Принц-странник - Коварные пески

И она широко распахнула дверь. Я увидела свои сумки на паркетном полу, и тут же мне бросилась в глаза теплая желтизна штор на огромном окне. Ковры и стеганое покрывало на кровати с пологом были золотисто-горчичного цвета. С высокого потолка свешивалась большая люстра, но комнату наполняли тени, потому что окно, подобно остальным в этом доме, было в мелких переплетах, которые задерживали свет. Мне показалось, что комната эта была уж слишком великолепна для того, чтобы здесь жила просто учительница музыки. Интересно, подумала я, как выглядят апартаменты, которые занимает сейчас Нейпьер, те, где когда-то останавливался король.

— Здесь есть специальная комната для пудренья париков, правда очень маленькая. По вы ее можете использовать как гардеробную. Помочь вам распаковать вещи?

Я поблагодарила ее, сказав, что справлюсь сама.

— Из окна чудесный вид, — сообщила Элис. Она подошла к окну, я присоединилась к ней. Под нами простиралась лужайка, за ней небольшой ельник, а дальше виднелось море, бьющееся о белые скалы.

— Ну, как? — отступив назад, Элис ждала моей реакции. — Вам нравится, миссис Верлейн?

— По-моему, просто восхитительно.

— Да, здесь очень красиво — всюду! Правда в округе говорят, что этот дом приносит людям несчастье.

— Почему? Из-за того, что исчезла та женщина?

— Вы имеете в виду археолога? Она не имела никакого отношения к дому.

— Но она же работала в Лоувет Стейси, и раскопки находятся недалеко от дома.

— Она тут не при чем.

— А кто тогда?

— Люди стали говорить, что этот дом приносит несчастье, после смерти сына сэра Уилльяма.

— Но мне сказали, что Нейпьер — его сын.

— Нейпьер — младший. Старшего звали Боумент. Но все его звали Бо4. И он на самом деле был очень красив. И вдруг он умер… Нейпьера выслали из дока, и его здесь не было, пока сэр Уилльям не решил женить его на Эдит. Однако после смерти сына и потери леди Стейси сэр Уилльям так и не смог до конца оправиться.

— Отчего умер Боумент? Это был какой-то несчастный случай?

— Возможно. А возможно, и нет. — Элис приложила палец к губам. — Но мама не разрешает ни с кем говорить об этом.

В таком случае я не посчитала себя вправе расспрашивать, но Элис продолжила сама:

— Я думаю, это из-за его смерти стали говорить, что этот дом приносит несчастье. Ходят слухи, здесь даже есть привидение… Бо сюда является. Но то ли имеют в виду, что он как настоящее привидение бродит тут по ночам, то ли, что невозможно избавиться от воспоминаний о нем — не знаю. Но так или иначе все равно выходит, что в этом доме витает его дух. Правда, моя мама очень рассердится, если узнает, что я заговорила о нем. Пожалуйста, не рассказывайте ей, что я вам сказала, хорошо?

Она выглядела такой взволнованной, когда просила меня об этом, что я дала ей слово ничего не говорить ее матери, и тотчас прекратила этот разговор.

Немного помолчав, Элис сказала:

— Сегодня ясный день. Однако воздух недостаточно прозрачный, чтобы увидеть берег Франции. Но вот Гудвин Сэндз разглядеть можно, если, конечно, у вас хорошее зрение. Впрочем, сами пески отсюда не видны, но зато обломки кораблей вполне различимы.

Она показала рукой куда-то вдаль, и я проследила взглядом за ее жестом.

— Да, я вижу что-то вроде торчащих палок.

— Правильно. Больше вы ничего не сможете увидеть. Это мачты кораблей, которые давным-давно затянули эти пески. Вы когда-нибудь слышали о Гудвин Сэндз? Зыбучие пески… песчаная трясина. Если корабли попадают в них, им уже не выбраться. Пески берут их такой мертвой хваткой, что ничто не может вызволить эти попавшиеся корабли. Их медленно начинает засасывать…

Элис пристально на меня посмотрела.

