Это был человек средних лет, говоривший с мягким ирландским акцентом. Вообще, все его поведение отличалось какой-то мягкостью и вместе с тем убедительностью. Подобно Эдит Метлок, он ничем не выделялся на фоне своих пациентов. Re предъявил ко мне никаких требований и даже не пытался убедить меня в подлинности своего искусства. По его словам, все зависело от меня самого. Я сам должен был решать: верить или не верить. Именно эта ненавязчивость почти убедила меня в его искренности.

Сделав несколько предварительных замечаний, он начал сеанс. В комнате царил полумрак, все присутствующие положили руки на круглый стол — примерно так я это и представлял. Он предложил всем нам прочитать небольшую молитву, и, к моему удивлению, Линн с готовностью это сделала. На сеанс собрались разные люди, в том числе и подруга Линн, познакомившая ее с этим медиумом. И вот один за другим вызывались умершие друзья или родственники присутствующих. Честно говоря, я был несколько напуган. Атмосфера в комнате казалась какой-то... как бы вам сказать... тяжелой, наэлектризованной... Я старался убедить себя, что эта напряженность возникла сама по себе от присутствия в комнате стольких живых людей.

Когда раздался голос Люси, я оцепенел от изумления. Линн крепко сжала мою руку, и, не глядя на нее, я понял, что она плачет. Но я знал, что это были слезы счастья. Голос был слабый и далекий; казалось, он возникал непосредственно из воздуха. Детский голос, но он мог принадлежать любому ребенку. Верить меня заставляло именно то, о чем девочка говорила. Она была рада, что я наконец пришел. Она очень скучала обо мне, но теперь была счастлива. Когда она умирала, говорила она, то испытывала только печаль и никакой боли, а затем огромную радость. В том мире, где она теперь обитает, у нее появилось много друзей, но ее огорчает, что мы, ее мама и папа, несчастны. У меня навернулись на глаза слезы. Но вдруг я почувствовал, что все происходящее неправдоподобно. Когда Люси умерла, ей было всего пять лет, а здесь, судя по стилю речи, говорил кто-то постарше. Когда очень хочется верить, можно убедить себя, что «по ту сторону» так и бывает: там обретается мудрость, недоступная в годы земного существования. Однако я не был склонен легко с этим согласиться. Но когда она заговорила о том, что было известно только нам троим — мне, Люси и ее матери, — я был совершенно сбит с толку. И тут они допустили первую оплошность. Голос напомнил мне о том, как однажды, когда Линн ушла за покупками, мы с Люси устроили в гостиной шумную возню. В суматохе любимая фарфоровая статуэтка Линн нечаянно разбилась. Она изображала куртизанку восемнадцатого века, хотя, думаю, это была всего лишь копия, не представлявшая особой ценности. Но Линн так ее любила, что мы запаниковали. У статуэтки отвалилась голова, и следующие полчаса я старательно приклеивал ее на место. Линн ничего не заметила, пока не стала однажды вытирать с нее пыль. Голова тут же отвалилась. К несчастью, мы с Люси были в это время в гостиной и страшно перепугались, когда вернувшись увидели лицо Линн. Но я взял вину на себя, тем дело и кончилось. Пока об этом не напомнил смеющийся детский голос в этой комнате.

Разумеется, подобные обыденные происшествия часто рассказываются на сеансах умершими. Не это ли делает их такими правдоподобными? Какие-то незначительные события, не известные никому, кроме вас. Да... так. Все это было бы прекрасно, если бы они не допустили один промах. Статуэтку разбила Люси, а не я. Я просто взял вину на себя, потому что Люси думала, что получит за это взбучку. Конечно, Линн не стала бы ее наказывать, ведь это было случайностью. Но таковы дети.

Поэтому мои подозрения усилились. Медиум, несомненно, слышал от кого-то эту историю. От кого? От Линн? Возможно, она рассказала ему этот случай в одно из своих посещений. Или от ее подруги — той женщины, которая впервые привела Линн сюда. Если так, то у нее, конечно, не было дурного умысла. Как я уже говорил, ирландец был мягким, располагающим к себе собеседником. Он мог выведать о нас очень многое.

