Глава первая

Руди вновь увидел Лысую Даму на следующую ночь после того, как Ингольд покинул Убежище. На сей раз ее лицо явилось ему во сне еще более четко. Возможно, потому, что накануне он опять рассматривал архивные кристаллы на просмотровом столе. Он уже запомнил их всех: Парня с Кошками, Гнома, с пальцами, унизанными драгоценными перстнями, Черного Барта, сурового и полного достоинства, с искоркой в золотистых глазах... Поэтому Руди ничуть не удивился, что она приснилась ему вновь.

На самых ранних картинках она была довольно молодой, на других — среднего возраста. Очень странно было увидеть ее совсем старухой. Все равно как смотреть подряд фильмы с Кэтрин Хепберн и осознать, что где-то в промежутке между «Филадельфийской историей» и «Львом зимой» мисс Хепберн побывала в аду.

Лысая Дама, все такая же невыразимо прекрасная, спускалась по длинной обсидиановой лестнице в облаках неяркого свечения; на ней по-прежнему был темно-синий плащ. Она горделиво несла голову, но из глаз беззвучно катились слезы. На сей раз они оказались в самых недрах Убежища. Вдоль стен подземелья повсюду были расставлены каменные цистерны, в которых вода отбрасывала мерцающие блики на потолок и на металлические машины, увитые проволокой и нитями стеклянных бус. Что было весьма непривычно для архитектуры Убежища, — в стенах зала были проделаны ниши глубиной в четыре или пять футов и высотой в два человеческих роста. В углу Руди заметил черный просмотровый стол. Наверное, чтобы можно было читать технические инструкции, — подумал он. Одну за другой женщина коснулась машин, проходя мимо, словно впитывая сквозь пальцы их силу, а затем двинулась к выходу. В каждом движении ее ощущалась боль и горечь поражения.

«Кто ты такая? — попытался воскликнуть Руди, но, как это всегда бывает во сне, с уст его не сорвалось ни звука. Во всяком случае Лысая Дама не обернулась. — Куда ты идешь? Где ты спрятала все ответы?»

Он потянулся, пытаясь ухватить ее за руку, но не сумел. Слезинка скатилась по щеке у женщины, сверкая отраженным магическим светом, а затем Лысая Дама скрылась во мраке.

Глава вторая

Первая же деревня в Алкетче, куда зашли Джил и Ингольд, сгорела дотла спустя пару часов после их прибытия. Похоже, — подобное было не редкостью в эти дни на землях, лежащих между Пенамброй и королевством Далак-ар к северу от Алкетча, и все же это трудно было назвать благоприятным предзнаменованием.

— Настоящий конец света, — заявила им домоправительница самого крупного землевладельца в этих местах, стоя в дверях кухни с охапкой белья, — в доме она была также швеей и прачкой. — Сперва явились дарки, посланные владыкой демонов, дабы отделить истинно верующих от еретиков. С той поры все несчастья обрушились на наши земли, начиная от желтой лихорадки и голода и кончая смертью старого императора с сыном и восстанием, которое устроила его дочь.

Женщина устало покачала головой.

— Должно быть, тут тоже потрудились демоны.

Насколько Джил могла судить, ей было лет сорок, хотя трудно сказать наверняка: ведь по южному обычаю она прятала волосы под чепцом и накидкой. На вид женщине можно было дать и шестьдесят: у нее была обвислая кожа, как у человека, который некогда был очень полным, а затем резко похудел.

— А теперь армия все время воюет. Лорд на-Чандрос и генерал Эсбошет со своим юным королем, как будто по своей воле он может сделать младшего братца наложницы принца новым наследником... Тьфу! Да тут еще и епископ всех боеспособных мужчин собирает в свое войско, как будто бедному отцу Кримайлу больше не о чем беспокоиться.

Отец Кримайл, насколько поняла Джил, был главой местной церкви и хозяином дома, самым богатым землевладельцем в округе.

