— Что это? — воскликнула она и ускорила шаги.

На балконе что-то темнело, издали казалось, будто кто-то перегнулся через парапет.

«Габриэль!» — подумала я и, вероятно, невольно произнесла это вслух, так как Руфь тут же одернула меня:

— Глупости! Этого не может быть! Но что… кто это?

Я пустилась бежать. Дыхание со свистом вырывалось у меня из груди, и Руфь старалась меня удержать.

— Там кто-то есть! — задыхаясь, выкрикивала я. — Но кто? Что это? Кто-то повис…

Теперь уже можно было различить, что тот, кто находился на балконе, одет в плащ с капюшоном и капюшон свесился вниз. Больше ничего разобрать было невозможно.

— Она упадет! Кто это? Что это значит? — кричала Руфь и, опередив меня, бросилась в дом. Она двигалась куда быстрей, чем я. А я уже едва могла дышать, но со всех ног спешила за ней. В коридор вышел Люк. Он удивленно уставился на бегущую мать, потом перевел глаза на меня, с трудом поспевающую за ней.

— Ради всего святого! Что случилось? — воскликнул он.

— Кто-то свесился с балкона! — выкрикнула я. — С балкона Габриэля.

— Кто?

Люк поспешил вверх по лестнице впереди меня, а я, выбиваясь из сил, старалась не отстать.

На площадке появилась Руфь. На ее губах играла горькая усмешка. В руках она держала плащ. И я сразу узнала его — мой зимний плащ, предназначенный защищать меня от стужи и ветра. Длинный синий плащ с капюшоном.

— Мой плащ! — ахнула я.

— С какой стати вы повесили его на балконе? — резко, почти грубо спросила Руфь.

— Повесила? Я? Да что вы такое говорите?

Руфь и Люк понимающе переглянулись. Потом Руфь пробормотала:

— Кому-то хотелось, чтобы плащ приняли за человека, падающего с балкона. Я чуть не лишилась сознания, когда это увидела. Какая глупая шутка!

— Но кто это сделал? — воскликнула я. — Кто придумывает все эти гнусности?

Мать с сыном смотрели на меня так, будто я несу какую-то дикость и тем подтверждаю зародившиеся у них сомнения на мой счет.

Необходимо было выяснить, что означают все эти зловещие происшествия. Нервы у меня были взвинчены, я все время ждала — что еще случится. Все можно было рассматривать как нелепые шутки, не считая появления монаха у меня в спальне. Если хотели поселить в моей душе тревогу, способ был выбран безошибочно. Ну а все эти мелкие происшествия… какую цель преследовали они?

По-видимому, Руфь и Люк утвердились во мнении, что мне свойственны чудачества. Впрочем, пожалуй, это слишком мягкое определение для того, что они думали обо мне. Я чувствовала, что они наблюдают за каждым моим шагом. Это тоже действовало на нервы.

Я собралась было навестить Редверзов и рассказать все им, но меня так одолела подозрительность, что я опасалась даже Хейгар. А Саймон хоть и принял мою версию о монахе, но кто знает, как он отнесется к рассказу о занавесках и грелке. Во всем этом я видела чей-то злой умысел, и мне не терпелось как можно скорее доискаться до истины. Но разбираться мне предстояло в одиночку. Я не доверяла больше никому, кто был хоть как-то связан с «Усладами».

На следующий день я снова отправилась к миссис Картрайт. Все, что она рассказывала о живых картинах, представлялось мне крайне важным, и я надеялась выпытать у нее что-нибудь еще. Кроме бирюзовой брошки я прихватила и отделанную эмалью шкатулку, которая сохранилась у меня с незапамятных времен и стояла без применения.

Мне повезло, и я застала миссис Картрайт дома одну. Она бурно приветствовала меня, а брошка и шкатулка вызвали у нее восхищение.

— О, миссис Рокуэлл, как вы добры! И сами все принесли! Теперь не надо думать, кого к вам послать! Вижу, вижу, вы будете нам незаменимой помощницей. Как приятно! Уверена, что эти очаровательные вещички можно хорошо оценить. А если хотите первой посмотреть, чем мы уже располагаем, я с превеликим удовольствием вам покажу.

