Теперь, впервые за четыре года, было похоже на то, что экспедиция в финансовом отношении сошла с мели. Однако не следовало забывать, что она может потерпеть крах на первых же сотнях миль пути или же, как предсказывали более скептически настроенные критики, даже не доберется до Северного Ледовитого океана. Хорошо понимая риск первопроходца, путешествующего по неизведанному пути длиной 3800 маршрутных миль по дрейфующему льду, наши многочисленные литературные заказчики позаботились застраховать себя, обязавшись платить нам частями; нечего и говорить о том, что основные суммы подлежали выплате после успешного завершения путешествия Банкиры, согласившиеся финансировать нас в пределах общей суммы этих литературных договоров, подвергались большему риску, открыв кредит экспедиции. Но разве этот риск не был обеспечен страховым обществом Ллойда, которому экспедиция внесла страховую премию в сумме свыше семи с половиной тысяч фунтов стерлингов? А что сказать о частных пожертвователях и друзьях, которые вносили по несколько сот фунтов стерлингов или даже по несколько шиллингов в то время, когда мы крайне нуждались? Они и не думали о какой-то коммерческой выгоде и давали деньги без всякой гарантии. Конечно, им-то мы больше всего обязаны, так как за счет их средств были уплачены страховые премии, гарантировавшие интересы банкиров. Но разве Ллойд согласился бы пойти на риск, если бы экспедицию не финансировали Би-Би-Си, «Санди таймс» и не поддерживали бы косвенно некоторые правительственные учреждения? А если бы членами нашего комитета были менее влиятельные и в деловом отношении менее проницательные люди? Чем больше я думаю о финансировании нашей экспедиции, тем больше убеждаюсь, что тех, кто нас поддерживал, следует рассматривать почти как близких друзей или просто как друзей в противоположность злопыхателям и критикам, которых (а этому не приходится удивляться) оказалось достаточно много.

У нас были и более реальные противники. До нас дошли слухи, что один австралиец по имени Дэвид Хэмфри находится в Нью-Йорке и занимается организацией объединенной американо-канадской экспедиции, которая должна в декабре 1967 года направиться с собачьими упряжками по кратчайшей оси эллипсообразного бассейна Северного Ледовитого океана и попытаться впервые пересечь этот океан по льду. Норвежец Флотум, насколько мне удалось разузнать, все еще намеревался пересечь Северный Ледовитый океан от Шпицбергена через полюс до острова Элсмира. Ходили слухи, что Бьёрн Стайб планирует еще одну попытку достичь полюса; это же собирался сделать и Ралф Плейстед, опять-таки пользуясь мотосанями. Был еще какой-то немец, чью фамилию мы так и не узнали, который бесконечно пререкался с датскими властями, добиваясь разрешения организовать базу на Земле Пири (Северная Гренландия) для похода к полюсу на гусеничных тракторах. Только к немногим из этих сообщений мы отнеслись серьезно: мы были слишком заняты собственными делами и заказом снаряжения, чтобы тратить время на переписку с конкурентами. Для того чтобы упростить столь трудную задачу обеспечения экспедиции снаряжением и продовольствием, мы сконцентрировали наши заказы у нескольких фирм. Все продовольствие было куплено у компании «Эндрю Ласк», поставлявшей провизию торговому флоту. В основу как путевых рационов, так и зимнего запаса, который был значительно более разнообразным и объемистым, была положена диета, разработанная для английских антарктических экспедиций и хорошо знакомая Фрицу, Аллену и мне. Одежду, в том числе предоставленную Международным комитетом шерстяной промышленности, и основное лагерное оборудование нам поставила эдинбургская фирма «Грейам Тизо», которая вдобавок выступала в роли нашего агента для получения некоторых предметов оборудования, отсутствовавших у них на складе. Этим она сберегла нам немало времени. Корм для собак – концентрат из китового мяса, сухих дрожжей, порошка из снятого молока, маисового крахмала, говяжьего жира и разных витаминов – был специально приготовлен и упакован фирмой «Боб Мартинс» в количестве тридцати трех тысяч фунтов, и стоил он почти пять с половиной тысяч фунтов стерлингов. Четверо модифицированных нарт эскимосского образца и четверо более широких тяжелых и более прочных нарт нансеновской конструкции были изготовлены фирмой «Скимастер» в Грейт-Ярмуте. Были сделаны специальные санные ящики и собачья упряжь, отобраны и упакованы лекарства и медицинские инструменты, приобретены кинокамеры, пленка, магнитофон.

