Принц-странник - Кирклендские забавы

Меня охватила радость, ибо я почувствовала, что наступила минута признания, на которое он никак не мог решиться все эти дни.

– Ты до сих пор не дала согласия выйти за меня замуж, – продолжал он, – но я вижу, что не безразличен тебе, что мое общество тебе приятно. Я не ошибаюсь, Кэтрин?

Между бровями у него снова прорезались морщинки, глаза смотрели печально и недоуменно, а ведь за последнее время он, казалось, почти забыл о причине своей тайной грусти, стал весел и легкомыслен. Меня охватило желание навсегда избавить его от печалей, вылечить его от тоски, как я вылечила Пятницу от истощения.

– Разумеется, ты мне не безразличен, – подтвердила я, – нам хорошо вместе, и если ты уедешь...

– То ты будешь скучать по мне, но совсем не так, как я по тебе. Я хочу увезти тебя с собой.

– Почему?

– Ты прекрасно знаешь почему: я тебя люблю, и мне нестерпима мысль о расставании.

– Да, но... ведь есть и другая причина?

– Какая еще другая причина? – сказал он, не глядя на меня, и я поняла, что мне предстоит еще многое узнать о нем самом и его семье.

– Ты должен рассказать мне все, Габриель, – решительно заявила я.

Он придвинулся ближе и обнял меня.

– Ты права, Кэтрин. Существуют вещи, о которых ты должна знать. Без тебя я не буду счастлив, а мне... мне уже не так много осталось.

Я отпрянула от него.

– Что ты хочешь сказать?

Он сел и, глядя прямо перед собой, проговорил:

– Едва ли я проживу дольше, чем еще несколько лет. Мой смертный приговор уже подписан.

Я разозлилась, услышав, что он снова заговорил о смерти. – Пожалуйста, оставь этот драматический тон и объясни толком, в чем дело, – потребовала я.

– Все очень просто. У меня слабое сердце – это наша семейная болезнь. Мой старший брат умер совсем молодым, моя мать умерла при родах, и причиной тому послужило ее больное сердце – оно не выдержало напряжения. Я могу умереть завтра... или через год... или через пять лет. Будет просто удивительно, если мне удастся протянуть дольше.

Сердце мое дрогнуло от жалости, и Габриель, очевидно, это понял, потому что печально сказал:

– Это случится уже совсем скоро, Кэтрин.

– Не говори так, – резко оборвала его я и поднялась. Меня душило волнение. Я молча зашагала по пустоши, Габриель так же молча шел рядом. Пятница бежал впереди, время от времени с тревогой оборачиваясь и взглядом умоляя нас развеселиться.

В ту ночь я почти не спала. Меня мучили мысли о Габриеле. Теперь я поняла, отчего он казался мне таким странным, – ведь я никогда раньше не встречала человека, над которым нависла угроза близкой смерти. В ушах у меня звучал его голос: «Я могу умереть завтра... или через год... или через пять лет. Будет просто удивительно, если мне удастся протянуть дольше». Передо мной стояли его печальные глаза, в которых мне иногда удавалось зажечь радость. А ведь я могу сделать его счастливым, скрасить оставшиеся ему годы, – только я. Разве можно отвернуться от человека, который так нуждается в тебе?

Тогда я была еще слишком неопытна, чтобы разобраться в своих чувствах, но твердо знала: если Габриель уедет, я буду тосковать по нему. Он сделал мою жизнь осмысленной, заставил меня забыть скуку и мрак нашего дома; уставшая от вечного равнодушия отца и ворчания Фанни, я всем сердцем устремилась к тому, кто отнесся ко мне с любовью и восхищением.

Вероятно, я не была влюблена в него; вероятно, в основе моего чувства лежала жалость, но, так или иначе, к утру я решилась.

Оглашение состоялось в нашей деревенской церкви, после чего Габриель отправился домой сообщить новость родным, а я занялась приготовлениями к свадьбе.

