Джон Клемент, возвратившийся в дом кардинала, появлялся у Моров при всякой возможности; через несколько месяцев стало ясно, что Уилл Ропер и Джон Клемент смотрят на Барку, как на родной дом.
      При появлении Уилла Маргарет было тринадцать, ему двадцать, однако, несмотря на эту разницу, она чувствовала себя ему ровесницей. Джон Клемент искал общества Мерси, Уилл Ропер – общества Мег, и Айли из-за этого слегка дулась. Она самая красивая из троих, однако двое симпатичных молодых людей в доме ищут расположения Маргарет и Мерси.
      – Нельзя, конечно, – говорила Айли Сесили, тоже несколько легкомысленной, – считать Джона Клемента и Уилла Ропера мужчинами; один вечно нюхает травы и лекарства, другой сидит, уткнувшись носом в учебники права. Отец сейчас при дворе, может, он приведет в дом настоящих мужчин… для тебя, Сесили, и для меня. Сомневаюсь, что Маргарет или Мерси ими заинтересуются.
      Алиса донимала Томаса, когда они оставались вдвоем:
      – Раз у тебя есть такие возможности, ты обязан подыскать женихов для девочек.
      – Алиса, да ведь впереди еще много лет.
      – Не так уж и много. Мерси, Маргарет и моей дочери уже по тринадцать. Через год-другой их будет пора выдавать замуж.
      – Тогда можно и подождать с этим год-другой.
      – Знаю. Знаю. Но мало ли как может измениться отношение короля к тому времени! Оно, конечно, замечательно быть умным, благородным и болтать по-гречески, только, на мой взгляд, ты был бы умнее и благороднее, если бы хоть немного думал о будущем детей.
      Томас задумался, потом внезапно положил руку ей на плечо.
      – Придет время, я сделаю все, что положено отцу. То были счастливые, спокойные дни. Семья свыклась с работой Томаса у Вулси. При каждой возможности он приезжал домой, и все смеялись его рассказу, как ему удалось незаметно ускользнуть из дворца.
      Настроение портили им тогда лишь мелкие неприятности. Однажды Томас поехал в Эксетер повидать епископа Визи, и вернулся очень расстроенным; за столом он объяснил членам семьи в чем дело:
      – У меня были при себе ваши работы… небольшие сочинения всех… притом лучшие. Я не мог упустить возможности показать их епископу и, говоря по правде, находясь с ним, только об этом и думал. При первой же возможности я достал вот это сочинение Маргарет. Епископ прочел его и уставился на меня. «Это написала девочка?!» – изумленно произнес он. «Моя дочь Маргарет», – небрежно ответил я. «Сколько же ей лет?» – «Всего тринадцать». И, дорогая моя, епископ, как и Реджиналд Поул, не поверил бы, если бы я не дал честного слова. Он перечел сочинение несколько раз. Взволнованно заходил по комнате, потом отпер ящик стола и достал вот это.
      Все с любопытством окружили его.
      – Папа, это что? – спросил Джек.
      – Золотая монета, сынок, из Португалии.
      – Дорогая?
      – Конечно. Епископ сказал: «Передайте ее своей дочери с моими поздравлениями и наилучшими пожеланиями, поскольку я впервые вижу подобную работу человека такого возраста. Пусть она хранит эту монету, поглядывает на нее и готовится стать замечательной ученой. Я знаю, ей это удастся». Я не брал ее. Но чем больше я отказывался, тем сильнее епископ настаивал.
      – Папа, а почему ты не хотел ее брать? – спросила Айли.
      – Потому что, дочка, я хотел показать ему и работы других. Но как? Он счел бы, что я выпрашиваю у него еще золотых монет. Я редко бывал так разочарован. Мне хотелось сказать: «У меня пять умных дочерей и один умный сын, я хочу, чтобы вы знали, как они умны». Но разве я мог?
      Все засмеялись, потому что в эту минуту он походил на ребенка – на маленького мальчишку, лишенного, как сказала Маргарет, удовольствия.
