– Нет. Просто скажите, что я звонил. Перезвоню попозже. И еще, мисс Нэнси, – не волнуйтесь.
      – Как же мне не волноваться?
      – Я умею угадывать будущее. Никому не рассказывайте, но поверьте мне. Старая цыганка заметила мои способности и всему меня научила. Ваш отец вернется. В этой войне он даже не будет ранен. Я знаю.
      – Ах, не знаю, можно ли верить вашим словам... Однако, пожалуй, мне стало чуточку легче.
      – Запомните, так и будет.
      Лазарус вежливо распрощался и повесил трубку.
 
       * * *
 
      Шахматный клуб... Конечно же, сегодня дедуся не будет сшиваться в игорном доме. Но поскольку заведение располагается неподалеку, можно зайти, посмотреть, а потом вернуться и дождаться деда у подъезда. Дедуся сидел за шахматным столиком, но даже не пытался изобразить, что обдумывает шахматную задачу. Он был чем-то недоволен.
      – Добрый вечер, мистер Джонсон.
      Дедуся поднял голову.
      – А чего в нем доброго? Садись, Тед.
      – Благодарю вас, сэр. – Лазарус опустился в кресло. – Ничего доброго, вы сказали?
      – Что? – Старик посмотрел на него так, словно только что увидел. – Тед, как по-твоему, я в хорошей физической форме?
      – Безусловно.
      – Я способен взять ружье на плечо и прошагать в день двадцать миль.
      – По-моему, да. (Не сомневаюсь в этом, дедуся.) – То же самое я сказал умнику на призывном пункте. А он ответил, что я, с его точки зрения, слишком стар! – Казалось, Айра Джонсон готов был заплакать. – Я спросил его, с каких это пор сорок пять лет уже старость. А он велел мне убираться и не задерживать очередь. Я сказал, что один могу вздуть его и еще трех мужиков. И тогда меня выставили. Тед, меня выставили! – И дедуся закрыл свое лицо ладонями. Потом опустил руки и пробормотал: – А я носил армейскую синюю форму еще до того, как этот наглый выскочка научился ходить на горшок.
      – Мне очень жаль, сэр.
      – Я сам виноват: взял с собой свидетельство об увольнении... и забыл, что в нем проставлена дата моего рождения. Как по-твоему, Тед, если я выкрашу волосы и поеду в Сент-Луис или Джоплин, меня возьмут? Как ты считаешь?
      – Вероятно. (Я знаю, что у тебя ничего не получилось, дедуся. Однако, по-моему, ты ухитрился попасть во внутренние войска. Но я не могу сказать тебе этого.) – Я так и сделаю! Но увольнительную оставлю дома.
      – Значит, я могу отвезти вас домой? Моя жестянка стоит у клуба.
      – Да, думаю, я вернусь домой... на какое-то время.
      – А не заглянуть ли нам в "Пасео" и не пропустить по рюмочке?
      – Неплохая идея. А это тебя не разорит?
      – Вовсе нет.
      Лазарус вел машину и помалкивал. Заметив, что старик успокоился, он развернулся, проехал немного на восток от 31-й улицы и остановился.
      – Мистер Джонсон, можно я скажу вам кое-что?
      – Что? Говори.
      – Если вас не возьмут, даже с выкрашенными волосами, советую вам не слишком расстраиваться. Потому что вся эта война – ужасная ошибка.
      – Что ты хочешь этим сказать?
      – Только то, что сказал. – (Что я могу ему сказать? Чему он поверит?
      Я не могу совсем ничего не говорить – это же дедуся, научивший меня стрельбе и еще тысяче разных вещей. Но чему он поверит?) – Эта война никому не принесет пользы; после нее станет еще хуже.
      Дедуся посмотрел на него, сдвинув клочковатые брови.
      – Тед, ты что, симпатизируешь Германии?
      – Нет.
      – Может, ты пацифист? А что – может быть, ведь ты никогда не говорил о войне.
      – Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем эту войну...
      – Ты хочешь сказать, когда мы выиграем эту войну!
      – Хорошо: когда мы выиграем эту войну, окажется, что на самом деле мы ее проиграли. Мы потеряем все, за что, как мы думали, боролись. Мистер Джонсон резко изменил тактику.
      – Когда ты идешь в армию?
      Лазарус помедлил.
      – У меня еще есть парочка неотложных дел.
      – Я знал, что вы ответите мне именно так, мистер Бронсон. До свидания.
      Дедуся повозился с дверной ручкой, ругнулся и вылез из автомобиля.
      – Дедуся! То есть я хотел сказать, мистер Джонсон. Позвольте я все-таки довезу вас домой. Пожалуйста!
      Дед покосился на Лазаруса через плечо и проговорил:
      – Не на твоей жестянке, трусливый засранец. – И быстро зашагал по улице к ближайшей остановке.
 