Мой телефон работал почти без отдыха: все время происходили те или иные неполадки, то и дело нас подгоняли какие-то крайние сроки. Вся тяжесть ответственности ложилась на плечи Фрэнки Райна и мои, так как мы знали, что участникам экспедиции придется туго, если, очутившись, в Северном Ледовитом океане, они обнаружат, что мы забыли какой-нибудь необходимый предмет снаряжения; и, несмотря на составленные нами многочисленные длинные списки, у нас всегда было такое ощущение, будто мы что-то забыли. Я снова стал прибегать к успокаивающим средствам, но становился от них сонливым, а так как затруднения сыпались одно за другим, как из рога изобилия, пришлось считать таблетки предметом роскоши и пока от них отказаться.

Я пытался в то же время писать книгу и статью: сроки их сдачи, в которые я обязался уложиться, казались тогда невыполнимыми. В этот период у меня выработалась привычка строго придерживаться в работе своих собственных представлений об очередности, причем дела экспедиции стояли на первом плане, и отвлечь меня от них мог только тот, кто давал почувствовать свое присутствие. Говард Кон, главный редактор журнала «Трю», видимо, понял это в Нью-Йорке и прилетел в Лондон. В течение недели мы каждое утро встречались за деловым ленчем, во время которого просматривали написанное мною накануне вечером; затем я на час-другой расставался с ним и с головой окунался в экспедиционные дела. В моей конторе, где Кон расположился, как дома, он проводил большую часть дня за пишущей машинкой, переписывая сделанные им заметки (эти заметки оказали мне бесценную помощь, когда я урывал несколько минут для работы над статьей). Наконец статья была закончена, но, прочитав ее еще раз в комнате отдыха для пассажиров лондонского аэропорта за пять минут до того, как Кон сел в самолет, я внес в нее немало вставок, написанных от руки. «Мир людей» я закончил, использовав все договорные сроки.

Аллан Джилл прилетел в Лондон прямо из Канадской Арктики и сразу же приступил к занятиям в Королевском колледже искусств. Я слетал в Эдмонтон (провинция Альберта, Канада), чтобы договориться с представителями двух коммерческих авиакомпаний о поддержке экспедиции с воздуха. В Оттаве мне удалось встретиться с генералом Джоном Аллардом, начальником главного штаба. Последний пришел в большое замешательство, увидев меня в своем кабинете с рекомендательным письмом от главного маршала авиации сэра Чарлза Элуорти, начальника штаба военно-воздушных сил министерства обороны. «Что вы хотите?» – спросил он дружеским тоном. При этом разговоре нельзя было терять ни минуты, и я теперь в точности не помню, в каких словах я выразил свою просьбу, но в результате моего посещения нам была обещана помощь канадских военно-воздушных сил. Установившееся впоследствии взаимодействие оказалось, как я полагаю, очень полезным для обеих сторон.

25 сентября 1967 года я направил письмо сэру Майклу Кери – постоянному помощнику секретаря английского Адмиралтейства. Я привел там множество доводов, чтобы побудить британский флот участвовать в задуманном нами предприятии. В частности, я указывал, что Шпицберген был тем районом, в котором британский флот на протяжении двух столетий играл выдающуюся роль. Какой из этих доводов оказался решающим, не знаю. Базируясь на Шпицбергене, капитан Константин Фипс предпринял в 1773 году попытку достичь Северного полюса. Создав свою базу также на Шпицбергене, Уильям Парри совершил в 1827 году попытку достичь Северного полюса, установив рекорд дальности проникновения на Север британского флота, державшийся пятьдесят лет.

Шпицберген находился на традиционном британском пути к полюсу, а потому будет правильно и справедливо, если корабль британского флота окажет помощь нашей экспедиции, когда она приблизится к Шпицбергену.

