Когда миссис Ренделл без стука распахнула дверь, что, как я подозреваю, было у нее в привычке, моим глазам предстала прелестная сцена. За большим столом, склонив головки над книгами, сидели юные создания, Эдит в их числе, четвертой была Сильвия. Во главе стола сидел белокурый молодой человек хрупкого телосложения.

— Я привела миссис Верлейн. Познакомьтесь, — провозгласила миссис Ренделл. Молодой человек поднялся из-за стола и направился к нам.

— Это наш викарий, мистер Джереми Браун, — представила она молодого человека.

Мы поздоровались с мистером Брауном, он держал себя с какой-то словно бы извиняющейся скованностью. Еще один устрашенный этой властной женщиной, промелькнуло у меня в голове.

— Что у вас сегодня утром, мистер Браун? — спросила миссис Ренделл.

— Латынь и география.

Тут же я заметила, что на столе были разложены атласы и ученические тетради. Эдит выглядела удивительно счастливой, такой я ее еще никогда не видела.

Миссис Ренделл хмыкнула и затем сказала:

— Миссис Верлейн хотела бы послушать своих будущих учениц. Каждую по очереди, верно, миссис Верлейн?

— Да, было бы прекрасно, — согласилась я, и обратившись с улыбкой к викарию, добавила, — если вы, конечно, не против.

— О, да… пожалуйста, — ответил он. Эдит бросила на него восхищенный взгляд.

Как легко молодые выдают свои чувства. Я сразу поняла, что между Эдит и Джереми Брауном существует какая-то нежная привязанность, пусть даже очень невинная.

Вскоре жизнь моя вошла в обычное русло. Я давала уроки музыки, чаще в доме священника, что было более удобным, так как пока я занималась с одной ученицей, у других шли занятия с Джереми Брауном или священником. Мне пришлось уделять какое-то время и Сильвии. Она не проявляла особого интереса к музыке, но была очень старательна, думаю, из-за страха перед матерью.

Все четыре девушки вызывали во мне живейший интерес, они были столь разные, я не могла избавиться от ощущения, что когда они вместе, вокруг них возникает какая-то странная атмосфера; было ли это из-за особенностей характеров этих девушек или из-за их отношения друг к другу, не знаю. Возможно, говорила я себе, дело в необычности происхождения каждой из них. Самой заурядной была только история Сильвии, покорной дочери властной матери.

Каждое утро Оллегра и Элис уходили из дома в половине девятого, чтобы в девять начать занятия в доме священника. Я шла туда часом позже. Иногда ко мне присоединялась Эдит, просто, чтобы, как она говорила, прогуляться, но я чувствовала, что ее влекло что-то еще помимо возможности подышать воздухом. Эти прогулки дали мне возможность лучше узнать молодую хозяйку дома Стейси.

Характер у Эдит был мягкий и бесхитростный. У меня часто возникало ощущение, что ей хочется поговорить со мной по душам. Мне тоже этого хотелось, но каждый раз, когда Эдит, казалось, была готова что-то мне поведать, она вдруг уходила в себя и замолкала.

У меня появилось подозрение, что она боится своего мужа. В доме священника, когда рядом оказывался Джереми Браун, она удивительно менялась. Она вела себя с плохо скрываемой радостью, как ребенок, которому удалось получить запрещенное, его очень любимое лакомство. Возможно, я проявляла излишнее любопытство, вникая в дела чужих людей, но оправданием может служить то, что я оказалась в Лоувет Стейси ради разгадки исчезновения Роумы, и поэтому я должна знать все, что касается тех людей, которые ее окружали. Правда, какое отношение имела к Роуме семейная жизнь Эдит и Нейпьера, а так же ее чувства к молодому викарию? Нет, вот тут — чистое любопытство, не более того, предупреждала я себя. Их дела не должны занимать меня.

Однажды Эдит предложила мне съездить в Уормер и Дилл, два небольших городка в нескольких милях на побережье. Я с радостью согласилась, и мы отправились туда, когда остальные девочки пошли на занятие к священнику.

