Дж. В. Уэлс и Ко (№1) - Переносная дверь

Под следующим номером пошел конверт, набитый чистыми листами бумаги. Пол сверился со старой красной книжицей, но там ничего подобного не значилось. «Ну и ладно, — сказал он самому себе, — сойдет и так».

Далее была еще одна связка писем в старинных конвертах с викторианскими марками, перевязанная поблекшей красной ленточкой. Чернила от времени выцвели, почерк был убористый и неряшливый. От попыток его разобрать у Пола заболели глаза, поэтому он просто сверил номер по старой описи — 839/N. "839/N — семнадцать любовных писем; собственность Пола Карпентера, эскв. ".

Он уставился на страницу. «Черт бы меня побрал! Ну и совпадение!» Но чернила в описи были почти такими же старыми, как в самих письмах, а датой регистрации значился 1877 год. Пожав плечами, он начал переносить данные в блокнот. И уже скопировав две строчки, заметил, что адрес-то его собственный.

«Приехали!» — сказал он самому себе и потер глаза.

Красная ленточка была завязана тугим узлом, и, пытаясь его распустить, Пол сломал ноготь. Вынув из конверта первое письмо, он посмотрел на дату. Три недели назад.

Пол закрыл глаза, потом открыл их снова. Все равно три недели назад. «Вот черт!»

«Это нечестно! — мысленно закричал он. — Я и выпил всего-то с половиной пинты дрянного лимонадного шанди, это же не так много! Готов поспорить, Дункан и его треклятая Дженни не... Постой-ка. Что это за письма?»

Он снова заглянул в опись и отыскал нужное прилагательное. Прочел его внимательно — четыре раза. Почерк у составлявшего опись был четкий и ясный. Не лобовые письма, не лубковые письма, не ледовые письма. Он осторожно положил красную книжицу на сундук и нахмурился.

«М-да, — подумал он, а потом прибегнул к самообману: — Какой от этого может быть вред?»

Расстелив первое письмо по ближайшей полке, он начал читать:

"Мой милый Пол... "

Тут он остановился и уставился на страницу. У автора этого письма почерк оказался наихудший из всех, какие только бывают за пределами приемной врача. Он прищурился — не помогло. И тут ему кое-что пришло в голову, и Пол схватил блокнот на спирали, в который Софи заносила описания предметов.

Сомнений никаких: почерк тот же.

«Господи Иисусе», — подумал он. Взяв письмо, Пол походил с ним по хранилищу, пока не оказался прямо под одинокой голой лампочкой.

Мой милый Пол!

С тех самых пор, как мы встретились сегодня утром, я не могу выбросить вас из головы. Я только и думаю, что о вас, о том, как вы смотрели на меня, о том, как звучал ваш голос. Сидя у окна, я горевала, что никогда больше вас не увижу, а потом вдруг вы вошли, будто шагнули из моего сна.

Я так люблю вас, что не способна ни о чем больше думать. Я не могу сосредоточиться на работе, вообще ни на чем. О, вы ведь догадались, правда? Не могли не догадаться. Я сижу над кипой нелепых таблиц, изо всех сил пытаюсь не смотреть на вас, и душа у меня не лежит к перебиранию бумажек. Я хочу чувствовать мягкое тепло ваших губ, жгучее волнение, когда вы...

— Черт побери, — пробормотал Пол.

Вы не можете не знать о моих чувствах, — продолжал автор письма, — я читаю это в ваших глазах всякий раз, когда вы смотрите на меня, и совершенно уверена, что и вы испытываете то же, иначе почему вы молчите? Не можете же вы бояться, если я сижу рядом с вами, сгорая от (однако сколько бы он ни пытался, этого слова разобрать не мог; была, конечно, вероятность, что это «деланье» или «жеванье», но Пол в этом сомневался). Возможно, я ошибаюсь, возможно, вам все равно, и я покажусь вам легкомысленной особой. Мне безразлично. Никто прежде не вызывал во мне таких чувств, уж конечно, не клоун Найджел с его нелепым драмкружком, о котором он, кажется, сейчас только и думает. О Пол, скажите что-нибудь поскорей, я не в силах больше сносить неизвестность. Я знаю...

