Роберт Хайнлайн. Собрание сочинений - Звездный двойник

      С последними тактами гимна к трону подошел Виллем, принц Оранский, герцог Нассаусский, Великий Герцог Люксембургский, Кавалер Второй степени Священной Римской Империи, Генерал-адмирал Вооруженных сил Империи, Советник Гнезд Марса, Покровитель бедных и, Божьей милостью, король Нидерландов и Император Планет и межпланетного пространства.
      Лица его я разглядеть не мог, но атмосфера церемонии вызвала во мне теплую волну доброжелательности. Я не был больше противником монархии.
      Отзвучал гимн, король Виллем сел, кивнул в ответ на поклоны, и толпа придворных немного ожила. Патил пропал куда-то, а я, с Жезлом под мышкой, начал восхождение к трону, хромая даже при слабом лунном притяжении. Все это здорово напоминало путь к внутреннему Гнезду Кккаха, разве что здесь я ничего не боялся. Было немного жарко, да звенело в ушах. Вдогонку звучала мешанина из земных гимнов – от «Христианского короля» до «Марсельезы», «Звездно-полосатого стяга» и прочих. Поклон у первой ступеньки, поклон у второй, и последний, самый низкий, прежде, чем взойти к трону. Колен я не преклонил – это только дворянам положено, а простые смертные по отношению к своему суверену обладают несколько большим суверенитетом. Многие – в театре или на стерео, например, – этого не знают, потому Родж предварительно учинил мне настоящий экзамен.
      – Ave, Imperator!
      Будь я голландцем, сказал бы: «Rex», но я – американец. Мы обменялись загодя вызубренной школьной латынью – он осведомился, чего я хочу, я ответил, что, будучи призван им… И так далее. Затем он перешел на англо-американский с легким акцентом восточного побережья:
      – Ты верно служил нашему отцу. Мы выражаем надежду, что и для нас ты будешь верным слугой. Ответь же.
      – Воля императора – закон для меня, Ваше Величество.
      – Приблизься.
      Может, не стоило так спешить – ступени были высоки и круты, а нога действительно вела себя ужасно. Боль хоть и психосоматическая, но ничем не лучше настоящей. Я чуть было не загремел вниз, а Виллем вскочил с трона и поддержал меня за локоть. В зале загомонили. Император улыбнулся и, sotto voce, сказал:
      – Ничего, старина, мы все это быстро провернем.
      Он довел меня до табурета у самого трона и усадил немного раньше, чем сел сам; протянул руку за свитком, развернул его и сделал вид, что внимательно изучает чистый лист.
      Зазвучала негромкая музыка, придворные начали изо всех сил наслаждаться обществом друг друга. Дамы хихикали, джентльмены отпускали галантности, мелькали веера… Никто не покидал своего места, но и не стоял столбом. Маленькие пажи, точь-в-точь херувимы Микеланджело, сновали по залу, разнося сладости. Один, став на колено, протянул поднос Виллему, тот, не отрывая глаз от свитка, взял с него конфету. Мальчик предложил поднос и мне, я тоже взял себе что-то, лихорадочно соображая, прилично ли это делать. «Что-то» оказалось изумительной шоколадкой без начинки, какие делают только в Голландии.
      Вскоре я обнаружил, что многих придворных знаю по газетным фото. Присутствовали здесь многие земные монархи, оказавшиеся в наше время не у дел и деликатно скрывающиеся под вторыми титулами – герцогов, графов… Говорят, Виллем нарочно подкармливает их при дворе: для пущей важности, а может, чтоб были на глазах и подальше от политики и прочих соблазнов. А по-моему, он тут обе эти причины учел. Полно было и некоронованных потомков благородных семейств всех национальностей – из них некоторым действительно приходилось «работать» пропитания ради.
      Я невольно старался различить в толпе габсбургские губы и виндзорские носы.
      Наконец Виллем отложил свиток. Музыка и разговоры разом стихли. В мертвой тишине он произнес:
      – Весьма достойные люди. Мы подумаем.
      – Благодарю вас, Ваше Величество!
      – Мы все взвесим и известим тебя.
