Возвышение Сайласа Лэфема

— Я рад, что мне дарована жизнь, — сказал упрямо Лэфем, — но мне нечего было заглаживать перед Милтоном К.Роджерсом. И если господь даровал мне жизнь для этого…

— Говори себе что хочешь, Сай! Говори себе, я не мешаю; главное, что ты это сделал! Ты стер с себя единственное пятнышко, и я довольна.

— Никакого пятнышка не было, — твердил Лэфем, — а сделал я это для тебя, Персис.

— А я благодарю тебя ради твоей же души, Сайлас.

— Душа у меня в порядке, — сказал Лэфем.

— Теперь обещай мне еще только одно.

— Ты вроде сказала, что довольна?

— Да. Но обещай мне, что ничто — слышишь, ничто! — не заставит тебя спросить с Роджерса эти деньги. Что бы ни случилось, даже если потеряешь все. Обещаешь?

— Я не собираюсь их требовать. Я так и решил, когда давал их. И я, конечно, рад, что старую занозу вынули. Я не считаю, что был тогда неправ, и никогда не считал; но если уж это было, я готов считать, что мы будем квиты, если я этих денег не получу назад.

— Ну, тогда все, — сказала жена.

Они не стали праздновать примирение со старым врагом — ибо таким он казался с тех пор, как перестал быть союзником, — какими-либо изъявлениями нежности. Целоваться и обниматься по такому случаю было не в их суровых обычаях. Она рада была сказать ему, что он исполнил свой долг, а он был доволен, что она это сказала. Но прежде чем уснуть, она сказала еще, что всегда боялась, как бы его тогдашний эгоизм в отношении Роджерса не отнял у него силу противиться какому-нибудь новому соблазну; вот почему это всегда ее мучило. Теперь она больше за него не боится.

На этот раз он не возражал против укора, содержавшегося в ее прощении.

— Ну, теперь все позади, и прошу тебя, выбрось это из головы.

Как всякий человек, он не мог не воспользоваться тем, что был в милости, и злоупотребил этим, пригласив к ужину Кори. Жена по такому случаю, конечно, отпустила ему грех непослушания. А Пенелопа заявила, что от восхищения отвагой полковника и долготерпением матери она просто не в состоянии занимать гостя, но что может — сделает.

Айрин больше любила слушать, чем говорить; когда сестра бывала рядом, она всегда, словами или безмолвно, обращалась к ней за подтверждением того, что сказала. Чаще она просто сидела, сияя красотой, глядела на молодого человека и слушала шутки сестры. Она смеялась им и смотрела на Кори, чтобы убедиться, что шутка до него дошла. Когда они вышли на веранду полюбоваться луной над морем, Пенелопа шла впереди, Айрин — сзади.

На луну они смотрели недолго. Молодой человек сел на перила веранды, а Айрин — на одну из красных качалок, откуда было хорошо видно и его и сестру, которая тоже сидела в ленивой позе и, как говорится, разливалась соловьем. Ее низкий, воркующий голос доставлял наслаждение; лицо, видимое в лунном свете, только когда она поворачивала его или поднимала, притягивало его взор. Речь ее не была литературной, и эффект едва ли был сознательным. Она вовсе не пересыпала ее прибаутками. Она просто рассказывала о разных пустяках, очерчивала внешность и характеры заинтересовавших ее людей; никто не ускользал от ее внимания; иногда она подражала им, но немного. Она лишь намекала, и картина возникала словно без ее участия. Она не смеялась; когда смеялся Кори, она издавала горлом нежный звук, как бы довольная, что позабавила его, и продолжала.

Полковник, впервые за вечер оставшись наедине с женой, поспешил заговорить.

— Вот, Перри, с Роджерсом я уладил, надеюсь, ты теперь будешь довольна: он мне должен двадцать тысяч долларов, а залогу я взял у него на четверть этой суммы, если вздумаю продать его акции.

— Как вышло, что он с тобой поехал? — спросила миссис Лэфем.

— Кто? Роджерс?

— Нет, мистер Кори.

