Бал должен был состояться в большой зале, куда я сегодня днем заглянула. Я не была там со дня своего приезда, потому что все время пользовалась задней лестницей. Китти уговорила меня взглянуть:

— Там такая красота, мисс! Мистер Полгрей носится как угорелый. Если что-нибудь случится хоть с одним цветком, он кого-нибудь пришибет.

Зала действительно была очень красива. Потолочные балки украшали гирлянды из листьев.

— Это — старый корнуэльский обычай, — объяснила мне Китти, — украшать помещения листьями на Майский день. Неважно, что сейчас сентябрь, правда, мисс? Теперь, когда траур закончился, балы будут часто. Да так и должно быть. Нельзя же вечно пребывать в трауре. Поэтому сегодня вроде как Майский день, понимаете? Ну, как конец одного года и начало нового, новый расцвет.

Глядя на кадки и горшки с цветами, принесенные из оранжереи, свечи в канделябрах, я сказала, что мистер Полгрей и его садовники потрудились на совесть. Как хороша будет эта зала с зажженными свечами и танцующими парами в ярких одеждах и дорогих украшениях!

Мне тоже хотелось быть на этом балу. Очень хотелось! Китти тем временем начала танцевать, улыбаясь и кланяясь воображаемому кавалеру. Я не смогла сдержать улыбки, такой она была неудержимо веселой, ее буквально распирало от восторга.

Я вдруг подумала, что не должна быть здесь, ведь это неприлично. Я веду себя, как служанка. И я пошла прочь, ощущая какой-то дурацкий комок в горле.

В этот вечер мы с Элвиной ужинали вместе. Она не могла ужинать с отцом в малой столовой, потому что он был занят с гостями.

— Мисс, — сказала она, — я повесила вам в гардероб новую амазонку.

— Спасибо, это очень любезно с твоей стороны.

— Ведь вы не можете ездить верхом в этом, — воскликнула она насмешливо, указывая на мое бледно-лиловое платье.

Так значит, она сделала это только для того, чтобы из-за отсутствия подходящего костюма не сорвался завтрашний урок верховой езды! Мне следовало бы догадаться. Может быть, я слишком наивна, что ожидаю от людей большего, чем они готовы дать? Ведь Элвина видит во мне всего лишь средство получить то, чего ей хочется, рассуждала я, и мне не следует забывать об этом.

Я с неприязнью взглянула на свое платье из бледно-лилового хлопка. Оно нравилось мне больше другого, серого. Оба эти платья портниха тети Аделаиды специально сшила для меня, когда я получила это место. Серый цвет мне вообще не идет, и мне казалось, что в лиловом я выгляжу менее строгой, не так похожа на гувернантку. Хотя и оно, с воротничком из кремовых кружев на глухом корсаже и такими же манжетами, мало шло мне. Я вдруг поняла, что невольно сравниваю его с платьями собравшихся гостей.

— Поторопитесь, мисс, — сказала Элвина. — Вы не забыли, что мы идем в солярий?

— Надеюсь, отец разрешил тебе… — начала было я.

— Мисс, но я всегда наблюдаю за балом через потайное окно в солярии. Это всем известно. Мама каждый раз махала мне из зала, — ее лицо слегка скривилось, и она продолжала, как бы говоря сама с собой. — Сегодня я буду думать, что она там… в зале… несмотря ни на что… танцует и веселится. Как вы думаете, мисс, люди возвращаются после смерти?

— Какой странный вопрос! Конечно, нет.

— Значит, вы не верите в привидения? Некоторые верят. Говорят, что видели их. Вы думаете, они лгут, что видели привидения, мисс?

— Думаю, что они просто жертвы собственного воображения.

— И все-таки я буду думать, что она там… танцует, — повторила она мечтательно. — Может быть, если я очень постараюсь, то действительно ее увижу. Может быть, и я стану жертвой воображения.

Я промолчала, но мне стало жутко.