      – Ну как, Мег, нравится тебе твоя монета?
      – Нет, папа. Глядя на нее, я буду всякий раз вспоминать, что она принесла тебе разочарование. – Девочка обняла его за шею и поцеловала. – Папа, не надо так гордиться своими детьми. Ведь гордыня – один из смертных грехов. Я напишу для тебя стихи – об отце, впавшем в грех гордыни.
      – Ладно, Мег, буду ждать их появления. Они загладят разочарование, доставленное мне епископом.
      Вечерами они собирались, беседовали и читали, иногда пели. Томас немного научил петь и Алису. Поначалу она противилась. Заявляла, что слишком стара поступать в его школу. Неужели он не способен думать больше ни о чем, кроме учения и преподавания? За латынь она не возьмется. А греческий – так ничего более языческого и представить нельзя.
      Томас обнял ее и вкрадчиво попросил:
      – Ну-ну, Алиса. Попробуй. Голос у тебя замечательный. Ты станешь нашей певчей птичкой.
      – Никогда не слышала такого вздора! – заявила она. Однако принялась напевать за шитьем, пробуя голос; все поняли, что со временем она присоединится к ним; так и вышло.
      Маргарет чувствовала, что в течение того года она полюбила отца еще больше – настолько, по ее словам, что, кажется, раньше не испытывала к нему никакой любви.
      «Утопия» помогла ей глубже разобраться в отце. Благодаря этой книге девочка поняла его стремление к совершенству.
      – Я горжусь тобой, папа, – сказала она, – так же сильно, как ты своими детьми. Кажется, мы оба очень гордые. А больше всего мне нравится твоя веротерпимость. – И процитировала: – «Полководец Утоп объявил нерушимым, что каждому дозволяется следовать какой угодно религии; если же кто-нибудь станет обращать в свою религию также и других, то он может это делать спокойно и рассудительно, с помощью доводов, не злобствуя при этом против прочих религий…» Мне нравятся взгляды Утопа на вопросы веры. Я нахожу их вполне разумными.
      – Да, Мег, как прекрасен был бы мир, если б можно было внушить их людям.
      Однажды Томас сказал ей:
      – Милая дочь, я хочу обсудить с тобой один вопрос. Дело касается только нас. И не надо, чтобы кто-то еще знал о нем.
      – Да, папа?
      – Мег, ты знаешь, некогда мне хотелось уйти в монастырь, и, как ни странно, монашеская жизнь до сих пор меня привлекает.
      – Что? Ты хочешь покинуть нас и поселиться в келье?
      – Нет, ни за что! Ты ведь мне дороже всего мира… ты… одна ты – не считая других членов семьи. Когда Колет был моим исповедником, я однажды сказал ему, что жаден. Мне хотелось вести две жизни; видно, Мег, человек я рискованный, потому что хочу жить этими жизнями одновременно. Живя с вами здесь, я счастлив, и все же мне хочется быть монахом. Думаю, мы должны быть счастливы, праведная жизнь не значит печальная, и вместе с тем я придерживаюсь тех обычаев, которым следовал в Чартерхаузе.
      Томас расстегнул воротник и распахнул камзол.
      – Папа! – прошептала девочка. – Власяница!
      – Да, Маргарет. Власяница, она смиряет плоть. Приучает человека к страданию и стойкости. Мег, это наша тайна.
      – Я сохраню ее, папа. Он внезапно рассмеялся.
      – А не сделаешь ли ты еще кое-что? Не выстираешь ли власяницу… тайком?
      – Выстираю, конечно.
      – Спасибо, Мег. Я больше никому не мог бы доверить эту тайну с уверенностью, что меня поймут.
      – Ты можешь доверять мне все… как и я тебе.
      – Твоя мать, благослови ее Бог, не поняла бы. Она бы посмеялась над этим. Так что… спасибо, дочка.
      Маргарет, стирая тайком власяницу, плакала при виде на ней пятна отцовской крови. Иногда она удивлялась, видя его веселым и зная, что на нем это причиняющее боль одеяние. Но другим ни словечком не обмолвилась о его мучениях. Если в душе он и был монахом, то очень веселым.
