Принц-странник - Кирклендские услады

— О чем вы говорите?

— Вы считаете, я могу поверить в эти россказни, будто он убил себя из-за того, что у него слабое сердце? Да он знал о своем больном сердце много лет! Почему же наложил на себя руки после женитьбы? Почему? Должна быть какая-то причина. Причина есть всегда. Раз это случилось так скоро после свадьбы, значит, его смерть как-то с этим связана. Я видел, что он думал о вас. Представляю, как повлияло на него разочарование.

— Разочарование? Что вы имеете в виду?

— Вам лучше знать. Габриэль был крайне чувствителен. Если он обнаружил, что вы вышли за него не по любви… он мог решить, что жить больше не стоит и…

— Это чудовищно! Кажется, вы считаете, будто он нашел меня в трущобах и вытащил из грязи! Ошибаетесь! Выходя за него, я понятия не имела ни об этом драгоценном доме, ни о титуле его отца. Он мне ничего не говорил.

— Так почему же вы вышли за него? Не по любви же? — Внезапно он схватил меня за плечи и приблизил ко мне свое лицо. — Вы же не любили Габриэля. Ведь это так? Отвечайте! — Он слегка встряхнул меня.

Я пришла в ярость от этой наглости, от его уверенности в собственной правоте:

— Да как вы смеете? Немедленно отпустите меня!

Он подчинился и снова рассмеялся.

— По крайней мере, я стряхнул с вас вашу невозмутимость, — сказал он и добавил: — Нет, вы никогда не любили Габриэля.

— Знаете, — ответила я резко, — вероятно, вы мало знакомы с этим чувством. Люди, влюбленные в себя до такой степени, как вы, вряд ли способны понять, как могут любить другие.

Я повернулась и пошла прочь, вглядываясь под ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь предательский камень. Саймон не сделал попытки пойти за мной, за что я была ему благодарна. Меня трясло от ярости.

Значит, он полагает, будто я вышла за Габриэля ради денег и титула, который со временем должен был стать моим. И что еще хуже, он считает, что Габриэль это понял и потому покончил с собой. Выходит, в глазах Саймона я не только охотница за чужими состояниями, но еще и убийца!

Выйдя из развалин, я поспешила домой.

«Почему я вышла за Габриэля?» Я сама беспрестанно задавала себе этот вопрос. Нет, это не была любовь. Пожалуй, я стала его женой из жалости… а может быть, еще и потому, что хотела вырваться из мрачного Глен-Хаус.

Пока я шагала по дороге, мне больше всего хотелось одного: скорее покончить с этим этапом моей жизни, расстаться навсегда с аббатством, с «Усладами», со всем семейством Рокуэлл. Меня подтолкнул к этому решению Саймон Редверз. Но кто знает, может быть, он заронил подозрение в души других членов семьи и они поверили ему?

Войдя в дом, я увидела Руфь. Она пришла из сада, в руках у нее была корзина алых роз, при виде которых я вспомнила те, что она поставила в нашу с Габриэлем комнату, когда мы вернулись из свадебного путешествия. Как радовался Габриэль, когда их увидел! У меня перед глазами возникло его бледное, тонкое лицо, вдруг вспыхнувшее от удовольствия, и гнусные обвинения Саймона Редверза показались мне еще нестерпимей.

— Руфь, — сказала я, поддавшись внезапному порыву. — Руфь, я все думала о своем будущем. По-моему, мне едва ли следует дольше оставаться у вас…

Она наклонила голову, но смотрела на розы, а не на меня.

— Поэтому, — продолжала я, — я вернусь к отцу и там решу, что делать дальше.

— Но вы знаете — здесь тоже ваш дом. Так что если захотите, всегда можете жить у нас.

— Да, я знаю. Но тут все связано с такими тяжелыми воспоминаниями.

Она прикрыла ладонью мою руку:

— Нам всем тяжело, но я вас понимаю. Не успели вы сюда приехать, как сразу стряслось это несчастье. Конечно, решать вам.

Я вспомнила издевательский взгляд Саймона и чуть не задохнулась от гнева.

