Айдахо, ферма (№3) - Помнишь?..

– Так что, понимаешь, – продолжала Эдди, – таким образом я через тебя благодарю твою матушку. Прошу тебя, не отказывайся от моего подарка.

Сара кивнула, говорить ей было трудно, потому что в горле застрял комок.

– Спасибо, – прошептала она. Эдди улыбнулась.

– Вот и хорошо. А теперь одевайся и пойдем посмотреть на нее. У нас на ферме выращиваются лучшие в штате лошади, и Искорка не исключение.

– Искорка?

– Моя младшенькая так назвала ее, когда она родилась. Наоми очень любит давать имена всем нашим жеребятам. Ей показалось, цвет жеребенка похож на искорки в камине. Так она и осталась Искоркой.

– Искорка. Мне нравится.

Эдди открыла дверь, и Сара, накинув шаль, пошла за ней. Они подошли к кобыле, привязанной к повозке сзади. Подойдя к повозке, Сара увидела раздавшийся живот кобылы и подумала, что Эдди не преувеличивает, говоря, что они не успеют оглянуться, как Искорка принесет им жеребеночка.

– О миссис Райдер... – У нее перехватило дыхание. – Она такая красавица.

– Я всегда это знала. Она внучка кобылы, которую я купила у Уилла в восьмидесятом, когда только приехала в Хоумстед.

– Вы и в самом деле хотите...

– В самом деле. Теперь, давай-ка, заведем ее в конюшню и поставим в стойло.

Она отвязала веревку от повозки и повела лошадь к конюшне.

Сара пропустила ее вперед, просто для того, чтобы полюбоваться лошадью. Когда она была девочкой, у нее была своя кобылка Виктория, названная в честь королевы Англии – низкорослая, неказистая и старая, но Сара все равно любила ее. Летом она ездила на ней одна, забираясь в места, где так хорошо было сидеть и мечтать о странах, в которых ей хотелось побывать... Виктория умерла, когда Саре было семнадцать лет. С тех пор у нее не было своей лошади.

В конюшне пахло свежей соломой и кожей. Когда они вошли, новая рабочая лошадь Джереми заржала, свесив черную голову через жерди стойла. Кобыла ответила на приветствие.

Эдди выбрала одно из незанятых стойл и завела туда кобылу.

– Она в любой момент может ожеребиться, но, по-моему, это будет не раньше, чем через неделю или две.. Джереми знает, что делать, когда это случится. Как-то весной он помогал нам на ферме, у него хороший нюх на все, что касается лошадей.

– Джереми работал у вас?

– Да.

Эдди сняла уздечку, потом почесала кобылу за ухом. Искорка вскинула и опустила голову.

– Какой он был мальчиком? – спросила Сара. Этот вопрос никогда не выходил у нее из головы.

Эдди улыбнулась.

– Страшный озорник. Только и делал, что шалил. Почти как твой брат, в общем-то, только попадался чаще, чем Том.

Роуз Рэфферти и дедушка сказали ей почти то же самое, когда она стала их расспрашивать. Тем не менее, она не теряла надежды, что кто-нибудь подскажет ей что-то такое, что поможет ей приблизиться к мужу.

У Эдди пропала улыбка.

– Мне кажется, Джереми был очень одинок. Они с Уорреном были, как вода и масло. Их невозможно было перемешать. Никогда. А Тед... Видишь ли, Тед Уэсли был очень скрытный человек. Он приходил в церковь, играл на скрипке на общинных танцах, но никогда ни с кем много не разговаривал, никого, по крайней мере из тех, кого я знаю, не подпускал к себе близко. Думаю, он и детей своих держал на расстоянии.

– А Милли Паркерсон? – тихо спросила Сара. – Какая она была?

Эдди подумала и ответила не сразу.

– Милли была очень стеснительная, простенькая и очень маленькая. И, по-моему, такая же одинокая, как Джереми. – Она покачала головой и улыбнулась. – Они всегда казались такой странной парой – Джереми и Милли. Он такой взрывной, а она смирная, тише воды, ниже травы. Джереми уже тогда был видным парнем. Не думаю, чтобы другие ребята вообще замечали Милли.