— Жуткое место, — отозвалась я.

— Да, жуткое. Мачты кораблей всегда напоминают нам об этом. В ясный день их видно очень хорошо. Хотя там установлен маяк, и он предупреждает корабли об опасности (ночью его свет виден отсюда), но корабли время от времени все-таки попадают в ловушку.

Я отошла от окна.

— Сейчас вы, вероятно, хотите распаковать свои вещи, — предположила Элис. — До обеда остался час. Вы, скорее всего, будете обедать вместе с нами. А потом, я думаю, с вами захочет встретиться сэр Уилльям. Пойду узнаю у мамы, какие будут распоряжения.

И она тихо исчезла. Я принялась распаковывать вещи, а в голове у меня проносились мысли то о миссис Линкрофт, то об ее дочери, потом об Оллегре (она, несомненно, доставит немало хлопот), потом я подумала об Эдит, такой хрупкой и бледной, ставшей теперь женой Нейпьера, затем мои мысли перескочили на погибшего Боумента (его привидение, если верить слухам, бродит по дому)… так или иначе, но он не дает о себе забыть.

Перед глазами вдруг возникли мачты затянутых песками кораблей.

У меня ушло пятнадцать минут на то, чтобы умыться в гардеробной и разложить свои вещи. Теперь оставалось ждать, когда меня позовут. Я решила подробнее осмотреть свою комнату. Стены обиты желтой парчой, которая от времени местами поблекла, в глубине комнаты сводчатый альков, везде паркетный пол устилают ковры, на стенах канделябры со свечами. Я снова подошла к окну и окинула взглядом сад. В конце виднелся темный высокий ельник, затем до самого горизонта — море. Я поискала взглядом мачты затонувших кораблей, но в этот момент их видно не было.

До обеденного часа оставалось еще минут сорок, поэтому я решила пройтись по парку. Я была уверена, что успею вернуться в свою комнату вовремя.

Я надела пальто и без труда нашла дорогу к входной двери. Сойдя по ступенькам под сводчатой галереей, я оказалась на террасе, перед которой раскинулись лужайки, окаймленные цветочными бордюрами. Поздней весной и летом они выглядят, наверное, восхитительно. А сейчас лишь декоративные каменные горки с цветущими белыми арабесами и лиловыми обрициями оживляли одноцветный зеленый пейзаж.

Деревьев здесь не было за исключением одиноких низкоствольных тисов, которые выглядели среди газонов так естественно, будто выросли там сами. Зато кустарников было много. Цвели сейчас только яркие, как солнечный свет, желтые форзиции. Но я могла себе представить, какое буйство красок наступает здесь летом. Пройдя по аллее, обсаженной форзициями, я вышла к обвитой плющом каменной арке. За ней оказался огороженный стеной квадратный садик. Он был вымощен камнем, в центре — пруд с лилиями и две стоящие друг напротив друга деревянные скамейки. Здесь было так тихо и уютно, что я представила себе, как в летнюю жару буду приходить сюда отдыхать между уроками. Я уже мысленно составила себе расписание занятий со своими ученицами и хотя планировала заниматься с каждой по отдельности ежедневно, у меня все равно должно было найтись свободное время. Правда, мне дали понять, что, возможно, я должна буду играть для сэра Уилльяма. Но каким образом это будет происходить? Как знать, может быть, меня пригласят в тот зал с помостом… Я представила себе, как сажусь за великолепный рояль и начинаю играть перед многолюдным собранием…

Выйдя из огороженного садика, я побрела обратно и снова вышла к открытой террасе. Проходя вдоль мощных укрепленных стен с рядами эркеров и жутких чудищ на водостоках, я вдруг подумала, как легко затеряться в этом месте.

Я хотела попасть во внутренний двор, но неожиданно вышла к конюшням. В тот момент, когда я проходила мимо платформы, с которой дамы садились на лошадь, наверное, уже не одно столетие, о чем говорил ее сильно истертый камень, из конюшни вышел, ведя по уздцы лошадь, Нейпьер Стейси. Мне стало неловко, что меня могли застать одну бродящей вокруг дома, и я хотела избежать этой встречи, но было уже поздно.

