Белый раб

      Помимо раба-мулата, или, как называет его автор, "белого раба", в романе действует и настоящий "черный раб" - негр Томас. Томас совсем не похож на смиренного дядю Тома из книги Бичер-Стоу. Хильдрет на примере Томаса убедительно рисует процесс пробуждения сознания, процесс духовного роста раба, освобождающегося от двойного ига: плантаторов и церковников. Церковники-методисты проповедовали беспрекословное повиновение, терпение и покорность судьбе. Тем не менее, глубоко религиозный Томас вырывается из тенет этих гнусных проповедей. После того как умерла его жена, он пережил душевный кризис, бежал из неволи и стал грозным мстителем. В Томасе живет неистребимое чувство ненависти к поработителям, и он в течение двадцати лет во главе небольшого отряда беглых рабов упорно борется с плантаторами.
      В конце романа Хильдрет сталкивает судьбы двух своих героев. Когда-то они оба вырвались на свободу, убежав от жестокого плантатора, но по-разному сложилась их жизнь: Томас, защищая личную свободу и свободу своих собратьев-негров, смело боролся с ненавистными ему рабовладельцами, Мур все эти годы жил вдали от родного края.
      Когда пойманного Томаса возводят на костер, он, презирая рабскую покорность, бросает гордый вызов палачам негритянского народа:
      "Делайте, что вам угодно… Убейте меня или помилуйте - мне это безразлично. Лучшие годы моей жизни я провел в рабстве. Мою жену на моих глазах засекли насмерть. Когда я вырвался на свободу, вы стали травить меня собаками, стреляли в меня из ваших карабинов, назначили цену за мою голову. Но я достаточно долго издевался над вами и платил вам вашей же монетой… Лучше умереть сейчас, когда у меня еще достаточно сил и смелости, чтобы бросить вам в лицо все мое презрение…"
      Несомненно, Хильдрет писал свою книгу с привлечением исторических документов, отразивших эпизоды борьбы негритянского народа. Так, один из невольников, захваченный во время восстания Габриеля в Виргинии (1800), проявил такое же мужество в своем показании перед судом, как и Томас: "Мне нечего больше говорить, кроме того, что сказал бы Джордж Вашингтон, если бы попал в плен к британским офицерам и предстал бы перед их судом. Я ставил на карту свою жизнь в надежде добыть свободу моим соотечественникам и добровольно жертвую собой за их дело и прошу лишь об одной милости - немедленно свершить надо мной казнь. Знаю, что участь моя предрешена вами и моя кровь прольется. К чему же тогда эта насмешка над правосудием".
      Фигура Томаса, заживо сожженного по суду Линча, поднята Хильдретом на большую высоту. Этот образ героя-бунтаря вызывает глубокие симпатии читателей.
      В противовес рабовладельческой Америке Хильдрет идеализирует "свободную" Англию, где Арчи Мур баснословно преуспевает, не встречая никаких препятствий. Между тем известно, что английские хлопчатобумажные фабриканты всеми средствами поддерживали рабство в США на всех этапах его существования. В статье "Антиинтервенционистские настроения" Маркс писал: "Единственный вклад Ливерпуля в поэтическую литературу Англии - это оды в честь работорговли. Пятьдесят лет тому назад Вильберфорс -не мог бы появиться на ливерпульской почве без опасности для жизни. И как в прошлом веке торговля рабами, так в настоящем столетии торговля продуктом рабского труда - хлопком - составляет материальную основу могущества Ливерпуля".
      О буржуазной ограниченности Хильдрета свидетельствует также и то обстоятельство, что классовые противоречия буржуазного строя Америки отражены в романе односторонне. Подобно другим аболиционистам, Хильдрет видит причину всех зол американской жизни только в рабстве. Он неправомерно отделяет угнетение негров от угнетения рабочего класса, фермеров, индейцев, не показывает их внутренней связи и не сознает, что существование буржуазной собственности неизбежно порождает всеобщий гнет и нищету трудящихся. Если на Юге существовало рабство негров, то условия труда на заводах и фабриках Севера превращали рабочих в белых рабов.
