Симфония веков (№4) - Реквием по солнцу

— Шлюха! — заорал он хриплым от интонаций демона голосом. — Жалкая, похотливая шлюха! Не сомневаюсь, что ты терпела все ласки своего мужа, а я, значит, вызываю у тебя отвращение?

Он наклонился, чтобы поднять ее на ноги, но его вновь позвал Фергус:

— Милорд! Нас могут заметить! Я очень прошу вас вернуться на берег и сесть на корабль. Там, в каюте, у вас будет возможность делать с ней все, что угодно, и она никуда не сможет сбежать. Кроме того, нас ждет Фарон.

Сенешаль посмотрел на лежащую на земле Рапсодию — из носа у нее шла кровь. Он схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги.

— Приведи мою лошадь, — приказал он одному из оставшихся в живых солдат, безуспешно пытавшемуся перевязать раны своего товарища с рассеченными ногами. Солдат встал, беспомощно посмотрел на несчастного, корчившегося от боли, и побежал к дереву, возле которого были привязаны лошади.

Из-за спины сенешаля послышался слабый голос Кайюса:

— Милорд, мы должны вернуться к месту первой схватки и забрать Кломина. Он серьезно ранен, ему очень плохо, я это чувствую.

Он провел рукой по своему посеревшему лицу. Сенешаль повернулся и бросил на него сердитый взгляд.

— Ты ослеп? — прорычал он, показывая на стремительно распространяющийся лесной пожар. — Он уже давно обратился в пепел.

Кайюс посмотрел на ослепительную стену ревущего огня.

— Нет, ваша честь, он жив, хотя сил у него почти не осталось. Он мой близнец, господин, я чувствую то, что ощущает он. Пожалуйста, я знаю, что он жив. Мы должны за ним вернуться.

Майкл, устами которого сейчас говорил демон, посмотрел на арбалетчика.

— Очень хорошо, Кайюс, — ядовито промолвил он. — Я не возражаю, отправляйся за ним.

Он поудобнее перехватил волосы Рапсодии и потащил ее к лошади, которую привел солдат. Схватив ее за воротник рубашки и пояс, он поднял женщину и перекинул через седло.

— Но, милорд, вы ведь откроете мне проход в огне, как делали раньше? — запинаясь, спросил Кайюс.

Майкл обернулся и пристально посмотрел на трясущегося от волнения арбалетчика.

— Конечно, Кайюс, — благосклонно ответил он. — Вот, прошу.

Он небрежно махнул рукой в сторону стены огня. В пламени открылся узкий проход. Лицо Кайюса порозовело, он облегченно вздохнул.

— Благодарю вас, милорд, — пробормотал он и побежал к проходу.

Как только арбалетчик вошел в огонь, сенешаль вновь небрежно взмахнул рукой, и проход исчез.

Охваченный пламенем Кайюс закричал, но его крик растворился в реве огня и треске горящих деревьев.

Он повернулся и побежал обратно, к своим товарищам, которые помогли ему сбить пламя.

— В следующий раз, когда ты усомнишься в необходимости выполнять мои приказы, Кайюс, я подожду, пока ты отойдешь подальше, — самодовольно заявил сенешаль. — И тогда твой пепел будет летать над землей, как сейчас уже происходит с пеплом твоего брата.

Он вскочил на лошадь позади неподвижного тела Рапсодии и перевернул ее на спину. Глаза Рапсодии бессмысленно смотрели вверх, дышала она часто и неглубоко, однако, как отметил Майкл, ее сердце продолжало уверенно биться. Он задрал ее рубашку и сначала коснулся нежной кожи ее груди, о которой мечтал столько столетий, а затем начал шарить голодными руками по всему ее телу.

Голова Рапсодии бессильно опустилась.

«Я должна защищать живот, тянуть время и ждать подходящего момента».

Она отчаянно старалась не потерять сознание, пока маленький отряд скакал на запад, к морю.

И проиграла эту битву.

29

АНБОРН медленно приходил в себя. Он лежал на лесной поляне, вокруг тихо потрескивали обгоревшие стволы деревьев, кустарник и вовсе превратился в пепел — пожар продолжал бушевать.

