Так протекала семейная жизнь Джейн и Томаса Мора, когда обнаружилось, что у них будет ребенок.
* * *
«Ребенок! – думала Джейн. – Замечательно. Мальчик, которого отец вырастит ученым? Это очень обрадует Томаса; и отвлечет его внимание от бедной недалекой жены. Если родится мальчик, которого Томас сможет учить латыни, зачем ему возиться с Джейн? И разве не будет он благодарен женщине, подарившей ему такое счастье?»
«С другой стороны, – думала Джейн, – если родится девочка, как счастлива буду я, потому что он тогда поймет, что учить девочек нет смысла. Дочь внушит ему то, что не удалось мне; мы с ней будем неразлучны; она полюбит цветы, и мы станем растить их вместе, я повезу ее в Нью-Холл и, показав ребенка своим родным, наконец-то уверюсь в справедливости мнения, что жизнь в супружестве – замечательная».
Таким образом, ребенок мог осчастливить Джейн больше, чем Томас.
* * *
Томас радовался.
Ребенок! В этом смысл супружеской жизни. Именно этого ему и хотелось. Может ли жизнь в картезианском одиночестве сравниться с воспитанием ребенка? Юного мастера Мора будут учить лучшие в Англии учителя. Они с удовольствием за это возьмутся. Может быть, доктор Лили? Лучшего в Англии нет. Да и сам Томас Мор будет наставлять своего сына.
Ожидание ребенка было радостным. Ждали, разумеется, мальчика. Первенец должен быть сыном. А за ним последуют еще много сыновей и несколько дочек. Девочки будут воспитываться так же, как мальчики; что бы там ни говорили Эразм, Колет, Лили и прочие, Томас твердо считал – женщин нельзя лишать образования. Его дочери докажут, что он прав.
Но сейчас он мечтал о сыне.
В Барке раздавался смех; и Джейн, хотя понимала не все шутки, смеялась тоже. Она была счастлива, и Томас был счастлив видеть ее счастливой.
Жизнь в супружестве была замечательной.
* * *
В доме часто бывали друзья Томаса. Джейн ничего не имела против. Она постоянно шила одежду для ребенка. Тело ее раздавалось, а с ним росло самоуважение. Кто эти ученые? Кто доктор Колет с его разговорами о создании школ для детей? Правда, он уже не просто викарий из Степни, а настоятель собора Святого Павла. Но что ей до того? Кто доктор Уильям Лили, пусть он изучил латынь в Италии, много путешествовал, открыл в Лондоне школу и, как Томас, едва не постригся в монахи? Кто доктор Линакр, учивший Томаса греческому? И даже великий Эразм. Пусть они умные, но кто из них может родить ребенка?
У Джейн появились достоинство и уверенность. Ходя по дому, она напевала песенки.
Супружеская жизнь действительно хороша, и Джейн была счастлива.
* * *
В один из летних дней 1505 года на свет появилась Маргарет.
Глава вторая
В четыре года Маргарет узнала, что такое страх. До тех пор мир был очень радостным, и правил в нем тот, кого она любила больше всех, – ее отец.
Несчастной она ощущала себя лишь когда его не бывало дома. Без отца старый дом с темными лестницами, укромными уголками и нишами казался совсем другим. Маргарет, сидя на диване у окна, ждала его возвращения, глядела на аптеки и бакалейные лавки с мыслью, что они совсем другие, не те, в которые она заходила с отцом, держась за его руку, и он объяснял ей назначение специй и лекарств, наполняющих воздух запахами. В глазах Маргарет все было совсем по-другому, если с ней нет отца.
Услышав, как он смеется – девочка почти всегда слышала сперва его смех, а потом голос – она чувствовала себя так, будто нашла верный ответ на вопрос, мучивший ее за уроками. Подбегала и становилась перед ним, чтобы он поднял ее на руки.
Отец спрашивал:
– А что моя Маргарет выучила сегодня?
Она с жаром отвечала и откидывалась назад, чтобы видеть, доволен ли отец. Угодить ему для девочки было самым важным на свете. Ей страстно хотелось разговаривать с ним по-латыни; она считала, что обрадует его этим больше всего.