Стоял чудесный день середины апреля. Море отливало зеленоватой голубизной, и дул легчайший ветерок. Золотистое великолепие цветущего утесника радовало глаз. Вдоль оград пастбищ виднелись сиреневые пятнышки фиалок. Я с радостью вдыхала весенний запах земли, ощущая ласковую теплоту солнца. Я уже давно не испытывала такого приподнятого настроения. Возможно, на меня повлияла чудесная весенняя погода, вид усыпанных цветами кустарников, пение птиц. Все это, казалось, обещало сердцу близкую радость, и мне так хотелось верить, что в этой картине пробуждающейся природы было нечто символическое. Щебетали и заливались трелями то ласточки, то дрозды, синицы и щеглы. Но чаек слышно не было, их тоскливые крики, как я заметила, раздаются чаще в хмурую погоду.

— Когда на море штормит, чайки возвращаются на сушу, — пояснила Эдит. — То, что их нет, видимо, предвещает хороший день.

Я призналась, что никогда раньше не видела такое великолепие цветущего утесника, на что Эдит ответила, что есть старая поговорка: когда цветет утесник — время поцелуев.

Ее лицо осветила прелестная улыбка. Затем она добавила:

— Это, конечно, шутка, миссис Верлейн. Ведь утесник цветет по всей Англии в разное время.

Эдит становилась все более жизнерадостной и с большим удовольствием рассказывала мне о местной природе. Никогда прежде я не осознавала, насколько мне привычнее городская жизнь. Лондонские парки, Тюильри, Булонский лес — вот чем ограничивалось мое знакомство с природой. Здесь все было другим, и я с радостью вбирала в себя этот мир.

Внезапно Эдит остановила повозку и сказала, что с этого места можно увидеть стены Уолмерского замка.

— Там когда-то было три замка, — сообщила она мне, — всего в нескольких милях друг от друга. Но сохранились только два. От Сэндона остались одни развалины. Море наступает, и берег подмыло. Но Диллский и Уолмерский замки в прекрасном состоянии. Если посмотреть на них сверху, то можно убедиться, что они имеют форму розы Тюдоров5. Это скорее даже крепости, которые защищали побережье.

Я посмотрела на выложенные из серого камня стены Уолмера, резиденции губернатора Пяти портов графства Кент. Потом перевела взгляд на море.

— Вы ищите обломки кораблей, затянутых песками? — спросила Эдит. — Сегодня они должны быть хорошо видны. Вон там… Смотрите.

Она указала направление, и я увидела трагичные остовы мачт, казавшиеся на расстоянии не более, чем тростинками.

— Это место называют «Пески-пожиратели кораблей», — сказала Эдит и невольно содрогнулась. — Один раз я видела их вблизи. Мой муж возил меня туда посмотреть. Он полагает, что я должна… должна избавиться от своих страхов, — и чуть ли не извиняющимся тоном она добавила:

— Он, конечно, прав.

— Вы были совсем рядом с этими песками?

— Да, он… он сказал, что это безопасно в определенное время.

— И как там?

— Тоскливо и пустынно, — прикрыв веки, проговорила Эдит. — Во время приливов море накрывает пески, самое глубокое место оказывается на глубине примерно трех метров. Поэтому моряки часто и не догадывались, что внизу под ними кроются страшные пески, готовые заглотить их.

— А вы их видели? — нетерпеливо спросила я.

— Да, когда спал прилив, — ответила Эдит, и я почувствовала, что даже вспоминать об этом ей неприятно, но она уже не могла остановиться. — Только в это время и можно их увидеть. Но когда не видишь, а только знаешь, что они там внизу, становится еще страшнее. Ведь невидимое может внушать еще больший страх, чем зримое.

— Да, это верно, — согласилась я.

— Во время отлива там чистейший, золотистый песок весь в мелкой ряби. В некоторых местах есть впадины, в которых задерживается вода; присмотревшись можно заметить, что песок движется, образуя иногда жуткие фигуры, наподобие чудищ с когтистыми лапами… Они словно ждут, что кто-нибудь туда забредет, и тогда они на него набросятся и утянут вниз.

