Храм любви при дворе короля

      Он понял, что быть принятым в таком обществе – большая честь. Король непринужденно разговаривал с друзьями и встретил Мора улыбкой, но, опустясь перед королем на колени, Томас ощутил на себе задумчивые взгляды трех знатных лордов.
      Все трое были ему хорошо известны.
      Суффолк был не только зятем, но и ближайшим другом короля. Отчаянный, красивый молодой человек, он сопровождал во Францию королевскую сестру Мери, когда она выходила замуж за старого Людовика. Прожив несколько месяцев с жизнерадостной молодой супругой, Людовик скончался, и Суффолк дерзостно женился на ней до их возвращения в Англию. Но Генрих давно простил ему этот неосторожный поступок.
      Старый герцог Норфолк, государственный казначей и кавалер ордена Подвязки, был могучим старым воином, гордым главой одного из благороднейших семейств в стране и все еще пожинал плоды своей давней победы на Флодден Филд.
      Сын его, граф Суррей, чуть постарше Томаса, смелый боец, пользовался дружеским расположением короля, хотя и был женат на дочери недавно убитого Бэкингема. В то время он забавлял Генриха, а Генрих любил тех, кто его забавляет. Суррей, мрачный, суровый воин, влюбился в прачку своей жены, и при дворе говорилось немало скабрезностей о Суррее и Бесс Холленд.
      – Ха, – воскликнул король. – Вот и мастер Мор. Мы разговариваем об этом сумасшедшем, Лютере. Вы, конечно, знакомы с его новым кощунством?
      – Знаком, Ваше Величество.
      – Клянусь Богом, я намерен ответить ему лично. Вы писатель, и я хотел поговорить с вами на эту тему.
      – Ваше Величество оказывает мне честь.
      – Мы прочли несколько ваших произведений, и они нам понравились. А гнусное сочинение этого немецкого монаха велим публично сжечь во дворе собора Святого Павла. Епископу Фишеру поручаем прочесть против него проповедь. Этот Лютер, мастер Мор, прислужник дьявола. А теперь, друзья… оставьте нас. Я хочу поговорить о литературных делах наедине с нашим другом.
      Трое знатных лордов удалились, и король улыбнулся Томасу.
      – Теперь, друг мой, можно перейти к делам. Прочтя этот… этот… как его назвать?… гнусный документ… я воспылал гневом. И услышал Божий глас, призывающий меня к действию. На этот документ нельзя не ответить, мастер Мор; и для ответа нужен человек, чья книга изумит мир. А кто лучше подходит для этой цели, чем король Англии?
      – Ваше Величество уже написало эту книгу?
      – Нет… пока что. Я сделал наброски… того, что хочу сказать. Они прогремят на всю Европу. Окажись этот Лютер в моем королевстве, он бы погиб смертью изменника. Но его здесь нет. Я не могу покарать этого немецкого монаха телесно, поэтому отвечу словами. Прочтя мое «Суждение о семи таинствах», вы поймете, что я хочу ответить на чудовищный словесный выпад этого нечестивца. Подойдите сюда. Вот что я приготовил. Томас взял протянутые ему записки.
      – И в чем же состоит моя обязанность, Ваше Величество?
      Генрих махнул рукой.
      – Ну… приведите их в порядок… придайте форму… сами решите, какую. Вы писатель. И поймете, что нужно сделать. Я король. На мне лежат государственные дела, но суть этой книги я изложил. Вы… – Король суетливо замахал руками. – Вы понимаете, в чем ваша задача, мастер Мор. Превратите эти наброски в книгу. Я избрал для этого вас из уважения к вам.
      – Ваше Величество решило оказать мне честь.
      – Я всегда готов оказать честь тем, кто мне нравится… чья образованность прибавляет славы нашему государству. Отныне, мастер Мор, вы будете исполнять свои обязанности в моей маленькой приемной, куда я вас провожу. Вам будет предоставлено все необходимое; и мне хотелось бы, чтобы эта задача была выполнена со всей ответственностью. Не щадите этого грешника. Мы обратимся ко всему миру… также, как и он. Притом на литературном языке, мастер Мор; говорят, вы им прекрасно владеете. От всех прочих обязанностей вы освобождаетесь. Исполните эту задачу как следует, мой друг, и будете вознаграждены. Ну как, довольны?
