Во всяком случае, при мне ни одного инструктора не ранило и не убило. Так же, впрочем, как и ни одного из нас. Новобранцы гибли от других видов оружия и вообще по другим причинам. Например, один парень сломал себе шею, когда по нему выстрелили первый раз. Он постарался укрыться, однако сделал это слишком поспешно. Ни одна пуля его так и не задела.
      Надо сказать, что именно это стремление новобранцев укрыться от автоматного огня отбросило меня на низшую ступень в лагере Курье. Для начала я потерял те самые шевроны капрала-новобранца, но не за собственные проступки, а за действия моей группы, когда меня даже и рядом не было. Я пытался возражать, но Бронски посоветовал мне умолкнуть. Я, однако, не успокоился и пошел к Зиму. Зим холодно заметил, что я отвечаю за все действия моих людей независимо от... и дал мне шесть часов нарядов вне очереди за то, что я разговаривал с ним без разрешения Бронски. Тут еще пришло письмо от мамы, сильно меня расстроившее. Затем я рассадил себе плечо, когда в первый раз пробовал боевой бронескафандр. Оказалось, что у них имеются специальные скафандры, в которых инструктор с помощью радиоконтроля может устраивать всякие неполадки. Я свалился и разбил плечо. В результате меня перевели на щадящий режим.
      В один из дней "щадящего режима" я был прикомандирован к штабу командира батальона. Поначалу я, оказавшись здесь впервые, изо всех сил старался произвести выгодное впечатление. Однако быстро понял, что капитан Франкель не любит суеты и излишнего усердия. Он хотел только, чтобы я сидел тихо, не произносил ни слова и не мешал. Так у меня появилось свободное время, и я сидел, сочувствуя самому себе, так как надежд на то, что можно будет поспать, не предвиделось.
      Но неожиданно сразу после ланча, когда я сидел все так же, изнывая от безделья, вошел сержант Зим в сопровождении трех человек. Зим был, как всегда, свеж и подтянут, но выражение лица делало сержанта похожим на Смерть. Возле правого глаза у него была видна отметина, которая у другого человека, наверное, обязательно превратилась в здоровенный синяк - вещь для Зима противоестественную. Среди сопровождавших шел Тэд Хендрик. Он был весь в грязи - ведь рота вышла на полевые учения. (Степь как будто специально была создана для того, чтобы заставлять нас ползать на брюхе по невероятной грязи.) Губы Хендрика были плотно сжаты, на щеке виднелась кровь, потом я разглядел пятна крови и на рубашке. Он был без пилотки, в глазах застыло какое-то странное выражение.
      По обе стороны от него стояли новобранцы. Каждый из них держал по автомату. Руки Хендрнка были пусты. Одного из парней я узнал: Лэйви из моей группы. Он выглядел взволнованным и в то же время гордым. Лэйви успел незаметно мне подмигнуть.
      Капитан Франкель был явно удивлен.
      - В чем дело, сержант?
      Зим стоял неестественно прямо и говорил так, словно отвечал заранее выученный урок:
      - Сэр, командир роты Н докладывает командиру батальона. Дисциплинарное дело. Статья девять-один-ноль-семь. Неповиновение приказу и нарушение тактического плана, в то время как группа находилась в учебном бою. Статья девять-один-два-ноль.
      Капитан, казалось, удивился еще больше.
      - И вы пришли с этим ко мне, сержант? Официально?
      Я ни разу не видел, чтобы человек был в таком замешательстве, а с другой стороны, ничем - ни одним движением лица или голоса - не выдавал своих чувств.
      - Сэр. Если капитану угодно. Новобранец повел себя вопреки всем дисциплинарным нормам. Он сам настаивал на том, чтобы увидеть командира батальона.
      - Понятно. Вам нужен судья. Ну, хорошо. Только я все равно ничего не понимаю, сержант. В конце концов, это его право - увидеть меня. Какая была боевая команда?
      - "Замри", сэр.
