Глава 24

Многие бесцельно слонялись по городским улицам; совершенно сбитые с толю, они щурились и прикрывались ладонями от яркого солнечного света. Некоторые забивались в подвалы или прятались в других темных помещениях, куда им удавалось проникнуть. Потрясенные зрелищем бесчисленных искромсанных тел в темных тоннелях метрополитена, машинисты, которым уже никогда не суждено забыть этот кошмар, пошатываясь, выходили из кабин своих поездов, и лондонское метро было остановлено. В связи с исчезновением трех человек, проводивших проверку канализационной сети, власти распорядились послать людей на поиски пропавших; они тоже не вернулись. На улицах все чаще находили трупы; мертвецы были страшно истощены и одеты в какие-то грязные лохмотья. Одни сами наложили на себя руки, другие скончались от полного безразличия к жизни. Не все, однако, дошли до такого беспомощного состояния: многие из тех, кто участвовал в беспорядках прошлой ночи, недоумевали, поскольку хорошо помнили, что они вытворяли в ночные часы, но были не в состоянии всего этого объяснить. Если кому-то удавалось добраться домой, родственники старались спрятать их подальше. Оказавшись в безопасности, люди эти настойчиво просили задернуть шторы и с тревогой прислушивались к радиосообщениям о массовых беспорядках предыдущей ночи, зная, что принимали в них участие, но не осмеливаясь заявить об этом в полицию. Перепуганным близким оставалось только наблюдать, не прибегая к посторонней помощи, поскольку они знали, что все, кто был замешан в массовых ночных беспорядках, подлежат аресту. Завывание сирен пожарных машин прекратилось только к полудню, но «скорые помощи» носились по улицам до позднего вечера. Точное число жертв той первой кошмарной ночи, как и число тех, у кого помутился рассудок, подсчитать не удалось, ибо последующие события приобрели такие масштабы и развивались с такой быстротой, что вести точный учет человеческих жертв и материальных потерь оказалось делом безнадежным. Важнейшей целью стало выживание, а не регистрация подробностей.

На следующую ночь произошло то же самое.

И повторилось на следующую.

И на третью.

Прихожане Храма Новообращенных собрались в тот день пораньше, так как знали, что не смогут выйти из дому и добраться до этого ультрасовременного белого здания после комендантского часа, который начинался в пять часов вечера. В ожидании начала службы было приказано соблюдать полную тишину — брат Мартин не желал, чтобы их присутствие здесь обнаружилось, — но души собравшихся пребывали в возбужденном смятении. Они боялись, но в то же время сгорали от любопытства. Их духовный пастырь рассказал им о том, что должно было скоро произойти, и прихожане поверили его слову. Брат Мартин знал, ибо он разговаривал с Тьмой.

В помещении, расположенном в дальнем конце церкви, которую правильнее было бы назвать залом для собраний, у алтаря, который на самом деле являлся искусно выполненной кафедрой, сидел аккуратно одетый человек, освещенный единственной свечой, стоявшей перед ним на столе. Закрыв глаза, он глубоко и ритмично дышал, чувствуя исходящее из зала напряжение, и улыбался. Это поможет: вибрации потока мысли послужат хорошим ориентиром. Он готов, и они тоже готовы. Почти сто пятьдесят человек. Тьма радушно примет их.

Осторожный стук в дверь оторвал его от размышлений, и он открыл глаза. В комнату вошел высокий негр, один из его последователей. Ему было чуть за тридцать; несмотря на буйную шевелюру в стиле «афро», его костюм был строг. Брат Мартин улыбнулся:

— Все готово?

Негр слишком нервничал, чтобы ответить на улыбку.

— Готово, — подтвердил он.

— Боишься ли ты, брат Джон?

— Брат Мартин, боюсь до ужаса!

Брат Мартин громко расхохотался, и его последователь и сподвижник тоже не удержался от смеха.

— Отныне бояться нечего, Джон. Мы слишком долго ждали этого момента — нам нельзя его упустить.

Брат Джон колебался.

— Знаю, знаю. Но что, если ты все же ошибаешься?

Брат Мартин размахнулся и залепил негру пощечину. Тот не оказал никакого сопротивления, хотя был почти на целый фут выше наставника.