— Если она возвращается, — размышляла Элвина вслух, — она придет на бал. Ведь она очень любила танцевать. Мисс, — казалось, она неожиданно вспомнила о моем присутствии, — если вы не пойдете со мной в солярий, я могу пойти одна.

— Пойду, — сказала я.

— Тогда чего же мы ждем?

— Сначала доедим ужин, — твердо сказала я. Следуя за Элвиной через галерею вверх по лестнице, мимо целого ряда спален в помещение, которое она называла солярий, я не переставала удивляться размерам дома. Над солярием была стеклянная крыша, от которой он, наверно, и получил свое название. Летом здесь должно быть очень жарко.

На стенах висели великолепные гобелены, изображающие историю «Великого мятежа» Кромвеля и Реставрации. На одном — казнь Карла I, за которой, спрятавшись в ветвях дуба, наблюдает его сын — будущий Карл II. На других — его возвращение в Англию, коронация, посещение доков.

— Не обращайте на них внимания, — сказала Элвина. — Мама любила здесь бывать, говорила, что отсюда видно все что происходит. Здесь два потайных окна. Разве вы не хотите взглянуть, мисс?

Я смотрела на секретер, на диван, стулья с позолоченными спинками и видела, как она сидит здесь, разговаривая с дочерью — покойная Элис, которая с каждым днем становится для меня все более живой.

По обоим концам этой длинной комнаты были высокие окна с парчовыми занавесями. На всех четырех стенах висели портьеры, скрывая то, что я поначалу приняла за двери: та, через которую мы вошли, другая — в противоположном конце комнаты и еще по одной двери в каждой стене. Но по поводу этих последних я ошиблась.

Элвина исчезла за одной из портьер и теперь звала меня оттуда приглушенным голосом. Подойдя к ней, я оказалась в нише. В стене передо мной было звездообразное отверстие — довольно большое, но так замаскированное, что не зная о его существовании, найти его было невозможно.

Я заглянула в него и увидела часовню. Мне была видна она вся, кроме одной стены — и маленький алтарь с триптихом, и скамьи.

— Мама говорила, что в прежние времена больные, которые не могли присутствовать на службе, наблюдали за ней отсюда. Тогда в доме жил священник. Но об этом мне уже не мама рассказывала. Она не знала истории дома. Это — мисс Джексен. Она про наш дом много знала. Любила приходить сюда и смотреть в потайное окошко. Она и часовню любила.

— По-моему, тебе было очень жалко, когда она уехала.

— Да. Другое отверстие — на той стороне. Через него видна зала.

Она перешла на противоположную сторону комнаты и отдернула занавеси: там было такое же звездообразное отверстие.

Взглянув вниз, я была потрясена открывшимся передо мной видом: на возвышении — музыканты, а вокруг — нарядные гости. Стоят группками и беседуют в ожидании начала танцев.

Народу в зале было много, и до нас отчетливо доносился гул голосов. Затаив дыхание, Элвина обводила зал глазами в поисках матери. У меня мороз пробежал по коже. Неужели она действительно верит, что любовь к танцам заставит Элис встать из могилы?

Мне захотелось обнять ее, прижать к себе. Бедная сиротка! Бедное, сбитое с толку создание!

Но я справилась с собой, потому что знала, что Элвина не примет моего сочувствия.

Я увидела Коннана Тре-Меллина. Он разговаривал с Селестиной Нэнселлок. Питер тоже был в зале. Он, без сомнения, был одним из самых красивых мужчин, которых я когда-либо видела. А Коннан — самым элегантным. В этом великолепном собрании почти не было никого, кого бы я знала, кроме, пожалуй, леди Треслин. Даже здесь, на этом ярком фоне она выделялась. На ней было пышное платье из алого шифона. Редко кто осмелился бы надеть такой цвет, но в нем она была еще эффектнее: темные локоны казались черными, а кожа открытых плеч и грудь — снежно-белой. На голове ее сверкала бриллиантовая диадема, бриллианты же переливались на шее, запястьях, пальцах, в ушах…

Элвина заметила ее одновременно со мной и, нахмурившись, пробормотала:

— Опять она здесь.