      Газета "Оператив" (Манчестер, штат Нью-Гемпшир) в 1844 году писала:
      "В северных штатах поднялся большой шум против южного рабства. Порок рабства там гнусен. Но не таковым ли является он и здесь? Если южане имеют черных рабов, то разве мы не имеем белых рабов? И насколько лучше положение некоторых наших рабочих здесь, на Севере, чем положение рабов на Юге? Могут сказать, что они имеют свободу. Но многие ли из наших мастеровых и фабричных рабочих пользуются чем-либо существенным, кроме слова "свобода"?
      … Наши рабочие могут работать только так, как диктуют им капиталисты, а если они не работают, то должны голодать. Когда же они работают, капиталисты забирают у них 9/ 10продуктов их труда. Насколько же лучше тогда, спрашиваем мы, положение некоторых наших белых северных рабочих, чем положение некоторых южных рабов?"
      Писательская оригинальность Хильдрета состояла в том, что он, отражая типические явления американской действительности, сочетал в своем романе строгую документальность с элементами художественного вымысла.
      С одной стороны, писатель находился на незыблемой почве точных данных, законов, деклараций, постановлений, с другой стороны, он непринужденно вводит в повествование романтический сюжет, насыщая его реальными фактами жизни.
      В некоторых эпизодах своего романа Хильдрет пользуется приемами приключенческого повествования. Но эти приемы, обычные для американской романтической повести первой половины XIX века, не нарушают общего правдивого тона романа, по снижают его идейной и художественной значимости.
      Большой интерес представляют страницы романа, посвященные вторичному путешествию героя по Америке, когда он уже в качестве "свободного" гражданина разыскивает свою семью. В этой части романа резкой критике подвергается не только рабовладельческий Юг, но и кичившийся своей "демократией" Север.
      Хильдрет показывает, каким бешеным воем продажной прессы были встречены аболиционисты, выступившие в защиту человеческих прав негров. Ожесточенная борьба реакции против аболиционизма сопровождалась уничтожением всякой свободы мысли, устного и письменного слова. "Все мы сейчас превращены в рабов. Нигде в Америке - ни у нас, на Юге, ни в так называемых "свободных штатах" - не существует сейчас ни свободы слова, ни свободы печати".
      Немало остро обличительных страниц Хильдрет посвящает описанию деятельности так называемых "комитетов бдительности", которые жестоко преследовали "потрясателей основ". Эти самочинно созданные комитеты, состоявшие из невежественных плантаторов и их ставленников, решали судьбы всех прогрессивно мыслящих людей Юга.
      Дикое самоуправство этих комитетов весьма напоминает разнузданность реакционных сил в современной Америке, с ее снискавшей мрачную известность Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, целью которой является беспощадная расправа с демократическими элементами США.
      Описание деятельности "комитетов бдительности", организованных для "борьбы с распространением мятежных воззваний", не удивит читателя. Ибо если в прошлом веке сжигались на кострах аболиционистские книги, то ныне американские мракобесы считают, что этой участи заслуживают произведения Драйзера, справедливо назвавшего конституцию своей страны "клочком бумаги". Злой пародией на современные политические нравы США воспринимается описанный Хильдретом случай, происшедший с ученым-ботаником, которого заподозрили в том, что он сочувствует неграм и пытается привлечь к заговору против "священных прав собственности", как иронически замечает автор, даже цветы и растения. Подозрительными для этих сверхбдительных сыщиков являются даже такие книги, как сказки "Джек - истребитель великанов" и "Красная Шапочка".
      В книге Хильдрета показано, что подъем общественного движения, направленного против рабства, вызвал безумный страх среди представителей господствующих классов, которые объединили все реакционные силы в своих тщетных попытках приостановить распространение прогрессивных идей. "Законодатели, - писал Хильдрет, - под влиянием корысти и себялюбия идут по ложному пути, но глубокое внутреннее чутье народа почти всегда безошибочно". Многие страницы книги дают исторически правдивый материал из прошлого США, наглядно раскрывают типические черты американского буржуазного строя.
