлой дверью.
      Таксист, державший своего рыжего уродца под парами, при появлении Топора не сдержал вопрос:
      - А это... где второй?
      - Трогай, - приказал Топор. - У него дела...
      В ту минуту он уже не верил, что когда-нибудь еще увидит Жорку. И потому прямо в "Волге" на ходу откупорил гранату-одеколон и влил жгучую жидкость в горло.
      - Ты - идиот, - отреагировала на его алкашную жажду Жанетка. - И Жорка - идиот. Где он?
      Машину трясло на провинциальных ухабах. Хотелось одновременно поджечь все улицы Приморска и забыть о нем навсегда. Но Топор уже не мог забыть этот город. Он был в его жизни не менее двух раз. Двух очень ощутимых раз: в милицейской камере и в комнате летчиков.
      Топор хотел ответить:
      - Наверно, Жорку убили.
      Но он не мог представить Жорку убитым. Такие, как он, не погибают. Скорее, погибнут все остальные жители Земли.
      До глубокой ночи, до трех часов, он не верил, а потом вдруг как-то враз - словно под разрыв хлопушки - поверил. И заснул со слезой у угла глаза и мыслью, что так и не успел сказать Жорке какой он хороший. Топор по молодости лет еще не знал, что когда умирает кто-то очень близкий или очень родной, страшнее всего именно это чувство: чувство недосказанности.
      - Ты проснешься, урод, или тебе по носопырке шарахнуть?
      - Урод?
      Только это слово протрезвило Топора. Он еще сильнее распахнул глаза, хотя они и без того уже были открыты, вгляделся в нечто белесое и мутное перед собой и чуть не закричал: "Жо-о-орка!"
      Спасли губы. Они бы при всем желании не открылись до энергичной буквы "ж". Получилось глупое и глухое, как шорох разминаемых в пальцах сухой травы:
      - Шо-о-огка...
      - Не ори, - показывая пример, прохрипел в шепоте Жора Прокудин. Пошли во двор.
      - А сколько это... вгемени?
      - Без десяти четыре. Детское время.
      Во дворе, при сером свете луны, Топор чуть было опять не поверил в то, что спит. На идущем впереди него человеке была надета матроска, и синий гюйс смотрелся на спине криво пришитым лоскутом. Вместо вареных джинсов на ногах колоколами болтались черные брючины. Топор еле сдержал желание спросить моряка, не ошибся ли он адресом.
      Обернувшись, Жора Прокудин наконец-то во всей красе продемонстрировал свое небритое лицо. Только волосы, его чернявые, вечно перепутанные волосы лежали соломой. Где Прокудин смог достать такой клейкий бриолин, Топор не мог даже представить.
      - Ты все-таки шив, - прошептал он.
      - Чего-чего? - не понял Жора.
      - Ты шив, шив, шив...
      Повис на нем Топор.
      - Ну, ты это... того, - попытался отцепить руки с шеи Прокудин. - Не хнычь... А то соплями меня всего измажешь...
      - Ты все-таки шив... А как ты спашшя?.. Как?.. Сплыгнул с самолета?.. Шплыгнул?
      - А нормально ты говорить не можешь? Без шипения...
      - Ишо губы болят... И лицо...
      - Да-а... У тебя точно сейчас лишо, а не лицо, - улыбнулся Жора Прокудин от вида того узкоглазо-азиатского, что смотрело сейчас на него.
      - Я им не шкасал... Нишего не шкасал...
      - Чего не сказал?
      - Ну, про твой угон шамолета... Как сбег... Там, в машине...
      - Ты прирожденный конспиратор, - похвалил Жора. - Тебе бы в начале века родиться... точно бы большевиком-подпольщиком стал.
      - А где твоя одефда?
      - Рыбам дал поносить.
      - Каким гыбам?
      - Ну, какие в Черном море есть?.. Скумбрия там, кефаль... Слушай, а Жанетка не уехала?
      - Нет. Вешером поефда нету.
      - А-а, ну да- - вечером, - самому себе перевел Жора Прокудин. - А этот... ну, моль бледная, стихоплет, свалил?
      Тяжким вздохом Топор ответил лучше любых слов.
      Если бы не приблудный поэт Бенедиктинов, он бы видел голую Жанетку не во сне, а наяву.
      - Он ей вешь веши штихи шитал. Про любовь... Складно так... Она двафды плакала... Но вообфе-то стихи хорошие. Не то фто "Он уехал прошь на ношной электгичке..."
      - С этим Пастернаком недорезанным я утром разберусь, - плюнул в сторону окна Жора Прокудин. - По полной форме. Будет вынос тела... А ты давай в темпе вальса одевайся! Еще не все фишки поставлены!
      - Одевасса?.. А зашем? - удивился Топор.
      - По пути объясню.
      - А там сам что... так и пойдешь?
      Жора Прокудин окинул взглядом свою матросскую форму, огромные ботинки - прогары и похвастался:
      - Подарок Нейптуна! Понял?.. Меня морские погранцы в море подобрали. Наплел им, что на надувной шлюпке заплыл слишком далеко, а она того шш-шик и лопнула!
      - Повегили?
      - Ты меня обижаешь, Топор!.. Неужели я хоть раз в жизни сфальшивил? Ты видел актера, талантливее меня?
      - А ты был актегом? - принял все за чистую монету Топор.
      - Весь мир театр, милый мой! Просто одним достаются хорошие роли, а другим - плохие. Ты какую предпочитаешь?
      - Ховофую...
      - Ну, и умница!.. Иди переодевайся!.. Ты, кстати, деньги со стола тогда забрал?
      - Ага.
      - Вот это молодец! Я - не спонсор. Я не хочу финансировать реформу в армии, - провел ладонью по мягкому рукаву фланелевки и добавил: - и флота...
      Глава тридцать шестая
      ДОПРОС КОММУНИСТА-БУХГАЛТЕРА
      У лысого мужичка руки оказались совсем не по возрасту крепкими. Загорелое изношенное лицо смотрелось на шесть десятков, руки - на сорок лет.
      Когда они с трудом привязали мужичка к верстаку в сарае, Жору Прокудина и Топора уже можно было сушить. Отерев густой пот со лба рукавом, Жора посмотрел на черные пятки мужичка и спросил:
      - Где Гвидонов?
      - Я в милицию на вас заявлю, - ответил хозяин дома и дернулся под веревками.
      Веревки были добротными. Как и все остальное в его сарае: верстак дубового дерева, мини-бетономешалка в углу, кадушка, инструменты, висящие на стене ровненько-ровненько, будто и не русским человеком был мужик, а немцем или шведом.
      Он и не кричал, собственно, когда они вдвоем сорвали его с тепленькой постельки, не матюгался, а только угрожал милицией, точно не парни вязали его, а дети малые.
      - Ладно, - согласился с юридической наивностью хозяина Жора Прокудин. - Сменим вопрос. Где остальные мешки?
      - Я вас не знаю... Кто вы?..
      - Народные мстители. Робин Гуды.
      - В морской форме? - скосил глаза мужичок на жориков клеш.
      - А что, у мстителей не может быть подразделение морских пехотинцев?
      - Ты зря тронул меня, - с необычной злостью сказал мужичок.
      Если бы на нем была одежда посерьезней, Жора Прокудин еще проникся бы тревогой, а на фоне застираной серой майки и трусов в алых маках - любая угроза воспринималась анекдотически.
      - Так где мешки, хозяин? - заглянув в пустой барабан бетономешалки, поинтересовался Жора. - Говори сам, а то весь дом перероем.
      - Ройте.
      - Какой-то ты негостеприимный...
      Милиция будет с вами гостеприимничать!
      - Ты слышал? - спросил Прокудин сидящего на кадушке Топора. - Он меня уже заколебал своей милицией!.. Ты что, дядя, в органах служил?
      Шея мужичка одеревенела, и он, расслабив ее, коснулся затылком верстака. На потолке полосами лежали тени от лампочки. Нестерпимо хотелось курить, но он посчитал бы позором для себя попросить сигарету у этих зверей. Моряка он почему-то не боялся. Болтуны не бывают злыми. Его тревожил урод с кривым носом. Он сидел на кадушке и пристально смотрел на ноги мужичка. Такого отечного и синюшного лица хозяин дома не видел еще ни разу. Человек, которого так обидели, не может быть милосердным.
      - Значит, не скажешь, - подытожил Жора Прокудин.
      - Я не понимаю, чего вы от меня хотите... Я - пенсионер. Сплю в собственном доме. Врагов не имею...
      - Уже имеешь.
      - Парни, вы меня с кем-то спутали, - снова напряг шею мужичок.
      - Как тебя зовут-то?
      - Вот видите! - обрадовался он. - Врываетесь в дом к незнакомому человеку, не разобравшись связываете его...
      - Так как зовут?
      - Поликарпом.
      - Хорошее имя. Знаешь, что по-древнегречески означает?
      - Не-ет.
      - Поликарп - это "многоплодный"... Видно, много ты чего наплодил в жизни. Гвидонов - не твой сын?
      - А кто это?
      Мужика спас загар. И напряжение, с которым он отрывал голову от верстака. Они замаскировали красноту, ударившую по коже. Гвидонов был его племянником. Точнее, внучатым племянником. Но любил он его как сына. Наверное, потому что на самом деле Поликарп оказался вовсе не многоплодным. Три жены было у него. И ни от одной он не нажил ребенка. Когда ушла третья, он почувствовал, что норма выработана, что он устал от семейной жизни, что шестьдесят два года - не шутка и что пора наконец-то оставить память о себе.
      Поликарп, бывший бухгалтер портовой таможни и бывший бессменный
      секретарь партбюро этой же таможни, не знал, что на Земле
      бессмертны вовсе не порты, таможни, деньги и вовсе не идеи, а
      только две вещи - слова и цифры. Он решил, что его обессмертит
      лишь памятник. И начал сооружать за сараем, в тени абрикосовых деревьев, монумент. Сейчас уже был возведен пьедестал - мрачный серый цилиндр двухметровой высоты.
      Самой большой тайной Поликарп считал то, что он изваяет на памятник. Даже племяшу он не раскрыл тайну памятника.
      Поликарп хотел увековечить... советский металлический рубль. С профилем Ленина на аверсе. Как бухгалтер и финансист с тридцатисемилетним стажем, Поликарп был твердо уверен в том, что все беды ринулись на нашу страну, когда исчез из оборота металлический рубль. Те желтые, плохого сплава таблетки выпуска девяносто второго года, на которых отчеканили номинал одного рубля, он за деньги не считал.
      На открытие памятника он предполагал созвать журналистов со всего мира. При этом само открытие должно было состоять не в сбрасывании белой материи, как это делается обычно, а в падении забора, ограждающего монумент. Пыль, поднятая досками, медленно и величественно осядет на ботинки журналистов, и они воочию увидят символ стабильного государства твердый рубль.
      - А мофет он того... их шементом шалил? - подал голос из угла Топор.
      - Цементом? - обернулся Жора Прокудин. - Ты про ту глыбу, что в огороде?
      - Ага. Однофнашно...
      - Пошли, проверим!.. Где у тебя кайло?
      Поликарп опять вскинул голову. В глазах потемнело, и он еле выжал из себя:
      Товарищи, умоляю, не трогайте постамент!
      - Какой постамент? - не понял Жора Прокудин.
      - Не ломайте бетонную отливку! Это так важно! Там такая сложная была опалубка!
      - О-о! Я ф говогил! - радостно спрыгнул с бочки Топор. - Пошли шушить!
      - Да нет у меня больше мешков! Нет! Нет! Нет! - остановил парочку в двери сарая Поликарп.
      - А где они? - обернулся Жора.
      Уплыли... Морем... Их больше нет у меня... Я не знаю тех, кто хранил их у меня, - попытался он спасти племяша. - Просто они как-то пришли, попросили посмотреть за грузом... А мне что? Трудно, что ли? Они же заплатили за хранение...
      Про плату он соврал с трудом. Как истинный бухгалтер, он никогда не лгал, и ему потребовалось немало сил, чтобы придумать это предложение. Он не знал, что Жора Прокудин все равно не поверил. Жора слишком давно не верил никому, даже самым близким людям, чтобы поверить какому-то лысому аборигену Приморска.
      - Сколько денег было в мешках? - напрямую спросил Прокудин. Полмиллиарда? Миллиард?
      - Ка... как...кие деньги? - поморгал Поликарп. - Он сказал, что в мешках бумаги...
      - Какие бумаги?
      - Ба... банка.
      Так и не смог второй раз за ночь соврать Поликарп. Сказав, он с размаху ударился затылком о верстак и закрыл глаза. Ему хотелось заплакать, и он бы, наверное, дал волю слезам, если бы не молчаливый урод, опять севший на кадушку в углу сарая. Он казался овеществившимися ночными кошмарами Поликарпа. У него даже было ощущение, что напарника у моряка вовсе нет, что он ему только мерещится. У живого человека не может быть такой жуткой рожи.
      - Где ты хранил мешки? - зло спросил Жора Прокудин.
      - Здесь, в сарае.
      Врешь, козел!
      - А зачем мне врать? - не открывая глаз, ответил в потолок Поликарп.
      - Давай ему велосипед сделаем, - грустно предложил из угла Топор.
      - Чего? - не понял Жора Прокудин.
      - А вон тиски стоят... Давай ему пятку шашмем. Больно станет - все рашшкашет...
      - А почему велосипед? - снова не понял Жора.
      - Ну, типа лисапета... Для ног...
      - Правда?.. Вообще-то "велосипед" - это когда бумажки между пальцев ног спящему вставляют и поджигают. Так?
      - А у нас такой будет лисапет...
      - Ладно... Прикручивай тиски и это...
      Нюхом Жора Прокудин чуял, что где-то рядом, где-то совсем близко лежат если не деньги, то ключик к ним. По пути на корабле с бравыми морскими пограничниками он без устали умножал возможное число утопленных мешков на возможную сумму денег в каждом из них. Если там были рубли, а там, очевиднее всего, были рубли, то больше миллиарда "зеленых" ну никак не получалось. А если доллары, то выходило даже больше двух миллиардов. Цифры не стыковались. И лишь когда на бетонный причал упала сходня, и Жоре показали на спасительный берег, он вдруг догадался, что не мог Гвидонов сохранить все деньги банка "Чага". На что-то же он жил, содержал того же охранника, на что-то же нанял киллеров, в конце-то концов.
      А сейчас сильнее всего ему казалось, что не мог предусмотрительный
      Гвидонов вывести все деньги в одно место. Не мог он их все
      доверить одному катеру. Даже если куплены с потрохами и наши, и
      турецкие пограничники.
      На улице уже светало. Море медленно отделялось от неба, и в этом было что-то первозданное, что-то похожее на исчезающий хаос. Будто бы вновь отделялась вода от неба, а твердь от воды, и вот-вот должна была начаться жизнь.
      - Ку-кар-реку! - начал ее, перепугав Жору Прокудина, петух в соседнем дворе.
      "Вот сволочь!" - рухнулся он на первое живое существо новой эры и полез в подвал.
      Через десять минут он вылез оттуда разочарованным и продрогшим. Рот был брезгливо поджат. Жора еще никогда в жизни не видел столько мокриц и сороконожек в одном месте. Стены подвала шевелились как бока живого существа, и к концу осмотра ему даже стало казаться, что это не бока, а стенки желудка этого же существа, и они сейчас сожмутся и переварят Жору Прокудина.
      В доме, состоящем из четырех комнат, его удивила подчеркнутая опрятность во всем. Будто и не холостяк здесь жил, а женщина, помешанная на чистоте. Жора не знал, что Поликарп - бывший бухгалтер, а если бы узнал, то перестал бы удивляться.
      Неужели они все мешки вывезли? - спросил у стен Жора Прокудин.
      Стены ответили боем часов и вновь напугали его. После петуха это уже выглядело издевательством.
      - Твар-рюга! - швырнул он в часы схваченный с этажерки будильник.
      Под звон лопнувшего стекла и взвизг часовых пружин оба носителя времени упали на пол. Настенные ходики еще разок дернулись в предсмертной судороге и затихли.
      - Должны еще быть мешки... Должны, - нагибался под все кровати, этажерки и шкафы Жора Прокудин.
      Но мешки не хотели находиться. Шкаф, забитый ношеными, пропахшими нафталином тряпками, книжные полки, на которых не было ни одной художественной книги, но зато вдоволь хранилось книг по бухучету, экономике, финансам, праву.
      "Наверное, юрист", - решил Жора Прокудин, вспомнив милицейские угрозы хозяина.
      В письменном столе три ящика были забиты папками с однообразными вырезками. На каждой их них запечатлевался очередной памятник. Здесь была собрана, возможно, вся монументальная история человечества от египетских пирамид до московских монстров Церетели.
      В четвертом, самом нижнем, в коробке из-под ботинок лежала папка писем. Алая ленточка, перехватившая ее и превращенная в элегантный бант, возмутила Жору. Он ненавидел все женское, проступающее в мужчине.
      Швырнув пачку в ящик он ощутил бессилие. А может, всего лишь подкатил к вискам сон и сжал их своими липкими пальчиками. За окнами уже царствовал чистый дневной свет, и от этого почудилось, что теперь все в городе видят его забравшимся в чужой дом.
      Вернувшись в сарай, он обнаружил Топора на той же кадушке.
      - Я прикрутил тиски, - спрыгнул он со своего жесткого сидения. - И пятку того... туда...
      - А чего она у него такая черная? - удивился Жора Прокудин.
      Порядок в доме и пятка не совпадали. Они были из разных миров.
      - Надо было меня по воздуху перенести, - подал голос Поликарп. - А вы тащили...
      Миры совпали. И это разозлило Жору сильнее всего. Сам он в этот
      мир порядка и чистоты никак не мог попасть. Ему там не было места.
      - Сделай ему больно, - тихо приказал Прокудин.
      Пальцами здоровой руки Топор обхватил рычаг тисков и подал его на пару сантиметров от себя.
      - А-а!.. Больно же, граждане! - не сдержался Поликарп. - Пятке больно!
      - Где Гвидонов?
      - Не... не знаю я никакого Гвидонова. Отпустите меня!..
      - Еще! - потребовал Жора Прокудин.
      - А-а!.. Сво-олочи! - заплакал Поликарп. - За что ж вы меня так?.. Не знаю я никакого Гвидонова!.. Я... я... Отпустите, ради Бога...
      Топор громко высморкался на пол и предложил:
      - Давай вымем гучку тисков и газвяфем ему гуки...
      - Это еще зачем? - удивился Жора Прокудин.
      - Отпустите, ми-иленькие... Бо-ольно же!
      - И нофык дадим.
      - Нож?!
      - Ага, - кивнул Топор.
      В желтом свете электролампочки его лицо выглядело фреской с храма индейцев майя. Один ее вид вызывал душевный трепет и желание пасть на колени перед всесильным и свирепым божеством.
      - А зачем нож-то? Чтоб он нас перерезал?
      - Так у него ш нога зафата! Намегтво!
      - И что из этого? - Жора Прокудин впервые ощутил себя тупее Топора.
      - А потом сагай подошшем!
      - В смысле, подпалим?
      - Ага!.. Одношнацыно!.. И он, чтоб спастись, себе ступню отгефет!
      - Что-что?
      - Ну, отпиляет!.. Нофом!
      - Ах, ножом! - догадался Жора Прокудин.
      - Не сделайте этого! - взмолился Поликарп. - Не губите свои души! Это грех смертоубийства!
      - Какой грех? - удивился Жора. - Ты спасешься. Только ногу отрежешь. Чтоб навеки о нас помнить...
      - Звери вы!.. Звери!
      - Заткнись! - гаркнул Прокудин. - Где Гвидонов, твою мать?! Если не скажешь, я тебе вместо ноги в тиски все твое мужское хозяйство зажму! И сарай подожгу, твою мать!.. Где Гвидонов?!
      - По-оликарп, ты игде? - долетел с улицы прокуренный голос и сразу сменился на раздиристый кашель.
      - Зде-есь!!! - взревел всем своим животным нутром хозяин дома. - В сара-а-ае!!!
      - Заткнись! - бросился к тискам Жора Прокудин и подал от себя ручку, как только позволяла оставшаяся после ночи сила.
      - А-а-а!.. У-убива-ают!
      - Итить твою мать! - ругнулся возникший на пороге сарая гость и заорал: - Держися, Поликарпыч! Я за двухстволкой!
      - Этот тот, - догадался Жора Прокудин, вспомнив небритого мужика
      в черных семейных трусах. - Он, гад... Срыгиваем отсюда!
      Он первым вылетел из сарая и увидел во дворе напротив уже знакомую
      коренастую фигуру. Мужик нырнул за дверь, и ничего хорошего от его
      повторного появления не могло произойти.
      - Туда! - показал Топор на калитку, хотя Жора и без этих жестов знал, где находится путь к спасению.
      Он добежал с Топором до калитки, и тут его как ожгло.
      - Подожди! s - мигом! - бросился он назад, в дом.
      Подбежав к письменному столу, он схватил пачку с алым бантиком поверху и в окно вновь увидел небритого мужика. Он бежал к забору с двухстволкой, кутаясь в трусах.
      Окно было ближе, чем дверь, к свободе. Жора выпрыгнул из него и поневоле упал на корточки от грохота выстрела. Сосед Поликарпа, видимо, не имел привычки задумываться перед тем, как нажать на спусковой крючок.
      Сверху сигануло разлетевшееся оконное стекло, сухая штукатурка, осколки кирпича.
      - Шо-орик! - завопил от калитки Топор. - Сю-у-уда! Бегмя беги...
      - А тут иначе и не пробежишь, кроме как бегмя, - самого себя взбодрил Жора Прокудин и вылетел со двора, будто пробка из бутылки шампанского.
      Сзади хлопнул второй выстрел. Вышло похоже на звук, все-таки изданный, хоть и с запозданием пробкой.
      - Не попал? - спросил Топор.
      - Не попал, - ответил Жора Прокудин.
      - Бежим! А то еще пристрелит!
      С этой секунды Топор больше не шепелявил и не картавил. Никогда ведь не знаешь, где найдешь, а где потеряешь...
      Глава тридцать седьмая
      ЛОВЛЯ ЗОЛОТОЙ РЫБКИ В МУТНОЙ ВОДЕ
      Рейдовый буксир в открытом море смотрится смешно. Похожесть на галошу и черепаший ход делают его жалким и беспомощным. Но другого плавсредства в порту Жора Прокудин не нашел. Только капитан буксира, седой, усталый мужичонка с орлиным носом позарился на миллион рублей.
      Сейчас капитан стоял в ходовой рубке за спиной худенького матросика-рулевого и курил трубку, прищуривая левый глаз. Трубка и нос казались истинно пиратскими атрибутами. Жора сидел в углу рубки на раскладном стульчике и терпеливо ждал.
      - Тебе эта точка тютелька в тютельку нужна или это так, примерный ориентир? - пыхнув дымом, спросил капитан.
      - Точно надо, - недовольно ответил Жора Прокудин.
      Из всей команды капитан ему не нравился больше всего. Он выглядел каким-то невезучим. А идти с невезучим капитаном на такое дело...
      - Ты знаешь, со стопроцентной точностью все равно не получится, сообщил уже от штурманской карты капитан. - Все равно невязка будет. Надо по береговым ориентирам определяться. А их отсюда не видно. Или по солнцу. А у меня секстанта нет...
      - Секс... чего?
      - Секстанта... Это прибор для определения места судна по солнцу, луне и звездам. Лучше всего по звездам...
      - Ты ж сам говорил, что по карте можно точку найти...
      - Это так... Но все равно погрешность будет...
      Жора чуть не ругнулся вслух. Он за одну только карту, которую капитан взял на время в лоцманской службе порта, заплатил лишние сто тыщ. А теперь оказывалось, что еще нужен был какой-то секстант.
      - Стой, машина! - приказал в переговорную трубу капитан и выбил пепел из трубки на ладонь. - Все, хозяин, пришли. Плюс-минус кабельтов от твоего места...
      - Какой кобель? - не понял Прокудин. - Чего ты мне лапшу на уши вешаешь! То какой-то порносекстан, то кобель!.. А сучки на твоей лоханке нету?
      - Не кобель и не кабель, а кабельтов, то бишь одна десятая морской мили... Сто восемьдесят метров с копейками...
      - Ладно. Становись на якорь!
      - А вот это не получится, - радостно сообщил капитан. - Глубины не позволяют... К тому же ветра все равно практически нет. Подрейфуем с местным течением. Оно здесь слабенькое...
      - А твою лоханку не отнесет далеко, если я нырну?
      - Не отнесет. Штиль.
      На юте Жору Прокудина ждала в полном сборе вся компания. Топор спал, закрыв лицо водолазной маской, Жанетка загорала, выставив для созерцания чайкам и матросику рулевому свое модельное тело, условно прикрытое лифчиком и плавочками-ниточками, поэт Бенедиктинов испуганно осматривал пустой морской горизонт и наизусть пересказывал Жанетке произведение Шекспира "Ромео и Джульетта". Когда он дошел до сцены с отравлением влюбленных, его единственная слушательница подвинула к кончику носа очки и прорецензировала факт двойного суицида:
      - Ну и придурки! У моей подруги предки тоже не хотели, чтоб она за одного парня выходила, так она им такую истерику устроила, что сразу согласились. К тому же она беременная была. А эта, Джульетта, тоже забеременела?
      - Не знаю, - покраснел бледный поэт Бенедиктинов. Он почему-то совершенно не загорал. - В тексте об этом ничего не говорится. Во времена Уильяма Шекспира о факте, так сказать, некоторой, значит, беременности не принято было писать...
      Оттолкнув Бенедиктинова, Жора вытащил из холщевого мешка баллоны и приказал:
      - Помоги одеться. Языком все трепаться могут. И твой Шекспир тоже типичное трепло.
      Бенедиктинова на борту он терпел только потому, что тот смог через дружка-техника узнать координаты гидросамолета Волынского в момент, когда их нашли в море. Конечно, это были далеко не координаты погибшего катера, но, как говорил капитан буксира, плюс-минус кабельтов большой роли не играл.
      - Топор, не спи, - потребовал Жора и забрал у него маску. - Как бы сам Гвидонов тут не появился...
      - Ага, - сонно пробормотал он и сел.
      - Короче, я пошел, - прошлепал Жора Прокудин ластами к высокому борту и вставил в рот загубник.
      - С Богом! - проводила его Жанетка.
      Он отмахнулся от ее пожеланий и спиной плюхнулся в теплую воду.
      Лет десять назад Прокудин выезжал вместе с классом в Крым. Там впервые ему дали погрузиться в легководолазке метров на десять. Глубина так потрясла его красотой, что он вырвал загубник и попытался прямо в воде рассказать инструктору о своих впечатлениях. Жору еле откачали. С той минуты он понял, что свои чувства нужно сдерживать. Тем более, что они, по большей мере, никому, кроме тебя, не нужны.
      Погружался он слишком долго. В какой-то момент показалось, что дна здесь вообще нет, но внизу взбила ил перепуганная рыбешка, и он машинально надавил на кнопку фонарика.
      На этом дне, в отличие от дна его первого погружения, радоваться было нечему. Мелкая морская живность, уцелевшая в вечной борьбе человека с природой, копошилась, как и положено было проигравшей в битве стороне, робко и скованно. Исключение составлял краб, который, возможно. О борьбе не знал. Он пер боком на фонарик с явным желанием хряснуть по нему клешней. Жора Прокудин впервые в жизни видел краба не в виде белой мякоти из консервной банки. На мякоть он был непохож. Отодвинув фонарик, Жора пропустил ветерана морских глубин. Скорее всего, краб знал, где лежат мешки, но еще неизвестно сказал бы он об этом, если бы научился говорить человеческим голосом.
      "Как же тут уныло!" - оценил пейзаж дна Прокудин, и ему сразу стало зябко от мысли, что среди этого унылого пейзажа, прямо в сером блевотном иле мог лежать не человечек, стоящий на руле катера, а он сам. Жора передернул плечами, но холод с себя не сбросил. "Глубина", - догадался он. - Мало солнечного тепла".
      Фонарик, впрочем, больше похожий не на фонарик, а на театральный прожектор, с усилием начал проталкивать свой желтый свет в провалы между холмами, в расщелины камней, сквозь ветви кустов-водорослей. Фонарик искал то, что требовалось Жоре Прокудину, но именно это не находил.
      А на юте буксира ослепительная Жанетка легла на животик, и главные зрители эротического шоу - поэт Бенедиктинов и матросик-рулевой - еле смогли сглотнуть. Сзади было еще меньше препятствий для глаза, чем спереди, и они в четыре глаза поедали вкусное тело. А Жанетка, достав из сумки стопку писем Поликарпа, двумя пальчиками распустила алый бант и приступила к чтению.
      Когда Топор и Жорик приперлись в их временное жилище с почерневшими рожами, она по-бабьи ощутила угрозу не только им, но и себе. Допрос Прокудина она провела один на один. Жора пал от невиданного штурма, как Измаил перед Суворовым. История с угоном гидросамолета до того возвысила Прокудина в ее глазах, что она перестала сомневаться в его провидческих способностях.
      - Деньги - в мешках на дне, - сразу решила она. - Пусть не все. Пусть не больше десяти миллионов "Зеленых". Но нам хватит. Точно - хватит?..
      - Нет, - хмуро ответил Жора. - Мне нужны все!
      Она хотела огреть его пощечиной, но вместо этого поцеловала. В душе Прокудина шевельнулось что-то странное. Он вроде бы уже где-то испытывал это чувство. А может, и не испытывал. Чувства - не рубашки. Пальцами их не ощупаешь, те или не те.
      - А как мы мешки поднимем? - спросил сквозь дымку Жора. - Я не запомнил то место. Да и как его запомнить! Там кругом - вода!
      - Бенедиктинов поможет, - додумалась она. - У военных все точно. Он узнает координаты через дружка...
      - У военных - бардак, - не согласился он. - Зачем им координаты?
      - Дурачок, это же авария!.. Такое не скроешь!.. К тому же они наверняка доложили в ФСБ, и тебя давно ищут... По всему городу...
      - Ты думаешь?
      - А зачем им на себя аварию брать?!
      Жанетка не знала, что со слов Волынского Жорика посчитали утонувшим. А если бы даже знала, все равно припугнула Прокудина. Лучше перестраховаться, чем потом кусать локти.
      Письма он хотел прочесть сам, но женское любопытство во сто крат сильнее мужского. Жанетка первой развязала бантик, подивилась, что все письма сложены точно по хронологии, и принялась за изучение судьбы бухгалтера Поликарпа. На фоне его жизненных коллизий "Ромео и Джульетта" смотрелась заметкой в районной многотиражке. У маленького скромного служителя рубля любовь была не просто фонтаном, а главным гейзером Камчатки. Здесь было все: любовь и измена, побеги и драки, сцены ревности и разрыва навеки.
      На середине пачки Жанетка уже тихо плакала, и поэт Бенедиктинов говорил ей какие-то успокаивающие слова, но она не слышала ни одного из них. Искусство - великая вещь. Обман уносит человека так далеко от реальности, что он воспринимает обман как реальность, а реальность - как обман.
      В тени под парусиновым навесом храпел Топор. Ему снился город Нью-Йорк, в котором он ни разу не был. По улицам Нью-Йорка гуляли совершенно голые девицы и ездили автомобили десятиметровой длины. Девицы пили исключительно "Кока-Колу" и говорили ему при встрече "Хау ду ю ду?" А он ходил, спотыкаясь о горы жвачки и баночного пива, и обещал девицам поскорее приехать на самом деле.
      Вынырнувшего Прокудина первым заметил капитан. Он по-драконьи выпустил дым из ноздрей и крикнул матросику-рулевому:
      - Скажи меху, пусть даст самый малый!.. Подрули к аквалангисту! Он там!
      Слезы, храп и говор сразу прекратились на юте. Команда Жоры Прокудина налегла животами на борт баркаса и за руки вытащила аквалангиста из воды.
      - По нулям? - обреченно спросил Топор.
      Затравленно дышащий Прокудин повернулся спиной к капитану, сунул руку в плавки, перепугав этим Бенедиктинова, и достал оттуда обрывки черного полиэтилена.
      - Что это? - не понял Топор.
      - Я нашел... Почти нашел... Об... обрывок меш...
      - А почему он не всплыл?
      - За... за водоросли за... зацепился... Надо того... отдышаться - и вниз... Ме... мешки где-то близко... Совсем бли... близко...
      - Не надо больше нырять, - вдруг совершенно спокойно произнесла Жанетка.
      - Почему? - спросил Топор.
      Почти голая подруга выглядела одной из женщин, населяющий заокеанский город Нью-Йорк, и он до сих пор не мог вернуться из сна в действительность. Не хватало только одного - банки "Кока-Колы" в ее тоненьких пальчиках.
      - В тех мешках нет денег, - с каменным лицом объявила она.
      Ее красивые глаза были полны невыразимой грусти. Поняв, что они выдают ее, Она надела черные очки, встряхнула волосами и протянула Прокудину одно из писем:
      - На, прочти... Полезно будет кое-что узнать...
      - Однозначно? - тоже попытался стать читателем Топор, но Жора оттер его плечом, сел на жанеткин лежак и затемнил бумажный лист тенью. Так хоть читались буквы.
      "Здравствуй, мой родной Поликарп! - почерком отличника писал неизвестный адресат. - Если ты еще до сих пор смотришь телевизор, то про мои мытарства знаешь. Развернуться мне так и не дали. Повод элементарный неуплата налогов. Так съели Мавроди и Соловьеву, так скушали и меня. Ошибок Соловьевой и ее "Властилины" я решил не повторять. За решетку мне еще рановато. Это во-первых. Во-вторых, деньги, в отличие от "МММ" и той же "Властилины", я сберег. Они - в надежном месте. В оборот пускать боюсь. Даже подставные лица могут продать меня. Или кинуть. Это новый жаргон. Надеюсь, поймешь. В твое время такого бардака не было. А теперь о главном. В конце лета мелькну у тебя. Я ищу каналы переправки капитала за границу. Для начала хочу перевести картотеку банка и все счета. "Коридор" в Турцию вроде бы проработан. К тебе подъедет мой человек, бывший начальник валютного отдела банка. Он привезет картотеку банка в черных полиэтиленовых мешках. Свали их в сарай и жди меня. Обнимаю. Твой Гипи" .
      - А почему - Гипи? - не понял Жора Прокудин.
      - Наверно, кличка, - поделилась догадкой Жанетка. - Адрес можешь не искать. Его на конверте нет. Только штемпель города Горняцка.
      - Какого?
      - Горняцка... Город шахтерской трудовой славы и вечных забастовок. От Приморска - семь часов на поезде. На машине - еще меньше.
      - Ну и сука этот Поликарп! - ругнулся Жора Прокудин. - Ну, я его теперь точно поджарю!
      - Я думаю, он уже давно сбежал, - спокойно предположила Жанетка. - Еще в обед. Он же не дурак.
      - Горняцк... Горняцк... Горняцк, - затараторил Жора, сжав голову руками. - Где книжка этого... сыщика?
      - Там, в сумке...
      Он бросился к ней, долго и зло листал, пока не замер на нужной странице.
      - Вот!.. Точно!.. "Мать Г. Родом из Горняцка. Переехала к мужу в Москву в ..." Зараза, год затерт!
      - А тебе нужен этот год?
      Жора Прокудин прижал что-то мягкое и скользкое к лицу, брезгливо оторвал его и вскрикнул:
      - Говеные мешки!
      Черный полиэтиленовый ошметок лениво перелетел борт и упал на воду. Он не тонул. Он издевался над аквалангистом, вытащившим его со дна.
      - Утопите его!.. Утопите! - кинул в обрывок маской Жора Прокудин.
      Она камнем ушла на дно. Черный клочок остался. Его мог утопить только шторм.
      - Так мы это... что, в Горняцк поедем? - только сейчас поняв случившееся, обреченно спросил Топор.
      Глава тридцать восьмая
      ДОЛГИ НАШИ ТЯЖКИЕ
      В глазках Рыкова вспыхнула надежда. Он вышвырнул себя из кресла навстречу Барташевскому, вцепился в его вялую руку и с интонацией ребенка, ожидающего мороженое, спросил:
      - Ну что, нашел?
      - Голова раскалывается, - еле вырвав свою холеную кисть, сел на привычный стульчик Барташевский.
      - Ты чего не звонил?
      - Искал.
      - А сегодня?
      - Сегодня я весь день летел...
      - Ну, так нельзя!.. Я тут на одном валидоле живу, а ты не ставишь меня в известность о расследовании!
      - А чего ставить! И так все ясно... Это дело рук сына Кузнецова, вынул Барташевский из бокового кармана пиджака записную книжку.
      - Это которому я звонил?
      - Ты звонил? - замер Барташевский.
      - А что? Не имею права? Меня обокрали, а я должен таиться?!
      Бас вернулся в его голос. Теперь перед Барташевским в черном кожаном кресле не огромный перепуганный ребенок, а мужик, привыкший всю жизнь командовать.
      - Что, не имею права?!
      - А ты какому Кузнецову звонил?
      - Хозяину... Старшему...
      - А-а... Я уж подумал мистика какая...
      - Грубый мужик, этот Кузнецов. Деревня, короче.
      - Лучше было их не тревожить... Понимаешь, они сходу поняли, что мы идем по верному следу. Сынок Кузнецова сразу исчез. Ты не поверишь, но они тут же организовали сценку с его пропажей, оставили в каком-то селе под Красноярском его машину с распахнутыми дверцами. На машине - ни единой царапины. Внутри - никаких следов борьбы. Даже в этом они оказались жлобами...
      - В каком смысле?
      - Машину и ту сохранили...
      - А-а, понял... Машина - "Мерс"?
      - Нет, "БМВ", - вспомнил Барташевский. - Кожаный салон, подогрев сидений, стереомузыка. Даже магнитолу внутри оставили. Типичная провинциальность...
      - И что теперь делать?
      Холеными пальчиками Барташевский пролистал записную книжечку, подпер нужную строчку ровно остриженным ногтем.
      - Следствие по факту исчезновения ведет майор милиции Селиверстов, считал он. - Побеседовал я с ним. Дурак дураком. Апломба - на миллион, отдачи - на копейку...
      - Значит, они даже следствие ведут?
      - В том-то и юмор. По закону после исчезновения человека должно пройти очень приличное время. А тут как-то сходу, впопыхах. Чувствуется, что здесь не обошлось без денег Кузнецова, его папаши. Они и закрутили эту инсценировочку. Отсидеться хотят. Но мы не дадим!
      - Да, пора этого Кузнецова брать за горло! - сделал зверское лицо Рыков. - Сам бы туда поехал и задушил эту подлюку!
      - Я уже проконсультировался с юристами. Надо на их фирму в суд подавать...
      - В суд?
      Рыков замер в кресле. Теперь он смотрел на Барташевского так,
      будто подчиненный только что обозвал его последними словами.
      - Я тебя не пойму, - пробурчал Рыков. - мы же договорились: в
      милицию не заявляем. Еще не хватало, чтобы эти вонючки начали
      ковыряться в наших делах и выяснять происхождение капитала...
      - Да не будет никто ковыряться! Мы в Красноярске в суд подадим. Предоставим документы из банка, из магазина, откуда был вывезен товар. В провинции никто в наших капиталах ковыряться не будет.
      Рыков выжал из легких долгий тяжкий вздох. Такого количества кислорода хватило бы на хорошую саксофонную пьесу. На секунду позавидовав бычьему здоровью шефа, Барташевский тут же забыл о нем. Он хотел еще сильнее развить мысль о суде, но Рыков опередил его:
      - А может, по-русски с ним разобраться?.. Без всяких там судов?.. Наслать своих ребят, чтоб поприжали?.. А?.. - Не хрустнет, - вспомнив дубовое, жесткое лицо Кузнецова-старшего, решил Барташевский.- - Сибиряки люди совсем не робкие...
      - Перед стволом все робеют!
      - Не спорю.
      На столе запиликал радостную мелодийку сотовый телефон. Рыков даже не протянул к нему руку. Он сидел, насупившись, и поедал взглядом книжечку Барташевского. В его душе боролись два человека. Один настаивал на суде, второй размахивал пистолетом. В конце концов, второй нажал на спусковой крючок, и сторонник суда упал замертво.
      Хлопнув ладонью по столу и этим как бы озвучив внутренний выстрел, Рыков решил:
      - Суда не будет! Я его клешней за задницу ухвачу! Он у меня поплачет!
      Барташевский густо покраснел и стал еще красивее. Аккуратно закрыв блокнотик, он спрятал его у сердца и тихо ответил:
      - А я уже адвоката нанял... Совсем недорого...
      - Гони его в шею! Мне нахлебников и без адвокатов хватает!
      Телефон помолчал, будто прислушиваясь к разговору, и снова запиликал.
      - Ты не психуй, Платоныч, - мягко предложил Барташевский. - Это же как езда на повороте: можно красиво вписаться, а можно и бортом об отбойник хряснуться...
      Сколько лет этому Кузнецову? - неожиданно спросил Рыков.
      - На вид за пятьдесят.
      - Нет, я про молодого!
      - Того я, сам понимаешь, не видел... Говорят, что-то около тридцати... Лысый, - сделал он брезгливое лицо.
      - А ты после Красноярска ничего выглядишь, - оценил Рыков свежий загар на лице Барташевского. - Хорошая погода?
      - Ливень без конца... Это я перед отлетом заснул дома в солярии. Представляешь, даже сигнал таймера не услышал...
      - А ты что, домой солярий купил?
      - Где-то месяц назад.
      - Зря-а-а... Сходил бы в клуб, где моя Лялечка занимается. У них
      пять этих соляриев. Три - для баб. И два - для мужиков... А что,
      полезная вещь?
      - Убивает микроорганизмы.
      - А-а, это я не понимаю! - махнул лапищей Рыков, и поток воздуха обдал лицо Барташевского легкой прохладой.
      Телефон после второй, уже более солидной паузы, всхлипнул и затрезвонил злее и жестче. Хотя это, скорее всего, лишь почудилось Барташевскому. Телефон - не человек. На какую громкость поставили, с такой и будет пиликать.
      - Рыков слушает, - недовольно ткнул он указательным пальцем в клавишу с нарисованной белой телефонной трубочкой и прогрохотал с мощностьтю добротного мегафона.
      - Ты чего сразу трубку не взял? - безжалостным голосом спросил собеседник.
      - Кто это?
      - Я говорю, ты чего сразу не отвечаешь?
      - Это кто?
      - Посмотри на календарь, - потребовал голос. - У тебя есть календарь?
      - Кто это говорит?!
      Рыков сгорбился в кресле и как бы расплылся в нем. Барташевский, в свою очередь, тут же сжался, плотно приставил ботинок к ботинку, а коленку пригнал к коленке. Он слишком хорошо знал, что сгорбившийся Рыков через несколько секунд взорвется в припадке ярости. Он вполне мог швырнуть, не глядя, телефонную трубку. В министерстве Рыков бил о стены трубки обычные, на шнурах, здесь уничтожил уже не один "сотовик". При этом Барташевский выяснил одну интересную особенность: наши трубки после их склеивания или обмотки изолентой работали не хуже, чем раньше, а от импортных оставались лишь бесполезные осколки.
      - Ты куда звониш-ш-шь?! - змеиным "ш" прошипел Рыков.
      Серой трубке "NOKIA" стоимостью за тысячу долларов с лишним осталось жить не больше трех секунд. Самое лучшее - пять.
      - Если у тебя, братан, нет под рукой календарика, то мы тебе
      напоминаем, что срок возврата кредита истек двое суток назад.
      - Это... это ты, Самвел? - изменившись в лице, назвал Рыков имя
      одного из банкиров.
      Назвал и не ощутил уверенности в душе. У голоса был небольшой акцент, но совсем не тот, который отличал плавную речь Самвела.
      - Мы даем тебе пять дней. И не больше, - объявил неизвестный собеседник. - Шуток никто шутить не собирается. А чтобы ты прочувствовал, что мы Ваньку не валяем, выгляни в окно...
      Рыков порывисто повернулся в кресле влево и тут же выпал из него под стол.
      Окно брызнуло взрывом. Комната будто бы качнулась и стала душной, словно парилка в сауне. Рыков и Барташевский лежали на полу, и у обоих пощипывало в носу от пыли. Очень хотелось чихнуть. Но чихать после всего происшедшего казалось несерьезным.
      - Что... тьфу-у, - сплюнул хрустящую на зубах пыль Рыков и все-таки спросил: - Что это?
      - Вы... вывз... взрыв, - еле ответил Барташевский.
      От его загара не осталось и следа. Он был белее стены.
      Сев на корточки, Рыков вздрогнул от пикавшего у самого уха телефона, нащупал его на столе, не глядя нажал на клавишу с нарисованным красным телефоном и, не выдержав навалившейся тишины, вскочил и больно ударился плечом о кресло.
      - "Мерс"!.. Мой "мерс"!.. Они его взорвали, падлюки!
      Барташевский тоже, приподнявшись, разглядел дымящийся остов рыковского "мерседеса" и сразу понял звонок:
      - Это - за кредит?
      - Да! Да! Да!... Твари, я им обещал! Обещал! А они... Они...
      - Платоныч, мы же решили, что продаем метры по второму разу... Ты что, еще не начинал? - встал, отряхивая пыль с костюма, Барташевский. - Ты еще не...
      - Да пошел ты на хрен со своими метрами! - ругнулся Рыков и выбежал из кабинета с такой резвостью, будто машина могла превратиться в целенькую, если он к ней подбежит за несколько секунд.
      Глава тридцать девятая
      "МОЩНЫЙ НАЕЗДНИК"
      Телефон зазвонил точненько в тот момент, когда Дегтярь захрипел. Лялечка культурно подождала окончания самого главного и только тогда ответила:
      - Але-о-о...
      В двадцати сантиметрах над нею висело потное лицо сыщика. Тяжелая капля собралась на кончике его носа и тюкнукла Лялечку по левому глазу. Фыркнув и замотав головой, она на время забыла о телефонной трубке, а когда вновь поднесла ее к уху, то услышала знакомый голос с середины фразы:
      - ...и, главное, не было страховки. Ты представляешь, как назло, неделю назад закончилась страховка! Они это точно знали! Знали! Ты представляешь?
      - Ты о чем? - с придыхом спросила она.
      Такой голос может быть у женщины только в тот момент, когда она уверена, что неотразима.
      - Как это о чем?! - гаркнул он с яростью строительного прораба. - Я тебе про наше горе рассказываю, а ты...
      - А какое горе?
      - Я же сказал: мой "мерс" взорвали!
      "Так тебе, козлу, и надо", - подумала Лялечка и ответила:
      - Ты не ранен, милый?
      - Слушай, ты что, глухая?! Я тебе только что объяснил, что сидел в офисе, когда рванул "мерс", а ты...
      - Что-то было на линии... Какой-то шут...
      - Какой линии!.. Это же сотовик!
      "Чего же он в машине не сидел!" - с досадой подумала Лялечка и ответила:
      - Мне так жаль тебя, милый... Я должна подъехать?
      - Да! - решительно сказал он, помолчал и как-то по-детски, будто бы всхлипывая, попросил: - Мне страшно. Успокой меня...
      - Прямо сейчас?
      За время совместной жизни у них, как и в любой семье, выработался свой конспиративный язык. То, о чем просил Рыков, происходило в эту минуту в одном из небольших залов шейпинг клуба. Ложем служили металлические трубы тренажера "мощный наездник". Лошадью, судя по всему, была она, наездником Дегтярь.
      - Да, прямо сейчас, - еще тише попросил он. - Приезжай в офис.
      - Но ты же говорил - взрыв...
      Задет только мой кабинет. Комната отдыха уцелела... Приезжай, я не могу... Что у тебя за звуки?.. Кто там так дышит?
      - Это шейпинг-клуб. Здесь девочки. Они качаются...
      - И так дышат?
      - А что?
      - Прямо лошади, а не девушки...
      "Как же ты мне, мерин, надоел!" - ругнулась про себя Лялечка и вздрогнула только от одного предчувствия рыковского пота. Наверное, лошади пахли лучше. Во всяком случае, те лошади, которых она видела в цирке.
      - Я спешу к тебе, милый! - самозабвенно пропела она и под повторный хрип Дегтяря вскрикнула: - Я быстро! Только помоюсь!
      Дегтярь упал и с Лялечки, и с "мощного наездника", больно ударился боком о металлические крепежные болты и снизу вверх поблагодарил даму:
      - Ты просто класс!.. С твоим телом только на порнуху сниматься!
      - А ты со мной пойдешь на съемку? - легко спрыгнув на пол, провернулась она на месте балеринкой.
      - Дизайн не тот, - похлопал он себя по округлому волосатому пузу. Тебе бы в пару жеребца с бицепсами...
      - А может, мне теперь больше бородатенькие нравятся!
      - У тебя хороший вкус.
      - Твоя школа!
      - Знаешь, я когда из командировки прилетел, сразу почувствовал, что не могу без тебя.
      - Серьезно? - остановилась она на полпути в душ.
      - Я вообще-то не шутник по натуре. Мент все-таки... Хоть и
      бывший. Я столько трупов в жизни видел, что шутить разучился...
      - И ты прямо сюда поехал?
      - Сразу из аэропорта, - соврал Дегтярь.
      Соврал уже не в первый раз. Ни к какой Лялечке он не рвался после прилета. Злой, голодный и грязный, он приехал в свою холостяцкую квартиренцию, долго и яростно мылся, проклиная мрачный город Красноярск, майора Селиверстова, деда в фуфайке, Кузнецова-старшего и особенно Кузнецова-младшего, которого он так и не нашел. Самым тяжким изо всей командировки был возврат денег. Втайне надеялся, что Кузнецов-старший доллары не возьмет. Взял. И не подал на прощание руку.
      После душа, трех чашек кофе и четырех рюмок коньяка он вспомнил о директоре магазина и тут же решил, что набьет ему морду. Просто так. Только потому, что Кузнецова-старшего не было в Москве, а кого-то побить хотелось. В милиции он отводил душу в спортзале на "груше". В квартире "груши" не было.
      Пока ехал в парном метро до магазина, злость вышла вместе с потом. И вместе с парами спирта. Зато появилась трезвость. В голове чисто-чисто, будто ее изнутри вымыли. И когда он ступил в кабинет директора, то уже знал, какие вопросы задаст. И задал. И попал в "яблочко". Выяснилось, что через день после отгрузки техники из магазина уволились двое сотрудниц: продавец отдела телевизоров и кассирша. Тщательно выписав в книжечку их фамилии, адреса и телефоны, Дегтярь прямо в кабинете директора пролистал и другие странички этого же блокнотика, исписанные, впрочем, уже не его рукой, а рукой Рыкова, и чуть не подпрыгнул на стуле. В списке фирмачей, возможно знавших номера его кредитных карточек, значился некий Марченко. Фамилия у продавца отдела телевизоров была такой же.
      - Марченко Лидия Феофановна, - вслух еще раз прочел Дегтярь и спросил директора, нервно крутящего карандаш в пальцах. - Опишите ее...
      - У меня нет времени. У меня...
      - В общих чертах... Возраст, характер, привычки...
      - ...нет времени... Ладно!.. Возраст? Ну, там же есть в документации вот, девятнадцать... Хотя выглядела она помоложе. Прыщавенькая такая, знаете ли, тихенькая, неразговорчивая. Три месяца отработала и уволилась. Это только в газетах пишут, что в коммерции выгодно работать. Сейчас уже невыгодно. Мы продавцам больше пятисот тысяч заплатить не можем. Текучесть большая...
      - Знакомые у нее были?
      - Нет, никого... Я же сказал, такая, неразговорчивая...
      Директор надоел Дегтярю не меньше, чем он сам надоел директору. Из магазина сыщик уехал с тревожным настроением. После явного провала или, как теперь говорим, облома в Красноярске, неожиданная удача с продавщицей взбудоражила его.
      Он съездил в домоуправление на краю Москвы, на краю микрорайона-гиганта под славным именем Орехово-Борисово, выпросил у толстых теток, грозно именовавшихся техниками-смотрителями, все об этой скромненькой Марченко, и в тот момент, когда самая толстая из теток вспомнила: "Ваш Павел Марченко - это ее двоюродный брат. Он до этого в соседнем с нею подъезде жил, а на днях прикупил себе квартирку в центре и съехал", - Дегтярь остро ощутил желание увидеться с Лялечкой. Это было еще не желание женщины, это была жажда информации. А потом, уже в шейпинг-клубе, когда оказалось, что в нем существует маленький кабинетик на пару тренажеров и он к тому же закрывается на ключ, одно желание сменилось другим, а когда тело насытилось, попросил своей очереди мозг.
      - Ляля, - попытался Дегтярь перекричать шум воды, - ты всех из фирмы Рыкова знаешь?
      - Что? - высунула она из кабины мокрую головенку.
      Так она смотрелась даже красивее, чем в соплях химической завивки.
      - Кто такой Павел Марченко?
      - Как кто? - удивилась она. - Мужчина!
      - Ну, это понятно, - согласился он с ее логикой. - А кем он в фирме Рыкова работает?
      - Коммерческий директор.
      - Но у него же Барташевский - коммерческий директор!
      - И этот... Марченко - тоже... И еще два коммерческих директора есть. А что тут такого? Фирма же частная! Можно как угодно должности называть. Уборщицу, к примеру, старшим научным сотрудником перекрестить. От этого дело не меняется...
      - А что он за парень? Сколько ему лет?
      - На вид - тридцать. А так... не пробовала. Может, и помоложе...
      Дегтярь неспешно оделся, прожужжал замком-молнией брюк, подождал, пока Лялечка перекроет кран и только после этого спросил:
      - Он, что же, квартиру себе в центре купил?
      - Да, совсем недавно. Можно сказать, последним из директоров Рыкова.