      Я взглянул на Хендрика и понял, что ему пришлось несладко. По команде "замри" ты падаешь на землю там, где стоишь, пытаясь как можно скорее использовать любое укрытие. При этом ты обязан замереть и не делать ни одного движения - даже бровью не шевелить без разрешения. Нам рассказывали историю о людях, которых ранило, когда они выполняли эту команду... и они медленно истекали кровью, не издавая ни звука и не двигаясь.
      Франкель поднял брови.
      - И потом?
      - То же самое, сэр. После самовольного нару- шения команды - снова отказ ее выполнить.
      Капитан нахмурился:
      - Фамилия.
      Ответил Зим:
      - Хендрик, сэр. Новобранец Ар-Ши-семь-девять-шесть-ноль-девять-два-четыре.
      - Все ясно. Хендрик, на тридцать дней вы лишаетесь всех прав и будете находиться только в своей палатке - за исключением нарядов, еды и санитарной необходимости. По три часа каждый день будете выполнять наряды начальника охраны: один час перед отбоем, один час перед подъемом и один час во время обеда. Ваш ужин будет состоять из хлеба и воды, хлеба сколько сможете съесть. А также десять часов наряда каждую субботу по усмотрению непосредственного начальника.
      "Ничего себе!" - подумал я. Капитан Франкель продолжал:
      - Я не наказываю вас жестче, Хендрик, лишь потому, что более строгое наказание проводится только через трибунал... А я не хочу портить послужной список вашей роты. Свободны.
      Капитан опустил глаза и стал разглядывать бумаги на своем столе. Инцидент его больше не интересовал.
      Но тут вдруг завопил сам Хендрик:
      - Но ведь вы не выслушали другую сторону!
      Капитан поднял глаза.
      - У вас есть что сказать?
      - Еще бы. Сержант Зим сделал все это специально! Всю дорогу он изводит, изводит меня - с того самого дня, когда я попал в лагерь! Он...
      - Это его работа, - сказал холодно капитан. - Вы отрицаете, что не выполнили приказ?
      - Нет, но... Он же не сказал, что я лежал на муравейнике!
      По лицу Франкеля промелькнуло презрительное выражение.
      - Так. И вы, значит, предпочли, чтобы вас убили - а возможно, и друзей ваших - из-за каких-то дрянных муравьев?
      - Что значит дрянных? Их были тысячи. Они словно хотели съесть меня заживо.
      - Ну что ж. Давайте, молодой человек, определимся раз и навсегда. Даже если перед вами гнездо гремучих змей, вы все равно обязаны выполнить общую для всех команду. Упасть и замереть. - Франкель помолчал. - Вы еще что-нибудь хотите сказать в свое оправдание?
      Хендрик стоял какое-то мгновение с открытым ртом.
      - Конечно, хочу! Он ударил меня! Он занимался рукоприкладством! Целая компания таких же, как он, ходит все время вокруг со своими дурацками палками, и каждый так и норовит ударить, да еще по спине. И это называется "подбодрить". Хотя с этим я еще как-то мирился... Но он ударил меня. Рукой. Свалил на землю и еще заорал: "Замри, упрямый осел!" Что вы на это скажете?
      Капитан Франкель разглядывал свои ногти, затем посмотрел на Хендрика.
      - Вы, молодой человек, находитесь во власти заблуждения, весьма распространенного среди штатских людей. Вы полагаете, что человек, который выше вас по чину, не может, как вы выразились, "заниматься рукоприкладством". В условиях гражданской жизни - несомненно. Ну, например, если бы вы вздумали повздорить в театре или магазине. На гражданке у меня не больше прав ударить вас, чем у вас ударить меня. Но ведь на службе все совсем не так...
      Не вставая со стула, капитан обернулся и указал на стоящие у стены книжные полки.