И миссис Картрайт лукаво поглядела на меня, решив, видно, что я только за тем и явилась.

Я не сразу нашлась что ответить. Но мне нельзя было вызывать подозрений. Я чувствовала, что с тех пор, как начались эти странные происшествия, я должна уметь объяснить каждый свой шаг.

— Ну что ж… — начала я. Миссис Картрайт прервала меня и заговорщически зашептала:

— Да почему, собственно, вам и не быть первой? Вы вполне это заслужили. И вам будет удобно выбрать рождественские подарки, тем более вы не в том положении, чтобы ездить их разыскивать. Полагаю, все, кто помогает нам, должны иметь известные привилегии… Изучите все как следует, а потом, может быть, выпьете со мной чашечку кофе?

Я сделала вид, будто только и мечтаю об этом. Миссис Картрайт отвела меня в маленькую комнату, где были выставлены сувениры, и я выбрала булавку для галстука, табакерку и китайскую вазу. Жена викария расцвела от счастья — я оказалась не только щедрым дарителем, но не менее щедрым покупателем. Словом, миссис Картрайт была уже в нужном настроении для доверительной беседы.

Как только мы уселись в ее гостиной пить кофе, я завела разговор о живых картинах. Это не составило труда, ибо живые картины были ее любимым детищем.

— И вы действительно снова хотите их устроить?

— Приложу все силы.

— Воображаю, как будет интересно!

— Еще бы! А вам придется сыграть одну из главных ролей. Я всегда считала, что ведущие роли должны оставаться за членами самого уважаемого семейства в округе. Вы согласны со мной?

— Ну конечно, — ответила я, — а они охотно отзывались на ваши приглашения? Я имею в виду, они всегда участвовали в ваших представлениях?

— О да! Должна сказать, ваша семья всегда была — как бы это выразиться? — верна долгу.

— Расскажите же мне о ваших планах! Наверное, миссис Грэнтли и Люк тоже примут участие?

— В прошлый раз они согласились.

— Да, миссис Грэнтли мне рассказывала. Она изображала жену Карла I.

— Ну конечно. В тот раз мы разыгрывали сцены Гражданской войны. «Услады» ведь в самом деле были захвачены сторонниками парламента. Счастье, что эти вандалы не уничтожили поместье… Впрочем, все ценности удалось спрятать.

— Как интересно! Где же?

— Ну, дорогая миссис Рокуэлл, ваши родные знают это лучше, чем я. Впрочем, по-моему, это до сих пор остается тайной.

— Значит, в вашем представлении вы изобразили и эту сцену с «Усладами»?

— Ну, не совсем эту. Мы показали только наступление «круглоголовых» и захват поместья. А потом связали возрождение королевской власти с возрождением «Услад».

— И в вашем изображении аббатство предстало таким, каким было до закрытия монастыря? Наверное, захватывающее было зрелище.

— Конечно! И я предлагаю показать всю сцену снова. Ведь это так впечатляет. К тому же у каждого будет возможность сыграть хотя бы маленькую роль.

— Воображаю, как эффектно выглядели среди руин все эти монахи в черных рясах!

— И не говорите!

— Ну, Люк тогда был совсем мальчик, вряд ли он мог исполнять значительную роль.

— Что вы! Напротив! Он отнесся ко всему с большим воодушевлением. Оказался одним из лучших монахов. Он ведь уже тогда был ростом со взрослого мужчину. В семействе Рокуэлл все высокие, вы же знаете.

— Какая у вас великолепная память, миссис Картрайт! Вы, наверное, вообще помните все роли и кто кого играл.

Она рассмеялась:

— Ближайших соседей, конечно, помню. Но в живых картинах участвовало такое множество народа! И у каждого была своя роль. Ну и благодаря этому зрителей собрались целые толпы.

— А сколько всего у вас было монахов?

— Уйма! Кто только их не изображал. Я пыталась завлечь даже доктора Смита.

