Глава 1

Америка, наши дни.

Из кинотеатра Марли Кин вышла в половине двенадцатого ночи. Фильм, суматошная и легкомысленная комедия, неожиданно оказался неплохим. Несколько раз Марли даже рассмеялась вслух и вообще почувствовала прилив веселого настроения. Быстрым шагом направляясь к своей машине, она с любопытством посматривала по сторонам. В основном вокруг были такие же любители посещать по пятницам последние сеансы, и ей казалось, что по поведению она может определить, какой именно фильм они только что смотрели. Особого труда это не составляло: обнимающиеся и даже целующиеся на автостоянке парочки явно вышли из зала, где крутили любовную романтическую историю; стайка агрессивно настроенных подростков посмотрела последний триллер о восточных единоборствах; молодые, хорошо одетые деловые люди, жарко спорившие между собой, конечно же, обсуждали очередное подражание «Тельме и Луизе». Марли же не жалела о том, что остановила свой выбор именно на комедии.

Она ехала домой по залитой ярким электрическим светом автостраде, когда ей неожиданно пришла в голову мысль: «А ведь у меня давно уже не было так хорошо на душе! Несколько лет… Шесть, если быть совсем точной».

Марли вдруг осознала, что вот уже в течение нескольких последних месяцев в сердце ее царит покой. Размеренная жизнь здесь, в Орландо, так захватила ее, что она не отдавала себе в этом отчета. Все последнее время она прожила ровно и спокойно. Правду говорят: время — лучший лекарь, вот и она постепенно исцелилась. Как человек, которому была сделана ампутация: сначала он лишь пытается свыкнуться со своей потерей, приспособиться, а уж потом вновь начинает радоваться жизни. Правда, ее утрата была не из области анатомии, вообще чего-то физического, а на уровне сознания. И темными нескончаемыми ночами Марли молила только об одном: чтобы утраченный дар не возвращался к ней! И вот впервые за шесть лет наступил наконец момент, когда она перестала бояться, что видения вернутся, и полностью отдалась во власть течения своей новой, нормальной жизни.

Ей нравилось быть нормальной. Нравилось ходить в кино точно так же, как ходят все обычные люди. Нравилось сидеть в заполненном публикой зале. Все это было для нее внове. Несколько лет назад, когда Марли поняла, что уже может себе это позволить, она пристрастилась к кино, получая удовольствие от тех фильмов, которые она про себя называла «безопасными». Долгое время любые сцены насилия были совершенно невыносимы для нее, но за последние два года она укрепилась духом и теперь уже без содрогания способна была время от времени смотреть какой-нибудь триллер. Впрочем, она так и не полюбила этот жанр. Зато с удивлением обнаружила, что до сих пор не может смотреть фильмы «про любовь»— те, в которых есть «интимные» сцены, секс. Она-то думала, что труднее всего будет привыкнуть к насилию. Доктор Ивел любил говаривать, что в человеческой психике сам черт ногу сломит, и Марли теперь чувствовала, насколько он прав. В тот ужасный момент насилие нанесло ей разрушительную травму, а секс был всего лишь неприятен. Но в кино именно на любовных сценах она всегда зажмуривалась и открывала глаза, лишь, когда они заканчивались.

Выезжая с автострады на улицу с четырехполосным движением, она вынуждена была остановиться у светофора. Радио выдавало что-то развлекательное. Марли глубоко вздохнула и ощутила, как медленная музыка будто сливается с удивительной легкостью в сердце, как хорошо, как сладко на душе…

…Тускло блеснув, нож стремительно скользнул вниз. Раздался хлюпающий глухой звук удара… Лезвие вновь поднялось… С него капала кровь…

Марли инстинктивно отпрянула назад, словно пытаясь спрятаться от страшного кровавого видения, которое только что мелькнуло у нее перед глазами.

— Нет, — слабо простонала она, обращаясь к самой себе. Она слышала собственное прерывистое, надсадное дыхание. — Нет, — повторила Марли, хотя уже понимала, что протестовать бесполезно.

