Глава 18

Это не походило на панихиды по погибшим копам, которые показывают в шестичасовых новостях. Церковь не была переполнена полицейскими в мундирах, съехавшимися со всего штата, караван патрульных машин не следовал торжественно за гробом. Энди Фэллон не был убит, исполняя свой долг. Его смерть не была героической.

“Даже церковь не похожа на церковь”, — подумал Ковач, оставив машину на стоянке и направившись к низкому кирпичному дому. Как и большинство церквей, построенных в семидесятые годы, она больше напоминала муниципальное здание. Клерикальную принадлежность выдавали только тонкий стилизованный железный крест над дверью и светящаяся надпись:

ЦЕРКОВЬ СВ. МИХАИЛА

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОСТ: ОЖИДАНИЕ ЧУДА МЕССА. БУДНИЕ ДНИ: 7 УТРА СУББОТА: 5 УТРА ВОСКРЕСЕНЬЕ: 11 УТРА

— Как будто чудеса происходят регулярно в назначенные часы! — проворчал Ковач.

Катафалк стоял на круглой площадке у бокового входа. Никакого чуда для Энди Фэллона не произошло. Быть может, если бы он пришел сюда в субботу в пять утра…

Ветер прижимал пальто к ногам. Ковач втянул голову в плечи, придерживая шляпу. От автостоянки к церкви шли люди. Все они были в штатском, Ковач не знал их в лицо, но он мог отличить копа так же легко, как Нил Фэллон: по осанке, поведению, взгляду, усам…

Они входили в церковь под траурные звуки органа, и Ковач вновь пообещал себе, что после его смерти не будет заупокойной службы. Приятели помянут его в “Патрике”, а Лиска как-нибудь распорядится прахом. Что, если высыпать его на ступеньки перед входом в здание муниципалитета, чтобы он смешался с пеплом тысячи сигарет, которые копы выкуривают там ежедневно? Лишь бы не заставлять людей вот так стоять в церкви, пялясь друг на друга, слушая благочестивую органную музыку и задыхаясь от запаха гладиолусов.

Положив шляпу на полку, но оставшись в пальто, Ковач отошел к стене, наблюдая за сравнительно небольшой группой людей. Был ли кто-то из них настолько близок с Энди Фэллоном, чтобы разделять с ним его сексуальные пристрастия? На это ответить невозможно. Ковач знал по опыту, что самые нормальные на вид люди могут участвовать в диких оргиях. Друзья Энди выглядели вполне прилично: хорошо одетые, с побледневшими от горя лицами. Трудно определить, кто из них гей, а кто натурал.

Двери снова открылись, и Том Пирс придержал одну из створок, пропуская вперед Джослин Деринг. В дорогих черных пальто из кашемира они выглядели красивой, хотя и не слишком счастливой парой. Джослин с ее светлыми волосами, зачесанными назад и придерживаемыми черной бархатной лентой, походила на изящную фарфоровую статуэтку. Возможно, она не испытывала горя по случаю гибели лучшего друга своего жениха, но всегда знала, как одеться перед выходом на сцену. Вид у нее был недовольный. Пирс стоял рядом с Джослин возле вешалки, но не помог ей снять пальто. Она обратилась к нему, а он в ответ что-то буркнул. Ковач не разобрал слов, но тон был резкий, и девушка отвернулась, надув губы.

Ковач оглядел ряды черных пластиковых стульев, Уединённых друг с другом. Нигде не было видно ни коленопреклоненных прихожан, ни статуй Девы Марии или святых, украшенных подлинными человеческими волосами. А главное — не ощущалось присутствия Господа, грозно взирающего на поверженную в благоговейный страх паству. Не то что в детские годы Ковача, когда съесть бутерброд с бифштексом во время Великого поста считалось верным пропуском в ад. К церкви своей юности Ковач испытывал страх и уважение. Здесь же страха было не больше, чем в публичной библиотеке.

