– Скажите хотя бы, – в отчаянии взмолилась я, – муж этой женщины навещает ее каждый месяц?

– Многих наших пациентов навещают регулярно. Управляющий окинул нас холодным взором, и я поняла, что он непреклонен. Даже Саймон ничего не мог с ним поделать.

– Не могла бы я увидеть... – начала было я. Но управляющий в ужасе взмахнул рукой.

– И речи быть не может, – отрезал он. – Ни под каким видом.

Саймон беспомощно посмотрел на меня.

– Остается только один выход, – проговорил он, – ты должна написать отцу.

– Полагаю, вы правы, – заявил управляющий и встал, давая понять, что потратил на нас достаточно времени. – Пациентку поместил сюда муж, и если он даст вам разрешение увидеться с ней, мы не станем возражать – разумеется, при условии, что она будет в состоянии принимать посетителей. Больше я ничем не могу вам помочь.

Он дернул шнурок звонка, и на пороге вырос швейцар, проводивший нас к экипажу.

Я была расстроена и подавлена. Проехав в полном молчании примерно милю, Саймон остановил лошадей. По обочинам дороги густо росли деревья; должно быть, летом их кроны образовывали над аллеей зеленый свод, но сейчас сквозь черные ветви виднелось серо-голубое небо, по которому бежали гонимые холодным ветром облака.

Но я не чувствовала ветра, Саймон, судя по всему, тоже. Повернувшись ко мне, он положил руку на спинку сиденья сзади меня, не прикасаясь к моим плечам.

– Вы огорчены, – заметил он.

– А как вы думаете?

– Мы ничего не узнали.

– Мы узнали вполне достаточно. У них действительно есть пациентка по имени Кэтрин Кордер. Управляющий это подтвердил.

– Возможно, она не имеет к вам никакого отношения.

– Таких совпадений не бывает. Я ведь рассказывала вам, что мой отец имел обыкновение раз в месяц куда-то уезжать? Мы не знали куда, я даже думала, что он ездит к женщине. – Я хрипло рассмеялась. – А оказывается, он ездил в Ворствистл.

– Вы уверены?

– Да. К тому же доктор Смит видел ее историю болезни и утверждает, что она моя мать.

Несколько секунд Саймон молчал, потом проговорил:

– Это так непохоже на вас, Кэтрин, – впадать в отчаяние.

Я заметила, что он опустил слово «миссис», – видимо, это означало новую фазу в наших отношениях.

– А вы на моем месте не впали бы в отчаяние?

– Лучший способ справиться с тем, что вас пугает, – подойти к этому вплотную и взглянуть в лицо.

– Именно это я и делаю.

– Чего вы опасаетесь больше всего?

– Того, что еще одна Кэтрин Кордер попадет в сумасшедший дом и ее ребенок родится там.

– Ну, этого мы не допустим. Да и кто может отправить вас туда? Это не так просто сделать.

– Но и не так уж сложно, особенно если врач подтвердит, что там мне самое место.

– Глупости! В жизни не видал никого разумнее вас. Вы так же нормальны, как я.

– Я не сумасшедшая, Саймон, не сумасшедшая!.. – горячо вскричала я.

Он взял мои руки и, к моему изумлению – ибо до сего момента я не подозревала, что он способен на подобные жесты по отношению ко мне, – поцеловал их, так что я ощутила жар его губ сквозь перчатки. Потом он сжал мои руки с такой силой, что я поморщилась от боли.

– Я на вашей стороне, – сказал он.

Я испытала минуту величайшего счастья. Часть его неукротимой силы словно влилась в меня, и благодарность моя была так велика, что я подумала – уж не любовь ли это?

– Вы говорите искренне?

– От всего сердца. Никто не отправит вас туда, куда вам не захочется.