Она так сильно вцепилась руками в руль, что побелели костяшки пальцев, но это не помогло унять дрожь, которая началась в ногах и поднялась вверх по всему телу. Словно в тумане, она смотрела на свои трясущиеся руки. С каждой секундой судороги все усиливались.

…Черное, упоительное наслаждение. Торжество. Презрение…

Видение вновь ожило в ее сознании. Боже правый, это снова вернулось! Она-то думала, что навечно освободилась от этого ужаса, а на самом деле… Видение приближалось, угрожающе нарастало. По прошлому опыту Марли знала, что оно вот-вот поглотит ее всю. Чувствуя, как уже начинает нарушаться координация, она стала неловко выворачивать баранку, подавая машину вправо, чтобы та не загородила собой выезд с автострады. Марли едва не задела соседнюю машину, водитель которой дал предупредительный гудок. Этот звук — такой далекий и приглушенный — едва пробился в ее уже затуманенное сознание. В глазах поплыло, и она почти ничего не видела перед собой. Марли отчаянно вдавила педаль тормоза, — машина уткнулась в край тротуара, — повернула рычаг переключения передач, надеясь на то, что ей удалось освободить дорогу. В ту же секунду кошмарное видение нахлынуло с новой силой, словно прожектор маяка, который сначала лишь слепо скользнул мимо нее, а потом брызнул невыносимым светом прямо в лицо.

Руки ее бессильно упали с руля на колени. Марли замерла на своем сиденье, уставившись прямо перед собой немигающим неподвижным взглядом, окончательно погрузившись в себя.

Дыхание ее становилось все более шумным. В горле рождались хриплые стоны, но она их уже не слышала. Правая рука медленно поднялась с колен и сжалась в кулак, словно она в нем что-то зажала. Затем рука трижды резко обрушилась вниз, как будто нанося колющие удары. Рука опустилась, и Марли вновь замерла, будто окаменевшая статуя. Лицо ее было неподвижно, взгляд уперся во что-то невидимое, в глазах — пустота.

В чувство ее привели звуки извне. Кто-то сильно и настойчиво барабанил по стеклу дверцы. Едва придя в себя, Марли, предельно измученная и ничего не соображающая, попыталась вспомнить, кто она, где находится и что с ней происходит. В глаза бил какой-то неестественный голубоватый свет. Марли повернула растерянное, ничего не понимающее лицо к незнакомому мужчине, который, наклонившись, заглядывал в окно и стучал по нему чем-то серебристым. Она не понимала, кто он такой и что ему надо. Ничего не понимала. Ясно одно: незнакомец ломится в ее машину. Марли сильно испугалась.

Лишь спустя несколько мгновений блаженное чувство реальности вернулось к ней, и все встало на свои места. Серебристый предмет, которым этот человек стучал по стеклу дверцы, превратился в фонарь. В блестящей штуке, приколотой у него на груди, Марли узнала форменный значок. И сам этот человек с нахмуренным лицом и властным голосом, наконец, преобразился в самого обычного полицейского. Его патрульная машина с включенными фарами стояла рядом.

Кошмарные образы не покинули сознание и все еще казались пугающе реальными. Марли знала, что усилием воли должна отогнать их, иначе вообще не сможет пошевелиться. А ей ведь нужно взять себя в руки, так как уже чувствовалось приближение какой-то новой смутной опасности. Мысль о ней, как поплавок, танцевала где-то на поверхности сознания, но Марли все никак не могла за нее ухватиться и понять, что же это за опасность? Отчаянным усилием воли она стряхнула с себя туман замешательства и, собравшись с силами, опустила стекло дверцы. Организм был настолько измучен, что даже это далось ей не без труда. Изнеможение охватило ее всю, парализуя мышцы и превращая их в кашу.

В открытое окно машины влетел теплый и влажный воздух. Полицейский посветил своим фонариком и спросил:

— Что у вас случилось, мэм?