       * * *
 
      Лазарус подождал, пока мистер Джонсон подымется в автобус, и поехал следом, не желая признать, что отношения с дедом безнадежно испорчены. Он увидел, как старик вышел из автобуса, и уже собрался догнать его и попытаться заговорить снова.
      Но что он скажет? Он понимал чувства дедуси, понятно было, почему он так думает. К тому же Лазарус наговорил столько лишнего, что никакой разговор не поможет. И он медленно поехал вдоль 31-й улицы. На Индиана-авеню остановился, купил у газетчика "Звезду", зашел в аптеку, сел возле фонтанчика с содовой, заказал вишневый фосфат и развернул газету.
      Но читать не стал, а просто задумался, уставившись в газетный лист. Продавец содовой вытер мраморный прилавок перед ним и выжидательно замер. Лазарус заказал еще один фосфат. Когда это повторилось еще раз, Лазарус попросил разрешения воспользоваться телефоном.
      – Хоума или Белла?
      – Хоума.
      – За сигарным прилавком. Заплатить можно мне.
 
       * * *
 
      – Брайан? Это мистер Бронсон. Могу ли я поговорить с твоей матерью?
      – Сейчас посмотрю.
      Ему ответил голос деда:
      – Мистер Бронсон, я удивлен вашей навязчивостью. Чего вы хотите?
      – Мистер Джонсон, я хочу поговорить с миссис Смит.
      – Не могу вам этого разрешить.
      – Она была очень добра ко мне, я хочу поблагодарить ее и попрощаться.
      – Минуточку... – Лазарус услышал, как дед проговорил: – Джордж, уйди отсюда. Брайан, возьми с собой Вуди, закрой дверь и пригляди, чтобы ее не открыли. – Затем голос мистера Джонсона сделался ближе: – Вы слушаете?
      – Да, сэр.
      – Тогда слушайте внимательно и не перебивайте; повторять я ничего не буду.
      – Да, сэр.
      – Моя дочь не будет разговаривать с вами ни теперь, ни впредь...
      – Она знает, что я звоню? – торопливо спросил Лазарус.
      – Заткнитесь! Конечно, знает и сама попросила меня сообщить вам то, что вы только что слышали. Иначе я бы просто не стал разговаривать с вами. Но я хочу добавить кое-что от себя – и не перебивайте! Моя дочь – респектабельная женщина, муж ее откликнулся на зов своей страны. Поэтому не отирайтесь возле нее. Не приходите сюда, иначе я встречу вас с пистолетом. Не звоните. Не ходите в ее церковь. Возможно, вы полагаете, что я не смогу вам этого запретить. Позвольте напомнить, что вы находитесь в Канзас-Сити. Здесь за две сломанные руки платят двадцать пять долларов, а за пятьдесят вас без колебаний убьют. Но за полный набор – это когда сперва руки переломают, а потом убьют – полагается скидка. Если вы будете настаивать, учтите: я могу позволить себе потратить шестьдесят два доллара и пятьдесят центов. Вы меня поняли?
      – Да.
      – А теперь уматывай да побыстрее!
      – Подождите, мистер Джонсон: не верится мне, что вы станете кого-то нанимать, чтобы убить человека...
      – Не советую вам дожидаться этого.
      – ...полагаю, вы вполне способны управиться с делом самостоятельно. Наступила пауза. Затем старик хмыкнул.
      – Возможно, вы и правы, – и повесил трубку.
 
