Давным-давно, в дни его молодости, когда Реальная Жизнь еще не началась для него, он готовил для Айрин на облитой жиром древней газовой плите в их маленькой квартирке; он тогда пользовался чесноком – и луком, и зеленью, и вином, приправами и имбирем, и еда становилась немедленным и ощутимым наслаждением. По-видимому, так же оно было и для Джоанны. Казалось, что она очень близка к нему и тепла с ним, и то, что он к ней начинал испытывать, шло, казалось, из самих глубин его существа. Ему хотелось держать ее в объятиях, овладеть ею, заниматься с ней любовью до изнурения и спать с нею рядом всю ночь, чтобы их тела прильнули друг к другу, как две ложки, повторяющие изгибы друг друга. Но происходит ли что-нибудь настолько простое и хорошее в Реальной Жизни? Хоть с кем-нибудь?
      Он ощутил изумившую его самого эрекцию, причиной которой явно не мог быть чеснок. Он увидел с агонией разочарования, какой могла бы быть жизнь с действительно подходившим ему человеком. Он представлял себе, как просыпается рядом с ней, и опять овладевает ею, теплой и сонной, в ранней утренней тишине; как он ест с ней, и спит с ней, и ощущает ее рядом всю ночь. Только быть вместе, подобно двум животным, не задавая никаких вопросов и не требуя никаких ответов. Он хотел гулять с ней, рука в руке, по каким-нибудь чертовым пляжам в лучах заходящего солнца, под парящие звуки музыки или без них, все равно.
      Эрекция не уменьшалась, но напряжение, которое он ощущал, постепенно сглаживалось, и он уже мог подстроиться к нему, как подстраиваются к движению на большой скорости, когда все реакции обостряются. Он наблюдал, как она ест, не только с желанием, но еще, к собственному удивлению, с какой-то привязанностью. Он смотрел на грубоватые, тяжелые завитки волос, которые делали ее голову похожей на скульптурные бронзовые головы греческих героев, мягкие и густые, распрямляющиеся от собственного веса. Она продолжала есть, уделив все внимание еде, а когда, наконец, поглядела на него, то улыбнулась, как бы увидев нечто очевидное и простое, и с этого момента все ее внимание было сосредоточено на нем.
      Она потянулась к своему бокалу с вином, и он, прежде чем осознал, что делает, перехватил ее руку над столом. К его остолбенелому облегчению, ее теплые пальцы обхватили его ладонь и возвратили пожатие, и ситуация разрешилась сама собой, просто и изящно, как формируются кристаллы при достижении точки кристаллизации. Ни о чем не надо было беспокоиться. Он выпустил руку, и оба продолжили есть, и Слайдер почувствовал себя так, будто он летит. И был совершенно изумлен самим собой, что он мог сделать такое.
      В промежутке между вторым и десертом он отошел к телефону, позвонил в участок и поговорил с Хантом, который сегодня исполнял обязанности дежурного.
      – Я нашел ближайших родственников по делу Остин, – сказал он и изложил информацию о миссис Рингвуд. – Можете вы там найти ее следы и послать кого-нибудь из местных парней информировать ее? Она должна формально опознать тело. И тогда мы начнем следствие. Ты мог бы сказать Атертону, чтобы он занялся этим с утра в первую очередь?
      – Будет сделано, шеф.
      – И я еще хочу, чтобы он пригласил в участок миссис Гостин взять показания и посмотреть, не сможем ли мы с ее помощью сделать фоторобот этого инспектора Петри.
      – Ладно, шеф. Что-нибудь еще?
      Было и что-нибудь еще, да не для его ушей.
      – Николлс на месте? Соедини меня с ним, хорошо?
      Николлсу он сказал:
      – Слушай, Франт, ты не мог бы позвонить Айрин вместо меня и сказать, чтобы она меня не ждала. Мне еще надо провести множество опросов, и я смогу вернуться только очень поздно.
      – Конечно, я ей скажу, – ответил Николлс, но в конце фразы явно прозвучали не произнесенные слова: «Но она все равно не поверит».