— Ты не должен сомневаться, брат Джон! Я говорил с Тьмой, и она сказала мне, что делать. — Он понизил голос и потрепал негра по щеке, еще не остывшей от удара. — До сих пор мы довольствовались тем, что получали от этих людей, брат, но сейчас можно получить гораздо больше. Их вера принесла нам богатство, но теперь мы добьемся с их помощью того, что превосходит всякую материальную выгоду. — Он подошел к двери и повернулся к своему сподвижнику. — Снадобье готово?

— Да, брат Мартин.

— Да будет непоколебима твоя вера в меня, брат Джон. — Он открыл дверь и вышел в зал.

— Какая там вера, дерьмо! — пробормотал негр. С тех пор как они начали убеждать людей, что спасение можно обрести только с братом Мартином, они извлекли немалую выгоду, принимая подношения и разъезжая по всей стране в поисках новых приверженцев своей веры. Люди молились на своего духовного пастыря, проповедовавшего, что любовь — это способность жертвовать собой и всем своим достоянием. А брат Мартин для того и существует, чтобы принимать все, что они отдают. Особенно женщины. Брат Мартин не гнушался даже самыми страшными. У любого нормального человека вывернуло бы наизнанку кишки при виде тех уродин, с которыми делил ложе брат Мартин. Брат Джон был куда разборчивей.

Последователи брата Мартина с готовностью воспринимали его разглагольствования о том, что вожделение — это такой же существенный компонент любви, как и чувство: вожделение способствует деторождению, а это ведет к увеличению числа тех, кто последует путем Господа. Они обожали слушать о том, что грех — это благо, ибо грех подразумевает покаяние, а познать смирение можно только через покаяние, и только испытав истинное смирение, можно соединиться со всемогущим Господом. Сегодня греши, а завтра раскаивайся — что может быть лучше? Единственная проблема заключалась в том, что брат Мартин всерьез поверил в свое собственное учение.

Они с Джоном и сами удивлялись, когда то, что начиналось восемь лет назад как мелкое мошенничество для приработка, превратилось в постоянное выгодное занятие. Первые годы были сплошной комедией, и после каждого молитвенного собрания они хохотали до слез, не в силах даже пересчитать выручку. Но очень скоро убедились, что деньги были отнюдь не единственным приятным преимуществом их новой деятельности: выяснилось, что самым тяжким грехом, требующим покаяния, была слабость плоти. Чем больше брату Мартину удавалось пробудить в людях угрызений совести, тем усерднее он благодарил Господа за то, что послан им в качестве орудия греха. Наедине, бывало, он подмигивал Джону и спрашивал: «Кто сможет оспорить идею, что трахаться с кем попало — это благо для души?» Но после того, как брат Мартин, он же Марти Рэндел, за два года трижды подцепил триппер, его отношение к этому вопросу изменилось. Но только ли гонорея виновата в том, что человек сходит с ума? Сегодня — гонорея, а завтра — маразм? Возможно, брат Мартин поверил во всю эту чепуху именно потому, что все они так неумеренно ему поклонялись. До того как основать Храм Новообращенных, Рэндел — брат Мартин — был обычным мошенником, теперь он стал тем, кого полагалось боготворить. Да у кого угодно голова пошла бы кругом! Брат Джон, он же Джонни Паркер, с изумлением наблюдал, как менялся с годами Рэндел: его проповеди становились все более эмоциональными, неизменно достигая мощного крещендо, заставляющего всех прихожан вскакивать, рукоплеща и восклицая: «Аминь, брат Мартин!» Иногда они оба, как и прежде, посмеивались над легковерием своей паствы, поздравляя себя с удачей, но подобные минуты выдавались все реже и реже. А нынче у брата Мартина, кажется, поехала крыша. Неужели он на такое пойдет? Или он просто одержим манией величия, придумав это, чтобы испытать своих прихожан и доказать свою власть над ними, но в последнюю минуту все же остановит эксперимент? Брат Джон, он же Паркер, надеялся, что произойдет именно это.

Брат Мартин направился к кафедре-, на ходу привыкая к яркому освещению зала после полумрака маленькой комнатки. Его появление было встречено возбужденным гулом. Люди тревожно переглядывались, опасаясь того, что должно сейчас произойти, но сгорая от желания испытать это новое, но далеко не последнее переживание. Несколько человек в толпе все еще были подвержены сомнениям, но это случайные люди в их рядах. То, что творилось в городе, подтверждало слова брата Мартина. Время пришло, и они хотели быть в числе первых.

