Слайдер и сам едва помнил, где он так долго ездил, но сейчас уже было довольно темно. Он и раньше замечал, что вождение машины способствовало высвобождению его подсознания, начинавшего заботиться о решении тех проблем, которые усталый и перенасыщенный информацией разум уже не был в состоянии успешно обработать. На этот раз единственное решение, к которому он пришел, было то, что, снят он с дела или нет, но он хотел и должен был узнать, зачем понадобилось Ронни Бреннеру следить за ним.
      Дом был разделен на две квартиры, и поскольку было уже темно, хоть в каком-нибудь из окон должен был бы гореть свет, но дом, тем не менее, не выказывал никаких признаков присутствия внутри людей, когда Слайдер проехал мимо и остановился у следующего здания. Подойдя к дому, он поднялся по ступенькам к парадной двери, где находилось несколько звонков, ни на одном из которых не было таблички. Он нажал наугад на несколько кнопок сразу и стал ждать, оглядываясь по сторонам.
      Почти напротив него находился поворот, ведущий в тупик, где находился паб «Корона и Скипетр». Ах, да, вспомнил он, так вот почему при упоминании Кэтнор-Роуд в мозгу предупреждающе зазвонил звонок. Вспомнив о звонках, он нажал на несколько других кнопок и отступил назад, чтобы поглядеть, не зажегся ли свет в окнах. Почти сразу же он расслышал чье-то шипение откуда-то снизу, из-под ног. Чье-то маленькое обеспокоенное лицо выглядывало из двери в подвал, находящейся как раз под лестницей, на которой стоял Слайдер.
      – Мистер Слайдер! Сюда, вниз, скорее! Давайте, начальник, побыстрее, как только можете!
      Голос был наполнен тревогой и торопливостью, поэтому он повиновался и сбежал вниз по ступенькам. Ронни Бреннер стоял, спрятавшись за дверью, которую держал открытой ровно настолько, чтобы Слайдер мог протиснуться внутрь.
      – Поспешите, начальник, пожалуйста! Это небезопасно, – прошептал он, когда Слайдер прошел мимо него в дверь, ощущая внутри настороженность и растущее напряжение. Бреннер бросил наружу последний испуганный и ищущий взгляд, а затем закрыл дверь, тщательно запер замок и набросил цепочку.
      – Проходите вперед, – сказал он, следуя по пятам за Слайдером по темному дурно пахнущему проходу, ведущему к задней стороне здания. – Здесь нас не увидят – никто не сможет подсмотреть.
      Комната Бреннера удивила Слайдера. В ней совмещались и столовая, и спальня, и кухня, она была квадратной и днем должна была освещаться через полуподвальное окно со ставнями. Один угол был отведен под кухню, а остальное пространство было меблировано обеденным столом с сахарно-белыми ножками, потрепанной и почти бесформенной софой, двумя продавленными креслами, обитыми поцарапанной и выцветшей кожей, а также книжными полками, висящими вдоль одной из стен. Хотя и потрепанная, комната была на удивление чистой и, в отличие от коридора пахла не сыростью и гниющим цементом, а кожей и обувным кремом.
      На стенах висели фотографии лошадей в рамках, такие же фотографии, но уже вырезанные из газет и журналов и оклеенные целлофаном, были приколоты булавками к полкам и кухонным шкафчикам. Несколько фотографий были приклеены липкой пленкой к двери холодильника и к дверям посудного шкафа. Беглый взгляд на книжные полки обнаружил книги о лошадях и скачках, начиная от серьезной литературы на эту тему и кончая сочинениями Дика Френсиса в затрепанных бумажных переплетах. Больше ничего в комнате не удивляло, если не считать самого факта ее существования в подвале трущобного дома на задворках Шепперд-Буша. Будь эта комната в том виде, в каком она была, перенесена неким образом на верхний этаж каких-нибудь конюшен и принадлежи она респектабельному конюху или груму, Слайдер бы нашел ее точно подходящей к месту.