      – Ваше Величество не могло возложить на меня более радостной задачи. Опять взяться за перо, притом ради такого сочинения! Я об этом мечтаю уже давно.
      Король хлопнул Томаса по плечу; удар был сильным, однако сила его выражала не только одобрение, но и приязнь. Глаза короля лучились удовольствием, щеки раскраснелись.
      – Пойдемте, мастер Мор. Сюда.
      Король распахнул дверь маленькой комнаты с роскошными коврами на полу и прекрасными гобеленами на стенах.
      Томас увидел молодую женщину, она сидела на диванчике у окна в неловкой позе, подобрав ноги под юбку. На ней было платье с низким вырезом, темные волосы спадали на обнаженные плечи. Его поразило, что при появлении короля она не встала, а игриво улыбнулась.
      Генрих остановился и в упор поглядел на нее. Тут, видимо, женщина осознала, что он не один. Подскочила и встала на колени.
      – Девушка, что вы здесь делаете? – спросил король.
      – Прошу прощения, Ваше Величество. Я… но… мне казалось… что Вашему Величеству угодно мое присутствие здесь.
      – Поднимитесь, – сказал Генрих.
      Она поднялась, и Томас узнал в ней Мери Болейн, королевскую любовницу. Она поглядела на Томаса чуть ли не с вызовом. Во взгляде ее сквозила уверенность, что недовольство короля скоро пройдет.
      – Можете удалиться, – сказал король.
      Мери Болейн сделала реверанс и попятилась к двери. Томас обратил внимание, что король смотрит на нее, приоткрыв рот и блестя глазами.
      – Входите, входите, – сказал ему Генрих чуть ли не с недовольством. – Садитесь сюда. Смотрите же, эти наброски должны превратиться в замечательную книгу. Понимаете? Замечательную! Вы умеете писать книги. И должны сделать это для меня.
      Король отвел взгляд. Томас понял, что мысли его обратились к темноволосой девице.
      – Если вам что-то понадобится, – сказал Генрих, – просите. Принимайтесь за дело немедленно. Посмотрите, что можно сделать с этими набросками… а потом… когда что-то будет готово, принесите мне.
      Король улыбался. Настроение его переменилось, мысленно он был уже с девицей, которая только что вышла.
      – Потрудитесь как следует, мастер Мор. Вы об этом не пожалеете. Я люблю награждать тех, кто угождает мне…
      Генрих вышел, и Томас принялся просматривать наброски.
      Сосредоточиться ему было трудно. Он думал о короле и Мери Болейн, о Суррее и Бесс Холленд, думал о резком взгляде Суффолка, хитром – Норфолка и о Томасе Вулси, самом умном из них.
      И его, как никогда, потянуло к домашнему покою.

* * *

      Приводить в порядок королевские наброски было приятной задачей, да к тому же она отрывала его от семьи на дольше, чем все прежние. Как-то он собрался улизнуть домой в Баклерсбери, но тут явился посланец короля и сообщил, что король спрашивает, почему мастер Мор не появляется.
      Генриху нравилось, какой вид обретала работа. Он читал ее, перечитывал и сиял от восторга.
      – Ага, – восклицал он, – вот наш ответ мастеру Лютеру. Прочти, Кэт.
      Королева читала и тоже восторгалась, потому что ненавидела немецкого монаха даже больше, чем Генрих.
      – Будь он здесь… этот монах! – восклицал король. – Он бы принял казнь… за оскорбление моей матери. Моя мать – Церковь. Кэт, вот увидишь, что мы сделаем с этим глашатаем гордыни, клеветы и ереси. Он прислужник дьявола. Подлый негодник. Запомни мои слова. Только безнравственный человек может отвергать таким образом веру отцов. Мы обязаны Папскому престолу. И любые почести ему не окажутся слишком значительными.