      Хильдрет затрагивает в своем романе и глубоко волновавший его вопрос о будущих судьбах своей страны. "Вопрос поставлен, и разрешение его не терпит отлагательства, - пишет Хильдрет. - Будет ли Америка тем, чем мечтали сделать свою страну отцы и основатели ее независимости, - подлинной демократией, опирающейся на свободу и право человека? Или же ей суждено выродиться в жалкую и варварскую республику, возглавляемую самовластной кучкой рабовладельцев, людей без стыда и совести, для которых на свете существует лишь собственное благополучие?" Этот вопрос писателя, обращенный к его современникам сто лет тому назад, заключал в себе и трагическое предвидение, которое подтверждается современным состоянием США, управляемых кликой воинствующих магнатов капитала. США не стали свободной страной, о которой мечтал писатель, там и поныне продолжают существовать самые худшие пережитки варварства, против которых он мужественно боролся. Фашизация внутренней жизни США находит свое выражение и в разнузданной расовой дискриминации, и в диком произволе, учиняемом Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, и в антирабочем законе Тафта - Хартли, справедливо получившем название "закона о рабском труде", и, наконец, в чисто фашистском законе Маккарэна, который фактически объявляет вне закона компартию и другие прогрессивные организации.
      Описанные Хильдретом особенности американских политических нравов сохранились и поныне. И в наши дни правительство США, являющееся послушным орудием империалистических хищников Уолл-стрита, не выполнило своих неоднократных обещаний о принятии хотя бы законов против линчевания и о справедливом найме негров на работу. Правительство США до сих пор не предоставило неграм гражданских прав. Да и не только неграм: весь американский народ претерпевает жестокое наступление на свои конституционные права. Его лишают права свободно говорить, мыслить, организовываться, его лучших представителей бросают в тюремные застенки.
      В. И. Ленин заклеймил американский империализм и доказал, что, "Идеализированная демократическая республика Вильсона оказаласьна деле формой самого бешеного империализма, самого бесстыдного угнетения и удушения слабых и малых народов".
      Наступление на демократические права, разгул расовой дискриминации особенно усилились после второй мировой войны, когда США стали во главе мирового лагеря реакции.
      Книга прогрессивного американского публициста Гарри Хейвуда "Освобождение негров" (1950) разоблачает миф, распространяемый американской прессой о Юге США, как о "земном рае".
      На бывшем рабовладельческом Юге господствуют крепостнические порядки, и плантаторам принадлежит около 90% всех обрабатываемых земель. Негры живут в ужасающей нищете и лишены самых элементарных человеческих прав. Террор против негров растет. За один лишь 1947 год суду Линча было подвергнуто 530 негров.
      "Постыдная истина, - пишет Хейвуд, - заключается в том, что Соединенные Штаты превратились в объединяющий и организующий центр реакции, замышляющей удушение демократии в мировом масштабе. Посредством планов Маршалла и Трумэна, поддерживаемых обеими партиями, США стремятся задушить ширящееся народное движение за мир, безопасность и национальную независимость".
      Состояние "демократии" в США характеризуют сентябрьские события в Пикскиле. Здесь фашистские изуверы совершили массовое избиение негров и пытались линчевать выдающегося поборника мира и демократии Поля Робсона.
      2 и 5 февраля 1951 года в Мартинсвилле, в штате Виргиния, совершено вопиющее убийство семи негров. Вслед за узниками из Мартинсвилла в штате Миссисипи на электрическом стуле казнен молодой рабочий - негр Вилли Макги. Убийц не остановили решительные протесты передовой общественности мира.
      Империалистическая клика США ныне уже не довольствуется зверской расправой над неграми. Она жаждет установить мировое господство и ведет разбойничью войну против корейского народа.
      И. В. Сталин дал сокрушительный отпор проповеди англо-американского расизма. В беседе с корреспондентом "Правды" относительно фултонской речи Черчилля И. В. Сталин заявил:
      "По сути дела г. Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, - в противном случае неизбежна война.
      Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей. Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство".
      Эти замечательные слова великого знаменосца мира товарища Сталина показывают беспочвенность и обреченность планов мирового господства англо-американских поджигателей новой войны.