      - Вот законы, по которым протекает сейчас ваша жизнь. Вы можете тщательно просмотреть эти книги, каждую статью, любое имевшее место судебное расследование. И вы нигде, абсолютно нигде не найдете утверждения, что человек, который выше вас по чину, не имеет права "заниматься рукоприкладством". Видите ли, Хендрик, я могу сломать вам челюсть... и буду отвечать только перед вышестоящим офицером. Но перед вами я никакой ответственности не несу. Я даже могу совершить более тяжелый поступок. Бывают обстоятельства, при которых офицер не только имеет право, но просто обязан убить офицера ниже чином или солдата без промедления и, возможно, даже без предупреждения. И он не будет наказан. Например, чтобы пресечь опасное малодушие, трусость перед лицом врага.
      Капитан хлопнул ладонью по столу.
      - Теперь о жезлах. У них двойное предназначение. Во-первых, они отличают человека, облеченного властью. Во-вторых, с их помощью мы рассчитываем всегда держать вас в состоянии первой готовности. Конечно, иногда вы можете испытывать боль, но в большинстве случаев они абсолютно безвредны. Но зато они экономят тысячи слов. Обычный вариант: утренний подъем. Если представить, что капрал должен долго и настойчиво на словах убеждать вас встать с кроватки и пойти завтракать... Это просто невозможно. А с помощью жезла он легко добивается необходимого результата...
      Пока капитан говорил, я исподтишка бросал взгляды на Хендрика. Похоже было, что тихое отчитывание действовало сильнее всех окриков Зима. Возмущение сменилось у Хендрика явным удивлением, а потом на его лице застыла угрюмая гримаса.
      - Говори! - резко приказал Франкель.
      - Э-э... В общем, скомандовали замереть, и я упал на землю, в грязь, и вдруг увидел, что лежу прямо в муравейнике. Поэтому я привстал на колени, для того чтобы продвинуться еще хотя бы на пару футов. И тут меня ударили сзади, так что я упал, и он закричал на меня. И я вскочил и ударил его, а он...
      - СТОП! - Капитан поднялся со стула, вытянулся, став как будто даже выше ростом, и впился взглядом в Хендрика.
      - Ты... ударил... своего командира роты?
      - Э... я же сказал... Но ведь он ударил первым. Да еще сзади, когда я ничего не ожидал. Я никому такого не позволял. Я ударил его, и тут он ударил меня снова, а потом...
      - Молчать!
      Хендрик поперхнулся, потом добавил:
      - Я же хотел как раз все объяснить...
      - Я думаю, теперь мы все решим, - сказал холодно Франкель. - И решим очень быстро.
      - Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.
      - Одну минуту. Сержант Зим.
      - Да, сэр.
      Я вдруг вспомнил, что Зим тоже здесь, что он просто стоит, не произнося ни слова, неподвижный, как статуя, только видно, как перекатываются желваки на скулах. Теперь я был уверен, что под глазом у него синяк. Здорово, кажется, его Хендрик достал.
      - Вы знакомили роту с необходимыми статьями закона о службе?
      - Да, сэр. Закон вывешен для ознакомления, и его также читают каждое субботнее утро.
      Происшедшее вдруг предстало в совершенно ином, мрачном свете. Ударить Зима? Каждый в его роте хотя бы раз дрался с сержантом, и от кого-то ему даже доставалось - но ведь это на тренировках. Он брал нас после подготовки у других инструкторов и шлифовал. Что уж там, один раз я видел, как Суцзуми так его отделал, что он потерял сознание. Бронски облил его водой, и Зим вскочил, и улыбнулся, и тряс Суцзуми руку, и тут же сделал из него отбивную...
      Капитан Франкель оглядел нас и остановил свой взгляд на мне:
      - Соединитесь со штабом полка.
      Я со всех ног бросился к аппаратуре и отступил назад, когда на экране появилось чье-то лицо.
      - Адъютант, - сказало лицо.
      Франкель тут же откликнулся:
      - К командованию полка обращается командир Второго батальона. Я прошу прислать офицера для участия в суде.
      - Насколько срочно? - спросило лицо.
      - Насколько возможно.
      - Ладно, попробуем. Я думаю, Джек у себя. Статья, фамилия?
      Капитан назвал Хендрика, его номер и статью.
      Человек на экране мрачно присвистнул.
      - Сейчас все сделаем, Ян. Если не найду Джека, приеду сам. Только доложу старику.
