– Мой милый!
– Что? Ты сказала…
– Можно мне повторить это? У нас, может быть, осталось немного времени. Герой мой… мой милый.
Она словно потянулась ко мне, и я взял ее за руку; она прижалась ко мне и поднесла свою руку к груди.
Потом она выпрямилась, но руку мою не отпустила.
– У меня уже все прошло. Я становлюсь женщиной, когда менее всего того ожидаю. Нет, мой милый Герой, для нас остается только один способ прибыть туда, и способ этот – рука об руку, торжественно. Это не только безопаснее всего, это единственное, чего я могла бы желать, – если бы я могла позволить себе гордость. Я могу себе позволить все что угодно другое. Я могла бы купить вам Эйфелеву башню для забавы и заменить ее, если бы вы ее сломали. Но не гордость.
– Почему так безопаснее всего?
– Потому что он мог бы – я повторяю, мог бы – позволить нам вступить в переговоры. Если я успею произнести десять слов, он разрешит нам сотню. А потом и тысячу. Я бы сумела залечить его рану.
– Ну, хорошо. Однако, Стар, да ЧТО же я сделал, чтобы обидеть его? Я НИЧЕГО не делал! Мне пришлось изрядно повертеться, чтобы НЕ обидеть его.
Некоторое время она молчала, затем сказала:
– Вы американец.
– А какое это имеет отношение к делу? Джоко-то этого не знает.
– Возможно, к делу это имеет самое прямое отношение. Нет, Америка для Доральца, самое большее, просто название, ибо хотя он и изучал Вселенные, он никогда не путешествовал. Но – вы на меня опять не рассердитесь?
– Э-э… Давай-ка лучше поступим так. Говори все, что нужно, но объясняй причины. Только не пили меня. Тьфу, черт, да пили меня, если хочется, – на этот раз. Только чтобы это не вошло в привычку… милая моя.
Она сжала мне руку.
– Никогда больше не буду! Ошибка крылась в моем непонимании того, что вы американец. Я знаю Америку не так хорошо, как Руфо. Если бы там оказался Руфо… Но его не было; он миловался на кухне. Скорее всего я предположила, когда вам предложили стол, крышу и постель, что вы поведете себя, как вел бы себя француз. Мне и в голову не приходило, что вы от чего-то откажетесь. Если бы я знала, я сплела бы для вас тысячу отговорок. Взятая на себя клятва. Святой день в вашей религии. Джоко был бы разочарован, но не обижен, он ЧЕЛОВЕК ЧЕСТИ.
– Но, черт побери, я все еще не понимаю, почему он хочет прикончить меня за то, чего я НЕ сделал, тогда как дома у нас, как можно ожидать, он мог бы пристрелить меня за то, что я СДЕЛАЛ. Разве в этой стране мужчина вынужден принимать любое бабье предложение? И почему она побежала жаловаться? Почему она не сохранила это в тайне? Черт, да она даже не пыталась. Она приволокла своих дочерей.
– Но, милый, это же не было секретом. Он просил вас во всеуслышанье, и вы приняли приглашение. Как бы вы чувствовали себя, если бы ваша невеста в брачную ночь выкинула бы вас из спальни? «Стол, крыша и постель». Вы согласились.
– «Постель». Стар, в Америке постель – это мебель с многоцелевым назначением. Иногда мы в них спим. Просто спим. Я его не понял.
– Теперь я знаю. Вы не знали этого выражения. Моя вина. Но теперь-то вы видите, почему он был совершенно – и принародно – унижен?
– В общем, да, но он был сам тому виной. Он просил меня при людях. Было бы хуже, если бы я тогда сказал нет.
– Вовсе нет. Вы не были обязаны соглашаться. Вы могли бы отказаться с достоинством. Вероятно, самый достойный способ, хоть это и было бы белой ложью, это когда Герой заявляет о своей трагической неспособности – временной или постоянной – из-за ран, полученных в той самой битве, которая выявила его героизм.
– Я это запомню. Но все же я не понимаю, почему он с самого-то начала был так удивительно щедр. Она повернулась и посмотрела на меня.