Над головой у нас все время кружили чайки. Их крики звучали тоскливо.

— О, там страшно, там так одиноко и пустынно. Говорят, что в тех песках водятся привидения. Я как-то разговаривала с одним человеком из команды плавучего маяка «Северный Гудвин», и он сказал, что, когда бывает на дежурстве, то иногда слышит душераздирающие крики со стороны песков. Правда, многие утверждают, что это просто чайки, но он не очень в это верит. Ведь в песках происходили жуткие трагедии, поэтому вполне возможно, что…

— Думаю, в подобных пестах у людей нередко возникают самые невероятные фантазии.

— Это верно, но есть в песках некая особая жестокость. Муж об этом мне рассказывал. Оказывается, чем больше прикладывать усилий к тому, чтобы из них вырваться, тем сильнее они засасывают. В давние времена там не было маяка. Теперь он есть, и про этот Гудвинский маяк говорят, что он самое большое благодеяние, когда-либо сделанное для моряков. Если бы вы видели пески, миссис Верлейн, вы бы поняли, что это так и есть.

— Я и сейчас понимаю.

Эдит мягко тронула поводья, и лошадь опять зацокала по дороге в Дилл. Я вдруг представила себе, как Нейпьер возил туда Эдит, как она не хотела видеть эти пески. Он наверняка смеялся над ее боязнью, оправдывая себя тем, что должен научить ее быть смелой, но на самом деле в нем говорило садистское желание причинить ей боль.

Эдит, видимо, решила сменить тему разговора и начала рассказывать, как отец возил ее в детстве в Лоувет Стейси. В те времена этот дом казался ей Эльдорадо.

— В Лоувет Стейси все вызывало восхищение, — призналась она мне. — Тогда был еще, конечно, жив Бо.

— Вы хорошо его помните?

— О, да, Бо забыть невозможно. Он был похож на рыцаря… рыцарь в сверкающих доспехах. У меня была книга, и там на картинке был изображен такой рыцарь. Мне тогда было всего четыре года, и Бо часто катал меня верхом на пони, и все время поддерживал, чтобы я… — лицо у Эдит слегка напряглось, — …чтобы я не боялась. Иногда он сажал меня на свою лошадь и обычно говорил: «Ничего не бойся, Эдит. Пока я с тобой, бояться не надо».

Бедная Эдит, из ее слов невозможно было не понять, что она сравнивает обоих братьев.

— Его все любили. Он был таким обаятельным и никогда не сердился, — на ее лице опять появилось напряженное выражение. Значит, Нейпьер сердится часто, его раздражает ее простота и бесхитростность.

— Бо всегда был веселым, — продолжала Эдит. — Его все веселило. Потом меня вдруг перестали возить в Лоувет Стейси, и мне было очень жаль. А потом, когда я опять сюда приехала, все здесь было уже по-другому.

— А когда вы в детстве сюда приезжали, ваш муж был здесь?

— Да. Но он никогда не обращал на меня внимания. Я плохо его помню. А потом спустя много времени — кажется, почти целую вечность, — отец снова меня сюда привез. Ни Бо, ни Нейпьера здесь уже не было. И все тут изменилось. Тут уже жили Элис и Оллегра. Нас стало трое. Правда, они были на несколько лет младше меня.

— Но все-таки у вас было с кем проводить время.

— В общем-то да, — ответила Эдит с сомнением в голосе. — Я думаю, отец волновался, что будет со мной. Он знал, что долго не проживет, потому что у него была чахотка. Он договорился с сэром Уилльямом, что тот станет моим опекуном. Я переехала в Лоувет Стейси, когда он умер.

Бедная Эдит, она осталась одна, когда ей так нужен был кто-то, чтобы помочь в трудный момент взросления.

— Теперь, я думаю, вы довольны тем, что стали хозяйкой такого дома.

— Да, я всегда его очень любила.

— Теперь в вашей жизни все наладилось. Вы, должно быть, чувствуете себя вполне счастливой.

