Кованые железные ворота были недавно покрашены. Аллегра провела пальцами по гладким завиткам узора, по прохладным извивам и коснулась овального медальона в виде герба Бэньярдов – леопард на нем все еще поднимал сломанную переднюю лапу. Но от многочисленных слоев краски, которой его покрывали больше восьми лет, некогда острые зазубренные края разлома притупились, стали гладкими и округлыми.
      – Будьте вы прокляты, – пробормотала Аллегра. – Каждый Уикхэм, который когда-либо жил на земле.
      Знакомая боль пронзила ее, и она стиснула зубы. Если бы только мучительные воспоминания могли с годами терять свою остроту, как эти обломки на старых воротах!
      Из кармана своих широких матросских штанов девушка вытащила обшитый кружевами носовой платок, ветхий, пожелтевший от времени и испещренный пятнами цвета давно пролитого вина или прошлогодних листьев, пятнами крови ее отца, окрасившими горделивое украшение наверху гербового щита, вышитое в уголке.
      Уикхэм. Если есть справедливый Бог, Бог мщения, ее молитвы будут сегодня услышаны. Живот подвело, ноги в полуразвалившихся башмаках болели после долгого утреннего подъема на холмы Шропшира, но все это было не важно. Аллегра сунула руки под поношенный камзол и жилет и нащупала рукоятку торчавшего за поясом кинжала. Когда она окажется лицом к лицу с Джоном Уикхэмом, бароном Эллсмером, вором, укравшим ее дом, вся боль пройдет. Да, в те несколько секунд мертвой тишины и оцепенения перед тем, как она вонзит кинжал в его черное сердце и увидит на его лице сначала удивление, потом страх и, наконец, жалкую гримасу ужаса, ее боль как рукой снимет.
      Из сторожки, притулившейся рядом с высокой каменной стеной, опоясывающей Бэньярд-Холл, вышел неприветливый привратник в кудрявом седом парике. На нем была красивая ливрея из синего бархата с малиновой отделкой – так вот, значит, какие цвета у Эллсмеров. Привратник прищурился на утреннее солнце, потом взглянул на Аллегру сквозь фигурную решетку ворот и погрозил ей кулаком:
      – А ну убирайся отсюда, парень. Тебе здесь нечего делать.
      Аллегра еще ниже надвинула на лоб треуголку, чтобы привратник не смог разглядеть ее лица. Мужская одежда хорошо защищала ее во время плавания через океан и потом в Англии, пока она двигалась из Плимута на север. Но вдруг ее разоблачат сейчас, когда мщение так близко…
      – Я ведь не делаю ничего плохого, ваша милость, зачем же вы хочете меня прогнать, – проговорила девушка, подражая простонародному выговору и стараясь, чтобы ее голос, и без того хрипловатый от природы, звучал особенно низко. – Я шел сюда аж из самого Ладлоу, уж так уморился, пока взобрался наверх, и проголодался, что живот подвело. Вот и подумал: дай попрошу фартинг-другой у его милости здешнего лорда.
      – Ха! – презрительно произнес привратник, окинув взглядом ее драную грязную одежду. – Думаешь, я допущу до его милости такую рвань, как ты? Такого чумазого щен ка? – Он с неудовольствием смотрел в темные глаза Аллег-ры, на ее черные как вороново крыло волосы, заплетенные в растрепанную косичку, на лицо, которое солнце Каролины покрыло густым загаром. – Чтобы я пустил к милорду эта кую черномазую цыганскую рожу – да пи в жисть! Убирай ся сей же час, если не хочешь, чтобы я дал тебе в ухо!
      Годы тяжкой неволи научили Аллегру изображать смирение и покорность, хотя в сердце ее кипело возмущение.
      – Помилосердствуйте, ваша милость, – захныкала она. – Пожалейте бедного сироту.
      – Я сказал, убирайся. – Привратник показал рукой на тропинку, которая ответвлялась от узкой пыльной дороги и углублялась в небольшую рощу. – Эта тропка приведет тебя в деревню Ньютон-на-Вейле. Там для таких, как ты, есть отличный работный дом. Поработаешь там с утра до вечера, получишь на хлеб. Нечего лениться и попрошайничать.