      Наклонившись ко мне, он прошептал:
      – Не вздумай пятиться по этим проклятым ступеням! Просто встань; я сейчас исчезну.
      – О, спасибо, сэр, – прошептал я в ответ. Он поднялся – за ним и я вскочил – и удалился, подняв мантией небольшой вихрь. Оглянувшись, я заметил несколько изумленных взглядов, но вновь заиграла музыка, придворные занялись светскими беседами, а я смог потихоньку уйти.
      На выходе меня подхватил Патил:
      – Сюда пожалуйте, сэр.
      Выпендреж кончился, началась настоящая аудиенция. Патил провел меня сквозь маленькую дверцу, по длинному, узкому коридору, к еще одной двери. За ней оказался самый обычный кабинет, разве что на стене висел щит с гербом Дома Оранских и бессмертным девизом: Я поддержу!. Посреди комнаты стоял громадный письменный стол, заваленный грудой бумаг. В центре его, под металлическим пресс-папье в виде детских башмачков, лежал оригинал списка, копия с которого была у меня в кармане. На стене в раме висел семейный портрет: покойная императрица с детьми. У другой стены – потертый диван и рядом – небольшой бар, несколько кресел и качалка возле стола. Все остальное вполне подошло бы к несуетно-деловой обстановке кабинета домашнего врача.
      Патил меня покинул; дверь за ним захлопнулась. Я не успел даже решить, прилично ли сесть куда-нибудь, как в дверь напротив поспешно вошел император, бросив на ходу:
      – Здравствуй, Джозеф. Погоди минуту, я сейчас.
      Он скорым шагом пересек кабинет и скрылся за третьей дверью. Два лакея шли следом, принимая от него облачение, которое он сбрасывал на ходу. Вскоре император вернулся, застегивая по дороге манжеты:
      – Тебе-то, небось, короткий путь достался, а я – кругом добирайся. Проклятая память – все забываю приказать архитектору прорубить сквозной ход. А то изволь всякий раз обойти почти весь дворец, да эти в коридоре постоянно трутся… И сбруя на мне, как на цирковой лошади…
      Переведя дух, император добавил:
      – Хорошо, под нее ничего, кроме подштанников одевать не надо.
      – Обезьяний пиджак, что на мне, тоже не самая удобная вещь в моем гардеробе, сэр, – заметил я. Он пожал плечами:
      – Ладно, все это – издержки производства. Ты уже налил себе?
      Он выдернул из-под пресс-папье список кандидатур:
      – Нет? Так наливай; и мне, пожалуйста, тоже.
      – Вам – что, сэр?
      – Э? – Император обернулся и внимательно осмотрел меня. – Как всегда, конечно. Шотландского со льдом.
      Я молча организовал выпивку, добавив себе в бокал малость воды. По спине пробежал холодок: если Бонфорт знал, что император пьет скотч со льдом, почему в досье об этом ничего не было?!
      Но Виллем принял бокал, лишь пробормотав:
      – Ну, чтоб сопла не остыли, – и вновь погрузился в изучение списка. Внезапно подняв взгляд, он спросил:
      – Джозеф, а что ты скажешь про этих ребят?
      – С-сэр?.. Ну, это, конечно, только основа кабинета…
      Мы, где только можно, раздавали по два портфеля в одни руки; сам Бонфорт ведал вдобавок обороной и казной. В трех случаях на должность заступили замы ушедших в отставку министров – научных исследований, по делам населения, и по внеземным территориям. Если они желают свои временные посты превратить в постоянные – пусть постараются для нашей предвыборной кампании! Такие люди нас устраивали.
      – Да, да, ваш второй эшелон… мм… А вот этот… Браун?
      Я был неприятно удивлен. Ведь говорили, Виллем должен одобрить список без нареканий! Я-то боялся, в основном, отвлеченного трепа, и то не очень – хорошим собеседником легко прослыть, всего лишь не перебивая.