За последние пять лет она почти не бывала в других поселениях, кроме Убежища, — если не считать периодических налетов окрестных грабителей, — и потому для Джил казалось непривычным общаться с новыми людьми. До этого момента она и не подозревала, что превратилась в такую отшельницу. Сейчас ей казалось удивительным и непривычным все: и этот кирпичный дом с розоватой побелкой, и то, что люди жили здесь бок о бок со свиньями и коровами, не считая привычных кошек, собак и кур. Странно было чувствовать запах перца и корицы, доносившийся с кухни, странно было не только видеть, что все женщины вокруг, начиная с самых юных, скрывают волосы под вуалью, но чувствовать на себе их взгляды и слышать оскорбительные словечки в свой адрес потому, что она была не похожа на них.

Дарки побывали здесь, — это казалось очевидным. Многие дома явно были недавно отремонтированы, а из разговоров Джил поняла, что люди стараются не выходить из дома после наступления темноты. Однако истинным бичом в Алкетче была политическая анархия, воцарившаяся после прихода дарков. Следом пришла желтая лихорадка, — по пути они с Ингольдом миновали кладбище, где было немало свежих могил, — несколько лет голода и засухи. Платье и головной убор домоправительницы казались выцветшими и потрепанными, а конюшни, которые сейчас чистил Ингольд, явно могли вместить куда больше лошадей и домашнего скота, чем там содержалось сейчас.

Когда Джил предложила своему спутнику, чтобы они зарабатывали на пропитание целительством, как на севере, он лишь покачал головой.

— Теперь мы в Алкетче, дитя мое. Здесь даже обычные травники нуждаются в одобрении Церкви. — Он почти не использовал магию с тех пор, как они перешли границу, если не считать скрывающих чар, чтобы уберечься от всевозможных разбойников и вооруженных отрядов, во множестве бродивших по окрестностям, а также особого заклятья, дающего возможность понимать и говорить на чужом языке. Таким образом, домоправительница, беседуя с Джил, даже не подозревала, что та говорит с ней вовсе не на ха'але.

Здесь, в Далак-аре, люди были смуглыми и синеглазыми, но порой у детишек Джил замечала белые волосы и серебристые глаза истинных алкетчцев. По словам Ингольда ближе к столице дистанция между черными и белыми соблюдалась куда более строго. Накануне из укрытия среди камней Джил наблюдала, как проезжает один такой военный отряд: суровые длинноволосые воины со снежно-белыми или черными, как ночь, прядями, — третьего не дано, — собранными в хвост и выпущенными через навершие высоких красных шлемов, словно плюмажи.

Все они ехали верхом... Джил за последние пять лет не видела столько лошадей.

И все они были мужчинами.

Джил пыталась убедить себя, что именно поэтому люди так и пялятся на нее, — хотя, Бог свидетель, живя на границе, они наверняка видели немало женщин-разбойниц в штанах и с оружием. Она убеждала себя, что происходившее с ней еще не могло стать видимым стороннему взгляду.

Но то и дело она отвлекалась от работы, чтобы коснуться своего подбородка, лба, запястий и предплечий. Возможно, изменения и впрямь еще не были заметны. Ингольд ничего не говорил.

Возможно, даже эта уверенность, что она мутирует подобно тем животным, вообще была иллюзией, как псевдовоспоминания, заполнявшие ее сны и являвшиеся теперь даже наяву. Воспоминания о том, как Ингольд насиловал ее, избивал и осыпал ругательствами... Порой она еще помнила, что такого быть не могло. Однако, иногда не могла отличить истину от иллюзии и точно так же не могла сказать, действительно ли руки ее становятся длиннее, а пальцы превращаются в когти, как у той твари, что укусила ее. Она старалась заглянуть в любую отражающую поверхность, которая попадалась ей на пути, — чтобы, наконец, узнать правду.

Но правда от нее ускользала. Иногда Джил была не в силах сосредоточиться на собственном отражении. Иногда ей казалось, что она выглядит совершенно нормально. Иногда осознавала, что уже не помнит, что такое — нормально.

— Джил? — Ингольд с озабоченным видом стоял у входа в конюшню. — Ты в порядке?

Ей это кажется, или он и впрямь как-то странно смотрит на ее лицо? На ее руки?

— Ты это видишь? — сказала она ему, и он ответил: «Да».

О чем еще он мог говорить, если не об этом? Джил распрямила плечи.

— Я просто размышляла о том, что в этих краях для женщин, похоже, годится любая работа, только она не имеет права защищать себя с оружием в руках.