— И удалось?

— Нет. Как раз в тот день он должен был навестить эту… эту лечебницу… И кроме того, он сказал, что ему нельзя отлучаться — вдруг его вызовут к больному.

— А его дочь? Она участвовала?

— Ну а как же! Она играла юного Карла. С длинными волосами, в бархатных штанишках, она выглядела очаровательно. Будь она постарше, ее костюм могли бы счесть нескромным, а та сцена, в которой изображалась знаменитая картина, там где Карла спрашивают: «И когда же вы в последний раз видели своего отца?», растрогала всех чуть ли не до слез.

— А в роли монаха она не выступала?

— Нет. Но ее принца Карла я просто забыть не могу. Впрочем, все играли прекрасно. Даже мистер Редверз, а ведь никому бы и в голову не пришло, что на сцене он как рыба в воде!

— И какая же роль досталась ему?

— Просто монаха. Но он изображал его с большим усердием.

— Как… интересно!

— Еще кофе?

— Нет, спасибо. Кофе великолепен. Но мне пора.

— Как хорошо, что вы нашли время зайти. Надеюсь, ваши покупки вас не разочаруют.

Мы расстались, осыпая друг друга благодарностями, и я в некотором смятении пошла домой. Я не сомневалась, что разгадала, откуда взялся костюм моего ночного посетителя. У кого-то сохранился костюм монаха, и он использовал этот наряд, чтобы попугать меня. Такой костюм в свое время был у Люка. Интересно, хранится ли он у него? Был костюм монаха и у Саймона. Однако он об этом даже не заикнулся, когда я рассказывала, что мне пришлось пережить.

Сначала я решила поделиться своим открытием насчет монашеских ряс с Хейгар. Потом заколебалась: если я расскажу ей, об этом узнает Саймон, а я не была уверена, что хочу посвящать его в то, как далеко продвинулась в своих изысканиях.

Конечно, подозревать Саймона было смешно. Не мог же он оказаться в ту ночь в нашем доме! Но приходилось еще и еще раз напоминать себе, что он — второй претендент на «Услады», второй после Люка. Никому нельзя довериться! Сознавать это было горько, но что я могла поделать?

Поэтому когда на другой день я была в гостях у Хейгар, я ни словом не обмолвилась про историю с моим плащом, хотя и жаждала с кем-нибудь поделиться. Пришлось болтать на самые обыденные темы. В частности, я осведомилась у Хейгар, надо ли помочь ей с покупками. Я сказала, что собираюсь поехать с Руфью и Люком в какой-нибудь ближайший городок и с удовольствием выполню ее поручения. Немного подумав, Хейгар составила список того, что ей было нужно, и, когда мы обсуждали этот список, в гостиную вошел Саймон.

— Если бы вы поехали в Нэсборо, я мог бы подвезти вас. Я собираюсь туда по делам.

Я ответила не сразу. А вдруг он воспользуется случаем, чтобы попугать меня? Но конечно, в это трудно было поверить. И все же, напомнила я себе, сначала он невзлюбил меня. Наши отношения изменились только из-за моей дружбы с его бабушкой. Мысль, что Саймона нельзя исключить из числа подозреваемых, крайне меня угнетала. Если он действительно способен разыгрывать подобные шутки над женщиной в положении, значит, он совсем не тот, за кого я его принимаю. Словом, я все-таки решила, что доверять ему нельзя.

А его мои колебания рассмешили. Ему, конечно, и в голову не пришло, что я подозреваю в нем злоумышленника. Он вообразил, будто я просто боюсь нарушить приличия.

— Может быть, с нами захочет поехать Руфь или Люк, — с усмешкой произнес он. — А тогда, глядишь, и вы соблазнитесь.

— Охотно, — отозвалась я.

Так и получилось, что, когда Саймон поехал в Нэсборо, с ним отправились Люк, Дамарис и я.

Для начала декабря день выдался теплый. Мы выехали утром, сразу после девяти, и собирались вернуться засветло, то есть часа в четыре.