— Я уже решила, — ответила я. — Сегодня же напишу отцу, что возвращаюсь. А к концу недели, вероятно, уеду.

На станции меня встречал Джемми Белл. И пока мы ехали в Глен-Хаус по узким дорогам и передо мной открывались наши пустоши, я готова была поверить, будто просто задремала по пути домой из школы и все случившееся со мной — лишь сон.

Все было как в прошлый раз. Джемми повернул коляску в конюшню, а мне навстречу вышла Фанни.

— Все такая же худющая, как щепка, — приветствовала она меня и поджала губы, довольная, что ее опасения сбылись. Я догадалась, что она думает: «Так я и знала! Ничего путного из этой затеи не выйдет».

Отец был в холле. Он обнял меня немного ласковей, чем обычно.

— Бедное дитя, — проговорил он. — Как это ужасно для тебя. — Потом, взяв меня за плечи, отстранился, чтобы получше разглядеть, как я выгляжу. Я увидела в его глазах сочувствие и впервые ощутила, что нас связывает родство. — Теперь ты дома, — продолжал он. — Мы о тебе позаботимся.

— Спасибо.

— Я положила вам грелку в постель, — вмешалась Фанни. — Последнее время у нас туманы.

Тут я поняла, что мне оказывают необычайно теплый прием. Поднявшись к себе в комнату, я остановилась у окна, посмотрела на вересковую пустошь, и меня охватила горечь от воспоминаний о Габриэле и Пятнице. С чего я взяла, что в Глен-Хаус мне будет легче забыть их, чем в «Кирклендских усладах»?

Я снова окунулась в привычную жизнь. Встречалась за столом с отцом, и мы с трудом подыскивали тему для разговора. Он редко заводил речь о Габриэле, решив, как я догадывалась, не касаться больных вопросов. И, вставая из-за стола, мы оба вздыхали с облегчением.

Через две недели после моего возвращения отец снова куда-то уехал и вернулся, как всегда, подавленный. Мне стало ясно, что я не смогу выдержать жизнь в нашем доме. Я ездила верхом, ходила на прогулки и однажды отважилась даже проведать место, где впервые увидела Пятницу и встретила Габриэля. Но воспоминания были настолько тяжелы, что я решила больше даже не ездить в ту сторону. Если я хочу когда-нибудь обрести покой, надо запретить себе думать о Габриэле и Пятнице.

По-моему, именно в тот день я приняла решение изменить свою жизнь. В конце концов, я была молодой вдовой со средствами. Я могла купить дом, нанять слуг и зажить совсем по-другому, совсем не так, как жила до сих пор. Как мне не хватало преданного друга, с кем бы я могла посоветоваться. Будь дома дядя Дик, я доверилась бы ему. Я известила его о том, что овдовела. Но переписка наша была очень ненадежна.

Я носилась с мечтой о морском путешествии. Можно написать дяде Дику, встретиться с ним в каком-нибудь порту и обсудить все, что со мной произошло. Но пока я тешилась этой мыслью, возникла некая новая волнующая возможность, и, случись ей осуществиться, все мои планы можно было бы спокойно выбросить из головы.

Я места себе не находила, меня мучили сомнения, но я никому не заикнулась о своих надеждах. Прошло несколько недель, и я отправилась к нашему врачу.

Никогда не забуду, как сидела у него в кабинете, а в окна потоками вливался солнечный свет, и во мне росла уверенность, что история моего брака с Габриэлем еще не закончилась, хотя самому Габриэлю больше и не суждено в ней участвовать.

Как выразить мои чувства? Я была на пороге потрясающего события. Доктор улыбался мне. Он знал, какая участь постигла Габриэля, и считал, что мои новости — наилучший для меня выход.

— Сомнений нет, — сказал он. — У вас будет ребенок.

Остаток дня я тайно наслаждалась радостным открытием. У меня будет ребенок! Только досадно, что вынашивать его придется так долго. Я хотела, чтобы он появился немедленно, сейчас!

Вся моя жизнь преобразилась. Я перестала грустить о прошлом. Я верила, что Габриэль оставил мне ребенка в утешение, а значит, все было не напрасно. Сидя одна у себя в комнате, я вдруг сообразила, что раз это ребенок Габриэля, то, если родится мальчик, «Кирклендские услады» по наследству перейдут ему.