— А где ее муж?

— А он там. Маленький старичок, который разговаривает с полковником Пенлендзом.

— А где полковник Пенлендз?

Она объяснила, и рядом с полковником я увидела сгорбленного, седого и морщинистого старика. Казалось невероятным, что он муж такой роскошной женщины.

— Смотрите! — зашептала Элвина. — Сейчас папа откроет бал. Раньше они открывали бал двумя парами: он с тетей Селестиной и мама с дядей Джеффри. Интересно, кто будет папиными партнерами сегодня?

— Кто будет, тот и будет, — ответила я рассеянно, потому что все мое внимание было поглощено тем, что происходило внизу.

— Сейчас музыканты начнут, — продолжала она. — Они всегда открывают бал одним и тем же танцем. Знаете, как он называется? «Фэрри»! Его завез сюда кто-то из наших предков. С тех пор его всегда танцуют. Смотрите! Смотрите! Первые две пары исполняют несколько движений, а потом к ним присоединяются все остальные.

Музыка заиграла. Взяв Селестину за руку, Коннан вывел ее в центр залы. За ними вышел Питер Нэнселлок, который выбрал себе в партнерши леди Треслин.

Глядя на то, как они исполняют начальные движения традиционного танца, я пожалела Селестину. Даже в бальном туалете из голубого шелка она казалась неловкой и неуместной в этой четверке. Ей не хватало безупречной элегантности Коннана, красоты леди Треслии, стремительности и блеска брата.

Я пожалела, что Селестине пришлось открывать бал, но такова уж была традиция. Казалось, ими напичкан весь дом. То-то и то-то делалось потому, что так делалось всегда, и этого было достаточно. Что ж, все знаменитые дома таковы.

Глядя на танцующих, мы с Элвиной не чувствовали усталости. Прошел час, а мы все еще оставались у окна. Мне почудилось, что раз или два Коннан бросил взгляд наверх. Знал ли он о привычке дочери подсматривать за танцующими? Элвине давно пора было спать, но я решила, что по такому случаю можно проявить некоторую снисходительность.

Она ни на минуту не отводила глаз от окна, без устали переводя их с одного лица на другое. Казалось, она абсолютно уверена, что если будет смотреть не отрываясь, непременно увидит то, что так хочет увидеть. Это было и трогательно, и в то же время жутко.

Уже совсем стемнело. Встала луна. Подняв глаза от окна, я взглянула через стеклянную крышу на ее огромный круглый диск. Она словно улыбалась нам и говорила:

— Для вас не зажгли свечи. Вас не пустили туда, где веселье и блеск. Но зато я дарю вам свой мягкий волшебный свет.

Я снова посмотрела в залу. Музыканты играли вальс, и я почувствовала, как меня захватывает его ритм. Пожалуй, когда мы приехали в Лондон, я сама не ожидала от себя, что буду хорошо танцевать. Это умение обеспечивало мне партнеров в те далекие времена, когда тетя Аделаида еще не отчаялась выдать меня замуж и вывозила на балы. Увы! Бедная тетя Аделаида! За приглашениями на балы не следовало иных предложений.

Я слушала, как зачарованная, когда вдруг меня кто-то взял за руку. Я вздрогнула от испуга и повернулась. Рядом со мной стояла маленькая фигурка, и я с облегчением узнала Джилли.

— Ты пришла посмотреть, как танцуют? — спросила я. Она кивнула. Ей не хватало роста дотянуться до окна, и мне пришлось подсадить ее. При лунном свете разобрать было трудно, но я была уверена, что сейчас ее взгляд потерял свою пустоту.

Обернувшись к Элвине, я попросила:

— Принеси табурет, чтобы Джилли могла встать на него. А то ей плохо видно.

— Пусть сама возьмет, — ответила та. Джилли кивнула, и я опустила ее на пол. Через мгновение она вернулась с табуретом, а я подумала:

— Если она все понимает, то почему же она не может говорить с нами?