      В доме поднялся переполох, когда от Эразма пришло исправленное им издание Нового Завета на греческом. Томас читал его вслух членам семьи. Алиса слушала, хотя ничего не понимала, занимаясь при этом шитьем.
      Те дни были счастливыми. Долгое время спустя Маргарет, оглядываясь назад, поняла, что перемена, как обычно, пришла с неожиданной стороны. В тот богатый событиями год немецкий монах Мартин Лютер осудил вослед за Эразмом нравы монахов и католической церкви; однако там, где у Эразма были мягкие упреки, этот человек выступал со смелым и страстным обличением; там, где Эразм прятался за свою ученость и критиковал почти добродушно, критика немецкого монаха была проникнута страстным негодованием; и если Эразм писал для посвященных, то Лютер яростно обращался к массам.
      Кульминация наступила, когда Лютер прибил к дверям виттенбергской церкви свои девяносто пять тезисов против торговли индульгенциями. И тем самым произвел первый выстрел в битве Реформации, которой суждено было потрясти Европу, расколоть Церковь и погрузить мир, именующий себя христианским, в кровопролитие и ужас.
      Стали образовываться враждебные лагеря, одни люди стояли за Папу, другие – за Лютера. Эразм вновь погрузился в ученые занятия – бойцом этот человек не был. Говорили, что он снес яйцо, которое высидел Лютер, но ему хотелось укрыться от конфликта и спокойно жить со своими книгами.
      Маргарет считала, что отец ее совсем не таков, что он человек твердых убеждений. Со многим из того, что писал Эразм, он соглашался, но если дойдет до выбора лагеря, останется на стороне старой веры.
      Однако время этому еще не пришло.
      Счастливые вечера шли своим чередом, нарушенные лишь вестью о смерти Колета от чумы. Утрату старого друга семьи оплакивали все.
      Но Колет, как сказал Томас, прожил свой век счастливо. Он увидел самое заветное свое желание сбывшимся – а чего еще может желать человек? Школа Колета процветала под руководством Уильяма Лили; и жизнь его не была ни пустой, ни короткой.
      Маргарет впоследствии удивлялась тому, что не обратила внимания на гул бури, поднимавшейся над Европой. Причиной этому, несомненно, явился Уильям Ропер, он постоянно искал ее общества, просил погулять вдвоем, потому что разговор между двумя людьми может быть намного интереснее наедине, чем при людях.
      Произошло еще одно волнующее событие. Однажды в дом явился повидать Томаса очень красивый молодой человек. Этого богатого придворного звали Джайлс Эллингтон. Айли встретила его вместе с матерью, он ей очень понравился, только она не показала ему этого.
      При желании Айли становилась совершенно очаровательной. Она была самой хорошенькой из всех девочек, белокурой, голубоглазой, высокой и грациозной. Всеми силами старалась сохранять красоту и вечно гляделась в зеркало. Томас посмеивался над ней, но тщетно. Часто повторял ей те эпиграммы, что переводил вместе с Уильямом Лили. Та, где речь шла о Лаис, отдавшей свое зеркало Венере, являлась деликатным предостережением. «Потому что, – говорила Лаис, – видеть себя, какой есть, я не хочу; какой была – не могу».
      – Вот что, дорогая дочка, происходит с женщинами, придающим красоте слишком большое значение, красота сравнима с неверным возлюбленным, уйдет – и уже не вернешь.
      Но Айли только смеялась и умильно целовала его.
      – Папочка, но ведь ни одна женщина не считает, что ее возлюбленный окажется неверным, покуда он верен; а как ты сам говоришь, зачем беспокоиться о завтрашних бедах? Разве в Библии не сказано: «Достаточно для каждого дня своей заботы»?
      Противиться этим льстивым уловкам Томас не мог, и хотя она придавала такое значение удовольствиям, которые ему казались пустыми, он как-то обнаружил, что не в силах противостоять ее женской логике.