      Обернувшись, чтобы рассмотреть хозяина, Слайдер вспомнил этого человека, и притом вспомнил как безвредного. Он был мал ростом и имел хлипкое телосложение, за исключением крепких рук и ладоней, а резкие морщины на лице рассказывали о проигранной борьбе с лишним весом и о горечи дальнейшей жизни. Когда-то он был симпатичным, пока воздействие принудительного голодания, пребывания на открытом воздухе ипподромов в любую погоду и диеты, основанной на джине и сигаретах, не наложили на его лицо коричневый оттенок и не придали ему облик обезьянки. Несмотря на коричневый цвет кожи, он был сейчас очень бледен, и руки его дрожали от плохо скрытого страха. Ронни Бреннер являл собой классический образец здорово перепуганного человека.
      – Ну что ж, Ронни, скажи мне, кто это так напугал тебя? – вежливо обратился к нему Слайдер.
      – Господи, мистер Слайдер, ни у кого нет надобности что-то говорить. Я видел, как они действуют, разве этого мало? За вами никто не следил, начальник?
      – Не думаю. Я добрался сюда довольно-таки кружным путем. Что, все настолько плохо?
      – Я хотел все рассказать вам, начальник, честно! – ответил Ронни, лихорадочно передвигая вещи на столе. – Я поболтался немного около участка, надеялся увидеть вас, пока не встретил этого здоровенного сержанта-ирландца, а он сразу засек меня, и я тогда сразу смылся. Он и я уже сталкивались раньше то тут, то там, понимаете? Я думал позвонить вам, да так и не успел. Никогда не думал, что вы сами сюда придете.
      – Ну, так я пришел, и я здесь. Что ты хотел мне рассказать?
      – Я ничего не сделал, и это святая правда, начальник, так что помогите мне. Поверьте мне, ради Бога. Этот тип позвонил мне, как гром среди ясного неба...
      – Какой тип?
      – Да я не знаю! Он никогда не называл своего имени. Он сказал: я тебя знаю, Ронни, и у меня есть для тебя небольшая работенка, за которую прилично заплатят.
      – Он назвал тебя именно так?
      – Да, сэр. Прямо так, Ронни, так и назвал.
      – Голос был знаком тебе?
      – Нет, сэр. Я не мог бы сказать, кто это, но это был такой голос, будто я слышал его раньше. Я что хочу сказать – он был такой... шикарный. Шикарнее, чем ваш. Не такой, знаете, серебряный, но настоящий шикарный голос вроде тех больших людей графства на встрече скаковых лошадей.
      – Старый? Молодой?
      – Не молодой. Средних лет. И он звонил мне из автомата, и это должен был быть междугородный звонок, потому что я слышал все время, как он опускает монеты, каждые чертовы две секунды. В общем, он попросил меня сделать для него эту работу. Он сказал, что хочет, чтобы я нашел ему пустующую квартиру в районе Уайт-Сити-Эстейт и сделал так, чтобы он мог попасть внутрь, чтобы я убрался внутри и пару дней последил бы, кто входит в дом и выходит, в какое время, и все в таком роде.
      – А он сказал, почему хочет, чтобы ты это сделал?
      – Он сказал, что ему надо устроить личную встречу и что ему и его коллегам надо иметь возможность собраться и разойтись так, чтобы их никто не заметил. Ну, это выглядело не так уж плохо, вот я и пошел на это. Тут ведь нет ничего незаконного, разве не так?
      – Взлом и проникновение противозаконны.
      – Да, но ведь это была пустая квартира, дети взламывали ее все время. Он же ничего не мог там украсть. Только устроить там встречу... ну, я не знаю, для чего была нужна эта встреча, он не говорил мне, но я ему сразу сказал, я сказал, что у меня не было приводов и я хочу, чтобы так оно и оставалось, вот что я сказал. Я не хочу влезать во что-нибудь паршивое, я так сказал, а он говорит, вот поэтому я и выбрал тебя, Ронни, я, говорит, не хочу иметь дело ни с кем, кто имеет запись в полиции.
      – Он так и сказал?