Сара попробовала представить себе первую жену Джереми.

– Он ее очень любил, правда?

– Да, в этом я не сомневаюсь. – Эдди на прощанье похлопала кобылу и вышла из стойла. – Может быть, тебе попросить Джереми рассказать о ней?

– Я просила. Он не хочет говорить о ней. Эдди кивнула.

– Уилл такой же. Никак не заставишь его раскрыться. Не торопи Джереми. Наступит момент, и он расскажет.

Не торопи его. Казалось, все повторяют Саре эти слова. Но как трудно проявлять терпение, особенно когда она так сильно любит Джереми. Ей хотелось, чтобы они делили все – и радости, и печали.

Она посмотрела Эдди прямо в глаза.

– Я не страдаю от того, что он любил ее. Эдди еще раз доброжелательно улыбнулась.

– Ты мудрая женщина, Сара Уэсли. – Она направилась к дверям конюшни. – Пожалуй, мне пора возвращаться на ранчо.

Сара шла рядом с Эдди и думала: «Я не страдаю от того, что он любил Милли. Но только при условии, что он теперь любит меня.»

Джереми неторопливо шел по тротуару, притрагиваясь к полям шляпы в ответ на приветствия горожан и посматривая по сторонам, все ли в порядке в Хоумстеде. У него не было причин для волнений. Один день походил на другой, менялось только время года.

Он шел и наслаждался весенней погодой. Уже несколько дней держится хорошая погода. Небо такое яркое, что больно глазам смотреть на него, а воздух такой бодрящий, такой чистый. Скоро тоненькая корка грязи растечется в коричневое море. И тогда никто не будет радоваться весне, даже он.

Но за весной придут теплые летние денечки. Коричневая трава нальется сочной зеленью. Сквозь тучную черную почву пробьются всходы. Жеребята и телята засеменят за своими матерями.

Он вдруг подумал о Саре – вот она стоит в дворике перед конюшней и кормит кур, а солнце радостно играет бликами на ее светлых волосах. Он представил себе, как она развешивает белье после стирки, а на склонах холмов полно расцветающих цветов. Он вообразил, какой она будет с большим животом, где его ребенок, и почувствовал знакомое неистребимое желание скорее вернуться домой, обнять ее и целовать до тех пор, пока у нее не перехватит дыхание.

Громкий смех прервал его приятные мечтания. Он увидел идущих ему навстречу шестерых людей.

Все до одного были ему незнакомы, у них были длинные нечесанные волосы, лица заросли бородой, одежда давно не стиранная. Один из них, шлепнув другого по спине, грязно выругался, потом толкнул дверцу в салун, и вся компания ввалилась туда.

Джереми нахмурился. Компания ему не понравилась. Интересно, что они делают в Хоумстеде.

В этот момент его окликнул шериф Тернер, стоявший на ступеньках гостиницы Рэфферти. Джереми еще раз взглянул на салун, потом перешел улицу и подошел к Чэду.

– Лесорубы поднимаются в лагеря, – обратился к нему шериф, угадав, о чем думает Джереми. – Они приехали сегодня поездом из Бойсе. Скоро их будет целый поток. Присматривай за салуном. Обычно там начинаются все неприятности.

Джереми кивнул.

Чэд Тернер сдвинул со лба шляпу.

– В этом году будет ранняя весна. Еще немного, и ты сможешь засеять землю. Представляю, как тебе не терпится!

– Давно я не ходил за плугом и не пахал своей земли.

Чэд кивнул.

– Понимаю. Есть вещи, для которых рождается человек. Я сам всегда любил работать у горна. Не знаю, почему я дал Рэфферти и Мак-Лиоду уломать меня взяться за эту работу и стать шерифом. – Он сошел с веранды вниз. – Но уж коли я за это взялся, пойду загляну в салун. Пусть эти молодцы знают, что в Хоумстеде царит закон. Увидимся в воскресенье в церкви.