Британские военно-воздушные силы были уже представлены в экспедиции майором авиации Чёрчем, который не только будет обслуживать ретрансляционную станцию и передавать радиограммы экспедиции со сведениями о погоде и общего характера, но и проводить по заданию Королевского исследовательского предприятия авиационной промышленности исследования в области распространения низкочастотных радиоволн. Экспериментальная радиостанция Королевского исследовательского предприятия авиационной промышленности в Кове будет служить базовой радиостанцией в Англии. Сухопутные военные силы Великобритании будут представлены в экспедиции капитаном Коном Хеджесом из медицинской службы сухопутных войск, а канадские военно-воздушные силы согласились оказать нашей партии поддержку с воздуха. Когда английские военно-воздушные силы сняли с нас главную заботу при подготовке – согласились доставить все наши грузы на два промежуточных арктических склада, – мы вздохнули с облегчением.

Самолеты «Геркулес» английских ВВС должны были совершить два полета. Первый раз, 28 декабря, самолет должен был вылететь с базы английских ВВС в Лайнеме и направиться прямо в Резольют-Бей; 6 января 1968 года второй самолет должен был доставить Чёрча и остаток нашего снаряжения в Туле и, захватив там Аллана, Кена и сорок собак, продолжить путь до Барроу (Аляска). Каким образом нам удалось собрать все эти грузы, рассортировать их, упаковать и доставить по железной дороге в Лайнем, не могу припомнить. В моих воспоминаниях об этом периоде сохранились лишь путаница туманных образов, бесконечные телефонные звонки и непреодолимые препятствия, которые в конце концов были устранены.

12 декабря Кен и Аллан вылетели на мыс Барроу. Мы договорились, что в начале января я тоже прибуду туда. В Англии было закуплено на семьдесят тысяч фунтов продовольствия, жидкого топлива и снаряжения: все это было рассортировано, упаковано и доставлено по воздуху в Резольют-Бей (Канадская Арктика) и на мыс Барроу. Эту операцию выполнили экипажи самолетов «Геркулес» и тактической авиации английских военно-воздушных сил, базировавшихся в Лайнеме. Инспектор Орла Саннборг за несколько недель купил для экспедиции сорок гренландских лаек, объехав для этого множество раскинутых по всему округу Туле эскимосских поселков, находившихся в его ведении. В рождественские дни 1967 года Аллан и Кен собрали в одном месте всех этих собак.

С несколькими эскимосами Аллан и Кен в полной темноте гнали собак 70 миль от Канака до военно-воздушной базы в Туле, чтобы успеть 6 января к вылету «Геркулеса». Для Кена это было первое санное путешествие – непривычное занятие и трудное испытание для врача нашей партии, который в течение своей службы в специальных военно-воздушных частях британской армии большую часть времени провел в джунглях и жарких пустынях. Для Аллана в этом зимнем путешествии не было ничего необычного: прошлую зиму он со мной и Роджером Тафтом провел в Канаке, а доктор Фриц Кернер, четвертый участник нашей санной партии, находился тогда с Американской экспедицией в Антарктике на полюсе недоступности. Аллан подобно Фрицу и мне провел несколько зим на научных станциях в Арктике и Антарктике, работая в разных экспедициях; у него был опыт в обращении с ездовыми собаками, и он знал в лицо и по имени почти всех кадровых военных, служивших на арктических сторожевых постах. Таким образом, перевозка наших собак по воздуху к мысу Барроу через Резольют-Бей прошла без всяких помех.

Несколько эскимосских друзей Аллана встретили «Геркулес» у самой посадочной площадки. С их помощью грузы были переправлены во вместительные склады, расположенные в двух шагах от лаборатории, а собак доставили в мрачную, но хорошо натопленную хижину, любезно отданную в наше распоряжение Максом Брюером и находившуюся в изолированном месте в двух милях к юго-востоку от посадочной площадки. В этой хижине мы могли оттаивать и рубить на куски моржовое мясо для наших собак, которое приносили эскимосы. Оба эти помещения в последние несколько недель стали ареной оживленной деятельности. Наши огромные запасы продуктов питания, собачьего корма, снаряжения и жидкого топлива были разделены на четыре части, и каждый из нас проверил все по несколько раз. Собак мы распределили на четыре упряжки по десяти в каждой. В наше распоряжение предоставили два гусеничных трактора, чтобы мы могли чаще навещать собак и перевозить моржовые туши и нарубленное мясо на вспомогательную базу. Нам также разрешили пользоваться комнатой в лаборатории, где мы ежедневно рано утром могли работать, изучая сообщения о состоянии льда и официальную переписку. В плотницкой мы с помощью эскимосов частично переделали наши нарты и заново их связали.