      – Да, сэр. Он обещал хорошо заплатить и так и сделал, никаких штучек. Две сотни и пятьдесят за день. Вот как он заплатил мне, пятерками и десятками, в пакетах, через почтовый ящик.
      – Думаю, ты не сохранил пакетов?
      – Нет, я их выбросил.
      – Не заметил, какой почтовый штемпель?
      На лице Бреннера появился проблеск надежды.
      – Это был Бирмингем. Я думаю, он оттуда и звонил, по междугородной.
      – А каким образом он получал от тебя информацию?
      – Он звонил мне каждый день в определенное время, я говорил ему, а он платил мне. Я делал это пять дней и, скажу я вам, я был рад этим деньгам. Мне как раз не везло в последнее время, мистер Слайдер, и пришлось как следует влезть в долги.
      – Я тебе верю. Продолжай.
      – Ну вот, я делал это пять дней, а потом он сказал олл-райт, достаточно, и больше я никогда о нем не слышал. Но потом, на следующей неделе, я прочел в газете насчет тела, которое нашли в пустой квартире и, Господи, скажу я вам, чуть не обделался. Я хочу сказать, я никогда не делал ничего похожего! Вы же меня знаете, начальник, я не такого типа человек – я и блохи-то не могу обидеть, это правда. Я не знал, что мне делать. Я просто сидел дома и держал дверь на замке. А потом этот тип позвонил опять.
      – Тот же человек?
      – Да, сэр. Хотя он на этот раз говорил уже не так спокойно. Похоже, что и он обгадился тоже.
      – Когда это было?
      – В тот же день. Заметка про найденное тело была в дневном выпуске газеты, а он позвонил немного позже. Я сразу ему прямо сказал, что не хочу больше иметь с ним никакого дела, ни с ним, ни с его проклятыми деньгами, а он сказал, что ничего хорошего нет, что я с ним так разговариваю, потому что я замешан в убийство по самые ноздри.
      – «Вовлечен».
      – Вот-вот, начальник, вовлечен, он так и сказал, и сказал, что я еще должен сделать то, что он мне велит, или мне же будет хуже, и еще сказал, чтоб я не паниковал, потому что то, что надо сделать, будет очень легко.
      – А что ты должен был сделать?
      – Он сказал, что я должен пойти в ту квартиру и поискать сумочку молодой леди. – Слайдер даже подскочил, и Бреннер подтвердил сказанное кивком. – Именно так. Он сказал, что она может оказаться где угодно, может, в том строительном барахле во дворе, потому что он думает, что она специально могла выбросить ее из машины или с балкона и, если ее кто-нибудь найдет, у нас всех будут серьезные трудности. Ну, я вовсе не хотел туда идти, скажу я вам, когда там было полным-полно легавых – не обижайтесь, начальник – но он говорил мне, и в этом был чертовский смысл, что я могу просто подойти и поболтаться, будто обычный зевака, и он никак не отставал от меня, как чертов банный лист. В общем, кончилось тем, что я пошел туда и ни черта не нашел. Я так и сказал, когда он позвонил, а он сказал, чтобы я пошел еще раз, но с меня было уже достаточно, так что я положил трубку и смылся.
      – Куда?
      – На остров Уайт, – извиняющимся тоном сказал Бреннер. – Я думал, лучше поехать туда, где он меня не найдет, и потратить эти деньги. Но когда до этого дошло, я не мог их тратить. Я никогда не имел дела с такой дрянью, и это меня напугало до поноса, начальник, скажу я вам. Так что в понедельник я вернулся назад и попытался связаться с вами, ждал около участка, пока вы не выйдете...
      – А почему именно меня, Ронни?
      – Ну, я знал, что мистер Райсбрук болен, и я не мог поговорить ни с кем из этих парней, они целиком состоят из пасти и брюк, понимаете? Они не могут понять ничего, если этого не написано в их книгах. Но я знал, что вы – правильный человек. – Это было сказано прямо и от всего сердца. – В общем, в тот вечер я видел, что вы пошли в «Корону», так что я спрятался неподалеку в аллее, но вы вышли с другим парнем, и я ушел.