       * * *
 
      Лазарус уселся в машину и поехал. Миновав церковь, которую посещала его семья, он обнаружил, что правит на запад от Линвудского бульвара. Там он впервые увидел Морин...
      И никогда ее больше здесь не увидит.
      Никогда. Даже если вернется и попытается исправить ошибку, которую допустил, – парадоксов не существует. Его ошибки уже вплелись в неизменную ткань пространства-времени, и все тонкости математики Энди, вся мощь "Доры" не могли этого исправить. На площади Линвуд он остановился возле Бруклин-авеню и подумал о том, что делать дальше.
      Поехать на станцию и сесть на первый же поезд до Санта-Фе? Если хоть одна из просьб о помощи дошла через столетия, его подберут в понедельник утром – и война со всеми ее тревогами вновь сделается для него чем-то давним, а семья его забудет о Теде Бронсоне, недолгом знакомце.
      Жаль, что у него не хватило времени, чтобы выгравировать последние послания; тем не менее хотя бы одно из них должно было дойти. Если нет, его будут ждать лишь в 1926 году. Но если же ни одно из них все-таки не дошло – а с этой возможностью следовало считаться, ведь он пытался воспользоваться отложенной почтой еще до того, как ее организуют, – тогда придется ждать до 1929 года и явиться на встречу в соответствии с договором. Проблем не будет; на близнецов с Дорой вполне можно положиться. Но почему же ему так плохо?
      Потому что это не его война.
      Пройдет достаточно времени, и дедуся узнает, что предсказание, которое он с презрением отверг, было чистейшей правдой. В свое время дедуся узнает, что французская благодарность, на которую рассчитывали после лозунга "Лафайет, мы здесь!", была забыта и сменилась припевом "Pas un sou a l'Amerique!". Британская благодарность будет такой же. Между нациями благодарности нет и никогда не было. Это я сочувствую немцам? На кой черт они мне сдались, дедуся? Нет! Самое сердце немецкого общества разъедает гниль; эта война породит другую, и в ней немцы в тысячу раз превзойдут себя нынешних: построят газовые камеры, над Европой потянется запах горящей человеческой плоти, запах преднамеренного злодейства, протянувшегося через века...
      Но ни дедусе, ни Морин незачем знать об этом. Нечего даже пытаться объяснить им что к чему. Самое лучшее в будущем то, что оно всегда неизвестно. Хорошо, что Кассандре никогда не верили. Разве для него важно, чтобы два человека, не имевшие никакого представления о том, что известно ему, поняли, почему он счел эту войну бесполезной?
      Да, именно так. Именно их мнение чрезвычайно важно для него. Лазарус ощутил слева под пиджаком легкую тяжесть пистолета. Это средство должно защитить его золото – тот самый металл, который он в грош не ставит. А еще с его помощью можно поставить точку...
      Прекрати дурить, глупец. Ты не хочешь умирать, ты просто хочешь оправдаться перед дедусей и Морин... главным образом перед Морин.
 
       * * *
 
      Призывной пункт оказался в главном почтамте. Было уже поздно, но он еще работал и снаружи вилась очередь. Лазарус заплатил доллар старому негру, чтобы тот посидел в его машине; предупредил, что на заднем сиденьи лежит саквояж, обещал еще один доллар, когда вернется, но не стал говорить о том, что в саквояже и жилет с деньгами, и пистолет. Лазаруса больше не беспокоили ни деньги, ни машина – пусть украдут. Он встал в очередь.
      – Имя?
      – Бронсон Теодор.
      – Имеешь боевой опыт?
      – Нет.
      – Возраст? Нет, дату рождения. И постарайся, чтобы она была до 5 апреля 1899 года.
      – 11 ноября 1890 года.
      – Что-то не похоже – ну да ничего. Возьми эту бумагу и выйди в ту дверь, там найдешь вещмешок. Будешь носить в нем цивильную одежду. А эту бумажку отдай кому-нибудь из докторов и делай все, что они тебе велят.
      – Благодарю вас, сержант.
      – Свободен. Следующий.
 