      Аллегра потерла одной рукой другую, чувствуя твердые мозоли на ладонях и пальцах. «Интересно, – подумала девушка, – работал ли когда-нибудь этот самодовольный, раскормленный тип по-настоящему?» Ну да ничего не поделаешь, нет смысла с ним пререкаться. Пожав плечами, она побрела через дорогу. Рощица была густая, деревья стояли тесно, и их густые кроны вскоре скрыли ее от взгляда привратника. Подождав несколько минут, Аллегра сошла с тропинки и, пробираясь между деревьями, двинулась обратно, стараясь ступать бесшумно, чтобы он ее не услышал. На опушке она нашла место, где, оставаясь невидимой, можно было наблюдать за воротами.
      Она дождется Уикхэма, даже если придется ждать его целый день, – это так же точно, как то, что на троне сейчас сидит король Георг.
      До девушки донесся шум приближающегося экипажа – звяканье сбруи, стук подков, скрип колес. Миновав длинную подъездную аллею, ведущую из Бэньярд-Холла, карета остановилась перед закрытыми воротами; лошади нетерпеливо всхрапывали и били копытами. Привратник торопливо выбежал из сторожки и распахнул железные створки.
      Аллегра, услышав почтительное «милорд», отметила, что толстый кучер одет в синюю с малиновым ливрею Эллсмеров. Нет никаких сомнений – это карета Уикхэма. И негодяй наверняка едет в ней.
      Сердце Аллегры гулко застучало в груди, его биение было похоже на далекие раскаты грома перед грозой. Наконец после стольких лет… Девушка бросилась было вперед, но тут же остановилась. Нет-нет! Она не позволит нетерпению затуманить ее разум; надо мыслить ясно. Экипаж медленно выезжал из раскрытых ворот. Когда он отъедет дальше, где ни привратник, ни кучер не смогут ее увидеть, Аллегра вскочит на запятки и подождет там, пока экипаж остановится и ее враг выйдет. Впрочем, возможно, это случится в какой-нибудь деревне, и вокруг будет толпиться народ. Тогда ей не удастся осуществить задуманное.
      Девушка вспомнила про тот участок стены, окружающей парк, где верхние камни обвалились. Не перелезть ли там и затаиться в парке до возвращения Эллсмера? Нет. Вполне может статься, что стену починили, ведь прошло столько времени. Аллегра рассмеялась, тихо и печально. Все эти годы, долгие, медленно текущие годы, она терпеливо лелеяла свою ненависть. А теперь – вот странно – мысль о том, что придется подождать еще несколько часов, казалась ей невыносимой.
      Как же быть? И тут ее осенило, и ее нахмуренный лоб разгладился. Она привлечет его внимание и заговорит с ним, притворится безобидным подростком, вызовет его сочувствие, его доверие. Он не узнает ее после стольких лет. А потом, когда бдительность Эллсмера будет усыплена, ее кинжал сделает свое дело.
      – Милорд! – воскликнула девушка и устремилась на перерез экипажу. Кучер вскрикнул и попытался свернуть; Аллегра отскочила в сторону только в самый последний мо мент. Еще немного, и она оказалась бы под копытами; ее плечо горело там, где его задел лошадиный бок, пряжка на упряжи разорвала рукав ее камзола. Не теряя времени, она что есть мочи завопила: – О Господи, у меня сломана рука!
      Из экипажа послышалась грубая брань, потом низкий звучный голос крикнул:
      – Стой!
      Глядя на останавливающийся экипаж, Аллегра схватилась за якобы сломанную руку и согнулась пополам, делая вид, что ей очень больно. Не переставая вопить, девушка пристально наблюдала за человеком, который спрыгнул на землю из экипажа. Она уже видела его один раз – тем далеким прекрасным летом в Бэньярд-Холле, когда ей исполнилось девять. Последним летом, после которого начался кошмар. И вот он вновь перед ней, этот высокий человек, гордый, надменный и жестокий!
      Эллсмер оказался даже выше, чем тот туманный образ, что сохранился в ее памяти. В его темно-русых волосах, ненапудренных, схваченных сзади черной шелковой лентой, не серебрилась седина.