— Ах, Кори! — сказал Лэфем, притворяясь, будто не понял, что речь о нем. — Он сам предложил.

— Как бы не так! — усмехнулась жена, однако вполне дружелюбно.

— Вот именно так, — возразил полковник. — Мы с ним начали один разговор, когда я уже собрался уходить; ну он и проводил меня на катер, а там спросил: ничего, если он поедет со мной и вернется обратным катером? Этого я не мог допустить.

— Твое счастье, что не мог.

— А как я мог не пригласить его к чаю?

— Ну, конечно, не мог.

— Но ночевать он не останется, разве только, — Лэфем запнулся, — разве только ты этого захочешь.

— Ну, конечно, если я захочу! Вижу, что он останется.

— Ты же знаешь, какая давка на последнем катере, а на другие он уже не поспеет.

Миссис Лэфем рассмеялась его нехитрой уловке.

— Надеюсь, ты будешь вполне доволен, Сай, если окажется, что он и не думает об Айрин.

— Фу, Персис! Вечно ты про это, — взмолился полковник. Потом замолчал, и его грубоватое лицо невольно омрачилось.

— Вот! — вскричала жена, выводя его из задумчивости. — Я знаю, каково тебе будет; и ты, надеюсь, вспомнишь, кого надо будет винить.

— А я рискну, — сказал Лэфем с уверенностью человека, привычного к успеху.

С веранды доносился ленивый голос Пенелопы, радостный смех Айрин и хохот Кори.

— Ты только послушай! — сказал отец, раздуваясь от невыразимой гордости. — Эта девушка говорит за десятерых. С ней и цирка не надо. Интересно, о чем она.

— Рассказывает какую-нибудь историю, кого-нибудь представляет. Ей стоит выйти из дома, и она приносит больше рассказов, чем большинство людей привезло бы из Японии. Увидит смешного человека и обязательно что-то у него подметит, а нам уже смешно. Кажется, не побывало у нас никого, с тех пор как эта девочка научилась говорить, чтоб она не переняла чего-то; и ведь так изобразит человека, что видишь его как живого. Иной раз хочу ее остановить; но когда она в ударе, разве остановишь? Хорошо, что она помогает Айрин занимать гостей. И мне она никогда не дает унывать.

— Это так, — сказал полковник. — И культуры у нее не меньше, чем у всех этих. Верно?

— Читает она очень много, — согласилась мать. — Прямо запоем. Но нельзя же во вред здоровью. Иной раз так и отняла бы у нее книгу. Не знаю, хорошо ли девушке столько читать, особенно романы. Еще заберет себе в голову чего не надо.

— Ну, Пэн глупостей не сделает, — сказал Лэфем.

— Да, она умница. Но Айрин гораздо практичнее. Пэн часто витает в облаках — мечтательница. А Айрин — той пальца в рот не клади. Если надо что сделать, решить, так из них двоих всякий примет Айрин за старшую. Вот только по части разговоров, тут, конечно, Пэн вдвое умней.

— А теперь скажи, — произнес Лэфем, молча согласившись с последним утверждением и откидываясь на кресле, полный довольства. — Видела ты где-нибудь девушек лучше наших?

Жена засмеялась над его гордостью:

— Свои гуси обязательно лебеди.

— Нет, ты скажи честно!

— Девушки неплохие, только ты все-таки не глупи, Сай, если можешь.

Молодежь вернулась в комнаты, и Кори сказал, что ему пора на катер. Миссис Лэфем стала уговаривать его остаться, но он был тверд и даже не позволил полковнику подвезти его к пристани; сказал, что пойдет лучше пешком. Он пошел быстро, и уже виден был в бухте катер; надо было лишь пересечь песчаную полосу влево от отелей. Иногда Кори останавливался, чем-то приятно взволнованный, и шел потом еще быстрее.