      – Спасибо, приятель.
      – О'кей, Билл. Удачи. И будь поосторожней, понял?
      Это все равно, подумал Слайдер, что сказать человеку, собирающемуся переплыть Ниагарский водопад в бочке, чтобы он не замочил ноги.
      – Расскажите мне о том последнем вечере, – попросил он, когда им подали десерт.
      – Мы работали до девяти тридцати на телецентре. Собрались...
      – Вы закончили вовремя?
      – Конечно, – улыбнулась она, – иначе они должны были бы заплатить нам за переработку. Насчет этого мы весьма свирепы. Мы собрали вещи – на это ушло около пяти минут, – а потом мы собрались – я, Фил Редклифф, Джон Дилэйни и Анн-Мари – поехать выпить.
      – В какой паб вы поехали? – спросил он, испытав внезапное отвращение при мысли, что это мог быть «Собака и Мошонка», который, в конце концов, находился ближе всего к телецентру.
      – Мы всегда ездим в «Корону и Скипетр» – это паб Фуллера, понимаете? – просто ответила она, и он кивнул. Для тех, кто любит пиво, это было понятно. – Когда я уже уходила, Саймон Томпсон спросил меня, не выпить ли я собралась, и я сказала, что да, но Анн-Мари тоже будет с нами, и он сказал, что в таком случае он не хочет ехать, и все это задержало меня чуть-чуть...
      – Почему он не захотел пойти, если и она поедет? – прервал ее Слайдер.
      – Ну, у них были некоторые трудности. – Она сделала гримасу. – Слушайте, я не хочу, чтобы вы раздули что-нибудь из этого, но я расскажу вам, потому что кто-нибудь все равно это сделает, Так что лучше пусть это буду я. Я уже говорила, что Анн-Мари и Саймон были вместе во время гастролей?
      – Да, говорили. Вы имели в виду, что между ними был роман?
      – О, на самом деле все это было не настолько серьезно. Быть на гастролях – это вроде чего-то невзаправдашнего. – Она показала скрещенные пальцы, как в играх детства. – Это как бы не считается. Люди спят вместе, ходят вместе, а когда возвращаются в Англию, все это предается забвению. Анн-Мари и Саймон тоже были вроде этого, за исключением того, что во время последнего тура в октябре по Италии Анн-Мари попыталась продолжить это. Саймону это не понравилось, потому что здесь у него была постоянная подружка, а Анн-Мари... – она сделала паузу, – ... ну, Анн-Мари выглядела немножко смешно при этом. Она утверждала, что Саймон делал все всерьез, что они решили пожениться и что теперь он пытается избавиться от обещания.
      – Вы ей верили?
      – Даже не знаю. Что-то в этом должно было быть, конечно. Саймон говорил, что это она подняла весь шум, но потом и он начал, верно? Он начал всем говорить про нее разную грязь, что она неуравновешенна и все такое, но я не знаю, что тут было правдой. Анн-Мари просто отступилась через некоторое время и оставила его в покое, но он устраивал целые представления насчет того, что не желает иметь с ней ничего общего – менял место в кафетерии, если она садилась рядом, не ходил в паб с компанией, если туда входила и она – такого рода вещи.
      – Я понял, – ободряюще сказал Слайдер, в душе надеясь, что такое он и впрямь сможет понять. – Какой она показалась вам в тот последний день? В нормальном настроении?
      – Ну, я не обратила внимания. Она была очень тихой после этой истории с Саймоном – пониженное настроение, знаете, она ушла в себя. Я уже говорила, я никогда не считала ее счастливой, а все это только ухудшило дело.
      Слайдер кивнул.
      – Значит, вы поговорили с Саймоном Томпсоном, и что потом? Пошли к своей машине?
      – Да, мы ехали в разных машинах, разумеется, Фил и Джон уже уехали, и с этим Томпсоном, который задержал меня – о, а еще я поговорила о чем-то с Джоном Брауном, с агентом, – я оказалась на улице последней. Анн-Мари заспешила уйти, когда увидела, что подошел Саймон. Она оставила свою машину подальше, знаете, на том узком кусочке, в стороне от главных ворот, где паркуют малолитражки.