       * * *
 
      Доктору в военной форме помогали шестеро в гражданской одежде. Лазарус правильно прочел карточку Снеллена, но доктор его как будто не слушал – похоже, здесь ни на что особого внимания не обращали. Отказали лишь одному мужчине, у которого, на взгляд Лазаруса, была последняя стадия чахотки.
      Только один из врачей честно пытался отыскать какие-нибудь дефекты.
      Он заставил Лазаруса наклониться, раздвинул его ягодицы, поискал грыжу, заставил покашлять, а потом ощупал живот.
      – А что это твердое справа?
      – Не знаю, сэр.
      – Тебе вырезали аппендикс? Ага – вот шрам. Я его скорее чувствую, чем вижу, он едва заметен. У тебя был хороший хирург; вот бы попасть к такому, если понадобится. Наверное, просто фекальная масса. Прими дозу каломели, и все будет в порядке.
      – Благодарю вас, доктор.
      – Не стоит, сынок. Следующий.
 
       * * *
 
      – Подымите правые руки и повторяйте за мной... Вот вам повестки. Чтобы все были па станции завтра утром к семи. Предъявите повестку сержанту. Он скажет, куда идти. Если кто-то потеряет повестку, все равно приходите... Иначе дядя Сэм станет вас разыскивать. Ну и все, ребята, теперь вы солдаты. Выходите в ту дверь.
 