Перед отъездом Габриель явился к нам официально просить моей руки, чем привел отца в крайнее замешательство. Он неуверенно напомнил Габриелю о моем юном возрасте и о кратковременности нашего знакомства, однако я предвидела подобный оборот событий и тут же решительно вмешалась, заявив, что твердо намерена выйти замуж.

Отец был обеспокоен и явно жалел, что не может посоветоваться с дядей Диком; но, как я и ожидала, в конце концов он все же согласился, заметив, что, раз уж мое желание так велико, он не станет мне препятствовать. Затем он задал обычные вопросы о состоянии Габриеля и его положении в обществе; ответы его вполне удовлетворили. Мне же впервые довелось услышать, что мой жених весьма богат.

Я тоже сожалела об отсутствии дяди Дика. Неужели его не будет на моей свадьбе? Только ему я могла бы рассказать о своих чувствах, и он помог бы мне в них лучше разобраться.

Я заикнулась было о своем желании повременить со свадьбой до возвращения дяди, однако мысль об отсрочке повергла Габриеля в такое отчаяние, что я не стала настаивать. Стремление Габриеля не упустить ни единой из оставшихся ему минут жизни глубоко меня трогало, и я не хотела ему противоречить. К тому же, отправив письмо дяде Дику, я могла только гадать, когда он его получит и получит ли вообще.

Однако я не отказала себе в удовольствии написать Дилис.

«Ты ни за что не угадаешь, что случилось. Я выхожу замуж! Раньше тебя – удивительно. Помнишь, я писала тебе о человеке, который помог мне купить у цыганки собаку? Он живет в Йоркшире, в чудном старом доме возле аббатства, и все произошло так быстро, что я даже опомниться не успела. Не уверена, люблю ли я его, но точно знаю, что была бы безутешна, если бы он уехал и мы никогда больше не увиделись. О, Дилис, я так счастлива, ведь до этого я просто умирала от скуки. Ты не представляешь, до чего уныл мой дом, да я и сама почти забыла об этом, пока жила во Франции. Он такой темный и мрачный... И дело даже не в отсутствии солнечного света, просто люди здесь ведут такую мрачную жизнь...»

Это письмо я порвала. Ну не безумие ли пытаться растолковать Дилис то, чего я сама хорошенько не понимаю? Разве можно написать ей: я выхожу за Габриеля только потому, что питаю к нему жалость и сострадание; потому, что испытываю потребность любить кого-то, кто будет принадлежать только мне; потому, что отец оттолкнул меня, не желая принять мою заботу и дать мне взамен хоть каплю нежности; потому, что я стремлюсь прочь из родного дома.

Вместо этого я отправила Дилис короткое вежливое приглашение на свадьбу.

Фанни, как обычно, излучала скептицизм. По ее мнению, нормальные люди второпях не женятся. «Поспешишь – людей насмешишь», – уверяла она и предрекала, что я «хлебну горя полной ложкой». Однако мысль о грядущих несчастьях привела ее в хорошее расположение духа, и она решила «в лепешку расшибиться», но «утереть нос» моим будущим родственникам, если они явятся на свадьбу, и с этой целью, засучив рукава, взялась за работу.

Габриель писал мне регулярно, и письма его дышали страстью, однако в них сообщалось лишь о его любви ко мне и ни слова – о реакции его семьи на нашу помолвку.

Пришел ответ от Дилис: она сожалеет, что я не известила ее о свадьбе заранее, а теперь все дни уже расписаны и она не сможет вырваться из Лондона. Мне вдруг стало ясно, что наши пути разошлись слишком далеко и настоящей дружеской близости пришел конец.

За три дня до венчания приехал Габриель и поселился в «Королевской Голове» неподалеку от Глен-Хауса.

Когда Мэри прибежала ко мне с известием, что Габриель ждет меня внизу в гостиной, я радостно поспешила туда. Габриель стоял спиной к камину, не сводя глаз с двери. Завидев меня, он бросился мне навстречу, и мы обнялись. Он был взволнован, но весел, с его лица исчезла тревога, и оно выглядело совсем юным.