      А Лотар Браун… Известный тип – «перспективный молодой человек». Я знал его по ферли-храну, да со слов Билла и Роджа. Он появился на горизонте уже после отставки Бонфорта и не занимал раньше руководящих постов. В партийной же верхушке Браун являл собой нечто непонятное: уже не солдат, еще не сержант. Если верить Биллу, Бонфорт рекомендовал для начала дать ему шанс проявить себя во временном правительстве и прочил Брауна в министры внеземных путей сообщения.
      Родж Клифтон его, похоже, не одобрял; он поначалу вписал на это место Анхель Джезуса де ла Торре-и-Переса, заместителя бывшего министра. Однако Билл подчеркнул, что раз с Брауном не все ясно, настал подходящий момент его проверить: правительство временное, натворить дел он, если что, не успеет. И Клифтон сдался.
      – Браун… – промямлил я, – н-ну что ж, перспективный юноша… Талантлив…
      Виллем промолчал и вновь опустил глаза. Я лихорадочно вспоминал, что там у Бонфорта было о Брауне. Талантлив… прилежен… аналитический склад… Было ли там что-нибудь «против»? Да нет, разве что «маска внешней любезности»… Так это не смертельно. С другой стороны, и «за» доводов немного, а о «верности», скажем, или «честности» Бонфорт вообще не упомянул… Сомневаюсь, что это настолько важно: ферли-хран – собрание сведений, а не описание характера…
      Император отложил список.
      – Как, Джозеф – сразу хочешь присоединить Гнезда Марса к Империи?
      – Да, сразу после избрания, сэр.
      – Кончай, ведь прекрасно знаешь, до избрания я от тебя этого не потребую. Кстати, ты разве разучился выговаривать «Виллем»? «Сэр, сэр…» Извини, но слышать такое от человека, который старше тебя на шесть лет… Мы же не на дворцовом приеме.
      – Хорошо, Виллем.
      – Так вот. Оба мы знаем, что я не имею права вмешиваться в политику. Знаем мы и то, что правило это – лишь фикция, показуха для дураков. Джозеф, ты истратил многие годы, чтобы создать условия, при которых Гнезда согласятся полностью войти в состав Империи. – Он указал на мой Жезл. – Уверен, ты уже своего добился. И если ты победишь на выборах, то постараешься уломать ВА уполномочить меня провозгласить присоединение. Так?
      Поразмыслив, я протянул:
      – Виллем, ты… вы… вы же прекрасно знаете о наших планах. Должно быть, появились причины вновь поднимать эту тему?
      Он поболтал соломинкой в своем бокале и уставился на меня, в точности изобразив бакалейщика из Новой Англии, собравшегося как следует обругать прицепившегося к нему бродягу:
      – Ты, может, совета моего спрашиваешь?! Конституция все это описывает как раз наоборот – я с тобой должен советоваться…
      – Да я рад буду вашему совету, Виллем! Хотя не обещаю обязательно ему следовать.
      Он рассмеялся:
      – Да, Джозеф, чертовски туг ты на обещания. Хорошо. Допустим, ты выиграл выборы и вернулся в свой кабинет, но присоединения Гнезд удается добиться лишь самым мизерным большинством. Если так, я не советовал бы тебе вылезать с вотумом доверия. А если с Марсом вовсе не выгорит, лучше прими спокойно взбучку, но останься на своем посту. Ничего, терпенье и труд все перетрут!
      – Но почему же, Виллем?
      – Потому, что оба мы – люди терпеливые. Видишь, – он указал на родовой герб, – я поддержу! Это не ради пустого звона сказано, да и не дело королю бросать слова на ветер. Дело короля – защищать, не отступая, и отводить удары. В Конституции написано: не мое собачье дело, будешь ты премьером, или нет. Однако реальное единство Империи – мое дело! Думаю, если с марсианским вопросом сразу не выгорит, после выборов вам следует выждать: во многих других отношениях политика ваша встретит понимание. А когда сможете собрать подавляющее большинство, придешь и скажешь: «Виллем, ты теперь вдобавок – император Марса». Так что – не суетись попусту.
      – Все это следует обдумать, – осторожно заметил я.
      – Вот и обдумай. А с каторгой – что?
      – Каторгу мы сразу после выборов упраздним, не откладывая в долгий ящик!