Люк и Саймон пребывали в прекрасном настроении, и я почувствовала, что заражаюсь их веселостью. Дамарис же, как обычно, хранила молчание. По дороге я подумала, что, стоит мне уехать из «Услад», я тут же обретаю всегда отличавший меня здравый смысл, а все страхи куда-то исчезают. Во всяком случае, размышляла я, со мной не может произойти ничего такого, с чем я не справлюсь. Прислушиваясь к остроумной болтовне Люка, я убеждала себя, что если меня разыгрывал он, то исключительно желая подразнить. После первой ночной шутки он, конечно, понял, что хватил через край, и решил ограничиться мелкими проделками вроде похищения грелки. Он всегда смотрел на меня с некоторой иронией. Ну чего мне бояться? Меня просто избрали мишенью для мальчишеского озорства. Так я думала, пока мы ехали в Нэсборо.

Я уже немного знала этот городок, и он мне всегда нравился. Я находила его одним из самых живописных и интересных старых городов в Западном Йоркшире.

Мы остановились у гостиницы, где слегка подкрепились, а потом разошлись каждый в свою сторону — Саймон отправился по делам, из-за которых приехал, Люк, Дамарис и я — по магазинам. Договорились, что встретимся через два часа в гостинице.

Люка и Дамарис я вскоре потеряла. Вероятно, они ускользнули, пока я была в магазине, так как хотели остаться вдвоем.

Купив все, что заказала Хейгар, и кое-что для себя, я поняла, что у меня в запасе еще целый час, и решила воспользоваться случаем и посмотреть город. Раньше мне это не удавалось.

В тот солнечный декабрьский день Нэсборо выглядел очаровательно. Народу на улицах было совсем мало. Любуясь сверкающей рекой Нидд, крутыми улочками, по обе стороны которых стояли дома под красными крышами, полуразрушенным замком с красивой старинной башней, я чувствовала себя окрыленной, и мне не верилось, что всего несколько часов назад меня мучил гнетущий страх. Когда я спускалась к реке, за моей спиной раздался голос:

— Миссис Кэтрин!

Я оглянулась и увидела, что меня догоняет Саймон.

— Ну как, покончили с покупками?

— Да.

Саймон вынул из кармана часы:

— У нас еще почти час. Что вы собираетесь делать?

— Хочу пройтись вдоль реки.

— Пойдемте вместе.

Он взял у меня пакеты и зашагал рядом. А мне бросились в глаза две вещи: какой силой веет от Саймона и как пустынен берег реки.

— Я знаю, куда вы направляетесь. Хотите попытать счастья у источника.

— У какого источника?

— Неужели вы не слышали о здешнем знаменитом источнике? Разве вы не бывали раньше в Нэсборо?

— Была раза два с отцом. Но источника мы не видели.

— Миссис Кэтрин, у вас явные пробелы в образовании. — Саймон шутливо прищелкнул языком.

— Так расскажите, что это за источник.

— Давайте сходим туда вместе. Хотите? Если вы опустите руку в воду и загадаете желание, а потом, не обтирая руки, дадите ей высохнуть, ваше желание исполнится.

— Убеждена, что сами-то вы в такие выдумки не верите.

— О, вы еще плохо меня знаете, миссис Кэтрин, хотя, конечно, не сомневаетесь в обратном.

— Я не сомневаюсь, что вы — человек чрезвычайно практичный и никогда не станете желать того, что, по вашим расчетам, недостижимо.

— Как-то вы назвали меня самонадеянным. Значит, по-вашему, я считаю себя всесильным. А раз так, я могу пожелать чего угодно и не сомневаться, что мое желание исполнится.

— Но все равно в глубине души будете сознавать, что, если хочешь получить то, что задумал, надо потрудиться.

— Скорее всего.

— Тогда зачем загадывать желание, раз можно достичь того же собственными усилиями?

— Миссис Кэтрин, в таком настроении к Капающему источнику и ходить нечего. Давайте на время забудем о здравом смысле! Попробуем хотя бы раз в жизни быть легковерными!

— Что ж, я не прочь взглянуть на этот источник.