Джереми проследил глазами, как шериф вразвалку направился к салуну, и пошел к тюрьме. Пора возвращаться на ферму... и к Саре.

Из головы его испарились и возмутители спокойствия лесорубы, и его работа помощника шерифа. Стоило ему вспомнить Сарино имя, и он забывал обо всем другом на свете.

С каждым днем у него понемногу прибавлялась уверенность в будущем. Он начал представлять себе, как они вместе состарятся. Начал представлять себе, как рядом с ним в поле работает его сын.

Только бы продержаться до сбора урожая...

ГЛАВА XXXIII

Том смотрел, как доктор Варни снимает очки и трет глаза.

– Мистер Джонсон, думаю, у вас грипп. Рекомендую вам в настоящее время оставаться в постели.

Он снова нацепил очки.

Больной посмотрел на него лихорадочно блестевшими глазами.

– Но мы завтра утром уезжаем в лагеря.

– Вы поступите очень глупо, если отправитесь в такую поездку до того, как у вас спадет жар. Вам нужно полежать здесь по меньшей мере неделю.

Джонсон повернулся на бок и надрывно закашлял.

Доктор взял свой саквояжик и открыл его.

– Я пришлю рецепт на феназон и аммоний карбонат. Это поможет вам сбить температуру и облегчит дыхание. – Он кинул стетоскоп в саквояж. – Утром заеду посмотреть вас, мистер Джонсон.

– Я уже буду в дороге в лагерь лесорубов.

– Искренне сомневаюсь в этом, сэр, – сухо заметил доктор Варни, держа в руке саквояж, и повернулся к Тому.

Том шагнул к двери и, открыв ее, вышел из комнаты вслед за врачом. Проходя по коридору гостиницы, Том не спускал глаз с доктора Варни, заметив, как тот нахмурился и сжал губы. В конце концов он не выдержал и спросил:

– Это серьезно, доктор?

– Инфлюэнца может быть очень серьезной. Намного серьезнее, чем она кажется на первый взгляд.

– Но ведь вы же сказали, что это грипп.

Доктор Варни пожал плечами, и они стали спускаться вниз – доктор впереди, Том за ним. Когда они спустились вниз, Том опять зашел сбоку.

Доктор заметил вопрошающий взгляд Тома.

– Я читал статьи видного английского эпидемиолога доктора Чарльза Крейтона. Он не согласен с теорией инфекции применительно к инфлюэнце и стоит на точке зрения, согласно которой это есть следствие распространения по земле миазмов.

Том внимательно слушал. Он знал, что доктор обязательно спросит его мнение, еще даже не договорив до конца. Доктор всегда заставлял Тома делать самостоятельные заключения. Каждый больной был некоторым образом испытанием, и Тому не хотелось спасовать ни перед одним экзаменом, предложенным ему доктором.

– Доктор Крейтон ссылается на эпидемии тридцать третьего, тридцать седьмого и сорок седьмого года как на доказательство своей точки зрения, поскольку вспышка заболевания поразила население почти одновременно. Он утверждает, что это указывает на то, что болезнь не передается от человека человеку.

Они вышли на улицу. Доктор Варни посмотрел на небо, словно удивившись сияющему солнцу. Он снова снял очки, протер носовым платком, потом повернулся и пошел по тротуару, на ходу прилаживая очки на место.

– Но я не могу согласиться с доктором Крейтоном. Мне кажется, бактериальная теория инфекционных заболеваний ближе к истине, и исследования, проводившиеся после пандемии инфлюэнцы в восемьдесят девятом и девяностом, конечно же, подтверждают эту теорию. В одном из журналов есть статья немецкого автора, который утверждает, что обнаружил бактерию, оказавшуюся в гортани большого числа больных инфлюэнцей.

Доктор Варни сошел с тротуара и перешел на другую сторону утопавшей в грязи улицы. Вступив на дощатый настил, он остановился и, вопросительно подняв бровь, спросил:

– Так вот, молодой человек, если бы вы лечили мистера Джонсона, каково было бы ваше суждение?