Ингольд улыбнулся.

— Моя дорогая Джил, лучшая защита женщины — это не попадаться мужчине на глаза и верить во всех святых. — Колдун потер затекшие плечи и уселся рядом с Джил на лавку, поднося к губам флягу с водой. — Спроси хоть у кого хочешь.

Взяв в руки посох, он начертал в пыли слово.

— Это — аттис: мужчина. Видишь значок диакритики? Это почетная частица, но она всегда является частью написания этого слова. Все мужчины — Почетные Люди. А вот — таттиш, женщина. Дословно — не-мужчина. А если точнее, не-из-нас. И, как ты можешь заметить, никакой почтительной диакритики.

— Так, значит, мы в империи, которая мыслит почтительными диакритиками? — Джил криво усмехнулась, и на какое-то мгновение мир стал совсем прежним.

— В общем-то, да. Смотри: пио-ан: колдун. А вот — то-ян: демон. — На всех домах здесь были начертаны знаки против демонов, а также традиционные изображения святых.

— Эти две точки означают «не человек». Их ты можешь увидеть в названиях всех животных, кроме лошадей, ястребов и кошек. Кстати сказать, у лошади, ястреба и кошки, принадлежащих императору, имеются почтительные значки, которых нет в именах его жен. Вот почему человек может смертельно оскорбить кого-нибудь вроде нашего однорукого друга, Ваира на-Чандроса, просто назвав его лошадь катушъ вместо кат-тушъ — смертельно для себя, а не для него, разумеется.

— А ну-ка, за работу, старый дурак, — закричала из дверей домоправительница. — Когда вернется отец Кримайл, он...

Женщина осеклась. Со двора донесся какой-то шум и женские голоса, затем перестук копыт, громкая ругань и пронзительный детский вопль.

— Солдаты! Солдаты!

Джил схватилась за меч. Ингольд уже обнажил оружие. Деревянные ворота распахнулись, и черная лошадь в блестящем панцире ворвалась внутрь, неся в седле мужчину в доспехах из лакированного бамбука. Ингольд, ухватив Джил за руку, потащил ее прочь. Отовсюду слышались крики, треск ломающейся мебели и истошный визг домоправительницы.

Когда они оказались на городской площади, там царил настоящий хаос. Женщины, прикрывая лицо вуалью, с детьми на руках разбегались во все стороны. Горстка мужчин отчаянно сопротивлялась, оттесненная к фонтану под напором солдат в доспехах. На ступенях церкви мужчина в алом одеянии, — вероятно, тот самый отец Кримайл, — что-то кричал, подзывая женщин и детей, которые пытались укрыться в храме. Ингольд метнулся в какой-то проулок, но был вынужден отступить, когда навстречу выехали три всадника. Он едва не упал, налетев на какого-то старика, выбегавшего из дома с мешком в руках. Выругавшись, Джил вместе с магом устремилась вверх по ступеням церкви, а вслед уже неслись всадники...

В пестром нарядном храме с крохотными капеллами, винтовыми лестницами и галереями на дюжине разных уровней толпились плачущие женщины, обнимая детей или отчаянно выкрикивая их имена. Ингольд, не задерживаясь, устремился в другой конец храма, и Джил невольно поразилась, откуда он знает, где находится задняя дверь. Разумеется, именно к задней двери он и пытался пробраться, но хотя та была открыта, сквозь нее сплошным потоком врывались перепуганные старики и женщины, которых вгоняли сюда мужчины в черных доспехах. Ингольд привалился к двери плечом, и Джил, стоявшая у него за спиной, с внезапной яростью подумала: «Вытолкай его наружу... Они порежут его на куски...»

Она торопливо отступила. Люди напирали со всех сторон, и, привалившись к резной колонне, Джил пыталась отдышаться. В мозгу ее потемнело. Несколько мгновений она почти ничего не видела вокруг себя, кроме оказавшейся рядом худощавой девушки с синими глазами, точь-в-точь, как у Альды, и в перепачканной серой вуали. Когда в глазах у Джил прояснилось, девушка уже исчезла. Позади раздался стук копыт, гулко разносясь по всей церкви. Солнечный свет, лившийся из высоких окон, высветил доспехи и плюмажи и отразился в серебристых глазах командира отряда. Отец Кримайл, совсем юный, вышел из толпы крестьян и встал перед ним с невозмутимым видом человека, которому уже забронировано место на небесах.