— А загадать желание?

— Да, пожалуй, и загадать желание.

— И скажете мне, если оно сбудется?

— Скажу!

— Только не говорите, что именно вы задумали, пока желание не исполнится. Это — одно из главных условий. То, что вы загадали, должно остаться тайной, тайным сговором между вами и то ли темными, то ли добрыми силами — не помню точно, какие из них здесь заправляют.

Словом, в этом городе две достопримечательности — Капающий источник и пещера матушки Шиптон (Согласно преданию, матушка Шиптон — колдунья и прорицательница, жившая в XV в. (1486-1516), родилась в пещере, соседствующей с Капающим источником. Известны ее сбывшиеся предсказания судьбы ряду высокопоставленных лиц при дворе Генриха VIII.). Ваш отец рассказывал вам предание про старую матушку Шиптон?

— Никаких преданий он мне не рассказывал. Он вообще мало со мной разговаривал.

— Значит, я обязан вас просветить. Старая матушка Шиптон была ведьмой. Она жила в здешних краях лет этак четыреста назад… Плод любви, она родилась от союза деревенской девушки и никому не известного бродяги. Тот уверял, что продал душу нечистой силе. Свою возлюбленную он бросил еще до того, как родилась маленькая Урсула. А девочка росла, росла и стала колдуньей. Вышла замуж за человека по фамилии Шиптон, и ее прозвали матушкой Шиптон.

— Как интересно! Наконец-то я узнала, что это за матушка Шиптон.

— Некоторые ее предсказания сбылись. Говорят, она напророчила падение Уолси (Томас Уолси (1473-1530) — кардинал, впоследствии канцлер, в 1529 г. обвинен в государственной измене.), гибель Армады и предсказала, что будет с Западным Йоркширом после Гражданской войны. Про ее пророчество даже стихи сложены. Я кое-что до сих пор помню:

Будут мысли, точно стрелы,

Через мир земной лететь.

— Когда-то я знал все это стихотворение наизусть и распевал его над ухом бабушкиной кухарки, пока та не выставляла меня из кухни.

Под водою будут люди ездить, спать, и пить, и петь.

И, поди ж ты, смогут люди просто по небу лететь!

А двадцатого столетья девяносто первый год

Не увидят даже дети — свету он конец несет!

— Ну, еще несколько лет у нас в запасе остается, — сказала я, и мы оба расхохотались. Наконец мы подошли к источнику.

— Источник, конечно, волшебный, — сказал Саймон. — И знаете, как еще его называют? Мертвящий. Все, что туда попадает, постепенно превращается в камень.

— Почему?

— Разумеется, с матушкой Шиптон это никак не связано, хотя многие уверены, что это ее проделки. Просто в здешней воде избыток магнезиевой извести. Она попадает из почвы, сквозь которую просачивается вода. Итак, теперь надо опустить руку в воду и загадать желание. Кто первый? Вы или я?

— Вы.

Саймон наклонился над источником, а я смотрела, как капли воды, проходя сквозь землю, падают ему на ладонь.

Выпрямившись, он показал мне мокрую руку:

— Ну вот, я загадал! Пусть рука обсохнет, и мое желание непременно исполнится. Теперь ваша очередь.

Он не отошел в сторону, а остался стоять рядом со мной. Я сняла перчатку и наклонилась над источником. И вдруг поняла, какая вокруг тишина. Мы были здесь одни, и только Саймон знал, где я. Я нагнулась ниже, и ледяные капли упали мне на руку. Вода была невероятно холодная.

Саймон стоял сзади, почти вплотную ко мне, и на мгновение меня охватила паника. Он уже представлялся мне облаченным в черную монашескую рясу.

Только не Саймон! — взмолилась я. Пусть это будет не Саймон, твердила я про себя, совсем забыв о других желаниях.

Саймон стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и, замерев, затаила дыхание, а в голове у меня промелькнуло: «Сейчас что-то со мной случится…»

Я резко выпрямилась и повернулась. Саймон отступил на шаг. Он был совсем рядом. «Почему?» — испуганно спрашивала я себя.