Не важно, уговаривала я себя. Ни к чему мне это наследство. Я и так могу дать ему достаточно. Рокуэллам вообще не надо знать, что он родится. Пусть все достается Люку. Мне безразлично! Однако эта мысль мучила меня. Мне вовсе не было безразлично. Если родится сын, я назову его Габриэлем, и ему должно принадлежать все, что ему положено.

На следующий день за ленчем я сообщила новость отцу. Он был поражен, потом я увидела, как розовеют его щеки, и поняла, что это от радости.

— Теперь тебе станет легче, — сказал он. — Господь благословил тебя. Это самое лучшее, что могло случиться.

Никогда еще он не был столь разговорчив. Он сказал, что необходимо немедленно уведомить семейство Рокуэлл. Он знал о слабом здоровье сэра Мэтью, и я догадывалась о ходе его мыслей. Он думал, что будет нехорошо, если Люк унаследует титул деда, ведь он должен принадлежать моему еще не рожденному сыну, если, конечно, это будет сын.

Его беспокойство передалось и мне. Я поднялась к себе в комнату и сразу написала Руфи. Писать такое письмо было нелегко, ведь Руфь никогда не испытывала ко мне дружеских чувств, и я могла себе представить, как ошеломит ее моя новость.

Письмо получилось официальное, но ничего лучшего я придумать не могла.

«Дорогая Руфь,

пишу, чтобы сообщить, что у меня будет ребенок. Врач заверил меня, что никаких сомнений быть не может, и я подумала, что следует сообщить Вашей семье, что скоро на свет появится новый Рокуэлл.

Надеюсь, сэр Мэтью оправился после приступа. Я уверена, его порадует, что у него будет еще один внук или внучка.

Я прекрасно себя чувствую, надеюсь, что и Вы тоже.

Шлю всем наилучшие пожелания.

Ваша невестка Кэтрин Рокуэлл».

Через два дня пришел ответ:

«Дорогая Кэтрин,

Ваши новости удивили и обрадовали нас.

Сэр Мэтью считает, что Вам необходимо немедленно приехать в «Услады», так как он и мысли не допускает, чтобы его внук родился где-то в другом месте.

Пожалуйста, не отказывайте ему. Он будет очень огорчен, если Вы не выполните его просьбу. У нас давняя традиция: все дети Рокуэллов должны рождаться в этом доме.

Пожалуйста, дайте мне знать, когда Вас ждать. Я все для Вас приготовлю.

Ваша золовка Руфь».

Я получила письмо и от сэра Мэтью. Почерк был не очень твердый, но письмо дышало теплотой. Он писал, что скучает без меня и в это печальное время не было для него большей радости, чем моя новость. Я не должна его разочаровывать. Он ждет, что я скоро вернусь в «Кирклендские услады».

Я понимала, что он прав. Мне необходимо вернуться.

Руфь и Люк приехали в Кейли встречать меня. Они приветствовали меня, казалось бы, радостно, но я не была уверена в их искренности. Руфь сохраняла невозмутимость, а Люк, как мне подумалось, растерял часть своей веселой беззаботности. Еще бы, размышляла я, легко ли, свыкнувшись с тем, что ты скоро унаследуешь все, о чем мечтал, узнать вдруг о новом возможном претенденте? Конечно, все зависит от того, насколько сильно он жаждал этого наследства.

По дороге домой Руфь заботливо расспрашивала меня о моем самочувствии. Мы миновали вересковые пустоши, въехали на старый мост, и я с волнением увидела развалины аббатства и сами «Услады». Выйдя из экипажа, мы поднялись на крыльцо, и мне почудилось, что черти на барельефах смотрят на меня самодовольно и злобно, как будто говорят: «Ну что, не удалось сбежать?» Но, входя в дом, я чувствовала себя уверенной. Теперь у меня есть кого любить, есть кого защищать. Жизнь моя перестала быть бессмысленной, и я снова смогу стать счастливой.