– Мег, – однажды сказал он ей, когда остался особенно доволен ее ответом, – подумать только, что когда ты родилась, мы ждали вместо тебя мальчика!
– А я для тебя лучше любого мальчика, правда, папа?
– Мои девочки лучше любых мальчиков на свете.
Ей казалось, что отец хочет сказать – моя Мег лучше, чем любые мальчики; но он имел в виду и других дочерей – трехлетнюю Элизабет с двухлетней Сесили; Томас не раз твердил себе, что любить одного ребенка больше остальных отцу не должно. А Маргарет знала, что отец обязан всегда поступать, как должно. Она еще маленькая и не такая хорошая, как он; ей можно любить одного члена семьи так, что если привязанность ко всем остальным сложить вместе, это будет словно луна в сравнении с великим солнцем любви к нему. Однако Маргарет не спрашивала, любит ли он ее больше всех; она это знала; и он знал о ее любви к нему. Это была их тайна.
Иногда Маргарет заходила в комнату, где отец сидел с друзьями, он сажал ее на колено или на стол. Старые люди с серьезными лицами глядели на нее, и отец говорил:
– Маргарет докажет вам, что я прав. Она еще маленькая, но вот смотрите… смотрите.
Потом задавал ей вопросы, она отвечала. Гости удивлялись:
– Неужели этой девочке так мало лет?
– Эта девочка убедит вас, друзья, что женский мозг не уступает мужскому.
И с улыбкой наклонялся к ней.
– Мег, они не верят, что ты способна учиться. Говорят, раз ты девочка, эта задача не по твоей голове. Ты должна доказать, что они не правы. Если не докажешь, они скажут, что я оправдываю свою фамилию. Так как Морос… по-гречески дурак; и если ошибусь, решат, что я ее достоин. Мег, ты не позволишь им смеяться над своим отцом?
– Нет, папа, – отвечала она, хмуро глядя на гостей. – Они не будут над тобой смеяться. Мы им покажем, кто дураки.
Они улыбались, заговаривали с ней, и Маргарет отвечала им как можно лучше, сердце ее колотилось, ей было страшно, что она поведет себя, как маленькая девочка, а не юная образованная женщина почти пятилетнего возраста. Ею владела твердая решимость спасти отца от насмешек друзей.
Так что уроки были для нее больше, чем решение простой задачи; она видела в них свое предназначение. Она должна была справляться с ними.
– Нельзя так подолгу сидеть над книгами, – говорила ей мать. – Иди… поиграй с Бесси.
Но если Маргарет играла с Бесси, игра сводилась к учению; она считала, отцу хочется, чтобы все его дочери были умными. Нельзя, чтобы одна была знающей, а другие невеждами.
Однако Маргарет надеялась, что Элизабет и Сесили не смогут учиться так легко, как она, потому что ей хотелось оставаться самой умной из отцовых дочек.
Таким образом она еще в четыре года стала на удивление образованной девочкой.
Как-то отец привел домой девочку ее возраста – маленькую и робкую.
Маргарет услышала его голос и побежала навстречу; обхватила руками его колени; потом с серьезным видом уставилась на девочку, стоящую рядом с ним, держась за его руку.
Отец присел на корточки, и головы всех троих оказались на одном уровне. Обнял обеих девочек.
– Маргарет, – сказал он, – я привел тебе подругу. Дочь хотела ответить, что подруга ей не нужна. Все ее время занято уроками; и у нее есть две сестры, с которыми можно поиграть. Если бы она хотела нового члена семьи, то мальчика, тогда можно было бы доказать отцовым друзьям, что отец прав, говоря, что девочки способны учиться не хуже мальчиков.
Но она понимала, что нельзя заставлять девочку чувствовать себя нежеланной, так как это огорчит отца.
– Ее, – продолжал отец, – тоже зовут Маргарет. Это мое любимое имя.
Тут Мег улыбнулась и с любопытством поглядела на девочку, которую зовут так же.
