Принц-странник - Дочь обмана

Он придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.

— Бедная моя, бедная Ноэль. Как ты страдала!

— Мы говорили о том, что вынуждены принимать удары судьбы, но мы должны находить в себе силы, чтобы противостоять этим ударам, если только этих сил хватит.

— Ты права. Мы должны поступать так. И у нас хватит сил.

— Я не хотела никому говорить об этом.

— Но ты правильно поступила, рассказав об этом мне. Я могу тебя понять. Ведь я сам потерял жену.

Внезапно он встал и отошел к окну. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Освещение все еще хорошее. Пожалуй, я мог бы еще немного поработать. За то, что пробездельничал все утро.

Пришел день, когда портрет был закончен. Мне было грустно думать, что время работы над ним уже позади. Не будет больше ни сеансов, ни откровенных разговоров, ни поводов ходить в студию каждый день. Несомненно, все это пробудило во мне желание жить.

Я внимательно рассматривала портрет, в то время как Жерар с некоторой опаской наблюдал за мной.

Я сразу поняла, что портрет хороший. Он не поражал такой яркой женской красотой, как портрет Марианны, но в нем было что-то запоминающееся. Бросалось в глаза не только внешнее сходство, но и нечто большее. Это было лицо молодой девушки, наивной и неискушенной, но в ее глазах читалось какое-то тайное страдание.

— Очень талантливая работа, — сказала я.

— Но тебе самой он нравится?

— По-моему, он слишком выдает меня.

— Выдает что-то, чего бы ты не хотела показывать?

— Возможно.

— Это ты, такая, какая есть. И всегда, глядя на этот портрет, я буду чувствовать, что ты здесь.

— Да, пожалуй, портрет и должен быть таким.

Пришел Ларе Петерсон.

— Я сгораю от нетерпения! Где этот шедевр?

Он подошел и встал перед мольбертом, широко расставив ноги. Комната всегда казалась тесной, когда он приходил.

— Хорошая работа, — объявил он. — На этот раз у тебя получилось, Жерар.

— Ты думаешь, он будет иметь успех?

— Посмотрим. В нем есть глубина. И в то же время, это — портрет красивой девушки. Нет ничего, что бы нравилось публике больше, чем красивые девушки.

— Красивой — это уж слишком. Всего лишь привлекательной, — уточнила я.

— Дорогая моя мадемуазель Тримастон. Осмелюсь утверждать, художник лучше знает. Это — портрет красивой девушки. Ну-ка, подать сюда шампанского! Мы должны выпить за успех нашего гения. Простите, я мигом вернусь.

Он выскочил через балконную дверь на крышу.

— Ему понравилось, — сказал Жерар. — Я видел, ему понравилось. Он действительно считает, что портрет удался.

Ларе Петерсон вернулся с бутылкой шампанского.

— Бокалы! — потребовал он.

Я принесла их, он откупорил бутылку и разлил вино.

— Да, хорош, хорош, — повторял он. — Почти так же хорош, как мой. Жерар — за твой успех! Ноэль откроет для тебя двери к успеху так же, как Марианна для меня. Может быть, не совсем так же, но почти.

Он смеялся.

Я подумала, как упоминание Марианны подействует на Жерара. Но он просто продолжал пить шампанское, глаза его сияли.

Ларе убедил его, что портрет удался.

Анжель и Робер были полностью согласны с вынесенным приговором, и начались разговоры о выставке. У Жерара уже накопилось достаточно картин, которые он считал достойными внимания, и теперь темой обсуждения стала организация выставки.

Мы все еще оставались в Париже, и я часто бывала в студии. Я помогала Жерару решить, какие картины он будет выставлять. Часто заходил Ларе Петерсон, чтобы поделиться своими мыслями. Другие тоже бывали, но, поскольку Ларе был ближайшим соседом, он мелькал в студии постоянно.