Шаги за дверью. Быстрее, чем бегает по электроконтуру крыса, Пол схватил письма и запихал их назад на полку. Дверь отворилась и вошла Софи.

— Привет, — сказала она. — Ты так и не уходил?

Пол знал, что щеки у него пылают, как красный свет на светофоре.

— М-м... — промямлил он. — Мне не хотелось есть, и я подумал, не сделать ли еще немного.

Между ее бровей залегла складочка, — Откуда такое рвение? Ладно, и много ты успел?

— Ну, честно говоря, не слишком. Подойдя к полке, она полистала блокнот.

— Две записи. Да уж, не так много.

На это он не нашелся, что сказать, и просто пожал плечами.

— Что ж, — вздохнула она. — Наверное, нам лучше продолжить. Что там дальше?

Он стащил с полки коробку с актами и открыл ее.

— Кстати, как мама? — спросил он.

— Мама? Ах да, в общем, так же, как была, когда мы виделись утром за завтраком, — ответила она. — А что?

— Так, ничего. Извини. Похоже, тут большая кипа страховых сертификатов.

Она это записала.

— Так. А имя какое-нибудь указано?

Он порылся на дне коробки и нашел листок бумаги. «Номинальная стоимость 5 000 фунтов, собственность г-на Пола Карпентера». Он крепко зажмурился, потом снова открыл глаза.

— Никакого, — ответил он.

— Замечательно, — вздохнула Софи. — Ладно, налепи на них бумажку и давай дальше.

В следующем конверте был ворох паевых сертификатов. Пол мало что смыслил в крупных финансовых операциях, но Даже он знал, что 20 000 обычных акций «Интегрированные платы Кавагучи Инк» стоят уйму денег. Интересно, ведь на первый взгляд они принадлежали ему.

— Акции, — сказал он. — Собственность Пола... м-м-м... Смита.

— Записала, — отозвалась она, пока он прилеплял на конверт желтую бумажку и поспешно заталкивал назад на полку. — Дальше.

Чем дальше, тем труднее становилось продолжать. 50 000 долларов в дорожных чеках, 35 000 фунтов в государственных сберегательных сертификатах[12], документы на владение двумя смежными домами в Ювеле...

— Похоже, этот Пол Смит очень и очень при деньгах, — заметила Софи. — Так, записала. — Она подняла взгляд. — Хочешь ненадолго поменяемся?

Он уронил пакет с документами.

— Нет-нет, все нормально. Я хочу сказать, если ты, конечно, не против. Мне даже нравится.

— Ты уверен? Ты уже весь в пыли.

— Да нет, все в порядке. Честное слово. Она пожала плечами:

— Как скажешь. Ладно, что там дальше? Он нашарил следующий конверт.

— Опять Пол Смит, — севшим голосом сказал он. — Книга купонов почтовой сберегательной кассы, на четыре тысячи.

— Похоже, этот Смит большим умом не отличался. В строительном обществе[13] или еще где-нибудь он получил бы много больше по процентам. Ну, — добавила Софи, нетерпеливо постукивая карандашом по блокноту. — Дальше? Опять неправедно нажитые капиталы Смита?

— На самом деле, — очень тихо сказал Пол, — боюсь, он не успел ими воспользоваться.

— Правда? Почему?

Сложив лист бумаги, Пол убрал его в конверт. — Это свидетельство о смерти, — пробормотал он. — Неужели? Ну, да не важно. Он мне все равно уже опротивел.

— Мне тоже, — сказал Пол. — Но его трудно не пожалеть.

— Почему?

— Он умер молодым, — ответил Пол. — Так уж получается, ему было ненамного больше, чем мне. — На четыре месяца, две недели и три дня, чтобы быть точным — но об этом он умолчал. Как и о причине смерти.

— Печально, — сказала Софи. — Впрочем, это все равно не наше дело. Пойду в туалет.