Все вокруг было охвачено пламенем.

Генерал застонал и поднял голову, чтобы осмотреться, но тут же уронил ее — даже на это у него не было сил. Земля под ним раскалилась, и он едва терпел ее жар.

Несколько мгновений Анборн раздумывал, не закрыть ли ему глаза, чтобы позволить огню сделать свое дело. Он превратится в пепел, раздуваемый ветром, и тогда его унесет к морю, развеет по всему огромному миру, и он растворится в бесконечных потоках воздуха вместе с другими Кузенами.

Однако эта мысль заставила генерала вспомнить последние слова Рапсодии:

«Живи, живи ради меня, Анборн. Расскажи Эши о том, что здесь произошло. Передай детям и моим друзьям болгам, что я их люблю. И помни, я люблю тебя».

Были ли эти слова могучей магией Дающей Имя, или приказом суверена, которому он присягнул на верность, или зовом Кузена, или последней просьбой женщины, чью любовь и дружбу он так ценил, но в них содержалась сила, передавшаяся Анборну, и он смог вновь поднять голову и стряхнуть чары столь желанного и манящего бесконечного сна.

Когда перед глазами у него прояснилось, Анборн обнаружил, что пожар успел сильно распространиться. Все деревья вокруг горели, и огонь набирал силу, двигаясь в сторону реки Тарафель.

Он должен выбраться из леса и найти помощь.

Генерал оперся на руки и приподнялся.

И увидел лежавший под ним меч. Его клинок втягивал жар в себя, и только благодаря этому Анборн был еще жив.

Звездный Горн.

Генерал долго смотрел на легендарный меч. Исчезли бесконечные волны пламени, омывавшие клинок, когда рукоять сжимала Рапсодия, — знак связи между стихией огня и илиаченва'ар. Меч продолжал испускать звездный свет, но теперь огонь едва тлел — его похитил владелец меча воздуха. И хотя Анборн никогда не видел этот клинок, он не раз слышал рассказы об оружии, участвовавшем в Сереннской войне, за которой последовало бегство намерьенов с Серендаира.

Тайстериск.

Его ни с чем не спутаешь. Анборн ощущал его, когда человек в плаще, стоявший на дороге, повелевал стихией.

Кузены — братья ветра, а этот человек сам повелевает ветрами.

Анборн продолжал размышлять, пойманный в клетку своего израненного, искалеченного тела. Он думал о Рапсодии, о том, как ей должно быть сейчас страшно, хотя она старалась не терять мужества. Представив, что сейчас с ней может происходить, с трудом подавив мысль о ее возможной смерти, Анборн едва не взвыл от ярости, проклиная свое бесполезное тело.

Он с трудом перекатился на бок и взял в дрожащие от напряжения руки Звездный Горн. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы убрать меч в висящие на спине ножны, после чего он потянулся вперед в поисках точки опоры — корня или не сгоревшего куста.

Чуть-чуть не дотянувшись до обугленных останков куста куманики, Анборн оперся руками о горячую землю, напряг мышцы верхней части тела и слегка продвинулся вперед. Теперь он смог ухватиться за обгоревший куст и преодолеть еще некоторое расстояние, понимая, что пламя все равно движется быстрее.

Все посторонние мысли исчезли. Перед ним стояла одна задача — отползти как можно дальше от стены пламени, постараться приблизиться к Кругу филидов и Великому Белому Дереву, где они побывали несколько дней назад. Оттуда он сможет послать Рапсодии помощь.

Медленно, мучительно медленно генерал подтягивался вперед на руках, цепляясь за обгоревшие кусты и корни или полагаясь на силу пальцев и локтей, когда точку опоры найти не удавалось. И все же он продолжал передвигаться по раскаленной земле.

Казалось, время остановилось. Жар вокруг усиливался, пожар полыхал все ярче, но Анборн не обращал на него внимания, сосредоточившись на нескольких ярдах земли впереди.