Глава 4

В доме меня уже ждали сэр Мэтью и тетя Сара. По очереди они обняли меня, да с такой осторожностью, будто я была сделана из фарфора, и я не могла сдержать улыбку.

— Не бойтесь, не разобьюсь, — сказала я, и все сразу встало на свое место.

— Какая новость… какая чудесная новость, — повторяла Сара, вытирая глаза, хотя слез я не заметила.

— Это так много значит для всех нас, — сказал сэр Мэтью. — Огромное утешение.

— Мы уже говорили ей об этом, — вставила свое слово Руфь. — Правда, Люк?

Люк улыбнулся, и к нему вернулась его прежняя панибратская манера.

— Говорили ведь, Кэтрин? — спросил он. Я уклонилась от ответа и просто улыбнулась ему.

— Я думаю, Кэтрин устала и с удовольствием поднимется к себе, — сказала Руфь. — Послать вам чай наверх, Кэтрин?

— Хорошо бы.

— Люк, позвони кому-нибудь из горничных. Пойдемте, Кэтрин. Ваши вещи уже отнесли.

Сэр Мэтью и тетя Сара вместе со мной и Руфью поднялись по лестнице.

— Я устроила вас на втором этаже в южном крыле, — объяснила Руфь. — Так вам не придется много ходить по лестницам. А комната очень славная.

— Если она вам не понравится, — поспешно уточнил сэр Мэтью, — непременно скажите, дорогая.

— Как вы добры! — отозвалась я.

— Вы можете поселиться рядом со мной, — взволнованно прозвучал голос тети Сары, — вот будет хорошо!

— По-моему, комната, которую я для вас выбрала, вам вполне подойдет, — заметила Руфь.

Мы миновали галерею менестрелей и поднялись на второй этаж. Затем прошли по небольшому коридору, куда выходили две двери. Руфь открыла дальнюю, и я увидела свою новую комнату.

Она была почти полным повторением той, где я жила с Габриэлем. При ней тоже была туалетная, и по открывавшемуся из окон виду на лужайки и аббатство я поняла, что она расположена точно так же, только двумя этажами ниже.

— Прелестная комната, — сказала я, глядя на расписной потолок, с которого на меня смотрели херувимы, водящие хоровод вокруг люстры. Кровать, как, по-моему, все кровати в этом доме, была с балдахином на четырех столбиках. Ее закрывали голубые шелковые занавески, на окнах висели такие же голубые шторы из тяжелого шелка. На полу — голубой ковер. Кроме огромного камина, гардероба и нескольких стульев, в комнате стоял еще дубовый комод, над которым на стене красовалась медная грелка. Медь была начищена до блеска, и в ней отражался стоящий в вазе букет алых роз. Как я догадалась, его принесла сюда Руфь.

— Спасибо, — улыбнулась я ей.

Она наклонила голову в знак того, что принимает благодарность. Но меня не оставляла мысль, что вряд ли она рада меня видеть. Наверное, предпочла, чтобы я, уехав из «Услад», исчезла из ее жизни навсегда. Я понимала, что означает для нее рождение моего сына, и поэтому не могла поверить в искренность ее радушного приема. Она обожала Люка, и теперь, когда мне самой предстояло стать матерью, я знала, какие честолюбивые планы строят родители насчет своих чад. Так что не испытывала неприязни к Руфи.

— Вам тут будет удобно, — быстро сказала она.

— Я причиняю вам столько хлопот, спасибо большое.

Сэр Мэтью лучезарно мне улыбнулся:

— Ну разве это хлопоты по сравнению с тем, что предстоит вам, дорогая! Но мы так счастливы! Очень, очень рады! Я уже наказал Деверелу Смиту: пусть лечит меня как хочет, хоть заговорами, хоть зельями, но только чтобы я дожил до рождения моего нового внука.

— Вы уже решили, что будет мальчик?

— А как же! И не сомневаюсь. Вы созданы растить сыновей.

— Хейгар, дорогая, я хочу, чтобы ты зашла посмотреть мои вышивки, — пробормотала тетя Сара. — Придешь? Я покажу тебе колыбель. В ней качали всех Рокуэллов.