Некоторое время я участвовал в этом спектакле, притворяясь, что всему верю, и ждал следующей оплошности медиума. И он, разумеется, совершил ее. Глупейшую, просто смехотворную! Я думаю, они приняли меня за очередного простачка, которого можно обвести вокруг пальца, поскольку я своим поведением усыпил их бдительность. Откуда-то из-за спины медиума возникла туманная дымка. Она находилась в дальнем конце комнаты, над левым плечом медиума, откуда нам с Линн было все хорошо видно. В этой дымке стало появляться какое-то смутное, нечетко очерченное изображение. Лицо то расплывалось в полумраке, то делалось резче. Через несколько секунд мы узнали Люси. Ее черты, ее выражение, но что-то было не так. Я понял, в чем дело, и это было так нелепо, что не будь я так зол, то расхохотался бы вслух. Видите ли, волосы у нее были зачесаны не в ту сторону. Они проецировали фотографию Люси на небольшой экран, установленный перед проектором. Края экрана были тщательно замаскированы, а дымка служила дополнительным прикрытием.

Поняв, как это делается, я вышел из себя, бросился в эту дымку, исходившую из маленькой трубки в стене, и стукнул кулаком по экрану. Он находился в нише, которая при включенном свете закрывалась панелью, и был сделан из чего-то вроде черного плексигласа. Я его разбил.

Бишоп наклонился, положив локти на колени, и уставился на гравиевую дорожку.

— Иногда я спрашиваю себя, что было бы, не вмешайся я тогда. Может быть, Линн не сошла бы с ума. — При воспоминаниях о последствиях своего поступка Крис горько усмехнулся. — Как вы, должно быть, догадываетесь, сеанс кончился шумным скандалом. Медиум орал на меня, причем его ирландский акцент стал еще сильнее. Подруга Линн забилась в истерике, тогда как сама Линн сильно побледнела и словно застыла. Остальные были на разных стадиях шока или возмущения. Я до сих пор не знаю, на кого они больше злились — на меня или на ирландца.

Я не стал утруждать себя поисками спрятанного микрофона, из которого доносился детский голос: я насмотрелся на все это предостаточно. Медиум надвигался на меня с красным, едва не лопающимся от злости лицом. Я успокоил его хорошим пинком, схватил Линн за руку и выбрался оттуда. Три дня после этого она не произносила ни слова. А затем сломалась. Понимаете, ее последняя надежда рухнула. Как если бы Люси умерла дважды.

— Боже, наверное, для нее это было ужасно, Крис. Для вас обоих. — Джессика тоже наклонилась вперед.

— Несколько месяцев я наблюдал, как Линн все глубже и глубже погружалась в себя, и просто не мог до нее достучаться. По-видимому, она во всем обвиняла меня. В конце концов я повел ее к психиатру, и он объяснил, что для Линн я стал почти убийцей Люси. В ее смятенном сознании сложилось представление, что я снова отобрал у нее дочь. Я не верил ему, не мог поверить. Мы с Линн всегда были так близки. Если она страдала, то страдал и я; если я был счастлив, то и она была счастлива. Люси стала для нас как бы олицетворением этой близости, ее результатом. И получалось так, что с ее смертью наши узы разорвались. До того как я вынужден был поместить Линн в клинику, она дважды пыталась покончить с собой. А однажды хотела убить меня...

Джессика вздрогнула — не от холода — и порывисто прикоснулась к его руке. Он откинулся на спинку скамьи, словно желая стряхнуть ее руку, и она быстро ее убрала.

— Первый раз она приняла таблетки снотворного, второй — пыталась вскрыть себе вены. В обоих случаях мне удалось вовремя доставить ее в больницу, но я понимал, что однажды не успею. После второй попытки она буквально возненавидела меня. Она хотела быть с Люси, а я ее не пускал. Проснувшись как-то среди ночи, я увидел, что она стоит надо мной с ножом. Не знаю, почему она не убила меня, пока я спал. Возможно, в глубине души Линн не хотела делать этого. Но мое пробуждение сработало как пусковой механизм. Я еле успел увернуться. Нож вошел в подушку, и мне пришлось сильно ударить жену, чтобы заставить ее выпустить нож из рук. После этого у меня не осталось выбора: я должен был отдать ее под чей-то присмотр. Я не мог следить за ней непрерывно.