      - Хорошая квартира?
      - Я не была у него в гостях. Голова болела. Рыков сам ездил. А что тебе дался этот Марченко?!
      - Я должен обладать всей информацией об окружении Рыкова. Иначе я не найду его деньги...
      - А что, найдешь?
      Она вышла из кабины и через секунду превратилась из Венеры во вполне респектабельную даму конца двадцатого века. Оказывается, для этого достаточно всего лишь нырнуть в красное мини-платье из египетского хлопка и защелкнуть на шее золотую цепочку.
      - Ты на машине? - радостно спросила она.
      - Мой "жигуль" не на ходу.
      - Но я тебя подбросить не могу. Сам понимаешь глаз...
      - Понимаю.
      Она оставила ему на память поцелуй в бороду и семилетней девочкой, легко и задорно, выбежала из комнаты, где все так же стояли всего два тренажера. Впрочем, второго Рыков не замечал. В его мозгу осталось ощущение от всего лишь одного - "мощного наездника".
      Глава сороковая
      ВОЛЧИЙ СЛЕД
      Как только спали дожди, и солнце вспомнило о Сибири, и люди заулыбались и сбросили осенние куртки, что все-таки стоит жить и при этом жить долго и счастливо, к берегу Енисея прибило труп лысеющего мужчины примерно тридцати лет от роду, без ботинок, но в очень дорогом костюме. В нагрудном кармане пиджака лежал насквозь промокший паспорт на имя Кузнецова, а к страничкам паспорта приклеилась визитка Михасевича Ивана Ивановича, коммерсанта, проживающего в поселке Березовка.
      Невыспавшийся майор милиции Селиверстов изучил визитку сквозь стенку полиэтиленового пакета, горько вздохнул и поехал с берега Енисея в камеру предварительного заключения городского УВД.
      Через глазок он понаблюдал с минуту за березовским авторитетом Миханом, но поскольку тот спал и ничего подозрительного вроде бы не делал, Селиверстов повторно горько вздохнул и потребовал от контролера привести задержанного в его кабинет.
      Там они посидели пару минут напротив друг дружки, и в какой-то момент Селиверстову почудилось, что он не на Михана смотрит, а на свое отражение в зеркале. До того одинаково заспанными и небритыми были их лица. Потом, впрочем, майор привстал и, разглядев в настенном зеркале свое настоящее, штатное лицо, понял, что только от усталости мог додуматься до того, чтобы посчитать Михана своим близнецом. Между ними лежало десять лет жизни и заборы, заборы, заборы - колоний, изоляторов, пересылок.
      - Так и будешь молчать? - беззлобно спросил Селиверстов.
      - Я все а... уже раскоцал, гражданин а-а... начальник, - тоже беззлобно, с привычным заиканием, ответил Михан. - Не надо меня а-а... масовать. Я фуфло не двигаю...
      - Михан, давай без переводчика. Я феню не хуже тебя знаю. Короче, играем вчистую... Дело такое, что подставили тебя вторично. Понимаешь?
      - Не клепай! - выпрямился на стульчике Михан и, вспомнив просьбу майора, тут же перевел феню на русский язык: - Не ври! Нет у Михана а-а... такого врага, чтоб подставил...
      - Значит, есть... Трупик один нашли. С дыркой в башке. а в кармане у трупика - твоя визитка. Вот так-то. Погибший, кстати, тот, чьи ботинки мы нашли у деда, пришедшего к тебе в ресторан... Погибший - это Кузнецов...
      Зав пару секунд лицо Михана стало чернее шахтерского, каким оно бывает после смены в забое. Он просрежетал зубами, явно истончив их на миллиметр, не меньше, и все-таки ответил. Но только вопросом:
      - Визитка, а-а... говоришь?
      - Да. Ты что, коммерсантом заделался?.. Давно?
      - А что, а-а... нельзя?.. Это ворам в законе а-а... западло, а мене никто а-а... не короновал. Хочу - торгую, хочу - а-а... банкую...
      - Капитал-то есть? - ухмыльнулся Селиверстов.
      - Не бедные.
      - Ну, ладно. Про бизнес разговаривать не будем. Мне это неинтересно. Мне другое интересно: ты давно эти визитки отпечатал?
      - С месяц а-а... назад.
      - Много раздал?
      - Чего они, номерные, что ли?!
      - А все-таки.
      - Ну, штук а-а... тридцать роздал... Братве там, барышам, кошелкам а-а... новым...
      - Кузнецову не давал?
      Хитро, ох как хитро подкинул Селиверстов алиби. Если бы уцепился в него Михан, перестал бы он видеть в нем свое отражение.
      - Не знаю я никакого а-а... Кузнецова! - огрызнулся Михан, и на душе у майора отлегло. - Я даже тому Кузнецову, что из братвы, а-а... еще не дал... Точно помню... А ты про какого а-а... лоха...
      - Ну, на лоху он, предположим не тянул. Все-таки папа - миллионер. И вообще, Михан, ты запомни: об умерших или хорошо, или ничего...
      - Это у вас а-а... так. А у братвы свои а-а... законы... Мы после кабака в сауну а-а... к девкам должны были а-а... катить. А ты всю а-а... малину испортил... Я спать хочу. Отпусти, а-а... начальник.
      - Значит, кому раздавал, не помнишь?
      - Я уже а-а... сказал, - отвернулся Михан.
      - А если по месту?.. Березовским раздавал или в Красноярске тоже?
      - Да чего ты пристал!.. Дай лучше закурить!
      - Я не курю.
      - Оно и видно.
      В очередной раз горько вздохнув, Селиверстов наклонился на стуле вправо, открыл верхний ящик стола у соседа, выскреб оттуда пачку "Кэмел" и шлепнул ее на стол перед Миханом.
      - Угощайся. Твои любимые.
      - А огонек? - обрадовался задержанный. - Твои псы у меня даже а-а... зажигалку, отобрали. Между прочим, а-а... "Крикет". По ящику из Москвы а-а... показывали, что лучше ее на свете а-а... нету...
      - Меньше рекламе верь, - положил Селиверстов рядом с пачкой спичечный коробок. - У меня во-он по тебе сразу три рекламы: ботинки, окурок и визитка. Хочешь, чтоб я поверил?
      Зажженная сигарета опустилась в ослабевшей руке Михана. То ли он только что проснулся, то ли дошло до него, что визитка - это уже серьезно, но только в глазах появилась осмысленность. Их будто бы осветили изнутри.
      - Значит, мокруху, а-а... мне шьете?.. Без понта?
      - Без него самого... Въехал, родной?
      - И никакой а-а... отмазки?
      - Никакой.
      - Неужели это а-а... они? - вслух подумал Михан.
      - Кто? - так же лениво, словно о совсем ненужной вещи, спросил Селиверстов.
      Наполовину выкуренная сигарета зависла над спичечным коробком, и Михан тут же раздавил ее об него. Так не докуривают даже новые русские.
      - Не-е, на-ачальник... Западло а-а... будет... Я - не шестерка...
      - Тогда загремишь, милый, на пятнашку... Или на "смерть в рассрочку"...
      Так звали пожизненное. Михан замер, минуты три, долгих-предолгих три минуты подумал о чем-то своем, ему одному известном, повернулся к свету, режущему глаза через грязные стекла кабинета, и удивленно спросил:
      - Дождь, что ли, а-а... кончился?
      - Еще вчера.
      - Надо же... А я думал а-а... все, кранты, до первого снежку а-а... лить будет...
      Селивестров молчал, сверля взглядом дырку на столе. С год назад он дал перьевую ручку одному такому михану расписаться в протоколе допроса. Так тот с замаху врезал острием прямо по руке Селиверстову. Как он успел развести пальцы, майор даже не помнил. Ручка ножом раскачивалась между мизинцем и безымянным, и только шрам на перепонке, небольшой, на пару миллиметров, шрам остался на память о психопате. С тех пор Селиверстов начинал ведение протокола только после полной раскрутки. Лист бумаги - это тот же микрофон. Когда интервьюируемый его видит, он забывает половину слов.
      - Можно еще одну? - показал на оранжевого верблюда Михан..
      - Кури. Все равно не мои...
      - Га-га, - показал он в улыбке гнилые зубы. - Вот это а-а... по-нашему!.. Раскурился?
      На середине сигареты глаза Михана стали еще прозрачнее. Его будто бы кто изменял по ходу встречи, но изменял так медленно, что у Селиверстова могло не хватить терпения.
      - А-а, ладно! - отогнал он дым от лица. - Беспредел - он и есть а-а... беспредел... Не по-нашему это... Ты суд над нашими а-а... березовскими мокрушниками помнишь? - спросил он Селиверстова.
      - Это пацаны, что из-за копейки могли убить?
      - Да-а!.. Пацаны!.. Там всякие были!.. Судили их, судили да не всех а-а... и не тех а-а... посадили...
      - Не верю. Там хорошие оперативники работали, - защитил соседа, сигареты которого курил Михан, Селиверстов. - Все чисто. Кто орудовал, всех посадили...
      - А главного-то и не взяли! - огрызнулся Михан. - Так-то!
      - Хочешь сказать, что его убийства кто-то из сопливых на себя взял?
      А это вы сами а-а... ковыряйтесь. А только я знаю, что а-а... самый крутой беспредельщик а-а... земельку на волюшке а-а... топчет. Он и ко мне а-а... нос совал, в контору а-а... на хлебное место а-а... просился. Не взял я в братву его... Мне волки а-а... не нужны...
      - И ты считаешь, что вашей ссоры достаточно, чтобы тебя подставить? А дед, а ботинки? думаешь, у твоего волка на такой закрут мозгов бы хватило?
      - Не знаю, а-а... гражданин начальник. А только я как в город а-а... на джипе ехал... Еще засветло ехал, вот... Так я его а-а... просек на веранде у дома а-а... культуры. Кабак у нас там. Как на западе... Под а-а... зонтиками... Так он а-а... стол кониной французской заставил...
      - Коньяком, в смысле?
      - Ага... Кониной... А знаешь, а-а... сколько ее одна бутылка а-а... стоит?
      - Знаю.
      - То-то... Я еще могу а-а... себе позволить, а он... Откуда а-а... у волка деньги? Не в тайге ж он их а-а... откопал!
      - Волк, говоришь? - нахмурился Селиверстов и подумал, что пора доставать бумагу. - А как фамилия этого волка?
      - Просюхин.
      Глава сорок первая
      ОБРЕЗАННАЯ НИТЬ
      Сержантик милиции докурил сигарету "Прима", стрельнул ею через весь двор и по-хозяйски три раза врезал сапогом по двери.
      - Просюхин, открывай! Разговор есть!
      Дверь ответила гробовым молчанием.
      Приложив ладошку ко лбу, сержантик попытался хоть что-то рассмотреть в закопченом окошке, но никого, кроме себя, не увидел. Окно хорошо отражало мир. Можно было подумать, что в серые доски врезано скорее зеркало, чем окно.
      - Нет его, та-ащ майор! - обернувшись, прокричал сержантик.
      Сидящий в милицейском уазике Селиверстов закончил изучение порезов на левой щеке, шее и подбородке, оставшиеся после бритья, оторвал глаза от зеркала заднего вида и в свою очередь крикнул сержантику:
      - Дома он! Постучи еще раз! Может, спит! Его с утра пьяным видели...
      Селиверстов не особенно поверил Михану. Таких оговоров на своем сыщицком веку он повстречал не одну сотню. Никуда от человеческой природы не деться. Когда плохо, когда страшно и близка расплата, хочется найти кого-то, на кого можно свалить свои беды. Иногда это оказывалось правдой. Но по большей части - враньем. К тоже же косвенно удар наносился по соседу Селиверстова по кабинету, а они были если уж не друзьями закадычными, то друзьями, скажем так, по службе.
      - Просюхин, открой! - простучал сапогом что-то из азбуки Морзе сержантик.
      "Прямо связист бывший", - удивился ритму радиоключа Селиверстов и подумал, что, во-первых, надо спросить у сержантика не служил ли он в армии связистом, а, во-вторых, оставить этого Просюхина в покое и ехать отсыпаться домой, в Красноярск.
      Дверь распахнулась настолько стремительно, что сержантик, пытавшийся ударить по ней ногой со всей силы, провалился вперед, в черноту, и еле успел правой рукой ухватиться за деревянный брус, удерживающий навес над дверью.
      - Грабить, с-суки, будете?! - прохрипела чернота.
      - Ты это... Просюхин? - спросил ее сержантик.
      Правое плечо заныло от слишком сильного рывка.
      - Не да-ам! - в ответ водочной хрипотой отозвалась тьма и вытолкнула из себя длиннющего худого мужика в распахнутой на груди рубахе.
      Сержантик вначале испугался его, но, вспомнив, что он все-таки милиционер и что тем более на него сейчас смотрит целый майор из города, выпятил грудь и со ступенек не отступил.
      - С тобой хочет говорить следователь из Красноярска, - максимально строгим голосом объявил он.
      - Не дам гра-а-абить!
      Во вскинутой и тут же опустившейся левой руке Просюхина мелькнуло что-то некрасивое и странное, и отброшенный этим предметом сержантик как-то странно, спиной вперед спустился со ступенек, сделал два приставных шага вправо и упал ничком в лужу.
      "Топор!" - увидел Селиверстов то, чем Просюхин нанес удар, и сунул руку к пояснице. Кобура не желала прощупываться, и он боком, продолжая исследовать пальцами пояс, вылез из "уазика" и только после того, как обеими ногами оказался на земле, вспомнил, что не взял на выезд штатное оружие.
      - У тебя есть... пистолет? - сквозь одышку спросил он у шофера, плосколицего младшего сержанта. - Да проснись ты!
      Шофер расклеил щелястые глазенки, мутно посмотрел на майора, потом на лежащего сержантика и, наконец-то заметив худющего мужика с перекошенным лицом, забыл обо всем остальном, кроме этого мужика.
      - Мама! - заорал шофер и с такой скоростью вылетел из машины, будто и не сам он это сделал, а катапульта, спрятанная под сидением "уазика".
      - Убива-ают! - бросился он со двора, на бегу придерживая фуражку.
      - Стой, сволочь! - бросил ему в спину Селиверстов. - Отдай оружие!
      Кривенькие ножки шофера мелькали быстрее, чем молотило всполошившееся сердце Селиверстова. Плосколицый так упрямо не отпускал руки от фуражки, точно именно в этой фуражке заключалась его жизнь.
      - Все-ех! во-о-оров поубиваю на хрен! - рявкнул на полулицы Просюхин.
      Качаясь на костистых журавлиных ногах, он все-таки добрел до упавшего сержантика и с полного замаха тюкнул в его замершее тело топором. Ржавое лезвие застряло в плече, и Просюхин на какое-то время замер над убитым в глубоком поклоне.
      - Все-ех поубив... ваю... увовсех!
      Что-то новое, прежде не испытанное Селиверстовым, бросило его вперед. Наверное, это была ярость, а может быть, страх или, скорее всего, бешенство. Чувство трудно запомнить. Чувство - это вспышка. Сверкнуло - и нет его в помине.
      Но только именно это чувство, сделавшее Селиверстова раз в пять сильнее, чем он был на самом деле, заставило его пробежать двадцать двадцать пять метров до склонившегося Просюхина и впечатать ботинок ему под ребро.
      В сухом, пронизанном сочным желтым светом воздухе хрустнуло что-то похожее на сломанный валежник, и Просюхин выпрямился во весь рост. В его левой руке раскачивался топор. Лезвие было черно от крови.
      - И ты? - как-то безразлично поинтересовался Просюхин.
      Селиверстова обдало едким перегаром. Такого зверского "выхлопа" он в своей жизни еще не встречал. Просюхин будто и не водку пил, а змеиный яд.
      - Брось топор! - согнувшись в пояснице и медленно отступая, приказал Селиверстов.
      - Не-ет, братан, отсюда не уйдешь!.. Зарою я тебя!.. Заро-о-ою!..
      - Брось, говорю!
      - У-ух! - сделал замах Просюхин со злой, звериной радостью рассмеялся. - Што, напужалси, вор-рюга! Не дам я денег! Не дам! Мои они!
      - Я последний раз предупреждаю: брось топор на землю! я - майор милиции...
      - А-ах! - бросил себя вперед Просюхин.
      Топор просвистел у плеча Селиверстова, но отступить дальше он не успел. Сухое жилистое тело навалилось на него, и он, споткнувшись о ногу сержантика, упал, подчиняясь движению Просюхина. Спина мгновенно онемела. Ее будто бы враз заморозили.
      - У-у... У-у... - действительно по-волчьи выл Просюхин и нащупывал костистыми пальцами путь к шее врага.
      Топор отлетел в сторону и как-то сразу исчез из его памяти. Больше
      всего в жизни Просюхину хотелось задушить человечка с изрытым
      оспой лицом и смешным картошечным носом. Именно этот человечек
      отпечатался в его пьяном мозгу главным грабителем. Они хотели
      отобрать его деньги, огромные деньги - две тысячи долларов, заработанных за убийство лысого хлюпика, приехавшего в мебельный магазин на слишком красивой машине. Правда, в подполе, в шерстяном носке, лежали уже не две, а почти полторы тысячи, но это были его деньги, его, его, его...
      - Не да-ам ни копья! - брызгая слюной, хрипел Просюхин. - Все - мои... Все... Теперь богаче меня во всей Березовке один Михан... Но я и его убью... И его... После тебя...
      Пальцы все-таки нащупали короткую толстую шею. Пальцы еще никогда не подводили Просюхина.
      - Свх... св... волочь... я... я... маю... майор... ми...
      - Урою!.. В землю!.. Не дам ни копья!..
      Коленом Селиверстов бил и бил в одно и то же место - туда, где, как ему казалось он сломал не меньше двух ребер ударом ботинка. Он бил и, уставая и слабея, с ужасом начинал понимать, что Просюхин не чувствует его ударов. Враг был обезболен спиртом. Его можно было рвать на куски - он бы не заметил.
      В какую-то секунду Селиверстов ощутил безразличие ко всему происходящему. Наверное, так человек расстается с жизнью - как с чем-то уже ненужным, изношенным. Ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы не раствориться в этом обтекающем тело безразличии. И как только сделал, понял, что не хватает главного - воздуха.
      Ногтями впившись в запястья Просюхина, больше похожие, впрочем не на запястья, а на кость, плотно-плотно, без грамма жиринки, обтянутую кожей, он попытался разжать тиски и вдруг увидел из-под локтя врага кобуру. Она была совсем близко. Всего в полуметре. Кобура на пояснице мертвого сержантика.
      В глазах засверкали звезды, начало темнеть. Селиверстов глупо подумал, что смерть - это все-таки ночь, и приходит она, как ночь, - с темнотой и звездами. Но рука хотела жить. Она дотянулась до кобуры, отщелкнула, сломав ноготь, кнопку, с усилием вытащила "макаров" и, сломав уже второй ноготь, сбросила предохранитель.
      Выстрел качнул тело Просюхина и как бы удивил его. Показалось, что из земли проросла ветка орешника и проткнула его насквозь. Он попытался еще сильнее сжать пальцы на скользкой шее поверженного врага, но пальцы почему-то уже не хотели этого делать. Просюхин ощутил жуткое безразличие ко всему: к мужику в синей форме, к его шее, даже к деньгам, спрятанным в шерстяном носке. А когда проросли еще две ветки и безразличие стали неодолимым, он закрыл глаза и рухнул в черноту.- Жи... живой... Надо же... Жи-ивой, - бормотал, выкарабкиваясь из-под трупа Селиверстов.
      Как только он освободился и сел, голова поехала кругом. Перед глазами на бешеных качелях раскачивались серый покосившийся домишко, спина мертвого сержантика, черные зубы Просюхина, оскаленные в предсмертной улыбке, две милицейские легковушки, влетевшие во двор в тучах пыли, выскочившие из них люди в форме мышиного цвета, с бронежилетами на груди и автоматами в руках, чье-то распаренное лицо, выкрикивающее, наверное, слова, а может, и не слова, но что-то очень на них похожее.
      - Дайте ему укол! - выпрямившись, потребовал кричавший подполковник милиции. - противошоковый укол! Проверьте дом! Все оцепить! Всех обыскать!
      Селиверстов ничего, совершенно ничего этого не слышал. Он не мог понять, почему не падают люди, бегающие по раскачивающейся земле. Неужели у них подошвы с клеем?
      Он не ощутил укола, не почувствовал носилок. И только когда сухой ночной жар обдал его откуда-то изнутри, из самого сердца, и перестал раскачиваться мир, он вспомнил о себе.
      - Где я?
      - Он говорит, та-ащ подполковник! Идите сюда!
      - Меня не убили?
      Порывисто подошедший подполковник опять нагнулся к нему, по-докторски участливо заглянул в глаза и спросил:
      Уже лучше?
      - Это... Про... Пру... как его?
      - Просюхин?
      - Да!.. Он жив?
      - нет... Три дырки. И все - в печени. После такого не выживают...
      А сер... А-а, ну да... Он его...
      - Да, к сожалению, сержант тоже мертв... Он и отслужил-то всего ничего. Только после армии.
      - Он это... не связист был?
      - Не помню. А это важно?
      - Вообще-то нет...
      От дома кто-то бодрый и службистский прокричал:
      - Та-ащ подполковник, у него в подполе, в шерстяном чулке, доллары хранились!
      - Много? - обернулся к горлану подполковник.
      - Одна тысяча четыреста пятьдесят пять долларов. Разными
      купюрами. И по сто, и по полтинику, и по двадцатке, и по...
      - Еще что-нибудь интересное есть?
      - Бутылок пустых много. Сплошной импорт. Коньяк, джин, ром, виски...
      - Во допился, сволота!
      - Еще вот куртку больно хорошую нашли. Кожаную. Не по размеру Просюхину...
      Селиверстов попытался встать с носилок.
      - Ты посиди, успокойся, - не дал ему этого сделать подполковник.
      - Куртку... Прикажи, чтоб принесли...
      - Это можно...
      Через минуту Селиверстов держал ее на весу за плечи и медленно поворачивал, то заглядывая за спину ей, то изучая перед.
      - Точно. Его куртка. Его...
      - Просюхина? - удивился подполковник.
      - Нет, - самому себе ответил майор милиции Селиверстов. - Это куртка Кузнецова-младшего...
      Он только теперь понял, что убил не просто киллера, а убил самого важного свидетеля. Ниточка оборвалась. До клубка он так и не добрался. Заказчик убийства Кузнецова-младшего, разыгравший веселую сценку с ботинками и Миханом, растворился в солнечном воздухе Красноярска. Просюхин на такую инсценировку был не способен. Не те мозги.
      В эту минуту Селиверстову жгуче, до боли в груди, захотелось на пенсию. У него всегда появлялось такое чувство, если он проигрывал.
      - А ты молодец! - неожиданно похвалил его подполковник. - Мы этого Пролсюхина давно подозревали во всех делах банды... Ну, ты про суд слышал?
      - Слышал.
      - А теперь и улики есть, - обернулся он к вещам, которые выносил из дома и складывал на капоте "уазика" говорун-сержант. - Теперь хоть поселок вздохнет свободно...
      Глава сорок вторая
      ГОРНЯЦК - ГОРОД КОНТРАСТОВ
      Дверь хлопнула взрывов, эквивалентным, как пишут в газетах, ста граммам тротила.
      Вздрогнувшая Жанетка вскочила с раскладушки и в дверях единственной комнаты стандартной хрущевской квартиры лоб в лоб столкнулась с Жорой Прокудиным.
      - Гребаный город! - выкрикнул он. - Теперь я понимаю, почему бастуют шахтеры! Здесь кругом бардак! Сплошной бардак и беспредел!..
      - Жора, я уезжаю, - пытаясь еще плотнее запахнуть полы халатика, объявила она. - Мне до чертиков надоела эта гонка. За "бугром" у меня лежит "верняк" на сорок тыщ баксов. Мифические миллионы мне ни к чему...
      - Забастовка? - уперевшись руками в дверной косяк и изобразив таким образом и шлагбаум, и распятие, иронично спросил Жора Прокудин. - На моей фабрике - забастовка? И уже выдвинуты политические требования? Может, мне в отставку подать?
      - Жора, у меня нет сил...
      - А я, думаешь, свеж как огурчик?
      Она отвернулась, прошла к пустому, незанавешенному окну. От ее узенькой спины, от левой ножки, то выпрямляющейся, то расслабляющейся в коленке, от слипшихся волос веяло неприязнью. А может, даже ненавистью. Женщины редко бывают половинчаты в чувствах. Если уж любить, то на всю катушку, если ненавидеть - то до смерти.
      - А где Гомер современности? Где будущий лауреат Нобелевской премии? спросил о Бенедиктинове Жора. - Уже свалил? Уже покинул наши ряды?
      - Я послал его за едой.
      - А Топора я тогда зачем послал?
      - Кильку в томате я есть не буду!
      - В Горняцке, милая моя, акульих плавников в кунжутовом соусе не бывает. Здесь жизнь струится в первобытном ключе: хлеб, картошка, водка. Семгу здесь считают сортом семечек, а киви - огурцом...
      - У меня твои остроты вот где сидят! - показала она ребром ладони на затылок. - Отдай мне мою долю, и я уеду в Москву.
      - Ты лучше скажи, почему этот бледный пиит шастает за нами по всей стране?! На работу я его не брал. В нашем штатном расписании нет свободных мест! Понимаешь, нет!
      - Пусть хоть один нормальный человек будет рядом. - Ах-ах-ах!.. Какие мы изнеженные!.. С чего ты взяла, что он - нормальный? Да у него на фэйсе написано, во-первых, что он крейзи, во-вторых, что он - тунеядец...
      - Ну ты...
      - А что? Не тунеядец? Он сам говорил, что как из института свалил, так нигде и не работал...
      - Сейчас нет термина тунеядец. Это при социализме. Сейчас - временно безработный...
      - Можешь, не волноваться! Он будет вечно безработным. Временник - я!.. До тех пор, пока свое дело в Штатах не открою! Въехала, психолог?!
      - Отдай мне мою долю...
      - Твою долю?
      Он оторвал отекшие руки от косяка, вытащил из кармана джинсов мятые десять тысяч и, подойдя к Жанетке, положил их на пыльный подоконник. Купюра смотрелась крупным куском грязи.
      - Это ровно одна четвертая часть от нашего золотого запаса.
      - Ты врешь! - повернула она к нему вспыхнувшее лицо. - Мы продали видеокамеру перед отъездом!
      - По демпинговой цене. "Бабок" хватило на четыре билета до славного города Горняцка и квартплату за месяц вперед спившемуся местному аборигену.
      - В этом хлеву?
      - На гостиницу, милочка, у нас точно не хватит. Вопросы есть? Вопросы просьба подавать в президиум в письменной форме...
      - Я все равно уеду. Продам платье и уеду...
      - Иди - продавай. Здесь половина местных теток всю жизнь мечтала ходить в прозрачном шифоне от Альберта Ферретти. Но ты учти: в провинции свой масштаб цен. Больше трех килограммов картошки и литра самогона первача за эту тряпку не дадут. Здесь в большем почете фуфайки и брюки на ватине...
      - Хамло!
      - В ярости ты мне нравишься еще больше.
      Она на мгновение замерла. Женщина не способна без последствий для себя пропустить мимо уха сладкое слово "нравишься".
      - Все равно хамло!.. Дай мне денег! Мне надоел твой Гвидонов и его мифические миллионы!
      - Почему же мифические? Ты письмо помнишь?
      - Босс и так уже ищет нас по всей Москве...
      - В письме банкир прямо указывает: деньги - в надежном месте. Зачем ему врать дядюшке?.. "Мой дядя самых честных правил..."
      - Виза уже открыта, а мы до сих пор не в Америке...
      - В горняцке - бардак. Они уже снесли те дома, где жила девочкой мать Гвидонова. Адресные книги утеряны. На кой ляд Сталин придумывал прописку! У нас даже по прописке не найдешь человека!
      - Значит, мы возвращаемся в Москву?
      В уголках ее глаз блестели слезинки. Жору Прокудина никогда до этого слезинки не трогали. А сейчас что-то оцарапало душу, и он даже посмотрел себе на грудь. На майке с гербом Приморска следов крови не было.
      С хрупаньем и хряском провернулся ключ в замочной скважине. Не обитая дверь открылась со странным звуком. Наверное, так зевает голодный лев перед охотой. Выспаться выспался, а в желудке - ветер.
      - Жанюсик, ты где? - под грохот двери спросил из прихожей Топор.
      - Ты не можешь без этих звуков?!
      - Чего?
      - Не захлопывай дверь! Прямо по мозгам! У меня разваливается голова... Надвое... От всех вас...
      На стол, сиротливо стоящий в углу комнаты в окружении сонма из четырех погнутых и засаленых раскладушек, Топор вывалил из сумки полиэтиленовые пакеты молока, две буханки серого хлеба, палку вареной колбасы диаметром с голову ребенка и семь банок кильки в томате.
      - Идиот! - не сдержалась Жанетка. - Ты будешь кильки в томате запивать молоком?
      - А что? - искренне удивился Топор. - Разве не вкусно?
      Зубами он отгрыз угол синего, медузой переваливающегося на ладони пакета, и жадно отхлебнул.
      - А вы уже здесь? - перепугал компанию поэт Бенедиктинов.
      Никто даже не услышал, как он вошел. Будто сквозь замочную скважину просочился.
      - Вот. Я принес, - бережно выложил он на стол банку крабов и пакетик с нарезкой германской солями. - Икры в этом городе, к сожалению, нет. Я не знаю, почему...
      От вида банки с распластанным на этикетке алым крабом Жора Прокудин чуть не сказал: "На тебе, Жанетка, деньги на билет - и вали в свою Москву!" Но он пересилил себя.
      - Без картошки не пойдет, - со знанием дела произнес он и сунул в холодную руку Бенедиктинова две мятые купюры. - Иди купи пять кило картохи, сковородку, бутылку подсолнечного масла и соли. Гулять - так гулять...
      - Дай ему на водку, - попросил Топор, еле оторвавший рот от пакета.
      - Молоко на губах не обсохло! - сказал правду Жора Прокудин.
      Синие губищи Топора, лишь чуть-чуть опавшие после избиения, были с белым налетом.
      - Дай хлебну, - забрал Жора у него пакет и с первого глотка чуть не поперхнулся. - Оно ж прокисшее!
      - Разве?
      От двери вернулся поэт Бенедиктинов и смущенно попросил:
      - Извините, но, видите ли, здесь не хватит на все... Картофель, сковородка, бу...
      - У тебя, что, своих денег нет? - не оборачиваясь к нему, спросил Прокудин.
      - В какой-то мере, знаете ли, есть, но...
      - Вот и добавь своих или ты где отдельно питаться будешь?
      - Но у меня последние, а еще...
      - Иди-иди. Родина тебя не забудет!
      За спиной Жоры Прокудина не раздалось ни единого звука, но он и без этого почувствовал, что Бенедиктинов ушел. Всегда приятно повелевать людьми. Впрочем, таким, как бенедиктинов, не очень. Они слишком легко подчиняются.
      - Где ж ты, Топор, такое молоко взял? Корова, которая его дала, умерла, наверное, еще при Хрущеве...
      - Сказали, что свежее...
      - Мел они, что ли, в него засыпали?
      - Жора, мне нужны деньги, - напомнила о старом Жанетка. - Я не буду участвовать в ловле твоего банкира. Я выбываю из игры...
      - Мел... Мел... Мел, - задумчиво повторил Жора Прокудин. - Мел и молоко... Возможность заработать пятьсот долларов в месяц каждому! На работу ходить не нужно! Приносишь банку и получаешь вдвое больше, чем оставил в залог!..
      - О чем это он? - открыл рот Топор.
      - Не видишь?.. С ума сошел, - тряхнула грязными, пахнущими поездным дымом волосами Жанетка. - Крейзи!
      - Будут тебе деньги! - швырнул пакет на стол Жора Прокудин.
      По хлебу, по банкам кильки и пакетику с нарезкой салями брызнула смесь сыворотки и кусочков свернувшегося молока. Особенно хорошо она смотрелась на неестественно красной колбасе.
      - Без денег вообще жить тошно, - по-ораторски махнул рукой Жора Прокудин.
      Получилось эффектно и к месту. Как на митинге перед стотысячной толпой Не хватало только девяносто девяти тысяч девятьсот девяносто восьми слушателей. Но два уже стояли перед ним. Топор с яростью голодающего вгрызался в горбушку хлеба, а Жанетка стояла с видом дочери, впервые узнавшей, что ее отец - это не отец, а отчим.
      - Мне нужны деньги сегодня, - с вызовом произнесла она.
      - Всем нужны сегодня... А будут - завтра. Но это я тебе точно обещаю! Я слишком хорошо знаю человеческую природу. Думаю, что черняковцы не слишком отличаются от остального земного народонаселения...
      - А этот... Гвидонов, - вспомнил Топор. - Ты его не нашел?
      - Найду! Обязательно найду! Только нужны две вещи: время и деньги, деньги и время...
      - Время - деньги, - услужливо повторила за Топора память уже однажды слышанную им умную фразу.
      - Это у капиталистов они - синонимы. А в России мы их разорвем!.. Время и деньги! Время и деньги!
      Глава сорок третья
      СКАЛА ИГРАЕТ В ФУТБОЛ... ПО-МЕЛКОМУ...
      Дегтярь соврал Лялечке о сломавшихся "жигулях", У него вообще ложь получалась лучше правды. Правда требовала какого-то усилия над собой, требовала преодоления невидимого, но что-то уж очень прочного барьера. Ложь скользила будто шайба по льду. Легкий щелчок - и она уже на стороне собеседника.
      Забравшись в свои "жигули" и выждав, пока отъедет Лялечка, Дегтярь тоже последовал за ней в офис. Затесавшись в толпу зевак, он отыскал среди случайных людей одного неслучайного, в этой же фирме работающего, и длинной цепью вроде бы бестолковых вопросов выудил у него главное: во время взрыва в офисе не было Марченко. Все остальные коммерческие директора Рыкова общим числом три присутствовали, а директора номер четыре, то есть Марченко, не было и в помине.
      Его "ауди" шестой модели подъехал к толпе только когда она начала редеть. Вальяжно, по-барски Марченко выбрался из машины и даже не дрогнул лицом при виде обугленных останков рыковского "мерседеса", вокруг которого выписывали круги следователи и репортеры.
      Проходя мимо дегтяревского знакомца, он скупо спросил:
      - Шеф не погиб?
      - Нет-нет!.. Ни одной царапины!
      - А растрезвонили по "мобиле"! Сор-роки!
      В его мощной размашистой походке, в посадке головы, в холодных глазах, насквозь пропитанных презрительностью, даже в распахнутом по-особому, как-то смело, пиджаке читалась недюжинная внутренняя сила. Дегтярь уважал таких мужиков. Он и сам себя к ним причислял. По-всему чувствовалось, что Марченко знал себе цену, знал, чего хочет от жизни и, скорее всего, именно это и получал.
      Сквозь окна офиса, на которых были испуганно вздернуты жалюзи, Дегтярь разглядел, как он вошел в одну из комнат, небрежно пожал руку Барташевскому и отвернулся, как от пустого места. И тут же вокруг него, как волны вокруг скалы забегали клерки. Марченко подписывал какие-то бумаги, небрежно поджав нижнюю губу, отвечал на телефонные звонки и попеременно бросал взгляды то на обитую черным дермантином дверь, то на часы. То на дверь, то на часы.
      Минут через двадцать из-за двери вышла Лялечка. У нее был вид разъяренной пантеры. Она не ответила на приветствие Марченко и молнией вылетела из кабинета. Наверное, где-нибудь в соседнем дворе стояла ее "вольво", но Дегтярю была безразлична и эта "вольво", и Лялечка.
      Минут через пять после нее из-за двери появился еще более злой, но злой как-то странно, удовлетворенно, Рыков. Он на ходу причесал свой ежик большой красной расческой, и Дегтярь чуть не улыбнулся. Он впервые видел человека, пытающегося причесать ежик.
      Клерков будто волной смыло. Барташевский встал, поневоле насупился, чтобы не отличаться от шефа, и теперь в кабинете высились три скалы: Рыков, Барташевский и Марченко. И как-то так сразу очертилось, что две первые из них стоят почти слившись, а третья - Марченко - в стороне. Вдвоем они пытались что-то доказать ему, но расстояние, судя по всему, не сокращалось.
      Впервые Дегтярь пожалел, что не пошел в свое время на спецкурсы по чтению беседы на расстоянии, по губам. Но то, что Марченко слишком часто говорил "Нет", он понял сразу. Говорил "Нет" и смотрел на часы. Говорил и смотрел. Потом махнул рукой, словно заменив этим жестом еще не менее сотни "Нет", и вылетел из комнаты.
      Сила силу ломит. Как ни казался могуч Марченко, но две сложенные вместе силы побороли его. Хотя, возможно, что хватило бы одного Рыкова. Но в закончившейся схватке как раз Рыков и не наседал. Он скорее поддакивал. А говорил и давил Барташевский.
      К моменту, когда "ауди" с места рванула на всех ста кэмэ в час, Дегтярь уже сидел в "жигулях". Повторить маневр Марченко он не смог бы при всем желании. Барсук - не гепард. "Жигули" - не "ауди". Тем более шестой модели. Но прицепиться к нему он все-таки успел.
      Впрочем, гонки не получилось. Марченко припарковал машину возле трансагентства у метро "1905 года" и нырнул вовнутрь стекляшки.
      "Улетает... Или отъезжает..." - догадался Дегтярь и почувствовал, что в "жигулях" не усидит. Он должен был знать, куда берет билет Марченко. В одном здании находились и авиационные, и железнодорожные кассы, а сквозь грязные стекла не видно было, к какой именно кассе он подошел. К тому же справа от двери видимость закрывала бетонная лестница, ведущая на второй этаж.
      Шагнув за дверь, Марченко как бы убежал от Дегтяря, исчез, а по законам наружки, или службы наружного наблюдения, даже секундная потеря контакта считалась провалом.
      Одним нервным выдыхом выпустив из легких воздух, сыщик выбрался на вонючий асфальт и, так и не вдохнув, пересек пять метров тротуара и вошел в стекляшку. И сразу вдохнул полной грудью.
      Контакт был восстановлен. Ссутулившийся Марченко стоял у самой крайней справа железнодорожной кассы с какой-то большой бумажкой в руке и, заглядывая через плечи двух джинсовых парнишек в газету, что-то быстро помечал на этой бумажке.
      Дегтярь безмолвно занял очередь в хвосте у соседнего окошка и с радостью увидел, что холодный экран монитора в центре зала показывает вместо справок об отправлении поездов спину Марченко на фоне слишком оживленных, слишком непохожих на будущих пассажиров людей.
      Ухо отсеяло все звуки зала, кроме тех, что доносились сзади, и Дегтярю поневоле пришлось поплотнее сжать губы. Люди, стоящие рядом с Марченко, говорили так сложно, так непонятно, будто они все были шпионами и теперь пытались доказать кто из них шпионистее.
      - На "плюс три" не надо клевать. Будем в минусе...
      - Может, рискнем на два и два?
      - По какой позиции?
      - Двадцать девятой...
      - Не-ет... Лучше уж "верняк" по семнадцатой...
      - На один и пять сотых? Это же слезы!
      - Зато "верняк"!
      - А если облом?.. А если они по нулям сгоняют?
      - Думаете, "Динамо не забьет? - впервые подал голос Марченко, и Дегтярь разжал губы.
      На темном экране монитора он наконец-то разглядел киоск в глубине зала. Над ним висела длинная вывеска, самым главным на которой были слова "Букмекерский отдел". Люди с горящими глазами и дрожащими пальцами делали ставки на игры.
      Постепенно, если не врал монитор, и Марченко становился таким же взведенным, хотя и смотрелся на фоне остальных холодным скандинавом. Он сновал челноком от окошка кассы до прилавка у касс, где хрустели газетами джинсовые юнцы, внимательно прослушивал их разговор, опять возвращался к окошку, через плечо игрока, делающего ставки, следил за его выбором, что-то помечал на листке у себя и вновь бежал к юнцам.
      За все время он задал лишь еще один вопрос кроме того, про "Динамо".
      - А как сейчас Кафельников? Потянет? - спросил он у джинсовых юнцов.
      Две прыщавенькие физиономии повернулись одновременно. Чувствовалось, что оба парнишки душой где-то на футбольном поле, а не на теннисном корте.
      - Кафель-то? - первым очнулся ближний. - Мы вообще-то на теннис никогда не ставим. Они играют как попало. Но Сампраса Кафель, скорее всего, не пройдет. Он его, кажется, и не проходил ни разу в жизни...
      - Проходил, - хмуро ответил Марченко.
      - Ну его, этот теннис! Футбол или там хоккей - это сила!
      Они опять зашелестели свежими номерами "Спорт-экспресса" и "Советского спорта", а Марченко, ссутулившись еще сильнее и на время как бы превратившись из волевого скалы-директора в робкого старикашку, подобрался к окошку кассы, наклонился и о чем-то спросил сидящую в киоске девушку.
      Киоск съел его слова, и Дегтярь почувствовал, что пора рисковать. Он выскользнул из очереди, пристроился следом за Марченко и небрежно подхватил с подоконника новенький листок-ксерокопию со ставками.
      - Три миллиона - это максимум? - спросил Марченко кассиршу.
      - Да. Читайте правила на стекле... А-а, это вы? - явно узнала его девушка.
      - Это - я, - смутился Марченко.
      - Ну, как ваши дела? Как командировка? Избавились от лишнего груза?
      - Какого груза?
      - Ну, вы же сами в тот раз жаловались, что нужно от кого-то
      избавиться... Или от чего-то... Я уже не помню... Избавились?
      - Ну... да, - нехотя ответил Марченко. - Значит, три миллиона
      - это максимум?
      - А как там в Сибири? Тоже тепло? Как у нас?
      - Что?
      - Как погода в Сибири? Я ни разу не была в Сибири...
      - Дожди там... Дожди... Много грязи... Слишком много грязи...
      - Вы таким тоном говорите, будто дела у вас все так же плохи...
      - Уже лучше... Несравнимо лучше... Дожди, кстати, помогли делам... Запишите мою комбинацию.
      - Экспрессом?
      - Нет-нет!.. Экспресс - это всегда риск.
      - Извините. Я забыла, что вы не рискуете.
      - Ничего с собой не сделаю. Характер... Значит, давайте так... Третья позиция - один, восьмая - один, двадцать восьмая - один...
      Гелевая ручка Дегтяря еле успевала на бумаге за голосом Марченко. Сыщик старательно ставил галочки и не мог отделаться от ощущения, что над ним издеваются. Марченко голосом робота монотонно твердил: "Один... один... один". Двойки Дегтярь так и не дождался. Когда Марченко сунул руку в карман пиджака за кошельком, его острый локоть больно воткнулся сыщику в солнечное сплетение.
      Коммерческий директор Марченко обернулся, чтобы извиниться, но сзади никого не было. Дегтярь успел шагнуть за киоск, несмотря на то, что задыхался и не знал, вернется ли к нему способность заполнять легкие воздухом.
      Когда вернулась, Марченко уже подходил к двери трансагентства. Листок все еще белел перед его глазами. И только у порога он опустил его, тяжко вздохнул, выпрямил спину, словно вздохом сбросил с себя все тяжелое, что налипло на него у букмекерского киоска, и вышел вон...
      У затора на Садовом Дегтярь еле нагнал его бордовую "ауди". Тонированные стекла скрывали от глаз ровный затылок Марченко. Впервые в жизни сыщик встретил человека, который за час с небольшим сумел побывать в трех ипостасях. Холеный барин в офисе, жалкий старикашка - игрок в трансагентстве и юморной парень, почти мальчишка на улице. Именно таким увидел его Дегтярь после выхода из стекляшки. Марченко "щечкой" отпасовал пацанам вылетевший к шоссе мяч, перекинулся с ними парой слов и после этого минут десять гонял в футбол, забыв о модных английских ботинках и итальянском костюме.
      - Один... Один... Один, - с интонациями коммерческого директора изучил его ставки Дегтярь.
      Машины стояли сбившимся голодным стадом. Могучий древний "КрАЗ" поливал их черными клубами выхлопа, а рейсовый "Икарус"- - гармошка сизыми. Смешиваясь, они создавали подобие речной дымки на рассвете. Только река была черная, асфальтовая, а дымка - ядовитая.
      В московских заторах уже можно было читать в машине романы. Дегтярю хватило бумаги с букмекерскими ставками.
      - Ну и жлоб! - только теперь понял он. - Он же поставил на самые стопроцентные результаты!
      В чемпионате России по футболу он выбрал лишь пару "Локомотив" Москва - "Факел" Воронеж, где пятая по таблице команда не могла не выиграть дома у аутсайдера. В германской бундеслиге он поставил на победу "Баварии" в Мюнхене над середнячком "Вольфсбургом". Во французском первенстве обратил внимание лишь на один матч - лидера "Метца" дома со слабеньким "Бордо". А в теннисной паре американца Пита Сампраса и нашего Евгения Кафельникова, бодающихся на картах Цинциннати за два миллиона триста тыщ "зеленых" - на мирового лидера Сапраса.
      Марченко не был жлобом. Он играл наверняка. И даже в "верняке" он не выбрал экспресс - систему, когда умножением коэффициентов можно получить лучший результат, чем простым сложением. Он не поставил ни на одну сенсацию. И от этого Дегтярь ощутил мурашки по коже. Такого осторожного и обстоятельного человека он встречал, наверное, впервые в жизни.
      Может, и не ради ребяческой вспышки бросился он играть во дворе в футбол, а с умыслом? А если он проверял, какие машины останутся стоять припаркованными через это время? Дегтярь с раздражением подумал, что и сам не заметил, остался ли еще кто-то между бордовым "ауди" и его обшарпанным "жигуленком" шестой модели цвета сафари. Могли и не задержаться.
      На Садовом, у троллейбусной остановки возле циклопической стройплощадки, Марченко неожиданно остановился и с резвостью мальчишки выскочил из машины.
      - Ну-у, змееныш! - оценил его маневр Дегтярь, но тормозить не стал.
      В зеркале заднего вида он рассмотрел на троллейбусной остановке низенькую девушку в платье красного горошка. Как только Марченко приблизился к ней, она отвернулась, и Дегтярь успел разглядеть белую сумочку у девушки на плече.
      Расстояние съело фигуры, и раздражение вновь вернулось к сыщику. Сегодня все получалось не так, Как он планировал. Даже свидание с Лялечкой родилось в виде экспромта. А он страшно не любил экспромты.
      Минут через десять марченковский "ауди" проехал мимо. Девицы в салоне не было. А может, и была. Матовые стекла мешали рассмотреть все точно, Дегтярь нутром почувствовал по нервному ходу машины, не было.
      - За работу, Денисыч! - заставил он себя тронуть уснувший "жигуль" с места.
      Не к месту вспомнился красноярский майор Селиверстов, его нефотогиничное рыхлое лицо, его отрывистая манера разговаривать. Из Селиверстова, подумал Дегтярь, получился бы хороший колхозный бригадир. Это раньше, до эры капитализма. А сейчас - фермер. Или грузчик на овощебазе. Но только не следователь.
      На минуту Дегтярь даже ощутил желание позвонить ему в Красноярск и с легкой ехидцей спросить, нашел ли он похитителей или, точнее скажем, убийц Кузнецова-младшего. По опыту Дегтярь точно знал, что труп пропавшего парня найдут. Но по тому же опыту не хуже прочего знал, что убийцу поймают в одном случае из ста. И то, если сыщик - везунчик. Селиверстов на баловня судьбы не походил.
      И Дегтярь передумал звонить в Красноярск.
      - Опять тормознул! - обиженно отреагировал он на очередную парковку Марченко. - "Мост-банк"?
      На этот раз сыщик угадал. Коммерческий директор и азартный игрок в тотализатор исчез за стеклянными стенами отделения "Мост-банка" и хоть этим одним успокоил его.
      Появился он только через час с небольшим. За это время Дегтярь успел сделать несколько безуспешных попыток в поиске букмекерской логики Марченко. Сыщик решил, что продиктованные в окошечко цифры - не просто цифры, а шифр. И ставка - это не ставка, а сообщение о чем-то важном. Но кому и зачем? Девушка за окошком задавала слишком глупые вопросы, чтобы заподозрить и ее. Сибирь, командировка, дождь, грязь...
      Догадка обожгла Дегтяря изнутри. Он смотрел на устало бредущего к "ауди" с папкой под мышкой Марченко и в мозгу сыщика начинала выстраиваться более длинная цепочка, чем он думал до этого. К звеньям: продавщица сестра - коммерческий директор Марченко - кредитные карточки Рыкова и Барташевского, - добавился новый ряд: Марченко - командировка - Сибирь грязь - избавление от какой-то помехи. Не от Кузнецова ли младшего?
      Знакомая последовательность цифр на черной мыльнице "сотовика" набралась быстро. Даже как-то быстрее, чем это обычно получалось.
      - Здравствуй, Иван, - поприветствовал Дегтярь генерала. - Керуешь?.. К министру надо бежать?.. Понятно... как там мой орел?.. Ну, из Шереметьево-два. Курьер с кредитками. Раскрутили?.. Ты премию получил?.. И часы?.. Поздравляю! Часы-то хорошие? "Сейко"? "Ролекс"? "Полет". Ну, тоже ничего. Не хуже их хваленых ролексов. Зато наше время показывают, московское... А негру чего-нибудь дали?.. Грамоту?.. Вот это по-нашему! Он всю жизнь мечтал нашу грамоту получить!.. Что?.. Да я не ерничаю. За державу обидно. Могли бы те же часы подарить... Что?.. Туго с фондами?.. Понятно... Что?.. Бежать надо?.. У меня к тебе всего одна просьба. Просто даже просьбочка. Для тебя - чепуха, а мне не осилить... Что?.. Ну да, одна просьба. Сегодня в "Мост-банке" совершил какую-то операцию с финансами некий Марченко Олег Феофанович. Мне нужно знать, что за операция. Записал его данные? Ну, и спасибо!.. Так я вечерком звякну?.. Ну, спасибо... У меня все. Беги. А то министр у вас строгий! Как по телевизору по кажут, так у него щеки аж лопаются от строгости!
      Судя по гудкам, однокашник Дегтяря, выбившийся в генералы, последнее предложение не услышал. Может, и хорошо, что не услышал.
      Бордовый "ауди" уже без спешки тронулся по горячему московскому асфальту, и Дегтярь решил, что на сегодня хватит. Другого "жигуля" у него нет. А если и дальше мозолить глаза Марченко, то он точно запомнит его номера. Уж слишком обстоятельным он оказался парнем. При прежней жизни такой уже точно дорос бы до секретаря обкома комсомола и не сам бы ездил, а возили бы его по Москве. Правда, не на "ауди".
      "А не был ли я сегодня ближе всего к деньгам Рыкова и Барташевского?" - подумал Дегтярь, глядя на зеркальные стекла "Мост-банка". Они были с зеленым отливом. И почему-то напоминали доллары.
      Глава сорок четвертая
      РЕЗИНОВЫЕ ГВОЗДИ
      На фасаде дворца культуры шахты имени Пролетариата Донбасса бронзовая вывеска. На крупных литых буквах - ни единой пылинки: "Российско-французско-итальянское предприятие - АОО "Резиновые гвозди".
      За массивной дубовой дверью - два канцелярских стола. За одним из них восседает расфуфыренная Жанетка. За другим - поэт Бенедиктинов.
      Перед каждым из них - посетитель. У Жанетки это - почерневший от угольного забоя рыжеусый шахтер неопределенного возраста, перед Бенедиктиновым - толстая тетка, завернутая в три халата сразу.
      - А трудовую книжку не нужно? - первым подал голос шахтер.
      - Не обязательно, - устало ответила Жанетка. - Закон фирмы - доверие к сотруднику.
      Шахтер в третий раз отыскал глазами вывешенное на стену свидетельство о регистрации фирмы, с уважением изучил гербовую печать с двуглавым орлом-мутантом и все-таки достал из кармана тридцать тысяч рублей.
      - Мне - на три нормы, - смущенно поморгал он черными ресницами.
      - Хоть на все десять!
      Отработанным движением Жанетка повернула по столу толстую складскую книгу и протянула шахтеру шариковую ручку.
      - Распишитесь в получении!
      Таким же отработанным движением Топор отсыпал из холщового мешка три почти одинаковые порции мела в три полиэтиленовых пакетика и бережно опустил их на стол рядом с деньгами.
      - Значит, через пять дней принести сыворотку? - затаенно спросил шахтер у Жанетки.
      - Да, ровно через пять. И получите за работу... а-а... у вас шестьдесят тысяч, то есть удвоенный залог за химический порошок.
      - А что это? - понюхал пакетик шахтер.
      Он пах побелкой и мышиным пометом.
      - У вас в руках - тетрагидроканнабинол, - в тысячу первый раз назвала Жанетка слово, написанное ей пару дней назад на бумажке Жорой Прокудиным.
      Слово звучало грозно и очень импортно. Особенно то место, где были "канны". Даже в Горняцке знали, что Канны - это что-то французское.
      - А правда, в очереди говорят, что вы потом из этой сыворотки резиновые гвозди делаете?
      Густо покраснев, Жанетка ругнулась про себя на Жору Прокудина, придумавшего такое дурацкое название фирме. Хотя, если глубоко копнуть, то что умного в "МММ"? Очень похоже на звук, издаваемый мужиком в туалете. Особенно при запоре. А "Властилина"? С ошибкой написано, а народ пер свои кровные, будто хотел поскорее от них избавиться.
      - Да. Гвозди, - совладав с собой, зло ответила Жанетка. - Именно резиновые.
      - А правда, в очереди говорят, что их сейчас западники для новых машин используют?
