На последней ступеньке он помедлил: ее комната налево, его — направо.

— Не знаю, как ты, — сказал Пол, — но я с ног валюсь. Думаю, я лягу пораньше. Ты не помнишь, в котором часу у нас завтра поезд?

Софи покачала головой:

— Наверное, билеты остались у гоблина.

— А... Тогда нам придется купить их самим. Сомневаюсь, что возникнут проблемы с возвратом денег, если мы попросим мистера Уэлса подписать розовый бланк.

Она рассмеялась:

— Тогда спокойной ночи. Пойду вылью зелье в раковину.

— Угу, — сказал он и, не оборачиваясь, ушел к себе в номер.

Поезд из Венткастера отходил без десяти десять, затем — пересадка в половине первого с Манчестер-Пиккадилли до Юстонского вокзала. Невзирая на несколько мелких драм с такси из Кадсли и длиннющими хвостами в билетные кассы, им удалось успеть. За весь день они едва словом перемолвились.

В Манчестере Пол купил журнал, чтобы на остаток пути укрыться за глянцевыми страницами. Поскольку времени у него было мало, он схватил со стойки наудачу и в награду получил «Ежемесячник марок и монет». Софи, поступившая точно так же, преуспела не больше, обретя еженедельник «Какая пила лучше?». После того как они просидели друг против друга полтора часа, не перевернув ни страницы, Софи подалась вперед и спросила:

— Меняемся?

— Что? — Пол опустил свой щит.

— Меняемся? — повторила она. — Мне жуть как не терпится узнать последние новости про памятные монеты островов в Ла-Манше, и, готова поспорить, тебе тоже не терпится прочесть последний обзор самой новой «Макита 202ZW».

Пол со вздохом бросил журнал рядом с собой на сиденье.

— Извини, — сказал он.

— Я веду себя не лучше тебя, — отозвалась она, — но рано или поздно нам придется об этом поговорить.

— Ага, — без энтузиазма кивнул Пол. — Тогда ты первая.

Софи свела к переносице брови.

— Только не так. Это ведь не прослушивание какое-нибудь.

— Извини.

Повисло долгое молчание. Они смотрели друг на друга, точно английский и немецкий солдаты во фламандских окопах под Рождество, которые никак не могут вспомнить слов «Святой ночи». Наконец Пол сказал:

— И что о ней говорят?

— О чем?

— О новой «Макита 202ZW». Софи сердито глянула на него.

— По всей видимости, штуковина прорезает молодую древесину как бумагу. Это же глупо!

Пол кивнул:

— В конце концов нам еще вместе работать. Очевидно, он ляпнул что-то невпопад, потому что Софии нахмурилась.

— Вот именно, — сказала она. — Думаю, нам действительно нужно во всем разобраться. А не делать вид, будто ничего не произошло...

(Женщина с сиденья напротив следила за ними с самозабвенным вниманием.)

— Но мы не можем допустить, чтобы это стало между нами, я имею в виду на службе. Это было просто, но...

— Просто так? — предположил Пол.

— Наверное. — Софи поерзала на сиденье, потом вдруг встала. — Не знаю, как ты, а я умираю от голода. Схожу, пожалуй, в буфет и куплю поесть. Тебе чего-нибудь принести?

"Только не булочку с ветчиной, — подумал Пол. Но так уж вышло, что ему ощутимо хотелось пить. — Чашка чаю была бы очень кстати, спасибо, — сказал он.

— Ладно.

Она поспешила к стойке, и Пол заметил, как ловко она двигается в покачивающемся вагоне. Совсем не так, как он.

Сумочку Софи оставила на сиденье, и на краткую долю секунды Пол задумался, не забыла ли она избавиться от зелья. Если забыла, то оно все еще там, и когда она вернется с кофе или апельсиновым соком...

Нет, оборвал он себя. И углом глаза заметил, как женщина напротив с интересом изучает его. «Ну да, — подумал он, — если бы вы только были правы. Но вы ошибаетесь». Взяв «Какая пила лучше?», он прочел страницу писем.

— Чай, — сказал голос у него над ухом. Он поднял глаза. Софи вернулась.

— Спасибо. Сколько я тебе должен? Софи покачала головой.