      Айли постоянно готовила лосьоны и втирала их в кожу, избегала домашней работы, от которой грубеют руки. Алиса делала вид, будто не замечает этого. Ей, конечно, хотелось, чтобы все девочки удачно вышли замуж, однако для Айли она желала самой блестящей партии.
      Итак, в доме появился Джайлс Эллингтон, наследник богатого поместья и титула, блистающий придворными манерами и драгоценными камнями на камзоле; этому придворному кавалеру не удавалось скрывать свое восхищение Айли, как ей – свой интерес к нему.
      – И где она только научилась своим хитростям? – с завистью сказала Сесили.
      – Ну уж не в этом доме, – ответила Элизабет.
      – Видимо, некоторые рождаются с таким умением, – заметила Мерси. – Айли из таких.
      После визита Джайлса Эллингтона Айли очень оживилась, и хотя земли с титулом привлекали ее больше, чем сам мастер Эллингтон, она с каждым днем хорошела.
      – Расцветает, – сказала о ней Сесили, – будто влюбилась.
      – Она и на самом деле влюбилась, – ответила Маргарет. – Девушка может влюбиться в богатство точно так же, как в мужчину.
      Джайлс Эллингтон часто бывал у них в доме; Айли постоянно вела разговоры с матерью об этом молодом человеке. Алиса радовалась, что их семья приобретает вес в обществе. Томас заслужил благоволение короля и стал значительным человеком. Уилл Ропер, выходец из хорошей семьи, чувствует себя у них в доме, как сын; Джон Клемент, постепенно возвышающийся на службе у кардинала, относится ко всем, будто к родным; а теперь у них стал бывать красивый и богатый Джайлс Эллингтон.
      Жизнь их шла таким приятным образом многие месяцы.
      Когда король со свитой лордов отправился во Францию для взаимных увеселений с французским монархом и его приближенными – визит этот оказался столь расточительным, что его назвали впоследствии «Поле золотой парчи», – Томас поехал туда вместе с этой компанией по королевским и кардинальским делам.
      Пока его не было, Уильям Ропер открылся Маргарет в своих чувствах.
      Невысокой, тихой Маргарет уже исполнилось пятнадцать. Девушка знала, что после отца она в семье самая образованная, но всегда считала себя наименее миловидной из всех, хоть отец и придерживался иного мнения.
      Айли блещет красотой, Мерси обладает скромной обаятельностью благодаря серьезности, мягкости, добросердечности медика – Маргарет понимала, что эти свойства заманчивы; Элизабет, подрастая, стала отличаться искрометным остроумием, отнюдь не колким, как и у отца, Сесили веселая и хорошенькая, Джек – шумный весельчак. «А я, – размышляла Маргарет, – лишена их привлекательных черт, пишу бойко, а в общении не очень разговорчива, разве что с отцом. У меня, конечно, нет красоты Айли, я скорее скучная, чем веселая, в отличие от Джека, смешащего всех своей наивностью».
      В тех случаях, когда мысли Маргарет невольно обращались к этому предмету, ей казалось, что она никогда не выйдет замуж. Ее это не огорчало, потому что она не испытывала такого желания.
      А теперь… Уилл Ропер.
      Он пригласил ее поговорить, и они отправились на Гудмен Филдс, где Маргарет часто гуляла с отцом.
      – В доме, – сказал Уилл, когда они брели по траве, – поговорить непросто.
      – Да, семья у нас очень большая.
      – Полагаю, Маргарет, самая счастливая в Лондоне. День, когда я влился в нее, был для меня удачным.
      – Жаль, отец не слышит тебя.
      – Я уверен, он и так знает.
      – Уилл, мне приятно это слышать.
      – Маргарет… скажи… как ты ко мне относишься?
      – Как отношусь? Ну… я рада, что ты живешь с нами, если речь об этом.
      – Об этом, Маргарет. Я счастлив слышать эти слова… никто иной не мог бы так осчастливить меня ими.