Я нежно поцеловала его.

– Какой материнский поцелуй, – пробормотан он. Он нашел точное слово для определения моих чувств: мне хотелось опекать его, укрывать от забот и волнений. Моему чувству недоставало страсти, но это меня не слишком волновало, ибо в то время я имела о страсти весьма смутное представление. И все же я действительно любила его и знала, что даже такой любви ему достаточно.

Я высвободилась из объятий Габриеля и усадила его на кушетку. Мне не терпелось узнать, как отнеслись его родные к неожиданному известию и кто из них приедет на свадьбу.

– Видишь ли, – медленно проговорил он, – мой отец слишком дряхл для такого долгого путешествия. А что касается остальных... – Он пожал плечами.

– Габриель! – не веря своим ушам, вскричала я. – Ты хочешь сказать, что они не приедут?

Он смутился, между бровей появилась знакомая морщина.

– Дорогая, какое это имеет значение? Ведь это не их свадьба, а наша.

– Но совсем не приехать! Они что, против нашего брака?

– Конечно, они не против. Но разве сама церемония так уж важна? Послушай, Кэтрин, главное – что я с тобой и что мы будем счастливы.

Мне было невыносимо видеть выражение грусти на его лице, и я постаралась скрыть свое разочарование. Значит, никого из его родственников на свадьбе не будет... Это в высшей степени необычно; впрочем, нашу помолвку и свадьбу ни с какой точки зрения обычными не назовешь.

Кто-то нетерпеливо поскребся в дверь, – это Пятница проведал о приезде Габриеля и примчался увидеть его. Я открыла дверь, и Пятница со всех ног бросился к Габриелю. Я задумчиво взглянула на них: Габриель смеялся, а Пятница пытался лизнуть его в лицо.

Что ж, сказала я себе, едва ли я вправе ожидать, что родные Габриеля будут соблюдать общепринятые нормы приличия, если сам он этого не делает. Пожалуй, хорошо, что Дилис отклонила мое приглашение.

«Стало быть, решили, что ты недостаточно хороша для них», – таков был вердикт Фанни. Не желая показывать ей своих переживаний, я только пожала плечами. После свадьбы мы с Габриелем проведем неделю в Скарборо, а потом отправимся в Кирклендские Забавы, и там уж я на месте разберусь, как относится ко мне его семья; а пока придется набраться терпения.

И вот солнечным июньским днем, спустя два месяца после первой встречи, мы с Габриелем обвенчались в нашей деревенской церкви. К алтарю меня вел отец. На мне было белое платье, спешно сшитое местной портнихой, белая фата и венок из флердоранжа. На последовавшем за венчанием скромном свадебном приеме были лишь викарий, доктор и их жены.

Сразу после тоста за здоровье новобрачных мыс Габриелем распрощались с нашими немногочисленными гостями и уехали на станцию, чтобы поспеть на поезд.

Только оставшись наедине с Габриелем в куле первого класса, я ощутила себя новобрачной. Поспешность и неожиданность нашей свадьбы, отсутствие на ней родных жениха придавали ей какую-то нереальность, но теперь, когда мы были вдвоем, я успокоилась и пришла в себя.

Габриель держал меня за руку, и на его лице сияла лучезарная улыбка. Никогда еще я не видела его таким умиротворенным, и мне стало ясно: он обрел то, чего ему всегда недоставало, – душевный покой. Пятница, конечно же, был с нами, ибо мы и помыслить не могли о разлуке с ним. Я заранее приобрела для него дорожную корзину крупного плетения, чтобы он мог видеть нас в дыры между прутьями, и долго втолковывала ему, что он будет заперт в ней совсем недолго. У меня вообще вошло в привычку беседовать с Пятницей и все ему объяснять, что вызывало на губах Фанни обычную кривую усмешку. Она говорила, что я «совсем свихнулась», раз говорю с собакой.