      - Не просыпьте товар по пути, - ушла от прямого ответа Жанетка. Очень ценный порошок. Из Европы. Следующая партия будет только через месяц...
      Встав с шаткого стульчика, шахтер прижал к сердцу три пакетика с самым обыкновенным мелом и вышел из дворца культуры.
      - Сле-едующий! - впустил Жора Прокудин парнишку школьного возраста и подумал, взглянув на мавзолейную очередь, что люди даже глупее, чем он предполагал.
      И еще он подумал, что не его дело процеживать очередь, когда в одном из домов города сидит и думает свою думу банкирскую Гвидонов.
      - Тебе сколько лет? - остановил он за шиворот парнишку.
      - Шестнадцать, - соврал он.
      - За день "стольник" заработать хочешь?
      - А кто ж не хочет!
      - Тогда постой на контроле на входе до шести вечера.
      - А это... порошок мне... Мамка ж послала...
      - Получишь порошок бесплатно. Как временный наемный работник. Понял?
      - Значит, вот тут и стоять?
      - Да, у входа. Чтоб как к полу приклеенный стоял! В туалет - только после работы! Дотерпишь?
      - Ага.
      - Ну, и молодец! Копи начальный капитал! Вырастешь - Брынцаловым станешь!
      - А кто это?
      - Ты задачу понял?
      - Так точно! - превратился в солдафона парнишка.
      Крупные веснушки на его щеках смотрелись медалями.
      - Сле-едующий! - с прокудинской интонацией впустил он в комнату дядьку с калмыцкими скулами, и Жора, подойдя к Бенедиктинову, склонился к его уху:
      - Сколько у тебя?
      - Что?.. А-а, это вы?.. Я сумму не считал.. Видите ли...
      - Людей, говорю, сколько уже прошло? - прошипел Жора Прокудин и ощерил в улыбке белые зубы для посетительницы.
      Тетка в трех халатах по очереди достала из каждого из них по мятому "стольнику" и бережно положила на край стола.
      - По книге... вот... сто четыре за сегодня, - пролепетал Бенедиктинов. - Скажите, а зачем мы это все делаем?
      - Тебе во всем нужен смысл?
      - Ну, вообще-то...
      - Считай, что это журналистский эксперимент.
      - Я так и думал.
      - Серьезно?
      - Я думал, что вы журналисты... Вот... И пытаетесь найти интересный сюжет.
      - Молодец. У тебя масло в голове есть, - погладил его Жора Прокудин по затылку как ребенка. - Получи от дамы-торговки первоначальный капитал, - и уже - тетке: Ну, как дела на базаре? Хорошо идут помидоры?
      - Та яки там помидоры! - покраснев, махнула пухлой ручкой торговка. Отем усем кавказцы торгують! А в мэнэ - масло. Постнэ.
      - Не горчит?
      - Та вроде нет.
      Десять целлофановых пакетиков бомбой грохнулись перед нею на стол.
      - Фу ты! Напугав! - вскинула она глазки на Топора, уже, наверное, в десятый раз с подозрением изучила застарелый, черно-зеленый фингал под его левым глазом, кривой нос и шрам на левой губе.
      - Через пять дней приходите за прибылью, - заставил ее на время забыть о подозрительном лице Жора Прокудин. - Знакомым и соседям порекомендуйте прийти к нам на работу. Дел - пустяк, а доход существенный!
      - Я скажу, - с грустью посмотрела торговка на три банкноты в ящике стола, и поплелась к выходу.
      - Впускай следующего! - крикнул парнишке Жора, а сам за локоточек увел Топора в комнату, до потолка забитую мешками с мелом.
      - Слушай внимательно! - начал он инструктаж. - Останешься до вечера за старшего. Мне надо в три-четыре "точки" занырнуть. Во-первых, с ментами договориться, чтоб своего на входе поставили...
      - А зачем? - скорее почернел, чем покраснел Топор.
      Всякое упоминание о стражах порядка вызывало у него одну и ту же реакцию. Это было похоже на аллергию.
      - Я уже сказал: для солидности. Да и вместо тебя надо человечка нанять. Боюсь, слава о твоей роже докатится до самых отдаленных уголков Горняцка...
      - А что рожа?.. Нормальная рожа...
      - Для тебя - нормальная, а люди разные встречаются... Тут слабонервных не меньше, чем в Москве...
      - Жор, а если кто въедет в нашу дуриловку? - Посодют же!
      - Не посодют! Пока до основания пирамиды не доползем, никто не тронет...
      - Так это пирамида?!
      - А ты что думал? Что у нас филиал "Дженерал Моторс"?! Сейчас не о морали и нравственности думать нужно. Их и так в мире нету. А думать о том, во что мы будем сыворотку сваливать. Завтра первые стахановцы с банками припрутся.
      - Так и будем брать с банками!
      - Ага! Так они тебе их даром и отдадут! Здесь банки - пушнина. Не меньше. Видел их погреба? В каждом дворе! А в каждом погребе - банки, банки, банки. С помидорами, огурцами, салом, тушенкой, повидлом, морсом...
      - Даже летом?
      - Дурак! В провинции у всех все стоит с расчетом на пять лет войны. Поэтому нас ни один враг одолеть не может!
      - А если бидоны на молокозаводе взять? Алюминиевые такие, знаешь?
      - Топор, не лезь в дела фирмы со своим умишком! Завтра будешь брать у граждан банки, уносить их в туалет и там выливать. Прямо в дучку. А банки возвращать. Понял?
      - И это... Жанетка опять в Москву порывается. Говорит, ей четырех дней в этом дерьме достаточно!
      - Потерпит. Деньги только-только пошли. Ты смотри, чтоб свидетельство о регистрации со стенки не украли. Я за него на местном базаре сто баксов заплатил.
      - Значит, у тебя деньги были, - тихо-тихо, только самому себе ответил Топор.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ну... Жанетка...
      - Пусть воду не мутит. Она мне сейчас нужна как цемент гру....
      Если она свалит, я один останусь. А один я Гвидонова не поймаю
      Понял?
      - Это однозначно. Один - это мало...
      - Только б он здесь был! А если в Москву ломанул?
      Он боится Москвы. Ты ж сам говорил, он в розыске...
      - Тетку я одну нащупал, - нехотя выдал тайну Жора Прокудин. - Она в соседнем доме на той улице, что снесли, жила. Сегодня она от дочки приезжает. Если она что-то про мамашу Гвидонова знает да если я ее на откровенность выведу...
      - Бабы - это тяжелый случай...
      - Ничего. Разжалобим. Наш народ добрый...
      - То-олик, неси порошок! - позвала из своей комнаты Жанетка. - Четыре нормы!
      - Иду!
      На ходу подхватив со стола четыре пакетика из плотного строя уже нафасованных, он исчез за дверью, а Жора Прокудин обессиленно сел на плотный, будто не мелом, а спекшимся цементом набитый мешок.
      Четвертый день народ нес свои кровные червонцы. Сначала посетителей можно было пересчитать по пальцам, но он дал на второй день рекламу в городской газете, дал по местному телевидению, нанял пацанов для расклейки объявлений. Он вложил все, что имел. Этих денег вполне могло хватить всей команде, включая приблудного поэта Бенедиктинова, на билеты до Москвы. Даже на самолете. Но это походило бы на бегство, на отступление. А Жора Прокудин еще не привык проигрывать. Он с легкостью сорил деньгами, начиная аферу с пирамидой, потому что избавляясь от них он избавлялся и от поражения. Он отрезал себе путь к бегству. А когда вечером вчерашнего дня у завуча школы, где училась мать Гвидонова, он узнал адрес ее бывшей одноклассницы, то ощутил странное зудение в носу.
      Хищник, живущий внутри каждого, но живущий по большей мере сонно, заторможенно, ожил в Прокудине. Сжав кулаки, Жора почувствовал боль от ногтей. Он не верил, что Гвидонов мог убежать из Приморска в другой город, кроме Горняцка. Человек слишком инертное существо. Большую часть того, что он делает, он делает по инерции. А тихий город Горняцк был слишком хорошей, слишком добротной схроней для Гвидонова. Судьба Соловьевой, хозяйки скандальной фирмы-пирамиды "Властилина", пойманной в окрестностях Москвы, не могла пройти для него незамеченной. Гвидонов не из тех ребят, что учатся только на своих ошибках.
      - Сразу двадцать пакетиков берут! - перепугал призадумавшегося Жору возвратившийся Топор. - Крутой народ попер!
      - Кто берет? - не разделил его радости Прокудин.
      - Вот тот, напротив поэта! Стриженный!
      Через щель в двери Жора изучил парня с обритой налысо ядреной головой. Маленькие дамские ушки и еще более мелкие глазки делали голову непомерно большой. Ни одна фабрика в мире не шила кепок на такие купола.
      Челюсть парня работала с завидной энергичностью. Перемалывая жвачку, он во все глаза пятился на Жанетку. Такими взглядами мужики раздевают женщин.
      - Проверь его деньги на просвет, - приказал Жора. - Только так, чтоб он сам этого не видел.
      - А богатые здесь шахтеры! - восхитился Топор. Еле удерживая у груди сразу двадцать белых пакетов.
      - У шахтеров таких рож не бывает, - пояснил Жора Прокудин. - Не-ет, надо точно мента сажать. И поскорее...
      _
      Глава сорок пятая
      ХОРОШИЕ И ПЛОХИЕ НОВОСТИ
      Рыков не стал менять кабинет. Только перенес стол к противоположной стене. Отсюда не были видны черные подпалины на асфальте.
      Свежие стекла на окнах смотрелись прозрачнее воздуха. Хотелось подойти к ним и проверить пальцем, не испарились ли они. Рыков, скорее всего, встал бы и коснулся пальцем. Но вошел Барташевский с ярким пакетиком на ладони.
      Хищный хруст наполнил кабинет. Барташевский со скоростью белки метал в рот чипсы и разгрызал их с яростью самой голодной белки в мире.
      - Я только что позвонил в Красноярск, - чавкая, почти прокричал он. Плохие новости.
      - Что-что?
      - Найден труп сына генерального директора фирмы...
      - Кузьмина? - вжался в кресло Рыков.
      - Кузнецова... Он утонул...
      - Или утопили...
      - Я тоже так подумал, - обрадованно сообщил Барташевский.
      Одним резким движением он скомкал цветной пакетик, по-баскетбольному швырнул его в пластиковую урну, но пакетик, недовольно выпрямившись, не долетел и упал прямо на пол. На желтом паркете он смотрелся вызывающе.
      - Кто же его убрал? - не мог оторвать взгляд от жующих губ Барташевского Рыков. - Неужели сам папаша?
      - Вряд ли. Я думаю, утопили те, кто работал с Кузнецовым-младшим в связке. Какие-нибудь красноярские бандюги. Папаша мог и не знать о делишках сына. Кстати, найден и убийца...
      - Да ты что?!
      Рыков вскинул опавшие было глазенки на Барташевского. С тех пор, как они стали друзьями по несчастью, он стал ощущать что-то отеческое к подчиненному. Как будто в его жизни начался мексиканский телесериал, и он впервые узнал, что у него где-то должен существовать сын такого же возраста как Барташевский. Не хватало лишь немного. Рыков не мог родить сына в девять лет.
      - Хорошая милиция в Красноярске! - похвалил он сибирских стражей порядка.
      - Хорошая, да не очень! - укоротил его Барташевский. - При
      захвате убийца был ликвидирован. Все нити оборвались...
      - Ну надо же! - хряснул по столу кулачищем Рыков.
      Дерево застонало. Казалось, что если оно еще чуть-чуть поднатужится, то сумеет заговорить человеческим голосом и тогда уж точно выскажет все, что думает о Рыкове и его кулачищах.
      - Но есть и хорошие новости, - примостился на стульчик Барташевский. Пошли первые деньги.
      - Много?
      - Сто семнадцать тыщ за полдня.
      - Значит, ты все-таки дал рекламу? - покраснел Рыков.
      - А какие вопросы? Мы же решили! Продаем метры по второму разу и самоликвидируемся! Отсидим пару месяцев в тени и соорудим новую фирму!
      - А уголовка!
      - Платоныч, ты меня удивляешь! Я же тебе сто раз объяснял, пока дома нет, мы за продажу его метража никакой юридической ответственности не несем. Вот если бы мы продавали квартиры в уже построенном доме или, тем паче, работали с уже используемым жилым фондом, вот тогда нас бы загребли под белые ручки...
      - Сколько ты говоришь?
      - Чего сколько?
      - Ну, денег...
      - Сто семнадцать тыщ за полдня, - гордо сообщил Барташевский. - Но были еще звонки. Люди должны подъехать... Не могут не подъехать. Я в рекламе дал цены на десять процентов ниже средних по микрорайону...
      Веселое пиликание сотовика оборвало разговор. Впрочем, Рыкову телефонный сигнал почудился ревом аварийной сирены. Он взглянул на улицу. Его машина там больше не стояла, а значит, и взрывать было вроде нечего.
      - Это они, - набычившись, прохрипел он.
      - Покупатели? - не понял Барташевский.
      - Нет... Банкиры... Точнее, их "быки"... Я - на счетчике. Ты что, забыл?
      - Ты думаешь?
      - Я чувствую, это - они!
      - Кинь им в пасть эти сто семнадцать тыщ. Тем более - наличман, а не безнал. Скажи, что остальные получат через неделю.
      - Они не поверят. Они...
      - А куда им деваться? Тебя убирать у них тем более нет резона, совершенно спокойно сказал Барташевский. - Им не ты нужен, а деньги.
      - Ско... сколько ты говоришь, уже есть?
      - Сто семнадцать...
      Дрожащая рука Рыкова еще нащупала на столе сотовик. Он никогда не чувствовал себя таким обессиленным. Как будто вся его мощь была в "мерсе", который уничтожили бандюги.
      - Я готов к выплате первоначальной суммы, - глухо произнес в трубку Рыков.
      - Это я - Дегтярь, - заставил его вздрогнуть знакомый голос.
      - Какой Дег... А-а, это ты...
      Облегчение, навалившееся на Рыкова, вдавило его в кресло. Он ощутил себя еще хуже, чем был до этого.
      - Что у тебя? - устало спросил он, а свободной рукой махнул на Барташевского: уходи, мол.
      А тот уже и без жестов понятливо встал, беззвучно задвинул стульчик и, ступая на носочки, вышел из кабинета. Только цветной пакетик остался лежать возле урны.
      - Сейчас я буду сообщать вам кое-какие новости, - сухо заговорил Дегтярь. - ни могут вам не понравиться, но вы должны не реагировать на них словами. Понимаете?
      - Это почему же?
      - В вашем кабинете может быть прослушка... Скорее всего, она есть.
      - Ерунда какая-то! - прогремел мегафонным басом Рыков. - Да я за это их в порошок сотру! Я их...
      - Кого - их?
      - Ну... их, - еле ответил Рыков и почувствовал правоту сыщика.
      В той сфере, где существовал Дегтярь, волевые качества Рыкова никакого значения не имели. Канализационной трубе все равно, пронесся ли в воздухе над домом ураган.
      - Ладно. Я помолчу, - сдался президент. - Что у тебя за новости?
      - Значит, договорились: не реагируете никак?
      - Да что ты заладил как попугай! Рыков слов на ветер не бросает!
      - Новости у меня такие, - паузой подчеркнул их значение Дегтярь. У хорошего актера чем дольше пауза, тем величественней слова. - Сотрудник вашей фирмы Олег Феофанович Марченко перевел со своего счета в "Мост-банке" все деньги в Австрию. Возможно, вас несколько удивит сумма... Он перебросил за границу двести двадцать две тысячи долларов...
      - Сколько-сколько?
      - Мы договорились. Никаких слов, полезных для прослушки...
      - Помню-помню! Гони дальше!
      - Счет в "Мост-банке" был открыт через сутки после того, как из магазина электротоваров ушел груз в Красноярск. Сейчас мои люди выясняют, откуда он перебросил на него деньги...
      - Ты хочешь сказать...
      - Мне нужно личное дело Марченко и максимум сведений о нем.
      - Это... это невозможно.
      - Вы не верите, что вас мог обокрасть ваш коммерческий директор Марченко?
      - Я... я уже давно никому не верю... Даже себе... Но то, о чем ты просишь, действительно невозможно.
      - Почему?
      - Он, - чуть не назвал его имени Рыков, - со вчерашнего дня уволен по собственному желанию. Он забрал свое личное дело у кадровика.
      - Вчера же он продал квартиру одной риэлтерской фирме. Практически за полдня.
      - Св-волочь!
      - У меня нет с ним контакта. Где он еще может жить?
      Вы должны это знать. У него есть девушка?
      - Се...сестра...
      - Нет этой сестры в городе! Ее в России уже нет!
      - Как это?
      - Уехала в Европу за счастьем. Или в Америку. Квартиру сдала. Неужели не ясно, что на - соучастник...
      - С чего ты взял?
      - Она работала в магазине, через который ушли ваши деньги.
      - Ну-у, тварюга! Я ее...
      - А девушка у Марченко, любовь и так далее... Была девушка или нет?
      - Я не знаю... Я ничего про это не знаю... Он всегда был таким осторожным, таким тщательным, таким скрытным. Я его в фирму только из-за того взял, что протеже был нужным человеком. Очень нужным...
      - В тихом омуте черти водятся! - пофорсил знанием народной мудрости Дегтярь. - Что за командировка была у него? Последняя командировка!
      - Я не помню. Что-то в Сибири. Мы продавали, точнее, перепродавали жилье для переселенцев с Севера. Маленький кусочек от бюджетной программы. Это его идея. Он всегда работал только с беспроигрышными вариантами...
      - Это я уже понял.
      - А там что-то застопорилось. У нас сейчас даже государству нельзя доверять. Пошли длительные неплатежи из бюджета, все забуксовало... Я могу дать команду, чтоб бухгалтерия выдала тебе документы по его сделкам.
      - Это потом. А что по адресу?
      - Я... я не знаю. Я боюсь, что и в офисе никто не знает. У него не было друзей. Но, впрочем, не было и врагов. Неужели это он?.. Да его тогда, с-сученыша!..
      - Мы договаривались.
      - Тебе легко говорить, а я без денег, без надежды, без ничего...
      - Для того я и работаю, чтобы к вам вернулись деньги.
      - Боже мой!.. Австрия!.. Из них теперь зубами не вырвешь!
      - Я вырву, - совершенно спокойно сказал Дегтярь.
      - Как я его недоглядел! Как не раскусил! Чуял, что где-то рядом, что близко, совсем близко, а сам...
      Рыков даже не заметил, когда вскочил из кресла. Шлепая по паркету ботинками сорок седьмого размера, он метался от стены к стене и каждый раз не мог понять, что же мешает ему пробежать дальше. Если бы не трубка в правой руке, он бы точно врезал кулаком по стене.
      - Что? - не расслышал он слова Дегтяря.
      - До свидания, говорю.
      - До чего?
      Трубка запиликала. Меленько-меленько. Будто стоял кто-то возле уха и едко смеялся. Хи-хи-хи-хи-хи. Хи-хи-хи-хи-хи.
      Без замаха, так, как толкают легкоатлеты ядро из-под подбородка, Рыков метнул трубку в стену, но трубка не разбилась. Как-то странно провернувшись, она срикошетировала и упала к его ногам.
      - Св-волочь!.. Марченко!.. Падла!.. Своими руками задушу...
      Ботинки сорок седьмого размера с яростью глиномеса топтали телефон. Он обиженно хрустел и вздыхал. Никому не хочется умирать. Даже телефонам.
      Глава сорок шестая
      МЫТАРИ ПРИХОДЯТ НА ЗАПАХ ДЕНЕГ
      Туалет пропах кислой капустой, хотя кислой капусты в нем никогда не было. Просто сыворотка из местного горняцкого молока давала почему-то именно этот запах и никакой другой. А может, мел был с примесью?
      От едкого запаха у Жоры Прокудина задурманило мозги и он застегнул ширинку.
      - Лучше уж где-нибудь в другом месте! - решил он, выскочив за дверь и прислонившись к ней спиной.
      - Дор-рогу! - по-грузчицки прокричал несущийся навстречу Топор.
      Руки бывшего метателя мячиков удерживали в плотном объятии не менее пятнадцати стеклянных банок и одну жестяную, из-под томатной пасты. В них плескалось белое мутное вещество, выращенное заботливыми жителями города шахтерской славы.
      - Как ты его только нюхаешь? - брезгливо скривил благородное лицо Жора Прокудин.
      - А принюхался уже!.. У меня дядька... Это еще в Башкирии было, при той жизни... Так он говновозом работал...
      - Ассенизатором, милый мой!
      - Ас... Ну, так от него за километр говном несло. А он ничего не чуял. Так и говорил: ничего не чую!
      Жора учтиво открыл дверь, впустил жонглера с банками в туалет и вспомнил, что кто-то к нему пришел. В своем положении генерального директора блефовой фирмы он не ждал приятных визитеров, но все-таки испытывал интерес к первому гостю. Почему-то казалось, что это налоговая полиция. Хотя по опыту других подобных фирм Жора Прокудин знал, что государевы мытари являются лишь тогда, когда навара переваливает за миллион долларов. Ему до таких вершин требовалось при нынешних темпах и при всеобщей провинциальной бедноте не менее месяца.
      - Здравствуйте! - удивленно пожал он руку розовощекой тетке в белом халатике. - Мы врача не вызывали.
      - Добрый день... Я не врач. Я - замдиректора молокозавода.
      - Очень рад! - действительно обрадовался Прокудин. - Присаживайтесь.
      В огромном дворце культуры шахты имени Пролетариата Донбасса имелось все два приличных кабинета. В одном восседал монументом директор, во втором лишь изредка появлялся зам по материально-техническому обеспечению. Именно в одно из этих редких появлений везучий Жора Прокудин застал его на месте и через три минуты уговорил на аренду. Зам тут же вскочил из своего кресла-вертушки и потащил гостя дальше по коридору. Директора они уговаривали уже вдвоем. Таких монументальных лиц Жора не видел даже на полотнах брежневской эпохи. К торсу директора хотелось возложить цветы. Он терпеливо выслушал обе стороны, пошевелил бровями, что на время сделало его из памятника живым человеком, и поинтересовался: "Что я с этого буду иметь?" Жора приписал на бумажке много-много нулей к единице и угодливо подвинул ее по столу к животу монумента. "В год?" - спросил монумент. "В месяц", - мгновенно сообразил Прокудин. "Бумажки с печатями в норме?" снова спросил монумент. "Как в лучших домах", - ответил Жо ра и получил благосклонный кивок.
      В черном кожаном кресле-вертушке зама по материально-техническому обеспечению любой смотрелся бы не хуже премьер-министра. Опустившись в него, Жора Прокудин действительно ощутил, будто из нутра кресла мимо него поднимаются некие опьяняющие пары. Сразу захотелось отказать, указать на дверь, запретить и вообще продемонстрировать, что планета закончит вращение, если в кресло посадить кого-то другого.
      - Что у вас? - тоном судьи спросил он у посетительницы.
      - Меня послала директор. Она предлагает заключить с вами договор.
      - Я вас слушаю.
      Нет, голос, измененный парами кресла, определенно стал суше и величественнее.
      - Управлению завода хотелось бы знать, какой тоннаж молока необходим на данные сутки...
      - В каком смысле?
      Даже волшебное кресло не спасло Жору от замешательства. Он ждал просьб о материальной помощи, а его спрашивали о такой глупости, как тоннаж.
      - Понимаете, после появления в городе вашей... организации у населения возрос спрос к молоку. Мы не справляемся с заявками магазинов. Мало того. Со вчерашнего дня осажден в буквальном смысле молокозавод. Люди приезжают на грузовиках, с большими емкостями и требуют отпуска продукта. Мы вынуждены были приостановить производство кефира, сметаны, творога... Ну, и так далее...
      - Значит, мы сделали ваше предприятие прибыльным?
      Краснощекая тетка сразу после вопроса стала выглядеть еще здоровее. Улыбнувшись, она горестно вздохнула и поделилась наболевшим:
      - Если бы не налоги... У нас же госпредприятие. Увеличение сбыта на зарплате не сказывается...
      - Это пережиток прошлого!
      - Но вы же тоже платите налоги...
      - Безусловно!
      Призрак налогового ведомства все равно возник в кабинете. Видно, деньги имеют одну особенность. Там, где они собираются в большую кучу, неминуемо жди мытаря.
      - У нас честная компания! - пережал с пафосом Жора Прокудин. - К тому же со смешанным капиталом. В том числе и иностранным. Видели вывеску?
      - Да. Очень солидно. У нас на молокозаводе такой нет.
      - Так какой, вы говорите, договор?
      Тетка до смерти надоела Жоре. Она была похожа на колхозницу с серпом, стоящую в паре с рабочим молотобойцем возле ВДНХ, хотя Прокудин ни разу не посмотрел, сколько ни проезжал мимо, на лицо металлической колхозницы.
      Он просто был уверен, что похожа, и очень бы удивился, если бы его начали разубеждать в этом.
      - Договор? - встрепенулась она. - Очень простой договор. В конце рабочего дня мы хотели бы получать от вас данные о том, на какой тоннаж молока заключены сделки. И все...
      "Ни фига себе номер! - подумал Жора Прокудин. - Так они ж наш доход сразу высчитают!"
      Тетка все больше казалась переодетым налоговым инспектором. Почудилось, что она вот прямо сейчас поведет плечиком, сбросит халатик-маскировочку и предстанет во всей красе мундира. От блеска звезд на погонах ослепнешь.
      - Мы обдумаем ваше предложение!
      Легкий страх, на время отрезавший от прокудинского тела волшебные пары кресла, вытолкнул его с сидения. Тетка послушно встала и протянула пухленькую ручку. Жора Прокудин с дурацкой улыбочкой поднес ее к губам и сочно поцеловал.
      Лицо тетки превратилось в эталон красного цвета. Его можно было показывать художникам, чтобы они больше не врали с красным цветом в своих картинах.
      - Я подъеду завтра... В это же время... Или чуть позже...
      - Да-да, пожалуйста! - своим движением подтолкнул он ее к
      выходу, еще раз поцеловал ручку и с облегчением закрыл за теткой
      дверь.
      - Идиоты! - ругнулся он на них.
      - Вы что-то сказали? Опять появилось ее лицо в дверной щели.
      - Очень рад был познакомиться! - кисло улыбнулся он.
      - Я - тоже.
      - И я...
      Дверь закрылась и тут же открылась. Жора Прокудин залил лицо еще более приторной улыбкой и чуть не вскрикнул.
      На том самом месте, где еще секунду назад красовалось краснощекое личико тетки, тщательно разжевывали жвачку челюсти вчерашнего посетителя. Вблизи его лицо казалось не просто страшным, а ужасным. Таких "быков" Жора не видел даже в Москве. А уж там был полный набор всего и вся.
      Лицо выплыло из щели, поднялось к потолку, и у Жоры перехватило дыхание. Он ни разу в жизни не попал на матч баскетболистов. Ему не с чем было сравнивать посетителя. Разве что с фонарным столбом. Но у столбов нет таких голов.
      - Хорошо сидишь, пацан! - прорычал гость и заполнил собою весь кабинет.
      Прокудин еле успел скользнуть в кресло, чтобы оставить за собой хоть этот клочок кожи.
      - Канконы ты мочишь крутые! - уверенно сел гость на три стула сразу. В нашу "дыру" такие фраера давно не залетали!
      - Видите ли, я вас несколько не понимаю, - соврал Жора.
      Жаргон "быков" он знал. По всей территории великого и могучего русского языка термин "мочить канконы" означал только одно: "делать что-либо запрещенное".
      В эту минуту Жоре стало не хватать рядом Топора. Без его носа он смотрелся жалко и беззащитно.
      - А чего тут понимать! - с размаха пришлепнул муху на столе гость. Сразу видно, что ты - мазь1)...
      ____
      1) Мазь (жаргон) - мошенник высшего класса.
      ____
      - Наша фирма мазями не занимается...
      - Фирма веников не вяжет! Короче, давай забанкуем! Базар такой: моя кодла охраняет твою контору, а ты отстегиваешь нам э-э... по штуке на рыло в сутки...
      - По сколько?!
      - По штуке... Ну, короче, по тыще "зеленых". Идет?
      - А сколько рыл? - принял его жаргон Жора Прокудин.
      - Немного. Семнадцать лбов.
      - Да ты что!.. У меня в день не больше пяти тысяч... если в долларах... чистой прибыли, а ты...
      - Не гони! Мы все просекли! У тебя в день не меньше сорока тыщ баксов выбегает!
      - Откуда!
      - По толпе. Мы все сосчитали. Усек?
      - А ты думаешь, они все только и делают, что деньги оставляют?! Они еще и забирают. Бывает, что и побольше, чем приносят. Они...
      - Кор-роче, наше слово такое!
      - А потом что это за услуга такая - охрана?! Меня и без того уже менты охраняют.
      - Кор-роче, вечерком я занырну. За "бабками"...
      Он встал и подпер головой потолок. Перед людьми такого роста и таких габаритов ощущаешь себя как перед вулканом. Короче, ощущаешь червячком. Или муравьем. Но что не человеком - это точно.
      "Бык" грохнул на прощание дверью. На серванте в дальнем углу
      комнаты ванькой-встанькой покачался глиняный горшок с дурацкой
      пластикой гвоздикой и, на секунду перестав быть ванькой-встанькой,
      все-таки упал. Жора видел падение, видел разлет осколков, но все
      равно вздрогнул, будто звук удара оказался для него неожиданным.
      - Началось, - сквозь зубы процедил он.
      Мытарь все-таки пришел. Не официальный, не в мундире с надраенными звездочками, не с красной "корочкой". Но удивляться было нечему. Чья власть в городе, те сборщики налогов и появляются первыми. Хорошо еще что не пришли и те и другие одновременно.
      Сбежав по лестнице с управленческого этажа, Жора Прокудин с минуту постоял на дальнем краю холла. Жанетка все за тем же столом восседала уже не как царица, а как продавщица эпохи развитого социализма. Она хамила посетителям, отказывалась давать сдачу и всем видом показывала, что на земле не осталось человека, к которому она бы испытала хоть каплю любви. Поэт Бенедиктинов, получивший с барского плеча Прокудина секонд-хэндовский немецкий костюмчик, изображал из себя крутого банковского клерка. Он впервые узнал, что смысл есть еще в какой-то работе кроме стихосложения, и это его чрезвычайно забавляло. Топор носился метеором от столов к туалету и обратно. Никто в мире не перенес у сердца так много простокваши, как он. Фирме можно было подавать на него заявку в книгу рекордов Гиннеса, но Жорик не знал, принимают ли заявки от липовых фирм да к тому же на такие нелепые рекорды.
      На стульчике у дверей сидел пузатый милиционер с выбритыми до синевы щеками. Щеки хорошо гармонировали с цветом его формы, и вообще старший сержант стопроцентно вписывался в образ постового милиционера. Он даже в помещении не снимал фуражки, хотя в холле было душно, жарко и мерзко.
      - У меня к тебе вопрос, - поднял его со стульчика одним своим приближением Жора Прокудин.
      Старший сержант вежливо промолчал. На его синих щеках блестел пот, и оттого щеки казались налакированными.
      - Ты видел мордатого парня? Он недавно вышел.
      - Софрона, что ли?
      Он ответил так, будто незнание этого Софрона равнялось незнанию чего-то самого элементарного. Например, того, куда все-таки впадает река Волга.
      - Значит, этот фрукт - Софрон? - самого себя спросил Жора Прокудин. Из судимых?
      - А как же! У нас полгорода судимых! - радостно ответил старший сержант.
      - А вторая половина их обслуживает?
      - Чего?
      - Он, что, этот район пасет?
      - Софрон, что ли?
      - Ну не я же!
      - Не-ет! - с чувством удовлетворенности ответил старший сержант. Софрон из центровых. А здесь пролетарские орудуют...
      - Это по названию шахты?
      - Ну да!
      - А главного у этих... пролетарских знаешь?
      - Хрипатого, что ли?
      Опять прозвучала учительская интонация.
      - Это фамилия?
      - Кликуха, господин директор.
      У Жорика отлегло от сердца. Легкий прогиб старшего сержанта сходу перечеркнул все плохое, что он породил своей предыдущей снисходительностью, и Прокудин почувствовал даже что-то родное в потном милиционере с синими щеками.
      - Ты его ко мне позвать можешь? - попросил он стража порядка.
      - Хрипатого-то?
      - Да, именно его...
      - Ну, если он в городе. Он тут на днях на сходку ездил. В Ростов-папу...
      - На вора в законе хотел короноваться?
      - А зачем? Он и без того здесь в авторитете.
      - Тебя через сколько сменят? - посмотрел Жора Прокудин на новенький "Citizen" с титановым корпусом.
      - Двадцать семь минут еще мои.
      - Так позовешь?
      - Как прикажете...
      - Ну, раз ты так привык, считай, что приказываю, - устало вздохнул Жора и наконец-то закончил в голове подсчет, который вел с самого начала разговора с синещеким старшим сержантом.
      По всему выходило, что за сегодня больше десяти тысяч долларов они не набирали никак. А мордатый Софрон требовал почти в два раза больше. И бабка, бывшая соседка матери Гвидонова, никак не приезжала от дочери с Урала. И сам Горняцк, серый, закопченый, насквозь пропитанный запахом угольных топок, начинал казаться мышеловкой. Сыр-то он ухватил, а вырвать никак не мог из боязни отшибить пальцы. Хотя, скорее всего, никакого сыра не было и в помине. А принял он за него смоченный в простокваше кусочек желтой мочалки.
      Глава сорок седьмая
      Считается, что самое плохое в мире - ждать и догонять. Если это так на самом деле, то нет хуже работы, чем работа сыщика.
      Дегтярь сидел в раскаленных "жигулях" метрах в пятидесяти от троллейбусной остановки на Садовом кольце и ждал уже восемь часов подряд. За это время он досконально узнал, когда собирается больше всего пассажиров, а когда их нет вообще. Узнал последовательность, с которой сменяли друг друга номера маршрутов. Мало того - теперь он узнавал водителей троллейбусов. Хорошо хоть те на него не обращали внимания.
      А Дегтярь все ждал и ждал, и порой ему казалось, что и не живого человека он стремится увидеть на остановке, а совершенно неодушевленные вещи - платье в красный горошек и белую сумочку. Девушка, отвернувшаяся на этой остановке от Марченко, была его последней надеждой. Девушка не могла возникнуть случайно. Марченко был не из тех, кто способен притормозить у тротуара при виде незнакомой красотки. Он играл только наверняка. И то, что девушка отвернулась, означало только одно: на этой ставке он еще не сорвал куш.
      Примерно час назад Дегтярь связался по сотовому с генералом-однокашником и узнал от него то, что и ожидал узнать. За последние трое суток на имя Марченко Олега Феофановича не были куплены ни авиационные, ни железнодорожные билеты. Это означало, что он либо выехал за границу на кровной "ауди", либо все еще обретался в первопрестольной. Больше хотелось второго, хотя с каждым часом ожидания Дегтярь все заметнее верил в первое. С другой стороны, командировка в Австрию тоже выглядела заманчивым мероприятием. А если бы Рыков не дал на нее денег?
      Расстегнув третью, уже третью, пуговицу сверху на рубашке, Дегтярь мутно, почти ничего не видя, посмотрел на разжавшиеся двери-челюсти троллейбуса. Белое пятно на боку одной из вышедших пассажирок он принял за часть платья, но она как-то уж очень резко сместила пятно с бока к груди, и сыщик по-лошадиному фыркнул, сгоняя с лица дрему.
      - Она! - самого себя постарался убедить он. - Или не она?
      Девушка щелкнула замком сумочки, переместила ее на привычное место, к бедру, и долгим взглядом посмотрела вдоль шоссе в сторону Садово-Кудринской. Это был взгляд ожидания. Но какой-то странный, можно сказать, тревожный. Наверное, точно таким же взглядом последние часы всматривался в людей на остановке Дегтярь.
      Не хватало малости - платья в горошек. Да и девушка выглядела чуть выше, чем та, прежняя, из вчерашнего дня. Но Дегтярь уже стал рабом сумочки. Если бы сейчас рядом с девушкой появилась еще одна с такой же сумочкой и даже в платье с красным горошком, он бы последовал за первой.
      Выбравшись из машины, Дегтярь с удивлением ощутил, что вне ее воздух не так горяч и липок. Девушка направилась к наземному переходу, и он пошел за ней метрах в тридцати. На противоположной стороне Садового кольца он ощутил себя неуютно, потому что поневоле нагнал девушку.
      А она и не думала оглядываться. Медленно, слишком медленно для человека ее возраста она проплелась по Садово-кудринской, свернула на Спиридоновку, бывшую улицу цэковских номенклатурных домов - "кирпичей", вошла во двор одного из таких домов, и Дегтярю захотелось провалиться сквозь землю. Или раствориться в желтом летнем воздухе. В общем, стать невидимым.
      Во дворе, прямо у "ауди" шестой модели стоял высокий джинсовый парень со свежей щетиной на лице. Щетина, скорее всего, была первыми ростками бороды, но одновременно и маскировкой. Она проросла еще слишком слабо, чтобы в достаточной мере изменить внешность Олега Феофановича Марченко, бывшего коммерческого директора фирмы Рыкова.
      - Наташа, ну где ты ходишь?! - метнулся он к девушке.
      - Ты все-таки вернулся, - нервно ответила она.
      Раздражение в ее голосе смешивалось с удивлением.
      Дегтярь старательно делал вид, что читает на ходу газету, но читает слишком внимательно, чтобы ускорить шаг. Он прошел мимо парочки, никого из них не задев.
      - Я не могу без тебя, - с отчаянием в голосе произнес Марченко. - Если я...
      - Олег, это нереально. Это сюжет из Кафки. Неужели ты не видишь?
      - Ну, почему?.. Почему?
      - Неужели ты не понимаешь?
      - Ладно. Давай поговорим откровенно. Давай?
      Она достала из сумочки ключи, раздраженно вскинула подбородок и предложила:
      - Пошли ко мне...
      Через час с небольшим с артиллерийским грохотом хлопнула дверь подъезда. Марченко вылетел на улицу с перекошенным от бешенства лицом. Он проиграл эту ставку. Хотя, возможно, она только казалась ему беспроигрышной.
      - Ну надо же! - присел он у спустившего заднего колеса "ауди".
      Пнув кроссовкой обмякшую шину, Марченко открыл багажник и с удивлением обнаружил, что домкрата в нем нет.
      - А был же! - удивился он. - Ну что за день! Неужели забыл в гараже?
      - Что, обломался? - сочувственно спросил у него Дегтярь.
      Его "жигули" стояли метрах в десяти от "ауди" с распахнутыми задними дверцами.
      - У меня тоже чего-то с движком, - подошел он к Марченко.
      Замасленная тряпка в руках, о которую Дегтярь излишним старанием пытался вытереть чистые пальцы, смотрелась самым убедительным доказательством поломки.
      - О-о! Колесо! - с еще большим сочувствием произнес сыщик. - А домкрата, конечно, нету?
      - Спасибо... Я сам, - отвернулся от незнакомца Марченко.
      - Я тоже.
      Сбросив тряпку с пистолета электрошока, Дегтярь ткнул им в бледную шею Марченко и еле успел поймать его под мышки. Спина заболела так, словно он удерживал не человека, а машину "ауди".
      - Ему плохо? - выплыла из тени подъезда опрятненькая старушенция.
      - А вы не видите?! - огрызнулся Дегтярь. - Помогите донести до машины!
      - Боже мой! - закричала старушенция. - Может, я лучше наверх сбегаю, вызову скорую?
      - Ерунда! Это солнечный удар!
      Безо всякой бабкиной помощи Дегтярь дотащил чересчур тяжелого Марченко до "жигулей", вбил его на заднее сиденье и, совсем не слушая заботливую старушенцию, впрыгнул в машину.
      "Минут двадцать. Не больше, - оценил он возможности пленника.
      Раньше очухаться не успеет. Дотяну".
      И он действительно дотянул до гаража в закоулках Магистральных
      улиц.
      Марченко открыл глаза чуть позже, чем ожидал сыщик, и это понравилось Дегтярю. Поправив омоновскую шерстяную маску-шапочку на своей слишком крупной для данной шапочки голове, Дегтярь отрывисто спросил:
      - Очухался?
      Наручники, защелкнутые за спиной, остановили руки Марченко. Он дернулся на стуле и чуть не упал. Промасленные веревки, перехватившие бедра, сделали человека и стул единым существом.
      Свет грязной лампочки слепил глаза, мешал разглядеть помещение, и Марченко для начала подумал, что он в подвале, а у дальней стенки стоят то ли трое, то ли четверо грабителей.
      - Что вам нужно? - еле укротил он желание ругнуться матом.
      - А ты до сих пор не понял?
      - Кажется, понял... Деньги?
      - Молодец! Я люблю догадливых мальчиков.
      Четыре положенных друг на друга колеса - неплохое сидение. Немного жестковато, но зато в полной гармонии с гаражом. Дегтярь чуть попрыгал на своем новом кресле и подумал, что стул под Марченко смотрится каким-то чужим в этом помещении.
      - Сколько... денег... да, сколько вы хотите? - сухими губами еле выжевал вопрос Марченко.
      - Все... Ровно двести двадцать две тысячи долларов ноль-ноль центов...
      - Да вы что!.. У меня нет таких денег!
      - Молодец! Не врешь! Почти не врешь! В Москве действительно нет, а в Вене, в Австрии?
      Даже плохой свет электролампочки передал смену красок на небритом лице Марченко.
      - Ка... какая Ав... стрия?
      - Которая южнее Германии. И севернее Словении. Принести политический атлас мира? Или ты будешь настаивать, что Австрия находится в Африке.
      - Я вас не понимаю...
      - Нехорошо, Олег... Нехорошо... Я старше тебя на четырнадцать лет. Ты только учился ходить на горшок, а я уже стоял у станка. Ты знаешь, что такое станок?
      - Где я нахожусь?
      - Номер счета в "Мост-банке" назвать?
      Глаза Марченко постепенно привыкли к тьме в дальнем конце помещения. Он с удивлением обнаружил, что напротив него сидит всего один человек, а все остальное, что он принял за людей, одеждой висело на трех гвоздях. Но еще больше его удивило лицо собеседника. Оно было негритянским. И только когда враг вскинул руку и поправил что-то возле уха, Марченко уловил белизну кожи на этой руке.
      - Так и будешь изображать глухонемого? - спросил Дегтярь.
      - Где я?
      - Думаешь, я не доберусь до твоей сестрички-лисички?
      - А при чем здесь она?
      - Олег, ты поставил на проигрыш, - съехидничал сыщик. - Ты только раз выбрал вариант не один и одна десятая, а двести двадцать два к одному. Тебе почудилось, что ты выиграл. Но это был блеф. Ты проиграл. И я - расплата!
      - Я никогда не ставил двести двад...
      - А с Рыковым?
      - Что?.. Что с Рыковым?
      - Будешь и дальше строить из себя цацу?
      - Откуда вы знаете Рыкова?
      - Ну, ты меня извел!
      Нащупав на шине коробок пульта, Дегтярь с удовольствием вдавил в него кнопку, и спина Марченко дугой выгнулась на стуле.
      - А-а!.. Что это?!. Что?!
      - Легкий разряд тока, - сплюнул сквозь прорезь в маске Дегтярь. - Ты сидишь на электрическом стуле. Чем дольше ты будешь упорствовать в даче показаний, тем злее будет кусаться стульчик. А может и навеки загрызть... Ты видел когда-нибудь съемку казни на электрическом стуле? Американская штучка! Р-раз - и в дамки!
      - Что тебе нужно?
      - Ладно. Не будем вилять, как маркитантки перед гусарами... Мне нужны украденные тобою в сговоре с твоей сестрой деньги Рыкова!
      - Деньги Ры... Ах вот в чем дело!
      Марченко вскинул подбородком и громко, вызывающе громко рассмеялся. Палец Дегтяря поплясал у кнопки на пульте, но давить на нее не стал.
      - А что, я слишком туманно спрашивал до этого? - зло спросил сыщик. Нужно было разжевывать?
      - Видите ли, я только сейчас понял, почему вы меня тут... Я думал, это банальное ограбление. С "ауди" я простился. Мысленно. А теперь я понимаю: вы - милиционер, следователь. Верно?
      - Мне нужны деньги Рыкова...
      - У меня их нет.
      Палец прыгнул на кнопку. Марченко дернулся настолько сильно, что упал вместе со стулом на грязный бетонный пол. Голова колоколом загудела от удара. Теперь он не мог понять, что было больнее - разряд тока или ушиб о пол.
      - Ты идешь по ложному следу, - лежа на боку прохрипел Марченко. - Тебя обманули...
      - А что ты делал в Сибири? А-а? Кедровые орехи собирал?
      - В Си... В Сибири, точнее, в Омске я улаживал дела со строительством коттеджей. Туда должны переселить бывших нефтяников с Севера. Я выбил деньги из местного бюджета. Я закрыл проблему!
      - Красивая песня. Продай слова Меладзе. У него хорошо получится.
      - Ты не веришь мне, - даже не заметил, как перешел на "ты"
      Марченко. - Ты в плену своих идей. Я не знаю, при чем здесь
      Сибирь, но тебя здорово провели!
      Вскочив, Дегтярь уронил пульт на пол. Он ударился о ботинок, и оттого его падение получилось беззвучным. И сразу стало так тихо, словно весь мир теперь прислушивался к их беседе.
      Сыщик поежился от этого ощущения, но именно оно помогло ему сдержать себя.
      - Ты хочешь сказать, что ты не знаешь Кузнецова-младшего? - устало спросил он.
      - Я знаю трех Кузнецовых. Но я не знаю, кто из них младший...
      - А почему твоя сестра уволилась из магазина электротоваров?
      - При чем здесь сестра!.. Если... А-а, я понял! - с пола прокричал он, еле отлепив щеку от жирного масляного пятна. - Я все понял! Лида мне рассказывала... Она ходила в магазин уже после увольнения. Ходила за документами. Ей рассказали историю про вывоз товара по поддельным кредитным карточкам куда-то в Си-би...
      И замер.
      - Что, фантазия закончилась? - снова сел на шины Дегтярь.
      Они показались чуть приятнее, чем были до этого. Наверное, потому, что он отдал им часть своего тепла.
      - Да-да!.. В Сибирь... Кажется, в Красноярск. Лида сразу сказала: это дело рук Насти. Точно - Насти!
      Дегтярь нервно молчал. Ему очень хотелось опустить ботинок на пульт, вдавить кнопку и не отпускать, пока на губах у Марченко не запечется пена. Но он не знал, что делать потом. Ему нужен был живой Марченко. Трупы не умеют переводить деньги с одного счета на другой. Тем более из Австрии в Россию.
      - Ты допрашивал Настю? - полежав щекой на грязном полу, опять оторвал ее Марченко.
      - Кто это?
      - Она... она кассирша... Из того же магазина, где работала Лида. Очень красивая девушка. И очень волевая. Она устроилась на работу в магазин, проработала две недели и уволилась. Она... Она уговорила и Лиду уволиться. Я был против, но она наобещала ей золотые горы, а потом исчезла...
      - Типичная история.
      - Лида мне говорила, что у этой... у Насти был слишком нездоровый интерес к кредитным карточкам. Она все время расспрашивала ее об особенностях работы с кредитками...
      - Она же кассирша была... Что ж она, по кредиткам не отпускала?
      - Это новая для России операция. Не все до сих пор разбираются в терминалах. У Лиды в магазине существовал порядок: если появлялся клиент с кредиткой, то к кассе выходил старший продавец, парень.
      - А ты говоришь - Настя, - не нашел логики в его рассуждениях Дегтярь. - Значит, сжульничал парень. Как его?.. Старший продавец?
      - Лида... Лида разговаривала и с ним. Он божится, что в те часы, когда был зафиксирован съем сумм с карточек, его вызвали домой. Якобы его квартиру залили соседи сверху. Он приехал, а никакого залива нет. Шутка...
      - Ни фига себе шутка!
      "Директор - сволочь!" - подумал о лысом парне Дегтярь. Ничего о старшем продавце и нравах магазина он не рассказывал. А дурацкий звонок о затоплении квартиры мог вообще стать отправной точкой поиска. Но не стал.
      - Где живет эта... Настя? - спросил сыщик.
      - Откуда я знаю?
      - Ну правильно! Сейчас ты скажешь, поинтересуйтесь адресочком у моей сестренки! Так?
      - Нет... Не скажу... Сестра - в Дании.
      - Что это ее в такую глушь занесло?
      - Я нашел ей работу. В нашем торгпредстве.
      - А себе в Дании не нашел?
      - У меня... у меня, - чувствовалось, что он не хотел этого говорить. У меня зацепки в Австрии. В сфере недвижимости. Там есть партнер. Надежный партнер...
      - Ну ты даешь! Надежный! Да нет сейчас таких!
      - Есть.
      - Нету!
      - Есть.
      В тихом голосе Марченко было больше убедительности, чем в прорезающемся басе сыщика.
      - Ладно. Не будем гадать на ромашке, - сдался Дегтярь. - Ты объясни теперь, откуда у тебя двести двадцать две тысячи долларов. Чистое совпадение с суммой Рыкова?
      - Какое совпадение? - удивился Марченко. - Любой клерк в фирме знает, что Рыкова и Барташевского обчистили. И точно так же любой из них знает, на сколько обчистили. У Рыкова на одном счету было двести семь тысяч, на другом в целом - девятнадцать. У Барташевского - двадцать три тыщи с копейками. Можешь проверить по документам...
      Дегтярь не стал оспаривать. Точных цифр он не знал. В голове гвоздями сидели двести тысяч. Рыкова да двадцать с чем-то Барташевского. Сидели округленно и впрямь напоминали шляпки гвоздей.
      - Так откуда у тебя такие деньги? - все-таки не хотел проигрывать сыщик.
      - Заработал!
      - Вот именно столько?
      - Чуть больше половины суммы.
      - А остальные?
      - Ты же сам знаешь...
      - Я - знаю? - подвинул бровями вверх маску Дегтярь.
      - Ты про спортивный тотализатор говорил?
      - Было дело.
      - Вот на нем я и выиграл... Постепенно. За пять лет...
      - И ни разу не пролетел?
      - Ну почему же, - горько вздохнул Марченко. - Три прокола было...
      - За пять лет?!
      - А что тут такого?
      - Ну да!.. Я же забыл, ты всегда ставил наверняка... И кто ж тебя подвел? В эти три раза?
      - А зачем тебе?
      - Сам хочу поиграть.
      - Кто подвел?.. Наши, конечно... Кто ж еще!.. Я на мировой отборке по футболу на наших с Кипром ставил, а они, козлы, вничью сгоняли!
      - А ты говоришь можно кому-то в мире доверять!
      Спрыгнув с шин, Дегтярь хрустнул поясницей, подумал что-то свое, глубинное. Это было скорее чувство, чем мысль. В голове, как в бокале, красным и белым вином перемешивались любопытство и горечь. Постепенно любопытство победило горечь. Точно так же, как красное вино всегда перекрасит белое в одном бокале.
      - Короче так, Олег Батькович, - решил сыщик. - Сейчас я тебя верну верну в вертикальное положение. Но без растакелаживания...
      - А если я в туалет захочу?
      - Под себя сходишь. Как в детстве.
      - Ноги хоть развяжи!
      - Перебьешься!.. В общем, сиди и не потей...
      И молись Богу, чтобы я за сутки отыскал эту Настю. Если найду, ты будешь жить, Если нет...
      - Сволочь ты, не следователь, - огрызнулся Марченко.
      - Не скучай.
      На прощание Дегтярь наступил на пульт и злым долгим разрядом вогнал Марченко в беспамятство.
      Глава сорок восьмая
      РАЗБОРКИ В СПАЛЬНОЙ КОМНАТЕ
      Рыков очень любил в любовной игре одевать и раздевать Лялечку. С таким упоением девочки заворачивают в цветные лоскутки куколку, чтобы, полюбовавшись нарядом, тут же ее раздеть и попытаться изменить одежду, снова ее одеть. Рыков ничего не изменял. Просто когда он снимал нечто последнее, делавшее Лялечку наиболее близкой к природе, он тут же надевал это последнее. А за ним - еще три-четыре вещи.
      Сначала она удивлялась его странной манере. Но человек привыкает ко всему. Так и Лялечка привыкла к сложности любовной прелюдии. Главное обычно начиналось после третьего или четвертого раздевания. В зависимости от настроения Рыкова.
      Этой ночью он одел ее уже в пятый раз, и Лялечка не сдержалась:
      - Милый, я ведь живой человек... Я уже не могу... Я изнемогаю...
      Вместо ответа Рыков начал целовать пальчики на ее ножках. Пальчиков было десять, точно по норме, и каждому он уделил две-три секунды внимания. Пальчики были слишком изящны, чтобы не замечать их. Даже легкий мозолик на любом из них смотрелся бы его личным упущением. И он с удовольствием целовал их, одновременно как бы хваля себя за умение содержать жену в порядке.
      - Хорошо.
      Полтора часа назад Рыков отсчитал ей две тысячи долларов. За четыре будущих ночи. Теперь уже Лялечка была перед ним в долгу, а должник своего мнения кредитору не называет.
      - Ну иди ко мне, ми-и-илый, - пропела она и тут же завизжала.
      Из окна огромной черной гориллой бросилось на Рыкова странное
      вонючее существо и, сбив его на пол, захрипело:
      - Убх-хью!.. Задух-хшу!
      Сменив визг на плачь, Лялечка как была всего лишь в одном-единственном лифчике, так в одной и бросилась к выключателю. Свет вместо того, чтобы прояснить картину, ухудшил ее. Лялечка сходу ослепла, зажала глаза ладошкой и, медленно и боязно раздвигая пальчики, рассмотрела на полу двух барахтающихся мужиков.