— Она прелестна! — сказал он, и ему показалось, будто он произнес это вслух. Тут он увидел, что сошел с тропы и вязнет в песке. Он вернулся на тропу и едва поспел на катер. Билетер подошел к нему с билетами, и Кори поднял к его фонарику сияющий взгляд; улыбка, видимо, долго не сходила с его лица. Один раз окружавшие его пассажиры внезапно с опаской отодвинулись, и он понял, что громко рассмеялся.

11

Кори удалось согнать улыбку с лица, только грозно нахмурясь; это он понял, лишь когда пришел домой и отец спросил:

— Что-нибудь сегодня не так в твоем департаменте изящных искусств?

— Нет, сэр, нет, — сказал сын, давая отдых сдвинутым бровям и снова сияя. — Но я думаю, вы правы, что хорошо бы вам познакомиться с полковником Лэфемом, не откладывая надолго.

— Он на это намекнул? — спросил Бромфилд Кори, отложив книгу и охватив руками свое худое колено.

— Нет, ничем не намекал, — поспешил сказать молодой человек. — Я просто подумал, что не покажется ли с вашей стороны намеренным — так откладывать.

— Я, Том, предоставил тебе это решить.

— Да, понимаю и не хочу настаивать…

— Ты ведь куда больше бостонец, чем я. Я ждал твоего сигнала в полной уверенности, что ты знаешь, что подобает делать и когда. Будь я всецело предоставлен моим необузданным побуждениям, я сразу бы нанес визит твоему padrone[2]. Мне кажется, мой отец сумел бы показать мне, что именно это надлежит сделать, если находишься с полковником Лэфемом в тех отношениях, в каких находимся мы.

— Вы так считаете? — спросил молодой человек.

— Да. Но я знаю, что в подобных делах я не авторитет. Тут я всегда подчиняюсь вашей матери и вам, детям.

— Очень сожалею, сэр. Я не думал, что действую наперекор вашему мнению. Я просто хотел избавить вас от формальности, которая еще не казалась необходимой. Простите, — повторил он с искренним сожалением. — Я не хотел быть невнимательным к человеку, который так хорошо ко мне отнесся. Все они — очень добрые люди.

— Надеюсь, — сказал Бромфилд Кори с удовлетворением, естественным для пожилого человека, когда он оказывается более прав, чем молодой, — что еще не поздно явиться завтра вместе с тобой в твою контору.

— О нет. Я не ожидал, что вы захотите так скоро, сэр.

— Раз я решил, меня уж ничто не удержит, — сказал отец с тем удовольствием, с каким слабовольные люди иногда признают свою слабость. — А как их новый дом?

— Кажется, они думают переехать туда до Нового года.

— Будут ли они ценным приобретением для общества? — спросил Бромфилд Кори с невозмутимым видом.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал сын несколько смущенно.

— А я вижу. Том, что понимаешь.

— Все почувствуют, что это люди разумные и… правильно мыслящие.

— Не в том дело. Если бы общество принимало всех разумных и правильно мыслящих, оно стало бы столь многолюдным, что и самые деятельные его члены не успевали бы друг к другу с визитами. Не успевала бы даже твоя мать, столь по этой части добросовестная. Общество — это нечто совсем иное, чем разум и правильный образ мыслей. Они, пожалуй, лежат в его основании, однако его легкая, изящная, видимая нам надстройка требует других качеств. Имеются ли у твоих друзей эти качества, которые можно ощущать, но едва ли можно определить?

Сын засмеялся.

— По правде говоря, сэр, не думаю, чтобы они представляли себе общество так, как мы. Миссис Лэфем, по-моему, никогда не давала обеда.

— И с такими-то деньгами! — вздохнул отец.

— Они не пьют вина за столом. Я подозреваю, что когда они не пьют чай или кофе, то пьют просто воду со льдом.

— Какой ужас! — сказал Бромфилд Кори.

— Это, мне кажется, дает о них какое-то представление.

— О да! Есть и люди, которые дают обеды, но с которыми тем не менее знаться нельзя. Но если кто никогда не давал обеда, как может общество его принять?

— Оно переваривает очень многих, — заметил молодой человек.

— Да, но только если они поставляют для этого какой-то пикантный соус. Как я понял, у этих твоих друзей такого соуса не имеется.