– Вокруг меня происходит что-то странное, Саймон. Я смотрю опасности прямо в лицо, и все равно мне страшно. Я надеялась справиться с ней, скрыв свой страх, но в притворстве оказалось мало проку. С той самой ночи, когда я впервые увидела монаха, моя жизнь изменилась. Я будто стала другим человеком... вечно перепуганным. Теперь я понимаю, что все это время с трепетом ожидала, что случится дальше. Нервы мои совершенно расшатались... Я не узнаю себя, Саймон, просто не узнаю…

– Ничего удивительного, на вашем месте любой переживал бы то же самое.

– Вы ведь не верите в привидения, правда? Если человек утверждает, что видел привидение, – значит, он либо лжет, либо стал жертвой галлюцинации.

– О вас я ничего такого не думаю.

– В таком случае напрашивается вывод, что под монашеской рясой скрывался некто из плоти и крови.

– Полагаю, так оно и было.

– Тогда скажу вам еще кое-что. Я хочу, чтобы вы знали всю правду. – И я рассказала о появлении монаха в развалинах аббатства и о том, как Дамарис уверяла, что никого не видела. – Это был самый ужасный момент в моей жизни – я начала сомневаться в своем рассудке…

– Стало быть, Дамарис в курсе происходящего... Видимо, она тоже участвует в заговоре.

– Люк, несомненно, хочет на ней жениться, но вот хочет ли она за него замуж?

– Вероятно, она хочет замуж за Кирклендские Забавы, а это возможно осуществить, только если поместье достанется Люку.

– Саймон, вы мне очень помогли.

– Счастлив, если это так.

– Не знаю, как мне благодарить вас!

На этот раз он обнял меня, привлек к себе и коснулся моей щеки легким поцелуем. По моему телу разлилось удивительное тепло.

– Странно, что именно у вас я ищу помощи.

– Вовсе не странно, ведь мы с вами из одного теста.

– О да, вы так восхищались моим здравым смыслом! Тем, как ловко я окрутила Габриеля, чтобы прибрать к рукам его богатство.

– Так вы об этом помните?

– Такие вещи легко не забываются. Полагаю, вы не станете строго судить того, кто пытается довести меня до сумасшествия, если ему это удастся.

– Я просто сверну ему шею.

– Похоже, ваши взгляды переменились.

– Ничуть. Я восхищался вами не за то, что вы женили на себе Габриеля, как я тогда полагал, а за ваше остроумие и силу духа.

– Ну, сейчас от них ничего не осталось.

– Ошибаетесь.

– Придется взять себя в руки, чтобы оправдать ваше высокое мнение.

Наш разговор принял шутливый оборот, что явно пришлось по сердцу Саймону; я же поражалась, откуда у меня взялись силы поддерживать подобный тон, забыв о лежавшем на моей душе тяжком грузе подозрений; но, так или иначе, я приободрилась.

– Да уж будьте добры, – сказал Саймон, – а я вам помогу.

– Спасибо, Саймон.

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно желая сказать что-то. Мы оба были готовы вступить в новые отношения – восхитительные, захватывающие отношения, отношения яростного несогласия и полного взаимопонимания. Мы действительно были слеплены из одного теста. Я знала, о чем говорит мне его взгляд и была счастлива это слышать.

– Бывали минуты, когда у меня голова шла кругом, – пожаловалась я. – Я не знала, кому можно доверять.

– Теперь вы будете доверять мне.

– Звучит как приказ, – улыбнулась я. – Впрочем, как и все ваши высказывания.

– Это и есть приказ.

– Вы считаете себя вправе приказывать мне?

– Да, принимая во внимание... м-м... все происходящее, считаю.

Мне не хотелось никуда ехать, словно я нашла наконец тихую пристань, где могу успокоиться и испытать счастье. Позади остался унылый Ворствистл с его мрачными тайнами, впереди меня ждали Кирклендские Забавы, и где-то неподалеку от них маячил отцовский дом. Но здесь я была вдали от угроз и опасностей, и здесь готова была остаться навсегда.

В ту минуту я не сомневалась, что люблю Саймона Редверза, а он любит меня. Неожиданное открытие, сделанное в неподходящем месте: на продуваемой ветром проселочной дороге неподалеку от сумасшедшего дома.

