8 НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ С АЛЛАНОМ

Озерки, проедавшие насквозь льдину, представляли собой бездонные ямы, затянутые тонкой пленкой льда под мягким покровом снега; длинные ледяные кристаллы, напоминавшие ряд острых, как бритва, копий и устилавшие ложа бывших озер талой воды, были скрыты под тонким слоем снега; края старых трещин и разводий опасно надламывались, а прикрытые снегом каналы шуги, извивавшиеся среди торосистых полей и нагромождений ледяных обломков, были еще глубоки – по колено.

4 сентября мы двинулись в путь с тяжелым грузом, но, пройдя всего несколько миль, были вынуждены разбить лагерь. На следующий день погода была пасмурной и мы двигались еще медленнее, прощупывая каждый фут нашего пути. 6-го, не пройдя и 400 ярдов, наткнулись на полосу битого льда, преградившую путь к северо-западу; к тому же Аллан, пытаясь тащить свои тяжело нагруженные нарты, ушиб спину. 7-го нам не удалось продвинуться ни на шаг: битый лед был в непрестанном движении, а ветер дул не в нужном нам направлении. 8-го, решив, несмотря на погоду, выбраться из этого опасного района, мы прошли еще около 400 ярдов. И тут нам пришлось остановиться: Аллан неудачно споткнулся и упал навзничь возле нарт. Прошло несколько минут, прежде чем Фриц и я поняли, что Аллан расшибся, так как мы шли впереди него, пытаясь проложить дорогу через обломки ледяных глыб и густую шугу, преграждавшие нам путь. Когда мы вернулись к Аллену, то увидели, что его стало сильно знобить. Не могло быть и речи о том, чтобы перенести его в более безопасное место. Пришлось поставить палатку в нескольких ярдах от нарт и буквально втащить Аллана через рукавный вход и уложить в спальный мешок. К этому времени его начали мучить жестокие боли.

Кен поместился в палатке с Алланом, впрыснул ему морфий и уложил поудобнее. Немного времени спустя он вышел и сказал мне, что, по его мнению, у Аллана смещение диска, хотя не исключена вероятность сильного растяжения связок. Нам следовало как можно скорее доставить Аллана в более безопасное место, ибо льдина, на которой мы разбили лагерь, имела в поперечнике немногим больше 100 ярдов, а наши палатки находились примерно в 30 ярдах от границы активной зоны битого льда. Итак, было решено, что на следующее утро мы с Фрицем отправимся на поиски группы льдин, на которых провели лето. Но у нас не было надежды, что нам удастся вернуться туда той же дорогой, по которой мы пришли сюда, так как за это время произошло перемещение льда и проход вряд ли сохранился.

На утро с двумя нартами, рацией и запасом продовольствия на десять дней мы отправились в путь навстречу ветру и поземке. Через некоторое время нам все же удалось найти нашу летнюю льдину и, с трудом продвигаясь по своим следам, мы отметили дорогу назад флажками. Вечером я послал радиограмму Фредди Чёрчу для передачи ее в Лондон:

«№ 399. 100831. Херберт – Фуксу. Срочно и секретно.

С огорчением сообщаю, что Джилл серьезно повредил себе спину. Хеджес подозревает либо смещение диска, либо тяжелое растяжение связок, и то и другое может давать рецидивы. В настоящее время нечего и думать о том, чтобы попытаться пересечь зону битого льда и вообще в это время года продолжить путешествие. Вынуждены вернуться на летнюю льдину, которую после непродолжительных поисков нашли. Джилла, поддерживая наркотиками, как можно скорее переправим на летнюю льдину. Если в ближайшие несколько дней не произойдет чудесного исцеления, придется попросить Арктическую исследовательскую лабораторию вывезти его на «Цесне», которая доставляет нам геофизическое снаряжение».

10-го Фриц и я совершили второе путешествие на летнюю льдину, захватив на этот раз небольшой груз необходимых запасов, который мы оставили на складе примерно в миле к югу от старого летнего лагеря. Поблизости обнаружили между двумя льдинами замерзшее озеро морской воды. Ледяной покров на нем достигал восьми дюймов; это был пресноводный лед, и мы предполагали, что через неделю он станет достаточно толстым, чтобы служить в случае необходимости посадочной площадкой для «Цесны», а возможно, даже для двухмоторного «Оттера». К 11 сентября боль у Аллана распространилась дальше по спине, но стала не такой острой, и он готов был на трудное для него путешествие, чтобы мы могли уйти из зоны активного льда, где был разбит наш лагерь. Итак, Фриц, Кен и я сняли палатку над Алланом и перенесли его в спальном мешке на перевернутую вверх дном надувную лодку, привязанную к нартам Кена. Мы перевезли Аллана, обложенного со всех сторон подушками, защищенного от ветра и снега резиновым полом палатки, не причинив ему особых мучений, на старую летнюю льдину, до которой было две мили.