      – Да, я знаю, у нее был «мини»?
      – Нет, у нее был красный «Эм-Джи» – пожалуй, единственная вещь в ее жизни, которую она любила. В любом случае, когда я вышла на улицу, она бежала через двор обратно в мою сторону. Она сказала, что рада, что поймала меня, и почему бы нам не поехать в «Собаку и Спортсмена». Это другой паб, в сторону...
      – Я знаю, – сказал Слайдер.
      Я знаю его, подумал он жестко. Больше никогда не буду пить в своих владениях.
      Джоанна с любопытством смотрела на него.
      – Ну, это ужасный паб, и в любом случае Фил и Джон уже уехали. Я ей так и сказала, а она выглядела выбитой из колеи и пыталась уговорить меня на «Собаку», только мы вдвоем, но я не захотела, и в конце концов она оставила меня и пошла обратно к своей машине. Я поехала в «Корону и Скипетр», и, конечно, она там так и не показалась. Я не знаю, возможно, если бы она поехала в другой паб или если бы она... если они... – она остановилась.
      – Она говорила, почему хочет поехать в другой паб? – не без сочувствия спросил Слайдер.
      – Нет. Не привела ни одной причины. Я сейчас задумалась, что, если бы мы сделали, как она хотела, может, она бы не была убита. Вы думаете, она знала, что с ней должно было случиться?
      Слайдер размышлял.
      – На какой стадии она переменила намерения? Она собиралась в «Корону» с вами? Она знала, что вы планировали поехать именно туда?
      – О да, мы всегда туда ездим. И когда она в первый раз ушла к машине, она знала, куда мы поедем. Я вспоминаю, когда она проходила мимо, а я разговаривала с Джоном Брауном, она сказала что-то вроде «Увидимся там».
      – Итак, значит, что-то случилось и изменило ее планы, пока она шла к своей машине. Она с кем-нибудь разговаривала на стоянке?
      – Этого я не знаю. Когда я вышла, она уже бежала ко мне. Люди в сторожке у ворот могли заметить что-нибудь. Там всегда есть один или двое дежурных, и они могли видеть ее машину через окно.
      – Да. – Слайдер записал в блокноте «Привратники?» и «расспросить Хильду». Подняв глаза от блокнота, он увидел, что Джоанна смотрит на него с несчастным видом. – В чем дело?
      – Может быть, она была испугана и нуждалась в нашей защите. Может быть, если б мы поехали с ней...
      Слайдер почувствовал, что должен предоставить ей некоторое облегчение.
      – Я не думаю, что это что-нибудь изменило бы. Я думаю, что тогда это просто случилось бы в какое-то другое время.
      Ее глаза расширились, когда она оценила намек, заключенный в его словах.
      – Я бы не сказала, что это здорово помогло мне, – проговорила она.
      С едой и питьем было покончено. Он уплатил по счету, и они вышли на улицу.
      – Это был замечательный ужин, – сказал он. – Мне нравится итальянская кухня.
      Он вспомнил об Анн-Мари. И это было словно прикосновение к язве на губе, о которой нечаянно забыл.
      – Вы все время об этом думаете, не так ли? – спросила Джоанна. – Об Анн-Мари. Я хочу сказать, все убийства страшны, но вы ведь должны были видеть ужасные вещи за время своей работы, хуже, чем этот случай. Почему же он для вас отличается от других?
      Ему захотелось спросить, откуда она это знает, но он испугался услышать возможный ответ. Вместо этого он сказал: «Я не знаю», что было неоригинально, но было правдой, и она приняла его ответ, судя по ее лицу.
      – Я не могу до конца прочувствовать это. Она все еще ощущается для меня живой. Она была такая молоденькая, и я всегда считала ее больше глупышкой – не особенно сильным человеком. Она была уязвимой. Это все равно как мошенничество – убить кого-то, кого так легко убить.