Собачья упряжь была подогнана и перешита эскимосскими женщинами, керосин разлит по канистрам. Была также проверена радиоаппаратура, поставлены палатки, изготовлены постромки для собак и вычислены высоты звезд для проверки нашего курса.

Мы часто совершали короткие санные экскурсии с выходом на морской лед и несколько раз разбивали там лагерь, чтобы освоиться со снаряжением, а также чтобы хоть немного обносить нашу одежду. Мы работали с таким лихорадочным напряжением, торопясь все подготовить, что не оставалось времени написать письма домой или отдохнуть. У нас не было ни времени, ни терпения, чтобы выслушать тех, кто предупреждал нас об ожидающих в пути опасностях. О них мы и сами знали. Мы зашли слишком далеко, были полны решимости и крайне взвинчены, чтобы задерживаться хоть на один день. Вспоминая теперь об этом периоде, я прихожу к заключению, что то был месяц самых трудных испытаний в моей жизни.

План экспедиции разрабатывался четыре года. Для меня эти четыре года – от первых ростков идеи до кануна выхода в путь – были годами неустанной работы. К северу от нас, в каких-нибудь двухстах ярдах, простирался Северный Ледовитый океан, ледяная поверхность которого была ненадежна и, пожалуй, даже опасна. Проектируемое нами путешествие вдоль самой длинной оси бассейна океана, которое должно было отнять шестнадцать месяцев, совершалось впервые; это было своего рода покорение горизонтального Эвереста. Путешествие потребует затраты всех наших сил и оставит в каждом из нас глубокий след на всю жизнь. Почти все ночи мы будем спать на льду толщиной не более двух метров, этот лед может в любую минуту треснуть или подвергнуться сжатию. В течение ближайших шестнадцати месяцев не выдастся ни одного дня, когда течение или ветры не заставят дрейфовать льды, которым предстояло быть для нас и дорогой к цели, и пристанищем для ночлега, когда усталость одолеет нас. Этому дрейфу не будет конца, у нас не будет отдыха, высадки на сушу, чувства удовлетворения, душевного спокойствия, пока мы не достигнем Шпицбергена.

Наша экспедиция не была предприятием коммерческого характера. Королевское географическое общество поддержало ее, банкиры и промышленники ее финансировали. Его королевское высочество принц Филипп оказал ей честь, согласившись стать почетным председателем экспедиционного комитета, а высокопреподобный епископ Нориджский и сэр Раймонд Пристли приняли на себя обязанности почетных вице-председателей. Об экспедиции писали газеты, ею заинтересовались широкие слои населения, ученые одобрили ее, а министерства обороны Великобритании, Канады и Соединенных Штатов обещали ей помощь в части снабжения, и все это еще до того, как экспедиция тронулась в путь. При таком попечительстве мы не имели права споткнуться или взывать о помощи.

К полуночи накануне нашего отъезда темп приготовлений замедлился. Было похоже на канун битвы; ночь стояла тихая, ясная, холодная, безмолвная; никто не спал, каждый был занят своими мыслями. Вечером Фриц поговорил по телефону с женой Анной и обещал позвонить ей еще раз на следующее утро. Теперь он был у себя в комнате, разбирал свои бумаги и тщательно упаковывал приборы. Кен и Аллан также возились со своим снаряжением. В миле от поселка, в лачуге, где помещалась радиостанция Фредди Чёрча, я делал доклад сэру Вивьену Фуксу, который на протяжении всего длинного подготовительного периода оказывал мне наиболее энергичную поддержку. Он находился в своей лондонской конторе, когда я говорил с ним при посредстве радиоцентра экспедиции в Соединенном королевстве, помещавшегося на экспериментальной станции Королевского исследовательского предприятия авиационной промышленности. Прошло десять лет без десяти дней с тех пор, как гусеничные тракторы трансарктической экспедиции Содружества наций, руководителем которой был сэр Вивьен Фукс, с грохотом вернулись на базу Скотта, закончив свое героическое путешествие.