— Это еще неизвестно! — воскликнул сын.

— Ну, может быть, этакий крепкий запах земли. Но я не то имею в виду. Тогда они должны много тратить. Для них нет иного способа завоевать положение. Полковника нам надо избрать членом Десятичасового Клуба, и ему надо записаться в число тех, кто устраивает приемы. Каждому под силу дать ужин на множество персон. Да, тут есть для него проблеск надежды.

Утром Бромфилд Кори спросил сына, можно ли застать Лэфема в конторе уже в одиннадцать.

— Думаю, что даже раньше. Я ни разу еще не приходил раньше его. Должно быть, и швейцар не намного его опережает.

— Так я пойду вместе с тобой?

— Если хотите, сэр, — сказал сын с некоторым колебанием.

— А захочет ли он?

— Уверен, что да, сэр.

И отец понял, что сын очень доволен.

Когда они появились в дверях кабинета, Лэфем торопливо просматривал утренние газеты. Он поднял глаза от лежавшей перед ним газеты, затем встал, неумело притворяясь, будто не знает Бромфилда Кори в лицо.

— Доброе утро, полковник Лэфем, — сказал сын, и Лэфем ждал, пока тот добавит: — Позвольте представить вам моего отца.

Тогда он ответил:

— Доброе утро. — И с несколько суровым видом сказал Кори-старшему: — Здравствуйте, сэр. Прошу садиться, — и придвинул стул.

Они обменялись рукопожатиями и сели, и Лэфем сказал своему подчиненному:

— Вы тоже садитесь.

Но Кори-младший остался стоять и смотрел, как они наблюдают один другого; это и забавляло его и немного смущало. Лэфем ждал, чтобы гость заговорил первым, и тому пришлось это сделать.

— Я рад с вами познакомиться, полковник, и мне следовало сделать это раньше. Будь на вашем месте мой отец, он именно этого и ожидал бы от человека на моем месте. Впрочем, я не считаю, что наше знакомство началось только сегодня. Надеюсь, миссис Лэфем здорова? И ваша дочь также?

— Благодарю, — сказал Лэфем. — Они здоровы.

— Они столько сделали для моей жены…

— Пустяки! — воскликнул Лэфем. — Моей жене такие случаи только подавай. А как поживает миссис Кори и барышни?

— Они здоровы, насколько мне известно. Сейчас их нет в городе.

— Так я и понял, — сказал Лэфем, кивая Кори-младшему. — Мистер Кори говорил об этом моей жене. — Он откинулся на спинку кресла, твердо решив показать, что ничуть не смущен этим обменом любезностями.

— Да, — сказал Бромфилд Кори. — Том уже имел удовольствие — которого ожидаю и я — видеть всю вашу семью. Надеюсь, что он вам здесь полезен? — Кори рассеянно оглядел кабинет Лэфема, затем клерков в их отгороженном помещении, и наконец взгляд его остановился на необычайно хорошенькой девушке, печатавшей на машинке.

— Что ж, сэр, — ответил Лэфем, впервые смягчаясь, так как разговор коснулся его дел. — Если мы не получим от него пользы, так только по нашей вине. Кстати, Кори, — обратился он к молодому человеку и взял со своего бюро несколько писем. — Это по вашей части, испанские или французские.

— Я их просмотрю, — сказал Кори, направляясь к своей конторке.

Его отец поднялся со стула.

— Не уходите, — сказал Лэфем, жестом приглашая его снова сесть. — Я его нарочно на минуту отослал. У меня правило: не говорить таких вещей в глаза. Но вы меня спросили, так почему не сказать, что у меня еще не было никого, кто так пришелся бы здесь, как ваш сын. Может, это для вас не важно…

— Я очень счастлив это слышать, — сказал Бромфилд Кори. — Право, очень счастлив. Мне всегда казалось, что у сына есть способности, если бы только он сумел их выявить. А вашим делом он занялся из любви к нему.

— Он правильно взялся за него, сэр! Он мне об этом говорил. Он постарался в него вникнуть. А моя краска этого стоит.