Он полз уже целую вечность, когда наткнулся на тело лучника, который подстрелил Шрайка, а теперь лежал рядом со своим арбалетом. Анборн остановился, чтобы передохнуть и перевести дыхание. Он перекатился на бок, поморщившись от острой боли в ребрах, оторвал лоскут от рубашки, чтобы перевязать кровоточащие ладони, и вновь огляделся.

На расстоянии вытянутой руки тлел скелет лошади, жар расплавил даже седло с высокой спинкой. Рядом валялась старая сабля. Анборн, забыв о боли в спине, протянул к ней дрожащую руку.

Вероятно, тела остальных врагов полностью поглотил огонь, сквозь который он полз. Анборн дышал их пеплом, вдыхал души.

Даже душу Шрайка.

В первый раз после начала сражения он вспомнил о своем друге и наставнике, скромном матросе с «Серелинды» — последнего корабля, покинувшего Серендаир как раз перед тем, как родину намерьенов поглотили морские волны. Началось долгое путешествие, во время которого они пересекли Нулевой меридиан и Шрайк, как и все его спасшиеся соотечественники, получил в награду бессмертие. Суровый солдат, он верно служил Гвиллиаму, хотя и не всегда охотно следовал за ним. Гвиллиам был отцом Анборна, и Шрайк остался рядом с сыном после смерти своего сюзерена. Они провели вместе пятнадцать столетий.

Анборна охватила скорбь, какой он не испытывал уже много столетий. Однако генерал заставил себя не думать о самом верном друге — он не мог отвлекаться от своей главной цели.

Отдохнув, он подполз к телу лучника и плюнул ему в лицо, после чего схватил за челюсть и потащил за собой.

Раздался громкий треск, и на землю рухнула здоровенная ветка, во все стороны полетели искры и пепел. Анборну пришлось прикрыть лицо.

Воздух стал таким горячим, что ему показалось, будто его легкие наполнились огнем.

Он уже начал задыхаться, а из горла пошла черная кровь. Старый воин с горечью был вынужден признать, что один он не справится.

Тогда он решил воспользоваться последним шансом.

Некоторое время вокруг был слышен только рев пожара, не дававший ему сосредоточиться, мешавший уловить хоть что-нибудь в этом хаосе. Он нетерпеливо потер уши, проклиная свою бесполезность, и попытался отсечь все посторонние звуки, чтобы уловить нежную песнь ветра.

И вот наконец он ее услышал. Легкий ветерок, возможно, был рожден самим пожаром.

Анборн прислушивался к его малейшим изменениям, оценивал его силу.

Потом он собрал все оставшиеся силы, поднял голову, повернулся на запад и произнес слова Призыва, на который ему приходилось отвечать, но который сам он никогда прежде не отправлял на крыльях ветра.

— Льюк, западный ветер, ветер справедливости, услышь меня, — хрипло заговорил Анборн на древнелиринском языке — то были единственные лиринские слова, которые знал генерал. — Клянусь Звездой, я буду ждать и наблюдать, я позову, и меня услышат.

Когда Анборн посреди горящего леса произносил древний Призыв солдатского братства, он вспомнил, как однажды ветер принес ему чистый, тихий Призыв и, бросившись на выручку, он оказался в заснеженном лесу в самый разгар бури. Он откликнулся на него и нашел замерзающую женщину, которая вела в поводу едва живую лошадь с потерявшим сознание гладиатором.

Женщина стала королевой лиринов, а потом и намерьенов.

Гладиатор, которого она увезла с собой в царство за гранью жизни и смерти, остался там. Потом он вернулся, и весы избрали его Патриархом.

Генерал поморщился: какая ирония судьбы!

Тогда он спас их обоих, хотя временами ему хотелось прикончить скотину гладиатора. В тот раз Анборн, почувствовав скрытую от посторонних магию ветра, отдал себя во власть стихии и оказался там, где в нем нуждались. Правда, он считал, что идет на помощь Кузену. Анборн не знал, что, поступив так, он заслужил прощение за преступления, совершенные во время Намерьенской войны и преследовавшие его во сне и наяву.