Я думаю, что сэр Вивьен заметил волнение в моем голосе, ибо он, вероятно, лучше, чем кто-либо другой, знал, какие чувства обуревают в эти последние спокойные часы перед рассветом. Во время моей многолетней работы в полярных районах мне часто приходилось испытывать подобное ощущение, но на этот раз было нечто иное. Когда я был один на складе и нагружал свои нарты, меня одолевали мысли о борьбе и тяжелых испытаниях последних нескольких лет, о неполадках и унынии, о том, что мечта, которой я жил, могла и не стать реальностью, если бы не вера в меня родителей и немногих близких друзей, если бы не поддержка моих товарищей. Для меня экспедиция была уже наполовину закончена; для Аллана, Фрица и Кена она только начиналась.

6 ВЫХОД С МЫСА БАРРОУ

Я отпер огромные двери склада и распахнул их настеж. Ночь была на исходе. Вокруг тихо, ясно и очень холодно. Нарты мы вытянули по настилу сарая на катках, они коснулись полозьями снега и заскользили дальше. Я оставил их и пошел по улице в столовую, где меня ждали Фредди Чёрч и другие. Мы не спеша позавтракали, спокойно покурили, затем встали и ушли. Последний раз ехали мы по дороге мимо склада № 37 к хижине, которую называли собачьим домом; четверо груженых нарт буксировал гусеничный трактор, битком набитый веселыми людьми. Уже видна была кучка людей, ожидавших у собачьего дома, чтобы посмотреть на наш отъезд, – сильные люди, не побоявшиеся прийти за три мили отсюда. Мы знали, что большинство провожающих будет ждать нас у ракетодрома, который находился примерно в миле к северо-востоку от нас. Чтобы запрячь собак и, выстроившись гуськом, тронуться в первый короткий этап нашего путешествия, оказалось достаточно нескольких минут, за которые мы едва ли могли ощутить что-либо иное, кроме тяжело передвигавшихся нарт. Через каких-нибудь десять минут мы уже продвигались вдоль порядочной толпы доброжелателей, приехавших из лаборатории и эскимосского поселка на попутных грузовиках и другом транспорте.

Это было пестрое сборище, человек, вероятно, двести; большинство были в парках цвета хаки с огромными меховыми капюшонами. Кое-кто держал руки в карманах, другие, чтобы согреться, размахивали ими. Застывший пар от дыхания туманом нависал над толпой любопытных зрителей, стоявших на почтительном расстоянии от процессии, напоминавшей похоронную из четырех совершенно одинаковых гробов, которая время от времени останавливалась на своем медленном пути. Некоторые из провожающих то и дело выступали вперед, чтобы сфотографировать нас, а кое-кто пожимал нам руки. Но даже Фредди Чёрч и доктор Макс Брюер выглядели подавленными и мрачными.

Мы удалялись, но провожающие продолжали еще долго молча стоять, как они стояли при нашем приближении. Некоторые из них, словно машинально, все еще махали нам вслед; затем их руки опустились, будто кто-то одернул их, и в одно мгновение все исчезло в завесе пара, образованного дыханием наших собак. Я отвернулся и несколько минут всматривался в туманный горизонт на востоке. Ветер бил мне в лицо. Я надвинул на глаза капюшон парки из волчьей шкуры и глубже спрятался под защиту меха. К заходу солнца мы прошли всего пять миль, и огни Барроу еще были видны, но мы находились уже на морском льду и чувствовали себя вполне удовлетворенными.

Судя по тому, что мы видели во время полета для разведки ледовой обстановки, единственная возможность пересечь зону взломанного льда к северу от Барроу заключалась в том, чтобы сделать крюк в 60 миль к востоку. В том районе полоса битого льда, граничившая с северной кромкой припая, была уже всего, шириной около полумили. В других местах линия сдвига проглядывалась менее отчетливо, так как ледяные поля вокруг часто претерпевали изменения и столько раз возникали трещины, что линии сдвига сами были изломаны. Мы не были уверены, что избранный нами путь окажется проходимым, но стоял штиль и температура воздуха была минус 40° С. Предзнаменования были хорошие; мы в самом веселом расположении духа двинулись в путь, рассчитывая к полудню 25 февраля пройти первые 60 миль.