— О да! Он так хвалит ее, точно сам изобрел.

— Неужели? — спросил Лэфем, все более довольный. — Да, иначе нельзя. Надо верить в дело, иначе не вложишь в него души. У меня был когда-то компаньон, сразу после войны, и вечно его тянуло к чему-то другому. Я ему говорил: «У вас в руках лучшее дело на свете. Чего вам еще?» Пришлось от него избавиться. Я держался своей краски, а его все носило по стране, а капитал у него все таял; недавно пришлось мне одолжить ему денег, чтобы начал с начала. Нет, сэр, в дело надо верить. А я верю в вашего сына. И скажу вам: у него все идет отлично.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Какая тут любезность! Я вот говорил недавно одному приятелю: многих я брал прямо с улицы, уж, кажется, с детства привычных к тяжелой работе, так и от тех было меньше толку, чем от вашего сына.

Лэфем был чрезвычайно доволен собой. Ему, вероятно, казалось, что он сумел, как бы между прочим, расхвалить и непревзойденные достоинства своей краски, и собственную мудрость и щедрость; и вот он сидит напротив Бромфилда Кори и хвалит его сына, слушая в ответ благодарность, точно тот был отцом какого-нибудь рассыльного, которому он, Лэфем, дал работу чуть ли не из милости.

— Да, сэр, когда ваш сын предложил у меня работать, я, по правде сказать, сперва не очень поверил в его задумки. Но я поверил в него, я сразу увидел, что человек он дельный. Я увидел, что таков он от природы. И всякий бы увидел.

— Боюсь, что он не прямо от меня это унаследовал, — сказал Бромфилд Кори, — но это все же у нас в крови, и с отцовской, и с материнской стороны.

— Тут уж ничего не попишешь, — посочувствовал Лэфем. — Кому дано, а кому нет. Надо только получше использовать то, что дано.

— О, совершенно верно.

— А что человеку дано, он и сам не знает, пока не испытал себя. Я вот, когда начинал дело, не знал и наполовину, сколько у меня сил. Теперь сам дивлюсь, оглянувшись назад, какие я вынес передряги, через что прошел. Просто сил у меня прибывало. Это все равно что упражнять мускулы в спортивном зале. Потренируйтесь месяц и станете подымать вдвое и втрое больше, чем вначале. Так и с вашим сыном. Не беда, что он окончил колледж, это с него скоро сойдет; и что воспитанный — не беда, об этом не тревожьтесь. Я заметил, когда был в армии, что самые удалые парни как раз из тех, кому до войны доставалось не больше работы, чем барышням. У вашего сына все пойдет хорошо.

— Благодарю вас, — сказал Бромфилд Кори и улыбнулся, ограждаясь от благодеяний Лэфема то ли смирением, о котором иногда заявлял, то ли тройною броней гордости.

— Хорошо пойдет. Он хороший делец и отличный малый. Вы уже уходите? — спросил Лэфем, когда Бромфилд Кори поднялся, на этот раз решительно. — Рад был с вами познакомиться. Понятно, вам хотелось посмотреть, как он тут устроился, и правильно. И я бы поступил так же на вашем месте. А вот образцы нашего товара, — сказал Лэфем, указывая на банки, стоявшие у него в кабинете, в том числе и на сорт «Персис».

— О, прелестно, прелестно! — сказал его гость. — Такой богатый цвет и так красиво просвечивает сквозь стекло. А что, «Персис» — это название?

Лэфем покраснел.

— Персис — это имя. Может, читали интервью в «Событиях»? Его у меня недавно брали.

— Что такое «События»?

— Ну как же, новая газета. Фамилия издателя Уизерби.

— Нет, — сказал Бромфилд Кори, — не читал. Я читаю «Дейли». — Он имел в виду «Дейли адвертайзер», единственную «Дейли», какую признают старые бостонцы.

— Много там мне приписано, чего я и не говорил, — сказал Лэфем, — но не важно, раз вы не читали. А вот отдел, где работает ваш сын, — он показал этикетки на иностранных языках. Потом повел гостя на склад, где стояли самые большие бочки.