После этого он вновь научился спать.

А теперь Рапсодии нет. Он не смог защитить ее, нарушил клятву, данную племяннику, потерял и ее, и их с Эши нерожденное дитя. Боль была сокрушительной.

И тогда он обратился к другому ветру, северному, самому сильному из всех четырех, в надежде, что он сможет донести его зов до кого-нибудь из Кузенов, которых, как совсем недавно Анборн объяснил Гвидиону Наварнскому, практически не осталось в этом мире.

— Клянусь Звездой! — вскричал он, вдыхая в легкие едкий дым. — Я буду ждать и наблюдать, я позову, и меня услышат!

Он надолго закашлялся.

Лишь рев обезумевшего пламени был ему ответом.

Он постарался справиться с отчаянием, грозившим затопить его душу и продолжавшим нашептывать слова сомнения. Генерал знал, что не на всякий зов Кузена приходит ответ. Он и сам слышал такой зов дважды всего несколько недель назад и был готов откликнуться на него, но двери ветра так и не распахнулись перед ним. Он не сумел найти человека, который звал на помощь.

Быть может, и сейчас к нему никто не придет.

— Джэн, южный ветер, самый стойкий, — прохрипел Анборн, чувствуя, как теряет голос. — Клянусь Звездой, я буду ждать и наблюдать, я позову, и меня услышат. — Он сглотнул, стараясь заставить свое горло произносить слова. — Я позову, и меня услышат.

Казалось, Время замедлило свой бег, оно начало плавиться и изгибаться в этой невыносимой жаре, точно стекло в руках стеклодува.

Теперь дым стлался по земле. Генерал закрыл лицо руками, мучительно пытаясь сделать вдох, но задача показалась ему слишком трудной.

Никто не придет.

Анборн перекатился на спину и посмотрел в пылающее оранжевое небо с серыми и черными полосами обгоревших ветвей, на фоне которых вспыхивали искры.

«Никого не осталось, чтобы ответить на мой зов», подумал он, равнодушно наблюдая, как трещат и падают под напором огня огромные деревья Гвинвуда. Великолепный лес, владения его бабушки, драконихи Элинсиноc, у него на глазах превращался в пепел.

Анборн почувствовал, как кожа у него на лице, исцеленная волшебным даром Рапсодии, вновь покрывается ожогами. Он сделал вдох, повернулся к востоку и произнес имя последнего ветра.

— Зэс, — прошептал он. Ветер утра. Он сглотнул, вспомнив другое его имя: ветер смерти. — Выслушай меня.

Горло Анборна наполнилось дымом, он мог только хрипеть, зубы стучали, высохший язык едва шевелился.

— Клянусь Звездой, я буду ждать, — пробормотал он. — Я буду… наблюдать. — Анборн сглотнул и попытался выдавить из себя еще несколько слов. — Я… позову…

Его губы застыли.

На берегу моря старик с кожей цвета плавника оторвал взгляд от песка, на котором чертил какие-то символы, словно бы услышал далекий голос ветра. Он посмотрел в серо-голубую даль вечно меняющегося горизонта, прислушался еще раз, но до него донеслись лишь крики чаек.

Он покачал головой и вновь принялся рисовать картинки на песке.

30

КУЗЕН, услышавший Призыв, скакал на лошади по зеленым полям, направляясь домой.

Он остановил своего скакуна и прислушался к ветру, стараясь вновь уловить звуки, печальные слова, которые он слышал однажды много лет назад, произнесенные на языке, давно ставшем мертвым:

«Клянусь Звездой, я буду ждать и наблюдать, я позову, и меня услышат».

Он не узнал голос, хриплый шепот человека, близкого к смерти, но Кузен на это и не рассчитывал.

У него перед глазами расстилались бескрайние волнующиеся поля, теплый ласковый ветерок овевал лицо, клонившееся к закату солнце висело над горизонтом, и на землю уже легли длинные тени, указывая на восток, куда он и направлялся.

Кузен вновь услышал голос, теперь он прозвучал еще слабее:

«Клянусь Звездой, я буду ждать и наблюдать, я… позову… »

Потом наступило молчание.