– Мой милый, ничего, если я скажу, что ВЫ удивляли МЕНЯ при каждом нашем разговоре? А я думала, что я-то много лет назад потеряла способность изумляться.
– Это взаимно. Меня ты удивляешь всегда. Однако мне это нравится – за исключением одного раза.
– Милорд Герой, как вы думаете, как часто простому деревенскому помещику предоставляется заиметь в своей семье сына Героя и воспитать его, как собственного? Разве не можете вы почувствовать его горького, как желчь, разочарования от того, что вы вырвали у него, после того, как он уверился, что вы пообещали ему этот подарок? Его стыд? Его гнев?
Я рассмотрел это повнимательнее.
– Надо же, чтоб мне пусто было. В Америке это тоже случается. Но об этом не хвастаются.
– Иные страны, иные обычаи. В самом крайнем случае, он думал, что ему выпала честь, когда Герой обращается с ним, как с братом. А при удаче он ожидал потомства Героя для Доральского дома.
– Постой-ка минутку! Это поэтому он послал мне троих? Чтобы увеличить шансы?
– Оскар, он с готовностью послал бы вам тридцать… если бы вы намекнули, что чувствуете в себе достаточно героизма, чтобы предпринять это. А так как он послал вам свою главную жену и двух любимых дочерей… – Она заколебалась. – Чего я все-таки не понимаю, так это… – Она оборвала себя и задала мне прямой вопрос.
– Дьявол, да нет! – запротестовал я, краснея. – По крайней мере, с 15 лет. Но что меня оттолкнуло, так это то, что та совсем еще ребенок. Именно она, я думаю.
Стар пожала плечами.
– Может быть, и она. Но она НЕ ребенок; на Невии она считается женщиной. Даже если она пока не распечатана, я готова побиться об заклад, что в следующие 12 месяцев она станет матерью. Но если вам было неприятно брать ее, почему вы не шугнули ее прочь и не взяли ее старшую сестру? Эта красавица, как я знаю, потеряла свою девственность с тех пор, как у нее появились груди – и еще я слышала, что Мьюри «та еще штучка», если я правильно помню американское выражение.
Я что-то пробормотал. Думал-то я точно так же. Но мне не хотелось обсуждать это со Стар.
Она сказала:
– Pardonne-mei, mon cher? Tu as dit?
– Я сказал, что не стал заниматься сексуальными преступлениями по причине Великого Поста. Лицо ее выразило озадаченность.
– Но Великий Пост ведь прошел даже на Земле. А здесь этого нет вовсе.
– Прости.
– Все же мне приятна, что ты не выбрал Мьюри поверх головы Летвы. Мьюри бы стала невероятно заноситься перед своей матерью после такого. Но я так понимаю, что ты согласен все исправить, если я улажу дело. – Она прибавила: – От этого в очень большой степени зависит то, как я буду его убеждать.
(Стар, Стар, единственная, кого я хочу, это ТЫ!)
– Значит, ты этого хочешь… моя милая?
– О, как бы это нам помогло!
– Решено. Тебе видней. Одна, три или тридцать – буду стараться хоть до смерти. Но не с девчонкой!
– В этом проблемы нет. Дай-ка я подумаю. Если Доралец позволит мне вставить хотя бы ПЯТЬ слов… Она умолкла. От руки ее шло приятное тепло. Я тоже ударился в размышления.
– Стар, а где спала вчера ночью ты?
Она резко обернулась.
– Милорд… разрешается ли мне попросить вас, пожалуйста, НЕ СОВАТЬСЯ НЕ В СВОИ ДЕЛА!
– Видимо, да. Но мне кажется, что в мои дела сует нос каждый.
– Простите меня. Но я очень сильно обеспокоена, и моих самых тяжелых волнений вы даже еще не знаете. Это был справедливый вопрос, и он заслуживает честного ответа. Гостеприимство всегда уравновешивается, и честь оказывается обеим сторонам. Я спала в постели Доральца. Однако, если это имеет значение – а для вас оно может иметь; я все еще не понимаю американцев – вчера я была ранена и рана еще меня беспокоила. У Джоко мягкая и нежная душа. Мы спали. Просто спали.