Нейпьер остановился и в недоумении посмотрел на меня, по всей видимости, пораженный тем, что кто-то осмелился переступить границы его владений. Высокий, худощавый, настороженно выжидающий и надменный. Я тотчас подумала о нежной Эдит. Быть замужем за таким мужчиной, бедное дитя! У меня сразу же возникла к нему неприязнь. Густые темные брови нахмуренно собрались над поразительно яркими голубыми глазами. Невозможно, промелькнула у меня странная мысль, чтобы на таком темном лице были такие голубые глаза. У него был длинный, с небольшой горбинкой нос, губы слишком тонкие, и казалось, на них всегда застыла высокомерная усмешка.

— Добрый день, — произнесла я сухо. С таким человеком лучше всего начинать разговор именно таким образом.

— Разве я имел удовольствие… — последнее слово он произнес презрительно, будто подчеркивая, что имеет в виду совершенно обратное. Хотя это могло мне просто показаться.

— Я учительница музыки. Приехала только сегодня.

— Учительница музыки! — Он вскинул брови. — Ах, да, что-то припоминаю. Был какой-то разговор об этом. И вы пришли сюда, чтобы осмотреть конюшни… не так ли?

Меня охватило раздражение.

— Никакого желания делать это у меня не было, — ответила я резко. — Я попала сюда случайно.

Он стоял, покачиваясь с носка на пятку. Его отношение ко мне каким-то образом изменилось. Но в какую сторону, я понять не могла.

— Я просто гуляла в саду, а в этом, кажется, нет ничего предосудительного, — добавила я.

— А разве кто-нибудь говорит, что это предосудительно?

— Я подумала, возможно, вы… — и тут я сбилась. Он выжидательно смотрел на меня, наслаждаясь — да, наслаждаясь моим замешательством. Собравшись, я твердым голосом продолжила:

— Я подумала, что вы, возможно, возражаете против этого.

— Не помню, чтобы я это говорил.

— Ну, поскольку вы не возражаете, я продолжу свою прогулку.

Я двинулась дальше и оказалась сзади его лошади. В долю секунды Нейпьер был уже рядом со мной и, грубо схватив меня за руку, резко отдернул в сторону, и в этот момент лошадь взбрыкнула. Глаза Нейпьера гневно сверкнули, лицо свела презрительная гримаса:

— Вы соображаете, что делаете? — Его лицо оказалось так близко к моему, что я отчетливо увидела чистую белизну его глазных белков и ослепительно белые, крупные зубы.

— Что вы… себе позволяете, — начала было я.

Но он резко оборвал меня:

— Милая дама, разве вы не знаете, что никогда нельзя подходить к лошади сзади. Она могла вас зашибить насмерть… или в лучшем случае сильно покалечить.

— Я… я не имела понятия…

Он отпустил мою руку и похлопал лошадь по загривку. Выражение его лица совершенно изменилось. Какая появилась в нем нежность! Для него лошадь была намного привлекательней, чем какая-то любопытная учительница музыки.

Затем он снова обратился ко мне.

— Я бы не советовал вам приходить на конюшню одной, мисс…

— Миссис, — поправила я его с достоинством, — миссис Верлейн.

Я ожидала увидеть, какое впечатление произведет на него то, что я замужняя женщина. Однако стало совершенно очевидно, что этот факт был ему совершенно безразличен.

— Так вот, больше не делайте глупости и не приходите на конюшню. Лошадь чует любое движение позади себя и естественно для самозащиты брыкается. Поэтому никогда не следует заходить к лошади с хвоста.

— Вероятно, вы считаете, — произнесла я холодно, — что я должна быть вам благодарна.

— Я считаю, что вы должны в будущем проявлять благоразумие.

— Вы чрезвычайно добры. Спасибо, что вы спасли мне жизнь… хотя и довольно неприятным образом.

На его лице появилась улыбка, но я не стала дожидаться, что он скажет, а двинулась прочь, с ужасом ощущая, как меня охватывает дрожь.