— Ее еще нужно отреставрировать, — резонно заметила Руфь. — И это не Хейгар, а Кэтрин, тетя Сара.

— Ну, я и вижу, что Кэтрин! — с негодованием воскликнула та. — Мы с ней друзья. Ей нравятся мои вышивки.

— По-моему, сейчас ей больше понравилось бы отдохнуть.

— Не будем ее утомлять, — согласился сэр Мэтью.

Руфь многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял сестру под руку.

— Поговорим с Кэтрин, когда она отдохнет, — сказал он и, еще раз широко улыбнувшись мне, вывел сестру из комнаты.

Когда за ними закрылась дверь, Руфь вздохнула:

— Боюсь, она становится сущим наказанием. Временами память совсем изменяет ей. Иногда она может без запинки перечислить все наши дни рождения. И при этом, как ни странно, часто не понимает, с кем разговаривает.

— Что поделаешь, в старости такое бывает.

— Хотелось бы этого избежать. Говорят же: «Кого Бог любит, того берет к себе молодым». Иногда мне кажется, так оно и есть.

Я сразу подумала о Габриэле. Любил ли его Бог? Не думаю.

— Прошу вас, не будем говорить о смерти, — взмолилась я.

— Простите! Как это глупо с моей стороны. Скоро принесут чай. Вы, наверное, с удовольствием выпьете?

— Да, меня это освежит.

Руфь подошла к вазе и поменяла местами несколько роз.

— Они напоминают мне… — начала было я, и она вопросительно взглянула на меня, так что пришлось договорить: — Напоминают те розы, которые вы поставили к нам в комнату, когда мы приехали.

— А… Простите. Я не подумала.

Я догадалась, что она имеет в виду: в будущем следует быть осмотрительнее. Ведь случилась трагедия, и нужно вести себя тактично, чтобы не напомнить о ней. Вошла горничная с чаем и сделала книксен.

— Добрый день, Мэри Джейн, — поприветствовала я ее.

Мэри Джейн поставила поднос на стол у окна.

— Мэри Джейн будет вашей горничной, — сказала Руфь. — Она будет приходить на ваш звонок.

Я обрадовалась. Мэри Джейн была довольно высокой молодой женщиной с деревенским, здорового цвета лицом. Я была уверена, что она честная и добросовестная. Заметив, что я ей рада, она тоже весело улыбнулась мне, и я подумала, что в доме у меня появился друг.

Руфь подошла к столу:

— Она принесла две чашки. Можно к вам присоединиться ?

— О, пожалуйста!

— Тогда садитесь, я вам налью.

Я села на стул у кровати. Мне не хотелось оказаться у окна. У меня не выходило из головы, что, когда произошло несчастье, из этого окна, случись кому-нибудь выглянуть из него, можно было увидеть, как падал Габриэль.

Руфь вручила мне чашку, потом принесла и подставила мне под ноги скамеечку.

— Будем за вами присматривать, — сказала она.

А я отметила, какие холодные были у нее при этом глаза, и все ее дружелюбие казалось наигранным.

Ну вот, подумала я. Стоит мне попасть в этом дом, и у меня возникают всякие фантазии! «Присматривать» — это слово можно толковать по-разному.

Руфь села за стол у окна. И начала рассказывать о том, что произошло за время моего отсутствия. Сэр Мэтью оправился от приступа, но перенесет ли следующий? Он уже очень стар, Деверела Смита это очень беспокоит.

— На прошлой неделе, — продолжала Руфь, — доктор провел у нас всю ночь. Он такой добросовестный. Отдает всего себя своим больным. Ночевать у нас не было никакой нужды. Мы могли бы послать за ним. Но он настоял.

— Некоторые врачи очень благородны, — отозвалась я.

— Бедный Деверел. Думаю, дома ему живется не слишком сладко.

— Вот как? Я ничего не знаю о его семье.

— Дамарис — его единственная дочь. А жить с миссис Смит, вероятно, очень тяжело. Ее считают больной. А я назвала бы ее ипохондриком. По-моему, она погружается в болезнь, чтобы привлечь к себе внимание.