Пирс и Джослин заняли места у центрального прохода, но вскоре Пирс встал и пошел назад, на ходу вынимая из кармана сигарету и зажигалку. Ковач последовал за ним и остановился в трех футах от Пирса на широком бетонном крыльце. Пирс или не замечал его, или предпочел не узнавать.

— Я все время повторяю, что брошу курить, — заговорил Ковач и взял в рот сигарету. — Но, похоже, я никогда этого не сделаю. Мне нравится курить. Все меня упрекают, поэтому я каждый раз обещаю бросить, но из этого ничего не получается.

Пирс покосился на него и щелкнул изящной хромированной зажигалкой, похожей на гигантскую пулю. Руки его заметно дрожали. Пуская дым, он устремил взгляд на улицу.

— Очевидно, такова человеческая натура, — продолжал Ковач, жалея, что не захватил шляпу. — Всем кажется, будто они в чем-то виноваты. Как будто существует закон, запрещающий оставаться самим собой.

— На этот счет существует много законов, — отозвался Пирс, все еще глядя на улицу. — Каждый выбирает удобный для себя, и другие продолжают осуждать его.

— Конечно, если вы проститутка или наркодилер, — сказал Ковач. — Или вы имели в виду нечто менее очевидное?

Пирс молча выпустил струйку дыма.

— Например, если вы гей? — предположил Ковач. Пирс пожал плечами и судорожно глотнул. Кадык на его шее резко дернулся.

— По-вашему, человек должен скрывать это как нечто постыдное? — не отставал Ковач.

— Смотря какой человек и какие у него обстоятельства.

— Например, если он помолвлен с дочерью своего босса.

Стрела попала в цель. Пирс шагнул назад.

— Я уже говорил вам, что я не гей, — произнес он сдавленным голосом, нервно озираясь.

— Говорили.

— Значит, вы мне не поверили? — сердито осведомился Пирс.

Ковач с наслаждением затянулся и промолчал.

— Может, хотите спросить об этом мою невесту? Хотите, чтобы мы засняли на видео, как занимаемся сексом? — не унимался Пирс. — А может быть, представить вам список моих подружек?

— Я служу в полиции много лет, — заговорил наконец Ковач, — и сразу вижу, когда от меня что-то утаивают.

Пирс выглядел так, словно кровеносные сосуды у него в глазах вот-вот лопнут.

— Я потерял лучшего друга со времен колледжа! Мы с ним были как братья. Я нашел его мертвым! По-вашему, мужчина не может оплакивать другого мужчину, не будучи геем? Значит, таков ваш образ мыслей, сержант? Или вы просто огораживаете себя стеной из страха перед тем, что подумают о вас другие?

— Плевать я хотел на то, что обо мне думают, — равнодушно отозвался Ковач. — Я не стараюсь ни на кого произвести впечатление. Но я видел слишком много людей, каждый день сгибающихся под грузом своих секретов, покуда они их не раздавят. У вас есть шанс сбросить лишний вес.

— Я в этом не нуждаюсь!

— Энди сегодня хоронят, — заметил Ковач. — Если вы что-то знаете, это не должно уйти в могилу вместе с ним. Иначе вам будет еще тяжелее.

— Я ничего не знаю. — У него вырвался резкий смешок вместе с облаком дыма и пара.

— Если вы были там в ту ночь…

— Я не знаю, с кем трахался Энди, сержант, — с горечью сказал Пирс. — Во всяком случае, не со мной.

На его шее вздулись жилы, в голубых глазах блестели слезы — и злоба. Бросив сигарету, он придавил ее дорогой туфлей.

— Прошу меня извинить. Я должен нести гроб моего друга.

Ковач отпустил его и продолжал докуривать свою сигарету, размышляя о том, что кто-то назвал бы его поведение жестоким. Сам он так не считал. В конце концов, все, что он делал, он делал ради жертвы. Жертва была мертва, а на свете было немного вещей, более жестоких, чем смерть.