Я все еще чувствовала на руке его хватку, вероятно, синяки долго будут напоминать мне об этом человеке. Очень неприятное происшествие. Откуда мне было знать, что его проклятая лошадь вздумает брыкаться. Здравый смысл должен был подсказать, — сказал бы он мне. Что ж, некоторые гораздо лучше умеют обращаться с лошадьми, чем со своими собратьями-людьми. Стоит только вспомнить, с каким выражением он смотрел на лошадь — и с каким на меня!

До чего же он неприятен! Я вспомнила об Эдит, как она шла с ним под руку в церкви. Она явно его опасалась. Что он за человек, раз сумел так напугать эту милую девушку? Хотя, понятно, что за человек, и я надеюсь, что мне не придется часто сталкиваться с этим мистером Нейпьером Стейси. Следует выкинуть его из головы. У Пьетро он наверняка бы сразу вызвал презрение. Его бы раздражала в нем эта… как бы сказать… эта животная сила, это мужланство. Филистер, наверняка бы назвал его Пьетро… человек, не имеющий никакого понятия о духовности.

Однако мне никак не удавалось избавиться от мыслей о нем.

Наконец я добралась до своей комнаты и села у окна. Но перед глазами была не зелень сада, а презрительные ярко-голубые глаза.

Вскоре ко мне вошла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Уилльям желает со мной встретиться.

Как только меня представили сэру Уильяму, я тотчас поразилась сходству между ним и Нейпьером. Те же голубые пронзительные глаза, длинный орлиный нос, тонкие губы и… что-то еще, едва уловимое — может быть, дух противостояния окружающему миру, из которого, быть может, и проистекает их надменность.

По дороге миссис Линкрофт предупредила меня, что сэр Уилльям частично парализован из-за удара, случившегося с ним год назад. Двигаться он может с большим трудом. Из того, что я уже успела узнать о семействе Стейси, у меня начала складываться в голове определенная картина жизни этого дома, и я поняла, что, возможно, этот удар был еще одной причиной, почему Нейпьера призвали домой.

Сэр Уилльям сидел в кресле с прямой спинкой, под рукой он держал трость с набалдашником, украшенном, должно быть, лазуритом. На нем был длинный халат, отороченный по воротнику и обшлагам темно-синим бархатом; видимо, он был очень высокого роста, и глядя на него, становилось бесконечно жаль, что, будучи человеком сильным от природы, он оказался в столь беспомощном состоянии, ведь он наверняка был таким же полным жизненной энергии, как и его сын. Тяжелые велюровые шторы на окнах были раздвинуты лишь наполовину, сэр Уилльям сидел к ним спиной, как будто не хотел видеть даже эту малость проникавшего в комнату света. Пол был покрыт толстым ковром, совершенно заглушавшим мои шаги. Вся мебель в комнате — и величественные часы из золоченой бронзы, инкрустированное перламутром бюро, столы и стулья, — все было массивным и производило подавляющее впечатление.

Миссис Линкрофт произнесла своим обычным, тихим, твердым голосом:

— Сэр Уилльям, это миссис Верлейн.

Речь сэра Уилльяма была затруднена, и это еще больше наполнило меня жалостью. Ведь я могла себе представить — после сегодняшней встречи с его сыном — какие глубокие изменения произвела в этом человеке его болезнь.

— Прошу вас, садитесь, — пригласил он.

Миссис Линкрофт тотчас подставила мне стул поближе к сэру Уилльяму, и мне сразу стало понятно, что зрение у него тоже ослабло.

Когда я села, сэр Уилльям сказал:

— Рад был узнать, что у вас такая хорошая подготовка, миссис Верлейн. Думаю, что у миссис Стейси вы найдете определенный музыкальный талант, который можно будет развить. Я весьма желал бы этого. Но, полагаю, вы еще не имели возможности проверить ее способности.

— Нет, — ответила я. — Но я уже виделась с моими ученицами.

Сэр Уилльям одобрительно кивнул и продолжил:

— Когда я узнал, кто вы, меня сразу это заинтересовало.