Голова, казалось, была набита ватой, сознание притупилось, но даже в таком состоянии ей хватило ума не ляпнуть правду. Она понимала, что в этом случае ее сразу заподозрят в том, что она накачалась каким-нибудь наркотиком, например галлюциногеном. Ага, вот в чем заключалась та смутная опасность, о приближении которой она предупредила себя минуту назад! Ночь в тюрьме… Это и для нормального-то человека малоприятное испытание. А для нее, да еще в таком состоянии, просто катастрофа.

Она не знала, сколько времени прошло с того мгновения, когда начался приступ, но догадывалась, что вид у нее тот еще.

— Я… Прошу прощения, я… — проговорила Марли. Даже голос у нее подрагивал. Она лихорадочно стала искать какое-нибудь правдоподобное объяснение. — Я эпилептик. Закружилась голова, и пришлось остановиться. Наверное, это был легкий приступ…

Луч фонарика отыскал ее лицо и стал гулять по нему.

— Я попрошу вас выйти из машины, мэм.

Дрожь не прекращалась. Она не была уверена в том, что ноги будут ее держать, но вышла из машины, вцепившись для равновесия в дверцу. Свет фонарика брызнул в глаза, и она отвернула лицо в сторону, понимая, как жалко выглядит сейчас на ярком свету, дрожа как осиновый лист.

— Ваше водительское удостоверение, мэм.

Руки словно налились свинцом. Марли не без труда достала из машины свою сумочку и тут же уронила. Ее содержимое высыпалось частью на сиденье машины, частью на дорогу. Слава Богу, в сумочке не было ничего такого, что могло бы насторожить полицейского. Не было даже пачки сигарет. Даже аспирина. Все последние шесть лет она опасалась принимать лекарства, так как знала, что их воздействие на ее мозг может быть самым неожиданным.

Усилием воли она отогнала на минуту изнуряющее чувство усталости, сосредоточилась на просьбе полицейского, подняла вывалившийся из сумочки бумажник и достала из него свои права. Полицейский молча изучил корочку и вернул ей.

— Вам нужна помощь? — спросил он.

— Нет, мне уже лучше. Т-только д-дрожь… — проговорила она. У нее зуб на зуб не попадал. — Я живу тут недалеко. Доберусь… Спасибо…

— Хотите, я поеду рядом? Прослежу за тем, чтобы вы доехали нормально.

— Да, пожалуйста, — с благодарностью согласилась Марли.

Она готова была сейчас наврать что угодно, лишь бы не упекли в больницу. Ее мучила валившая с ног усталость. Она не помнила такого сильного «похмелья». И потом, надо было еще разобраться с явившимся ей кошмаром, определить, что это: видение или воспоминание? Но все это потом, потом… Сейчас необходимо сосредоточиться и произвести благоприятное впечатление на полицейского. Надо заставить себя говорить связно, держать спину прямо и доехать до дома. А там будь что будет.

Полицейский помог собрать то, что выпало из сумочки, и через минуту Марли вновь сидела за рулем своей машины. Она выехала обратно на дорогу и поехала вперед с величайшей осторожностью, ибо каждое движение рукой или ногой давалось адским усилием. Дважды она поймала себя на том, что слипаются глаза и на нее неумолимо начинает наваливаться беспамятство.

И все же она доехала до дома, свернула на подъездную аллею и остановила машину. Она нашла в себе силы выбраться из нее и даже помахать на прощание полицейскому. Привалившись к машине, она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. И только после приступила к выполнению очередной задачи — попасть внутрь дома, где она будет в безопасности.