Наверху лестницы гость кивнул сыну и сказал: — До свиданья, Том, — а Лэфем непременно захотел проводить его до входных дверей. — Заходите еще, — сказал он радушно. — Всегда рад вас видеть. И в делах сейчас как раз затишье. — Бромфилд Кори поблагодарил, а Лэфем все не выпускал его руку. — А захочется вам прокатиться на славной лошадке… — начал было полковник.

— О нет, нет, благодарю вас. Чем лучше лошадь, тем сильней будет мой страх. Том рассказывал, как вы ездите.

— Ха, ха, ха! — рассмеялся полковник. — Что ж, дело вкуса. Доброго утра, сэр! — И наконец отпустил гостя.

— Перед кем это наш старик нынче расхвастался? — спросил бухгалтер Уокер, подходя к конторке Кори.

— Это был мой отец.

— Ваш отец? А я подумал, что кто-нибудь из итальянских клиентов, которым вы показываете склад. Или испанских.

И действительно, Бромфилд Кори, неспешно шагавший по улицам, на которых выросло благосостояние его родного города, выглядел там чем-то чужеродным. Он озирал фасады домов и извивы улиц словно иностранец; смуглый торговец фруктами, у которого он купил яблоко, по-видимому, ради удовольствия держать его в руке, не удивился, что покупатель говорил на его языке.

Лэфем прошел через общую комнату, не взглянув на Кори, и вплоть до конца дня говорил с ним только о работе. Этим он, как видно, хотел показать Кори, что не так уж потрясен оказанной ему честью. Но в Нантакет он приехал настолько под впечатлением этого события, что жена спросила:

— Что, Сайлас, уж не приходил ли Роджерс занять еще денег? Смотри не перестарайся. Ты и так сделал для него достаточно.

— Не бойся. Роджерса я больше не видел. — Он помедлил, словно упоминая о чем-то не столь уж важном: — Приходил отец Кори.

— Да ну? — сказала миссис Лэфем, подыгрывая ему небрежностью тона. — Тоже занять денег?

— Насколько я понял, нет. — Лэфем благодушно курил; жена его вязала по другую сторону лампы.

Девушки были на веранде и опять любовались луной над морем.

— Сегодня на луне что-то никого не видно, — сказала Пенелопа, и Айрин невесело засмеялась.

— Что же ему было надо? — спросила миссис Лэфем.

— Не знаю. Просто визит. Сказал, что ему следовало прийти раньше.

Миссис Лэфем помолчала. Потом сказала:

— Надеюсь, теперь ты доволен?

Лэфем отверг слишком явное сочувствие.

— С чего быть так уж особенно довольным? Мне его видеть было не к спеху.

Жена позволила ему потешиться и этим.

— А что он за человек?

— На сына непохож. Вообще на человека делового. Не знаю, как бы тебе его описать. Высокий; волосы и усы седые, а пальцы очень длинные и гибкие. Я это заметил, потому что он опирался руками о трость. Одет не так чтоб очень богато и держится просто. Не очень говорлив. Говорил больше я. Он сказал, что рад, раз я с его сыном так хорошо поладил. Справился о тебе и Айрин, сказал, что не считает, что знакомство началось сегодня. Сказал, что ты много сделала для его жены. Ну, я, конечно: не за что, мол. Да, — продолжал задумчиво Лэфем, положив руки на колени и держа в левой сигару. — Ясно, что он и впрямь хотел как лучше. Более приятного человека я, пожалуй, не встречал. Самый из всех приятнейший. — Он отвернулся, не желая, чтобы жена читала на его лице борьбу — старания человека, который сам всего добился, не быть польщенным вниманием элегантного трутня, не радоваться униженно оказанной ему любезности, а выпрямиться и смотреть ему в глаза как равному. Один господь, сотворивший нас по своему подобию, но из праха, знает, когда придет конец этой борьбе. Было время, когда Лэфем не мог представить себе, что есть роскошь, какую он не смог бы купить на свои доллары, если бы и захотел; но первые открытия его жены, при его полном незнании света, наполнили его опасениями. Смутное видение чего-то недостижимого за доллары там, где он раньше ничего не видел, пугало его, как ни противилась этому его гордость.