– Мег, эта Маргарет будет жить с нами.
– Нельзя, чтобы в доме были две Маргарет, – сказала ему дочь. – Ты позовешь меня, а она сочтет, что ее.
– Моя мудрая маленькая дочка! – Он весело рассмеялся, но Маргарет поняла: отец заметил, что она обиделась, и покраснела, так как знала, что огорчит его этим.
– Одной из нас придется дать новое имя, – торопливо сказала она.
– А какие имена еще есть? – спросил он. – Пег. Дейзи. Мег и Маргет. Да, но у нас уже есть Мег и Маргет в нашей Маргарет. Есть Мерси. Одной из вас придется менять имя, так ведь?
– Да, – ответила Маргарет. У нее слегка задрожали губы. Она понимала, чего ждет от нее отец, и знала, что ей будет невыносимо слышать, как отец зовет ее именем другую девочку. Он тоже это знал и поэтому хотел, чтобы она сама отдала свое имя этой девочке.
«Отдавать приятнее, чем получать». Отец часто повторял им это. И не раз говорил ей: «Да, моя Мег, если б люди понимали, что наибольшую радость доставляет бескорыстный поступок, то мир наполнился бы неэгоистичными людьми и, возможно, сама бескорыстность стала бы корыстной».
Он смотрел на нее, и она понимала, что должна принести жертву.
– Я… я буду Дейзи или Мерси. Отец поцеловал ее.
– Моя Мег… моя милая Мег, – произнес он. Девочка подумала, что отец в последний раз назвал ее этим именем и что она навсегда запомнит, как при этом звучал его голос.
– Мерси прекрасное имя, – сказал он, – потому что слово это означает прекраснейшее из всех достоинств.
– Нравится оно тебе? – спросила Маргарет у новой девочки.
– Да, – ответила та. – И Мерси буду я, потому что это твой дом, и ты в нем первая Маргарет.
Тут отец поцеловал обеих и сказал:
– Значит, моя Мег остается со мной, и я привел в дом Мерси.
Фамилия Мерси была Джиггс, девочка осталась сиротой. У нее нет ничего, объяснил отец дочери, кроме доброй души.
– Поэтому, Мег, мы должны взять ее к себе. Я буду ей отцом; твоя мать будет ей матерью; а ты вместе с Элизабет и Сесили будешь ей сестрой.
Вот так у Маргарет появилась новая сестра, соученица и собеседница. Хотя учиться Мег начала раньше, однако скоро почувствовала в Мерси Джиггс соперницу, девочка очень привязалась к приемному отцу и, подобно родной дочери, стремилась заслужить его уважение и одобрение.
Она тоже занималась изо всех сил, желая удивить его своими способностями. Теперь, когда друзья, придя к нему, спросили об успехах Маргарет, перед ними предстали две девчушки; и Мерси Джиггс, сиротка, поразила их даже больше, чем Мег, ведь та была дочерью образованного человека.
– Вот увидите, Мерси непременно докажет мою правоту, – радостно говорил Томас. – Она станет такой же умной, как мои родные дети. Получит вместе с ними наилучших учителей и докажет вам, что женский разум способен впитывать знания, как губка воду.
Мерси краснела, улыбалась и радовалась.
Потом наступило тревожное время. Отец как-то усадил Маргарет на колено и сказал, что должен ненадолго уехать.
Девочка ухватилась за него и закусила губу, чтобы сдержать слезы.
– Я же не насовсем, Мег, – сказал он. – Съезжу в другие страны. Побываю в университетах Парижа и Лувена, навещу друзей, которые навещают меня, приезжая в Лондон; и возможно, Мег, когда-нибудь я увезу туда тебя, маму и твоих сестер. Как ты на это посмотришь?
– Я хочу остаться здесь, хочу, чтобы ты остался тоже.
– Видишь ли, Мег, не всегда получается так, как мы того хотим. Ты станешь заботиться обо всех в доме, правда? И прилежно заниматься, пока меня не будет.
Она кивнула.
– Но почему тебе нужно уезжать? Почему?