       * * *
 
      Машина стояла на месте. Старый негр вылез из нее.
      – Все в по'ядке, капитан?
      – Безусловно, – радостно подтвердил Лазарус, вынимая долларовую бумажку. – Только не капитан, а рядовой.
      – Значить, вас взяли. Тада я не могу заб'ать этот долла'.
      – Почему? Он мне не нужен – теперь за мной будет приглядывать дядя Сэм, он обещал мне двадцать один доллар в месяц. Вот тебе еще один, купи джину и выпей за здоровье рядового Теда Бронсона.
      – Так я и сделаю, капитан... то есть 'ядовой Тед Бронсон. У меня белый билет... получил еще до того, как вы 'одились. Знаете, забы'айте-ка свои деньги и лучше повесьте там кайзе'а.
      – Попробую, дядюшка. Хорошо, бери пять долларов, неси в церковь – и пусть за меня хорошенько помолятся.
      – Ну... 'азве что так, капитан-'ядовой.
      Лазарус катил к югу от Мак-Джи и ликовал. Не обращай внимания на досадные мелочи, наслаждайся жизнью. "Кэти, прекрасная Кэти..."
      Он остановился у аптеки, подошел к табачному прилавку, приметил полупустой ящик с белой совой и купил оставшиеся сигары вместе с ящиком. Потом приобрел упаковку ваты, пластырь и – непонятно зачем – самую большую и красивую коробку конфет.
      Машина стояла под фонарем. Он не стал трогаться с места, сел на заднее сиденье, достал из саквояжа жилет и перочинным ножиком начал распарывать его, не опасаясь, что его увидят. Пяти минут хватило, чтобы уничтожить результаты многочасового портняжного труда: тяжелые монеты звякая падали в ящик из-под сигар. Он прикрыл их ватой, закрыл ящик и обмотал пластырем. Изрезанный жилет, пистолет и билет на запад отправились в канализационный люк, а с ними канула и последняя из тревог Лазаруса. Он улыбнулся, встал и смахнул пыль с коленей. Сынок, ты стареешь – ничего удивительного, если жить так осторожно!
      И он с легким сердцем поехал на бульвар Бентон, не обращая внимания на то, что в городе скорость была ограничена семнадцатью милями в час. Увидев, что на первом этаже дома Брайана Смита еще горел свет, он обрадовался: ему не хотелось никого будить. Прихватив сигарный ящик, шахматы и коробку с конфетами, он поднялся по ступенькам. Едва он подошел к двери, как в портике зажегся свет. Брайан-младший открыл дверь и выглянул.
      – Дедуся, это мистер Бронсон!
      – Поправочка, – решительно сказал Лазарус. – Пожалуйста, скажи деду, что прибыл рядовой Бронсон.
      Дедуся появился немедленно и подозрительно воззрился на Лазаруса.
      – В чем дело? Что ты сказал мальчишке?
      – Я попросил его передать вам, что прибыл рядовой Бронсон. То есть я.
      – Лазарус умудрился сунуть все три коробки подмышку, полез в карман и достал повестку, которую дали ему на призывном пункте. – Взгляните-ка. Мистер Джонсон прочел бумажку.
      – Вижу. Но почему? При твоих-то взглядах...
      – Мистер Джонсон, я же не говорил, что не собираюсь поступать в армию; я просто сказал, что у меня есть кое-какие дела. То есть утром еще были. Действительно, я сомневаюсь в результатах войны. Но несмотря на мое мнение, – которое мне следовало бы держать при себе – настало время, так сказать, сомкнуть ряды и дружно двинуться вперед. Поэтому я смотался на призывной пункт, предложил свои услуги – и меня приняли.
      Мистер Джонсон отдал ему повестку и распахнул дверь. – Входи, Тед.
      Едва Лазарус вошел, головы, торчавшие из-за двери гостиной, исчезли: в доме еще не спали. Дед впустил его в гостиную.
      – Пожалуйста, садись. Пойду скажу дочери.
      – Если миссис Смит уже спит, я не хочу, чтобы ее тревожили, – солгал Лазарус. (Черт, дедуся! Я бы с удовольствием влез к ней под одеяло. Но об этом – молчок, на веки вечные.) – Ничего. Она только хотела кое в чем убедиться. Да, кстати, где эта бумажка? Можно показать ей?
      – Безусловно, сэр.
      Айра Джонсон вернулся через несколько минут и возвратил Лазарусу его доказательство.