      На воинственно выступающем подбородке темнела однодневная щетина, черные мохнатые брови были сдвинуты, нависая над светло-карими глазами. Под хорошо сшитым камзолом и жилетом тонкого сукна угадывался крепкий, мускулистый торс, а ноги были сильные и прямые. Из-за того, что он выглядел так молодо, ненависть Аллегры вспыхнула с новой силой; ее отец состарился на десять лет за то время, что прошло после суда до того дня, когда их всех посадили на корабль, перевозивший преступников.
      – Безмозглый болван, – проворчал высокий человек, приближаясь. Тон у него был не сердитый, а скорее раздосадованный, как будто ему доставляла неудовольствие сама мысль о том, что придется общаться с простолюдином.
      – Какого черта ты выбежал прямо перед моей каретой, парень? За это мне следовало бы сломать тебе не только руку, но и шею. – Он подошел ближе. – Покажи мне, что там у тебя сломано.
      Неукротимая ярость застлала глаза Аллегры красным туманом: вот она, эта кровавая мечта, что поддерживала ее все эти страшные годы позора, страдания и утраты всего, что было ей дорого. Девушку охватил праведный гнев, которого так не хватало ее бедной матери.
      «Время пришло», – подумала она. Сейчас она исполнит клятву, которую дала маме. «За маму, за папу, за всех погибших Бэньярдов!» Лучшего случая и желать нельзя: привратник возится с воротами, кучер слишком толст, чтобы быстро слезть с козел и кинуться на выручку своему хозяину.
      Молниеносным движением Аллегра сунула руку под камзол. Один удар кинжалом, а потом она воспользуется растерянностью слуг и убежит в лес.
      – Умри, собака! – проговорила девушка сдавленным голосом и, направив кинжал ему в грудь, ударила что было сил, вложив в этот удар всю ярость, которая так долго жгла ее сердце.
      – Кровь Христова! – воскликнул он, отскочив в сторону, так что убийственный клинок его даже не задел, и в тот же миг больно сжал запястье Аллегры и выкрутил его, вынудив ее выпустить рукоятку кинжала. Его губы скривила гримаса отвращения.
      – Господи, да ты не болван, а сумасшедший. Должно быть, тебе захотелось на виселицу?
      Аллегра злобно оскалила зубы:
      – А хоть бы и так, лишь бы увидеть твою смерть.
      Мужчина рассмеялся неприятным смехом, в котором не слышалось ни веселья, ни тепла.
      – Надо же, какая кровожадность! Интересно, откуда в таком юнце столько свирепости?
      Он говорил с нарочитой медлительностью, явно не снисходя до сильных чувств.
      – Научился у подонков вроде тебя, – огрызнулась Аллегра и посмотрела на свой кинжал, лежавший в дорожной пыли. Если бы она смогла до него добраться…
      – Ну нет, парень. Второго случая у тебя не будет.
      Угадав ее намерения, он проворно наклонился и поднял кинжал.
      – Будь ты проклят!
      У Аллегры противно засосало под ложечкой. Она подвела всех своих мертвых, которые ждали ее мести. Как могла она быть такой беспечной, такой торопливой? Выпадет ли еще ей случай поквитаться с врагом? Исполнить свою клятву и сызнова научиться жить? Вне себя от сознания собственного бессилия девушка вскинула руки, чтобы сомкнуть их на его горле, и тут же удивленно вскрикнула: кто-то схватил ее запястья и отвел их назад. Аллегра попыталась вырваться, но тщетно; тогда она обернулась, и ее яростный взгляд уперся в хмурого молодого человека, который вылез из экипажа за ее спиной. Он был одет в простой темный костюм, подобающий управляющему или клерку.
      – Попридержи язык, щенок, – промолвил он, – если только ты не хочешь попросить его милость о пощаде.
      – Чтобы его милость сгорел в аду! – Девушка снова повернулась к высокому человеку и плюнула в его сторону. – Слышишь, Уикхэм, в аду!
      – Уикхэм? – Высокий опять рассмеялся и лениво провел лезвием кинжала по щетине на подбородке. Раздался скребущий, металлический звук. – Уикхэм? Так вот за кого ты меня принял?
      – Ты же хозяин Бэньярд-Холла, разве не так? – воинственно спросила Аллегра.