Брат Мартин привлек внимание прихожан к трем большим чашам, стоявшим на столе в центральном проходе.

— Перед вами, возлюбленные братья и сестры, наш эликсир, — торжественно провозгласил он. — Сделав один-единственный глоток, вы обретете бессмертие. Вы своими глазами видите хаос, который воцаряется в мире, и людей, которые умерли, но не желали расстаться со своим телом. Неужели вы позволите себе превратиться в жалких дегенератов? Или вы последуете за мной, без всякого насилия над собственной волей? В чистоте? — И он бросил на собравшихся такой красноречивый взгляд, что каждый прихожанин почувствовал, что эти слова адресованы только ему. — Некоторые из вас испытывают страх. Мы поможем вам преодолеть его. Кое-кто все еще сомневается. Мы вместе преодолеем эти сомнения. Многие из вас ненавидят этот мир и страшные страдания, которые он вам причиняет. Я утверждаю, что это прекрасно! Ненависть прекрасна, ибо сей мир — омерзительное, презренное место! Проклинайте его, братья, хулите его, сестры! Вспомните слова: «Разве свет, а не тьма суть день ГОСПОДА, разве не мрак без проблесков?» Вот что такое день ГОСПОДА! Со светом покончено!

Брат Мартин взмахнул рукой, и по его сигналу брат Джон, стоявший у рубильника, выключил свет. Зал погрузился во тьму, если не считать слабого мерцания свечек, намеренно расставленных тут вдоль стен. По толпе прокатился стон.

— Открой двери, брат Самуил, — приказал учитель, и человек, стоявший около двойных дверей храма, широко их распахнул. Наружная тьма соединилась с тьмой внутри зала. — Сосредоточьтесь, братья и сестры, и призывайте Тьму. Нам надо спешить.

За дверью виднелись уличные фонари и жилые дома, все окна которых были ярко освещены. Специальное распоряжение городских властей предписывало включать в столице все лампы до единой: они уже испытали силу Тьмы. Она возвращалась каждую ночь под покровом естественной темноты, и с каждым разом беспорядки усиливались. Невозможно было предугадать, кто подчинится ее воздействию — отец или мать, брат или сестра. Ребенок. Друг. Или сосед. Невозможно было предугадать, какое зло подспудно в них притаилось в ожидании свободы. Единственным препятствием был свет. Тьма боялась света. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Так сказано в Евангелии от Иоанна. Но человек может победить свет. Брат Мартин удовлетворенно хмыкнул, и в неверном свечном мерцании его глазницы превратились в темнеющие провалы.

— Подходите же, отпейте жидкости, которая сделает нас неуязвимыми. — Брат Мартин воздел руки над своей паствой.

Несмотря на холодный ветер, проникающий через распахнутые двери, на лбу у брата Джона выступили крупные капли пота. Боже милостивый, он действительно собирается сделать это! Он действительно хочет всех убить! Рэндел, видно, всерьез поверил басням, которые правительство распускает насчет Тьмы. Господи, неужели он не понимает, что все это чушь? Пошел даже слух, что это какой-то газ, теряющий активность под воздействием солнечного или любого другого света. Кто его напустил — неизвестно. То ли какое-то иностранное государство, то ли террористы. А может, сами английские ученые, будь они неладны. Простые люди не знают, зато сукины дети наверху, конечно, в курсе. Только не хотят говорить. Сидите по ночам дома и не выключайте свет — вот и все, что от них слышно. С наступлением комендантского часа полиция и войска под защитой мощных прожекторов патрулируют улицы, чтобы обеспечить выполнение приказа. А этот придурок Рэндел нарушил закон и выключил свет, да еще и дверь приказал открыть нараспашку. Что будет, когда он поймет, что в этих чашах нет ни грамма цианида? Что он станет делать, когда его последователи, эти тупые вонючие овцы, не упадут замертво, отведав «Эликсир-99»? Он сразу поймет, кто в этом повинен, ведь поручение приготовить яд получил не кто иной, как брат Джон. А с чего это Рэндел взял, что он сможет раздобыть такую прорву цианида? И брат Джон начал бочком отступать по боковому проходу подальше от трех сосудов с безобидным вином домашнего изготовления — к выходу. Пора сматывать. Давно надо было это сделать.