Однако не было ничего удивительного в том, что я полюбила именно Саймона: он чем-то напоминал Габриеля, но Габриеля, лишенного слабости и неуверенности в себе. Рядом с Саймоном я поняла, что заставило меня выйти замуж за Габриеля. Я любила его, ибо существует много родов любви: жалость – это любовь, стремление защитить – тоже любовь. Но любви глубокой и страстной мне испытать не довелось, хотя я знала, что подлинная любовь должна иметь много граней, что истинное наслаждение – пройти все фазы любви, обогатить свои чувства, делая их с годами все глубже и сильнее.

Но время для этого еще не пришло. Меня ждали совсем другие переживания. Мне предстояло избавиться от своих страхов и произвести на свет ребенка, и бесполезно было заглядывать слишком далеко в туманное будущее.

Тем не менее одной мысли о том, что Саймон со мной, было достаточно, чтобы мое сердце пело.

– Ну хорошо, – проговорила я, – жду дальнейших приказаний.

– Прекрасно. Первым делом мы отправимся в гостиницу, что в миле отсюда, и хорошенько подкрепимся.

– Я не смогу проглотить ни куска.

– Вы забыли, что это приказ.

– Но мне противно даже думать о пище.

– Там есть уютная маленькая комнатка рядом с общим залом, в которой хозяин принимает избранных гостей. Я как раз такой гость. Их фирменное блюдо – пудинг из говядины с грибами, просто объеденье. К нему мы закажем кларет, хозяин сам принесет бутылку из погреба. Уверен, вы не устоите.

– Что ж, составлю вам компанию и посмотрю, как вы будете наслаждаться обедом.

Он снова взял мою руку, приподнял, словно желая поцеловать, потом пожал и улыбнулся. Мы покатили дальше по дороге, ледяной ветер дул нам в лицо, зимнее солнце бледно светило, выныривая из-за облаков, и, поверите ли, я была почти счастлива.

К собственному удивлению, я съела немного фирменного пудинга и выпила бокал кларета, который меня согрел. Саймон был практичен, как всегда.

– Так, – объявил он, – теперь вы напишете своему отцу и потребуете, чтобы он открыл вам правду. Но запомните: какой бы ни оказалась эта правда, мы не станем падать духом.

– Даже если это действительно моя мать?

– Даже если и так.

– Давайте рассуждать логически, Саймон. Если моя мать сумасшедшая, а я вижу привидения и совершаю странные поступки, какой напрашивается вывод?

– Мы же договорились, что привидений не бывает, – мягко напомнил он.

– Согласна. Как мне благодарить вас и вашу бабушку за поддержку?..

– Не стоит благодарить нас за то, что мы имеем собственное мнение, Кэтрин. Если бы нам только удалось схватить этого монаха за руку в прямом и переносном смысле, этого было бы достаточно, чтобы доказать вашу правоту. Судя по всему, у него есть укрытие, в котором он прячется. Надо отыскать это место. На будущей неделе начинаются рождественские праздники, и мы с бабушкой проведем два дня в Забавах. Воспользуюсь этим шансом и попытаюсь найти его нору.

– До будущей недели еще так далеко...

– Ну, не так уж.

– А если за это время случится что-нибудь еще? После недолгого раздумья Саймон сказал:

– Если вы снова увидите монаха, никому об этом не говорите. Он появляется специально, чтобы вы всем об этом рассказывали и казались сумасшедшей, – так не доставляйте ему такого удовольствия. Продолжайте запирать на ночь двери, чтобы он не застал вас врасплох. Насколько я понял, с тех пор, как вы стали запираться, «видения» прекратились? Это очень важно. Скоро вы получите ответ от отца, – не расстраивайтесь, каким бы он ни был. Я никогда не верил в наследственность – мы сами распоряжаемся своими судьбами.

– Постараюсь запомнить это, Саймон.