— Она совсем не выходит?

— Редко. Считается, что она тяжело больна. Мне кажется, доктор потому и ушел с головой в лечение своих пациентов, что у него дома невыносимая обстановка. Конечно, он души не чает в Дамарис.

— Еще бы! Редкая красавица! А ее мать тоже хороша собой?

— Сходство есть, но Мьюриэл никогда не была и вполовину так хороша, как дочь.

— Даже и тогда она, наверное, была неотразима.

— Да, конечно. Мне очень жаль Дамарис. Я собиралась устроить для нее и Люка бал. Но разумеется, сейчас, когда у нас траур, об этом и речи быть не может… по крайней мере в этом году.

— Ей повезло, что у нее такой хороший друг, как вы.

— Это нам повезло, что у нас такой хороший доктор. Выпьете еще чашечку?

— Нет, благодарю. Этого достаточно.

— Наверное, вы хотите распаковать вещи? Разрешите прислать вам на помощь Мэри Джейн?

Я заколебалась. Но потом согласилась. Руфь ушла, и вскоре появилась Мэри Джейн, а с ней еще одна горничная, которая унесла поднос.

Я наблюдала, как Мэри Джейн, встав на колени возле моего чемодана, достает оттуда платья.

— Скоро мне придется покупать себе новые, — сказала я. — Эти мне уже не подойдут.

— Да, мадам, — улыбнулась Мэри Джейн.

Она была примерно моего роста, и мне пришло в голову, что, может быть, когда платья перестанут на мне сходиться, я отдам их ей, если они ей нравятся.

— Вы чему-то радуетесь, Мэри Джейи?

— Но ведь такие новости! Я правда рада, что вы вернулись.

Она, несомненно, говорила искренне, и я почувствовала себя гораздо лучше.

Дом опять начал как-то странно действовать на меня. Я находилась здесь не больше часа, а уже искала друзей… и врагов.

— Еще долго ждать, — посетовала я.

— Да, мадам. Моя сестра тоже в положении. У нее роды будут через пять месяцев. Мы, конечно, надеемся, что родится мальчик, хотя, если будет девочка, тоже плакать не станем.

— Значит, у вас есть сестра, Мэри Джейн?

— О да, мадам. Муж Этти работает в «Келли Грейндж». У них там хорошенький домик возле ворот. И дрова бесплатные. Это у нее будет первенец, мадам… Я навещаю ее, как только выдается минутка.

— Я думаю! Ну, будете рассказывать мне, как у нее дела. Выходит, Мэри Джейн, у нас с вами найдется о чем поговорить.

Она улыбнулась:

— Было время, Этти ужасно боялась. Все таки первый ребенок, не шутка. Они оба боялись, Джимми тоже. Сначала она выдумала, что умрет, потом — что младенец родится уродом. Да уж, наша Этти прямо вся тряслась от мысли, что, когда ребенок родится, чего-нибудь у него будет не хватать. Но Джим попросил доктора, и тот ее вразумил. Он очень хорошо к ней относится. Такого, как наш доктор, поискать надо.

— Доктор Смит?

— Ну да. Он добрый. Ему все равно, знатный ты или бедняк. Вот он Этти и сказал: «Не пугайтесь, миссис Хардкастл, ребенок не будет уродом, и все у него будет на месте. По всему видно, что он у вас будет здоровяк». И Этти сразу успокоилась.

— Нам повезло, — сказала я, — что за нами присматривает такой хороший доктор.

Мэри Джейн снова улыбнулась. А я, глядя, как она встряхивает платья и вешает их в шкаф, чувствовала, что на душе у меня полегчало. Казалось, эта миловидная девушка своей веселостью и йоркширским здравым смыслом придает комнате уютную обыденность.

В тот вечер после обеда мы все сидели в одной из гостиных на втором этаже недалеко от моей комнаты, когда доложили о приходе доктора Смита.

— Проводите его сюда, — распорядилась Руфь и, когда за слугой закрылась дверь, обернулась ко мне: — Он постоянно заходит. Такой внимательный.

— Любит устраивать переполох, — проворчал сэр Мэтью. — А я уже вполне поправился.