— Отчего бы ему не быть приятным? — сказала миссис Лэфем. — Он всю жизнь только то и делал.

Лэфем поднял голову и смущенно засмеялся.

— Фу, Персис! Ты каждое мое слово помнишь!

— Я не то еще помню. Наверно, ты предложил покатать его?

— Он сказал, — ответил Лэфем, виновато краснея, — что боится резвых лошадей.

— Ну, значит, ты не предлагал. — Миссис Лэфем молча продолжала вязать, а муж курил, откинувшись в кресле.

Наконец он сказал:

— Надо поторопиться с домом. Бездельничают они там. Почему бы нам не переехать перед Днем Благодарения? Лучше, чем переезжать зимой.

— Можем и до весны подождать. Чем нам плохо на старом месте? — ответила жена. И тут же напустилась на него: — Куда ты так спешишь с этим домом? Хочешь пригласить всех Кори праздновать новоселье?

Лэфем лишь молча смотрел на нее.

— Думаешь, я не вижу тебя насквозь? Сайлас Лэфем, если бы я тебя не знала, я назвала бы тебя набитым дураком. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Неужели не знаешь, что нам не пристало приглашать их, пока они нас не пригласили? Да они бы рассмеялись нам в лицо!

— Не думаю, чтоб рассмеялись. Какая разница — мы их или они нас? — угрюмо спросил полковник.

— Ну, раз не понимаешь!..

— Да, не понимаю. Но я и не собираюсь их звать. А если вздумаю, приглашу его в рыбный ресторан, к Тафту.

Миссис Лэфем откинулась на стуле и уронила на колени вязанье, издав тот звук, каким женщины выражают полное отчаяние и безграничное презрение.

— А в чем дело?

— Если ты сделаешь это, Сайлас, я с тобой больше не разговариваю. Ну как, как мне с тобой быть? Я-то думала, когда ты так правильно поступил с Роджерсом, что на тебя можно хоть немного положиться. Но вижу, что нет. До конца твоей жизни придется, видно, тебя тыкать во все носом, как… как не знаю кого!

— Ну что ты расшумелась? — спросил Лэфем, который очень приуныл, но еще храбрился. — Я ничего еще не сделал. Нельзя уж и спросить совета, ты сразу на меня кидаешься. Черт подери! Буду теперь делать что мне вздумается.

Однако не в силах выносить ее презрения, он встал, и жена услышала, как он выпил в столовой воды со льдом, потом поднялся в спальню и захлопнул за собой дверь.

— Знаешь, что отец теперь надумал? — спросила миссис Лэфем у старшей дочери, которая зашла на минуту в гостиную, держа в руках пеньюар; младшая уже ушла спать. — Хочет пригласить отца мистера Кори в рыбный ресторан Тафта!

Пенелопа прикрывала рукой зевок, но тут она, явно заинтересованная, села, наклонившись вперед:

— С чего бы это пришло ему в голову?

— С чего? Этому человеку давно следовало его навестить; и вот он сегодня приходит в контору, пять минут разговаривает, а твой отец уже себя не помнит, до того польщен. Он спит и видит спознаться с ними. Прямо хоть сражайся с ним, чтобы удержать в границах.

— Мадам Персис, а ведь началось-то все с вас, — сказала Пенелопа.

— Да, — призналась миссис Лэфем. — Как думаешь, Пэн, что мистер Кори этим хотел показать?

— Кто? Отец мистера Кори? А как считает полковник?