Теперь, когда появилась Джилли, Элвина потеряла интерес к тому, что происходит внизу. Она отошла от окна и с первыми тактами вальса, который всегда действовал на меня магически — я имею в виду «Голубой Дунай» Штрауса — начала танцевать.

Музыка, казалось, подействовала и на мои ноги. Я не знаю, что произошло: в меня как будто вселилось что-то, подчиняя зовущим звукам «Голубого Дуная», и я двинулась навстречу Элвине, повторяя движения, которые делала когда-то на балах, куда возила меня тетя Аделаида. Но никогда еще я не танцевала, как в ту ночь в солярии.

До меня донесся радостный возглас Элвины, потом — смех Джилли.

— Не останавливайтесь, мисс. Пожалуйста, продолжайте. У вас так хорошо получается, — воскликнула Элвина.

Я танцевала с воображаемым партнером в залитом лунным светом солярии, а добрая луна улыбалась мне. Но вдруг из угла комнаты навстречу мне выступила фигура — и мы продолжили танец.

— Вы восхитительны, — произнес голос, и я узнала Питера Нэнселлока в элегантном вечернем костюме. Его рука лежала на моей талии, как полагается в вальсе. Я опомнилась и хотела остановиться, но он попросил:

— Нет… нет. Слышите: дети не хотят, чтобы мы останавливались. Вы должны танцевать со мной, мисс Лей, как положено.

И мы закружились снова. Мои ноги существовали как бы отдельно от меня и, раз начав, без устали исполняли знакомые движения. И все же я сказала:

— Так не принято.

— Однако это доставляет удовольствие и мне, и вам, — парировал он.

— Вы должны быть с гостями.

— Но с вами — приятнее.

— Вы забываете…

— Что вы гувернантка? С удовольствием бы забыл, если вы позволите.

— Не существует причин, по которым вам бы следовало это забывать.

— Я уверен, если бы мы все могли об этом забыть, вы были бы счастливее. Как вы прекрасно танцуете!

— Это единственное из того, что надлежит уметь дамам, в чем я достигла некоторых успехов.

— А я уверен, что вы похоронили в этой пустой комнате целый клад.

— Мистер Нэнселлок, по-моему, эта милая маленькая шутка несколько затянулась.

— Это не шутка.

— Я хочу вернуться к детям.

В этот момент мы оказались около них, и я увидела восторг на лице Джилли и восхищение в глазах Элвины. Остановись я сейчас, все вернется на свое место и я снова стану простой гувернанткой, а танцуя, я существо иного порядка. Какие глупые и смешные мысли, но сейчас мне хотелось быть не серьезной, а легкомысленной.

— Вот он где!

Я повернула голову и, к моему ужасу, увидела, что в солярий поднялись несколько человек. Среди них была и леди Треслин в своем алом платье, а значит, Коннан Тре-Меллин тоже тут. Кто-то захлопал, остальные подхватили, и в этот момент музыка кончилась. В замешательстве я попыталась поправить прическу, которая растрепалась от танцев, и подумала:

— Завтра мне откажут от места за легкомыслие и безответственность: я заслужила это.

— Какая прекрасная мысль, — сказал кто-то. — Танцы при луне — что может быть приятнее? Музыку здесь слышно, как в зале.

— У вас здесь прелестный бальный зал, Коннан, — заметил другой.

— Так давайте воспользуемся им, — отвечал он и, подойдя к потайному окошку, приказал музыкантам, — еще раз «На прекрасном голубом Дунае».

Они заиграли. Я повернулась к Элвине, взяв за руку Джилли. Гости уже начали танцевать. Они беседовали между собой, не понижая голоса. Зачем? Ведь я всего лишь гувернантка. Я услышала обрывки разговоров:

— Это гувернантка Элвины.

— Какая развязность! Наверно, очередное увлечение Питера.

— Мне всегда жаль их. У них, должно быть, невеселая жизнь.

— Но танцевать в лунном свете! Что может быть неприличнее?

— По-моему, предыдущую пришлось уволить.

— Придет черед и этой.