– Постарайтесь. Настоящее и будущее в наших руках. Взгляните на это так: сейчас население Англии раз в десять больше, чем несколько веков назад. То есть, покопавшись в наших родословных, можно прийти к выводу, что все мы когда-то давно состояли в родстве. В каждой семье были мерзавцы и святые, сумасшедшие и гении. Поверьте, Кэтрин, каждый человек – самостоятельная личность, каждый лепит себя по своему усмотрению.

– А вы, оказывается, философ, – заметила я. – Вот бы никогда не подумала. Вы казались мне таким практичным, здравомыслящим, прямолинейным, совершенно лишенным воображения, а следовательно, и сострадания.

– Это маска, которую я ношу. Мы все носим маски, не так ли? Я – жесткий, хитрый, грубый тип, у которого что на уме, то и на языке. Но это лишь внешняя оболочка – не слишком привлекательная, как вы заметили еще при первой нашей встрече. Самоуверенный наглец, не любящий оставаться в дураках и потому стремящийся оставить в дураках окружающих. Не стану отрицать, отчасти я таков, а может, даже хуже. Но человек – сложное создание, в нем соединяется несоединимое... – Он покосился на меня. – Что до женщины, то она еще загадочнее мужчины.

– Продолжайте, прошу вас. Вы так много для меня делаете...

– Хорошо. Итак, вы вернетесь в Забавы. Как вы будете себя там чувствовать?

– Не знаю, но вряд ли спокойно.

– Больше того – вы будете мучиться страхом.<Вы взбежите по ступенькам, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что за вами никто не крадется. Вы распахнете дверь своей комнаты, ожидая увидеть за ней что-то ужасное. Вы запретесь на все замки, спасаясь от таинственного монаха, но вам не удастся избавиться от своего страха, так как он сидит в вашей голове и с наступлением ночи будет усиливаться.

– Боюсь, вы правы.

Он наклонился через стол и взял меня за руку.

– Кэтрин, вам нечего бояться. Никогда ничего не бойтесь. Страх – это клетка, которая мешает нашей свободе, но клетка эта сделана нашими собственными руками. Ее прутья кажутся нам крепче железных, но это не так, Кэтрин. В наших силах сломать эти прутья. От нас зависит, окажутся они прочными или хрупкими.

– По-вашему, мне нечего бояться?!

– До сих пор вам не причинили никакого ощутимого вреда, так ведь? Вас только напугали.

– Но ведь они могут не остановиться на этом!

– Нам известно главное – мотив. Этот человек – или люди – пытается лишить вас самообладания. Ваша жизнь вне опасности, ведь если бы вы умерли неестественной смертью так скоро после Габриеля, это неизбежно вызвало бы подозрения. Нет, опасность угрожает только вашему ребенку. Цель вашего врага – довести вас до такого состояния, в котором вы не смогли бы произвести на свет здорового наследника. Это будет легко объяснить потрясением, которое вы пережили, потеряв мужа.

– А смерть Габриеля…

– Полагаю, она была первым актом драмы.

– А Пятница? – пробормотала я, вспомнив вечер накануне гибели Габриеля, когда Пятница вел себя странно, бросался на дверь и пытался выскочить в коридор. Я рассказала об этом Саймону. – Видимо, за дверью кто-то стоял и ждал. Если бы не Пятница, Габриель умер бы в ту ночь. А потом Пятница исчез...

Саймон накрыл мою руку своей.

– Мы не знаем, как это случилось, – сказал он. – Давайте займемся будущим, о прошлом мы пока можем только гадать. Вот когда мы найдем этого проклятого монаха, когда мы схватим его с поличным – тогда мы потребуем от него объяснений и узнаем, какую роль он сыграл в смерти Габриеля.

– Мы должны непременно найти его, Саймон!

– Должны. Но если увидите его – сделайте вид, что не заметили. Не пытайтесь схватиться с ним в одиночку. Бог знает, на что он способен. Если наши выводы относительно смерти Габриеля верны, то мы имеем дело с убийцей. Обещайте слушаться меня, Кэтрин.

– Обещаю.