      Спиной на узорчатом паласе елозил голый Рыков. Его шея была почему-то черной. Лялечка опять решила взвизгнуть, но передумала, рассмотрев, что черное - это все-таки не шея, а пальцы незнакомца, придавившего своим джинсовым телом Рыкова.
      Она всегда считала мужа огромным, сильным и непобедимым. Чем-то он напоминал ей бетонный отбойник, о который разбивались испытуемые на лобовое столкновение автомобили. Машины превращались в сплющенные консервные банки, а с бетонного отбойника не осыпалось ни крошки. И теперь, когда Рыков, до синевы напрягший лицо, только хрипел и по-кукольному нелепо двигал в воздухе руками с пудовыми кулачищами, Лялечка поняла, что происходит что-то страшное. Что она не просто теряет мужа, а и все остальное, что было в ее сладкой разгульной жизни.
      Она кошкой прыгнула к сцепившейся парочке, подхватила с пола дубовую банкетку и сзамаха опустила ее на затылок жуткого джинсового человека. Он икнул и распластался на Рыкове еще плотнее и шире.
      - Ха... Аха-а... Охо-о...
      Это не были звуки джинсового человека. Это выползал из-под него, как шахтер из-под угольного завала, Рыков.
      - Хо... Охо-о... О-о, - выдохнул он весь воздух, хотя наоборот нужно было вдохнуть, и слабой, дрожащей рукой перевернул тело. - Ха-арченко-о... То есть Ма-арченко...
      - Олег?! - вскрикнула Лялечка. - Почему Олег? Он... такой грязный... Он так воняет... Он...
      Глаза Марченко медленно открылись. Он уставился на голую Дядечку и на время забыл о Рыкове. Он не мог понять, что мешало ему увидеть Лялечку полностью голой.
      - Ли... лифчик, - наконец догадался он и показал на нее пальцем, как большой глупый ребенок.
      - О... оденься, - хрипло потребовал Рыков. - В одном лих... лихчике ты...
      - Да-да... Я сейчас... Я обязательно...
      Не глядя, она нащупала синий атласный халатик, набросила его на плечи и снова взвизгнула от удивления.
      Мутным взглядом Марченко отыскал в комнате Рыкова, оттолкнулся руками от пола и бросился на него с удвоенной яростью. На том месте, где он только что лежал, темнело пятно крови.
      - Олег, пре... прекрати! - орал заплетающий ему руки Рыков. - Ты со... сошел с ума! Ляля, вызови ми... милицию!
      - Да! Вызови! Вызови! - неожиданно поддержал его Марченко. - Пусть они арестуют сволочь, нанявшую сыщика-садиста! Пусть арестуют! Он пытал меня! Пытал! То-оком! Это ты! Ты! Ты! Ты его нанял! Ты меня пытал!
      Прокатившись по паласу в борцовской сцепке, они врезались в комод, и стояща на нем лампа с огромным синим абажуром звонко упала на пол. Рыков локтем оттолкнулся от комода, и она покатились к кровати, на время превратившись в каток асфальтоукладчика. Под катком с хрустом мялись и превращались в порошок осколки стекол, бывших когда-то частью настольной лампы.
      Удар о прикроватную тумбочку сбросил на них еще одну лампу, точную близняшку уже погибшей. Она уцелела от удара о пол, но ботинок Марченко, лягнувший воздух, задел за нее, и она , лопаясь во вращении и рассыпаясь на куски, прокатилась до лялечкиных ног.
      Руки Рыкова все-таки победили руки Марченко. Хозяин квартиры сумел ухватить непрошеного гостя за воротник джинсовой рубашки и ударить затылком об угол прикроватной тумбочки.
      - А-а! - вскрикнул Марченко. - Больно же! Там - больно!
      - Успокоился? - сквозь одышку спросил Рыков.
      Из его рта несло диким запахом чеснока. Марченко сморщился скорее от вони, чем от боли в затылке.
      - Я подам на тебя в суд, - успокаиваясь, произнес он.
      - А я на тебя. За хулиганство и ограбление квартиры...
      - Какое ограбление?
      - Ты залез через окно... Ко мне домой залез... Это уже покушение
      на частную собственность. И это... мебель, люстры и все такое...
      Ты заплатишь за разрушения...
      - А та... ты - за издевательства!.. Как фамилия этого гребаного сыщика?
      - Ляля, уйди! - потребовал Рыков. - Здесь мужской разговор.
      - Как его зовут?! Где он живет?!
      - Уйди, твою мать! - швырнул Рыков в нее куском абажура.
      - Сумасшедшие... Вы оба - сумасшедшие, - решила она.
      Хлопнула дверью, и стало тише, чем в зале суда перед оглашением приговора.
      Пальцами Марченко ощупал затылок. Они стали мокрыми и липкими, но кровь еле просматривалась на грязных, измазанных автомобильными маслами пальцах.
      - Хорошо, что не мозги, - решил он.
      Не менее часа он полз вместе со стулом к двери гаража. И наверное, не менее трех часов лупил ногами по этой двери, пока не расслышал голос. Жилистый мужик в промасленной фуфайке спилил дужку амбарного замка, впустил в гараж свет и показался Марченко ангелом. Фуфайка на его спине и впрямь смотрелась сложенными крыльями. Только очень насалидоленными. Той же ножовкой мужик перепилил наручники, по инерции перепелил же и веревки и поинтересовался, не вызвать ли врача. Или милицию. Марченко обнял его, повисел на плечах, вволю нанюхавшись едким запахом его фуфайки, и поплелся по смеркающейся гаражной улице в единственно магнитном направлении - к Рыкову.
      - Ты все равно скажешь, как зовут этого морального урода! - уверенно сказал он. - Он купился на мой перевод денег за границу. Он - дурак. Я не крал твоих капиталов. Это не в моих правилах. Я доказал ему это, но он не отпустил меня. И это еще раз доказывает, что он просто садист...
      - Я не могу назвать его... Я...
      - Можешь не называть. Я его сам найду. Было не очень хорошо видно, но я заметил: у него нет пальца на одной руке. Точно? Нет?
      - Я не знаю...
      - Врешь! Знаешь!
      - Олег, скажи честно: ты не крал? - с детской наивностью в голосе спросил Рыков.
      - А ты еще не понял? Думаешь, я бы появился у тебя после того, как еле сбежал от твоего садиста-наемника? Если бы я был вором, ты не увидел бы меня никогда! Слышишь - никогда!
      - Ну,ты это...
      - Мне надоели ваши свинские рожи. Вы забыли обо всем в жизни, кроме одного: что нужно хапать, хапать, хапать! Любой ценой! Любым способом! Я так не могу... Я вышел из игры. Я не хочу дикого леса. Душа просит цивилизации. Я уезжаю в Европу...
      - Ну конечно! Ты же не рисковый парень. Тебе нужны гарантии в бизнесе. А какие могут быть гарантии в начале того, что мы строим!
      - Назови его имя!
      - Олег, я верю тебе... Знаешь, я не поверил, когда сыскарь
      сказал , что украл ты.
      - Имя!
      - Я хочу тебе добра... Уезжай, если уезжаешь. Если ты свяжешься
      с ним, он убьет тебя. Не обязательно своими руками. Но точно убьет. Уйди с его пути. Я уже сам временами жалею, что нанял его...
      - Так выгони! Избавься от него!
      - Контракт, - еле выговорил Рыков.
      - Порви его!
      - Не выгодно. Слишком большие потери...
      - Этого, значит, ты боишься. А того, что вы затеяли с Барташевским? Думаешь, я не знаю о продаже одних и тех же метров по второму разу?
      Рыков первым поднялся с пола, обмотал живот простыней и на время превратился в древнегреческого философа. На его лице читались удивление и страх. Он будто бы первым из философов на земле сумел только что осознать, что жизнь - это наказание, а не поощрение.
      - Ты... знаешь?
      - Потому я и уволился! А не по семейному... Нет у меня семьи! И ты сам это знаешь!
      - А эта... Наташа... Она хорошая девушка. Ты был бы счастлив с ней...
      - Она отказала мне, - ответил Марченко и ощутил невероятное бессилие.
      Три слова выжали из него больше, чем пытки в гараже, нудные часы
      в плену и драка с десятипудовым Рыковым. Почудилось, что он даже
      не сможет встать.
      Но он встал.
      Залитая светом спальня Рыкова выглядела чернее гаража. На высоченном резном шкафу с зеркалами, на комоде с коваными ручками ящиков, на кровати, на шелковых обоях лежала грязь, грязь, грязь. Но ее не видел никто, кроме Марченко. И он вдруг понял, что сыщик - такая же грязь, и он только замажется об него.
      А ототрется ли - еще неизвестно.
      - Где у тебя выход? - раздраженно спросил Марченко и отвернулся
      от Рыкова.
      Глава сорок девятая
      ДЕНЬГИ ВСЕ-ТАКИ ПАХНУТ
      Куча денег, настоящая, на стол сваленная куча денег - это нечто живое.
      Жора Прокудин сидел в волшебном кресле зама по материально-техническому обеспечению, смотрел на кучу и ему казалось, что она что-то шепчет ему. Легкий ветерок, дующий в распахнутое окошко, шевелил мятыми купюрами, а иногда, осмелев, мог даже сдвинуть парочку банкнот, и тогда они с шорохом осенних листьев сползали к основанию цветного холма.
      - Сколько же вас, родные мои? - уперевшись локтями в стол,
      уткнул Жора Прокудин подбородок в ладони. - Сколько?
      И в шорохе ему почудилось, что куча ответила:
      - Ма-ало. Очень ма-ало...
      - Почему же? - удивился он. - Тысяч двадцать - двадцать пять "зеленых" по курсу...
      - Нас не бывает слишком много, - ответили деньги.
      - Серьезно?
      Купюры шептали ему о том, о чем он и без того уже сто раз думал. Куча будто бы высасывала эти мысли из глубины мозга и с шипением и шорохом озвучивала их.
      - А если заиметь все деньги мира? - спросил он.
      - Одному человеку?
      - Да. Мне одному! Все какие есть! Доллары, франки, фунты,
      динары, леви, рупии... Все, абсолютно все!
      - А не жирно будет?
      - А если прикинуть, что можно? А? Все "бабки" мира у меня
      одного! Тогда вас тоже будет мало?
      - Конечно! Тебе же придется содержать все остальное
      человечество, то есть платить зарплату, пособия, премии, вкладывать деньги в заводы, фабрики, фермы, содержать армию и полицию. Да ты уже на второй день поймешь, что денег не хватает и включишь печатный станок!
      - Странно... Почему деньги - такая непонятная вещь? - горько вздохнул Жора Прокудин. - К ним никто не равнодушен. Для одних они - счастье. Для других - горе. Но безразличных нет. Ни одного человека на земле...
      - А дикари?
      - Какие? Курортники, что ли?
      - Нет. К примеру, индейцы Амозонки. Они живут без денег. И не испытывают желания их заиметь.
      - Это им только кажется. Ведь у них есть хоть что-то из
      предметов цивилизации?
      - Есть. Кастрюли.
      - Ну вот! Они же их за что-то купили!
      - Индейцы выменивают их у торговцев на лодках за обезьян и змей.
      - Бартер, значит?
      - В чистом виде.
      - А торговцы потом продают обезьян и змей?
      - Естественно. Скупщикам диких зверей.
      - Вот видишь! Все равно без вас не прожить! - воскликнул Жора Прокудин и окунул лицо в кучу.
      Приятно прошуршав, деньги впустили его лицо вовнутрь. Жора втянул ноздрями странный, никогда прежде не испробованный запах. До этой минуты он никогда не был так близок лицом к деньгам. Считал купюры миллионы раз. Но не менее чем в двадцати сантиметрах от носа. Он даже буквально верил в образное выражение одного американского миллионера, что деньги не пахнут.
      Втянул воздух - и понял: пахнут. Еще как пахнут!
      Точнее - воняют. Старые купюры, прошедшие по тысячам пальцев шахтеров, шоферов, торговок, домохозяек, воров и пацанов, воняли пыльной изношенной одеждой. Новые - свежей краской. Смешиваясь, два запаха создавали странный дурманящий коктейль. Такого Прокудин не встречал нигде и никогда.
      - А если вас дезодорантиком... того... Вы тоже, господа
      банкноты, будете так вонять? - спросил он у кучи.
      Жорик, тебя там требуют, - ответила она голосом Топора.
      - Чего?
      Вырвав голову, уже по уши погруженную в деньги, Жора Прокудин с неприятным удивлением увидел физиономию Топора в дверном проеме. Не хватало еще, чтоб он услышал его разговор с кучей.
      - Чего тебе? - как можно величественнее сел он в кресле.
      - Я ж сказал, зовут тебя.
      - Кто?
      - Ну, этот... здоровый как тюрьма...
      - Софрон?
      - Он не сказал, как его зовут. Он так в дверь долбанул, что я открыл... А что, неправильно сделал?
      - Мент ушел? - догадался Жора Прокудин.
      - Как обычно. Пятнадцать минут назад... Ты "бабки" пересчитал?
      - За полчаса? Ты думаешь, у меня в башке калькулятор?
      - Этот... как его? Зовет тебя...
      - Софрон.
      - Ага!.. Софрон! - после повтора имени Топору стало значительно легче. - Он это... сидит и на Жанетку зенки пялит... Вот... И мешает этим ей, значит, отчетность в книге подбить...
      - Мешает, говоришь?
      - Однозначно.
      - Значит, судьба, - вздохнул Жора Прокудин. - Пойду с другом Софроном поговорю...
      - Ты скажи, чтоб он того... на Жанетку не зырил!
      Жора нехотя выбрался из обжитого кресла. Свежий порыв ветра взъерошил деньги, и они будто бы зашептали: "Штой... штой... Не ух-ходи-и-и...
      - Жди меня здесь, - приказал он топору. - Из кабинета ни на шаг!
      - Что ж я? Совсем, что ли? Не понимаю - деньги!..
      В холле дворца культуры рядом с Жанеткой и Бенедиктиновым сидел не только Софрон. На подоконнике грачами шумели пацаны, пришедшие явно вместе с ним. Самому младшему из грачей было лет четырнадцать, у старшего на лысине читалось сорок с гаком. Ничего, кроме черных джинсовых рубашек и таких же черных джинсов, на них не было. Из-за этого они все казались матросами.
      - Короче, мы за вшивками причапали, хозяин, - негромко объявил Софрон.
      В ноздри Прокудину ударил густой винный запах и он чуть не чихнул.
      - Я не понял, - изобразил дурачка Жора.
      - Ну ты красавчик!.. За "бабками" мы. Как договорились. У народа трубы горят. Пора остудить...
      Народ загыгыкал и тремя одновременными плевками добил до Жорика. Два попали на левую кроссовку, один, самый густой и тягучий, зацепился за низ джинсов. Они у Прокудина были синие с подваром. В эту секунду он навсегда решил для себя, что больше не станет покупать синих с подваром джинсов, как будто эти, опозоренные, отвечали за всех своих остальных собратьев.
      - Короче, кидай леща и мы линяем...
      Теперь уже Софрон не смотрел на Жору. Улыбаясь, он действительно, как заметил Топор, пялился на Жанетку. Прокудину стало холодно от мысли, что такой лакомый кусочек Софрон точно не упустит. Он еще хотел подумать что-то плохое о госте-гиганте, но не успел.
      Бешеный удар вышиб дверь. Шпингалет, удержавший ее, перелетел через холл и ткнулся Софрону в шею. Скорее всего, он его даже не ощутил. Иначе бы хоть на пол посмотрел, куда упал шпингалет. А так только на дверь.
      А в ней стоял коротышка с землистым лицом. Клетчатая рубашка на его груди и армейские брюки цвета хаки да еще и с сними офицерским летчицким кантом смотрелись на нем смешно. Мужичок воспринимался слесарем местного домоуправления. как он сумел вышибить дверь, Жора Прокудин даже не мог представить, но на всякий случай посмотрел на кулачки гостя.
      На левом из них синие буквы татуировки образовывали имя Вова.
      - Здо-орово, Со-офрон, - с легким заиканием сказал он.
      - А-а, это ты... Хрипатый, - нехотя встал Софрон.
      Гость и без того смотрелся метром с кепкой, а когда Софрон встал, то вообще превратился в карлика.
      - Ба-анкуешь? - все так же тихо спросил Хрипатый и наконец-то шагнул в холл.
      И сразу у двери стало тесно. Сопровождающие его татуированные парни со стандартными землистыми лицами выстроились вдоль стены. Казалось, что они появлялись из воздуха и, если бы Хрипатый сделал еще пару шагов в холл, то свободное место за его спиной тут же заполнили бы другие татуированные люди с землистыми лицами.
      Он не шагнул. Он сел на угол стола, за которым онемевшей статуей возвышался бледнолицый поэт Бенедиктинов. Хрипатый, впрочем, его даже не замечал.
      - Куражным ре-ешил за-аделаться, Софрон? - спросил он и посмотрел на свои ногтики.
      - Эту контору я застолбил, - от потолка пробасил гигант. - В натуре...
      - Мы город с то-обой ра-азве не на-арезали?
      - Ну, нарезали...
      - Мо-ои в те-ебе в базар ны-ыряют?
      - Не видел
      - А чего ж тогда?
      Он мягко опустил ручку. Ногти, видимо, ему понравились. А может,
      и не понравились. Никогда не знаешь, что ощущает другой человек. И ощущает ли он хоть что-то в данный конкретный момент?
      - Они - наши, - упрямо сказал Софрон.
      - С ка-акой стати?
      - Они, короче, контору на адрес в центре города
      зарегистрировали. А тут на время застолбились. Они завтра ко мне переезжают...
      Софрон соврал про переезд так ловко, что Жора даже не успел придумать, чем же ответить. Он просто чувствовал, что голос сейчас подавать нельзя. Все равно не заметят. Два дерущихся слона не думают о муравье у них под ногами. Это муравью нужно думать, как бы не затоптали.
      - Вот переедет, то-огда и будешь ба-азар с ним вести. А се-ейчас он мо-ой. Въехал?
      - Он мне должен, - просипел Софрон.
      - Все. Ба-азар окончен. Этот ба-азар и так во-ода. Иди,
      Со-офрон. Или ты не трекаешь?
      Одним только шагом навстречу к Хрипатому Софрон сбросил своих грачей с подоконника. Кулаки в карманах их джинсов сжимали кастеты и финки с вылетающими лезвиями. Центровые угрюмо молчали и не могли понять, почему Софрон испугался такого шкета. Требовалось сложить в одно место шестеро Хрипатых, чтобы получить одного Софрона. Но он, кажется, не видел разницы в размерах.
      Он считал головы. И когда оказалось, что пролетарских на пять человек больше, Софрон зло процедил зубы:
      - Ну ты меня укусил!
      - Все. Не ищи у та-атарина кобылу, - тихо произнес Хрипатый. - Базар за-акончен. Иди к своим тачкам. Мы даже ко-олеса не про-окололи. Мы до-обрые.
      Обернувшись, Софрон чуть сгорбился и посмотрел на Жору Прокудина так, что у того волосы на ногах зашевелились. Астрологи для предсказания будущего фирме "Резиновые гвозди" уже не требовались. Оно и так было яснее ясного.
      Молча Софрон вышел из холла. Грачи - за ним.
      - Какой он хам! - неожиданно выкрикнула Жанетка, и Хриплый покровительственно улыбнулся.
      - Жорик, я уезжаю! - уже в сотый раз за эти дни объявила она и вскочила из-за стола.
      - Не на-адо, - положил на ее руку свою бледную ладонь Хрипатый. - У нас кру-утой го-ородишко. Здесь тебе понра-авится.
      Она вырвала свои пальчики из-под ненавистного пресса и выбежала из холла в туалет.
      - Люблю не-ервных, - опять улыбнулся Хрипатый.
      Только теперь Жора Прокудин заметил, что в улыбке его лицо становилось точной копией черепа с пиратского флага. Не хватало только двух перекрещивающихся костей. И они появились.
      Странным сложением рук у шеи крест-накрест Хрипатый оправил воротничок рубашки и бесцветным голосом спросил Жору:
      - Где ты тут ква-артируешь?
      - Что? - не понял Прокудин.
      - Ка-абинет у тебя где? На-аверху? У ди-иректора?
      - У... у зама...
      - При-иглашаешь?
      - Да-да, пожалуйста!
      Согнувшись в пояснице, как половой в русских кабаках, Жора рукой показал на лестницу, и рука у него в этот момент располагалась так, будто на ней и вправду как у полового висело полотенце.
      - Про-оверь улицу, - отрывисто скомандовал кому-то Хрипатый. - Что-о там центровые? Сва-алили?
      - Тачки уехали, батя, - доложил кто-то безликий.
      - А ты про-оверь. Софрон - го-овнюк. Он за-аконов наших не при-инимает. Ему еще на зо-оне ставили на пра-авило. Для него умат - это все-о...
      - Ладно, батя...
      Следом за прихрамывающим главарем Жора Прокудин прошел к кабинету, угодливо толкнул перед ним входную дверь. Со стола спрыгнул Топор и посмотрел на шкета с землистым лицом, как на последнего бомжа.
      - Ты это... того, - то ли спросил он его, то ли решил прогнать.
      - Познакомься, Толик, - предложил Жора. - Это Владимир Калистратыч... Хозяин, можно сказать, поселка шахты имени Пролетариата Донбасса...
      - Сразу видно, что ты не ме-естный, - сказал Хрипатый.
      Не-ету такого по-оселка. Ша-ахта есть. А поселков во-округ нее - целых три... На-ахаловка, Ры-ыгаловка и Го-олодаловка...
      - Надо же! А вы в каком живете?
      - На Го-олодаловке...
      И замер от вида денежной кучи. В его мертвых маленьких глазках появилось что-то похожее на пропеллеры. Они завращались с такой скоростью, что показалось, будто ветер от этих пропеллеров зашевелил деньгами еще сильнее, чем ветер с улицы до этого.
      - А почему такое странное название? - Жора очень хотел отвлечь Хрипатого от лицезрения кучи. - Это с древности?
      - Что?
      - Я про название... Откуда такое?.. С до нашей эры?
      - Почему эры?.. Это как ша-ахту за-акладывали. В том ве-еке. Го-олытьба ж одна сюда при-иплелась. С го-олыми, считай, за-адницами...
      Сделав усилие над собой, Хрипатый остановил вращение вентиляторов, прочапал к креслу и залез в него безо всякого предложения. Жора Прокудин с удивлением обнаружил, что в кресле гость выглядит уродливо. Так, наверное, смотрится соленый огурец на норковой шубке.
      - Ты откуда, га-астролер? С ю-уга? - небрежно спросил Хрипатый.
      - Нет, с севера, - не стал врать Жорик.
      Все равно точного адреса гость не спрашивал.
      - А я ду-умал, с юга... За-акопченый ты... Не-е наш за-агар,
      не-е местный...
      Топор и Прокудин одновременно обернулись на скрип двери. В ней возник безликий парень.
      - Все хоккей, батя, - радостно сообщил он. - Срыгнули. С концами.
      - При-инеси пакет... С ру-учками... Покрепше...
      - Ща, батя...
      - С севера, значит, - вспомнил Хрипатый. - Я тоже на се-еверах бывал... Ох, бы-ывал... А почему - "Резиновые гвозди"?
      - Что? - не услышал вопроса Жора Прокудин.
      Денежная куча все еще шевелилась, шелестела, шипела. Она будто бы хотела что-то подсказать Жорику, но слуху у того явно не хватало. Или куча не знала, что же именно хотела сказать и оттого лишь шипела.
      - Чего та-акое резиновые гвозди? За-ачем они?
      - Через неделю из Франции первая партия прийдет, - соврал Жора Прокудин. - Я покажу...
      - Они это... че-орные?
      - В основном. Но есть и цветные.
      Если бы Хрипатый взглянул на вытянувшееся лицо Топора, он бы все понял, но зонами и братвой он был навеки приучен к тому, что когда говорят главари, остальные превращаются в мебель. Они есть рядом, но их уже нет. Потому и Топор был для него частью воздуха в кабинете, но только не человеком. Даже свернутый вбок нос, на который он по приходу бросил беглый взгляд, больше не интересовал его. Нос тоже был частью воздуха.
      - А для че-его они это... ну, и-используются? - не унимался Хрипатый.
      - Во многих отраслях, - не моргнув, сказал Жора Прокудин.
      - На-адо же... Отстал я от жи-изни... О-отстал... Не-е слышал та-акого... Во-от те-елефон-мобилу с ви-идеопередачей ку-упил... Из пе-ервой па-артии что я-апонцы у се-ебя выкинули. Не-е видел?
      - Нет, - на время стал честным Жорик.
      - Сма-атри...
      Приподнявшись на кресле, он достал из заднего кармана армейских
      брюк черную пластиковую коробочку, размером с деревянный школьный
      пенал времен социализма, развернул ее, сделав раза в полтора
      длиннее, и протянул Прокудину:
      - Секи... Во-от это - кно-опки... Как на-а обычном
      те-елефоне... А во-от это серое - э-экран. На нем мо-орда того будет, с кем ба-азарю...
      Он тоненько вздохнул. Как пискнул. И добавил:
      - Токо ба-азарить не с кем... Ни-и у кого в го-ороде второй та-акой штуки не-ету...
      Защелкнув японскую реликвию, он спрятал ее под задницу и снова напомнил о гвоздях:
      - А твои шту-уки... ну-у, резиновые... Они за-ачем?
      - Я ж говорил, в разных отраслях применяются... К примеру,
      мебель собирать...
      - В на-атуре? - скомкал тоненькие морщинки на лбу Хрипатый.
      А ка-ак это?
      - Ну, к примеру, нужно диван, значит...
      - Вот пакет, батя! - протрубил безликий.
      Плечи Жоры Прокудина вздрогнули, будто его со всей силы трахнули по спине.
      - Ссыпай! - забыв обо всем сразу, ткнул пальчиком в направлении денежной кучи Хрипатый.
      Купюры сразу перестали шуршать. То ли ветер спал, то ли испугались они насилия.
      Татуированная лапища лопатой смахнула край цветного холма в черный целлофановый пакет, и холм сразу осел, с легким стоном завалился на бок.
      - Шу-устрей, - поторопил Хрипатый.
      Лапа-грабарка заработала быстрее. Через минуту на столе осталось несколько мятых сторублевок. Безликий бандит подумал-подумал и все-таки смел их в пакет.
      Такого пустынного стола Жора Прокудин не видел еще никогда в
      жизни. С него как будто содрали лак, хотя никакого лака на плахе
      не было.
      - Нам бы это, - еле вспомнил о способности разговаривать Прокудин. Ну, хоть немного денег из выручки на завтра. Нам же выдавать за работу. По двойной норме каждому кто прийдет...
      - Они и сда-авать будут, - показал знание жориковой технологии
      Хрипатый и шустрым кроликом выпорхнул из кресла.
      - С утра всегда только берут, - не сдавался Прокудин.
      - В на-атуре?
      - Век воли не видать! - перекрестился Жора.
      - На...
      Сунув ручку в мешок, Хрипатый достал оттуда хилую щепотку денег, тысяч на пятьсот, не больше, брезгливо сбросил ее на пол, к ногам Прокудина, сложенными на груди крест-накрест ручками оправил воротничок рубашки и молча выскользнул из кабинета. Безликий, так и не продемонстрировав умение менять выражение лица, последовал за ним.
      Под хлопок двери Топор удивленно спросил:
      - Это как?.. А?.. Совсем, что ли?
      - Ко-озлы! - с заикательной интонацией Хрипатого выкрикнул Жора Прокудин и футбольнул купюры.
      Они даже не подумали разлетаться. Лишь перевернулись с шорохом. Как вздохнули по исчезнувшим братьям.
      - Ну скажи, Толик, - надрывным голосом спросил Жора Прокудин,
      - разве можно в этой стране по-нормальному набрать начальный капитал? Ну скажи, можно?!
      - Я его одной левой уделаю!
      Рука Жоры еле успела ухватить Топора за шиворот. С хряском на пол осыпались пуговицы.
      - Пу-усти! - обернувшись, брызнул слюной Топор. - Я его убью!
      Я таких шкетов на зоне по-черному мочил!
      - Остынь, чумовой! - таким же брызганьем слюны ответил Жора Прокудин. - Ты до Хрипатого даже пальчиком не дотянешься, как они тебя завалят! Ты видел, сколько их?! Даже Софрон ушел с полными штанами!
      - Пусти!
      - Не дурей! Это тебе не мячики по мордам кидать!
      Крутнувшись, Топор вырвался их жориных рук. С хряском оторвался воротничок его джинсовой рубашки. Прокудин смотрел то на воротничок, оставшийся в его пальцах, то на шею Топору. По ней синими точками лежали детские цыпки.
      - Ты бы помылся, Толик, - укорил его Жора. - А то шея как...
      - От тебя тоже несет как от...
      Приподняв локоть, Прокудин посмотрел на почерневшие подмышки, и в этот момент за окном что-то лопнуло. Звук был очень необычным. Во дворе словно взорвался воздушный шар. Но только большой, с корзиной для людей.
      Именно поэтому прилетевший к подоконнику Жора Прокудин попытался найти во дворе воздушный шар. Человечки, перебегавшие от кустов к кустам в дальнем конце парка, его не интересовали. Они были совсем не похожи на пассажиров, выпавших из корзины воздушного шара.
      - Шу-ухер! - выдохнул за плечом Топор. - Это разборка! С мочиловкой!
      - Ты думаешь? - присел по подбородок у подоконника Жора.
      - Однозначно. Кто-то кого-то мочит!
      - Я догадываюсь, кто...
      - Серьезно?
      - А ты еще не понял?
      - Не-а...
      От дальних кустов к деревьям парка перебежало несколько черных фигурок. Как будто матросы морской пехоты готовились идти врукопашную. Стоило им перебежать, и выстрелы вразнобой вновь проткнули воздух.
      - По карлику бей! По шкету! - заорал кто-то с женской истеричностью в голосе. - Он - за машиной!
      - Софро-он, батя на "стрелку" зовет! - заорали примерно от этой машины, хотя за деревьями Жора мог рассмотреть только капот джипа "Гранд Чероки".
      Возможно, Хрипатый прятался вовсе не за ним.
      - В аду будешь на "стрелки" ходить! - заорал один из черных пацанов, смело выскочил из-за клена с выставленным на двух руках пистолетом, и звук его выстрелов тут же слился со звоном стекол и визгом пуль.
      - Чумовой у них мочила! - восхитился киллером Топор. - Весь в меня!
      - Заткнись! - потребовал Жора и за руку потянул друга вниз.
      Сядь, дурак! Пристрелят как куропатку! Им все равно, кого мочить!
      Отстрелявший обойму парень прыгнул под защиту дерева, а слева от
      него, метрах в пятидесяти ахнул взрыв и взлетели в воздух
      смешанные с землею ветки кустов. В эту секунду Жоре Прокудину почудилось, что деньги, которые они нагребли сегодня у горняцких простаков, - заколдованные. Прикоснувшийся к ним обречен. Он в испуге обернулся и отыскал взглядом на полу деньги. Отсюда они почему-то выглядели черными.
      С трудом сглотнув слюну, Жора подумал, что их нельзя ни в коем случае поднимать. Коснувшийся их - обречен.
      - То-олик, - попросил он, - собери "бабки" с пола... Как стихнет, уйдем...
      Топор нехотя оторвался от зрелища в коне, на четвереньках прополз
      под стол, сгреб купюры за грудки и замер от крика за окном.
      - Софро-она разорвало! - испуганно выкрикнул кто-то. - На хрен
      разорвало!
      Бешеный киллер опять выскочил из-за дерева, но на этот раз упал на грудь. Пистолет он все так же удерживал в двух намертво сцепленных руках. Наверное, они навечно приросли к оружию.
      - Кого убили? - попытался встать Топор и со всего размаху врезался головой в стол. - Ой-йо-о!
      - Со... Софрона... Амбала этого...
      Визг пуль, рикошетирующих от асфальта, от машин и стен дворца культуры, вытеснил все звуки со двора. Упавший на живот стрелок бил по низу, бил под автомобили с самозабвенностью ударника производства. Скорее всего, он почти без потери времени сменил один пистолет на другой, а другой на третий... Жора Прокудин не мог представить, что есть модель пистолета с таким емким магазином.
      - Ну-у чумовой! - опять не сдержал похвалы Топор. - Как пулемет лупит!
      - Долби его! - долетел со двора чей-то животный нутряной крик. Долби!
      У машин, где-то совсем близко, заработал "калашников". Трава перед киллером зашлась в брызгах. Он бревном катнулся влево и пропал из виду.
      Взвизгнула дверь кабинета, и у Жоры пересохло во рту. Он медленно, как будто шли кадры рапидной съемки, и как будто вообще весь ход жизни замедлился, превратившись из обычной в рапидную, повернулся и вместо мужика с пистолетом увидел Жанетку.
      Ее личико было еще более землисто, чем пожеваная физиономия Хрипатого. Она хотела что-то сказать и не смогла.
      Топор подлетел к ней, усадил в кресло, налил из графина в граненый стакан воды. Ее меняли в графине не чаще раза в месяц. Для порядку. Жанетка выпила ее, удивленно ощутив, что еще никогда не пила такой вкусной воды. А Жорик смотрел на нее, а перед глазами все катился и катился по траве стрелок и, казалось, сейчас именно он вкатится через дверь в кабинет и продолжит свое страшное дело.
      - Там... там... там, - ожили губы Жанетки.
      - Мы знаем... Разборка, - налил второй стакан Топор.
      - Нет... Там... там того заволокли в холл... Маленького... Что меня за руку нагло брал... Он... он...
      - Что - он? - на корточках подобрался к ней Прокудин.
      Дверь все не открывалась, и ощущение катящегося стрелка ослабло, превратилось в легкую боль в левом виске.
      - Он... он... весь в кровище... Они орут... матюгаются... Бе... Бе... поэт по... потерял сознание... Я... я его в по... подсобку за... затащила. Он такой хо... холодный...
      - А его это... не убило? - снизу вверх спросил Жора Прокудин.
      - Дурак!.. Я ж говорю, сознание по... потерял... И все... А
      ма... маленький хрипит... Его грудь... И еще два... Там кровищи!.. Кровищи!...
      - Судя по всему, один - один, - подвел итог перестрелки Жора.
      В голову упорно лезли мысли, что это все из-за него. Что если бы не позвал Хрипатого с его орлами, если бы не стравил их... Но потом он вспомнил о деньгах, и на душе стало чуть спокойнее. Стрельба шла не из-за ссоры, а из-за денег. Большие деньги - большая кровь. Для заштатного Горняцка двадцать - двадцать пять тыщ "зеленых" - ломовые деньги.
      - Топор, - все еще не вставая с корточек, приказал Жора Прокудин, тащи поэта наверх! Уйдем через черный ход! Я не привык быть свидетелем. И потом это... вечером та бабка все-таки приезжает. Я должен ее увидеть...
      Глава пятидесятая
      ДЕВОЧКА С ФАНТИКА
      Не чаще трех-четырех раз в год частный сыщик Дегтярь покупал газеты. Да и то делал это если требовалось узнать подробности какого-нибудь преступления. Впрочем, прочитав, он тут же эти подробности забывал. С милицейских лет он не верил газетам. Ни об одном преступлении, детали которого он знал, репортеры не писали правды. То ли ему не везло на хороших репортеров, то ли работа их состояла не в том, чтобы сиксотить, а в том, чтобы врать, сиксотя, но только он перестал доверять их словам.
      - Мне "Спорт-экспресс", - протянул он бледному деду-продавцу пять тысяч рублей и сделал скорбное лицо. - А почему он такой дорогой?!
      - "Спорт-экспресс" всегда дороже других, - безразлично ответил дед. Купите "Сегодня". Дешевле газеты нет.
      - Ладно. Давай свой "Спорт-экспресс"!
      Получив сдачу, он развернул газету прямо возле деда, просмотрел результаты и хмыкнул. Все ставки бывшего коммерческого директора Марченко сыграли: "Локомотив" уложил на лопатки "Факел", "Бавария" затоптала заштатный "Вольфсбург", "Метц" разорвал на куски середняка "Бордо", а Кафельников все-таки слил американскому греку Сампрасу на двух сетах на знатных кортах Цинциннатти. Невидимый калькуллятор в голове Дегтяря сплюсовал десятые доли ставок и вышло, что три миллиона Марченко, оставленные в кассе, превратились в шесть. "Ну-у, везунчик! Ну-у, лаки!" мысленно ругнулся на него сыщик и вспомнил позавчерашний визит в гараж. Хорошо еще, что это был не его собственный гараж, а одного подследственного, им же когда-то и пойманного. Иначе так спокойно Дегтярь не спал бы прошедшую ночь.
      - Возьми газету, дед, - протянул он назад "Спорт-экспресс".
      Я уже прочел...
      - Как это? - опешил дед. - Так не положено!
      - Я же не помял ее!
      - Так не делается... Деньги все-таки...
      - Ладно. Дай мне взамен твою самую дешевую... Как ее?
      - "Сегодня".
      - Давай-давай! И разницу в цене мне давай. Не жлобись.
      Дед вытащил дрожащими пальцами из кармана пачку мятых и грязных стольников и двухсоток, отсчитал самые мятые и грязные и даже не заметил, как Дегтярь выхватил их.
      - Прогоришь ты со своим бизнесом! - напророчил сыщик деду. - Жлобы в бизнесе погибают...
      Дед еле сдержался, чтобы не плюнуть. Его обирали налоговые инспектора, милиционеры метрополитена и муниципальные, обирали бандиты и урки, но покупатели не обирали никогда.
      А Дегтярь тут же забывший про деда с бескровным лицом, на ходу прочел полосу "Происшествия". Она была совершенно стандартной для нашего времени. Убийство банкира на лестничной площадке его дома, захват крупной партии наркотиков в трейлере из Средней Азии, бунт в какой-то колонии, взрыв и пожар на нефтеперегонной станции в районе Урала. Эта полоса показалась бы самой обычной и год, и два года назад. Страницы "Происшествий" во всех газетах за последние шесть-семь лет - близнецы-братья. В сегодняшней необычным было лишь одно: заметка о разборке с перестрелкой в провинциальном Горняцке. Столичные газеты редко уделяли внимание криминалу в глубинке.
      Заметка называлась излишне длинно: "Группировка Степана поквиталась с группировкой Грибатова за старые обыды". В ней сообщалось, что местный завод со смешанным, в том числе, иностранным, капиталом "Резиновые гвозди" получил крупный заказ на изготовление сверхпрочных презервативов черного цвета для Африки. Узнавшие об этом бандиты обложили завод данью, но не поделили ее между собой. В результате оба главаря в перестрелке погибли, а местная милиция пытается разыскать генерального директора завода. Это тем более необходимо, что тысячи уже завербованных сотрудников предприятия пришли к местному дому культуры с банками, наполненными странной вонючей смесью и требуют возврата своих денег".
      - Каких денег? - не сдержал вопроса самому себе Дегтярь.
      Он впервые читал про то, что рабочие для того, чтобы быть принятыми на работу, должны оставлять залог. Потом он, правда, вспомнил, что где-то годик назад в Питере какие-то жулики набирали как бы на работу на рыболовецкие суда Норвегии, брали деньги якобы на оплату визы, а в один чудный дождливый день исчезли вместе со своими деньгами.
      - Резиновые гвозди! - еще раз хмыкнул Дегтярь и на минуту остановился.
      Он попытался представить, похож ли черный презерватив на гвоздь. Вышло с натяжкой. Больше подошло бы сравнение с почерневшим на морозе бананом.
      - Придурки! - сунул газету в урну сыщик и, вскинув голову, сосчитал на доме четыре этажи сверху.
      В нужном окне чернели стекла. Ни малейшего намека на шторы не было. В окне левее, принадлежавшем кухне, царила такая же чернота.
      "Как в Голландии", - сравнил Дегтярь. Когда еще в милицейских чинах в конце перестройки он по чистой случайности попал с делегацией МВД в Голландию, его больше всего поразило не обилие велосипедов, не музей секса и не магазины, а отсутствие штор на окнах жилых домов. Улыбнувшийся парень-гид объяснил, что так было заведено со времен испанского владычества, чтобы полиция с улицы могла разглядеть через окна нет ли где заговорщиков. Испанцы ушли, традиция осталась.
      "Как поймаю, скажу этой Насте, что она в душе - голландка",
      ухмыльнулся Дегтярь, но потом вспомнил, что квартира - не ее, что
      сняла она ее без мебели и штор, и в том, что она ничего не
      изменила, он с тревогой ощутил временность ее пребывания здесь.
      Соседка по площадке, ветхая старушенция из двухкомнатной
      квартиры, долго выслушивала через цепочку объяснения сыщика, долго ничего не могла понять и встрепенулась только после того, как перед ее глазами появилась красная "корочка" сотрудника МВД. Удостоверения агентов частного сыска на наших граждан, воспитанных Сталиным, действовали примерно так же, как демонстрация пробитого автобусного билета. "Корочки" МВД и ФСК что-то еще пробуждали в подкорке мозга. Если не страх, то благоговение.
      На виду у Дегтяря ровесница века изучила через мощную лупу его фотографию на удостоверении, роспись, печать, зачем-то понюхала красную обложечку и все-таки сдалась. Защелка под ее дрожащими пальчиками выскользнула из паза, и Дегтярь ощутил облегчение.
      - Проходите, товарищ майор милиции, - пригласила она его под ширканье тапочек.
      Сыщик проплелся за бабулькой на кухню, с интересом изучил сползшие со стен обои, сервант эпохи всеобщей коллективизации и индустриализации с сервизом этой же эпохи и фарфоровыми слониками, тупо бредущими по пыльной поверхности серванта.
      - Вы одна живете? - считая слоников, спросил он.
      - А что? - едко ответила она вопросом и с медлительностью падающего перышка опустилась на стульчик.
      - Живете вдвоем с сестрой? Верно? - сосчитал слоников Дегтярь.
      Их было четырнадцать. По законам ушедшешго времени их полагалось иметь семь на брата. Для удачи. Вторая семерка не могла быть мужской. Для семьи тоже полагалось иметь ровно семь слоников.
      - Жили, - погрустнев, ответила старушенция. - Четырнадцать месяцев и три дня тому назад она померла.
      - Вы так точно помните?
      - Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.
      - Так вы, наверно, и Ленина видели?
      - Не видела. И не желаю сейчас.
      Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.
      - Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? - с ходу
      атаковал сыщик.
      - Из однокомнатной?
      - Из однокомнатной.
      - Это шлюшковатая такая?
      Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.
      - А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?
      - Мое поколение не обманешь! - погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. - Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...
      Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.
      - Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?
      - Только раз. Мы ругались!
      - Правда?
      - Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня
      в дневнике все записано. И что она говорила. И что - я...
      - То есть она вышла на звонок в три часа ночи?
      - А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!
      - У кого?
      - Вы Гюго читали? - сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.
      - Что она вам ответила?
      - Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...
      - Ну, давайте...
      Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник - это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.
      Старушенция принесла коробку из-под женских сапог, фыркнула, опустив ее на кухонный стол, долго перебирала пухлые тетради, лежащие в ней, что-то бормотала, обнаружив нужную, и тут же поднесла к глазам линзу.
      - Вот. "Шестое июля. Сегодня отоварила по карточкам мыло. Мыло плохого качества. Не в пример тому, что мама приносила от купца Яблокова в тысяча девять..." Извините, это не та тетрадь. Это послевоенное..
      Квартира пахла сундуком красноярского деда. Дегтярь поозирался на кухне, заглянул через дверь в одну из комнат, но сундука не увидел. А до того сильно казалось, что он есть, что он открыт и источает запахи двадцатых и тридцатых годов, смешанные с пылью всех последующих лет.
      - Вот. "Шестое июля. Поругалась с соседкой. Мерзкая вздорная девчонка. Я ей сказала: "Выключите вашу гадскую музыку! Я не могу уснуть!" Она ответила: "Бабуля, это не музыка. Это - рэйв". Я мысленно согласилась, поскольку данное слово явно английского происхождения очень похоже по созвучию на рев. Затем я пригрозила милицией. А она ответила: "Бабуля, я через три дня сваливаю из этой говеной страны на Запад. Считай, что я с Родиной под музыку прощаюсь". Парень из-за ее спины добавил: "Не плачь, мамаша, пройдут дожди. Мы все слиняем. Ты только жди". Я запомнила эти мерзкие стишки и записала. Они хорошо характеризуют наше безнравственное время. На прощание я им сказала, что буду несказанно счастлива, когда они уедут. Парень в ответ произнес такое, что мне пришлось пересилить себя, чтобы записать эту гадость. Но поскольку я фиксирую все, случившееся со мной, то я записала. А сказал он так: "Какое ж счастье, мамаша?! Счастье в другом! Счастливые трусов не надевают!"
      Гордо вскинув маленькую головку, старушенция добавила:
      - Представляете, какой хам!
      - Значит, она уехала? - с неприятным осадком в душе спросил Дегтярь.
      В эти секунды ему подумалось, что он никогда не сумеет вернуть деньги Рыкову и, соответственно, получить свой процент. Все нити следствия ускользали из рук. Но те нити, прежние, были ложными, и он уже не жалел об их потере. В эти секунды исчезла настоящая, верная нить. Даже подушечки пальцев зачесались, будто она скользила в эту минуту именно по ним.
      - Да, уехала, - бережно закрыла тетрадку старушенция. - На следующий день.
      - Но вы же сами прочли, она говорила о чем-то типа... через три дня, не находил сыщик логики в поведении разгульной Насти. - правильно? Через три дня?
      - Нет. Она уехала на следующий. Утром. Вместе со своим мерзким дружком. Я в окно видела, как они садились в попутную машину. С вещами. Очень торопились и даже переругивались...
      - То есть они уехали с чемоданами?
      - Да. Именно так.
      - А вы не могли ошибиться?.. Все-таки немалое расстояние, - скосил глаза на чудовищную линзу Дегтярь.
      - Молодой человек! - возмутилась старушенция. - Мне в два раза больше лет, чем вам. У меня дальнозоркость. Причем, немаленькая. Да, вблизи я ничего не вижу. Вот я у вас, к примеру, не пойму что на лице: борода или ожег.
      - Борода, - с облегчение ответил Дегтярь.
      Не хватало ко всем неприятностям последних дней еще и ожега.
      - А вдаль я вижу очень даже!.. Они побросали чемоданы и сумки в багажник, сами сели вовнутрь авто и уехали. Вы не представляете, какое облегчение я испытала! Это... это сравнимо только с отменой продовольственных карточек и появлением вольного хлеба в продаже. Вы не помните этот момент?
      - Не помню.
      Говорить, что он родом из деревни, где отродясь никаких карточек не существовало, Дегтярь не стал. Так в разговоре он был почти на равных. А если бы отставная дворянка узнала о его плебейском происхождении, она вполне могла бы оборвать разговор. Одна такая свидетельница голубых кровей как-то проходила по одному делу у Дегтяря.
      - Их квартирную хозяйку вы не видели после этого?
      - Видела, - нервно бросила старушенция. - Я ее и без того
      почти каждый день вижу. Пьянчужка! Вечно ей деньги нужны. Станет у моей двери и клянчит. Сразу видно, что денежки за проживание, что та девица дала, пропиты. А новые будут только тогда, когда она вернется...
      - Она сказала, что девушка вернется? - вновь потеплело в груди
      у сыщика.
      - Этим она меня сильно расстроила. Так я расстраивалась в жизни только раз, в тысяча девятьсот сорок шестом году. Когда потеряла карточки на целый месяц. И потеряла, учтите, третьего числа. Всего лишь третьего числа данного месяца...
      - Их украли, - поправил Дегтярь.
      - Возможно. Шантрапы тогда было много.
      - Ее всегда много... У вас замечательный дневник, - похвалой решил попрощаться сыщик. Это действовало безотказно. - Летопись, можно сказать, века. Его неплохо было бы издать. Мемуары...
      - Не надо!
      Тонкие ручонки хозяйки придвинули к себе поближе коробку с драгоценными тетрадями. В них, кроме событий ее отнюдь не яркой жизни, были ежедневные записи о расходах. Кроме, естественно, тех лет, когда деньги заменялись продовольственными карточками. И она не хотела, чтобы хоть кто-то, кроме нее, узнал о ее бухгалтерской страстишке.
      Попрощавшись с бабулькой, Дегтярь выждал на площадке этажа не менее десяти щелчков нескольких замков в ее двери, послушал гулкую тишину подъезда и только теперь разглядел, что в единственной двери, расположенной напротив однокомнатной квартиры, не было глазка. Рука сама собой потянулась в карман за отмычками. Наверное, он поступал глупо. Наверное, он рисковал. Настя могла приехать незаметно и сидеть за обшарпанной дверью однокомнатной квартиры. Вполне могла. Но он не ощущал запаха духов. А очень сильно казалось, что у такой, как Настя, могут быть только стойкие, только долго-долго невыветривающиеся французские духи.
      Почти без усилий Дегтярь подал влево язычок замка. Он даже не сопротивлялся. Замку было все равно, кто его открывает.
      Задержав дыхание, сыщик шагнул за дверь, Беззвучно прикрыл ее за собой и вновь понюхал воздух. И чуть не потерял сознание от страха.
      - По-огода в доме! - заорал знакомый голос из глубины квартиры. - А все друго-ое - суета!
      Мгновенно ставший мокрым Дегтярь взялся рукой за стенку и, не в силах усмирить сердце, по-старчески поскребся по стенке на кухню.
      - Падла! Крыса! Твар-рюга! - выключил он радиоприемник, орущий голосом певицы Долиной, и с ненавистью посмотрел на тянущийся от него в прихожую провод.
      Закрытие двери, видимо, сблокировало устройство, подключающее ток к радиоприемнику, и то, от чего явно балдела Настя, чуть не ввергло сыщика в инфаркт.
      Сунув рот под кран, он долго, до боли в животе, пил холодную, отдающую хлоркой воду, потом смыл пот со лба и щек и, подняв голову, увидел фотографию над грязным кухонным столиком. Откнопив ее от стены, он внимательно изучил красивое под...мное лицо девушки, поморщился от образины парня, обнявшего ее за плечи и подумал, что это именно те двое, что уехали на попутной машине, и девушка - это все-таки Настя.
      Он не мог сказать это наверняка, потому что в магазине так и не увидел ни единой ее фотографии. Личное дело исчезло, как и полагалось в таких случаях. Но объемный фоторобот, составленный со слов продавщиц магазина, почти совпадал с лицом на фотографии. Только глаза и губы в реальности оказались поменьше обрисованных продавщицами.
      На обороте ничего написано не было. Секунду поколебавшись,
      Дегтярь все же прикнопил фотографию на старое место. На цыпочках проплыл в зал.
      - Ну и берлога! - не сдержался он от вида намертво изжеванных простыней.
      Они укрывали тощи комковатый матрасик. Судя по внешнему виду, их не стирали с момента покупки. А покупка была сделана не меньше шести месяцев назад.
      По немытому паркету валялись пустые флаконы духов, картонные коробки из-под баночного пива, аудиокассеты с отечественной попсой, хрустящие пакеты от чипсов, сплющенные банки "Джин энд тоник", обертки от шоколадных конфет.
      Подняв одну из них, Дегтярь сурово посмотрел на девочку,
      поднявшую в руке нечто непонятное, но, видимо, съедобное. К этому
      съедобному прыгала с земли собачка с маленькой бородкой. На
      рисунке она висела в воздухе, и по всему чувствовалось, что до
      вожделенного куска не дотянется никогда. Девочка чем-то неуловимо походила на Настю. Скорее всего - кукольностью лица. Собачка - на Дегтяря. И тоже лицом. Точнее, бородкой. Она у нее тоже была почему-то с проседью.
      Под рисунком красовалась крупная надпись "А ну-ка отними!"
      - Отниму, милая, отниму! - сквозь зубы пообещал сыщик и одним резким движением скомкал фантик в кулаке.
      Глава пятьдесят первая
      ХИЛЯК
      Это лишь в кино телохранитель - это супермен с квадратным лицом, вся жизнь которого состоит из бесконечных подвигов. А в нашей нестандартной стране он чаще всего превращается из телохранителя в слугу, прачку, кухарку и грузчика одновременно. Обычно с Гвидоновым в трехкомнатной квартире на последнем этаже девятиэтажного панельного дома на окраине Горняцка жили два телохранителя. После гибели одного из них остался только молчаливый Суртаев.
      Впрочем, Гвидонов не сказал ему об утонувшей картотеке банка, о роковом катере, о смерти товарища по цеху телохранителей. "Уехал", - лениво объяснил он, а сам потом не меньше часа думал, как бы отреагировал Суртаев, если бы узнал правду. Бросил бы хозяина или нет? Страх действует на людей по-разному.
      Больше всего Гвидонову нравилось в Суртаеве не его умение гладить рубашку или готовить суп харчо, а почти безостановочное молчание. Он мог не проронить ни слова за день. Сам Гвидонов такого испытания не выдержал бы. Молчание напоминало что-то тюремное. К примеру, камеру-одиночку. А банкир совсем не хотел в камеру-одиночку.
      Час назад от Гвидонова спустился этажом ниже Поликарп. Ему он снял однокомнатную сразу после того, как дядька прилетел из Приморска с перекошенным от ужаса лицом и с костылями под мышками. Он очень хотел жить вместе с племяшом, но молчаливый Суртаев на этот раз открыл рот и сказал: "Не положено. Каждый лишний контакт - подарок врагу".
      Гвидонов никогда никому ничего не дарил. Он поселил Поликарпа под собой и дал денег на лечение пятки. Трещина от тисков оказалась серьезнее, чем думал дядька. Кости в пенсионном возрасте срастаются тяжело. Иногда и не срастаются. Поликарп надеялся, что срастутся и потому перемещался в пространстве даже меньше, чем советовали врачи: к Гвидонову и назад, к Гвидонову и назад.