Как только она скрылась за дверью, Пол одним прыжком пересек хранилище и начал рыться в свертке с письмами, который спрятал, когда она вернулась с ленча. Письма никак не желали находиться, но только Пол начал думать, что они ему привиделись, как вот они — заткнуты в расселину между двух пухлых конвертов из оберточной бумаги. Он пробежал взглядом первую страницу.

"Мой милый Пол... "

Да, все еще здесь. Он затолкал связку в карман пиджака, а после — пожалуй, даже против воли — выловил последний предмет с желтой самоклеющейся бумажкой.

Свидетельство о смерти. Пол Карпентер. Время и место рождения, адрес, причина смерти. «Обезглавливание, — подумал он. — Будь я проклят».

День, казалось, тянется бесконечно.

— Ну вот, — сказала Софи, когда в 5: 29 они проходили через вестибюль. — Конец уже виден. Если завтра подналяжем, то, наверное, еще до вечера покончим с инвентаризацией.

Пол не ответил. Он слушал ее вполуха. А она тем временем говорила, как ждет не дождется, когда вернется в их поганый дрянной кабинетик после трех дней в поганом, промозглом хранилище. Они дошли до угла, ему — сюда, ей — туда. Она остановилась.

— Ну, — сказала она.

Потянулась секунда. За эту секунду мог бы вырасти дуб. У Пола возникло такое чувство, будто она чего-то ждет, но его мысли были заняты другим. "Обезглавливание, — думал он, — мать-перемать. И семьдесят кусков в «Абби нэшнл»[14] Челмсфорд. Но я никогда не был в чертовом Челмсфорде".

А потом он сообразил, что она на него смотрит в упор и по какой-то причине в бешеной ярости.

— Ладно, до завтра! — рявкнула она и очень быстро ушла. Лучший человек или, во всяком случае, двуногий с одной работающей серой клеточкой бросился бы ее догонять. Пол этого не сделал. Тряхнув головой, он рысцой припустил к автобусной остановке. «В Австралию, — думал он. — Нет, не в Австралию. В Австралии они нашли гребаные бокситы. В Онтарио». Да, вот если он поедет туда, там он будет в безопасности, туда они за ним не погонятся. Или погонятся? Да и вообще, кто такие они?

"Мой милый Пол... "

Он принял решение. Больше всего ему сейчас нужно выпить чего-нибудь забористого, чтобы нутро продрало, скажем, чего-нибудь с кубиком льда и кусочком лимона. Ноги сами привели его к пабу, и лишь сев со стаканом, он вспомнил, что в прошлый раз, когда был здесь, она сидела вон там у двери со своим «Гиннессом». Сейчас это место занимал кряжистый толстошеий здоровяк. Почему-то это казалось неправильным: словно статую Эрота на Пиккадилли-серкус заменили десятифутовым пластмассовым Микки-Маусом.

Но сейчас было не время для малодушия или глупой экономии. Пол заказал целую пинту лимонадного шанди и сел с ней в уголке, чтобы уменьшить вероятность того, что кто-то наступит ему на ногу и тем нарушит его сосредоточенность. Удобно сидеть? Тогда начнем.

Письма. Вынув письма, он стер со стола рукавом пролитое кем-то пиво и аккуратно положил всю связку на место лужи. Потом взял то, которое уже начал читать, и развернул.

"Мой милый Филип... "

Он трижды моргнул и посмотрел на конверт. Письмо было адресовано — ясным, четким, с небольшим наклоном вправо почерком — лейтенанту Филипу Кэтервуду, «Дом священника», Нортон Сен-Эдгар, Уоркс. На марке проштемпелевана дата: 22 апреля 1877.

«Вот черт!» — подумал он.

Пол проверил остальные письма. Все были адресованы тому же человеку, тем же почерком и датировались с 22 апреля 1877 по 12 января 1879 года, к тому времени лейтенант Кэтервуд уже служил в Южной Африке. Тут Пол остановился. На уроках истории он по большей части рисовал овечек на полях учебников, но трижды видел фильм «Зулус» и читал про зулусскую войну в журналах по историческому моделированию. 22 января 1879 года. В этот день британская армия уничтожила племя исандхвана. Откуда-то он знал, что случилось с Филипом Кэтервудом. Печально, конечно, но не в том беда. Ему хотя бы кто-то писал любовные письма...