Доктор Смит вошел в гостиную, и я сразу увидела, что он ищет глазами меня.

— Рад видеть вас, миссис Рокуэлл, — сказал он.

— А вы знаете, чем объясняется ее приезд? — спросил сэр Мэтью.

— Ну конечно. Могу вас заверить, что к концу недели в деревне не останется никого, кто бы об этом не знал. Поверьте мне, я счастлив за вас… очень счастлив.

— И не только вы, — заявил сэр Мэтью.

— Мы вместе будем подготавливать детскую, — радостно объявила тетя Сара, словно дитя, которому пообещали редкостное удовольствие.

— Вот-вот! — подхватил Люк, и не прозвучал ли его голос несколько сардонически? — И все вместе подпоем Кэтрин, когда она вознесет благодарственную молитву Божьей Матери.

После этих слов наступило довольно неловкое молчание, и доктор Смит поспешил заметить:

— Миссис Рокуэлл надо теперь очень беречь.

— Конечно, конечно, мы это понимаем, — поддержала его Руфь.

Доктор подошел ко мне и быстро пожал руку. От него исходило неотразимое обаяние, и сейчас я почувствовала это особенно сильно. Смуглый, темноволосый, он был необыкновенно хорош собой и, как я догадывалась, способен на глубокое чувство. По-видимому, разочаровавшись в своей семейной жизни — а я не сомневалась, что так оно и было, — доктор перенес привязанность, которая не находила отклика у его жены, на своих больных. Я заметила, что сэр Мэтью, хоть и жалуется на чрезмерное усердие доктора, рад его видеть и в его присутствии чувствует себя увереннее. Вспомнила я и то, как, по словам Мэри Джейн, доктор был добр к ее сестре. Наверное, местные жители должны быть благодарны, что у доктора столь неудачная семейная жизнь, раз из-за нее он так предан своим больным.

— Я знаю, вы любите ездить верхом, — обратился ко мне доктор, — но я бы не рекомендовал заниматься этим слишком часто. Во всяком случае, начиная со следующего месяца.

— Не буду, — пообещала я.

— Я не сомневался, что вы послушная и разумная юная леди.

— Вы ездили сегодня в Уорстуистл? — спросила Руфь.

— Ездил, — ответил доктор.

— И это вас расстроило. Вы всегда там расстраиваетесь. — Руфь повернулась ко мне: — Доктор Смит бесплатно лечит не только тех своих пациентов, кто не в состоянии ему заплатить, но… и тех, кто содержится в этой лечебнице.

— Да будет вам! — смеясь, воскликнул доктор. — Не делайте из меня святого. Должен же кто-то хоть изредка навещать этих несчастных… И не забывайте, среди моих здешних больных есть и бедные, и богатые. Вот я и обираю богатых, чтобы помочь бедным.

— Настоящий Робин Гуд! — воскликнул Люк. Доктор Смит повернулся к сэру Мэтью.

— Ну, сэр, — сказал он, — сегодня я намерен вас осмотреть.

— Вы думаете, это необходимо?

— Я думаю, раз уж я здесь…

— Хорошо, — с некоторым раздражением согласился сэр Мэтью, — но прежде вы должны с нами выпить. Я хочу, чтобы из погреба принесли мое лучшее шампанское. Люк, позвони.

Люк позвонил, и сэр Мэтью отдал распоряжения. Принесли вино, наполнили бокалы. Подняв бокал, сэр Мэтью провозгласил:

— За моего внука! — и обнял меня за плечи.

Вскоре после этого сэр Мэтью с доктором удалились в спальню, а я ушла к себе. Мэри Джейн, полная решимости вести себя как подобает примерной горничной, приставленной ухаживать за леди, приготовила мне постель.

— Спасибо, Мэри Джейн, — поблагодарила я.

— Вам еще что-нибудь нужно, мадам?

Мне ничего не было нужно. Я пожелала ей доброй ночи, но, когда она направилась к двери, крикнула вслед:

— Кстати, Мэри Джейн, вы не знаете, где находится Уорстуистл?