У меня учащенно забилось сердце. Если он знает, что я сестра Роумы, он может догадаться, зачем я сюда приехала.

— Я никогда не имел удовольствия слышать игру вашего мужа, но я много читал о его выдающемся таланте, — продолжил сэр Уилльям. Конечно же, он имел в виду Пьетро. Я что-то слишком нервничаю. Мне следовало бы сразу понять это.

— Он был великим музыкантом, — сказала я, стараясь скрыть волнение, которое охватывало меня всякий раз, когда кто-то говорил о нем.

— У миссис Стейси такой талант вряд ли обнаружится, — предположил сэр Уилльям.

— Очень немногие из ныне живущих музыкантов могли бы сравниться с Верлейном, — произнесла я с гордостью, и он слегка наклонил голову в знак своего уважения к таланту Пьетро.

— Иногда я буду просить вас играть для меня, — продолжил сэр Уилльям. — Это будет входить в ваши обязанности. Возможно, состоятся и музыкальные вечера для гостей.

— Понятно.

— Я бы хотела сейчас послушать вашу игру, — неожиданно вступила в разговор миссис Линкрофт. — В соседней комнате есть рояль, — сказала она. — Там лежат ноты одной пьесы, которую сэр Уилльям просил бы вас исполнить.

Она отдернула тяжелый занавес, за которым оказалась дверь. Миссис Линкрофт открыла ее, и я проследовала за ней. Первое, что я увидела, был рояль. Он стоял открытым, и на пюпитре лежали ноты. Комната была обставлена таким же образом, как и та, откуда я только что вышла. В ней чувствовалось, что владелец хотел бы защитить себя от света.

Я подошла к роялю и взглянула на ноты. Я знала их наизусть. «К Элизе» Бетховена. На мой взгляд, одна из самых проникновенных вещей, когда-либо написанных композитором.

Миссис Линкрофт кивнула мне на стул у рояля. Я села и начала играть. Музыка полностью захватила меня. Она воскресила в памяти Париж и нашу жизнь с Пьетро. Он когда-то сказал об этой пьесе: «Завораживающая… пронзительная… загадочная. Это произведение будто создано именно для тебя. Когда ты его играешь, возникает неверное представление, что ты выдающаяся пианистка».

Я играла «К Элизе», пришло успокоение, не было больше ни печального старика в соседней комнате, ни дерзкого молодого мужчины, встретившегося мне сегодня днем. Музыка всегда производит на меня странное воздействие. Я как бы раздваиваюсь: музыкант начинает существовать отдельно от женщины, которая рассудительна, немного резка в своем пренебрежительном отношении к миру, и оттого, что она рано испытала боль, у нее нет желания испытать ее вновь, поэтому чувства свои она держит в узде. Все чувства, все эмоции проявляются, когда пробуждается во мне музыкант, когда я начинаю играть. У меня возникает особое состояние, мне открывается некий скрытый смысл, зашифрованный в музыке и недоступный обыкновенным людям. Я играла, и мрачная сумрачная комната вдруг стала наполняться жизнью: я чувствовала, что моя игра возвращает этим стенам то, что здесь давно ждали. Пылкое воображение, скажете? И все же музыка — это нечто данное свыше. Великие музыканты черпают вдохновение из священного источника… и хотя мой дар невелик, но это божественный дар — дар музыки.

Я кончила играть, и комната стала прежней. Магия исчезла. Исполнить «К Элизе» лучше я бы никогда не смогла, и если бы композитор мог меня услышать, он бы, я думаю, не был разочарован.

Воцарилась тишина. В ожидании я продолжала сидеть за роялем. Но прошла минута, другая, вокруг было тихо. Тогда я встала и подошла к двери. Портьеры оставались наполовину раздвинуты, и я увидела, что сэр Уилльям полулежит в кресле, глаза его закрыты, миссис Линкрофт стоит около него, но, заметив мое появление, она быстро подошла ко мне.

— Все было очень хорошо, — прошептала она. — Его очень растрогала ваша игра. Вы сможете сами найти дорогу в вашу комнату или вас проводить?