Мадам Гарньер приосанилась от сознания собственной значимости, узнав, что ее портрет будет показан на выставке. Мы собрали пейзажи — в основном виды Парижа и несколько сельских. Однако портретов было больше, они были наиболее сильной стороной таланта Жерара.

Анжель и Робер не остались в стороне от волнений и хлопот по поводу предстоящей выставки. Однажды Анжель сказала мне, что Мари-Кристин постоянно спрашивает, когда же я вернусь.

— Мы, конечно, все приедем сюда к открытию выставки, — сказала Анжель, и я поняла, что скоро нам придется покинуть Париж. Но будут еще поездки, и я буду с нетерпением ждать их.

Выставка была назначена на сентябрь, и тут до меня дошло, что я уже полгода во Франции.

Вместе с Анжель я вернулась в Мезон Гриз, где была встречена упреками Мари-Кристин.

— Как долго тебя не было! — говорила она. — Неужели нужно столько времени, чтобы написать портрет? Я без тебя совсем запустила английский — без постоянной практики ничего не выходит. Могу спорить, твой французский тоже в ужасном состоянии.

— Нет, у меня было достаточно практики.

— А у меня в английском — не было. Как ты могла уехать так надолго? Это нечестно. Тебе понравилось позировать?

— Да, это интересно.

— Надеюсь, и мой портрет когда-нибудь напишут. Так всегда бывает, если у тебя в семье художник. Ты поедешь на открытие выставки?

— Да.

— Ты станешь знаменитой.

— Я? Что я такого сделала?

— Когда был написан мамин портрет, все только и делали, что говорили о ней. Все теперь знают, кто такая Марианна.

— Мной они вряд ли заинтересуются.

— Почему?

— Твоя мама была очень красивой.

Она окинула меня критическим взором и медленно проговорила:

— Да, она была красивой. Может быть, в этом все и дело.

Казалось, она несколько успокоилась. Я не стану знаменитой и это означает, что, может быть, я угомонюсь, вернусь в Мезон Гриз и буду продолжать учить ее английскому.

Я получила еще одно письмо от Лайзы.

«Дорогая Ноэль.

Премьера нового представления Долли «Спелая вишня» прошла блестяще. Все говорили, что Лотти в ней великолепна. Пьеса будто для нее написана — меньше, чем обычно, танцев и пения, а если ты помнишь, верхние ноты у нее всегда были слабым местом.

В некоторых сценах спектакля используется люк — через него вылезает герой в первом акте. Он притворяется рабочим, но на самом деле, конечно, переодетый миллионер.

Долли поставил меня дублершей, что я посчитала большой удачей для себя. Мне не терпелось дождаться случая показать им, на что я способна. Я ив самом деле ничуть не хуже Лотти.

И вот случай подвернулся. Это был мой шанс! И тут случилось несчастье. Крышка люка провалилась, и я упала в него. Там было довольно высоко, и я повредила спину. О танцах пока не может быть и речи. Мне придется отдохнуть. Я уже побывала у двух докторов, но они так и не смогли решить, что же со мной случилось. Долли рассвирепел. Такая досада. Я знаю, что «Вишня» могла бы стать моей удачей.

Думаю, несколько недель я еще буду отдыхать. Что ж, зато я смогу заняться письмами.

Я часто думаю о тебе, пытаюсь представить, как ты там живешь. Ты так давно уехала.

Я видела Робера, когда он приезжал в Лондон. Какой он все-таки милый! Он настаивает, чтобы я осталась в доме. И Кримпы тоже не хотят и слышать о моем отъезде. Он сказал, что Франция хорошо на тебя влияет, и он сделает все возможное, чтобы удержать тебя там. Еще он сказал, что его внучатая племянница очень привязалась к тебе! Забавно.

Кстати, я опять ездила в Леверсон. Там кипит работа вокруг этого храма Нептуна. Напиши мне, что у тебя нового.