Я постарался сделать вид, что не придаю этому значения.
– Сожалею, что тебя ранило. Тебе до сих пор больно?
– Совершенно нет. Повязка отпадает. Однако прошлой ночью я не в первый раз пользовалась столом, крышей и постелью в Доральском доме. Мы с Джоко старые и прекрасные друзья, почему я и думаю, что могу положиться на то, что он даст мне несколько секунд перед тем, как убить меня.
– Что ж, кое-что из этого я и сам понял.
– Оскар, по вашим понятиям, в соответствии с методами вашего воспитания, я шлюха.
– О, ни за что! Принцесса.
– Шлюха. Но я не из вашей страны, и меня воспитывали по другим законам. По моим представлениям, а мне они кажутся хорошими, я женщина достойная. Ну а теперь… я все еще остаюсь вашей милой?
– Милая моя!
– Мой милый Герой. Рыцарь мой. Наклонитесь поближе и поцелуйте меня. Если нам суждено умереть, я хотела бы, чтобы рот мой помнил тепло ваших губ. Вход лежит как раз вон за этим поворотом.
– Я знаю.
Несколько секунд спустя мы гордо въехали в зону обстрела со вложенным в ножны оружием и ненатянутыми луками.
ГЛАВА Х
ТРИ ДНЯ спустя мы вновь выехали оттуда.
На этот раз завтрак был шикарным. На этот раз по обеим сторонам нашего проезда были выстроены музыканты. На этот раз нас провожал сам Доралец.
На этот раз Руфо, шатаясь, подошел к своей животине, обнимая каждой рукой по красотке и держа в каждой руке по бутылке, затем, после крепких поцелуев еще примерно с дюжиной, был поднят в седло и закреплен в положении отдыха. Он тут же уснул, захрапев еще до того, как мы тронулись.
На прощание меня поцеловали несчетное количество раз, причем у некоторых не было никаких оснований делать это так страстно, ибо я был всего учеником на Героя, все еще начинающим это ремесло. В общем-то это неплохое ремесло, невзирая на ненормированный рабочий день, профессиональные опасности и совершенно никаких гарантий жизни; у него есть побочные доходы, открывается много вакансий и возможность быстрого продвижения по службе для человека напористого и не отказывающегося повышать квалификацию. Доралец казался мной вполне доволен.
За завтраком он воспел мою недавнюю доблесть в тысяче сложнейших строчек. Но я был трезв и не допустил, чтобы его хвалы наполнили меня мыслями о собственном величии; я уже понимал, что к чему. Очевидно ему все время что-то чирикала в ухо пташка – только чирикала она неправду. Даже Джон Генри, Стальной Человек, не смог бы сделать того, что, как гласила она Джоко, сделал я.
Но я принял ее, придав своим чертам каменно-благородное выражение, потом встал и выдал «Кейси у биты», вкладывая все сердце и душу в: «Мощный Кейси тут как ахнул!»
Стар дала этому свою интерпретацию. Я восхвалил (как пела она) женщин Дорала, причем мысли в это вкладывались такие, которые обычно связываются с Мадам Помпадур, Нелл Гвин, Теодорой, Нинон де Ленкло и Рэйнджи Лил. Она не стала поминать этих знаменитых леди; вместо этого она дала точные описания, в невианских панегириках, которые покоробили бы и Франсуа Вий она.
Так что мне пришлось выходить на «бис». Я преподнес им «Дочь Рейли», потом «Бармагист», да еще с жестами.
Стар истолковала мое исполнение по духу; она сказала то, что сказал бы я, если бы я был способен импровизировать поэзию. Ближе к концу второго дня я наткнулся случайно на Стар в парилке помещичьих бань. На протяжении часа мы, завернувшись в простыни, лежали на стоящих рядом каменных плитах, пропариваясь и восстанавливая мышцы. Наконец я выпалил ей, какое изумление – и восторг – я чувствовал. Я сделал это, как баран, но Стар была тем, перед кем я отважился обнажать свою душу.