      – Так. Но я не Уикхэм. Уикхэма уже почти два года как разорили долги. Я слышал, что сейчас он в Лондоне.
      – Нет! – Аллегра тряхнула головой, не желая верить услышанному, но чувствуя, как у нее холодеет кровь. – Ты лжешь, проклятый ублюдок, чтобы спасти свою шкуру!
      Управляющий грубо дернул ее за руку.
      – Я же сказал тебе, парень, – попридержи язык, – прорычал он в ухо Аллегре. – Перед тобой сэр Грейстон Морган, виконт Ридли. Барон Эллсмер продал Бэньярд-Холл его милости год назад.
      – Я вам не верю.
      Но конечно же, у нее не было оснований сомневаться в его словах. Девушка вгляделась в высокого мужчину. Ох, какая же она дура, если позволила ненависти так ослепить себя. Он не просто казался молодым, он был моложе Уикхэма, и притом намного. Пожалуй, ему тридцать с небольшим, А Уикхэму сейчас должно быть почти столько же, сколько было бы отцу, доживи он до этого дня, – самое малое под пятьдесят. Аллегра забыла об этом, потому что для нее он остался таким, каким она видела его в девять лет.
      Весь ее боевой пыл угас, уступив место мнительному разочарованию. Проделать такой долгий путь и все только для того, чтобы очутиться еще перед одним препятствием, еще одной стеной, которую надо преодолеть, чтобы обрести покой… Аллегра взглянула на виконта с бессильной злостью. Он должен, должен был оказаться Уикхэмом!
      – И ты тоже будь проклят, Ридли, – свирепо сказала девушка. – Чтоб тебя забрала чума.
      – Милорд, – заговорил доселе молчавший кучер, слезая с козел, – этого негодника надо на несколько часов посадить в колодки, чтобы научить его вести себя. Велите нам отвезти его в деревню и сдать тамошнему бейлифу. И он посмотрел на привратника, ища поддержки. Ридли окинул взглядом тщедушную фигурку Аллегры и покачал головой:
      – Нет, он совсем еще ребенок. Колодки убьют его. Стоит ему посидеть в них десять минут под градом отбросов и комьев грязи, которыми его будет осыпать толпа…
      – Но, милорд, вы же не можете просто так взять и отпустить его. Он пытался вас убить! – вознегодовал привратник.
      Ридли сардонически улыбнулся:
      – Это верно, Хэмфри. Но я что-то не припомню, что бы ты поспешил мне на помощь. – Он обвел слуг ледяным взглядом. – И вы все тоже хороши. Копошились, как сонные мухи. Очень недальновидно с вашей стороны: ведь если бы вы дали ему меня убить, вам пришлось бы искать себе другого хозяина, и уж он, надо полагать, не стал бы, как я, терпеть вашу лень и плутовство.
      Ридли пожал плечами, не обращая внимания на кислые физиономии слуг.
      – Н-да, этот молокосос не первый, кому захотелось меня убить. Однако, – и он хлопнул себя по ладони широким лезвием кинжала Аллегры, – у него слишком дерзкий язык, и за это его следует проучить. – Он кивнул своему управляющему: – Отпустите его, Бриггс. Я займусь им сам.
      – Но… – Бриггс колебался. – Вы полагаете, милорд, у вас хватит сил?
      Ридли хохотнул:
      – Вы хотите сказать, что я недостаточно трезв?
      – Я вовсе не это имел в виду, – огорченно возразил Бриггс.
      Взгляд Ридли сделался еще холоднее.
      – Какой же вы лжец, Бриггс. Так вы хотите сохранить свое место или нет? Вам не найти другого хозяина, который согласился бы платить так много за столь ничтожные услуги. Делайте, что я сказал, – отпустите мальчишку.
      – Как вам будет угодно, милорд.
      В голосе управляющего прозвучала обида, но он подчинился.
      Почувствовав, что ее руки свободны, Аллегра лихорадочно огляделась, ища путь к спасению. Но его не было. Сзади и с боков ее окружали трое слуг, а спереди, безжалостно улыбаясь, стоял лорд Ридли. Он снова громко ударил себя по ладони ее кинжалом, потом еще раз и еще. Хотя он и улыбался, в этих его жестах сквозила явная угроза.