— Неужто ты еретик, что нарушаешь законы убежища, капитан Сман-эль?

— Мы не нарушили никаких законов. — Вожак бандитов говорил на грубом южном наречии. — Мы явились сюда, чтобы собрать положенную дань для его сиятельства Эсбошета, регента истинного короля. Если кто-то не может заплатить деньгами или своим добром, то пусть отдаст то, что имеет: женщину или ребятишек. Мы их возьмем, святоша.

— Тогда пусть лорд Эсбошет придет сюда сам и заявит о своих правах, — уверенно парировал священник. — Если же кто-то из вас насильно выведет из этого убежища хоть одно живое существо, он будет держать ответ перед Богом... Ни лорд Эсбошет, ни юный король, а вы сами, — те, кто сотворит это, — будете отвечать перед судьями Истинного Пути и господними святыми, и огнями ада.

Капитан злобно ухмыльнулся.

— Нет, это меня не устраивает. Не годится, чтобы судьи Истинного Пути и божьи святые говорили гадости обо мне у меня за спиной. — Он натянул поводья, а затем обернулся к своим приспешникам. — Эй, парни, слышали этого святошу? Похоже, нам придется ждать, пока добровольцы не выйдут отсюда сами.

Разбойники захохотали. Кто-то из них принялся выкрикивать ругательства в адрес женщин и священника. Даже прежде, чем капитан покинул храм, Джил услышала, как солдаты стаскивают к стенам с внешней стороны поленья и хворост.

Она заозиралась в поисках Ингольда. Конечно, старик мог без труда вытащить отсюда их обоих, отведя солдатам глаза, но ей сейчас хотелось совсем другого. Где-то неподалеку всхлипывала девушка: «Не хочу! Не хочу!», повторяя это раз за разом в общем испуганном гомоне, становившемся все громче по мере того, как разгорались снаружи костры, и дым начинал проникать в помещение.

Она хотела убить их всех, — этих людей на площади. Смутные видения насилия заплясали в сознании, и ярость ледяной волной начала подниматься в душе.

— Ты тоже из какой-то шайки? — спросил ее чей-то голос. — Разбойница?

Джил обернулась. Это был священник, отец Кримайл.

— Нет, просто женщина, которая любит путешествовать и не хочет, чтобы ее изнасиловали. — Она увидела свое отражение в этих светло-серых глазах: высокая худая женщина с лицом, изуродованным шрамом и не прикрытым вуалью, с растрепанными волосами и мечом на поясе. Она не знала, видит ли он что-то еще.

Священнику на вид было лет двадцать. На шее у него висели яркие стеклянные четки и оберег против демонов.

— Ты северянка, — сказал он, словно это все объясняло. — Ты поможешь? Нам пригодится каждый клинок. У твоего отца тоже меч. Он может держать его в руках?

— Не сомневайтесь.

Джил огляделась по сторонам. Они стояли у подножия небольшой лестницы, ведущей к окну, близ которого стояла статуя святого Прата, узнаваемая благодаря его атрибутам: алому вервию, бичу и чаше с ядом. Подобно одному из тех магов, которых, по преданию, бичевал сей древнейший из святых, Ингольд стоял у подножия изваяния, глядя в окно, а ниже, у священного колодца, мальчики и мужчины брали наизготовку подсвечники и канделябры, толком не зная, как ими пользоваться.

— Ингольд! — окрикнула Джил, но старик не ответил. Он стоял, склонив голову и скрестив руки на груди. Языки пламени, бушевавшие снаружи, отбрасывали отблески на его лицо, пятнали алым белую бороду и шерстяную рубаху. Дым врывался в приоткрытые створки. Джил взбежала по ступеням рядом с отцом Кримайлом и вновь крикнула:

— Ингольд!..