      – Она сейчас спустится. – Старик вздохнул. – Тед, я горжусь тобой. Утром ты меня расстроил, и я был неправ. Мне очень жаль, я приношу тебе свои извинения.
      – Не могу их принять: вам не в чем каяться, сэр. Это я поторопился; болтал что-то невразумительное. Давайте обо всем позабудем. Пожмем друг другу руки.
      – А? Да, конечно. Мррф!
      Они торжественно пожали друг другу руки.
      (А дедуся-то, пожалуй, до сих пор способен удержать на вытянутой руке наковальню. Эк стиснул пальцы.) – Мистер Джонсон, не могли бы вы кое-что для меня сделать? Остались кое-какие дела, на которые у меня не хватает времени.
      – Что? Безусловно!
      – В первую очередь это. – Лазарус протянул деду замотанный сигарный ящик.
      Мистер Джонсон взял его и удивленно поднял брови.
      – Тяжелый.
      – Я вычистил свой сейф. Здесь золотые монеты. Заберу их, когда война кончится. Если же нет – отдадите Вуди, когда ему исполнится двадцать один год.
      – Что? Да ну, сынок, все будет в порядке.
      – Я надеюсь. Но если я свалюсь с трапа и сломаю свою дурацкую шею?
      Могу ли я на вас рассчитывать?
      – Безусловно.
      – Благодарю вас, сэр. А это я хочу отдать Вуди прямо сейчас. Мои шахматы. Я не могу их взять с собой. Правда, я мог бы подарить их вам, однако не сомневаюсь, что вы тут же придумаете какую-нибудь причину для отказа. А Вуди не станет этого делать.
      – Мррф! Очень хорошо, сэр.
      – А вот это вам... Но это не совсем то, чем может показаться на первый взгляд. – И Лазарус протянул деду расписку на продажу ландо.
      Мистер Джонсон прочитал ее.
      – Если ты хочешь подарить мне свой автомобиль, сперва подумай, как следует.
      – Покупка, сэр, осуществляется номинально. Просто мне хотелось оставить автомобиль именно вам. Брайан сможет водить его; он уже сейчас неплохой шофер. Да вы и сами сможете ездить. Даже миссис Смит сумеет научиться, а когда лейтенант Смит вернется домой, то, возможно, и он обнаружит, что автомобиль – вещь удобная. Однако ежели меня пошлют учиться куда-нибудь в ближние края и у меня будет время, чтобы навещать вас – пока меня не отослали за море, – я бы хотел иметь возможность пользоваться автомобилем.
      – Зачем же тогда ты суешь мне под нос этот акт? Конечно, автомобиль может стоять в нашем амбаре. Конечно, Брайан – оба Брайана – охотно будут водить его, возможно, и я попробую. Но бумажки мне ни к чему.
      – Наверное, я должен пояснить свои мотивы. Предположим, я окажусь... ну, скажем, в Нью-Джерси – и захочу продать машину. Тогда я покупаю за пенни почтовую карточку – и вам все будет легко сделать, потому что у вас есть эта бумажка. – Лазарус помолчал и добавил: – Конечно, если я все-таки свалюсь с той самой лестницы, машина останется в полном вашем распоряжении. И если вам она будет не нужна, отдайте ее Брайану-младшему. Или кому захотите. Мистер Джонсон, вы ведь знаете, что у меня нет родных, так что не возражайте.
      Не успел дедуся ответить, как вошла миссис Смит, одетая в самое лучшее платье. Она радостно улыбалась, однако Лазарус заметил, что лицо ее было заплакано. Она протянула ему руку.
      – Мистер Бронсон! Мы гордимся вами!
      Все: голос, аромат тела, прикосновение, гордое достоинство – разом ухнуло Лазарусу под дых. И его выдержка испарилась. (Морин, любимая, хорошо, что я уезжаю. Так будет лучше для тебя, для меня и для всех нас. Я сделал это, чтобы ты гордилась мною. Но сейчас чаша моя переполнилась... Пожалуйста, предложи мне сесть, прежде чем дедуся заметит, что с моими брюками, как раз пониже жилета, творится что-то неладное.) – Благодарю вас, миссис Смит. Я забежал поблагодарить вас и попрощаться. Пожелать доброй ночи, потому что нас отправляют завтра утром. – Ну что вы! Прошу, садитесь! Выпейте кофе, дети тоже захотят попрощаться с вами.
 