С любовью, Лайза»

Время летело быстро. Было много дел, связанных с организацией выставки. Я снова поехала в Париж вместе с Анжель и часто бывала в студии. Мне нравилось готовить что-нибудь вкусное, и тогда мы обедали вместе. Часто к нам присоединялись друзья Жерара, в этом случае основной темой разговоров была живопись.

Ларе Петерсон писал в это время натурщицу по имени Клотильда. Мне пришло в голову, что, возможно, они влюблены друг в друга. Когда я спросила об этом Жерара, он засмеялся и сказал, что Ларе часто пускается в романтические приключения. Это является неотъемлемой частью его жизни.

Я чувствовала, что все больше и больше втягиваюсь в эту жизнь, и очень жалела, когда нам приходилось возвращаться в имение. Но, все равно, я не могла избавиться от тоски по Родерику. Я даже думала написать ему, но понимала, что это безумие. Ни один из нас не мог хоть как-то изменить ситуацию. Нам было лучше оставаться вдали друг от друга. И если бы мы снова встретились, это только усилило бы мою боль. Мне следовало вырвать его из своей жизни. Обычные родственные отношения брата и сестры были между нами невозможны. И если мы не можем быть вместе как любящие мужчина и женщина, мы вообще не должны видеться.

Я была рада убедиться, что несмотря ни на что, еще способна интересоваться другими людьми. Я всегда повторяла себе, что, может быть, со временем моя боль немного уменьшится.

Странно было видеть свое лицо, заключенное в довольно внушительную золоченую раму, глядящее на меня со стены. Безусловно, это была незаурядная, запоминающаяся картина. Она привлекала к себе внимание благодаря чуть заметному оттенку трагичности, который Жерар придал молодому и наивному лицу. Он сделал это с удивительным мастерством. Неужели я действительно произвожу такое впечатление, думала я.

Я прошла вдоль развешанных полотен. Некоторые виды Парижа были восхитительны, но внимание прежде всего привлекали портреты. Со стены на меня взирала мадам Гарньер. Я видела, как она подсчитывает в уме, сколько выгадает на покупках. Мне вспомнилась ее плутоватая ухмылка, когда я уличала ее в жульничестве, а она спокойно отмахивалась от моих обвинений. Вся она была перед нами, со всеми своими пороками и добродетелями. Я начинала понимать, что Жерар очень талантливый художник.

Это были волнующие дни. Я часто посещала выставку. Мне было трудно этого не делать. Жерара приводил в восторг мой энтузиазм.

О моем портрете много говорили, и в заметках по поводу выставки мне уделялось особое внимание.

«Ноэль — гвоздь программы», «Ноэль удержит пальму первенства», «Портрет молодой девушки, которой есть, что скрывать — покинута своим возлюбленным?», «Что пытается объяснить нам Ноэль?», «От этой картины невозможно оторвать глаз».

Мадам Гарньер тоже стала объектом комментариев. «Тонко схваченный характер», «Яркая индивидуальность», «Жерар де Каррон значительно продвинулся за последние годы и не должен на этом останавливаться».

Мне было приятно узнать, что кто-то хотел купить мой портрет, но Жерар отказался его продать.

— Он мой и навсегда останется со мной, — сказал он.

Когда выставка закончилась, мы вернулись в Мезон Гриз. Я отправила письмо Лайзе, описав ей мою поездку в Париж. Писем от нее не было уже довольно давно, так что я решила, что она снова вернулась к работе и очень занята.

В первый момент после моего возвращения Мари-Кристин держала себя со мной немного отчужденно, но вскоре я поняла — так она показывала, что дуется на меня за мое долгое отсутствие.

Однажды, во время нашей прогулки верхом, когда лошади ехали шагом бок о бок по узкой тропинке, она сказала:

— Тебе, наверное, больше интереснее в Париже, чем здесь.

— Да, мне нравилось жить в Париже, — сказала я. — Но и здесь мне нравится тоже.

— Ты ведь все равно не останешься здесь насовсем, да? Ты уедешь?