      Во всем мире растет сопротивление агрессивным действиям разбойничьего американского империализма. И в самой Америке крепнут силы, ведущие активную борьбу за демократические права человека, за уничтожение расовой дискриминации, за мир во всем мире.
      Свои вклад в это дело вносят и американские негры, которые уже далеко не те, какими они были во времена Хильдрета, писателя, примкнувшего еще в прошлом веке к демократическому направлению американской литературы.
      Роман Хильдрета "Белый раб", разоблачающий легенду об американской свободе и демократии в XIX веке, несомненно будет внимательно прочитан нашим советским читателем, преисполненным чувства уважения к мужественному негритянскому народу, ведущему героическую борьбу за свое освобождение.
      Веря в торжество демократии, Хильдрет взывал к своим современникам:
      "Да, молодые друзья мои! В ваших руках решение вашей собственной судьбы. Кто хочет быть свободным, не смеет быть сообщником угнетателей!…"
      "Будьте мужественны, разбейте ваши оковы! Не медлите! Вы не одни - сотни тысяч, миллионы других ждут своего освобождения!"
      Этот голос из прошлого звучит и в наши дни призывом к борьбе против обреченного на гибель старого мира.
       М. Трескунов

БЕЛЫЙ РАБ

      Все люди от природы равно независимы и свободны. Они наделены известными неотчуждаемыми правами. К этим правам относятся: право на жизнь и свободу, право на приобретение и владение собственностью и средствами, обеспечивающими им покой и счастье. При создании общества никто, в силу каких бы то ни было соглашений, не может лишить свое потомство этих прав.
 
       Билль о правах Виргинии, ст. I
 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

      Если вы хотите создать себе представление о том, какие страдания человек, не задумываясь, не колеблясь, не чувствуя жалости, может причинить себе подобным, если вы хотите ясно представить себе, какие муки, какая боль и жгучая ненависть могут до предела наполнить человеческое сердце, - прочтите эти записки.
      Я собираюсь рассказать здесь не о горестях избалованных людей, не о сентиментальных переживаниях и вздохах. Я попытаюсь нарисовать сцены страшной действительности, жестокой и осязаемой. И кто знает, - правдивая повесть, рассказанная мной, быть может, тронет сердце даже тех, кто ежеминутно сам причиняет страдания, подобные выпавшим на мою долю. Ведь и в самом деле: как бы ни ожесточилось сердце под влиянием привычки к насилию, под влиянием предрассудков, привитых воспитанием, под влиянием жажды наживы, - все же человеческие чувства продолжают еще иногда тлеть в нем. И бывает так, что человек испытывает смущение, слушая рассказ о позорных поступках, которые много раз совершал сам.
      Если я достигну хотя бы только одной этой цели, если слово мое проникнет сквозь двойную броню алчности и властолюбия, если повесть о моих страданиях воскресит перед внутренним взором тирана мрачные картины его гнусных деяний и пробудит совесть хоть одного угнетателя, - я буду удовлетворен. Слезы радости, проливаемые освобожденным рабом, и укоры совести, терзающие тирана, - вот самое прекрасное приношение на алтарь свободы.
      Кто знает, может быть, моему голосу посчастливится еще больше… Не смею поверить в это и все же льщу себя надеждой, что будет именно так.
      Кто знает, быть может, чье-либо юное сердце, еще не увлеченное до конца алчностью и жаждой тиранства, услышав мою повесть, забьется быстрее, и в нем проснется угасавшее уже стремление к добру и чувство человечности.
      Вопреки привычкам и предрассудкам, привитым ему с колыбели, вопреки зловредному влиянию богатства и искусственно воздвигнутым преградам, вопреки разлагающему воздействию праздности и благополучия, вопреки проповедям недостойных пастырей и лживым рассуждениям софистов, вопреки страху и колебаниям слабых и нерешительных, вопреки, наконец, дурным принципам и примерам, - этот благородный и героический юноша осмелится не только почувствовать трепет своего сердца, но и провозгласить перед лицом подлых и развращенных тиранов приближение свободы, смело назваться защитником прав человека!