      Капитан Франкель обернулся к Зиму.
      - Этот эскорт - свидетели?
      - Да. сэр.
      - Командир группы тоже мог видеть?
      Зим заколебался:
      - Я думаю, да, сэр.
      - Доставьте его.
      - Есть, сэр.
      Зим подошел к аппарату связи, а Франкель обратился к Хендрику:
      - Вы хотели бы видеть кого-нибудь, кто мог свидетельствовать в вашу защиту?
      - Что? Мне не нужны никакие защитники. Он сам знает, что сделал! Дайте мне лист бумаги - я хочу как можно скорее убраться отсюда!
      - Все в свое время.
      И это время наступит очень скоро, подумалось мне. Через пять минут явился капрал Джонс, одетый по всей форме, и тут же вошел лейтенант Спайке. Он сказал:
      - Добрый день, капитан. Обвиняемый и свидетели здесь?
      - Все тут. Садись, Джек.
      - Запись?
      - Сейчас, сейчас.
      - Отлично. Хендрик, шаг вперед.
      Хендрик шагнул, было видно, что он совершенно сбит с толку и нервы его на пределе. Голос у лейтенанта вдруг стал необычно резким.
      - Полевой трибунал назначен по приказу майора Мэллоу, командира Третьего тренировочного полка, лагерь имени Артура Курье, и в соответствии с законами и правилами Вооруженных Сил Земной Федерации. Присутствующие офицеры: капитан Ян Франкель, Мобильная Пехота, командир Второго батальона, Третьего полка; лейтенант Джек Спайке, Мобильная Пехота, исполняющий обязанности командира Первого батальона Третьего полка. Обвиняемый: Хендрик Теодор, новобранец, номер Ар-Пи 7960924. Статья 9080. Обвинение: физическое сопротивление вышестоящему чину в боевых условиях.
      В тот момент меня больше всего поразила быстрота происходящего. Неожиданно я сам оказался "офицером-секретарем суда" и обязан был выводить и приводить свидетелей. Я подошел к ним, мучительно соображая, что надо сказать, но Зим поднял бровь, и все вышли из комнаты. Зим отделился от всех и, стоя, ждал в сторонке. Капрал присел на корточки и вертел в руках сигарету.
      Его позвали первым. Свидетелей опросили за двадцать минут, Зима не позвали вообще. Лейтенант Спайке обратился к Хендрику:
      - Может быть, вы хотите сами опросить свидетелей? Суд может помочь вам.
      - Не надо.
      - Необходимо стоять смирно и говорить "сэр", когда обращаетесь к суду.
      - Не надо, сэр, - сказал Хендрик и добавил: - Требую адвоката.
      - Закон не дает вам этого права во время полевого трибунала. Хотели бы вы что-либо засвидетельствовать в свою защиту? Вы не обязаны этого делать, и, если откажетесь, вам это не повредит. Но предупреждаю, что всякое свидетельство может быть обращено против вас. Мы также имеем право проводить очные ставки.
      Хендрик пожал плечами.
      - Мне нечего сказать. Да и какой смысл?
      Лейтенант повторил:
      - Вы будете свидетельствовать в свою защиту?
      - Нет, сэр.
      - Суд также должен выяснить: вы были знакомы со статьей обвинения до настоящего дня? Вы можете отвечать да, нет или вообще не отвечать. Однако за свой ответ вы несете ответственность по статье 9167.
      Обвиняемый молчал.
      - Хорошо. Суд прочтет вам эту статью и повторит вопрос. Статья 9080: любой служащий Вооруженных Сил, который нападет, ударит или предпримет попытку нападения...
      - Мне кажется, нам читали. Они читали так много всего, каждое утро по субботам. Целый перечень запрещенных поступков.
      - Зачитывалась ли вам именно эта статья?
      - Э... да, сэр. Ее тоже зачитывали.
      - Хорошо. Вы отказались свидетельствовать. Может быть, вы хотите сделать заявление? Может быть, есть обстоятельства, смягчающие вашу вину?