      Итак, час назад ушел Поликарп, Суртаев вымыл посуду после мужского обеда, покормил попугая, послушал по радио последние новости, в которых ну совсем ничего не сообщалось о его родной Брянщине, и сказал куняющему у телевизора Гвидонову:
      - Я это... мусор вынесу. Постойте у двери.
      - Хорошо, - зевнув, ответил банкир и не встал.
      Суртаев повторил просьбу:
      - Постойте, пожалуйста у двери. Второго охранника нет. Надо для безопасности.
      - Ну ты пристал как банный лист!
      Встав на вялые ноги, Гвидонов широко, в полный размах потянулся и поторопил телохранителя:
      - Ну неси! Неси! Я постою...
      - Есть, - ответил бывший старший прапорщик спецназа Главного разведуправления Суртаев и исчез за дверью.
      Гвидонов нехотя поплелся в прихожую, но голос теледиктора крючком вцепился в спину. "Слово предоставляется президенту Союза обманутых вкладчиков банка "Чага" господину..." Треск паркетной доски под пяткой перекрыл звук, и фамилия президента так и не долетела до слуха банкира.
      - Мы полны решимости вернуть наши деньги, - с большевистским пафосом заявил президент, безликий мужичок с серо-зелеными, как доллар, глазами. Мы не остановимся ни перед чем...
      Продолжение речи Гвидонов не услышал. Жесткий спазм обжал горло и он рухнул прямо во тьму.
      Когда очнулся, почудилось, что в квартире пожар. Кожа на лице готова была лопнуть от жара. Он поднес ко рту ладонь, и жар стянул теперь уже кожу на кисти.
      - Отодвинь лампу! - потребовал Жора Прокудин. - Еще рожу ему спалим...
      - Кто вы? - спросил Гвидонов у незнакомого голоса.
      Лиц он не видел. Казалось, что голос или голоса существуют сами по себе. Как и положено на небесах. Что в раю, что в аду. Судя по жару, его все-таки вознесли в ад. Впрочем, на что-либо иное он и не рассчитывал. Середины-то нету.
      - Может, я ему клешни все-таки свяжу? - спросил уже другой голос.
      - Хватит ног. Ты учти, Топор, перед тобой интеллигент в третьем поколении. Он грубости не понимает. С ним нужно вести себя цивилизованно...
      - Где я? - уже почти не веря в собственное вознесение на небеса, спросил Гвидонов и вздрогнул от ответа.
      - Добро пожаловать в ад! - загыгыкал Топор.
      - Я тебе что говорил? - огрызнулся Жора.
      - А что? Все равно я его в отбивную превращу, если он про "бабки" не скажет...
      Далекий голос телевизора развеял последние сомнения у Гвидонова. С добрыми интонациями голос сообщал о погоде. В разных районах планеты она была разной. Для небес такое изобилие выглядело слишком необычно. По идее никакой погоды там не должно было быть. Президент Союза обманутых вкладчиков явно исчез с экрана, но когда в комнате раздался следующий вопрос, Гвидонов подумал, что безликому мужичку с долларовыми глазами удалось выпрыгнуть из телевизора, и теперь именно он, а не кто-то другой спросил:
      - Где деньги "Чаги"?
      С особым удовольствием произнеся фразу, которая занозой сидела в башке еще с минуты гибели сыщика Протасова, Жора Прокудин ощутил что-то вроде кайфа. Во всяком случае, как-то иначе оценить для себя это чувство он не мог. Оценил и сдвинулся по дивану чуть левее, во тьму.
      Единственный свет в зале - настольная лампа - по-прежнему слепил в глаза Гвидонову и мешал оценить обстановку. Он не видел, где находятся грабители.
      - Где Суртаев? В чем дело? - дернулся банкир, но веревки слишком прочно удерживали его на кресле.
      Свободной левой рукой он попытался нащупать узел, но руку тут же завернули ему под бок.
      - Я эту клешню все-таки свяжу! - обрадовался Топор.
      - Ну давай, - сдался Жора Прокудин. - Только шустрее... Так где "бабки", хозяин?!
      - Вы шутите с огнем! Вас все равно убьют! - еще раз дернулся Гвидонов, но левую руку Топор привязал так неудобно, что он взвыл: - Бо-ольно же! Вы мне плечо вывихните!
      - Мы тебе башку снесем, - прошипел Прокудин. - Как твоему телохранителю минуту назад. Без разговоров. Если ты не скажешь, где хранишь деньги банка "Чага"!
      - Они утонули, - закрыв наболевшие глаза, ответил Гвидонов.
      - Еще скажи, в Черном море!
      - Да!.. Именно в Черном море. Вместе с катером...
      - Мы не лохи, Эдик, - впервые назвал его по имени Жора
      Прокудин. - Мы прочесали дно с аквалангами. В мешках нет денег. Там картотека банка. Глупые, никому не нужные бумажки. К тому же очень жесткие. По нужде даже не подотрешься...
      - Я больше ничего не скажу!
      - Ты переигрываешь, Эдик... Слишком много пафоса. Это типичный соцреализм. А на дворе другое время. Ты же его, кстати, и сооружал. Или уже запамятовал?
      - Я был честным банкиром. Если бы не сволочи из правительства, которые захотели погреть ручки на моем капитале, я бы никогда не вышел из игры...
      - Ты - честный? - артистично удивился Жора. - Побойся Бога, Эдик! Мало ли ты душ вытряс, выбивая долги! Или уже забыл? А сыщик по фамилии Протасов и по имени Валентин? Запамятовал, как твои псы расстреляли его у гаражей?
      - Каких гаражей?
      - Ну, конечно! Подробности тебе не пересказывали! Да тебя они и не интересовали! Главное - результат! А тебе не жалко было мочить здорового тридцатилетнего парня? Думаешь, он сдал бы тебя ментам?
      - Я вас не понимаю...
      - Может, тебе на французском эту историю пересказать? Я же
      забыл, ты во французской спецшколе учился. Мальчик-отличник с красивым произношением. Д'ожурдюн! Пуассон! Се ля ви! Так перевести?
      - Оставьте меня в покое! Что вам надо?!
      - Ну ты даешь! - вскочив, пнул его ноги в бархатных тапочках Жора Прокудин. - я тебе уже десять минут твержу одно и то же: где деньги банка?! Где ты их спрятал?! Где?!
      Гвидонову больше всего захотелось ругнуться матом под рифму слову "где", но он не сделал этого, потому что после удара грабителя слетел тапок на левой ноге и он никак не мог его нащупать. Времена, когда он учился во французской спецшколе, давным-давно минули. За два года работы в банке-пирамиде он научился и водку пить, и по фене ботать, и матом ругаться. Такова была плата за большие деньги. Их отмывали через его банк бандиты. Да, видно, так отмывали, что то, чего с них отваливалось, висло на него. И сейчас ему с трудом удавалось удерживать себя в приличествующих рамках.
      - Так он не скажет, - пробурчал Топор. - Надо пытать.
      - Ты думаешь? - заозирался по комнате Жора Прокудин.
      - Однозначно... Можно газовую горелку включить и руки ему поджарить.
      - Вот сволочь!.. Ты - сволочь, Гвидонов! - заорал Жорик. - Ты сам безнравственная личность и нас толкаешь на безнравственные поступки! Останови нас, Гвидонов! Не дай нам сжарить тебя заживо!
      Тапок упрямо не находился, а он все щупал и щупал пальцами паркет, будто в этом тапке заключалось все его спасение. В голове путались мысли об исчезнувшем Суртаеве и взорванном катере, о страшных гостях и слепящем свете лампы. А потом он нащупал действительно спасительную мысль о Поликарпе. Только он один мог спасти его. Но для этого требовалось, чтобы дядька поднялся к нему, а он никогда не поднимался после десяти вечера. Поликарп свято соблюдал инструкции Суртаева.
      Закрыв глаза, Гвидонов представил дядьку сидящим в халате перед телевизором и мысленно стал тормошить его за плечо. Плечо не поддавалось. Даже придуманное. И стало еще страшнее, чем до этого.
      - Я отвязал его от кресла, - просопел из-за спинки Топор. - Поперли на кухню!
      - Погоди! Глаза завяжу!
      Повязка облегчила боль. Тряпица была прохладной, будто прикосновение родниковой воды. Гвидонов никогда не думал, что можно испытать такое счастье от ощущения самой обыкновенной тряпицы на лице.
      - Погоди, - подмигнул Жора Топору. - Не тащи его. Сначала испытаем горелку на телохранителе.
      - Чего испытаем? - ничего не заметил тот.
      - Сколько надо огня, чтоб сразу не зажарить. Вот чего!
      И на ухо Топору: "Следи за ним. Еще рванет в окно".
      Топор не стал тратить время на слежку. Он опять привязал
      Гвидонова к креслу. Тот молчал, напрочь запутавшись в ситуации. То его куда-то собирались нести, то угрожали горелкой, то снова привязывали.
      С кухни до ноздрей банкира донесся едкий запах сожженной кожи. Он
      чуть сластил, и от этого у Гвидонова кругом пошла голова.
      - Я телохранителю пальцы сжег! - крикнул Жора, а сам отнес от
      огня кожаную стельку от ботинка, найденного в прихожей.
      Пропитанная потом стелька горела с дикой вонью. Прокудин зажал нос и с брезгливостью посмотрел на лежащего в углу кухни оглушенного телохранителя с кляпом во рту. Связанные за его спиной руки были грязными, а ладони такими огромными, что Жора до сих пор не верил в то, что Топор смог одним ударом монтировки по голове отправить здоровяка в нокаут.
      - Ко-о-озлы! - детским писклявым голосом завопил телохранитель, и стелька выпала из рук Жоры Прокудина на пол.
      Он расширенными глазами посмотрел на кляп и закрытые веки
      Суртаева с белесыми будто мукой посыпанными ресницами.
      - Ты чего?! - ворвался на кухню Топор.
      - Ни... ниче... го, - еле ответил Жорик.
      - Все-э-э ко-о-озлы! - опять взвизгнул бессознательный телохранитель, и Прокудин чтобы не упасть стал нащупывать пальцами справа опору, а, нащупав, вскрикнул:
      - А-а!.. Падла! Обжег!
      Опорой, оказывается, он выбрал пламя. А за него, как известно, не ухватишься.
      - Все-о-о ра-а-авно ко-о-озлы!
      - Еж твою мать! Это ж попугай! - первым заметил клетку в
      дальнем углу кухни, у окна Топор. - Я его, падлюку, ща живьем зажарю!
      - Не... не надо, - остановил его Жора Прокудин. - На хрен он нам нужен. Нам Гвидонов нужен... Точнее, его "бабки"
      Вдвоем они вернулись в комнату. Жора сосал обожженный палец и оттого очень смахивал на ребенка. Или дебила. Видимо, поняв это, он со звуком пробки, вылетающей из бутылки шампанского, вырвал палец изо рта и зло сказал:
      - Развязывай его! Теперь я его точно зажарю. Как свиной окорок. До розовой корочки...
      - Правда? - обрадовался Топор.
      Его нос в улыбке скривился еще сильнее. Можно было вложить в его дугу апельсин, и он был не упал. Или не сразу упал.
      - Ща я его шустро упакую! - бросился он развязывать веревки за спинкой кресла.
      - Значит, зажарим? - опять засомневался Жора.
      Палец ныл и просил соболезнований. У банкира Гвидонова пальцы были из того же материала.
      - Однозначно. Зажарим! - браво ответил Топор. - Я отвязал от кресла. По-новой...
      - Поперли! - сдался Прокудин и опустил палец.
      - Братцы, не надо! - окаменел Гвидонов. - Я не перенесу боли!
      У меня - сердце! У меня больное сердце!
      - Так мы ж не сердце будем жарить, а пальчики. Тебе понравится. Мертвому телохранителю, псу твоему, уже понравилось...
      - Не надо, - вдруг обмяк банкир.
      Еще секунду назад был тверже гранита, и вдруг обмяк, пластилином оплыл по креслу.
      - Я скажу, где деньги... Они... они в мешках... В... в... Подмосковье... На одной дпа... дачке... В са... сарае...
      - Адрес! - гаркнул Топор, и ему стало обидно, что банкир так быстро раскололся.
      Ему и вправду хотелось посмотреть, как чернеет кожа над огнем у живого человека.
      Глава пятьдесят вторая
      ПЛОХАЯ ПРИМЕТА
      Человек любит подсматривать за другими. в этом есть что-то от охоты. Кино родилось, как попытка показать подсмотренное. Людям понравилось. С тех пор десятки тысяч спецов неустанно трудятся на сотнях киностудий, чтобы придумать как можно более изощренное подсматривание. Актерам платят миллионы долларов за то, чтобы они с предельной натуральностью изображали, что не видят глазка камеры и, значит, не знают, что за ними как бы подсматривают.
      На фоне художественного, то есть фальшивого кино, документальная съемка смотрится более убого, но зато более правдиво. Клипмейкеры, поняв это, лепят теперь свои шедевры с максимальной маскировкой под документалку. Тут тебе и раскачивающееся изображение, и полосы, и дурацкая раскадровка.
      Дегтярь лежал на диване в светло-бежевых плавках из чистого хлопка, потягивал растворимый кофе без сахара и без сливок, смотрел невнимательным взглядом на экран телевизора и не мог отделаться от ощущения, что ему показывают из Останкино клип очередной тухлой поп-группы. Только без звука.
      На зеленом экране зеленый Рыков с тщательностью модельера раздевал на кровати зеленую Лялечку, и зеленые часы на зеленой стене показывали без пяти двенадцать. Естественно, ночи. Иначе дурак-видеосъемщик не стал бы монтировать на объектив прибор ночного видения. Когда темно-зеленое, то есть одежда, окончательно исчезла с Лялечкиного тела, она превратилась в светло-зеленое. Как кожа у жабы на брюхе.
      Могучий Рыков полюбовался собственным произведением искусства и стал опять натягивать на него одежки. Это повторялось уже в четвертый раз и медленно начинало бесить. Над Дегтярем словно издевались. И почему-то казалось, что издевается именно Рыков. С утра он орал в трубку, что потребует компенсации за скандал, устроенный ему Марченко по вине сыщика, а теперь на экране в бесконечном стриптизе туда и обратно как бы намекал, что он видит глазок камеры и будет издеваться до тех пор, пока ее не уберут.
      Болотную зелень на экране рывком залило молоко. Тысячи белых точек метались из угла в угол, умудряясь не зацепить друг дружку. И точно так же они исчезли через пару минут, будто кто-то неожиданно нагрел экран, и они испарились.
      - Сап-пожник! - ругнулся на мальчишку-видеостукача Дегтярь.
      За год работы в сыскной конторе этот прыщавый блондин так и не научился снимать хоть что-то без разрывов. Судя по высветившимся после молока кадрам он слишком долго не мог отвинтить прибор ночного видения с объектива, а потом еще и отключал камеру.
      Драка уже закончилась. Марченко стоял в позе оскорбленного дуэлянта и разговаривал с Рыковым, как с трусом, отказывающимся идти к барьеру. Выкрикнув нечто патетическое (звука, к сожалению, все так же не было), бывший коммерческий директор рванул из спальни, и Рыков метнулся за ним, будто был привязан к поясу Марченко толстенным канатом.
      На смену им в комнату впорхнула Лялечка в халатике, зашторила окна, и гениальный видеооператор еще десять минут снимал почерневшие окна.
      "Нет, надо точно сказать шефу, чтоб уволили его!" - решил Дегтярь, отхлебнул остывший кофе и увидел очаровательную Лялечку уже на ступеньках шейп-клуба. Она всматривалась в дорогу с таким ожиданием во взгляде, что у сыщика похолодело внутри. И дело было не в кофе. В эту минуту ему почудилось, что прыщавый видеостукач засек их встречу с Лялечкой. В лихорадочном мозгу Дегтяря замельтешили числа, дни, события. Он пытался вспомнить когда же он встретился с женой Рыкова в шейп-клубе, хорошо понимая, что если оператор засек его, то кто-нибудь с удовольствием купит такой сюжетик для Рыкова.
      Он сжался на диване и чуть не уронил чашечку, когда увидел, что от машины к Лялечке идет Барташевский.
      - Ну са-адюга! - кинул сыщик упрек в адрес видеостукача. - Не-е... Точно скажу, чтоб уволили!
      Барташевский был, как всегда, чересчур элегантен и подчеркнуто вежлив. Но когда он достал из кармана пакетик и предложил Лялечке отведать сие изысканное лакомство, она сначала сделала удивленное лицо, потом поморщилась и что-то сказала Барташевскому на ушко. Тот прыснул со смеху, но метать псевдокартошку в рот перестал.
      Бронированная дверь шейпинг-клуба поглотила их, и видеостукач с маниакальной точностью еще минут двадцать удерживал ее в кадре. Входили и выходили разные люди, но он ее упрямо не убирал.
      Выдержка Дегтяря закончилась, и он пультом погнал кадры по экрану. Дверь. Дверь. Дверь. Дверь Дверь. Окно.
      Палец еле успел подпрыгнуть над клавишей. Пришлось чуть-чуть отмотать пленку назад. Окно. Опять это же окно. Точно съемки уже выше. Видеостукач умудрился забраться на уровень этажа, где находилась одна из комнат шейп-клуба. Только на этаж в доме напротив. Иначе не было бы такой отвратительной резкости.
      Нагая Лялечка в мутном, расплывчатом виде прошлась по комнате пару раз туда-назад, потом легла на животик на стол, и Дегтярь приготовился увидеть Барташевского. А появился здоровенный парень в кальсонах и голый по пояс. Он оглядел спину и ноги Лялечки так, как плотник смотрит на бревно прежде чем его распилить, и принялся со спины мять кожу.
      - А-а!.. Массажист! - догадался сыщик.
      Он мял ее не меньше получаса, а потом она вдруг кошкой набросилась на него, повисла на шее, впилась в нее губами и свалила массажиста на стол под себя. Радости на мутном лице мужика не видно было. А может, и была радость. Но Дегтярь не стал смотреть сцену из дешевенького порнофильма, где нет ничего важнее массажного стола.
      - Ну-у волчица! - оценил он Лялечку. - Ночью - муж. До обеда Барташевский. После обеда - массажист...
      Он ощутил не только брезгливость, но и обиду в душе. Лялечка будто
      бы изменяла не Рыкову, а ему, Дегтярю, хотя какая тут могла быть
      измена! Но так уж устроен мужчина, что он должен ощущать себя
      единственным. Даже любовником. А когда их свора, то и себя псом
      ощутишь.
      Первые новые кадры после перемотки, кадры уже без извивающихся тел, высветили шикарный холл какой-то гостиницы, дорого разодетую публику, официантов в ливреях, столы, ломящиеся от напитков и фруктов. Видеостукач не без мук отыскал в эдакой толпище Лялечку. Она разгуливала под ручку с мужчиной пониже ее росточком. Новый партнер был лыс, грустен и немногословен. Он терпеливо выслушивал ее лепет и лишь изредка кивал головой. Когда он кивал, то становился еще ниже и еще грустнее. Как будто ему до смерти не хотелось кивать, но что-то же он должен был делать.
      - Надо пощупать! - решил Дегтярь, и в этот момент пленка закончилась.
      Экран шипел и брызгал молоком. Его хотелось протереть. Сыщик просто выключил телевизор.
      - Новая личность. Это интересно, - вслух подумал сыщик.
      Фантиковая девочка Настя все никак не возвращалась из своей
      странной поездки, и чем дольше она не возвращалась, тем сильнее
      казалось Дегтярю, что она - такой же ложный след, как и все
      предыдущие.
      А истинный где-то рядом. Точнее, рядом с Рыковым. А рядом и ближе нет никого кроме Лялечки.
      Сыщик уже давно понимал, что она не любит мужа. Более того: она им тяготится. Но уйти не может. Уйти - значит, потерять слишком многое. И главное - деньги. А если уйти с деньгами, то это уже совсем другой коленкор. Тогда не нужно начинать жизнь заново с эстрады какого-нибудь занюханного кабачка или с
      На лице у лысого мужичка читался недюжинный ум. Такой вполне мог прокрутить любую аферу. За соответствующие проценты, естественно. И еще в нем было что-то холодное, металлическое. У людей подобного склада не существует угрызений совести. Он не чувствует их, как стальной молот не чувствует боли, когда по нему лупят кувалдой.
      - Со-очный человечишко! - решил Дегтярь. - Надо попасти. Надо...
      Отмотав пленку назад, он снова начал с просмотра ливрей официантов и рюмок на столах, но звонок в дверь заставил его забыть об экране. Звонок был родным - наглым и настойчивым.
      В глазок Дегтярь разглядел круглую физиономию соседа по площадке и, хоть и не очень хотел, открыл ему.
      - Загораешь? - оценил тот сыщицкие плавки.
      - Примерно.
      - Миш, мой "москвич"-калека опять сдох. А мне за Веркой надо в роддом. Забирать наследника надо...
      - А-а, ну да! - вспомнил Дегтярь. - Четыре сто, пятьдесят пять сантиметров...
      - Шесть! Пятьдесят шесть! - гордо поправил сосед. - Гигант! Весь в меня!
      Дегтярь про себя улыбнулся, глазом смерив парня. У того было не больше метра семидесяти росту.
      - А чего надо-то?
      - Дай мне свой "жигуль" на полчаса, - сделал наивные глазки сосед. Ну, на сорок минуточек...
      - Ах, "жигуль"...
      Мысли о лысом человеке из металла мешали сосредоточиться. Ключи отдавать не хотелось, но и жлобом быть не хотелось. Сосед работал плиточником-отделочником в каком-то стройуправлении, шустро переименованном в фирму, и вполне мог пригодиться для ремонта. Хотя бы в ванной. Кафель в ней был родной, еще со времен постройки дома. Страшнее этого кафеля он не видел еще нигде и никогда, но не менял только потому, что уже привык к нему. А сейчас посмотрел на круглое счастливое лицо соседа и понял, что пора менять.
      - На! - подхватив ключи с тумбочки, протянул он их через порог. Только осторожнее. На ключах пластик вовсе порвался...
      - Через порог? - удивился сосед и хотел переступить ногой в приходую, но передумал. - Плохая примета вообще-то... А-а, ладно! Спасибо, родной! С меня поллитра и пончик!
      Под нахлынувшие мысли о металлическом человеке Дегтярь закрыл дверь, постоял у нее с видом философа: лоб наморщен, углы глаз плотно сжаты, губы - как тиски. Постоял, фыркнул и поплелся в зал.
      В новом просмотре видеозаписей лысый казался уже до боли знакомым мужиком. Ничего не поделаешь. Таков эффект телевидения. Один раз подсмотрел, запомнил человечка и уже воспринимаешь его как члена семьи. Что шоу-мена, что депутата, что министра, что лысого с бабочкой как вот сейчас.
      Только бабочка выглядела глупо на такой мускулистой шее. Ей будто бы хотелось улететь, но она не знала, получится ли у нее это. Ведь до этого она никогда не летала.
      Дом и телевизор качнулись одновременно. Стекло, самое большое стекло в окне, лопнуло со звуком кастаньет, и сыпануло осколками по паласу, по серванту и ногам сыщика.
      В испуге вскочив с дивана, он с удивлением посмотрел на людей в телевизоре, которые все так же ходили по экрану и взрыва не замечали. У левой ноги на паласе расплывалось алое пятно.
      "Порезался", - решил Дегтярь и похромал на кухню.
      Здесь стекла уцелели. Сыщик вскинул взгляд на форточку и понял почему. Форточка была прикрыта, а в зале, спасаясь от жары, он наглухо закупорил все створки.
      Следующий взгляд заставил его забыть обо всем сразу. И о форточке,
      и о порезанной ноге, и о человечке с тесной бабочкой на шее.
      У подъезда буйным желтым пламенем горели остатки машины. Огонь
      покрыл все, кроме багажника. Багажник принадлежал его родным
      "жигулям", и сыщик как-то несуразно подумал, как же сосед смог уехать на его машине, если у подъезда остался багажник. А пламя раз за разом стало выбрасывать из себя черный копотный дым, что-то еще раз лопнуло внутри машины, только лопнуло меленько, негрозно. Так лопается щепочка в костре.
      К машине подбежали какие-то люди. Появились ведра с водой. Пламя зашипело, заогрызалось на воду. А сыщик все стоял и никак не мог решиться хоть на какие-то действия. Все происходящее казалось ему кадрами из очередной пленки видеостукача. Непонятным было лишь одно: почему эти кадры цветные? Всю оперативную съемку экономный видеостукач делал на черно-белый формат.
      - Вызовите "скорую"! - заорал кто-то истеричный у подъезда. - В машине - человек!
      - Не лезь! - остановил его еще более истеричный голос. - Он мертвый! Ты что, не видишь какое пламя!
      "Ключи. "Жигули". Роддом. Сосед", - телеграфно, словами - урывками подумал Дегтярь и ему стало холодно. На улице царили тридцать два градуса жары, теперь уже перемешанные с огнем пожара, в квартире тоже было не меньше тех же тридцати двух, только без пожара, а спина и ноги сыщика наливались подвальным холодом.
      То истинное, что составляло сущность Дегтяря, на минуту заставило его забыть о спине и ногах, забыть о машине и глупо погибшем соседе. Оно заставило его вскинуть глаза на дальний край улицы, на припаркованные у тротуара машины.
      Одна из них тронулась, и сыщик до рези сощурив глаза, все-таки разглядел номер. Боль вновь проколола левую ногу. Дегтярь оторвал ступню от пола, балансируя на одной правой, повернул ступню подошвой к себе и рывком вытащил узкую, как ручка, стекляшку из пятки.
      На осколке алела свежая кровь. Ею он и написал на подоконнике
      номер отъехавшей машины.
      Глава пятьдесят третья
      КОНСПИРАЦИЯ - ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ
      Для русского человека любое серьезное дело если оно не обмыто, то это вроде как бы и не дело. Тем более - приезд.
      Подняв рюмку с прозрачной водкой, Топор так и сказал:
      - Ну, дернули за приезд!
      Хотя до этого точно такую же фразу говорил и Жора Прокудин, и Жанетка.
      Просто в этот раз, прохрустев болгарскими солеными огурчиками, Топор впридых высказался:
      - Не-е, Жорик... Зря мы менжуемся. Надо было сходу, как шмотки сбросили, лететь под Клин. Уже б давно "бабки" нашими были!
      - Не спорь, Толик, - устало махнула рукой Жанетка. - Жорик умнее тебя. Он эту историю раскручивал, пусть до конца и доводит...
      - Только б твой поэт не подвел, - обернулся к окну Жора Прокудин.
      - Никакой он не мой! - огрызнулась Жанетка.
      - Ну ладно... Не дуйся. Я в том смысле, что он сюда дорогу-то найдет?
      - Не ребенок! Он в Москве учился. Город знает...
      Троица сидела вокруг стола на кухне. А стол был не круглым, а прямоугольным, как и положено кухонным столам, крытым поверху льдистым пластиком, но только Жорику все-таки чудилось, что сидят они вокруг, как бы у костра, и красные молдавские помидоры, горкой возвышающиеся в вазе в центре стола, напоминали пламя костра.
      - Это вы где снимались? - заметил Прокудин прикнопленную фотографию под полочкой.
      - Я перед отъездом этой старой вешалке дусту под дверь подсыплю, самой себе пьяно сказала Жанетка.
      - В Нью-Йорке сейчас уже светает, - пояснил пустой рюмке Топор.
      - А ты откуда знаешь? - удивился Жора Прокудин. - Ты разве там был?
      - Чего? - не понял, что у него спросила рюмка, Топор.
      - Дусту! Побольше дусту!.. И дверь подожгу!
      - Ну да, - перестал Жорик лезть с вопросами.
      В застольях он всегда пьянел позже Жанетки и Топора. Та штукенция в организме, что отвечает за хмель в башке, заводилась у него как-то замедленно, будто проржавевшая пружина часов. Он не понимал фразы про первую рюмку, пошедшую колом. У него первых три-четыре шли колом. Потом что-то со скрежетом проворачивалось в голове, и мир начинал отделяться от него какой-то пленкой.
      Сейчас он сидел трезвее трезвого, вяло жевал жесткий помидор и думал, что они зря поехали на квартиру к Жанетке. Во-первых, здесь было так же убого и неуютно, как у Топора или у него самого в Измайлове, во-вторых, Босс вполне мог обнаружить их и здесь, а в-третьих... Да, как они ни старались, как ни брели по лестнице, прислушиваясь к шумам подъезда, а на площадки их все-таки встретила старушенция с пустым ведром.. А ведь явно видно было, что не от мусоропровода она шла с ним. Чистеньким, сухеньким оказалось ведро, когда мельком бросил он взгляд на донышко. Имитировала бабка вынос мусора. Явно имитировала.
      Но и спускаться во двор смысла не было. Такси уехало. Старушенция их все равно засекла. И к тому же так после перелета ломило спину, и так муторно, зуболомно болела голова, точно чьи-то крепкие пальцы пытались ее открутить, но никак не могли пересилить шею.
      И еще он уловил насмешливо-загадочный взгляд старушенции, брошенный из-под седеньких бровей. Жанетка, впрочем, ответила еще
      более вызывающим взглядом и так хлопнула дверью, что штукатурка осыпалась на кафель лестничной площадки...
      - Еще можно ей позвонить и, когда она откроет на цепочку, вбросить мышь, - придумала Жанетка. - А-а, каково?
      - Далась тебе эта бабка! - не поддержал ее Жора Прокудин.
      - Бабки, бабочки, бабулечки, - скорее о "бабках" как о деньгах, чем о бабках как людях, проскороговорил Топор. - Почему же приемник не врубился. Когда мы вошли и дверь того... захлопнули?
      - Да ты его в спешке, как сваливали, не включил, - решила Жанетка.
      - Нет, увк... увк... включил!
      - Нет, не включил!
      Звонок в дверь оборвал разгорающуюся перепалку.
      - Я сама, - первой сорвалась с места Жанетка.
      И уже от двери, от паршивого мутного глазка прокричала:
      - Это Беник!
      - Козел он, а не Беник, - громко отрыгнул Топор.
      - Не суетись, - опустил ему ладонь на плечо Жора Прокудин. - Он все равно не в команде. Попользуемся и ноги об него вытрем...
      - Вот это по-нашему, братан!
      На кухню под экскортом раскрасневшейся Жанетки прошаркал долговязый бомж в дырявом клетчатом пиджаке и с намертво слипшимися, торчком стоящими волосами. Под левым глазом синел густой фингал, а шея была такой грязной, будто она состояла не из кожи, мяса и позвонков, а из подмосковной глинистой земли.
      - Нашел! - гордо объявил бомж и улыбнулся.
      Только после этого он превратился в поэта Бенедиктинова. В бледного измученного стихоплета с горящими глазами.
      - Умойся, - предложила Жанетка. - Да хоть здесь, на кухне...
      Властным нажатием ладонью на его затылок она заставила поэта согнуться над раковиной и как собственного ребенка стала его умывать. Бенедиктинов фыркал и стонал. Гуашь из как бы синяка стекала синими струйками, краска для волос с шеи смываться не хотела.
      - Чего ты нашел-то? - первым не сдержался Топор.
      Он не был инициатором этой маскировки под бомжа. Сделать из Бенедиктинова чучело и послать его в разведку мог только Жора Прокудин. Топору не терпелось самому вышибить двери сарая и вывезти мешки с деньгами. Правда, он плохо представлял на чем же он будет их вывозить и поэтому в его воображении мешки вывозились как бы сами собой. По воздуху. Они летели низенько-низенько, в полуметре над землей, и пачки денег внутри них поскрипывали, как кожаные сидения в "мерседесе".
      - Слышь!.. Так чего нашел?!
      - Ф-фух!.. Ф-фых! - ладошками попытался стереть с лица воду Бенедиктинов, но ладошки - не самый лучший предмет для этого. Впитывать капли они не умеют.
      Оттого на лице выпрямившегося поэта лаком блеснула вода, а тонкие синие полосочки от гуаши на шее лежали героическими шрамами. Как у какого-нибудь жигана из колонии.
      - Я нашел этот дом... Там от станции нужно проехать на автобусе восе... нет, девять остановок... Вот... А потом еще идти через лес. Так короче...
      - Большой поселок? - не сдержался Топор.
      - Типичный дачный поселок... Домов так э-э... на восемьдесят...
      - Ого! - за всех удивилась Жанетка.
      - Тот номер... ну, что надо, он как бы с левого краю поселка. У него и с фасада, и с тыла - улицы. Дом хороший, хотя там есть и получше... Вот... Я, как и говорили, - испуганно посмотрел он на мрачного Жору Прокудина, во все дворы подряд стучался... ну, и где открывали, спрашивал, не требуется ли чего по хозяйству сделать... В том дворе... ну, нужном для нас, калитку открыл пенсионного возраста мужчина... Такой, знаете, по внешнему виду из отставников: ровная причесочка, выправка, грудь колесом...
      - Дед, что ли? - только сейчас понял Топор.
      - Да... Седой такой мужчина. Очень благородное лицо... Лет... ну, лет ему примерно шестьдесят пять... Да, где-то шестьдесят пять, не больше... На мой вопрос он ответил так же, как и большинство других жителей поселка: "Не нуждаюсь..." В работе, в смысле...
      - Ну, понятно, - нервно дернул головой Жора Прокудин. - Что - двор?
      - Я успел его осмотреть... Мужчина-то на голову пониже меня. Я рассмотрел... Дом, два сарая...
      - Два? - почему-то удивился Топор.
      - Да-да, именно два...
      - Во дела!
      Мешки с деньгами в придуманной Топором картинке вылетали из одного-единственного сарая. Второго на этой картинке не было. И это отличие реального пейзажа от придуманного как-то враз ударило по мешкам. Они испарились, И Топор испуганно заерзал по стулу, будто это пропали настоящие деньги и пропали именно из-за него.
      - Вот... Два сарая, - сбился Бенедиктинов. - Точно - два... Справа будка, но собаку я не увидел.
      - А цепь была? - тихо спросил Жора Прокудин.
      - Кажется, была...
      - Когда кажется, креститься надо! - осадил поэта Топор.
      - На фасаде дома - три окна. Два внизу и одно, видимо, мансардное... Так вот... Когда я разговаривал с мужчиной в верхнем из них, то есть мансардном, появилась фигура... Мужская... Судя по тому , что голова у фигуры была вровень с верхним срезом окна, рост у человека довольно большой...
      - Лица не разглядел? - выставляя рюмки на столе паровозиком, друг за дружкой, спросил Жора Прокудин.
      - Далеко... Нет, не разглядел... Но вроде крупное...
      - Еще что-нибудь во дворе есть?
      - Качелька детская... Такая, знаете, туда-сюда...
      - А зачем деду качелька? - возмутился Топор.
      - Не перебивай! - приказал Жора Прокудин. - Что еще?
      - Ну, деревья во дворе... Разные... Яблони там, калина, рябина...
      - А это не одно и то же? - удивился Топор.
      - Я сказал, не перебивай! - врезал кулаком по столу Жора.
      Рюмочный паровозик подпрыгнул и развалился. Одна рюмка осталась стоять. Две других раскатились в разные углы стола. Одна добралась до бутылки и звонко чокнулась с ней.
      Стало до тошноты тихо. Топор сидел красным, как помидор, Прокудин еще краснее, лицо Бенедиктинова из бледного медленно превращалось в бумажное.
      - Извините, - еле слышно сказал он. - Можно я схему на листочке нарисую?
      - У тебя есть бумага? - отрывисто спросил Жора Прокудин временную хозяйку квартиры.
      - Где-то есть, - сделала она удивленное лицо.
      - Дай поэту... И ручку тоже... И это... чтоб схему в точном соответствии с размерами. Короче, чтоб масштаб был соблюден. И это... отдельно - схему поселка и как ты к нему добирался... Врубился?
      - Однозначно! - ответил за поэта Топор.
      Его лицо уже приобрело привычный оттенок. Ну, может, было лишь чуть-чуть пунцовее, чем обычно. Все-таки они пили не минеральную воду.
      Пытаясь на ходу пригладить напомаженные под бомжа волосенки на голове, Бенедиктинов поплелся вслед за Жанеткой в гостиную, а Жора Прокудин вернул обе упавшие рюмки в исходное, наполнил их до выгнутой пленки водкой и предложил Топору:
      - Еще по этой выпьем - и все.
      - И все?
      - Ночью на дело идти. До этого еще выспаться нужно. В здоровом теле здоровый нюх. Усек?
      - Однозначно, - чокнулся Топор, расплескав треть своей рюмки. - Поэта берем?
      - А кто ж еще дорогу покажет!
      - Да мы их там, коз-злов! - занес он над столом кулак бывшего боксера.
      - Рожа в окне и будка мне не нравятся, - грустными словами остановил разбег кулака в воздухе Жора Прокудин. - Оч-чень не нравятся. А действовать надо быстро. Пока наши пленники не сбежали...
      - Да ты что! Я их намертво прикрутил к рельсе в том сарае!
      - А если орать начнут?
      - Слабо им... Я сарай сам подобрал. Там заброшенная шахта. Ни один пес не забегает...
      - Нет, все равно надо сегодня брать кассу, - вздохнул Жора Прокудин. Не верю я в рельсы.
      - А чего им дергаться! Хлеба и воды мы им оставили. Жирным банкирам полезно на диете посидеть!
      - Ты даже такое слово знаешь? - удивился Прокудин услышанной "диете", и тут же они оба повернулись на зазвонивший телефон.
      Он был едко-лимонного цвета. Телефоны такого цвета не могут сообщать хорошие новости.
      - Жане-ет, - позвал Жора. - Кто это?
      - Откуда я знаю! - вернулась она на кухню. - Могут квартирной хозяйке звонить. Так часто бывало... Алкаш какой-нибудь... Или ошиблись...
      А телефон звонил и звонил, словно ему было все равно, на третьем гудке снимут трубку или на сорок пятом.
      - Так не ошибаются, - помрачнел Прокудин.
      - А ты сними и скажи чего-нибудь измененным голосом, - предложил Топор. Ты ж умеешь.
      - Ну ладно!
      Оторвав трубку от лежбища и тем самым вернув тишину в квартиру, Жора Прокудин поднес ее к уху и голосом осипшего мужика спросил:
      - Кха- а.. Кха... Але?
      - Здравствуй, Жаиризиньо, - уверенно ответила трубка. - С приездом...
      Переврать его имя в кличку-фамилию знаменитого бразильского футболиста времен Пеле мог только один человек на огромном земном шаре.
      - Здра... равствуй, Босс, - уже своим голосом ответил Прокудин и остановил тем самым в воздухе кусок вареной колбасы.
      Он висел над столом в пальцах Топора и не хотел никуда двигаться. Ни в его рот, ни обратно на стол.
      - Как съездил на похороны? - безразлично спросил Босс.
      - Но... нормально.
      - Сколько бабке-то было?
      Жора Прокудин сразу вспотел. Всех усилий его молодого организма не хватило на то, чтобы вспомнить, что же он говорил Боссу о своей мифической бабуле. В голове барахтались названия деревень. То ли Сидоровка, то ли Петровка.
      - Восемьдесят... шесть, - остановился на такой цифре Жора.
      - У тебя хорошая наследственность. Долго проживешь.
      - Если менты дадут...
      Босс заразительно громко рассмеялся. Он всегда это умел делать. Жора представил его белые изысканные зубы, розовую кожу лица и ему захотелось положить трубку. Но это было бы похоже на вызов.
      - А почему не звонил? - очистив горло смехом, спросил Босс.
      - Там такая глушь... Можно сказать, Африка...
      - Ну да, Кузбасс.
      - Алтай, - с удовольствием произнес Жора.
      Хорошо хоть это не забылось. А вот село все равно не вспомнилось. То ли Сергеевка, то ли Софроновка...
      - И это... у меня к тому же "мобилу" украли, - с облегчением сказал правду Прокудин. - Вместе со всеми вещами. В поезде.
      - Ты же говорил, что летишь самолетом!
      - До Барнаула - да. А дальше нужно еще немного поездом...
      - И тебя обчистили?
      - К сожалению, да.
      - У меня, честно говоря, в голове не укладывается, что тебя
      кто-то мог обуть... ну вот не вижу я в тебе лоха, Жапризиньо...
      - Я тоже не видел. Пока не обчистили... Ночью дело было. В купе.
      Нас, видно, газом усыпили, а потом...
      - Нас - Это ты, Топор и Жанетка?
      Босс просвечивал сильнее рентгена. Можно было соврать про случайных соседей по купе, попутчиках, ставших вместе с ним жертвами ограбления, но из трубки струилось нечто такое мощное, действительно похожее на радиоактивные лучи, что Жора Прокудин не стал сопротивляться.
      - Да. Они со мной ездили. Друзья все-таки...
      - А тебя не смутило, что своим отъездом вы сорвали все наши планы? Не смутило?
      - Босс, но ведь похороны! Святое дело! Если бы...
      - А за вами хвоста оттуда нет?
      - Да ты что, Босс! Мы в шесть глаз секли! Все путем!
      Колесо колбасы наконец-то опустилось в рот Топору, и он принялся его жевать так медленно, будто оно было раскаленным.
      - Ладно. Это не телефонный разговор, - решил Босс. - Никто из вас мне звонить не должен. Запомнил?
      - Ну, это и так ясно...
      - Не умничай!.. Я вас сам найду. Понял?
      - Да.
      - Заграничные паспорта у вас тоже украли?
      - Я же говорил, все вещи. А в чемоданах в том числе были и паспорта...
      - Ладно. Я новые сделаю...
      Голос Босса начинал звенеть. В нем все сильнее звучал командный металл. Кажется, еще немного - и он станет кричать по-военному рубленными словами: "Молчать! Стоять! Выполнять!" А Жора наконец-то вспомнил: Ивановка. Вспомнил и будто свалил с плеч самого Босса. Даже шея радостно заныла.
      - Из квартиры не высовывайтесь, - продолжал командовать Босс. - Я имею в виду сегодня. Ночью переедите к Топору...
      - А почему не ко мне?
      - Я сказал, к Топору!.. Но только ночью. В пути пару раз смените машины. Понял?
      - Ну это ясно.
      - Когда приехали ничего подозрительного не заметили?
      В голосе Босса впервые прозвучала тревога. До этой минуты он вообще представлялся Жоре Прокудину чем-то похожим на
      непробиваемый сейф.
      - Нет, ничего не заметили, - соврал Жора, хотя перед глазами диском вращалось дно из ведра бабульки.
      - К окнам не подходите. Свет не зажигайте, - продолжал инструктировать Босс.
      - А чего так? Что-то случилось?
      - Боюсь, что вас уже засекли.
      - Кто?! - дернулся на стуле Прокудин и тем самым остановил процесс разжевывания колбасы кривыми зубами Топора.
      - Если уцелеете, объясню.
      И положил трубку.
      - Ты чего так вскрикнул? - первой уловила гудки в трубке Жанетка.
      - Случайно.
      - А если честно?
      - Я же сказал, случайно!
      - Босс не знает о банке?
      - Нет... Вроде бы нет...
      Применительно к Боссу Жора ничего не мог сказать наверняка. Разговор до того взбодрил его, что ни о каком сне не могло быть и речи, но он все-таки скомандовал:
      - Кончаем базар! Всем - спать! Ночью будет работенка!
      Глава пятьдесят четвертая
      КАРАКУРТ - ВЕСТНИК СМЕРТИ
      С первого взгляда на шофера Дегтярь понял, что ошибся. От дверей школы к машине шел... негр. Пестрая рубашка на его груди смотрелась вызывающе, хотя негру, скорее всего, так не казалось. Африканские гены в человеке с русской фамилией делали свое неторопливое дело, и он не мог так уж разительно отличаться по привычкам в одежде от своих далеких соплеменников.
      "Дитя фестиваля молодежи и студентов пятьдесят седьмого года", - решил про себя Дегтярь и встал на пути негра.
      - Гражданин Иванов? - с чрезмерной вежливостью спросил он его.
      - А в чем дело? - с такой же вежливостью на чистейшем русском языке поинтересовался негр.
      - Я - майор милиции, - развернул Дегтярь просроченное удостоверение. Я отвлеку вас на десять минут. Не больше.
      - У меня вообще-то контрольная. Через семь минут с половиной, продемонстрировал дешевые часики на запястье негр Иванов.
      - Тогда всего пять.
      - Слушаю вас. Я только сумку с тетрадями из машины заберу. Надо же предыдущие контрольные раздать.
      - Алгебра? - показав недюжинные математические познания, спросил Дегтярь.
      - Геометрия.
      - Хорошая наука. Синус. Косинус. Тангенс. Котангенс... А скажите, какая может быть контрольная в школе в конце августа?
      Негр снисходительно улыбнулся. При этом его крупные губы стали еще крупнее.
      - Ну, во-первых, это не школа, а лицей. А во-вторых, у нас именно сейчас идет отбор учеников из других школ в класс с углубленным изучением математики...
      - Понятно.
      Последний элемент подозрительности исчез, и Дегтярь почувствовал, что нужно говорить правду. Тем более, что до начала контрольной осталось уже не семь с половиной, а четыре минуты ровно.
      - Вчера была взорвана машина во дворе дома...
      - А-а!.. Знаю - знаю! - перебил негр Иванов. - Но, к сожалению, я не видел момента взрыва. Я как раз пытался завести свой могучий "Запорожец". Я очень спешил по делу, поэтому не стал вылезать из машины. А потом я по складу характера не люблю все чрезвычайное: взрывы, перестрелки, ограбления...
      - Вы ничего подозрительного не заметили? Бегущих или просто идущих людей... Я имею в виду момент до взрыва. Или кто-то слишком быстро отъехал из припаркованных машин сразу после взрыва...
      - Бегущих? - сжал негр Иванов белые морщины на черном лбу. - Нет, не видел... А идущих... Ну, там много кто шел... Москва все-таки. Людей много.
      - А машины?
      - Кто-то впереди меня отъехал. Вроде даже шины взвизгнули. Но я как-то... Знаете, когда твоя колымага не заводится, а ты спешишь, а слева горит взорванная машина и к ней бегут люди, а на душе ото всего так тошно...
      - Марку машины не заметили?
      - Взорванной?
      - Нет. Отъехавшей, - еле сдержался Дегтярь.
      - Что-то импортное... Угловатое... Типа "вольво"...
      - "Вольво"?
      Почему-то сразу вспомнилась Лялечка. Неужели это была она?
      Ладонью Дегтярь провел по бороде, будто бы стирая наваждение. Он не верил, что Лялечка была способна на теракт. Но она могла заказать Дегтяря. Тому же лысенькому с бабочкой. А тот, в свою очередь, мог нанять хорошего подрывника. А женское любопытство толкнуло Лялечку на просмотр документального фильма ужасов.
      Додумав весь сюжет до конца, сыщик вспомнил, что в Москве не одна тысяча машин марки "вольво", и ненависть к Лялечке чуть поослабла.
      - Скажите, гражданин Иванов, а номер модели вы не запомнили? - уже без надежды спросил Дегтярь.
      - Вы имеете в виду регистрационный номер? Нет. Вроде семьдесят семь было - и все...
      - Ну, это понятно. В Москве у всех - семьдесят семь... А номер модели? Ну, там семьсот сороковая или девятьсот шестидесятая...
      - Я в этом вообще не понимаю. Так, в общих чертах... Вроде было слева на багажнике написано по-английски "вольво" - и все...
      - Не густо.
      - Извините, уже минуту назад началась контрольная, а я тут с вами...
      Сыщик без радости пожал руку негру Иванову и под рукопожатие почувствовал, что домой возвращаться нельзя. Вечером ему по горло хватило слез вдовы соседа, которая в истерике орала: "Это ты, сыскарь, убил его своей машиной! Ты! Ты! Ты!" А он и не спорил. Следователи, приехавшие на час позже "скорой", вяло допросили Дегтяря и растворились в толпе, даже не опросив свидетелей.
      И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет
      заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.
      Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.
      На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы - такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.
      Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее - в единственную комнату.
      В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они
      принадлежали особе женского пола.
      - Убери свою подстилку из хазы! - приказал сыщик.
      - Она это... не местная, - сипло промямлил парень. - Ей итить некуды...
      - Я сказал, убери! - отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.
      За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.
      - Каракурт, - властно обратился он к парню, - я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...
      - Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...
      - И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?
      - Сдался я им!.. Я - нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...
      - И это... Шириво свое прекрати, - посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.
      - Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...
      - Каратэ не забыл еще?
      - Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...
      "Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.
      - Слушаю, - прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.
      - Это ты, милой? - с диковинным ударением спросила старушенция.
      - А кто это?
      - Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?
      - Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?
      - Да, милой...
      - Что делают, не знаете?
      - Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?
      На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:
      - Обязательно.
      - Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный - ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...
      - То есть их уже там четверо? - удивился Дегтярь.
      - Я и говорю!.. Заарестуйте их?
      - Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".
      Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.
      - Ты когда в норме будешь? - пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.
      - Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху - Зе... зеленое... По-олный умат!..
      - Вот сучара!.. Как специально!
      Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.
      Глава пятьдесят пятая
      Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.
      Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.
      Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.
      Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.
      Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.
      - Ты чего, Ральф?!
      Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.
      - Взбесился? - выросла за спиной человечка огромная фигура.
      В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору - второе. Поэт
      Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.
      - Он кота укокошил! - первой поняла фигура и радостно рассмеялась. Хор-роший у тебя пес! Прямо охотничий!.
      - Надо же... Кота... А если соседский? - так тихо произнес седенький, что его слова еле долетели до забора.
      Прошаркав галошами, одетыми на босу ногу, он склонился над мертвым котом, изучил его раздавленную челюстями Ральфа голову и тихо обрадовался:
      - Не-ет... Не соседский...
      - Бросай пса! - прикрикнула фигура. - Иди. Тебе сдавать. У меня буро!
      - С чего это? - недовольно обернулся седенький.
      - А как ты к двери рванул, так и сложилось буро... Не веришь?
      - Нет, конечно! Надо переиграть!
      - Я не согласен!
      Седенький заботливо, как ребенка, погладил по голове Ральфа, пса-дворянина, вымахавшего размером с теленка, что-то шепнул ему на ушко и прошаркал назад к двери.
      Желтая полоса исчезла, и Жора Прокудин зло прошипел:
      - Бе-еник, не лезь туда. Попадешь под ветер. Пес учует...
      - Нормалек, - обрадовался Топор. - Все-таки двое. Амбал - мой. Седой твой. Беник на стреме...
      - С него стрема, как со свиньи балерина... Ладно. Почапали.
      Согнувшись, как солдаты, идущие в атаку под пулями, они вслед за Жорой Прокудиным перебежали вдоль забора к дереву, ветви которого нависали над досками, послушали полуночную тишину поселка. Внутри нее взбрехивали собаки, далекой пчелой жужжал какой-то механизм - то ли пилорама, то ли циклевальная машина, шумели сонной листвой деревья.
      - В темпе вальса, - скомандовал Жора Прокудин и первым подтолкнул в поясницу Топора.
      Вторым перелез Бенедиктинов, за ним - Жора - руководитель.
      Приземлился он громче других, и Ральф, уползший в будку обдумывать свои собачьи мысли про тупого кота, не пожелавшего убежать, вновь вскочил на ноги. Огромный мокрый нос всосал в себя, наверное, два кубометра воздуха, но ничего не уловил, кроме запаха горячих досок будки и медленно оседающей кошачье й вони. Сторожевой долг все-таки вытолкнул пса наружу, и вот теперь он точно уловил хруст веточки. Повернул туда морду, и ярость кровью ударила в голову. Запах! Там все-таки был запах! Ветер-помощник юркнул по двору и донес его до мокрого собачьего носа.
      - Ну что у тебя опять! - повторно уложил через двор желтую
      полосу седенький человечек. - Я из-за тебя комаров в дом напу...
      Вопреки уже уточненной диспозиции Топор кинулся именно на деда.
      Сбив его вбок, он пролетел еще метра два в воздухе и мешком
      шмякнулся на хилое, вовсе не сопротивляющееся тело.
      - Не надо! - неожиданно шагнул в желтую полосу Бенедиктинов и вновь выкрикнул: - Не убивай его! Он такой старе...
      И тоже не успел договорить.
      Ночь грохнула залпом карабина, и поэт как-то странно, нелепо подпрыгнул на месте, одновременно сгорбившись, и тут же осел на траву. Неимоверным усилием подняв голову, он немо, одними губами что-то еще сказал и завалился на бок.
      - А-а! - с ревом вскинулся Топор.
      Под бешеный, уже перешедший в хрип лай Ральфа, он перепрыгнул порог, схватил табуретку и швырнул ею в здоровяка, перезаряжающего карабин. Углом сидения табуретка угодила в голову парню, и он, пытаясь удержать равновесие, выронил карабин и по-кошачьи стал хвататься за воздух. Теперь зверьком кинулся на падающегог и с запаху ткнул ему ноги в грудь. Парень захрипел и все-таки уцепился пальцами левой руки за палочку. С нее с жестяным грохотом посыпались кружки, ложки, вилки.
      - Ха-а! - Кулаком нанес удар Топор снизу, под челюсть, и с удивлением обнаружил у себя на шее чьи-то холодные слабенькие пальчики.
      Почему-то подумалось, что это - смерть, и он, двумя локтями махнув себе за спину, ожидал наткнуться на что-то костистое и твердое, а на самом деле локти вмялись будто бы в пух. И пальчики сползли с шеи.
      Обернувшись, он увидел скорчившегося седого старикашку. А увидев, тут же забыл. Самым страшным был все-таки не он.