– И помните, – добавил он, – вы не одиноки. Мы справимся с этим вместе.

Мы покинули гостиницу, и Саймон отвез меня в Забавы. Я несколько успокоилась, ибо, хотя поездка в Ворствистл не оправдала моих ожиданий, я обрела верного союзника, и это меня очень поддерживало.

Я написала к отцу в надежде, что он поймет мое стремление как можно скорее узнать правду и не станет медлить с ответом. Отправив письмо, я приободрилась. Следующий день не принес никаких особенных событий, на третий же день утром в Забавы явился с визитом доктор Смит.

Он сказал, что хотел бы переговорить со мной наедине, и Рут оставила нас в зимней гостиной.

Доктор подошел ко мне, оперся рукой на подлокотник моего кресла и сказал, глядя на меня почти с нежностью:

– Итак, вы побывали в Ворствистле.

– Я хотела удостовериться...

– Вполне естественное желание. Убедились, что я сказал вам правду?

– Управляющий отвечал весьма уклончиво. Доктор кивнул.

– Он вел себя так, как ему положено. Он ведь должен уважать желание пациентов и их родных избегать огласки. Но все же вы выяснили, что у них есть пациентка по имени Кэтрин Кордер?

– Да.

– Поверьте, Кэтрин, я не лгу: она и в самом деле ваша мать. Ваш отец, Мервин Кордер, навещает ее раз в месяц. И я понимаю, что он счел за благо скрыть это от вас.

– Если это действительно моя мать, я тоже понимаю его мотивы.

– Рад видеть, что вы успокоились, Кэтрин. Если бы вы попросили меня, я бы сам отвез вас в Ворствистл. И вы бы увидели, что я могу сделать для вас гораздо больше, чем Саймон Редверз.

Я чуть было не сообщила доктору, что написала отцу, но вовремя прикусила язык. Саймон сказал, что мы расследуем все вдвоем, и ни к чему было посвящать в это дело посторонних. К тому же я не рассчитывала, что отец развеет мои худшие опасения. По-видимому, Кэтрин Кордер из Ворствистла – и впрямь моя мать.

– Возможно, я как-нибудь устрою вам свидание с вашей матерью, – продолжал тем временем доктор.

– Какой в этом смысл, если я ее никогда не видела?

– Разве вам не хочется повидать собственную мать?

– Не уверена, что она меня узнает.

– У нее бывают минуты просветления. Иногда она даже смутно припоминает свое прошлое.

Я вздрогнула. Мне не хотелось признаваться, что я просто-напросто боюсь возвращаться в это мрачное заведение, что меня не оставляет предчувствие: стоит мне еще раз переступить его порог – и я уже не выйду оттуда. Если я скажу об этом доктору, он сочувственно выслушает, а потом заявит, что это один из симптомов моего болезненного состояния, плод воспаленного воображения, вроде несуществующих монахов. Нет, я не могу быть с ним столь же откровенна, как с Саймоном, – что, между прочим, лишний раз подтверждает характер моих чувств к последнему. Я не должна доверять никому, даже доктору Смиту, который уже готов признать, что я не в своем уме. Но одному человеку я все же доверилась – Саймону.

До Рождества оставалось три дня. Слуги уже украсили холл ветками остролиста и омелы. Это занятие привело их в игривое расположение духа и сопровождалось смешками и хихиканьем. Я своими глазами видела, как обычно чопорный Уильям обнял Мэри-Джейн и наградил ее звонким поцелуем. Мэри-Джейн приняла это с добродушной снисходительностью, как неотъемлемую часть рождественского веселья.

Я наконец получила ответ от отца. Каждый день, гуляя по саду, я посматривала, не появится ли почтальон, и вот мои ожидания были вознаграждены.

Конверт был надписан знакомым отцовским почерком. С отчаянно бьющимся сердцем я поспешила в свою комнату и, заперев из предосторожности двери, вскрыла письмо.