В пути, конечно, не раз обсуждали различные планы действий. Кен разъяснил нам значение анализов, проделанных им для выяснения диагноза, и возможные последствия рецидива. Он считал, что Аллана необходимо эвакуировать, если это окажется возможным. Напротив, Аллан был готов рискнуть, и мы с Фрицем, понимая, что на месте Аллана мы рассуждали бы точно так же, поддерживали его.

Как руководитель экспедиции, я должен был решить нелегкие вопросы: будет ли возможность эвакуировать Аллана зимой, если у него произойдет обострение, могу ли я взять на себя ответственность за судьбу Аллана, всей партии, а также летчиков спасательной эскадрильи, если он останется на льдине? Разумеется, я тщательно обдумал вставшую передо мной проблему, перебрал все мотивы «за» и «против». Польза от того, что Аллан останется с нами на зиму, если только у него не будет рецидива, не вызывала сомнений: даже если он окажется не в состоянии принимать участие в выполнении программы геофизических исследований, то все же сможет руководить ими. Будучи обреченным на сидячий образ жизни, он все же не без пользы проведет с нами зиму, к которой мы так тщательно готовились и которую предвкушали; если он перезимует с нами, то, вероятно, сможет остаться здесь с сотрудниками Ламонтской геологической экспедиции, которые прибудут примерно 1 марта, чтобы принять станцию и продолжить геофизические наблюдения.

В ответ на запрос экспедиционного комитета Кен приготовил подробное медицинское заключение, переданное мной по радио 12 сентября и направленное начальнику военно-медицинского колледжа. 13-го Кен послал второе медицинское заключение. В тот же день я получил радиограмму от сэра Вивьена Фукса. В ней говорилось: «Военно-медицинский колледж решительно настаивает на том, что Джилла следует эвакуировать при первой возможности; он не должен продолжать санный переход, даже если поправится, так как его присутствие может привести к гибели всей партии».

14-го и 15-го мы с Фрицем произвели тщательную рекогносцировку, и я сообщил по радио Фредди, что мы нашли хорошее место для зимнего лагеря, откуда до разводья около полумили в любом направлении. Найденная нами льдина имела примерно полторы мили в длину и в ширину. Она была, однако, окружена множеством взломанных ледяных полей, и кое-где уже произошло сжатие льда. Я сообщил также, что на озерках вокруг льдины мы обнаружили множество длинных ровных полос, из которых наиболее подходящими были две: одна – около полумили в длину, другая – около трех четвертей мили, но, прежде чем ими воспользоваться, надо подождать, пока лед на них станет значительно толще. 17 сентября я информировал комитет: «… Джилл останется с экспедицией до марта 1969 года, когда его сменят геофизики Ламонтской геологической обсерватории. Имея в виду большие расстояния, которые придется преодолеть следующей весной, и ограниченные возможности Джилла, я пришел к твердому убеждению, что бросок к Шпицбергену должны совершить Кернер и я. Партия из двух человек сможет продвигаться быстрее, чем в том случае, если нас будет трое. Поэтому Хеджес останется с Джиллом в зимнем лагере, пока их не сменят ламонтские геофизики. Это даст возможность Кернеру и мне раньше выйти в путь. Тогда путешествие и научная программа экспедиции могут быть завершены и все четверо участников будут полностью способствовать ее конечному успеху».