      Она удивилась, и Ропер торопливо продолжал:
      – Маргарет, ты странная девушка. Признаюсь, мне за тебя немного тревожно. Греческий и латынь ты знаешь лучше всех девушек в Англии.
      Маргарет промолчала. Ей вспомнилась Айли в новом синем платье, восклицающая, когда она сидела над книгами: «Латынь… греческий… астрономия-математика… Жизнь, мистресс Маргарет, может научить большему, чем все эти книжки!»
      Айли права. Айли родилась с этим особым знанием.
      – Маргарет, – продолжал Уилл, – я… я сейчас не так тревожусь за тебя, как раньше, иногда ты кажешься мне совсем маленькой девочкой.
      И с улыбкой повернулся к ней.
      – Маргарет, ты знаешь о моих к тебе чувствах?
      – Конечно, Уилл. Ты любишь меня… любишь отца… любишь всех нас.
      – Но тебя я люблю больше остальных.
      – Не больше, чем отца!
      – Милая Маргарет, меня радует твоя любовь к отцу. Я восхищаюсь им больше, чем кем бы то ни было, но, Маргарет, – не возмущайся – его дочерью я восхищаюсь еще больше.
      Она засмеялась, чтобы скрыть смущение.
      – Похоже на отцовский каламбур.
      – И я должен сказать об этом ему.
      – Нет. Если скажешь… он поймет…
      – Мег, неужели ты думаешь, он уже не понял?
      – Но… откуда?
      – Думаю, о моих чувствах уже знают все, кроме тебя, поэтому нам пора объясниться. Маргарет, я предлагаю тебе руку и сердце.
      – Но… я не собираюсь выходить замуж.
      – Да, сейчас еще рано. Отец вряд ли сочтет это приличным. Но тебе уже больше четырнадцати… Может, примерно через год…
      – Нет, Уилл, я решила не выходить замуж никогда. И ты меня расстроил. Теперь я не смогу относиться к тебе так, как к другим, как к Джону Клементу и Джайлсу Эллингтону.
      – Да я и не хочу, чтобы ты относилась ко мне так же, как к ним. Маргарет, ты еще ребенок. Так стремишься стать ученой, что не стала женщиной. А можно быть и той, и другой. Этого я и хочу, Маргарет: чтобы ты стала и той, и другой. Пока больше ничего не говори. Подумай об этом – но немного, не до утомления. Привыкни к мысли о браке. И не считай, что я хочу забрать тебя от отца. Я ни за что этого не сделаю, потому что вижу, как вы любите друг друга. Это редкая любовь. Я понимаю. Нет, я уверен, он захочет, чтобы мы жили под его кровом… как и сейчас. Ты станешь моей женой. Больше ничего не изменится. Прошу тебя, подумай о моем предложении. Обещай, что подумаешь, Маргарет.
      – Я… я непременно подумаю… Но вряд ли захочу выходить замуж.
      В задумчивости они неторопливо побрели к дому.

* * *

      В жизни Маргарет и ее отца год 1521 оказался переломным.
      Томас все больше и больше втягивался в придворные дела. От Маргарет он ничего не скрывал и как-то сказал ей:
      – Я чувствую себя, как муха в паутине. Возможно, когда-нибудь приложу огромное усилие… вырвусь… но сейчас эти липкие нити держат меня крепко.
      – Король хорошо к тебе относится. И он, и кардинал не могут без тебя.
      – Ты права, Маргарет, и я скажу тебе то, чего не сказал бы никому другому, и король, и кардинал относятся хорошо только к тем, кто им полезен, и до тех пор, пока полезен. Но это не вечно.
      Одна история глубоко потрясла Томаса. Она касалась короля и кардинала, кое-что открыла ему в этих людях, но, оглядываясь назад, он понял, что открыла она ему немного – скорее, утвердила в собственном мнении.
      За годы совместной работы кардинал сблизился с Томасом. Нередко бывал с ним откровенен и когда знал, что их не могут подслушать, говорил о короле в таком тоне, что это, дойди до ушей короля, могло бы стоить ему головы. До такой степени он доверял Томасу.