Прихожане с пластиковыми стаканчиками, которыми их снабдили при входе в храм, потянулись к столу. Брат Мартин благостно улыбался. Неожиданно какая-то женщина средних лет, плача и шмыгая носом, бросилась к пастырю. Помощники не подпустили ее к брату Мартину и вежливо отвели в сторону, успокаивая словами, которых она почти не слышала. Какой-то старик, проходя мимо него, опустил глаза:

— Я боюсь, брат Мартин.

Тот похлопал старика по плечу:

— Мы все боимся, брат... — «Как же, черт возьми, его зовут?» — Дорогой друг, но скоро на смену страху придет великая радость. Верь мне. Я говорил с Тьмой. — «А теперь убирайся, старый ублюдок, пока остальных не распугал».

Самое главное — не допустить, чтобы исчезла эйфория, пусть даже несколько натянутая; если хотя бы один запаникует, остальным передастся. А ему были нужны все, ему была нужна вся их сила, ибо он действительно говорил с Тьмой. Или воображал, что говорил. По существу, это одно и то же.

Тьма жаждала его, но она хотела заполучить и всех его людей. Чем больше живых существ отдадутся в ее власть, тем она будет сильнее. Брат Мартин, он же Марти Рэндел, счастлив пребывать в роли сержанта по вербовке на службу Тьмы.

Люди по очереди подходили к чашам и возвращались на свои места, невольно прикрывая отступление брата Джона к выходу; способствовал его бегству и полумрак, царивший в помещении храма. Тем не менее он ждал, что брат Мартин в любую минуту позовет его обратно, и чем дальше он отходил от учителя, тем больше нервничал. Во рту у него пересохло, и он все время облизывал губы. Некоторые прихожане поглядывали на него в недоумении, и он был вынужден кивать и ободряюще улыбаться. Его спасало скудное освещение, благодаря которому никто не видел выступившую у него на лице испарину. Брат Самуил все еще стоял у открытых дверей, и брат Джон приближался к нему с опаской. Это был преданный последователь Мартина, готовый жизнь положить за своего учителя, — типичный белый говнюк, мозг которого работал только под чужим руководством. Именно такая сволочь была необходима Рэнделу, чтобы держать паству в узде. Когда брат Джон почти дошел до выхода, толстяк насторожился, словно любопытный ньюфаундленд. Он недолюбливал чернокожих, а брата Джона — в особенности. Ему казалось, что негр всегда ухмыляется с таким самодовольным видом, будто только и делает, что ловчит.

Вот и теперь брат Джон наклонился и шепнул толстяку на ухо:

— Брат Мартин требует, чтобы ты, брат Самуил, подошел к столу и выпил вместе со всеми. Он чувствует, что им нужна твоя поддержка.

Брат Самуил бросил тревожный взгляд в сторону столпившихся во тьме прихожан. Оттуда доносились протяжные стоны, некоторые женщины уже откровенно голосили. Он засунул руку в карман пиджака и крепко сжал пистолет. Брат Мартин предупредил его, что некоторых, возможно, придется уговаривать выполнить то, что от них требуется. Но он сказал, что Самуил должен будет ждать до конца, на тот случай, если яд на кого-нибудь не подействует или если кто-то только притворится, что выпил. Тогда все решит пуля в голову. Почему же брат Мартин передумал?

— Он приказал мне стоять у дверей.

— Я знаю, брат Самуил, — терпеливо ответил чернокожий, чувствуя, что ноги его начинают слабеть. Он отчетливо слышал голос Рэндела, настойчиво призывающий сосредоточиться и привлечь к себе Тьму. — Он передумал. Ты нужен ему там, брат.

— А кто будет караулить у дверей? Кто будет следить, чтобы никто не сбежал?

— Никто не сбежит. Все желают последовать за братом Мартином.

Толстяк коварно сощурился. Против своего обыкновения негр не ухмылялся. А с такого близкого расстояния было заметно, что он весь в поту. Брат Джон трусит.

— Если они хотят последовать за братом Мартином, то зачем ему я?

Вот гад.