      - Как это, сэр?
      - Может, что-то повлияло на вас? Обстоятельства, объясняющие ваше поведение. Допустим, вы были больны и приняли лекарство. Присяга не ограничивает вас по данному пункту. Вы можете сказать все, что вам поможет. Суду необходимо узнать: что-либо заставляет вас чувствовать выдвинутое против вас обвинение несправедливым? Если да, то что?
      - Он ударил первым! Вы же слышали, он первый!
      - Что еще?
      - Но, сэр... разве этого недостаточно?
      - Суд окончен. Новобранец Хендрик Теодор, смирно!
      Лейтенант Спайке за время суда так и не садился. Теперь поднялся и капитан Франкель. Атмосфера в комнате стала еще напряженнее.
      - Суд приговаривает вас... - я замер и вдруг почувствовал, как у меня заболел живот, -... к десяти ударам плетью и увольнению с резолюцией "За несовместимое с уставом поведение".
      Хендрик сглотнул.
      Лейтенант Спайке продолжил:
      - Приговор привести в исполнение сразу же после утверждения в соответствующей инстанции, если, конечно, он будет утвержден. Все свободны. Обвиняемого держать под стражей.
      Последнее, видимо, было адресовано мне. Однако я абсолютно не знал, что нужно делать... Наконец позвонил начальнику охраны и сидел с Хендриком, пока за ним не пришли.
      Во время дневного приема в медпункте капитан Франкель послал меня на осмотр. Врач решил, что я могу возвращаться на службу. Я вернулся в роту как раз, чтобы успеть переодеться к вечернему смотру. Зим не преминул отчитать меня за пятна на форме. Синяк у него под глазом стал большим и разноцветным, но я, как и все другие, изо всех сил старался ничего не замечать.
      На плацу уже был установлен здоровенный столб. Вместо обычных сообщений и разнарядки на следующий день нам зачитали приговор трибунала.
      Потом привели Хендрика со связанными впереди руками, двое из охраны шли по бокам.
      Мне никогда не приходилось видеть, как секут плетью. У нас в городе устраивали нечто подобное, но отец каждый раз запрещал мне ходить к Федеральному Центру. Однажды я нарушил запрет отца, но наказание в тот день отменили, а новых попыток я больше не делал.
      Ребята из охраны подняли Хендрика на руки и привязали к крюку, торчавшему высоко на столбе. Потом с него сняли рубашку. Потом адъютант произнес металлическим голосом:
      - Привести в исполнение приговор суда. Шагнул вперед капрал-инструктор из другого батальона. В руке он держал кнут. Начальник охраны отсчитывал удары.
      Отсчитывал медленно. От удара до удара проходило секунд пять, но казалось, что время тянется нестерпимо медленно. При первых ударах Тэд молчал, после третьего несколько раз всхлипнул.
      Первое, что я увидел, когда очнулся, - лицо капрала Бронски. Он разглядывал меня сверху, похлопывая по щеке.
      - Ну, теперь все нормально? Возвращайся в строй. Ну, побыстрее. Нам пора уходить.
      Мы вернулись в расположение роты. Я почти не ужинал, как и многие другие.
      Никто не сказал ни слова насчет моего обморока. Позже я узнал, что был не единственным, кто потерял на экзекуции сознание - этого зрелища не выдержали человек тридцать новобранцев.
      6
      Мы слишком мало ценим то, что
      нам дается без усилий... и было
      бы очень странно, если бы мало
      ценилась такая удивительная вещь,
      как свобода.
      Томас Пейн
      Ночь после публичной экзекуции была самой тяжелой для меня в лагере Курье. Никогда ни до, ни после я так не падал духом. Я не мог заснуть! Нужно пройти полную подготовку в лагере, чтобы понять, до чего должен дойти новобранец, чтобы не спать. Конечно, в тот день я не был на занятиях и не устал. Но завтра мне предстояло включиться в обычный ритм, а плечо сильно болело, хотя врач и уверял, что я "годен"... А под подушкой лежало письмо, в котором мама умоляла меня наконец одуматься. И каждый раз, когда я закрывал глаза, я сразу слышал тяжелый шлепающий звук и видел Тэда, который, дрожа прижимался к столбу.