      – Там был еще кто-то в тот вечер, – сказал Слайдер. – Ты знаешь о том, что тот человек, с которым я вышел, был убит на следующий день?
      – Так это был он? Дьявольщина, мистер Слайдер, что происходит? Это что, наркотики, или что-то другое?
      – Хуже, чем наркотики.
      – Что-то крупное?
      – Боюсь, очень крупное.
      – Хотел бы я никогда даже не слышать об этой проклятой работенке! – горько проговорил Роппи. – Но в тот момент все казалось очень здорово. Этот мой тип – он будет теперь охотиться за мной?
      Слайдер ответил не сразу.
      – Даже не знаю. Это зависит от того, насколько быстро распространяются новости. Понимаешь, нас официально освободили от этого дела, и как только они об этом узнают, они тут же его уберут. Это значит, что мы никогда не получим шанса достать его, если только ты больше ничего не можешь рассказать о нем.
      Бреннер побледнел еще сильнее, чем раньше.
      – Честно, начальник, если б я что знал, я бы сказал вам. У меня нет пути назад, и скрывать нечего.
      – Ты сказал, что он как будто знал тебя?..
      – Да меня знает множество народу, те, что бывают на скачках. Это ничего не значит. Его голос звучал чуть-чуть знакомо, но все эти богатеи на скачках так разговаривают.
      – Ладно, если вспомнишь еще что-нибудь, неважно, что...
      – Я знаю. Вы можете не говорить это мне.
      – Кстати, Ронни, кроме того момента около «Короны», ты больше не следил за мной, не ждал меня?
      – Нет, – быстро и коротко ответил Бреннер. Потом его челюсть отвисла – он осознал смысл вопроса. – Господи, спаси нас и помилуй, он следил за вами! Значит, он может знать, что вы пришли сюда!
      – Я так не думаю, – Слайдер говорил со всей уверенностью в голосе, на какую только был способен. – Я был очень осторожен. И, как я уже сказал, как только они узнают, что дело закрыто, они больше не станут рисковать. Если ты не будешь показываться им на глаза еще несколько часов, с тобой все будет в порядке. Тут есть другой выход?
      – Если вы вылезете через окно, то можно пройти через сад и перелезть через стену на улицу. Иногда я пользуюсь этим путем. С этой стороны стены есть упаковочная коробка, можно использовать ее как подставку, когда будете перелезать.
      – Очень хорошо, я уйду этим путем, лишь на тот случай, если кто-то наблюдает за парадным входом. Но все равно, я не думаю, что что-нибудь побеспокоит тебя после сегодняшней ночи.
      – Я очень надеюсь, что и они тоже так думают, – удрученно ответил Бреннер.

* * *

      Как и раньше, Слайдер остановил машину на некотором расстоянии от дома Джоанны и прошел до двери пешком, осязая обстановку всей кожей. Пока он шел, у него было о чем подумать, и даже больше, чем ему хотелось бы, но размышления ничего полезного не принесли. Кто же, черт его побери, этот убийца? Если это кто-то, знающий Ронни Бреннера, то естественно предположить, что он принадлежит к братству лошадников, ошивающихся на ипподромах, но тогда какое отношение он мог иметь к Анн-Мари? Или это работал профессиональный наемный убийца? Но в деле были некоторые моменты, которые заставляли Слайдера усомниться в этом предположении. Вдобавок его не оставляло ощущение, что где-то на краю его сознания крутится нечто, некая важная мысль, за которую он пока никак не мог ухватиться, какое-то неясное воспоминание: то ли он что-то увидел краем глаза, то ли при нем кто-то что-то мимоходом сказал. Если бы только он мог вспомнить, что это было!.. Он чувствовал, что тогда все несвязанные нити неожиданно сплелись бы в веревочку, достаточно прочную, чтобы послужить силком для кролика.
      Джоанна впустила его в дом.
      – Я не могу побыть дома долго, знаешь? Примерно через час я должна уехать.