      И вот он, пренебрегая предрассудками, разъясняет тщету иллюзий, основанных на алчности и тщеславии. Он восстает против преступных постановлений, которые противоречат всем основам справедливости, но святотатственно принимают форму закона. Он вырывает бич из рук господ и навсегда срывает оковы с рабов! Ненавистную подневольную работу он заменяет радостным свободным трудом!
      Сама природа словно молодеет в этих новых условиях. Земля, которую уже не поливают слезы и кровь ее детей, становится вдвое щедрее и, не скупясь, дарит свои богатства.
      Жизнь перестает быть мукой, и жить для миллионов людей уже не означает - страдать.
      О ты, кому дано стать возлюбленным освободителем, приди, приди скорей! Мы ждем тебя!

ГЛАВА ВТОРАЯ

      Округ, где я родился, был и, как я имею основания предполагать, остался и до сих пор одним из самых богатых и населенных районов Восточной Виргинии.
      Мой отец, полковник Чарльз Мур, был главой одного из самых знатных и влиятельных родов всей провинции.
      Это обстоятельство могло не играть особой роли в любом другом американском штате, но в Нижней Виргинии оно имело в те годы немаловажное значение.
      Природные данные и воспитание щедро одарили полковника Мура всеми качествами, необходимыми человеку, занимающему то положение, которое он по своему рождению призван был занимать. Он был аристократ до мозга костей и казался таковым во всем: в манере говорить, во взгляде, во всех своих поступках. В каждом движении его сквозило сознание своего превосходства, которому мало кто способен был противостоять. Его личное обаяние и любезность льстили тем, кто с ним сталкивался. В общем, среди всех соседей он слыл лучшим образцом виргинского джентльмена - комплимент, в их устах равноценный наивысшей похвале и не нуждающийся в дополнениях.
      Когда разгорелась американская война за независимость, полковник Мур был еще юношей. По рождению и по воспитанию своему он, как я уже говорил, принадлежал к партии аристократов - естественно, консервативной. Но увлечения, свойственные юности, и чувство патриотизма были в нем так горячи, что он не мог противостоять их голосу. Поэтому он стал сторонником борцов за независимость, и его влияние, так же как и проявленная им политическая активность, несомненно, способствовали победе его единомышленников.
      Он и позже продолжал считаться энергичным и горячим защитником свободы своей страны.
      Одна из самых ярких картин, запечатлевшихся в моем мозгу в самом раннем детстве, - это полковник Мур среди друзей и знакомых, в страстных словах выражающий свое восхищение революцией, которая именно в те годы происходила во Франции. В самых красноречивых выражениях воспевал он успехи французской революции. И хоть я почти ничего или, вернее, просто ничего не понимал из того, что он говорил, но страстность и пыл его речей все же производили на меня сильное впечатление. "Права человека" и "права человеческой природы" были для меня в то время, естественно, словами, лишенными смысла. Но они так часто повторялись при мне, что неизгладимо запечатлелись в памяти и спустя многие годы еще звучали в моих ушах. Полковник Мур был не только красноречив, - он считал, как было известно всем, обязательным также действовать в соответствии со своими принципами и слыл поэтому в самом широком кругу человеком чести и вообще благородным человеком. Немало молодых людей, занимавших впоследствии видные посты, первыми шагами на пути к карьере были обязаны его поддержке. Он умел уладить большую часть разногласий в округе и бывал несказанно доволен, если благодаря его вмешательству в судебное дело или в готовый состояться поединок удавалось разрешить недоразумение и не дать пустой ссоре стать источником тяжелых бед.
      Приветливость, умение выразить сочувствие, доброжелательное отношение к окружающим - вот качества, которые все признавали за ним.