Вялыми, дрожащими и непослушными руками Марли кое-как забросила ремешок сумочки себе на шею, чтобы не уронить ее снова. Задержавшись у машины на несколько мгновений, чтобы собраться с силами, она наконец оттолкнулась от нее и устремилась к крыльцу. Впрочем, «устремилась»— это слишком сильно сказано. Она спотыкалась как пьяная, ее качало из стороны в сторону, перед глазами плыл туман. Каждый новый шаг давался все тяжелее, ощущение усталости нарастало, мышцы все меньше подчинялись ее желаниям, она все больше теряла над собой контроль. Доковыляв до двух ступенек крыльца, Марли остановилась перед ними, покачиваясь вперед-назад и вперив затуманенный взгляд в эту преграду, на которую при других обстоятельствах она и внимания не обратила бы. Марли попыталась приподнять ногу и поставить ее на первую ступеньку, но из этого ничего не вышло. У нее просто не хватило на это сил. Словно к лодыжкам привязали железные гири, которые тянули вниз.

Начались судороги. Старая песня. Они были в той, другой, ее жизни. Эти судороги как предупреждающий сигнал. Марли поняла, что в запасе у нее всего несколько минут на то, чтобы все-таки попасть в дом. Когда эти минуты истекут, она полностью «отключится».

Марли тяжело упала на колени. Было больно, но эта боль дошла до ее сознания, словно откуда-то издалека, приглушенно, притупленно. Мучительно медленно она втащила себя на эти две ступеньки, борясь за каждый дюйм, из последних сил отгоняя мрак, застилавший глаза. Добравшись до входной двери, она сразу вспомнила: ключи. Для того чтобы войти, нужны ключи.

Думать, обрабатывать роящиеся в голове мысли становилось все труднее. Черный туман, заполнивший собой сознание, действовал на мозг, как парализующий яд. Она никак не могла вспомнить, что она сделала со своими ключами. Где они? В сумочке? В машине? А может, она их обронила? Вернуться к машине уже не было никакой возможности. Еще минута, и она потеряет сознание. Стала лихорадочно рыться в сумочке, моля Бога, чтобы кольцо с ключами лежало именно там. Она могла бы узнать его на ощупь. Кольцо представляло собой широкий браслет, какие надевают на руку. Марли чувствовала кожей металл, но никак не могла понять источник этого ощущения.

Браслет… Она же надела браслет с ключами на руку! Эта привычка укоренилась в ней, и она надевала и снимала ключи каждый раз чисто автоматически, не думая об этом. Судороги усилились. Марли сняла браслет с руки, но не сумела с первого раза всунуть ключ в замок. Она практически ничего перед собой не видела. Сплошная тьма застилала глаза. Отчаяние начало охватывать ее. Она попробовала снова, отыскать замочную скважину на ощупь и полностью сосредоточив жалкие остатки своих сил на этой поистине геркулесовой задаче — сделать так, чтобы ключ вошел в замок…

Наконец!

Тяжело дыша, она повернула ключ в замке и услышала характерный щелчок. «Слава Богу. Открыла».

Главное, не забыть про ключи, не оставить их в замке…

Она вновь надела браслет на руку, подала ручку двери вниз, и та, открываясь, стала ускользать от нее. Возясь с замком, она оперлась на дверь, и вот теперь опора внезапно исчезла, и Марли растянулась верхней частью тела в прихожей, нижней — на крыльце.

«Ну еще немного, — мысленно подбадривала она себя, вновь вступив в борьбу с непослушными телом. — Только чтобы можно было запереть дверь. Вот так, умница».

Жалобно всхлипывая от нечеловеческого напряжения, она еле втащила себя в дом, уже ничего не видя и не слыша вокруг.

Дверь. Нужно захлопнуть дверь. Только после этого можно будет отдаться во власть забытья.

Она приподняла руку и вяло махнула ею, но двери не задела. Тогда мозг ее послал команду ноге и та каким-то чудом отреагировала: чуть приподнялась, чуть согнулась в колене и несколько быстрее выпрямилась. Дверь мягко захлопнулась.

И в ту же секунду тьма сомкнулась.

Часы отсчитывали минуты и часы, а она все продолжала неподвижно лежать на полу в прихожей. В комнату проник серый рассвет. В середине утра в окно заглянуло солнце. Луч его прополз по стене, потом стал по полу приближаться к Марли и наконец упал ей на лицо. Когда щекам стало горячо, она в первый раз пошевелилась, неосознанно пытаясь спрятаться от этого жара. После этого глубокое оцепенение, в котором она пребывала несколько часов, превратилось в нечто более естественное и похожее на человеческий сон.