Я ответила, что смогу, и отправилась к себе. Неужели на сэра Уилльяма так подействовала музыка, что он почувствовал себя плохо? Во всяком случае миссис Линкрофт не решилась оставить его одного. Она, видимо, для него очень много значит, гораздо больше, чем обычная экономка. Неудивительно, что в благодарность за поддержку он дает возможность ее дочери получить хорошее воспитание.

Погруженная в мысли о сэре Уилльяме, миссис Линкрофт и, конечно же, о встрече с Нейпьером Стейси, я заплутала. Дом был огромен, там было столько лестниц, переходов и поворотов, что немудрено было в них запутаться.

Наконец я подошла к двери, через которую, мне показалось, я смогу попасть в ту часть дома, где находится моя комната.

Лишь открыв ее, я тотчас почувствовала что-то странное. За дверью оказалась комната, в которой словно бы намеренно поддерживалась видимость жизни, хотя на самом деле в ней давно уже никто не жил. По какой-то причине здесь создавали впечатление, будто хозяин комнаты лишь ненадолго отсюда вышел. На столе лежала какая-то раскрытая книга. Подойдя поближе, я увидела, что это альбом с марками, на стуле был оставлен хлыст. Стены увешаны картинками с изображениями солдат в различной военной форме. Над камином висел портрет юноши. Подойдя поближе, я застыла в изумлении от завораживающей красоты изображенного на нем юного мужчины. Золотисто-каштановые волосы, ярко-голубые глаза, крупный нос с небольшой горбинкой, на губах легкая улыбка. Я сразу поняла, кто этот красавец. Это погибший старший брат Нейпьера. Это в его комнату я сейчас вошла. Мне стало не по себе, так как я не имела права вторгаться в святая святых этого дома. Но мне было трудно оторваться от портрета над камином. Он был написан так, что глаза юноши, казалось, все время смотрят на тебя, где бы ты ни находилась.

— Хи-хи! — раздался резкий тонкий смешок, от которого меня пробрала дрожь. — Вы ищете Бо?

Я обернулась и в первый момент подумала, что передо мной стоит девочка. Но тут же поняла, что ошиблась. Этому маленькому существу было за семьдесят. Правда, одета она была в светло-голубое батистовое платье, перетянутое на талии голубым атласным кушаком, в седых волосах — два маленьких голубых бантика под цвет кушака. Такое платье с оборочками подошло бы по возрасту скорее Эдит, но никак не ей.

— Да, вы ищете Бо, — произнесла она с кокетливой застенчивостью. — Мне известно, кто вы, поэтому не отпирайтесь.

— Я новая учительница музыки, — пояснила я.

— Знаю. Я знаю все, что происходит в этом доме. Но то, что вы новая учительница, еще не доказывает, что вы не искали Бо.

Я внимательно в нее вгляделась. У нее было маленькое, округлое лицо, в молодости наверняка прехорошенькое. Видимо, она была очень женственна, но теперь в страхе потерять это свое блекнущее достоинство она прикладывала немало усилий, чтобы удержать хотя бы его видимость, платье и бантики тому свидетельство. У нее были светлые глаза, которые проказливо искрились среди морщин, и приплюснутый, как у котенка, носик.

— Я только сегодня приехала, — объяснила я. — И пыталась…

— Найти Бо, — будто подсказывая мне, быстро проговорила маленькая женщина. — Мне известно, что вы только что приехали, и я хотела познакомиться с вами. Вы уже, конечно, знаете о Бо. О Бо знают все.

— Вас не затруднит сказать мне, кто вы?

— Конечно, конечно! Какое с моей стороны упущение. — Она хихикнула. — Но я думала, что вы, возможно, обо мне уже знаете, поскольку вам известно о Бо. Я мисс Сибила Стейси, сестра Уилльяма, прожила в этом доме всю жизнь, поэтому все здесь видела и все здесь знаю.

— Вам, должно быть, нравится все знать.

Мисс Стейси резко на меня взглянула.