– Потому что, возможно, мне скоро потребуется увезти вас во Францию. Однако сперва я хочу поехать туда сам, убедиться, что вам понравится там жить.
– Конечно, понравится, если там будешь ты. Не надо ездить без нас.
Он поцеловал ее и снял с колена.
И тут у Маргарет начались страхи. Не только потому, что отец уехал. По виду слуг, по голосам людей, разговаривающих с матерью, по ее обеспокоенному лицу девочка поняла, что стряслось нечто страшное.
Отец не сказал ей, что именно; и она знала – лишь потому, что она маленькая и не сможет понять.
Маргарет поговорила об этом с Мерси. Та, умная и тихая, тоже заметила что-то неладное и тоже боялась.
Однажды, когда мать пекла на кухне хлеб, Маргарет спросила:
– Мама, когда вернется отец?
– Скоро, дитя мое. Скоро.
– Скоро, – сказала Маргарет, – может оказаться долгим сроком, когда чего-то очень хочется. И коротким, когда чего-то не хочется.
Джейн погладила ее по головке. Маргарет гораздо больше походила на Томаса, чем на нее, гораздо больше походила на него, чем другие дети. При взгляде на свою старшую, ей всякий раз вспоминалось, как вскоре после рождения дочери Томас расхаживал по комнате с ней на руках, успокаивая плачущую малютку, что он умел ее успокаивать, как никто. Вспоминалось, как Томас говорил, что воспитает ее замечательной, благородной женщиной, как не чаял в ней души, как радовался, что родилась дочка, а не сын.
И казалось, Томас обладал предвидением, потому что Маргарет росла именно такой, как ему хотелось. Джейн поражалась ее уму; еще не достигнув пяти лет, девочка стала изучать латынь с греческим и получала от занятий такое удовольствие, как другие дети от игры в волан. Глядя на старшую дочь, Джейн радовалась. Подарив мужу эту умную, серьезную дочку, она его осчастливила.
– Послушай, моя милая, – сказала Джейн, – отца не будет еще несколько недель, и клянусь, он очень скучает по нам. Зато тем больше обрадуешься ему, когда он вернется, потому что сильно соскучишься.
– Больше всего, – сказала Маргарет, – я была бы рада видеть его каждый день.
С этими словами девочка ушла и села за уроки. Ей теперь хотелось поразить отца, когда он приедет.
В конце концов он приехал. Маргарет считала, что должна встретить его первой и, услышав отцовский голос, со всех ног бросилась в большой холл; однако вместе с ней выбежала Мерси.
Они стояли бок о бок, глядя на него.
Он с улыбкой посмотрел в их серьезные личики и поднял обеих на руки. Первой он поцеловал Мерси; но и та и другая знали – это потому, что ему больше всего не терпится поцеловать Маргарет, поскольку она его родная дочь и он никого не может любить так, как ее.
Они сели за большой стол всем домом, и все радовались тому, что он вернулся. Радовались слуги, сидящие за столом вместе с членами семьи; радовались бедные путники, усталые, изможденные, они пришли, так как твердо знали, что в доме Томаса Мора их накормят.
После еды Томас отправился в классную комнату и там приятно удивился успехам дочерей. Даже двухлетняя Сесили начала учиться; и он сказал, что очень этому рад.
– Да, – заявил Томас, – ради удовольствия вернуться к вам стоило уезжать.
Однако несколько дней спустя он повел Маргарет погулять на Гудмен Филдс и усадил рядом с собой на траву; потом сказал ей, что решил покинуть Барку, покинуть Сити и увезти семью во Францию.
– Но… папа, – воскликнула Маргарет, – ты говорил, что любишь Лондон и любой другой город будет для тебя чужим.
– Да, мое дитя. А ты?
– И я его люблю.
– Что бы ты предпочла – жить в чужой стране с отцом или в Англии… в Лондоне… без отца?
– Папа, я лучше буду где угодно с тобой, чем где угодно без тебя.
– Тогда, Маргарет, для тебя это не будет огорчением. «Лучше питаться одной травой там, где есть любовь…», так? И нам придется питаться травой, потому что мы будем бедны.