      – Итак, ты проклинаешь меня, парень? Плюешь на мои сапоги? Как видно, никто не занимался твоим воспитанием. Ну что ж, я намерен это исправить.
      Ридли заткнул кинжал за голенище сапога, шагнул к Аллегре, схватил ее своей длинной рукой за талию, оторвал от земли и легко понес, держа под мышкой, словно фермер, который тащит на рынок извивающуюся свинью.
      Аллегра попыталась высвободиться, но он держал ее слишком крепко.
      – Чертов ублюдок, чтоб ты сдох, отпусти меня!
      – На твоем месте, парень, я бы помолчал, – сухо заметил Ридли. – У меня есть целый день, чтобы преподать тебе урок, и чем больше дерзостей я от тебя услышу, тем дольше он продлится. Он свернул на тропинку, ведущую в лес.
      – Куда вы, милорд? – спросил Хэмфри.
      – Собираюсь подыскать для этого неуча подходящий класс. Не ходите за мной. Этому парнишке ни к чему свидетели его унижения. – Ридли рассмеялся, резко и язвительно. – К тому же вы все равно скоро услышите его вопли.
      Мужчина углубился в рощу и продолжал идти, пока не дошел до поваленного дерева на небольшой поляне. Здесь он остановился, сел и с такой силой опустил Аллегру себе на колени, что ее шляпа слетела с головы и упала в растущие рядом ярко-зеленые папоротники.
      Аллегра пыхтела и извивалась, стараясь вырваться, изо всех сил молотила его кулаками по ногам, но все было напрасно. С таким же успехом она могла отгонять дамским веером налетевшую бурю. Почувствовав, что он поднял полы ее камзола и взялся за пояс штанов, она принялась высвобождаться еще яростнее. Нет, девушка не боялась наказания: побои ей не в новинку. Но если Ридли увидит ее округлый зад и женственный изгиб бедер, то сразу все поймет. И что тогда? Ясно, чего можно ожидать от этого бессердечного мерзавца. О Господи, не для того же она сберегла свою добродетель среди стольких опасностей, чтобы теперь быть изнасилованной бездельником, который изнывал от скуки в это июльское утро! Сделав нечеловеческое усилие, девушка вырвалась и скатилась с его колен на землю.
      Он тут же схватил Аллегру снова, и его руки случайно коснулись ее груди.
      – Силы небесные! – вскричал Ридли, становясь рядом с ней на колени. – Ей-богу, да это же женщина!
      Не обращая внимания на ее тщетные попытки встать, он перевернул Аллегру на спину и, заведя ей руки за голову, прижал к земле. Потом свободной рукой распахнул камзол пленницы и ветхий изорванный жилет и погладил ее груди. Его губы скривились в самодовольной ухмылке.
      – Весьма аппетитные формы. Скажи, остальные части твоего тела столь же прекрасны? Или лучше убедиться в этом самому?
      Аллегру передернуло от отвращения, глаза ее блеснули.
      – Отпусти меня, ты, паршивый пес!
      Он покачал головой и рассмеялся:
      – Подумать только, я чуть не высек тебя, как ребенка. Мне следовало догадаться раньше… Вся эта страстность, совсем не детская. Но зачем растрачивать свой пыл на злобу и гнев? Зачем заставлять эти прелестные губки изрыгать про клятия, когда им можно найти более достойное применение?
      Мужчина наклонился, дыша перегаром в лицо Аллегры.
      – Подлый негодяй, – прошипела девушка. – Пьяная тварь. Уж лучше порка, чем твой поцелуй.
      – Пожалуй, я могу устроить тебе и то, и другое, – сказал Ридли и впился в ее рот.
      Губы у него были жадные, требовательные, похотливые. Когда Аллегра застонала и попыталась высвободиться, он издал довольный смешок, как будто ее сопротивление только увеличивало его удовольствие. Не отпуская ни ее губ, ни запястий, мужчина слегка передвинулся, так что теперь его немалый вес давил ей на грудь, а свободная рука легла между ее ног.