Она как раз вовремя поспела к окну, чтобы увидеть, как затухают огни вокруг церкви. Грязно выругавшись, Сманэль пнул кучу хвороста и потыкал в нее мечом. Судя по крикам с другой стороны церкви, там костры потухли тоже. Ингольд глубоко вздохнул, не открывая глаз. Джил едва не расхохоталась от восторга. Еще дважды бандиты попытались разжечь огонь, но с тем же успехом они могли бы пытаться запалить кирпичи.

— Ну, и кто теперь еретик, а, святоша? — прокричал капитан, вскакивая на лошадь и глядя на юного священника, видневшегося в окне. Со всех сторон к нему бежали его люди, грабившие окрестные дома. Они волочили мешки с зерном, кур и окровавленные свиные туши.

— Еретик и лицемер, и пусть демоны терзают тебя тысячу лет! Кому теперь предстоит предстать перед судьями и святыми, и адским пламенем?

— Ох, зелен виноград, — заметила Джил, глядя, как бандиты уезжают прочь, вздымая облака пыли, золотившиеся под вечерним солнцем.

Священник исчез. Ингольд привалился спиной к алтарю святого Прата, не открывая глаз; его дыхание было ровным и глубоким. Скрестив руки на груди, он словно отгородился стеной от окружающего мира и погрузился в свои мысли. Джил неожиданно подумала, что сейчас он спас столько же людей, сколько погибло их в Поселениях, даже если их ждала не гибель от ледяной бури, а более медленная и мучительная смерть.

Тем временем народ высыпал наружу из дверей церкви. Из окна Джил видела, как они опасливо оглядываются, опасаясь возвращения солдат, а затем разбегаются по домам. Между двух домов появилась девушка, с трудом переставлявшая ноги и прижимавшая к лицу окровавленную вуаль. Ее юбка была разорвана и также перепачкана в крови. Женщина бросилась к ней от церкви и схватила ее в объятия. До слуха Джил донесся негромкий голос священника:

— Это правда?

Ингольд открыл глаза и посмотрел на отца Кримайла, который вновь вернулся к лестнице.

— Да, — промолвил он. — Да, это правда.

Священник поджал губы и отвернулся.

— Воистину, — прошептал он, — Владыка демонов хитер и жесток, как сама смерть. Священный храм защитил нас от ужасов войны, но не смог охранить нас от Зла.

— Какого черта... — Джил в изумлении уставилась на этого юнца.

— Уверяю вас, — мягким, но уверенным голосом перебил ее Ингольд, — что никто из тех, кто нашел защиту в этих стенах, ничем не обязан моей магии и не в ответе за нее. Это я погасил огонь, и сделал это лишь ради собственной безопасности. — Мимо, к выходу, прошла женщина, задержавшаяся в церкви; на руках она держала мальчугана лет двух, а другого, чуть постарше, хорошенького, как девочка, вела за собой. Ингольд проводил их взглядом, в котором читалась печаль. По собственному опыту он прекрасно знал, что случается с хорошенькими мальчиками, хорошенькими и не такими уж хорошенькими девочками, а также уродливыми старухами, когда солдаты грабят город. — У них осталась жизнь и свобода, чтобы творить добро. Что тут плохого?

На лице юного священника застыла печаль, словно он выслушал собственный смертный приговор.

— Все, что проистекает от Иллюзии, несет в себе Зло, — заявил он. — Длань Иллюзии лежит на вас, а теперь и на них, и на всем этом городе.

Кончиками пальцев он прикоснулся к руке Ингольда и с мольбой уставился на него.

— Я верю, что вы желали лишь добра, друг мой, но Владыка Лжи обманул даже вас, укрыв от ваших собственных глаз, почему вы сделали то, что сделали. Укрыл от вас зловоние Зла, пронизывающее любую Иллюзию, любую магию, во имя чего бы те ни творились.

Из дома близ площади послышался жалобный старческий вопль, — это кто-то из горожан вернулся в свое разграбленное жилище. Священник обернулся на этот крик, и лицо его исказилось от скорби.

— Я должен идти к ним. — Он поднес четки к губам. — Ступайте, я ничего не скажу им до заката, а к этому времени вы будете уже далеко. Пусть на мою душу ляжет грех за то, что я позволил вам сбежать. В глубине души я верю, что вы не желали зла. Вы просто были введены в заблуждение.