      Если бы мне было дозволено выбирать себе отца, мог ли бы я выбрать более совершенного? Но, согласно законам Виргинии, только кровь и положение матери определяют положение ребенка. А моя мать, увы, была всего лишь рабыней и наложницей…
      А между тем видевшие ее впервые не могли поверить, что она принадлежит к несчастной, угнетенной расе. Как ни скромно было ее положение, красота ее была так ослепительна, что, казалось, могла стереть все преграды. Примесь африканской крови, струившейся в ее жилах, была ясно заметна, но особый оттенок, который эта жаркая кровь придавала ее коже, еще более оттенял ее восхитительный румянец. Длинные черные волосы, которые она укладывала со скромным изяществом, и огонь ее прекрасных карих глаз, живых и выразительных, удивительно гармонировали со всей ее внешностью. Подобное лицо могло бы показаться обычным в Испании или в Италии, но почти никогда не встречается среди томных и бледных красавиц Восточной Виргинии.
      Это описание могло бы принадлежать скорее перу влюбленного, чем сына… Но красота моей матери была столь необыкновенной, что поражала меня даже и тогда, когда я был совсем мал. Я иногда часами с восторгом глядел на нее, когда она держала меня на коленях и глаза ее то улыбались, то затуманивались слезами. Лицо ее было таким выразительным и подвижным, что на нем отражались все ее переживания, придавая ему все новое очарование и прелесть.
      По отношению ко мне она была нежнейшей из матерей; но всегда, когда она глядела на меня, лицо ее выражало смесь ласки, горя и радости, которые, очевидно, и производили особенно сильное впечатление на мое ребяческое воображение.
      Но не только во мне красота ее вызывала восхищение: она славилась по всей округе, и полковнику Муру не раз предлагали продать мою мать за большие деньги, но он всегда отказывался от этих предложений, - полковник гордился тем, что владеет самой лучшей лошадью, самой обаятельной любовницей, самой породистой охотничьей сворой во всей Виргинии.
      Если судить о Муре по портрету, начертанному мной, трудно поверить, что полковник мог иметь любовницу и незаконнорожденных детей. Так, возможно, покажется многим.
      Но те, у кого явится такая мысль, вероятно вовсе не знакомы с нравами, царящими в рабовладельческих штатах Северной Америки.
      Полковник Мур был женат на женщине своего круга и, смею утверждать, любил ее и уважал. Она родила ему двух сыновей и столько же дочерей. Это отнюдь не мешало ему, как и любому другому плантатору, давать волю своим страстям и время от времени удостаивать своим вниманием ту или иную красивую невольницу, работавшую в Спринг-Медоу - так называлась его плантация. Несчастные женщины даже испытывали своеобразную гордость, когда им удавалось на длительный срок удержать внимание своего господина. Но, как правило, у него не бывало более одной или двух фавориток одновременно.
      Мою мать полковник Мур удостаивал особым вниманием в течение нескольких лет. Она подарила ему шесть человек детей, но все, кроме меня, самого старшего, имели счастье умереть в младенчестве.
      От матери я унаследовал ту еле заметную примесь африканской крови, которой было достаточно для того, чтобы обречь меня на бесправие и рабство. Но хоть и рожденный рабом, я унаследовал от отца дух гордости, пылкое воображение и энергию.
      Что касается внешних данных, а также и умственных способностей, то я смею утверждать, что ни одни из законных и признанных детей полковника не мог в этом отношении дать ему такого права гордиться своим сыном, как пишущий эти строки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

      Лучшее воспитание - это то, которое начинается возможно раньше. Это правило было твердо усвоено и неукоснительно применялось на той точке земного шара, где роковая звезда заставила меня родиться.
      Так как в этой стране нередки случаи, когда часть детей одного и того же отца родится господами, а другая - рабами, создается необходимость как можно раньше подчинить детей дисциплине, способной подготовить их к столь различному положению. Согласно обычаю, к каждому юному хозяину с минуты его рождения прикрепляется юный раб приблизительно одного с ним возраста. С той минуты, как юный господин становится способен проявлять волю, он начинает сознавать свои права неограниченного деспота.
      Менее года прошло после моего рождения, когда супруга полковника Мура подарила ему второго сына. Оба мы, не ведая ничего, еще мирно спали в наших колыбельках, когда мне уже было предназначено стать слугой моего младшего брата.
      Именно таким рабом мастера Джемса я помню себя с самого раннего детства.