      Отвечая так, я не рисковал: Бонфорт всей душой ненавидел нынешнюю пенитенциарную систему.
      – Ох, поклюют тебя за это!
      – Могут. Ну и пусть их – большинство мы наберем!
      – Рад, что ты не меняешь убеждений, Джозеф. Мне тоже неприятно видеть стяг Оранских на каторжных транспортах. Ну, а свобода торговли?
      – После выборов – да.
      – А казну за счет чего собираешься пополнять?
      – По нашим прикидкам, после освобождения торговли произойдет подъем производительности, и доходы будут существенно выше, чем таможенные пошлины.
      – А если не произойдет подъема?
      Что делать в этом случае, я не знал – экономика для меня слишком загадочна и непостижима, есть в ней, на мой взгляд, что-то мистическое. Заранее же вопрос предусмотрен не был. Я усмехнулся:
      – Виллем, этот вопрос я тщательно и всесторонне проработаю. Однако вся программа Партии Экспансионистов основана на том, что свобода торговли, свобода перемещений, всеобщее равенство, всеобщее право гражданства и минимум имперских ограничений – благо не только для подданных Империи, но – для самой Империи! Понадобятся деньги – найдем! Но не путем дробления Империи на округа!
      Все это, кроме первой фразы, принадлежало Бонфорту, я лишь постольку-поскольку примеривался к обстановке.
      – Ладно, ладно, это ты избирателям рассказывай, – буркнул Виллем. – Я только спросил.
      Он снова взял со стола список:
      – Так ты уверен, что здесь все на своих местах?
      Я потянулся за листом, он передал список мне. Черт его знает, это же ясный намек на непригодность, по его мнению, Брауна! И Конституция не нарушена… Однако, клянусь всем запасом угля в пекле, не мне же менять что-либо в списке, составленном Роджем и Биллом!
      С другой стороны, не Бонфорт же его составил! Они считали, что Бонфорт составил бы его так, будучи in compos mentis…
      Мне ужасно захотелось сбегать и спросить у Пенни, что она думает об этом Брауне.
      Я взял со стола Виллема ручку, вычеркнул из списка Брауна и печатными буквами – имитировать почерк Бонфорта я все еще не рисковал – вписал: «де ла Торре». Император сказал просто:
      – Вот теперь ты, сдается мне, собрал крепкую команду. Удачи, Джозеф. Она тебе здорово пригодится.
      На этом аудиенция завершилась, но повернуться и уйти я не смел. Нельзя же так вот покидать короля; эту прерогативу они за собой сохранили. Виллем захотел показать мне свою мастерскую и новые модели поездов. Похоже, он сделал для возрождения этого старинного хобби больше, чем кто бы то ни было, но все же, на мой взгляд, игрушки – не для взрослого человека. Однако его последнее произведение – игрушечный локомотив для экспресса «Королевский Шотландец» – я вежливо расхваливал до небес.
      – Сложись все по-другому, – император преклонил колени и запустил обе руки в двигатель игрушки, – я стал бы неплохим управляющим магазина игрушек, или старшим машинистом. Но… Обстоятельства рождения сильнее нас.
      – И вы, Виллем, серьезно предпочли бы такую работу нынешней?
      – Не знаю. Здесь тоже не плохо: времени занимает мало и платят сносно, да и социальное страхование – по первому классу. Возможные революции я в расчет не беру – в смысле них нашему семейству всегда везло. Правда, скучна работенка, по большей части. Любой заштатный актер справился бы.
      Он окинул меня быстрым взглядом:
      – Тебя-то я избавлю от всяких там закладок первого камня или приема парадов, сам понимаешь.
      – Понимаю и ценю.
      – Первый раз за долгие годы у меня есть шанс подтолкнуть все на верный путь – то есть, на тот, который я считаю верным… Царствовать – вообще очень странное занятие, Джозеф. Предложат – не соглашайся!
      – Боюсь, поздновато мне, даже если б и захотел.
      Он что-то поправил в игрушке.
      – В действительности, нужен я для того, чтоб не дать тебе свихнуться, Джозеф.
      – К-как?