Только во второй половине дня она постепенно стала приходить в себя. Спать на полу не так уж удобно. Каждое движение во сне рождало протест в мышцах, подталкивая к пробуждению. К организму медленно возвращалась чувствительность, и он посылал в мозг свои настойчивые сигналы, из которых самым упорным был тот, что шел от раздувшегося мочевого пузыря. Марли так же сильно мучила жажда.

Она с трудом поднялась на четвереньки. Голова бессильно висела, как у марафонца в самом конце дистанции. Колени ныли. Боль настолько сильная, что от нее перехватывало дыхание. Что с ними такое приключилось? И почему она оказалась на полу?

Она растерянно стала осматриваться вокруг. Поняла, что дома, в своей небольшой, но уютной гостиной. Что-то стесняло ее движения, мешало подняться… Марли нащупала кожаный ремешок, сорвала с себя этот досаждающий предмет и только тут, нахмурившись, узнала свою сумочку. Как она оказалась у нее на шее?

Впрочем, неважно. Марли чувствовала себя такой усталой, такой измученной…

Вцепившись в стоявший рядом стул, она с трудом поднялась на ноги. Что-то случилось с вестибулярным аппаратом: она спотыкалась и качалась как пьяная, когда шла в сторону туалета. Ну, а куда же еще отправляются первым делом после пьянки? Это сравнение себя с пьяницей показалось ей чуть забавным.

Удовлетворив самую насущную потребность, она налила себе стакан воды и жадно припала к нему, немного пролив на себя. Плевать. Она не могла припомнить, когда еще в своей жизни испытывала такую мучительную жажду. И такую дикую усталость. Да, подобного кошмара с ней еще ни разу не случалось. Он был даже сильнее того, который поразил ее шесть лет назад, когда внезапно она замерла, и во взгляде ее появился ужас: она увидела собственное отражение в зеркале. На Марли смотрела женщина с таким же, как у нее, лицом, но на этом лице не было выражения покоя, к которому Марли уже успела привыкнуть. Лицо из прошлого, лицо из той жизни, которая, как она думала — надеялась, — закончилась и уже не вернется.

Она была очень бледна. Кожа на скулах натянулась. Темные круги легли под глазами, которые казались уже не голубыми, а тускло-грязными. Темные волосы, обычно хорошо уложенные, растрепались и лежали на голове бесформенной шапкой. Она выглядела сейчас старше своих двадцати восьми лет. И это выражение, какое бывает у людей, которым слишком много пришлось повидать на своем веку, которые знали слишком много переживаний. Ей вспомнилось кровавое видение, та буря черных звериных чувств, которые нахлынули на нее на дороге и овладели сознанием, а покинув, оставили опустошенной и измученной. Так бывало и в той, прежней, жизни. Но она полагала, что с видениями давно покончено. Оказалось, нет. Она заблуждалась. И доктор Ивел заблуждался. Видения вернулись.

А может быть, это не видение, а воспоминание? Но тогда еще хуже, ибо Марли не желала снова переживать ту давнюю историю… Но, похоже, так оно и есть, иначе откуда взялся нож, капающая с его лезвия кровь, дикие колющие удары?..

— Хватит, — вслух проговорила она, все еще глядя на себя в зеркало. — Хватит!

В голове еще не рассеялся туман, мысли крутились вокруг того, что произошло с ней по дороге из кино, «похмелье» после многочасового оцепенения на полу в прихожей еще не прошло. Так что же все-таки это было: воспоминание или видение реально случившегося события?

