– Он любил ее?
– Больше, чем когда-либо мужчина мог полюбить женщину, – это его собственные слова.
– Значит, они должны были быть счастливы вдвоем. – В душе у Аллегры почему-то зарождалась обида на эту умершую когда-то женщину. – Судя по всему, она была таким же совершенством, как и он.
– Да, возможно.
– А вам она нравилась? – Ее насторожила какая-то странная нота в голосе индийца.
– Не мне ее судить. – Его лицо превратилось в неподвижную маску. – Руфь была супругой моего хозяина, и он ее обожал.
– Но неужто у вас нет своего мнения?..
– Когда я вернусь на родину и выберу жену, мне бы меньше всего хотелось, чтобы за спиной судачили о том, что я совершил ошибку. Милорд ее любил. Этого было довольно. А когда она располнела оттого, что носила под сердцем его дитя, он был готов плакать от счастья, глядя на нее.
Аллегра попыталась представить себе, как выглядел Грей в счастливые времена. Он сейчас почти не улыбался. Но если это случалось и в глубине янтарных глаз мелькали золотистые искры – у нее становилось так тепло на душе… И девушка промолвила с грустью:
– А потом она потеряла его дитя. Мне рассказала леди Дороти.
– Не совсем. Был еще один джентльмен, старше ее годами. Старинный друг леди Ридли, ее земляк, он явился с визитом. У них с сэром Грейстоном вышла ссора из-за какой-то ерунды. Слово за слово – и брошен вызов, и назначена дуэль. Леди Ридли заклинала сэра Грейстона взять вызов обратно. Она умоляла его и хватала за руки. Тот человек был ее другом детства. Он был для нее как родной дядя. И она боялась, что его ранят.
– А его милость настоял на дуэли, несмотря на ее мольбы?
– Сэр Грейстон – человек чести, а тот джентльмен нанес ему чрезвычайно тяжкое оскорбление. Более того, в ту пору хозяин был не только горд, но и вспыльчив в равной мере, а временами и упрям вопреки здравому смыслу. – Рам посмотрел ей в лицо мудрым, проницательным взором. – Он чем-то походил на вас, мисс, тогда, два года назад. Не думаю, что он решил во что бы то ни стало убить того джентльмена, но… – его плечи устало поникли, – …такое подчас случается. На все воля Аллаха.
– А леди Ридли?
– Она слегла и отказалась видеть сэра Грейстона. А через неделю потеряла ребенка.
– Боже милостивый!.. – опустила голову Аллегра.
– Ее состояние ухудшалось на глазах, и нежное, хрупкое тело билось в конвульсиях. А от боли она кричала так, что тряслись стены Морган-хауса.
– Ах, какой ужас! Представляю, каково ему было это слышать!
– Милорд ни на минуту не отходил от ее постели, он ухаживал за ней и умолял не умирать. Но всякий раз, как только она приходила в себя, с ее уст срывались проклятия. И нежный детский голосок звенел от ненависти. Она кричала, что это сэр Грейстон ее убил. И что ваш Бог никогда не простит его за то, что он сделал! – Рам вздрогнул от страшных воспоминаний. – Это было великой милостью – день, когда она наконец умерла. А когда он вернулся из церкви после похорон, то схватил свою шпагу и сломал об колено.
– Вам не кажется… – Аллегра, не стесняясь, плакала в три ручья. – Вам не кажется, что это виконт убил ее, правда?
– Об этом шептались многие. Внезапность ее смерти, ее упорные обвинения. И ведь существуют определенные яды…
– О нет! – выкрикнула девушка. – Он не мог!..
– Я не берусь судить. Я просто пересказываю вам все тогдашние слухи. А потом виконт ударился в пьянство.
– А вторая дуэль? Та, с которой он сбежал? Леди Дороти рассказала и про нее, – пояснила она.
– Месяцем позже. С кузеном Пикерингов, который особенно усердствовал в распространении слухов про убийство. Сэр Грейстон… – тут даже на бесстрастном обычно лице Рама проступило смущение, – сэр Грейстон счел, что он не в состоянии драться с тем человеком. Больше я ничего не смогу сказать ради верности сэру Грейстону.