— Вы ведь вдова, — сказала она, — значит, женщина с опытом. Вы были замужем за знаменитым музыкантом, не так ли? И он умер. Что ж, печально. Смерть всегда печальна. В этот дом тоже приходила смерть.

У нее задрожали губы, и мне показалось, она вот-вот заплачет. Но мисс Стейси вдруг радостно встрепенулась, так, как бы это сделал ребенок.

— Но теперь вернулся Нейпьер. Он женился на Эдит. И в доме будут маленькие дети. Все может измениться к лучшему. Дети все исправят.

Она взглянула на портрет.

— Может быть, тогда Бо уйдет, — тихо добавила она.

Лицо у нее жалостно сморщилось.

— Но ведь он умер, не так ли? — мягко заметила я.

— Мертвые не всегда уходят. Бывает, их не может оторвать от тех, с кем они жили, даже смерть. Иногда их удерживает любовь, иногда ненависть. Бо все еще здесь. Он не может обрести успокоение, бедный Бо. Здесь ему было так хорошо. Понимаете, у него было все. Красота, очарование, блестящий ум. Он так умел играть на фортепиано, что невозможно было удержаться от слез. У Бо было все. И вот поэтому он никак не хочет смириться с потерей жизни, в которой был столь совершенен.

— Но, может быть, там, где он сейчас, к нему пришло еще большее совершенство.

Мисс Стейси тряхнула головой и по-детски топнула ножкой.

— Это невозможно, — сказала она сердито. — Бо был само совершенство, и он не может стать нигде еще более совершенным… Ни на земле, ни на небесах. Почему он должен был умереть, как вы думаете?

— Потому что пришло его время, — предположила я. — Случается же, что умирают совсем молодые. — Пьетро, Роума, — мысленно добавила я.

— О, он был молод и прекрасен, — благоговейно проговорила мисс Стейси, взглянув вверх на портрет так, как смотрят на божество.

— Вот таким он был в жизни. Этот портрет, кажется, вот-вот оживет. Я никогда не забуду тот день. Кровь… кровь…

Лицо ее опять судорожно сморщилось, и я поспешила сказать:

— Пожалуйста, не надо вспоминать об этом. Для вас тяжелы воспоминания даже сейчас.

Она приблизилась ко мне. От ее печали не осталось и следа. В глазах сверкало какое-то дьявольское озорство, и оно внушало еще большую тревогу, чем ее горе.

— Перед смертью Бо сделал признание под присягой. На этом настоял врач. Бо сказал, что Нейпьер не виноват. Они играли с пистолетами… ну, как это делают мальчики. «Руки вверх или я стреляю!»— выкрикнул Нейпьер. А Бо ответил: «Я застрелю тебя первый!» Во всяком случае так рассказывал Нейпьер. Но никто этого не видел. Они были одни в оружейной комнате. Бо схватился за свой пистолет, а Нейпьер в это время нажал курок. Они оба думали, как сказал Нейпьер, что пистолеты не заряжены. Но, как видите, в одном оказалась пуля.

— Какой жуткий случай.

— И с тех пор в доме все изменилось.

— Но ведь это произошло случайно.

— Как вы можете это утверждать! Вы, должно быть, очень уверенный в себе человек, миссис… миссис?

— Верлейн.

— Теперь запомню. У меня хорошая память на имена. И на лица тоже. Так вот, вы очень самоуверенная, миссис Верлейн. Вы ведь не пробыли здесь и дня. Поэтому, чтобы заявлять так, вы должны быть очень уверены в себе.

— Конечно, я не могу знать всего, — сказала я, — но ведь совершенно ясно, что, когда два мальчика играют, может произойти несчастный случай. Так бывало не раз.

— Нейпьер завидовал Бо, — прошептала она таинственно. — Все это знали. Иначе и быть не могло. Бо был так хорош собой, и он умел все делать превосходно. Он стремился доказать и доказывал свое превосходство над Нейпьером во многих вещах.

— Ну тогда он не был таким уж хорошим, как вы думаете, — откликнулась я резко и сама удивилась своему желанию защитить Нейпьера. Но я жаждала справедливости не для того надменного мужчины, которого встретила на конюшне, а для отверженного мальчика!