Придавив сигарету ногой. Ковач подобрал оба окурка и бросил их в цветочный горшок возле двери. Через стеклянную дверь он увидел, что тележку с гробом выкатили в центральный проход. Толстый человечек из похоронного бюро инструктировал тех, кому предстояло нести гроб.

Нил Фэллон стоял сбоку с отрешенным видом. Эйс Уайетт положил руку на плечо распорядителя похорон и что-то шепнул ему. Гейнс, обер-прихлебатель, как всегда, отирался поблизости.

— Вы собираетесь войти, сержант? Или будете наблюдать с дешевого места?

Ковач вгляделся в нечеткое отражение, появившееся рядом с ним в стекле. Аманда Сейвард в своем облачении в стиле черно-белого кино. Темные очки, обматывающий голову бархатный шарф. Скорее не облачение, а маскировка.

— Как голова? — спросил он.

— Прошла. У меня вообще ничего не болит.

— Ну, еще бы. Что значит маленькое сотрясение мозга для крутого копа вроде вас?

— Вы меня смущаете. На вашем месте я бы оставила эту тему.

— Вы недостаточно хорошо меня знаете, лейтенант.

— Я вообще вас не знаю. — Маленькой рукой в перчатке Сейвард взялась за дверную ручку. — Давайте войдем.

С таким же успехом она могла бы взмахнуть перед его носом красной тряпкой. Ковач спрашивал себя, понимает ли это Сейвард и если да, то какую игру она ведет?

“Ты — и лейтенант из БВД! Остынь, Ковач…”

— Я никогда не останавливаюсь на полдороге, — сказал он, заставив ее обернуться. — Это вы могли бы знать.

Сейвард молча вошла в церковь, и Ковач последовал за ней. Процессия выстраивалась в проходе. Органист заиграл очередную песнь смерти.

Сейвард заняла место в пустом ряду сзади. Она не обратила внимания на севшего рядом Ковача, не присоединилась к пению гимна, не сняла шарф и очки, не расстегнула пальто. Казалось, одежда, словно кокон, изолирует ее от внешнего мира, мешающего предаваться мыслям об Энди Фэллоне.

Ковач наблюдал за ней краем глаза, понимая, что с его стороны так испытывать судьбу — чистое безумие. Одно ее слово — и его отстранят от работы. С другой стороны, представиться действующим заодно с БВД — весьма недурная идея, но как на это посмотрят его коллеги?..

Впрочем, сейчас на него никто не обращал внимания. Все присутствующие — не только Аманда Сейвард — казались ушедшими в себя. Никто не слушал священника, который не знал Энди Фэллона и говорил о нем только по обязанности. Хотя так всегда бывает на заупокойной службе. Для каждого имели значение только собственные воспоминания и переживания, связанные с покойным.

Изучая лица собравшихся, Ковач думал о том, кто из них скрывает воспоминания о близости с Энди Фэллоном, о разделяемых с ним извращенных страстях. Кто из этих людей мог помочь Энди накинуть петлю на шею, а потом запаниковать, когда случилась беда? Кто знал о душевном состоянии Энди Фэллона настолько, чтобы ответить, мог ли он покончить с собой?

А впрочем, кого это интересует? Дело закрыто. Священник притворялся, будто слово “самоубийство” вообще никогда не упоминалось рядом с именем Энди Фэллона. Через час Энди будет лежать в земле, оставив о себе туманные воспоминания.

Настал момент для панегириков. Нил Фэллон ерзал на стуле, тайком озираясь, как будто проверял, обращает ли кто-нибудь внимание, что он не встает и не произносит речь на панихиде по своему брату. Том Пирс уставился в пол с таким видом, словно ему трудно дышать. Ковач тоже ощущал стеснение в груди. Психологи именовали подобные эмоционально насыщенные ситуации “стрессовыми усилителями”, побуждающими к действиям и признаниям. Но в Миннесоте люди не были склонны открыто говорить о своих эмоциях. Драматических событий не последовало.