      Аллегра с ужасом вспомнила, как задыхалась и стонала от боли и унижения мать, когда сквайр Прингл насиловал ее хрупкое тело. Девушка словно наяву услышала его животное пыхтение, которое доносилось до нее много ночей подряд, и душераздирающие рыдания матери, после того как он, насытившись ею, убирался к себе. Нет! С ней не случится такого! Она сильнее, чем мама. Ведь сумела же она выжить, несмотря ни на что.
      Подавив поднимающуюся в душе панику, Аллегра заставила себя мыслить здраво. Даже если этот Ридли и не совсем пьян, он явно уже успел сегодня немало выпить, а раз так, ей наверняка удастся его перехитрить.
      Она вздохнула и перестала бороться, сделав вид, что сдалась. И даже застонала, точно от удовольствия, когда его большая горячая ладонь погладила внутреннюю поверхность ее бедра. Ридли удовлетворенно крякнул, его поцелуй стал нежнее, хватка, которой он сжимал ее запястья, ослабла. Как же легко одурачить мужчину! Надо полагать, и он, подобно этим похотливым свиньям, которых она встречала в Каролине, любит целоваться на французский манер, то бишь открыв рот! Дай Бог, чтобы это было так. Девушка разомкнула губы, надеясь, что он поймет и ответит. К ее облегчению, он немедленно сделал то же самое и просунул язык между ее зубами. Она мгновение помедлила, преодолевая отвращение, а потом изо всех сил укусила его.
      Мужчина истошно завопил и соскочил с нее, прижав руку ко рту, из которого тут же хлынула кровь.
      – Чертова сука! – проревел он.
      Аллегра не дала ему времени прийти в себя. Быстро встав на колени, она что было мочи ударила его кулаком под дых. Ридли покачнулся и, задыхаясь, согнулся пополам. В мгновение ока девушка вскочила, подняла с земли свою треуголку, вынула из-за голенища его сапога свой кинжал и бросилась к тропинке. Во рту у нее стоял гадкий вкус его крови, но хуже всего было другое: жгучее сознание того, что она ни на шаг не приблизилась к своей цели. Ее терзал лютый голод, а до Лондона и Уикхэма оставалось еще много миль и много дней. От этой мысли ее ненависть к Ридли почему-то вспыхнула с новой силой. Разве этот сластолюбец знает, что такое настоящие страдания?
      Аллегра вернулась туда, где он сидел, покачиваясь от боли.
      – Грязная свинья, – зло выговорила она и выплюнула его кровь прямо ему на макушку. Он поднял голову, и она со злорадством увидела, что его дотоле холодные, бесстрастные глаза потемнели от ярости.
      – Вот теперь посмейся, Ридли, – сказала она. – Если сумеешь.
      И, повернувшись, кинулась бежать по дороге, уходящей в глубь леса, дороге, которая в конце концов приведет ее в Лондон. А там она найдет Уикхэма. И отомстит.
 
      Сэр Грейстон Морган, лорд Ридли, бывший королевский гвардеец и участник многих набегов на империю Великих Моголов, осторожно потер под ребрами и негромко выругался. Потом вынул из кармана носовой платок и стер плевок со своих волос, кряхтя от боли, вызванной этим небольшим усилием. Однако он не очень сердился: нелепость того, что произошло, умерила его гнев.
      – Ей-богу, я остался в дураках, – пробормотал виконт и, несмотря на боль, рассмеялся.
      Затем высунул язык и промокнул его платком, подивившись обилию крови на белом полотне. Еще немного, и эта фурия откусила бы ему язык вчистую.
      – Вы ранены, милорд?
      На тропинке, обеспокоенно нахмурив брови, стоял Джонатан Бриггс.
      Грей с трудом встал на ноги и с досадой посмотрел на своего управляющего. Одно дело, когда тебя оставляет в дураках женщина. И совсем другое, когда тебя застает в этом положении твой собственный управляющий.
      – Черт побери, я же сказал, чтобы вы за мной не ходили.
      – Мы слышали ваш крик, милорд. – Бриггс оглядел маленькую поляну. – А где мальчишка?
      Лорд встал, сделал неуверенный шаг и с облегчением обнаружил, что может дышать.
      – Мальчишка, Бриггс, оказался женщиной. – Его язык все еще кровоточил; он остановился и сплюнул кровь на землю. – И не просто женщиной, а чертовски хитрой бестией.