Как было глупо с моей стороны говорить такое, ведь она явно не выглядела счастливой, и в ее жизни далеко не все было ладно.

Дорога спустилась к морю. Тихие волны с мягким шуршанием набегали на гальку.

— Вот здесь высадился Юлий Цезарь, — сказала Эдит и остановила повозку, чтобы я могла оглядеть это место.

— Наверное, с того времени здесь мало что изменилось, — продолжила Эдит. — Конечно, крепостей здесь не было. Интересно, какие мысли возникли у Цезаря, когда он впервые увидел Британию.

— Одно можно сказать наверняка — у него не было времени любоваться пейзажем.

Перед нами возник городок Дилл, его улицы простирались почти до самой гальки, там, на галечном берегу лежали лодки, так близко к домам, что казалось, их кормовые мачты вот-вот врежутся в стены домов.

Мы проехали мимо Диллского замка. Он имел округлую форму с четырехугольными бастионами и щелями амбразур. К укрепленной въездной башне с коваными воротами вел подъемный мост. Замок окружал поросший густой травой мост. Затем мы въехали в город.

В то прелестное весеннее утро в городе царило деловое оживление. Несколько баркасов только что вернулись с моря, и возле них шла торговля уловом. Один из рыбаков вытаскивал плетеные ловушки для омаров, другой уже занялся починкой сети. В рыбачьих корзинах лежали груды знаменитой луврской камбалы, была там и навага, и зубчатка, и хек. Соленый морской воздух был пропитан запахом рыбы и водорослей.

Эдит повезла меня в центр города к гостинице, где решила оставить повозку. Она приехала в Дилл за покупками и предложила мне побродить по городу, пока сама она отправится по магазинам.

Мне показалось, что ей хочется остаться одной, и я с готовностью согласилась. Я чудесно провела около часа, бродя по лабиринту узких улочек с очаровательными названиями: Золотая, Серебряная, улица Дельфина. Выйдя к морю, я прошла по побережью до развалин Сэндаунекого замка, того самого, который не выдержал натиска моря и времени, хотя два других его соседа оказались более стойкими. Затем я немного посидела на скамейке, поставленной в очень удачном месте, где среди выветренных скал образовалась ниша. Глядя оттуда на умиротворенно поблескивающее море, я поискала глазами мачты поглощенных песками кораблей — неисчезающее напоминание о том, как легко здесь погибнуть.

Когда я вернулась в гостиницу, где мы условились встретиться с Эдит, ее еще не было. Я села на один из плетеных стульев, стоявших под открытым небом и решила подождать ее. Я пришла к гостинице на десять минут раньше, так как боялась опоздать, но утро было прелестным, и я с удовольствием сидела на улице, греясь в мягком свете весеннего солнца.

Вдруг я увидела Эдит. Она была не одна. С ней шел Джереми Браун. Может быть, у них здесь была назначена встреча? И тут меня осенило, я была приглашена в эту поездку, чтобы снять подозрения, если они возникнут.

Видимо, они уже собирались попрощаться друг с другом, как вдруг Эдит заметила меня. И это ее явно смутило.

Я встала и, подойдя к ним, сказала:

— Я пришла немного раньше, боялась, что не правильно рассчитаю время.

С открытой и обезоруживающей улыбкой Джереми Браун объяснил:

— Сегодня утром уроки девочкам дает настоятель. Он полагает, что время от времени это необходимо. У меня здесь были кое-какие дела, поэтому я и приехал сюда.

Странно, что он вдруг стал мне объяснять.

— Мы… случайно встретились, — произнесла Эдит мучительно и неуверенно, как человек, не привыкший лгать.

— Это, я думаю, была приятная неожиданность.

Я заметила, что у Эдит в руках не было никаких покупок, хотя, возможно, они уже находятся в повозке.

— Миссис Верлейн, — обратилась ко мне Эдит, — вам надо обязательно попробовать наш местный сидр.

Она с надеждой посмотрела на молодого викария, и тот ее поддержал.