— Я забрала чек. Это за счет «Дж. В. Уэлса». Уверен, что не хочешь ничего съесть? Могу отдать тебе половину сандвича с сыром.

— Нет, совсем не хочу.

Глупость какая-то: стоило ей про это упомянуть, он подумал, что не прочь чего-нибудь пожевать. Но не может же он теперь встать и пойти покупать еду, только что отказавшись от ее предложения. И почему это, скажите, на милость, он всегда отказывается от любой малости, когда ему предлагают? Пол глотнул чаю, который был горячим и гнилостным на вкус, и решил, что с него хватит.

— Послушай, — начал он, — о том, что там случилось. Знаю, это было не...

И заснул.

У Пола болела голова.

«Наверное, — подумал он, — я о стол ударился». Он поднял голову и открыл глаза.

— Привет, — сказал чей-то голос.

Он прекрасно знал, что смотрит сейчас в лицо женщины, сидевшей напротив. Странно: он определенно ее помнил (под пятьдесят или чуть больше, чья-нибудь мама или тетя) и мог бы поклясться, что она не была самой прекрасной девушкой на свете, самой чудесной, самой...

«Вот черт», — подумал он.

А потом самая изумительная, расчудесная девушка во вселенной усмехнулась, и он даже подпрыгнул на месте, будто сел на ежа, и прошипел:

— Ты!

— Вот именно, — откликнулась матушка мистера Тэннера. — Как твоя голова? У тебя ужасная шишка.

«Вот дрянь! — подумал он. — Чудесная, роскошная, потрясающе красивая дрянь».

— Где Софи? — простонал он.

Миссис Тэннер мотнула в сторону головой. Софи сидела рядом с ним с коричневым бумажным пакетом на голове.

— Просто мера предосторожности, — пояснила матушка миссис Тэннер. — Теперь можно его снять.

Пол огляделся, но все остальные в купе или крепко спали, или были полностью погружены в книги, газеты или журналы. Стянув с головы Софи мешок, миссис Тэннер бросила его на пол.

— Ты не слишком сильно ударился, — сказала она, — просто больно, вот и все. Видишь? Я могу вести себя вежливо, когда захочу.

Пол точно знал, что ему хочется сказать, даже видел слова яркими буквами на мысленном экране, но получилось у него:

— Я тебя люблю.

Матушка мистера Тэннера снова усмехнулась:

— Ты даже представить себе не можешь, как чудесно это звучит. Повтори, пожалуйста.

— Я тебя люблю.

— Да, — согласилась она, — любишь, ведь правда? И поделом тебе. Мы могли бы все устроить просто и мило, но тебе обязательно надо артачиться. Мужчины, — презрительно бросила она и добавила: — Люди.

Пол знал, что хочет рассердиться, но не мог. Это все равно что хотеть стать шести футов ростом или Папой Римским: он более или менее мог себе представить, что почувствует, но нет на свете никакого способа, как этого достичь. Теперь придется любить матушку мистера Тэннера. Это неизбежно. Он не столько влюблялся, сколько погружался, медленно и неодолимо, точно человек, тонущий в заварном креме. Он знал, что, как только белые волны сомкнутся у него над головой, и тягучая масса заберется ему в рот и в легкие, он будет счастлив, до конца дней счастлив, так же исступленно счастлив, как оскароносный Эшфорд Клент. Остаток жизни превратится в сплошной знойный полдень, и он будет купаться в лучах матушки мистера Тэннера, его звезды, его солнца. Верно, можно предположить, что впереди его ждут какие-то неприятности, но пока есть лунный свет, смех, романтика и любовь...

«Нет, — попытался заорать он, — не выйдет, черт побери!» (Крем дошел ему почти до носа.) Такое не может случиться с ним, потому что... ну, он же Пол Карпентер, лемминг, который ходит сам по себе и который по горло сыт катастрофически провалившимися романами. Но он знал, что если перестанет барахтаться, расслабится, хотя бы на мгновение потеряет бдительность, счастье нахлынет и захлестнет его с головой, а тогда не будет больше одиночества, сомнений в себе, горестей, отныне и навсегда все будет замечательно, потому что Любовь — самая прекрасная штука в мире, ведь это она заставляет вращаться Землю (впрочем, сходного эффекта можно добиться, выпив очень быстро целый стакан виски), Любовь — это все, что тебе нужно.