– Он задрожал, побледнел и выронил шпагу, не так ли? Его как будто бы трясло в лихорадке. – И Аллегра уверенно кивнула в ответ на удивленный взгляд Рама. – Я сама видела это сегодня, в Ладлоу. Эта свинья, Кромптон, со своими наглыми дружками…
– А, – негромко воскликнул Рам, – теперь я понимаю. Этого давно уже не случалось. Обычно ему удается избежать подобных сцен.
– Ох, Рам, видеть это было ужасно…
– Не менее ужасно чувствует себя и сэр Грейстон. Он сам не понимает, что с ним происходит. В такие моменты милорд словно одержим дьяволом и пытается бороться с чем-то у себя в душе, превосходящим его по силе. Сэр Грейстон не любит обсуждать это с другими. Его боязнь перед дуэлью. Его беспомощность. Но иногда, когда джин развязывает ему язык, милорд повторяет мне, что случилось так, как он предсказал. Что его настигла наконец Божья кара.
– И он не смог себя переломить?
– Сэр Грейстон старался, – горестно вздохнул Рам. – Еще в самом начале, в Лондоне. Он нарочно напрашивался на дуэль, надеялся, что к нему вернется отвага, что он победит трусость окончательно и бесповоротно. Но с каждым разом получалось еще хуже. И в конце концов нам пришлось укрыться в поместье.
– Где он стремится обрести ложное мужество с помощью джина и толпы сговорчивых женщин, готовых разделить с ним постель, – грустно закончила она.
– Я не имею права рассказывать вам, – немного обиженно ответил Рам, – но существуют и иные способы, по средством которых сэр Грейстон утверждает свое мужество.
Аллегра сделала вид, что намек ею не понят. Она не станет оскорблять доверие мистера Бриггса. А также распространяться про свое собственное открытие в богадельне.
– И вы ничем не можете ему помочь? Ведь он же спас вам жизнь.
– Но разве можно помочь человеку, если он сам стремится себя уничтожить? Он тронул ваше сердце?
– Конечно, нет! – выпалила девушка. Однако ее слова прозвучали слишком натянуто. – О чем мне печалиться? Он живет так, как хочет. А я всего лишь служанка. Мне своих забот хватает… И ни к чему мне его… – Тут она всхлипнула и зажмурилась. – Да… – прошептала Аллегра. – Он тронул мое сердце…
– И вы помогли ему.
– Я?! – удивилась она.
– С тех пор как вы появились в Бэньярд-Холле, милорд стал улыбаться. Он меньше пьет, ваши простенькие укрепляющие помогают ему воздержаться от джина по вечерам. Он часто говорит о вас. И есть еще кое-что…
– Что же? – пробормотала она.
Рам улыбнулся. Девушка впервые видела его таким смущенным.
– По-моему, у вас есть родинка.
Аллегра охнула, зарделась и прижала руку к груди. Ну кто бы мог представить?! Ведь родинка была бледной, еле заметной!
– Он находит ее очаровательной, – еще шире улыбнулся Рам. – И ему нравится форма ваших пальцев. А на правом большом пальце он видел шрам. И никак не решался спросить, откуда он.
Девушка была готова провалиться сквозь землю. Она и подумать не смела, что Ридли так пристально ее разглядывает!
– Это ожог от ковша. Но почему он…
– Кто знает? Мы все странные создания. Я уже потерял надежду ему помочь. Заставить побороть отчаяние и вернуться к жизни. Но теперь начинаю думать, что доброта одной женщины еще может оказаться для него спасительной. – Он поднял свечу и жестом пригласил Аллегру пройти в гардеробную. – Становится поздно. Идемте.
– Еще один вопрос, – взмолилась девушка. – Леди Печали. Кто она такая? Он так однажды назвал меня, – пояснила Аллегра в ответ на недоуменный взгляд Рама.
– Как это странно, – нахмурился он.
– Что именно?