Щеки мои горели. Как мне хотелось сказать им всем, что мое поведение было намного более приличным, чем кое-кого из присутствующих. Никогда еще я не была так разгневана, но к гневу примешивалась изрядная доля страха.

Я знала, что рядом со мной стоит Коннан Тре-Меллин, и, хотя в лунном свете разобрать трудно, я была уверена, что он смотрит на меня с отвращением. Ведь ничего другого своим поведением я вызвать не могла.

— Элвина, — сказал он, — отправляйся к себе и возьми с собой Джилли.

Он говорил таким тоном, что она не посмела ослушаться. Как можно спокойнее я добавила:

— Да-да, пойдемте, — и уже хотела последовать за детьми, но Коннан крепко схватил меня за руку и, подойдя совсем близко, произнес:

— Вы очень хорошо танцуете, мисс Лей. Мне всегда нравились люди, умеющие хорошо танцевать. Может быть, потому, что я сам далек от совершенства в этом искусстве.

— Благодарю вас, — сказала я и попыталась высвободить руку, но он не отпускал меня.

— Я уверен, что «Голубой Дунай»— ваша любимая мелодия. У вас был… вдохновенный вид, — с этими словами он вдруг закружил меня в вальсе, и вот мы уже танцуем с ним среди гостей. Я — в своем лиловом ситцевом платье с бирюзовой брошкой, они — в шелках и бархате, изумрудах и бриллиантах. Как хорошо, что солярий освещен только луной, и никто не видит моего лица. Я сгорала от стыда, и у меня не было никаких сомнений, что он заставляет меня танцевать, чтобы продлить мои мучения и еще сильнее наказать за легкомыслие. Мы неслись и кружились в такт музыке, и я не могла отделаться от мысли, что с этого момента музыка «Голубого Дуная» будет всегда напоминать мне о том, как я танцевала с Коннаном Тре-Меллином в солярии при луне.

— Приношу вам свои извинения, мисс Лей, — сказал он неожиданно, — за дурные манеры своих гостей.

— Я должна была этого ожидать, и более того, несомненно заслужила.

— Какая чепуха, — ответил он, и мне показалось, что я сплю, потому что в голосе, звучавшем у самого моего уха, мне почудилась нежность.

Танцуя, мы оказались в углу комнаты. Он вдруг откинул портьеры, открыл дверь, и вот мы уже на маленькой лестничной площадке в незнакомой мне части дома. Он остановился, но все еще не отпускал меня. На стене над нами горела керосиновая лампа из нефрита, в ее свете мне было едва видно его лицо. Мне показалось, что оно вдруг стало жестким, почти грубым.

— Мисс Лей, — сказал он, — когда вы забываете о строгости, вы просто очаровательны.

Я не успела ничего ответить. Он прижал меня к стене и попытался поцеловать. На мгновение я оцепенела, потрясенная. Я не отдавала себе отчета в своих чувствах, но прекрасно понимала, что означает этот поцелуй. Если я не прочь пофлиртовать с Питером Нэнселлоком, разве откажусь от интрижки с хозяином? Я так рассердилась, что, не думая о последствиях, изо всех сил оттолкнула его. От неожиданности он покачнулся и сделал шаг назад.

Подхватив юбки, я бросилась бежать вниз по лестнице прочь, не разбирая дороги, пока не оказалась в галерее. Оттуда уже без приключений добралась до своей комнаты, бросилась на кровать и с трудом отдышалась.

Мне оставалось одно — как можно скорее уехать из этого дома. Теперь мне были совершенно ясны его намерения на мой счет. Наверняка и мисс Дженсен выгнали потому, что она отказалась стать его любовницей. Это не человек, а чудовище. Нанимая людей на работу, он считает, что они его рабы. Он ведет себя, как турецкий паша! Как смеет он так относиться ко мне! У меня перехватило горло. Никогда еще не чувствовала я себя такой несчастной. И все из-за него. Я не хотела признаться себе, что больше всего переживаю его презрительное отношение ко мне.

А это был уже опасный симптом. Надо трезво оценить свои чувства.