(Он проверил. Читать было неловко, поэтому он только просмотрел. И был шокирован. Пол понятия не имел, что в семидесятых годах девятнадцатого века вообще таким занимались, тем более офицеры и джентльмены. Он поскорее убрал письма, надеясь, что никто не заметил, как он их читал.)

«Думай, — приказал он самому себе. — Что из этого следует».

Если любовные письма, еще несколько часов назад адресованные ему, принадлежал и кому-то другому, то нет ли очень и очень основательной возможности, что и остальное — все деньги и, разумеется, свидетельство о смерти... может, и они тоже не его? Он пинками заставил себя мыслить серьезно и стал обдумывать варианты.

У него похмелье, остаточный алкоголь плещется в жилах, как Севернский Вепрь[15], и ему все привиделось. У него едет крыша, и это становится болезненно явным. Он в спешке схватил не ту связку писем, а «милый Пол» все еще заткнут на полке в хранилище. Письма были адресованы ему, когда он в первый раз на них посмотрел, а сейчас нет. Письма были адресованы ему, пока он находится внутри дома № 70 по Сент-Мэри-Экс, но как только ступил за порог, мутировали в отрывок трагического викторианского романа. Письма были адресованы ему, но по дороге через вестибюль кто-то залез ему в карман и заменил их пятнадцатью выпусками поддельной мягкопорнографической литературы девятнадцатого века. Эти письма написала Она, но так и не отправила, а только спрятала в сейф Дж. В. У., а увидев, что письма исчезли, догадалась, что он их нашел, и ловко их подменила на подделку, которую нашла на полках, лишь бы заставить его поверить, будто ему почудилось.

Перебрав варианты, Пол по здравом рассуждении решил, что для собственного умственного здоровья лучше перестать гадать и подождать до завтра, когда у него будет возможность посмотреть на остальные бумаги. Если чековые книжки и свидетельства о собственности (и о смерти тоже) еще на месте, то хотя бы часть вариантов можно будет вычеркнуть. (Еще одно объяснение: в воздух хранилища подмешана какая-то галлюциногенная смесь, вероятно, метан из средневековой канализации под зданием, и содержание писем ему привиделось, потому что, находясь в хранилище, он витал в таких же заоблачных высях, как уровень инфляции. Не менее убедительно, чем все остальное, и проку примерно столько же.)

Пол залпом хлебнул еще шанди, газ пошел ему в нос, и он чихнул. Нет никакого толку, сказал он самому себе, ломать голову над дурацкими письмами, акциями или даже свидетельством о смерти. Ему следует обмозговать всю проблему странности в целом, чего он уже больше месяца — отчасти из-за трусости, отчасти из-за влюбленности — чурался. «Кругом сплошные странности, — думал он. — Мечи и бокситы, мужчины с подвесками из драконьего когтя, приглашающие меня на ленч в уютные узбекские ресторанчики». Человека над низшими приматами возвышает одно — пытливый ум, потребность во всем разобраться, узнать истину. И хотя иногда даже пытливому уму пора бросить попытки, найти круглосуточное турагентство и заказать авиабилет до Канады в один конец, время еще не настало. Другое такое свойство, разумеется, романтическая любовь. И это свойство (по мнению Пола) Господь тайком подсунул в общий План Мироздания вечером Восьмого Дня и при этом, хихикая, потирал руки. «Если я уйду из „Дж. В. Уэлс“, то, возможно, никогда больше ее не увижу». Наиглупейший аргумент, и тем не менее единственный, какой вообще имел вес. «Во влип!» — подумал Пол.

"Да, — сказал он самому себе, — но свидетельство о смерти... " И, отодвинув стакан, уставился в темноту за окном, потому что вспомнил вдруг дату, день и месяц, когда его должны обезглавить. 22 января.