— Да, и мне тоже хочется пить. Давайте возьмем по кружке. — И обратившись ко мне, добавил:

— Сидр этот не крепкий, и к тому же вам наверняка хочется пить.

Я ответила, что с удовольствием попробую знаменитый местный напиток. Так как солнце было уже теплым и ветер с моря до нас не доходил, мы решили сесть за столик снаружи.

Когда Джереми Браун ушел в гостиницу, Эдит улыбнулась мне, словно бы извиняясь. Но я постаралась избежать ее взгляда. Мне не хотелось, чтобы она решила, будто я придаю какое-то значение их встрече о викарием. И на самом-то деле только ее замешательство могло вызвать какое-то подозрение. Викарий вернулся, и вскоре перед нами уже стояли кружки с сидром. Мне было очень хорошо сидеть на открытом воздухе под солнцем. За столом вела разговор в основном я: рассказала, где мне удалось погулять, как очаровал меня этот город, я задавала разные вопросы о лодках и судах, которые видела на берегу, и викарий с готовностью отвечал мне. Он хорошо знал историю здешних мест, что часто бывает именно с приезжими людьми. Он рассказал нам о контрабандистах, которые орудуют на всем побережье, длинных, в сорок футов, лодках с двойным дном, где перевозят контрабандные виски, шелк, табак, и у которых огромные паруса, которые помогают им уйти от таможенных судов. У многих старых гостиниц есть потайные подвалы, где хранится контрабандный товар, дожидаясь момента, когда его можно будет пустить в продажу, не опасаясь акцизных чиновников. На этом побережье такого рода промысел был не редкость.

Давно я не чувствовала себя так превосходно, как в то утро. Эдит просто лучилась радостью и весело болтала, она казалась совершенно другим человеком, чем в Лоувет Стейси.

Почему она не могла быть такой всегда? Понять это я смогла в то же утро. Когда мы сидели, беззаботно наслаждаясь чудесной погодой и славной беседой, послышался цокот копыт по булыжной мостовой, и затем мужской голос сказал кому-то: «Я пробуду здесь примерно час». При звуке этого голоса Эдит побледнела, а у меня учащенно забилось сердце. Эдит была уже готова вскочить из-за стола, как перед нами возник Нейпьер.

— О, какая приятная неожиданность! — произнес он, окинув Эдит холодным взглядом. Затем он заметил меня:

— Ах, и миссис Верлейн здесь.

Я не двинулась с места и сухо ответила:

— Миссис Стейси и я приехали вместе. Здесь мы встретили мистера Брауна.

Про себя я удивилась, зачем мне понадобилось объяснять ему это.

— Надеюсь, не помешал вашей милой компании?

Я ничего не ответила, а Эдит произнесла упавшим голосом:

— Мы… мы просто случайно встретились. Так получилось…

— Я так и понял. Миссис Верлейн мне все объяснила. Вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам и тоже выпью кружку сидра? — Нейпьер взглянул на меня. — Он превосходен, не так ли, миссис Верлейн? Хотя я, вероятно, повторяю то, что вы уже сами знаете.

Он сделал знак одному из официантов, которые были одеты в длинные темные платья, наподобие монашеских ряс, перепоясанные веревкой, и заказал кружку сидра.

Нейпьер сел напротив меня, Эдит оказалась от него по одну руку, викарий по другую. Я видела, что от него не ускользнуло смущение, охватившее его жену и викария, но мне было неясно, известна ли ему причина этого.

— Удивительно, что и вы здесь оказались, — обратился Нейпьер к викарию. — Мне всегда казалось, что вы перегружены работой, а тут вдруг сидите за столиком и потягиваете сидр… впрочем, это очень приятная работа, вы не согласны, миссис Верлейн?

— У нас у всех бывает время для отдыха, и это, я полагаю, не мешает, а даже помогает работе.

— Вы правы… как всегда. Впрочем, мне очень приятно видеть вас всех отдыхающими. Как вам нравятся наши окрестности?

— Здесь чудесно.

— Миссис Верлейн даже осмотрела Сэндаун, — сказал викарий.