— Я знаю, вы все очень радушно принимаете меня, но ведь я только гость. Это не мой дом.

— А у меня такое чувство, что твой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне кажется, что ты часть моего дома, член семьи, более близкий, чем кто-либо другой.

— О! Мари-Кристин!

— У меня ни с кем раньше не было таких отношений. Ты — как моя сестра. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была сестра.

Это меня глубоко растрогало.

— Ты сказала мне такие хорошие слова.

— Это правда. Бабушка хоть и добрая, но она старая, и она никогда по-настоящему не любила мою маму… И когда она смотрит на меня, то думает о ней. Моя мама то обращала на меня внимание, а то как будто бы забывала обо мне. Папа тоже не особенно замечал меня. Маме всегда хотелось жить в Париже. И папа тоже все время был там. Дедушка Робер добрый, но он старый. Я для него просто ребенок. Им приходится заботиться обо мне, но мне не кажется, что им этого очень хочется. Для них это долг. А я хочу, чтобы была семья, чтобы было с кем посмеяться и с кем поспорить. Чтобы можно бьшо все сказать, знать, что они все равно с тобой, как бы ты им не дерзила, они не оставят тебя, потому что они — твоя семья.

— Я не знала, что ты так это воспринимаешь, Мари-Крястин.

— Вот и ты — тоже. Уедешь. Я знаю, ты уедешь. Также, как ты уехала в Париж. Нам бьшо так весело, когда мы занимались английским или французским. Ты так смешно говоришь по-французски.

— И ты по-английски — тоже.

— Нет, твой французский гораздо смешнее, чем мой английский.

— Не может быть!

Она засмеялась.

— Вот видишь? Об этом как раз я и говорила. Мы можем нагрубить друг другу, но мы все равно друг друга любим. Вот чего я хочу. А ты уезжаешь в Париж. Наверное, скоро опять туда поедешь.

— Ну, хорошо, если я поеду, то не понимаю, почему бы тебе не поехать тоже. Места там в доме предостаточно.

— А как же мадемуазель Дюпон?

— И она тоже могла бы приехать. Ты бы там готовила уроки. И изучала историю города прямо на месте.

— Папа не захочет меня видеть.

— Конечно же, захочет.

Она покачала головой.

— Я напоминаю ему о маме, а он не хочет, чтобы ему напоминали.

Несколько минут мы ехали молча. Тропинка кончилась, и Мари-Кристин пустила лошадь легким галопом. Я устремилась за ней. Меня очень взволновал этот разговор, из которого стало ясно, насколько она ко мне привязалась.

— Я хочу тебе что-то показать, — крикнула она мне через плечо и резко рванула вперед.

Мы подъехали к кладбищенским воротам. Она спрыгнула с лошади и привязала ее к столбу с одной стороны ворот. Я тоже спешилась. С другой стороны ворот был еще один такой же столб, и я привязала свою лошадь к нему Она открыла ворота, и мы прошли на территории кладбища. Мари-Кристин шла впереди по дорожке. По обе стороны располагались могилы с искусно выполненными статуями и обилием цветов.

Она остановилась перед одной из могил, увенчанной изваянием девы Марии с младенцем. Я прочла выбитую на камне надпись:

«Марианна де Каррон 27 лет Ушла из жизни 3 января 1866 г.»

— Здесь похоронена моя мама, — сказала Мари-Кристин.

— За могилой хорошо ухаживают.

— Мы никогда сюда не приходим.

— Кто же присматривает за ней?

— В основном, Нуну. Возможно, и тетя Кандис. Но Нуну приходит сюда каждую неделю, по воскресеньям. Я ее часто видела. Она встает на колени и молит Господа, чтобы он позаботился о ее дитя. Она называет так маму — «мое дитя». Я была близко и все слышала. Но я всегда делаю так, чтобы она меня не увидела.

Я почувствовала к ней огромную нежность. Мне хотелось защитить ее, помочь обрести счастье.