– Это женский портрет. Сэр Грейстон обнаружил его сразу после переезда в Бэньярд-Холл. Картина околдовала милорда. На лице женщины такое горе. И он назвал ее Леди Печали. И частенько говаривал: «Рам, вот кому известно, что значит страдать». Первые дни в Бэньярд-Холле он часами просиживал перед портретом, пил джин и смотрел на лицо давно умершей женщины. Наверное, находил какое-то утешение. Глядя на горе в ее глазах, можно запросто забыть о собственных несчастьях.
– Она похожа на его жену?
– Нет. Ни капли.
– На меня?
– Судите сами. – Рам вошел в гардеробную и поднял свечу повыше. На стене висел большой женский портрет.
Аллегра, впервые оказавшись в этой комнате, принялась жадно разглядывать полотно.
На нем была изображена молодая женщина. Насколько могла судить Аллегра, эпохи Тюдоров. Она стояла очень прямо в своем роскошном платье – миниатюрная женщина, истинная леди, гордая и недоступная – и одну унизанную кольцами руку прижимала к груди, а в другой держала письмо. Овальное лицо казалось неестественно бледным, даже мертвенным: в те времена принято было злоупотреблять пудрой. Волосы выглядели такими же бледными – легкое облако светлых завитков. Черты лица были правильными, хотя она не блистала красотой. Однако на лице – да и на всем портрете – прежде всего приковывали взор огромные темные глаза. Они словно оживали на полотне, и их мягкий взгляд был полон невыразимой печали. Зачарованной Аллегре на какой-то миг подумалось, что это, наверное, содержание письма разбило сердце бедной женщины. В углу портрета значилось: «Леди Хильда Бэньярд».
У Аллегры чуть не вырвался крик. Бэньярд! Да, теперь она вспомнила этот портрет. Он висел в большой гостиной. И она не находила себя похожей на Хильду. Но рот этой леди так напоминал мамин, а светлые легкие волосы – Люсинду. Наверное, Ридли уловил некое фамильное сходство под влиянием паров джина в ту ночь.
И она испуганно покосилась на Рама. Не заметил ли сходство и он? Но для ее собственной безопасности, для успешного мщения Уикхэму следовало хранить инкогнито. Аллегра натянуто засмеялась:
– С чего ему вздумалось называть меня этой Леди Печали? Я совсем на нее не похожа.
– Конечно, нет. Она блондинка, а вы брюнетка, – пожал плечами Рам. – Но сэр Грейстон был изрядно навеселе, когда сказал это… Немудрено и ошибиться.
Аллегра так и не избавилась от подозрений. Индиец проницателен и вполне способен разгадать правду. Впрочем, это не так уж страшно. Джагат Рам чрезвычайно скрытен и необщителен и вряд ли станет болтать – не важно, что он подумал.
Через дальнюю дверь из гардеробной девушка вышла в коридор, поднялась к себе в комнату, не чуя под собой ног, и рухнула на постель. Но сон пришел далеко не сразу. Ей привиделся Грей Ридли, рыдающий над гробом, в котором покоилась леди, очень похожая на Хильду Бэньярд.
Глава 11
Яркие лучи полной луны били прямо в глаза. От этого дорога превращалась в серебристую извилистую нить, петлявшую меж деревьев и сливавшуюся на горизонте с бледным небосводом. Луна висела так низко, и все окружающее выглядело так странно, что у Грея возникло ощущение, будто он забрался на самый край света. Кажется, протяни руку – ив ладонь ляжет холодный сияющий шар. Ночь была воистину колдовской. Даже в густой сени дерев мигали какие-то искры – ни дать ни взять рассыпанные на бархате алмазы.
Ридли пустил коня шагом и вздохнул полной грудью. В такие минуты он был рад тому, что купил Бэньярд-Холл. Безмятежность этих удаленных от городской суеты холмов дарила душе мир и тепло. Мало-помалу он даже стал обращать внимание на пение птиц в лесу. Онемевшее от горя сердце не осталось равнодушным к ласке уходящего лета.