«Дорогая Кэтрин, – читала я. – Твое письмо удивило и огорчило меня. Понимаю твои чувства, поэтому спешу прежде всего заверить тебя, что Кэтрин Кордер, которая находится в Ворствистле, – не твоя мать, хотя и моя жена.

Я намеревался открыть тебе правду после твоей свадьбы, однако не решился это сделать, не посоветовавшись с братом, ибо все это имеет к нему самое непосредственное отношение.

Мы с женой очень любили друг друга, на втором году брака у нас родилась дочь, которую мы назвали Кэтрин. Но это была не ты. Моя жена обожала нашу дочь и не расставалась с ней ни на минуту. Почти все свое время она проводила в детской, хотя у нас, разумеется, была няня – женщина опытная, с хорошими рекомендациями, заботливая и исполнительная, когда не находилась под пагубным воздействием джина.

Однажды, возвращаясь из гостей в туманный день, мы с женой заблудились на пустоши и пришли домой на два часа позже, чем рассчитывали. Нас ожидал страшный удар. Воспользовавшись нашим отсутствием, нянька предалась своей страсти к спиртному, а потом решила искупать ребенка и опустила его в ванну с кипятком. Нам оставалось утешаться тем, что смерть бедняжки была почти мгновенной.

Дорогая моя Кэтрин, ты сама скоро станешь матерью, и тебе легко представить горе, охватившее мою несчастную жену. Она не могла себе простить, что оставила ребенка на попечение няньки. Я разделял ее отчаяние, но шло время, моя скорбь утихала, ее же становилась все острее. Она продолжала оплакивать нашу дочь и винить себя в ее смерти, она металась по дому, то рыдая, то смеясь. Ее состояние начало меня беспокоить, хотя тогда я еще не подозревал, какие последствия для нее будет иметь потеря ребенка.

Я пытался утешить ее, говоря, что у нас будут еще дети, но это не помогало, требовалось более сильное средство. И тогда у твоего дяди Дика возникла идея.

Я знаю, как ты привязана к дяде Дику, как много значит для тебя его любовь. Это вполне естественно, Кэтрин, ведь вас соединяют более тесные узы, чем ты думаешь. Он – твой отец.

Мне трудно объяснить это тебе. Жаль, что Дик не может сделать это сам. Видишь ли, Дик был женат, хотя об этом мало кто знает. Его жена – твоя мать – была француженкой из Прованса. Он встретил ее в Марселе, куда ненадолго зашел их корабль, и спустя несколько недель они обвенчались. Семейная жизнь их сложилась удачно, ее омрачали лишь длительные отлучки Дика. Насколько мне известно, незадолго до твоего рождения он даже принял решение оставить морскую службу. По странному совпадению, судьба нанесла ему удар в том же году, что и мне. Твоя мать умерла при родах, и случилось это всего через два месяца после смерти нашей дочери.

Дик привез тебя к нам, считая, что тебе будет лучше в нашем доме, к тому же мы с ним надеялись, что необходимость заботиться о маленьком ребенке поможет моей жене прийти в себя. Тебя даже назвали так же, как нашу дочь...»

На несколько секунд я прервала чтение письма. Так вот, оказывается, в чем дело… Да, это все объясняет. Меня охватила радость, худшие мои опасения развеялись.

Мне показалось, что я припоминаю ее, эту женщину с безумными глазами, которая сжала меня так крепко, что я заплакала. Я подумала о человеке, которого считала своим отцом, о том, как он жил все эти долгие тоскливые годы, ни на минуту не забывая о счастье, которое он испытал с женщиной, запертой теперь в Ворствистле, снова и снова переживая тяжкие дни страданий, призывая ее – ту, прежнюю…

Меня переполняла жалость к ним обоим; я раскаивалась, что не проявляла большей терпимости, живя в их сумрачном доме с вечно опущенными жалюзи.

Я вернулась к письму.