В случае рецидива эвакуация не представляла бы трудностей, так как наша экспедиция находилась всего в 150 милях от американской станции «Т-3», которая могла быть использована в качестве промежуточного этапа. В Северном Ледовитом океане зима – нормальное время для полетов, а посадочную площадку легко осветить факелами и сигнальными ракетами. 20 сентября я получил радиограмму из Лондона:

«Комитет обсудил все известные ему обстоятельства и возможности, включая средства связи и освещение посадочной площадки. Понимая огромное желание Аллана остаться зимовать, мы, к сожалению, все же решили, что по медицинским соображениям и для обеспечения как можно более раннего старта следующей весной его надо эвакуировать на самолете Фипса. Партию из трех человек мы считаем минимально допустимой, поэтому Уолли, Кен и Фриц останутся зимовать и закончат путешествие. Мы сознаем, что это может означать невыполнение геофизической программы, если весной до возобновления путешествия не удастся совершить посадку и забрать приборы, требующие реставрации. Ламонтскую обсерваторию следует поставить об этом в известность. В написанных вчера письмах, подлежащих доставке самолетом, изложены соображения, побудившие комитет к такому решению».

В ответной радиограмме я признавал, что комитет располагает большими возможностями для оценки финансового состояния и может ограничить научную программу, если она покажется ему слишком дорогой, но вместе с тем я со всей почтительностью к комитету настаивал, чтобы в будущем в ответ на просьбу о моральной поддержке или на сообщение о каком-либо изменении плана, касающемся осуществления перехода в 3800 миль по дрейфующему плавучему льду, а также в ответ на любую радиограмму об изменении намеченного нами плана действий Комитет, признавая мою ответственность и относясь с уважением к моему опыту и здравомыслию, посылал мне рекомендации, а не распоряжения.

25 и 26 сентября летчики 435-й эскадрильи канадских ВВС сбросили нам большой запас продовольствия. Эта операция прошла очень удачно. Из двадцати восьми тонн груза, сброшенного с трех самолетов, была потеряна лишь дюжина бутылок с острым соусом! Теперь мы могли полагаться на канадские ВВС не только в отношении снабжения; они оказывали и моральную поддержку, необходимую нам, чтобы выжить. Мы ощущали эту поддержку и заботу, когда они осведомлялись, не нужно ли нам чего-нибудь из снаряжения. Их многочисленные, хорошо обдуманные подарки, а также радостные приветствия членов экипажа, стоявших у открытых грузовых люков и кричавших нам, когда самолет совершал на небольшой высоте прощальные круги над лагерем, – все говорило об их благожелательности и воодушевляло нас.

В этот вечер я послал Фредди Чёрчу следующую радиограмму: «…сейчас мы сортируем двадцать восемь тонн продовольствия и снаряжения. Вокруг нас со всех сторон ящики. Главная посадочная площадка, о которой я говорил несколько дней назад, теперь прорезана трещинами и стала непригодной. Есть другое разводье, затянутое пресноводным льдом толщиной 8–9 дюймов, имеющее в длину 150 и в ширину 30 ярдов, но на нем с каждой стороны появились свежие торосы высотой до 15 футов. Посадочная полоса на льдине на 6 дюймов покрыта снегом, и расчистка ее потребует немало времени. Как я понимаю, Уэлди Фипс предполагает воспользоваться своим двухмоторным «Оттером» с маленькими колесами. Настойчиво советую ему приспособить лыжи.

У нас много груза, который мы должны перевезти в лагерь, поэтому мы рекомендуем отложить полет Уэлди к нам до 30 сентября или 1 октября. Попросите, пожалуйста, Питера Дунна сообщить Ричарду Тейлору из Би-Би-Си: я серьезно опасаюсь, что лед в любой момент может расколоться, и сотрудникам Би-Би-Си, намеревающимся высадиться и остаться в нашем лагере, грозит совершенно реальная опасность, так как Уэлди, вероятно, окажется не в состоянии вернуться за ними».

Уже давно сотрудники «Санди таймс» и Би-Би-Си намеревались зафрахтовать двухмоторный «Оттер» Уэлди Фипса, канадского летчика, чтобы перелететь из Резольют-Бей в наш зимний лагерь. Сотрудники Би-Би-Си должны были снять фильм о постройке хижины и о приготовлениях к зимовке на льду; репортеры «Санди таймс» собирались взять у нас интервью. Конечно, если бы они прилетели, то на многие путаные статьи, появившиеся в английской прессе между 25 и 27 сентября, был бы дан ответ, а краткое исчерпывающее описание нашего положения внесло бы ясность. Для того чтобы показать, что писали о нас газеты, приведу некоторые выдержки из них.