      Его ответом было нежное объятие. Она внимательно всмотрелась в его лицо и без дальнейших комментариев потащила его в комнату. Усадив Слайдера в кресло, она тут же принесла ему выпить и, опустившись у его ног на колени, положила на его колени ладони и молча стала ждать, когда он выпьет. Наконец он поднес стакан к губам, отпил, с отсутствующим видом коснулся ее волос и, как бы придя в себя, посмотрел на нее.
      – Что случилось? – спросила она.
      – Они закрыли дело.
      – Почему?
      – Они убедились, что дело связано с мафией, а это значит, что оно слишком крупное, чтобы обойтись только силами местной полиции. Дело перешло в Скотланд-Ярд, а они официально объявили, что Томпсон убил Анн-Мари и покончил с собой.
      – Чтобы бандиты успокоились и расслабились?
      – Частично поэтому. И частично потому, что никому в действительности не нужно знать, кто убил Анн-Мари. Она была одной из них, и они «убрали» ее, так кому какое до этого дело?
      – И Атертону нет до этого дела?
      – На самом деле – нет. Он все время говорил, что я воспринимаю этот случай чересчур личностно, и сейчас я думаю, что он был прав. Атертон – хладнокровный и уравновешенный человек, и работа для него – всего лишь работа. – Слайдер понимал, что это не было всей правдой, но то, что он сказал, подходило к моменту и настроению. – Но если отбросить мои личные чувства, я в любом случае терпеть не могу бросать дело незаконченным. Осталось еще столько оборванных нитей...
      Он погрузился в размышления, а Джоанна продолжала молча наблюдать за ним, время от времени отпивая свой джин. Даже всецело отдавшись мыслям о своем деле, он чувствовал ее присутствие рядом, такое согревающее и успокаивающее. Через некоторое время он очнулся от размышлений и посмотрел на нее.
      – Извини меня, пожалуйста, все это не очень весело для тебя.
      – Весело... – задумчиво повторила она. – Мы с тобой и встретились только потому, что она была убита. Понимаешь? Иногда я так и не могу спокойно об этом думать. Я чувствую вину за то, что так счастлива с тобой благодаря ее смерти. Если задуматься, то у нее была паршивая жизнь, и при таком одиночестве подобная смерть выглядит совершенно отвратительно. Даже на ее похороны никто не пришел. Это...
      – Похороны! Это было на похоронах! – Слайдер резко выпрямился в кресле, прервав Джоанну, и выражение его лица в эту секунду было настолько странным, что Джоанне даже показалось, что его сейчас хватит сердечный удар. Он схватил и крепко сжал ее руку, так, что ей стало больно, но он сейчас ничего не замечал вокруг себя – все обстоятельства дела в этот миг складывались в его мозгу в стройную цельную картину. – Я знал, что в какой-то момент кто-то сказал нечто важное, но никак не мог осознать, что это было, и все это время это было у меня в мозгу! Слушай, помнишь, ты как-то говорила, что Анн-Мари рассказывала тебе, что в детстве ей не разрешали держать домашних животных?
      – Правильно – ее тетка слишком заботилась о чистоте в доме и не хотела никакого беспорядка, хотя сама Анн-Мари, я думаю, была убеждена, что тетка запрещала это исключительно ей назло, потому что свои собаки у нее были.
      Глаза Слайдера сейчас были очень яркими, но смотрел он уже сквозь нее.
      – Две вещи. – Он размышлял вслух. – Теперь я понял. Кто-то сказал – кажется, ты это говорила, – что Стуртон ближе к Бирмингему, чем Лондон. А этот ветеринар сказал, что он знал Анн-Мари всю ее жизнь и часто лечил ее пони и щенка.
      – Да, действительно, он это говорил. Сейчас и я вспомнила. Почему он так сказал?
      – Он сделал ошибку, – глухо ответил Слайдер.
      – Но что...
      Он еще крепче стиснул ее руку.
      – Не говори сейчас ничего! – Он продолжал увязывать нити, жадно ловя смысл слов и ассоциаций, что с бешеной скоростью мелькали в его мозгу. Они усыпили ее как старую собаку... Кто-то, хорошо знавший Ронни Бреннера... бутоксид пиперонила... Настоящий шикарный голос, как у тех больших людей графства... Высокий мужчина с приятным голосом... Знал ее с самого детства... Шляпа, какую носит лорд Оукси...