      Мне было наплевать на потерю этих дурацких шевронов. Они больше ничего не значили, так как я окончательно созрел для того, чтобы уволиться. Для себя я решил. И если бы посреди ночи можно было достать бумагу и ручку, я, не колеблясь, написал бы заявление.
      Тэд совершил поступок, длившийся всего долю секунды. Это была настоящая ошибка: конечно, он не любил лагерь (а кто его любит?), но он старался пройти через все и получить привилегию - право быть избранным. Он хотел стать политиком. Он часто убеждал нас, что многое сделает, когда получит привилегии.
      Теперь ему никогда не работать ни в одном общественном учреждении.
      Всего одно движение - и он зачеркнул все шансы. Это случилось с ним, а могло случиться со мной. Я живо представил, как совершаю подобное завтра, через неделю... и мне не дают даже уволиться, а ведут к столбу, сдирают рубашку... Да, пришло время признать правоту отца. Самое время написать домой, что я готов отправиться в Гарвард, а потом в компанию. Утром надо первым делом увидеть сержанта Зима. Сержант Зим...
      Мысли о нем беспокоили меня почти так же сильно, как и мысли о Тэде. Когда трибунал закончился и все разошлись. Зим остался и сказал капитану:
      - Могу я обратиться к командиру батальона, сэр?
      - Конечно. Я как раз хотел поговорить с вами. Садитесь.
      Зим искоса глянул на меня, то же самое сделал и капитан. Я понял, что должен исчезнуть. В коридоре никого не было, кроме двух штатских клерков. Далеко уходить я не смел - мог понадобиться капитану, поэтому взял стул и сел недалеко от двери. Неожиданно я обнаружил, что дверь прикрыта неплотно и голоса хорошо слышны. Зим:
      - Сэр, я прошу перевести меня в боевую часть. Франкель:
      - Я плохо слышу тебя, Чарли. Опять у меня что-то со слухом. Зим:
      - Я говорю вполне серьезно, сэр. Это не мое дело... Капитан, этот мальчик не заслужил десяти плетей. Франкель:
      - Конечно, не заслужил. И ты, и я - мы оба прекрасно знаем, кто на самом деле дал маху. Он не должен был и прикоснуться к тебе, ты обязан был усмирить его, когда он еще только подумал об этом. Ты что, не в порядке?
      - Не знаю. Может быть.
      - Хмм! Но если так, куда ж тебя в боевую часть? Но сдается мне, это неправда. Ведь я видел тебя три дня назад, когда мы вместе работали. Так что случилось?
      Зим ответил после долгой паузы.
      - Думаю, что я просто считал его безопасным.
      - Таких не бывает.
      - Да, сэр. Но он был таким искренним, так честно старался, что я, наверное, подсознательно расслабился.
      Зим промолчал, а потом добавил:
      - Думаю, все из-за того, что он мне нравился.
      Франкель фыркнул.
      - Инструктор не может себе этого позволять.
      - Я знаю, сэр. Но так уж у меня получилось. Единственная вина Хендрика состоит в том, что, как ему казалось, он на все знал ответ. Но я не придавал этому слишком большого значения. Я сам был таким в его возрасте.
      - Так вот в чем слабое место. Он нравился тебе... и потому ты не смог его вовремя остановить. В результате трибунал, десять ударов и мерзкая резолюция.
      - Как бы хотелось, чтоб порку задали мне, - сказал вдруг Зим.
      - Я чувствую, настанет и твой черед. Как ты думаешь, о чем я мечтал весь этот час? Чего боялся больше всего с того момента, когда увидел, как ты входишь и у тебя под глазом огромный синяк? Ведь я же хотел ограничиться административным наказанием, парню даже не пришлось бы увольняться. Но я никак не ожидал, что он может вот так при всех брякнуть, что ударил тебя. Он глуп. Тебе нужно было отсеять его еще две недели назад... вместо того чтобы нянчиться. Но он заявил обо всем при свидетелях, и я был вынужден дать делу официальный ход... Иди лечись. И будь готов к тому, что на свете появится еще один штатский, который будет нас ненавидеть.