      – Именно так. Должностной психоз – профессиональная болезнь правителей. Мои коллеги из прошлого – те, кто на самом деле правил, – все были малость «того». А взять ваших президентов – такая работа частенько уже в первый срок приводила к смертельному исходу. Но я-то подобных вещей не касаюсь, за меня работают профессионалы – вот ты, например. Но ты не чувствуешь убийственного гнета власти, потому что сам, или кто другой на твоем месте, всегда можешь слинять по-тихому, пока еще не слишком явно пахнет керосином. А старик-император (он всегда – старик, обычно мы добираемся до трона к среднему пенсионному возрасту) – он никуда не денется, во-от он, тут, как символ государства и живая связь времен! А профессионалы тем часом что-нибудь новенькое нам выдумывают… – он печально подмигнул. – Не слишком привлекательная работенка? Зато полезная.
      Мы еще немного побеседовали о его железнодорожных забавах и вернулись в кабинет. Ну, теперь-то настала пора меня отпустить?!
      Император будто прочел мою мысль:
      – Ладно, хватит, пожалуй, отрывать тебя от дел. Перелет был очень утомителен?
      – Да нет. Работал всю дорогу.
      – Я думаю… Вы, собственно, кто такой?
      Допустим, фараон вдруг хватает вас за плечо. Или под ногой вместо следующей ступеньки – пустота. Или вас застает в своей постели вернувшийся не вовремя муж. Сбивайте свой коктейль из всех этих потрясений – не глядя отдам за него мои чувства в этот момент! Я изо всех сил постарался еще сильней походить на Бонфорта:
      – С-сэр?..
      – Да сидите, сидите, – нетерпеливо бросил император. – В силу занимаемой должности я многое могу простить. Только не врите! Я уже час как знаю, что никакой вы не Бонфорт, хотя даже мать его одурачили бы. Жесты точь-в-точь его. Так кто вы такой?
      – Меня зовут Лоуренс Смит, Ваше Величество, – убито ответил я.
      – Выше нос, парень. Я уже сто раз мог позвать охрану, если б захотел. Ты здесь, надеюсь, не по мою душу?
      – Нет, сэр. Я верен Вашему Величеству.
      – Оригинально же ты эту верность выражаешь… Ладно, садись, наливай себе. И рассказывай.
      И я рассказал ему все. По времени вышло гораздо длинней, чем одна порция выпивки, и под конец мне полегчало. Узнав о похищении, император пришел в ярость, но стоило мне поведать о насилии над сознанием Бонфорта, лицо Виллема стало подобно маске разгневанного Юпитера. Наконец он тихо спросил:
      – Значит, он поправится на днях?
      – Доктор Чапек так говорил.
      – Ты не позволяй ему работать, пока не вылечится до конца, ладно? Этому человеку цены нет, понимаешь? Он стоит полудюжины таких, как мы с тобой. Продолжай представление, сынок, дай ему прийти в себя. Он нужен Империи.
      – Да, сэр.
      – Оставь ты это «сэр»! Раз уж замещаешь его, так и зови меня Виллемом. Знаешь, на чем ты попался?
      – Нет, с… нет, Виллем.
      – Он уже двадцать лет, как зовет меня Виллемом – и на «ты». И я очень удивился, когда он в личной беседе, хоть и по государственному вопросу, перестал меня так называть; но еще ни о чем не подозревал. Хоть и было в тебе нечто, наводящее на размышления. Потом мы пошли смотреть поезда – и все стало ясно!
      – Простите, но как?!
      – Ты был вежлив, дружок! Он много раз видел мою железную дорогу, и всегда становился груб до невозможности! Считал, что взрослому человеку не пристало заниматься такими глупостями. Со временем это превратилось в маленький спектакль, который нам обоим доставлял громадное удовольствие. Мы просто наслаждались!
      – О, я не знал…
      – Откуда же ты мог знать?