Джил утратила дар речи, пытаясь осознать, о чем толковал священник. Было проще поверить той лжи, которую нашептывали в его сознании бесплотные голоса, чем принять уверенность этих людей в том, что они обречены на вечное проклятие.

Теперь уже и из других домов слышались жалобные вопли. Люди оплакивали тех, кто не успел укрыться в церкви, а также утраченное добро. К тому же, у них больше не осталось зерна, и, подобно обитателям Убежища, они стояли перед лицом голодной смерти.

— Благодарю вас, — промолвил Ингольд. — Вы были к нам добры, и на небесах это вам зачтется. Пойдем, Джил.

Покачав головой, священник проводил их по ступеням.

— Если вы и впрямь посланник Зла, — промолвил он, — даже по неведению, то вы ничего не знаете ни о судьях Пути, ни о святых, ни о небесах и законах Истинного Бога.

— Нет, ну черт меня побери! — Джил в двадцатый раз обернулась на город, казавшийся совсем маленьким с вершины холма. — Ты спас этих людей от пыток, насилия и угона в рабство, а он «позволил тебе уйти» по доброте душевной? Я так польщена его щедростью, что сейчас упаду в обморок! А что они должны были сделать? Сжечь тебя на костре?

Маг чуть заметно улыбнулся.

— Ну, поскольку им пришлось бы взять тот же самый хворост, который я потушил у стен церкви, чтобы спасти им жизнь, наверное, это бы мало кому понравилось. Но, несомненно, меня могли высечь плетьми.

Он говорил об этом с легкостью, но Джил видела рубцы у него на спине; она также была свидетелем, как несколько лет назад аббатиса Джованнин приказала арестовать, а затем приговорила к смертной казни всех магов Убежища. В церковном календаре имелись дюжины святых, подобных святому Прату, о котором ничего толком ничего не знал, кроме его прозвания: «Убийца колдунов».

Она молча пошла вперед по дороге. Вокруг шелестели серебристые листья оливковых деревьев. В мире царила тишина, если не считать стрекота насекомых и негромкого писка ящериц в зарослях терновника.

— Способность к магии не обязательно делает человека хорошим, Джил. Это орудие, подобное ножу, и его можно использовать во зло или во благо. Исторически Церковь всегда была сдерживающей силой для магов, которые могли бы использовать это орудие в эгоистических целях или продавать свое искусство во имя наживы. Учитывая непростую политическую жизнь на юге, немудрено, что здесь уже многие века люди так ненавидят колдунов.

— Но ведь ты спас им жизнь. — Джил спорила с Ингольдом, хотя в душе понимала, что он говорит правду. Брат Венд, ученик Вота, претерпел немало душевных терзаний, прежде чем смирился с тем, кто он есть.

— Ты же знаешь, мы нашли свидетельства, что маги, построившие Убежище, либо их преемники, все были убиты или изгнаны, — сказал Ингольд. — Конечно, всему виной могла быть политика, но обычно политики берегут верных им чародеев, а преследуют лишь тех, кто служит врагам. И лишь фанатизм уничтожает всех подчистую.

— Воистину, — продолжил он печально, остановившись для отдыха на вершине холма. — Я не уверен, что бедный отец Кримайл, а также брат Венд и все остальные действительно заблуждаются. Если и впрямь существует Владыка Зла, то он или она — может обманывать меня так ловко, что я буду думать, будто творю добро, спасая этих людей, хотя на самом деле превращаю их в должников иллюзорных сил и всеобщей лжи. Откуда мне знать истину?

Он покачал головой, весь во власти старых сомнений, старого чувства вины и старых страхов.

— Точно так же я не знаю, было ли истинным то, что я увидел в Гнезде дарков. Возможно, мой поход — это чистой воды безумие, и я оставил Убежище беззащитным перед лицом грядущих опасностей.

Джил притихла. Тему безумия ей обсуждать совсем не хотелось. Сейчас голоса в сознании молчали, — и лишь отголоски музыки звучали по-прежнему и ощущался этот слабый сладковатый запах. Она вновь ощупала свои запястья, гадая, умалчивает ли Ингольд о том, что видит в ней какие-то изменения, из чистой вежливости.

Она чувствовала себя очень странно, во власти головокружения, и была рада, наконец, остановиться на привал.