— Как… одна?

Викарий покраснел, Эдит опустила глаза и пролепетала:

— Мне надо было сделать кое-какие покупки.

— Ну, конечно. А миссис Верлейн не захотела ходить по нашим магазинам. Зачем ей? Наверное, вы живете в Лондоне, миссис Верлейн, поэтому считаете наши магазины недостойными внимания. А вот Эдит, наоборот, уделяет им чересчур много внимания. Постоянно ездит куда-нибудь, чтобы увидеть… — тут он сделал паузу и перевел взгляд с Эдит на викария, — увидеть, что продают в местных магазинах.

Казалось, Эдит вот-вот расплачется.

— Но я, правда, не могла найти в магазинах то, что мне нужно.

— Не могла?.. — Нейпьер удивился, и снова его взгляд упал на викария.

— Нет… Я хотела подобрать… ленты.

— Ах вот оно что, понятно, — произнес насмешливо Нейпьер.

— Нужные цвета бывает очень трудно найти, — вставила я.

— Конечно, в таких маленьких городах, как наш, — добавил Нейпьер. А я подумала: «Он знает, что она приезжала повидаться с Джереми, и сердится из-за этого. Но сердится ли он? Разве его это волнует? Не хочет ли он просто помучить этих двоих? Но зачем он все время задевает меня, подчеркивая, что я приехала из Лондона? Чем я ему не угодила?

— Ну, миссис Верлейн, — обратился он ко мне, — как вы находите наш сидр?

— Очень хорош.

— Приятно слышать.

Он допил, поставил кружку на стол и поднялся.

— Думаю, вы меня простите, если я поспешу по своим делам. Вы приехали верхом?

— Нет, — ответила Эдит. — В повозке.

— Ну, конечно. Надо ведь везти покупки. А вы? — он перевел взгляд на викария.

— Я приехал на повозке священника. Нейпьер кивнул.

— Разумно. Вы хотели помочь довезти покупки. Хотя, нет… ведь ваша встреча была случайной, верно?

На несколько секунд его взгляд задержался на мне.

— Au revoir, — попрощался он и ушел.

Мы молча остались сидеть за столом. Сказать нам было нечего.

На обратном пути Эдит очень нервничала. Мне казалось, что мы вот-вот угодим в канаву.

Какая опасная ситуация, думала я, и мне очень жаль Эдит, совсем еще девочку. Как она справится с тем отчаянным положением, в котором оказалась по собственной вине. Мне хотелось защитить ее, но как, я не знала.

Я сидела в гостиной дома священника, с мучением слушая, как Оллегра ковыряется с гаммами.

Она не прикладывала ни малейших усилий к учебе. У Эдит по крайней мере были хоть какие-то способности, Сильвия занималась из страха перед матерью, Эдит была по натуре старательна, но Оллегра ничем подобным не отличалась, и ничего не могло ее заставить перемениться.

— Вы теперь расскажете сэру Уилльяму, что я безнадежна, и со мной нет смысла заниматься?

— Я не считаю тебя безнадежной. И не собираюсь отказываться от занятий с тобой.

— Вы, наверное, боитесь, что если я перестану заниматься, у вас не будет достаточно работы?

— Мне не приходило это в голову.

— Тогда зачем вы утверждаете, что я не безнадежна?

— Потому что безнадежных не бывает. С тобой довольно трудно, в огромной степени из-за твоего характера, но не безнадежно.

Оллегра посмотрела на меня с любопытством.

— Вы нисколько не похожи на мисс Элджин, — сказала она.

— А почему я должна быть на нее похожа?

— Потому, что вы обе преподаете музыку.

Я недоуменно пожала плечами и, выбрав из стопки ноты, поставила их на пюпитр.

— Ну, приступай! — сказала я Оллегре.