Виконт вытащил из кармана ленту, собрал волосы в пучок на затылке, снял с луки седла треуголку и надел на голову. В такой поздний час все в Бэньярд-Холле наверняка спят. Тем лучше: возвращаясь из городской богадельни, Грей старался избегать любопытных вопрошающих взглядов слуг. Ведь им привычнее лорд Ридли, а не мистер Морган. И он плотнее запахнул свой богатый плащ, чтобы скрыть простое потрепанное платье. Рубаха скоро совсем истлеет. В ней нельзя будет работать. Надо велеть Раму найти целую рубаху в лавке у старьевщика.
Всадник широко зевнул и встряхнулся, прогоняя сон. Еще несколько минут – и он дома. И мысль об отдыхе была приятна.
День выдался нелегким. Та несчастная старуха утром скончалась, и, как он ни бился, ему не под силу было предотвратить неизбежное, вернуть блеск жизни в угасающие глаза. После этого Грей с утроенной яростью набросился на работу: скреб и чистил, вымыл даже потолок в палате, а потом подрезал в саду сухие ветки. Добрый, честный труд. Но и он не избавил от ощущения собственного бессилия. И ничто не приносило сегодня удовлетворения.
«А ведь были времена, Грей Ридли, – обратился он сам к себе, – когда ты не проигрывал ни одной битвы».
Что же стало с ним теперь? Не далее как нынешним утром он крался по Ладлоу, словно вор, трепеща при одной мысли о том, что может встретить кого-то из свидетелей его вчерашнего позора на перекрестке. Того, кто видел… Грей невольно застонал. Нельзя было принимать вызов Баттерби. Нельзя было идти на поводу у Кромптона, всучившего ему шпагу. Неужто он еще не усвоил, к чему это приведет?
Но Баттерби оскорбил ее. Осквернил своими грязными лапами это дивное тело. Что мог поделать Грей, когда она так посмотрела на него? И он не в силах был вынести это отвращение, разочарование и страх, промелькнувшие в глубине темных очей. Ведь он же мужчина. Разве можно было бросить ее беззащитной, не утратив чести?
Грей вздохнул и заерзал в седле. Тело изнывало от нерастраченного напряжения. Пожалуй, стоило остаться в Ладлоу и провести ночь в постели у шлюхи Может, хоть так удалось бы заполнить пустоту в душе, измученной сознанием собственного бессилия. Но с другой стороны, ему было ясно, что ни джин, ни шлюхи больше не дадут забвения.
Потому что он не хотел просто женщину. Он хотел ее, ее одну. Она была ему нужна. Это лицо, эти глаза. Это точеное тело. Там, возле заводи, у него захватило дух при виде горделивой стройной фигурки – настоящая королева, несущая свою наготу словно дорогую мантию. Ему до боли захотелось выхватить гребни и шпильки из густых шелковистых волос и ощутить их тяжесть у себя на ладонях. Чтобы уложить ее на траву и рассыпать этот темный шелк волшебным облаком. А потом целовать эти коралловые губы, это прекрасное лицо. Ридли нахмурился. Это лицо… Оно постоянно напоминало ему что-то. Наверное, оттого, что он давно грезит о ней. Мечтает наяву.
Угрюмая гримаса превратилась в сердитый оскал. Потому как ее жестокие слова ничем не напоминали о грезах. Язвительные, разящие, они действовали на него словно ушат холодной воды из той заводи. Они преследовали его – и трезвого, и пьяного. Он до сих пор не понимал, как вообще вытерпел такую дерзость. И к тому же глупую дерзость. Ведь все, от первого до последнего слова, являлось чепухой. Скажите, пожалуйста, позарился на ее ненависть! Надо быть последней самовлюбленной дурой, чтобы вообразить, будто он только о ней и думает! Да какое ему дело до ее – и вообще чьей бы то ни было – ненависти, если уж на то пошло? А добиваться ненависти, лелеять ее вместо некоего рода наказания… Нет, девчонка явно рехнулась!
Ему пришлось даже зажмуриться, чтобы подавить внезапную вспышку ярости. Наверное, она наговорила гадостей, чтобы отомстить за то, как он с ней обошелся. Ей ведь пришлось несладко в тот день в буфетной, когда Дик застал их за поцелуем. Грей вздохнул. Он действительно сожалел о той злополучной сцене. Хотя верно и то, что он желал любыми путями выжить из дома гостей. Их лица слишком больно напоминали о том, кем он был прежде. Но Грей собирался просто сделать вид, будто навещает Аллегру в буфетной каждый день. А Дик сам бы предположил, что их свидания носят интимный характер.