«Ой! Ик-ик! — подумал он. А потом: — Успокойся».

В конце концов есть железная логика: если ему все привиделось и письма принадлежат покойному Филипу Кэтервуду, то вполне вероятно, что и все остальное — тоже бумаги Кэтервуда, а у него, Пола, просто помешательство. Всякий раз, натыкаясь на фамилию несчастного лейтенанта, он читает ее как свою. Если он прав, и Филип встретил свой конец в тени рогатой горы, то все сходится: дата его смерти как раз выпадает на то самое 22 января — 22 января 1879 года, день битвы. На самом деле все, возможно, еще проще. В хранилище ведь темновато, так? И почерк... Здесь, в хорошо освещенном пабе, его легко читать, но там — с похмелья, в свете одинокой шестидесятиваттной лампочки... Нельзя ли предположить, что он случайно прочел «Пол Карпентер» вместо «Филип Кэтервуд», да еще и даты перепутал?

Он почувствовал, как расслабляются все его безбожно сведенные мышцы. Ну конечно, осенило его, ничего зловещего тут нет. Несложно догадаться, как все случилось. Алкоголь наложился на холод и сумбур в мыслях, до которого его довела идиотская любовь к худой девушке, а его чересчур живое воображение превратило в горы кротовьи кочки мелких странностей, о которые он спотыкался весь этот месяц... Впрочем, Пол нисколько не сомневался, что, будь у него время и несколько свободных клеточек серого вещества, то он и им нашел бы объяснение. Взять, к примеру, борозды от когтей: просто у какой-нибудь уборщицы есть крупная, непослушная восточноевропейская овчарка, которую та по какой-то причине взяла с собой на работу, а собака сорвалась с повадка и поцарапала стенку. Подумаешь! Бокситы? Ну, может, он действительно нашел их методом «лозоискательства», в конце концов по телевизору же показывали, как смешные человечки с прутами на жизнь этим зарабатывают, или же его разгоряченное воображение раздуло до небес случайное совпадение. Круглый красный глаз в прорези почтового ящика? Опять-таки овчарка. Или мистер Тэннер, у которого глаза временно налились кровью от докуривания сигары до самого основания. Остается только меч в камне, а с этим он уже разобрался. Короче говоря, для всего, до самой последней мелочи, есть простое объяснение. Вероятно, все это как-то связано с попытками фирмы «Дж. В. Уэлс» уклониться от налогов. Практически все на свете внезапно приобретает убедительность, если привесить на конец фразы волшебные слова «из-за налогов».

Допив шанди, Пол встал. Сколько треволнений и паники из-за глупого недоразумения!

«А в таком случае, — спросил себя, садясь в автобус, Пол, — как насчет нас с Софи?» Ну, теперь, когда уже не надо беспокоиться из-за странностей, нет причин и бросать работу, а потому все в порядке. Но если нет никаких странностей, то... Пол нахмурился так люто, что сидевшая рядом с ним женщина встала и пересела в самый хвост автобуса. Если нет никаких странностей, то, значит, все рассказанное профессором Ваншпее — просто гадание на кофейной гуще человека, который выдает себя за Шерлока Холмса, а потому как минимум ненадежно и скорее всего бесполезно. Сходным образом можно отмахнуться и от истории с Гилбертом и Салливаном. В таком случае Софи, вероятно, его не любит.

«Ух!» — подумал он.

«Да сколько можно!» — сказал он самому себе. Жизнь совсем не такова. Нельзя желать и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Нельзя оставить себе из дурацких сумасбродств только приятное, а остальное вернуть и потребовать деньги назад. Как бы то ни было, разве не лучше жить во вселенной, где все происходит так, как положено, где борозды на стене оставляют крупные собаки, где похмельные идиоты в полутемных комнатах неверно читают старые поблекшие письма, где доброжелательные наниматели ведут новых сотрудников на ленч, а девушки не влюбляются в жалких тряпок, не имеющих вообще никаких подкупающих черт характера?