Я взяла ее руку и сжала ее. Несколько секунд мы стояли молча.

Потом она сказала:

— Ладно, пойдем. Я просто хотела показать тебе, вот и все.

Вскоре после моего возвращения в Мезон Гриз приехал Жерар. Он рассказал нам, что все это время был очень занят. После выставки он получил несколько заказов.

— Это все из-за твоего портрета. Он привлекает к себе такое внимание. Так что я должен поблагодарить тебя.

— Но ведь это ты написал портрет, а я всего лишь позировала.

— Я бы не написал его без такой модели. Здесь у меня будет много дел. Я привез с собой несколько картин. Буду продолжать над ними работать — я ведь могу это делать здесь ничуть не хуже, чем в Париже. А смена обстановки пойдет мне на пользу.

Он много времени проводил в Северной башне. Анжель не могла нарадоваться тому, что он дома. Я знала, что она тревожится о нем. Она по секрету сказала мне, что его беспорядочный образ жизни вызывает у нее большое беспокойство. Она уверена, что он питается нерегулярно и даже временами голодает.

— Кроме того, — добавила она, — он так и не оправился до конца от этого ужасного удара — смерти Марианны. Я убеждена, это одна из причин, почему он предпочитает жить в Париже. Здесь слишком все напоминает ему о ней.

— Да, Мари-Кристин показывала мне место, где это случилось.

— Совсем рядом с ее прежним домом. Это было ужасно. Старуха-нянька вышла из дома и наткнулась на нее, лежащую там на земле. Это было для нее страшным потрясением. Она обожала Марианну.

— Да, мне ее очень жаль, все это действительно было ужасно.

— Ну, ладно, мой сын какое-то время пробудет дома, и это уже для меня радость.

Это было радостью и для меня.

Теперь я могла разговаривать с ним о его работе, о друзьях. Многих из них я знала. Иногда после ленча мы втроем — он, Мари-Кристин и я — уезжали на конные прогулки. Я заметила, что он всегда избегал дороги на Карефур.

Робер тоже был доволен тем, что Жерар здесь. Бывало, За обеденным столом они оживленно спорили о политике и из их дискуссий я узнала много такого, о чем раньше не имела представления.

Я обнаружила, что Робер восхищается императоров Наполеоном III, племянником того знаменитого Наполеона, который женился на блистательной Евгении. Жерар относился к нему менее восторженно.

— Он понимает, что нужно народу, — утверждал Робер.

— Он слишком увлечен идеей величия Франции, — возражал ему Жерар. — Он жаждет власти. Он — повторение своего дяди.

— Его дядя сделал Францию великой державой, — настаивал Робер.

— И кончил на Эльбе и острове Святой Елены.

— Это была случайная неудача.

— У него всегда неудачи, — сказал Жерар.

— Но ты должен признать, император сделал много хорошего. Он способствовал развитию общественных работ, он снизил цены на хлеб.

— О, да. Он заботился о благе Франции, я не спорю, — обернувшись ко мне, Жерар спросил: — Мы, наверное, наскучили тебе своими разговорами о политике?

— Ничего подобного, — заверила я его. — Я вижу, насколько невежественна в этом, и рада хоть чему-нибудь поучиться.

— Просто некоторые из нас несколько обеспокоены, — продолжал Жерар. — Мне не нравится то, что сейчас у нас происходит с Пруссией. Я думаю, Император недооценивает ее возможности.

— Ерунда, — заявил Робер. — Крошечное германское государство! Смешно даже предположить, что оно сможет устоять перед Францией.

— Император прекрасно знает, какие унижения нам пришлось претерпеть после Венского конгресса. — Жерар обернулся ко мне. — Это было сразу же после разгрома Наполеона I. Мы находились тогда в самом плачевном положении.

— Да, это верно, — согласился Робер. — И император хочет, чтобы Франция снова стала великой. Он хочет изменить баланс сил, сложившийся в Европе.