«Шумиха по поводу исследователей Арктики» (шапка в «Дейли мейл» от 25 сентября). «… Вчера вечером поднялась шумиха по поводу британской трансарктической экспедиции, состоящей из четырех человек и находящейся сейчас приблизительно в 330 милях от Северного полюса. Организаторы экспедиции в Лондоне опубликовали статью, в которой говорится, что ее руководитель, возможно, страдает „уинтеритом“.[11] Это заболевание, «которое омрачает сознание и может представлять опасность» для человека. Однако руководитель экспедиции, мистер Уолли Херберт, который на собачьих упряжках преодолел две трети из 3800 миль, отделяющих Аляску от норвежского архипелага Шпицберген, ответил резкой критикой в адрес организационного комитета. В интервью, данном по радио «Санди таймс», мистер Херберт сказал: «Комитет так возомнил о себе, что посылает распоряжения вместо рекомендаций»».

«Мой сын, вероятно, захочет остаться на ледяном щите, – говорит отец» (шапка в газете «Йоркшир ивнинг пост»). «Мы думаем, что с мистером Хербертом творится неладное» («Дейли мейл», Лондон, 26 сентября).

«Вы лежите, скорчившись в крошечной палатке на льдине в 330 милях от Северного полюса. Снаружи бушует ураган, скорость ветра – 120 миль в час. В слепящем снегу вы ничего не различаете на расстоянии ярда перед собой. Собаки ваших санных упряжек, рыча, кусают друг друга. Внутри палатки, чтобы было теплее, вы прижимаетесь к другим трем спутникам. Один из них тяжело ушибся. Вы отклонились от курса и вышли из графика. Весь мир смотрит на вас. Это мучительные мгновения для Уолли Херберта, руководителя британской трансарктической экспедиции, самого одинокого человека среди белого безмолвия. Как могли повлиять на ум и моральную устойчивость человека эти ужасные условия? Не ими ли объясняются резкие по тону радиограммы, посылаемые Хербертом в Лондон организаторам экспедиции?»

Таково было начало статьи, озаглавленной «В арктической пурге даже человеческий ум может замерзнуть» и помещенной Дональдом Гомери в «Дейли скетч» 26 сентября 1968 года. При столь драматических обстоятельствах и широких возможностях для домыслов не удивительно, что наше поведение иногда толковалось несколько странно. Питер Дунн, репортер «Санди таймс», который должен был прилететь к нам и находился в то время ближе к нам, чем кто-либо другой, выразил свой личный взгляд на наше положение в корреспонденции, переданной им в «Санди таймс» 6 октября:

«Ломающийся лед, непогода и снег, гонимый по арктическому ледяному щиту ветром ураганной силы, сорвали на этой неделе попытку вывезти Аллана Джилла, тридцативосьмилетнего арктического путешественника, из лагеря, находящегося на полярном льду в восьмистах милях от суши. Джиллу, который при падении сильно ушиб спину месяц тому назад, придется теперь провести длинную темную зиму с тремя другими участниками британской трансарктической экспедиции. Он будет вывезен следующей весной до начала последнего этапа 3800-мильного пути от Аляски до Шпицбергена. Попытка эвакуации Джилла, предписанная экспедиционным комитетом в Лондоне, была отменена после того, как двухмоторный самолет «Оттер» напрасно прождал три дня на «Т-3», американской исследовательской станции, расположенной на краю огромной глыбы дрейфующего льда, отколовшегося от ледника. Станция находится всего в ста пятидесяти милях от зимнего лагеря экспедиции.

Уолли Херберт, руководитель партии, едва мог скрыть свое удовольствие по поводу того, что посадка не удалась и Джилл останется с экспедицией до весны. «Моральный дух теперь великолепный, – сказал мне Херберт по радио. – Конечно, состояние Аллана внушает некоторое беспокойство; он не в обычной своей форме. У него появилась, как я ее называю, самая нехарактерная для военного выправка: чтобы держать спину прямо, он нагибается. В ближайшие несколько дней до наступления полярной ночи мы отметим флажками аварийную посадочную площадку и всю зиму будем поддерживать ее в должном порядке. Тогда, если у Аллана начнется рецидив, ничто не помешает его эвакуации».