Задумавшись над тем, что сказал ему доктор Вар-ни, Том сдвинул брови.

– Ну что же, независимо от того, как заболел мистер Джонсон, его лечение должно предполагать в первую очередь постельный режим. Если инфлюэнца – болезнь заразная и передается бактериями, тогда появление одного заболевания могло бы означать, что мы скоро столкнемся и с другими случаями, что можно попытаться предотвратить карантином. – Он покачал головой. – Но я все же не понимаю, почему вы так обеспокоены. Когда я был школьником, у нас была вспышка инфлюэнцы. Ребята поболели с неделю, и все. Они неважно себя чувствовали, но никаких последствий.

Доктор медленно кивнул и двумя пальцами потер себе подбородок.

– Будем надеяться, что и на этот раз обойдется. – Он вдруг повернулся и быстро пошел на восток. Том догнал его и пошел рядом. – Теперь я пойду домой, поужинаю. Миссис Варни обещала хороший кусок жареного мяса с картошкой, а я страшно проголодался. Пойдешь со мной завтра к Эвансам? Я буду снимать швы с руки мистера Эванса.

– Да, сэр. Я приду.

– Хорошо. Встретимся в девять ровно.

Том остановился и посмотрел вслед доктору. У него появилось какое-то предчувствие, но он стряхнул его. Нет никаких причин тревожиться.

Он повернулся на каблуках и направился домой, срезав угол между салуном и парикмахерской и не обращая внимания на грязь, сразу же облепившую ботинки. Сегодня вечером ужин в доме Мак-Лиода готовит Фанни, и ему, как всегда, не терпится увидеть ее.

Подъехав к дому, Джереми увидел, как распахнулась дверь и навстречу ему выбежала Сара. Сначала он подумал, что что-нибудь случилось. Потом увидел улыбку на ее лице.

У самого крылечка он натянул поводья, и мерин остановился. Она бегом сбежала по ступенькам и, положив руку ему на плечо, посмотрела на него веселыми глазами.

– Ты ни за что не догадаешься, что сегодня случилось. Приезжала миссис Райдер и привезла нам свадебный подарок.

– Судя по твоему лицу, это какой-то особенный подарок, – сказал он, слезая с седла.

– Так оно и есть. Погоди, сам увидишь. – Она взяла его за руку и потянула за собой.

Он не поддался.

– Дай мне сначала поставить лошадь, – смеясь, проговорил он, ему нравилось, как она смеется, нравилось ее возбуждение и хотелось, чтобы это радостное состояние не проходило.

Она засмеялась вместе с ним.

– А я и собираюсь вести тебя в конюшню.

– В конюшню?!

– Ну, пойдем же. – Она опять потянула его за руку, на этот раз он пошел за ней, ведя лошадь на поводу. – Я просто не могла поверить. И ты тоже не поверишь, когда увидишь...

Джереми и в самом деле был заинтригован.

В нескольких ярдах от конюшни Сара отпустила его руку и побежала открыть двери. Когда он подошел к ним, она поманила его внутрь.

Сначала он не увидел ничего необыкновенного. Рабочая лошадь, которую он купил в конюшне Чэда Тернера, высунула голову из стойла и фыркнула, когда он потрепал ее по морде. Большой черный мерин так приветствовал его каждый раз, когда Джереми входил в конюшню.

И тут из стойла, только сегодня утром пустовавшего, показалась лошадиная голова. От неожиданности Джереми остановился и уставился на животное в немом изумлении. Потом перевел взгляд на Сару.

– Ну, не чудо ли она? – спросила его жена и еще радостнее улыбнулась. – Ее зовут Искорка. Скоро у нее будет жеребеночек. Это может случиться в любой момент, – сказала миссис Райдер.

Он подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть лошадь.

– Но с какой стати? – спросил он, заметив, какие у лошади умные глаза и великолепная стать, чего не могла скрыть даже ее жеребость. – Эта кобыла не десятидолларовая лошадь под седло. С какой стати Райдерам делать нам такой подарок?