А потом он увидел Аллегру и ненависть к Уикхэму, живым пламенем полыхавшую в ее очах. От этого загорелась его собственная кровь, словно в прежние времена, когда он был силен и полон жизни. И внезапно родилось желание завладеть ею, чтобы согреть свое окаменевшее сердце в жаре этого огня. Он позабыл обо всем, кроме этой всепоглощаю щей жажды жизни.
Грей вовсе не собирался ставить Дика в столь неловкое положение. И уж тем более позорить девчонку у него на глазах. Он попытался просить прощения, но, как всегда, сделал это неловко и не вовремя. А может, в том виновата его необузданная гордость.
Но так или иначе, она его простила. Грей знал наверняка. Поразительно милое, нежное создание. Вчера, в Ладлоу, он успел прочесть прощение у нее в глазах. А прошлой ночью…
От этих нескольких часов у Грея остались лишь неясные воспоминания. Память сама старалась избавиться от того, что он творил в припадке ярости и безумия. Когда его поступками руководил таившийся в душе демон – и джин, да, джин. Но кое-что Грей запомнил. Нежные поцелуи, и ласковые объятия, и слова, целившие душу не меньше, чем снадобье, которое она приготовила для его ран.
Ридли улыбнулся и нащупал в кармане маленькую резную фигурку. Так, просто смешная безделушка, игрушка, какими торгуют в бедных кварталах Ладлоу. Деревянный цветок, довольно грубо вырезанный и ярко раскрашенный. Каждый из шести лепестков был закреплен на кусочке кожи. Их можно было свернуть в подобие бутона, и тогда появлялось изображение ангелочка. Грей тихонько засмеялся. Он и сам не знал, зачем купил эту штуку. Но чем-то же она привлекла его внимание. Такая пустяковина. Но наверное, ее можно будет подарить Аллегре.
Тут Ридли так рванул уздечку, что конь протестующе заржал. Он играет в игрушки?! Да что же это за дьявольщина? Ему что, больше нечего делать, как покупать безделушки для норовистой служанки? Она ему никто, она служанка по договору! Просто в такую ночь, как эта, ей было совсем нетрудно околдовать Грея. Еще бы, с такими милыми глазками, певучим голоском и возможностью подмешивать что угодно в укрепляющее.
Черт побери, с того самого дня, как ее занесло в Бэньярд-Холл, Грей лишился покоя. Ей удалось разбудить давно забытые чувства – чувства, которые он похоронил вместе с Руфью. Гнев, ревность. Они снова набросились на Грея. И барабанят в запертое на замок сердце. Он попытался не обращать на Аллегру внимания, оставил ее в покое. И все равно куда ни ткнись – перед глазами маячит ее лицо. А чувства терзают его душу, словно сорвались с цепи. Желание. Страсть.
Дальше – хуже. Ибо вместе с ними вернулась и боль. О да, ужасная, нестерпимая боль, от которой нет спасения. Вот потому нынче утром он так оплакивал смерть той старухи. Совершенно незнакомой ему нищенки. А Грей стоял в саду, укрывшись за розами, и рыдал как дитя.
Виконт тяжело вздохнул. Нужно вернуть утраченный покой. Снова очерстветь, чтобы дни стали более переносимыми, а ночи – короткими. Но теперь, по милости наглой девчонки, он даже в работе не может забыться. Джин также не в силах заглушить бушевавшие в груди чувства. Возможно, это признаки оздоровления? Возможно, эта боль сродни той щекочущей боли, которая говорит о заживлении ран? О том, что он еще жив?
Еще раз взглянув на зажатую в пальцах игрушку, Грей с проклятием зашвырнул ее подальше в кусты. И цинично рассмеялся. Возможно, это признаки безумия, порожденного собственным бессилием? Хэмфри поджидал хозяина, выйдя на дорогу.
– Милорд, – забормотал привратник, небрежно коснувшись пальцами полей засаленной шляпы, – что-то вы нынче припозднились. Мистер Бриггс шибко беспокоился.