      Нетрудно вообразить себе, какие последствия должна иметь неограниченная власть, данная ребенку над другим таким же ребенком. Жажда власти, вероятно, одна из наиболее сильных страстей, затаенных в человеческой душе, и просто поразительно, с какой быстротой и до какой изощренности может дойти ребенок в проявлениях деспотизма и тирании.
      Старший сын полковника Мура, Вильям - или мастер Вильям, как полагалось величать его в Спринг-Медоу, - мог служить ярким образцом такого юного деспота. Он наводил ужас не только на своего собственного юного камердинера Джо, но и на всех детей плантации. Инстинктивное и ничем не оправданное стремление причинять страдания, которое часто проявляют дурно воспитанные дети, у Вильяма носило характер настоящей страсти. И эта страсть, которой дана была возможность безудержно проявляться, очень быстро превратилась в привычку.
      Как только распространялся слух, что предполагается подвергнуть наказанию провинившегося раба, Вильям всегда старался своевременно узнать об этом и ни за что на свете не отказался бы от возможности присутствовать при наказании. Вскоре он усвоил все отвратительные повадки и гнусные выражения надсмотрщиков. Он никогда не расставался с длинным бичом и при малейшем противоречии или попытке воспротивиться его воле пускал этот бич и ход, проявлял изощренное умение владеть им.
      Нужно признаться, что Вильям все же старался хоть в некоторой мере скрывать свои подвиги от отца. Полковник Мур, со своей стороны, предпочитал закрывать глаза на то, чего он не мог одобрить, но что ему, как нежно любящему отцу, трудно было предотвратить.
      Мастер Джемс, слугой которого я состоял, был совсем иным, чем его брат. Джемс был слабый и болезненный ребенок, мягкий и добрый. Он искренне привязался ко мне, и я платил ему горячей дружбой и преданностью. Джемс всегда, когда только представлялась возможность, старался защитить меня от тирании Вильяма. Нередко ему приходилось для этого пускать в ход слезы и просьбы. Но и они не всегда могли смягчить юного деспота, и тогда Джемс прибегал к более действенным мерам: грозил пожаловаться отцу и рассказать ему о грубых и жестоких проделках Вильяма по отношению ко мне. Эта угроза одна только была способна произвести впечатление на "милого" юношу.
      Случалось, что юный мастер Джемс начинал капризничать и упрямиться. Но я очень быстро перестал обижаться на него за эти проявления дурного настроения: они объяснялись его плохим здоровьем. Прошло немного времени, и я научился прибегать к лести и проявлять внешнюю покорность - искусство, которому дети в таком положении, как я, научаются, к сожалению, почти так же быстро, как и взрослые. Таким, путем я оказывал на него большое влияние. Он был господин, а я - раб. Но пока мы оставались детьми, это различие стиралось, и мне нетрудно было проявлять свое превосходство. Ведь я и телом и духом был сильнее его.
      Мастеру Джемсу минуло пять лет, и полковник Мур счел необходимым приступить к обучению его грамоте. Моему маленькому хозяину с большим трудом удалось заучить буквы. Но составлять из них слова было ему уже совершенно не под силу. Между тем он не был лишен самолюбия и горячо желал приобрести знания; к сожалению, у него нехватало способностей.
      Пытаясь преодолеть эти трудности, он, как и всегда, прибег к моей помощи: ведь я был для него главной опорой и советчиком. Мы долго думали и, наконец, изобрели следующий план: я обладал отличной памятью, тогда как мой молодой хозяин запоминал все очень медленно. Поэтому было решено, что приставленный к Джемсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня; я все хорошенько запомню, а затем, во время наших игр, пользуясь удобным случаем, буду постепенно передавать эти знания моему юному господину. План показался нам великолепным. Ни учитель, ни полковник Мур по возражали: полковник ведь желал только, чтобы сын его научился читать, а учитель был в восторге от того, что таким путем мог свалить на мои плечи самую сложную часть своей задачи.
      Трудно представить себе закон более варварский и гнусный, чем существующий в Америке закон, запрещающий под страхом денежного штрафа и тюремного заключения обучать раба грамоте. Подобного закона не существует ни в одной стране, и он налагает на Соединенные Штаты Америки несмываемое позорное пятно.