Бишоп умолк, и оттого, что он избегал смотреть на Джессику, она подумала, что он жалеет, что рассказал ей все это. По-видимому, он еще никому никогда об этом не говорил.

— Это произошло шесть, нет, семь лет назад, — сказал он наконец.

— И Линн все еще?.. — Она запнулась, не решаясь произнести это слово, чтобы не обидеть его.

— В психиатрической клинике? Да, в частной. Не самой лучшей, конечно, а в такой, которую я могу себе позволить. Владельцы этого заведения называют его «Дом отдыха для душевно дезориентированных». Там не столько лечат, сколько пытаются облегчить страдания. Да, она все еще там, и, насколько я могу судить, ее состояние не улучшается. Скорее наоборот. Я стараюсь навещать ее как можно чаще, но она теперь даже не узнает меня. Мне сказали, что Линн воздвигла вокруг себя защитную стену, а я представляю для нее величайшую угрозу, поэтому она вычеркнула меня из своего сознания.

— Пусть мое признание покажется вам неуместным, Крис, но я вам очень сочувствую. Эти годы были для вас настоящим адом. Теперь понимаю, почему вы так ненавидите спиритов.

К удивлению Джессики, Бишоп взял ее за руку. — Я отнюдь не ненавижу их, Джессика. Да, к шарлатанам я питаю отвращение, но я обнаружил, что многие совершенно искренни, хотя и заблуждаются. — Он пожал плечами и отпустил ее руку. — Этот первый, ирландец, был жалким дилетантом по сравнению с теми, кого я узнал впоследствии. Они превратили это занятие в настоящее искусство. Вам известно, что в Америке есть магазин, где можно купить спиритические чудеса? Пару долларов за вращающийся стол, чуть больше — за призрак, вещающий на разные голоса. У них имеются даже контейнеры с эктоплазмой. На волне интереса к мистике спиритизм превратился в большой бизнес. Людей волнует то, что находится по ту сторону обыденной жизни, и масса дельцов готова удовлетворить эту потребность. Поймите меня правильно — я вовсе не веду с ними непримиримую борьбу. Сначала я был готов разоблачать любую группу и любого спирита, в мошенничестве которых был убежден. И в большинстве случаев справлялся с этим весьма успешно. Когда наблюдаешь за ними скептически, грубость их трюков сразу бросается в глаза. Но порой я бывал озадачен и даже заинтригован. Я начал более глубоко изучать мистицизм, стараясь оставаться беспристрастным. Я обнаружил в этой области немало такого, чему можно найти объяснение, спустившись с облаков на землю. С помощью научной, основанной на фактах аргументации, если угодно. Конечно, остается очень много необъяснимого, но мы постепенно находим ответы, медленно продвигаясь к истине.

— Именно этим занимается институт моего отца.

— Я знаю, Джессика. Поэтому и хотелось поговорить... Я был очень груб с вами, Джейкобом и Эдит Метлок. Мне казалось, вы раздуваете эти события, придавая им смысл, соответствующий вашему образу мышления. Это что-то вроде наваждения. В своих исследованиях я неоднократно с этим сталкивался. — Предупреждая возражения, Бишоп приложил палец к ее губам. — Я верю тому, что вы рассказывали об этом человеке по имени Прижляк. Возможно, он и в самом деле на что-то наткнулся. Возможно, он действительно открыл, что зло являет собой самостоятельную физическую силу, и пытался найти пути применения этой силы. Но со смертью Прижляка и его ненормальных последователей все кончилось. Неужели вы этого не понимаете?

Джессика глубоко вздохнула:

— Теперь я уже не уверена. Возможно, на меня сильно повлиял отец. Он очень хорошо знал этого человека. Их духовные устремления были так похожи, так необычны. Как бы то ни было, слепота усилила экстрасенсорные способности отца, хотя это его тайна, в которую он никого не посвящает.

— Даже вас?