      Кардинал отличался чрезмерной гордостью. Он считал себя незаменимым для короля, и, казалось, что это действительно так. Король почти не принимал решений без своего премьер-министра. И спокойно предавался развлечениям, зная, что бразды правления находятся в надежных руках Томаса Вулси.
      Никто – исключая короля и леди Тейлбойс – не радовался, как кардинал, когда эта леди родила королю сына. Произошло это года четыре назад, через год после рождения принцессы Марии.
      Теперь, в 1521 году, поскольку королеве не удалось родить сына вслед за принцессой, кардинал слегка обеспокоился и открыл Томасу душу.
      – Мастер Мор, когда родился этот мальчик, Его Величество радовался, словно ребенок, получивший прекраснейшую игрушку. У него появился сын – а он годами мечтал о сыне. Его удручало, что королева не рожает, поскольку, как вам известно, он очень высокого мнения о своих мужских достоинствах; и хотя король имеет обыкновение в случае чего винить в неудачах других, его мучил страх, что он не способен зачать сына. Элизабет Блаунт – или, если угодно, леди Тейлбойс – развеяла его сомнения, и маленький Генри Фицрой дорог ему, как зеница ока. Я радовался восторгу Его Величества. Но прошли годы, а наследника трона не появилось – не родилось даже еще одной девочки. Король беспокоится, мастер Мор, а королева не становится моложе. Не будь она столь знатной принцессой и не бойся я обидеть испанцев, то предложил бы расторгнуть брак и подыскать для короля другую принцессу – способную родить ему сыновей, как Элизабет Блаунт.
      – Но для расторжения брака нет веских причин, – возразил Томас. – Королева в высшей степени добродетельна и… еще способна рожать.
      – Я знаю, вы питаете симпатию к Ее Величеству и она благоволит вам. Сам я отношусь к ней с величайшим уважением. Но одно дело благочестие королевы, а другое ее польза для короля и государства. Главная цель королевского брака – родить наследника, а в этом она не добилась заметных успехов.
      – Все в руках Божьих. Кардинал цинично улыбнулся.
      – Друг мой, если Бог не спешит, королевским министрам иногда приходится действовать самим. Не было бы только у этой дамы таких могущественных родственников! Вообразите… новая королева. Французская принцесса или протеже Карла Испанского? Подумайте только, что я мог бы сделать… держать их в напряжении… в страхе, что возведу на английский трон другую. Думаю, французская принцесса имела бы в данном случае больше преимуществ.
      – Милорд кардинал, – сказал Томас, – ваше одеяние свидетельствует, что вы служитель Господа, но ваши слова…
      Но Вулси перебил его.
      – А мои слова выдают во мне лорда-канцлера, премьер-министра Англии. Я служу ей, поскольку вижу в этом свой долг.
      «Нет, – подумал Томас, – ты служишь не Богу и не Англии, ты служишь Томасу Вулси».
      Однако Томас Мор понимал кардинала, понимал, что этот заурядный ученый, сын торговца, осознав свой проворный ум, большую ученость и способность очаровать короля, не мог не воспользоваться этими достоинствами. По натуре Вулси не зол, злым его сделало непомерное честолюбие, он радовался своему богатству и гордился тем, что добыл его сам.
      Неудивительно, когда такие люди, как Норфолк, Суффолк или Бэкингем легко воспринимают почести, доставшиеся им по наследству, но человек, не имеющий такого наследства, добившийся почестей умом и ловкостью, естественно, дорожит ими больше. А как должен Вулси гордиться, справедливо полагая, что будь эти знатные люди сыновьями ипсвичских торговцев, они так до конца дней и остались бы ипсвичскими торговцами!
      Нет, Вулси в душе не зол, он добр к своим слугам, и те любят его. Он лишь требует, чтобы они с почтением относились к его величию, тогда он будет им щедрым отцом, будет заботиться о них, кормить и даже по-своему любить.