      Они стояли на тротуаре, глядя друг на друга. Теперь, когда настал тот момент, он не знал, как он вообще может спросить ее. У него было право на это. Ему нечего было предложить – он мог только взять. Но, с другой стороны, а как им тогда вообще сдвинуться с этого места? Он беспомощно смотрел на нее.
      – Должны ли вы, как врачи с пациентами, избегать дружбы со свидетелями? – легко спросила она.
      Она видела и понимала его затруднения, и делала за него то, что должен был сделать он, облегчая ему как путь вперед, так и путь отступления. Он понимал, как это щедро с ее стороны, и все равно продолжал все портить.
      – Я женат, – сказал, нет – выпалил он, и увидел, как это ударило ее.
      – Я это знаю, – тиxo ответила Джоанна.
      – Откуда вы знаете? – Теперь он попросту тянул время, уклоняясь от принятия решения.
      Она пожала плечами.
      – У вас такой вид... голодный. Как человек, у которого глисты – вы едите, но это вас не насыщает. – Она посмотрела на него, раздумывая, и он ужаснулся тому, что сам увеличил дистанцию между ними, что во всем был виноват только он сам.
      – Я даже знаю, как она выглядит, – произнесла Джоанна. – Миловидна, очень тонкая фигура, резкий характер. Дом содержит без единого пятнышка, и еще у нее маловато чувства юмора.
      – Как вы все это узнали? – неловко спросил Слайдер.
      Он видел ее внезапную усталость от всего этого. Она сделала все для него, а он оказался слишком слабым и трусливым для правильного шага в ту или другую сторону.
      – Лучше я поеду. Спасибо большое за ужин.
      Оставь все как есть. Дай ей уйти. Не напрашивайся на неприятности. Жизнь, какая она у тебя есть, и без того достаточно сложна.
      – Где вы живете? – задыхаясь, спросил он. Еще один, последний вздох перед тем, как утонуть. Ухватиться за соломинку. Она могла сказать, что на севере или на юге, где угодно, но не па западе, и это было бы все. Пусть Бог решит. И если она скажет, что на западе, что тогда? Джоанна уже успела отвернуться от него, как будто она делает над собой усилие. Она посмотрела па него с сомнением, как будто решая, отвечать или нет.
      – Тернхэм-Грин, – наконец произнесла она без всякой интонации.
      Он облизнул пересохшие губы.
      – Это мне по пути, – проговорил он голосом, каким мог бы разговаривать рыбий скелет. – Я живу в Рюислипе.
      – Вы можете проводить меня, если обещаете не штрафовать за превышение скорости.
      Желудок его взлетел к самому горлу, как скоростной лифт, и он кивнул, и они направились к своим машинам, стоявшим одна за другой на боковой улице. Даже дойдя до крайности, он продолжал уверять себя, что не думает делать ничего плохого, что ему было бы очень легко потерять ее из виду при поездке через весь город. Но, конечно, она тоже это понимала, и было уже слишком поздно, он опоздал с этим на несколько часов.
      Ехать в сторону Чизвика достаточно долго, чтобы Слайдер мог обо всем подумать и несколько раз испугаться того, о чем думал. Уж почти двадцать лет минуло с тех пор, как он занимался любовью с кем-то, помимо Айрин, и прошло много времени – Боже ты мой, это уж в самом деле уже больше года, – как он занимался этим с самой Айрин. Высокие моральные и общественные соображения толкались в поисках места в его съежившимся мозгу рядом с тихим и подлым беспокойством об обычаях, ожиданиях, осуществлении и даже о нижнем белье до такой степени, что желание было подавлено и он уже не мог больше думать о каких-либо хороших и достаточных причинах делать то, что он уже делал.
      И, тем не менее, он продолжал следовать за ней почти автоматически, удерживаясь в двух корпусах от хвостовых огней ее «Альфы Джи-Ти», повторяя ее правые и левые повороты как жеребенок, следующий за кобылой, потому что сделать что-то другое могло толкнуть его к принятию того решения, которое он уже не был способен выполнить.