Поднявшись с кровати, я заперла дверь. Теперь надо всегда запирать ее на ночь. Конечно, в мою комнату можно было пройти через спальню Элвины и классную, но я была уверена, что этим путем он не воспользуется. И все-таки я не чувствовала себя в безопасности.

Глупости! Я смогу защитить себя. А если он осмелится войти ко мне в комнату, я всегда могу позвонить. Прежде всего мне надо написать Филлиде. Я села к столу, но руки так дрожали, что пришлось отказаться от этого занятия.

Тогда можно сложить вещи, и я приступила к делу. Открыв гардероб, я вскрикнула от ужаса. Мне показалось, что там кто-то прячется, в таком я была нервном расстройстве. Но это была всего лишь амазонка, про которую говорила Элвина. Она, должно быть, сама повесила ее мне в шкаф. События сегодняшнего вечера так подействовали на меня, что я совершенно забыла о дневном происшествии. Быстро сложив вещи, которых у меня было немного, и успокоившись, я написала Филлиде.

Я только закончила письмо, как со двора послышались голоса. На лужайке перед домом танцевали несколько пар.

— Какая чудесная лунная ночь, — сказал кто-то.

Притаившись у окна, я наблюдала за ними. И наконец увидела то, чего дожидалась. На лужайке появился Коннан. С леди Треслин, конечно. Они танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Представив себе, что он ей нашептывает, я сердито отвернулась от окна, пытаясь убедить себя, что испытываю не боль, а отвращение.

Я разделась и долго лежала без сна, а когда заснула, то меня мучили кошмары. Мне снились Коннан, леди Треслин, я сама и то таинственное существо, которое занимало меня со дня приезда.

Среди ночи я вдруг проснулась. Луна еще не зашла, и спросонок мне почудилась темная фигура женщины в углу комнаты. Это Элис. Она молчит, но я понимаю — она здесь потому, что хочет мне сказать:

— Вы не должны уезжать отсюда. Вы должны остаться. Мне нет покоя. Вы можете помочь мне. Вы должны помочь всем нам…

Меня била дрожь. Я села в кровати и только тут поняла, что меня так напугало. Сложив вещи, я оставила дверь шкафа открытой, и призрак Элис оказался висевшей в нем амазонкой.

Под утро я заснула, да так крепко, что меня разбудил только громкий стук в дверь. Китти принесла горячей воды, а так как дверь не открывалась, стала стучать. Она явно не понимала, что произошло.

— Что случилось, мисс? — спросила она, когда выскочив из постели, я отперла дверь.

— Ничего, — ответила я резко, но она продолжала смотреть на меня выжидательно. Однако я не собиралась удовлетворять ее любопытство. Впечатления от бала настолько переполняли ее, что после некоторой паузы она сказала:

— Правда здорово было, мисс? Я смотрела из окна. Они танцевали на лужайке при луне. Господи боже, я давно такого не видела. Прямо, как при хозяйке. А у вас усталый вид, мисс. Они что, не давали вам спать?

— Да.

— Ну, теперь все уже кончилось. Мистер Полгрей убирает цветы обратно в оранжерею. Хлопочет, как наседка с цыплятами. А в зале такой беспорядок, что нам с Дейзи и дня не хватит, чтобы там прибраться. Это уж точно.

Я зевнула. Она вышла, поставив воду около ванны, но через пять минут снова вернулась и сообщила:

— Вас спрашивает хозяин. Хочет видеть вас сейчас же. Он в красной гостиной и просил сказать, чтобы вы пришли не мешкая.

— Ого, — сказала я, — но ведь я не одета.

— Но это очень срочно, мисс, — повторила она. Я кивнула.

Быстро умывшись и одевшись, я отправилась в красную гостиную, догадываясь, что означала эта утренняя встреча. Он, конечно, окажется чем-то недоволен и скажет, что больше не нуждается в моих услугах. Несомненно, что-то похожее произошло и с мисс Дженсен. Придумали против нее какое-нибудь обвинение и прогнали. Интересно, а в чем он собирается обвинить меня? Ведь это совершенно бессовестный человек. Но я не позволю ему меня уволить, а сама, первая сообщу, что отказываюсь от места.