«Ну да, — сказал он самому себе. — Конечно, разумеется. Надо думать».

А потом вспомнил кое-что, до тех пор бродившее по задворкам сознания. "Не может же быть все так плохо, — сказал он самому себе. (И что с того, если он ухмыляется чуть самодовольно? Его ведь никто не видит.) — Ее же от меня не тошнит, иначе она не согласилась бы сегодня со мной куда-нибудь сходить... "

Пауза. Перемотать. Стереть ухмылку. «О черт!!!»

Ну по крайней мере это объясняло, почему она была так разобижена, когда они расстались у дверей конторы. Вопреки всей вероятности, она действительно сказала «да», когда он пригласил ее на свидание, дала ему шанс стать самым счастливым человеком на свете, у которого сбылись все мечты... За кулисами ждет хор ангелов, голубые небеса притаились у краешков обложных туч по всему западному полушарию, Беркли-сквер по колено в соловьях, репетирующих октавы и арпеджио... А он забыл. Такой глупой, тривиальной мелочи, как страх смерти, хватило, чтобы все вылетело у него из головы, и теперь он решительно и бесповоротно все испортил. Идиот! Дурья башка! Из всех чертовых глупостей...

Когда Пол вышел из автобуса, лил дождь, а пальто он оставил на Сент-Мэри-Экс. Он натянул на уши лацканы пиджака, как это делают в кино, но толку — никакого. В коридоре внизу было хоть глаз выколи: лампочка перегорела, и всем наплевать. Пол до нитки промок, от его костюма пахло дождем. Он отпер дверь своей квартирки, споткнувшись, переступил порог и пошарил в поисках выключателя.

Никакого выключателя. Или его вообще не было, или какой-то шутник его переставил. Но никто не вламывается в чужие квартиры, чтобы переставлять выключатели и розетки, во всяком случае в Кентиш-таун такого не происходит. Чувствуя себя глупо, он постоял в дверях, водя рукой по стене, но как будто никак не мог нащупать проклятущую клавишу. На мгновение он задумался, не попал ли по ошибке в чужую комнату, но это было невозможно, он точно помнил, как отпирал дверь, а ведь кольцо с ключами все еще у него в руках.

Однако же проклятущего выключателя нигде нет. Ничего не поделаешь. Он точно помнил, что на каминной полке, ровнехонько между банкой для двухпенсовых монеток и часов с бензоколонки, которые родители подарили ему на восемнадцатилетие, есть свечка. Иногда Пол зажигал ее для уюта, хотя обычно она секунд через двадцать-тридцать гасла. Рядом должен лежать коробок спичек для зажигания газа под плиткой. Пол направился в ту сторону, но вовремя вспомнил, что нужно сделать крюк вокруг меча в камне, и провел по стене рукой. Ну вот, конечно: каминная полка, свеча, спички, в точности там, где он их оставил. Чиркнув спичкой, он зажег свечу.

«Ох!» — подумал он.

Это была не его комната.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Нет, комната была исключительно приятная. Если вдуматься, большой шаг вперед: вместо газовой плитки в камине весело пылал огонь, пламя отражалось в начищенном до блеска латунном ведерке для угля. Изящные масляные лампы с хрустальными колпаками проливали более мягкий и успокаивающий свет, чем одинокая стоваттная лампочка. Мебель из полированного дерева с дорогой обивкой, а не какой-нибудь там синтетический хлам. Здесь было тепло, уютно и приятно, по-домашнему. Но двери тут не было.

А потому возникал вопрос: как предполагается сюда входить и (что еще более важно) выходить? Да, окно было, но когда Пол попытался поднять раму, она не двинулась с места, более того, стекло так заросло морозными узорами, что Пол ничего не увидел, а когда он взял гордо стоящий на каминной полке бронзовый бюст принца Альберта и изо всех сил швырнул в окно, железяка отскочила от стекла и едва не сломала ему руку.

«Господи милосердный!» — подумал он. Потом он принялся барабанить в стену там, где была дверь, и что есть мочи звать на помощь.