— Некоторым нужна помощь, брат Самуил. Не все так тверды, как ты.

— А ты, брат Джон, тверд? Тебе не надо помочь? Негр силился унять дрожь в руках.

— Нет, брат Самуил. Это необходимо другим. Сейчас же выполняй его приказание и отправляйся туда. Он страшно рассердится, если ты этого не сделаешь.

Толстяк заколебался. Он посмотрел в сторону брата Мартина и разжал пальцы, сжимавшие в кармане пистолет.

Брат Джон проклинал себя за то, что не бросил всего этого раньше. Ему следовало устраниться, как Рэндел еще только завел эти безумные разговоры о самоубийстве. Эта идея не давала ему покоя с момента массового самоубийства членов секты «Человеческий Храм» в Гайане и разгорелась с новой силой после группового самоубийства в предместье Лондона около года назад. В последние недели это переросло в настоящее наваждение; можно было подумать, что ему открылась высшая истина. Господи, да надо было сматываться, как только Рэндел приказал достать цианид! Но он не верил, что этот человек доведет дело до конца. Когда все они будут сидеть вокруг и таращиться друг на друга в ожидании, что начнут падать как мухи, тут уж деваться будет некуда. Их это не очень позабавит, не говоря уже о брате Мартине.

— Иди, брат Самуил, иди же, не заставляй себя ждать.

К несчастью, брат Мартин уже искал его, зорко оглядывая толпу. В последнее время вера брата Джона явно пошатнулась. Он нуждался в помощи, а может быть, и в принуждении. Его отношение к брату Мартину утратило былой энтузиазм, и это позволить ему беспокоило учителя. Неплохая пришла мысль первому вкусить нектар загробной жизни.

— Брат Джон, где ты? Я тебя не вижу. Негр выругался про себя и отозвался:

— Я здесь, брат Мартин.

— Выйди вперед, брат, чтобы мы все тебя видели. Тебе предоставляется честь повести нас за собой.

— О, я не достоин подобной чести, брат Мартин. Только ты можешь вести нас! — Брат Джон облизнул губы и с беспокойством оглянулся на двери.

Брат Мартин засмеялся:

— Мы все достойны! Подходи и испей первым. — Он приблизился к чаше и, зачерпнув белым стаканчиком темно-красную жидкость, протянул его негру. Все повернули головы и посмотрели на брата Джона. Словно догадавшись теперь о его намерениях, брат Самуил широко расставил ноги в дверном проеме, отрезав путь к отступлению.

— Ах ты, дерьмо! — хрипло зарычал брат Джон и ударил толстяка ногой в пах. Брат Самуил упал на колени, схватившись за свои гениталии. Путь был свободен, и брат Джон одним прыжком вылетел в ночную тьму, еще более непроглядную, чем полумрак церкви. Вылетел и остановился.

Чьи-то холодные липкие щупальца окружили его со всех сторон и пробежали по коже ледяным прикосновением. Он вздрогнул и огляделся, но не увидел ничего, кроме расплывчатых точек далеких огней. Он попытался отступить, но эта липкость, казалось, приклеилась к его телу. Он с ужасом ощутил, что щупальца проникли в его голову и прикоснулись к чему-то в его сознании. «Нет, я не хочу!» — протестовал в нем какой-то голос, но другой тут же ответил: «Да, да, ты хочешь!»

Другие руки схватили его за горло, но это были уже не призрачные, а вполне реальные, огромные и сильные руки брата Самуила. По мере того, как их обоих все больше обволакивала чернильная тьма, хватка сжималась, а мысли брата Джона, спотыкаясь, уносились прочь от бесплотных щупалец тьмы, разрушавших его рассудок. Он опустился на каменные ступени перед храмом. Толстяк никого отсюда не выпустит. Но негр постепенно начал понимать, что брат Мартин был прав: это и есть бессмертие, которого они добивались. И хотя его тело содрогалось от боли, что-то внутри него трепетало от счастья. Ты был прав, брат Мартин, ты был ох как прав! Он восторженно осклабился, несмотря на то что сквозь сдавленную глотку в легкие уже не поступал воздух. Его налитые кровью глаза заволокло чернотой, и вскоре в сознании уже не осталось ничего, кроме всеобъемлющей, всепоглощающей тьмы. Да будет так.