Кузен принялся искать потоки ветра, пытался уловить его порывы, клонившие к земле высокие травы, чтобы найти тропу, которая привела бы его к тому, кто попал в беду, — так случилось в тот единственный раз, когда он услышал Призыв. Но воздух оставался спокоен, не было ни вихря, ни туманного туннеля, по которому он мог бы устремиться на помощь, как в прошлый раз. Он спешился и с тревогой оглядел расстилавшийся до самого горизонта океан травы, но ничего не увидел.

Тогда он повернулся на запад, откуда, как ему казалось, пришел Призыв.

И заморгал.

Земля перед ним начала перемещаться, высокая трава раздвинулась, образовалась трещина, а темнота в ней наполнилась ослепительным светом. Прямо у него на глазах расселина становилась все глубже и шире, поднялся ветер, потянул его за одежду, призывая идти за собой.

Кузен покачал головой, не веря своим глазам: неужели ветер предлагает ему следовать в глубины земли? Взяв поводья своего скакуна, он шагнул в туннель, на помощь Кузену.

Как только он оказался под землей, отверстие моментально закрылось, и на его месте осталось лишь волнующееся море травы, темнеющее в лучах заходящего солнца.

Анборн все еще лежал на спине и смотрел, как горит листва над головой, а ветер уносит черные листья в невидимое небо. Неожиданно он почувствовал, что земля задрожала.

Он заморгал, увидев, что окружавшая его стена черного, едкого дыма начала вдруг сжиматься. По выжженной траве заметались яркие сполохи света, рассеивая мрак, окутавший Анборна. Земля продолжала дрожать, будто при землетрясении.

Медленно, напрягая последние силы, он перекатился на бок и протер усыпанные пеплом глаза.

Несмотря на близость смерти, Анборн ощущал присутствие могучего волшебства, в движение пришли силы стихий, что неизменно вызывало у него благоговение и страх. В годы войн он не раз видел действие древней магии, его родители пытались обратить могущество стихий ради достижения победы. Тогда погибли тысячи людей. Но даже в тех случаях, когда магию стихий использовали в благородных целях, как это делали Рапсодия или его племянник, он всякий раз ощущал тревогу и даже страх.

Генерал был слишком слаб, чтобы приподняться повыше. Между тем из земли вырвался столб черного дыма, изнутри освещенный ярким светом. Анборн понял: это Кузен откликнулся на его зов.

В дымном мареве прямо из земли появилась фигура, ведущая за собой лошадь, но их очертания были слишком туманными. Ослепительный свет, вырывавшийся из-под земли, изчез, и теперь фигуры озаряло лишь ревущее пламя.

Наконец Кузен и его лошадь вынырнули из дыма, и Анборн прищурился, пытаясь сквозь пепел, запорошивший глаза, разглядеть своего спасителя. Генерал узнал его, только когда тот подошел уже вплотную.

Анборн удивленно воззрился на него, потом опустился на спину, вздохнул и хрипло расхохотался.

— Клянусь богами! — прошептал он. — Ты?

Его спаситель наморщил лоб, успокаивающе погладил по шее свою огромную лошадь и опустился на корточки рядом с древним намерьенским воином.

— Ой бы сказал, что сейчас не самый подходящий момент для веселья, — сухо заметил Грунтор, придерживая поводья Лавины. — Но всему свое время. Ой не навредит тебе, если положит на седло?

Анборн с трудом кивнул и сжал в руке старую саблю.

— Должен… передать… в Хагфорт, — прошептал он с трудом. — Они… схватили… Рапсодию.

Янтарные глаза фирболга потемнели от тревоги. — Где? Кто?

Генерал покачал головой, изо всех сил стараясь не потерять сознание:

— Я не знаю… У него… Тайстериск. Он слабо махнул рукой.

— Куда они направились? — резко спросил сержант, взяв на руки Анборна.

— На запад, — прошептал генерал. — В… огонь.

Анборн был уже не в силах говорить, последним движением он вцепился в тело лежащего на земле лучника и тут же потерял сознание.