      – Простите, Ваше Величество, – вмешался Томас, – но сказанные вами слова были бы названы в суде защитой Папской юрисдикции в Англии.
      – Что такое?
      – Мне пришел на ум, Ваше Величество, закон о наказании за превышение власти церковными органами.
      – Ха! – рассмеялся король. – Вот, Кэт, какие нам нужны юристы. Он готов привлечь к суду короля в собственном государстве. Да, Томас Мор, вас по справедливости называют честным. Хорошо, что говорите так перед своим королем. Вы ему этим нравитесь. Однако я скажу вот что: я так люблю папство, что не постою ни перед чем для его защиты. Имейте в виду, мастер Мор: от этого престола мы получаем свою императорскую корону.
      – Я вынужден напомнить Вашему Величеству кое о чем, – сказал Томас. – Папа такой же государь, как и вы, он ровня другим государям. Может случиться, что Ваше Величество и Его Святейшество когда-нибудь разойдетесь во мнениях. Поэтому мне кажется, что в этой книге не стоит делать особого ударения на власти Папы.
      – А я говорю вам, мастер Мор, мы так обязаны Папскому престолу, что наши почести не могут быть чрезмерными.
      – В таком случае я обязан еще раз напомнить Вашему Величеству про закон о превышении власти церковными органами.
      – Не волнуйтесь, мастер Мор. Не волнуйтесь. Мы прекрасно умеем управляться с такими делами. И держитесь с нами так же, как всегда. Нам нравится ваша честность.
      По мере продвижения работы над книгой, дружба между Томасом и королевской четой все крепла. Ему приходилось есть за королевским столом, прогуливаться с королем по галереям, задерживаться во дворце дотемна, так как до ушей королевы дошло, что он знает о небесных светилах больше, чем кто бы то ни было при дворе, и ей хотелось набраться у него знаний.
      – Король и сам не прочь бывать на этих уроках, – сказал Генрих. – Пока он правит королевством на земле, ему хотелось бы узнать кое-что о небесном королевстве.
      Поэтому вечера Томас проводил на дворцовых балконах, справа от него стоял король, слева – его супруга, вокруг толпились придворные, и он показывал им созвездия.
      – До чего благоволит король к этому человеку! – говорили придворные. – Почти как к самому кардиналу.
      Они ловили улыбку королевы, отмечающей, как ярок Орион сегодня вечером, а потом застенчиво спрашивающей, действительно ли эти две яркие точки в западной части неба Близнецы, Кастор и Поллукс, и Процион ли то на западо-юго-западе?
      Они слышали громкий, раскатистый смех короля, заявляющего, что созвездие, именуемое Кассиопея, по его мнению, ничуть не похоже на сидящую женщину; замечали, как часто блистающая перстнями рука опускалась на плечо Томаса Мора под темной одеждой.
      – Похоже, Плеяды интересуют короля больше, чем Мери Болейн, – шептались дамы, следящие за этими делами, поскольку многие надеялись, что когда-нибудь король отвернется от нынешней любовницы и обратит взор на них.
      Когда книга была дописана, когда столь образованные люди, как Фишер, Стефен Гардинер и Булей, прочитав, нашли ее глубокой по смыслу и блестящей по стилю, король на радостях заявил, что на службе у него не будет мастера Мора, что впредь он будет именоваться сэр Томас Мор.

* * *

      Король Генрих VIII испытывал глубокое удовлетворение. Книгу бурно приветствовали противники Мартина Лютера во всей Европе. Провозглашали гениальной. Папа не решался пожаловать запрошенный за нее титул, хоть и восторгался своим английским защитником; приходилось считаться с гневом и ненавистью Франциска и Карла, которых он побаивался, но в конце концов взятки и предложения дружбы Генриха одержали верх. Английский король стал известен во всем католическом мире как «Защитник веры».
      Однако Мартин Лютер был не таким человеком, чтобы оставить публикацию этой книги без внимания. Он облил презрением ее, а заодно и английского короля. Генрих поручил Томасу Мору написать Лютеру ответ от имени монарха Англии.