Она покачала головой:

— Он сделает это, когда придет время. — Джессика загадочно усмехнулась. — Он считает себя первопроходцем, который не имеет права вести за собой других, пока не разведает верный путь. Его очень беспокоит, что Прижляк обогнал его на этом пути.

— В своих изысканиях я встречал немало людей, подобных Прижляку. Но они, безусловно, не были такими экстремистами, как он, хотя всем им был присущ тот же фанатизм, которым, как вы говорите, отличался этот человек. А это ведь как болезнь, Джессика, и она распространяется. Я сам едва не заразился ей, дав сбить себя с толку в определенных ситуациях.

— Но вы всегда готовы повесить ярлык «необъяснимый феномен» и закрыть на него глаза. — В ее словах звучал не столько сарказм, сколько какая-то безысходность.

— Да. Временно. Как с НЛО: их объяснение — это всего лишь вопрос времени.

Она кивнула в знак согласия:

— Конечно, Крис. Возможно, даже хорошо, что такой скептик, как вы, внедрился в эту область; мы все, наверное, слишком преданно относимся к своему делу. И все-таки мне кажется, что увиденное в этом доме потрясло вас больше, чем вы признаете. Посоветовав немедленно уничтожить «Бичвуд», вы, возможно, тем самым нашли способ избавиться от своих собственных призраков.

Он ничего не ответил; истина пока оставалась неясной и для него самого.

— Если бы я во все это поверил, то лишился бы средств к существованию.

Она улыбнулась:

— Спасибо за ваш рассказ, Крис. Понимаю, что это было нелегко.

Бишоп усмехнулся:

— Нелегко. Но это помогло. Полезно поговорить с кем-нибудь после того, когда столько лет носишь это в себе. — Он встал и посмотрел на Джессику сверху вниз. — Передайте вашему отцу, что я очень сожалею, ладно? Меня ничуть не радует, что все так внезапно оборвалось. Но все же я считаю, что это к лучшему. В самом деле.

— Мы вам так и не заплатили.

— За полдня работы? Не будем об этом.

Он повернулся, чтобы уйти, но Джессика остановила его вопросом:

— Мы еще увидимся?

— Надеюсь, — ответил он, заметно смутившись.

Джессика долго смотрела ему вслед, пока он шел к воротам парка, выходящим на Бейкер-стрит. Затем открыла сумку и достала сигарету. Глубоко затянулась. Странный он человек, глубокий. Теперь, когда она поняла, откуда идет его жизненный скепсис, ее негодование улетучилось. Она чувствовала, что хотела бы ему помочь. Стремилась помочь отцу избавиться от неотступных мыслей о Прижляке. Жаждала, чтобы все это действительно поскорее кончилось, но, как и Джейкоб, почему-то знала, что это еще далеко не конец.

Ее мысли прервал пронзительный крик утки, ожесточенно сражавшейся за промокший кусок хлеба, брошенный в озеро какой-то старушкой. Джессика встала со скамьи и плотно запахнула пальто, спасаясь от промозглой сырости. Затушила на гравиевой дорожке едва раскуренную сигарету и бросила ее в урну. Глубоко засунув руки в карманы, Джессика медленно пошла к выходу из парка.

Бригада рабочих из компании, занимающейся сносом зданий, уже прибыла. Стены «Бичвуда» были мгновенно разрушены машинами, а довершили дело тяжелые кувалды, которыми с наслаждением размахивали рабочие. Удивленные внезапным нападением на частную собственность, соседи собрались поглазеть, и те из них, кто знал историю этого дома, были довольны, что его сровняют с землей. За два дня «Бичвуд» был превращен в груду обломков, которая пролегла уродливым шрамом между домами на Уиллоу-роуд. Зияние этого шрама скрадывалось только с наступлением сумерек. Чтобы не допустить на участок любопытных, особенно детей, вокруг дома возвели грубый деревянный забор. Развалины представляли немалую опасность, поскольку нижний этаж не провалился целиком в подвал: остались небольшие отверстия, в которые кто-нибудь мог упасть.

Тени под грудами обломков словно приветствовали ночь, сливались с нею, уплотнялись, и подвальная тьма выползала из отверстий наружу, словно живое дышащее существо.