Несчастный случай с Джиллом вызвал громкую перепалку между Хербертом и лондонским комитетом. Когда комитет отверг план Херберта эвакуировать Джилла следующей весной, Херберт разразился градом упреков по поводу людей, которые «не понимают, какую чушь они городят». В ответ комитет возразил, что Херберт, по-видимому, страдает «уинтеритом» – полярным заболеванием, которое отуманивает сознание и может стать опасным для человека. Для некоторых наблюдателей здесь, в Барроу, такой диагноз представляется несколько необоснованным. У Херберта есть свои недостатки – наполеоновские драматические нотки, импульсивность и стремление думать вслух громким ясным голосом, но он, конечно, не потерял рассудка. Он хочет, чтобы Джилл остался с ними зимовать, потому что Арктика для него – жизнь, и любую возможность остаться на льдине, даже если она сулит смерть, он предпочел бы позорной неудаче экспедиции.

Через сутки после того, как было получено распоряжение комитета об эвакуации Джилла, Херберт заметил, что посадочная полоса у лагеря начинает разрушаться. Даже посадочная площадка на более толстой льдине становилась непригодной вследствие сильного снегопада. «Расчистить ее будет адовой работой», – сказал Херберт. На «Т-3» мы слышали, как Уолли жаловался на неполадки с ручным генератором, служившим для зарядки радиобатарей. Затем его голос исчез, и дальнейшая связь прервалась. На следующий день, достаточно светлый для наблюдений с самолета, у нас был условлен сеанс радиосвязи с Хербертом, и он должен был сообщить дальнейшие данные об обстановке вокруг лагеря. К несчастью, хотя мы слышали радио мыса Барроу, находившегося на побережье Северного Ледовитого океана в 800 милях от нас, мы не слышали Херберта, работавшего на той же частоте в 150 милях к западу от нас. Но когда посадка стала немыслимой, с радиопередатчиком Херберта произошло «какое-то странное улучшение». В это время Херберт был в прекрасном настроении.

Теперь все было так, как того хотел Херберт. Джилл останется до тех пор, пока Херберт не пожелает, чтобы его вывезли. Научное снаряжение, доставленное нами на «Т-3» для зимней программы экспедиции, было отправлено назад, на мыс Барроу, и оно будет сброшено на парашютах в зимний лагерь экспедиции самолетом Арктической исследовательской лаборатории. Особо хрупкий прибор мы оставили на «Т-3», и он, вероятно, будет доставлен в лагерь одним из высококвалифицированных канадских летчиков. Общее мнение таково: шумиха вокруг Аллана Джилла перешла границы дозволенного; что бы ни случилось этой зимой, у Херберта не будет недостатка в друзьях на северном побережье Аляски и ему не понадобится помощь самолетами, организованная в Лондоне».

О том, что лед сломался, я мог бы сообщить Питеру днем раньше, если бы имел возможность снестись с ним тогда по радио. При создавшемся положении я был вынужден 8 октября 1968 года послать гораздо более длинную радиограмму, пытаясь успокоить разыгравшиеся страсти. «А590. 090740.– Председателю от Херберта. Моя радиограмма от 17 сентября с предложенным комитету планом, благодаря которому можно было бы завершить и научную программу, и путешествие, основывалась на надежде, что геофизические приборы смогут быть доставлены на самолетах «Цесна», обслуживающих АИЛ, и что Джиллу будет разрешено остаться на зиму с экспедицией».

Следующая радиограмма имела пометку «лично и секретно». В ней я советовал оставить Хеджеса с Джиллом в зимнем лагере, чтобы, во-первых, можно было завершить научную программу и передать построенную хижину сотрудникам Ламонтской обсерватории и, во-вторых, чтобы Кернер и я могли раньше отправиться в длинный путь к Шпицбергену.

«Я по-прежнему твердо убежден, – писал я, – что это предложение осуществимо и значительно более целесообразно, чем желание свернуть геофизическую программу и эвакуировать Джилла до наступления зимы.

Должен подчеркнуть, что этот план окажется ненужным, если в конце февраля какой-нибудь самолет сможет сделать посадку в зимнем лагере, заберет накопленные материалы, кинофильмы и научные приборы, нуждающиеся в перекалибровке, и доставит ламонтских геофизиков. Должен подчеркнуть также, что такая посадка возможна. В этом случае Хеджес вместе с Кернером и мною примет участие в заключительном броске к Шпицбергену, а Джилл, если комитет разрешит ему зимовать, останется в зимнем лагере с ламонтской партией, чтобы продолжить геофизическую программу. Смею уверить комитет, что у меня нет и никогда не было намерения считать эти советы безапелляционными и ультимативными. Более подробно я попытаюсь изложить мои предложения в письме и охотно приму советы комитета во всех вопросах, в отношении которых он будет обладать достаточной информацией. Если эти советы будут противоречить моему мнению, я изложу свои доводы подробнее шифром и в более длинных радиограммах.