– Мы будем счастливы, – сказала Маргарет. – Но с какой стати нам уезжать?
– Иногда я думаю, Мег, не слишком ли быстро ты у меня взрослеешь. Просто не терпится увидеть тебя в расцвете. Я хочу, чтобы ты стала моим маленьким товарищем. Хочу обсуждать с тобой все дела. И забыть, что ты ребенок. Хорошо, я скажу, но это будет нашей тайной. Запомнишь?
– Да, папа.
– Ну так слушай. Давно, еще до твоего рождения, до моей женитьбы на твоей матери король обратился в парламент с просьбой о крупной сумме денег. Будучи членом – едва ли не самым младшим – этого парламента, я выступил против желания короля. И отчасти из-за сказанных мною слов король не получил всех денег, на какие рассчитывал.
Маргарет кивнула.
– Когда парламент дает королю деньги, их забирают у народа в виде налогов. Ты не знаешь, что это такое, когда-нибудь объясню. Но их приходится брать у людей… немного у одного… немного у другого… чтобы набрать большую сумму. Повышаются цены на продукты, чтобы часть полученных за них денег досталась королю. Люди заплатили уже много налогов, а король хотел, чтобы они платили еще и еще. Я решил, что нехорошо давать королю столько денег. Решил, что нехорошо обеднять людей еще больше. И сказал об этом.
– Это было нехорошо, папа.
– Моя маленькая Мег, ты понимаешь, почему это было нехорошо, или просто соглашаешься со мной?
– Соглашаюсь с тобой.
– Дочка, не доверяй мне слишком слепо. Я ведь всего-навсего человек. Слушай. Я считал себя правым. Король счел меня – неправым. А короли, как и маленькие девочки… мальчики… даже младенцы, не любят людей, которые не дают им делать то, что хочется. Поэтому… король не любит меня.
– Папа, тебя любят все, – удивленно сказала Маргарет.
– Ты любишь, – произнес он со смехом. – Но все – увы! – не обладают твоей чуткостью. Нет, Мег, король меня не любит. А когда короли не любят кого-то, они стараются причинить этому человеку зло.
Девочка испуганно подскочила, схватила отца за руку и потянула.
– Куда ты меня тащишь, Мег?
– Давай убежим.
– Куда же нам бежать?
– В другую страну, где у нас будет новый король.
– Мег, именно так я и собираюсь поступить. Но бояться тебе нечего и спешить так незачем. Мы должны взять с собой остальных. Потому я и ездил за границу… осмотреться в той стране. Очень скоро ты, я, мама, девочки и кое-кто из слуг уедем отсюда. Как тебе известно, у меня много хороших друзей. В их числе и очень влиятельный джентльмен – винчестерский епископ Фокс. Ты видела его у нас. Он предупредил меня, что король мною недоволен, и сказал, что может помирить меня с ним, если я признаю в парламенте свою ошибку.
– Папа, значит, он помирит тебя с королем?
– Нет, Мег, как я могу сказать, что был неправ, когда считаю себя правым и, доведись, снова поступил бы так же?
– Если епископ Фокс помирит тебя с королем, ты сможешь остаться дома.