      - Именно поэтому и хочу, чтобы меня перевели. Сэр, я думаю, что так будет лучше для лагеря.
      - Неужели? Однако я решаю, что будет лучше для батальона, а не ты, сержант... А давай, Чарли, вернемся на двенадцать лет назад. Ты был капралом, помнишь?.. Уже делал из маменькиных сынков солдат. А можешь сказать, кто из этих маменькиных сынков был хуже всех в твоей группе?
      - Ммм... - Зим задержался с ответом. - Думаю, не совру, если скажу, что самым трудным был ты.
      - Я. И вряд ли бы ты назвал кого другого. А ведь я тебя ненавидел, "капрал" Зим.
      Даже из-за двери я почувствовал, что Зим удивлен и обижен.
      - Правда, капитан? А ты, наоборот, нравился мне.
      - Да? Конечно, ты не должен был меня ненавидеть - этого инструктор тоже не может себе позволить. Мы не должны ни любить, ни ненавидеть их. Только учить. Но если я тогда тебе нравился... хм, надо сказать, что твоя любовь проявлялась в очень странных формах. Я презирал тебя тогда и мечтал только о том, как до тебя добраться. Но ты всегда был настороже и ни разу не дал мне шанса нарушить эту самую девять-ноль-восемь-ноль. И только поэтому я здесь - благодаря тебе. Теперь насчет твоей просьбы. Я помню, что во время учебы ты чаще всего отдавал одно и то же приказание. И оно очень крепко застряло в моей голове. Надеюсь, ты помнишь? Теперь возвращаю его тебе. Эй, служивый, заткнись и служи дальше!
      - Да, сэр.
      - Подтяни их. И поговори отдельно с Бронски. У него особенно заметна тенденция размягчаться.
      - Я встряхну его, сэр.
      - Вот и хорошо. Следующий, кто полезет на инструктора, должен быть уложен тихо и спокойно. Так, чтобы даже не смог дотронуться. Если инструктор оплошает, то будет уволен по некомпетентности. Мы должны убедить ребят в том, что нарушать статью не просто накладно, а невозможно... что если кто-то попробует, то его тут же отключат, а потом обольют холодной водой.
      - Да, сэр. Я все сделаю.
      - Да уж постарайся. Я не желаю, чтобы кто-то еще из моих ребят был привязан к позорному столбу из-за нерасторопности своего наставника. Свободен.
      - Есть, сэр.
      - Да, вот еще что, Чарли... как насчет сегодняшнего вечера? Может быть, придешь к нам? Женщины намечают какие-то развлечения. Где-нибудь к восьми?
      - Есть. сэр.
      - Это не приказ, а приглашение. Если ты действительно сдаешь, тебе не мешает расслабиться. А теперь иди, Чарли, и не беспокой меня больше. Увидимся вечером.
      Зим вышел так резко, что я еле успел пригнуться, изображая, что завязываю шнурки на ботинке. Но он все равно не заметил меня. А капитан Франкель уже кричал:
      - Дежурный! Дежурный! ДЕЖУРНЫЙ! Почему я должен повторять три раза? Найдешь сейчас командиров рот Си, Эф и Джи и скажешь, что я буду рад их видеть перед смотром. Потом быстро в мою палатку. Возьмешь чистую форму, фуражку, туфли - но никаких медалей. Принесешь все сюда... Потом пойди к врачу - как раз время дневного визита. Судя по всему, рука у тебя уже не болит. Так, до врача у тебя целых тринадцать минут. Вперед, солдат!
      Мне ничего не оставалось, как все это выполнить. Одного из командиров рот я нашел в его кабинете, а двух других - в офицерском душе (как дежурный, я мог заходить куда угодно). Форму для парада я положил перед капитаном как раз, когда прозвучал сигнал дневного врачебного осмотра. Франкель даже головы от бумаг не поднял, а только буркнул:
      - Больше поручений нет. Свободен.