Дубасить по стене через некоторое время становится утомительно, особенно если ты от природы неловкий и мизинцем задеваешь за крюк для картины. И никто, конечно, не отозвался. Пол немного постоял, посасывая ушибленный палец потом сдвинул ковер — на случай, если под ним прячется люк. Не прятался. А кроме того, это же его комната. Он всего-то и сделал, что в нее вошел. Несколько минут назад тут была дверь, иначе как он сюда попал?

Теория. В какой комнате нет дверей? В той, из которой не полагается выбираться. Предположим, он сошел с ума, его заперли, и это его палата. Вполне возможно, его перепутали с кем-то еще в списке пациентов, приняв за больного, считающего себя Глэдстоуном или Шерлоком Холмсом, отсюда и обстановка — лишь бы не расстраивать больного. Но тогда у него была бы уйма рациональных объяснений. Не может же человек не знать, что он спятил: ну, головная боль какая-нибудь или голоса ангелов, которые требовали бы, чтобы он выгнал англичан из Аквитании. Пора преодолеть свой комплекс неполноценности, который всякий раз, когда ситуация оборачивалась не так, заставлял его считать, что это его вина или с ним что-то не так. Пол принял твердое решение: до тех пор пока не получит доказательство противного, будет исходить из предположения, что сам он совершенно нормален, а рехнулась вся остальная реальность.

Над этим Пат задумался. Может, он все-таки немного того?

«Нет, — яростно оборвал он самого себя, — больше я на это не клюну. Это неправильно. Именно этого они от меня и хотят».

А вот теперь он начинал самого себя пугать, поэтому усилием воли заморозил разум: напряженное спокойствие, дышать глубоко, «ом» и прочая чепуха. Не упирайся, осознай: случилось нечто, глубоко странное. А теперь будем последовательны.

Первое, что требуется определить: ему грозит непосредственная опасность? Как будто нет. Если бы он заснул в кресле, а из камина выпрыгнула случайная искра и подожгла ковер ну тогда дело скверно. Помимо этого, самой явной угрозой была смерть от голода. Пол поглядел туда, где прежде находилась его газовая плитка. Плитки не оказалось, вместо нее на буфете с мраморной доской стоял большой керамический горшок, а в горшке — свежий, ароматный деревенский каравай и масленка, в которой притаились с полфунта хорошего желтого масла; еще тут были горшочки с джемом, жестяная коробочка с чаем, глиняный горшочек с беконом и сосисками. Возле камина стояли чайник и решетка, а в высоком сине-белом фаянсовом кувшине имелась вода. Кстати о фаянсе, Пол как раз увидел голубой с белым ночной горшок под кроватью, что более или менее ответило на его следующий вопрос («Ух!» — подумал он.). Поскольку сегодня Пол остался без ленча и был голоден, он отрезал горбушку от каравая хлебным ножом, обнаруженным в ящике буфета, намазал сверху немного масла и съел. По вкусу — настоящий хлеб и настоящее масло, но когда Пол снова глянул на хлеб, оказалось, что тот умудрился исцелиться: перед ним лежал нетронутый каравай и столь же нетронутый кусок масла. Поя повторил операцию — с аналогичным результатом. Дальнейшие педантичные эксперименты доказали: та же способность самовосстанавливаться присуща воде, чаю, небольшой крынке с молоком, сахарнице, бекону и сосискам. Что ж, о самых настоятельных нуждах эта реальность позаботилась, и нет причин, почему здесь нельзя жить бесконечно.

Эта мысль напугала Пола больше всего.

Тут ему пришло в голову еще кое-что, и он поглядел на часы. Часов на руке не оказалось, но в какой-то момент у него, по всей видимости, выросла жилетка, полностью подходящая к пиджаку и штанам, которые были на нем надеты и которые он никогда в жизни не видел. В кармане жилетки он нашел элегантные серебряные часы на золотой цепочке. На часах было четверть седьмого. Они не тикали. Остановились.

— Помогите, — пробормотал он.