      Я подумал, что – как раз было откуда. Этот проклятый ферли-хран… Только потом до меня дошло, что архив ни в чем не виноват. Он создавался как памятка о людях не слишком известных, а императора трудно к таковым отнести! Естественно, Бонфорту не было нужды записывать подробности знакомства с Виллемом! Заметки о своем повелителе, да еще деликатного свойства, он счел бы попросту неприличными; тем более – в досье может сунуть нос любой клерк. Ошибка была неизбежна. Если бы я и догадался обо всем раньше – досье все равно не стало бы полнее.
      Император тем временем продолжал:
      – Актер ты великолепный, раз уж рисковал жизнью, отправляясь в Гнезда Кккаха. Неудивительно, что решился меня надуть. Скажи-ка, сынок, я мог видеть тебя по стерео, или еще где?
      Я назвался настоящим именем, когда император того потребовал. Теперь же робко назвал и сценическое. Услыхав: «Лоренцо Смайт», император, всплеснул руками и захохотал. Это меня несколько задело:
      – А вы разве слыхали обо мне?
      – Слыхал ли?! Да я же один из вернейших твоих поклонников!
      Он еще раз внимательно оглядел меня:
      – Ну, вылитый Джо Бонфорт! Никак не могу поверить, что ты и есть Лоренцо!
      – Однако я именно Лоренцо.
      – Да я верю, верю! Помнишь ту комедию, ты там бродягу играл? Сначала корову пытался подоить – та ни в какую! А в конце хотел поужинать из кошачьей миски, да тебя кот прогнал!
      Я подтвердил.
      – Пленку, где это было записано, я до дыр протер! Смотрел – и смеялся, и плакал одновременно!
      – Так и было задумано.
      Поколебавшись, я добавил, что пастораль «Побродяжка» играл, подражая одному из величайших мастеров прошлого.
      – А вообще я драматические роли предпочитаю.
      – Как сегодня, например?
      – Ну уж нет! Этой роли с меня хватит – в печенках уже сидит!
      – Ясно. Значит, ты скажи Роджу… Нет, ничего не говори. И вообще, Лоренцо, лучше никому не знать, как мы провели этот последний час. Если ты скажешь Клифтону, хоть просто передашь, что я просил не беспокоиться, он же на нервы изойдет! А ему – работать… Давай-ка сохраним это между нами, а?
      – Как скажете, повелитель.
      – Оставь ты, бога ради. Просто – так оно будет лучше. Жаль, не могу навестить дядюшку Джо, да и чем бы я ему помог? Хотя некоторые считают, одного прикосновения короля достаточно, чтобы случилось чудо… В общем, никому ничего не скажем; я ничего не видел и не слышал.
      – Хорошо, Виллем.
      – Теперь тебе, наверное, пора. Я и так дольше, чем следовало, тебя задержал.
      – Да сколько пожелаете!
      – Дать Патила в провожатые, или сам найдешь дорогу? Постой… Погоди минутку.
      Он полез в стол, бормоча про себя: «Опять эта девчонка тут порядок наводила! А, вот…» Из ящика он вытащил небольшой блокнот.
      – Похоже, мы больше не встретимся. Не мог бы ты перед уходом автограф оставить?

9

      Роджа с Биллом я нашел в верхней гостиной. Они грызли ногти от нетерпения. Завидев меня, Корпсмен вскочил:
      – Где ты шляешься, черт бы тебя побрал?!
      – У императора, – холодно ответил я.
      – Да за это время пять или шесть аудиенций можно провести!
      Я не удостоил его ответом. После памятного спора о речи мы с Корпсменом продолжали работать вместе, но… «Сей брак был заключен без любви». Мы сотрудничали, но боевой топор не был зарыт в землю и мог в один прекрасный день вонзиться мне между лопаток. Я не предпринимал шагов к примирению, и причин к этому не видел. По-моему, его родители переспали спьяну на каком-нибудь маскараде.
      Я и представить себе не мог, что поссорюсь еще с кем-нибудь из нашей компании. Только Корпсмен считал единственно мне приличествующим – положение лакея: шляпа в руках, «я-с – человек маленький, сэр». На такое я не мог пойти даже ради примирения; я, в конце концов, профессионал, нанятый для работы, требующей высокой квалификации. Мастера не протискиваются с черного хода, их, как правило, уважают! Так что Билла я игнорировал и обратился к Роджу:
      – А где Пени?