      У него есть незаконные дети. Нельзя сказать, что он распутник. Его союзу с избранной женщиной недостает лишь законного оформления. Он не гоняется за женщинами без разбора, у него только одна. Решив использовать Церковь как лестницу к славе, Вулси тем самым отверг брак и поэтому обходился без брачной церемонии, однако, будучи нормальным мужчиной, не собирался обходиться без того, что дает жизнь в браке. И установил с женщиной спокойные, постоянные отношения, которые, будь они узаконены, ничем бы не отличались от брачного союза самого Томаса Мора.
      Вулси любил своих детей, только любовь его проявлялась иначе, чем у Томаса, однако Томас видел, что разница не так уж велика. Томас стремился дать детям то, что больше всего ценил. Вулси стремился наделить их тем, что ставил выше всего на свете – властью и богатством. Сын его, еще, в сущности, мальчик, уже стал деканом Уэльса, архиепископом Йоркским и Ричмондским, а следовательно, обладателем значительных богатств и власти.
      Вулси человек не злой, но поклоняющийся, на взгляд Томаса, ложным идолам. Однако, говоря себе это, Томас сознавал, что Вулси может сказать о нем: «Человек умный, но кое в чем глупец, потому что, видимо, не представляет как сколотить состояние».
      Кардинал уже говорил о государственных делах и о том, как просто будет добиться от короля одобрения своих планов. Король поглощен новой любовной историей – его вниманием завладела развязная девица и предъявляет к нему большие требования.
      – Дочь Томаса Болейна. Вы, несомненно, его знаете. Так вот, мастер Болейн обязательно удостоится какой-то благосклонности, когда его хорошенькая дочь Мери прошепчет просьбу в королевское ухо. Девица эта попалась на глаза королю в прошлом году, когда мы ездили во Францию. С тех пор он увлечен ею. Мы увидим и возвышение ее брата. Джордж Болейн – смышленый парень. Должно быть, сказывается норфолковская кровь – во всяком случае, я не сомневаюсь, что Норфолк сказал бы именно так. Кажется, у Мери есть еще младшая сестра, сейчас она во Франции. Нужно присматриваться к этой семье, потому что человек вроде Томаса Болейна слишком занесется, если получит большую почесть. Если маленькая Мери станет слишком уж требовательной, нам придется подыскать для Его Величества другую леди. Да, мастер Мор, вам такие разговоры не по душе. Вы воспринимаете домашние дела короля как собственные в Баклерсбери. Но такие семьи, как ваша, можно сосчитать по пальцам. Вот почему я взял на себя труд просветить вас.
      Это свидетельство кардинальского расположения обрадовало бы очень многих. У Томаса оно вызвало беспокойство: возникала опасность, что он окажется еще больше втянутым в то, от чего стремился избавиться.
      Он разочаровался в молодом короле. Генрих, казалось, накрепко привязался к развлечениям, и значительная часть накопленных его отцом богатств уже истрачена – не только на войну, но и на пустые развлечения, вроде «Поля золотой парчи».
      Какая от этого польза? Уже известно, что Англия способна расточать богатство на возвеличивание короля с его двором, что Франция способна делать то же самое для своего молодого и веселого венценосца. Но что из этого? Оба монарха превращались в распутников, их головы занимали любовные похождения, а не выработка мудрой государственной политики.
      У Англии есть Вулси, и всем англичанам надо радоваться этому, потому что, несмотря на гордость, честолюбие и любовь к пышности, он великий государственный деятель.
      И все же есть люди, которые ненавидят Вулси, да еще как! Томас узнал о скрытых до сих пор ужасных чертах его характера благодаря ненависти, которую герцог Бэкингем не сумел скрыть.
      Бэкингему полагалось держать золотую чашу, в которой король мыл руки; и однажды – наверняка в отместку за пренебрежение, выказанное герцогом кардиналу или возникшее в воображении кардинала, – когда Генрих вымыл руки, Вулси окунул в чашу свои и принялся мыть.
      Вынести этого благородный герцог не мог, он не забывал, что в его жилах течет королевская кровь, что он родственник Эдуарду IV. И ему держать чашу, чтобы в ней мыл руки сын ипсвичского торговца! Он немедленно выплеснул воду на ноги кардиналу.