Грунтор увидел, что лицо Анборна начинает сереть. Он разжал его пальцы, выпрямился и понес генерала к лошади.

Фирболг положил тело великого намерьенского воина на спину Лавины. Быстро сорвав с себя плащ, он бросил его на землю, ногой швырнул на нее труп врага и веревкой привязал его к седлу. Несколько мгновений он смотрел на стену огня, затем вскочил на лошадь и, придерживая умирающего Кузена перед собой, стремительно помчался вперед, к Кругу филидов и Дереву.

Анборн пришел в себя в серые утренние часы следующего дня и обнаружил перед собой два самых неприятных лица, которые только мог себе представить, к тому же лишь немногим менее угрюмые, чем его собственное.

Первое принадлежало его спасителю, фирболгу с серо-зеленой кожей и янтарными глазами (Анборн сразу понял, что один из его родителей явно принадлежал к какой-то иной расе — наверное, бенгардов, подумал он, вспомнив рассказ Рапсодии). Вместе с ним Анборн стоял в почетном карауле во время ее коронации в Тириане. Сейчас сержант молча смотрел на генерала, грубые черты его лица были искажены невыносимой тревогой.

Рядом с ним стоял Гэвин, Главный Жрец филидов, тихий неразговорчивый лесник, унаследовавший свой титул от Ллаурона, который пожелал приобщиться к одной из стихий, отказавшись от человеческого тела ради драконьего. В глазах Главного Жреца застыла печаль. Анборн понимал его боль: душа лесника страдала вместе с лесом, до этого пожара на всем континенте не было леса красивее, чем Гвинвуд.

А сейчас Гвинвуд горел.

У Анборна ужасно болела голова. Хотя Звездный Горн защитил его от обжигающего пламени, кожа и глаза покраснели и мучительно горели. Он попытался сесть, но Гэвин быстро положил руку ему на плечо и заставил опуститься на подушку.

— Лежите. Целители с вами поработали, но вы еще очень слабы. Как вы себя чувствуете?

— Плевать на то, как я себя чувствую. Вы ее нашли? Вам удалось хоть что-нибудь узнать?

— Нет, — негромко ответил Гэвин. — Огонь мы остановили, но следов Рапсодии нигде нет.

— Ой собирается послать птиц в Хагфорт и Илорк, — бесцеремонно вмешался Грунтор. — Зачем тебе нужно тело, которое Ой притащил вместе с тобой?

— Он свидетель, — хрипло проговорил Анборн, к которому начал возвращаться голос. — Ублюдок прикончил Шрайка, уже за одно это я бы оставил его сгореть живьем. Но я слышал, что Патриарх умеет говорить с душами умерших, а он единственная улика, не обратившаяся в пепел. Возможно, его труп поможет нам что-нибудь узнать о похитителе Рапсодии. Я отвезу этот кусок дерьма в Сепульварту и попрошу Патриарха извлечь из него информацию.

Грунтор кивнул:

— Хорошая мысль. Когда вы с ним покончите, им займется Ой. Ой будет так жестоко его пытать, что он сам попросится в Загробный мир.

Грунтор повернулся и направился к двери.

— Сержант, — скрипучим голосом позвал его Анборн. Грунтор остановился.

— Попроси, чтобы из Хагфорта отправили сокола, обычный гонец не найдет Гвидиона, если он в пути.

Великан кивнул и вновь шагнул к двери.

— Сержант, — снова позвал его Анборн. И Грунтор опять застыл на месте.

— Моя жизнь принадлежит тебе, — торжественно сказал Анборн в полном соответствии с кодексом Кузенов. — Благодарю тебя.

Сержант кивнул, и тень улыбки промелькнула на его толстых губах.

— Хорошо. Ой найдет, как ее использовать. Всегда хотел иметь древнего намерьена в качестве посыльного в нашей армии.

Он потянул за веревку, служившую в доме филидов ручкой, и вышел на улицу.

Гэвин мягко сжал плечо генерала.