Она серьезно меня выслушала. Когда я выдохся, она тихо сказала:
– Мой Герой, как вы поняли, я не знаю Америки. Но судя по тому, что говорит мне Руфо, ваша культура единственная в своем роде среди всех Вселенных.
– Ну, конечно, понимаю, что в США плохо разбираются в таких вещах, не так, как во Франции.
– Франция! – Она величественно пожала плечами. – «Латиняне вшивые любовники». Я где-то это слышала, и свидетельствую, что это верно. Оскар, насколько мне известно, из всех полуцивилизованных культур ваша – единственная, в которой любовь не считается величайшим искусством и не изучается со всей серьезностью, которой она заслуживает.
– Ты имеешь в виду то, как ею занимаются здесь. Фью! «Слишком хорошо для простых людей!»
– Нет, я НЕ имею в виду то, как здесь ею заниматься. Она заговорила по-английски:
– Как я ни люблю наших здешних друзей, но культура эта – варварская и искусства их – варварские. Нет, в своем роде здесь хорошее искусство, очень хорошее; у них честный подход. Но если нам удастся выжить, после того как нашим заботам придет конец, я хочу, чтобы вы попутешествовали по Вселенной. Вы увидите, что я имела в виду.
Она встала, собрав простыню в подобие тоги.
– Я рада, что вы довольны, мой Герой. Я горжусь вами. Я полежал еще немножко, обдумывая все, что она сказала. «Высочайшее искусство» – а там, дома, мы его даже не изучали, не говоря уже о том, чтобы сделать какую-нибудь попытку его преподавания. На балет уходят многие годы. Да и, например, петь в Мет
не нанимают только из-за одного громкого голоса.
Почему «любовь» должна классифицироваться как «инстинкт»? Конечно, аппетит к сексу – это инстинкт – но разве обычный аппетит сделал какого-нибудь обжору гурманом, любую кухарку Кордо Блё
? Черт возьми, да чтобы стать даже кухаркой, надо же УЧИТЬСЯ.
Я вышел из парной, насвистывая «Все лучшее в жизни дается бесплатно». Потом вдруг оборвал песню, ощутив внезапную жалость ко всем своим бедным, несчастным соотечественникам, лишенным своего кровного права самым громадным надувательством в истории.
В миле от дома Доралец пожелал нам доброго пути, обняв меня, поцеловав Стар и взъерошив ей волосы; потом он и весь его эскорт обнажили оружие и отдавали нам честь, пока мы не скрылись за следующим подъемом. Мы со Стар правили колено в колено, а Руфо храпел позади нас.
Я посмотрел на нее; уголок ее рта дергался. Она поймала мой взгляд и благовоспитанно сказала:
– Доброе утро, милорд.
– Доброе утро, миледи. Хорошо ли вы почивали?
– Очень хорошо. Благодарю вас, милорд. А вы?
– Тоже хорошо. Спасибо.
– Вот как? «Что за странная штука, которую собака сделала ночью?»
– «Собака ничего не сделала ночью, вот в чем странная штука», – ответил я с невозмутимым видом.
– В самом деле? Такая-то веселая собака? А кто тогда был тот рыцарь, которого я в прошлый раз видела с леди?
Внезапно она ухмыльнулась, шлепнула меня по бедру и завопила партию хора из «Дочери Рейли». Вита Бревис
зафыркала; Арс Лонга навострила уши и укоризненно оглянулась.
– Кончай, – сказал я, – ты шокируешь лошадей.
– Они не лошади, и шокировать их нельзя. Вы видели, как они это делают, милорд? Невзирая на все свои ноги? Сначала…
– Придержи язык! Раз уж сама не леди, так хоть Арс Лонга пожалей.
– Я же предупреждала, что я шлюха. Сначала она залезает на…
– Видел я это. Мьюри показалось, что меня это позабавит. Вместо этого у меня возник комплекс неполноценности, который не исчезал весь день.