      – С ним. И Дэк с доктором – тоже.
      – Он здесь?
      – Да. – Поразмыслив, Клифтон добавил:
      – В смежной с вашей спальне, она предназначалась для супруги лидера официальной оппозиции. Там – единственное место, где можно обеспечить ему необходимый уход и полный покой. Надеюсь, вас это не стеснит?
      – Нет, конечно.
      – Мы вас не побеспокоим. Спальни соединены гардеробной, но ее мы заперли, а стены звукоизолированы.
      – Ну и отлично. Как он?
      – Лучше. Много лучше – пока.
      Клифтон нахмурился:
      – Почти все время в сознании.
      Подумав, он добавил еще:
      – Если хотите, можете навестить его.
      Над ответом я размышлял долго.
      – А что док говорит – скоро он сможет выйти на люди?
      – Трудно сказать. Похоже, еще не так скоро.
      – А все же? Три, четыре дня? Тогда можно отменить пока что всякие встречи и убрать меня наконец со сцены. Так? Родж… как бы вам объяснить… Я с радостью повидал бы его и выразил мое уважение… Но не раньше, чем выйду на публику в его роли последний раз. Иначе я… Словом, увидев его больным и немощным… Такие впечатления запросто могут все испортить.
      Когда-то я допустил ужасную ошибку, пойдя на похороны отца. Долгие годы после, думая о нем, я видел его лежащим в гробу, и только очень много времени спустя снова стал представлять его себе таким, каким отец был при жизни – мужественным, властным человеком, твердой рукой направлявшим меня и обучившим ремеслу. Я боялся, что с Бонфортом может выйти то же самое. До сих пор я играл бодрого, здорового мужчину в расцвете сил, каким видел его в многочисленных стереозаписях. Меня пугала мысль о том, что, увидев Бонфорта больным и слабым, я могу вспомнить об этом не вовремя, и тогда…
      – Не смею настаивать, – ответил Клифтон, – вам видней. Можно, конечно, отменить все встречи и выступления, но хотелось бы, чтобы вы остались с нами до его полного выздоровления и продолжали выдерживать роль.
      Я чуть было не ляпнул, что император просил меня о том же, однако вовремя прикусил язык. Разоблачение несколько сбило меня с панталыку; воспоминание же об императоре напомнило еще об одном деле. Я вынул из кармана исправленный список и отдал его Корпсмену.
      – Билл, это одобренный вариант для служб новостей. Одно изменение: вместо Брауна – де ла Торре.
      – Чего-о?!
      – Джезус де ла Торре вместо Лотара Брауна. Так пожелал император.
      Клифтон был поражен, а Корпсмен вдобавок – зол.
      – Какая ему разница?! Нет у него такого права, черт бы его побрал!
      Клифтон тихо добавил:
      – Билл прав, шеф. Как юрист, специализирующийся по конституционному праву, могу вас заверить, что утверждение списка императором – акт чисто номинальный. Вы не должны были позволять ему вносить какие бы то ни было изменения.
      Мне жутко захотелось гаркнуть на них; сдерживало лишь успокаивающее влияние личности Бонфорта. Денек нынче выдался тяжелый – такая неудача, несмотря на все старания; я просто с ног валился. Хотел было сказать Роджу, что если бы император не был бы действительно великим человеком, царственным, в лучшем смысле слова, нам всем такую кашу довелось бы сейчас расхлебывать!.. А все они виноваты – не натренировали меня как следует! Но вместо этого я раздраженно буркнул:
      – Изменение внесено, и кончим об этом!
      – Это ты так полагаешь! – взвился Корпсмен. – А я уже два часа, как передал список журналистам! Теперь иди назад и возвращай все на свои места, ясно?! Родж, ты свяжись еще раз с дворцом, скажи…
      – Тихо! – сказал я. Корпсмен заткнулся, и я взял тоном ниже:
      – Родж, вы, как юрист, может, и правы, не знаю. Зато знаю, что император в Брауне усомнился. Если кто из присутствующих желает пойти поспорить с императором – пожалуйста. Лично я никуда больше не собираюсь идти. А собираюсь я – снять эту допотопную хламиду, сбросить башмаки, высосать бочку виски и задать храпака.