— После того как огонь удалось остановить, я через Великое Белое Дерево обратился к духу леса, — слегка запинаясь, произнес он. Главный Жрец редко говорил, и слова давались ему с трудом. — Если Рапсодия жива, то ее нет ни в Гвинвуде, ни в большом западном лесу, который простирается от Хинтерволда до Неприсоединившихся государств. Либо ее увезли морем, либо…

— Не смей произносить это слово, — ледяным голосом перебил его Анборн. — Ее захватили живой. Если бы у них было желание прикончить Рапсодию, они бы могли поразить ее из арбалетов. Даже в мыслях не держи ничего подобного.

Главный Жрец посмотрел на него сверху вниз.

— Я предоставлю произносить это слово другим. Не хочу быть тем, кто превратит его в реальность. Но вы должны принять то, что могло произойти.

Грунтор шагал к Великому Белому Дереву, а жрецы-филиды и лесники старались поспешно убраться с пути великана фирболга — он, конечно, был гостем Главного Жреца, но тем не менее выглядел так, словно мог шутя откусить голову всякому, кто встанет у него на дороге. Люди прекрасно понимали, что с такими челюстями и клыками он сумеет это сделать с первого раза.

Грунтор двинулся прямиком в лес мимо ухоженных садов, где благоухали прекрасные цветы и откуда доносились ароматы лекарственных трав, направляясь к широкому круглому лугу, где стояло Великое Белое Дерево, древнее чудо, которое было старше любого из живущих в этих краях существ.

Сержант увидел Дерево еще до того, как вышел на прогалину. Огромные, цвета слоновой кости ветви походили на гигантские пальцы, указывающие в темнеющее небо. Прошло довольно много времени с последней их встречи. Грунтор даже замедлил шаг, восхищаясь сияющей на солнце белой корой и огромным могучим стволом — в основании Дерево было никак не меньше пятидесяти футов в обхвате, а первая большая ветка появлялась на высоте ста футов от земли, за ней следовали другие ветви, образующие плотный полог, накрывающий соседние деревья.

На расстоянии в сотню ярдов от величественного ствола — это пространство занимали мощные корни, пронизывающие землю, — располагалось кольцо деревьев всех видов, известных жрецам-филидам, которые ухаживали за священным местом. Говорят, что поляна, где росло Дерево, стала последним из пяти мест рождения Времени. Здесь появилась стихия Земли. Грунтор, связанный с Землей нерасторжимыми узами, всегда ощущал прилив сил, когда оказывался неподалеку от Дерева.

Он остановился, чтобы пополнить запас внутренних сил, — не стоило и сомневаться, что предстоящие недели и битвы окажутся крайне тяжелыми.

Потом Грунтор зашел в птичник — центральную башню, построенную на том месте, где когда-то стоял необычный дом Ллаурона.

Здесь его встретил стоящий на страже лесник, и они слегка поклонились друг другу.

— Возьми двух самых быстрых птиц и отправь одну в Хагфорт, а другую в Илорк, — приказал Грунтор.

Страж отдал негромкие указания женщине, ухаживавшей за птицами. Та искоса взглянула на болга и стала торопливо взбираться по лестнице. Вскоре она вернулась с двумя голубями, белым и серым, и произнесла несколько фраз на незнакомом Грунтору языке, одновременно что-то протягивая стражу.

— Незнакомец их напугает, господин, — нервно предупредил страж. — Если вы положите свои сообщения сюда, мы отошлем их куда следует.

Он протянул Грунтору два маленьких бронзовых футляра, которые привязывали к лапкам птиц.

Бросив взгляд в сторону поднимающихся в небо столбов дыма к востоку от Круга, сержант взял футляры и быстро засунул в них свои послания, предварительно дописав несколько строк Акмеду.

Грунтор вдруг вспомнил, как Рапсодия учила его читать и писать во время их бесконечного путешествия в глубинах Земли, вдоль Корня, и сердце у него сжалось от невыразимой боли.

Оставалось надеяться, что она не забыла уроков фехтования, которые он давал ей взамен.