Несомненно, девочка красива, но как-то вызывающе красива. Темные, почти черные волосы резко контрастировали с ее синевато-серыми глазами, которые сверкали из-под четко очерченных густых бровей. Пожалуй, она была самой красивой в Лоувет Стейси, хотя красота ее была слишком яркой и какой-то тревожащей. И она, по всей видимости, осознавала ато. На шее у нее висела нитка кораллов, они были туго нанизаны и топорщились, как шипы.

Оллегра рассмеялась и сказала:

— Не пытайтесь походить на мисс Элджин, вы совсем другая. Вы вкусили жизнь.

— И она тоже, — быстро отпарировала я.

— Вы ведь понимаете, что я подразумеваю под жизнью. Я тоже намерена вкусить жизнь. Я буду, наверное, как мой отец.

— Твой отец?

Оллегра снова рассмеялась. Низким, дразнящим смехом.

— Неужели вам никто еще не рассказывал о моем ужасном происхождении? Вы знакомы с моим отцом, мистером Нейпьером.

— Разве он…

Оллегра хитро кивнула, наслаждаясь моим замешательством.

— Поэтому я здесь. Сэр Уилльям ведь не может отвергнуть свою родную внучку, верно?

Насмешливость вдруг исчезла с ее лица, сменившись страхом.

— Верно ведь, не может? Что бы я ни сделала. Я ведь его внучка, разве не правда?

— Если Нейпьер твой отец, то конечно.

— Вы сказали» если «, как будто сомневаетесь в этом. Но никаких сомнений быть не может, потому что Нейпьер сам признал себя моим отцом.

— В таком случае, ты несомненно внучка сэра Уилльяма.

— Я не-за-ко-нно-рожденная, — Оллегра произнесла это слово медленно, будто смакуя каждый слог. — А моя мать… Вы хотите узнать о ней? Она была наполовину цыганка. Она ушла отсюда, когда я родилась. Оставаться в этом доме она уже не могла.

Оллегра пропела приятным, немного хрипловатым голосом:» Уехала с цыганами в кибитке кочевой…»

Она внимательно посмотрела на меня, чтобы убедиться, какой эффект произвели на меня ее слова, и осталась довольна, потому что по моему лицу было, наверняка, видно, насколько я ошеломлена.

— Во мне течет цыганская кровь, но я — Стейси. И ни за что не откажусь ни от своей пуховой постели, ни от туфелек на высоких каблуках, пусть даже пока я их и не ношу. Но они у меня будут, и я стану носить драгоценности, я буду ходить на балы, и я никогда, никогда не уеду из Лоувет Стейси.

— Я рада, что ты так ценишь свой дом, — произнесла я сухо. — А теперь давай займемся этой пьесой. Она очень простая. Начни медленно, попытайся почувствовать, что говорит музыка.

Оллегра скорчила гримаску и повернулась к фортепьяно. Но музыка для нее была абсолютно неинтересна. Ее мысли бродили далеко, как и мои. Я думала о Нейпьере, об этом гадком мальчишке, который принес своей семье столько несчастья и был изгнан из дома.

— Я часто думаю, — безо всякой видимой связи вдруг сказала Оллегра, — что же все-таки случилось с той исчезнувшей женщиной.

Мы вчетвером пили чай в классной комнате: мои ученицы из большого дома и Сильвия.

У меня чуть чашка не выпала из рук. Я не раз пыталась вывести людей на разговор о Роуме, и все же всегда испытывала сильное волнение, когда они сами вдруг начинали говорить о ней.

— Какая женщина? — спросила я, надеясь, что это прозвучало достаточно безразлично.

— Ну та, которая приезжала сюда и выкапывала всякие вещицы, — пояснила Оллегра. — Сейчас об этом почти не вспоминают.

— А одно время только и было что разговоров о ней, — вставила Сильвия.

— Но люди ведь не исчезают каждый день, — заметила я небрежно. — Как вы сами думаете, что могло произойти?

— Моя мама считает, что они все это нарочно устроили, — сказала Сильвия, — чтобы было побольше шума. Некоторым этого только и надо.

— Зачем им это надо? — допытывалась я.

— Чтобы придать себе вес.

— Но она же не может все это время прятаться. Да и как это могло» придать ей вес «?