– Я что, мало плачу тебе, Хэмфри? – злобно ощерился Грей, все еще гневаясь на Аллегру. – Ты и так ни черта не делаешь! И не постесняешься проспать целое утро, чтобы оправдать лишних пару часов в этот вечер! – Не замечая ужимок Хэмфри, он повелительно взмахнул рукой: – Открывай ворота, живо!
Конь осторожно двинулся по аллее. Сюда, под деревья, не проникало лунное сияние. Грей ехал шагом и невольно припоминал, как блестели глазки Хэмфри. Что там болтала девчонка? Он добивался ненависти? Ну и чушь! Но тогда зачем было так набрасываться на Хэмфри? В конце концов, привратник имеет право спать по ночам, как и все нормальные люди. Ридли снова помрачнел. Несмотря на абсурдность, дерзкая мысль – а вдруг девчонка сказала правду – не давала ему покоя.
За деревьями возникла темная громада Бэньярд-Холла. Он почти весь был погружен во тьму – только в хозяйских покоях мелькал огонек свечи. Кроме того, кто-то еще хлопотал на кухне, да Бриггс по обыкновению засиделся допоздна над бумагами.
И еще кто-то находился на чердаке. Свеча то появлялась, то исчезала и снова мигала возле окна. Странно. Никто из челяди там не живет. На чердаке одни кладовые. Грей знал это точно. Какого черта там кто-то шляется в столь поздний час?
Пожалуй, прежде чем удалиться к себе, стоит подняться по черной лестнице и заглянуть на чердак. Вот будет сюрприз, если туда забрался злоумышленник. Слуги и так изрядно воруют, но при этом хотя бы скрываются. А открытого воровства он терпеть не намерен!
Кивнув конюху, который принял коня, Грей взбежал на крыльцо. Эндрю, смотревший за сторожевыми псами, собрался спустить их с привязи, как только хозяин войдет в дом. Грей пожелал ему доброй ночи, чему несказанно удивился и сам.
Осторожно, на цыпочках, Аллегра прокралась в кладовую, прикрывая ладонью пламя свечи. Она понимала, что поступает глупо. Ей давно полагалось быть в постели. Но сон бежал ее этой ночью.
Весь день, трудясь не покладая рук в буфетной, девушка вспоминала грустные откровения Рама. И всякий раз на глазах появлялись слезы жалости, стоило вспомнить о той пытке, которая терзала душу Грея Ридли.
Но по мере того как день клонился к вечеру, еще одна мысль овладела ее сознанием: Леди Печали и то, как ее нашли. Рам сказал, что картина находилась среди остальных полотен на чердаке. А она всегда считала, что Уикхэм давно распродал или уничтожил картины, пока менял в Бэньярд-Холле обстановку. То, что все они вместе с прочими вещами хранятся здесь же, в доме, лишало Аллегру покоя. Она непременно должна увидеть их, дабы утолить жгучее любопытство.
Тем более что некому застать ее врасплох. Почти все слуги уже спят, кроме тех, кому положено дожидаться возвращения хозяина. Рам сказал, что лорд Ридли уехал в Лад-лоу еще до рассвета. Аллегра обрадовалась. И помолилась о том, чтобы труд в богадельне принес облегчение его душе после унижения перед Баттерби и пьяного припадка прошлой ночью. Девушка заметила, что Грей вернулся очень поздно: тем лучше, усталость дарует ему спокойный сон.
Была еще одна серьезная причина радоваться тому, что хозяин провел целый день вне дома. Особняк жужжал как растревоженный улей с самого утра. Черт бы побрал Хэмфри заодно с его охочей до сплетен красоткой! Привратник не спеша попивал свой утренний эль и лопался от восторга, расписывая подробности позорного поведения Ридли в Ладлоу прошедшим днем.
– Да перед таким трусливым ничтожеством, – глумился Хэмфри, – я и шапку-то больше ломать не стану!
Эндрю подлил масла в огонь, сообщив, что его милость убрался из поместья ни свет ни заря, закутавшись в плащ до самых глаз.