Мы благополучно доехали до Скарборо и поселились в гостинице.

В первые дни нашего медового месяца моя привязанность к Габриелю усилилась, ибо я почувствовала, как отчаянно он нуждается во мне, в моей способности спасать его от приступов тоски, которые то и дело на него накатывали; я испытывала настоящее блаженство от сознания своей нужности и, боюсь, принимала это чувство за любовь.

Погода стояла восхитительная, теплая и ясная. Мы много гуляли – втроем, ибо Пятница не отходил от нас ни на шаг. Мы обошли живописное побережье от Бухты Робин Гуда до Флэмборо Хед; мы любовались прелестными заливчиками, величественными скалами и уютными бухточками; мы оба любили пешие прогулки и часто их совершали, но иногда для разнообразия нанимали лошадей и катались верхом, сравнивая местные пейзажи с привычными видами западного райдинга[2]. В тех местах на побережье можно увидеть полуразрушенные стены старинных замков, а однажды мы наткнулись на руины древнего аббатства.

Габриелю нравилось осматривать развалины; однако вскоре я поняла, что его интерес к ним носит мрачный, болезненный характер, – впервые со дня нашей свадьбы я заметила на его лице признаки задумчивой печали, которую надеялась победить. Даже от Пятницы не ускользнула эта перемена в настроении Габриеля. Однажды, обследуя руины очередного аббатства, я увидела, как Пятница потерся головой о ногу Габриеля и умоляюще взглянул на него, словно говоря: мы же все вместе, а значит, должны быть счастливы.

И тут я почувствовала первые уколы беспокойства.

– Габриель, это аббатство напоминает тебе Кирклендское? – полюбопытствовала я.

– Все древние развалины похожи друг на друга, – последовал небрежный ответ.

Однако мое беспокойство не улеглось. Я не сомневалась. Габриеля что-то тревожит, и это что-то имеет отношение к Кирклендскому аббатству и к Забавам.

Я выпалила:

– Но я же вижу, что это напоминание тебе неприятно! Габриель обнял меня, отчаянно пытаясь справиться с нахлынувшим унынием. Я быстро сменила тему.

– Похоже, собирается дождь. Может, вернемся в гостиницу? На лице Габриеля отразилось облегчение – он был рад, что я прекратила задавать вопросы, на которые ему не хотелось отвечать прямо. Скоро наступит день, подумалось мне, когда я ступлю на порог своего нового дома. Там я отыщу разгадку странного поведения моего мужа и уж тогда уничтожу все препятствия, мешающие ему быть счастливым, и ничто не будет омрачать нашей жизни.

2

Свадебное путешествие закончилось. В последний день мы оба слегка нервничали. Габриель погрузился в молчание, и это меня раздражало. Мне было непонятно, отчего он то весел как жаворонок, а то мрачен как туча. Должно быть, меня страшила предстоящая встреча с Роквеллами, хотя я и не признавалась себе в этом. Наше напряжение передалось Пятнице, и он притих.

– Посмотри, он говорит нам ничего не страшно – ведь нас теперь трое, – сказала я Габриелю; но мое замечание его не развеселило.

Дорога через северный райдинг была долгой, так как нам пришлось сделать пересадку, и в Кейли мы приехали только к вечеру.

На станции нас ждал экипаж – довольно внушительный, и мне показалось, что, увидев меня, кучер изумился. Неужели он не знал о женитьбе Габриеля? Иначе как объяснить его удивление?

Габриель помог мне сесть в экипаж, кучер тем временем укладывал наши чемоданы, то и дело украдкой на меня поглядывая.

Мне никогда не забыть той поездки. Она заняла более часа, и, прежде чем мы достигли цели нашего путешествия, начали сгущаться сумерки, так что мой новый дом впервые предстал передо мной в полумраке.