– Осмелюсь не поверить, что это продолжалось ВЕСЬ день, милорд Герой. Давайте тогда споем о Рейли. Вы начинаете, я подхватываю.
– Ну – не слишком громко, мы разбудим Руфо.
– Только не его, он забальзамирован.
– Значит, ты разбудишь меня, что еще хуже. Стар, дорогая, когда и где был Руфо гробовщиком? И как он перебрался из того в это дело? Его с позором выкинули из города? Она была озадачена.
– Гробовщиком? Руфо? Только не Руфо.
– Он очень подробно рассказывал.
– Вот как? Милорд, у Руфо много недостатков. Но говорить правду не входит в их число. Более того, у нашего народа нет гробовщиков.
– Нет? Так что же вы делаете с остающимися трупами? Нельзя же оставлять их загромождать гостиную. Неаккуратно.
– Я тоже так считаю. Но наш народ именно так и поступает: хранит их в гостиных. Во всяком случае, несколько лет. Сверхсентиментальная традиция, но мы – сентиментальный народ. Мы иногда переходим через край. Одна из моих двоюродных бабушек держала в своей спальне всех своих бывших мужей – теснотища ужасная, и к тому же скука, потому что она все время говорила о них, повторяясь и преувеличивая. Я перестала ходить к ней.
– Ну и ну. Она вытирала с них пыль?
– О, да. Она была усердной домохозяйкой.
– Э-э… сколько их там было?
– Семь или восемь, я их не считала.
– Понятно. Стар, в вашей семье есть кровь черных вдов?
– Что? О! Но, дорогой, кровь черных вдов есть в каждой женщине. – Она показала ямочки и потрепала меня по колену. – Однако бабушка их не убивала. Поверьте мне. Герой мой, женщины в моей семье слишком любят своих мужчин, чтобы попусту их тратить. Нет, ей просто нипочем не хотелось расставаться с ними. Я считаю это ребячеством. Надо смотреть вперед, а не назад.
– «И пусть мертвое прошлое само хоронит своих мертвецов». Слушай, если у твоего народа принято держать мертвецов дома, у вас должны быть гробовщики. Или хотя бы бальзамировщики. Иначе разве воздух не портится?
– Бальзамировать? О, нет! Можно просто поместить их в стазис, как только удостоверишься, что смерть пришла. Или приходит. Это может делать любой школьник. – Она добавила: – Наверное, я возвела напраслину на Руфо. Он провел много времени на вашей Земле – он любит это место, оно его зачаровывает, и может, он пробовал заниматься похоронными делами. Но мне кажется, что это слишком прямое и честное занятие, чтобы привлечь его.
– Ты мне так и не сказала, как же все-таки ваш народ в конце концов поступает с трупом.
– Во всяком случае, не хоронят. Это бы шокировало их до безумия. – Стар поежилась. – Даже меня, а уж я-то попутешествовала по Вселенным и научилась спокойно относиться почти к любому обычаю.
– Так что же?
– Примерно, как вы сделали с Игли. Применяют геометрическую вероятность и сплавляют его.
– А… Стар, куда делся Игли?
– Мне не догадаться, милорд. У меня не было возможности это высчитать. Может быть, те, кто делал его, и знают. Но я думаю, что они были еще больше застигнуты врасплох, чем я.
– Наверное, я туп. Стар Ты толкуешь о геометрии; Джоко назвал меня «математиком». Но я делал то, что было навязано мне обстоятельствами; я этого не понимал.
– Навязано Игли, вам следовало бы сказать, милорд Герой. Что получается, если подвергнуть какую-нибудь массу невыносимому давление, такому, что она не может оставаться там, где находится? Причем, не оставив ей ни одного пути отхода? Это задача для школьников по метафизической геометрии и древнейший прото-парадокс, касающийся непреодолимой силы и несдвигаемого тела. Масса эта охлопывается. Она выдавливается из своего мира в какой-то другой. Это часто именно тот способ, которым люди какой-либо Вселенной открывают Вселенные – но чаще всего таким ж. катастрофическим образом, какой вы навязали Игли; могут понадобиться тысячелетия, прежде чем они могут взять его под контроль. Долгое время это явление может кружить на периферии в качестве «магии», иногда срабатывая, иногда нет, иногда отражаясь на самом маге.