Ей пришла в голову мысль связаться с доктором Ивелом, но между ними лежала пропасть величиной в шесть лет, и ей не хотелось перебрасывать через эту пропасть мостик. Когда-то она практически во всем полагалась на доктора Ивела. Он всегда поддерживал, оберегал ее. Но за последние годы Марли привыкла заботиться о себе сама. Она чувствовала себя независимой, и ей это чертовски нравилось. На фоне строжайшей опеки, которой она была окружена в первые двадцать два года своей жизни, самостоятельность и одиночество последних шести лет выглядели особенно привлекательно.

Она решила, что со своими воспоминаниями вполне разберется сама.

Глава 2

В дверь позвонили. Детектив Дейн Холлистер открыл один глаз, скосил его на циферблат часов, приглушенно чертыхнулся и снова закрыл. Суббота! Семь утра! Первый выходной день в этом месяце! А какой-то идиот уперся лбом в кнопку его дверного звонка! Кто бы это ни был, может, он сам уйдет?..

В дверь опять позвонили и вдобавок пару раз постучали. Дейн ругнулся снова, откинул скомканное одеяло и голый слез с кровати» Он поднял брошенные вчера вечером на пол мятые брюки, рывком натянул их на себя и застегнул «молнию», не трогая на поясе пуговицу. Чисто по привычке, которая въелась в него настолько, что он уже не думал об этом, Дейн захватил с тумбочки «беретгу» калибра 9 мм. Без оружия он никому не открывал дверь. И даже к почтовому ящику ходил с пистолетом. Его последняя подружка, которая задержалась у него ненадолго, так как не смогла привыкнуть к скользящему служебному графику полицейского, ядовито замечала, что до него не встречала ни одного мужика, который бы даже в душ ходил вооруженным.

Да, с юмором у нее было плоховато, поэтому Дейн воздерживался от острот насчет того «мужского вооружения», которое он брал с собой в душ. Он не жалел о том, что им пришлось расстаться. Вот только трахаться теперь не с кем.

Отодвинув занавеску, он глянул в окно на свое маленькое крыльцо, матюгнулся в третий раз и, щелкнув замком, открыл дверь. На пороге стоял его друг и напарник Алехандро Трэммел. Бросив изучающий взгляд на помятые хлопчатобумажные слаксы Дейна, Трэммел приподнял свои впечатляющие черные брови и проговорил:

— Ничего себе пижамка.

— А тебе известно, твою мать, сколько сейчас времени?! — рявкнул Дейн.

Трэммел сверился со своими изящными наручными часами «Piaget».

— Семь ноль две. А что? — С этими словами он вошел в дом. Дейн от души хлопнул дверью.

Трэммел остановился и, словно спохватившись, спросил:

— Ты что, не один?

Дейн провел рукой по волосам, потом потер щеки, шурша отросшей щетиной по мозолистым ладоням.

— Один как перст.

Он зевнул и окинул своего напарника внимательным взглядом. Трэммел выглядел как всегда ухоженно, и лишь темные мешки под глазами портили картину.

Дейн снова зевнул и спросил, показывая на них:

— Что, поздно лег или рано встал?

— И того и другого понемножку. Поганая ночь, заснуть не мог. Вот решил заглянуть к тебе на кофеек и завтрак.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — буркнул Дейн, впрочем уже ковыляя к кухне.

Он по себе знал, что такое поганая ночь, поэтому понимал желание Трэммела пообщаться. Кстати, напарник никогда не отказывал в этом самому Дейну.

— Я поставлю кофе, но дальше ты там сам разбирайся, а я пойду в душ и бриться.

— Нет уж, — возразил Трэммел. — Я хочу, чтобы кофе можно было пить, поэтому поставлю его сам.

Дейн не стал спорить. Он и сам был не особенно высокого мнения о вкусовых качествах своего кофе, но для него на первом месте был не вкус, а бодрящий со сна кофеин. Так что ему было в принципе все равно.