Сперва вдоль дороги тянулась вересковая пустошь, дикая и жутковатая в вечернем освещении, однако она была похожа на мои родные места вокруг Глен-Хауса и не навеяла на меня мрачных мыслей. Хотя стоял июнь, воздух был свежим, и знакомый запах торфяников придал мне бодрости. Мне представилось, как мы с Габриелем будем кататься здесь верхом. Но вот дорога пошла под уклон, и окрестности стали более уютными и обжитыми, – должно быть, мы подъезжали к деревушке Киркленд Морсайд, от которой недалеко и до Кирклендских Забав.

Растительность здесь была сочной и зеленой, то и дело попадались дома, фермы и обработанные поля.

Наклонившись ко мне, Габриель произнес:

– Будь сейчас светло, ты могла бы увидеть Келли Грейндж – усадьбу моего кузена Саймона Редверза. Я рассказывал тебе о нем?

– Да, – ответила я, – рассказывал.

Я изо всех сил напрягла зрение, и, кажется, мне удалось разглядеть далеко справа очертания дома.

Мы переехали через мост – и тут я в первый раз увидела аббатство. Передо мной возвышалась квадратная башня, внешние стены которой полностью сохранились. На расстоянии трудно было поверить, что это всего лишь пустая оболочка. Она была величественной, но грозной, и меня охватил безотчетный страх, – а может, мне просто передалось настроение мужа.

Проехав по аллее, обсаженной кряжистыми дубами, мы как-то вдруг выехали на открытое пространство и оказались перед домом.

Дом был так красив, что у меня захватило дыхание. Первое, что поразило меня, – это его размеры. Он был огромен. Первоначальная тюдорианская[3] постройка в последующие века, очевидно, неоднократно перестраивалась. Карнизы и средники окон были украшены причудливой резьбой: чертями и ангелами, вилами и арфами, завитушками и тюдорианскими розами. Словом, настоящий баронский замок. Каким же маленьким, должно быть, казался Габриелю Глен-Хаус!

Дюжина каменных ступеней, стертых в центре, поднималась к массивному портику, также отделанному резьбой. Тяжелая дубовая дверь с коваными железными украшениями открылась, и я увидела первого члена своей новой семьи.

Это была женщина лет сорока, и ее сходство с Габриелем подсказало мне, что передо мной его сестра Рут Грантли. Несколько секунд она молча смотрела на меня холодным и оценивающим взглядом, потом сказала с деланной приветливостью:

– О, добро пожаловать! Надеюсь, вы извините наше удивление, – мы узнали обо всем только сегодня утром. Габриель, ну как ты мог? Почему ты скрыл от нас такую новость?

Она взяла меня за руки и улыбнулась – вернее, оскалила зубы. Как и Габриель, она была блондинкой, но еще более светлой, с почти бесцветными ресницами. Во всем ее облике сквозила ледяная холодность.

– Пойдемте в дом, – пригласила она. – Боюсь, однако, что ваш приезд застал нас врасплох, и мы не успели к нему подготовиться. Все это так неожиданно.

– Могу себе представить, – отозвалась я и озадаченно взглянула на Габриеля. Почему он не сообщил им о нашей свадьбе?

Мы вошли в холл, где в огромном камине ярко пылал огонь, и я была поражена царившей в доме атмосферой старины – атмосферой, которая тщательно сохранялась и поддерживалась. Стены были увешаны гобеленами, изготовленными не одно столетие назад. Длинный стол в центре холла был уставлен медной и оловянной утварью. Я огляделась вокруг.

– Ну, как вам здесь нравится? – осведомилась Рут.

– О, я просто в восторге!

Мои слова были ей приятны, и лицо ее немного смягчилось. Она повернулась к Габриелю.

– Габриель, к чему вся эта таинственность? Почему ты держал нас в неведении до сегодняшнего утра?

– Хотел сделать вам сюрприз, – объяснил Габриель. – Кэтрин, ты, наверное, устала. Тебе лучше подняться в нашу комнату.

– Конечно, – вмешалась Рут. – А потом познакомиться с нашей семьей. Уверяю вас, всем не терпится вас увидеть.