      - Потанцуем! - по привычке, привитой в зоне, выкрикнул Топор вызов здоровяку и замер статуей со сжатыми у груди кулаками.
      Прислонившийся спиной к стене дома парень смотрел на него остывающими глазами. Из-под ножа черно стекала кровь, и в этом единстве глаз и крови было что-то зловещее.
      - Бе... Бе... Беник того... наповал, - шатаясь, вошел в дом Жора Прокудин.
      - Ты где был, падла! - обернувшись, брызнул кровавой слюной Топор.
      Из разбитых непонятно обо что губ стекала по шее струйка, а лицо было таким страшным, что даже осатанелый лай собаки выглядел писком мыши.
      - В кустах сидел, да?! В кустах?!
      - Я... я споткнулся, - еле слышно ответил сухими губами Жора Прокудин. - А ты сам тоже... того... Зачем на деда? Дед был это... мой...
      Он со страхом посмотрел на рукоятку ножа в груди парня, на его бледнеющее лицо, потом на драный галош, валяющийся у ноги старикашки, и, чуть не плача, спросил:
      - То... Толян... чего ж теперь делать, а? Это же мо... мокруха...
      - Да заткни ей глотку! - взревел Топор, схватил с полки кухонный хозяйский нож и вылетел во двор.
      Качающимся взглядом Жора Прокудин проводил его спину, шагнул правее и его глаза теперь уже остекленели. Топор подбежал к псу, в порыве вставшего на задние лапы, и странно затанцевал перед ним. Ральф хрипел и пытался порвать цепь, но даже его мускулистое тело не могло совладать с металлом.
      - Х-хэк! - выкрикнул Топор и махнул рукой справа налево.
      Таким движением дирижер заставляет умолкнуть оркестр.
      Цепь звякнула, и хрипение пса перешло в странное бульканье. Ральф будто бы прополаскивал горло.
      А стоящий спиной к Жоре Топор взмахнул руками теперь уже вверх и с прежним хыканьем опустил ее. Так закрывают капот машины, которую уже невозможно отремонтировать.
      Спотыкаясь и держась рукой за стены, Прокудин выбрался из дома, с минуту постоял на качающейся земле и только потом добрел до детской качельки. Прямо под нею лежал на боку поэт Бенедиктинов, и у него было такое лицо, будто он теперь наперед знал, что произойдет с Жорой и Топором, но еще не решил, стоит ли им об этом рассказывать.
      Прокудина мутило. Согнувшись, он по-рыбьи хватал ртом сухой теплый воздух, глоток за глотком вбивал в горло кадык и никак не мог вбить его на прежнее место.
      - Чего стал! - одернул его Топор. - Пошли мешки искать!
      - Ка... как... кие мешки?
      Сначала Жора увидел пса, лежащего на боку с перерезанной глоткой. Он еще дергался, и нож в его спине раскачивался, словно Ральф пытался вытолкнуть его из себя. Потом Жора увидел Топора. Точнее, его спину. Она удалялась в сторону левого сарая, но удалялась как-то странно, вроде бы совсем не уменьшаясь в размерах.
      - Ме... ме... ах да!.. Мешки, - вспомнил Прокудин, оторвал руки от шершавой трубы качельки, и муть снова вернулась в голову.
      Обжав виски ладонями, он со стоном пересек двор, перешагнул порожек сарая и чуть не умер со страху от радостного вскрика Топора:
      - Вот они, ро-одные! За поленицей!
      Голову будто сменили. За секунду. Или того быстрее. Прежнюю, замутненную и ничего не соображавшую, выкинули во двор, а взамен привинтили другую - чистую и прозрачную.
      - Деньги?! - метнулся к поленице Жора Прокудин. - На месте?!
      - Они! Они!
      Топор стоя лежал на стене из черных полиэтиленовых мешков и плакал. Слезы, смешиваясь с кровью у губ, ложились на скользкую ткань мешков, но в нее не впитывались. Мертвое не впускало в себя живое.
      - Ты посмотри, сколько их здесь! Ты посмотри! - рыдал Топор.
      Жорик вырвал из-под куртки рацию и без дрожи в голосе запросил: "Жанет, ты как?"
      - Жду, - грустно ответила она. - Чего вы так долго?
      - Стрельбу не было слышно?
      - Чего-то хлопнуло вдалеке... А это стрельба? Толик жив?
      - Жив, - подумав, не стал он ничего говорить о Бенедиктинове. - Живее всех живых... Мешки - наши. Гони фургон. Я буду у ворот. Смотри по схеме не перепутай улицу!
      Топор все так же стоя лежал на мешках, но теперь он еще и пытался их обнять.
      - Толян, пошли, - позвал его Прокудин. - Мы такой шухер подняли! А что если соседи прибегут!
      - Я их урою, - не отрывая рук, прохрипел Топор. - Из карабина. Они у меня кровью умоются!
      - Ты деда что... тоже убил?
      - Откуда я знаю! Чайником он об стол треснулся. Это я точно видел. На столе еще карты лежали... Жора первым переступил порог дома. Переступил и чуть не онемел. Седого старичка на полу не было. Сиротливо лежал галош. Лежал и молчал. Будто знал, куда сбежал дед, и издевался над грабителями.
      - Все... Кранты, - опять ощутил Жора Прокудин, что у него сменили голову. - Он ментов вызовет... Он...
      Топор выбежал во двор, посмотрел на смятую справа от крылечка траву и крикнул:
      - Туда!
      Жора еле нагнал его у забора с тыла у дома. Голову мутило, но в сто раз сильнее, чем у качелей. Казалось, что внутри нее плескалось что-то желто-зеленое и ядовитое.
      - Вот он, с-сука! - первым заметил лежащего у забора деда Топор.
      - Не... не уб-бивайте меня, - под всхлип попросил он. - Я не скажу про вас если что...
      У деда, судя по всему, не хватило сил перелезть забор. Он дополз
      до него и теперь лежал бревном и не мог даже пошевелиться.
      - Ре-обра... У меня ре-обра сломаны, - на одной ноте пропел он.
      - Не надо, - взялся Жорик за подпрыгивающее запястье на правой руке Топора. - Он не скажет...
      - Знаем мы таких!
      Гул автомобильного движка заставил их обоих повернуться в сторону двора.
      - Жанетка! - первым произнес Жора Прокудин, и ему стало еще страшнее, чем до этого.
      Наверное, потому что самое трудное и важное начиналось сейчас. А о том, что уже произошло, он как-то и забыл.
      Глава пятьдесят шестая
      И БУДЕТ ЧАС, КОГДА ЖИВЫЕ ПОЗАВИДУЮТ МЕРТВЫМ
      Новенький фургон "Газель" свернул с проселочной грунтовки в ночной лес, поплясал минут десять на буграх и впадинах, вырулил на крохотный пятачок в березняке и остановился.
      Жора Прокудин лег лбом на баранку и замер.
      - Ты чего? - повернула к нему заплаканные больные глаза Жанетка.
      - Не могу... Мотор болит, - не отрывая лба от тугих витков проволоки на руле, показал он на грудь.
      Молчание Топора было самым лучшим дополнением к их диалогу. Он смотрел на сереющее небо и думал, что если у людей есть души, то душа Бенедектинова поднималась к этому мрачному серому небу рядом с душой убившего его охранника, и в этом их параллельном полете была какая-то несправедливость. А потом он представил, что и его душа точно так же вознесется на небо рядом с душой умершего в те же секунды монаха, кристальнейшего человека, и ему стало скучно от подобного равенства, царящего на небе в отличие от земли.
      - Давайте похороним Бенедиктинова здесь, - сказал в пол Жора Прокудин. - Он как-то говорил, что любит березы...
      - Когда он это говорил? - удивился Топор.
      - Или отвезем его в морг... Как неопознанный труп... Откуда он хоть родом?
      - Ему - все равно, - сухим горлом произнесла Жанетка.
      - Жорик, я так больше не могу, - открыл дверцу Топор. - Давай посмотрим, сколько денег в одном мешке... Потом перемножим на число мешков и...
      - У сыщика в книжке ясно было записано - два миллиарда долларов...
      - Значит, там не рубли, а доллары?
      - Ты меня удивляешь, Топор! - еле поднял голову с руля Жора Прокудин. - Кто же хранит такие деньги в рублях! Подели два миллиарда на число мешков - и все...
      - Нет, не могу!
      Топор выпал из машины, прополз на четвереньках по мокрой траве, с трудом встал. Поясница болела так, будто ее перепилили.
      - Дождь будет, - заметил он, что посеревшее небо на западе стало темнеть. - Сильный дождь...
      Он вернулся к машине, достал из бардачка два ножа с почерневшими
      лезвиями и, не взглянув на них, зашвырнул к деревьям.
      Березы вздохнули и быстро-быстро заговорили о чем-то на своем
      языке.
      - Нет, не могу! - окончательно решил Топор. - Я должен их понюхать! Должен! Я не могу!
      Он обошел фургон, распахнул дверцы и, не глядя на лежащего поперек машины на спине Бенедиктинова, ухватился за самый верхний мешок и выволок его наружу.
      В робком свете сумерек он казался еще чернее, чем до этого. Как будто по пути от дачи его еще разок подкрасили.
      Костистыми пальцами Топор ощупал бока мешка. Пачки четко угадывались. Продолговатые, твердые, с колючими углами. Самые приятные пачки в мире.
      Закрыв глаза, Топор представил синее-синее море, белую-белую яхту и себя самого на борту этой яхты. Потом он попытался еще раз представить Нью-Йорк, город, где полно автомобилей, девиц и жвачки, и ничего не увидел.
      Слева, за лесом, кто-то очень сильный переломил ствол дерева, и от него под всплеск молнии во все стороны полетели похрустывающие на лету щепки. Глаза Топора удивленно распахнулись, но света, рожденного молнией, уже не увидели. Они опоздали.
      - Толян, гроза начинается! - не вылезая с водительского места, прокричал Жора Прокудин. - Кончай самодеятельность! Поехали! Процесс уже пошел!
      - Да-да, едем... Сейчас поедем, - под нос ответил Топор и вынул из кармана перочинный нож с наборной, зековской, ручкой из разноцветного пластика. - Только понюхаю. Хоть на секундочку "баксы" понюхаю...
      Осторожно, стараясь не задеть пачки, он провел на боку мешка линию сантиметров в двадцать длиной. Просунул в надрез руку и ощутил приятное волшебное тепло. Хотелось вечно держать пальцы на плотных, перетянутых крест-накрест пачках.
      - Мои-и... Ро-одные мои, - простонал он.
      Бережно, стараясь не порвать дальше надрез, Топор вынул из мешка пачку и понюхал. Запах был затхлым и совсем неприятным. И еще банкноты оказались почему-то чуть короче, чем доллары.
      Пальцем он разорвал бумажный крест на пачке и с удивлением посмотрел на портрет курчавого очкарика в левой части купюры. Таких молодых президентов Топор не видел ни на одной долларовой банкноте. В центре бумажке под густыми зелеными волнами, похожими на сетки против комаров, очень четко читалась надпись на чистейшем русском языке: "100 билетов".
      Номер и серия, наложенные на еще одну цифру "100", но уже в правом верхнем углу банкноты, на секунду опять вернули в душу Топора уверенность, что это все-таки деньги, просто неизвестные ему. Он перевернул бумажку и на обороте не нашел ни номера, ни серии. Витиеватые буковки на фоне дурацких узоров болотного цвета повторяли уже прочитанную фразу о ста билетах. Только сотня была написана не цифрами, а буквами.
      Наклонив купюру к робкому свету, Топор засек своими неизмученными чтением глазами розовые нитяные ворсинки. На рублях и долларах он видел точно такие. Или примерно такие. Счастье на секунду вернулось и вновь ушло. Что-то не пускало его вовнутрь. Поперек груди стояло что-то неудобное, чужое, и он боязливо крикнул в сторону кабины:
      - Жо-ор, а посеки, что за деньги такие!.. У нас такие выпускались?
      - Ну чего ты пристал?! - выпрыгнул на мокрую траву Жора Прокудин. Поехали! Дались тебе эти мешки! Дома пересчитаем!
      - Посмотри... Это, кажись, не деньги... Написано: сто би... билетов...
      - Как... не деньги?!
      Прокудин за секунду преодолел пять метров по скользкой земле, вырвал из рук дружка банкноту и поневоле открыл рот.
      - Вроде я этого очкарика по телеку видел, - сощурился Топор. - Или в Приморске встречал. Уже не помню. Но в Стерлитамаке точно его не видел...
      - Еш твою мать! - как-то странно, совсем не смыкая губ, вымолвил Прокудин.
      - Что-то не так?
      - Это... это же... ма... ма... мавродик...
      - А сколько он стоит?
      - Ни... ничего он не стоит, - еле произнес Жора. - Совсем ничего...
      - В натуре?.. А красивая бумажка... И это... смотри - водяные знаки есть... Вот посмотри наскрозь...
      - Мама мия!
      Жора Прокудин упал на колени к мешку, с усилием потянул полиэтилен на месте разрыва в разные стороны. Черная ткань грустно пропела что-то типа: "И-и-у" и выпустила на мокрую траву кучу плотных, крест-накрест перевязанных пачек.
      - Точно... Ма... мавродики, - обвел их ошалевшим взглядом Прокудин. Мавродики... Мавродики... Мавродики.
      Он говорил, а пальцы рвали и рвали бумажные кресты, и из под них освобожденно, с шуршанием рассыпались по росистой траве псевдоденьги с портретом курчавого парня в огромных очках. Сжав мясистые губы, он внимательно смотрел с тысяч зеленых бумажек вправо, на деревья. Он боялся встретиться глаза в глаза с Жорой Прокудиным.
      - Это - ноль! Полный ноль! Тащи еще мешок!
      По-стариковски сгорбившись, Топор прохромал к фургону, вырвал из его горячего нутра еще одного черного уродца.
      - Поехали! Дождь начинается! - шатаясь подошла к ним Жанетка. - Что вы тут кавардак устроили?
      - Дай нож! - заорал Топору Жорик. - Где нож!
      - Вон в траве...
      - Дай... Я сам...
      Схватив зековскую реликвию, Прокудин сверху, как Топор в собаку, воткнул его в мешок, рванул вниз. Нож соскользнул по пачкам, воткнулся острием в коленку.
      - А-а!.. Топор, с-сука! Ты не нож подсунул, а дерьмо! Твой нож порезал меня! Мне больно! Мне оч-чень больно!
      И тут же забыл о темнеющей на коленке штанине.
      - Мавродики!... И в этом мешке они! Топор, падла, тащи следующий!
      - Что это такое? - кровавыми глазами обвела Жанетка усыпанную странными зелеными бумажками траву. - Что это?
      - Ты никогда не играла в билеты "МММ"?! - вскинул голову Жора Прокудин.
      - Нет... Так это деньги "МММ"?
      - Это не деньги! Это дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!
      Следующий мешок Топор разорвал сам. Зубами. Купюры бумажными конфетти рассыпались по уже валяющимся пачкам. В этом мешке они были не упакованы.
      По ним точками, марая бумагу, застучал дождь. Лес вокруг потемнел, сгрудился. Он будто бы хотел раздавить странных пришельцев, но поляна, последнее прибежище утренних сумерек, не пускало его.
      Из машины летел мешок за мешком. Нож с окровавленным лезвием вспарывал их почти на лету. Вспарывал как бараньи туши. И так же, как из туши, из них сыпались внутренности. Одни и те же. Одни и те же.
      - С-сука Гвидонов! Я сам задушу его! - заорал почерневший Жора Прокудин. - Прямо сейчас... В аэропорт... Я... Я... Ты помнишь тот сарай?! - повернул он к Топору страшное лицо.
      - Наверно... Ну, если надо найду... Там шахта какая-то...
      - Чего замер?! Кидай мешки!
      - Да-да, я сейчас... Я кидаю...
      Швырнув очередной мешок, он оступился, заскользил ногой по днищу фургона и поневоле толкнул Бенедиктинова. Поэт послушно перевалился на другой бок, протолкнул своим холодным телом воздух и упал ничком на купюры.
      - Уроды! Что вы делаете?! - вскинула пальцы к распухшим губам Жанетка. - Ему же больно!
      - Уже не больно, - прохрипел порванной глоткой Жора и пятерней стер с лица капли дождя, перемешавшегося с каплями пота. - Уже никому не больно... Ни-ко-му...
      Очередной мешок зацепился за провод, торчащий у двери фургона, с писком разорвался и вывалил на ноги Бенедиктинова какие-то новые бумажки. Они были крупнее мавродиков, но деньги все равно не напоминали.
      - Что это? - с последней надеждой в голосе спросил Топор.
      Ножом Прокудин вспорол заклейку, и вид Московского Белого дома в игривой овальной рамочке окончательно вывел его из себя.
      - Это - ваучер!.. Приватизационный чек!
      - А его нельзя продать?
      - Это такое же дерьмо, как мавродики... Только... только это чу... чу... чубайсик...
      Упав на колени и совсем не ощутив боли в правой ноге, он закрыл ладонями лицо и с минуту не двигался. Замер на корточках и в опустевшем фургоне Топор. Молчала и упрямо не отнимающая от губ пальчики Жанетка.
      Дождь перешел в ливень. Частые крупные струи секли по деревьям, по земле, по глупым смешным бумажкам, по людям, пытающимся что-то понять в своей странной, почти мертвецкой окаменелости.
      - Госпо-оди! За что-о?! - первым нарушил молчание Жора Прокудин.
      Вскинув руки к небу, он вроде бы пытался дотянуться или до чего-нибудь осязаемого, важного, до того единственного, что могло утешить его сейчас. Пальцы хватали прозрачный, совсем непрочный воздух и опоры не находили. Холодный злой дождь сек по лицу, по груди, по тянущимся ввысь рукам. По деревьям он не бил с такой яростью.
      - За-а что-о-о?! - волчьим воем взвыл Жора Прокудин и на секунду ослеп от вспышки молнии.
      - За все-о-о, - простонал в ответ лес. Или небо. Или дождь. Или Гром.
      - Отда-ай мои де-еньги! - потребовал у голоса Жора Прокудин.
      - Еньги... еньги, - перекривил лес. Или небо. Или дождь. Или гром.
      Нет, грома как раз и не было. Он отдыхал перед очередным всплеском молнии. Гром - существо подчиненное. Раньше молнии ему вылазить не резон.
      - Отда-а-ай! - глотая холодные капли дождя, заорал Жора.
      Он ожидал попугайского ответа "Ай-ай". На самом деле то невидимое, с чем или с кем он разговаривал, ответило:
      - Бери. Ты взял, что хотел.
      - Я не это хотел! - замотал он мокрыми перепутавшимися волосами. - Это не деньги! Это бесполезные цветные бумажки! Это фуфло!
      - Когда-то и они имели цену. И немалую...
      - Мне плевать на то, что было. Ты подай мне сейчас! И только деньги! Настоящие деньги, а не это барахло!
      - Зря ты так... Когда-то советский червонец ого-го сколько весил! На десять рублей можно было купить много-много мяса или еще больше хлеба, или три бутылки водки...
      - Вре-о-ошь! - швырнул Жора Прокудин комок из грязи и мавродиков в противное говорливое существо. - Три флакона водяры не дали бы! Даже тогда, когда она, говорят, была по три шестьдесят две! Не дали бы! Понял, коз-злина!
      - Водка была и по два шестьдесят. При той же купюре. А вуот пойди
      сейчас с нею в магазин, дадут бете хоть щепотку соли за нее? А?
      Дадут?
      - Нет, - обмер Жора. - Не дадут...
      - Вот видишь. Прийдет время - и за нынешние деньги ты ничего не купишь. И поймешь их истинную цену. Ты понял? Ни-че-го...
      Под издевательское "го" сверкнула молния, и Жанетка испуганно закричала:
      - Тодик, тащи его в кабину! Он сошел с ума! У него крыша поехала! Он бредит! Он с кем-то говорит!
      Слова рвали ее нежное горло, лезвиями резали изнутри. Ей было до озноба страшно.
      Ливень пошел стеной. Он будто бы хотел отгородить Жору Прокудина от остальных, отгородить от мира. Либо он намеревался его убить, либо сохранить.
      - Ну почему ты стоишь, Толичек?! - взмолилась Жанетка.
      От ее прически не осталось и следа. Фонтан волос опал и растекся
      по щекам и шее. Слезы в ее серых глазищах казались каплями дождя.
      - Забери его в кабину! Забери! Ты же видишь - он молится! Он
      целует землю!
      Топор никого и ничего не слышал. Даже раскатов грома. Он слепо смотрел из пустого вонючего фургона на красивые бумажки, медленно смешиваемые дождем с землей, медленно им хоронимые, и самого себя ощущал такой же пустой, зарываемой в землю бумажкой. Цены у этой бумажки не было. Ноль. Просто ноль.
      - Вот это обули так обули, - тихо произнес Топор и закрыл глаза.
      Он подумал, что в эту минуту из них четверых самый счастливый Бенедиктинов.
      Глава пятьдесят седьмая
      КИНОФЕСТИВАЛЬ НА ДОМУ
      Коснувшись двери кончиком носа, Дегтярь долгим, до звона, до пустоты в голове, вздохом принюхался к ней. Дверь пахла трухой, пылью и чем-то еще очень похожим на мочу.
      - Ты? - спросил он ее.
      - Я...Я, - нетерпеливо ответила дверь пацанячьим голоском.
      Он уже не раз слышал его, и пальцы без страха повернули фиксатор замка. С лестничной площадки в нос ударил запах подгоревшего лука. Он был настолько домашним, безобидным, что Дегтярь успокоился еще сильнее.
      - Заходи. Быстро, - за плечо втащил он в прихожую прыщавого паренька и захлопнул дверь.
      Горький запах лука остался. И почему-то подумалось, что он мог замаскировать собою что-то угрожающее, хотя Дегтярь и не знал, как на этот раз будет пахнуть опасность. Последним, что запомнилось. Была гарь горящей машины или, если уж точнее, покрышек машины. Едкая, мутящая голову как плохое вино.
      - Иди за мной на кухню, - приказал сыщик и первым двинулся в указанном направлении.
      Паренек с опущенным правым плечом поплелся за ним. Он очень боялся ударить картонную коробку о стену. И все-таки ударил. Когда ненароком бросил взгляд в комнату и увидел в углу на куче тряпья свернувшегося калачиком худющего парня. Синие трусы на нем выглядели шароварами.
      - Чего встал?! - одернул парнишку Дегтярь. - Забыл чего?
      - Нет-нет... Я все взял... Как просили...
      - Просят на паперти. А я приказываю!
      Быстрым трусливым взглядом парнишка мелькнул по строгому
      бородатому лицу и решил, что теперь уж точно уволится из сыскного
      бюро. Платили все равно меньше, чем обещали, так еще и кассеты для
      съемки приходилось покупать за свои. Хвалить почти и не хвалили, а
      работа если и нравилась сначала своей таинственностью, со временем все больше казалась бульварной журналистикой, и он подумывал о том, чтобы перейти видеооператором на какую-нибудь телевизионную студию. Снять на видео голую звезду эстрады в ванной он бы теперь смог, даже через сливное отверстие этой же ванны. За подобные кадры ему отвалили бы побольше, чем за съемку никому неизвестных людей.
      Под мысли о будущей сладкой профессии папарацци парнишка распаковал коробку, вынул из нее видеокамеру с четырнадцатидюймовым экраном, с задержкой поставил ее на липкий, воняющий мусоропроводом кухонный стол и с еще большей брезгливостью воткнул штепсель в такую же липкую розетку. Предварительно вынув из левого отверстия сигаретный окурок.
      - Обе пленки взял? - осмотрев двор, спросил Дегтярь.
      - Как проси... Как приказывали...
      - Хвоста не было?
      - Я на метро.
      - Ну и что!
      - Нет... Кажется, не было...
      - Ты в сыскной конторе работаешь. Расслабляться нельзя. Сидишь в метро, делаешь вид, что дремлешь, а сам сквозь веки по вагону секи...
      - Как это?
      Замерла в воздухе кассета "SONI". Удерживающие ее тоненькие пальчики подергивались, будто и не кассету несли к щели видеодвойки, а силикатный кирпич.
      - Со временем поймешь, - менторски произнес Дегтярь. - Ты учти, уже одно то, что ты периодически входишь в дверь нашей сыскной конторы, для кого-то уже стало интересным. Думаешь, мало желающих сжечь те пленки, что ты нам таскаешь?
      Вместо страха парнишка ощутил стыд. Тяга к журналистике стала еще сильнее. Там, конечно, тоже все было построено на сиксотстве, но на сиксотстве явном, открытом, а их тайное, зловещее выглядело чем-то еще более страшным и безнравственным.
      - Это - о чем? - спросил Дегтярь.
      Щелястый рот видеодвойки проглотил черный брикет, и парнишка нехотя ответил:
      - Объект - жена коммерсанта Рыкова.
      Отступив в дальний от экрана угол кухни, Дегтярь прислонился спиной к стене и снова понюхал воздух. Вони чадящих покрышек в нем, конечно же, не было, но он ее все-таки уловил. То ли в памяти он еще остался, то ли вид Лялечки, разгуливающей по гостиной с наушниками плейера на голове, подействовал именно так.
      Дужка наушников висела у подбородка. Дегтярь впервые наблюдал такой способ носки. Новая прическа Лялечки - нечто похожее на сползающих с розового камня сотен червей - подсказала ответ: она берегла прическу.
      - Долго она еще так шляться будет? - нервно бросил Дегтярь.
      - Еще минуты три. Потом к ней высокий мужчина прийдет.
      - Рыков, что ли?
      - Не-ет... Рыкова я уже знаю. Рыков чуть повыше его. И с ежиком. А у этого очень четкая прическа. Как у Марлона Брандо. Они уже один раз встречались. У шейп-клуба...
      Дегтярь не знал, кто такой Марлон Брандо. Но он сразу понял, что речь идет о Барташевском. В последнее время он его видел только на пленках. А Рыкова так вообще только слышал. Точнее, выслушивал. По телефону. Оба обворованных коммерсанта на время как бы отдалились от него, и Дегтярь ощущал из-за этого одновременно и облегчение, и тревогу.
      - Вот видите. Вошел, - просуфлировал эпизод парнишка-видеостукач.
      - Это что у него на подносе?
      - Кофе. Две чашки. Сотейник со взбитыми сливками. Сахарница...
      - Так это не он у нее, а она у него, - только теперь догадался Дегтярь.
      - А я разве не сказал?
      - Сразу надо предупреждать!
      Прыщи на покрасневшей коже видеостукача проступили еще выпуклее. По ним, как по кочкам на болоте, можно было, пропрыгав, изучить все части лица. Даже уши. На мочке левого тоже сидел упитанный белый прыщ.
      - Я это... товарищ майор... ну, за нею на служебных "жигулях" долго по городу мотался. Два раза пристраивался на тачку для съемки, и два раза срывалось. Сплошные преграды. А тут еще повезло что тюль не до конца на окне задернута. Правда, потом и тут картинка исчезла. Они кофе попили и ушли куда-то в глубь квартиры...
      - А то и так не ясно! Трахаться они ушли...
      - Я не думаю, - почему-то не согласился видеостукач. - У меня осталось впечатление, что он ее на дух не переваривает...
      - И каждый день встречаются?
      - Мне так показалось. По его глазам...
      - Да на твоей пленке не то что глаза, а и морду толком не рассмотришь! - огрызнулся Дегтярь и провел по бороде средним пальцем правой руки.
      Указательного на нем не было. За него и за себя уже много лет отрабатывал один средний.
      Видеостукач с испугом посмотрел на култушок на его месте и все-таки осмелился спросить:
      - Вы палец на службе потеряли?
      - Сколько комнат в квартире у этого парня? Ну, у Барташевского...
      - Что?... А-а, судя по проекту дома - одна.
      - Как одна? - опешил Дегтярь.
      - А что, надо больше?
      - Ты не перепутал?
      - Нет. В этом проекте я окна знаю. У меня у дедушки такая же однокомнатная. Только в другом районе.
      - Надо же! Коммерческий директор - и однокомнатная квартира!.. Значит, они на кухню ушли?
      - Скорее всего. Вряд ли что в прихожую. Она от него только через полчаса вышла...
      - М-да, - сжал губы Дегтярь. - На кухне трахаться как-то неудобно. Хотя некоторые любят...
      Он вспомнил белое лялечкино тело на массажном столе и больше не стал размышлять вслух.
      Картинка на экране сменилась. Камера скользнула по ряду машин, запечатлела садящуюся в одиночестве в свою "вольво" Лялечку. Барташевский даже не удосужился проводить ее до дверцы.
      "Восемьсот пятидесятая, - считал сыщик цифры с багажника. - Года четыре модели. Не новенькая. Рыков мог бы и что-нибудь попрестижнее купить".
      - Я ее потом еле нагнал, - пожаловался видеостукач. - Она бешеная какая-то. В повороты на ста кэмэ входит.
      - А что это?
      - Банк. Она к лысому приехала. Ну, помните, что был на предыдущей пленке. Там еще презентация какая-то... Вино, официанты, музыка...
      - Музыки не было, - зло пошутил Дегтярь.
      - Ну да, - сбился он. - Я еще не могу записывать звук через стекло...
      - Научишься.
      - Вы думаете?
      На секунду видеостукач изменил мнение о смене профессии. Может, и вправду стоило научиться писать звук со стекол, а уж потом... Передумал и тут же вернулся к прежним мыслям. Чем меньше знаешь и умеешь, тем спокойнее спишь.
      - А где лысый-то? - устал смотреть на стеклянные двери банка Дегтярь.
      - Я его мельком увидел. Глазами. Камеру не успел вскинуть.
      - Долго ее не было?
      - Почти час.
      - А потом?
      - Она поехала в шейп-клуб и качалась там два часа подряд...
      - Да-а, на здоровье, видно не жалуется. "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет..."
      - Куда?
      - У тебя что было в школе по русскому?
      - Ну это... государственная оценка...
      - Три балла, что ли?
      Видеостукач скромно промолчал.
      - Давай вторую пленку, - приказал Дегтярь. - Она длинная?
      - Два сорок.
      - Сдохнуть можно! Ты смотрел?
      - Нет, - еще раз старательно покраснел видеостукач. - Это же не я снимал. Некогда.
      - Новенький работал? - поморщился Дегтярь.
      - Да.
      - Вот всегда так!
      По телефону директор сыскной конторы обещал послать самого опытного видеостукача, а на самом деле отправил очередного прыщавенького.
      - А ты у него не спрашивал? Может, он сам что-то необычное засек? зевнул Дегтярь.
      Тратить почти три часа на просмотр не хотелось.
      - Он ничего не сказал. Передал и все...
      - Ну, давай...
      Ногой придвинув к себе единственную табуретку на кухне, Дегтярь сел на нее, даже не заметив ее липкой поверхности, и уперся спиной в стену. Она уже была им нагрета и казалась единственным родным клочком во всей квартире.
      Камера, установленная на стационар в тачке с максимальным обзором двора, демонстрировала жизнь в послеобеденные часы. Из дома, где еще сутки назад жил Дегтярь и который теперь выглядел каким-то чужим и далеким, входили и выходили люди. Чаще всего почему-то с собаками. Подъезжали и отъезжали машины, прокатил ленивый велосипедист. Притащила два ящика яблок тетки с закопчеными лицами. Постояли, продали не больше пяти-шести кило и потащили свои ящики дальше. У станции метро торговок-молдаванок нещадно гоняли милиционеры, а во дворах не трогал никто. Но и выручки во дворах тоже не было. Диалектика.
      Скулы Дегтярю свело. Он громко, с хряском за ушами, зевнул и оценил пленку:
      - Ну и скучища! Прямо фильм Ингмара Бергмана. Знаешь такого?
      - Что?
      Видеостукач заснул еще быстрее Дегтяря. Хотя пленку не смотрел. Просто прислонился спиной к дверному косяку, прикрыл глаза, и странная квартира со странным бородатым сыщиком и еще более странным человеком-скелетом в зале перестала существовать.
      - Ничего ты не знаешь, дятел, - укорил его Дегтярь. - Табула раса. Чистый лист бумаги... Чаю будешь?
      - Что?.. Буду! Буду!
      Бросая скучающий взгляд на экран, Дегтярь поставил на газовую плиту закопченый чайник, зажег огонь. Из купленной еще вчера вечером пачки вынул два пакетика "липтона", опустил их в белые пластиковые стаканчики, тоже вчера купленные. В запущенной бомжевской кухне они смотрелись не хуже хрустальных.
      - Знаешь, как сделать аромат чая еще сильнее? - сквозь дрему спросил Дегтярь видеостукача.
      Тот ответил как и положено младшему по должности отвечать на вопросы старшего по должности:
      - Нет.
      - Надо сахар-песок на дно стаканчика засыпать. Рядом с пакетиком. Потом кипяток залить, - на самом деле снял он с огня чайник и тоненькой струйкой наполнил по очереди оба стакана, - хорошо помешать, чуть остудить - и кайф чистейший. Не чифир, конечно, но ведь и от чифиря пользы никакой. Только сердце молотит... Ах вот как!
      Так с горячим чайником в руке он и сел вторично на липкий стул. И
      даже не замечал веса в руке и пара, сквозь дырку в крышке
      обжигающего запястье.
      - Марченко!.. Точно - Марченко! - вслух узнал он в высоком джинсовом парне бывшего коммерческого директора.
      Он появился из-за угла и шел, совсем не озираясь. Нет, перед подъездом Дегтяря все-таки обернулся.
      - Значит, это он, - еле слышно, почти немо, одними губами проговорил сыщик.
      Обитая плохой жестью дверь подъезда скрыла Марченко. Во дворе сразу стало как-то пустынно. Камера дернулась вправо, и в экран въехала мутная кирпичная кладка. Ничего, кроме кладки, видеоглаз не хотел показывать.
      - Что случилось?! Почему так?! - выкрикнул Дегтярь.
      - Что? - вторично проснулся видеостукач.
      - Где двор?! Где картинка?!
      - Не... не знаю... Может, камеру повело... Или заснул...
      - Уволю, сволочь! Партачник!
      - Вот... Вернулось! - чуть ли не сильнее сыщика обрадовался видеостукач, хотя ему, если честно, было абсолютно все равно, появится снова двор или нет.
      - Нет!.. Его нет!.. Нигде нет!
      Чайник тяжело, будто утюг, опустился на линолеум. Не отрывая глаз от экрана, Дегтярь тер пальцами обожженное паром запястье и готов был снова схватить чайник и хряснуть им по кинескопу. Телевизор вызывал у него страх. В нем жил неотомщенный Марченко, и почему-то казалось, что перед глазами не видеозапись вчерашнего дня, а прямая трансляция, и Марченко обязательно выйдет из подъезда и кулаком погрозит в объектив. Но он так и не вышел. Пленка подержала двор еще минут пять и оборвалась.
      - А больше он не снимал? - разочарованно, с тревогой спросил Дегтярь.
      - Нет, - неохотно ответил видеостукач.
      Глоток душистого чая на секунду вернул равновесие в душу сыщика. Кипяток обжигал пальцы сквозь тоненький пластик, но Дегтярь не ощущал его. Он был все еще во дворе, все еще у своего подъезда. Марченко так и не появился из него. И хотя он хорошо понимал, что бывший коммерческий директор все-таки вышел, он ощущал его только в одном месте - за обитой плохой жестью дверью.
      - Значит, он нашел меня, - вслух подумал он. - Значит, это он рванул "жигуль"...
      Он только сейчас понял, что не заметил черного пятна на асфальте, оставшегося от сгоревшей машины. Кто-то уже успел припарковать на это место свою колымагу. И двор забыл о погибшем "жигуле" и погибшем парне внутри него. На второй же день. И точно так же забудут о Дегтяре, если его убьет Марченко.
      Или уже забыли?
      Сыщик посмотрел на видеодвойку, бережно опускаемую в коробок видеостукачом, На исчезающие в его холщовой сумке кассеты и сразу понял, что нужно делать. Примерно то же, что сделали с видеодвойкой и кассетами, попасть вовнутрь того, где его как раз и ждут.
      Глава пятьдесят восьмая
      КАРАКУРТЫ ЖАЛЯТ ПО НОЧАМ
      - Я то нажал, та-арищ майор? - прохрипела рация.
      - Молодец! И вправду обрадовался Дегтярь. - Меня слышишь?
      - Ага... Хорошо слышу... Токо хрустит немного. Как в плохом телефоне, - ответил Каракурт.
      - Ты в квартире?
      - Ага.
      - Шел по лестнице? Как я просил?
      - Ага.
      - Да что ты как осел: "Ага-ага!" Ты другие слова знаешь?
      Рация обиженно замолчала. Из взятого из сыскной конторы раздолбанного древнего "BMW" Дегтярь изучал занавески на окне своей кухни. Ему почему-то казалось, что Каракурт сидит сейчас именно на кухне и ждет окончания сеанса, чтобы сразу наброситься на печенье в вазончике. Сыщик не знал, что бывший чемпион страны по каратэ-до не выносит ничего мучного, а в данный отрезок времени находится не на кухне, а в ванной и, проглотив таблетку, тут же впился губами в уточку крана и пытается высосать всю воду города-героя Москвы.
      - Ты, пока шел по лестнице, ничего необычного не заметил? - не отрывая взгляда от занавески, спросил Дегтярь.
      - Ап-п... Хап-п, - еле отдышался Каракурт. - По... подъезд?.. А что?.. Нормальный подъезд. У нас в сто раз грязнее. Даже надписей на стенах почти нет...
      - Людей встречал кого-нибудь?
      - Нет. Ни одной души. Поднялся, как учили. Открыл... ну, и вот тут я...
      - Ладно. Жди меня. Только к окнам не подходи. Запомнил?
      - А что тут запоминать!.. Можно я телек врублю. Сто лет уже не смотрел...
      - Сейчас нельзя. Попозже. Просто посиди в комнате...
      Бросив рацию в холщовую сумку, Дегтярь ощутил легкое презрение к
      самому себе. Он никогда не ходил в магазин с такими сумками. В ней
      было что-то плебейское. Можно сказать, рабское. Мужик с такой
      сумкой - это подстилка под ногами у жены. Дегтярь в подобной роли
      никогда не был. Впрочем, и в роли приманки он тоже не был. Даже в лейтенантской юности, когда приходилось работать на подхвате в опергруппах.
      - Господи, благослови! - взмолился атеист Дегтярь и выбрался из машины.
      Отогнать ее в сыскную контору должен был уже другой человек.
      Размахивая сумкой, он обошел стоянку автомобилей, под молотящее в висках сердце сделал семьдесят пять шагов - почти половину пути к двери подъезда - и, наклонившись, принялся завязывать вовсе не развязавшийся шнурок. Кровь прилила к голове, и он на время оглох. Но он ничего и не хотел услышать. Самым страшным сейчас мог стать выстрел, но Дегтярь мало верил в то, что Марченко - хороший стрелок. Он, конечно, мог нанять и снайпера. Но если бы нанял, то не шлялся бы сам по его двору.
      Сыщик разогнулся и с удивлением обнаружил, что слух вернулся, а глаза стали видеть хуже. Словно страх был жидкостью и по очереди переливался по голове. В глазах посветлело, и Дегтярь с ухмылкой подумал, куда же теперь делся страх. Не в затылок ли?
      Что-то уж больно там потяжелело.
      После дождя, хлеставшего все утро, двор напоминал парилку. Казалось, что под ногами не асфальт, а болотная корка. И парит из-под нее так, что отваливается затылок и пот можно собирать в тюбики и продавать как клей.
      - "Дошел", - удивился сыщик тому, что все-таки взялся за ручку двери подъезда и ничего не произошло. Небо не рухнуло на город и все так же нудно ныла в чьем-то радиоприемнике певичка, а тень под козырьком подъезда пахла мокрыми половыми тряпками.
      Не став повторять путь Каракурта, он поднялся на свой этаж на лифте. Захлопнул за спиной дверь квартиры и облегчения не ощутил. Ни в душе, ни на теле. Московский полдень, не встретив сопротивления, волнами втекал через разбитое окно кухни в квартиру.
      - Ты где? - спросил он Каракурта.
      - В комнате. Как сказали. Там это... на кухне у вас стекло разбито... Осколки...
      - Знаю.
      При его появлении Каракурт по-солдатски резво вскочил с дивана. У него опять были расширенные зрачки и оттого чудилось, что само появление Дегтяря вызвало у него удивление.
      - Опять? - посерел лицом сыщик.
      - Что?
      - Опять укололся? Где шприц?
      - Никоим разом, гражданин начальник! - протянул для досмотра обе руки Каракурт.
      Только в самый мощный микроскоп на их венах можно было бы отыскать свежий укол. До того там все наслоилось друг на друга: красно-синие точки на сине-красные гематомы, а сине-красные гематомы на красно-синие точки.
      - Я же просил! - швырнул сыщик сумку с рацией на диван. - Ты должен быть в полной форме! А ты...
      - А я и так в форме. Хотите одним ударом дверь вот в этом шкафу развалю? Хотите?
      - Не надо.
      Дверь была резная, с накладками из трехслойной фанеры. Дверь смотрелась дороже, чем кулаки Каракурта.
      - А что я у вас делать буду? - поинтересовался бывший чемпион страны по каратэ-до.
      - Жить.
      - Серьезно?
      - Более чем.
      - Вместе с вами?
      - Нет... Я буду жить у тебя, - раздраженно сказал Дегтярь и, плечом задев Каракурта, прошел к окну.
      - Это как обмен фатерами?
      - Примерно... На пару дней, - изучая двор через щель между шторами, недовольно ответил Дегтярь.
      - А что я здесь буду делать?
      - Жить, родной мой, жить... И быть в готовности...
      - То есть?
      - Эту квартиру прийдут грабить, - сходу придумал сыщик.
      - Серьезно?
      К расширенным зрачкам Каракурта в обрамление добавились округлившиеся глаза. Они делали его почти киношным красавцем. Даже
      худоба - резко очерченные верхние скулы и провалившиеся щеки - ничего не портила. Наоборот, придавала антураж пресыщенности, утомленности от жизни, чем всегда отличались матерые любовники, самые популярные у женской части человечества киногерои.
      Раздернув шторы, Дегтярь вышел на балкон, постоял на нем, цепко держась за перила и самому себе оттого напоминая капитана пиратского корабля на ходовом мостике. Его лицо было стопроцентным эквивалентом скуки. Тот, кто взглянул бы на него сейчас, никогда не подумал бы, что именно в этот момент глаза сыщика лихорадочно ищут в окнах домов напротив, в стеклах припаркованных машин, в ветвях деревьев хоть что-то подозрительное.
      - Ну ладно, - сдался Дегтярь и вернулся в зал.
      Каракурт вновь встал. До этого он сидел и смотрел в черный экран телевизора на свое изображение. Получилось похоже, как будто это именно его показывают по первому каналу, хотя его еще ни разу в жизни не показывали по телевизору. Даже когда он стал чемпионом страны по каратэ-до.
      - Значит, так, - обернулся к окну Дегтярь. - Шторы до вечера не задергивай. Запомнил?
      - Да, - чуть не сказал "Ага" Каракурт.
      - Начнет темнеть - зажжешь свет. Запомнил?
      - Ну а как же иначе!.. Когда темно, свет - первое дело...
      - Телевизор можешь смотреть, но без звука. Ты немые фильмы когда-нибудь видел?
      - А как же! Чарли Чаплин... Бастер Китон...
      - Значит, не впервой... На телефонные звонки не отвечай.
      - Вообще?
      - Я что, не ясно сказал?! - показал острые белые зубы сыщик.
      - Ну все, врубился... Зазвонит - не подхожу...
      - Около полуночи выключишь свет. Но спать нельзя.
      - А если...
      - Никаких если! Нельзя - и точка!.. Ночью квартиру прийдут грабить. Ты должен ему...
      - Вы же сказали - "прийдут"... Так он один будет или...
      - Один. Не перебивай! Прийдет один. Скорее всего, он вскроет дверь. Твоя задача состоит в том, чтобы задержать его... А если... Если окажет сопротивление, можешь его убить...
      Бледное лицо Каракурта стало малиновым. Еще ни разу сыщик не видел, чтобы в наркомане с подобным стажем сохранилось столько крови.
      - Чего ты испугался?.. На тебе уже есть один труп. Или напомнить органам, чтоб взялись за пересмотр дела?
      - Не... не надо, - еле слышно ответил Каракурт.
      - Ну и молодец! А теперь держи орудие самозащиты...
      Из холщовой сумки Дегтярь выудил пластиковую рукоятку ножа, нажатием кнопки выщелкнул лезвие, внимательно изучил мелкие острые зубчики с одной стороны заточки и протянул финку Каракурту.
      - Можешь лезвие назад не загонять. Так стремнее...
      - Я... ясно...
      - Задачу еще раз повторить?
      - Да чего уж тут!.. А это... обязательно его нужно того...насмерть?
      - Сам увидишь. Скорее всего, будет как у гладиаторов. Либо ты его, либо он тебя.
      Каракурт ничего больше не спрашивал. Ему очень хотелось пырнуть ножом сыщика и убежать из его странной квартиры с выбитым на кухне окном. И если бы Дегтярь остался еще на пару минут, он бы точно его пырнул, но хозяин квартиры как-то резко, будто солдат на плацу, развернулся кругом и бросился к двери.
      В тот момент, когда сыщик сравнивал Каракурта с гладиатором, перед глазами возникла Лялечка с наушниками, так странно, так необычно надетыми наушниками, делавшими ее в чем-то похожей на
      хоккеиста. У тех тоже что-то висит у подбородка. И тут же, будто под вспышку фотокамеры, высветилась улица с длинным рядом припаркованных машин, высветилась Лялечка, уже без наушников и почему-то очень недовольная, ее холеная ручка, открывающая дверцу "вольво", и высветилось еще то новое, что он не заметил в дреме на кухне во время просмотра. Это новое было столь важно, что сыщик ощутил какое-то детское нетерпение. Он должен был как можно быстрее вновь увидеть съемку прыщавого видеостукача. Если вспышечное озарение не обмануло его, то все менялось. И менялось очень круто. Он подбежал к двери и, совершенно забыв, что он ее хотел понюхать, в запале крикнул:
      - К окнам не подходи! Я уйду через крышу!
      Глава пятьдесят девятая
      А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ...
      Они проснулись одновременно. Все трое.
      Солнце затопило своей липкой желтой жидкостью полкомнаты, и Жора Прокудин почти безошибочно определил: час дня. Титановый "Citizen", лежащий возле уха на посеревшей наволочке, уточнил: двенадцать минут второго.
      - Может, это был сон? - первой подала голос Жанетка.
      Голова Топора с припухшей нижней губой лежала у нее на плече, а сам Топор выглядел большим злым ребенком, забравшимся в постель к маме. Казалось, что если бы она его пожалела, он бы перестал быть злым. Но у Жанетки не хватило на это сил.
      Заснули они тоже одновременно. Правда, не сразу, как ввалились в квартиру Жоры Прокудина. А после почти часового молчания и распитой бутылки отечественной "Смирновской".
      - Так сон или не сон? - еще раз поинтересовалась она.
      - Вот это обули так обули, - в точности повторил свою последнюю фразу в лесу Топор.
      Голова Жоры Прокудина поневоле приподнялась. До боли в шее он напряг мышцы, чтобы рассмотреть лицо друга, словно оно должно было оказаться каким-то необычным. Топор впервые в жизни запомнил фразу с первого раза. А может, и не с первого? Жора не помнил уже очень многого из прошедшей ночи и еще меньше - из утра. Только вспышки, вспышки, вспышки. А в промоинах между ними - лицо курчавого очкарика за зеленых бумажках.
      - Вот это обули так обу...
      - Толян, не ной! - отвернулся Прокудин к стене. Мебели в его квартире было еще меньше, чем у Жанетки. Топор по сравнению с ними выглядел миллионером. Он не стал жадничать и снял квартиру с мебелью. Но Босс приказал, как любил говорить Топор, вполне однозначно: всем - на квартиру к Жоре Прокудину. И они выполнили приказ, предварительно припарковав фургон с Бенедиктиновым к моргу Введенского кладбища.
      По приказам вообще легко жить. Можно лишь изредка огрызаться, делать вид, что тебе не нравится подчинение. Но на самом деле подчиняться все-таки легче, чем командовать. Просто те, кто стал по жизни командирами, забыли об этом.
      - Чего у тебя на кухне полы такие липкие? - спросила Жанетка только ради того, чтобы спросить.
      А точнее - не вспоминать о ночи.
      - Чего?.. А-а, это у меня чего-то с пивом было... Банка, что ли, взорвалась...
      - А такое бывает? - удивился Топор.
      - А почему бы и нет! Защитил банку Жора Прокудин.
      - Надо же! Пиво - и такое липкое! - возмутилась Жанетка. - Хуже, чем фанта или там пепси...
      - Оно и должно быть липким, - пояснил Жора. - Его раньше знаешь как на качество проверяли? На любом пивовареном заводе в Европе был мужик, вся работа которого состояла в том, что он периодически одевал кожаные штаны и садился на скамью. А на скамью разливали свежее пиво. Если после нескольких минут сидячки штаны намертво прилипали, значит, пиво классное. Можно в продажу пускать.
      - Врешь ты все, - тихо не согласилась Жанетка.
      - Я - вру? - привстал он на локте. - Да на этом месте мне провалиться, если я вру! Разве я когда треплюсь?!
      - А с "бабками"?
      - Какими "бабками"?
      - Какими - какими, - перекривила она его. - А два арбуза кто придумал?
      Призрак страшной ночи опять вернулся. Как ни гнали, как ни пытались его забыть дурацкой болтовней о пиве, а все равно вернулся. Сел рядом с ними и обрадованно вздохнул. Или это Жора Прокудин вздохнул?
      Тоска. Дикая тоска. Два миллиарда долларов превратились в бесполезные мавродики. Хрустальные замки рассыпались, а на их месте осталась чужая необустроенная планета. Весь мир - театр. Почему же им достались самые плохие роли? У них же была заявка на роли миллиардеров. Про других Жора не мог точно сказать, а от него заявка имелась.
      - Надо было деда того... Проговорится, - прохрипел Топор в пахучую подмышку Жанетки. - Точно - застучит...
      - Я с ним воспитательную работу провел, - огрызнулся Прокудин. - А потом это... Босс сказал, скоро вылетаем. После нас - хоть потоп...
      - А если Босс про наш налет узнает?
      - Не гони! Он - Босс, а не Бог. Все знать не может.
      - Хорошо бы, - вздохнул Топор.
      - Сегодня, кажись, суббота? - повернул голову к часам, сиротливо лежащим на подушке, Жора Прокудин.
      - Ну, если вчера была Пятница, то сегодня по идее должна быть Суббота...
      - Может, сходим на стройку капитализма?
      - Это куда?
      - А на толчок какой-нибудь... В Лужу или там в Коньково...
      - Думаешь, тебя по фэйсу еще не ищут? - с ненавистью спросила Жанетка.
      Жора хорошо представлял, что на ближайшие дни, а может, и недели Жанетка и Топор будут вытирать о него ноги. В какой-то мере он смирился с этим еще на поляне, когда Топор, грубо оттолкнув его, сел за руль. Но он не мог предположить, что это окажется столь болезненно. Наверное, нужно было поговорить с ними начистоту, покаяться, наконец, пустив скупую мужскую слезу. А душа не разрешала. Не та у него, видно, была душа, чтоб ощущать себя ущербно.
      - Звонят, - объявил Топор и сел. - В дверь, что ли?
      - Нет. Это телефон у меня так орет, - ответил Жора Прокудин и тоже сел.
      - Раз твой - ты и снимай, - не убавляя ненависти в голосе, потребовала Жанетка.
      Жора ощутил мурашки по коже. Об него будто бы в действительности вытерли ноги. Он посмотрел на синий лак на ровненьких ногтиках жанеткиных ног, со старческим кряхтением поднялся и зашлепал на кухню.
      - Вот зараза! - забыв о пиве, все-таки прилип он подошвами к линолеуму. - Это же не кожаные штаны!
      - Как ночь прошла? - безо всяких здорований оглушил вопросом из трубки Босс.
      - Ны... нормально.
      - А чего заикаешься?
      - Со сна... Голова того...
      - У твоего дома ничего подозрительного не заметили?
      - Вроде нет.
      У Жоры до сих пор вообще не было ощущения, что они переехали с жанеткиной квартиры в его временное лежбище. Он просто существовал где-то в пространстве, а где - это ему было совершенно все равно. Хоть в Гренландии. Правда, в Гренландии не пекло бы так по щеке и плечу солнце и не отклеивались со звуком поцелуя подошвы босых ног от линолеума.
      - Позови Топора.
      - А-а... Сейчас.
      Сжав микрофон в кулак, он крикнул в комнату:
      - Толян, тебя... Босс...
      Хотел обозвать его Топором, но предчувствие, что кличкой оскорбится не он, а Жанетка, заставило его вспомнить имя дружка.
      - Меня? - пришел опухший со сна Топор.
      Свернутый в дугу нос смотрелся в обрамлении рыжеватой щетины чем-то похожим на сардельку, обложенную по кругу гречкой. В животе у Жоры Прокудина завыл голод. Завыл громко, заунывно, и он резким движением протянул трубку, словно голод выл только у того, кто ее держал.
      - Але... Слушаю, - сгорбившись. Промямлил Топор.
      - Сто лет тебя не видел, - с неожиданной мягкостью поприветствовал его Босс.
      Топор ссутулился еще сильнее. Лопатки торчали тесаками, которые никак не могли разорвать кожу.
      - Мне нужна твоя помощь, - с отеческой лаской в голосе продолжил Босс. - Очень нужна. Ты в хорошей форме?
      - Да ничего вроде...
      - Правый нижний еще получается?
      - По... получается, - вспомнил Топор падающего на стену дома мужика с карабином. Или без карабина.