— Да господи боже, — говорила тем временем матушка мистера Тэннера. — И вообще, смотри на меня, пока в меня влюбляешься. Какой же ты жалкий.

— Отвали, — промямлил Пол и добавил: — Дорогая. Она барабанила пальцами по столу.

— Ты не можешь с этим бороться, — сказала она. — Положение безвыходное. В конце концов ты ведь всегда этого хотел, да?

— Да, — негромко ответил Пол. — Но больше не хочу. Матушка мистера Тэннера нахмурилась. Как чудесно она хмурится: как выразительно, как страстно!

— Да проснись же! — велела она. — Признай, что эта костлявая корова тебе на самом деле никогда не нравилась. Давай же, это ведь правда, так?

— Нет. Да. Нет.

— Отлично. — Матушка мистера Тэннера сложила руки на груди. — Ладно, тогда скажи мне, что тебе в ней нравится. Сияющая красота? Я кальмаров видела куда более сексуальных. Приятный человек? Полна искрометного веселья и остроумия? Нежная, сочувствующая душа? Или что? С ней все время чертовски трудно: она унылая, мрачная и эгоистичная, вечно в дурном настроении, то и дело говорит гадости, а еще у нее полно неприятных привычек. Фригидная, как белый медведь.

— Нет, — прервал ее Пол. — Ты ошибаешься. Она... — И остановился. Он не мог вспомнить, какая она.

— Что ты сказал? Наверное, и впрямь нечто особенное, раз ты даже вспомнить не можешь.

— Могу, — всхлипнул Пол, — просто...

— Ну, тогда ладно, — сказала матушка мистера Тэннера, улыбаясь поистине прекрасной улыбкой, — как ее зовут?

Пол недоуменно нахмурился: — Что?

— Ты же слышал. Как ее зовут?

Пол не мог вспомнить. Он сжал голову руками, ему хотелось заплакать, но он не мог, потому что он был восхитительно, почти чудесно, блаженно счастлив.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Не надо.

— Слишком поздно, — ответила матушка мистера Тэннера, — даже если бы я хотела, а я не хочу. Надо отдать тебе должное, сопротивлялся ты неплохо. Но все кончено, я победила, поэтому перестань меня раздражать и пойди обними меня, пока я рожу тебе не расквасила.

Без толку. Да и смысла, наверное, тоже нет никакого. Даже если он сумеет вырваться, выплюнуть весь крем и выбраться из болота, она (девушка, которую он любит, худая девушка, чье имя он забыл) никогда не будет принадлежать ему, ведь она отдала свои сердце, разум и тело шоумену-горшечнику по имени Шаз, который живет в автобусе на окраине Экстера, или это был Эппинг-форест? Нет смысла...

— Ладно, — простонал он. — Только не здесь, хорошо? Не в чертовом поезде, где столько народу...

Матушка мистера Тэннера показала ему язык — зеленый и чешуйчатый.

— Ханжа, — сказала она. — Я не собираюсь ждать, пока мы вернемся в офис. Как насчет багажного вагона?

— У меня есть идея получше, — пробормотал Пол. — Та штука. Переносная дверь. У меня в кармане. Можем отправиться, куда пожелаем.

— Ага. — Снова ухмылка. — Теперь ты дело говоришь. Как насчет пляжа на Мартинике? Нет ничего лучше мягкого песка под поясницей, я всегда говорю. Или...

— Куда хочешь, — буркнул Пол, доставая из кармана картонный тубус. — Коридор? — взмолился он.

— Веди, любовничек, — сказала матушка мистера Тэннера. Он нетвердо поднялся на ноги, спотыкаясь, выбрался в коридор, где была перегородка — достаточно большая, чтобы там уместилась переносная дверь.

— Нужно чем-нибудь ее заклинить, — выдохнул он.

— Как насчет моей сумочки?

— Отлично. — Развернув дверь, он разгладил ее по перегородке. — После тебя.

— Ага, я пройду, а ты ее за мной захлопнешь? Я что, с пальмы свалилась?

— Да. Нет. Тогда я пойду первым.

Он открыл дверь и, когда его правая нога зависла над порогом, изо всех сил закричал «В ПРОШЛОЕ!» и рванулся вперед.