– Миссис Райдер сказала, что возвращает то, что задолжала моей маме. – Сара подошла к нему. – Она сказала, что ты хорошо разбираешься в лошадях. И еще сказала, что одну весну ты работал у них на ферме.

– Да...

– Расскажи мне об этом.

Джереми улыбнулся про себя. Сколько раз после его возвращения в Хоумстед Сара повторяла ему эти слова?

«Расскажи мне об этом». Ей хотелось знать о его странствиях, о местах, в которых он побывал, о вещах, которые видел. Ей хотелось знать о его отце. Ей хотелось узнать о его брате и о том, какое у них было детство, и почему между ними не было той близости, какая есть между ней и Томми. Ей даже хотелось знать о Милли. Ей всегда хотелось все знать о нем. Сара всегда будет хотеть знать о нем все.

Он повернулся к ней, и улыбка замерла на его губах. Он протянул руку и кончиками пальцев дотро-, нулся до ее щеки, потом приложил к ней всю ладонь. Она склонила набок головку и прижалась к его руке. От ее кожи, казалось, веяло теплом, и оно передавалось его руке. Отсюда по венам тепло поднималось к его сердцу.

У него нет права на любовь, которую он читал в ее голубых глазах. Когда она смотрела на него, то видела то, чего там нет и не было никогда. Она видела человека, которого стоит любить, человека, который. в ее глазах был неким совершенством. Джереми Уэсли не был героем и тем более святым.

«Я скорее навсегда откажусь от тебя, Сара, чем дам тебе страдать из-за меня. Скорее я покину эту ферму и навсегда уйду из этих краев».

Он обнял ее обеими руками, притянул к себе и прижался щекой к ее волосам.

«Господи, не дай мне потерять ее. Пусть я останусь здесь и буду любить ее, пока мы оба не состаримся и наши головы не побелеют. Не заставляй меня уйти».

У него сжалось сердце.

«Но, если придется, я уйду. Только не дай ничему случиться с Сарой из-за меня».

Он долго стоял, обняв ее, не шевелясь, не произнося ни слова, вдыхая запах лаванды, запах ее волос, ощущая мягкий изгиб ее тела, который так хорошо соединялся с его телом.

Только бы продержаться до урожая...

Урожай. Если они продержатся до урожая, он останется здесь навсегда. И тогда он сможет сказать ей, что любит ее.

Его молчание пугало ее. В том, как он обнимал ее, было что-то, заставлявшее ее думать, что он может исчезнуть в любой момент, что он готовится сказать ей «прощай». Он не сказал и не сделал ничего, что прямо говорило бы об этом, но она чувствовала это своим сердцем.

– Ну, ладно... – Он отпустил ее. – Пойду посмотрю на нашу новую кобылу. Похоже, она вот-вот ожеребится.

Сара ничего не ответила. Она не могла ответить. Ее сердце все еще сжималось от страха.

Джереми открыл дверцу и вошел в стойло. Присев на корточки, он посмотрел снизу на брюхо Искорки.

– Нет, вод еще нет. Нужно приглядывать за ней. – Он встал и провел рукой по мягкой шерсти кобылы. – Ну что, худо тебе, а, девонька?

Сара вздохнула и выбранила себя. Джереми никуда не уходит. Он не прощается с ней. Он будет здесь и поможет Искорке родить жеребеночка, он засеет и вспашет землю. Он будет здесь, когда родится их ребенок, и останется здесь до конца их жизни.

Как она могла почувствовать в его объятиях то, чего в них не было?! Джереми не собирается оставлять ее. А это все, что ей нужно.

ГЛАВА XXXIV

Фанни остановилась на тротуаре перед салуном «Поуни». Там на пианино бренчал Куинси, извлекая из инструмента жалкие металлические звуки. Через открытые двери до нее доносились застоявшиеся запахи дыма, пива и виски, и в памяти девушки всплыли не самые приятные воспоминания.