Сейвард встала, сбросила пальто, оставив шарф и очки на прежнем месте, и двинулась по проходу с грацией королевы. Священник уступил ей место на кафедре.

— Я лейтенант Аманда Сейвард, — заговорила она спокойным и властным тоном. — Мы с Энди долгие годы работали вместе. Он был прекрасным полицейским, талантливым следователем и чудесным человеком. Мы стали богаче, узнав его, и беднее, потеряв навсегда. Благодарю вас.

Просто и красноречиво. Аманда двинулась назад, опустив голову. Ковач поднялся и шагнул в проход, пропуская ее на место. Множество голов повернулись в их сторону, — наверное, люди удивлялись, что тип вроде него сидит рядом с такой женщиной. Ковач расправил плечи, молча бросая всем вызов. Том Пирс встретил его взгляд и отвернулся.

Эйс Уайетт встал и, поправив манжеты, направился к кафедре.

— Черт возьми! — буркнул Ковач и перекрестился, когда женщина, сидевшая двумя рядами впереди, обернулась и грозно уставилась на него. — Этот парень пользуется любым предлогом, чтобы засветиться! Он бы выставил голую задницу в окно десятого этажа, если бы думал, что это придаст ему популярности.

Уголок рта Сейвард изогнулся в усмешке.

— Капитан Уайетт мой старый знакомый.

Ковач поморщился:

— Опять я угодил в дерьмо, верно?

— Очертя голову.

— Со мной всегда это происходит. Вот почему я так выгляжу.

— Я знал Энди Фэллона, когда он еще был мальчиком, — начал Уайетт голосом актера любительского театра. По мнению Ковача, тот факт, что он собирался стать звездой национального телевидения, свидетельствовал о деградации вкусов американской публики. — Правда, я не был с ним близко знаком, когда он вырос, но мне было хорошо известно, из чего он сделан. Из смелости, честности и решительности. Я знаю это, так как прошел огонь и воду с его отцом, Железным Майком Фэллоном. Мы все знали Железного Майка, уважали его, а провинившись, боялись его гнева. Это был лучший полицейский, какого я когда-либо встречал. С глубоким прискорбием должен сообщить, что Майк Фэллон скончался прошлой ночью.

В толпе послышались возгласы. Сейвард дернулась, как будто ее ткнули шилом. Она сразу побледнела, а дыхание ее стало быстрым и неровным.

— Подавленный смертью сына… — продолжал Уайетт.

Ковач наклонился к Сейвард:

— С вами все в порядке, лейтенант?

— Прошу прощения. — Она поднялась с места, и Ковач встал, пропуская ее.

Аманда прошла мимо него, даже не заметив. Ей хотелось выбежать из церкви и мчаться дальше, не останавливаясь, но она не могла себе этого позволить. Впрочем, никто не удостоил ее даже мимолетным взглядом — внимание всех было приковано к Уайетту. Никто не слышал ударов ее сердца и шума крови, бурлившей в жилах.

Аманда распахнула стеклянную дверь, вышла в холл и направилась в дамскую комнату. В тусклом помещении пахло дешевым освежителем воздуха, а голос Эйса Уайетта все еще звучал у нее в ушах. Сначала это вызвало панику, но вскоре она поняла, что голос исходит из висящего на стене громкоговорителя.

Сорвав шарф и очки, Аманда, борясь со слезами, нащупала кран. Вода хлынула в раковину с такой силой, что забрызгала ей блузку. Не обращая на это внимания, Аманда зачерпнула воду обеими руками и окунула в нее лицо.

Голова сразу закружилась, а ноги вдруг стали ватными. Одной рукой она вцепилась в раковину, а другой уперлась в стену, пытаясь справиться с тошнотой и моля бога помочь ей пройти через это, хотя давным-давно утратила веру.