– И вы это называете математикой?
– А как же еще?
– Я бы назвал это колдовством.
– Да, безусловно. Как я сказала Джоко, у вас природный гений. Вы могли бы стать великим чародеем. Я с неловкостью пожал плечами.
– Я не верю в волшебство.
– Я тоже, – ответила она, – в вашем смысле. Я верю в то, что есть.
– Вот это я и хотел сказать. Стар. Не верю я во всякие фокусы-покусы. То, что случилось с Игли, – я имею в виду, «что, по-видимому, случилось с Игли» – не могло случиться, потому что это явилось бы нарушением закона сохранения массы-энергии. Должно быть какое-то другое объяснение.
Она вежливо промолчала.
Поэтому я выдвинул на прямую наводку надежный здравый смысл невежества и предрассудков.
– Знаешь, Стар, я не собираюсь верить в невозможное только потому, что я при этом присутствовал. Закон природы – это закон природы. Ты должна это признать.
Мы порядочно проехали, прежде чем она ответила:
– Если угодно милорду Герою, мир не таков, каким мы бы хотели его видеть. Нет, я заявила слишком категорически. Вероятно, он действительно таков, каким мы хотим его видеть. В любом случае, он таков, каков он ЕСТЬ. Le voila!
Внимайте ему, представляющему себя. Das Ding an sich
. Попробуйте его на зуб. Он ЕСТЬ. Ai-je raison
. Верно я говорю?
– Так я то же самое говорю! Вселенная есть как есть, и не может быть изменена всяким мухлеванием. Она действует по точным правилам, как машина.
Я заколебался, вспомнив наш старый автомобиль, который был ипохондриком. Он постоянно «заболевал», потом «выздоравливал», как только механик пытался его коснуться.
Я твердо продолжил:
– Законы природы не берут отгулов. Негуманность законов природы – это краеугольный камень науки.
– Это так.
– Ну так? – наседал я.
– Тем хуже для науки.
– Да… – Я заткнулся и поехал дальше молча, надувшись. Через некоторое время нежная ладонь опустилась на мое предплечье и погладила его.
– Какая сильная десница, – мягко сказала она. – Милорд Герой, можно я объясню?
– Давай, говори, – сказал я. – Если ты сможешь меня убедить, значит, ты можешь обратить папу римского в мормоны. Я упрям.
– Разве бы я выбрала вас в качестве своего рыцаря из сотен миллиардов, если бы вы не были упрямы?
– «Из сотен миллиардов?» Ты хочешь сказать миллионов, не так ли?
– Выслушайте меня, милорд. Потерпите. Давайте поступим, как Сократ. Я сформулирую вопросы на засыпку, а вы давайте на них простые ответы – и мы поймем, что к чему. Потом наступит ваш черед, а я буду глупой гусыней. Ладно?
– Пойдет, жми на кнопку.
– Очень хорошо. Итак, похожи ли обычаи в Доральском доме на обычаи вашей страны?
– Что? Ты же знаешь, что нет. Я еще не бывал ни разу так ошарашен с тех самых пор, как дочка проповедника провела меня на колокольню, чтобы показать мне Святого Духа. – Я смущенно хихикнул. – Я бы до сих пор краснел, но у меня зажигание перегорело.
– И все же главная разница между невианскими обычаями и вашими кроется всего лишь в одном постулате. Милорд, а ведь есть такие миры, в которых самцы убивают самок, как только та отложит яйца, – и другие, в которых самки съедают самцов, когда еще идет оплодотворение, – подобно той черной вдове, которую вы записали мне в сестры.
– Я не это имел в виду. Стар.
– Меня это не оскорбило, любовь моя. Оскорбление похоже на спиртной напиток: оно влияет на человека, только если применяется. А гордость слишком тяжелый багаж для моего путешествия; у меня ее нет. Оскар, показались ли бы вам такие миры более странными, чем этот?