      Джоанна высвободила руку и с болезненным выражением стала ее растирать.
      – Что это с тобой? – мягко спросила она.
      – Мы ошибались, ошибались с самого начала. И Фредди Камерон ошибся. Он сказал, что только анестезиологи в больницах имеют доступ к пентатолу. Но тот же Фредди сказал мне, что Анн-Мари усыпили как старую собаку. Сказал в шутку или чтобы меня успокоить, а я забыл об этом.
      Она внимательно слушала, пытаясь понять ход его мыслей.
      – Ветеринары вынуждены быть также и анестезиологами, неужели ты еще не поняла? Они не могут просто диагностировать болезнь, как обычные терапевты, они должны еще и быть хирургами. И вот тебе пентатол и хирургический скальпель. А бутоксид пиперонила убивает блох, вшей и клещей так же, как и клопов и древесных жучков.
      – Порошок от клопов! – воскликнула Джоанна. – Если ветеринар просыпал его на свою одежду, а потом сел в машину Анн-Мари...
      – Он знал ее с самого детства – тут он сказал правду, по крайней мере. И он знал, насколько она была одинокой и отчужденной. Может быть, он даже вел с ней долгие разговоры, чтобы узнать, о чем она думает, о чем мечтает. И это именно он завербовал ее. – В голове его прозвучал голос Диксона: либо для мафии, либо для Форин Офиса, и он тряхнул головой, отгоняя неуместное воспоминание. – А потом она стала опасна, и они смели ее с дороги.
      – Почему?
      – Я думаю, это все из-за «Страдивариуса». У меня такое чувство, что когда она сыграла на этой скрипке на концерте во Флоренции, это не входило в ее инструкции. Видимо, она решила воспользоваться тем подходящим обстоятельством, что ты плохо себя чувствовала, и решила сыграть на ней просто ради собственного удовольствия. А после этого поняла, что не сможет расстаться с этим инструментом. Она оставила скрипку у себя вместо того, чтобы передать ее дальше согласно системе. И тогда, естественно, она попала в беду. Тогда она попыталась получить свои деньги, поехала к поверенному и убедилась, что ничего не получит, пока не выйдет замуж, но если выйдет, то получит целое состояние.
      – Так вот почему она вдруг вцепилась в беднягу Саймона!
      – Он был ее единственной надеждой. Ей приходилось действовать очень быстро, у нее не было времени на мягкий подход, а второй мужчина, которого она близко знала, был уже женат.
      – Мартин Каттс...
      – Вероятно, он был ей другом больше, чем все остальные, несмотря на все его штучки, – с долей неприязни в голосе подтвердил Слайдер. – Ведь когда она убедилась, что с Томпсоном все бесполезно, она опять обратилась к Каттсу, ища у него поддержки. И она в это время начала очень бояться – она сказала ему: «Я так боюсь!»
      – Да, он и мне рассказывал об этом, – тихо сказала Джоанна.
      – И она была права, что следует бояться. Ветеринар – Хилдъярд – знал Ронни Бреннера. Ронни болтался на скачках в Бэнбюри, а это недалеко от Стуртона. Если бы мы проверили, то наверняка обнаружили бы, что Хилдъярд бывал там регулярно. Может, мы даже нашли бы записи о том, что он – официальный ветеринарный врач этого ипподрома. У Ронни не было судимостей – они никогда не используют людей, – на которых есть досье в полиции, но он выглядел достаточно жуликоватым, чтобы выполнить работу за наличные и не задавать вопросов. Ронни сказал, что у того, кто его нанял, был «шикарный голос», и миссис Гостин также особо отметила голос своего посетителя.
      – А кто такой Ронни Бреннер?
      Он еще не рассказывал ей о встрече с Ронни Бреннером, но не стал сейчас отвечать на вопрос – ему было не до того.