— Он был доволен альянсом с Англией после Крымской войны, — сказал мне Жерар. — А за этим последовала война с Австрией, как результат попытки выкинуть ее из Италии.

— Он показал себя великим военачальником при Солферине, — напомнил Робер.

— Боюсь, он зайдет слишком далеко.

— Он повысил престиж нашей страны, — настаивал Робер. — Не забывай, что Луи Филипп пал, потому что позволил Франции скатиться до уровня третьесортного европейского государства.

— Теперешний Наполеон полон решимости не допустить этого, но я боюсь, что его действия по отношению к Пруссии могут втянуть нас в крупную неприятность.

— Пруссия! — презрительно повторил Робер.

— И с ней надо считаться, разве они не пытаются посадить Гогенцоллерна на испанский престол?

— Ну уж этого-то император им никогда не позволит.

— Если сумеет их остановить, — заметил Жерар. — Нам только остается надеяться, что вся эта затея лопнет. Нам не нужно никаких неприятностей с Пруссией. Вино замечательное, дядя Робер.

— Я рад, что ты его оценил. Как продвигается твоя работа?

— Неплохо. Скоро мне придется вернуться в Париж. Кстати, Ноэль, Петерсон всерьез настроен писать твой портрет.

— Почему бы тебе не согласиться? — спросила Анжель. — Тебе ведь нравилось позировать Жерару. Было бы интересно посмотреть, что получится у Петерсона.

— Он не может смириться с тем, что мой портрет Ноэль принес мне некоторую известность, — сказал Жерар. — Ему не терпится доказать, что он сделает это лучше.

— Дай ему возможность убедиться, что он не прав, — сказала Анжель.

Я сказала, что поеду с удовольствием.

— Нельзя ли Мари-Кристин поехать в Париж вместе со мной? И мадемуазель Дюпон тоже могла бы поехать, чтобы Мари-Кристин не пропускала уроков. В прошлый раз она так расстроилась, что ее оставили.

— Она очень привязалась к вам, — сказала Анжель. — Я рада этому. Не вижу причин, почему бы ей не поехать.

— С нетерпением буду ждать этой поездки, — сказала я.

— Тогда решено. Когда ты собираешься ехать, Жерар?

— Думаю, в начале следующей недели. Это тебя устраивает, Ноэль?

Я сказала, что да.

Когда я сказала Мари-Кристин, что еду в Париж на следующей неделе, ее лицо вытянулось. Я поспешила добавить:

— Не хочешь ли поехать со мной? Мадемуазель Дюпон, конечно, тоже будет сопровождать нас, и, я не сомневаюсь, поездка будет очень познавательной.

Она бросилась ко мне и крепко обняла.

— Это я предложила им так сделать, и все согласились, что это отличная идея.

Радость Ларса Петерсона, когда я согласилась позировать ему, не знала границ.

— Я с первого же момента, как только увидел вас, понял, что должен вас написать, — сказал он. — Вот так это и бывает с художниками — вдруг понял.

— Полагаю, я должна чувствовать себя польщенной.

— Вы знаете, у вас интересное лицо.

— Не знала этого раньше. Но, мне кажется, что и вы это заметили только после успеха Жерара.

Он с лукавством взглянул на меня.

— Но я не не могу позволить ему опередить себя, не так ли? Раз он написал хороший портрет, я должен написать лучше.

— Вижу, вы с ним соперники.

— Ну, а как же. В искусстве больше соперничества, чем где-либо. Приходится следить, чтобы тебя не обошли. Каждый хочет стать великим художником, чтобы жить в веках и чтобы имя его было известно миллионам. Поэтому, естественно, мы ревниво следим за своими соперниками.

Он говорил выразительно, и слушать его было интересно. Из этих рассказов я многое узнала о нем. Он, несомненно, умел нравиться и вел довольно веселый образ жизни. Ни к чему не относясь всерьез, кроме своего искусства, он был невероятно честолюбив, полон решимости создать себе имя, но при этом успевал наслаждаться жизнью по дороге к успеху. Устоять перед его обаянием было невозможно.