Ингольд отворачивался от нее. Джил знала, что им надо, наконец, поговорить начистоту, но все и так было уже сказано... И новые слова ничего уже не изменят. Видения засели в мозгу, подобно осколкам битого стекла, — воспоминания о жестокости и насилии, которых никогда не было в действительности. Она была для него угрозой. Ничего удивительного, что он держится с ней настороже.

С такого расстояния деревня казалась похожей на рассыпанные детские кубики, белые, розовые и коричневые, окруженные паутиной изгородей и загородок, неподалеку поблескивала под солнцем река. По углам полей виднелись красные и синие точки святилищ, а купол церкви сверкал позолотой. Дым поднимался от крыши храма.

— Ингольд...

Она указала в ту сторону. И тут же появились новые клубы дыма от крыш соседних домов, а затем от амбаров. Джил видела, как люди выходят на площадь, ведя с собой домашних животных с совершенно спокойным видом, словно и не замечая, как горят здания вокруг них. Никто не бежал за водой, никто не предупреждал соседей. Не было ни всадников, ни солдат, ни оружия.

Люди сами поджигали деревню.

— Искупление, — промолвил Ингольд. Он успел забрать свое серое одеяние и бурую накидку из дома отца Кримайла; на рукаве остались пятна крови погибшей домоправительницы. — И очищение. Они надеются, что таким образом уплатят свой долг Владыке Демонов за то, что он спас им жизнь.

Джил смотрела на пожар, широко раскрыв глаза.

— Какие кретины! Здесь даже летом ночью очень холодно! У большинства из них дети. Даже если они остались без припасов, но уничтожать крышу над головой и все имущество...

— Люди в большинстве своем безумны, Джил. — Голос старика звучал устало и безнадежно. — Только некоторые из них помешаны на спиртном или на каких-то наркотиках, на учености или на войнах, на магии или на власти... Или на любви. — Последнее слово он выговорил с трудом, и Джил торопливо обернулась, пытаясь поймать его взгляд. Однако она ничего не смогла прочесть в глазах Ингольда, и он так и не протянул ей руку. Она подумала: «Он не может. Он больше мне не доверяет». Ненависть к ледяным магам пронзила ее.

Спустившись с холма, они обнаружили мертвеца в алой воинской тунике, пришпиленного стрелами к стволу сгоревшей оливы. Кто-то уже успел забрать его оружие и сапоги и отрубил палец, на котором, вероятно, было кольцо. Мочки ушей были разорваны в клочья, — это у него вырвали серьги. Судя по количеству крови, все это проделали, когда бедняга был еще жив.

Джил долго стояла, глядя на труп, вдыхая запах дыма и запекшейся крови, прислушиваясь к жужжанию мух над головой. Ингольд ласково положил ей руку на плечо.

— Добро пожаловать в Алкетч, моя дорогая.

Глава третья

Нечего и говорить, что первая реакция Скелы Хогширер на реальности обучения колдовскому искусству была в точности такой же, как у самого Руди, когда он осознал, что именно этой девчонке суждено стать его первой ученицей...

— Фу! Вот глупости! Я это делать не буду!

— Вот и отлично. — Руди взял фолиант, который Скела только что с грохотом захлопнула. Это была «Черная Книга Списков», ради которой Ингольд рисковал жизнью в Кво. — И не надо. До свидания. — И отвернулся.

— Ты не имеешь права! — Она ухватила Руди за руку, и он сразу вспомнил одну девчонку, с которой учился в школе, дочь хозяина самой большой автосвалки в Сан-Бернадино. У нее вечно была самая модная одежда, которая ей совершенно не шла, и самая красная губная помада на надутых губах.

— Папа говорит, что ты обязан меня учить, — со злобным удовольствием объявила она. — Он говорит, что весь Совет проголосовал, чтобы я училась у тебя магии. Ты обязан со мной заниматься.

Горячая волна злости накатила на Руди. Ох уж этот Совет с его самодовольными голосованиями! Руди очень хотелось послать их всех куда подальше, — он сам будет решать, кого ему учить. Но затем он заметил, как самодовольно потирает руки Хогширер, как бледна и сурова Альда, и осознал, какой опасности подверг их всех Ингольд своим отъездом.