Я вошла в гостиную, готовая дать бой своему обидчику. Он ждал меня. Сегодня утром на нем был синий редингот. По его свежему, отдохнувшему виду нельзя было даже предположить, что он лег далеко за полночь.

— Доброе утро, мисс Лей, — сказал он улыбаясь, но я не ответила на его улыбку.

— Доброе утро. Я уже уложила вещи и хочу как можно скорее уехать.

— Мисс Лей! — его голос звучал укоризненно, и я вдруг почувствовала совершенно необъяснимую радость — он не хочет, чтобы я уезжала. Он не собирается меня отсылать. Неужели извинится? Но жестким тоном, который мне самой в других обстоятельствах казался бы самодовольно педантичным, я продолжала:

— Это единственное, что мне остается после… Он не дослушал:

— После моего возмутительного поведения вчера. Мисс Лей, прошу вас забыть об этом. Боюсь, что я не до конца отдавал себе отчет, что делаю и с кем танцую. Пожалуйста, не придавайте значения моей выходке, будьте великодушны — ведь вы же без сомнения человек великодушный. Давайте опустим занавес на этой неприятной сцене, и пусть все останется по-прежнему.

Я не сомневалась, что он поддразнивает меня, но радость от его слов была так велика, что это уже не имело значения. Я остаюсь. Меня не прогоняют с позором. Письмо к Филлиде можно не отсылать. Наклонив голову, я сказала:

— Принимаю ваше извинение, мистер Тре-Меллин. Забудем этот неприятный случай, — и, повернувшись, вышла из комнаты.

Я едва сдерживала себя, чтобы не запрыгать от радости. Казалось, ноги сами несут меня вверх по лестнице через три ступеньки. Инцидент исчерпан. Мне не надо уезжать.

В доме стало даже как будто светлее, и в это мгновение я поняла, что если мне придется из него уехать, я буду безутешна.

При своей склонности к самоанализу я не могла не спросить себя, отчего такая радость. Почему одна мысль, что мне придется уехать из Маунт Меллина, так меня расстроила? Ответ был готов: этот дом хранит тайну, которую мне хочется разгадать. Я должна помочь двум несчастным детям — Элвине и Джилли.

Но, возможно, была и еще одна причина. Если быть совершенно откровенной, то надо признаться, что хозяин дома занимал меня не меньше. Будь я более разумна, то поняла бы, что такой интерес очень опасен. Но об этом я не думала тогда, как и любая другая женщина на моем месте.

Днем, как обычно, мы с Элвиной отправились на урок верховой езды. Все прошло благополучно. Сегодня я надела новую амазонку — единственное отличие этого урока от всех предыдущих. Она была другого фасона: облегающее платье с жакетом мужского покроя.

К моей радости Элвина совершенно забыла о вчерашнем происшествии и не проявляла ни малейшего страха, и я пообещала ей, что скоро сможем учиться прыгать через препятствия. После урока я поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к чаю.

Сейчас мне казались смешными ночные страхи. Я надела серое платье — тетя Аделаида всегда предупреждала, что носить одно и то же платье два дня подряд некрасиво — и уже собиралась повесить амазонку в шкаф, как вдруг мне показалось, что в кармане жакета что-то лежит.

Я очень удивилась, потому что отчетливо помнила, что, когда проверяла карманы раньше, они были пусты, и снова сунула туда руку. Сам карман был пуст, как и прежде, но нащупала — какой-то предмет под шелковой подкладкой. Положив жакет на кровать, я тщательно осмотрела его и обнаружила потайной карман, застегнутый на крючки, а в нем книжечку — маленький дневник.

Сердце мое часто забилось, потому что этот дневник принадлежал Элис. С минуту я колебалась, но потом открыла его. Искушение было слишком велико, мне даже казалось, что это мой долг.