Где бы он ни оказался, темно там было, как в мешке. Где-то за спиной у него матушка мистера Тэннера взревела «Вот гад!», ну и что с того? Он мысленно скривился и подумал: «Ик». Впрочем, и это не страшно. Теперь ему много лучше.

Пол поглядел туда, где полагалось быть наручным часам, но, разумеется, в темноте ничего не увидел. Не важно, теперь он уже знал, что это все равно не поможет: время за дверью было субъективным или что-то вроде того. В счет шло только то, что он забрался в прошлое настолько далеко, что ему уже никогда не выпить чай с подмешанным туда треклятым зельем. Жив, здоров и в безопасности — во всяком случае, пока.

Расправив плечи, он прислушался. Где-то недалеко бухали тяжелые неуклюжие шаги, и голос матушки мистера Тэннера («Только попадись мне, я тебе легкие, черт побери, вырву!»). Перед мысленным взором замаячила ее боевая гоблинская трансформация, и он понял, что это не пустая угроза. Пора бежать, решил Пол.

И побежал.

Бежать в кромешной темноте — не самое разумное дело. Не одолел он и десяти шагов, как его нос соприкоснулся с чем-то невидимым, но крайне твердым. Он упал и, свернувшись калачиком, остался лежать на чем-то, что предположительно было полом. И пока он этим занимался, кто-то — или что-то — перешагнул через него, по всей видимости, не подозревая о его существования. А поскольку это что-то во всю глотку орало: «А потом я вырву у тебя печенку и поджарю с луком!», он заключил, что это скорее всего матушка мистера Тэннера.

«Великолепно!» — подумал он. Теперь осталось только прокрасться к переносной двери, проскользнуть через нее, захлопнуть за собой и свернуть. Не тратя времени на то, чтобы вставать на ноги, он развернулся на четвереньках и пополз туда, откуда, как он надеялся, только что пришел. По дороге ему пришло в голову поинтересоваться, что будет с тем, кто останется за запертой переносной дверью. В тот единственный раз, когда с ним такое случилось, все обошлось: он вернулся в офис, всего лишь часов на восемнадцать до того, как все началось. Но сейчас он понятия не имел, в каком месте или времени оказался. Он вполне мог очутиться в какой-нибудь жуткой щели между пространствами, и к тому же вознамерился оставить здесь матушку мистера Тэннера, возможно, на веки вечные...

«Худо», — подумал Пол.

Он все полз и полз, и уже начал беспокоиться. Насколько ему помнилось, прежде чем натолкнуться на невидимое препятствие и упасть, он пробежал не больше ярда. А сейчас он ведь уже долго ползет, давно бы пора показаться двери. Жаль, что через нее не пробивается ни лучика света. Может, он в темноте не туда пополз? Вполне вероятно: он не питал иллюзий насчет своего умения ориентироваться в пространстве. Полцарства за фонарь или за зажигалку, или хотя бы за коробку спичек.

(И вообще, подумал он, даже если это безымянная пустота под диваном пространства и времени, и он обречен скитаться тут до скончания веков, ползать в темноте, как слепой крот, это все равно в миллион раз лучше, чем пожизненные блаженство и радость с матерью мистера Тэннера. Стопроцентно лучше. Тут никаких сомнений быть не может. Он едва спасся, но благодаря находчивости и врожденной хитрости все-таки сбежал. Тем не менее неплохо было бы найти выход...)

Он бросился вперед, и его голова обо что-то ударилась. Кто-то пискнул.

Этот голос он узнал.

Более того, он знал прилагающееся к голосу имя.

— Софи? — сказал он.

— Пол? «Софи?»

— Что, черт побери, ты тут делаешь?

— Ты куда-то запропастился, и я пошла тебя искать. Кто-то меня ударил, и...

Тут в голову Пола закралась весьма неприятная мысль.

— Постой-ка, — сказал он. — Ты проснулась и пошла меня искать. Через этакую смешную дверь в перегородке.

— Вот именно. Знаешь...

— Дверь, — негромко произнес Пол, — была заклинена дамской сумочкой, так?

— Да, действительно была. Послушай... Пол сделал глубокий вдох.

— Ты, случайно, эту дверь за собой не закрыла?

— Могла. А что, это так важно? Внезапно повсюду зажегся свет.