Тишина. Даже не слышно уличного движения снизу. Удивительно, до какой степени стало не хватать этих звуков теперь, когда он заметил их отсутствие. Единственные звуки, которые он слышал, производил он сам. «Может, я умер?» — спросил он себя.

("Нет, нет, — тут же сказал самому себе Пол, — это все мы уже проходили, но не собственно я сам, а Платон и Декарт и все прочие, cogito ergo sum[16] и про есть ли шум от падающего дерева в лесу, если там нет никого, кто бы его слышал; все это можно пропустить".)

Наконец, после очередной сессии ударов в стену, криков о помощи и порции сандвичей с беконом, Пол плюхнулся в очень удобное глубокое кресло возле симпатичного, теплого камина, закинул ноги на скамеечку с вышитой подушечкой и некоторое время смотрел на огонь, пытаясь определить, уменьшается ли количество углей и превращаются ли они в пепел. Ответом было «да», поэтому он добавил еще немного из ведерка, которое, стоило на секунду оставить его без присмотра, снова наполнилось.

«Ну и что теперь?»

Понемногу ему захотелось спать, глаза стали слипаться, подбородок опустился на грудь. Что-то подсказывало Полу, что засыпать нельзя. (Или нельзя давать спать тем, кто только что получил сотрясение мозга?) Но это требовало слишком больших усилий. Да и чего ради бодрствовать? Наконец он сдался, и ему привиделся сон.

Сон был из тех, которые подкрадываются незаметно. Пол сидел в симпатичном удобном кресле у симпатичного уютного огня, но теперь он был не один. Напротив него сидели два молодых человека в викторианских костюмах, оба расслабленно и дружелюбно курили глиняные трубки, и он решил, что они знакомы. Молодые люди весело болтали, но Полу слишком хотелось спать, и он не особенно слушал, что они говорят: порой до него доносились случайные фразы, обрывочные и бессмысленные. Потом один молодой человек подался вперед и, постучав ему по коленке чубуком трубки, спросил, что он об этом думает.

Подняв голову, Пол открыл глаза.

— Прошу прощения, — промямлил он. — Кажется, я задремал.

Молодые люди рассмеялись.

— Несомненно, — сказал один. — Но послушайте, разве это не слишком затянулось, как по-вашему? В конце концов вы тут всего лишь... сколько? Несколько часов? Даже меньше. И вам уже хватило, и я последний, кто стал бы вас упрекать. Здесь отъявленная тоска, читать нечего, а в качестве компании только мы двое.

Пол попытался держать глаза открытыми, но отяжелевшие веки все равно смыкались.

— Не в том дело, — заверил он собеседников. — Я немного устал, вот и все. Будьте другом, дайте мне подремать.

— Ну разумеется, — отозвался кудрявый молодой человек. — Но ведь вы нам поможете, правда? В конце концов теперь вы знаете, где она, и никто не заметит, если вы потихоньку положите ее в карман и унесете домой. А ведь мы провели здесь... сколько мы уже тут, Пип?

— Сто двадцать пять лет, — ответил второй, — плюс-минус неделя или около того.

— Батюшки! — услышал Пол собственный голос, хотя намеревался сказать «Вот черт!». — Какое несчастье! Бедняги. Но я все еще не совсем понимаю, чего вы от меня ожидаете.

— Проще простого, — сказал кудрявый. — Возьмите ее и принесите сюда. Во всяком случае, это место сойдет не хуже любого другого. Тогда мы могли бы выйти вон туда. — Он указал на заднюю стену, где помещался камин. — А как только мы уйдем, вы сможете вернуться другим путем, и все получат, чего желают. Не такое уж большое одолжение для старых друзей, верно?

По его словам выходило совершенно логично:

— Очень прошу меня извинить, — зевнул Пол, — но я все равно не улавливаю, к чему вы клоните. Что вы хотите, чтобы я взял, и откуда?

Молодые люди переглянулись, словно это они не понимали, что происходит.

— Спокойней, дружище, — сказал тот, кого звали Пип. — Шутки шутками, но сейчас для них не время.