На первой странице детским почерком было написано «Элис Тре-Меллин»и стояла дата. Элис вела этот дневник в последний год своей жизни. Пролистнув несколько страниц, я поняла, что не сделаю никаких сногсшибательных открытий, потому что в этой книжечке Элис просто записывала список дел на день. Среди них были: «Чай в Маунт Уиддене», «Трилендеры приглашены к обеду», «Отъезд К, в Пензанс», «К, возвращается», но все записи были сделаны рукой самой Элис, и одно это делало их для меня чрезвычайно интересными.

Последняя запись в дневнике была датирована августом. Я перелистала странички и нашла записки за июль. На четырнадцатое июля Элис сделала такие отметки: «Треслины и Трилендеры приглашены в М. М, на обед», «Поговорить с портнихой о платье из голубого шелка», «Напомнить Полгрею про цветы», «Послать Джилли к портнихе», «Если брошь не будет готова к 16 — му, зайти к ювелиру». На шестнадцатое была такая запись: «Брошь не готова, надо зайти к ювелиру. Она нужна мне для обеда с Трилендерами 18 — го».

Во всем этом не было ничего необычного. Мое «великое открытие» оказалось пустяковым, и сунув книжечку обратно в карман, я отправилась пить чай в классную.

Но во время урока чтения меня вдруг осенило, что я не знаю точной даты смерти Элис. Она погибла, по всей видимости вскоре после того, как в дневнике появились эти обыденные записи. Странно, что, собираясь бросить мужа и дочь и бежать с другим человеком, она продолжала их делать. Я поняла, что мне совершенно необходимо узнать точную дату ее смерти и как можно скорее!

Элвина пила чай с отцом, потому что в Маунт Меллин приехало несколько вчерашних гостей с визитами вежливости. Я была совершенно свободна и отправилась в деревню Меллин на кладбище, где рассчитывала найти могилу Элис.

До того я редко бывала в деревне, только когда мы ездили в церковь, поэтому поход обещал стать интересной экскурсией. Я почти бегом спустилась вниз с нашей скалы и скоро оказалась в деревне. Однако обратная дорога в гору обещала быть нелегкой.

Посреди деревни стояла старая церковь, увитая плющом. Рядом с ней была уютная маленькая площадь, а вокруг теснились дома из того же серого камня, что и здание церкви. Некоторые из них показались мне старинными, и пообещав себе, что как-нибудь хорошенько осмотрю все вокруг, я направилась на поиски могилы Элис, которая занимала меня сейчас больше всего.

Войдя в ворота, я оказалась на кладбище. Здесь стояла особая тишина — тишина вечного покоя, и я на какое-то мгновение пожалела, что не взяла с собой Элвину. Она сразу показала бы мне могилу матери.

Смогу ли я вообще найти ее среди бесконечных рядов надгробий, крестов и памятников? Но тут мне пришло в голову, что у Тре-Меллинов не может быть простого захоронения. Надо искать склеп фамильный, а это будет проще.

Заметив неподалеку огромное сооружение из черного мрамора с позолотой, я направилась к нему и обнаружила, что это склеп семьи Нэнселлоков. Тут меня осенило, что Джеффри Нэнселлок погиб в тот же день, что и Элис.

Ведь мне рассказывали, что их нашли вместе. На плите были выбиты имена покойных Нэнселлоков с середины восемнадцатого века. Правильно, мне говорили, что семья Нэнселлоков поселилась в Маунт Уиддене намного позже того, как в Маунт Меллине появились первые Тре-Меллины.

Без всякого труда я нашла имя Джеффри — оно было, естественно, последним. Он умер в прошлом году, семнадцатого июля. Надо было скорей возвращаться, чтобы свериться с записями в дневнике.

Я повернулась, чтобы идти назад, и увидела, что ко мне направляется Селеетина Нэнселлок.

— Мис Лей, — воскликнула она, — я так и думала, что это вы.

Я покраснела, вспомнив, что прошлой ночью она была среди гостей в солярии.

— Решила прогуляться до деревни и вот оказалась здесь, — объяснила я.

— Вы нашли наш фамильный склеп.