– Наверняка упьется нынче опять до зеленых чертей, – ухмыляясь, добавил псарь.
И даже Мэрджери, та самая плаксивая прачка, набралась храбрости с хихиканьем заверить всех и каждого, что пошлет этого трусливого типа к черту, если он будет недоволен ее стиркой.
Аллегра не выдержала и укорила их за такую злобу и несправедливость – будь ее воля, она бы еще и надавала кое-кому оплеух! Ну как у них поворачивается язык? Разве можно так издеваться над чужой слабостью?
Вздохнув при воспоминании об их отвратительных рожах, Аллегра вошла в самую большую кладовую. Как ни удивительно, после стольких лет здесь оказалось гораздо меньше пыли, чем она ожидала. Наверное, миссис Ратледж все же дает себе труд время от времени присылать на чердак горничную из опасений, что хозяин, однажды побывав в этом месте, явится в кладовую вновь.
В комнате царил невероятный хаос. Стопки старых картин громоздились вдоль стен, мебель валялась в куче, а по углам были распиханы какие-то тюки, свернутые рулонами ковры и стулья. Посреди комнаты стоял мягкий диван, наполовину скрытый холстиной, свешивавшейся с японской этажерки. Скамеечка для ног с вышивкой в виде играющих собачек красовалась на кресле с высокой спинкой, обитом алым Дамаском.
Она прошлась по тесно заставленной комнате: касалась то одного, то другого, присматривалась, вспоминала. Вот это, должно быть, было папино кресло. Мамин письменный прибор. Аллегра даже вспомнила, как Люсинда вышивала собачек и вся сияла от гордости за впервые выполненную собственными руками картинку.
Девушка поставила свечу на складной ломберный столик и принялась рыться в картинах, с улыбкой натыкаясь на свои любимые портреты. Вот дедушка, молодой и красивый, в расшитом камзоле и шляпе с плюмажем, он держит меч, подаренный королем Карлом за доблесть в битве при Эдж-хилле. А здесь изображен Храбрец, любимый папин конь – это полотно висело в большой столовой. А вот кто-то из давно позабытых кузенов Бэньярдов.
Все они были так знакомы и так далеки. Словно старые добрые друзья, с которыми нас разлучило время и расстояние, но которых тем не менее мы вспоминаем с большой теплотой. Они внезапно всплывают в памяти, и мы вдруг понимаем, что былой привязанности больше нет.
От саднящей пустоты в душе Аллегра беспомощно поникла. Как это было давно! Нет больше ни той семьи, ни той маленькой девочки, Анны Аллегры. Воспоминания выцвели, как обивка на папином кресле. Свежей и острой оставалась только ненависть к Уикхэму. А еще горестное лицо мамы в тот последний год в Каролине перед ее смертью. Аллегра вздохнула, взяла свечу и двинулась к выходу.
И там, возле самой двери, обнаружила маленький детский стульчик. Совсем маленький, вполовину меньше взрослого, да и выдержать он смог бы лишь детский вес. Сиденье было обшито золотой парчой, а спинка, подлокотники и гнутые ножки сделаны из полированного мореного дуба, украшенного резными раковинками. Спинка по форме тоже напоминала ракушку, и завитки в ее центре складывались в букву. Букву «А».
Аллегра вскрикнула и поспешила зажать рот ладонью. Это же тот самый стульчик! В точности такой, как описал старина Бибби! Стульчик, который папа собирался поднести ей в подарок. Стульчик, который она так и не увидела, стульчик, который доставили за день до папиного ареста.
Все внутри у псе сжалось, а по спине побежал холодок, словно от еле слышного прикосновения.
– Папа? – прошептала она, почти ожидая услышать ответ. Ее пробрала дрожь, девушка озиралась со все возраставшей паникой: ей показалось, будто стены кладовой сжимаются и сама мебель угрожающе двигается вперед. Тени в темных углах ожили. Папа, мама, Люсинда, Чарли…
О Господи! В ушах зазвучали их голоса; полные боли, они окликали ее по имени: «Анна Аллегра! Анна! Анна!» Они тянулись из могильной тьмы, обволакивая саваном страха и беспамятства. Едва ощутимое дыхание их призрачных уст, старые, полузабытые ароматы, сохранившиеся в складках портьер и мебельной обивке, заполнили легкие сладковатым запахом тления. Наконец она увидела глаза, пылавшие негодованием. Они точно шептали: «Ты все еще жива… и ничего не сделала? Помни про нас! Помни про нас!!!»