— Пожалуйста, пожалуйста! — повторяла Аманда, согнувшись так, что ее голова почти опускалась в раковину. Перед ее мысленным взором стояло лицо Энди Фэллона, который смотрел на нее с осуждением и гневом. Он мертв. А теперь умер Майк Фэллон…

“Подавленный смертью сына…”

— Лейтенант, — послышался за дверью голос Ковача. — Аманда, вы здесь? С вами все в порядке?

Сейвард попыталась выпрямиться и глубоко вдохнула, чтобы голос ее звучал спокойно. Но ей не вполне удалось ни то ни другое.

— Д-да, — еле слышно отозвалась она. — Все в порядке. Благодарю вас.

Дверь открылась, и Ковач решительным шагом вошел в дамскую комнату, не думая о такой мелочи, как правила приличия. Вид у него был свирепый.

— Вижу, что все в порядке! — сказал он. — Даже в большем порядке, чем утром, когда вы едва не грохнулись в обморок. Вас охватило неудержимое желание принять душ в одежде? — Его взгляд скользнул по влажным прядям волос, свисающим на лицо, и мокрым пятнам на блузке.

— У меня немного закружилась голова. — Аманда приложила ладонь ко лбу, медленно вздохнула и на мгновение закрыла глаза.

Ковач положил ей руку на плечо, и Аманда вся напряглась, сдерживаясь, чтобы не вскочить и не броситься бежать. Она видела в зеркале лицо Ковача и тревогу в его темных глазах, видела собственное отражение, ужасаясь тому, какой жалкой и беспомощной она выглядит.

— Пойдемте, лейтенант, — мягко заговорил Ковач. — Позвольте мне проводить вас к врачу.

— Нет!

Конечно, следовало потребовать, чтобы он убрал руку, но ощущение этой руки на плече так успокаивало… Аманда вздрогнула и нахмурилась. Она не должна нуждаться в помощи этого человека!

У Ковача была большая широкая кисть с тупыми кончиками пальцев. “Рука трудящегося человека, — подумала она, — хотя по роду деятельности ему приходится больше работать головой, чем руками…” у

— Ну, по крайней мере выйдем отсюда, — сказал Ковач. — От этого чертова освежителя воздуха даже козел задохнется.

— Спасибо, но я могу сама о себе позаботиться, — заявила Сейвард.

— Пошли! — Ковач почти что потащил ее за собой; годы тесного общения с жертвами преступлений, тесного общения с пьяными и с людьми в состоянии шока облегчали его задачу. — Я вынес ваше пальто в холл.

Вернувшись к умывальнику, Аманда надела темные очки и стала аккуратно наматывать на голову шарф, хотя он местами был влажным. Ковач внимательно наблюдал за ней.

— Я думал, что вы знали Майка Фэллона только по его репутации, — заметил он.

— Так оно и есть. Хотя я, конечно, говорила о нем с Энди.

— Тогда ваша реакция на сообщение о его смерти выглядит слегка чрезмерной.

— Сообщение о смерти Майка Фэллона тут ни при чем. Я же говорила, что у меня закружилась голова. Конечно, это большая трагедия…

— Но мир ими полон. Я это уже слышал. Завязав наконец шарф, Аманда самостоятельно вышла в холл. Главное — не показывать слабости. Хотя думать об этом поздновато.

Ковач оставил ее пальто на столе рядом с церковными бюллетенями. Аманда стала надевать его, но резкая боль в шее остановила ее, когда она продела в рукав только одну руку. Ковач помог ей завершить процедуру.

— Знаю, — успокаивающе произнес он. — Вы могли бы сделать это сами.

Аманда, пожав плечами, направилась к выходу. Орган заиграл снова, и сладковатый запах ладана наполнил воздух.

— Я не позволю вам садиться за руль, лейтенант, — сказал Ковач, не отставая от нее. — Если у вас кружится голова, это небезопасно.

— Все уже прошло.

— Я тоже еду в участок и подвезу вас.