Брат Самуил втащил его обмякшее тело в храм, и Тьма проползла следом, жадно устремляясь во все щели и задувая слабо мерцающие свечи. Не обращая внимания на крики ужаса, брат Мартин закрыл глаза и воздел руки, приглашая Тьму в свою церковь.

— Мы выпьем яд и сольемся с тобой, — провозгласил он и удивился, услышав, как ему показалось, издевательский смех. Очень похожий на смех брата Джона. Одна за другой с шипением догорали и гасли свечи, пока наконец все не погрузились во тьму...

— Скажи им, чтобы не поднимали шум, Алекс. Если власти пронюхают, что здесь проходит тайная сходка, у тебя отберут лицензию. — Шейла Брайен подняла стеклянную пинтовую кружку и проверила, не осталось ли на донышке грязи. Такому тщательному осмотру кружки в этом пабе подвергались далеко не всегда, но ведь и комендантский час вводят не так уж часто. Интересно, во время войны тоже были такие ограничения? Шейла считала, что нет, хотя откуда ей знать? Война случилась еще до ее рождения.

— Они ведут себя нормально. Никого не беспокоят. — Алекс посмотрел на свою жену с нескрываемым раздражением.

Это был крупный мужчина с огромным животом и громоподобным голосом, и чтобы управляться с ним, нужна была женщина под стать. Ему уже исполнилось сорок, а она только недавно разменяла четвертый десяток, однако благодаря сходству могучих форм они казались ровесниками.

— Не понимаю, что у тебя с ними общего, — сказала Шейла, водружая на стойку тщательно вымытую кружку. Наклонившись за следующей, она уронила в мутную мыльную воду пепел сигареты, торчавшей у нее изо рта.

— У них правильные идеи, вот что, — запальчиво ответил Алекс, с шумом поставив поднос на сушилку. — Они хотят пропустить еще по одной.

— Тогда будут пить из этих. Я не собираюсь подавать им чистые кружки.

— Конечно из этих. Кто, черт возьми, просит новые? Не понимаю, что на тебя иногда находит. Если бы не эта компания, мы бы сегодня ни гроша не заработали. Из-за этой заразы все сидят по домам.

— В постановлении властей говорится, что вечером выходить опасно.

— Все это вранье. Они что-то задумали, вот и все! Что-то такое, чего никто не должен видеть.

— Не будь идиотом. Сам видел по телевизору, что творится. Уличные беспорядки, пожары, убийства.

— Ну да, кто-то напускает на нас нервный газ. Проклятые левые, вот кто это делает. Получают его от своих друзей из-за границы.

Шейла выпрямилась над мойкой и мокрой рукой вытащила изо рта сигарету.

— Что ты мелешь? — спросила она, возмущенно глядя на мужа.

— Все знают, что за этим стоят коммунисты. По радио тебе этого, конечно, не скажут, но ты спроси любого. Следующим будет Нью-Йорк или, может быть, Вашингтон. Вот увидишь. Потом Париж и Рим. Все. Кроме России, само собой.

— Ну и околесицу ты несешь, Алекс. Похоже, эти пропойцы снова напичкали тебя своими идеями?

Апекс оставил ее вопрос без внимания и начал наполнять кружки.

— Если хорошенько подумать, так оно и есть, — упрямо проворчал он.

Жена выразительно закатила глаза и снова принялась драить кружки. Как бы то ни было, в городе введено военное положение. Это действительно вызывает беспокойство. Понятно, если бы такое произошло где-нибудь за границей. Но только не в Англии. Не в Лондоне. Почему они требуют, чтобы горели все лампы? Боятся Тьмы? Все называют это Тьмой, потому что это происходит по ночам. Говорят, что люди теряют из-за этого рассудок и начинают блуждать по улицам, устраивая пожары и убивая. Какая-то бессмыслица. Она сама видела, как рано утром по улице пронеслись военные грузовики, подбирая праздношатающихся, и куда-то их увезли. Она наблюдала за ними из окна, когда ей однажды ночью не спалось. Какой-то бедолага лежал прямо на мостовой, накрыв голову руками. Пальцы у него были окровавленные, потому что он пытался открыть крышку люка, но она, видно, была слишком тяжелой или он не смог как следует ухватиться. Когда его бросали в машину, он не сопротивлялся, не сказал ни слова. Лицо у него было смертельно бледное, как у привидения, а глаза черные, полузакрытые. Она вздрогнула. Совсем как в одном старом фильме ужасов.