Я наблюдала за тем, как продвигается работа над портретом. При всех его достоинствах ему, несомненно, не хватало того тонкого психологизма, которым отличалась работа Жерара. Может быть, это объяснялось тем, что между нами не было такого взаимопонимания, и я не открыла ему, как Жерару, свое сердце.

Обычно Жерар приходил к концу утреннего сеанса, и мы втроем завтракали. После этого я шла домой и проводила остальное время с Мари-Кристин. В сопровождении мадемуазель Дюпон мы осматривали достопримечательности. Поскольку мадемуазель Дюпон имела обыкновение превращать любую увеселительную прогулку в урок истории, я многое узнала об истории Франции. Мы с Мари-Кристин тайком переглядывались, а иногда и просто не могли удержаться от смеха.

Мы часто приходили в студию Жерара. И обычно в таких случаях нам удавалось избежать компании мадемуазель Дюпон. Жерар тоже бывал у нас в доме, так что во время этой поездки мы часто виделись с ним.

Однажды произошел неприятный случай, который привел меня в совершенное замешательство.

Я находилась в студии Ларса Петерсона, когда он обнаружил, что ему не хватает какой-то особой краски. Он знал, что у Жерара она есть, и сказал, что пойдет попросить у него немного. Таким образом я осталась одна в его студии.

Сидя без дела в ожидании его возвращения, я заметила, что дверцей шкафа защемило кусок ткани. Может быть это пыльная тряпка, подумала я. У меня вошло в привычку наводить порядок в студии Ларса и класть все на свои мест так же, как я это делала в студии Жерара, поскольку оба они не отличались большой аккуратностью. Поэтому я встала, подошла к шкафу и открыла дверцу, намереваясь засунуть тряпку внутрь шкафа. Но как только я попыталась эт сделать, на меня обрушилась стопка холстов. Я старалась засунуть их обратно, когда взгляд мой упал на лежавший среди них альбом для набросков. Укладывая холсты, к своем изумлению я обнаружила, что на одном из них изображен, обнаженная женщина в позе, которую нельзя было назвать иначе как вызывающе откровенной. Без сомнения, это была Марианна.

Кровь прилила к моему лицу. Содержание этого шкафа, разумеется, не предназначалось для моих глаз. Я поспешно положила этот холст на стопку остальных. Альбом все еще лежал на полу. Я подняла его и пролистала. Он весь был заполнен рисунками — обнаженная Марианна в разных позах.

Я забросила альбом в шкаф, захлопнула дверцу и вернулась на свое место. Автором картины и набросков был Ларе Петерсон. Значит, она вот так позировала ему.

Я была глубоко потрясена, потому что понимала, что за этим что-то скрывается.

Вскоре вернулся Ларе.

— Все в порядке. Вот то, что мне было нужно.

Он продолжил работу, а я все никак не могла забыть те картины. Почему Марианна должна позировать ему таким образом?

Она была натурщицей. Было ли это обычным для нее? Я не могла отделаться от мысли, что Марианну и Ларса Петерсона связывали какие-то особые отношения.

Марианна

Прошла уже неделя после моего возвращения из Парижа, когда я получила письмо от Лайзы Феннел. Содержание его повергло меня в такую растерянность, что мне пришлось перечитывать его несколько раз. Прежде чем я поверила, что все это правда.

Письмо было написано в Леверсон Мейнор.

«Дорогая моя Ноэль.

У меня так много новостей, и я хочу, чтобы ты узнала об этом от меня. Я не простила бы себе, если бы ты услышала это от кого-то другого.