      Наконец они остановились, припарковались и вылезли из машин. Пустые извинения сами собой складывались в его мозгу, и, если бы она заговорила с ним или хотя бы взглянула на него, он скорее бы промямлил бы их и сбежал. Но она уже держала наготове ключи от своей квартиры, открыла дверь и вошла не оглядываясь, оставив ее открытой для него, так что он просто последовал за ней, как будто момент для принятия окончательного решения еще не пришел.
      Уже потом он поражался, как много из его душевного состояния она угадала и как много сделала, чтобы облегчить ему путь. Она ждала его в холле, не включая света и не сняв жакета. Она только опустила свои сумки на пол и, когда он вошел в полутемный проход, просунула руки под его пальто, обняла его и подняла к нему лицо для поцелуя.
      Слайдер с дрожью распался на мелкие кусочки. Никаких вопросов, которые надо задавать, и никаких вопросов, на которые надо отвечать. Он прижимал к себе эту мягкую женственность и ненасытно целовал ее, и ее рот и язык вели его с верностью хорошо знакомого партнера по танцам. Она повела бедрами, и он ощутил свою эрекцию, как камень, между ними и почувствовал отдаленную и смешную гордость. Наконец она прервала поцелуй, но только для того, чтобы потянуть его к спальне, которая была тускло освещена мерцающим светом уличного фонаря – как раз достаточным, чтобы видеть, но не слишком ярким.
      Там была кровать, большая двуспальная кровать, покрытая покрывалом. Она обошла ее и села на дальний край спиной к нему, начав снимать одежду выверенными движениями. Значит, они и в самом деле собирались сделать это, в изумлении завопила часть его мозга. Он был рад тому, что она предоставила ему раздеться самому. Разум его был в таком состоянии, что он уже не был уверен ни в том, что он делает, ни в том, что он может уйти от этого без неуклюжей глупости. К моменту, когда на нем остались только трусы, она уже разделась и грациозно скользнула под простыни, спокойно глядя на него с подушки. Он усилием воли загнал на место желудок и снял трусы. Воздух в комнате холодил ему кожу, но его эрекция была столь велика и горяча, что он глупо подумал, что может нагреть комнату вроде иммерсионного нагревателя. Что за смешная мысль, одернул он себя, но, наверное, успел улыбнуться, потому что она улыбнулась ему в ответ и откинула для него простыню.
      После всех его страхов все было до прекрасного просто. Он улегся рядом с ней, чувствуя все ее теплое и нежное тело; и прежде чем он успел начать думать, чего она может ожидать от него в качестве прелюдии, она потянула его на себя и в себя так легко, что он вздохнул с облегчением, как будто наконец попал в свой настоящий дом. Быть в ней было и странно, и, одновременно, почему-то так знакомо, в таком пронизывающем и блаженном сочетании, что он понимал, что это не может длиться долго. Но дело было не в этом – потом у них будет еще время для всего. Он прижался губами к ее губам, и когда они соединились, он почувствовал, как она выгнулась и, приподнимаясь, прильнула к нему еще теснее, и это и было оно. Он благодарно дал себе волю и наполнил ее так, как будто сохранял себя всю жизнь для этого момента.
      И близко, и далеко от себя он услышал ее вздох – «Ах!». А потом они уплывали вместе, погрузившись в темные воды, чистые и законченные, как новорожденные. Спустя долгое время она поцеловала его в щеку и уткнула лицо в его шею, и тогда он соскользнул на спину и обхватил ее руками, положив ее голову на свое плечо, и это было очень хорошо. Он хотел сказать, что любит ее, но не мог говорить: все было слишком ярким, чувства были обострены, будто обнажились кончики его нервов, и разница между наслаждением и болью была невелика. Он нуждался на какое-то время в молчании, чтобы открыть для себя, сможет ли он переносить это новое и полное риска существование.

Глава 6
Бабочка и бегемот