Я часто вспоминаю Деверела Смита, и мне кажется, что он был так уверен в себе, потому что мнил себя существом высшего порядка, воображал, будто он сильнее, умнее и гораздо дальновиднее других. Он и мысли не допускал, что может потерпеть поражение. Считая, что жизнь к нему несправедлива, он вознамерился эту несправедливость исправить. Он не сомневался, что является сыном сэра Мэтью, и потому «Услады» должны принадлежать ему, и только ему. Пусть Габриэль был законным сыном, себя доктор Смит считал старшим. Так он, по всей видимости, рассуждал и убрал Габриэля с дороги.

Как это случилось, так и осталось неизвестным. То ли Смит зазвал Габриэля на балкон, то ли тот сам туда вышел и встретил там смерть — все это загадка, которую уже не разгадать. Но ясно, почему доктор его убил: чтобы наследником стал Люк. Тому предстояло жениться на Дамарис, а уж тогда у доктора были б все возможности воцариться в «Усладах». Ему не составило бы труда сделаться хозяином «Услад» — хитростью и коварством он использовал бы слабые стороны его обитателей и постепенно прибрал всех к рукам.

Повелевать всеми было его страстью. Много позже Руфь призналась, что доктору удалось пронюхать ее секрет. Дело в том, что после смерти мужа у нее был роман. И если бы о нем узнали в округе, разразился бы страшный скандал. Доктор не сказал ей: «Я выдам вас, если вы не будете меня поддерживать», но всячески давал понять, что ему известна ее тайна и что в обмен на свое молчание он рассчитывает на поддержку Руфи и хотя бы на видимость дружеского расположения. Понемногу он вынудил Руфь содействовать ему, и она приветствовала его частые визиты в «Услады» и при всяком удобном случае превозносила его достоинства.

Возможно, Деверелу Смиту удалось раздобыть какие-то компрометирующие сведения и о сэре Мэтью. Во всяком случае, он не сомневался, что ни Руфь, ни сэр Мэтью не станут противиться женитьбе Люка на Дамарис.

Я не раз задумывалась над тем, что сталось бы с семейством Рокуэлл, если бы не вмешательство Саймона. Меня убрали бы с дороги. Даже сейчас я предпочитаю не думать, какая участь была мне уготована. А здесь, в «Усладах», правил бы он — Деверел Смит, мягко и спокойно держал бы всех мертвой хваткой.

Однако этому не суждено было сбыться! Что же творилось в душе у доктора Смита, когда все, что он так тщательно подготовил, рухнуло? Рухнуло только потому, что в его планы вмешался сильный и смелый человек, вставший ему поперек дороги.

Как доктор должен был ненавидеть Саймона! Но и Саймон был не из тех, кто платит добром за зло. Он не пощадил бы доктора, и тот понимал это. Стоя в воротах Уорстуистла, доктор не мог не признать, что впервые в жизни ему встретился противник, превосходящий его силами.

И доктор предпочел смерть — столь же драматичную, как и жизнь, которую он прожил. Пока Саймон, прискакавший в Уорстуистл на самой быстрой из своих лошадей, устраивал меня в экипаже доктора, чтобы отвезти в «Келли Грейндж», Деверел Смит уже спешил в «Услады».

Там он сразу поднялся на верхний этаж восточного крыла и вышел на балкон, единственный, на котором еще никто из Рокуэллов не искал смерти. Он бросился вниз, словно желая этим последним отчаянным поступком доказать, как пытался доказать при жизни, что он тоже Рокуэлл и «Услады» значат для него ничуть не меньше, чем для тех, кто носит эту фамилию и прожил в этих стенах всю жизнь.

Что остается добавить? Дамарис и миссис Смит, а ее здоровье после смерти мужа значительно улучшилось, уехали. Как я слышала, Дамарис сделала в Лондоне блестящую партию. Люк поступил в Оксфорд, увяз в долгах и оказался замешан в какую-то скандальную историю с молодой женщиной. Правда, сэр Мэтью, прошедший в свое время через подобные злоключения, считает, что это — болезнь роста, без этого не повзрослеешь. Изменилась и Руфь. Мы с ней, конечно, никогда не сможем быть настоящими друзьями. Но она стала относиться ко мне гораздо теплее и мучается угрызениями совести оттого, что так послушно повиновалась доктору Смиту в его жестокой игре. Хотя и не подозревала, какие цели он преследует. Тетушка Сара остается мне верным другом, каким была всегда. Она радостно сообщила, что закончила вышивать свою картину. Я тоже изображена на ней вместе с Габриэлем и Пятницей, но не в темнице, как задумывалось поначалу, а у себя в комнате, в «Усладах». Оказывается, Сара хотела предупредить меня о надвигающейся опасности, но не понимала, что монах и доктор — одно лицо, и потому была в замешательстве. Она себя не помнила от радости, когда угроза миновала, и с не меньшим нетерпением, чем я, ждала появления на свет моего ребенка.