— Но так говорит моя мама, — только и могла ответить Сильвия.

— Элис написала об этом рассказ, — тихо сообщила Эдит.

Элис покраснела и опустила глаза.

— Очень, между прочим, хороший, — добавила Оллегра. — У нас от него волосы дыбом встали… конечно, если они действительно могут встать дыбом. А у вас когда-нибудь волосы вставали дыбом, миссис Верлейн?

Я ответила, что не могу припомнить такого случая.

— Миссис Верлейн напоминает мне мисс Брэнден.

Мое сердце судорожно сжалось.

— Как? — спросила я. — Каким образом?

— Вы любите, как и она, во всем точность. Редко кто этим отличается, — объяснила Элис. — Большинство бы сказало:» Нет, у меня никогда не вставали волосы дыбом» или «Да, было такое», и затем поведали бы какую-нибудь историю, в которой бы все преувеличили. Мисс Брэнден всегда была точна в своих наблюдениях. Она говорила, что этого требует ее работа.

— Ты, по-видимому, разговаривала с ней довольно часто.

— Мы с ней беседовали время от времени, — сказала Элис. — И мистер Нейпьер тоже. Его очень интересовали раскопки. Она ему всегда показывала свои находки.

— Да, — добавила Сильвия. — Мама заметила то же самое.

— Твоя мама все замечает… особенно, если люди делают что-то не правильное.

— А что было не правильным в том, что мистер Нейпьер интересовался римскими развалинами? — спросила я.

Девочки замерли в молчании. Затем Оллегра открыла рот, чтобы сказать что-то, но ее опередила Элис.

— Интересоваться римскими древностями очень достойное занятие. У них были даже катакомбы, миссис Верлейн, вы не знали?

— Знала.

— Конечно, она знала! — вскричала Оллегра. — Миссис Верлейн многое знает.

— Там есть целый лабиринт, — добавила Элис, — ее глаза мечтательно затуманились. — Первые христиане прятались в этих катакомбах, и никто не мог их найти.

— Элис напишет об этом рассказ, — ответила Оллегра.

— Как я могу? Ведь я их никогда не видела.

— Но ты же написала об исчезновении мисс Брэнден, — напомнила ей Эдит. — Это прекрасный рассказ. Вы обязательно прочтите его, миссис Верлейн.

— Там говориться, что боги рассердились на мисс Брэнден и поэтому во что-то ее превратили…

— Да, превратили! — с жаром подхватила Элис. — Ты сама должна знать. Когда боги гневаются, они превращают людей в звезды, или в деревья, быков… Поэтому вполне естественно, что они и мисс Брэнден во что-то превратили.

— Во что же именно? — спросила я.

— В этом загадка рассказа, — сказала Эдит. — Элис не раскрывает ее. Боги мстят и превращают мисс Брэнден, но во что — неизвестно. Элис не говорит.

— Я предоставляю это воображению читателя, — объяснила Элис. — Вы сами можете превратить мисс Брэнден во что хотите.

— Вот это занятно! — воскликнула Оллегра. — Мисс Брэнден во что-то превратилась, а мы и не знаем во что.

— Как страшно! — простонала Сильвия.

— И даже твоя мама не знает во что, — не преминула подколоть ее Оллегра. Затем она вдруг воскликнула:

— А что если в миссис Верлейн!

Четыре пары глаз впились в меня.

— Представьте себе! — прошептала язвительно Оллегра. — Миссис Верлейн даже чем-то похожа на нее.

— Чем же именно? — резко спросила я.

— У вас одинаковая манера разговаривать. И что-то…

— Не кажется ли вам, — мягко перебила ее Эдит, — что мы своими разговорами ставим миссис Верлейн в неловкое положение?

Я была тронута тем, что Эдит, видимо, находила мое общество приятным. Я считала это вполне естественным. Хоть она и была почти одного возраста с другими девушками, но ее положение замужней женщины сближало ее больше со мной. Она казалась мне очень трогательным созданием, и у меня болело за нее сердце, но как помочь ей, я не знала.