       * * *
 
      Час спустя он все еще сидел у Смитов и был счастлив. Можно сказать, испытывал абсолютное счастье. Коробку конфет он преподнес Кэролл, и ее сразу открыли. Лазарус выпил кофе с густыми сливками и сахаром и съел увесистый ломоть домашнего шоколадного пирога. Ему предложили еще кусок, он согласился, признавшись, что не ел с самого утра, – и был вынужден упрашивать Морин не хлопотать, поскольку та тут же вознамерилась приготовить для него что-нибудь существенное. Удалось добиться компромисса – и Кэролл отправилась на кухню делать ему сандвичи.
      – Я сегодня забегался, – объяснил Лазарус. – У меня даже не было времени поесть. Вы заставили меня изменить планы, мистер Джонсон.
      – Неужели, Тед? Каким образом?
      – Кажется, я говорил вам, что 1 июля намеревался отправиться по делам в Сан-Франциско. Но конгресс объявил войну, и я решил немедленно предпринять это путешествие, чтобы поскорей уладить дела, а затем поступить на службу. Когда мы встретились, я как раз собрался ехать и уже уложил вещи. Но вы дали мне понять, что кайзер не будет ждать, пока я улажу личные дела. Поэтому я немедленно отправился на призывной пункт. – Лазарус старательно изображал простака. – Саквояж: с моими вещами – в машине, он мне не потребуется.
      Айра Джонсон расстроился.
      – Я не хотел торопить тебя, Тед. Ничего бы не случилось, если бы ты потратил несколько дней на улаживание своих дел: армию за два дня не соберешь. Я-то помню, как это пытались сделать в девяносто восьмом. Мррф! А может, мне съездить? В качестве твоего агента. Посмотреть, как и что. Кажется, у меня не слишком много дел.
      – Нет-нет! Миллион благодарностей, сэр! Просто я вовремя не сориентировался. Рассуждал, как в мирное время, и совсем забыл о войне. Но вы наставили меня на путь истинный. И я отправил ночью письмо моему брокеру в Фриско, сообщил ему о своих намерениях, потом письменно назначил его своим поверенным, заверил бумагу у нотариуса, сходил на почту и отослал. Все уже сделано, я обо всем успел позаботиться. – Лазарус с таким наслаждением импровизировал, что почти верил себе сам. – А потом я пошел в город и записался в армию. Но саквояж... Не забросите ли вы его на чердак? Не брать же его с собой – солдату не положено иметь саквояж. Только несколько предметов туалета.
      – Я позабочусь о нем, мистер Бронсон! – сказал Брайан-младший. – Пусть стоит в моей комнате!
      – Нашей комнате, – поправил Джордж. – Мы позаботимся о Нем. – Хорошо, мальчики. Тед! Потеря саквояжа разобьет тебе сердце?
      – Конечно, нет, мистер Джонсон. Но почему?
      – Возьми его с собой. А дома сложи заново. Сейчас там у тебя белые рубашки, жесткие воротнички... Все это тебе не понадобится. Бери простые рубахи, если есть. Еще пару хорошо разношенных ботинок, в которых удобно маршировать, и носки – все, сколько есть. Исподнее. По собственному печальному опыту могу предположить, что они не сразу отыщут для всех мундиры. Суета, знаешь ли, и все такое прочее. И может быть, тебе придется месяц или более служить в том, что захватишь с собой.
      – По-моему, – серьезно сказала миссис Смит, – отец прав, мистер Бронсон. Мистер Смит – лейтенант Смит, мой муж – тоже говорил нечто подобное перед отъездом. Он не стал дожидаться телеграммы – а она пришла через несколько часов после того, как он уехал, – потому что решил, что поначалу все будет вверх ногами. – Губы ее дрогнули. – Впрочем, он выразился более резко.
      – Дочка, не знаю, что говорил Брайан, но вполне можно было выразиться и покрепче. Теду уже повезет, если он хотя бы вовремя получит свои бобы. Всякого, кто способен отличить правую ногу от левой, немедленно выделят и произведут в капралы. И никто даже не побеспокоится, как он одет. Тед, тебе придется позаботиться о себе самому, поэтому возьми с собой одежду, в которой можно работать на ферме. И ботинки должны быть удобными, чтобы не сбить ноги на первой же миле. Ммм... Тед, ты знаешь фокус с кремом? Так делают, когда знают, что ботинки не придется снимать неделю или больше.
      – Нет, сэр, – ответил Лазарус. (Дедуся, ты научил меня этой штуке – точнее, еще научишь. Здорово получается, я навсегда запомнил ее.) – Ноги должны быть чистыми и сухими. Намажь всю ступню и между пальцами кремом. Или вазелином, самое лучшее карболовым. Не жалей, накладывай густым слоем. А потом надевай носки: если есть – чистые, но и грязные сойдут. Только не забудь про них! Даже не думай надевать ботинки на босу ногу! Когда встанешь, поначалу покажется, что ты влез в бочонок с жидким мылом. Но твои ступни отблагодарят тебя за это, и грибок между пальцами не заведется. Заботься о ногах, Тед, – и не забывай вовремя ходить по нужде.
      – Отец!
      – Дочь, я говорю с солдатом – рассказываю о том, что может спасти ему жизнь. Если тебе кажется, что детям этого слушать не следует, пусть идут спать.
      – Да, пора, – согласилась Морин. – Надо хоть самых младших уложить.