Какой это был замечательный день, когда родился маленький Габриэль и стало ясно, что он выживет, а я скоро оправлюсь после родов! Они оказались довольно тяжелыми из-за волнений, выпавших на мою долю. Помню, какое блаженство я испытывала, лежа с новорожденным сыном на руках! Наверное, это — высшее счастье, дарованное женщинам. Все считали своим долгом навестить меня. А потом появился и Саймон.

Уже до этого он рассказал мне, что давно начал подозревать доктора, а после смерти Смита обнаружил вход в тайник со стороны аббатства. Мы с Мэри Джейн не заметили его в то рождественское утро по чистой случайности. Если бы камни, которые в огорчении пнула ногой Мэри Джейн, сдвинулись с места, мы увидели бы под ними ступени, ведущие в подвал, где Мэри Джейн нашла рясу. Впоследствии мы узнали, что тайный ход, соединяющий «Услады» с подвалами аббатства, был проложен, когда строили дом. Слишком соблазнительной казалась возможность соединить «Услады» с таким великолепным тайным убежищем на случай какой-нибудь неожиданности.

Через много лет, обследуя все эти ходы, я наткнулась на нишу, прикрытую грудой камней, а когда отодвинула камни, поняла, что передо мной могила Пятницы. Видимо, доктор Смит отравил его, а потом спрятал здесь. Но теперь от верного Пятницы остались одни косточки.

Саймон довольно давно догадался, что доктором двигало стремление не дать моему ребенку родиться живым, — тогда ничто не помешало бы Люку стать хозяином «Услад» и жениться на Дамарис.

— Вот по этой-то причине, — объяснил мне Саймон, — я и начал уделять ей внимание. Я видел, что она не слишком-то увлечена Люком, скорее притворяется увлеченной, и подумал: «Интересно, как поведет себя отец, если за ней начнет ухаживать кто-то еще?»

— Ну что ж, эта причина не хуже другой, — заметила я.

— Какой другой? — вскинулся Саймон.

— Да той, что такую красавицу, как она, вряд ли еще встретишь.

Саймон расплылся от удовольствия, и теперь, когда я так хорошо его знаю, я понимаю, что ему гораздо приятнее была моя ревность, чем чары Дамарис. Когда он надолго остановил взгляд на моем сыне, я уловила сожаление, омрачившее его лицо, и спросила:

— Что с вами, Саймон? Почему вы так на него смотрите?

И он, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Великолепный парнишка. Но у него есть один недостаток.

— Какой?

— Ему следовало быть моим.

Так он сделал мне предложение, и потому-то, лежа в кровати с сыном, жадно чмокающим грудь, я испытала счастливейшие минуты в моей жизни.

Всю ту весну и лето мы с Саймоном строили планы. Мой маленький Габриэль был наследником «Услад», а значит, ему надлежало расти и в «Усладах», и в «Келли Грейндж», так что надо было думать, как объединить оба поместья.

Вернулся наконец дядя Дик, и как радостно было наслаждаться нашим прояснившимся теперь столь близким родством.

На следующее Рождество я венчалась с Саймоном, и к алтарю меня вел дядя Дик. А шагая от алтаря уже об руку с Саймоном, я думала: «Вот и завершается начальный этап моей жизни» — и гадала, что ждет нас в будущем, какие бури прогремят над нами. Ведь характеры у нас обоих слишком независимы. Вряд ли наш союз будет безоблачным. Чересчур мы упрямы и неуступчивы.

Однако когда за стенами церкви нас встретило яркое рождественское солнце, настроение у меня изменилось. Я поняла, что бояться нечего. Ведь мы любим друг друга, а любовь побеждает все страхи и сомнения.

Примечания