— Я собираюсь домой.

— Значит, я подброшу вас туда.

— Вам это не по дороге. Он придержал для нее дверь.

— Ничего, поездка даст мне возможность задать вам пару вопросов.

— Господи, вы когда-нибудь уйметесь? — процедила она сквозь зубы, доставая ключи.

— Никогда. Я же говорил вам, что никогда ничего не бросаю. Пока не получаю то, что мне нужно.

Ковач взял ее под руку.

— Что вы делаете? — Аманда пыталась вырваться, сердце бешено колотилось.

Несколько секунд он молча смотрел на нее, словно читая мысли, и, несмотря на очки и шарф, она чувствовала себя обнаженной.

— Что вам нужно?

— Ключи!

Воспользовавшись ее растерянностью, Ковач с легкостью снял с ее пальцев кольцо с ключами, и это была серьезная тактическая ошибка. Аманда не хотела, чтобы он подвозил ее, не хотела видеть его у себя дома, не хотела чувствовать его интерес к ней. Она привыкла командовать, а рядом с Ковачем почему-то ощущала себя маленькой девочкой, притворяющейся, будто выполняет важную работу.

— Если у вас есть вопросы, задавайте их, — сказала Аманда, обхватив себя руками за плечи, потому что ветер был пронизывающим и за последние пару часов резко похолодало. — А потом верните мои ключи, сержант.

— Энди Фэллон когда-нибудь говорил о своем брате?

— Нет.

— Он упоминал о своих любовных связях или проблемах в личной жизни?

— Я уже вам объяснила — его личная жизнь меня не касалась. Почему вы так цепляетесь за это, сержант?

Ковач попытался выглядеть простодушным, но Аманда испытывала сомнения, что ему это удавалось даже в детстве. В нем ощущалась пресыщенность жизнью, отнюдь не соответствующая его далеко не преклонному возрасту.

— Мне платят за расследования, — ответил он.

— За расследования преступлений. Но я не вижу здесь никакого преступления.

— Майку Фэллону снесло полголовы. Прежде чем бросить это дело, я намерен твердо убедиться, что кто-то не сделал для него эту работу.

Аманда удивленно уставилась на него сквозь темные очки:

— Почему вам кажется, будто кто-то убил Майка Фэллона? Капитан Уайетт сказал, что он покончил с собой.

— Капитан Уайетт поторопился с выводами. Расследование продолжается. Труп еще не остыл, когда я отправился сюда с места происшествия.

— Не понимаю, какой смысл убивать Майка Фэллона, — заметила Аманда.

— А кто говорит, что тут должен быть смысл? — отозвался Ковач. — Кто-то вышел из себя и прикончил старика. Если он копил злобу долго, было достаточно любой искорки. Я сталкиваюсь с этим каждый день, лейтенант.

— Мистер Фэллон был тяжело болен и потерял сына. Насколько я понимаю, все признаки указывают на самоубийство. Разве не кажется более логичным, что курок спустил он сам, а не кто-то другой?

— Конечно. Но умный убийца мог это предусмотреть, — заметил Ковач.

— Должно быть, сейчас в Отделе убийств мало работы, — промолвила Сейвард, — если один из лучших детективов все свое время посвящает самоубийствам.

— Чем больше я имею дело с людьми, с которыми общались Энди и Майк, тем меньше я верю, что это самоубийства. Вы знали Энди и утверждаете, что были к нему привязаны. Неужели вы хотите, чтобы я перестал заниматься его гибелью, если я не уверен, что он сам надел себе петлю на шею? Неужели хотите, чтобы я отказался от расследования смерти Майка, если не исключено, что он вставил себе в рот револьвер 38-го калибра с чьей-то помощью? Какой из меня был бы коп, если бы я так поступил?