      Томас получил не только титул, он стал заместителем казначея – казначеем тогда был сам Норфолк – и соответственно важным членом королевского совета. Так носящий власяницу человек превратился в министра, постоянно находящегося в королевской свите.
      Лютер письменно выступил с грубыми нападками на Генриха, ответные нападки Томаса были не менее грубы. Маргарет, читая эти ответы, написанные ее отцом от имени короля, нередко ощущала беспокойство. Ей казалось, что отец разительно изменился. Мягкий, любезный человек превратился в мастера брани. Она с содроганием читала: «Преподобный брат, отец, пьяница Лютер, дезертир ордена Святого Августина, урод, загубивший пьянством все способности, необразованный доктор теологии…» Как мог ее ласковый отец написать такие слова? Как мог он говорить, что Лютер созвал всех своих товарищей и отправил учиться всевозможной ругани – кого в игорные дома, кого в кабаки, кого в бордели?
      «Что делает двор с моим отцом?» – спрашивала она себя.
      Когда он вернулся домой, Маргарет заметила в нем перемену. Какую-то свирепость. Девушка знала, что власяницу, которую она продолжала стирать, отец надевает чаще; знала, что вместо подушки он кладет под голову чурбан, дабы затруднить приход сна. В жизни его появилось совершенно новое чувство – ненависть к еретикам.
      Маргарет сочла своим долгом поговорить с ним.
      – Отец, – сказала она, – ты переменился.
      – Нет, дочка, я такой же, как всегда.
      – Я не совсем понимаю, – сказала Мег. – Некогда Эразм и ты говорили о порочности монастырей. Вы хотели исправить кое-что в Церкви. Этот Мартин Лютер… разве он мыслит не так, как вы с Эразмом?
      Она подумала об Эразме, ученом до мозга костей. Теперь, когда начатое им дело подхватил другой человек, он устранился, вернулся к письменному столу ученого, к жизни мыслителя, а не деятеля. Маргарет понимала, что такую жизнь предпочел бы и ее отец. Однако король заставил его выйти на переднюю линию борьбы, и это битва короля, и ее отец употреблял те слова, какие употребил бы король. Будь на его месте другой человек, она сочла бы, что он поступил так ради королевских милостей.
      – Подход к этим проблемам изменился, Мег, – ответил Томас. – Мы с Эразмом хотели исправить то, что порочно. Этот монах хочет уничтожить Церковь и вместо нее воздвигнуть другую, основанную на ереси.
      – Но слова о нем… я… мне даже не верится, что написал их ты.
      – Написал их я, Мег. Не сомневайся. Насколько я понимаю, те, кто хочет уничтожить Церковь, представляют собой большее зло, чем те, кто лишь поносил ее. Церковь пока стоит, Мег… светлая католическая Церковь. Уничтожить ее – значит, принести в мир ужас. Зло выйдет из своих пределов. Церковь необходимо сохранить любой ценой. Да, если нужно, давай изгоним порок из монастырей, введем более строгие правила для священников… но тех, кто хочет уничтожить Церковь, надо уничтожить самих. Если Церковь будет уничтожена, восторжествует зло.
      – Отец… можешь ли ты всерьез называть этого монаха язычником?
      – Могу, Мег, и называю.
      Она поглядела на отца и подумала: «Впервые в жизни я подвергаю сомнению его мудрость. Я никогда раньше не знала в нем этой жестокости. Никогда не видела, чтобы он проявлял такой гнев, как сейчас против еретиков».
      – Папа, – с беспокойством произнесла Маргарет, – король сказал, что если этот язычник – имелся в виду Лютер, – не отречется от своих заблуждений, его надо сжечь заживо. Заживо, папа! Ты-то так не считаешь? Ты говорил, что надо быть добрым к другим, поступать с ними так, как хотели бы мы, чтобы поступали с нами.
      – Мег, если твоя правая рука коснулась яда, который отравит все тело, отрежешь ты ее или нет?
      Девушка молчала, но Томас ждал ответа.
      – Да, папа.