Ее глаза блеснули, несколько выпирающие зубы снова обнажились. Пятница неожиданно гавкнул.

– Ах, это ваша собака? Значит, вы любите животных, Кэтрин?

– О да, очень. Я уверена, что и вы полюбите Пятницу. Высоко, под самым потолком, что-то мелькнуло, и я подняла глаза к галерее.

– Это галерея менестрелей, – сообщил Габриель. – Во время балов мы размещаем там оркестр.

– Мы привержены старинным традициям, Кэтрин, – заметила Рут, – боюсь, мы покажемся вам чересчур старомодными.

– Напротив, думаю, старинные традиции мне очень понравятся.

– Надеюсь.

В ее голосе мне почудилась ирония, словно она сомневалась в том, что я смогу понять и оценить древние традиции столь замечательного семейства.

Холодный прием, оказанный нам миссис Грантли, усилил мои недобрые предчувствия, и у меня возникли подозрения, что Габриель имел веские основания скрыть наш брак от своей семьи.

Появился лакей и спросил, куда отнести багаж.

– В мою комнату, Уильям, – распорядился Габриель.

– Слушаю, хозяин.

Лакей взгромоздил мой чемодан на плечо и затопал вверх по лестнице. Мы с Габриелем последовали за ним. Рут замыкала шествие, и я чувствовала спиной ее оценивающий взгляд. Никогда еще я не была так благодарна дяде Дику! Элегантный дорожный костюм из темно-синего габардина придавал мне уверенности в себе.

Первый лестничный пролет заканчивался площадкой, на которую выходила дверь.

– Это вход на галерею менестрелей, – объяснил Габриель. Я надеялась, что он распахнет дверь и я смогу увидеть, кто за ней скрывается, – ведь я определенно заметила на галерее какое-то движение, и мне было любопытно, кто же из обитателей дома предпочел наблюдать за мной из укрытия вместо того, чтобы спуститься вниз и поздороваться.

Широкая лестница была очень красива, но свет масляных ламп плохо разгонял тьму и отбрасывал на стены зловещие тени. Меня охватило неприятное чувство, будто все Роквеллы, жившие в этом доме за последние триста лет, с неодобрением глядели на девицу, которую Габриель ввел в семью, не спросив согласия родных.

– Я обитаю на самом верху, – сказал мне Габриель, – так что подниматься придется долго.

– Может, теперь, когда ты женат, тебе стоит занять другие комнаты? – предложила Рут за моей спиной.

– Ни в коем случае, – разумеется, если Кэтрин не станет возражать.

– Думаю, что не стану.

– Но если комнаты Габриеля вам не понравятся – выбирайте любые другие, дом большой.

На площадке третьего этажа нам встретился юноша. Он был высок, строен и очень похож на Рут.

– Они приехали, мама? – закричал он. – Как она... – Тут он заметил нас и умолк, нисколько, впрочем, не смутившись, потом засмеялся над своей оплошностью и с любопытством взглянул на меня.

– Это Люк – мой племянник, – представил его Габриель.

– Мой сын, – пробормотала Рут.

– Очень рада, – сказала я и протянула руку.

Юноша взял мою руку и склонился над ней, так что длинная прядь светлых волос упала ему на лицо.

– В таком случае радость взаимна, – слегка нараспев отозвался он. – Когда в семье кто-то женится – это страшно забавно.

Его сходство с Рут, а значит, и с Габриелем, было поразительным. Те же аристократические черты, те же удивительно светлые волосы, та же бледная кожа и тот же лениво-болезненный вид.

– Как вам нравится наш дом? – с интересом спросил Люк.

– Она провела в доме не больше десяти минут и почти ничего не видела, к тому же сейчас темно, – напомнила ему мать.

– Завтра я поведу вас на экскурсию, – пообещал он.

Я поблагодарила, и он с вежливым поклоном посторонился. Но, пропустив нас вперед, он также примкнул к процессии и поднялся на четвертый этаж, где располагались комнаты Габриеля.