      На лице Бриггса отразилось замешательство.
      – Стало быть, это она вас ранила? Я велю Хэмфри догнать ее.
      – Нет. Не надо. Бьюсь об заклад, что она уже далеко.
      – Так что мне теперь делать?
      Грей медленно приблизился к своему управляющему и тяжело оперся рукой на его плечо:
      – Помогите мне добраться до кареты и откройте ту бутылку джина, которую я взял с собой.
      Бриггс неодобрительно покачал головой:
      – Но, милорд, разумно ли пить, когда день еще только начался?
      Грей витиевато выругался.
      – Если вы, Бриггс, скажете, ради чего мне оставаться трезвым, я брошу пить. А до тех пор прошу не мешать. И я не потерплю никаких дерзостей. Вам все ясно?
      Бриггс плотно сжал губы и кивнул.
      К тому времени, когда они добрались до кареты, Грей чувствовал себя намного лучше. По крайней мере язык и солнечное сплетение почти не беспокоили. Насчет остального он был не уверен. В этой женщине было нечто тревожащее. Что-то такое в ее глазах, больших, темных и полных боли…
      – Черт возьми, Бриггс, – прорычал он, – где мой джин?
      Грей выхватил небольшую бутылку из руки управляющего и сделал большой глоток, чтобы поскорее забыться. Что это с ним? С какой стати мысль об этой дикой кошке так прочно засела в его мозгу?
      – Вы по-прежнему хотите ехать в Ладлоу, милорд?
      – Разумеется. Кузнец обещал, что к сегодняшнему дню починит мой толедский клинок.
      – Вы действительно не хотите послать за этой женщиной погоню?
      – Я же сказал, что нет!
      – Но она хотела убить вас. А вдруг она вернется и попытается снова?
      – Ей нужен не я, а Эллсмер. – Виконт криво усмехнулся. – Если эта ведьма его отыщет, мне будет жаль беднягу. – Он глотнул еще джина и пожал плечами. – А если она вернется, чтобы прикончить меня, невелика потеря.
      – Неправда, милорд. Вы прекрасный человек, уважаемый своими слугами и арендаторами. Все в приходе почитают лорда Ридли.
      Грей запрокинул голову и расхохотался:
      – Какая сладкая лесть, Бриггс. Вы все делаете на совесть, как и полагается человеку чести. Но до чего же вам, должно быть, трудно! Служить человеку, который вам нисколько не нравится. Вы, насколько я помню, второй сын рыцаря, не так ли? Иными словами, вам с рождения было предопределено не унаследовать от своего отца ничего, кроме добрых пожеланий. Что ж, пожалуй, место управляющего – это неплохой выход для молодого человека, у которого нет перспектив, но есть хорошее образование. Да, деньги открывают любые двери, я убедился в этом на собственном опыте. – Он откинулся на спинку сиденья экипажа и постучал пальцами по бутылке джина. – Кстати, Бриггс, сколько я вам плачу?
      – Сорок фунтов, милорд, – тихо ответил Бриггс. Он ничего не сказал, когда Грей залпом допил джин, но в его серьезных глазах отразились растерянность и тревога.
      Спиртное больно обожгло язык Грея, но ничто не могло омрачить его прекрасного настроения. Он негромко фыркнул:
      – Как же я, наверное, огорчаю вас, Бриггс. Похоже, ваше воспитание не в пример лучше моего, хотя обстоятель ства наши и сходны, ведь мы оба были вторыми сыновьями: вы – рыцаря, я – лорда. Весьма сожалею, что не соответствую вашим понятиям о том, каким должен быть титулованный дворянин, но хочу сообщить вам, что если вы уберете со своего лица это выражение гадливости, я прибавлю к вашему жалованью еще тридцать фунтов в год. А если не уберете, – Грей пожал плечами, – то пеняйте на себя. Имея деньги, нетрудно купить такую вещь, как преданность. – Перехватив сердитый взгляд Бриггса, он рассмеялся. – Кровь Христова, сдается мне, что если бы мой брат не умер и не оставил мне свое состояние и титул, вы бы сейчас с удовольствием съездили мне по физиономии. Впрочем, нет, вы для этого чересчур совершенный джентльмен. Вы с огромным пиететом относитесь к тому положению, которое я занимаю, даже если я его и недостоин, верно, Бриггс?