– Это правда, Мег. Я люблю Сити. Посмотри на него. Давай подниму тебя. Ни один город в мире не кажется мне таким прекрасным. Вдали от Лондона я часто о нем думаю. И стану тосковать по нему, как по ближайшему другу. Смотри, Мег. Погляди на громадные бастионы нашего Тауэра. Какая мощная крепость! Какие страдания… какие радости… пережиты за этими стенами! Видишь речку? Как спокойно, тихо она течет! Но, Мег, что сказал Сатана Иисусу, когда показал Ему всю красоту мира? То же самое говорит мне внутри негромкий голосок. «Все это может быть твоим, – твердит он. – Всего за несколько слов». Мне нужно только сказать, что король был прав, а я нет. Что он вправе отбирать деньги у подданных, обеднять их и обогащаться сам. Нет, Мег, произнести этих слов я не могу. И они не принесли бы мне покоя. Мой Сити стал бы презирать меня за них; нет, Мег, на это я не пойду. – Томас поцеловал девочку и продолжал: – Забиваю эту маленькую головку такими долгими речами. Ну, Мег, улыбнись. Мы с тобой сможем быть счастливы, где угодно. Знаем тайну этого, правда? В чем она? – Быть вместе, – ответила Маргарет. Томас улыбнулся, кивнул, и они, взявшись за руки, пошли домой дальней дорогой. По Милк-стрит – там стоял дом, где родился Томас; он знал, что Мег любит бывать здесь и представлять отца таким же маленьким, как сама; мимо лавок с домашней птицей и дичью на Поултри, по Сколдинг-элли, где носились рассыльные с птицей, проданной их хозяевами, потому что там ее можно ощипать и опалить; в воздухе стоял запах жженых перьев. Зашли на Большой рынок с лавками, полными мяса и рыбы, с ларьками, где продавались фрукты, цветы, травы, коренья, и пришли домой в Баклерсбери, там приятно пахло специями и мазями. Маргарет казалось, что запахи эти занимают в ее жизни такое же неотъемлемое место, как и дом.
Томас смотрел на все эти места с любовной сосредоточенностью, приглядывался к каждой мелочи, словно хотел вспоминать их, став изгнанником из любимого Сити.
Когда они подходили к дому, он сказал дочери: – Мег, только никому ни слова. Дети перепугаются, мама тоже.
Девочка, гордая доверием отца, крепко сжала его руку.
Но ей было очень страшно, что до их отъезда могущественный король причинит зло ее отцу.
* * *
Народ на улицах волновался; жители Барки испытывали облегчение.
Король умер. С ним умер и страх.
На престол взошел еще не достигший восемнадцатилетия наследник. Отнюдь не скряга, как его отец; и люди с надеждой ожидали великого, славного правления. Семейству Томаса Мора стало незачем думать об отъезде.
По всему Сити звонили колокола. Люди на улицах плясали и пели. Как они могли жалеть о старом, жадном короле, когда венец готовился принять юный красавец?
Все говорили о тяжелых поборах покойного короля через своих подручных Эмпсона и Дадли. По городу носились слухи. Новый король любит свой народ, любит шутки и веселье. Он не похож на отца, ездившего в закрытом экипаже, чтобы не показывать народу свое безобразное лицо. Нет, этот король любит разъезжать открыто, в одежде из парчи и бархата, блистающего драгоценными камнями; любит показывать народу свое красивое лицо и принимать выражения восторга.
– Папа, – спросила Маргарет, – а что будет у нас с приходом нового короля?
– Начнется новая эра, – ответил он. – Жадность прежнего подавляла все, кроме возможности наживаться для немногих. Теперь Англия откроется для ученых. Нашему другу Эразму дадут здесь должность и приличное содержание, чтобы он продолжил занятия. Алчность будет искоренена. Новый король начнет новое славное правление.
– Вернет ли он деньги, которые старый отнял у народа?
Отец положил ладонь ей на голову.
– Вот этого сказать тебе я не могу.
– Но как он сможет понравиться народу, если не начнет с возврата денег?
– Маргарет, иногда ты мыслишь не по возрасту зрело.
Томас поцеловал дочь, показывая, что доволен ею; и она сказала:
– Даже если и нет, бояться уже нечего, правда, папа? Сатана больше не скажет тебе: «Все города мира твои…»
– Правда, Мег, – весело ответил он.
В гости пришел доктор Колет. Даже он отложил на время разговоры о литературе и теологии и принялся обсуждать нового короля.
– Готовится его бракосочетание с испанской инфантой, вдовой Артура, – сказал он. – Мне это не нравится. И, насколько я понимаю, архиепископу Кентерберийскому тоже.
Маргарет прислушивалась; ей хотелось запомнить все, чтобы доставить отцу удовольствие своей понятливостью, когда речь зайдет об этом.