— Не забудьте, рука должна высохнуть, — предупредил он. — А я знаю, что вы загадали.

— Вот как?

— Не так трудно догадаться. Вы шепнули: «Хочу, чтобы у меня родился мальчик!»

— Рука совсем онемела.

— Это от здешней воды. Она удивительно холодная. Видно, от извести, так я полагаю.

Он смотрел мимо меня, и я заметила, что он как-то возбужден. Неожиданно к нам подошел мужчина, приближения которого я не заметила, а Саймон, наверное, видел, как он подходит.

— Ага, пробуете наш волшебный источник, — приветливо сказал незнакомец.

— Разве можно пройти мимо и не поддаться искушению? — ответил Саймон.

— Сюда народ съезжается издалека. Всем хочется попытать счастья у источника и посмотреть пещеру матушки Шиптон.

— Да, место здесь интересное, — подтвердила я.

— Еще бы!

Саймон подбирал с земли мои пакеты.

— Проверьте-ка, высохла ли рука, — сказал он, и, когда мы пошли, я выставила ладонь вперед.

Саймон взял меня под руку и повел вверх по крутым улочкам к замку.

Люк и Дамарис уже поджидали нас в гостинице. Мы наскоро выпили чаю и поехали домой. Уже смеркалось, когда мы добрались до Киркленд-Мурсайд. Саймон высадил Дамарис у дома доктора и повез нас с Люком в «Услады». Я вернулась подавленная. Виной тому были возникшие у меня новые подозрения. Я старалась разубедить себя, но напрасно. Почему там, над источником, на меня напал такой страх? Что было на уме у Саймона, когда он стоял за моей спиной? Не замышлял ли он чего, и только неожиданное появление незнакомца помешало ему?

Я удивлялась сама себе: сколько бы я ни притворялась, что не верю в волшебную силу источника, я всем сердцем жаждала, чтобы мое невольно задуманное желание исполнилось. Только бы не Саймон! А почему, собственно? Не все ли равно — Люк или Саймон?

Но нет, мне было не все равно! Вероятно, именно тогда я начала догадываться, какие чувства питаю к Саймону. Не нежность, нет. Но ни один другой человек не пробуждал во мне такого ощущения полноты жизни. Я могла сердиться на него — и часто сердилась, — но злиться на Саймона было куда приятнее, чем любезничать с другими. Я радовалась, что он считает меня здравомыслящей, и дорожила этим мнением. Ведь я знала, что здравый смысл он ставил выше всех прочих достоинств. При каждой нашей встрече мое отношение к нему менялось, и я начинала понимать, что все больше и больше подпадаю под его обаяние.

Только теперь, когда Саймон занял такое место в моей жизни, я стала разбираться в своих чувствах к Габриэлю. Я поняла, что любила Габриэля, но не была влюблена в него. Я вышла за него замуж, потому что видела, как он нуждается в защите и заботе, и мне хотелось его защитить. Решение выйти за него казалось таким разумным — я могла подарить ему душевный покой, а он готов был избавить меня от царящего в нашем доме уныния, которое становилось все невыносимей. Я не любила Габриэля по-настоящему. Вот почему я никак не могла вспомнить, как он выглядел, вот почему, несмотря на случившуюся с ним трагедию, я с надеждой смотрела в будущее. Эти надежды вселяли в меня Саймон и мой ребенок. Так что мольба, которую я доверила источнику: «Сделай так, чтобы это не был Саймон!» — шла от самого сердца.

В последнее время я стала замечать, что по отношению ко мне все в доме ведут себя как-то странно. Я ловила многозначительные взгляды, которыми обменивались члены семейства, и даже сэр Мэтью, как мне казалось, держался со мной настороженно.

Объяснение этих странностей открылось мне благодаря тетушке Саре. И это открытие оказалось столь пугающим, что все случившееся до сих пор не шло с ним ни в какое сравнение.

Однажды я пошла проведать тетушку Сару и застала ее за работой. Она штопала крестильную рубашечку.