      Виконт снова засмеялся. Управляющий покраснел и отвернулся.
      Грей закрыл глаза. Мерное покачивание экипажа успокоило его, да и джин сделал свое дело. Как хорошо чувствовать этот приятный шум в голове. В мире слишком много страстей; слишком много эмоций растрачивается понапрасну. Вот чего он терпеть не мог. Волнения, привязанности – все это было ему ненавистно. Лучше вообще ничего не ощущать, чем страдать от ярости и горя, от всей той боли, которой подвержен человек. Его сердце подобно незаживающей ране.
      Как у этой темноглазой оборванки, обуреваемой чувствами, которых он не понимает. И не хочет понимать.
      – Бриггс, – снова заговорил он, – а вы помните ту рыжую подавальщицу из таверны «Королевский дуб» в Ньютоне? Узнайте, по-прежнему ли она доступна и готова услужить. Если да, заплатите ей вдвое больше того, что дали в прошлый раз, и проследите, чтобы нынче ночью она ждала меня в моей постели.
      – Да, милорд. – В голосе Бриггса явственно слышалось неодобрение. Грей открыл глаза, и его губ коснулась циничная улыбка.
      – О да, она пустая и алчная шлюха, Бриггс. Я это знаю. Но она, так же как и джин, дает мне то, что я хочу. Забвение.
      И пусть сгинут с глаз долой все девицы с печальными глазами, которых так переполняют страсти, что это становится опасным для тех, кто оказался рядом.

      Листву над головой пронизывали горячие золотые лучи полуденного солнца, в чаще жужжали и стрекотали букашки. Аллегра остановилась, сняла свою сбившуюся набок шляпу и вытерла влажный лоб рукавом. Затем, снова надев шляпу, стащила с себя камзол. У нее начинала кружиться голова. Вчера вечером в таверне неподалеку от Ладлоу она выпросила миску жидкого супа, но его было слишком мало, чтобы заполнить сосущую пустоту в желудке. А сегодня утром не нашлось никого, кто, увидев грязного оборвыша, проведшего ночь в придорожной канаве, захотел бы подать ему хотя бы корку хлеба. Аллегра перебросила камзол через плечо и зашагала дальше, внимательно глядя по сторонам. Но сегодня ей решительно не везло. Возле тропинки не было видно даже ягод, чтобы хоть немного утолить голод.
      Девушка вздохнула. Надо было взять из карманов Ридли одну-две медные монетки, пока он, корчась, сидел на земле, слишком беспомощный, чтобы сопротивляться. Толстые горожане в Чарлстоне были готовы расстаться и с серебром, лишь бы поцеловать ее слюнявым ртом или потискать потными руками ее грудь. Аллегра еще раз вздохнула. О-хо-хо, раз ничего нельзя поделать, надо терпеть. Привратник Ридли сказал, что в Ньютоне есть работный дом. Если ни у кого в деревне не удастся выпросить еду или монетку, придется потратить еще один драгоценный день, чтобы заработать себе на ужин. Конечно, это отсрочит ее месть, но выхода нет. Она должна поесть.
      «Терпение, Анна Аллегра, – говорила ей мама всякий раз, когда она считала дни, ожидая папу из Лондона с подарками для своей маленькой принцессы. – Бэньярды умеют терпеть и ждать».
      «Да, мама, – печально подумала Аллегра. – Я терпела и ждала восемь долгих лет».
      Она вышла из рощи и ступила на узкую дорогу, которая пересекала тропинку и уходила вниз, петляя по крутому склону холма. На другой стороне дороги росла, загораживая вид, густая боярышниковая изгородь, а чуть поодаль, словно сонный часовой, стоял островок полуобвалившейся, замшелой старой стены. Заглянув за нее, Аллегра как на ладони увидела перед собой всю долину: изумрудно-зеленые поля, огороженные живыми изгородями пастбища, усеянные маленькими белыми пятнышками – пасущимися овцами, а за всем этим, вдалеке, небольшое скопление домиков – деревушку Ньютон-на-Вейле.