      – Ну, так вот. Телесные страдания ничто в сравнении с вечным проклятием души. Если, разведя огонь под ногами Лютера, мы вновь обратим его душу к Богу, то не лучше ли сжечь его заживо?
      – Не знаю.
      – Мег, смирять плоть, становиться нечувствительным к боли – великое дело. Такой плоти потом уже ничто не страшно. А раз тех, кто отвергает Бога, ждут вечные страдания, что такое для них несколько минут в огне?
      Маргарет закрыла лицо руками. У нее мелькнула мысль: «Мы отдалились друг от друга».
      Томас отвел ее руки от лица и улыбнулся; в его глаза вернулась прежняя мягкость.
      Маргарет увидела, что он устал, хочет бежать от дворцовой жизни, вернуться к домашним тишине и покою.
      Странно оказаться не во всем согласной с ним. И все же как она его любит! Теперь, обнаружив в нем какую-то слабость, даже больше, чем когда любила только за силу.
      Девушка теперь жалела, что отец обучал ее так тщательно, приучил мыслить очень логично. Ей хотелось по-прежнему видеть в нем само совершенство.
      Он просил ее вернуться к прежним отношениям. Хотел смеяться, веселиться.
      – Ты мне все сказала, Маргарет, – заговорил Томас. – Задала массу вопросов, теперь недоуменно смотришь на меня, обдумываешь то, что услышала, и сомневаешься в разумности моих слов. Отлично, моя Мег. Вернемся к этому попозже. А теперь я должен сказать тебе кое-что. Не догадываешься, о чем?
      – Нет, папа.
      – Об Уилле.
      – Уилле Ропере?
      – Каком же еще? Он тебе нисколько не нравится? Девушка зарделась, и Томас, увидя это, улыбнулся.
      – Нравится, папа.
      – А он тебя очень любит. Он говорил мне.
      – Лучше бы он не надоедал тебе своими глупыми чувствами.
      – Любить тебя глупо? Тогда я глупейший человек на свете.
      – Тут другое дело. Ты мой отец, и вполне естественно, что мы любим друг друга.
      – И что Уилл любит тебя, тоже естественно. Он хороший человек. Он мне нравится. Очень. И видеть твоим мужем я не желал бы никого иного. Пусть он не так богат и красив, как наш веселый Эллингтон, пусть никогда не сделает тебя леди или герцогиней – от этого он не становится хуже.
      – Папа, неужели ты думаешь, мне хочется быть леди или герцогиней? Я не похожа на твою жену, возгордившуюся, став леди Мор.
      Томас засмеялся.
      – Оставь ей, Мег, ее маленькие радости. Мы прощаем ей ее восхищение этими пустяками, правда? Однако вернемся к Уиллу; я знаю, что он тебе нравится.
      – Как и остальные. Для меня он значит не больше, чем… любой из них.
      – Мег, но он симпатичный, умный… привлекательный парень. Что ты ищешь в мужчине?
      – Мне он кажется слишком юным.
      – Уилл на семь лет старше тебя.
      – И все же кажется юным. Ему недостает серьезности. Уилл не выдающийся ученый. Если бы он написал что-то вроде «Утопии», что-то, раскрывающее его идеалы, и… Папа, ты приучил нас к высоким меркам. Твоя дочь соизмеряет всех мужчин с тобой и, следовательно, находит в них массу недостатков.
      Томас иронически засмеялся над ее словами, однако не смог скрыть удовольствия.
      Теперь он вновь стал прежним, веселым, радующимся каждому мигу жизни. Вечером они соберутся все вместе; станут говорить по-латыни, как и раньше, Алиса будет ворчать на них, но беззлобно. Титул стал для нее чем-то вроде яркой побрякушки. Выражение ее лица, когда слуги обращаются к ней «миледи», вызывает у всех улыбку.
      Приятно видеть отца снова дома, забыть его озлобленность еретиками, петь и веселиться, как прежде.

* * *

      «Очевидно в том, что принимаешь за зло, всегда есть добро», – думала Маргарет. Она с тоской вспоминала те дни, когда отец был незаметным юристом и заместителем шерифа, вспоминала с легкой грустью прогулки по Сити, но взгляды ее разделяли не все члены семьи.