Она остановилась и с удивлением посмотрела на меня:

— Знаю, мадам. Это в десяти милях отсюда по дороге в Хэрроугейт.

— А что там такое?

— Туда отправляют сумасшедших.

— А, понятно. Спокойной ночи, Мэри Джейн.

Утром меня разбудила Мэри Джейн, вошедшая раздвинуть шторы. Она принесла горячую воду. Было приятно, проснувшись, увидеть ее милое лицо. Вид у нее был немного удивленный, потому что раздвигать шторы не пришлось. Я это сделала сама до того, как легла спать, да еще открыла окно. Мэри Джейн придерживалась мнения, что ночной воздух «вредный». Я объяснила, что, не считая зимы, всегда сплю с открытым окном. И по-моему, она решила, что за мной нужен глаз да глаз.

Я приняла ванну в туалетной комнате и пошла в столовую, которая тоже была на втором этаже, чувствуя, что сильно проголодалась. Что ж, напомнила я себе, ведь теперь мне приходится есть за двоих, и положила на тарелку яйца и бекон, а из кастрюли, стоявшей на спиртовке на столе для закусок, зачерпнула почки с соусом.

Порядок был мне известен. Завтрак подавали с восьми до девяти, и каждый обслуживал себя сам. Я позвонила, чтобы принесли горячий кофе, и, когда его подали, в столовую вошел Люк. Чуть позже появилась Руфь и заботливо осведомилась, хорошо ли я спала и правится ли мне моя комната.

Каковы мои планы на сегодня? Люк собирается в Райнон и будет рад купить для меня все, что мне нужно. Я поблагодарила и сказала, что кое-что мне действительно понадобится, но я еще не решила что.

— Ну, до счастливого события еще есть время, — сказал Люк, и его мать одернула его. Она считала неделикатным упоминать о предстоящем рождении ребенка. А мне так не казалось, я могла рассуждать об этом на все лады.

Я сказала, что после завтрака хочу пройтись. Мне не терпелось снова побывать на развалинах.

— Вас это место прямо притягивает, — заметил Люк. — Похоже, только из-за руин вы и захотели вернуться.

— Такие развалины заинтересуют любого, — ответила я.

— Вы не должны переутомляться, — напомнила Руфь.

— Я себя прекрасно чувствую. Так что, думаю, переутомление мне не грозит.

— Все равно, не забывайте — вам нужно быть осторожной.

Разговор переключился на местные дела. Мне рассказали о попытках викария раздобыть деньги на ремонт церкви; о благотворительных базарах и распродажах, которые он для этого устраивает, о том, что один из приятелей Рокуэллов дает бал, но из-за траура мы не можем на нем присутствовать.

Красиво обставленная столовая была залита солнцем, и в это утро я не ощущала в «Кирклендских усладах» ничего зловещего. Даже аббатство, когда я немного позже увидела его, не произвело на меня особого впечатления — всего лишь груды камней.

Я осталась очень довольна прогулкой, успокоилась и была готова согласиться с тем, что Габриэль действительно покончил с собой из-за своей болезни. Странно, что такая мысль могла приносить мне утешение, но тем не менее это было так. Вероятно, меня слишком страшили другие объяснения.

Возвращалась я через развалины. Стояла тишина. В то утро здесь царил мир и покой. Ясно было, что аббатство — это только руины и ничего больше. Яркие солнечные лучи падали на поросшую травой землю под ногами, освещая изъеденные временем стены и лишая это нагромождение камней даже намека на что-то мистическое. Вспомнив, в каком страхе я бродила среди развалин в памятный мне вечер, я посмеялась над собственной глупостью.

Ленч прошел тихо. За столом сидели только Руфь и Люк, а сэр Мэтью и тетя Сара завтракали у себя. После ленча я ушла в свою комнату и стала составлять список того, что мне понадобится. Думать об этом было еще рано, но мне так хотелось, чтобы мой ребенок скорее появился на свет! Поэтому я не могла откладывать. Пока я обдумывала, в дверь постучали, и, когда я крикнула: «Войдите!», на пороге возникла тетя Сара. Она улыбалась так, словно мы с ней были заговорщики.