«Дик полагал, что с нами тебе будет лучше, чем с ним. Когда твоя мать умерла, он отказался от мысли бросить море. По его словам, в море он тосковал по ней меньше, чем на берегу, что кажется мне вполне объяснимым. Поэтому ты росла в уверенности, будто твой отец – я, хотя я часто говорил Дику, что лучше было бы открыть тебе правду. Он обожал тебя и делал для тебя все, что мог. Ему непременно хотелось, чтобы ты получила образование на родине своей матери, вот почему тебя послали учиться в Дижон. Но мы выдавали тебя за мою дочь, поскольку надеялись, что так моей жене будет легче привязаться к тебе.

Если бы это помогло! Вначале мы еще питали какие-то надежды. Но потрясение ее было слишком велико, рассудок помутился, и в конце концов пребывание ее в доме стало невозможным. После ее отъезда мы поселились в Глен-Хаусе, где ничто не напоминало о прошлом и откуда было недалеко до Ворствистла...»

Как жаль, что я ничего не знала! Я смогла бы хоть немного скрасить его жизнь.

Но прошлое не вернешь, а сейчас, в этот декабрьский день, я была счастлива, с души у меня свалился тяжкий камень. Теперь остается только выяснить, кто в этом доме желает мне зла, и я возьмусь за это с таким рвением, что результат не заставит себя ждать.

Мой ребенок родится в начале весны, и я ни на минуту не разлучусь с ним. К тому времени дядя Дик – то есть, конечно, мой отец, хотя я никогда не смогу называть его так, – так вот, дядя Дик уже вернется домой.

Мой малыш будет расти, мои отношения с Саймоном пройдут положенные стадии от появления бутонов до пышного цветения.

Да, в тот день я была счастлива.

Кажется, судьба наконец решила смилостивиться надо мной, ибо на следующий день произошел инцидент, после которого мое настроение улучшилось еще больше.

Я никому не рассказала о полученном письме, хотя меня так и подмывало оповестить о его содержании всех – Рут, Люка, сэра Мэтью и тетю Сару. Но я решила с этим повременить. Свою главную роль письмо уже выполнило: избавило меня от мучительного страха. Теперь, если я проснусь и увижу в ногах кровати монаха, хладнокровие мне не изменит. Но я непременно дознаюсь, кто же играет со мной опасные шутки, благо мне больше не мешают ужасные сомнения в здравости собственного рассудка.

Будь осторожна, говорила я себе, не раскрывай свои карты – пусть о письме никто не знает.

Никто? Даже Саймон? Ему и Агари, пожалуй, можно сообщить радостное известие.

Однако погода стояла холодная, дул пронизывающий ветер, вот-вот грозил пойти снег, поэтому разумнее было не подвергать опасности свое здоровье и остаться дома. У меня возникла мысль отправить в Келли Грейндж письмо, но кто мог поручиться, что оно не будет перехвачено? Ничего, новость подождет. Тем временем я выработаю план дальнейших действий.

Мои раздумья прервала Мэри-Джейн, явившаяся ко мне в комнату в состоянии крайнего возбуждения.

– О, мадам, – выпалила она, – нашей Этти пришло время рожать! За два дня до Рождества... Мы-то думали, что уж никак не раньше Нового года.

– Наверное, ты хочешь пойти проведать ее?

– Хорошо бы, мадам... Отец только что прислал нам сказать. Мать уже пошла туда.

– Вот что, Мэри-Джейн, – ты тоже отправляйся в Келли Грейндж, вдруг сестре понадобится твоя помощь.

– Спасибо, мадам!

– Сегодня очень ветрено.

– Мне не привыкать, мадам.

– Погоди-ка...

Я открыла платяной шкаф, вытащила теплый плащ – тот самый, синий, с капюшоном, который лежал на парапете, – и надела его на Мэри-Джейн.

– Так тебя не продует, – сказала я. – Застегнись хорошенько и накинь капюшон.

– Вы так добры, мадам.

– Не хочу, чтобы ты простудилась, Мэри-Джейн.

– О, мадам, вот спасибо! – Ее благодарность была искренней. Немного помявшись, она застенчиво добавила: – Я... я так рада, мадам, что последние два дня вам стало лучше.