— Как хорошо, что вы пришли, — обрадовалась тетушка Сара. — Вас раньше интересовали мои вышивки.

— И сейчас интересуют, — заверила я. — По-моему, они у вас замечательно получаются. А что вы сейчас вышиваете?

Она лукаво посмотрела на меня:

— Вам правда интересно?

— Очень.

Она хихикнула, отложила крестильную рубашечку и, поднявшись, взяла меня за руку. Некоторое время старушка молчала, наморщив лоб.

— Я никому пока не показываю. Это секрет, — прошептала она наконец. — Вот закончу и покажу.

— Ну, тогда я не буду смотреть. А когда вы предполагаете закончить?

В ответ она проговорила чуть ли не со слезами:

— Как я могу закончить, когда я ничего не знаю! Я думала, вы мне поможете. Вы же говорили, что он не убивал себя.

Затаив дыхание, я ждала, что последует дальше, но ее мысли уже перескочили на другое.

— В крестильной рубашечке дырка, — спокойно сообщила она.

— Правда? Но вы начали рассказывать о вашей вышивке…

— Я же сказала, что никому ее не покажу, пока не закончу. Это все из-за Люка.

— Из-за Люка? — Сердце у меня аж заколотилось.

— Маленький он был такой беспокойный! У купели раскричался и порвал рубашечку. И с тех пор ее не удосужились починить. Да, впрочем, пока не ждали следующее дитя, зачем было стараться?

— Вы так заштопаете, что никто ничего не заметит, — сказала я, и тетушка Сара просияла.

— Все дело в вас, — пробормотала она, — не знаю, куда вас поместить. В этом вся загвоздка.

— Куда поместить меня? — повторила я в изумлении.

— Ну да, Габриэля я вышила… и собаку тоже. Славная была собачка. И как ее необычно звали — Пятница!

— Тетя Сара, — вскинулась я, — вы что-то знаете про Пятницу?

— Бедный Пятница. Такой милый песик. Такой преданный! Вот поэтому-то, наверное… Ох, дорогая моя, я все думаю, как-то ваш малыш поведет себя на крестинах? Правда, дети Рокуэллов никогда не ведут себя смирно. А рубашечку я сама выстираю.

— Тетя Сара, что вы знаете про Пятницу? Пожалуйста, прошу вас, скажите!

Она внимательно всмотрелась в меня.

— Пятница был ваш пес, — произнесла она. — Вам и положено знать. А крестильную рубашечку я никому не позволю трогать. Ее так трудно гладить! В некоторых местах нужно загладить складочки. Я для Люка гладила. И для Габриэля.

— Тетушка Сара, покажите мне вашу новую вышивку, — вдруг неожиданно для себя самой попросила я.

Глаза Сары хитро блеснули.

— Она не закончена. А я не хочу показывать, пока не закончу.

— Но почему? Помните, вы же показывали мне предыдущую, хотя и не закончили ее.

— Тогда было другое дело. Тогда я знала…

— Что знали?

Она затрясла головой:

— Я же говорю — я не знаю, куда вас поместить, понимаете…

— Но я же здесь.

Тетя Сара склонила голову набок и стала похожа на посверкивающую одним глазом птицу.

— Сегодня здесь… и завтра… и, может, на следующей неделе. А потом где вы будете?

Мне стало ясно, что увидеть вышивку необходимо.

— Ну пожалуйста, — подластилась я к ней, — пожалуйста, прошу вас, покажите.

Мой интерес пришелся ей по душе. Она знала, что я не притворяюсь.

— Ну, вам, пожалуй, покажу, — смилостивилась она. — Но больше никому!

— И я никому о ней не скажу, — пообещала я.

— Хорошо, — согласилась тетя Сара и, как ребенок, которому не терпится что-то показать, поторопила меня: — Ну идите скорей!

Подойдя к стенному шкафу, она вынула из него кусок полотна и прижала вышивку к себе так, что мне ничего не было видно.

— Покажите, ну пожалуйста! — взмолилась я.