– Потребуется разрешение от Папы, – сказал Томас. – Однако я уверен, что сложностей тут не возникнет.
– Можно ли давать такое разрешение? – спросил Колет. – Вдова его брата! Более того, разве Генрих несколько лет назад не протестовал против этой помолвки?
– Протестовал – по принуждению. На том основании, что инфанта пятью годами старше его и, кажется, цитировал Библию. Говорил, что ничего хорошего не может выйти из этого брака. Но к протесту его принудил отец. Юный Генрих, похоже, всегда питал легкую привязанность к этой испанке; чем отец его был весьма доволен, потому что, как ты помнишь, только половина ее богатого приданого попала к нему в руки, а он стремился получить вторую.
– Знаю, знаю. А когда старый король вздумал жениться на сестре Екатерины, Хуане, то решил, что если отец и сын женятся на сестрах, родственные отношения будут сложными и неприятными. Не сомневаюсь, он счел, что лучше прибрать к рукам богатства Хуаны, чем вторую половину приданого Екатерины.
– Именно. Поэтому юный Генрих, несмотря на свои личные склонности, вынужден был протестовать против помолвки с вдовой брата.
– Но так или иначе, выступил с протестом.
– Пятнадцатилетний мальчик!
– Я слышал, после этого протеста он всерьез увлекся вдовой брата. Ему предложили игрушку; он почти и не думал о ней; и лишь когда попытались отнять ее, решил не отдавать. А теперь заявляет, что никакие силы не удержат его от женитьбы на Екатерине, потому что он любит ее.
– Ну что ж, – сказал Томас. – Екатерина достойная принцесса, притом миловидная. Она станет достойной королевой. Этого будет достаточно.
– Будет, мой друг. Несомненно. Не забывай, что таково желание короля. Это единственный закон в нашей стране. И не стоит забывать, что король, хотя он молод и красив, происходит, как и его отец, из рода Тюдоров.
Маргарет слушала и не понимала, совсем ли прошел ее страх. Король – хоть он молодой и красивый – может не вернуть народу деньги, отнятые отцом, хочет жениться на вдове брата, главным образом потому, что отец не хотел этого. Будет ли он все же хорошим королем? Может ли она быть счастлива? Быть уверена, что ее отец в безопасности?
* * *
В семье Мора произошло событие, казавшееся не менее важным, чем восшествие на престол нового короля.
Родился маленький Джек.
Джейн была счастлива. Наконец-то мальчик! Ей всегда хотелось сына; и она с первого взгляда увидела, что ребенок пошел в Колтов.
У младенца уже был нос ее отца; были ее глаза, и она его очень любила. Однако роды подорвали ее здоровье. Джейн пролежала несколько недель; а когда поднялась, чувствовала себя значительно слабее, чем после прежних родов.
И все же Джейн была счастлива. Пять лет назад она не поверила бы, что сможет быть счастливой в этом старом городе. Лондон стал для нее родным; ей даже нравилось ходить по людному Чипу в сопровождении служанки и делать заказы торговцам. Теперь она не боялась толпы, не боялась и Томаса. Она даже сделала небольшие успехи в латыни и могла участвовать в разговоре детей с отцом.
Иногда Джейн жалела, что никто из дочек не растет немудрящей, как некогда она сама: даже маленькая Сесили обещала со временем стать ученой. «И все же, – думала Джейн, – хорошо, что все они умные. Не будут страдать, как я; да и окажись одна из них бесталанной в окружении таких мозговитых, она сочла бы себя уродом в семье». А этого очень бы не хотелось. Нет, пусть все будут умными; даже если превзойдут свою мать; даже если, повзрослев, станут смотреть на нее, как на простушку.
Только что обвенчанная королевская чета собиралась короноваться; и Лондон жил в предвкушении этого события. Все разговоры только и велись, что о восшествии на престол, о королевском браке, о коронации, люди к предстоящей церемонии украшали свои улицы. Корнхилл-стрит, самая богатая улица Лондона, особенно радовала глаза, как слышала Джейн, вывешенными златоткаными полотнищами; сама она не пошла бы туда из-за слабого здоровья, но пообещала детям повести их посмотреть королевскую процессию. А нарушить обещание она не могла ни под каким видом.