— Да, конечно, это было детское соперничество… Он был таким еще не взрослым… Но вот Нейпьер, он-то был совсем другим.

— Что значит — другим?

— Трудным. Он всегда предпочитал поступать по-своему. И всегда так поступал. Ни за что не хотел учиться музыке.

— В этом доме всегда любили музыку?

— Их мать прекрасно играла на рояле. Так же, как и вы. Я слышала сейчас вашу игру. Мне вдруг почудилось: это вернулась Изабелла. Она могла бы стать очень большой пианисткой. Но когда вышла замуж, то оставила свои занятия. Уилльям был против. Ему хотелось, чтобы она играла только для него. Ну, вы, наверное, понимаете это, миссис Верлейн.

— Нет, — ответила я с жаром. — Не понимаю. Мне кажется, он должен был дать ей возможность продолжить занятия. У кого есть талант, тот не должен зарывать его.

— О, да, евангельская притча о талантах! — воскликнула она, ее глаза восторженно засветились. — Вот так думала и Изабелла. Она очень сожалела, что…

Мне это сожаление было понятно. Из-за замужества Изабелла забросила свою карьеру… почти так же, как я.

По-детски голубые глаза пронизывали меня взглядом. Затем Сибила Стейси снова повернулась к портрету.

— Открою вам один секрет. Это — моя работа.

— Вы художница?

Сибила заложила руки за спину и кивнула.

— Как интересно!

— Да, это я написала портрет Бо.

— Он позировал вам незадолго до своей смерти?

— Позировал… Да он бы ни за что не стал бы позировать! Я даже не думала просить его об этом. Я знала Бо. Он всегда у меня перед глазами. Поэтому не было нужды в том, чтобы он позировал. Я пишу только тех людей, которых знаю, миссис Верлейн.

— Очень мудро с вашей стороны.

— Вы хотели бы посмотреть другие мои картины?

— Да, было бы очень интересно.

— Изабелла была одаренным человеком, но не единственным одаренным в этом доме. Пойдемте сейчас ко мне. У меня здесь есть свои собственные покои. Я там живу всю жизнь. Но однажды чуть было не уехала. Потому что собиралась выйти замуж.

Ее лицо сморщилось, и я подумала, что она сейчас разрыдается.

— Но я не вышла… и поэтому прожила здесь всю жизнь. Теперь у меня есть только этот дом и мои картины.

— Я вам сочувствую, — призналась я. И вдруг она улыбнулась.

— Возможно, когда-нибудь я напишу ваш портрет. Но не раньше, чем узнаю вас. Только тогда станет ясно, как изобразить вас. А теперь пойдемте со мной.

Эта маленькая, очень странная женщина совершенно заворожила меня.

Мисс Сибила проворно засеменила из комнаты, из-под голубой юбки замелькали черные бархатные туфельки. Посмотрев через плечо, она улыбнулась. В ее улыбке промелькнуло озорство, как я уже говорила, она была похожа на шуструю девочку, и эта невзрослая манера держать себя в сочетании с морщинистым лицом производила интригующее и вместе с тем болезненное впечатление. Мне было очень интересно, что я увижу в ее комнате, и действительно ли портрет над камином ее работы.

Мы то поднимались по лестницам, то шли по каким-то коридорам… Вдруг она обернулась и хитро спросила:

— Ну, как, миссис Верлейн, вы еще не запутались в наших переходах?

Я призналась, что запуталась, но добавила, что, надеюсь, со временем сумею сама находить дорогу.

— Со временем… — прошептала Сибила. — Возможно. Но время не всему может научить, не так ли? Говорят, время лечит. Но ведь не все, что говорят, — правда, согласны?

Мне не хотелось пускаться в рассуждения по этому поводу, и я не стала спорить. Улыбнувшись, Сибила снова повела меня за собой.

Наконец, мы вышли в ту часть дома, где находились ее покои. Они располагались в одной из башен замка. В них было три комнаты.