Фанни повернула назад. Лучше было бы вернуться в гостиницу и выбросить из головы эту идею. Она не появлялась в этом гадком месте с того дня, как два месяца назад Том забрал ее отсюда. Ей не следует заходить туда.

Она снова посмотрела на салун. Там Оупэл. Ее сестра, которая позаботилась о том, чтобы после смерти их мамы ей было где жить и было что есть. Ее сестра, которая побежала за доктором, когда Фанни заболела, и потом ухаживала за ней. Может быть, они не так близки, как Том и Сара, но все равно Оупэл – единственная оставшаяся у нее родная кровь.

Фанни для храбрости вздохнула поглубже, взяла себя в руки и вошла в салун. Прокуренная комната была набита лесорубами, которые съехались в Хоум-стед за последние несколько дней, чтобы отправиться дальше в лесные лагеря к востоку от Лонг-Бау-Вэли. Через минуту Фанни нашла сестру. Оупэл стояла за спиной какого-то человека, сидевшего за карточным столом. Оперевшись рукой на его плечо и прижавшись к нему грудью, она смотрела ему в карты и что-то шептала на ухо.

Фанни почувствовала, как несколько пар глаз уставились на нее. От сальных взглядов ей стало не по себе, и она почувствовала себя беззащитной. Ей захотелось повернуться и убежать из салуна, но она решила обязательно поговорить с Оупэл.

– Вы посмотрите, кто к нам вернулся! – окликнул ее из-за стойки Грейди О’Нил и издевательски расхохотался.

Она почувствовала, как к ней повернулись несколько посетителей, но она смотрела только на сестру, дав себе слово, что никому ее не запугать. С высоко поднятой головой она прошла через всю комнату к столику, у которого стояла Оупэл.

Оупэл подняла голову уже тогда, когда Фанни почти подошла к ней. На ее накрашенном лице отразилось удивление. Она выпрямилась и чуть-чуть нахмурилась.

– Оупэл, могу я поговорить с тобой? Сестра бросила взгляд на бар.

– Неподходящее сейчас время, Фанни. Мне еще столько посетителей нужно обслужить.

– Я знаю, но я задержу тебя только на одну-две минуты. Мы можем выйти на улицу. Ненадолго.

Оупэл оглядела простую белую кофточку с высоким воротником и пышными рукавами, одетую на Фанни, и простую коричневую юбку, из-под которой высовывались только носочки крепких кожаных ботинок. Посмотрев Фанни в лицо, она проговорила:

– Встречаясь со мной, ты только навредишь себе. Иди-ка ты лучше в свой ресторан и делай свое рагу или что ты там делаешь.

От обиды Фанни чуть не расплакалась, но сдержала слезы.

– Я... Мне хотелось, чтобы ты знала, что Том Мак-Лиод просил меня выйти за него замуж.

Оупэл уставилась на нее, словно у Фанни вдруг выросла еще одна голова. Потом она внезапно повернулась и пошла к задней двери салуна, Фанни за ней.

Как только они оказались в проходе между салуном и конюшнями, Оупэл повернулась к младшей сестре.

– Ты уверена, что он намерен жениться на тебе? Ты что, позволила ему что-нибудь такое сделать с собой, что он должен теперь платить?

– Нет. – Фанни вся внутренне напряглась. – Том ведет себя, как настоящий джентльмен. Он любит меня, и я люблю его. Мы поженимся, когда он вернется из Бостона. Он едет учиться на доктора, а я буду жить с его дедушкой, пока его нет.

Выражение лица у Оупэл мгновенно переменилось, стало мягче и добрее.

– Жить с его дедушкой? Это я тебе скажу, да. Тогда, наверное, он серьезно думает о тебе. – Она грустно улыбнулась. – Я очень рада за тебя, Фанни. Честное слово.

– Может быть, после того, как мы поженимся, ты могла бы...

– Нет! – резко возразила ее сестра. Потом спокойнее проговорила: – Я такая, какая есть, Фанни. Не представляю, чтобы я могла измениться, даже ради тебя. Ты у меня хорошая девочка. Я рада, что ты приехала ко мне, когда умерла мама. И рада, что смогла помочь тебе в трудную минуту. А сейчас у тебя появился шанс выбраться из этой грязи. Хватайся за него. Хватайся обеими руками и не упусти. Слышишь меня?