Он посмотрел вслед женщине: она вновь поднялась по лестнице и вскоре скрылась между ветвей деревьев, окружавших башню. Потом вышла на балкон и отпустила птиц, которые сразу же полетели на восток, одновременно взмахивая крыльями. Вскоре им удалось поймать теплый поток восходящего воздуха, и дальше они понеслись прямо к солнцу.

Грунтор закрыл глаза и попросил голубей поторопиться.

Хагфорт, Наварн, стрельбище лучников

В ПОЛДЕНЬ мастер прекратил стрельбы.

Гвидион Наварнский грустно вздохнул. В последней серии из двадцати выстрелов он только три раза попал в центр мишени из соломы. Может быть, это даже к лучшему, что стрельбы заканчиваются: с каждой серией он стрелял все хуже и хуже.

Он снял тетиву и принялся собирать стрелы в колчан. Тут он увидел Джеральда Оуэна, торопливой походкой шагавшего через широкую поляну. Выражение лица гофмейстера заставило Гвидиона бросить лук и колчан и побежать ему навстречу.

— Что случилось? — спросил юноша у задыхающегося старика.

Оуэн остановился и, наклонившись, оперся руками о колени.

— Птица… принесла… послание для… короля намерьенов, — с трудом переводя дух, проговорил он. — Рапсодия попала в плен или убита.

Юноша, которому вскоре предстояло стать герцогом, услышав слова Оуэна, внезапно почувствовал, как загудела кожа, а тело сковал холод. Однако разум отказывался осознать страшную новость. Слишком часто в жизни его настигали такие сообщения: гибель матери от рук разбойников, смерть отца в сражении. А теперь приемная бабушка, Рапсодия.

— Нет, — сказал он, бессмысленно глядя на гофмейстера. — Нет.

Джеральд Оуэн положил руку на его худое плечо.

— Пойдем со мной, Гвидион. — Его голос звучал твердо, но в нем слышалась искренняя забота. — Я призвал сокольничего. Нельзя терять времени, птица не может лететь ночью. Сокол должен преодолеть не менее пятидесяти лиг до наступления темноты, иначе он вернется, не доставив сообщения.

Гвидион Наварнский молча кивнул и последовал за Джеральдом Оуэном. Солнце стояло в зените, и они почти не отбрасывали тени.

31

На побережье

СЕНЕШАЛЬ резко остановил лошадь, и это позволило Рапсодии вынырнуть из казавшегося бесконечным кошмара.

Мужчина, которого она знала под именем Майкл, теперь, полностью впитав в себя демоническую сущность, превратился в живой труп, лишь отдаленно напоминающий человека. По дороге к морю он постоянно поносил ее грязными словами, выделяя каждую фразу порывом ветра или огненным вихрем, сжигавшим все у них на пути. Всякий раз после огненной вспышки Рапсодия ощущала запах горящей плоти — главную отличительную черту возбужденного ф'дора.

Она лишь с огромным трудом сдерживала постоянную тошноту, ужас грозил лишить ее разума. Жар дыхания демона на ее шее в сочетании со скелетообразными руками, залезающими под одежду и ласкающими ее тело, вызывал у нее такое омерзение, что Рапсодия начала мечтать о смерти.

Все основы ее веры в добро были осквернены, и ее переполняло отчаяние. Любые воспоминания об Эши заставляли ее душу кровоточить: она прекрасно понимала, какие муки он испытывает, ежеминутно, ежесекундно переживая за ее судьбу. А мысли о ребенке и вовсе повергали ее в ужас. Она молилась только о том, чтобы Майкл не узнал о его существовании.

С каждым часом ее надежда на спасение становилась все эфемернее. Майкл ни на мгновение не оставлял ее одну, не спускал с нее глаз, постоянно убеждая в том, что так теперь будет всегда.

— Ты помнишь последние две недели на Серендаире, которые мы провели вместе? — спросил он, коснувшись губами ее шеи.

Рапсодия закрыла глаза, стараясь заблокировать воспоминания, но они вернулись: плен, унижения, почти полная потеря надежды, что она вновь станет свободным человеком.