      – Хилдъярд должен был встретиться с Анн-Мари, я думаю, перед Рождеством, в Лондоне. Вот тогда-то он и украл ее ежедневник, поэтому и знал о ее передвижениях, и знал, что у нее в январе будет нерабочий период, когда ее никто не хватится. Ронни нашел для него пустую квартиру и наблюдал за ней, чтобы убедиться в отсутствии регулярных посетителей дома. Потом Хилдъярд организовал встречу с Анн-Мари в пабе – в вечер убийства. Я не знаю, как это было, но думаю, что у них был специальный сигнал. Что-то, связанное с ее машиной – записка под дворником или что-то в этом роде. Она вроде бы смирилась со своей судьбой, но в последний момент все же пришла в ужас. Полагаю, что она догадывалась, что на нее надвигается, но когда это вплотную нависло над ней, она осознала, что не хочет умирать.
      – Да... – прошептала Джоанна. Она была очень бледна.
      – Она побежала от машины назад, попытаться уговорить кого-нибудь из друзей поехать с ней, она подумала, что если придет в паб в компании, ему придется все отменить. Это должно было выглядеть так, как будто она тут ничего не могла поделать, чтобы избавиться от приехавшей с ней компании. Но, естественно, когда до этого дошло, то оказалось, что у нее нет никаких друзей. И ей пришлось уехать одной.
      Джоанна заметила, что Слайдер даже забыл о том, что и она входила в число тех людей, которых он имел в виду, говоря о «друзьях». Она ощутила легкую тошноту и крепко сжала губы. По лицу Слайдера было видно, что он измучен и опустошен, но он продолжал говорить.
      – Он встретил ее на автостоянке, хорошо замаскировавшись и надев коричневую шляпу-трильби, которую носят завсегдатаи скачек – шляпа, в которой лорда Оукси показывают по телевизору. Они не заметили Пола Рингхэма, который сидел в своей машине с потушенными фарами в ожидании своей жены. Они уехали на ее машине, и вела машину сама Анн-Мари. Может быть, она все еще наделась, что ошиблась на этот раз. Она ведь знала его всю свою жизнь – может быть, она убеждала себя, что он действительно хочет просто поговорить.
      Он залпом допил джин и откинулся на спинку кресла, растирая утомленные глаза.
      – Это все вписывается в общую картину. Но я никогда не смог бы этого доказать. Нет никаких доказательств, никаких улик. Да и в любом случае дело официально прекращено.
      – А твое начальство не возобновит его, если ты скажешь им то, что сейчас сказал мне?
      – Нет. У меня нет вещественных доказательств. Кроме того, их не интересует Хилдъярд. Им нужны люди на самом верху, и они не хотят, чтобы кто-то взбудоражил всю организацию прежде, чем они будут готовы действовать. Слежка за Хилдъярдом может привести к тому, что организация свернет здесь всю свою сеть и начнет все сначала в другом месте. Анн-Мари попросту не представляет собой достаточно важного случая. О, Господи, что это за мир! Что за проклятый поганый мир!..
      Он все тер и тер лицо, как будто таким образом мог стереть свои мысли. Здесь нечто большее, подумала Джоанна, чем только Анн-Мари. Это, видно, кульминация долгой, долгой истории, полной разочарований, разрушенных иллюзий и личных конфликтов. Она осторожно взяла его руки в свои, чтобы он больше не мог тереть лицо, и тут его руки вывернулись и больно сомкнулись вокруг ее запястий как стальные захваты, напугав ее.
      – Останься со мной. – Он смотрел прямо ей в глаза, и взгляд его умолял и требовал одновременно, Джоанна физически ощущала невыносимое напряжение, переливавшееся от него через их соприкасающиеся руки. – Будь моей. Ты так нужна мне... О, Господи!
      – Я твоя, – подтвердила она. Но она была перепугана. Первый раз в жизни она была так близко от человека, находящегося на грани нервного и психологического срыва, и просто не знала, что ей делать, как помочь ему. Боль его была столь велика, что эмоциональный взрыв мог произойти в любой момент.