– Ты толкуешь о пауках или о чем-то вроде. Не о людях.
– Я говорю о людях, каждые – доминирующая раса в своем мире. Высоко цивилизованных…
– Тьфу!
– Вы не станете говорить «тьфу», когда их увидите. Они так от нас отличаются, что их личная жизнь не может иметь для нас никакого значения. И наоборот, эта планета очень похожа на вашу Землю – однако ваши обычаи отбили бы у Джоко даже способность петь. Милый, в вашем мире есть обычай, уникальный для всех Вселенных. То есть для двадцати известных мне Вселенных, из тысяч или миллионов или тьмы невообразимых Вселенных. В известных двадцати Вселенных только на Земле существует этот изумительный обычай.
– Ты имеешь в виду войну?
– О, нет! В большинстве миров происходит война. Эта планета, на которой находится Невия, одна из многих, где убивают по-одиночке чаще, чем оптом. Здесь существуют Герои, и убивают тут от избытка страстей. Это мир любви и убийств, и как та, так и другие совершаются с веселым самозабвением. Нет, я имею в виду нечто гораздо более шокирующее. Не могли бы вы догадаться?
– Мм… коммерческое телевидение?
– Близко по духу, но далеко от цели. У вас выражение «древнейшая профессия». Здесь и во всех известных нам мирах она даже не самая молодая. Никто о ней и не слышал, и не поверил бы, если бы и услышал. Те немногие из нас, кто посещают Землю, не распространяются об этом. Да это ничего не значило бы; большинство не верят в сказки путешественников.
– Стар, ты что, хочешь сказать мне, что нигде больше во Вселенной проституции НЕТ?
– Во Вселенных, мой милый. Абсолютно.
– Знаешь, – задумчиво сказал я, – это, наверное, будет шоком для моего старшего сержанта. Совсем нет?
– Я хочу сказать, – прямо ответила она, – что, судя по всему, проституция была изобретена народами Земли и больше никем – и сама мысль об этом довела бы старого Джоко до импотенции. Он закоренелый моралист.
– Черт меня побери! Должно быть, мы все просто гады.
– Я не хотела оскорблять вас, Оскар; я назвала только факты. Но эта странность Земли не такая уж странная в ее собственном контексте. Любой товар предназначен для манипуляций: купли, продажи, найма, аренды, уценки, искусственного поддержания или повышения цен, провоза контрабандой и узаконенения, – и женский товар, как его называли на Земле в более откровенные времена, не исключение. Единственное, чему стоит удивляться, – это дикая идея думать об этом как о товаре. Да что там, меня это так поразило, что однажды я даже… Неважно. Товаром может стать что угодно. Когда-нибудь я покажу вам цивилизации, живущие в открытом космосе, а не на планетах, даже без какой-либо тверди: не во всех Вселенных есть планеты-цивилизации, где само дыхание жизни продается, как кило масла в Провансе. В других местах такая теснота, что привилегия остаться в живых облагается налогом – и задолжники тут же умерщвляются Министерством Сборов на Вечность, а соседи не только не вмешиваются, а довольны.
– Господи боже! Почему?
– Они разрешили загадку смерти, милорд, и большинство из них не желает эмигрировать, несмотря на бесчисленное множество планет попросторнее. Но мы говорили о Земле. Дело не только в том, что нигде больше не известна проституция, но не известны и ее вариации – приданое, выкуп за невесту, алименты, раздельное воспитание, все эти производные, которые окрашивают все земные установления, – любой обычай, хотя бы отдаленно относящийся к невероятному представлению о том, что то, неисчерпаемый запас чего есть у всех женщин, является предметом торговли, подвергаемым оценке.
Арс Лонга фыркнула с отвращением. Нет, не думаю, чтобы она поняла. Она понимает немного по-невиански, но Стар говорила на английском; в невианском не хватило бы нужных слов.