Оставив Трэммела хозяйничать на кухне, он, сонно волоча ноги, вернулся в спальню, стянул с себя брюки, швырнул их туда же, откуда поднял, то есть на пол, и направился в ванную. Встал под душ, оперевшись одной рукой о кафельную стенку, и включил воду. Спустя десять минут он поверил в возможность того, что окончательно проснется. Это было желательно сделать до бритья, но, порезавшись, он понял, что не успел. В очередной раз крепко выругавшись, Дейн замазал кровь новой порцией пены. У него была разработана целая теория, согласно которой одного небольшого пореза во время утреннего бритья было вполне достаточно для того, чтобы весь день после этого полетел коту под хвост. К сожалению, редко когда ему удавалось избежать неосторожного движения. Что-что, а аккуратно бриться он так и не научился. Как-то Трэммел лениво посоветовал ему перейти на электробритву, но Дейну это не понравилось: не хватало ему еще и этой зависимости! И он продолжал лить кровь на алтарь своего упрямства.

По крайней мере, с одеванием проблем не было. Дейн просто натягивал на себя первое, что попадалось под руку. Порой забывал о галстуке, но, зная за собой эту слабость, всегда на всякий случай держал запасной в машине. Галстук — неприятная штука, потому что постоянно задевает за рубашку и пиджак, лезет в брюки, но тут-уж ничего не поделаешь. Галстук есть галстук. И дело не в моде, а в стиле. Шефу хотелось, чтобы детективы носили галстуки, вот Дейн и надевал его каждый день. Правда, порой его узел приводил того же Трэммела в неописуемый ужас, но Трэммел — известный щеголь, его даже за глаза называли «рамой для сушки белья».

Если бы какой-нибудь другой полицейский стал одеваться так, как Трэммел, или ездить на такой машине, какая была у Трэммела, весь департамент внутренних дел слетелся бы на него, как мухи на дерьмо. Да, по отношению к департаменту внутренних дел больше всего подходит именно такое сравнение. Но самого Трэммела терпели, потому что его богатство никак не было связано со служебным положением. Он унаследовал кругленькую сумму от своей мамаши-кубинки и бумаги нескольких преуспевающих контор от отца, бизнесмена из Новой Англии, которого поразила любовь, когда он наслаждался отпуском в Майами, и который, женившись, остался жить во Флориде. Дом Трэммела — только спокойно! — стоил, наверно, не меньше миллиона. И Алехандро не желал менять свой образ жизни только потому, что стал работать полицейским. Дейн считал своего напарника загадочным малым и не мог понять, почему Трэммел живет на широкую ногу: просто из любви к роскоши или нарочно, чтобы утереть нос разным козлам из департамента? Дейн подозревал, что вернее второе. И ему это было по душе.

А вообще-то они с Трэммелом были полной противоположностью друг другу. Трэммел сух, как бельевая веревка, и холоден, как кошка. В любых жизненных ситуациях он сохранял присущую ему элегантность, одежда сидела на нем, как на манекене, и обувь, и галстук — все было в большом порядке. Любил — представляете, на самом деле любил! — оперу и балет. У Дейна все по-другому. Даже если бы лучший портной сшил ему дорогой костюм, подогнав выкройку к его атлетической мускулистой фигуре, то и в этом случае Дейн умудрился бы сохранить непрезентабельный вид. Он любил спортивную одежду и музыку в стиле «кантри». Если бы они были не людьми, а машинами, то Трэммел непременно походил бы на «ягуар», а Дейн на обычный пикапчик. Но зато с приводом на все четыре колеса.

«С другой стороны, — думал Дейн, возвращаясь из ванной в кухню, — равновесие в какой-то мере природа восстановила в наших лицах». У Трэммела было гладкое, красивое лицо, но на фотографиях оно всегда выглядело зловещим. Дейн же полагал, что такой физиономией, как у него, только маленьких детей пугать, и вместе с тем он был фотогеничен.