Мы вошли в круговую галерею, и ощущение, что за нами наблюдают, стало еще сильней, ибо здесь висели фамильные портреты, изображавшие предков Габриеля в натуральную величину. Галерея освещалась тремя лампами из розового кварца, и в их дрожащем мерцании фигуры на портретах выглядели живыми.

– Вот мы и пришли, – сказал Габриель и сжал мою руку.

Из корзины раздалось поскуливание – это Пятница напоминал мне о своем присутствии. Ему всегда передавалось мое настроение, и я осознала, что чувствую себя пленницей во враждебном окружении. Ничего, подбодрила я себя, это просто сумерки. Утром все покажется не таким мрачным. В этих старинных домах всегда жутковатая атмосфера, по вечерам из всех углов выползают тени и наводят ужас на людей с чересчур живым воображением. К тому же мое положение несколько необычно: я – будущая хозяйка дома, но еще три дня назад никто здесь даже не подозревал о моем существовании. Неудивительно, что меня встретили без восторга.

Я взяла себя в руки, повернулась спиной к портретам и последовала за Габриелем. Повернув направо, мы оказались в коридоре и, пройдя по нему, остановились перед дверью, которую Габриель распахнул передо мной. Я восхищенно ахнула – комната была прелестна. Тяжелые красные камчатные шторы закрывали окна; в большом открытом камине пылал огонь, на резной каминной полке из белого мрамора горели свечи в блестящих серебряных подсвечниках, заливая комнату мягким светом. Кровать с четырьмя столбиками и пологом в тон шторам, комод, кресла со спинками, обтянутыми красно-золотым гобеленом, красные ковры с золотистым узором – все это создавало ощущение тепла и уюта. На столе стояла ваза с красными розами.

Взглянув на розы, Габриель залился румянцем и проговорил:

– Спасибо, Рут.

– К сожалению, у меня было слишком мало времени.

– Какая чудесная комната, – заметила я. Рут кивнула.

– Жаль, что сейчас вы не можете полюбоваться видом из окна.

– Она полюбуется через час, – вставил Габриель, – когда взойдет луна.

Мои страхи стали понемногу улетучиваться.

– Ну, теперь я вас оставлю, – сказала Рут. – Горячую воду вам принесут. Вы будете готовы к обеду через три четверти часа?

Я заверила, что будем, после чего они с Люком удалились. Оставшись вдвоем, мы с Габриелем молча уставились друг на друга. Потом Габриель проговорил:

– Что с тобой, Кэтрин? Тебе здесь не нравится?

– Все так величественно... Я просто не ожидала – забормотала было я, но не выдержала и обиженно воскликнула: – Объясни мне, ради Бога, почему ты не сообщил им о своей женитьбе!

Он покраснел и смутился, но я была намерена докопаться до правды.

– Видишь ли, я не хотел устраивать суеты и шумихи…

– Суеты и шумихи... – прервала его я. – Но ты же специально поехал домой, чтобы известить своих родных о свадьбе!

– Поехал…

– И что же тебе помешало это сделать?

– С их стороны могли быть возражения. Я хотел избежать ссоры.

– Ты боялся, что они не сочтут меня достойной войти в вашу семью? – Я знала, что глаза мои сверкают; меня охватили злость и отчаяние. Каким же разочарованием обернулся мой первый день в новом доме! Обида на Габриеля смешивалась в моей душе с глубоким унынием, я понимала: раз уж Габриель почел за лучшее скрывать наш брак, пока тот не стал fait accompli[4], мои отношения с новыми родственниками едва ли будут безоблачными.

– Господи, конечно нет! – воскликнул Габриель и взял меня за плечи, однако я раздраженно вырвалась. – Они полюбят тебя... когда узнают получше. Просто они не терпят перемен и настороженно относятся к чужакам. Так бывает во всех семьях.

– Не во всех! – отрезала я. – Их негодование легко понять, ведь я свалилась им буквально как снег на голову. Представляю себе их чувства.