Сопровождать семью Томас не мог; у него были свои обязанности как у члена парламента; и вот в солнечный июньский день, оставив новорожденного под присмотром няни, Джейн взяла за руки Сесили и Элизабет, велела Маргарет и Мерси идти рука об руку, и маленькая компания отправилась смотреть проезд короля с королевой от Тауэра к Вестминстерскому аббатству на коронацию.
Джейн решила, что смотреть процессию лучше всего будет на Корнхилл-стрит, поскольку слухи о красоте этой улицы разнеслись по городу. Более того, им предстояло лишь пересечь Уолбрук и пройти по Большому рынку к перекрестку Корнхилл и Ломбард-стрит.
Но Джейн не подумала о многолюдных толпах. Казалось, все лондонцы решили, что наблюдать шествие лучше всего будет оттуда.
Ее одолевали усталость, слабость, от жары кружилась голова. Захотелось увести детей домой; но взглянув на их возбужденные лица Джейн сочла невозможным разочаровывать детей.
– От меня ни на шаг, – предупредила она. – Маргарет, присматривай за Сесили. Мерси… возьми Бесси за руку. Ну вот… держитесь поближе друг к друг. Господи, какая жарища! И сколько народу!
– Мама, – воскликнула Элизабет, – смотри, какие красивые полотнища! Это настоящее золото? Тут мастерские златокузнецов, так ведь? Значит, должно быть настоящее.
– Да-да, – сказала Джейн – Очень красиво.
Сесили захотелось съесть горячий пирожок, их продавали поблизости. Элизабет заявила, что предпочла бы имбирный пряник.
– Будет, будет вам, – одернула их мать. – А то прозеваете короля.
Эти слова заставили детей забыть о голоде.
Однако процессию пришлось ждать долго. Солнце припекало все сильнее; Джейн, когда ее стиснула толпа, почувствовала дурноту. И со страхом подумала: что случится с детьми в давке, если она потеряет сознание? Испуг, казалось, придал ей сил.
Не простояв и десяти минут, Джейн обнаружила, что лишилась кошелька. Видимо, его стащил парнишка, привалившийся к ней с такой ангельской улыбкой, что она им восхитилась.
Не стоило ей приходить сюда. И нужно было сказать о своем намерении Томасу. А почему не сказала? Видимо, подумала Джейн, потому что иной раз хочется утвердить свою власть в семье, сказать всем: «Я, конечно, умом не блещу, но я мать и хочу принимать решения сама. Хочу отдавать распоряжения и знать, что они будут выполнены».
Как обрадовалась Джейн, когда наконец послышались звуки труб и конский топот, возвещающие о приближении процессии! Люди начали выкрикивать приветствия; дети стояли, как зачарованные. Ликование нарастало, и настроение у Джейн улучшилось. Денег в кошельке было немного, а его пропажа послужит ей уроком. Вспомнились слова Томаса: «Опыт обычно стоит той цены, которой приобретен, как бы велика она ни была».
Появились рыцари, сквайры и лорды, очень красивые в бархатных и парчовых одеяниях. Но красивее всех был сам король. Он ехал верхом, совсем юный, жадно ловящий восхищение подданных, приветливо кивающий, сверкающий драгоценными камнями. Ради такого великолепия стоило пережить легкие неудобства и даже утрату кошелька.
Ехала и королева – она была несколько дней новобрачной, хотя до этого несколько лет пробыла вдовой. Возраст ее уже перевалил за двадцать – слишком старая, говорил кое-кто, для такого крепкого юноши; но того, что она красавица, никто не отрицал. Ее черные волосы, по слухам, спадающие до пят, свисали с ее плеч блестящим плащом; одета королева была в белое атласное платье с красивой вышивкой, головной убор блистал множеством драгоценных камней. Ее разукрашенный паланкин несли две белые лошади; и крики «Боже, благослови короля!» сливались с возгласами «Боже, храни Екатерину!».