      Айли со счастливым блеском в глазах вошла в классную комнату, где Маргарет сидела над книгами.
      «Какая красивая, – подумала Мег. – И еще больше похорошела от сознания, что она член столь выдающейся семьи».
      Айли стянула с волос сетку, в которую они были уложены. Волосы, рассыпавшись по плечам, спустились до талии.
      – Мег, какая новость! Я выхожу замуж. Миледи Эллингтон! Что скажешь?
      – Значит, твой жених – Джайлс?
      – Я первая в семье нашла себе жениха.
      – Меня это не удивляет.
      – Честно говоря, Мег, меня тоже. Джайлс говорит, хорошо, что наш отец написал для короля эту книгу и стал при дворе важной персоной. Его отец не мог не дать согласия на союз сына с падчерицей сэра Томаса Мора. Маргарет, разве не восхитительно, какие замечательные события происходят благодаря таким мелочам? Написана какая-то книжица, и я становлюсь леди Эллингтон!
      Маргарет рассмеялась. Айли часто смешила своими выходками и ее, и отца. Хоть она эгоистично воображала себя центром мира, это был очаровательный крохотный мирок, и не любить ее, такую хорошенькую, славную, было невозможно.
      – Айли, ты уедешь от нас, потому что жить здесь Джайлс не захочет.
      – Ему, конечно, придется бывать в своих владениях. Однако я настою на частых визитах к моей любимой семье, не сомневайся.
      – Я уверена, что визиты будут частыми. Ты и будучи леди Эллингтон сумеешь добиваться своего не хуже, чем Алисой Миддлтон.
      – Поэтому, дорогая Мег, не расстраивайся. Мы будем видеться часто. Я стану рассказывать тебе, что носят дамы, какие танцы танцуют… и обо всех придворных делах, которых отец не замечает. Мег, а затем настанет твоя очередь… твоя или Мерси. Интересно, кто из вас раньше найдет жениха.
      Маргарет отвернулась, но Айли лукаво поглядела на нее.
      – У нас часто бывает мастер Клемент. Ты обратила внимание, что он первым делом ищет взглядом Мерси? Я не особо удивлюсь, если наша серьезница скажет когда-нибудь, что намерена стать мистресс Клемент.
      – Мерси так увлечена своими занятиями, что не думает больше ни о чем.
      Айли рассмеялась.
      – Мерси увлечена и занятиями, и Джоном Клементом. Они сидят, сблизив головы, и разговаривают о лекарствах, о болезнях. Иногда при виде их я чуть не умираю со смеху. Правда, Мег. Я говорю Джайлсу: «Ты ведешь разговоры о моей красоте… о моих очаровательных манерах… и это наилучший способ ухаживания. Но есть и другие способы, я знаю о них, потому что живу в очень странном доме. Некоторые влюбленные обмениваются не записками, а рецептами, и говорят о внутренних органах больных, а не о ресницах возлюбленных».
      – Айли, оставь свои сплетни.
      – Не оставлю. Странное дело, Мег, когда девушка находит жениха, она желает того же всем своим близким, как бы ни были они серьезны и образованы, я желаю им тоже найти женихов.
      Айли принялась танцевать с воображаемым партнером, запрокинув голову и улыбаясь ему в лицо.
      – Мег, это новейший придворный танец. Меня обучил ему Джайлс. О, как мне хочется бывать при дворе, танцевать в больших залах под музыку королевских музыкантов! У меня будут роскошные платья, Мег, драгоценные камни… я стану самой счастливой в мире… и все потому, что отец заслужил уважение короля, иначе, Мег, вряд ли отец Джайлса так легко согласился бы на наш брак.
      – Айли, ты думаешь только о себе. Может, отец предпочел бы жить дома.