— Ох, уж этот полковник! — вскричала миссис Лэфем. И добавила взволнованно: — Может, он и прав. Мне показалось летом, будто она и впрямь ему нравится, и если он теперь пришел… — Она предоставила дочери самой разобраться в местоимениях и заключила: — Сперва я думала, что об этом и речи быть не может. Это в прошлом году я так думала; а теперь почему-то не думаю. Немного больше стала понимать; да и отец на этом помешался, я прямо дрожу за него. Он уверен, что его деньги все могут. Ничего не скажешь, многое они, конечно, могут. А главное, Рин — очень хорошая девочка; из себя так хороша, что любому годится; поведения скромного, а уж хозяйка! Может, нынче молодые люди не так это ценят. Но ведь редко найдешь девушку, которая пойдет на кухню и сделает такой заварной крем, как она вчера. А по дому как управляется! Кажется, стоит ей войти, и вещи сами по местам становятся. И если бы ей пришлось, шила бы себе платья куда лучше, чем портнихи, которым мы платим. Конечно, и он — молодой человек хоть куда. Но чего уж это я так.

— Что ж, мама, — сказала девушка, помолчав и словно несколько устав от этой темы, — тревожиться нечего. Если атому суждено быть, оно и сбудется; а если нет…

— Я и говорю отцу. А по себе сужу, до чего ему трудно себя сдерживать. Боюсь, как бы мы чего-нибудь такого не натворили, что потом будем каяться.

— Мэм, — сказала Пенелопа, — я ничего дурного делать не намерена; а если сделаю, обещаю не каяться; даже на это готова. И на вашем месте я бы не каялась заранее. Полковник пускай себе! Он любит что-то устраивать и вреда никому не причинит. А семья Кори сама о себе позаботится.

Она тихонько засмеялась, опустив уголки губ и наблюдая, как мать старается сбросить с себя бремя тревог…

— А ведь ты, пожалуй, права, Пэн. Всегда-то ты умеешь так на все взглянуть… Ладно! Пускай хоть каждый день возит его сюда.

— Что ж, мэм, — сказала Пэн. — Думаю, и Айрин за это высказалась бы. Ей ведь это совершенно безразлично.

Полковник плохо спал в ту ночь, и утром миссис Лэфем спустилась к завтраку одна.

— Отцу нездоровится, — сообщила она. — Бывают у него такие приступы.

— А я подумала, даже несколько сразу — так он топал. Что ж, и завтракать не выйдет?

— Не сейчас, — сказала мать. — Он уснул, и авось все пройдет, когда выспится. А вы, девочки, не шумите.

— Мы будем тихо-тихо, — заверила Пенелопа. — Я рада, что полковник не симулирует. А я было заподозрила… — Она засмеялась, сдержала смех и взглянула на сестру. — Ты не считаешь, что кое-кому следует приехать из конторы за распоряжениями, пока отец болеет, а, мама?

— Пэн! — закричала Айрин.

— К десятичасовому катеру выздоровеет, — сказала сердито мать.

— По-моему, папа все лето слишком много работал. Мама, почему ты не заставишь его отдохнуть? — спросила Айрин.

— Отдохнуть? Да он гнет спину с каждым годом все больше. Бывало, давал себе иногда отдых, а сейчас дышать не может без своей конторы. В этом году сказал, что уедет в Лэфем всего на несколько дней, фабрику проведать. Не знаю, что с ним и делать! Чем больше у него денег, тем больше он старается. Боюсь и подумать, что с ним станется, если разорится. Одно я знаю, — заключила миссис Лэфем, — сегодня он в контору не поедет.

— Значит, и на десятичасовом катере тоже, — напомнила Пэн.

— Да, тоже. Как кончите завтракать, девочки, поезжайте в отель дать телеграмму, что он нездоров и сегодня в конторе не будет. Не хочу, чтобы оттуда приехали его беспокоить.

— Какой удар! — сказала Пэн. — А то они, может быть, прислали бы… — Она с невозмутимым видом взглянула на сестру, — например, Денниса.

— Мама! — крикнула Айрин.

— В этой семье стало невозможно жить, — сказала Пенелопа.

— Ну, хватит, Пэн, — приказала мать. Но едва ли она действительно хотела, чтобы та перестала дразнить сестру. Это придавало приятную реальность ее мечте, делало ее не только возможной, но и вероятной.