Я уже писала тебе о несчастном случае со мной. Сначала я думала, что ничего серьезного, но как я ошибалась! После моего трехнедельного отдыха доктор буквально сразил меня приговором: это повреждение спины неизлечимо, и дела мои не только не улучшаются, но, наоборот, ухудшаются. Представь себе, что я почувствовала тогда! Я ехала в театр, готовясь показать всем, что нисколько не хуже Лотти Лэнгдон. И мне бы это удалось. Это в самом деле был мой шанс. И вдруг — это падение.

Долли, насколько мог, был добр ко мне. Но единственное, о чем он думает, это спектакли. Я знала, что у меня нет надежды устроиться куда-то еще. Это был конец.

Я была настолько несчастна, что мне хотелось умереть. Моя жизнь, все мои планы — все погибло…

Потом в Лондон приехал Родерик и увидел меня. Он был в ужасе от того, как я изменилась. Ах, он был так добр к мне, Ноэль! Ты ведь знаешь, какой он. Он всегда откликался, и помогал тем, кто попал в беду. Он лучше других понимал что я чувствовала. Я в самом деле была не в себе. Я не могла придумать, что же мне делать, если я не могу болыщ выступать на сцене.

Он отвез меня в Леверсон Мейнор. Леди Констанс конечно, была не в восторге, но Фиона отнеслась ко мне очень хорошо. Она заинтересовала меня своей работой, я стала eй, помогать, как могла. В это время она как раз собиралаа замуж за одного молодого человека, с которым познакомилась по работе. Он приехал в Леверсон, когда было много шума с этим храмом Нептуна. И теперь он помогал ей. Они будут жить в доме Фионы, потому что ее бабушка в больнице.

Не знаю, почему я тебе все это пишу. Наверное, потому что я никак не могу решиться сказать тебе прямо.

Не знаю, как ты это воспримешь, после всего того, что было между вами. Я была в отчаянии. Уже ни во что не верила. И даже думала о самоубийстве. И я бы так и поступила, если бы не Родерик. Он понимал, что у меня на душе. Никто не понимал так, как он. Я не только потеряла работу, которая так много значила для меня, но и средство существования. Ты можешь себе представить мое состояние.

Мы оба должны были думать, как жить дальше, и тогда он вдруг сказал, что будет заботиться обо мне. Что женится на мне.

И это произошло, Ноэль.

Сейчас я чувствую себя совсем по-другому. Чарли очень ласков со мной. Он такой милый, добрый человек, и Родерик тоже.

Леди Констанс вне себя от злости. Ты ведь знаешь, какой спокойной и холодной она может быть… и в то же время показывать, как она тебя ненавидит.

Но мне это было неважно. У меня появился смысл жизни.

Ноэль, прости меня. Я знаю, как тебе это неприятно. Но тебе это было не суждено, не так ли?

Родерик говорит, мы должны были как-то распорядиться своей жизнью, и вот, что мы решили сделать.

Я искренне надеюсь, что и тебе когда-нибудь повезет, как повезло мне. Не всегда мы получаем от жизни то, что хотим получить. Иногда приходится брать, что дают.

Я всегда с любовью думаю о тебе.

Благослови тебя Господь и дай тебе надежду на счастье такое, как я нашла с Родериком.

Лайза»

Я была потрясена. Родерик и Лайза поженились! Всплыли в памяти сцены из прошлого. Первая встреча в парке, спектакль, в котором она заменяла маму — Родерик был там, она попросила его прийти посмотреть ее выступление. Ну, конечно же, с самого начала она была влюблена в него.

Где-то в глубине души у меня еще оставалась крошечная надежда на чудо, которое произойдет, и все уладится. Как было глупо на это надеяться! Каким образом могло бы все уладиться? И теперь — все, конец. Он женился на Лайзе.

Я должна его забыть. Я должна перестать о нем думать.

Я спрятала письмо в ящик стола, но не могла выкинуть его из головы. Снова и снова я доставала и перечитывала его.

Я рассказала об этом Роберу. Он очень близко к сердцу принял эту новость.

— Робер, — сказала я ему.