У меня нет никаких признаков умственного расстройства, как нет и недостатка почтения к комитету, несмотря на несдержанные замечания, сделанные мной 22 сентября и вопреки моим желаниям дословно приведенные в «Таймс» и других английских газетах. Если бы не комитет, наша экспедиция не была бы организована и не имела бы того успеха, какого она уже достигла, и в то же время, если бы я не сохранил ясности сознания и если бы вся партия не действовала с полным напряжением физических сил, она не могла бы достичь той широты, на которой сейчас находится. Следовательно, «моему поведению в течение последних нескольких дней» должно быть найдено другое объяснение. Ибо подобно моим замечаниям от 22 сентября упоминание об «уинтерите», несомненно, также было несдержанным порывом.

На протяжении последних восьми месяцев я каждый вечер по полчаса разговаривал по радио с майором авиации Чёрчем. Во время этих разговоров я редко думал о том, какое расстояние отделяет нас друг от друга, ибо я привык к его голосу в микрофоне так же, как к манерам трех моих спутников. Я рассказывал о пройденном пути и о событиях дня с дружеской непринужденностью, уверенный, что в это время суток редко кто пользуется нашей частотой, и зная, что мало найдется любителей подслушивать, чьи приемники достаточно чувствительны, чтобы улавливать мои передачи. Тем не менее мы соблюдали осторожность в своих замечаниях и пользовались иногда шифром, чтобы не причинить вреда интересам экспедиции, ее комитета и ее покровителей. Только в одном случае, объятый возмущением, я позволил себе непроизвольное и злое критическое замечание, и этот неучтивый поступок был вызван радиограммой экспедиционного комитета, посланной 22 сентября и предписывавшей мне эвакуировать Аллана Джилла на основании медицинского заключения.

Джилл – один из самых покладистых людей, с какими мне приходилось когда-либо встречаться; он идеальный товарищ для длительного и тяжелого санного путешествия или для зимнего дрейфа в хижине, отстоящей в 600 милях от ближайшей земли. В критических обстоятельствах он сохраняет спокойствие и уверенность; он работает не щадя сил и не стремится к славе. Нашу экспедицию Джилл рассматривает как продолжение того образа жизни, какой он вел в течение последних десяти с лишним лет, и готов скорее рискнуть своим здоровьем, чем согласиться на эвакуацию, вероятно совершенно ненужную.

Он готов заниматься зимой той частью нашей научной программы, которую можно выполнять сидя, и воздерживаться от всякой физической работы, которая могла бы ухудшить его состояние. Но, несмотря на такое ограничение своих возможностей, он, несомненно, будет здесь более счастлив, чем в любом другом месте, и принесет экспедиции значительную пользу, поддерживая своим примером ее моральный дух и помогая в выполнении научной программы.

Я заявил комитету, что выражал и выражаю готовность, конечно при его согласии, взять на себя ответственность за эвакуацию Джилла зимой, если в случае рецидива она станет необходимой.

Мы с Джиллом хорошо знаем друг друга и безоговорочно друг другу доверяем. Это самый верный товарищ. Неужели может показаться странным, что я поддерживаю человека, который готов подвергнуть себя риску и с которым мы в прошлом не раз делили опасности и переживали тяжелые времена? Предпринимая это путешествие, мы знали об ожидающих нас опасностях, и нам предстоит преодолеть еще немало трудностей, если мы хотим в конце концов достигнуть успеха.

Впрочем, эти соображения могут извинить только мою невыдержанность при получении директив от комитета. Неосторожность, состоявшая в том, какой текст я передал по радио, совершенно непростительна, а за это я приношу свои извинения.

Если бы мои замечания были менее эмоциональными, они правильнее отразили бы мое отношение к комитету, с которым я работал в полном согласии в течение двух с половиной лет и к которому я отношусь с высочайшим уважением. Если бы мои замечания были менее эмоциональными, их не так охотно и не так часто цитировали бы.