– Даже вторичные ваши обычаи, – продолжала она, – сформированы под влиянием этого единственного в своем роде явления. Возьмем одежду – вы уже заметили, что здесь нет резкой границы между тем, как одеваются оба пола. Я сегодня утром в трико, а вы в шортах, но если было бы наоборот, никто бы этого не заметил.
– Черта с два не заметил! Твои трико на меня бы не налезли!
– Они растягиваются. И стыд за свое тело, который является аспектом разделенной по принципу пола одежды. Здесь обнаженность так же не заслуживает внимания, как и на том симпатичном островке, где я нашла вас. Все безволосые народы иногда носят одежду, я все народы, как бы волосаты они ни были, носят украшения. Однако табу на обнаженность можно найти ТОЛЬКО там, где плоть является товаром, который либо прячут, либо выставляют напоказ… то есть на Земле. Это все равно, что вкладывать фальшивое дно в ящики с ягодами или вешать объявления типа: «Фруктов не рвать!» Если из-за чего-нибудь не возникает спора, нет нужды делать из этого тайны.
– Так что, если мы избавимся от одежды, то избавимся и от проституции?
– Господи, да нет! Вы все поняли навыворот. Не знаю, сумеет ли Земля каким угодно способом вообще избавиться от проституции; она играет у вас слишком большую роль во всем.
– Стар, ты запуталась в сведениях. В Америке почти не осталось проституции.
Ее лицо выразило изумление.
– В самом деле? Но… Разве «алименты» не американское слово? И «золотоискательница»? И «выезд на природу»?
– Да, но проституция уже практически вымерла. Черт, да я не знаю, как найти публичный дом даже в гарнизонном городке. Я не говорю, конечно, что в конце концов не окажешься под кустиком. Но это не на коммерческой основе. Стар, даже имея дело с американской девушкой, о которой широко известно, что она легкого поведения, если предложить ей пять монет или двадцать, то десять против одного, что она ответит пощечиной.
– Так как же это делается?
– К ней нужно подкатиться. Приглашаешь ее пообедать, может, посмотреть спектакль. Покупаешь ей цветы, девушки падки на цветы. Потом вежливо подходишь к главной теме.
– Оскар, а разве этот обед и спектакль, и, вероятно, цветы, не стоят больше, чем пять долларов? Или даже двадцать? Я так поняла, что в Америке цены так же высоки, как и во Франции.
– Ну, в общем да, но нельзя же просто приподнять шляпу и ожидать, что девушка тут же бросится на шею. Скажем, скряга…
– Не будем об этом. Я пыталась продемонстрировать, что обычаи могут резко отличаться в разных мирах. И все.
– Это верно. Даже на Земле. Но…
– Потерпите, милорд. Я не собираюсь оспаривать достоинства американских женщин и заниматься критикой. Если бы я воспитывалась в Америке, думаю, я бы хотела получить по меньшей мере изумрудный браслет, а не обед и спектакль. Но я подводила разговор к теме «законов природы». Разве неизменность законов природы не бездоказательное утверждение? Даже на Земле?
– Как тебе сказать – ты не совсем верно поставила вопрос. Вероятно, это бездоказательная теория. Но еще не было ни одного случая, в котором бы она не оправдала себя.
– Никаких черных лебедей? А не могло бы быть так, что наблюдатель, увидевший исключение, предпочел не поверить собственным глазам? Точно так же, как вы не хотите поверить, что Игли съел самого себя, хотя вы сами, мой Герой, его заставили? Ну да ладно, оставим Сократа его Ксантиппе. Закон природы может быть неизменен в целой Вселенной. По-видимому, так и бывает в жестко замкнутых Вселенных. Но несомненно, что от Вселенной к Вселенной законы природы меняются, и поверить в это вы ДОЛЖНЫ, милорд, иначе ни один из нас долго не протянет!
– Я об этом думал. Черт возьми, так КУДА же иначе делся Игли?
– Очень необычно.
– Не более необычно, чем приспосабливаться к языкам и обычаям при перемене стран. Надо только к этому привыкнуть. Сколько на Земле химических элементов?