Тогда, все еще прижимая вышивку к груди, она перевернула ее. На полотне был изображен южный фасад дома, а на каменных плитах — распростертое тело Габриэля. Все выглядело так достоверно, так реально, что мне стало дурно. Всмотревшись, я увидела рядом с Габриэлем еще что-то… Тельце Пятницы! Только мертвый он мог быть таким неподвижным. Это было ужасно!

Видимо, я невольно ахнула, так как тетя Сара довольно рассмеялась. Мое смятение было для нее лучшей похвалой.

— Хоть и вышивка, но все как на самом деле, — пробормотала я.

— Да, так и есть, — мечтательно отозвалась она, — я же видела, как он лежал, в точности так. Я успела спуститься до того, как его унесли… и все видела своими глазами.

— Габриэль! — Я сама удивилась, услышав свой шепот, но эта вышивка разом всколыхнула во мне столько щемящих воспоминаний, и впервые после его гибели я ясно представила себе Габриэля.

— Когда я его увидела, — продолжала тетушка Сара, — я сразу решила, что посвящу этому свою следующую вышивку… и вот что получилось.

— А Пятницу вы тоже видели? — воскликнула я.

Казалось, она пытается вспомнить.

— Видели вы Пятницу мертвым? — настаивала я.

— Он был верным псом, — ответила она. — И погиб из-за этого.

— Значит, вы его видели! Видели мертвым, как Габриэля?

Тетушка Сара снова наморщила лоб.

— Вот же, на вышивке все показано, — наконец проговорила она.

— Но здесь он лежит рядом с Габриэлем, а его там не было.

— Не было? — переспросила она. — Его убрали, а?

— Кто убрал?

Сара вопросительно посмотрела на меня:

— Кто? — Она словно упрашивала, чтобы на ее вопрос ответила я.

— Вы ведь знаете, правда, тетушка Сара?

— Да я-то знаю! — торжествующе подтвердила она.

— Ну тогда, пожалуйста, скажите мне! Я вас очень прошу.

— Но вы и сами знаете.

— Да что вы! А мне так важно знать! Тетушка Сара, вы должны мне сказать! Знали бы вы, как вы мне поможете.

— Не помню.

— Но вы же всегда помните! Вы не могли забыть то, что так важно!

Лицо тетушки Сары оживилось.

— Вспомнила, Кэтрин? Это монах.

По ее наивному лицу было ясно, что она помогла бы мне, если бы могла. Что ей было известно, так и осталось загадкой. Я понимала, что она живет в двух мирах — в реальном и воображаемом. Они путаются у нее в голове, и она не в силах разобраться, где что происходит. Окружающие недооценивали ее. Они делились при ней своими секретами, не понимая, что она, подобно сороке, подхватывает самые яркие и завлекательные сведения и припрятывает их у себя в потаенных уголках памяти.

Я вновь перевела взгляд на вышивку и только теперь, когда немного свыклась с видом фигур Габриэля и Пятницы, лежащих бок о бок, заметила, что заполнена только одна половина полотна. Вторая пока пуста.

Тетушка Сара мгновенно уловила мое удивление, лишний раз доказав, что ее сметливость — если только это свойство можно назвать сметливостью — признак проницательного ума.

— А эту часть я оставила для вас, — объяснила она и в этот момент напомнила мне ясновидящую, для которой тайны будущего, недоступные для нас, простых смертных, скрыты лишь за полупрозрачной завесой.

Видя, что я молчу, она подошла ко мне вплотную и крепко взяла за руку. Сквозь рукав платья я чувствовала, какие горячие у нее пальцы.

— Никак не могу закончить, — пожаловалась она, — не могу, потому что не знаю, куда поместить вас, вот в чем дело.

Она снова повернула полотно лицом к себе, так что мне ничего не стало видно, и прижала к груди.

— Вы не знаете. И я не знаю. А вот монах, он знает! — Она вздохнула. — Да, милая Кэтрин, придется подождать. Какая досада! Ведь я не могу начать другую вышивку, пока эту не закончу.

Она подошла к шкафу и спрятала полотно. Потом вернулась и заглянула мне в лицо.