9 ЗИМНИЙ ЛАГЕРЬ

За неделю нашего отсутствия льдина, на которой мы провели лето, сильно изменилась. Снежные бураны уплотнили снег и почти полностью скрыли остатки летнего лагеря. Среди нескольких больших льдин мы выбрали подходящую для зимовки; мы искали также плоскую льдину, которая могла бы служить взлетно-посадочной площадкой. К 15 сентября наши поиски увенчались успехом: мы нашли то, что нам было нужно.

В этот день был великолепный закат и Аллан чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ползком выбраться из рукавного входа палатки и полюбоваться этим редким в высоких широтах зрелищем. К 25–26 сентября – ко времени сбрасывания нам припасов самолетами канадских ВВС – он был уже на ногах.

Сборка основных частей зимней хижины отняла у нас меньше времени, чем мы ожидали. В то время как трое из нас подтаскивали сброшенные грузы, Аллан занимался починкой поврежденных мест пола. 28-го, меньше чем за восемь часов, мы сложили пол.

Льдина, выбранная нами для зимнего лагеря, имела около полутора миль в диаметре и была окружена другими льдинами меньшего размера. Вся эта группа льдин занимала площадь примерно пять квадратных миль, причем каждая из них была отделена от соседней полосой битого льда. Скрепленные вместе упаковочные клети, в которых находились детали сборной хижины, имели около 13 футов в длину и около 5 футов в ширину; она была сброшена одним огромным грузом на трех парашютах. Отделив скрепленные клети, мы доставили их на нартах к месту установки. Летом здесь было озерцо пресной воды, теперь замерзшее, и на этой идеально ровной поверхности мы уложили опоры для пола.

Постройка хижины оказалась очень простым делом: сами упаковочные ящики мы использовали в качестве пола, а их содержимое шло на боковые поверхности – стенки хижины. В общем получился обитый ватными одеялами каркас с двумя окнами в противоположных сторонах и дверью, с маленьким крыльцом. Сборка хижины, после того как был настлан пол, шла очень быстро и продолжалась, насколько я помню, часов девять. Площадь пола составляла 15 на 15 футов, но так как хижина имела цилиндрическую форму, то полезное пространство было несколько меньше, чем в маленькой комнате с таким же размером пола в обычном доме. Разумеется, мебели в ней пока никакой не было, и мы уже тогда правильно предположили, что хижина окажется для четырех человек несколько тесноватой, когда будет загромождена мебелью и снаряжением. Однако слишком большая площадь нам тоже не подошла бы, так как ее трудно было бы обогреть.

Обогревалась хижина керосиновой печкой с вытяжной трубой, которая шла вверх футов на пять, затем делала изгиб под прямым углом и выходила наружу. Так как печка стояла примерно в центре хижины, то теплый воздух поступал к нам не только прямо от нее, но и от трубы. Временами она была очень горячей. За всю зиму было не больше трех случаев, когда регулятор подачи горючего стоял не на самой низкой отметке, между тем как температура в верхней части хижины доходила до 25° и даже выше – до 30° С. На полу же она была ниже нуля, но в сидячем положении мы ощущали приятную температуру градусов в 15.

Пол у нас ничем не был покрыт. Вначале мы думали использовать циновки из листьев кокосовой пальмы, но снег, который мы заносили в хижину на ботинках, втоптался бы в циновку и рано или поздно превратился бы в лед. Преимущество незастланного пола заключалось и в том, что его изредка можно было мыть шваброй и без труда снимать слой льда. 8 октября я уже мог передать радиограмму патрону нашей экспедиции принцу Эдинбургскому с извещением, что 6 октября мы организовали зимний лагерь на 85°00 с.ш. и 162°00 з. д., в 950 английских милях от Барроу (Аляска) и в 550 милях от ближайшей земли. Далее в моей радиограмме говорилось:

«В течение ближайших пяти месяцев, когда мы будем полностью и с пользой заняты выполнением научной программы, наша льдина, имеющая в настоящее время 1 милю в диаметре и 3 метра в толщину, будет дрейфовать и, если наши прогнозы окажутся правильными, к 1 марта 1969 года достигнет 87°00 с. ш. и 150°00 з. д. Если наша санная партия выйдет в путь из этой точки за три недели до появления солнца и, удержавшись от искушения, не станет пытаться точно определить местонахождение Северного полюса (вблизи которого мы рассчитываем быть примерно в день весеннего равноденствия), то до наступления летнего солнцестояния мы сможем добраться до Шпицбергена или до места встречи с английским военным кораблем «Индьюренс».