      Таким образом я успел вернуться в роту и увидел последние часы Тэда Хендрика в Мобильной Пехоте...
      У меня оказалось много времени для того, чтобы подумать, пока я лежал, не в силах заснуть, в палатке, а вокруг царила ночная тишина. Я всегда знал, что сержант Зим работает за десятерых, но никогда не думал, что в глубине души он может быть не таким жестким, самоуверенным, самодовольным, чопорным. Всегда думалось, что уж этот человек точно живет в согласии с миром и собой.
      Почва уходила из-под ног - оказалось, я никогда не понимал сути жизни, не знал, как устроен мир, в котором живу. Мир раскалывался на части, и каждая превращалась в нечто незнакомое и пугающее.
      В одном, однако, я был теперь уверен: мне даже не хотелось узнавать, что такое на самом деле Мобильная Пехота. Если она слишком жестока для собственных сержантов и офицеров, то для бедного Джонни она абсолютно непригодна. Как можно не наделать ошибок в организации, сути которой ты не понимаешь? Я вдруг реально ощутил, как меня вздергивают на виселице... Да что там виселица, с меня было бы довольно и плетей. Никто из нашей семьи никогда не подвергался столь унизительному наказанию. В ней никогда не было преступников - по крайней мере, никто никогда не обвинялся. Наша семья гордилась своей историей. Единственное, чего нам недоставало, так это привилегии гражданства, но отец не ценил эту привилегию высоко, а даже считал ее весьма бесполезной... Однако если меня высекут плетьми - его точно хватит удар.
      А между тем Хендрик не сделал ничего такого, о чем бы я сам не думал тысячи раз. А почему этого не сделал я? Трусил, наверное. Я знал, что любой из инструкторов может легко сделать из меня отбивную, поэтому только стискивал зубы, молчал и никогда ничего не предпринимал. У Джонни не хватило пороху. А у Тэда хватило... На самом деле как раз ему, а не мне самое место в армии.
      Нужно выбираться отсюда, Джонни, пока все еще нормально.
      Письмо от мамы только укрепило мою решимость. Нетрудно сохранять ожесточение к родителям, пока они сами жестоки ко мне. Но как только они оттаяли, мое сердце начало болеть. По крайней мере, о маме. Она писала, что отец запрещает вспоминать мое имя, но это просто он так страдает, поскольку не умеет плакать. Я знал, о чем она говорит, и прекрасно понимал отца. Но если он не умел плакать, то я в ту ночь дал волю слезам.
      Наконец я заснул... и, как мне показалось, тут же был разбужен по тревоге. Весь полк подняли для того, чтобы пропустить нас сквозь имитацию бомбежки. Без всякой амуниции. В конце занятий прозвучала команда "замри".
      Нас держали в положении "замри" около часа. Насколько я понял, все поголовно выполняли команду на совесть - лежали, едва дыша. Какое-то животное пробежало мягкими лапами совсем рядом, мне тогда показалось прямо по мне. Похоже, это был койот. Но я даже не дрогнул. Мы жутко замерзли тогда, но я все сносил терпеливо: я знал, что эту команду выполняю в последний раз.
      На следующее утро я не услышал сигнала к подъему. Впервые меня насильно сбросили с лежанки, и я уныло поплелся выполнять распорядок дня. До завтрака не было никакой возможности даже заикнуться о том, что я хочу уволиться. Мне нужен был Зим, но на завтраке он отсутствовал. Зато я спросил у Бронски разрешения поговорить с сержантом.
      - Давай-давай, - хмыкнул Бронски и не стал спрашивать, зачем мне это понадобилось. Но и после завтрака я Зима не нашел. Нас вывели в очередной марш-бросок, но сержанта нигде не было видно.
      Ланч нам подбросили прямо в поле, на вертолете. Вместе с завтраком прибыл Зим, который к тому же привез почту. Некоторые могут удивиться, но для Мобильной Пехоты это традиция, а не роскошь.