      Короля позабавил этот инцидент, а Вулси как будто воспринял его равнодушно, однако Бэкингем ранил чрезмерную гордость кардинала, а безнаказанно совершить это не мог никто.
      Бэкингем, сделав кардинала своим врагом, забыл о двух обстоятельствах. Положение герцога было шатким, потому что королю не нравилось его родство с Эдуардом IV; зато весьма нравилось его большое состояние. Герцог был одним из богатейших пэров Англии.
      Поэтому кардиналу не составило никакого труда произнести на ухо королю несколько продуманных слов. Напомнить, что если Бэкингема казнят по обвинению в государственной измене, его богатство станет королевской собственностью; более того, Бэкингем хвастался своей королевской кровью, и нетрудно подыскать человека, слышавшего заявление надменного герцога, что если король умрет без наследника, он, Бэкингем, окажется первым претендентом на трон.
      Король вызвал герцога, тот поехал ко двору с мыслью, что приглашен принять участие в развлечении или турнире. И оказался в Тауэре перед судом пэров – никто из них не посмел признать его невиновным вопреки королевской воле. Старый Норфолк, его друг, был вынужден исполнить ее, хоть и проливал при этом слезы.
      Это убийство потрясло Англию, континент и Томаса Мора. Оно показало истинную сущность короля, этого мальчика с красивым лицом, на котором пока не появились следы излишеств и разврата. Красивый мальчик оказался жестоким; грубовато-добродушный король Хел начал карьеру венценосного убийцы, смерти Эмпсона и Дадли были всего лишь прелюдией к ней.
      Теперь Томас больше, чем когда бы то ни было, мечтал о жизни в семейном кругу, о беседах с друзьями. Эразм написал ему: «Стало быть, ты покинул общество ученых ради королевского двора. Наш образованный философ превратился в придворного».
      – Да, – пробормотал Томас, – но очень неохотно.
      Некогда ученые говорили, что тремя самыми образованными в мире людьми являются голландец Эразм, англичанин Мор и француз Бюде, но теперь в этой связи имя Мора не упоминалось, его место занял юный испанец Вивес.
      Однако при дворе никто не знал об этой утраченной высоте, так много значившей для Томаса, в нем видели человека, идущего к величию.
      – Томас Мор идет в гору, – говорили придворные. Он не мог сказать им, что хочет не идти в гору, а жить своей жизнью.
      Тем временем Мартин Лютер опубликовал книгу «Вавилонское пленение Церкви». Папа принял вызов, и Европа разделилась. У кардинала состоялся еще один тайный разговор с Томасом Мором.
      – Мастер Мор, Его Величество проявляет к вам в последнее время большой интерес.
      – Да? Почему?
      – В мире есть два человека, которых он ненавидит и боится, которым завидует и за которыми ревностно следит. Вы, конечно, понимаете, кого я имею в виду?
      – Правителей за морем?
      – Вы правы. Один из них могущественный император Карл, правящий не только родной Испанией, но и другими землями. И, пожалуй, еще больше, чем Карла, наш король ненавидит монарха Франции. Они хорошо знают друг друга, они ровесники, оба искатели удовольствий и развлечений. Карл и Франциск – слуги Папы. Карл – благочестивейший король, Франциск – христианнейший. У нашего короля нет подобного титула, и это его огорчает. Он думает, что в этом вопросе вы способны помочь ему больше, чем кто бы то ни было.
      – Я?
      Кардинал положил руку на плечо Томасу.
      – Вы недооцениваете себя. Отправляйтесь немедленно к Его Величеству. Он хочет поговорить с вами. Особо не скромничайте. Вам сопутствует удача. Идите… и добивайтесь почестей.
      Томас с тревожными мыслями отправился в королевские покои.

* * *

      Войдя в приемную короля, Томас застал у него троих друзей и государственных деятелей, герцога Норфолка с сыном, графом Сурреем, и королевского зятя, герцога Суффолка.