      Важнее было, что падающий. Устоявший бы вызывал раздражение и изжогу.
      - Короче, дело такое... Побрейся, приведи себя в порядок и подъезжай на станцию метро "Маяковская". Поедешь на поезде. Машину не бери...
      - А у меня ее и так нету.
      - Продал?
      - Продал.
      - Деньги заначил?
      Топор скосил глаза на изучающего свои клеевые пятки Жору Прокудина и потому ответил не подробно:
      - Однозначно.
      Деньги, переведенные в доллары, лежали на счету в банке. На всякий случай. Топор верил Боссу, но не верил в Нью-Йорк. Точнее, в счастье в Нью-Йорке.
      - Моя машина будет стоять у ресторана "Пекин". Модель помнишь?
      - "Вольво"?.. "Девятьсот шестидесятая"?
      - Молодец. Хорошая память. Тебе бы в театре играть...
      Топор не знал, что отвечать. Потому что не знал, зачем ему нужно играть в театре. Театр, балет и оперу он не переваривал одинаково сильно. Он вообще считал, что их придумали бездельники, чтобы выдуривать у людей денежки, а из себя корчить гениев. Хотя какие могут быть гении из притворщиков! Если уж брать по-крупному, то настоящий артист - это Жора Прокудин. Всю жизнь притворяется, а все ему верят.
      - Время встречи - двадцать два сорок, - произнес Босс. - Запомнил?
      Он всегда назначал рандеву так сложно. Как будто вообще не знал, что есть часы без минут.
      - Однозначно. Запомнил. А что делать-то надо?
      - В машине объясню.
      Топор опустил жалобно запикавшую трубку на рычажки и сморщил лоб. Он хотел обдумать звонок, но мыслей никаких не было. Голова упорно не хотела трудиться. Она считала это ниже своего достоинства.
      - Чего он? - спросил так и не ушедший во все время разговора с кухни Жора Прокудин.
      - Встречу назначил.
      - Тебе одному?
      - Да.
      - Чего это он?
      - Откуда я знаю! У Босса одна башка, у меня другая...
      - Вот это точно!
      Пятерней Топор провел по костистой груди. Внутри чего-то щемило,
      будто хотела вылететь из горлышка пробка и не могла.
      - Хреново все, - согласился Жора с жестом Топора. - Развеяться
      надо...
      - А как?
      - Да хоть как!
      Глава шестидесятая
      ТРУДНО БЫТЬ РОБИН ГУДОМ
      Жребий выпал на Коньково. На трех бумажках Жора Прокудин написал "Лужа", "Петровско-Разумовский" и "Коньково". Топор потянул не совсем ту, какую хотел. Лужа была все-таки ближе. Да, если честно, Топор и не хотел никаких рынков. Ему хотелось напиться до потери пульса и забыть обо всем. Включая встречу с Боссом. Но и сидеть на одном месте, тем более втроем, он не хотел. Что-то было жуткое в их компании. Некий черный фантом смерчем носящийся по квартире, вбирал в себя все плохое, что знал каждый из них о прошедшей ночи, а теперь добирал о том плохом, что было в их жизни до этой ночи. Он на глазах разбухал, чернел, и все трое ощущали жгучее желание разбежаться в разные стороны и оставить фантом наедине с ободранными обоями и липким полом на кухне. И они разбежались. Жанетка поехала в универмаг за тряпками, потому что именно в смене одежды видела спасение. Топор и Жора Прокудин поехали на "жигуле" последнего в "Коньково.
      - А чего мы там будем делать? - примерно на середине пути спросил Топор.
      - Бомбить, - первое, что взбрело в голову, ответил Жора.
      Плана-то никакого не было. Человек вообще мало что делает по плану. Даже если ему кажется, что он делает именно это по плану.
      Просто сказал спросонья Прокудин, что неплохо бы съездить на
      рынок, и они поехали. Сказал бы, что надо в Реутово, и Топор
      поехал бы с ним в Реутово, хотя никто из них там не был и ни
      одного знакомого не имел.
      - А кого бомбить? - посмотрел он на выбритую до синевы правую щеку Жоры. - Торговцев?
      - Кого? - подумал Прокудин и как бы между прочим сказал: - А, к
      примеру, цыганок...
      - А с чего ты взял, что они там есть?
      - Толян, ты в Москве не первый год живешь, а еще до сих пор не понял, что здесь все по схеме. Больше всего цыганок у вокзалов. Особенно киевского и Павелецкого. Но там у них стая. И в Луже - стая. А в том же Конькове они пашут парами. По карманам и сумкам. Там их легче всего бомбить.
      - А если их там нет?
      - Дурак ты, Топор, - вполне искренне возмутился Жора Прокудин.
      - Цыганам тоже жить нужно. А выходных дня только два. В будни они
      не пашут по рынкам. Слишком просторно.
      - Откуда ты все это знаешь?
      - Газеты читать надо...
      Дальше до самого Коньково они мрачно молчали. Жора Прокудин думал, что дурак все-таки не Топор, а он сам, и никаких цыганок на рынке не будет и в помине, и вообще непонятно зачем он придумал этот выезд. А его сосед по машине очень хотел на ходу выпрыгнуть. Если бы голова попала в столб, то он погиб бы сразу, без мук, и тогда ему не пришлось бы тащиться ночью на метро к Боссу. И он бы, наверное, выпрыгнул, если бы Жора не вывернул в левый ряд, и столбы, будто испугавшись мыслей Топора, отдалились на безопасное расстояние.
      На стоянке у рынка Прокудин оставил дружка в одиночестве с мыслями о столбах. Вернулся через полчаса, ударил ладонями по баранке и объявил:
      - Представляешь, есть цыганки!
      - И что? - не мог понять Топор, какое отношение к столбам имеют цыганки.
      - Пошли бомбить!
      - Я не хочу, - напыжился Топор.
      - Да никого бить не надо! - улыбнулся Жора Прокудин. - Мы у них
      "бабки" отберем. Как будто мы менты...
      - Не хочу, - уперся он ногами в пол. - Не хочу - и все...
      - Пошли. Хоть развлечемся. А то этот мужик с финкой в сердце до сих пор перед глазами стоит...
      На глаза Топору опять попался столб. Он никуда не несся и выручить его не мог.
      - Не хочешь? Тогда я сам пойду, - щелкнул дверцей Жора.
      - Погоди. Я с тобой.
      - Вот это другая песня. Пошли. А то профессиональный навык потеряем. Капитализм построят, а мы - нищие. Такой хоккей нам не нужен!
      В первом же павильоне, потаскав Топора под мышку, будто куклу, по рядам, Жора засек уже запеленгованную до этого парочку.
      - Вот они, родные!.. Обе - в черных кофтах. Усек?
      Топор молчал. Возможно, он и вправду превратился в куклу.
      - Ага... Сумки у обеих. Значит пашут по очереди. О!.. Секи!
      Как ни упрямствовал Топор, а все-таки увидел, как седая цыганка, обернувшись и скользнув взглядом по головам, резко нагнулась, будто поправляя сапог, и провела пальцами по яркому целлофановому пакету, висящему у ног плотного мужичка в серой джинсовой рубашке. Оттуда вылетело что-то темное и длинное и тут же, подхваченное ловкой рукой седой цыганки, нырнуло в ее сумку.
      - А другая клиента на гоп-стопе в спину тюкнула, - заметил своей Жора Прокудин. - Тебе год тренироваться надо, чтоб так в позвонки попадать!
      - Это... она кошелек под прилавок сунула, - не мог Топор оторвать глаза от седой. - Выкинула, что ли?
      - Да конечно! Она его уже выпотрошила!
      - Вот крыса!
      - Ожил?.. Пошли их брать. Я - капитан милиции, ты - лейтенант. Запомнил?
      - Да, - соврал Топор.
      На следующем надрезе Жора Прокудин поймал седую за ручку. Она как раз успела подхватить с бетонного пола толстый рыжий кошелек. Мгновенно сориентировавшись, цыганка разжала пальцы, но Жора поймал бумажник на лету.
      - Ты взята с поличным! Капитан милиции Сидоров!
      - Гра-абят! - взвилась тетка.
      Почти без замаха Топор тюкнул ее носком кроссовки по голени, и седая сразу забыла и про кошелек, и про напарницу, и про цепкого капитана милиции.
      - Граждане! - заорал на весь ряд Жора Прокудин. - Нами, сотрудниками МУРа, задержана воровка-карманница! Свидетелей и потерпевших прошу следовать за нами!
      - Кр-рыса! - ругнулся Топор. - Ты...
      - Вторую догони! - заорал на него Жора. - У нее тоже сумка есть!
      - А-а! - с криком понесся Топор по ряду, разбрасывая встречных и попутных как футбольные мячи.
      - Это мой кошелек у вас! Мой! Мой! - прилип к боку Прокудина упитанный мужичок в серой джинсовой рубашке. - Вот смотрите! Прямо из сумки! Какую кожу испортила!
      Не слушая его, Жора выволок седую цыганку из павильона, затолкал в "Жигуль" и зло сказал мужичку:
      - На время допроса постоишь здесь!
      - А кошелек?
      - Я сказал, постоишь!
      - Жорик, я ее догнал! - радостно сообщил Топор то, что Прокудин и без того уже видел.
      - В машину ее! На заднее сиденье!
      Сами они забрались туда же. Цыганки - посередине. Парни - у дверей.
      От цыганок пахло дорогими французскими духами, а золото переливалось на зубах всеми цветами радуги.
      - Ишь, приоделись! Кофты японские напялили! - внимательно осмотрел Прокудин сквозь стекла площадь между павильоном и станцией метро. Документы к досмотру!
      - Мы не местные, - заученно ответила чернявая цыганка.
      Она сидела рядом с Жорой, и он на время забыл о седой.
      - Не гавкай! - вырвал он у нее из рук сумку. - Лейтенант Петров, произведите досмотр!
      - А как это? - сделал глупое лицо Топор.
      Мог бы и не стараться. Умное у него все равно не получалось.
      - Высыпай содержимое на сиденье! Туда! - показал на переднее пассажирское Жора Прокудин.
      Из сумки дождем полились мятые купюры. Их было так много, что через десять секунд на сидении, не осталось ни одного свободного местечка. Даже муха не нашла бы ткань обивки, чтобы сесть на нее. - Хор-роший урожай у тебя! - оценил "капитан милиции". - С самого со сранья пашешь? Стахановка, что ли? Или у тебя бригада комтруда? А вот и паспортец!
      Вызволив синию книжицу с желтым трезубцем на обложке, Жора Прокудин сделал еще более величественное лицо. Такое лицо тянуло уже на майора, и он, увидев его в зеркале заднего вида, пожалел, что не присвоил себе именно это звание.
      - Значит, гражданка Украины, - лениво пролистал он странички. - Сорок лет тебе? Ну, извини, подруга, но ты по морде только на полтинник тянешь. Муж часто бьет?..
      - Не бьет, - за нее ответила седая.
      - А ты помолчи!.. Детей много?
      - Девять, - прощально смотрела на деньги чернявая.
      Ее круглое лицо медленно наливалось яростью. Она представила, как цыганский барон, огромный мужик с красными глазами, опять отметелит ее ногами за провал, уже третий в этом году, и она по-старушечьи запричитала:
      - Отпусти, гражданин начальник! Не воровала я! За покупками пришла. А тут ты налетел. Я после...
      - Не голоси! - локтем пнул ее в ребро Жора Прокудин.
      Локоть отскочил, как от подушечки.
      - Ишь окорочка нажрала! У чего у себя на Украине не бомбишь? Одесского Привоза тебе мало?
      - Девять детей у меня... Девять детей, - продолжала она давить на жалость. - На Украине все бедные...
      - Заткнись! У вас у всех по девять детей. Плодитесь как кошки!.. Лейтенант Петров, вторую сумку к досмотру!
      Первым из нее пирожком выпал коричневый бумажник. За ним листьями посыпались купюры. Стольники и пятидесятитысячные. Мелких не было и в помине.
      - Тысячными брезгуете? - понял все Жора Прокудин. - А кошелечек-то улика! Еще какая улика! Сидеть тебе, седая, "пятеру" в женской колонии. Двумя годами условного не отделаешься!
      В отличие от напарницы седая цыганка упрямо молчала. Барон ее никогда не бил. Барону она приходилась дальней родственницей.
      Хотя, по большому счету, все цыгане - родня друг другу.
      - Ну, что, лейтенант Петров, составляйте протокол! Ах да! Понятые нужны! - сделал раздраженное лицо Жора Прокудин.
      Теперь оно тянуло уже на подполковника милиции. "А что?
      мысленно решил он. - Взяли бы меня в Мур. Я им всех воровок за
      месяц переловил... А потом?" Жоре стало скучно. Он не любил так
      долго заниматься одним делом. Тяжким вздохом он ответил самому
      себе на вопрос и выбрался из тесных "жигулей".
      - Вылезайте на воздушок, граждане воровки! - потребовал он. - Будем протокол при понятых составлять!
      - Товарищ муровец! - обежав капот вновь прилип к Жоре плотный мужичок. - Это мой кошелек! В нем - семь лимонов, то есть миллионов! Можете пересчитать!
      - Знаешь, как таких, как ты, зовут? - зло спросил Прокудин и пригладил неприглаживающиеся вихры.
      - Я не зна...
      - Лохом! Запомнил?.. А теперь бери свой кошелек в зубы и вали отсюда, пока я добрый!.. А ты чего сидишь?! - поторопил он седую. - Тоже выгребайся!
      Мужичок со странным хлопком отклеился, прытко обежал капот в обратном направлении, выхватил из цветной кучи свой бумажник и, по-китайски глубоко кланяясь, спиной двинулся в сторону рыночного павильона.
      - Вот дурачок! - оценил направление его движения Жора Прокудин. - Там еще пар пять пашет по карманам!
      - Так мне это... за понятыми топать? - удивленно спросил Топор.
      Посмотрев на его лицо, Жора слегка поморщился. На лейтенантское оно вообще не тянуло. На лбу были четко нарисованы восемь классов образования. Не больше. А может, и того меньше. Как говорили раньше, образование - три класса и коридор.
      - Собери деньги с сиденья в спецмешок! - сходу придумал Жора Прокудин. И опечатай... Сургучной печатью!
      Рыжие ресницы Топора секунд пять поморгали и замерли. Кажется, он все-таки догадался. Во всяком случае, за понятыми не побежал, хотя вокруг машины ходило столько потенциальных понятых, что никуда бежать за ними не нужно было.
      Пока Жора изображал наручники своими пальцами, вцепившимися в запястья цыганок, Топор сгреб деньги в целлофановый пакет, зачем-то связал его ручки тугим узлом и, выпрямившись, посмотрел прямо в глаза "капитану милиции".
      - Садись! - кивнул Прокудин на сиденье, и "лейтенант милиции" легко вбросил себя на место пассажира.
      - Ну вот что, девочки, - обеим сразу сказал Жора. - Еще раз поймаю на рынке, упеку в Сибирь! Вопросы есть?
      - А это... документы? - покраснев, спросила чернявая.
      Ее золотые зубы горели так, будто она их каждое утро драила аседолом.
      - Они у тебя в сумке. Уже давно.
      Сняв наручники из пальцев, Жора Прокудин вальяжно, как и подобает настоящему муровцу, сел за руль "жигулей", завел их и крикнул цыганкам на прощание:
      - Вы обе - тоже лохи!
      И газанул, будто не в отечественной колымаге сидел, а в "Ламборджини".
      Минут через десять езды в сплошном молчании Жора Прокудин заметил очередную букву "М" над подземным переходом и остановил машину.
      - Сколько там? - спросил он.
      - Откуда я знаю!
      Мелькающие столбы вновь навеяли Топору мысли о самоубийстве, и он даже не замечал в руке целлофанового пакета. Разжав мокрые пальцы, он посмотрел на узел и понял, что его не развяжет. А Жора молчал. Вопрос уже был задан и висел в воздухе, как запах сигарет.
      Зубами вцепившись в целлофан пониже узла, Топор разодрал его и слепо посмотрел вглубь пакета.
      Лежащие в нем деньги показались фантиками от конфет. Деньгами он их почему-то не воспринимал.
      - Дай сюда! - вырвал пакет Жора Прокудин.
      Считал он долго и нудно. Потом пересчитывал. Потом вздохнул и огласил:
      - Сумасшедшие деньги! Все! Переквалифицирусь в цыганку! Как думаешь, я похож на цыганку?
      Нехотя Топор посмотрел на его перекрученные черные вихры и неожиданно согласился:
      - Похож.
      - Дурак ты, Толян! - мгновенно нанес ответный удар Прокудин. Думаешь, я деньги люблю? Думаешь, я за "бабки" душу продам? А?.. Ну, предположим за два миллиарда долларов еще продам. А за это...
      Он покачал на весу пакетом, будто взвешивая на руке деньги. Пакет то закрывал букву "М" на штыре над переходом, то открывал. То закрывал, то открывал. Как будто в чем-то сомневался.
      - Пошли в метро! - психанул Жора Прокудин.
      - Мне еще рано, - вспомнил о приказе Босса Топор.
      - Пошли - пошли! Сейчас ты увидишь, жлоб я или нет!
      Он за руку выволок дружка из "жигулей", протащил через турникет. Не забыв, правда, при этом предъявить фальшивое удостоверение инвалида.
      В первом же вагоне, в который они впрыгнули под стук закрывающихся дверей, Жора выпятил грудь и, выставив перед собой
      пакет с деньгами, диким голом заорал:
      - Извините, дорогие граждане, что отвлеку вас от чтения
      детективов гражданки Марининой, а также газеты "Московский
      комсомолец"! Сами мы - местные! Дела у нас идут хорошо! На
      здоровье не жалуемся и проте... нам не нужны! А денег у нас
      столько, что девать их некуда! Потому и просим вас: возьмите кто сколько может!
      Крутая тетка с круглым лицом, которая действительно читала детектив Марининой, открыла рот, и он у нее тоже стал круглым.
      - Бери-бери! Нам не жалко! - качнул сумкой у ее носа Жора Прокудин.
      - Как это? - не поняла она.
      - Я же сказал, - повторил он. - Сами мы - местные! Дела у нас идут хорошо! Деньги девать некуда! Бери, дура, пока дают!
      Круглая тетка покраснела, но пальчиком все-таки ухватила за уголочек стотысячную купюру.
      - Вот умница! Дай Бог тебе здоровья! Спасла ты нас, родная!.. А ты? перепугал Жора студента-очкарика. - Ты чего там читаешь? "Функциональный анализ"? Хорошая книга! Главное, умная! Не хуже "Войны и мира"! Бери, родной! Тебе нужно! Тебе Родина-мать за учебу копейки платит! Меньше, чем Ломоносову в его время!
      Студент все-таки взял десять тысяч. С улыбкой.
      - Бери-бери! Еще бери! Сами мы - местные!
      - Это - шутка? - предположил студент.
      - Это - трагедия, - объяснил Жора Прокудин. - Ромео и Джульбарс, Гамлет и омлет, преступление без наказания!
      Студент все-таки взял. И еще пару мужиков взяли.
      В следующем вагоне пошло веселее. Кто-то из пассажиров вслух подумал, что это, наверное, киносъемка хохмы, и руки полезли в
      пакет, будто слоновьи хоботы в единственную оставшуюся в джунглях лужу воды.
      Топор шел за Жорой, онемело открыв рот. Он не мог понять, что происходит. Столбов в вагонах не было и отвлечься от сумасшедшей сцены было нечем.
      Очнулся только когда они вышли из последнего вагона. Озираясь на них, вывалил народ. Тоннель, словно огромный рот, со всхлипом проглотил поезд, и на душе у Прокудина стало тихо-тихо. Точно и не душа это была, а покинутый поездом перрон.
      - Вот и все, - заметил он на дне пакета три последние мятые бумажки. По цвету - вроде бы пятитысячные.
      - И что дальше? - спросил Топор.
      - Чем дальше влез, тем дальше вылез, - ответил Жора и протянул три последние бумажки веснушчатому пацаненку: - На, командир, купи себе мороженое. Ты любишь мороженое?
      - Ага, - без страха взяв деньги от незнакомого дядьки, ответил он. Очень люблю...
      - А я - нет. И это - главное.
      - Почему главное? - не понял пацаненок.
      - Потому что мне нет прощения, старичок. И не будет. Уже никогда...
      Глава шестьдесят первая
      КАПИТАН ТОНУЩЕГО СУДНА
      Чипсы хрустели, как снег в сильный мороз. Рыков поежился, будто и вправду спину под рубашкой ожгло молодым морозцем, и все-таки спросил Барташевского:
      - Думаешь, он из пугливых?
      - Сто из ста! - чавкая, почти выкрикнул он.
      - А по голосу не скажешь...
      - Я его вплотную видел. С первого взгляда, конечно, скала, а копнешь поглубже - труха трухой. К тому же после гибели сына он должен ослабеть еще сильнее. Ткну - и развалится...
      - Честно говоря, жалко мне этого Кузнецова, - вздохнул Рыков. - За грешки сына ведь, собственно, расплачивается...
      - Это нормальный вариант, - скомкал опустевший пакетик Барташевский и швырнул его в урну.
      Он нырнул туда так, будто еще был полон чипсов. Рыков с удивлением посмотрел на урну, но Барташевский отвлек его.
      - Так я выписываю командировочные? - уверенно спросил он.
      - Ты сколько людей с собой возьмешь?
      - Троих. Иначе не вышибу деньги.
      - Офис не оголим?
      - На недельку же всего! Вытряхнем их Кузнецова наши "бабки" - и сюда!
      - Легко сказать, - с пыточным стоном вздохнул Рыков. - А если он своих волков поднимет?
      - Сделаем так, что не поднимет. Теперь уже охотники - мы, а не он... Точнее, не его сын, царство ему небесное...
      - Ладно... Поезжай, - сдался Рыков. - Только береги себя... И людей... Люди дороже денег...
      - Иногда - нет.
      - Ты думаешь?
      - Ты - тоже. Просто вслух произносить не хочешь.
      Неожиданно Рыков из мрачного надутого мужика превратился в сияющее солнце. От него во все стороны брызнули лучи. Даже Барташевский их ощутил. Ощутил и сразу обернулся.
      В двери кабинета стояла Лялечка. На ее черненькую мини-юбочку ушло не больше десяти сантиметров материи. Ноги сражали наповал,
      будто два орудийных ствола. Барташевский встал и покачнулся, словно снаряды попали именно в него.
      - Добрый день, - с внешним безразличием поздоровался он с гостьей. Ну, я тогда пошел. Надо бы дома вещи собрать.
      - Давай! - пророкотал тоже вставший Рыков. - Вся надежда на тебя!
      Оставив на память в рукопожатии у шефа на ладони свой пот, Барташевский с высоко поднятой головой проплыл мимо Лялечки и мягко прикрыл за собой дверь.
      - Куда это он собрался? - пройдя к столу, швырнула она на него из сумочки пачку сигарет "Вог" и зажигалку.
      - В командировку.
      - Далеко?
      - Это наши дела.
      Сев, она нервно постучала пачкой по столу, выгоняя из нее сигаретку. Выгнала сразу три, и это разозлило ее еще сильнее, чем секреты мужа.
      - А то я не догадываюсь! - щелкнула она зажигалкой. - Опять в Красноярск?
      - Ну не дарить же этим козлам такие деньги!
      - Да сядь ты! - приказала она.
      Рыков с облегчением опустился в кресло. Перед глазами все еще стояли лялечкины ноги. Уж сколько с ней жил и сколько эти ноги видел, а привыкнуть не мог. За такие ножки можно было отдать и жизнь.
      - Самвел сдался, - с легким торжеством в голосе объявила она.
      - Серьезено?!
      Ему вновь захотелось встать, и он еле сдержал себя. Сердце,
      которое он никогда не ощущал, молотом било по грудной клетке.
      - Он перенес выплату по кредиту на полгода. За это время проценты
      начислять не будет. За машину извиняется. Говорит, что
      исполнительный дурак хуже врага. Деньги за машину он вычтет из суммы долга...
      - Лялю-ун, ты - зо-о-олото! - вытянув губки, пропел он. - Ты - мой талисман!
      - Прекрати!
      - Ты где Самвела-то расколола?
      - Окончательно - у него в банке. А начала на одной презентации. Ты же знаешь, как он любит презентации...
      - И как он?
      - Что - как? Все такой же лысый и такой же маленький. И с вечной своей бабочкой...
      - Нет... Я про то, как он сейчас себя ощущает? Уверенность уловила?
      - Вроде бы да. А что?
      - Поговаривают, что его банк на ладан дышит.
      Стряхнув пепелок на хрусталь, изображающий нечто среднее между
      лодочкой и офицерской пилоткой, она нехотя ответила:
      - Знаешь, я ничего не уловила. Хорохорится он без остановки. Хоть
      уже и лысина до шеи доползла...
      - Да-а... Барташевский его не переваривает. Из-за лысины.
      - Знаю, - пыхнула она ароматным дымком. - Кстати, о Барташевском. Он пошел на попятную.
      - Да ты что!.. Час у меня сидел, а ничего не сказал.
      - Ты как будто не знаешь, что он скажет, если только ты спросишь. А если не спросишь, молчать будет как Штирлиц...
      - Сколько его удовлетворило? - заерзал Рыков на кресле.
      Оно мужественно раскачивалось, но не скрипело. Креслу тоже был интересен процент.
      - Двадцать, - ответила Лялечка, выпустила колечко дыма и по-блатному всосала его в себя ноздрями.
      - Фантастика! С сорока - до двадцати!
      - Старалась...
      Рыков сразу покраснел и хотел спросить с далеким-предалеким намеком, но она отпарировала сразу:
      - Об этом даже не думай. Я тебе верна как собака!
      - Да что ты! Что ты! - выставил он лопатами вперед перед собой
      сразу две ладони.
      - Отступать ему некуда, - еще раз пофорсила Лялечка. - Он
      подпись на договор поставил. И моя там есть. Как договаривались...
      - Ну да... Конечно... МЫ теперь на равных правах...
      Новую фирму, пока не закрыли эту, он зарегистрировал на имя Лялечки. Рыков на время остался капитаном тонущего судна. Договор был сходней, по которой он должен был перебежать на вновь построенный фрегат.
      - Посмотри, - протянула она вынутые из сумочки пять листков бумаги, схваченных скрепкой степлера.
      Договор пах духами, но, стоило Рыкову открыть его, как он перестал ощущать этот аромат. Он сконфуженно поморгал безволосыми веками и спросил:
      - Это не опечатка?
      - Где?
      - Ну вот... Барташевскому - двадцать процентов от предполагаемой прибыли, тебе - пятьдесят, а мне... мне - тридцать...
      - Нет. Все верно. Если тебя не удовлетворяют условия договора, я могу вообще исключить тебя из числа пайщиков...
      - Как? - побелел Рыков. - Ме... ме... ме... меня-а? Как это исключить? Я уже деньги в этот проект инвестировал! Все! Абсолютно все, что мы сняли на продаже несуществующих метров жилья!
      - Значит, ты выходишь из игры? - аккуратненько потушила Лялечка сигаретку-соломинку о дно хрустальной лодочки-пилотки. - Ну, как хочешь... Только учти: фирма зарегистрирована на мое имя. Хозяйка - я. А ты - всего лишь должник Самвела. И президент фирмы, в которую через три месяца прийдут парни из уголовного розыска и налоговой полиции.
      - Ну, ты и сучка! - еле проговорил Рыков.
      Рука нащупала на столе телефон-"сотовик". Через пару секунд он разлетелся бы на куски о красивую головку Лялечки, но телефон, словно догадавшись об этом, зазвонил. Рыков сбился с мысли, сбился с ощущения. Наверное, потому, что он еще до конца не поверил, что его сбросили с трона. И почти сбросили со сходни, по которой он намеревался сбежать с тонущего судна.
      - Да! - гаркнул он в трубку.
      - Здравствуйте. Это я, - ответил незнакомый голос.
      - Кто - я?!
      - Швейцар ресторана... Разбитый "мерседес" помните?
      - Разбитый "мер"... А-а, это ты!.. Что тебе нужно!
      - Вчера опять следователь приходил. Кто-то описал ему вашу внешность. Он теперь ко мне пристал. Не соизволите побеспокоиться. Я буду молчать. Совершеннейше буду молчать. Но мне нужны триста долларов... Тогда я буду лучше молчать...
      - А триста миллионов долларов тебе не дать?! - вскочил Рыков.
      В его глотке хрипела и билась ярость. Он готов был запустить трубкой в швейцара, но он был слишком далеко. Трубки на такие расстояния не летают.
      - Отдай, - неожиданно подсказала Лялечка. - Этот козел уже и мне звонил. Зачем тебе лишние хлопоты. Еще за угон и порчу машины посадят...
      Рыков ощутил себя обложенным со всех сторон волком. Ему дико захотелось завыть. Или заплакать. В голове лихорадочно крутились все последние дни, и он не находил в них ни проблеска надежды. Ни одного.
      - Дегтярь! - вспомнил он.
      Проблеск все-таки мелькнул.
      - Он спасет меня! - торжествующе объявил он. - Он! С теми деньгами я вас в порошок сотру. Я... А ты... ты... Развод! Да - развод!
      Выкрикнул он и затих. Внутри его ненависти странно, непонятно существовала еще и любовь. Он посмотрел сквозь замутившиеся глаза на Лялечку, медленно и со смыслом собиравшую свои вещи в сумочку, и слезливо спросил:
      - Из... звини, Лялюн... Я погорячился. Давай поговорим... Без обиняков...
      - Я согласна, - встав, щелкнула она сумочкой. - На развод.
      И ушла. А вместе с нею ушли и ножки. Вторых таких ножек на земле не существовало.
      Глава шестьдесят вторая
      НЕ УБИЙ!
      Топор с детства боялся высоты. Когда летели из Горняцка в Москву он так ни разу и не выглянул в иллюминатор.
      Если бы не Босс, пронзительный взгляд которого он ощущал даже сейчас, в черноте ночи на крыльце двенадцатиэтажного дома, он бы ни за что не согласился на такой способ проникновения в квартиру. Ему гораздо сподручнее было высадить входную дверь и уж тогда сделать то, о чем приказал Босс, убить бородатого, живущего именно за этой дверью человека. Но веревка и нож, врученные в темном салоне "вольво", оказались самым сильным ответом на его робкий вопрос о двери.
      - А он это... точно там? - с последней надеждой поинтересовался Топор.
      - Сто процентов из ста. У него свет вечером горел. И шторы были задернуты. Двое суток назад этого не было. Значит, он успокоился после взрыва.
      - Какого взрыва?
      - Это тебя не касается... Бородатого нужно убрать не потому, что он бородатый, а потому что из-за него мы можем все погибнуть...
      - Как это... все?
      - А вот так... И ты, и я, и Жапризиньо, и Жанетка...
      - И это... Жанетка?
      Только теперь Топор ощутил тревогу. И легкую ненависть к своей будущей жертве. Его смутный образ вдруг обрел черты, и Топору привиделся карлик с метровой бородой и кровавыми глазами. В каком-то фильме ужасов он видел такого гнома. Он носом высасывал воздух изо рта у спящих людей и этим самым убивал их. Поэтому Топор тут же представил пухленький розовый носик Жанетки и сказал:
      - А он там это... один?
      - Да. Факт выхода не был зафиксирован.
      Босс хмуро помолчал и добавил главное:
      - Да не меньжуйся ты! Получишь за этот заказ двадцать штук "зеленых". Сразу как в Нью-Йорке приземлимся... И учти: если мы его с пути не уберем, то до Нью-Йорка точно не долетим. Я бородатого уже раскусил. Он ни перед чем не остановится. Зверь, как говорится...
      - Он не карлик?
      - С чего ты взял?
      - Да так...
      Подержав веревку, завязанную штыковым узлом к ручке люка на крыше, Топор приставными шагами продвинулся к краю, посмотрел вниз, и голова предательски закружилась.
      Ночь не спасла его. Фонари во дворе создавали если не день, то сумерки, и оттого хорошо были видны крыши машин, скамьи у подъездов, деревья, теплопункт. Уменьшенные до игрушечности, но все-таки настоящие.
      Руки сами собой завязали на поясе еще один узел, хотя и предыдущий и без того выглядел чудовищно. Во всяком случае, размером он превосходил кулак.
      - Не смотри, - вслух приказал себе Топор. - Только не смотри...
      Став спиной ко двору, он так же спиной, по-рачьи, перелез через ограждение, нащупал ногами стену и, вместо того, чтобы по кусочкам, по сантиметрам отпускать веревку, выхлестнул ее из рук всю. Глубина втянула его в себя, спазмом обжала горло, но он все-таки вскрикнул, хотя уже через секунду после вскрика не мог бы с уверенностью сказать, что это сделал именно он.
      Веревка дернула, потянула его к стене, и он с лету врезался в нее лицом. Руки вместо того, чтобы ослабить удар, зачем-то держались за веревку.
      - ... твою мать, - простонал он и наощупь ладонью обнаружил слишком много мокрого на лице.
      Упираясь ногами в горячую бетонную стену, Топор отер лицо платком и без удивления увидел, как пятнами почернел платок. Хотел выкинуть, но вспомнил, на какое дело он собрался, и брезгливо, одним пальчиком, засунул платок в карман джинсов.
      Минуты три он пытался сосчитать окна от крыши. То получалось четыре, то пять. Наконец, сосчитал и понял, что пролетел один лишний этаж. Пришлось вспомнить школьные уроки физкультуры. В классе никто быстрее его не мог одолеть канат. Но тогда внизу лежал мат, стоял на страховке жилистый учитель с руками бывшего гимнаста, а мышцы просто пели. До того им было легко и весело.
      Сейчас от той легкости не осталось и следа. Помогая себе ногами в пудовых кроссовках, Топор одолел три метра веревки, нащупал правой рукой оконный проем и подтянулся в его направлении.
      - Точно - нету стекол!" - мысленно удивился он. Босс не соврал. И это открытие как-то сразу расслабило его. Топор почувствовал, что дело не такое уж сложное, что все идет так или почти так, как сказал Босс, а Босс вообще никогда не ошибался. Таким уж он, видно, родился. Наверное, родился бы таким Топор, не стал бы лазить по чужим квартирам.
      С подоконника он сполз очень медленно. Никогда в жизни он не делал ничего столь медленно. Даже дышал и думал вроде бы
      медленнее, чем обычно.
      Предательский хруст стекла омертвил его тощую фигуру. Целую минуту Топор не дышал. И ничего за это время не услышал, кроме тикающих часов на стене кухни. Они были, видимо, электронными, потому что шли как-то странно, рывками. А может, время вообще шло в этой квартире странно, рывками. И дыхание возвращалось необычно. Он вбирал воздух легкими глотками, хотя обычно после такой задержки дышал не хуже загнанного бегуна.
      Квартира упрямо молчала. Глаза, привыкнув к полумраку, обнаружили кусочки линолеума, не укрытые осколками стекол, и Топор медленно, рывками двинулся по ним. Время, живущее внутри квартиры, не разрешало двигаться иначе.
      Перед глазами стоял план квартиры, нарисованный на бумаге рукою Босса, и он передвигался скорее по этому плану, чем по квартире. Уже без хруста миновал кухню, коридорчик со встроенным платяным шкафом по правую руку, заглянул в зал.
      На диване белело под простыней крупное мужское тело. Призрак гномика испарился, но ощущение ненависти осталось. Почему-то казалось, что спящий бородач именно сейчас придумывает способ убийства Жанетки. Прямо во сне. У Топора уже бывало, что он во сне придумывал такое, на что никогда не решился бы при дневном свете.
      Пальцы до боли в суставах стиснули нож.
      "Голова. Плечо. Ноги, - про себя определил части тела Топор. - Голова. Плечо. Ноги".
      Прыгнул к простыне и с замаха вонзил нож чуть ниже уровня плеча. Нож вошел слишком мягко. Слишком неестественно.
      Что-то хрустнуло за спиной. Боль заставила топора вскинуться, но он тут же забыл, что хотел обернуться за хруст. Он забыл обо всем сразу и снопом упал на простыни с воткнутым в них ножом.
      В спине Топора торчала рукоять почти такого же ножа. Только ручка была красивее - из цветных пластмассовых полосок.
      Лунная полоса косо легла на его спине, и красная полоска вспыхнула, словно огонь поминальной свечи.
      Глава шестьдесят третья
      СИНЕЕ И БЕЛОЕ - ЦВЕТА СМЕРТИ
      Звонок был слишком нетерпеливым.
      - Опять телефон? - спросонья спросила Жанетка.
      - Что?! А?!
      Жора Прокудин сел на изжеванной, уменьшившийся до размеров полотенца простыне и с трудом проморгал из глаз остатки сна.
      - Иди. Телефон звонит, - из дальнего угла комнаты приказала Жанетка.
      Она была совершенно не видна. Белела лишь простыня, и оттого чудилось, что разговаривает тоже простыня.
      - Ну ты что, не слышишь?! Иди! Это - Топор!
      - Это - дверь, - поправил Жора и влез обеими ногами сразу в деревянные джинсы.
      - Значит, Топор у двери, - не сдавалась она.
      - Я дал ему ключ, - огрызнулся Прокудин и, сладостно ощутив, что выиграл, прошлепал к двери.
      В глазке на выгнутой лестничной площадке стояла тетка с лицом
      Шварценегера и прической Шарон Стоун, то есть как бы без прически
      вообще. Жора Прокудин внимательно изучил белобрысые волосенки на
      мужественной голове местной почтальонки и все-таки открыл.
      - Здрасти, - сквозь щель обозначил он свое дружелюбие.
      - Табе пакет, - грубо ответила она. - Распишися.
      Голос соответствовал лицу. Хотя лицу настоящего Шварценегера не соответствовал.
      - Какой пакет? - не понял Жорик и щель оттого не увеличил.
      - Бундероля, - с профессиональным презрением пояснила она. Распишися...
      - Я не жду никакой бандероли.
      - Мое дело - принесть...
      - А откуда она?
      - Отседа... Из Москвы... местная...
      - А ты откуда родом?
      - Неча хамить!.. Бери, а то в мусорку зашпулю! У меня таких, как ты, дополна!
      - Большая бандероль? - почему-то подумал он о бомбе.
      - Махонькая. На...
      Она сунула прямо в щель действительно небольшой сверток темно-коричневой крафтовой бумаги. Сантиметров десять длиной. Сантиметра три шириной. На бандероли нечастыми буквами был написан адрес именно этой квартиры, а адресатом значился "Георгий Прокудин". Жорик уже и не помнил, когда его последний раз называли по имени, указанному в паспорте.
      Обратный адрес - нечто люблинское, далекое, неуютное - ничего ему не сказал. Фамилия была написана вовсе не печатными буквами и ничего в ней нельзя было разобрать, кроме первой буквы "Т". Крупной, но корявой "Т".
      - Распишитеся! - боком сунула в ту же щель тетка-почтальонша листок с шариковой ручкой.
      Безобразным росчерком, вовсе не похожим на его подпись, Жора Прокудин косо провел по листку, нервно сунув его назад, и ручка, выпав из его пальцев, звонко цокнула по кафелю площадки.
      Он захлопнул дверь, не став досматривать сцену с поднятием ручки, прошлепал в комнату и сказал в сторону белой простыни:
      - Ты когда-нибудь была в Люблино?
      - Чего?
      Вынырнувшая из белого головенка с перепутавшимися волосиками выражала крайнюю степень удивления. Но и Жора, разглядев ее, тоже в свою очередь очень удивился.
      - Слушай, а как ты при таких куцых волосах делаешь крутые прически?
      Она без слов швырнула в него пудреницей. Как человек, целых шесть месяцев в свое время ходивший в школу бального танца, Прокудин изогнулся, будто исполнял пасадобль, и пластиковая коробочка, пролетев в сантиметре от спины, долбанулась в стену. На серый паркет посыпалось нечто розовое и пахнущее цветами.
      - Язва ты, Жорик! - подтянула она простыню к подбородку. - Такого, как ты, ни одна девка не полюбит!
      - А у меня брифинг большой, - улыбнулся он. - Полюбит.
      - Все равно язва!
      - Значит, ты шиньон на волосы цепляешь?
      - А тебе что?
      - Да так... Я думал, у тебя и вправду вагон волос на башке...
      - А это не твое дело!
      - Вот вы, бабы, обманщицы! Еще покруче меня! Губы красите, ресницы тушью увеличиваете, ногти наклеиваете... Теперь еще и шиньоны...
      - Дурак ты, Жорик! Это же все для вас, мужиков.
      - Чтоб соблазнились?
      - А для чего живем?
      - Слушай, а вдруг это и вправду бомба? - вспомнил он о крафтовом пакетике.
      - Что - бомба? - не поняла она.
      - Да вот какую-то бандероль почтальонша принесла. Сладким пахнет. Бомбы пахнут сладким?
      - Распакуй.
      - Может, это Босс хохмит? Вызвал Топора и до сих пор не отпускает...
      - Дай я открою!
      - А если рванет?
      - Такая маленькая?
      - Откуда я знаю, какие бомбы бывают?! Может, и рванет...
      - Отвернись! - потребовала она.
      - Это еще зачем?
      - Я оденусь!
      - А ты голая спала?!
      - Я всегда голышом сплю! Отвернись!
      Жора Прокудин послушно выполнил приказ, но в плохом зеркальце, криво висящем на стене, голую Жанетку со спины все же понаблюдал. Внутри шевельнулось что-то старое, почти навеки забытое. В нем еще почему-то был запах бензина, и он, невидяще глядя на крошечную бандерольку, потянул ноздрями воздух квартиры. Бензина в нем не было, но в голове качнулось что-то действительно уже прочувствованное, и он вспомнил: погоня, "жигули", синее лицо Топора на коленях у Жанетки. Да, именно тогда ему захотелось спасти вовсе не Топора, а Жанетку, и эта странная, неожиданная для него жертвенность до того удивила сейчас Жору Прокудина, что он обернулся.
      - Я же просила! Не поворачивайся! - прижала она к голой груди тряпошный комок.
      - Из... звини, - промямлил он и ушел на кухню.
      Крафтовый сверток тянул к себе и страшил одновременно. Больше всего хотелось позвонить Боссу, но он запретил это делать. И тогда Жорик, скрепив сердце, надорвал пакет. В кухне осталась тишина.
      Он переступил с ноги на ногу, и липкий пол дважды всхлипнул. Как будто кто плакал за стеной.
      - Ну что там? - появилась в коридорчике Жанетка. - Дай сюда! Ты даже посылки открывать не умеешь!
      Она рванула бумагу не вдоль, как Жора, а поперек, и из пакета на пол упало нечто похожее на футляр для губной помады.
      Присев на корточки, Жора этой же бумажкой чуть повернул предмет и сразу ощутил зашевелившиеся на голове волосы. Слова застряли где-то далеко-далеко. Чуть ли не в желудке.
      - Что это? - не разглядела близорукая Жанетка.
      - Па-а... па-а... па-алец, - все-таки вытащил нужное слово из груди Жора Прокудин.
      И сразу заныло сердце, будто слово он достал из самой его серединки.
      - Чего? - не поняла она, но не нагнулась.
      Обрывком крафтовой бумаги Жора подсек палец, встал вместе с ним и заметил еще одну деталь:
      - Смо... мотри - бу...буква "жэ" на фа... фаланге... Это же...
      - То-олик!
      Охнув, Жанетка зажала ладонью рот, сквозь помутневшие глаза посмотрела на посиневший ноготь и узнала этот ноготь. Больше ей ничего не требовалось. Вытатуированная полгода назад буква 2ж" уже была лишней.
      - Люблино... Люблино, - положив палец на подоконник, стал пятиться от него Жора. - Лю... Я знаю... знаю ту улицу, что... что на обратном адресе... Это... это адрес Лю... Люблинского кладбища...
      - Не-ет! - в диком, зверином крике выхлестнула она все, что разрывало сейчас ее душу: страх, боль, жалость, ненависть, отчаяние. - Не-ет!
      Он схватил ее за плечи, притянул к себе, сжал так, как только мог, но она вырвалась, отпрыгнула в комнату, согнулась, выставив вперед сжатые кулачки, и снова заорала:
      - Не-ет! Не-ет! Не-ет!
      - Жанетик, милая, не надо... Не надо... Я не знаю, что произошло. Толик жив! Жив! Не ори! Я... я... Да, я сделаю это! Я позвоню сейчас Боссу! Прямо сейчас!
      Косясь глазом на белый палец с синим ногтем и с синей же, похожей на комара, буквой "ж", он с третьего раза, через проскальзывания и попадания пальцем не в те отверстия, набрал все-таки сотовый номер Босса и, когда трубка ожила, заорал в нее:
      - Босс, у нас чэ-пэ! Босс, у Жанетки истерика! Здесь... тут...
      - Что-то случилось? - обреченным голосом спросил Босс, и Жора онемел.
      Он никогда еще не слышал таких ноток. Босс казался ему скалой, о которую столетиями разбиваются шторма. Но сейчас скала треснула, и он не сдержался, спросив в свою очередь:
      - А что-то случилось?
      - Ну ты же говоришь, чэ-пэ.
      - Босс, тут тетка, ну, почтальонша... Она принесла бандероль. Маленькую такую. Совсем маленькую...
      - И вы, придурки, открыли?
      - Да... Там это... палец Топора. Ук... казательный. С пра...правой руки. Я знаю. И Жа... Это мертвый палец... Он бе...
      - Падлюка! - ругнулся Босс.
      - Что?
      - Это похоже на него.
      - На кого?
      - На того, у кого нет указательного пальца на правой руке, - с ненавистью выдавил из себя Босс.
      - А у кого нет? - опять ощутил волосы на голове Жора Прокудин.
      Они существовали как бы отдельно от кожи.
      Висели в воздухе и шевелились. Хотя ветра никакого не было.
      - Я тебе потом объясню, кто это, - сумрачно ответил Босс. - Что Жанетка?
      - Она... Она сидит на полу и раскачивает головой. Она... она в трансе.. Босс, этот па...
      - Успокой ее. Как можешь успокой. Главное, не говори, что ты знаешь...
      - А что я знаю?
      - Через секунду узнаешь... Топора убили...
      - Так вот почему там - Люблино!
      - Какое Люблино?
      - На бандероли - адрес... Люблино... Улица, где кладбище...
      - Серьезно?
      - Да, я вспомнил! Я там как-то был. Уже не помню, почему...
      - Значит, они его туда подкинули. Как неопознанный труп.
      - Я поеду туда... Надо сказать им его имя, фами...
      - Нив коем случае! Сейчас это уже не имеет ни малейшего значения. Топора ты все равно не вернешь...
      - Да... Точно - Топор! - только теперь разглядел Жора Прокудин, что коряво написанное под обратным адресом слово, начинающееся с "Т", - это и есть "Топор".
      - У нас на пути появился страшный человек. Я бессилен против него. Он как заговоренный.
      - Кто это? - еле пошевелил губами Жора Прокудин.
      - Тот, кого Рыков послал по нашему следу. Он хочет отобрать деньги, что уже в Штатах. Топором он подавится. Больше я ему никого не отдам. А вы... Значит, так, - опять привычно потвердел его голос. - Хватай Жанетку и беги с этой квартиры. Машину не бери. С ней тоже может быть подляна. Затеряйся по Москве, занырни в какую-нибудь нору, отсидись до утра...
      - До утра?
      - Да, именно до утра. В обед мы вылетаем в Нью-Йорк. Вылетаем все... Почти все...
      Наверное, он вспомнил о Топоре. А потом Жоре почудилось, что и они
      обречены, и что не будет никакого аэропорта, никакого Нью-Йорка,
      ничего не будет.
      Он отклеил вроде бы намертво прилипшую к полу подошву правой ступни и шагнул на паркет в коридорчик. Ощущение приклеенности, ловушки исчезло. Но страх остался. Каждую секунду могло произойти непоправимое.
      - Мы...мы бежим, - за двоих решил он.
      Жанетка все так же раскачивалась. Ее лицо за секунды стало старше на двадцать лет.
      - Давай, - устало выдохнул Босс. - Позвонишь мне в восемь ноль-ноль утра. Все...
      Он впервые в жизни назвал точное время. Без минут. И без секунд.
      Это не могло означать ничего хорошего. Сейчас уже ничто не могло означать хорошее.
      Глава шестьдесят четвертая
      ЛЮБОВЬ ЗЛА
      В сумрачной комнатушке всего стояло по двое: две армейские кровати с зелеными дугами, две тумбочки без ящиков, две деревянные
      вешалки явно довоенных времен. И все.
      Больше ничего в комнатушке не было. Даже штор на единственном окне. Оно смотрело на голую кирпичную стену и создавало в помещении осень. Хотя на улице правили бал жара да духота. Да вонь автомобильных выхлопов. Здесь, правда, последнего не существовало: пахло муторно и кисло, будто прелыми листьями. И ощущение осени становилось все сильнее.
      Жанетка села на скрипнувшую койку и замерла. Она молчала все время, пока Жора таскал ее за руку по дворам Измайлова, молчала в потном адском метро. Молчала, молчала, и если сначала он воспринимал это как благо, то сейчас, после двух часов тишины, царящей между ними, Прокудин начал бояться, что с Жанеткой произошло что-то страшное. Он не допускал мысли о безумии, но других мыслей вообще не было.
      Приказ спастись он исполнял истово. В гостиницы не рвался, редким знакомым не звонил, в риэлтерские фирмы не обращался. Честно говоря, он даже не представлял можно ли спастись от человека без указательного пальца, если даже Босс проиграл ему схватку. Был в этом долгом потном побеге момент, когда Жорик поймал себя на том, что у всех встречных высматривает пальцы на правой руке.
      В общагу гуманитарного университета минобороны он попал совершенно случайно. Просто после очередного броска под землей они
      выбрались из павильона метро "Спортивная", проскочили пару дворов, и Жора Прокудин увидел с тыла корпуса общаги. На веревках, протянутых от окна к окну, сушились майки, трусы, тельняшки, ползунки, камуфляжная форма, лифчики, комбинации и халатики из пестрого ситчика. Если бы не халатики из пестрого ситчика с чисто русским рисунком, можно было бы подумать, что они попали в негритянский квартал Нью-Йорка. Или в пригород какого-нибудь латиноамериканского мегаполиса.
      Дежурная по корпусу явно не поверила его лепету о том, что он капитан железнодорожных войск, и их с женой обокрали, а переночевать всего одну ночь негде, но сто долларов одной бумажкой взяла без дрожи на лице и потом долго вела их по лестницам, пропахшим кислыми щами и жареной картошкой, по коридору, похожему на улицу даже не своей длиной, а встречными и попутными людьми, детьми на трехколесных велосипедах, дверями, так смахивающими на двери подъездов, а не комнат.
      - Жанет, ну скажи хоть что-нибудь?
      Ногой он затолкал под кровать спортивную сумку с набитыми впопыхах вещами и его, и ее, и даже Топора.
      - Ну, хочешь, я за жрачкой сбегаю? А выпить хочешь?
      Ее глаза слепо смотрели на основание деревянной вешалки, на окурок, оставленный предыдущим жильцом осенней комнаты, на таракана, водящего усами перед окурком и будто пеленгующего новых постояльцев. Она не ощущала себя. В ней вместе с Топором умерло то, что принадлежало Топору, а принадлежало, видимо, многое, потому что даже Жору Прокудина она сейчас не воспринимала как человека. Он выглядел мебелью комнаты, и непонятна была лишь малость: если все в комнате парами, то где еще один Жора Прокудин?
      - Давай мы поспим? - по-отцовски назвал он ее детским "мы". - Хочешь спать?
      Стена кирпичной кладки упрямо лезла в окно, выдавливая стекло. В комнате становилось все меньше и меньше воздуха. Его высасывал из комнаты кто-то злой и сердитый. Он мог высосать его весь.
      И тогда она заплакала.
      - Вот и хорошо, - обрадовался он. - Вот уже и легче сейчас
      будет. Вот точно - легче...
      - То-олик, - позвала она.
      Воздух, убегающий из комнаты, унес ее слово, растворил в себе. Точно так же, как растворил этой ночью Топора, и она заговорила быстро-быстро, словно боясь, что ей запретят говорить:
      - Он очень добрый. Он родителям в Стерлитамак деньги отсылает. Он никогда не жадничает. Если его позвать, он всегда поможет. Над ним с детства смеялись, а он не обижается. Он умеет играть на гармони...
      - Да ладно! - не поверил Жора Прокудин.
      Она ни разу не сказала "был", ни разу не оставила жениха в прошедшем времени, и когда услышала глупый вскрик, усилила свое ощущение настоящего:
      - Умеет! Умеет! Умеет!.. Хочешь, хоть сейчас сыграет?!
      - Не хочу.
      - То-то же!
      Он посмотрел на пол у вешалки ее же взглядом, заметил любопытного таракана и с наслаждением раздавил его ногой. Ее глаза даже не дрогнули. Она не видела таракана. Не увидела и кроссовку.
      - Жанюсик, ну не бузи! - попросил он и встал перед ней на колени.
      Пыль в комнате была военной, в крупные твердые зерна. Она кололась даже сквозь джинсы. Жора подвигал коленями, но от странной пыли не избавился.
      Встав, он отряхнул джинсы, с минуту подумал, но ничего не придумал и просто прижал Жанетку к животу.
      - А может, они взяли его в заложники? - с неожиданной трезвостью спросила она вбок.
      - Конечно... Сейчас это можно...
      - А потом потребуют выкуп?
      - Запросто.
      - А ты дашь за него деньги?
      - Да хоть миллион долларов...
      В сумке, схороненной под кроватью, лежало не больше десяти тысяч "зеленых" - все, что уцелело после молочно-сывороточной аферы в Горняцке.
      - Позвони им, - твердо потребовала она.
      - Кому... им?