      – Как он мог это предпочесть? Джайлс говорит, король так же привязан к нему, как к мастеру Вулси… а то и больше… потому что кардинал всеми силами старается угодить королю, а отец добивается этого без усилий; кардиналу приходится быть льстецом, а отцу просто самим собой. Нет, Мег, мы возвышаемся. Все больше и больше. Отец добьется еще почестей, и многие будут готовы – нет, будут стремиться обвенчаться с его дочерьми. Но кое-кто из его дочерей, могу поклясться, не желает смотреть дальше своего дома.
      Айли хитро поглядела на Маргарет, и та сказала: – Хватит. По-моему, на этой неделе твоя очередь быть домохозяйкой, и не пора ли приступать к своим обязанностям?
      – Леди Мор не будет строга к будущей леди Эллингтон. Так что не волнуйся, дорогая Мег. Уилл Ропер, конечно, приятный человек, но сейчас наши дела идут в гору, так что не спеши.
      – Не понимаю.
      – Что? Ты поглупела? Ты… умнейшая из дочерей своего отца! Послушай, Маргарет: если ты не поглядываешь на Уилла Ропера, то он поглядывает на тебя.
      Маргарет собрала книги и поставила на полку; щеки ее горели.
      – Ты ошибаешься, Айли, – сказала она, – полагая, что все разделяют твое желание выйти замуж.
      Айли рассмеялась и продолжала смеяться, когда исполненная достоинства Маргарет вышла из комнаты.

* * *

      Теперь она поневоле постоянно думала об Уилле Ропере. За столом, поднимая глаза, Мег постоянно видела его взгляд. Сидя за книгами, то и дело вспоминала о нем.
      Это выводило ее из душевного равновесия.
      Потом Мег заметила перемену в Уилле. Нередко, поднимая глаза, она обнаруживала, что он глядит в пространство, а если встречала его взгляд, он вздрагивал и улыбался; и Маргарет понимала, что мысли его заняты далекими от нее делами.
      Уилл много времени проводил в одиночестве и, казалось, был очень этим доволен.
      «Он передумал, – говорила себе Маргарет. – Он не хочет жениться на мне. Может ли быть, что его воображением завладела другая?»
      И удивлялась собственным чувствам. Почему она, не желая выходить замуж за Уилла, не хочет, чтобы он женился на другой? Стала думать, каким окажется дом без него. Отца часто не бывало; что, если не будет и Ропера?
      Отец и Уилл! Она стала думать о них нераздельно. И осознала, как всегда бывает довольна, когда отец говорит об Уилле.
      Однажды, когда Маргарет сидела одна в классной комнате, вошел Уилл. Под мышкой он держал книгу. Мег сперва подумала, что у него учебник юриспруденции, потом узнала в книге Новый Завет, исправленный Эразмом.
      – Маргарет, как хорошо, что ты одна, – сказал Уилл. – Я хочу поговорить с тобой. Нет, не волнуйся… не о браке. Меня волнует другая проблема.
      – Расскажи, пожалуйста, какая. Я заметила, в последнее время тебя что-то беспокоит.
      – Не знаю, Маргарет, как ты воспримешь эту новость. Я читал Новый Завет и раздумывал над прочитанным.
      Прочел еще «Вавилонское пленение Церкви» и пришел к такому выводу: нет истины, кроме той, что идет из Германии.
      – Уилл!
      – Понимаю, ты встревожена. И теперь возненавидишь меня. Твой отец твердо выразил свои взгляды… и они наверняка не расходятся с твоими. Я должен тебе все сказать. Я не верю, что Мартин Лютер – дурной человек. На мой взгляд, он честный и богобоязненный. По-моему, он ищет для всего мира лучший образ жизни и единственный вышел на истинный путь.
      Маргарет уставилась на Уилла: глаза его сверкали, щеки раскраснелись, он совсем не походил на тихого студента-юриста, знакомого ей вот уже три года. Выглядел он решительно и благородно.
      «Он знает, – подумала девушка, – что за такое признание его прогонят из этого дома, и все же признается. Знает, что отец отвернется от него, и все же признается. Знает, что отец является одной из ярчайших звезд при дворе, знает, что еретиков в этой стране карают. Однако приходит ко мне и говорит, что станет лютеранином».
      «Уилл, – думала она, – глупец ты… глупец!»