Санный переход, проделанный нами для выполнения первого задания, был очень тяжелый; к середине дня 25 февраля мы забрались на самую высокую ледяную скалу, чтобы обозреть лед к северу от нас. Вид был неутешительный: там, насколько хватал глаз, царил полный хаос, и казалось, что, кроме той дороги, по которой мы пришли, никакой другой не существует. Остаток этого дня и весь следующий мы прорубали путь на север и перетаскивали нарты через ледяные валуны, движущиеся льдины и огромные торосы. Ночью 25 февраля мы разбили лагерь на тонком льду. Ночью 26-го две наши палатки были установлены в 100 ярдах от ледяной гряды, которая составляла южную стену канала, забитого обломками торосов и большими глыбами льда. Никакого движения, никакой шуги, никаких следов воды не было. Полоса битого льда, залитая в тот вечер розовым заревом заката, казалась вполне спокойной; но мы не сомневались, что дальше к востоку должна существовать более сносная дорога.

В последующие два дня нам несколько раз приходилось возвращаться назади менять направление, но все же мы продвигались вперед, и, если не считать гибели одной собаки, убитой ее собратьями, мы были вполне удовлетворены ходом дел, когда остановились лагерем 29 февраля. Даже грохот и треск от огромного нагромождения торосов, находившихся в 300 ярдах к югу от нас, казался нам безобидным аккомпанементом, когда мы, пребывая в прекрасном настроении, разбивали лагерь. Сквозь это нагромождение мы прорубили себе путь несколько часов назад.

Солнце садилось. Стоял мертвый штиль. На небе не было ни облачка. Если бы я не вышел в этот момент из палатки, никто из нас не заметил бы, что наша льдина раскололась. Казалось, будто какие-то невидимые клинки в мгновение ока рассекли лед. Трещины шли параллельно по обе стороны от нас; полоса льда, на которой мы расположились лагерем, была не шире 20 ярдов. Мы поспешно стали снимать лагерь.

В гаснущем свете мы увидели, что полоса, на которой мы находились, отделилась, дала новые трещины, сходящиеся под прямыми углами, и пространство, где можно было передвигать собак и нарты, сократилось до размеров небольшой льдины 60 на 80 футов. Пути к спасению не было ни к востоку, ни к западу, ни к югу; единственный выход для нас – это путь через торосистое поле, простиравшееся к северу. С помощью хорея мы заставили собак перепрыгнуть через разводье; а тех из них, что не решалась это сделать, мы кидали или сталкивали в воду, и они вынуждены были плыть, судорожно загребая лапами, несколько футов. Все нарты, пока собаки тащили их через разводья, на мгновенье окунулись в воду, но снаряжение не намокло. Тут мы снова разбили палатки в сотне ярдов от только что покинутого места. К этому времени наступила кромешная тьма.

Остаток ночи мы спали одетые и по очереди дежурили, а когда стало светать, я решился выйти за пределы лагеря. Меньше чем в 200 ярдах к северу простиралось обширное пространство открытой воды. К западу, примерно в 50 ярдах от нашей палатки, с севера на юг тянулось небольшое разводье, соединявшееся к северу и югу от нас с открытой водой. Каким опасным должно было показаться это место Бобу Марфи, когда он утром пролетал над нами на одном из самолетов «Цесна» Арктической исследовательской лаборатории. В предыдущие дни он несколько раз появлялся над нами; иногда мы получали от него сведения, как лучше выбраться из особо запутанного лабиринта торосов, и он, несомненно, избавлял нас от многочасовой тяжелой и бесплодной работы. Но в этот день нам нужны были не только указания о дороге – необходимо было составить себе какое-то общее представление о характере ледяного покрова к северу. Мы подозревали – и впоследствии Боб Марфи подтвердил это по радио, – что во всем районе происходит взламывание льда. Он сообщил и другую новость, явившуюся полной неожиданностью: за последние сорок восемь часов нас отнесло на 15 миль к западу. При таких обстоятельствах выбор оставался невелик – мы сняли лагерь и двинулись на восток.

Под вечер мы достигли полосы ровного льда, которая утром еще выступала в виде мыса, далеко выдвинувшегося в море открытой воды. Противоположный берег открытого пространства стал подступать к нам, но течение шло в другом направлении со скоростью около трех узлов, и в точке соприкосновения льдов, смывавших открытую воду, возникало внушительное нагромождение торосов. Огромные пластины льда толчками вздымались вверх по склонам двадцатифутовой движущейся ледяной стены. Все это сопровождалось зловещими стонами и скрипом. По мере того как этот ледяной гребень двигался вперед по обломкам ледяного поля, раскалывавшегося под его напором, глыбы льда весом несколько тонн, переваливая через его вершину, скатывались по противоположному склону и падали с глухим грохотом. Скорость движения льда и его направление казались нам довольно постоянными, и мы, пройдя 200 ярдов перпендикулярно линии наступления гребня, разбили лагерь.