      - Тем, кто взял его в заложники.
      Она смотрела снизу вверх как ребенок, молящий о пощаде отца ,
      возвышающегося над ним с ремнем в руках. В ее глазах стояла
      смоченная в слезах вера всего человечества в то, что можно
      выпросить у смерти бессмертие. У него не было полномочий сказать
      "да" на эту вечную просьбу. Обманщик, выращенный им за эти годы
      внутри себя, сказать бы мог, но Жора на такой шаг не решился бы. И, неожиданно ощутив, что он не един, что в нем рядом живут и плохой, и хороший Прокудин и даже не просто живут, а периодически ходят друг к другу в гости, но именно сейчас плохой куда-то ушел, на время покинул его, он обжал серое лицо Жанетки ладонями и зашептал ей, обдавая жаром дыхания:
      - Если он жив, я сделаю все, чтобы его спасти... Я отдам жизнь, если потребуется... Толян - мой единственный настоящий друг. Он никогда не подводил меня. Другие подводили. Он - никогда. Он бывал злым, но это от жизни. Жизнь его так часто лупила...
      - Нет... Он не злой, - опять не смогла она выжать слово "был".
      - А я разве так сказал?.. Он не был злым. Он был добрым. Есть такие злые люди, что Толян рядом с ними - ангел. Ты помнишь, однажды мы его уже спасали? В Приморске. Помнишь?
      - Да... Точно - спасали...
      - И спасли?
      - Спасли. Да - спасли...
      - И сейчас спасем.
      - И сейчас спасем, - попугаем повторила она, но веры в ее голосе
      не было.
      Вера, которая прозвучала у Жоры Прокудина, не смогла проникнуть в
      нее. Что-то не пустило. То ли барьер из полумрака, царящий в осенней комнате, то ли унес веру воздух, высасываемый невидимым чудовищем.
      - Мы спасли его тогда на машине, - вдобавок вспомнил Жора Прокудин, и в ноздри вместе с запахом бензина ударило ощущение, испытанное именно в той машине, и потом повторно пережитое в минуты, когда он увидел голую спину Жанетки.
      Оно очень походило на жалость, а Жора еще никогда никого не жалел. Даже бабушку, дольше всего проживавшего рядом с ним человека. Он не знал, как нужно жалеть, но и не знал, как избавить себя от этого нового щекотного чувства.
      Вплотную приблизив к себе лицо Жанетки, он неумело, по-детски начал его целовать. Щеки оказались солеными, а подбородок безвкусным, будто мука. Его удивило это открытие. Он поцеловал лоб и теперь уже ничего не ощутил. Лоб существовал как бы отдельно от лица и не хотел запоминаться. А потом он вспомнил, что в лоб целуют покойников и сел на корточки, чтобы он стал недоступен для его губ.
      - Все будет хорошо? Правда? - явную глупость спросил он.
      Сейчас уже ничего не могло быть хорошим.
      - Ты веришь мне?
      Она неожиданно кивнула, шмыгнув носом, и Жоре стало не по себе. Перед ним сидел очень красивый ребенок. И он больше всего в жизни хотел сейчас этого ребенка раздеть. Он помнил, что ей - двадцать, но не верил в это сейчас.
      В жизни Жоры Прокудина было всего две женщины. Первая подарила ему новое ощущение, но совсем не запомнилась. Точнее, запомнилась как нечто похожее на резиновую куклу. Хотя она была живой, на двух ногах ходящей, иногда даже что-то говорящей. Но Жора так и не запомнил для себя, что для ощущения нужна именно женщина. Вторая преследовала его целый месяц. Она почему-то решила, что Прокудин в нее влюбился. Откуда появились подобные фантазии, он не мог даже представить. Постель после ресторана - это еще не повод подозревать в любви.
      После второй Жора понял, что за все нужно платить. Плата за любовь
      - несвобода. Он выбрал свободу и обходил девок десятой дорогой.
      Жанетку он слишком долго воспринимал как друга. Как бесполое, хоть
      и красивое существо.
      И только сейчас, зачем-то сняв с нее блузку и лифчик, с удивлением ощутил, что она ему безумно нужна. Топор, если бы он
      воскрес, стал бы теперь врагом. Он не хотел отдавать ее Топору. Даже мертвому.
      Губы сам целовали плечи, ключицы, груди, розовые соски. Он не знал, что такое блаженство - целовать женские соски. У первых двух он их даже не помнил. У них словно и не было ничего на груди.
      Губы не просто целовали, а пили. Как молоко в детстве. Как сок жизни, без которого все остальное - смерть.
      Левый сосок неожиданно стал соленым. Он вскинул голову и горячечными глазами впился в ее залитые влагой глаза.
      - Не плачь... Жанетка, милая, не плач. Ты...
      И с яростью, всколыхнувшей его всего изнутри, понял, что ему мало сосков. Она должна была теперь принадлежать ему вся, абсолютно вся.
      - Не надо, - прочтя его мысли, вяло произнесла она.
      Ее руки на секунду посопротивлялись, но как-то лениво, нехотя. Руки словно перешли на его сторону. Вместо того, чтобы и дальше отталкивать его, они принялись стягивать с Жоры Прокудина рубашку.
      Он сорвал с нее последнее, что было чужим, совсем не относящимся к ее телу, швырнул это к окну, и оно пыхнуло светом. Осень умерла, уступив место лету. Солнце прорвалось в комнату, желтым легко по телу Жанетки, и он чуть не задохнулся от восторга. Он никогда не думал, что женщина так восхитительна.
      - Я... я... я люблю тебя, Жорик, - неожиданно выдохнула она. - Ты... ты не знаешь, а я всегда... Я бы уехала из Горняцка, если бы не любила. Ты... ты...
      - Правда? - онемел он.
      - Да... Толик... он был другом, - все-таки ворвалось в комнату странное и страшное "был".
      Но это уже произошло не в той комнате. Той, осенней, уже не существовало. Солнце сожгло ее.
      - Я его... как ребенка... любила как глупого ребенка... А ты...
      ты... ты... такой умный... Тебя только подправить и ты...
      - Како-о-ое у тебя те-е-ело!
      - Оно твое...
      - Все?
      - Все...
      - И эта кожа, - понюхал он живот у пупка.
      - И кожа...
      - И ножки.
      - И ножки... И все, все, все... Все твое...
      - И главное - мое?
      - Все... Все до капельки - твое...
      - Я... я хочу главное...
      - Бери, - по-будничному сказала она, и Жора Прокудин на время перестал быть Жорой Прокудиным.
      Так всегда происходит, когда боль переходит в радость, а радость - в наслаждение, а наслаждение - в усталость, а усталость - в новую жизнь...
      Тишина.
      Точки пыли в желтой полосе света. Сладкий запах пота.
      Ощущение победы.
      Нет, не над женщиной.
      Над бессмертием...
      Глава шестьдесят пятая
      МУЗОН, ОМОН И РАЗДОЛБОН
      Автомобиль "Москвич" ревел как танк. А полз по Ленинградке как черепаха.
      - Быстрее нельзя? - укорил водителя Жора Прокудин.
      - Уже нельзя, - исподлобья посмотрел шофер на затор.
      - Мы на рейс опоздаем.
      - Через сколько регистрация?
      - Откуда я знаю?.. Рейс - через два пятнадцать...
      - Успеем, - хмуро решил водитель. - После поворота на Волоколамку затор рассосется...
      Хозяин "москвича" был похож на свою машину: такой же крупный, тяжелый и неповоротливый. Говорил он с каким-то странным гулом. У него в желудке вроде бы работал еще один движок, и его отдаленный гул иногда доносился до слуха.
      - Успеем? - теперь уже испуганно спросила Жанетка.
      Она сидела на заднем сиденье в обнимку с пухлой спортивной сумкой и смотрела на Жорика совершенно неописуемым взглядом. От него Прокудину было сладостно и страшно. Он будто завоевал красивую труднодоступную крепость и теперь не знал, что с ней делать.
      - Хозяин говорит, успеем, - переложил он вину на возможное опоздание на водителя. - Крутая у тебя тачка. Можно с казать, зверь. А откуда на заднице у твоего монстра такая надпись?
      - Какая? - поерзал шофер плотными окороками по сидению.
      - Ну на машине сзади... Там лейбл - "Калека".
      - А-а... Это сын подшутил. Он ее в ремонт ставил. И попросил мужиков, чтоб одну букву добавили, а последнюю изменили. А там вообще-то "Алеко"...
      - Понятно. Наследие пролетарского писателя Горького...
      Водитель не стал ничего комментировать. Он вообще не догадывался о связи цыганского имени Алеко с пролетарским классиком и только покосился на странного пассажира. Честно говоря, он никогда не подсаживал в машину двух человек сразу. Московский криминальный опыт подсказывал, что двое - это уже организация, а точнее, банда, и скорее произойдет что-нибудь плохое, чем что-нибудь обыденное. Но сегодня с пассажирами было неважно. Лучшие люди разъехались по курортам и увезли с собой деньги. Осталась беднота и кое-какая номенклатура. Номенклатуру возили на казенных "мерсах" и "волгах", беднота прела в метро и вонючих автобусах. Вскинутую над бордюром руку Жоры Прокудина водитель воспринял, как знак судьбы, которая сжалилась над безработным инженером.
      - У тебя музон в машине есть? - спросил Жора. - А то скучища...
      - Это есть...
      Закрыв волосатой лапищей сразу весь радиоприемник, он включил его и бодрый голос ди-джея проорал из шелестящего эфира на всю машину:
      - Крепче за шоферку держись, баран!
      Улыбкой Жора ответил на каламбур далекого ди-джея и уже через минуту пожалел, что заказал музыку. Из динамиков у заднего стекла вытекал вялый блюз. В его медленной ритмике было что-то усыпляющее. А в машине жарко и душно. А ночи совсем не хватило для сна. Ночь оказалась копией предыдущего дня, точнее, окончания дня, но лишь с одной разницей: тело Жанетки, ее дурманящее восхитительное тело сменило цвет. Днем оно было солнечным. Ночью - лунным. И это выглядело особенно странно, поскольку стена в окне закрывала небо.
      - Ко-озлы! - не сдержавшись, выкрикнул водитель.
      - Что-о?! - вскинулся задремавший Жорик.
      - Да вон автобус!.. Чуть не долбанул меня в борт! Вечно эти омоновцы куда-то спешат!
      Огромные брови водителя шевелились и жались друг к дружке. Они будто бы обсуждали чуть не состоявшуюся аварию.
      - А с чего ты взял, что омон? - пригнулся Жора, чтобы получше рассмотреть закопченый зад автобуса.
      - Да вон, посмотри! У них на мордах маски. И стволы торчат. Сразу видно - на захват едут...
      - А может, уже с захвата?
      - Ну да!.. С захвата они уже без масок едут. А как на дело, так в масках. Чтоб не узнали...
      Блюз медленно растаял в раскаленном воздухе салона, и на смену ему вытек еще более тягучий и нудный негритянский соул. Снотворное можно было не принимать.
      - Конечно!.. У них мигалка! - позавидовал омоновцам водитель. - Была б у меня мигалка, мы б уже на кольцевой были...
      Грязный автобусишко с торчащими на заднем стекле черными шарами-головами вильнул вправо, выскочил на тротуар, пронесся по нему, распугивая пешеходов и, вонзившись в трогающийся у светофора поток, поехал по Ленинградке.
      - Куда это они? - сквозь пленку, плотно наматываемую на голову жарой и музыкой, спросил Жора Прокудин.
      - Да судя по всему, туда же, куда и мы...
      - В аэропорт? - встрепенулся он.
      - Я думаю, да. Там частенько каких-нибудь ворюг берут. Они по заграницам разбегаются, да все через Шереметьево, все через Шереметьево. Их там тепленькими и берут...
      - Стой! - окончательно проснулся Жора Прокудин.
      - А я и так стою, - удивился водитель.
      Затор гудел и парил выхлопными дымками. Затор выглядел рекой на рассвете. Реки тоже парят. Только не ядом.
      - Я быстро! - выскочил Жора и слаломистом заскользил мимо капотов и багажников.
      - А деньги?! - кинул ему в спину водитель и только теперь заметил пассажирку.
      Она сидела на заднем сиденье заложницей, и волнение чуть ослабло в его груди.
      А Жора Прокудин, добежав до первого же телефона-автомата, с отчаянием вспомнил, что ни жетонов, ни карточек у него нет, и бросился в дверь булочной.
      - Хозяйка, где у вас телефон?! - встряхнул он задремавшую кассиршу-матрешку.
      - Что вам? За хлеб выбить? - первое попавшееся на язык произнесла она.
      - А-а! - махнул он и бросился между прилавками в дверь подсобки.
      - Куда-а?! - попытались его остановить одновременным вскриком кассирша и продавщица, тоже схожая розовыми щеками на матрешку.
      В комнате заведующей его встретила еще одна тетка-матрешка. Только гораздо более крупная, чем две предыдущие. Наверное, именно поэтому она и стала заведующей.
      - Капитан налоговой полиции Сидоров! - первое попавшееся на ум выкрикнул Жора и махнул в воздухе красной "корочкой" почетного донора.
      Кровь он никогда в жизни не сдавал, но "корочку" иногда носил. В кармане еще лежало удостоверение "пенсионера". У него был зеленый ледерин. Жора предпочел этому цвету красный. Наши люди как-то особенно обостренно реагируют на красное.
      - В чем дело? - густо покраснела матрешка.
      Сразу поняв, что тетка приворовывает и ее можно раскрутить, Жора тут же эту мысль забыл. Ему сейчас нужна была не тетка, а ее телефон.
      - Мы преследуем коммерсанта, уклонившегося от уплаты налогов, горячечно придумал Прокудин. - В схватке его телохранители уничтожили мою рацию. Нужен срочный звонок!
      - По... пожалуйста, - подтолкнула "Панасоник" по столу заведующая.
      - Босс!.. Босс! - заорал Жора Прокудин.
      Его палец проскользнул по кнопкам со скоростью, которую не способен был повторить никто на земле. Телефон еще изображал вращение диска, пощелкивая в ухе, а он все орал, будто его могли услышать до первых гудков.
      - Босс! Босс!
      - Слушаю, - как всегда неожиданно ответил знакомый голос.
      - Босс, к Шереметьево едет автобус с омоновцами! Это засада!
      - Чего ты кричишь! Если он еще едет, то какая это засада...
      - Они проскочили мимо нас пять минут назад. С мигалкой! Они уже где-то возле аэропорта!
      - Целый автобус?
      - Да. Со стволами. В масках.
      - Ты где сейчас находишься?
      - В булочной!.. То есть не в булочной. Я - на Лениградке. Поймал "Москвич". Стоим в заторе...
      - Значит, так... Подъедешь к аэровокзалу, машину не отпускай. Жди меня внизу, перед пандусом. Понял?
      - Да.
      - За сообщение спасибо.
      Он выключил телефон, и Жорик впервые заметил недоверчивые взгляды матрешек. Самым недоверчивым был взгляд у заведующей. Наверное, так было положено по штату.
      Прокудин не стал ждать, когда взгляды обретут осмысленность. Выкрикнув что-то бодрое и бессвязное, он вылетел из булочной и с раздражением увидел, что голова затора зашевелилась, словно голова огромного змея, и начала медленно двигаться.
      Наступив ногой на зеленую стальную трубу ограждения, Жора Прокудин запрыгнул на крышу ближайшего "жигуленка", с нее перелетел на крохотный взлобок "оки", с "оки" на "сааб", с "сааба" - на "фольсваген-пассат" и уже со старичка "пассата", урчащего еще покруче "москвича", спрыгнул в ложбину между машинами.
      - Идиот! - заорали Жоре в спину.
      Всем сразу он показал выставленный указательный палец правой руки и под падение на жесткое сидение "москвича" заорал:
      - Гони, хозяин! Пронырни их всех! Я плачу!
      Стоящий справа "пассат" опоздал со стартом, видимо, не в силах перенести позор грязных прокудинских подошв, и водитель "москвича" вдавил попрочнее зад в кресло и швырнул свой танк в правый ряд.
      - Еще правее! - заорал превратившийся в штурмана Жора Прокудин.
      "Калека", раскачиваясь шлюпкой на штормовой волне, преодолел бордюр, выскочил на тротуар, у которого почему-то не было в этом месте ограждения, и понесся мимо затора.
      - Ну ты Шумахер! - похвалил его Жора. - Да ты ж себе цену не знаешь, дядя!
      "Москвич" нырнул с тротуара на пустой кусок шоссе и поехал по нему с таким видом, будто он никогда в жизни не нарушал правил дорожного движения.
      И до самого Шереметьево-2 водитель бросал испуганные взгляды в зеркало заднего вида и думал, что его остановят гаишники. Не остановили.
      Остановил сам водитель. Когда увидел настоящего гаишника. Но это было уже у пандуса аэровокзала.
      Метрах в двухстах впереди чернел автобус омоновцев и все окрест было так буднично и несуетно, что Жора Прокудин чуть не нарушил инструкцию Босса и не вышел из машины.
      Он даже открыл дверцу. Но тут у стекляшки аэровокзала, ломая общий идиллический порядок, вывалила толпа в черных масках, а в самой ее середине, возвышаясь над масками на целую голову, белела перепуганная физиономия, Лица с такого расстояния было не разглядеть. Но рост, костюмчик и плечи принадлежали явно Боссу.
      - Все-таки взяли, - еле слышно произнес Жора Прокудин.
      - Что взяли? - не поняла Жанетка.
      - Босса.
      - Где?
      - Вон, - показал он на белую физиономию , которую безлицые омоновцы старательно заталкивали в черную "Волгу" с мигалкой. - Это он. Они его все-таки арестовали... Ко-озел... Я же предупреждал. Я же просил...
      - Надо бежать, - первое, что пришло в голову, ляпнула Жанетка и щелкнула замком задней дверцы.
      - Куда?!
      - Побежали! - потребовала она.
      - Сиди...Они нашей машины не знают. Проедут - потом свалим...
      Водитель слушал и ничего не понимал. Во всем, что обычно происходило в его машине с пассажирами, он искал самое худшее для себя - отказ от платы за проезд. Намеков на это вроде бы не было, но неприятное "бежим" прозвучало дважды, и он, на всякий случай, тоже щелкнул замком дверцы.
      - Сиди! - прошипел Жора Прокудин. - Едут.
      Он закрыл нос и рот ладонью и, вдыхая в нее едкий, пахнущий горелыми пирожками, пот, расширенными глазами проводил проехавшую "Волгу" с затемненными стеклами, грязный омоновский автобус и поневоле вздрогнул от крика ди-джея из радио:
      - Счастливые ментов не замечают!
      Грянул бесшабашный джаз, и Жора, задохнувшись не к месту веселой мелодийкой, заорал:
      - Выруби свой музон! Слышишь?!
      Волосатая лапища мышкой бросилась к черной щели радиоприемника, уничтожила завизжавший поросенком саксофон.
      - Что он вякнул? - ошалело спросил Жора Прокудин у всех сразу.
      - Кто? - не поняла Жанетка. - Шофер ничего не говорил...
      - Нет!.. Что по радио тот трепло сказал?
      - Счастливые трусов не надевают, - нехотя продублировал водитель. - А что?
      - Ничего! - огрызнулся Жора Прокудин и враз стал мокрым.
      Его будто бы за секунду опустили в ванну с соленой водой. Или в огуречный рассол. Он ни разу не окунался в огуречный рассол и потому не знал, насколько он соленый. И соленый ли он вообще.
      Справа от стеклянных дверей аэропорта стоял в стильном синем костюмчике Босс и пальчиком манил к себе.
      - Шизуха косит наши ряды, - тихо, но четко произнес Жора Прокудин и распахнул дверцу. - Если он не виртуальный, значит, я совсем нюх потерял...
      - Ты чего бормочешь? - испугалась Жанетка.
      - А деньги? - совсем другим вопросом попытался сдержать его водитель.
      - Гусары денег не берут.
      Он выбрался на солнцепек и почувствовал себя еще хуже. Пот жег не хуже соляной кислоты. Возможно, лучи солнца порождали внутри пота дикую химическую реакцию. Или кожа стала слишком чувствительной после нервотрепки последних суток.
      Не отрывая взгляда от пальчика, крючком качающегося в воздухе, Жора Прокудин пересек отделяющие его от пальчика двести - двести пятьдесят метров и где-то шагах в трех от Босса понял, что никакой шизухи нет, что в психбольницу ему сдаваться рано, а зрение, как было, так и осталось по единице на каждом глазу.
      - Здо... до... дор-рова, - переиграв со спокойствием в голосе, поприветствовал он Босса.
      - Здравствуй, красавчик, - ответил Барташевский и с размаху влепил Жоре Прокудину пощечину.
      - За что? - попытался он остудить боль на щеке мокрой ладошкой.
      - Потом узнаешь. Это в совокупности. По семи статьям.
      - Каким статьям?.. Босс, я видел, как омоновцы загребли какого-то деловара... Я думал, это ты... Поверь, Босс, я не лапшу на уши вешал. Ведь скажи, были же омоновцы?..
      - Были, красавчик, были...
      - Я же не фуфло гнал... Я типа того, что спасти тебя хотел, Босс...
      - Не Босс, а мистер Барташевский... Запомнил? Про себя потренируйся. Мысленно. Мы с тобой теперь будем гражданами великой Америки. Въехал?
      - Йес, мистер Барташевский!
      - Еще раз по роже впаяю!
      - Не надо, - отступил на шаг Жора Прокудин и ощутил себя чуть безопаснее.
      С людьми, выше тебя ростом почти на голову, лучше всего держать дистанцию. Вблизи чувствуешь себя как-то ущербно. А уж рядом с красавчиком Барташевским, выряженным в тряпки от Кардена, - тем более.
      - Жанетка в машине? - бросил Барташевский ленивый взгляд на "москвич".
      - Да... С вещами...
      - Тащи ее сюда... С вещами...
      - А кого это... омоновцы взяли-то?
      - Да лоха одного, - поморщился Барташевский. - А ты думал, меня?
      - Никогда, Бо... мистер Барташевский!
      - Вот это верно... Пошли. Нас ждет сладкий воздух свободы...
      Глава шестьдесят шестая
      ДОСЬЕ ВЕЛИКОГО БОССА
      В салоне "боинга" было так тихо, будто они не летели над Атлантикой, а висели.
      Жанетка спала, обжав своими тоненькими пальчиками жорину пятерню, и каждые пять минут вздрагивала. И всегда после такого толчка она что-то беззвучно шептала накрашенными губками. Возможно, она разговаривала с Топором. Жора тоже любил разговаривать с Топором. Есть какое-то тайное наслаждение в беседе с человеком глупее тебя. Хотя вряд ли для Жанетки это чувство было главным.
      - Не хочешь посмотреть? - покачал в воздухе небольшим фотоальбомчиком Барташевский.
      - А зачем?
      - Для развития интеллекта.
      - Я и так вроде не жалуюсь...
      - Странно... А мне казалось, что все слишком запущено.
      Прикольные интонации Босса-Барташевского всегда вызывали внутренний протест у Жоры Прокудина. Умом-то он понимал, что из всех дел, которые они вместе наворочали, самыми удачными, самыми прибыльными получались именно те, что придумал Барташевский. Вся же его самодеятельность по большей мере заканчивалась плачевно. Но он упрямо не соглашался с этим. Примерно, как все футбольные болельщики не хотят согласиться с тем, что наша сборная никогда и нигде ничего не завоюет. И чем дольше они не хотят согласиться, тем яснее становится, что футболисты и вправду ничего не завоюют.
      - Посмотри, красавчик. Тебе это действительно полезно, - положил Барташевский фотоальбомчик со скользкой, как лед, и холодной, как лед, обложкой на колено Жоре Прокудину.
      Тот нехотя раскрыл его, но то, что он увидел на первой же страничке, заставило его высвободить правую кисть из объятий жанеткиных пальчиков.
      Под прозрачной полиэтиленовой пленкой лежала листовка с его фотороботом. Над родным лицом, чуть изувеченным зауженным лбом и чересчур мясистым носом, висела зловещая надпись "Разыскивается преступник".
      - Что это? - с холодком в груди спросил Жора Прокудин.
      - Работа Винсента Ван-Гога. Называется "За секунду до того, как я отрежу себе ухо". Некоторые эксперты путают это произведение искусства с поздним автопортретом Рембрандта ван Рейна...
      - Откуда это? - задал Жора уточняющий вопрос.
      - На каждой бумажке, выпускаемой отечественными типографиями, стоят выходные данные. Поищи. У тебя глазки хорошие.
      "Прим. тип. им. XXV с. КПСС", - нашел Жора Прокудин точечные буковки в правом нижнем углу бумажки. Там же стояло - "тир. 500 экз.".
      - Пятьсот штук? - скорее удивление, чем испуг ощутил он.
      - Да, Жорик. Сумасшедший тираж. Ты - практически живой классик. Теперь о тебе вся страна узнала. Можно налево и направо интервью давать...
      - Значит, ты...
      Только теперь он понял, что Жанетка не ошиблась, признав в человеке, бросившем свою машину поперек дороги милицейского "уазика", Барташевского.
      - Значит, я, - не стал отказываться бывший коммерческий директор и ослабил узел на галстуке. - Листай дальше, мой юный читатель. Эта вещь будет посильнее "Фауста" Гете.
      Палец неохотно выполнил то ли просьбу, то ли приказ. С левой странички сквозь полиэтилен смотрел на Жору бешеным взглядом Топор. Его объемный фоторобот получился еще лживее. Во всяком случае, нос у бывшего боксера имел гораздо меньшую кривизну, а губы ну уж совсем получились какими-то негритянскими. Впрочем, в горячечной памяти милиционеров он остался с разбитыми губами, и их единодушие в составлении фоторобота можно было оправдать.
      На правой страничке краснел чуть смазанный движением багажник "жигулей".
      - А это чего? - не сразу догадался Жора Прокудин.
      - "Жигули".
      - Я и сам вижу.
      - Правда? А я, грешным делом, решил, что ты его с "роллс-ройсом" спутал.
      - Это...
      Вспомнил. И неприятно ощутил, как почернело все внутри.
      Точно - именно Барташевский спас их в Приморске от погони.
      - Стильные у вас были похороны, - приколол он. - Это же надо так промахнуться с местом. Ехали на Алтай к милой бабушке, а попали в Приморск. Могу сказать только одно: тебе, Жорик, ни в коем случае нельзя работать штурманом. Ни летным, ни морским. Сходу железо загубишь!
      - Мы туда потом заехали, - придумал Жора. - Отдохнуть после похорон. Надо же было расслабиться...
      - Самолетом летели?
      - Самолетом.
      - А как так получилось, что Топор, царство ему небесное, и Жанетка сразу из Москвы рванули в Приморск поездом?
      - Они... они не были на похоронах. Они сразу туда. А я - на Алтай. А потом уже к ним...
      Жора Прокудин с жалостью вспомнил три "левых" паспорта, исчезнувших вместе с вещами из поезда. По одному из них, на имя некоего Григоряна, он и взял билет. У Жанетки и Топора такой маскировки не было. Барташевский вычислил их через желдоркассы. Билеты же на поезда сейчас только по паспортам продают. И в кассе - все данные: фамилия, имя, отчество, номер и серия паспорта. Полицейщина чистой воды!
      - Ну, листай, листай... Не робей, - предложил Барташевский. - Прошлое уже не повторить. Оно состоялось. Таким, как есть... Помнишь, как поет Пугачева, "Фарш невозможно повернуть назад и миксер языком не остановишь..." Я ничего не напутал?
      - Нет, - бесстрастно ответил Жора Прокудин и безо всякого желания перевернул твердую страничку.
      В обеих полиэтиленовых кармашках на этот раз скрывались газетные вырезки. Левая была совсем крохотной. Заметка называлась "Авария гидросамолета". Не слишком въедливый приморский журналист сообщал, что во время плановых учений гидросамолета воинской части, дислоцирующейся в их городе, совершил посадку на воду, но не смог самостоятельно вернуться на базу. Его буксировали флотским тральщиком.
      - И все? - вслух удивился Жора Прокудин.
      - Военные умеют хранить свои тайны...
      - Какие... тайны?
      - А ты не в курсе, почему этот доблестный гидросамолет типа "бэ-двенадцать", то есть самый облетанный и надежный гидросамолет, не смог взлететь после приводнения?
      - Откуда я знаю, почему!
      - Ну ладно... Читай дальше.
      Заметка на правой страничке была уже явно не провинциальной. В губерниях нет таких красивых заголовочных шрифтов. А может, и есть, но они их не применяют, чтобы уж совсем не обидеть столицу.
      Заголовок сразу понравился Жоре Прокудину.
      - Во брехуны! - обиделся он. - Это же надо так переврать! Софрон, а не Степан! И не...
      - Чего замолчал?.. Давай-давай! Долби журналистскую братию! Врут без остановки, а мы глотаем и даже не травимся... Или травимся?
      - А что я такого сказал?
      - Практически ничего... Кроме более точных данных об авторитетах славного города Горняцка. Так каким ветром вашу кашелку туда занесло?
      - Точно кто-то стучал! - не сдержался Жорики повернул к Барташевскому разгоряченное лицо. - Топор?
      - Людям надо доверять, - манерно поставил он ударение на второй слог. - Никто не стучал, красавчик. Мне стоило немалых трудов засечь, куда вы рванули с песчаных пляжей Черного моря. Вы же, шустряки, билеты купили не в Приморске, а на третьей станции от него,, в горах. Что так?
      Жора Прокудин молчал, не в силах вспомнить, почему же они выписали такой зигзаг. Кажется, Топор сказал, что оскорбленные менты будут пасти их на вокзале, и тогда Жанетка предложила ехать в горы на автобусе, а уже оттуда до Горняцка - поездом.
      Не отвечая, Жора перевернул еще одну страничку и теперь уже не сдержал улыбки. На плохом газетном фотоснимке шел митинг. Над головами граждан, лица которых были намертво сгублены ретушью, висели лозунги "Верните деньги вкладчиков!", "Директора "Резиновых гвоздей - к ответу!", "Требуем вмешательства мэра города!" Знакомый фасад дворца культуры шахты имени Пролетариата Донбасса нависал над толпой и выглядел умело сделанной декорацией.
      - Нехорошо, Жорик, - укорил Барташевский. - Нельзя отбирать деньги у электората. Они же потом не пойдут к урнам.
      В правый кармашек была вбита непомерная газетная вырезка. Заботливые руки Барташевского сложили ее не менее шести раз. Развернув ее и развернув, между прочим, с неохотой, а только потому, что Босс бы все равно потребовал это сделать, Жора Прокудин с удивлением прочел заголовок "Дело Кузнецова" и уже с радостью - авторскую подпись с пометкой под фамилией - "г. Красноярск".
      - Я никогда не был в Красноярске, - отрапортовал он голосом победителя.
      - Естественно. Это же дальше Алтая...
      - Нет, Босс... Но я действительно ни разу не был в Красноярске...
      - А фамилия тебе ни о чем не говорит?
      - Кузнецов?.. Ну, обычная фамилия... Можно сказать, затертая...
      - Это память у тебя затертая! Кузнецов - коммерческий директор из Красноярска , которому мы толкнули технику. Вспомнил?
      - Мне это читать? - поинтересовался Жора, есть ли подобная пытка в планах Барташевского.
      - Не нужно. Там слишком много трупов. Я лично не люблю такие тексты... Из-за того, что вы затянули отъезд в Америку, сыщик Рыкова по фамилии Дегтярь безо всякого труда вышел на ложный след. Но его свидание с Кузнецовым могло подарить ему и ниточку верного следа. Я не позволил Кузнецову совершить такую пакость. Правда, боюсь, именно там человек без пальца Дегтярь почувствовал азарт охотника... Да, наверное, именно там. Иначе бы он так не бесился в последние дни...
      Следующий разворот фотоальбомчика тоже состоял из газетных вырезок. Небольших, но колких. Заголовок над левой испугал Жору Прокудина.
      "Органами правопорядка задержан бывший президент правления банка "Чага". У вкладчиков появилась надежда, что им возвратят украденное".
      Странная манера последних лет пересказывать в заголовках содержание текстов могла появиться только от ожидания, что никто больше не будет читать эти тексты. Жора - прочел. И узнал, что бывший шахтер, случайно проходивший мимо сарая заброшенного угольного склада заброшенной же шахты, услышал странные звуки за стеной и вызвал наряд милиции. Доблестные стражи порядка взломали дверь с помощью все того же шахтера и обнаружили прикованных к стальной балке двух небритых исхудавших людей. Один из них, судя по документам, оказался находящийся во всероссийском розыске бывший президент правления банка "Чага" Эдуард Гвидонов. Задержанный уже доставлен в Москву.
      А на правой заметке, точнее, сводке о преступности за неделю в Московской области красным фломастером были подчеркнуты две строчки. В них сухо сообщалось о нападении с целью ограбления на дачу. Событие попало в сводку благодаря убитому охраннику. О связанном ими седом ничего не говорилось. И спрашивать об этом Барташевского не хотелось. Он, конечно же, знал, развязался ли язык у деда, но Жоре Прокудину был неприятен уже сам факт разговора.
      Фотоальбом выглядел рентгеном, просветившим его насквозь, до последней косточки. Казалось, что на следующих страничках будет уже не прошлое, а будущее. Барташевский ощущался колдуном-предсказателем, перед которым нет никаких преград. В душе стало черным-черно. Ее будто бы измазали краской с газетных заметок.
      - Нашли ваши сокровища? - бесстрастно спросил Барташевский.
      - Какие со...
      - Банка "Чага", - прервал он его. - Сколько там было на кону? Два миллиарда долларов?
      - Все-таки Топор раскололся, - понял Жора Прокудин.
      - Раньше бы он раскалывался!.. В не в машине перед тем, как идти к Дегтярю... Не наворочали бы столько глупостей!
      - Босс, но я серьезно верил, что подниму это дело...
      - И ты не знал, что "Чага" играла с билетами "МММ"? Играла по-крупному?
      Как кровь из ранки, с болью выдавил Жора Прокудин:
      - Откуда?
      - А все потому, что ты не при деле!.. Тусуешься сам по себе. Ну, ладно. В Штатах я тебе найду достойное занятие. Тебе что по душе: финансы или маркетинг?
      Перевернув еще одну страничку, Жора Прокудин с наслаждением обнаружил чистые листы. Ну вот совершенно чистые листы.
      Будущего еще не было. И от сердца отлегло.
      Глава шестьдесят седьмая
      АМЕРИКА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ
      У таможенной стойки нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди к негру в белоснежной рубашечке со смешными погончиками и при фуражке порывисто подошли еще два негра. На обеих мешком сиделатак хорошо знакомая российскому зрителю по фильмам "Полицейская академия"-один, два, три и так далее синяя форма американского стража закона и порядка.
      - Копам улыбайтесь, - со знанием дела пояснил Барташевский и подал пример, выставив на всеобщее обозрение тридцать два своих белоснежных зуба.
      Ни Жора Прокудин, ни Жанетка его примеру не последовали. В голове у Жоры все еще переворачивались льдистые странички фотоальбомчика, а Жанетке чудилось, что сон продолжается, и когда они на самом деле прилетят в Нью-Йорк, их встретят не негры, а белые.
      Полицейские не ответили улыбкой на улыбку. Пристально изучив голливудские зубы русского гостя, они с холодными масками на лицах приблизились к стойке и на рыкающем американо-английском спросили:
      - Вы - мистер Барташевский из России?
      - Да. Это я, - на мягком английском ответил бывший коммерческий директор и почувствовал свое явное превосходство не только над Жориком и Жанеткой, но и над картавыми полицейскими.
      - Это ваш багаж, мистер Барташевский? - голосом робота спросил негр, который потолще. Первый вопрос тоже задавал, кажется, он.
      - Да. Вы правы. Два чемодана и спортивная сумка.
      Сумка, произнесенная им как "бэг-г", лежала поверх чемоданов. Ее черные бока лопались от натуги и делали ее похожей на голову негра, раздувшего щеки. Во всяком случае, Жора Прокудин по телеку видел такую дынеобразную голову у одного из негров, играющих в баскетбол.
      - Мы хотели бы в вашем присутствии осмотреть ваши вещи, - нехотя произнес все тот же полицейский.
      Второй упрямо жевал то ли жвачку, то ли собственные губы. Он выглядел человеком, который меньше всего в жизни любит досматривать чужие вещи.
      - Досмотреть? - заволновался Барташевский.
      Ничего недозволенно для ввоза в блаженную Америку у него не было. Это он помнил точно. Но он только сейчас заметил, что оба негра - лысые, а, точнее, налысо обриты, и ощутил к ним легкую ненависть. Во всяком случае, безразличия, испытанного в самом начале их знакомства уже не было.
      - У вас есть санкция на обыск? - поинтересовался он.
      - Досмотр в нашем присутствии сделает представитель таможни, переложил отвественность на чужие плечи толстый полицейский.
      - Ну хорошо... Смотрите, раз положено, - сдался Барташевский.
      Вместо таможенника к сумке подошел жвачный полицейский. Он легко сорвал ее с горы чемоданов, прожужжал замком-молнией и ловким движением, словно фокусник, выхватил из нутра пакетик с белым порошком. На глаз он весил не больше пятидесяти граммов.
      "Босс совсем шизанулся, - вяло подумал Жора Прокудин. - Зачем
      он повез в Штаты зубной порошок?"
      Полицейские обменялись торжествующими взглядами. Худенький таможенник стоял с безразличным лицом. К нему от соседней стойки подошла девица в такой же форме со смешными погончиками на плечах. Слов произнесено не было. И от этого у Жора Прокудина похолодело внутри. Он понял, что это за порошок.
      - Йе-эс! - громче обычного сказал толстяк.
      - Йе-е-а! - по-спортивному громко ответил ему жвачный коллега.
      Это было единственное слово, которое услышал от него Жора Прокудин. Вполне возможно, что он не услышал бы и второго, останься рядом с негром еще на сутки. У жвачного полицейского был чуть кривоватый нос, и он напоминал Топора именно этим носом. Хотя, возможно, не только носом, но и губищами. Но не настоящего Топора, а с фоторобота приморской милиции.
      Щелкнув перочинным ножичком, толстяк на глазах у всех осторожно воткнул лезвие в пакетик, вынул его оттуда, понюхал острие ножа и, все так же рыкая, произнес любимую фразу полицейских всего мира:
      - Вы арестованы, мистер Барташевский!
      - В чем дело? - ошалелыми глазами смотрел на кончик ножа бывший коммерческий директор. - Это не мое! У меня не было в сумке этого пакетика!
      - Вам предъявлено обвинение в перевозке наркотиков в Соединенные Штаты Америки. Вы можете не отвечать на наши вопросы. Это ваше право. Кроме того, вы имеете право нанять адвоката. Если вы стеснены в средствах, полиция предоставит вам бесплатного адвоката...
      - Какие наркотики?.. Какой адвокат?.. Что происходит?.. Это съемки скрытой камерой?
      Барташевский таял на глазах. От его величия осталась лишь
      прическа. Но кожа под нею, судя по всему, так взмокла, что и
      причесочка вполне могла сползти с нее на пол. Жора Прокудин был
      единственным из присутствующих, кто знал тайну Барташевского. Его
      красивая прическа была не более чем париком. Великолепным,
      добротно сделанным париком.
      - Я требую объективного расследования! Я требую консула Российской Федерации! - и вдруг замер.
      Жанетка сделала шаг от него и прижалась к Жоре Прокудину. Без шиньона ее волосики выглядели куце и беспомощно. Если в самолете Барташевский воспринимал ее с иронией, даже с презрением, то теперь он ей позавидовал. У полицейских почему-то не было ни малейшего желания копаться в вещах его спутников.
      - Дегтярь! - уже по-русски выкрикнул он и под щелчки наручников на запястьях заорал Жоре Прокудину, заорал несмотря на то, что стоял всего в трех шагах от него: - Это - Дегтярь! Это козел без пальца! Он подставил меня!.. Он!.. Он!.. Он!.. Жаирзиньо, сделай все, чтобы вырвать меня из полиции! Спаси меня! Ты слышишь! Спа-аси!
      - А как? - развел тот руками.
      - Это - Америка! У них можно оставить залог за задержанного! Тогда меня выпустят! Оставь!
      - У меня сущие копейки, - вроде бы случайно коснулся он кармана брюк.
      В них объемно и приятно ощущался кошелек с семью тысячами долларов.
      - Получи по моей кредитке! Там - все наработанные по Рыкову деньги! Там - и мои деньги!
      - Следуйте за нами! - дернул за наручники толстый полицейский.
      Ему уже порядком надоел белый здоровяк, кричащий на непонятном, совсем не рыкающем языке.
      - Мистеры полисмены! - взмолился Барташевский. - Разрешите мне передать господину его пластиковую карту! Она оказалась у меня совершенно случайно!
      Жвачный посмотрел на толстяка. Тот лениво кивнул, и Барташевский не стал ждать слов. Он потянул руку негра своими двумя руками к боковому карману пиджака, достал оттуда бумажник, а Жоре Прокудину показалось, что его достали оттуда пухлые ручки негра.
      - Возьми вот здесь, в отсеке для кредиток! - протянул Барташевский к Жорику развернутый бумажник. - Вот эта, пестренькая!
      Других кредиток в портмоне не было.
      Двумя пальчиками, как горящую бумажку, Жора Прокудин вытянул из щели пластиковую карточку и опять вздрогнул от истеричного крика Барташевского:
      - Запиши код! Без его набора банкомат не выдаст наличные!
      Жвачный полицейский, уставший от крикливого русского и от неизвестного ему языка, больно дернул пленника за наручники, и Барташевский взвился:
      - Ой, ма-амоньки! Бо-ольно!.. Жорик, я тебя умоляю! Запомни код! Запомни!
      Он выпалил его под толчки в спину и, закончив, тут же начал повторять сначала. Полицейские волокли его за руки, и Барташевский не мог даже обернуться. Его медальный профиль в глазах Жоры Прокудина все сужался и сужался. Барташевский будто бы исчезал из его жизни. Исчезал навсегда. И когда окончательно исчез за дверью, Жора, не сдержавшись, произнес:
      - Пора линять.
      - Жора, что произошло? - прошептала на ушко Жанетка. - Неужели он вез наркотики?
      - Он назвал фамилию. Какую он назвал фамилию? Пушкарь? Скобкарь?
      - Кажется, Дегтярь... Да - Дегтярь...
      - Ты такого знаешь?
      - Нет. Первый раз слышу.
      - Без пальца, - повторил Жора Прокудин и осмотрел свою целую пятерню. - Он уже как-то говорил по телефону про сыщика без пальца. Он шел по нашему следу. Значит...
      - Бежим отсюда, милый, - взмолилась она. - Бежим...
      Жора знал совсем немного английских слов. Не больше тридцати-сорока. Половину из них он сказал таможеннику. Скорее всего, получилась абракадабра, но негр-таможенник улыбнулся, посмотрел на подошедшую к нему девицу-таможенника и шлепнул какой-то важный штамп на его бумаги. Путь к свободе был открыт. Америка впустила их на свои необъятные просторы.
      - Бежим, - вцепилась в руку Жанетка.
      - Мы пойдем. Сейчас, - успокоил он ее.
      Таможенник отрыжкой произнес что-то, и Жорик в ответ по-дурацки, по-барташевски улыбнулся всеми своими зубами. Они у него были неважнецкими. С детства.
      - Что он сказал? - дохнула испугом на ушко Жанетка.
      - Он восхищен твоей красотой. Говорит, что в Америке нет ни одной актрисы, даже в Голливуде, с таким личиком. У них бабы, говорит, сплошные крокодилы.
      - Серьезно? Он же всего два слова брякнул...
      - Иногда для выражения восхищения хватает и одного.
      Забросив на плечо свою единственную поклажу - черную кожаную сумку, купелнную еще в Приморске, сумку, пахнущую почему-то общагой военного университета, то есть пахнущую украинским борщом и жареной картошкой, Жора Прокудин понес отечественные запахи сквозь ледяной импортный воздух аэропорта, нагнетаемый мощными кондиционерами и у него возникло чувство, что он попал на другую планету.
      Первый же банкомат они нашли в здании аэропорта. В Москве Жора пользовался им не больше трех раз и уже ничего толком не помнил. Кнопок на нем было больше, чем на аккордеоне.
      - Тяжелый случай, - вздохнул он над молчаливым электронным чудовищем.
      - Извините, вы не с Додиком вместе летели? - навис над ним худющий джинсовый парень с влажными глазами.
      - Не-ет, - совсем не чувствуя расположения к незнакомцу, ответил Жора Прокудин.
      - Но вы только что прилетели из Москвы? - не унимался худющий.
      Его нижняя губа висела почти до края подбородка. На секунду было впечатление, что в эту губу вшит кусок свинца. Еще в детстве. Просто парень не знает об этом и до сих пор мучается.
      - Да, из Москвы, - ответила Жанетка. - А что?
      - А вы не заметили в салоне такого курчавенького человечка? Невысокенького?
      - Нет, - одновременно ответили они оба.
      Впервые в жизни Жора говорил одновремнно с кем-то правду. И этим человеком оказалась Жанетка.
      - Ну что? - из гулкой глубины аэропорта приблизился к ним среднего роста мужичок.
      Он был весь какой0то серый. И лицо, и рубашка, и джинсы на нем были серые. Только взгляд непонятно какого цвета глаз удивлял своим странным блеском. Глаза будто бы пытались осветить фигуру, но никак не могли перебороть общий фон.
      - Эти господа не видели Додика, - всплеснул руками долговязый.
      Его нижняя губа при этом дважды дернулась. Жоре опять стало жалко парня.
      - Это просто трагедия! - с необычной для серого человечка страстностью произнес он. - Это просто-таки "Гамлет"! Тетя Соня не выдержит такого удара! Неужели его не выпустили из Москвы?! Сейчас есть невыездные из страны? - обратился он к Жорику.
      - Вроде нету. Сейчас демократия.
      - В Латинской Америке тоже демократия, - не согласился серый человечек. - А правят генералы. И сплошные перевороты!
      - Ты все перепутал, - влез худющий. - Перевороты сейчас - в Африке.
      - И у них тоже есть! Слушайте, - встрепенулся серенький. - Я вижу, вы никак не осилите банкомат. Вам помочь?
      - А вашего Додика не прозеваете? - обернулся к залу Жора Прокудин.
      По нему ходило немало коротышек с курчавыми волосенками на головах. Они все выглядели додиками.
      - Я почему-то думаю, что он перепутал рейс, - уверенно решил худющий. - Он всегда, еще как мы жили в Одессе, путал номера рейсов. Подождем следующий самолет...
      - Давайте вашу карточку. Я покажу, как снять сумму, - протянул холенуб ладонь серенький.
      - Я сам, - медленно воткнул ее в щель Жора Прокудин, и банкомат беззвучно всосал карточку в себя. - Вы только покажите, что нажимать...
      - Вот здесь, - заслоняя от Жоры пульт, всунул свое перекрученное тело худой. - Вот эту кнопочку сначала.
      - А потом вот ту! - сунул и свое тело между Прокудиным и худым серый человечек.
      - Ай! - вскрикнул Жора. - Вы мне на ногу наступили!
      - Извините, мистер... Извините, - по-рабски залепетал серенький.
      Он вырвал свое тело, вбитое клином между Жорой и худым, но вырвал как-то так неудачно, неуклюже, вновь наступив Прокудину на ту же самую ногу и на те же самые пальца.
      - Больно же, ко-озел! - вскрикнул пострадавший и поневоле приподнял ступню над полом.
      Сначала полегчало, а потом боль вернулась еще более сильной.
      - Я там ногу натер, а ты...
      - Ради Бога, извините, - спиной вперед отступал от него серенький, по молитвенному прижимая сразу обе ладони к груди.
      - А теперь набирайте код, - напомнил со спины худой. - Не бойтесь. Мы не будем его смотреть... Боже! Это же Додик! Саша, смотри, вон там идет Додик! С чемоданом! Он все-таки приехал!
      - Где? - обернулся серенький и вдруг вскинул левую руку над головой в приветствии. - До-одик, мы зде-есь!
      Правую он почему-то упрямо держал у груди. Может, боялся, что от воления на пол вылетит сердце.
      Серенький понесся в глубину зала, смешно выворачивая ноги в стоптанных кроссовках. Жора смотрел на их подошвы и ненавидел именно эти кроссовки. Его натертые пальцы до сих пор обиженно ныли, вспоминая боль. Худой бросился чуть правее. Несмотря на внушительный рост, он растворился в толпе гораздо быстрее своего дружка.
      - Чокнутые какие-то! - решил Жора Прокудин.
      - Мы тут с годик поживем, может, такими же станем, - решила напророчить Жанетка.
      - Думаешь?
      - Набирай код.
      Жора тяжко вздохнул и по памяти - а память его никогда не подводила набрал код. Запросил он немного - всего сто долларов. Для эксперимента. Снимать тысячи он вовсе не намеревался. Тысячи неминуемо спасли бы Барташевского, а именно этого Жорик сейчас хотел меньше всего. Ему хватило фотоальбомчика, каждой страничкой которого его будто бы отхлестали по роже.
      Банкомат помолчал, подумал что-то свое, электронное, и выхлестунл на экран сроку из двух слов. Деньги, как всегда показывали в рекламе перед матчем футбольной Лиги чемпионов, из щели не выплыли. Они не подчинялись рекламе.
      - Счет аннулирован, - тихим голоском перевела Жанетка.
      - Чего-чего? - не расслышал Жора Прокудин.
      Или хотел не расслышать.
      - Счет аннулирован. Получается, что денег на этом счету нет. Совсем нет.
      - Не может быть! - почернел мир вокруг Жоры Прокудина.
      Неужели Босс надул нас?
      - Он так испугался. Так не играют. Его вправду арестовали.
      - Сволочь!.. Он мог придумать и такой спектакль, чтобы избавиться от нас! Я слишком хорошо знаю Босса!
      - А зачем он тогда тащил нас через океан?
      - Чтобы бросить! Вот зачем!
      - Мог бы вообще не брать в Америку...
      - Он вышвырнул нас! Он... Ну-у, ничего... Попомню я ему его штучки! погрозил потолку аэропорта Жора Прокудин. - Сидит, небось, где-нибудь в кабаке и ухмыляется... Твар-рь!
      - Значит... Значит, мы - нищие? - обреченным голосом спросила Жанетка.
      - А вот фиг ему! - показал тому же потолку дулю Жорик и, ослабив еще в воздухе пальцы, шлепнул ими по карману брюк.
      Удар мгновенно заставил его сгорбиться. Он внимательно посмотрел на то место, по которому только что шлепнул ладонью, и кровь загудела в ушах. Кто-то злой и сильный сдавливал ему голову в висках шершавыми плотницкими ладонями.
      - По... по... порезали, - еле произнес он. - Карман порезали... Кошелька нету... Совсем нету...
      - Что ты сказал?
      - Нету... Семь тысяч долларов... Там - семь тысяч до...
      Горячечными глазами он обвел гулкий зал аэропорта, и каждый из идущих, стоящих и сидящих людей почудился ему вором. Как будто все они, белые, черные, желтые, серые, сговорившись, украли у него кошелек. Украла сама Америка.
      - Куда убежал этот... серенький?! - обернувшись к перепуганной Жанетке, спросил он. - Куда?!
      - Кажется, в ту сторону... А ты разве не видел?
      - Смотри за сумкой! - крикнул он и рванул в том же направлении. Огромная гулкая пещера аэропорта, пока он старательно бежал, дублировала все звуки под ее сводами, кроме ударов его кроссовок о плитку пола. Его будто бы и не было в Америке. Но ведь он бежал!
      Он был! Он существовал! Да, он бежал и именно этим бегом, этим бесцеремонным расталкиванием всех встречных и попутных пытался доказать, что он приехал, что он здесь, что его, наконец, обокрали.
      Трижды он останавливался и, усмиряя дыхание, озирался. Ни худого, ни серенького не было и в помине. Они будто бы по пути обрели скорость самолета и взмыли сквозь потолок аэропорта.
      Жора выбежал на улицу и поневоле чуть не сел на корточки от невиданной жары. Московское пекло по сравнению с нью-йоркским смотрелось слякотной осенью. Солнце выжгло воздух, оставив вместо него вакуум. Машины раскачивались в вакууме точно желе на тарелке. Люди тоже раскачивались. Будто водоросли на дне озера. Медленно и плавно. Но ни одной худой или серенькой водоросли не было.
      Обливаясь потом, Жора Прокудин вернулся в прохладу аэропорта, уже почти не обращая внимания на людей, добрел до Жанетки и остановился, не в силах произнести хоть слово.
      - Не нашел, - поняла она.
      Слов во рту не было. Ни одного. Жара сожгла их на улице возле аэропорта. Темя болело, словно в него, как в щель банкомата, воткнули пластиковую карту. Хотелось побыстрее вытянуть ее оттуда. Он прижал к темени ладонь, поморщился и принял решение:
      - Гадом буду, но в Москву не вернусь, пока не стану
      миллионером!.. И пока Боссу не отомщу!
      - Я хочу домой, - по-детски попросила она.
      - А у тебя где-то есть дом? - удивился он.
      - Я в Россию хочу. В Москву. Я опять сниму квартиру.
      - Поздно, - вздохнул Жора Прокудин. - Ставки уже сделаны. Выигрыша не будет.
      Семь вырезок из фотоальбомчика Барташевского означали семь статей Уголовного Кодекса. По любой из них Жора Прокудин мог спокойно получить не менее пяти лет. А может, и больше.
      - Я хочу домой, - уже чуть не плача попросила она.
      - Мы уже дома, - задумчиво ответил Жора Прокудин и взвалил сумку на плечо. - Потопали искать рай в шалаше. Наверное, в Америке так принято все начинать с нуля...