– Ты не все знаешь, Кэтрин...

– Тогда просвети меня! Объясни, в чем дело. К чему такая таинственность?

Он расстроенно взглянул на меня.

– Никакой таинственности. Просто я им ничего не сказал, чтобы избежать суеты и осложнений. Чтобы поскорей обвенчаться с тобой и насладиться оставшимися мне днями.

Когда он говорил так, мой гнев испарялся. Меня переполняли нежность и желание избавить его от непонятного мне страха – возможно, то был страх смерти. Под влиянием этого желания я и вышла за него замуж. Я смутно догадывалась, что он боится чего-то в этом доме и нуждается в союзнике. Теперь я уже была в этом твердо уверена, ибо его арах начал передаваться и мне, а ведь я провела под крышей Забав менее получаса.

– Пятница все еще в корзине, – заметила я.

– Сейчас я его выпущу.

Габриель открыл корзину, и Пятница выскочил из нее, радостным лаем приветствуя свободу. В эту минуту раздался стук, и я резко обернулась, ибо стучали не в ту дверь, через которую мы вошли. Только сейчас я заметила, что в комнате две двери.

Голос с характерным йоркширским выговором произнес:

– Горячая вода, хозяин.

Дверь захлопнулась прежде, чем я успела разглядеть обладателя голоса.

– Это бывшая туалетная комната, – пояснил Габриель, указывая на дверь. – Я использую ее как ванную. Очень удобно. Только надо запирать обе двери, когда раздеваешься, чтобы случайно не вошел кто-нибудь из слуг.

Он прицепил поводок к ошейнику Пятницы со словами:

– Ты ведь не хочешь потеряться в первый же вечер, приятель.

Когда Габриель ушел, я отправилась в бывшую туалетную. Там я обнаружила сидячую ванну, ведро горячей воды, мыло и полотенца. Большое зеркало в узорной золоченой раме висело на стене, в двух золоченых подсвечниках горели свечи.

Я взглянула на себя в зеркало. Глаза были еще зеленее обычного и не желали рассматривать мое отражение, а заглядывали мне за плечо, с опаской озирая темные углы комнаты. Старинные дома, наполненные сумраком… Может, в них и правда бродят духи умерших? Нет, такие глупые мысли не должны приходить в голову рассудительной молодой йоркширской даме. Раздевшись, я принялась смывать с себя дорожную пыль. Завтра при свете дня я посмеюсь над своими фантазиями.

В тот вечер мы обедали в нарядной столовой на втором этаже. Габриель объяснил мне, что в торжественных случаях обед подают в холле, как в старину. «Стол, который там стоит, ровесник дома, – сказал он. – Но обычно мы едим в маленькой столовой – это удобнее».

Впрочем, по меркам Глен-Хауса «маленькая» столовая оказалась довольно большой. Шторы были задернуты, на столе стояли свечи. Похоже, жизнь в доме подчинялась строгому этикету.

За обедом я наконец увидела всю семью Роквеллов. Кроме Рут и Люка, с которыми я уже встречалась, здесь были сэр Мэтью Роквелл, отец Габриеля, и мисс Сара Роквелл – его тетка; обоим уже явно перевалило за восемьдесят.

Сэр Мэтью приветствовал меня с нескрываемым удовольствием. Он был высок, хотя и сутул, с густой гривой седых волос; лицо покрывал багровый румянец явно болезненного происхождения; голубые глаза, тонувшие в складках век, были блестящими и озорными.

– Габриелю повезло, вы просто очаровательны, – сказал он.

Несомненно, это был всего лишь комплимент: едва ли я могу показаться очаровательной даже глубокому старику. Он задержал мою руку в своей, а потом припал к ней долгим поцелуем. Судя по всему, сэр Мэтью с возрастом не утратил галантности – он производил впечатление человека, пожившего в свое удовольствие и надеющегося, что молодые члены семьи последуют его примеру.