Я рассмеялась, продолжая застегивать пуговицы на плаще.

– Мне и правда лучше, – признала я, – много лучше. – Ну, теперь беги и можешь не торопиться обратно. Если понадобится, оставайся там до завтра.

Мэри-Джейн вернулась на закате. Она сразу пришла ко мне, вид у нее был какой-то странный.

– Этти?.. – спросила я. Она покачала головой.

– Малыш родился еще до моего прихода, мадам. Чудесная девочка, и Этти в порядке.

– Так, а что не в порядке?

– Да вот на обратном пути... Видите ли, мадам, я возвращалась через аббатство. Там я его и увидела. Господи, и напугалась же я! Уже начало смеркаться…

– Кого же ты увидела?! – вскричала я.

– Монаха, мадам. Он поглядел на меня и кивнул головой.

– О, Мэри-Джейн, это просто замечательно! Ну, и что ты сделала? Что?

– Сперва я застыла как вкопанная и просто глядела на него. У меня будто ноги отнялись, такой страх. А потом побежала что было духу. Я боялась, вдруг он пустится за мной, но он исчез.

Я обняла ее и прижала к себе.

– Мэри-Джейн, ты даже не представляешь, как это важно для меня!

Отступив на шаг, я оглядела ошеломленную девушку. Она была примерно моего роста, широкий длинный плащ совершенно скрывал фигуру и платье. Очевидно, благодаря плащу ее приняли за меня.

Я не сомневалась, что Мэри-Джейн предана мне и считает меня доброй и снисходительной хозяйкой. Она – единственный человек в этом доме, с которым меня связывает теплое, почти дружеское чувство, – Рут слишком холодна для дружбы, а тетя Сара – слишком экстравагантна. Мэри-Джейн служила мне с охотой, ибо наши отношения были более близкими, чем обычно принято между горничной и госпожой. Я решила, что могу говорить с ней откровенно.

– Мэри-Джейн, как ты думаешь, кто это был? Может, ты видела привидение?

– Говоря по чести, мадам, я ни во что такое не верю.

– Я тоже. Мне кажется, под рясой был живой человек.

– Но как он пробрался к вам в спальню, мадам?

– Именно это я и собираюсь выяснить.

– Так это он задернул полог и стащил грелку?

– Думаю, да. Мэри-Джейн, прошу тебя пока никому не говорить о том, что ты видела. Наш монах полагает, что это я сегодня на закате спешила домой через развалины. Ему и в голову не пришло, что он видел тебя. Не будем открывать ему глаза на ошибку... пока. Ты исполнишь мою просьбу?

– Можете положиться на меня, мадам.

Рождественское утро выдалось ясным и морозным. Я лежала в постели и с удовольствием разбирала почту. Одно из поздравлений пришло от человека, которого я, как и прежде, мысленно называла отцом. Он слал мне наилучшие пожелания и выражал надежду, что предыдущее его письмо не слишком меня расстроило. Настоящий мой отец также написал мне и сообщил, что рассчитывает к весне быть в Англии.

Скорее бы настала весна! Весной появится на свет мой ребенок Что еще? Не стоит забегать вперед – довольно пока и этого.

Мысли мои вернулись – впрочем, они и не уходили далеко. От этого предмета, – к необходимости разоблачить человека, пытавшегося повредить моему ребенку. Я еще раз подробно перебрала в памяти все случаи появления монаха, ибо в них лежал ключ к разгадке.

В первый раз монах вошел в мою спальню, потом выбежал в коридор и очень быстро скрылся. Чем больше я об этом думала, тем более странным казалось мне столь стремительное исчезновение. Может быть, в галерее есть тайник? Монаха видели не только в доме, но и на развалинах. Уж нет ли между Забавами и аббатством подземного хода? А что если роль монаха исполняли два человека? Например, Люк и Дамарис: она – в тот самый первый раз, дав возможность Люку появиться на лестнице в халате; он – когда мы с Дамарис шли через развалины.