Фанни кивнула, комок в горле не давал ей произнести ни слова.

Оупэл схватила Фанни за плечи.

– Взгляни на себя. Ты выглядишь настоящей леди – такая чистенькая, аккуратненькая. И такая хорошенькая. Представляю себе, как к тебе хорошо относятся люди в этом городке. Ну, а те, кто относятся плохо... А ну их к черту. Ты ведь знаешь, что не делаешь ничего дурного.

– Оупэл, я...

– Занимайся теперь своими делами, Фанни, и нечего приходить в салун. Чтобы я тебя здесь не видела. Ни тебе, ни мне это добра не принесет. Здесь, – она махнула рукой в сторону салуна, – это совсем другой мир, это не город. Оставь меня жить в моем мире, а ты уж живи в своем. А если я услышу, что дела твои с доктором идут хорошо, то буду счастлива за тебя.

Фанни ничего другого не оставалось, как кивнуть в знак согласия. Ей не изменить образа жизни Оупэл. Ее, видно, не переделать.

– И вообще, Фанни, если мы не встречаемся, то это совсем не значит, что мы не думаем друг о друге. Я это всегда буду помнить. И ты помни.

Оупэл резко повернулась и вошла в салун, оставив Фанни в тени между салуном и конюшнями. Она стояла там долго, не шевелясь. Ей было одиноко, неуютно, холодно. Она задрожала и прижала руки к груди.

«Если мы не встречаемся, то это совсем не значит, что мы не думаем друг о друге. Я всегда буду помнить это. И ты помни. «

У Фанни на глаза навернулись слезы. Оупэл говорила ей, что любит ее.

– Я тоже люблю тебя, – прошептала она. – Может быть, придет день, и ты будешь так же счастлива, как и я.

Том и доктор Варни, не произнеся ни слова, вышли из маленького фермерского домика и сели в коляску. Они почти взобрались на самый верх Тин-Хорн-Пасса, когда доктор потянул за вожжи и остановил лошадь.

Он с отчаянным видом устало опустил голову.

– Инфлюэнца.

От того, как доктор произнес это слово, у Тома побежали по спине мурашки.

Доктор поднял глаза к безоблачной лазури неба.

– Боже, пусть я ошибаюсь, – тихо промолвил он. Затем дернул вожжи, и они тронулись дальше.

Сара готовила ленч и прислушивалась к доносившимся с улицы звукам – там работал Джереми. Она слышала, как пила вгрызается в дерево, как ритмично постукивает молоток. Мысленно она представила себе, как будет выглядеть конюшня, когда Джереми закончит ее.

Может быть, на следующий год они смогут сделать пристройку к дому.

Она опустила руку и потрогала живот. Она уже чувствовала изменение в своей фигуре, но пройдет еще некоторое время, пока это станет заметно другим. Главное же, она чувствовала, как сама изменилась внутри.

Сын Джереми.

Она улыбнулась, ощущая, как ее охватывает знакомое чувство радости, от которого так тепло на душе. Совсем нетрудно было представить себе, как их маленький сынишка ковыляет за отцом по всей конюшне. Совсем нетрудно было представить себе, как она будет прижимать мальчишечку к груди, убаюкивая его. У него будут такие же, как у отца, смоляные черные волосы, карие глаза и очаровательная улыбка.

Она открыла глаза и снова принялась резать лук, но мысли ее были теперь заняты не только ребенком, которого она носила под сердцем, но и теми, которые последуют за ним. Она надеялась, что их будет много. Она мечтала о доме, полном детьми Джереми.

Да, нужно расширить дом, не ждать, пока пройдет слишком много лет.

За ее спиной открылась дверь.

– Сара...

Она обернулась.

– Искорка жеребится.

Сара положила нож и вытерла передником руки.

– Что нам нужно делать?