      – А я не пойду в постель!
      – Вуди, делай, что велит мать, и не спорь – или я согну кочергу о твою попу. И ты будешь меня слушаться, пока не вернется твой папа.
      – Я не уйду, пока не уйдет рядовой Бронсон. Пала мне разрешил.
      – Мррф! Логическую несостоятельность твоих слов можно доказать только дубинкой: другого языка ты не поймешь, Морин, начинай с младших: пусть попрощаются и отправляются в постель. А пока они укладываются, я провожу Теда на остановку.
      – Но я хотел отвезти дядю Теда домой!
      Лазарус решил, что настало время вступить в разговор.
      – Брайан, благодарю тебя. Но не стоит лишний раз волновать маму. Автобус довезет меня почти до дома. А завтра мне придется забыть про уличный транспорт – буду ходить пешком.
      – Правильно, – согласился дедуся. – Маршировать будет. Сено-солома!
      Выше голову, смотри веселей! Тед, отец назначил Брайана сержантом гвардии до своего возвращения. Брайан должен отвечать за внутреннюю безопасность дома.
      – Значит, он не имеет права оставить пост, чтобы отвезти домой рядового. Не так ли?
      – Тем более в присутствии офицера гвардии, то есть меня, и дежурного офицера – моей дочери. Кстати, пока младшие целуют тебя на прощание, пойду найду парочку моих армейских рубашек; полагаю, они тебе подойдут. Если ты не брезгуешь поношенными вещами.
      – Что вы, сэр, я буду носить их с радостью и гордостью!
      Миссис Смит поднялась.
      – У меня тоже кое-что есть для мистера... рядового Бронсона. Нэнси, ты не принесешь сюда Этель? А ты, Кэролл, приведи Ричарда.
      – Но рядовой Бронсон еще не съел свой сандвич!
      – Прошу прощения, мисс Кэролл, – сказал Лазарус. – Я так разволновался, что не могу есть. Не завернете ли вы мне его с собой? Я съем его, как только вернусь домой, чтобы покрепче уснуть.
      – Давай так и сделаем, Кэролл, – решила мать. – Брайан, приведи сюда Ричарда.
      Лазарус распрощался со всеми в обратном порядке, начиная с самых младших. Он подержал на руках Этель, улыбавшуюся ему младенческой улыбкой, поцеловал ее в макушку и передал Нэнси. Та отнесла девочку наверх и быстро вернулась. Чтобы поцеловать Ричарда, Лазарусу пришлось опуститься на одно колено. Ребенок явно не понимал, что происходит, но осознавал важность момента: он крепко обнял Лазаруса и, целуя, обслюнявил ему щеку.
      Потом его поцеловал Вуди – в первый и последний раз, – но Лазаруса больше не смущало прикосновение к самому себе. Этот малыш не был им; он был просто маленьким человечком, о котором у Лазаруса сохранились смутные воспоминания. Он больше не испытывал желания придушить мальчишку – во всяком случае оно возникало не слишком часто.
      – А эти шахматные фигурки действительно из слоновой кости? – шепотом спросил Вуди.
      – Из самой настоящей. Слоновая кость и черное дерево, как на клавишах пианино твоей мамы.
      – Гы, вот это здорово! Когда ты вернешься, дядя рядовой Бронсон, я буду разрешать тебе играть ими в любое время.
      – И я обыграю тебя. Договорились?
      – Вот еще! Ну, пока. Смотри – не бери фальшивых монеток.
      Маленькая Мэри поцеловала его со слезами в глазах и выбежала из комнаты.
      Джордж поцеловал Лазаруса в щеку, пробормотал: – Будьте осторожны, дядя Тед, – и тоже вышел.
      Брайан-младший сказал:
      – Я позабочусь о вашем автомобиле... Он будет блестеть так же, как у вас. – Немного помедлил, клюнул Лазаруса в щеку и вышел, уводя Ричарда. Кэролл принесла сандвич, аккуратно завернутый в вощеную бумагу и перевязанный лентой. Лазарус поблагодарил ее и сунул сверток в карман пальто. Она положила ему руки на плечи, приподнялась на носки и шепнула:
      – Там внутри записка для вас! – Потом поцеловала его в щеку и быстро удалилась.
      Ее сменила Нэнси.
      – Записка от нас обеих, – сказала она. – Мы каждый вечер будем молиться за вас и за папу. – Она взглянула на мать, потом обняла Лазаруса и поцеловала в губы. – Не говорю "до свидания". Пока. – И выскочила из комнаты быстрее, чем сестра, подняв голову и всеми движениями напоминая мать.
      Миссис Смит поднялась.
      – Отец? – И она замолчала.
      – Нет.
      – Тогда отвернись.
      – Мррф! Ладно. – И мистер Джонсон уставился на картинки на стене.
      Шурша юбками, миссис Смит подошла к Лазарусу и протянула маленькую книжку.
      – Это вам.
      Это, было карманное издание Нового Завета; она держала его открытым в самом начале. Лазарус взял книжку и прочитал немного выцветшую надпись: "Морин Джонсон. Великая пятница 1882 года. За превосходную успеваемость". Ниже ясным четким почерком было написано:
 
       "Рядовому Теодору Бронсону.
       Будь верен себе и стране.
       Морин Дж.Смит.
       6 апреля 1917 года".
 
      Лазарус сглотнул.
      – Это сокровище я буду всегда носить с собой, миссис Смит.
      – Не миссис Смит, Теодор, а Морин. – И она протянула руки.
      Лазарус опустил книжицу в нагрудный карман, обнял Морин и прикоснулся к ее губам.