— Куда подевался весь слабый эль, будь он трижды проклят?

Она оторвалась от своих мыслей и переключила внимание на мужа.

— Не ругайся в баре, Алекс. Я же тебя просила.

Он посмотрел на Шейлу, затем окинул взглядом зал.

— Да там почти никого уже нет.

— Не важно. Ты должен отучиться от этой привычки. В этом нет необходимости.

«Глупая корова», — сказал он про себя.

— Не могли же мы его весь израсходовать. Последние две недели торговали только до обеда.

— Алекс, в погребе его полно. Надо только взять на себя труд спуститься и принести.

Алекс с недовольным ворчанием нагнулся и потянул за кольцо люка. Приподняв его, он удивленно уставился в темное подполье.

— Нам вроде бы приказали держать все лампы включенными?

— Я так и делаю, — ответила жена, заглядывая через его плечо в темное квадратное отверстие.

— Тогда почему эта чертова лампа не горит?

Шейла подошла к распределителю, расположенному у дверей задней комнаты, которую они использовали как контору. Жилое помещение находилось наверху.

— Все включено, — крикнула она мужу. — Наверное, лампочка перегорела.

— Тьфу, черт! — выругался он.

— Я дам тебе другую. Заменишь.

— Прекрасно, — угрюмо отозвался Алекс.

Ему хотелось поскорее вернуться на сходку; он с удовольствием слушал разговоры этих парней, а сегодня, в связи с отсутствием других посетителей, появилась идеальная возможность самому поучаствовать в их дискуссиях. К счастью, его бар независимый, поэтому никакие типы, вечно сующие свой нос куда не надо, не донесут пивоваренным компаниям, какого рода организация проводит собрания в его баре. Один его приятель, державший бар в Шердитче, лишился места, когда управляющий пивоварни, владевшей этим баром, узнал, что он предоставляет задние комнаты для собраний «Национального фронта». Самое гнусное в положении арендатора — это то, что приходится плясать под чужую дудку.

— Иди сюда, Шейла, — крикнул он. — Так и быть, принесу.

Она холодно посмотрела на мужа и подала ему фонарик и новую лампочку.

— Сорок ватт? — недовольно спросил он. — Маловато от нее будет толку.

— Других у нас нет, — терпеливо ответила она. — Заодно подними немного «Бейбишама», раз уж ты туда идешь.

— Грушевого сидра? На кой черт он сегодня нужен?

— Завтра пригодится. Сам знаешь, сколько теперь народа набивается в дневное время.

— Да уж, все отовариваются заранее — вечером-то ничего не купишь.

— И правильно делают, иначе мы с тобой разорились бы. Поторапливайся, а то твои приятели разорутся, что так долго нет пива.

— Они вовсе не мои приятели..

— Не считай меня за дурочку. Ты все время возле них вертишься.

— Просто я согласен с тем, что они говорят. Сама видишь, сколько развелось черномазых. Больше, чем нас.

— Ладно уж, спускайся. Иногда ты рассуждаешь как большой ребенок.

Алекс неуклюже полез вниз.

— Попомни мои слова, они еще и сюда повадятся ходить выпивать. — Его большая круглая голова скрылась в подполе.

— Хайль Гитлер! — сухо бросила Шейла и пыхнула сигаретой. После чего с покорным вздохом продолжила наводить блеск на кружки.

Внизу Алекс осветил фонариком грязный, провонявший пивом подвал. Скоро луч наткнулся на свисающую с низкого потолка лампочку без абажура. «Завтра надо будет проверить, сколько осталось товара, — подумал он, ступая по пыльному каменному полу. — Все кончается... о, черт!» Алекс вступил в лужу прокисшего пива и быстро отдернул ногу, стряхивая капли с башмака. Посветил вниз и увидел свое отражение в тонком слое разлитого пива. Пол подвала до середины шел под уклон, чтобы пролитое пиво стекало в центральный желоб, а затем в канализацию. Он провел лучом фонаря вдоль желоба и увидел какие-то тряпки, которые вызвали закупорку.