      Но ей не пришлось ничего делать – защитную роль сыграли инстинкты. Он встал с кресла, продолжая сжимать ее руки, и опрокинул ее на ковер. Он овладел ею сразу, даже не снимая одежду, только расстегнув ее. Он не был груб с ней, он был даже нежен, но той общей и безразличной нежностью, которая была неотъемлемой частью его натуры и которая не относилась лично к ней. Но она приняла его, приняла его нужду в ней, и простила ему то, что он – а сейчас она была уверена в этом – не думал о ней сейчас как о личности. Она ведь любила его и понимала, что он тоже любит ее и это любовь бросила его сейчас к ней в поисках излечения от стресса. Но все равно она чувствовала сильную печаль. Когда все кончилось, он, опустошенный, упал рядом с ней на пол и заплакал, а она обняла его и держала в объятиях все время, пока он безостановочно повторял сквозь слезы:
      – Прости меня, прости меня.
      – Все хорошо, – отвечала она. – Я люблю тебя. Все хорошо.
      Но она знала, что он просил прощения не у нее.

* * *

      Когда ей пришлось уехать на работу, неохотно оставив его в одиночестве, он вышел из дома, сел в машину и начал медленно кружить по улицам города. Он не мог остановиться. От одной мысли о том, чтобы поехать домой в Рюислип, разговаривать с какими-то равнодушными людьми, ничего не знавшими о том, что произошло, его чуть ли не стошнило. Объяснять что-то кому-то – этого он сейчас не мог бы вынести. Его ум был поглощен открывшейся проблемой с Хилдъярдом; и каким-то образом другая проблема, проблема Джоанны и Айрин, начала все больше занимать его мысли, смешивая разум и чувства в запутанный клубок, и он постепенно пришел к нелогичному ощущению, что не сможет решить их независимо друг от друга.
      А что, если он смог бы добиться, чтобы Ронни Бреннер определенно смог опознать Хилдъярда, как того самого человека, который заплатил ему за подбор квартиры, в которой было совершено убийство? Может быть, тогда ему разрешили бы тихо и без шума арестовать Хилдъярда и предъявить ему обвинение в убийстве, даже не упоминая ни слова об организации? Достаточно легко было бы подобрать любой другой мотив убийства, не привлекающий внимания к мафии. Если б только он мог сделать это, возможно, тогда он смог бы уйти от Айрин и жить с Джоанной, и все было бы хорошо.
      Надо немедленно поехать к Ронни и официально взять у него показания. И надо тут же увезти его с собой в участок, а там обсудить с коллегами, как получить запись голоса Хилдъярда. Он подъехал к дому на Кэтнор-Роуд, свернул к «Короне и Скипетру» и остановил машину, загнав ее между машинами посетителей. К дому он подошел пешком. На улице было по-прежнему темно и тихо, людей тоже совсем не было видно. Он открыл дверь и быстро и бесшумно прошел по полуосвещенному проходу к комнате Ронни. Не доходя до двери одного-двух шагов, он замер, чутко прислушиваясь, но все было тихо.
      И тут он заметил, что дверь в комнату Бреннера чуть приоткрыта, а свет в комнате не горит. Он подошел ближе и разглядел расщепленную и размочаленную древесину в том месте повыше замка, где, по-видимому, ее отжали ломиком-фомкой или другим похожим инструментом. Волосы на его голове начали становиться дыбом, а по спине прошел холодок страха, перетекший в ноги, отчего они отяжелели. Он слегка толкнул дверь копчиками пальцев, и она повернулась в темноту прихожей. Сломанный замок вывалился из разбитого гнезда и упал на пол со звяканьем, отчего Слайдер подскочил, как будто дотронулся до провода под напряжением. Открытая в темноту дверь казалась ему сейчас хищно разинутой пастью, и его пробрала дрожь, когда он осторожно протиснулся в нее. Кожа на голове натянулась и стала настолько чувствительной, что он ощущал ею холодный воздух, вливавшийся в прихожую из промозглого коридора. Сам того не осознавая, дальше он двинулся на цыпочках.
      На полпути его нога зацепилась за что-то – что-то большое, тяжелое и мягкое, бесформенной кучей лежащее на полу.