Двери церкви позади них распахнулись, и люди начали выходить, ежась от холода и спеша к автостоянке. Ковач заметил среди них Тома Пирса и Джослин Деринг. Девушка попыталась взять жениха под руку, но Том отодвинул ее плечом. За ними шли Эйс Уайетт и его прихлебатель. Уайетт казался нечувствительным к холоду — он шагал, расправив плечи и выпятив подбородок, нацелившись на Ковача, как ракета.

— Сэм, — заговорил он серьезным, отработанным на телевидении голосом, — я слышал, что это ты обнаружил Майка. Боже мой, какая трагедия!

— Его смерть — или то, что я его обнаружил?

— Полагаю, и то и другое. Бедняга Майк. Бремя оказалось для него слишком тяжелым. Думаю, после смерти Энди он ощущал страшную вину перед ним… — Уайетт кивнул Сейвард: — Рад тебя видеть, Аманда, даже по такому поводу.

— Здравствуйте, капитан. — Несмотря на темные очки Сейвард, Ковач заметил, что она не смотрит на Уайетта. — Мне очень жаль Майка Фэллона. Я знаю, что вас с ним связывало.

— Бедный Майк. — Уайетт отвернулся. Помолчав несколько секунд, словно в знак уважения, он глубоко вздохнул. — Вижу, вы знакомы с Сэмом?

— Даже больше, чем мне бы хотелось. — Аманда взяла ключи у Ковача. — Прошу меня извинить, джентльмены…

— Я как раз рассказывал лейтенанту, насколько все это мне показалось странным. Майк вчера вечером был так расстроен из-за самоубийства Энди, называл это смертным грехом, а потом отправился домой и выстрелил себе в рот, — сказал Ковач. — Выглядит бессмысленным, верно?

— Кто говорит, что тут должен быть смысл? — саркастически осведомилась Сейвард.

— Аманда права, — сказал Уайетт. — Майк в последнее время был не в себе.

— Да, когда я видел его в последний раз, он молол всякую чушь, — согласился Ковач. — Но ведь ты отвозил его домой, Эйс. Как он выглядел, когда вы расстались?

Гейнс многозначительно взглянул на часы:

— Капитан…

— Знаю, Гейнс. — Уайетт скорчил гримасу. — Встреча с пиарщиками.

— И ты пропустишь похороны? — Ковач с трудом удержался, чтобы не добавить: “Ведь там будет фотосъемка”.

— Их отложили, — сообщил Гейнс. — Возникли какие-то проблемы с оборудованием.

— Ага! Слишком холодно, чтобы рыть могилу, — догадался Ковач. — Черт бы побрал этот гребаный мороз! Извините за выражение, лейтенант.

— Не думаю, что вы заслуживаете извинения, сержант Ковач, — сухо отозвалась Аманда. — На этом я с вами прощаюсь, джентльмены.

Она махнула рукой и зашагала по заснеженной автостоянке. Ковач не стал препятствовать: пытаться задержать ее при свидетелях означало бы перейти черту, к которой он и так подошел слишком близко. Он позволил себе только пару секунд посмотреть ей вслед.

— Сэм, ты не можешь всерьез предполагать, что Майка убили, — сказал Уайетт. /

— Я коп из отдела убийств. — Ковач нахлобучил шляпу. — Естественно, что я в любом трупе вижу убитого. В котором часу ты расстался с Майком?

— Капитан, — вмешался Гейнс, — если вы хотите успеть на встречу, я поговорю с сержантом вместо вас.

— Ты ему и задницу подтираешь? — осведомился Ковач.

Прихлебатель удостоил его холодным взглядом.

— Вы задерживаете капитана, которому предстоит очень важная встреча, сержант Ковач. — Гейнс ловко встал между ними. — Я тоже был с мистером Фэллоном вчера вечером и могу ответить на ваши вопросы не хуже капитана Уайетта.

— В этом нет надобности, Гэвин, — сказал Уайетт. — Пока ты выведешь машину, мы с Сэмом уже закончим.

Ковач казался довольным.