      Маргарет была тронута его смелостью, хотя из верности отцу считала, что он заблуждается.
      Она стала повторять отцовские доводы, чтобы собственные мысли не увели ее невесть куда.
      – Этот человек хочет расколоть Церковь.
      – А как же Эразм? И твой отец в те дни, когда они писали «Похвальное слово Глупости» и «Утопию»?
      – Они, – ответила Маргарет, – обличали некоторые пороки Церкви. Хотели их исправить. Лютер же отрицает Папу и всю Церковь. На ее месте он хочет основать другую.
      – Но, Мег, если эта Церковь истинная… разве плохо основать ее на месте ложной?
      – Значит, ты хочешь отвергнуть веру отцов?
      – Я хочу более простого способа поклоняться Богу. Хочу внимательнее изучить Священное писание. Я не желаю говорить: «Так считали мои отцы, следовательно, так должен считать и я». Мег, я много думал о Мартине Лютере. Ты не станешь отрицать, что он великий человек? Подумай – сын бедных родителей, в раннем возрасте оставшийся сиротой, он побирался и учился… постоянно учился. Мег, он напоминает мне твоего отца, потому что тоже изучал право и тоже жил в монастыре. Живя там, обнаружил много дурного и решил бороться с этим изо всех сил. Подумай, Маргарет. Индульгенции, против которых он восстает, – разве они хороши? Я спрашиваю тебя: могут ли люди покупать за деньги прощение на Небесах? Представь его в тот октябрьский день в Виттенберге смело идущим к церковной двери и прибивающим свои тезисы. Он сознавал грозящую ему опасность. Сознавал, что против него весь католический мир. Но не боялся, Мег, так как знал, что дело его правое. Он великий человек, гениальный, он хороший человек, и я буду следовать его учению.
      Маргарет глубоко тронули слова Уилла. В них было много правды. Грубости, которыми перед всей Европой обменивались этот немецкий монах и ее отец от имени короля, глубоко огорчали ее. Как ужасно, когда двое добрых людей, не сойдясь в каких-то частностях, вынуждены забывать о любезности, воспитанности и оскорблять друг друга!
      Она сурово произнесла:
      – Не знаю, как поступит отец, узнав об этом. – Я тоже не знаю, Мег.
      – Он не захочет жить под одним кровом с еретиком.
      – Ты права. Маргарет, я люблю тебя. Потому и не мог больше молчать. Я не могу притворяться перед тобой. И управлять своими мыслями тоже. Надеюсь, ты поймешь меня. Не молчи, Маргарет. Скажи, что постараешься понять, как упорно я противился этим мыслям.
      – Уилл… не надо им противиться. Во всех мыслях нужно разобраться.
      – Маргарет… ты… я знаю, теперь все расскажешь отцу. И мне придется уйти отсюда. Вынести этого я не смогу…
      Он повернулся к ней, но она бросилась бегом из комнаты, от него.

* * *

      Как хорошо, что в спальне никого не бывает днем. Маргарет легла на кровать, которую делила с Сесили. Задернула шторы… отгородилась от дома… от всего, кроме своих мыслей.
      Уилл… еретик! А ее отец ненавидит еретиков! Они пробудили у него свирепость, злобу, которых она в нем не подозревала.
      Отец и Уилл стали противниками. Это ужасно – ничего более ужасного произойти не могло.
      Ей вспомнились перемены в отце, его лютая ненависть к еретикам, его абсолютная вера в Римскую Церковь.
      Он не прав в такой убежденности, подумала она. А Уилл не прав в своей убежденности, что прав Лютер. Почему между людьми должна существовать такая вражда? Почему они не могут любить Бога просто, без спорных догм?
      Иисус призывал людей любить друг друга. Но как следовать этой заповеди, когда они так ожесточенно спорят и вместо любви разжигают ненависть?
      Любовь должна стать главенствующей страстью в мире. Если ее отец хочет следовать учению Христа, то не должен ненавидеть Мартина Лютера из-за расхождения во взглядах; Лютер тоже не должен ненавидеть отца и короля.