Прежде чем мы успели забраться в палатки, наступили сумерки, а к тому времени, когда мы приготовили себе ужин, стало совсем темно. В душном тепле нас охватила какая-то расслабленность. Из-за шума примуса мы не могли слышать продолжающийся грохот и не сразу поверили тревожному предупреждению Фрица, крикнувшего нам, что торосовый вал уже в 30 ярдах и движется на нас. Палатка внезапно превратилась в склеп, а рукавный вход стал единственной надеждой на спасение. Мы схватили подвешенную к коньковой жерди одежду и напялили ее на себя, запихали снаряжение в мешки, вытолкнули их наружу и сами вслед за ними окунулись в ночную тьму.

Тускло освещенный северным сиянием надвигающийся ледяной вал напоминал обвалившуюся алебастровую стену. У ее основания бурлило черное море. Когда громадные глыбы соскальзывали вниз и тяжело ударялись о ледяное поле, мы ощущали глухие толчки. Шум становился все громче, а силуэт ледяного вала все выше… Мы чувствовали теперь запах моря. В отчаянной спешке мы побросали груз на нарты и привязали его. В одно мгновение собаки были запряжены, и под громкие крики и проклятия вереница нарт двинулась к усеянному торосами, исковерканному ледяному полю, простиравшемуся к югу от нас.

Впереди себя я видел три луча желтого света, подпрыгивавшие и качавшиеся. Каждое даже шепотом сказанное слово доносилось до меня совершенно отчетливо. Позади я ощущал близость ледового вала и слышал, как он с хрустом перемалывал маленькую полосу гладкого льда, где только что стоял наш лагерь. Северное сияние стало теперь ярче и заливало небо узкими полосами света, который извивался, колебался и переливался великолепными красками. Ледовый ландшафт приобрел зеленовато-серый таинственный цвет, вскоре потускневший и превратившийся в черный.

Шесть часов подряд мы вели отчаянную борьбу за жизнь: осыпая собак ругательствами, мы подталкивали нарты при встрече с невидимыми препятствиями и в бесплодной попытке стремились удалиться на такое расстояние, чтобы только не слышать страшного грохота. Временами казалось, что скрежет ломающегося льда слышен со всех сторон. Замерзшие и измученные, мы вновь водрузили палатки. Был мертвый штиль, небо было ясное, температура – минус 40,5° С.

С первыми проблесками зари я взял винтовку и пошел на разведку. В это время непосредственная опасность нам как будто не грозила; однако Боб Марфи, несколькими часами позже круживший над нами на своей «Цесне», заметил, что льдина, на которой мы расположились лагерем, дала трещину, и советовал нам как можно скорее возвратиться по своим следам назад к месту, располагавшемуся в 300 ярдах к юго-западу от ледового вала, откуда мы бежали прошлой ночью. Лед к северу от этого нагромождения все еще двигался на запад, но теперь уже медленнее. Вид ледового вала также изменился, он содрогался и ломался, как бы застряв в этой ледяной каше. Всю эту ночь и следующий день вокруг нас клубился туман, и мы решили отдыхать по очереди.

Второй день пути. Типичные ледовые условия близ побережья Аляски

Всторошенный лед

Зона сдвига; только что открывшаяся трещина

Битый лед

Прокладывание дороги в старом полярном льду

Собаки стоят на отчетливо выраженных «морозных цветах»

Всторошенный старый полярный лед

Лагерь; апрель 1968 года

Широкое разводье преграждает путь

Сбрасывание снаряжения и продовольствия с самолета канадских ВВС

Прокладывание пути через разводье

Сезон таяния; лед, пропитанный водой

Старый полярный лед, лишенный снежного покрова

Гребень сжатия; наклонившаяся глыба льда

Гребень сжатия у летнего лагеря

Летний лагерь в 1968 году. На переднем плане палатка из парашютов

Фриц измеряет скорость ветра и температуру воздуха

Фриц измеряет солнечную радиацию

Фриц измеряет солнечную радиацию