— Да, Слизняк, иди заводить машину. Не беспокойся — мы с тобой непременно побеседуем позже.

Гейнса явно не обрадовала такая перспектива. Его голубые глаза были холоднее бетона у них под ногами, точеный подбородок напрягся. Но он подчинился приказу Уайетта и поспешил туда, где стоял черный “Линкольн Континенталь”.

— Ты завел себе элегантного сторожевого пса, Эйс, — заметил Ковач.

— Гэвин — моя правая рука. Честолюбив, целеустремлен и предан. Не знаю, кем бы я был без него. У парня блестящее будущее. Иногда он, правда, проявляет излишнее усердие, но о тебе, Сэм, можно сказать то же самое. В смерти Майка нет ничего, позволяющего подозревать убийство.

Ковач сунул руки в карманы пальто и вздохнул.

— Майк был одним из нас, Эйс. Быть может, легенда о нем была лучше его самого, но… Я чувствую, что многим ему обязан. Ты должен меня понимать, учитывая то, что связывало вас друг с другом.

— Трудно представить себе, что его больше нет, что эта глава нашей жизни кончена, — тихо произнес Уайетт, глядя на “Линкольн”, из выхлопной трубы которого вырвалось облако пара.

“Должно быть, для него это облегчение, — подумал Ковач. — Ночь убийства Торна стала решающим моментом в жизни Эйса Уайетта и Майка Фэллона, сделав одного из них героем, а другого калекой. После смерти Майка с плеч Эйса свалилась тяжесть. Кем бы он был, не будь Майка в качестве противовеса?”

— Мы ушли из дома Майка около половины десятого, — сказал Уайетт. — Он вел себя тихо — был погружен в свое горе. Я понятия не имел, что он замышляет, иначе остался бы с ним, попытался бы его остановить… А может, все к лучшему? Майк страдал долгие годы. Теперь все кончено. Пусть он покоится в мире, Сэм.

Возле них затормозил “Линкольн”, откуда вышел Гейнс и открыл пассажирскую дверцу. Уайетт молча залез в салон, и машина рванулась вперед в облаке пара. Одинокий Рейнджер и Тонто [6] скакали вдогонку закату.

Ковач остался один на тротуаре — все, пришедшие проводить Энди Фэллона в последний путь, уже разъехались. Даже священник исчез.

— Одинокий Рейнджер, — пробормотал Ковач и зашагал по заснеженной стоянке, не вынимая рук из карманов и ежась под порывами ледяного ветра.

Глава 19

— Оказывается, Нил Фэллон сидел в тюрьме!

Ковач застыл в наполовину снятом пальто.

— Быстро проделано.

— Обслуживание с улыбкой, — усмехнулся Элвуд, заглядывая в их каморку.

Лиска сидела на своем стуле, и ее лицо буквально светилось. Когда она нападала на след, ее охватывало возбуждение, близкое по силе к сексуальному. Ковач не помнил за собой такого увлечения работой, хотя она и была для него самым главным в жизни. Возможно, ему следовало подумать о гормональной терапии.

— У него были неприятности с законом еще в несовершеннолетнем возрасте, — продолжала Лиска. — Сведения, конечно, закрытые, но я добилась разрешения взглянуть. Семь лет он провел в армии, а после демобилизации угодил под суд за нападение. Такое преступление карается сроком от трех до пяти лет, но ему дали всего восемнадцать месяцев.

— Что он натворил?

— Ввязался в драку в баре и так отделал одного парня, что тот неделю провалялся в коматозном состоянии.

— Да, темперамент у Нила буйный.

Ковач снял пальто и повесил его на вешалку. Мимо их двери по коридору взад-вперед сновали люди. Звонили телефоны, откуда-то доносился смех. В комнату для допросов провели покрытого татуировкой громилу лет двадцати пяти с выбеленными волосами, торчащими в разные стороны, и в свисающих с задницы джинсах. Во времена Майка Фэллона он мог бы угодить в участок за один внешний вид.