Аллегра задрожала от ужаса. Все похороненные на дне души воспоминания, вся боль, которую она старалась избыть, навалились разом вместе с призраками ее родных. Здесь даже слезы не помогали. Девушка задыхалась, тщетно пытаясь вдохнуть полной грудью, и обхватила себя руками в стремлении заслониться от кошмаров прошлого. Однако они неумолимо надвигались, сводя ее с ума дикими гневными криками, ловя широко растопыренными пальцами.
Как будто со стороны она слышала собственные крики: они уже не походили на человеческий голос. С каждым придушенным вздохом у нее вырывался звериный стон:
– Ох! Ох! О-ох!
– Господи, девочка, ты что, увидела привидение? – На пороге возник встревоженный Грей Ридли. Он снял свою треуголку и вошел внутрь. А потом сильно встряхнул Аллегру за плечи, спрашивая: – Что случилось?
Девушка только покачала головой. Слова застряли в горле. И все тело била дрожь. Она не в силах была прогнать призраков.
Тихонько чертыхнувшись, Ридли обнял ее и прижал к груди. Горячие сильные руки заскользили по ее спине.
– Не бойся, – промолвил он. – Здесь нечего бояться. – Однако Аллегра дрожала по-прежнему, и он прижимал ее все сильнее. – Ну, успокойся! Что ты могла здесь увидеть? Несчастную мышку? Или тебя напугали тени по углам? А может, плохой сон?
Он был таким сильным, таким настоящим. И Аллегра в отчаянии приникла к нему, сжимая кулачки, пряча лицо у него на груди и моля призраков оставить ее в покое. Постепенно бешено бившееся сердечко успокоилось, а дрожь утихла: ласковые объятия сделали свое дело.
Плохой сон? О Боже, он почти стал явью! Она порывисто кивнула.
– Да. – Непослушные губы едва шевелились. – Плохой сон.
– В эту комнату не следует соваться даже днем, – мягко рассмеялся Ридли. – А ты полезла сюда ночью!
Аллегра подняла голову и заглянула ему в лицо. Оно казалось хмурым и встревоженным. Пока он жалеет Аллегру, но очень скоро захочет узнать, что ее сюда привело. А она в таком смятении, что вряд ли успеет сочинить приемлемую ложь.
– Я уже пришла в себя, милорд. Больше я не причиню вам беспокойства. Мне надо поскорее вернуться к себе в комнату.
– Глупости. Да ты же на ногах не стоишь! И трясешься как осиновый лист. Давай-ка присядем. – И он повлек ее к дивану, не размыкая объятий. Она сначала уселась, но тут же попыталась освободиться:
– Правда, милорд… Я…
– Я не потерплю неповиновения, – с силой усадил ее обратно Ридли. – И приказываю тебе оставаться на месте, рядом со мной, пока ты полностью не оправишься. – Несмотря на сердитые слова его голос был полон тепла и сочувствия. – Вот так-то лучше, – заметил Грей, когда девушка слегка расслабилась.
Подчиняясь приказу, Аллегра постаралась устроиться поудобнее. Разве так уж плохо позволить себе эту маленькую слабость? Всего на несколько коротких минут, не более, пока она не наберется сил, чтобы извиниться и уйти. А его руки все так же ласково гладили ее по спине и по шее. Как это было приятно! Наверное, никогда в жизни ей не дано будет почувствовать себя снова в такой безопасности.
Рука осторожно скользнула тем временем ей на щечку, задержалась на подбородке и заставила приподнять лицо. Глядя ей в глаза, Ридли снова погладил Аллегру по щеке. Еле слышно, кончиками пальцев пробежался по переносице и трепетным губам, как будто старался выучить ее лицо на ощупь. Эти волшебные прикосновения заколдовали ее, перенесли в нереальный, чудесный мир.