— Все дело в том, с какого угла ведется съемка, — объяснял, бывало, этот казус Трэммел. Он просто помешался на фотоделе, у него дома хранилось множество снимков. Никогда не расставался со своим аппаратом. А поскольку Дейн работал его напарником и больше других вертелся перед объективом, не было ничего удивительного в том, что Трэммел часто снимал его. Застывшие в кадре резкие выступы высоких скул, глубоко посаженные глаза и расщепленный подбородок в своей совокупности создавали задумчивый и интригующий образ. Даже сломанный нос Дейна на фотографиях всегда выглядел «уместно». На самом же деле у него было угрюмое и помятое лицо полицейского с наблюдательными глазами. С глазами старика.

Дейн налил себе чашку кофе и сел за стол. Трэммел продолжал возиться с завтраком. Дейн не знал еще, что это будет, но пахло аппетитно.

— Что у нас сегодня? — спросил он.

— Вафли из непросеянной муки со свежей клубникой.

Дейн фыркнул:

— У меня в доме отродясь не было непросеянной муки.

— Я знаю, поэтому пришлось захватить ее с собой.

Нет, пахло действительно вкусно. Дейн ничего не имел против. Он вообще умел быть приятным малым, когда знал, что еду за него приготовит другой. На службе им приходилось питаться разным мусором, из того что попроще и не отнимает много времени. Так что он не возражал против того, чтобы компенсировать это какой-нибудь низкокалорийной и питательной штукой всякий раз, когда не нужно никуда бежать. Чего уж там, он даже полюбил брюссельскую капусту. Маленькие кочанчики напоминали по вкусу незрелый арахис, только-только из земли и наполовину дикий, когда скорлупа еще не отвердела. В детстве ему частенько доводилось пробовать незрелые земляные орехи. У зрелых один недостаток — перед употреблением их нужно было еще лущить.

— Так что тебе помешало заснуть? — спросил он Трэммела. — Какая-то конкретная причина?

— Да нет. Просто выдалась одна из тех ночей, когда стоит только чуть-чуть вздремнуть, как тут же начинает чудиться какой-то бред.

Сны — вообще странная штука. Все полицейские время от времени видят сны, они тоже люди. Но у Дейна и Трэммела был особый случай. Несколько лет назад они вляпались в такую историю, что потом какое-то время им каждую божью ночь виделись кошмары. Ведь большинству полицейских за все годы их службы ни разу не приходится стрелять из табельного оружия. Но Дейку и Трэммелу не повезло.

Разбираясь в одной перестрелке, они решили найти кого-нибудь из ее участников, чтобы как следует допросить. На одного подозреваемого их вьшела его подружка, у которой в то время как раз был на парня большой зуб. Подозреваемый преспокойненько проворачивал очередную успешную сделку с наркотой, как вдруг появились Дейн и Трэммел собственной персоной. Вот именно так обычно бандиты и «сгорают». Как правило, их поимка — это отнюдь не результат титанической умственной работы детектива: просто на ребят кто-то «настучал».

Тот случай оказался не из легких. Вместо того чтобы начать выпрыгивать во все окна подряд и уползать по крысиным норам куда подальше, бандиты стали отстреливаться. Дейн и Трэммел рухнули на пол и нырнули в соседнюю комнату. И в течение пяти минут, которые показались им целой вечностью, они сидели там как в мышеловке. Дейн послал по рации отчаянный призыв: «Сотрудники полиции под огнем!» На этот призыв откликнулись все без исключения коллеги, которые оказались поблизости, но к тому времени, как появилось подкрепление, Дейн и Трэммел уже успели завалить четверых: двух бандитов ранили, а еще одного и девчонку — наповал. Дейну тоже досталось. Одна из пуль, ударившись обо что-то, расщепилась, и кусочек от нее срикошетил прямо Дейну в спину, едва-едва не задев позвоночник. Свинцовый огрызок сломал ему ребро и проделал дырку в правом легком. У Дейна с той минуты перед глазами поплыли круги, но одна картинка впечаталась в память четко: Трэммел стоит перед ним на коленях, матерится на чем свет стоит и пытается остановить кровотечение: В результате: трое суток в отделении интенсивной терапии и двенадцать дней в палате для выздоравливающих. К работе Дейн смог вернуться лишь через девять недель.