– Ничего, все идет хорошо. Просто я подумал, ты захочешь об этом знать.

Сняв передник и набросив на плечи шаль, она побежала к двери. Джереми не стронулся с места, и Сара, посмотрев на него, сказала:

– Так пошли, что ли, в конюшню?

– Ты уверена, что тебе хочется быть там?

– Ну а как же? Ведь это моя кобыла. – Она улыбнулась, поняв, почему он так сказал. – Я совсем не брезглива, Джереми. Никакого обморока со мной не будет и вообще никакой такой чепухи.

Он кивнул, взял ее под руку, и они направились в конюшню.

Как только Сара вошла в конюшню, она почувствовала, что там что-то изменилось. Все затаилось. Воздух пропитан ожиданием. Оба мерина не заржали, как всегда делали, здороваясь с вошедшими в конюшню людьми. Казалось, даже они знали, что происходит нечто необыкновенное.

Сара подбежала к стойлу и заглянула в него. Искорка лежала на боку. Она дышала с трудом. Один раз она подняла голову и ткнула себе в бок, как будто негодуя на боль.

– Неужели мы ничем не можем помочь? – прошептала Сара.

Джереми покачал головой.

– Нет. Лучше дать ей самой справиться с этим. – Он осторожно потянул ее за руку. – Отойдем отсюда. Иногда кобылы начинают нервничать от присутствия людей.

Они отошли в затененный угол, и он показал ей на трехногий стульчик, приглашая присесть, а сам уселся рядом на перевернутый бочонок. Сверкающий луч мартовского солнца проникал через открытые двери сеновала и падал на стойло, будто даже небеса знали о том, что тут происходит нечто необыкновенное.

Они долго сидели молча и смотрели на кобылу. Казалось, их полностью поглотила тишина интимной атмосферы, которая царила в конюшне. Саре нестерпимо захотелось поделиться мыслями с Джереми, высказать ему все, что у нее на сердце, но что-то сковывало ее язык. Она ждала, сама не зная, чего она ждет.

– В последний раз я делал это с Милли.

У Сары замерло сердце. Она обернулась на Джереми – именно этого она так долго ждала.

– Та кобыла у нас умерла. Другой лошади мы не имели. Большая, некрасивая тягловая лошадь, Милли назвала ее Соня. Но Милли удалось выходить жеребенка. Она надела соску на пузырек и месяцами – и днем, и ночью – кормила жеребенка. – Он помолчал, потом добавил: – Когда Милли умерла, я его продал. Видеть его не мог.

У нее бешено забилось сердце. Продолжай, Джереми, хотелось ей сказать, но она сдержалась и ничего не сказала, боясь спугнуть его.

– Милли была... не похожа на других, – медленно промолвил он. – Она понравилась бы тебе, Сара.

Она услышала в его голосе боль, и ей тоже стало больно.

– Ей было только шестнадцать, когда мы с ней убежали. Мой отец был против нашей женитьбы. Он хотел, чтобы я учился в колледже. До этого он ни слова не говорил мне об этом, но, когда я сказал, что мы с Милли хотим пожениться и помогать ему на ферме, тогда-то он и сказал мне, что откладывает деньги на мою учебу. Он сказал мне, что я должен поступить в колледж, иначе мне будет грош цена. Но я хотел совсем другого. – Он умолк. Помолчав, заговорил снова: – Таким рассерженным я еще не видел отца никогда. Он пытался запретить мне встречаться с Милли. Обвинил ее в том, что она губит мою жизнь. – Он глубоко вздохнул. – В тот день мы наговорили друг другу много плохих слов.

Сара дотронулась до его колена, но он, казалось, не заметил этого.

– Я не должен был увозить Милли отсюда. Она не хотела убегать. Она хотела, чтобы мы подождали и попытались уговорить отца благословить нас. Но я прекрасно знал, что отец ни за что не сделает того, и уговорил ее убежать со мной. Я не очень задумывался, где мы будем жить или что мы будем делать, но я был уверен, что смогу позаботиться о ней.

Он опять замолчал.