      – Погодите, шеф, – возразил Клифтон, – у вас еще пятиминутное выступление по всеобщей сети с объявлением нового состава правительства.
      – Сами объявите. Как мой первый зам в этом правительстве.
      Клифтон растерянно заморгал:
      – Л-ладно…
      Но Корпсмен настаивал:
      – А с Брауном что делать?! Ему ж обещано было!
      Клифтон изумленно вытаращил глаза:
      – Когда это, Билл, и кем?! Его, как и всех прочих, лишь спросили, согласен ли он работать в правительстве – это ты имеешь в виду?
      Корпсмен замялся, словно актер, спутавший роль:
      – Ну да! Это ж – все равно, что обещание!
      – Ничего подобного – пока состав кабинета не объявлен.
      – Говорю тебе, он был объявлен! Еще два часа назад!
      – Н-ну… Боюсь, придется созвать твоих парней и сказать, что ты ошибся. Или хочешь, я их соберу и заявлю, что им, по недоразумению, достался вариант, не одобренный мистером Бонфортом окончательно. Но сделать это следует до оповещения по всеобщей сети.
      – Погоди. А этому – так все и спустить с рук?
      Похоже, Билл имел в виду скорее меня, чем Виллема, однако ответ Роджа свидетельствовал об обратном:
      – Да, Билл. Сейчас не время заводить конституционные склоки. Не стоит оно того. Ну как, объявишь сам? Или лучше мне?
      Повадками Корпсмен напоминал кошку, которая вынуждена подчиняться лишь потому, что ее держат за шкирку. Он сморщившись, пожал плечами:
      – Ладно уж, сам скажу. Хотел только убедиться, что сформулировано все, как надо. А то – где налажаешь, потом такие разговоры пойдут…
      – Спасибо, Билл, – мягко ответил Родж.
      Корпсмен направился к выходу. Я окликнул его:
      – Кстати, Билл! Заявление для газетчиков!
      – А? Что там еще?
      – Ничего особенного. – Я буквально с ног валился от усталости. Роль постоянно держала на пределе. – Только скажи им, что мистер Бонфорт простудился, и врач прописал ему постельный режим и полный покой. Я вымотался, как собака!
      Корпсмен фыркнул:
      – Лучше скажу – пневмония.
      – Это – как тебе больше нравится.
      Стоило ему выйти, Родж наклонился ко мне:
      – Шеф, я бы так делать не стал. В нашей работе от нескольких дней – вся жизнь порой зависит!
      – Родж, мне, правда, нехорошо почему-то. Можете вечером по стерео об этом упомянуть.
      – Но…
      – Короче, я иду спать, и все тут! Почему, в конце концов, Бонфорт не может «простудиться» и оставаться в постели до тех пор, пока он не придет в норму? Каждый выход в этой роли увеличивает вероятность того, что кто-нибудь в один прекрасный день углядит фальшь! Да еще Корпсмен этот – со своими вечными подковырками!.. Даже мастер ни на что путное не способен, если под руку постоянно тявкают! Так что – пора кончать. Занавес!
      – Да не обращайте на него внимания, шеф. Я уж постараюсь, чтоб Корпсмен вам не докучал. Здесь ведь не в теснотище на корабле – масса возможностей не мозолить друг другу глаза!
      – Нет, Родж, я уже все обдумал. Сколько можно тут с вами валандаться?! Останусь, пока мистер Бонфорт не сможет на люди показаться – но выступать буду лишь в самом крайнем случае.
      Вдруг мне стало как-то не по себе – я вспомнил, что император просил не отступать и понадеялся на меня…
      – Мне действительно лучше не вылезать лишний раз. До сих пор все гладко сходило, но – они ведь знают, что на обряд усыновления явился не Бонфорт, хотя не осмелились об этом заявить – доказательств не было. Они и сейчас могут подозревать, что подмена все еще работает, но наверняка уже не знают: а вдруг он сам уже выздоровел? Настолько, что смог провести аудиенцию, верно?